"GHOST STORY", сентябрь, 1929

СОДЕРЖАНИЕ

Гарри Роджерс. ПРИЗРАЧНЫЕ ГУБЫ

Ллойд Грир. "Я ВЕРНУСЬ, ЧТОБЫ ПРЕСЛЕДОВАТЬ ТЕБЯ!"

ПРИЗРАЧНЫЙ ИМПЕРАТОР КИТАЯ

НЕВЕСТА НЕИЗВЕСТНОГО

Арчи Бинн. НЕЗВАНАЯ ГОСТЬЯ НА МАСКАРАДЕ

Я - ПРОРОЧИЦА?

Тито Скипа. РУКА СО ШРАМОМ

Гордон Хиллман. ПАНИКА В УАЙЛД-ХАРБОРЕ

Х. Томпсон Рич. КТО ВЕРНУЛСЯ С ВОЙНЫ?

БЫЛО ЛИ ЭТО ЧЕМ-ТО СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫМ?

Мр. Терстон. РАССКАЗЫВАЮТ ЛИ МЕРТВЕЦЫ ИСТОРИИ?

Ахмед Абдулла. ОТРЕЧЕНИЕ

Клинтон Толливер. КЛЮЧ К РАЗГАДКЕ ЧЕРНОГО ДРАКОНА

Граф Калиостро. ИСТОРИИ О ПРИЗРАКАХ

Роберт Нейпир. ИСТОРИЯ ТЮРЕМНОГО НАДЗИРАТЕЛЯ

ПРИЗРАЧНЫЕ ГУБЫ

Гарри Роджерс

- Приидите к Престолу Милосердия! Приидите к Престолу Милосердия и освободитесь от оков греха! Приидите, братья и сестры, и познайте благость Господа!

Когда проповедник закончил, в маленькой церкви на мгновение воцарилась напряженная, драматическая тишина. Затем, всхлипнув, какая-то женщина встала со своей скамьи и, пошатываясь, направилась по проходу к скамье для кающихся, где ее ждал священник.

Другая тоже всхлипнула и последовала за ней. За ними вышли старик, юноша и девушка.

Я видел, как они стояли там, на коленях, в то время как священник торжественно взирал на прихожан, которые хныкали, суетились, перешептывались, демонстрируя признаки сильного эмоционального подъема, до которого их довели его страстная молитва и проповедь. Едва ли там был хоть один мужчина или женщина, которые не испытывали волнения.

Но все дружно ахнули от изумления, когда старый Саймон Тейт, городской атеист, имевший обыкновение выступать против религии в "Бочке с крекерами" Билла Диринга, встал с задней скамьи и, присоединившись к процессии, упал перед скамьей с громким криком: "Да простит меня Господь!"

А потом - не знаю, как и что именно произошло, но какая-то могучая сила, казалось, овладела и мной. Это было настолько неожиданно, что я тогда даже не понял, - это была та же самая сила, которая заставила всех этих людей в едином порыве преклонить колени у ног седовласого священника.

Сначала мне показалось, что на мое плечо легла нежная рука, заставившая меня повернуться и посмотреть прямо на проповедника. Затем что-то внутри меня, что-то одновременно любящее и ужасное, открыло мне меня самого в ясном и поразительном свете.

Тогда мне исполнилось пятнадцать, я только закончил среднюю школу. Мои родители были одними из лучших в маленьком южном городке. Отец тридцать лет проработал кассиром в Торговом и фермерском банке, пока несколько месяцев назад не умер. Он обещал мне место там, когда я буду готов, но мама всегда хотела, чтобы я стал священником.

Она происходила из семьи священников, и была для меня самой хорошей женщиной на свете.

Я изучал теорию эволюции, согласно которой у человека и обезьяны тела были почти идентичны: даже кровь у них была одинаковой, как сказал нам учитель биологии. Он был тайным агностиком, и многие из нас, мальчиков, понимали, к чему он клонит, когда он вдалбливал нам в головы этот урок.

Я пошел на собрание сторонников возрождения из чувства насмешки. Я называл методы проповедника грубыми, примитивными. Я наслаждался чувством превосходства над теми бедными, сбитыми с толку людьми, которые кричали "аллилуйя" и верили, что Бог наблюдает за их жалкими жизнями - Бог, у которого миллионы миллионов звезд, чтобы заботиться о них.

И теперь этот свет - этот внезапный свет! Эта сила потрясла меня, овладела мной и заставила мои непослушные ноги идти по проходу к Престолу Господню.

"Слава Богу!" и "Аллилуйя!" - кричали некоторые прихожане, когда я проходил мимо.

Меня осторожно заставили опуститься на колени, и затем, в блаженных слезах, я обнаружил, что нахожусь среди "спасенных".

Когда я поднялся и занял свое место среди прихожан, - я знал это так же точно, как то, что я жив, - что какая-то Сила, не моя собственная, руководила мной в ту ночь. Я вернулся домой с чувством покоя и счастья, которого никогда раньше не испытывал.

Мать убедила меня пойти на пробуждение к мистеру Кастлману. Она долго горевала обо мне, хотя никогда не упрекала. Она была слишком нежной для этого. Я пришел к ней, воодушевленный своими новыми знаниями в области биологии, поговорил с ней об этом, надеясь поколебать ее простую веру, но все мои доводы возымели такой же эффект, как если бы человек ударил кулаком по воздуху.

- Бог - это величайший факт в жизни, Гарри, - отвечала она. - Те, кто приходит к Нему, знают Его - и в Нем невозможно ошибиться, ни одна книга, которая когда-либо была написана, не может этого опровергнуть.

Я знал, что она молилась за меня, потому что видел свет в ее комнате еще долго после того, как она легла спать, и мне было стыдно, но я был слишком упрям, чтобы сдаться. Казалось, ее вера воздвигла барьер между нами, но теперь этот барьер был разрушен.

Я пошел домой, горя желанием рассказать ей о своем приключении. Я обнаружил, что она уже знала об этом. Кто-то сообщил ей новость по телефону.

Она встретила меня в холле со слезами на глазах и распростертыми объятиями. Мы никогда еще не были так близки друг к другу, как в ту ночь.

Мы проговорили довольно долго. Она почти ничего не говорила о религии; казалось, она считала само собой разумеющимся, что мой собственный опыт был таким же, как у нее, как и у всех остальных. Но она попросила меня посвятить свою жизнь служению Богу, и я отправился спать с твердым намерением сделать это. Я получил "зов", и мне больше ничего не оставалось делать.

Мама получала небольшую пенсию от банка, при условии, что я приму решение о службе в банке, как только закончу среднюю школу. На следующий день она пошла к президенту и сообщила ему о моем решении. Она была слишком честна, чтобы взять хоть пенни под неписаное обещание, которое она не была готова выполнить.

Банкир улыбнулся, когда она предложила вернуть то, что она уже получила после смерти моего отца. Он сказал, что был бы рад поступить иначе, но, конечно, в сложившихся обстоятельствах... Что ж, ему было очень жаль, и он надеялся, что я передумаю, но... если я принял решение, выплата пенсии будет прекращена.

Мать заложила дом, чтобы я мог закончить среднюю школу, и я начал подрабатывать в теологической семинарии. Денег у нас было ровно столько, чтобы мы могли жить с максимальной экономией, пока я не смогу надеяться на получение пособия.

В тот день, когда окончил семинарию, я понял, что все жертвы были напрасны, и что я позволил своей матери растратить ее скромные средства на несбыточную мечту.

В тот день я встретил Селию Норт, и в тот день умерла мама.

Я полагал, что осознание, пришедшее ко мне в ту ночь в маленькой церкви, никогда не покинет меня. Однако не прошло и недели, как я снова оказался там, где был раньше. "Массовые эмоции" - так я назвал тот опыт, которым поделился с неким Тейтом и другими людьми. Саймон снова разглагольствовал в "Бочке с крекерами" и говорил своим дружкам, что он "обманул проповедника", хотя мы все знали, что это ложь.

Я обнаружил, что посвятил себя карьере, которую терпеть не мог. В теологической семинарии вместо толпы набожных молодых людей, преданных своему священному "призванию", я встретил таких же молодых людей, как и все остальные; большинство из них сетовали на то, что служение предоставляет так мало возможностей, и жалели, что не занялись чем-то другим.

Весь город смотрел на меня как на хорошего молодого человека, который когда-нибудь будет спасать души, но в настоящее время был неоперившимся юнцом, к которому относились с полупрезрительным покровительством. Старик Сондерс, банкир, зашел так далеко, что посоветовал мне прийти к нему: "На случай, если ты обнаружишь, что совершил ошибку, Гарри", - он видел меня насквозь, и я это знал.

Селия Норт была замужней женщиной, на восемь лет старше меня. Ее муж был биржевым маклером, и у них была городская квартира, а также большой дом напротив загородного клуба в Вэллифилде. Ходили слухи, что эта пара редко жила в одном и том же месте одновременно.

Я вышел из поезда в Вэллифилде, чтобы пройти пешком две мили до дома и поразмышлять о значении диплома, который держал в руках. Мой разум, казалось, свернулся, как этот пергамент, теперь я был обречен, всю жизнь был привязан к занятию, которое ненавидел, обречен учить других тому, во что сам верил с трудом.

Я с завистью оглядел богатые дома пригородного района, из здания клуба доносились взрывы смеха. На кортах играли в теннис мужчины - атлетически сложенные, беззаботные, которым были неведомы сомнения, терзавшие меня. Я завидовал им. Эта жизнь никогда не могла принадлежать мне. Я сделал роковой шаг, и назад уже не вернуться. Я ненавидел их, но еще больше ненавидел себя.

Внезапно я почувствовал сильный удар в висок. Я рухнул, и все потемнело. Я не совсем потерял сознание, поскольку смутно сознавал, что меня поднимают, и слышал голоса вокруг себя. Когда я открыл глаза, то увидел склонившуюся надо мной женщину в окружении небольшой группы людей.

- Вам лучше? - спросила она меня. - Мне очень жаль, это было ужасно, я отбросила мяч для гольфа по меньшей мере на сто пятьдесят ярдов. Попробуйте встать. Вы должны зайти ко мне домой и отдохнуть.

Я поднялся на ноги, все еще ощущая головокружение, но не слишком сильное после пережитого, и все еще сжимая в руке свой драгоценный пергамент. Женщина заботливо взяла меня за руку.

- Это всего лишь через дорогу, - сказала она. - Я позвоню доктору Саймонсу, если это необходимо, но, думаю, компресс с холодной водой будет лучше, чем компресс с доктором Саймонсом.

Она помогла мне перейти дорогу, остальные немного прошли за ней, затем постепенно отстали. К тому времени, как добрались до дома, мы остались одни.

Я уже знал, что это миссис Норт, и чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы прийти в восторг от этого приключения. Но когда мы вошли в дом, я в изумлении огляделся.

Я никогда не бывал в таком доме, как этот, с его богатыми коврами, написанными маслом картинами, массивной мебелью, каждый предмет которой стоил больше, чем все скудные пожитки матери.

Миссис Норт уложила меня на диван, а сама приложила к моему лбу компресс с холодной водой. Она спросила, как меня зовут, но, очевидно, никогда обо мне не слышала.

- А что это вы так крепко сжимаете в руках? - весело спросила она. - Все время, пока были без сознания, вы сжимали это так, словно от этого зависела ваша жизнь.

Краснея, заикаясь, пристыженный, я показал ей диплом об окончании семинарии. Она разразилась веселым смехом.

- Подумать только, я чуть не оборвала жизнь того, кто собирается стать светочем церкви! - воскликнула она.

Она оставила меня на минутку и вернулась с двумя бокалами, наполненными янтарной жидкостью, шипящей, искрящейся и полной маленьких пузырьков.

- За ваш успех, мистер Роджерс! - весело воскликнула она, поднимая свой бокал.

Я выпил, затем поставил бокал, отплевываясь. Я знал, что в нем содержится какое-то опьяняющее вещество, а я никогда не пробовал спиртного.

- Просто немного виски для вашего желудка, мистер Роджерс, я имею в виду для вашего лба, - сказала миссис Норт. - Это лучшее, что можно сделать после такого потрясения, какое вы пережили. Вы ведь еще не совсем пришли в себя, не так ли, мистер Роджерс? - продолжила она, лукаво взглянув на меня.

Я выпил, поскольку мне было стыдно, что меня считают хорошим. Когда я вышел из дома, то был полностью под ее влиянием.

Я вернулся домой и обнаружил, что мама умирает. Ей позвонили по поводу моего выпуска, и она была слишком взволнована. Она лежала на диване, белая как полотно, почти неживая.

Я вбежал и опустился рядом с ней на колени. Она открыла глаза и проникновенно заглянула мне в душу.

- Я всегда буду с тобой и буду помогать тебе...

Это были последние слова, которые она произнесла. Она умерла до приезда врача.

Испытывая горе и угрызения совести, я никак не ожидал снова увидеть Селию Норт. Но через несколько дней мне пришел конверт, надписанный незнакомой рукой. Внутри был чек на двести пятьдесят долларов, к которому прилагалась записка, подписанная "Селия Норт", в которой меня просили принять эту небольшую компенсацию за причиненный мне вред.

Возможно, не имелось причин, по которым я не мог ее принять. Без сомнения, суд присудил бы мне значительно больше. С другой стороны, я мог бы вернуть миссис Норт ее чек с заявлением о том, что не хочу извлекать денежную выгоду из этого несчастного случая.

Вместо этого я отправился к ней. Заикаясь, я вернул ей чек, и она рассмеялась, но взяла его. Затем она принесла виски.

- Что ж, давайте выпьем за это, - сказала она и подняла свой бокал.

Я встал.

- Я... я бы предпочел не пить, - сказал я ей. - Видите ли, мне не положено пить в моей профессии. Я... я...

Она смотрела на меня с любопытством и не сделала попытки помочь мне.

- Понимаю, - тихо ответила она. - Что ж, не позволяйте мне вводить вас в искушение, мистер Роджерс, я уверена, наш город можно поздравить с таким образцовым молодым человеком.

- Надеюсь, вы не обиделись?.. - Я запнулся.

Она сделала шаг вперед и положила руку мне на плечо.

- Я очень глубоко оскорблена, мистер Роджерс, - парировала она. - Я не привыкла, чтобы обо мне говорили, будто я соблазняю молодых людей.

Я был унижен до глубины души. Она обводила меня вокруг пальца. Я понимал это, но не мог ей сопротивляться.

- Если вы считаете, что ваша щепетильность предпочтительнее моей дружбы, - продолжала она, - пожалуйста, не позволяй мне вводить вас во искушение.

Я схватил бокал. Внезапно ее настроение изменилось. Она чокнулась со мной, и мы выпили. Виски разлилось по моим венам, как огонь. Я разговаривал и смеялся. Я пустил свою карьеру коту под хвост.

- Я не собираюсь становиться священником, - сказал я ей через некоторое время.

Селия Норт была мне очень близка.

- Гарри, я все-таки не верю, что вы так уж сильно отличаетесь от других мужчин, - пробормотала она, и наши губы встретились.

За ее спиной висела небольшая картина Гейнсборо. Это была жемчужина ее коллекции, и, по ее словам, она стоила больше, чем дом и все остальные картины, вместе взятые. На ней была изображена молодая девушка, сидящая у окна с вязаньем на коленях. Когда я заглянул через плечо Селии, с моих губ внезапно сорвался крик.

- Что с вами? - спросила Селия.

- Эта... картина, - пробормотал я.

Она быстро повернулась и посмотрела на нее.

- Что такое, Гарри, что не так с этой картиной? - спросила она. - Вы меня почти напугали. Вы хотите сказать, что она криво висит?

Я не это имел в виду, но кивнул, и она подошла и осмотрела ее. Она сняла ее со стены и положила на стол.

- Как вам удалось заметить, что рама прогибается? - спросила она, очень удивленная. - У вас, должно быть, зоркое зрение, Гарри. Огромное вам спасибо, мой дорогой мальчик.

Я не мог вымолвить ни слова. Я все еще смотрел на картину. Я видел молодую девушку, задумчиво сидящую за вязаньем, и все же... было ли это игрой воображения или последствие выпитого виски, - то, что сделало это лицо похожим на лицо моей матери?

Да, я мог бы поклясться, что эти глаза принадлежали моей матери, смотревшей на меня таким же любящим и в то же время проницательным взглядом, каким она смотрела на меня в ту ночь, когда умерла!

Я вспомнил ее последние слова. Но Селия снова была рядом со мной, и я... забыл.

Последующие дни стали для меня настоящей пыткой. Хотя я уже начал думать, что стал жертвой своего воображения, воспоминание об этих глазах на картине не покидало меня. Мое душевное состояние трудно описать словами.

С одной стороны, меня день и ночь терзали угрызения совести, с другой - пьянило чувство свободы. Селия сказала мне, что подает на развод со своим мужем; она даже намекала на то, что собирается уехать со мной, говорила, что достаточно богата, чтобы обеспечить роскошную жизнь любому, кто ей дорог.

Пребывая в таком душевном смятении, я встретил банкира Сондерса на улице возле банка. Он пожал мне руку и попросил зайти в его кабинет. Там он предложил мне кресло.

- Гарри, - сказал он, - я был другом твоего отца и собираюсь воспользоваться этим обстоятельством. Ты уверен, мой мальчик, что правильно выбрал свой путь? Еще не поздно изменить его, если ты еще этого не сделал. Я имею в виду, для тебя сейчас есть вакансия в банке.

Я напустил на себя обиженный вид.

- Почему вы думаете, что я допустил ошибку? - спросил я.

- Я слышал, - рассеянно сказал он, - жители Бэмборо подумывают о том, чтобы призвать вас в новую церковь.

Я, конечно, тоже это слышал, но призыв, который когда-то наполнил бы меня ликованием, сейчас оставил меня равнодушным. Я пристально посмотрел на него и ждал, что он скажет еще.

- Учитывая обстоятельства, - продолжил он, - ...что ж, Гарри, откровенно говоря, я видел, как ты на днях выходил из дома миссис Норт. Подождите, молодой человек! Только не говори мне, что это не мое дело. Мое. В таком маленьком городке, как этот, дела каждого - это дела всех остальных, особенно в случае с будущим священником соседней деревни.

- Никто не хочет создавать проблемы, особенно когда это касается священника, Гарри; Селия Норт в определенном отношении очень хорошая женщина. В другом отношении это не так. Может, мне кажется, что с ней все в порядке, но тебе она совершенно не подходит.

Я возмутился, но он оборвал меня с хитрой улыбкой.

- Хорошо, хорошо, Гарри! Твое знакомство с очаровательной Селией Норт останется твоим личным делом, - ответил он. - Я просто дал тебе совет старого друга семьи. - Он кивнул и повернулся к бумагам на своем столе, как бы давая понять, что беседа окончена.

Я повернулся и открыл дверь его кабинета. Внезапно я застыл на месте, как вкопанный.

У окошка кассы стояла толпа вкладчиков, и среди них я увидел свою мать!

Да, свою мать - в старомодном черном платье, с накинутой на плечи шалью, робко ожидающую своей очереди.

Пока я смотрел на нее, она повернулась и, казалось, выскользнула из толпы в мою сторону. Я снова увидел этот взгляд в ее глазах, на этот раз умоляющий и печальный, какого никогда не видел прежде.

Затем она внезапно исчезла, а я, спотыкаясь, вышел из банка на залитую солнцем улицу.

Приглашение из Бэмборо следовало принять или отклонить. Если бы я его отклонил, - для меня больше не было места в этом маленьком городке. Я написал, что принимаю его, в приступе раскаяния. Приглашение, конечно, было предварительным. В следующее воскресенье вечером я должен был проповедовать в церкви, после чего попечители должны были собраться и подтвердить свое решение.

Если я их сильно не разочарую, результатом будет мое назначение.

Я согласился, а затем отправился к Селии Норт, испытывая мучительное отвращение. Я, который очень сомневался в существовании Бога и в том, что у меня вообще есть бессмертная душа, должен был проповедовать эти истины другим.

Миссис Норт была дома. Она улыбнулась, приветствуя меня.

- Здравствуй, Гарри. Скажи мне, это правда, что ты собираешься стать священником в Бэмборо?

- Я дал согласие; я буду проповедовать там в следующее воскресенье вечером, - ответил я.

Она залилась веселым смехом.

- О, ты такой удивительный, мой дорогой Гарри! - воскликнула она. - Ты просто восхитителен! Хотела бы я быть там и послушать тебя. Но так получилось, что я уезжаю из Вэллифилда тем вечером. Разве ты не знал? Что ж, это твоя вина, что ты так долго отсутствовал! Дело в том, что мой иск против мужа отложен из-за некоторых непредвиденных обстоятельств, на которые я не рассчитала, и я решила... В общем, он предложил мне компенсацию, чтобы я не подавала на него в суд. Понимаешь?

Мне казалось, я понял. Она продолжала.

- Итак, в воскресенье вечером я уезжаю в Мехико. Я поеду на машине в Филадельфию, сяду там на поезд до Техаса и к утру буду уже в пути. Все, что здесь есть, продано, включая картину Гейнсборо.

Я со страхом взглянул на картину, но она была такой же, как всегда, за исключением того единственного случая. Селия Норт подошла ближе и положила руку мне на плечо.

- Поедем со мной, Гарри, - прошептала она. - Тебе ничего не нужно делать, кроме как бросить все и ждать меня здесь с чемоданом. У меня достаточно денег для нас обоих. Если мы устанем друг от друга, что, вероятно, случится позже, клянусь, я позабочусь о том, чтобы ты был обеспечен до конца своих дней. Я очень богатая женщина. Пойдем со мной, Гарри!

Она протянула ко мне руки, а затем, с одним из своих удивительных перепадов настроения, отступила назад и громко рассмеялась.

- Но, если подумать, Гарри, не стоит разочаровывать добрых жителей Бэмборо. Ты должен прочитать свою проповедь, Гарри. Мне не терпится узнать, какой проповедник из тебя получился бы. Ты прочтешь им проповедь, которую они запомнят на всю оставшуюся жизнь. Твоей темой будет "Лицемерие".

Казалось, эта идея захватила ее. Она с жаром продолжила.

- Всю свою жизнь в Вэллифилде, Гарри, я была притчей во языцех среди тех хороших людей, которые придерживаются того, что они называют моральным законом, - воскликнула она. - Женщина, которая живет более или менее в одиночестве, которая любит хорошо проводить время, время от времени выпивать, является прокаженной и отверженной для людей такого типа. Ты должен показать им их самих такими, какие они есть, прочесть проповедь, какую они никогда не забудут, Гарри.

А ты - что они сделают с тобой? Тебе было суждено стать их священником, человеком более святым, чем они сами, человеком, посвятившим свою жизнь добрым делам. Но они смотрят на тебя сверху вниз, покровительствуют тебе, относятся к тебе с добродушным презрением и предлагают королевское жалование - сколько, Гарри? Полторы тысячи долларов в год! Примерно столько я трачу в месяц на автомобиль! Это меньше, чем половина зарплаты каменщика или штукатура!

Ты будешь проповедовать им, Гарри, я буду рядом, чтобы послушать тебя, а потом мы уедем вместе. О, это будет отличное развлечение, Гарри! Что скажешь?

- Я согласен! - воскликнул я, заключая ее в объятия. И я не шутил. Это была восхитительная месть за все, что я выстрадал в прошлом.

Прекрасная месть! На добрых людей из Бэмборо, которые оказали мне честь своим приглашением, я решил излить все свое долго сдерживаемое унижение и чувство неполноценности. Я долго трудился над этой проповедью, хотя, конечно, это был труд не из любви. Дьявол, должно быть, посмеивался, наблюдая, как я, сидя за своим столом, готовлю ее.

Все презрение, которое внушила мне Селия, я вложил в эти несколько убористо исписанных страниц. Я зачитал ей отрывки из них, она захлопала в ладоши и рассмеялась.

- Отлично, Гарри! Просто замечательно! - воскликнула она. - Это их разбудит! И сразу после этого священник уезжает с замужней женщиной! Боже, какой скандал! Мы должны позаботиться, чтобы нам прислали нам местную газету! Прочти последний абзац еще раз, Гарри, - яростно потребовала она.

Я прочел со всем чувством, на какое был способен: "То же лицемерие, которое Он обличал в книжниках и фарисеях, я обличаю в вас, самодовольных, респектабельных горожанах, измеряющих пути Господни своей двенадцатидюймовой линейкой праведности. Самый смиренный грешник, который ходит по земле и знает, что он грешник, женщина на тротуаре, которая иногда испытывает потребность в чем-то более возвышенном, чего никогда не было в ее запятнанной грехом жизни, лучше вас!"

- Гарри, ты великолепен! - в восторге воскликнула Селия. - Мы должны еще раз выпить за это!

Я вернулся домой пьяным, пошатываясь. Я не оправдываюсь. Я пытаюсь изложить черным по белому, что именно произошло, поскольку теперь знаю, - человек может подняться из самых глубин с помощью той Высшей Силы, которая всегда в его распоряжении, стоит только воззвать к ней.

Этот день настал. Я не изменил своего решения. Я ликовал из-за несправедливости, которую собирался совершить тем вечером. Я пожимал руки прихожанам церкви Бэмборо; я смотрел в их добрые лица, не испытывая ни малейшей боли.

Тем не менее, я почувствовал отрезвление, когда, наконец, занял свое место рядом с добрым старым проповедником в маленькой новой церкви и посмотрел на прихожан. Казалось, весь Бэмборо собрался, чтобы послушать меня, и все мои знакомые из Вэллифилда тоже пришли. На заднем сиденье сидел старый Симеон Тейт с ухмылкой на лице, а рядом был Сондерс, банкир! Он оказал мне честь, отказавшись от своего обычного воскресного вечера в клубе, чтобы послушать меня. Там были старые друзья моей матери, они ободряюще смотрели на меня.

А дальше, в глубине, в одиночестве сидела Селия Норт; я поймал ее взгляд, и дьявольщина в ее сердце проникла в мое и поддержала меня.

Проповедник, старый мистер Уизерспун, молился, и мы все преклонили колени. Он молился о том, чтобы дух Божий наполнил мое сердце; он благодарил Его за то, что Он направлял меня, и просил, чтобы я оказался достоин великого доверия и привилегии, которые должны были выпасть на мою долю.

И все это время я думал о словах Селии: "Полторы тысячи долларов в год! Примерно столько, сколько я трачу в месяц на автомобиль! Меньше половины зарплаты каменщика или штукатура!"

Я заерзал на своем месте. Молитва закончилась. Взгляды собравшихся были устремлены на меня. Старый мистер Уизерспун ласково улыбался мне. Я поднялся и направился к пустой кафедре.

Боже милостивый! Пустой? Но она вовсе не была пустой! Там стояла моя мать в своем причудливом черном платье и шляпке, стояла, не сводя с меня глаз, - не любящая мать, но грозный судия!

Я остановился как вкопанный. Я не мог пошевелиться, не мог закричать. Я посмотрел на собравшихся. Неужели они не видели ее? Нет, никто из них не видел ее, хотя, на мой взгляд, она была почти такой же, какой была при жизни!

Призрачная фигура поманила меня к себе, и я неуверенно двинулся к ней. Старый мистер Уизерспун, решив, что я испугался кафедры, положил руку мне на плечо и что-то прошептал на ухо. Я кивнул и поднялся на три ступеньки кафедры. Моя мать все еще была там, но, когда я взошел, она исчезла.

Она исчезла из поля моего зрения, но она была там. Она была реальностью, а я был всего лишь марионеткой. Я снова был ребенком, повторяющим за ней свои молитвы. Я не понимал, какие слова слетают с моих губ. Я не замечал собравшихся. Но я говорил, проповедовал, взывал так, как будто дух Господень говорил моим языком.

Не знаю, как долго я там простоял. Внезапно я пришел в себя. Я осознал, что передо мной сидит восхищенная аудитория. Я наклонился вперед, глядя в лица прихожан. Там был старый Саймон Тейт, стоявший на коленях и выкрикивавший "аллилуйя", как и в ту ночь. Там был банкир Сондерс, смотревший на меня изумленными глазами. Но место Селии было пусто.

В тот момент пробуждения я понял, что вовсе не иллюзия привела меня к служению. Я понял, что был ведомым с самого начала. И еще я знал, что моя покойная мать пришла мне на помощь, чтобы спасти мою душу в минуту смертельной опасности, и что благодаря ее святой доброте ей было позволено прийти ко мне.

Я, пошатываясь, сошел с кафедры. Я упал на колени и помолился. И снова дух Господень заговорил через меня, ибо, хотя я и слышал эти слова, казалось, я не произносил их своими собственными устами.

Я молился о силе, чтобы преодолеть зло лицемерия и грех осуждения других. Я молился за всех, кого судили, и за их судей. Я молился за всех грешников и благодарил Бога за то, что Его милосердие достаточно сильно, чтобы благословлять самых отъявленных из них, которые обращаются к Нему, и прощать их грехи.

- Иначе, - сказал я, - я бы не осмелился предстать перед вами сегодня вечером.

Затем я оказался среди прихожан, и они окружили меня, сжимая мне руки, и у многих из них по щекам текли слезы.

- Вы прочитали нам замечательную проповедь, - сказал мистер Саттерли, раздражительный пожилой попечитель, один из тех троих, кто был против моего приглашения. - Нам повезло, что вы являетесь членом нашей церкви.

Банкир Сондерс взял меня за руку и, когда первый энтузиазм угас, отвел в сторону.

- Гарри, - сказал он, - я хочу выразить тебе признательность. Я был глупцом. Я никогда раньше не разбирался в религии. Конечно, в какой-то степени я верил, но, послушав тебя сегодня вечером, я понял, это значит гораздо больше, чем я когда-либо представлял. Я всегда пытался перевести веру в плоскость экономических ценностей, но для этого она слишком велика. И мне потребовалось сорок лет, чтобы понять это.

Но я был глупцом в другом смысле, Гарри. Я довольно хорошо разбираюсь в людях, - по крайней мере, я всегда так думал, - но неправильно оценил тебя. Честно говоря, Гарри, я думал, ты будешь неуместен в церкви. Я и представить себе не мог, что в тебе есть такой огонь и вдохновение, какие ты продемонстрировал нам сегодня вечером. Это была самая удивительно вдохновенная проповедь, какую я когда-либо слышал, Гарри, и ты далеко пойдешь в своей карьере. Жаль, что твоя мать не дожила до этого дня, чтобы услышать тебя; она бы гордилась тобой.

Но я знал, что моя мать слышала меня, она была здесь! По сей день я не знаю, что именно сказал в той проповеди. Говорил не я, а некая высшая сила, превосходящая меня. Но в том, что это была моя мать, вступившая в контакт со мной, я уверен так же, как в том, что я жив.

Что бы я ни сказал, Селия Норт, должно быть, все поняла, поскольку, когда я подошел к дверям церкви, ее машины уже не было. Больше я ее никогда не видел.

Свою мать после той ночи я тоже больше не видел. Но иногда я чувствовал ее руководство, когда был священником в большой городской общине. Я верю, что она все еще присматривает за мной, как в ту ночь, когда спасла мою душу, и что она будет рядом, чтобы поприветствовать меня, когда я уйду из жизни.

"Я ВЕРНУСЬ, ЧТОБЫ ПРЕСЛЕДОВАТЬ ТЕБЯ!"

Ллойд Грир

Я химик на фабрике в одном городе на Среднем Западе. Моя работа очень важна, требует полной концентрации, и вскоре после начала экспериментов я обнаружил, что могу с большей отдачей работать по ночам, когда меня не отвлекают обычные шумы на фабрике.

Моим единственным спутником в долгие тихие часы был старый сторож-немец по имени Эмиль Круг. Ему было семьдесят шесть лет, он проработал в компании так долго, что его оставили на работе после выхода на пенсию. За ночь он трижды обходил фабрику, чтобы убедиться, что на ней не вспыхнул пожар и не вломились грабители. Остальное время он сидел в моей лаборатории и либо наблюдал за моей работой, либо дремал, до тех пор, пока я не будил его, чтобы он совершил обход.

Круг был молчаливым стариком, лишь изредка ворчавшим. Кроме приветствия, когда я заходил в лабораторию вечером, он почти ничего не говорил. Он часами просиживал в лаборатории, наблюдая за каждым моим движением, но, если я пытался завести разговор, он отвечал только ворчанием или фырканьем, что меня обескураживало. Однако я нисколько не возражал, поскольку ничто так не выбивает из колеи, как попытки сосредоточиться на работе, разговаривая с другим человеком. Кроме того, он был неграмотным, так что у нас не было тем, представлявших обоюдный интерес.

Человек, который никогда не бывал на фабрике в час или два ночи, вряд ли может себе представить, какое это мрачное, жутковатое, наводящее ужас место. Крошечные ночные фонари, разбросанные тут и там, освещают все вокруг тусклым светом. Бездействующие станки, грузовики, скамейки и ящики в полутьме принимают различные фантастические и призрачные формы. Тишина нависает над каждым предметом, словно пелена, за исключением тех случаев, когда ее нарушает какой-нибудь внезапный жуткий звук.

В такое время в таком месте, несомненно, можно услышать странные звуки. Звуки, едва слышные днем, в ночной тишине усиливаются до подобных грому.

Старый Круг не мог понять, что это за звуки, поэтому решил, что они относятся к сверхъестественному или духовному миру. Он твердо верил в привидения, духов, ведьм или "проклятых", как он их называл. Любое неприятное происшествие, которое не мог удовлетворительно объяснить, он немедленно относил к сверхъестественному.

Я часто пытался объяснить ему, что необычные шумы в цехе по ночам вызваны воздействием жары и холода, а также сыростью или сухостью воздуха, который воздействует на доски и стальной каркас здания. Расширение и сжатие, естественно, вызывают скрипы и другие шумы.

Но он отрицательно качал головой. Это были "проклятые", настаивал он. "Проклятые" и другие злые духи были повсюду, и разубедить его было невозможно.

Я не был склонен к таким бессмысленным фантазиям. Всякий раз, когда мне приходилось покидать ярко освещенный интерьер моей лаборатории и отправляться в мастерскую, неясные тени и странные звуки нисколько не волновали меня. Я всегда считал призраков или духов выдумкой неискушенных умов. Кроме того, обычно я был слишком занят, чтобы беспокоиться о подобных глупостях. По крайней мере, я думал, что это глупость, пока не случился тот ужас, о котором я собираюсь рассказать.

Однажды ночью случилась ужасная буря, и здание наполнилось жутким грохотом. По крыше катались незакрепленные предметы, доски и жесть взлетали вверх и с грохотом падали вниз. В здании постоянно раздавался скрип и стоны, когда конструкция изгибалась от давления ветра. Это, в сочетании с завываниями и свистом бури, создавало поистине жуткий эффект. Днем, при работающем оборудовании, это, вероятно, осталось бы незамеченным, но ночью было очень шумно и тревожно.

Круг пришел в ужас. На этот раз он стал разговорчив, снова и снова настаивая на том, что духи и привидения бродят повсюду. Ничто из того, что я мог сказать, не убедило его в обратном. Ближе к утру ветер стих, и в здании снова стало тихо. Тем не менее, Круг продолжал благоговейным шепотом рассказывать о привидениях и "проклятых". Это действовало мне на нервы и отвлекало от работы.

В мои намерения не входило обидеть старика или сказать что-то, что могло бы задеть его чувства. Позже я готов был откусить себе язык за то, что сказал то, что сказал. Я был поглощен проверкой показаний в одном тонком эксперименте, который проводил, и по рассеянности высказал свои мысли вслух.

- Только невежественные люди, которые не знают ничего лучшего, верят в привидения или духов. Любой разумный человек счел бы подобные разговоры чепухой, - сказал я бездумно, мое внимание было приковано к приборам.

Круг издал яростное фырканье, заставившее меня вздрогнуть. Я выпрямился и огляделся.

- Так вот как ты думаешь? Может, тебе не стоит так умничать. Я - тупица, вот как? Послушай, глупец, говорю тебе, пусть я и не такой умник, как ты, но я тебе докажу. Когда я умру, то вернусь и буду преследовать тебя. Я заставлю тебя пожалеть о том, что ты только что сказал.

Его глаза сверкали, а немощное старое тело дрожало от ярости. Он развернулся и выбежал за дверь. При жизни он больше никогда не заходил в лабораторию.

Я глубоко раскаялся, когда понял, что сказал. Я не представлял, как это, должно быть, прозвучало для него. Я попытался извиниться и выразить свои сожаления, но он держался подальше от меня и лишь награждал ядовитым взглядом.

Он так и не смягчился. Со временем он, казалось, стал еще более озлобленным по отношению ко мне. Хотя у нас никогда не было ничего общего, такая ситуация мне не нравилась. Было неприятно думать, что мы двое, проводившие вместе ночи наедине, должны были поссориться.

Но он отверг все мои попытки примирения. Я не мог понять, почему мои слова, произнесенные столь необдуманно, так глубоко задели его; можно было подумать, я причинил ему тяжкую боль. И все же, он больше никогда не заходил в лабораторию, оставаясь снаружи, в холодном цеху. Я мог видеть его через окно, скорчившегося на ящике, наполовину в луче света, наполовину вне его. Его глаза всегда были прикованы ко мне, и от убийственной ненависти в них мне становилось не по себе. Я мог видеть, как это чувство росло, пока он сидел там и лелеял его.

Но однажды вечером он не появился на работе. На следующий день я узнал, что он слег с сильной простудой. Без сомнения, он подхватил ее, когда сидел в холодном помещении.

Через неделю его простуда переросла в пневмонию, от которой он умер. Для меня это было настоящим потрясением, и я не мог избавиться от ощущения, что косвенно виноват в этом. Если бы я не произнес бездумно те слова в лаборатории, он бы не проводил все это время в холодном цехе, где развилась его болезнь.

Руководство решило не заменять его, и с тех пор я работал каждую ночь один. В течение года все шло гладко. Затем наступил день, - позже я отметил, что прошел ровно год с того дня, как умер Круг, - когда я проснулся со странным чувством меланхолии. Весь день я слонялся по дому, не в силах избавиться от этого чувства подавленности. Это было зловещее предчувствие, что что-то должно произойти - ощущение столь же знакомое, сколь и необъяснимое.

Это ощущение усиливалось из-за мрачной атмосферы, царившей в лаборатории в тот вечер. Насколько я помню, в помещении стояла необычайно жуткая тишина. Оборудование и другие предметы выглядели еще более странными и призрачными, чем когда-либо прежде, а тусклый свет, казалось, придавал всему зловещий оттенок бледности.

Весь день меня так переполняли дурные предчувствия, что, когда я шел на работу, мне было не по себе. Здравый смысл, наконец, возобладал, и я понял, как глупо себя вел. Я с головой погрузился в работу, пытаясь подавить беспокойство в своем сердце, и вскоре перестал замечать все вокруг себя.

Однако вскоре кое-что произошло. Я стоял на цыпочках и тянулся левой рукой к бутылке на полке. Краем глаза и поверх руки я увидела нечто, что заставило меня застыть на месте от ужаса.

В кресле, которое привык занимать, сидел Круг. В его глазах было все то же выражение горькой ненависти, и он выглядел точно так же, как и во плоти, за исключением того, что я мог видеть спинку кресла сквозь его тело. Я чуть не заговорил, настолько реальным он выглядел. Затем ужасная мысль подсказала мне, что это не мог быть Круг, поскольку я знал, что он мертв. Я медленно опустил руку и повернулся, чтобы рассмотреть получше. И снова испытал шок. Кресло было пусто!

Я закрыл глаза и потряс головой. Затем посмотрел еще раз, но сомнений не было - кресло было пусто. Я долго стоял, не веря своим глазам.

Чтобы устранить все сомнения и полностью убедиться в этом, я осмотрел кресло под всеми мыслимыми углами, даже поверх левой руки, как вначале. Но кресло оставалось пустым.

Затем последовала реакция. Я издал истерический смешок, отозвавшийся странным эхом, и снова принялся за работу. Я обозвал себя полным идиотом, раз позволил чему-то так меня расстроить. Без сомнения, это мой пессимистический настрой сыграл со мной злую шутку. Удивительно, однако, насколько ярким было впечатление от Круга, сидящего в кресле!

Не прошло и двадцати минут, как я наклонился, пытаясь удержать равновесие на хрупких весах, как три громких, оглушительно громких удара в дверь заставили меня поспешно выпрямиться; я резко обернулся и посмотрел на дверь, оцепенев от страха.

Стук был таким внезапным и неожиданным, что я был поражен до глубины души. Шум все еще стоял у меня в ушах, но руки и ноги отказывались двигаться. Я весь дрожал, сердце болезненно колотилось где-то в горле. Должно быть, я простоял так довольно долго, прежде чем ко мне вернулся контроль над моим разумом и конечностями.

Я подумал, что сегодня вечером излишне нервничал и тревожился. Если бы я услышал стук в дверь в любую другую ночь, то не придал бы этому значения. Без сомнения, это был один из сотрудников фабрики, который хотел зайти и немного поболтать, прежде чем отправиться домой. Смешно, что я так испугался простого стука в дверь.

- Входите, дверь открыта! - крикнул я.

Я внимательно прислушался, но не услышал ни звука, ни каких-либо других признаков того, что тот, кто стучал, намеревался войти. Я взглянул на часы на стене и увидел, что было половина третьего. Определенно, необычное время для того, чтобы кто-то пришел навестить меня.

Я подошел к двери и распахнул ее настежь. Там никого не было. Я прошел несколько шагов в каждую сторону от двери, заглядывая то туда, то сюда за оборудование, не увижу ли кого-нибудь, но был разочарован. Когда я снова подошел к двери, то был совершенно сбит с толку. У меня не было никаких сомнений в том, что я слышал эти удары. Они все еще звучали у меня в ушах. Но в цеху, кроме меня, никого не было. Прежде чем войти в лабораторию, я остановился в дверях и громко крикнул:

- Кто здесь?

Ответа я не получил. Когда эхо моего голоса стихло, в мрачном здании воцарилась тишина, еще более суровая и ужасная, по сравнению с моим криком.

Едва закрыв за собой дверь, я услышал, как по зданию разнесся пронзительный, дьявольский смех. Это было похоже на хихиканье старика в припадке истерии и это было ужасно. Меня бросало то в жар, то в холод, и, резко обернувшись, я снова распахнул дверь и выглянул в цех. И снова этот пронзительный смех эхом разнесся по похожему на пещеру помещению, и на этот раз в нем звучали мстительные нотки. Казалось, он доносился одновременно отовсюду, но, в какую бы сторону я ни поворачивался, мне казалось, я смотрю на то самое место, откуда он исходил.

Это был самый жуткий звук, какой я когда-либо слышал. Я вернулся в лабораторию и закрыл дверь. Мои зубы стучали, я дрожал всем телом, как от смертельного озноба. В тот вечер я был слишком взвинчен, чтобы продолжать какую-либо работу, поэтому обессиленно опустился в кресло и попытался собраться с мыслями.

Я бил себя кулаками по вискам, пытаясь навести порядок в хаосе, царившем в моей голове. Всему этому должно быть какое-то объяснение. У происходившего имелись все признаки сверхъестественного, но для всего этого должна была существовать конкретная причина. Долгие годы насмешек над идеей привидений или духов мешали мне принять тот факт, что они существуют. У меня было множество доказательств того, что я находился в присутствии чего-то неземного, но я не хотел принимать эти доказательства.

Пока я сидел там, пытаясь найти какое-нибудь логичное объяснение, в цеху раздался грохот, который поднял меня с кресла и наполнил трепещущим ужасом.

Это стало последней каплей; мои расшатанные нервы больше не выдержали. Я сорвал с крючка пальто и шляпу и направился к двери. Все, что мной сейчас владело, - это желание как можно быстрее убраться с фабрики. Я не мог заставить себя остаться.

Не успел я отойти и двадцати футов от двери лаборатории, как услышал звук, от которого у меня по спине побежали мурашки. Это был долгий, дрожащий стон, который становился все громче, пока не перешел в вопль. Ах, какой это был страшный крик!

Затем я услышал шепот - шепот, который материализовался из самого воздуха вокруг меня. Над головой и со всех сторон, он исходил даже от самого пола. Безумная паника охватила меня, на моих ногах словно бы выросли крылья. Я бежал вслепую, спотыкаясь и падая на воображаемые предметы.

Когда я завернул за угол и увидел входную дверь всего в пятнадцати футах впереди, меня внезапно охватила странная вялость. Мои руки и ноги отяжелели настолько, что я едва мог их поднять. Казалось, какая-то магнетическая сила притягивала меня, задерживая мое продвижение к двери.

Охваченный безумным страхом, я напряг все свои силы, чтобы преодолеть это сопротивление, и когда, наконец, добрался до двери, то был весь мокрый от усилий. Если бы не маниакальная сила, порожденная страхом перед неизвестным, я остановился бы как вкопанный.

Как только я переступил порог, притяжение исчезло. Я почувствовал странную легкость и раскрепощенность, словно, изо всех сил сопротивляясь врагу, я внезапно обнаружил, что противостоящая сила отступила.

Оказавшись в безопасности в своей комнате, я сел на край кровати, обхватив голову руками, пытаясь разобраться в странных событиях этой ночи. В конце концов, я так запутался, что откинул одеяло и забрался под него. Но сон не шел. Я ворочался с боку на бок и оглядывал комнату широко раскрытыми глазами. В голове у меня царил сумбур веры и неверия. Я внезапно вспомнил угрозу Круга: "Когда я умру, то вернусь, чтобы преследовать тебя". Возможно ли такое? спросил я себя. Мог ли он вернуться?

В восемь часов я встал и, увидев искаженное лицо, смотревшее на меня из зеркала, был поражен. Это было лицо человека, находящегося на грани помешательства.

Я начал задаваться вопросом, не сдал ли мой разум от переутомления; не было ли то, что я увидел и услышал прошлой ночью, плодом моего неуравновешенного мозга. В последнее время я довольно часто отключался и был полностью погружен в свою работу. И все же я не чувствовал никаких предупреждающих болей или каких-либо провалов в памяти.

Я решил пройтись по фабрике и посмотреть, не случилось ли чего-нибудь необычного. Насколько я мог судить, все шло как обычно, но, когда я встретился с управляющим, он рассказал мне об огромном мостовом кране, который рухнул ночью. Я сообщил о громком треске, который слышал, но не упомянул о других необычных событиях.

Он был совершенно сбит с толку, и, признаюсь, я тоже, когда услышал, что всего за день до этого они подняли тонны оборудования с помощью этого самого крана, а теперь он рухнул, не подняв ни унции. Это навело меня на мысли об ужасах прошлой ночи, и я подумал о том, чтобы вернуться в лабораторию и поработать в одиночестве.

У меня на уме были кое-какие эксперименты, для которых требовался помощник, и хотя они были запланированы на две недели позже, я решил приступить к ним немедленно. Я попросил менеджера по трудоустройству нанять для меня человека и попросить его явиться в тот же вечер.

Когда я пришел в лабораторию, меня уже ждал молодой человек по имени Ричард Фишер. Он продолжал работать со мной в течение двух недель, и за все это время не произошло ничего необычного. Я начал сомневаться, происходили ли ужасы, которые я пережил, на самом деле, или они существовали только в моем воображении. Опасаясь насмешек, я молчал о своих переживаниях.

Но однажды миссис Фишер позвонила мне и сообщила, что ее муж заболел и не сможет прийти на работу в тот вечер. Выразив свое сочувствие, я больше не думал об этом и начал работать один.

Едва я переступил порог цеха, мне показалось, будто волны уныния нахлынули на меня подобно потопу. Тоскливое настроение охватило меня так быстро, что я остановился и долго размышлял, идти ли мне дальше или вернуться домой.

Однако, в конце концов, я преодолел свою депрессию и продолжил путь в лабораторию. Но я не был полностью спокоен. Меня охватили мысли о пережитой ужасной ночи, и я невольно нервно вздрагивал при каждом незначительном звуке.

Примерно до часа дня не происходило ничего примечательного. Затем я заметил, что кресло Круга повернуто к стене. Я помнил, что, когда вошел в лабораторию, оно было повернуто наружу, и ломал голову, пытаясь вспомнить, поворачивал ли я его в течение вечера. Когда я не смог вспомнить, прикасался ли к нему, то почувствовал странный спазм в горле.

Не прошло и пятнадцати минут, как я снова обратил на него внимание. На этот раз кресло снова было повернуто наружу и прислонено к стене. Я был уверен, что этого не делал. Оно стояло, прислоненное к стене, как будто на нем кто-то сидел. Мои колени задрожали от растущего ужаса, когда я уставился на него.

Вы, читающие это, удивитесь, что такой простой инцидент мог кого-то встревожить, но для меня, оставшегося в одиночестве в лаборатории, это было настолько странно, что я весь похолодел. Я стоял там, дрожа, и молился, чтобы меня избавили от еще одной ужасной ночи.

Внезапно я услышал, как в цеху хлопнули двери. Жаль, что я не могу передать словами ужас, охвативший меня, когда я услышал этот звук, и другой, сразу же последовавший за ним.

Я знал, что на фабрике нет ни единой живой души. Я был один, и лицом к лицу столкнулся с чем-то неземным, с чем-то, что было выше моих человеческих сил. И все же я слышал, как хлопали одна дверь за другой, словно кто-то спешно переходил из помещения в помещение. Затем я услышал, как кто-то бежит. Сначала звук едва доносился, но становился все громче по мере того, как чье-то быстрое приближение приковывало меня к месту. Это "топ-топ-топ", словно надвигающийся рок, эхом разносилось в глубокой тишине цеха.

Внезапно шаги стихли. После короткой паузы я услышал, как кто-то крадучись приближается к моей двери. Ужас сдавил мне горло. Страх перед неизвестным и невидимым чудовищем, угрожавшим мне, сковал каждую клеточку моего тела, дыхание перехватило. Мои глаза были неподвижны, я не мог отвести взгляда от двери. Я каждую минуту ожидал, что она распахнется и впустит какого-нибудь нечестивого демона.

Внезапно все снова смолкло; я оказался окутан глубокой, пульсирующей тишиной, всегда предвещающей какую-то ужасную катастрофу. Тиканье часов отдавалось в моих ушах, как удары по наковальне. Я хотел закричать, но мой язык прилип к нёбу. Я был бессилен бороться с этим существом из другого мира - существом, которое нельзя было увидеть или почувствовать.

Я стоял, как вкопанный, казалось, целую вечность. Не в силах больше выносить ужасающую неизвестность, я сделал несколько неуверенных шагов к двери. Все, что угодно, даже смерть, было предпочтительнее этого бесконечного ожидания в ужасе. Я протянул дрожащую руку и открыл дверь.

Поблизости никого не было видно. Я внимательно прислушался и оглядел цех, но не увидел и не услышал ничего, что могло бы указывать на присутствие человека или духа. Абсолютная тишина была страшнее любого мыслимого зрелища.

После недолгих раздумий ко мне вернулась часть мужества. Я прошел немного влево от двери и, привстав на цыпочки, вытянул шею, чтобы посмотреть, не увижу ли чего-нибудь в другом конце цеха. Когда я это сделал, мое внимание привлекло какое-то движение у пола в нескольких футах передо мной.

Я увидел присевшее на корточки возле станка, словно готовящееся прыгнуть на меня... Существо. Его глаза были похожи на два раскаленных угля. Губы растянуты в оскале. Длинный черный клык в верхней челюсти придавал существу отвратительный, колдовской вид. Но... это был Круг!

Что спасло меня в тот момент от превращения в безумца, - это больше, чем я могу выразить словами. Ужас от этого зрелища оставил на мне следы, которые никогда не сотрутся. Он вызвал химическую реакцию в моей крови, отравившую ее. Мои волосы выпадали пучками и с тех пор так и не отросли снова.

Пока я стоял, окаменев, и наблюдал за нечестивым духом старого Круга, он медленно протянул ко мне две когтеподобные лапы. Судорожно разжимая и разжимая пальцы, чудовище подкралось ко мне. Оно, казалось, что-то говорило, хотя и не издавало ни звука, и дьявольски ухмылялось. Глаза были похожи на два начищенных до блеска ножа и впивались в мои, как раскаленное железо. Было что-то угрожающее и неотвратимое в этом медленном - бесконечно медленном - приближении.

Я попытался закричать, но смог издать только булькающий, хрипящий звук. Как раз в тот момент, когда цепкие пальцы были готовы сомкнуться на моем горле, напряжение спало, я повернулся и бросился в лабораторию. Я почувствовал это дьявольское присутствие у себя за спиной, когда захлопнул дверь и рухнул в кресло.

Я изо всех сил старался сохранить последние остатки здравомыслия. Я боролся с желанием броситься туда, крича и смеясь. Мне хотелось схватить этого старика и танцевать с ним. Почему я должен его бояться? Зачем и дальше терпеть эту агонию, когда я мог бы просто сдаться и забыться? Почему бы не приветствовать этот ужас снаружи и не умереть, если придется? Что теперь имело значение для меня?

Я напряг каждый нерв в своем теле, чтобы подавить те безумные импульсы, которые пульсировали в моей голове. Я не должен позволить себе оступиться! Внезапно свет начал меркнуть, и я упал в глубоком обмороке.

Когда сознание вернулось ко мне, я почувствовал себя так, словно очнулся от ужасного ночного кошмара. Но ужасы последних нескольких часов вернулись в тысячекратном размере, когда я открыл глаза. Комната была наполнена странной сыростью и паром, которые я сначала не мог понять. Когда меня, наконец, осенило, я вскочил с кресла.

В одном из углов лаборатории у меня имелся небольшой резервуар, наполненный смесью тринитрофенола, мощного взрывчатого вещества. Резервуар был облицован змеевиками для охлаждения аммиака, и в смеси также плавали куски льда. Необходимо было поддерживать низкую температуру, иначе раствор взорвался бы. Вся фабрика и значительная часть города превратились бы в руины, если бы эта смесь когда-нибудь достигла температуры горения.

Что меня чуть не лишило чувств, так это состояние этой жидкости. Я бросился к чану и обнаружил, что насос с аммиаком остановился. Кусочки льда растаяли. Еще три минуты, и эта история никогда бы не была написана.

Я заметил, что выключатель насоса повернут, поэтому изо всех сил дернул за ремень, и, к моему удивлению, насос легко завелся. По сей день я не могу объяснить, почему он остановился. Это было похоже на то, как если бы какой-то великан протянул руку и остановил его на полпути. Мой рывок заставил его продолжить движение.

Я увеличил скорость и с удовлетворением увидел, что термометр стал опускаться. Тем не менее, тот небольшой промежуток времени, благодаря которому удалось предотвратить трагедию, потряс меня. Прежде чем я понял, что делаю, я подсыпал в резервуар средство, которое сделало взрывчатое вещество безвредным. Несмотря на то, что неделя тяжелой работы была потрачена впустую, я почувствовал облегчение. У меня не было сомнений в том, что за остановку насоса отвечал сверхъестественный дух Круга. Я больше не мог рисковать с этим демоном, стремившимся меня уничтожить.

Я оглядел лабораторию, чтобы убедиться, что все остальное в порядке. Затем снял с крючка свое пальто и шляпу, решив как можно быстрее убраться из цеха. Я поклялся, что больше никогда не буду проводить там ночь в одиночестве. Все сомнения относительно того, существуют ли такие вещи, как призраки или духи, теперь исчезли у меня полностью.

Когда я повернул ручку и потянул на себя, дверь не поддалась. Я взялся за нее обеими руками и сильно дернул, но она застряла намертво. Потом я заметил, что ключа в замочной скважине нет. Я взял фонарик и заглянул в щель возле двери. Она была заперта.

Я знал, что не вынимал ключ из двери и никогда ее не запирал. Несмотря на это, я тщательно обыскал свои карманы по меньшей мере дюжину раз, но ключа не нашел. Я был крайне озадачен. Затем я начал систематический осмотр каждого сантиметра лаборатории - безрезультатно. Ключа нигде не было.

Потом я подумал, что мог положить его в карман, когда выходил из лаборатории. В моем безумном стремлении убежать от этого ужасного призрака это могло легко остаться незамеченным. Но тогда как дверь могла быть заперта, если я оставил ключ снаружи?

В спешке, чтобы избежать этого ужаса, я, возможно, так сильно хлопнул дверью, что замок сам собой защелкнулся. Это было бы логичным заключением, но я и по сей день убежден, что дверь не была заперта никаким естественным способом.

Я подошел к окну в одной из перегородок и выглянул в цех. Первое, что привлекло мое внимание, заставило меня вздрогнуть. Я увидел какой-то черный предмет в капюшоне, который подпрыгивал вверх-вниз и лавировал между станками. Он метался, как пробка на волнах. Он раскачивался из стороны в сторону, все ближе подбираясь к окну, пока, когда я рассмотрел его получше, не стал похож на старика, ковыляющего с тростью. Я стоял как зачарованный, и прежний ужас снова сжимал мое сердце.

Внезапно фигура появилась в луче света, падавшем из окна. Фигура в капюшоне исчезла, и я увидел отвратительную ухмыляющуюся физиономию Круга, смотревшего на меня с вожделением. Он устремил на меня свои сверкающие глаза так, что у меня по коже побежали мурашки. Затем присел на корточки возле станка, стоявшего за пределами лаборатории. Наблюдая за ним, я вдруг заметил ключ у него под ногой на полу. Самым поразительным было то, что я мог видеть ключ прямо сквозь его ногу! Остальные предметы были видны сквозь его тело, словно он был сделан из прозрачного желеобразного вещества.

Наконец он отвел взгляд от моего лица и злорадно посмотрел на ключ, лежавший на полу. Затем он начал медленно выпрямляться, и я увидел, что его лицо искажено в приступе ярости. Казалось, он поплыл прямо к окну, где я стоял. Я в ужасе отпрянул.

Пока я смотрел на него расширившимися от ужаса глазами, я увидел, как он вплыл прямо через закрытое окно. Я забился в угол, слишком напуганный, чтобы отвести взгляд от этого жуткого видения.

Некоторое время он расхаживал взад-вперед по лаборатории, а затем, словно только что заметив меня, повернулся и вперил в меня злобный взгляд. Его губы зашевелились, но я не услышал ни звука. Порыв ледяного, зловонного воздуха ударил мне в щеки; казалось, он вырвался из какой-то сырой норы мертвых.

Я вздрогнул от дурного предчувствия, когда Круг вытянул длинную костлявую руку и указал на бутылку с концентрированной синильной кислотой на полке, - это дьявольский яд, одна капля которого убивает за десять секунд.

Мои волосы встали дыбом, когда я пробормотала молитву, чтобы он не выплеснул содержимое бутылки мне в лицо. Это был такой мучительный момент, который, я надеюсь, никогда не выпадет на долю другого смертного.

С убийственным блеском в глазах старик схватил бутылку и швырнул ее на пол, разбив на тысячу осколков. Я знал, что это значит; я знал о действии цианогена, ядовитого пара, который образуется при распылении цианистоводородной кислоты. Еще мгновение или около того, и эта лаборатория превратилась бы в камеру смертников. Один запах, одно слабое дуновение цианогена, и мне было бы уже не помочь.

Миллион мыслей пронеслись в моей голове со скоростью молнии. На потолке лаборатории был установлен огромный всасывающий вентилятор, предназначенный для удаления любых ядовитых паров, какие могли возникнуть в результате экспериментов, но выключатель находился на стене снаружи комнаты, а я был заперт, отрезанный от всех путей к отступлению!

Видения ужасной, удушающей смерти, которую уготовил мне этот призрак, вспыхнули в моем сознании. Вслед за ними пришло непреодолимое желание жить. Я не мог умереть таким образом. Я не должен сдаваться без борьбы. Я задержал дыхание, чтобы не вдыхать ядовитые пары. Отчаявшись, я схватил стул и изо всех сил ударил по двери. Но странная магнетическая сила снова задержала мои руки в воздухе, и, несмотря на всю силу, которую приложил, я лишь слегка коснулся двери.

Я отшвырнул от себя стул. Едва я это сделал, как услышал позади себя истерическое хихиканье, торжествующий смех. У меня вырвался крик, но я решительно подавил его. Я бы ни за что не открыл рот, чтобы вдохнуть эти ядовитые пары! Я бы погиб, сражаясь - сражаясь с этим мстительным демоном до последнего.

Я бросился к окну. Мои вены вздулись, а легкие почти разрывались от нехватки воздуха. Из-за эмоционального напряжения и нервозности мне было вдвойне трудно задерживать дыхание. Мои глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, на шее все туже сжималось железное кольцо.

Я ударил кулаком по оконному стеклу, но снова парализующая сила сковала мои мышцы, и я не смог ее преодолеть. Я крепче стиснул зубы и подавил желание сделать хотя бы один крошечный вдох. Если бы я хотя бы приоткрыл рот, вдыхая этот отравленный воздух, я бы упал.

Я с трудом взобрался на стол. Изощренная пытка, которую я испытывал, теперь казалась невыносимой. Почему бы мне не открыть рот и не покончить с этим? Несомненно, смерть не может быть более мучительной, чем это!

Я приподнялся на одно колено. Затем подтянул другое под себя и, прежде чем злой, подпрыгивающий дух в этой камере смерти понял, что я делаю, выпрямил ноги. Как раз в тот момент, когда я открыл рот, чтобы вдохнуть воздух, в котором больше нельзя было находиться, я пробил стекло и упал на пол снаружи. Ужасный крик ярости раздался позади меня.

Я сильно порезался, кровь обильно текла из дюжины глубоких ран. Я сделал два или три глубоких вдоха и пополз к двери в лабораторию. Пошатываясь, добрался до выключателя вентилятора и включил его.

К жужжанию вентилятора, который всасывал яд из комнаты, примешивался странный свист, похожий на свист привидения.

Я, шатаясь, вернулся к окну и с безопасного расстояния заглянул внутрь. Наблюдая, я увидел струйки пара, поднимающиеся к лопастям вентилятора. Затем это всасывание, казалось, охватило Круга и тоже потянуло его вверх. Лицо его вытянулось, словно сделанное из дыма, и в горящих глазах появилось страдальческое выражение.

Казалось, он боролся с чудовищным всасыванием воздуха от вентилятора, потому что, наблюдая за ним, я увидел сначала голову, затем плечи и туловище и, наконец, ноги, вытянутые в тонкую ниточку, когда они взмыли вверх, к вращающимся лопастям.

Мне хотелось кричать и прыгать от радости. Невозможно описать словами тот триумф и облегчение, которые я испытал. Я знал, что победил этого призрака навсегда.

Тем не менее, я никогда больше не окажусь настолько глуп, чтобы утверждать, что призраков не существует!

ПРИЗРАЧНЫЙ ИМПЕРАТОР КИТАЯ

Новая националистическая партия Китая прилагает усилия, чтобы избавить эту страну от имперского призрака, призрака Чун Чжэня, последнего из императоров династии Мин. Согласно сообщениям, призрак появлялся в Пекине на протяжении веков. Его любимым местом был королевский парк, расположенный к северу от "Запретного города", который на протяжении сотен лет был открыт только для обладателей драконьего трона и членов их семей. Чтобы загнать призрака обратно в его могилу, власти попросили общественность свободно пользоваться парком днем и ночью. Однако китайцы неохотно выполняют эту просьбу, - вероятно, опасаясь ужасных последствий, - поскольку, как сообщается, в последние месяцы действительно видели, как призрак передвигался по этому месту.

В центре парка находится Угольный холм, насыпь высотой 210 футов, украшенная храмами, возведенными императором Чин Сингом в шестнадцатом веке. На самой высокой точке находится обветренное дерево, на котором, как гласит история, в 1682 году в отчаянии повесился Чун Чжень, потому что его армия не смогла остановить вторгшихся маньчжуров. К основанию дерева прикреплена железная цепь, которую поместили туда вскоре после трагедии в знак осуждения дерева за то, что оно участвовало в "убийстве" императора. Говорят, что призрак время от времени расхаживает вокруг этого дерева, встряхивая цепь так, что она издает громкий звук всякий раз, когда какой-нибудь отважный туземец останавливается перед воротами, пытаясь понаблюдать за призраком.

НЕВЕСТА НЕИЗВЕСТНОГО

Истинная история

Рассказ, представленный ниже, был прислан в "Истории о призраках" женщиной, пережившей все горести и ужасы, описанные в этом трогательном человеческом документе. Ни один факт в ее удивительном повествовании не был изменен.

В горах Кентукки появление незнакомца все еще является редким событием. Но во времена моего детства это было еще более необычно, когда за чужаком наблюдали со смешанным чувством страха и любопытства.

С тех пор, полагаю, я многому научилась, и вместе с этим знанием ко мне пришли страдания. Мне всего сорок, годы идут, но мои волосы поседели, и все горцы знают меня как "Старую тетушку Салли". Однако история, которую я собираюсь рассказать, начинается с того, что в нашу хижину, когда мне было семь лет, пришел незнакомец.

Мы жили в глуши, и в то время я никогда не покидала холмов. Единственной музыкой, которую я слышала, были напевы моей матери, щебет птиц и шепот сосен.

А потом появился незнакомец. Это было воскресным вечером, когда солнце коснулось вершины горы напротив нас, но оставило нашу хижину погруженной в полумрак под деревьями. Он шел пешком, а под мышкой нес длинную плоскую коробку.

Мой отец увидел, как он поднимается по тропе, и спустился, чтобы встретить его. Папа всегда шел навстречу чужакам.

- Я рассчитывал пройти дальше до наступления темноты, - сказал путешественник. - Но подумал, не могли бы вы меня приютить?

Папа внимательно посмотрел на него.

- Если, незнакомец, ты захочешь переночевать на чердаке, то добро пожаловать.

Он провел мужчину в дом. Мы с моим младшим братом зашли за хижину, чтобы обсудить ту странную коробку, которая была у незнакомца. Помню, как мы спорили о ее содержимом. Мой брат думал, что в ней мертвый ребенок. Наверное, это потому, что здесь, в горах, умирает много младенцев. Но я была совершенно уверена, что в коробке деньги.

Мама позвала нас, когда ужин был готов. На мой взгляд, в приготовлении не было ничего особенного, но гость похвалил кукурузные лепешки и даже картофель. Он разговаривал с мамой и папой, пока мы с братом ели в тишине.

- Вы играете на скрипке, незнакомец? - спросила его моя мать.

- Немного, мэм.

Мы с братом затаили дыхание, поскольку не знали, что такое скрипка. Мы знали только, что это, должно быть, то, что лежало в странной коробке. Итак, после ужина, когда папа накормил и напоил скот и подоил корову, а мы с мамой вымыли посуду, мы все собрались у камина.

Незнакомец открыл маленькую застежку на своей коробке и достал скрипку. Он начал играть, наблюдая, как языки пламени танцуют среди веток кизила. Мама и папа отошли в тень. Сначала мы с Бадом стояли рядом, но, услышав первые звуки, отступили.

Я не помню мелодию, которую он играл. Но до сих пор помню ту боль, которая пронзила мое тело, словно незнакомец вынул из меня сердце и сжал его в тисках. Я не могла дышать. Это было восхитительное мучение - все равно что смотреть ночью на звезды и гадать, что скрывается за ними; или как однажды весной найти бутон, а на следующий день обнаружить, что он превратился в цветок.

Мелодия наконец закончилась, чары рассеялись. Мои колени подогнулись, и я с глухим стуком упала на дощатый пол. Мама мгновенно оказалась надо мной.

- Что с тобой, малышка? Посмотри на нее, Фред. Она бледная, как привидение!

Силы вернулись ко мне так же внезапно, как и покинули; я с трудом поднялась на ноги. Не говоря ни слова, я побежала наверх и бросилась на кровать, рыдая так, словно мое сердце вот-вот разорвется. Я слышала, как мама говорила незнакомцу, что не может объяснить, что со мной случилось.

- Но не играй больше, незнакомец, - умоляла она, - иначе у нее случится припадок.

Прошло тринадцать лет, прежде чем я снова услышала музыку. Оглядываясь назад, я не могу объяснить, почему она подействовала на меня тогда так же, как и в тот первый раз в хижине.

Мне шел двадцать первый год. За тринадцать лет даже в горах наметился прогресс. В глухомани проложили новые дороги, поселились новые люди.

Нашими ближайшими соседями была семья Роллинсов. У них имелся единственный сын Гилберт, высокий темноволосый мальчик, который редко улыбался. Папа говорил, что он мечтатель, но Гилберт был хорошим работником и таким же сильным, как любой другой парень. Он приходил к нам в тихие сумерки и обсуждал с моими родителями урожай. Я почти ничего не говорила. Наверное, я была застенчива.

Однажды вечером, когда воздух был таким душным, что мы поняли: за горами собирается буря, Гилберт случайно заговорил о музыке. Мама рассмеялась и рассказала ему о том, что случилось со мной в детстве. Гилберт выпрямился.

- У меня есть скрипка, - сказал он. - Я не очень хороший скрипач, но завтра вечером обязательно сыграю.

Я умоляла его не делать этого.

- Я не люблю музыку, Гилберт. Пожалуйста, не надо.

Но он только улыбнулся, а когда пришел на следующий вечер, то, конечно же, принес свою скрипку. Я сказала маме, что собираюсь прогуляться к роднику, где мне не будет слышно. Она посмеялась надо мной.

- Ну же, милая, ты уже взрослая девочка! Не будь дурочкой.

Итак, я села на крыльцо, за кусты жимолости, и Гилберт заиграл старую приятную мелодию "В мае я заберу тебя на небеса". Я подумала, что никогда не слышала ничего прекраснее, и в этот раз снова почувствовала тот восторг, смешанный с болью, но это было как-то по-другому. Огромная печаль наполнила мою душу. Почувствовала ли я тяжелую тень грядущей трагедии? Я тихо плакала про себя, пытаясь скрыть свои слезы от Гилберта. Но когда мама и папа вошли в хижину, он подошел и встал рядом со мной.

- Я знаю, почему музыка возбуждает тебя, Салли, - тихо сказал Гилберт. - В твоем сердце есть любовь, совсем как у меня. Салли, ты создашь для меня рай?

Я с трудом поняла, что он имел в виду. Но в следующее мгновение он оказался рядом со мной и заключил меня в объятия. Он неистово целовал меня и шептал снова и снова, что я принадлежу ему. Я так и не узнала, пока он не сказал мне, что его вечерние визиты были ради меня. Он снова заиграл, и меня унесло течением его ухаживаний, как лист горным ручьем.

- Я твоя, Гилберт, - сказала я наконец, - на жизнь и на смерть - навсегда.

Когда мы рассказали об этом моим и его родственникам, они одобрили наш союз. Нам ничто не мешало. Все это сонное лето и осень мы были, наверное, самыми счастливыми людьми в горах. Мы поженились в канун Рождества, и, вспомнив ту песню, которую Гилберт впервые сыграл для меня, я подумала, что, несомненно, попала с ним на небеса.

Но такое счастье, я полагаю, слишком хрупко, чтобы длиться вечно.

Гилберт был человеком старого горного склада. Возможно, это была не его вина, что он так смотрел на вещи. Мы были женаты совсем недолго, когда он начал воплощать в слова мечты всей своей жизни. Он хотел сына. Старший сын, по его словам, присматривал бы за двумя младшими сестрами, а потом еще один сын, чтобы создать семью, способную самостоятельно противостоять скалистым холмам.

Он планировал их учебу в школе, даже обсуждал одежду, которую они будут носить, и то, что они будут делать. Это стало его навязчивой идеей, о которой он говорил бесконечно, и не всегда в хорошем настроении.

Мы были женаты год, когда родился сын. Гилберт поехал в поселок за доктором, и они вернулись вместе, мчась как ветер. Смутно, спустя вечность, я услышала, как доктор что-то говорит.

- Прости, Гилберт, но другого выхода не было.

Когда, наконец, я пришла в сознание, то узнала, что ребенок родился мертвым. Перед врачом стоял выбор: моя жизнь или его, и врач решил спасти меня.

Мы похоронили малыша под тополем неподалеку от дома, и я обычно клала цветы на могилу. Гилберт сделал крест и установил его. Его лицо было таким бледным, что я испугалась, а глаза были похожи на грозовые тучи над горами. Я понимала его горе и делала все возможное, чтобы утешить его. Моя мать приехала, чтобы побыть со мной некоторое время, но Гилберту становилось все хуже. Доктор дал ему снотворное, и он пролежал под действием лекарств целый день и ночь.

Когда Гилберт пришел в себя, он набросился на меня. Он сказал, что я виновата в смерти нашего ребенка. Я была ошеломлена, не в силах понять его жестокость. С этого момента мы с Гилбертом уже никогда не были прежними.

Он соорудил скамью под тополем рядом с могилой нашего малыша, каждый вечер сидел там со своей скрипкой и играл. Он импровизировал. Это была самая печальная музыка в мире. Старая скрипка завывала на всю долину, пока даже птицы не прекращали свое вечернее пение. Я умоляла его прекратить и забыть.

- Гилберт, ты глубоко скорбишь, - сказал я ему. - Зайди в дом и постарайся быть веселым. Ничего не поделаешь, Гилберт. Ты бросаешь вызов самому Богу, не нужно вести себя так.

- Когда у меня будет ребенок в доме, я отложу скрипку, - ответил он.

И эти ужасные рыдания продолжались иногда до поздней ночи.

Я лежала без сна. Временами мне казалось, что я схожу с ума. Я возненавидела хижину; горы утратили свою красоту, сама жизнь стала невыносимым бременем.

В наших горах годы идут неумолимо. Вы едва замечаете, как они проходят. Каждый год я рожала мертвого ребенка, пока пятеро не остались лежать вон там, под тополем. Старый доктор качал головой и ничего не говорил. Именно тогда я взбунтовалась.

- Гилберт, - сказала я своему мужу, - это конец. У меня больше никогда не будет детей.

Ночь была очень холодной. В нашей хижине было достаточно уютно, горели поленья и лампа. Но Гилберт взял свою скрипку и вышел. Я была измучена, понимая тщетность попыток заставить его понять. Я упала на кровать, не раздеваясь, и погрузилась в глубокий сон. Я резко проснулась. Из тени под тополем донеслись звуки популярной песни.

Я умоляюще позвала его, во мне проснулась прежняя нежность.

- Иди сюда, Гилберт. Пожалуйста, на улице слишком холодно, чтобы играть.

Но он не ответил, и над безмолвием снега продолжала разноситься эта душераздирающая музыка. Я снова заснула в полном изнеможении, душевном и физическом.

Когда я проснулась, на холмах все еще виднелись тени. Гилберта в доме не было. Я поспешила выйти. Он сидел на скамейке под тополем, все еще сжимая в руках скрипку. Улыбка застыла на его белом лице, и он... был мертв!

Меня нашли блуждающей по глубокому снегу на склоне горы.

Я лежала в доме соседа во время похорон Гилберта и вернулась в хижину, только когда его могилу занесло снегом. Я в одиночку пережила ту зиму с мужеством, которому удивляюсь сегодня. Годы страданий, должно быть, привили мне стоицизм, о котором я и не подозревала.

На холмы пришла весна, ручьи вырвались из своих ледяных пут. Большой Дон Флинн, живший со своей матерью в долине, как обычно, пришел помочь мне по хозяйству. В тот день он был странно робок.

- Что с тобой такое, Дон? - спросила я. - Ты плохо себя чувствуешь?

Я никогда не видел, чтобы он так себя вел.

Он прервал свою работу и повернулся ко мне.

- Дело не в этом, Салли, - сказал он хриплым голосом. - Просто... я одинокий человек, Салли, и ты сейчас тоже одна. Я вот думаю, не могли бы мы... не могли бы мы прогуляться вместе...

Он был похож на неуклюжего мальчишку. Я никогда не думала о Доне Флинне в таком свете. Он не давал опрометчивых обещаний и не требовал моей любви. Я попросила его немного подождать, чтобы мы оба могли все обдумать. Он согласился довольно охотно. Дон был похож на огромную твердую скалу, за которую можно было с радостью ухватиться. Я пообещал ему, что тщательно все обдумаю.

В ту ночь, когда я сидела одна в своей хижине, звуки скрипки подняли меня на ноги. Я направилась к тополю и ничего не увидела. В тени виднелись только холмы. Я вышла и постояла на поляне под звездами. Музыка зазвучала снова - тихо, ниоткуда. Я подавила крик и побежала обратно в хижину. Я заперла дверь на засов и вжалась в кресло. Музыка оборвалась так же внезапно, как и началась.

Я вспомнила о своем обещании Гилберту.

- Гилберт, я принадлежу тебе при жизни и после смерти - навечно.

Сдержал ли он свое обещание? Была ли я связана с ним навеки - жена призрака, невеста неизвестного?

Странная, печальная музыка зазвучала снова в сумерках следующего вечера, и меня снова охватил ужас. Безумными глазами я вглядывалась в тени и туман, поднимавшиеся из дальней долины. Ничто не двигалось. И все же воздух, казалось, вибрировал от завывающей мелодии призрачной скрипки.

Когда Дон пришел за ответом, я была измучена и больна. Я больше не могла хранить эту ужасную тайну. Я рассказала ему об этом, заливаясь слезами. Дон не засмеялся. Вместо этого он заключил меня в свои объятия.

- Я понимаю, Салли. Я немного опасался чего-то подобного. Но этого больше не повторится, милая. Позволь мне позаботиться о тебе - тебе нечего будет бояться.

Я прижалась к его широкому плечу, стремясь к утешению, которое оно давало. Я была измучена и напугана, почти обезумела от ужаса перед этой пыткой.

- Мы поженимся завтра, - успокоил меня Дон. - Мы все продадим и уедем в Калифорнию. Мы начнем новую жизнь, ты и я.

Утром, когда птицы пели свои лучшие песни, а солнечный свет разливал свое тепло по горам, мы с Доном поженились в поселении. На этот раз веселья не было, потому что жизнь была другой. Мы были двумя серьезными людьми, которым предстояло все изменить. Мы вернулись ко мне и провели день, бродя по дому и строя планы относительно предстоящей продажи и путешествия. Уверенная в своем новом блестящем будущем, я впервые за несколько месяцев выспалась, но ненадолго.

Как только старинные часы над камином пробили двенадцать, я села в постели, совершенно проснувшись и похолодев от страха. Мне показалось, что ледяная рука коснулась моей щеки. Я позвала мужа, но он не ответил, поэтому я встала и зажгла лампу. Затем я вернулась к кровати, где лежал Дон. Но он не спал...

Его глаза были широко открыты - остекленевшие и уставившиеся в одну точку!

- Дон!

Я снова и снова выкрикивала его имя, а потом встряхнула его. Я дотронулась до его лица, - оно застыло, как у Гилберта в то ужасное утро! Мое сердце перестало биться - на его горле остались четыре синих следа от пальцев! Я закричала, и в этот момент из-под навеса донеслись чистые высокие звуки скрипки, и я безошибочно услышала смех Гилберта, ликующий, торжествующий...

Думаю, я сошла с ума. Я выбежала из хижины, бежала все дальше и дальше, подальше от этого призрачного скрипача...

На рассвете соседи нашли меня, когда я бродила вдоль ручья на пастбище. Они подумали, что я сошла с ума. В течение нескольких недель врач сомневался даже в моей жизни. Но постепенно ко мне начали возвращаться силы. Именно тогда соседка ласково заговорила со мной, когда я лежала в постели.

- Салли, - сказал он, - мы можем немного поговорить? Не могли бы вы ответить на несколько вопросов о... о Доне?

Я почувствовала, что могу.

- Знаете, Салли, когда мы... нашли его, - продолжала моя пожилая соседка, - на горле Дона были следы пальцев. Он был... задушен. - Добрый голос сорвался.

Я вспомнила странные синие отметины, которые видела у него на шее той ночью, и содрогнулась от ужаса. Но я не мог объяснить их причину. Я также не мог объяснить своей собеседнице, что слышала, - ту призрачную скрипку под тополем.

Никто не поверил моей истории. Меня арестовали, и все долгое жаркое лето тянулся судебный процесс. Я рассказала им все, что знала, и, наконец, когда были заслушаны все доказательства, присяжные вынесли свой вердикт. Меня освободили. Они согласились, что я не могла оставить эти отпечатки пальцев. Я маленькая женщина и не слишком сильная, а это были отпечатки сильных пальцев.

Теперь я старая тетя Салли, и я никогда больше не слышала эту скрипку.

НЕЗВАНАЯ ГОСТЬЯ НА МАСКАРАДЕ

Арчи Бинн

Пожалуйста, не приглашайте меня на маскарад. Сказать, что я скорее умру, чем пойду на него, - значит не выразить моих чувств в полной мере. Долгое время я сознательно искал смерти, но не находил ее; даже сейчас она не внушала бы мне столь сильного страха. Но маскарад! Само это слово наполняет меня невыразимым ужасом!

Вам никогда не приходило в голову, что в маскараде есть что-то меланхоличное? Жизнь в лучшем случае - это одиночество; мы все одиноки, мы делимся своими радостями и печалями - с тревогой, нежностью, гневом - с теми, кого любим, и теми, кого ненавидим, и незнакомцами, которые подобны череде тусклых портретов, проходящих мимо и не оживающих. Насколько же более одинок маскарад, где танцоры в масках и костюмах на время становятся призраками других людей или причудливыми существами, которые никогда не существовали иначе, кроме как в мечтах рассказчиков?

Но это еще только предыстория того, что может произойти, когда какой-нибудь незваный гость, какой-нибудь величественный и непостижимый пришелец из Другого мира присоединится к веселью ничего не подозревающих смертных.

Я в недоумении, почему из всех мест это должно было произойти именно у Стивенсов - разве что, возможно, потому, что их особняк изначально был одним из первых и в то же время последним, стоявшим на Ноб Хилл. Не то чтобы в этом или в самих девушках Стивенс было что-то зловещее. Из всех сестер, которых я когда-либо знал, они были самыми веселыми; и, несмотря на все свое богатство, они были вдохновительницами самого счастливого и демократичного общества в Сан-Франциско.

Я до сих пор вижу, как эти девушки катаются по городу в своих невероятных старых электрических колесницах - смеются, болтают, подшучивают друг над другом и, по-видимому, не обращают внимания на то, куда они направляются. Насколько я помню, они всегда смотрели в противоположную сторону от того места, откуда двигались. Но, возможно, это была только моя иллюзия. Во всяком случае, с ними никогда не случалось никаких несчастий; они были баловнями судьбы.

В начале зимы 1917 года сестры Стивенс устроили свой знаменитый маскарад - последний, который был дан в старом особняке, и, конечно же, последний, на котором я когда-либо присутствовал. Приглашение пришло по почте, и на следующий день Бетти Стивенс создала пробку на Маркет-стрит, остановив мой родстер и старую электрическую колесницу посреди проезжей части, чтобы выдать второе приглашение; каждая из девушек считала правила дорожного движения условностью.

Конечно, я согласился, как письменно, так и лично. Мне и в голову не пришло бы отказываться, как и не пришло бы в голову отказаться от празднования Рождества. Решив этот вопрос, я немедленно начал придумывать костюм. Ведь когда трио Стивенсов планировало маскарад, считалось само собой разумеющимся, что все костюмы должны быть оригинальными и самодельными.

В вечер маскарада я остановился по пути, чтобы забрать Тома Гринфилда, представшего в образе кровожадного пирата. Мой собственный костюм был менее эффектным, но в то же время и менее откровенным. Торжественная черная мантия, позаимствованная у моего дяди, который был судьей, белый парик и очки в роговой оправе поверх домино делали меня похожим на кого угодно, только не на себя.

Мы немного опоздали, и когда добрались до приемной на третьем этаже дома Стивенсов, там собралось около двадцати пар - все, кто был приглашен, я полагаю. Оркестр за пальмами в горшках уже играл.

Костюмы были яркими и разнообразными, особенно у девушек, хотя не многие из них служили эффективной маскировкой. Мне не составило труда сразу узнать Бетти Стивенс в костюме французской крестьянки, Луизу в образе Коломбины, Мари в образе Питера Пэна, Дороти Уэллс в роли Пьеретты и полдюжины других в их нарядах. Что касается остальных, я не сомневался, что смогу опознать их всех задолго до того, как наступит время снять маски.

Моя собственная маскировка оказалась довольно эффективной. Изменив свой голос, я смог заставить моих первых трех партнерш поверить, что я доктор Филлипс, маскирующийся под испанского тореадора. Бетти Стивенс была первой, кто узнал меня, и она сразу же начала подшучивать надо мной из-за Энн, австралийской девушки, с которой я обручился месяцем ранее, говоря, что я, должно быть, ужасно разборчив, раз мне пришлось зайти так далеко, чтобы найти подходящую мне девушку. Мой ответ выдал меня с головой, но я знал, что Бетти сохранит тайну моей личности. Чуть позже, догадавшись, что доктор Филлипс, возможно, раскрыт, я начал имитировать английский акцент Джека Роджера и преуспел в этом.

На любой вечеринке, которую устраивали девушки Стивенс, всегда было весело, а в этот раз костюмы, музыка, разговоры, пунш - все было даже лучше, чем обычно. В этом вечере присутствовало что-то такое, что делало его настолько близким к совершенству, насколько это вообще возможно в этом мире, - настолько удивительно гармоничным, что его невозможно было повторить.

Именно тогда, когда я наиболее остро ощутил эту атмосферу совершенства, мне показалось, будто я почувствовал едва уловимую перемену - не более, чем если бы в музыке появился новый мотив или где-то позади меня бесшумно открылась дверь. Я с любопытством оглядел уютную старую комнату и яркие костюмы, в которых переплетались изысканные, случайные сочетания цветов. Насколько я мог видеть, ничего не изменилось, но я не мог избавиться от этого ощущения. Не знаю, почувствовала ли перемену Луиза Стивенс, с которой я тогда танцевал, но думаю, что почувствовала. Как бы то ни было, ее очаровательная, игривая болтовня сменилась молчанием.

Примерно через минуту мое внимание внезапно привлекла партнерша Роберта Холта по вальсу. Это была девушка, которую я не мог узнать, одетая в костюм, которого, насколько помнил, я раньше не видел. По тому, как она двигалась среди других танцовщиц, я понял, что ее высокую фигуру с прекрасными пропорциями можно назвать классической. Это слово также подходило для описания ее костюма. Изящно струящиеся белые драпировки, пышные волосы, уложенные на манер древнегреческих богинь, с лентой вокруг лба, и босые ноги в прекрасно сидящих сандалиях. Костюм дополнялся поясом, к которому крепилось какое-то тяжелое украшение или оружие. Сначала я не мог его разглядеть, но, приблизившись, увидел пару бронзовых ножниц.

Однако, что больше всего привлекло мое внимание, так это грациозность, с которой она танцевала, словно для нее было невозможно сделать ни одного неверного движения. Я предположил, что она обучалась классическим танцам с детства.

Вскоре, когда статная фигура снова исчезла среди других танцоров, я не смог сдержать любопытства.

- Луиза, - обратился я к своей партнерше, - что за классическая "язычница" танцует с молодым Холтом?

- Где? - удивленно спросила она. - Я не обратила на нее внимания.

Но чуть позже, когда Роберт Холт и его величественная партнерша снова появились в поле зрения, у Луизы перехватило дыхание.

- О, - воскликнула она, - какой идеальный костюм и какая совершенная, изумительная фигура! Дик, вы когда-нибудь видели, чтобы кто-нибудь так танцевал?

- Никогда, - признался я. - Вы не будете ревновать, если я спрошу, кто она?

Луиза притворилась оскорбленной.

- Ах, Дик, - сказала она, - разве вы не знаете, как я ревновала, когда вы обручились с маленькой мисс Австралией? Разве вы не знали все это время, что мы с Бетти и Мэри любим вас?

- Я знаю, что никто из вас не ответил бы мне взаимностью, - запротестовала я. - А теперь, будьте любезной хозяйкой и скажите мне, кто эта незнакомка.

Вместо того, чтобы ответить одной из своих обычных колкостей, девушка молча изучала гордую белую фигуру. Через минуту она подняла на меня глаза и покачала головой.

- Я не знаю, кто это, - тихо сказала она. - Мы не приглашали никого, кроме обычной компании. Вы их всех знаете.

- Вы думаете, сюда смог проскользнуть кто-то посторонний, чтобы подшутить? - спросил я.

Как раз в этот момент вальс подошел к концу, и мы отправились на поиски пунша.

- Иши, входил ли кто-нибудь несколько минут назад? - спросила моя партнерша мальчика-японца, который нас обслуживал.

- Нет, мисс Луиза, - ответил он. - Мистер Уорт и мистер Гринфилд были последними. Я наблюдал за лестницей, глядя в зеркало; после них никто не приходил.

Это, казалось, решило все; конечно, ничто не могло ускользнуть от бесстрастного маленького азиата, который опознал участников маскарада так легко, как если бы на них висели таблички с их собственными именами.

- Сколько всего гостей сегодня вечером? - спросила Луиза.

- Двадцать два мужчины и двадцать две женщины, - быстро ответил Иши.

- Это то количество, которое мы пригласили, - прошептала мне Луиза. - Кто-нибудь мог прислать себе замену? - снова повернулась она к японцу. - Ты уверен, Иши, что их всего сорок четыре?

- Мисс Луиза, - ответил он, - я посчитаю еще раз.

С этими словами он исчез за пальмами в кадках, чтобы занять выгодное место, откуда он мог наблюдать, оставаясь незамеченным.

Наши взгляды невольно обратились в другой конец зала, где загадочная греческая красавица стояла и разговаривала с Бобом Холтом и Томом Гринфилдом.

- Даже если она и пришла на нашу вечеринку, мы должны воздать ей должное, - заявила Луиза. - Она само совершенство. Но, Дик, у какой богини были ножницы? Я не могу вспомнить.

- Я и сам задавался этим вопросом, - признался я. - Мифология - не моя сильная сторона, но у нее, должно быть, есть для этого какие-то основания, поскольку все остальное в ее костюме продумано идеально. Однако, эти ножницы не дают мне почувствовать себя комфортно.

Луиза тихо рассмеялась.

- Может быть, она собирается отрезать кусочки от костюмов своих партнеров на память, - предположила она.

Мы все еще смеялись, когда рядом с нами появился Иши.

- Мисс Луиза, - торжественно объявил он, - сейчас здесь двадцать два мужчины и двадцать три женщины.

- Значит, ты ошибся, - сказала она.

- Нет, мисс Луиза, - спокойно ответил он, - я не ошибся, если только здесь нет того, кто не отражается в зеркале.

И, невозмутимый, как всегда, японец вернулся к подаче пунша.

- Не могу понять Иши, - заявила девушка. - Тем не менее, вы можете кое-что сделать, - добавила она. - Станцуйте первый танец, который у вас получится, с этой классической исполнительницей и попытайтесь выяснить, кто она.

Прежде чем я успел пересечь комнату, музыка заиграла снова, и прекрасная незнакомка ускользнула с пиратом Томом Гринфилдом. Лучшее, что я мог сделать, это поговорить с молодым Холтом, бывшим ее предыдущим партнером.

- Привет, Боб, - небрежно сказал я. - Где вы нашли богиню, которую Гринфилд только что отнял у вас?

- В этом не было ничего замечательного, - кисло ответил он. - Я пробовал пунш, когда начался вальс; я огляделся в поисках своей партнерши, но она танцевала с кем-то другим. Затем я увидел высокую женщину в белом, стоявшую рядом со мной, и пригласил на танец ее.

- Кто она такая? - спросил я.

- Я так и не выяснил, - признался он. - Она, должно быть, одна из приглашенных, поскольку знала, кто я такой, - это точно.

Боб, казалось, нервничал и не желал обсуждать этот вопрос дальше, поэтому я вернулся, чтобы потанцевать с Луизой. Немного позже, когда мы проходили мимо Тома и его статной партнерши, я сделал ему знак, чтобы он позволил мне потанцевать с ней следующий танец. Он кивнул в знак согласия, но с загадочным видом, который, казалось, говорил: "Ты можешь попробовать на свой страх и риск".

Когда танец закончился, я подошел к странной паре - свирепого вида маленькому пирату и холодной, прекрасной белой богине. Том церемонно приветствовал меня.

- Афинская дева, - обратился он к своей партнерше, - позвольте представить вам танцующего доктора юридических наук.

Статная девушка грациозно склонила голову в ответ на мой низкий поклон.

- Вы действительно доктор юридических наук? - спросила она удивительно звучным и ясным голосом. - Вы, кажется, слишком молоды для такой профессии.

Вопрос и тон, каким он был задан, расстроили меня. Будучи в маске, я не думал, что мое развевающееся черное платье и белый парик так подчеркивают мою молодость. Но Боб Холт предупредил меня, что, хотя я могу и не узнать девушку, из этого не следует, что она не узнает меня. Поэтому, когда мне наконец удалось ответить, я изменил свой голос, имитируя мягкие, неуверенные интонации доктора Филлипса.

- Это чистая правда, - скромно заверил я ее. - Я вундеркинд в своей профессии. Мне всего четырнадцать лет, и я судья Верховного суда в парке Золотые ворота.

На афинскую деву, казалось, это не произвело ни впечатления, ни удивления.

- Вы обманываете меня насчет своего возраста, - любезно ответила она. - Вам почти двадцать шесть.

То, что на следующей неделе мне должно было исполниться двадцать шесть, было фактом, и я нашел что-то потрясающее в сочетании невинности и всезнания в разговоре этой девушки. Вскоре Том извинился, бросив на меня шутливый предостерегающий взгляд, и отправился на поиски другой партнерши. Мгновение спустя оркестр заиграл фокстрот, и моя царственная спутница приняла мое приглашение потанцевать.

- Только... вам придется научить меня этому танцу, - добавила она, вложив одну прохладную, изящную руку в мою, а другую положив мне на плечо. На несколько мгновений мне действительно показалось, что фокстрот для нее в новинку, но вскоре я решил, что она надо мной подшучивала; она танцевала несравнимо лучше всех, с кем мне доводилось танцевать, а ее легкая, плавная грация заставляла меня чувствовать себя неуклюжим новичком.

- Вы узнали своего последнего партнера в его пиратской экипировке? - поинтересовался я через минуту, намереваясь перейти к вопросу о ее личности.

- Вы имеете в виду Томаса Гринфилда? - спросила она. - Разве он не всегда так одевается?

Озадаченный и заинтригованный больше, чем когда-либо, я предпринял еще одну попытку.

- Кто-нибудь узнал вас сегодня вечером? - спросил я небрежно.

- Думаю, что нет, - ответила она.

- Моя маскировка тоже была довольно удачной, - признался я. - В связи с этим, не думаете ли вы, что мы могли бы сказать друг другу, кто мы такие?

- В этом нет необходимости, - ответила она своим спокойным, мелодичным голосом. - Я знаю, что вы Ричард Уорт.

Отбросив бесполезную маскировку в голосе, я спросил:

- Что еще вы обо мне знаете?

- Много чего, - любезно ответила она.

- Вы знаете, где я родился? - спросил я. Большинство моих друзей предполагали, что я родился в Сан-Франциско, и я никогда не разубеждал их в этом.

- Конечно, - ответил холодный голос. - Вы родились в доме своего деда в Огдене, штат Юта, четырнадцатого октября тысяча восемьсот девяносто первого года.

Не в силах отрицать этот факт или скрыть свое удивление, я спросил:

- Вы знаете, в честь кого меня назвали?

Я был уверен, что никто из моих друзей этого не знал.

- Вас назвали в честь вашего дяди по материнской линии, покойного Ричарда Кларка.

Это было правдой, за исключением того, что у меня имелись все основания полагать, дядя Ричард вполне жив и наслаждается охотой на крупную дичь в Африке. Но ее очевидная ошибка дала мне ключ к разгадке. Классическая красавица, должно быть, когда-то очень хорошо знала мою семью, и, поскольку дяди много лет не было в стране, она предположила, что он умер.

- Вы правы, - согласился я, чтобы проверить ее. - Вы, случайно, не помните, в каком году умер мой дядя?

- Неужели это было так давно? - спросил холодный голос. - Я, наверное, подумала о другом Ричарде Кларке - охотнике, который умер от тропической лихорадки в верховьях реки Конго в прошлую пятницу.

От этих слов у меня на лбу выступил холодный пот. Дядя Ричард намеревался отправиться именно в этот регион Восточной Африки. Но мог ли он быть мертв? И если да, то как эта таинственная женщина могла узнать об этом первой? Однако мне стало так не по себе, что вместо того, чтобы продолжать расспросы, я сменил тему.

- Знаете, - начал я, - с тех пор, как впервые увидел вас, я пытался вспомнить, у какой из греческих богинь были ножницы. Не могли бы вы сказать мне, кого вы представляете?

Моя партнерша взглянула на бронзовый предмет, висевший у нее на поясе.

- Ну, - ответила она, - это моя собственная идея. Я считаю, что они полезны для обрезания нитей.

В ее тоне была такая ужасная многозначительность, что я не почувствовал бы себя более неловко, если бы она объяснила, что ножницы предназначены для того, чтобы отрезать людям головы. Я был искренне благодарен, когда оркестр, наконец, умолк и я повел "богиню беспокойства" к столику с закусками, где Дейл Уэллс уже ждал, чтобы пригласить ее на следующий танец.

Том Гринфилд окликнул меня, когда я уже уходил.

- Ну, - спросил он меня, - как вам понравился танец с афинской девой?

- Лучше не спрашивайте, - ответил я, когда мы отошли в другой конец комнаты.

- Она узнала вас? - нетерпеливо спросил он.

- Она знает обо мне слишком многое, - ответил я. - Никогда в жизни я не испытывал большей неловкости.

Том рассмеялся.

- Она, безусловно, поставила меня в тупик - так подробно рассказав о моей личной и семейной истории, что мне не в чем ее упрекнуть.

- Вы хоть представляете, кто она такая?

- Даже предположить не могу, - заявил он. - Она - одна из загадок этого вечера.

- По крайней мере, до тех пор, пока все не снимут маски, - предположил я.

- Это вряд ли, - возразил он. - Эту часть ее игры я разгадал. Незадолго до полуночи она ускользнет и оставит нас гадать всю оставшуюся жизнь. Говорю вам, она просто бессердечная красавица.

- Вы хотите сказать, что мы никогда не узнаем, кто она такая?

Эта мысль ошеломила меня.

- О, мы это узнаем, - заявил Том с уверенностью, заставившей меня почувствовать, что он немного перебрал с выпивкой. - Все очень просто. Вы еще раз пригласите ее на танец...

- Никогда! - запротестовал я.

- Ради блага человечества, - взмолился он.

- И что тогда? - спросил я.

- Прежде чем танец закончится, вы должны отойти и завязать с ней разговор в нише перед третьим окном, вон там.

- Хорошо. И что потом?

- Ничего, насколько это касается вас, - беззаботно ответил он.

- Что за дьявольщину вы задумали? - с подозрением спросил я.

- Ничего особенного, - настаивал он. - Разве вы не готовы отказаться от части танца, который вам не нужен, ради того, чтобы узнать, кто она?

- Это зависит от того, что вы намереваетесь сделать, - напомнил я ему. - Что-то подсказывает мне, у этой белой богини такой характер, что я бы не хотел вызвать ее неудовольствие.

- Вы не можете отказаться! - взмолился Том. - Что бы ни случилось, я буду рядом, и это единственный шанс прояснить тайну.

В конце концов, я согласился, испытывая дурное предчувствие, и стал ждать возможности выполнить его указания. К этому времени я заметил, что приятная атмосфера вечера сменилась напряженностью и ожиданием. Все в большом зале, казалось, либо наблюдали за августейшей незнакомкой с каким-то благоговейным восхищением, либо шепотом задавали вопросы тем из нас, кто был ее партнерами, на которые не было ответов. Мужчины ревниво ждали возможности потанцевать с ней, но я заметил, что те, кто сделал это один раз, второй попытки не предпринимали.

Дедушкины часы пробили половину двенадцатого, когда мне представилась возможность сыграть обещанную роль в плане Гринфилда. Греческая красавица любезно приняла мое приглашение на танец. Оркестр заиграл "Голубой Дунай", и мы заскользили по роскошному старинному полированному полу.

Я был молчалив и плохо соображал, мечтая оказаться где-нибудь в другом месте; и все же не мог не восхищаться чудесными движениями моей партнерши, красотой ее белого плеча и вытянутой руки - холодным, строгим совершенством белого мрамора. В прекрасной руке, которая покоилась в моей, была та же спокойная гладкость, и вскоре я поймал себя на том, что повторяю строчку из "Сада Прозерпины":

Которая все смертное сбирает

Холодными бессмертными руками.

Мой взгляд на мгновение задержался на треугольном белом шраме на тыльной стороне моей ладони, и я подумал о вопросе, на который, - я был уверен, - моя партнерша не сможет дать ответ.

- Вы не возражаете, если я задам вам еще один вопрос, афинская дева? - спросил я.

- Один или сотня, - ответила она тем же ровным, сочным голосом. - Только будьте осторожны, ради собственного спокойствия.

В ее словах безошибочно прозвучало предупреждение, и я начал жалеть о своих словах. Но, в конце концов, вопрос был достаточно тривиальным, и из него не могло выйти ничего плохого.

- Не могли бы вы сказать мне, - спросил я, - откуда у меня на руке этот шрам?

- Два года назад, когда вы были в высокогорье Сьерры, - ответила она, - вы сбежали из лагеря и отправились на восхождение в одиночку. Вы поскользнулись на краю обрыва и упали бы с высоты в тысячу футов, если бы ваша рука не зацепилась за расщелину. Шрам остался от острого куска камня. - Помолчав, она добавила: - В тот день ваша жизнь висела на волоске.

Невозможно описать то чувство, которое вызвали у меня эти слова. Все произошло именно так, как она сказала, но в то время этот инцидент так напугал меня, что я придумал другое объяснение своей ране, и правда осталась в секрете от всех.

- Извините, - пробормотал я, - но, думаю, мне придется пропустить остаток танца. Не понимаю, что со мной происходит.

Мы направились в конец комнаты. Моим единственным желанием было убежать - как можно дальше - от этой холодной, прекрасной незнакомки, который, казалось, знала все тайны моего сердца. Казалось невероятным, что я вообще прислушался к предложению Гринфилда. К этому времени я был готов отказаться от него сам и, конечно, предостерег бы Тома от осуществления его смелого плана.

Именно тогда, с замиранием сердца, я заметил, что по какому-то совпадению мы остановились в той самой нише, которую указал Том. Без сомнения, он подумал бы, что я намеренно выполнил свою часть маленького заговора. Нельзя было терять ни минуты.

- По-моему, здесь сквозняк, - поспешно заметил я. - Может, пойдем куда-нибудь в другое место?

Но было уже слишком поздно! Прежде чем моя спутница успела ответить, озорная рука Тома появилась из-за занавески прямо за ее спиной и ловко ухватила ленту, которой было скреплено ее домино. На мгновение мне показалось, что прикосновение будет достаточно легким, чтобы незаметно развязать бант; но потом понял, что с узлом, должно быть, связана какая-то хитрость, потому что он немного ослаб, а затем снова крепко затянулся. Том отбросил осторожность и дернул. Лента по-прежнему не поддавалась, но зло свершилось.

Статная афинская дева стремительно повернулась, и ее ножницы упали с громким, медным звоном, который, казалось, разнесся по всему дому! Все танцоры замерли на месте, и даже музыканты на мгновение перестали играть.

В мгновение ока оскорбленная богиня схватила ножницы и выпрямилась так, что, казалось, возвысилась над нами, как статуя белого гнева.

- Итак, вы двое сговорились разоблачить меня! - произнесла она холодным, звенящим голосом. - Вы, должно быть, храбрые люди - или сумасшедшие, - если хотите увидеть мое лицо! - Ее глаза сверкали сквозь прорези в домино, когда она переводила взгляд с одного из нас на другого.

Том попытался объяснить, но ее голос заглушил его, как роковая музыка трубы.

- Если бы вам это удалось, - продолжала она, - никакое возмездие не могло бы быть страшнее. У меня нет власти наказать вас за святотатство; я не смогла бы сократить ваши жизни ни на секунду. Но раз уж вы попытались сорвать маску с моего лица, я исполню часть вашего желания; я дам вам возможность заглянуть в будущее, которое милосердно скрыто от смертных, достаточно мудрых, чтобы не вмешиваться в то, что их не касается.

Она слегка коснулась ножниц, висевших у нее на поясе, своими прекрасными, мраморно-белыми пальцами; затем продолжила.

- Вы слышите? Один из вас умрет до наступления утра. Не пройдет и года, как другой собственноручно убьет женщину, которую любит!

После паузы она спросила.

- Не хотите ли услышать больше?

Не знаю, попытался ли кто-нибудь из нас что-то ответить; помню только, что мгновение спустя вальс закончился, и мы были рады возможности скрыться в общей суматохе и пройти в дальний конец комнаты, где опустились в два удобных кресла.

- Вот это я называю перегнуть палку! - пробормотал Том, вытирая лоб. - Вы думаете, эта женщина сумасшедшая?

- Очень может быть, - согласился я. - По крайней мере, маскарад вскружил ей голову. Видно, она действительно считает себя кем-то вроде богини или оракула.

Мой собеседник беспокойно заерзал.

- А что, если бы оно так и есть? - пробормотал он. - В конце концов, мы ничего не знаем наверняка. Вспомните, как она безошибочно отвечала на любой вопрос, который мы ей задавали.

- Чепуха, - попытался успокоить его я. - Сумасшедшие люди иногда обладают необычными способностями. Кроме того, вы знаете, она не была непогрешимой. Она сказала мне, что мой дядя Ричард умер, и когда я поймал ее на этом, она ответила, что, должно быть, думала о ком-то другом. Так что, видите ли...

- Мистер Уорт, кто-то хочет поговорить с вами по телефону, - объявил Иши, стоявший у моего локтя. Его внезапное появление и его слова беспричинно напугали меня.

Через несколько минут, когда я вернулся, Том Гринфилд с опаской посмотрел на меня.

- Что-то не так? - спросил он.

- Пустяки, - ответил я, надеясь, что он не заметит лжи и то, насколько я обеспокоен. Звонила моя мать: она только что получила телеграмму, в которой сообщалось о смерти моего дяди в тот день и при тех обстоятельствах, о которых упоминала таинственная незнакомка!

Бой часов, возвестивших полночь, вывел меня из невеселой задумчивости; я машинально снял свое домино и напомнил Тому сделать то же самое. Вокруг нас появлялись знакомые веселые лица. Было приятно снова их увидеть. Кто-то крикнул, - я не расслышал отчетливо, - потому что его повторили множество голосов. Затем я увидел, что все столпились вокруг странной богини, на которой все еще было надето домино, и почувствовал, что меня тянет в том же направлении.

- Снимите маску, богиня ножниц! - крикнул кто-то, и Бетти Стивенс бросилась к ней, чтобы сорвать маску.

Незнакомка надменно отшатнулась.

- Берегитесь! - воскликнула она. - Это безумие - смотреть мне в глаза!

Толпа ахнула. В следующее мгновение все подались вперед, и я уже не мог разглядеть афинскую деву. Затем раздались возгласы, закончившиеся разочарованным гулом.

- Она пошла в ту сторону!

- Нет, я стоял там, чтобы остановить ее. Она пошла в ту сторону!

- Она проскользнула между вами и направилась к лестнице - я видел ее!

- Вы ошибаетесь. Я видел, как она отступила в нишу.

- Нет. Я наблюдал за ней. Она пошла в другую сторону...

У каждого имелась своя версия случившегося. Ясно было только одно: величественная незваная гостья исчезла так же таинственно, как и появилась. Вскоре в комнату через нишу прокрался туман. Кто-то поспешно закрыл окно.

Том все еще был подавлен и не в духе, когда я вез его домой. Сомневаюсь, что я был в лучшем состоянии. Я пытался убедить себя, что богиня в маске и ее пророчество были какой-то грандиозной мистификацией. Если бы только она не исчезла таким необъяснимым образом! Человек, находящийся в добром здравии и в здравом уме, вряд ли будет сильно обеспокоен предсказанием о том, что ему уготована внезапная смерть - или что-то похуже. Но дело приобретает пугающий оборот, когда пророчество произносится кем-то, кто исчезает как дым, не оставив ни малейшего намека на свою личность.

Этот страх перед неизвестным!

Проезжая по пустынным улицам, я испытывал непреодолимое желание как можно быстрее попасть домой. После полуночи маскарад превратился в нечто вроде следствия, во время которого была предпринята попытка собрать воедино все известные факты, касающиеся злоумышленника. Из этого мало что вышло, но ночь заканчивалась, когда мы покинули дом Стивенсов, и теперь я поймал себя на том, что с опаской поглядываю на небо на востоке. Конечно, я был не настолько глуп, чтобы поверить, будто один из нас умрет еще до наступления утра... Каким облегчением было бы заснуть и забыть это кошмарное пророчество!

Чувства моего спутника, должно быть, были такими же, как и мои, потому что вскоре он тоже посмотрел в сторону Мишн-Хилл, темные очертания соборов которого вырисовывались на фоне неба на востоке.

- Быстрее, Дик! - подгонял он меня. - Быстрее!

Я нажал на газ, и машина понеслась вверх, над спящим городом. Я, даже не глядя, чувствовал, как небо сереет от приближающегося рассвета.

- Еще пять минут, и мы будем у дома Гринфилда, если только из переулка не выедет какой-нибудь молочный фургон, - сказал я себе.

А приглушенный голос Тома продолжал подгонять меня: "Быстрее, быстрее!"

Когда мы спустились с последнего холма, перекресток с Хейз-стрит показался раньше, чем я ожидал, а машина ехала с такой скоростью, что я не осмелился даже попытаться развернуться. Я едва смог сбавить скорость, чтобы свернуть на следующем перекрестке, из-за чего мне пришлось объехать квартал и остановиться на противоположной стороне дороги от дома Гринфилда.

Том был очень бледен и слегка пошатывался, когда выбирался из машины.

- Спасибо, что отвез меня домой, старина, - сказал он. - Это была отличная вечеринка!

- Так и есть, - согласился я. - Несколько часов сна приведут тебя в порядок.

На полпути через улицу Том обернулся и указал на первые проблески рассвета на небе.

- Видишь это? - воскликнул он; к нему внезапно вернулось бодрое настроение. - Уже утро, а мы все еще живы!

Ответ замер у меня на губах. Я услышал какой-то звук...

- Том, берегись! - крикнул я.

В тот же миг из-за угла, пьяно балансируя на двух колесах, выскочил тяжелый желтый родстер. Том отпрыгнул в сторону, но желтая лавина уже неслась на него с визгом тормозов и дымом горящих шин...

Впоследствии мне было достаточно легко убедить себя, что мой друг стал жертвой пьяного водителя на угнанной машине, и что его сбила никакая не колесница богов-мстителей. Но эта мысль не принесла мне утешения. Совпадение это или нет, но половина предсказания сбылась, и тем самым я был обречен на нечто худшее, чем смерть.

В тот день я написал Энн Равенхилл в Австралию, подробно объяснив, что произошло, и предложив ей свободу. Я сказал ей, что при любых обстоятельствах для нас было бы фатально встретиться раньше, чем через год, и мы должны сообщать друг другу о наших действиях, чтобы избежать любой возможности случайной встречи.

Три недели тревожного ожидания закончились характерной телеграммой от Энн:

Ситуация понятна. Я остаюсь с тобой. Присоединюсь к тебе через год. Люблю.

После этого я вздохнул с облегчением, зная, что моя невеста сдержит свое обещание в точности. Что касается меня, то мне не грозило искушение судьбы - трубный глас августейшей незваной гостьи все еще звучал у меня в ушах, а воспоминание о роковом хвастовстве Тома Гринфилда преследовало меня днем и ночью.

Когда через несколько дней Соединенные Штаты вступили в Мировую войну, я воспринял это событие как облегчение годичной разлуки и сразу же поступил на службу в Военно-морской флот, будучи совершенно уверен, что ситуация с подводными лодками в Атлантике позволит мне держаться на безопасном расстоянии от Австралии.

После интенсивной подготовки на острове Маре я получил звание наводчика и был назначен на старый эсминец, который сотня или около того матросов будут помнить под более или менее ласковым прозвищем "Жестяной пони".

Затем я с дурным предчувствием узнал, что эсминец должен был остаться в Тихом океане на неопределенный срок. Мои мольбы о переводе на Атлантику остались безрезультатными, и я жил в постоянном кошмаре, пока не стало совершенно ясно, что лучшие дни "Жестяного пони" прошли, и что путешествие в Австралию так же маловероятно, как полет на Луну.

Так что я проводил дни, слоняясь по тихоокеанскому побережью, время от времени наведываясь в Гонолулу, проводя много времени за стрельбой по мишеням и еще больше в сухих доках. Для того, кто с энтузиазмом пошел в армию, эта скучная жизнь была горьким разочарованием. Но, несмотря ни на что, месяцы этого опасного года пролетали для меня довольно приятно. И каждый раз, когда мы возвращались на базу, меня ждало несколько драгоценных писем от Энн.

В те неспешные дни у меня также было время поразмыслить над странными событиями маскарада Стивенсов - величественной, загадочной незваной гостьей, ее ужасным заявлением и таинственным исчезновением. Вспоминая ту странную ночь, я словно пытался вспомнить какой-то фантастический сон. И все же в то время это было так реально! Даже величественная богиня казалась мне вполне реальной, хотя теперь я мог думать о ней только как о некоем судьбоносном видении, никогда не предназначавшемся для глаз смертных. Кем она была? Я задавал себе этот вопрос сотни раз. В чем заключалась ее миссия? Я был уверен, ответ связан с ножницами, которые она носила на поясе. Но откуда мне было знать, у какой богини имелся такой инструмент? И почему одно из языческих божеств, изгнанное на столько веков, вернулось на эту землю - да еще и на маскарад?

До окончания судьбоносного года оставалось совсем немного. Примерно в начале октября 1918 года "Жестяной пони" покинул военно-морскую верфь в Перл-Харборе и направился на запад для выполнения одной из тех малоизвестных миссий, которые в то время всегда казались такими захватывающими и важными, несмотря на то, что из них никогда ничего не выходило. Старый эсминец никогда прежде не заходил западнее Гавайских островов, и на орудийной палубе ходили разные слухи. Мы собирались перехватить немецкий рейдер; мы направлялись в Манилу; мы собирались патрулировать воды вокруг островов. Но какое это имело значение, если никто ничего толком не знал?

Я один не разделял этого энтузиазма. Предположим, мы все-таки доберемся до Австралии? Если бы это случилось, то нашим пунктом назначения, несомненно, был бы Сидней. Мы с Энн могли бы встретиться случайно - или по неосторожности. Что тогда? Возможно, из-за своей крайней осторожности я сделал бы что-то, что привело бы к ее смерти.

После двух дней таких унылых размышлений мне вдруг пришло в голову проверить даты. Результат был потрясающим. Добро пожаловать в Австралию! Здравствуй, Энн! Мне не о чем беспокоиться, мы в безопасности! Еще два дня, и роковой год закончится. Мы были более чем в двух днях пути от любого порта и примерно в двух неделях от Сиднея, Австралия!

- Морской воздух, должно быть, полезен для вас, - заметил мне в тот день помощник машиниста. - Вы выглядите на десять лет моложе, чем когда мы уезжали!

Я и в самом деле чувствовал себя так, словно с моих плеч свалился груз столетий - и морской воздух был тут ни при чем. Но я держал это в секрете.

На следующий день нас ждало первое настоящее приключение за все месяцы, что мы провели на борту "Пони". Сразу после утренней трапезы вахтенный доложил о появлении паруса по правому борту. Ничего удивительного в этом не было. Тем не менее, все, кто мог, высыпали на палубу. Даже после одного дня, проведенного в море, самое обычное проходящее мимо судно становится чем-то, на что стоит обратить внимание.

Незнакомец оказался трехмачтовой шхуной под прямыми парусами. Судя по ее выкрашенному в белый цвет корпусу, это было одно из торговых островных судов, но, чем бы ни занималось, оно прекрасно смотрелось на фоне синего моря, сверкающего под безоблачным небом при легком ветерке. Еще несколько минут, и шхуна оказалась на траверзе на расстояние полумили от нас. Затем, к изумлению команды, столпившейся у спасательных тросов, паруса затрепетали, и "незнакомец" развернулся по ветру. Очевидно, они приближались с намерением заговорить с нами. Но где же сигнальные флажки?

Офицер на мостике заглушил двигатели, приказав "сбавить ход", и потянулся за биноклем. В это время шхуна резко повернула назад, и паруса начали наполняться ветром, поворачивая на другой галс. Очевидно, она всего лишь разворачивалась!

Вахтенный офицер опустил бинокль и потянулся к телеграфному аппарату машинного отделения. Затем с сомнением замер и снова поднял бинокль. Шхуна сбавляла ход до тех пор, пока ветер не стал почти попутным, с минуту шла со все возрастающей скоростью, а затем легла в дрейф; ее паруса сильно затрепетали.

Пока мы все еще удивлялись этим, казалось бы, пьяным и бесцельным маневрам, на мостике появился капитан, и мгновение спустя прозвучал сигнал горна: "Орудийным расчетам занять свои посты!" Очевидно, наш командир полагал, что шхуна пытается увернуться от подводной лодки.

Примерно через пятнадцать минут возбужденных размышлений нам разрешили оставить орудия; версия о подводной лодке была отброшена. Вернувшись на палубу, я обнаружил, что эсминец с остановленными двигателями стоит в пятидесяти ярдах от большой шхуны "Мэри Джордон" из Брисбена. На ней царила неестественная тишина, и когда я пригляделся повнимательнее, то увидел, что на палубе парусника не было ни души. Это было жутко!

Все на шхуне было в идеальном порядке. Со шлюпбалок не пропало ни одной шлюпки, канаты были аккуратно свернуты, а палуба выглядела так, словно ее вымыли этим утром. Но вокруг не было видно ни единого живого существа, и не доносилось ни звука, кроме хлопанья парусов и скрипа оставленного без присмотра штурвала, и эти звуки, казалось, только усиливали странную тишину. Незаметно, мы подплыли ближе. На люке трапа шхуны я увидел открытую книгу, страницы которой лениво переворачивал ветер, - словно невидимой рукой.

Наконец капитан нарушил гнетущую тишину, прокричав в мегафон: "Эй, вы там! Что с вами?" Единственным ответом было глухое, сбивчивое эхо. Затем, словно в знак презрения, паруса легли на правый галс, и "Мэри Джордан", грохоча блоками и раскачивая гиками, начала удаляться от нас с пугающей резвостью. Немного погодя судно снова повернуло против ветра, и мы, как и прежде, оказались у его борта. Капитан снова крикнул в мегафон, взвыла сирена, мне было приказано сделать холостой выстрел. Все было бесполезно; это было все равно что пытаться разбудить мертвого.

Наши офицеры столпились на мостике, в то время как те из нас, кто был на палубе, требовали разрешения подняться на борт шхуны и прояснить эту тайну. Наконец, собрание на мостике разошлось, и капитан отошел к правому борту, задумчиво переводя взгляд со своей шумной команды на безмолвную шхуну.

- Капитан, - смело заявил боцман, - могу я взять шлюпку и выяснить, что произошло?

В ответ капитан спустился с мостика с очень серьезным видом.

- Парни, - обратился он к нам, когда мы столпились вокруг, умоляя дать ему возможность спустить шлюпку, - я, как и любой из вас, горю желанием подняться на борт шхуны. Но это кажется неразумным. Мы все обсудили. Если бы шхуна была оставлена, у меня не возникло бы никаких сомнений. Но вы можете видеть, ни одна из шлюпок не пропала. Кажется, есть только одно объяснение: экипаж, находящийся на борту, умер от какой-то заразной болезни - возможно, бубонной чумы или, что более вероятно, от опасной формы гриппа. Если бы хоть один из вас посетил это судно, сомнительно, чтобы кто-то из нас добрался до порта живым. Вы понимаете?

Мы кивнули в благоговейном молчании.

- Передвиньте орудие правого борта вперед, - отрывисто приказал он, - и будьте готовы всадить снаряд в шхуну у ватерлинии!

Это было мое орудие, и в рекордно короткие сроки я зарядил его и навел на "Мэри Джордан".

- Огонь! - последовал приказ, и я нажал кнопку. Выстрел был сделан в упор, трехдюймовый снаряд попал точно в цель, подняв фонтан брызг, образовав зияющую дыру, в которую хлынуло море. Хватило одного выстрела.

Мы стояли рядом до конца, надеясь, что гибнущий корабль даст какую-нибудь подсказку. Шхуна кренилась на нос, сначала медленно, затем довольно быстро. Море поднялось, чтобы принять ее, четкой, как стекло, линией. Вот оно поднялось на один уровень с гордо поднятым бушпритом, затем скрыло полубак; команда погрузилась в какой-то странный и бесконечный сон.

- Боже мой, вот и все! - неуверенно крикнул кто-то.

Корма поднялась высоко в воздух, словно пытаясь спастись от губительного воздействия моря. Руль, покрытый ракушками и водорослями, с глухим стуком накренился на правый борт, в то время как штурвал бешено вращался, словно невидимый рулевой пытался выполнить какой-то последний, безнадежный маневр. Внезапно вода взметнулась, и шхуна скрылась, унося свою тайну в морские глубины.

Мы выполнили свой долг; мы очистили морскую трассу от брошенного судна - реальной угрозы для судов ночью и, вероятно, еще большей опасности для неосторожных, которые могли бы попытаться высадиться на него днем.

В тишине, как во время церемонии морского погребения, мы стояли, склонив непокрытые головы. Поверхность воды разгладилась и успокоилась, и, если бы не несколько плавающих предметов снаряжения, наша встреча с "Мэри Джордан" могла бы быть плодом нашего воображения или ужасным сном.

В тот же день по радио нам было приказано возвращаться в Сан-Франциско. И прежде чем мы отплыли снова, война закончилась. Так что мне не суждено было увидеть Австралию - и Энн - в ту поездку!

По дороге домой я часто задумывался; трагическая тайна, в которой я принимал участие, оказала успокаивающее действие, как любое событие, недоступное человеческому пониманию. Это, а также тот факт, что опасный год закончился, позволили мне спокойно подумать о другой тайне, которая вошла в мою жизнь. Как ни странно, в ту самую ночь, когда затонула "Мэри Джордан", ко мне внезапно пришел ответ на загадку, мучившую меня целый год, - значение ножниц, которые незваная гостья на маскараде носила на своем поясе.

Я спал в своем гамаке, когда передо мной возникла картина, которую я видел в детстве, - изображение трех бессмертных сестер, трех Судеб, управляющих человеческой судьбой: первая сестра прядет нить жизни, вторая измеряет, а третья обрезает нить в назначенное время. Это была третья из тех ужасных сестер, которые в разгар войны вернулись на землю, снова ставшую языческой. Неудивительно, что в ее голосе было что-то холодное и неприступное, когда она сказала мне, что ее ножницы пригодятся для обрезания нитей!

И все же я одержал победу, вырвав самую ценную - для меня - из всех нитей, которые могли перерезать эти холодные, лязгающие ножницы. Грандиозность моей победы заставила меня чувствовать себя триумфатором.

Когда мы добрались до Сан-Франциско, меня ждали семь писем от Энн Рейвенхилл, и мое счастье было полным. Устроившись в укромном уголке веранды "приюта", я прочитал их в порядке следования дат на почтовых штемпелях. Как потрясающе это было - читать в каждом из них, что Энн здорова, счастлива и считает дни уходящего года с таким же нетерпением, как и я!

Первые шесть писем были толстыми, а седьмое, отправленное всего через день после шестого, представляло собой короткую радостную записку, нацарапанную наспех:

Дорогой Дик:

Как же ты будешь удивлен! Когда ты получишь это письмо, я буду уже на пути к тебе. Я ждала достаточно долго. Через месяц, считая с сегодняшнего дня, этот ужасный год закончится. Если бы я повиновалась своим порывам, то плыла бы на самом быстром пароходе, но это привело бы меня в Штаты слишком скоро. Итак, я отправляюсь в настоящее приключение, - мой дядя Роджер и его семья отплывают на одной из своих шхун, и они пригласили меня отправиться с ними! Нет никакой опасности, что я прибуду слишком рано!

Океан любви, и поглядывай на море, в ожидании "Мэри Джордан"!

Я - ПРОРОЧИЦА?

Эта история, рассказанная миссис Фрэнк Х. Ваннингс из Расина, штат Висконсин, подтверждает часто высказываемое мнение о том, что дети иногда обладают даром пророчества, когда их родители думают, что они лгут.

Занимаясь самоанализом, я задаю себе такой вопрос: являюсь ли я пророчицей, которая, однажды начав пророчествовать, не может оступиться, или я своего рода удачливая лгунья, находящаяся во власти сглаза, которая сказав ложь, открывает ей путь в реальность?

Первый показательный пример, который я помню, - это то время, когда в возрасте шести лет я была необъяснимо взволнована и решила рассказать всем соседям: "Мы собираемся переезжать и собираем чемоданы". Моя мать, решительно заверив их, что мы никуда не собираемся, и хорошенько отшлепав, уложила меня спать без ужина.

Всего через два дня мой папа, бывший районным менеджером по продажам, вернулся домой и, после того как расцеловал нас всех и принялся доставать из своих сумок обычные дорожные подарки, небрежно заметил (так делают отцы, когда сообщают неприятные новости): "Ну что ж, ма, нам снова предстоит переезд. Мне придется провести в Торонто весь следующий год".

Потом был случай с корью. Я играла по дороге в школу, и мне пришлось придумать какой-нибудь предлог, чтобы оправдать свое опоздание, поэтому я сказала директору: "Мне очень жаль, что я опоздала, но у моего младшего брата корь, и мне пришлось..."

- Иди домой, - воскликнула она.

Я так и сделала, - и там были доктор и младший брат! Мама вызвала врача после того, как я ушла в школу, и мне не пришлось ходить в нее в течение двух недель.

Последовали годы благоразумия. Я была на домашней вечеринке среди совершенно незнакомых людей, когда расцвел очередной цветок. Девушки моего возраста обсуждали свои помолвки, и я, которая до сих пор была невостребованной, внезапно захотела утереть им нос, так что, воспользовавшись моментом и своими подарками на выпускной, одним из которых был прекрасный бриллиант и маленькое старинное бабушкино колечко, выпалила: "Девочки! Вы никому не расскажете? Обещаете? Что ж, я замужем - тайно". На вопросы хором и в одиночку я призналась, что его звали Фрэнк, и у него были темные глаза и чудесные белые волнистые волосы, потому что он был на много лет старше меня, так что мои родители никогда бы его не одобрили, хотя он был довольно богат. Когда меня спросили о его религиозной принадлежности, я решила, что он лютеранин.

Хотите верьте, хотите нет, но в этот самый день я выхожу замуж за Фрэнка, у которого седые волосы и темные глаза, он намного старше и богаче, чем я, и к тому же лютеранин, во всяком случае, по воскресеньям. Единственным несоответствием было то, что семья, не теряя времени, прижала его к своей символической груди.

Но вот в чем загвоздка. Я не могу солгать намеренно или по своей воле. Я намеренно пыталась сказать: "Фрэнк определенно становится стройнее", но это не срабатывает.

Позвольте науке взять инициативу в свои руки и дать объяснение!

РУКА СО ШРАМОМ

Тито Скипа

Известный оперный певец рассказывает о своем удивительном сверхъестественном опыте в Испании - это ПРАВДИВАЯ история убийцы, которого предал призрак его собственной руки

Все артисты в определенной степени обладают даром предвидения. Иными словами, они очень чувствительны к впечатлениям, производимым людьми и местами. Что касается меня, я уверен, это необычное качество стало причиной самого удивительного события в моей жизни.

Той зимой я пел в Севилье после очень успешного сезона в Барселоне. Испанцы удивительно гостеприимны, но певец, который хочет добиться успеха и сохранить его, может принять не так уж много приглашений на светские мероприятия. Однако у меня завязалось достаточно приятных дружеских отношений, в том числе с семьей Родигес. Они жили на некотором расстоянии от Севильи, и, желая увидеть сельскую жизнь Испании, я пообещал навестить их, когда закончится мой оперный контракт.

Тем временем дон Родигес и его очаровательная семья пережили тяжелое потрясение из-за трагедии, постигшей человека, который был им дорог. Их поместье, почти всегда веселое и полное гостей, погрузилось в глубокое уныние.

Они пригласили на ужин своего близкого друга, сеньора Мартинеса, владельца обширного скотоводческого ранчо, на котором тот выращивал призовых быков, одних из самых известных в Испании. Сеньор Мартинес, только что вернувшийся из Севильи после деловой операции, связанной с крупной суммой денег, имел при себе целое состояние наличными.

- Почему вы не положили их в банк в Севилье? - спросил его Родигес.

Мартинес, столь же беспечный в обращении с богатством, сколь и щедрый, улыбнулся.

- Я прикупил земли, - ответил он. - Завтра мне понадобятся эти деньги, чтобы расплатиться, поэтому я везу их с собой.

- Это, конечно, разумно, - согласился хозяин, - но все равно, друг мой, вы должны остаться с нами на эту ночь. Нет смысла искушать судьбу.

Мартинес рассмеялся и пожал своими широкими плечами.

- Спасибо, - сказал он, - но мне нужно встать слишком рано. Моя лошадь здесь, а расстояние невелико. Нет, я отправлюсь домой.

И, несмотря на протесты, после того, как они поужинали и поговорили на широкой веранде, Мартинес вскочил на своего огромного чалого коня и помахал им на прощание. Это был его последний галантный жест в адрес друзей.

Вскоре после рассвета его тело было найдено у дороги. Он был убит ударом кинжала в спину. У него забрали бумажник, а лошадь, на которой не было всадника, пустили галопом домой ночью.

Когда я узнал о трагедии, то, конечно, предложил отложить свой визит. Но Родигес и его семья настояли на том, что мое пребывание у них поможет изгнать из их беспокойных умов мысли о Мартинесе и его трагической смерти. Соответственно, на следующее утро после моего последнего появления в самом романтически красивом городе Испании я отправился в Мирамар, поместье Родигесов.

Мирамар был одновременно и замком, и шато. Замок был памятником древней Испании, относящимся ко временам ее славы как мировой державы, но при этом современным по конструкции и отделке. Отведенные мне апартаменты находились в замке и были обставлены антикварной мебелью из красного дерева; тяжелые дамасские драпировки создавали эффект средневекового великолепия. С высокого потолка свисал малиновый балдахин, окутывавший мою кровать - монументальное сооружение, расположенное в дальнем конце комнаты.

На стене в изножье кровати, видимый между раздвинутыми занавесками балдахина, висел массивный портрет маслом, тускло освещенный четырьмя свечами в высоких серебряных подсвечниках, стоявшими на полу. В то время я не обратил особого внимания на эту картину, хотя позже у меня были все основания внимательно изучить ее.

Эту комнату обычно занимал сеньор Мартинес во время своих частых приездов в Мирамар, но я узнал об этом только некоторое время спустя. Однако, как только меня ввели в мрачную комнату, я неуловимым образом ощутил какое-то таинственное обострение чувств.

Это трудно описать. Я думаю, человеческие существа в точности подобны радиоприемнику. То есть, если они чрезвычайно чувствительны, их нервы служат антеннами, заставляя их реагировать и настраиваться на многое, что для других остается скрытым. Именно эти очень нервные люди неизменно получают сверхъестественные впечатления.

Карлос, один из верных слуг семьи, был назначен моим камердинером. Но когда он показал мне мои комнаты, я, предпочитая независимость, отпустил его, пообещав, что позвоню, если он понадобится.

За ужином в тот вечер я еще больше, чем прежде, привязался к этой дружной семье. После него я спел для них, выбирая наиболее легкие мелодии, веселые и беззаботные. Уверен, на какое-то время все мысли о недавней трагедии вылетели у них из головы, и мы расстались на ночь в более радостном настроении.

Я направился прямиком к себе и лег спать. Мрачная комната была погружена в густые тени, и я крепко спал в своей кровати под балдахином в кромешной тьме.

На следующее утро и три последующих мы катались верхом по белым извилистым дорогам и по обширному поместью Родигесов. Вечера мы проводили в музыкальной комнате или за картами. Но мы ни разу не говорили о Мартинесе и не упоминали о его трагической кончине.

На четвертую ночь моего визита я лег спать в обычное время, более чем обычно уставший после тяжелого дня, проведенного в седле. Я почти сразу же погрузился в глубокий сон.

Как долго я спал и спал ли вообще, я понятия не имею...

По крайней мере, я, казалось, был в сознании. Ни один звук не разбудил меня, и все же я сел на своей кровати под балдахином, уставившись в густой мрак на стену, где висела старинная картина. Внезапно из центра холста, казалось, вырвалось слабое свечение, сначала туманное и далекое, но по мере того, как я наблюдал, оно становилось все ярче.

Вскоре в этом свете я смог различить очертания руки. Она сжимала кинжал, направленный острием вниз. Медленно, но верно, рука, державшая кинжал, казалось, поплыла по воздуху в мою сторону. Время от времени она останавливалась, затем двигалась снова.

Странно, но я не испытывал страха; казалось, я оцепенел.

Призрак остановился в ногах моей кровати и остался там. В жутковатом свете, окружавшем руку, она казалась мертвенно-белой, а на тыльной стороне, когда мои глаза привыкли к свечению, я разглядел шрам странной формы в виде полумесяца.

Я изучал его, не раздумывая. Это не вызвало у меня никаких осознанных мыслей, и я даже не испытал любопытства. Не могу сказать, как долго рука со шрамом и зловещей ношей оставалась там. Но через некоторое время рука и кинжал растворились в темноте, а я откинулся на подушки и заснул.

Когда в высокие окна хлынул дневной свет, я проснулся. Долгое время я лежал, сосредоточившись на ночном видении. Мое сознание не могло смириться с мыслью, что это был сон; все происходящее было слишком реальным.

В конце концов, однако, я встал и позвонил Карлосу, чтобы тот принес горячей воды. Пока его не было, я направился прямо к портрету, от которого исходило мое странное видение. Протянув руку, я легонько постучал по холсту костяшками пальцев. Раздался глухой звук.

Пространство за картиной было пустым!

Я попытался сдвинуть раму. Мои усилия оказались тщетны, потому что она была намертво вмурована в стену.

Я решил ничего не говорить об этом хозяину. В такое время это казалось всего лишь проявлением хорошего тона. Но весь день я нервничал, был встревожен своим переживанием и почти мечтал о каком-нибудь втором проявлении, которое могло бы объяснить первое.

Но, хотя я не спал большую часть ночи, ничего не происходило.

На следующий вечер за ужином подали салат. Родигес говорил о текущих событиях в Испании, когда слуга, перегнувшись через мое плечо, неловко задел тарелку, которую ставил передо мной. Я резко опустил взгляд. Рука мужчины была поразительно белой. Как раз в этот момент он повернул ее - и на тыльной стороне этой невероятно белой ладони оказалась родинка в форме полумесяца!

Взглянув мужчине в лицо, я увидел, что это Карлос, мой камердинер. Выражение его лица было непроницаемым, словно высеченным из гранита. Я с трудом справился со своим внезапным удивлением и возобновил разговор.

То ли неосознанно, то ли из-за моего пристального внимания, Карлос продолжал подавать десерт, ни разу не показав тыльной стороны ладони.

После ужина у меня внутри царил хаос. Я не мог петь. Отвратительно играл в бридж. Я разговаривал с хозяином, но как-то странно отстраненно, что, по всей видимости, было замечено. Одна мысль не давала мне покоя: с какой целью меня посетила эта призрачная рука со шрамами? Было ли его сходство с Карлосом чистым совпадением?

Наконец, один за другим домочадцы удалились, и мы с Родигесом остались одни. Некоторое время мы курили в тишине. Не могу описать, каких усилий мне стоило задать этот вопрос.

- Вы простите меня, - спросил я наконец, - если я затрону очень болезненную тему?

- Конечно, друг мой. Продолжайте.

- На последнем ужине с сеньором Мартинесом присутствовало несколько слуг? - спросил я.

Он на мгновение задумался и медленно покачал головой.

- Нет, только Карлос, ваш нынешний камердинер.

- Человек со шрамом на руке?

- Да, но почему...

Он озадаченно посмотрел на меня.

- Упоминал ли сеньор Мартинес в присутствии Карлоса о крупной сумме денег, которую имел при себе? - настаивал я.

Родигес сделал нетерпеливый жест. Он сразу понял, к чему я клоню, и резко воскликнул:

- Ах, друг мой, мы не можем подозревать Карлоса! Я помню его с детства. Я ему абсолютно доверяю.

В волнении я встал.

- У вас есть стамеска, сеньор? - спросил я.

На его серьезном лице отразилось удивление, и он слабо улыбнулся.

- Конечно. Но какая вам в ней нужда?

- Я хочу снять картину со стены в моей спальне. Пространство за ней пустое!

Родигес мгновенно вскочил на ноги. В его глазах была тревога.

- Как вы это заметили? - с любопытством спросил он. - За этим портретом, конечно, есть пустое пространство, хотя я думал, что я единственный из живущих людей, кто знает об этом. Моя бабушка использовала его как тайник для своих драгоценностей.

Он задумчиво помолчал.

- Теперь, когда вы знаете причину, - сказал он, - нам не нужна стамеска, сеньор?

- С вашего позволения, - сказал я ему, - я все равно хотел бы ее получить. Есть кое-что, о чем я вам не сказал. Но если вы составите мне компанию...

- Разумеется.

Он вышел и вернулся со стамеской. Мы вместе поднялись в мою спальню.

- Хоть убейте, - сказал он, - не могу себе представить, что вы надеетесь найти за этой картиной.

Я осознал трудность своего положения гостя этого человека и почувствовал необходимость рассказать ему о том, что видел. Он внимательно слушал, но, когда я закончил, в свете свечи, которую он держал в руке, я увидел, что он все еще не убежден. Тем не менее, я взял стамеску и принялся за работу. Рама была неподатливой, я не мог сдвинуть ее с места. Подняв глаза, в мерцающем свете я увидел, что Родигес внимательно наблюдает за мной. Он явно не одобрял моего опрометчивого шага, но, верный своей природной вежливости, подошел, чтобы помочь мне.

В течение десяти минут мы осторожно приподнимали раму, прежде чем она расшаталась. Затем, вместе, мы медленно развернули огромное полотно наружу. Внутри ниши за ним царила кромешная тьма. Родигес, заинтересовавшись, поднес спичку к одной из высоких свечей, стоявших рядом. В тот же миг во мраке ниши вспыхнул отраженный блеск металла, и мы вместе заглянули внутрь.

На каменном полу лежал кинжал, а рядом с ним - бумажник!

Я услышал, как мой спутник ахнул. Он наклонился, схватил бумажник, а затем уронил его. Я поднял его. Кожа была в пятнах крови, а банкноты внутри были жесткими от засохшей крови.

Родигес, воодушевленный этим открытием, поставил свечу и бросился к двери.

- Вы были правы, сеньор. Мы должны действовать немедленно! - хрипло воскликнул он, сверкая глазами.

- Подождите! - крикнул я. - Давайте не будем спешить, сеньор. Давайте подумаем.

Он был за то, чтобы немедленно схватить Карлоса, и только огромным усилием заставил себя успокоиться; я предложил план действий, и он согласился.

Он пошел в комнату для прислуги и вернулся с двумя мужчинами, один из которых нес моток веревки. Они с Родигесом спрятались за дальней стороной кровати. Затем я дернул за шнурок звонка, в то время как трое мрачных наблюдателей в молчании сидели на корточках у кровати.

Наконец появился Карлос с заспанными глазами. Он сделал около десяти шагов по комнате, прежде чем увидел, что картина сдвинута с места. Его тело напряглось, а лицо внезапно исказилось от испуга. Он мгновенно повернулся, чтобы убежать.

Я бросился между ним и дверью. Он вцепился мне в горло, как безумец, жаждущий крови. Пока я вырывался из его цепких пальцев, выскочили слуги с веревкой. Через мгновение Карлос был надежно привязан к стулу.

Родигес шагнул к нему, но, прежде чем успел произнести обвинение, остановился. Карлос смотрел не на него, а на углубление в стене.

Из ниши внезапно потянуло ледяным и неземным воздухом. В этот момент мертвенно-бледное лицо Карлоса поднялось, глаза расширились; судорожно вздрогнув, он попытался отогнать ужасное видение, которое мог видеть только он один. Затем его тело напряглось, он издал ужасный стон и обмяк.

Родигес бросился вперед, чтобы ослабить путы. Но опоздал.

Карлос избежал суда смертных, чтобы встретиться лицом к лицу с Высшим Судией.

ПАНИКА В УАЙЛД-ХАРБОРЕ

Гордон Хиллман

Во всем портфолио экстрасенсорных переживаний моего друга Крэншоу нет ничего более жуткого и неземного, чем странное происшествие в Уайлд-Харборе. Крэншоу, будучи опытным исследователем-экстрасенсом и, возможно, одним из самых известных в Америке, описывает это просто как "феномен в прибрежном городке Новой Англии". Но Крэншоу всегда был консервативен.

Он работал над лекцией для одного из обществ экстрасенсов, посвященной "Тайне кричащего черепа", которая заняла большую часть лета, когда на наш стол легла телеграмма.

Крэншоу прочитал ее, дал знак своему камердинеру-японцу и передал телеграмму мне. В ней говорилось:

Привлекаем вас к расследованию страшной тайны. Приезжайте немедленно.

Она была подписана городскими властями Уайлд-Харбора.

- Я знаю это место, - сказал я, но Крэншоу уже окликнул японца.

- Собери чемоданы и купи два места на Бостонский экспресс, - рявкнул он. - Похоже, это важно.

- Ваша лекция... - напомнил я ему.

- Мой дорогой друг, - сказал он, - лекция вполне может быть отложена. Это, возможно, самый примечательный случай. Я, кажется, что-то слышал об этом месте. Призрак является с невероятной периодичностью.

- Чушь собачья, - пожал плечами я. - В наши дни на летнем курорте вряд ли встретишь привидений. В сезон в Уайлд-Харборе полно художников и босоногих девушек. Единственное, что вызывает отвращение в этом городе, - это запах рыбы.

Крэншоу уже разбирался со своим снаряжением: записными книжками, фотоаппаратом, биноклем, который всегда брал с собой, и десятком других мелочей.

- Вы всегда настроены скептично, - заметил он. - Вот почему я беру вас с собой. Если то, чего я опасаюсь, правда, в этом городе царит ужас; и хороший, здравомыслящий насмешник - именно то, что мне нужно в качестве напарника. Пойдемте.

Должен признаться, что, когда мы шли к поезду, я слегка вздрогнул, вспомнив о других своих приключениях с Крэншоу - доме ужаса на берегу Черной протоки в Луизиане; о сверхъестественных чарах, которые витали над английским коттеджем, где царил абсолютный страх. В тот момент я бы с радостью отказался.

Но вид Уайлд-Харбора успокоил меня. Это такой сонный маленький рыбацкий городок, и сейчас он был еще более сонным, поскольку летний сезон еще не начался. Повсюду стояли обычные, похожие на коробки дома Новой Англии. Жители мирно занимались своими делами, в то время как четверть городской полиции находилась на вокзале, ковыряя в зубах и наблюдая за приближающимся поездом.

- Ну вот, мы и на месте, - сказал я, - и ни одного призрака поблизости.

Навстречу нам выбежал невысокий мужчина в выцветшем синем костюме, и если какой-нибудь человек когда-либо был взволнован, то именно такой предстал сейчас перед нами. В его глазах застыл ужас, а голос дрожал, когда он заговорил.

- Мистер Крэншоу? - воскликнул он. - Слава Богу, вы приехали. Так продолжаться не может, так продолжаться не должно! Это слишком ужасно...

- Со мной друг, который мне поможет, - сказал Крэншоу, мы втроем сели в одно из городских такси и покатили по мощеным улицам.

- Весь город в ужасе, - говорил маленький человечек, - и если туристы пронюхают об этом, наш летний сезон будет испорчен. Мы рассчитываем на вас, мистер Крэншоу, мы рассчитываем на вас!

Это выглядело совершенно по-идиотски. Маленький человечек болтал без умолку, словно мы жили в Средневековье, но через окно такси я видел сушащиеся рыболовные сети и красный фасад магазина "все по пять и десять центов" и слышал, как мальчишки-газетчики выкрикивают новости бостонских газет.

Больше я ничего не смог расслышать из их разговора, потому что маленький человечек наклонился к Крэншоу и что-то прошептал ему на ухо. Но по тому, как дрожала его рука, я понял, что он до смерти напуган.

Мы остановились перед большим белым домом с зеленой лужайкой позади, плавно спускающейся к гавани. Дом стоял особняком, в стороне от всех остальных, а в дальнем углу его территории возвышалась прозаическая красная труба лакокрасочной фабрики.

- Вы зайдете? - спросил Крэншоу у маленького человечка.

- Я! - содрогнулся тот. - Я не могу. Не смею. Этот колокол, это лицо и... Прощайте! - С этими словами он захлопнул дверь у нас перед носом.

Такси скрылось в облаке пыли, а мы с Крэншоу остались стоять перед белым забором из штакетника, глядя на старый дом.

- Чего он боится? - раздраженно спросил я, потому что устал от долгой поездки на поезде.

- Ужасов, - ответил Крэншоу. - Ужасов, которых не понимает. Один из них - колокол над вами.

Я поднял глаза и увидел, прямо под плоской крышей, украшение, характерное для крыш домов всех морских капитанов, - колокол; старый, изношенный корабельный колокол, местами позеленевший от ржавчины и сырости. Веревки к нему не было.

- Каждую пятницу в полночь он звонит десять раз, - сказал Крэншоу. Затем он направился к входной двери дома, открыл ее, и мы вошли внутрь.

Это был самый обычный дом. Обтянутые старой тканью кресла и диваны, корабельный фонарь в холле, ковры и безделушки, собранные со всех концов света, литографии с изображениями парусных судов на стенах - словом, дом капитана дальнего плавания.

Потом я кое о чем подумал.

- Как может звонить колокол? - спросил я. - У него нет веревки.

- Он звонит, - спокойно ответил Крэншоу. - Он звонит десять раз.

- Но почему десять?

Крэншоу снял со стены одну из литографий.

- Десять человек, - сказал он, - затонули на шхуне "Золотой ветер" в двенадцать часов ночи в пятницу, два года назад. Что это?

Окликали долго, и когда мы вышли на крыльцо, из-за ограды нам помахал плотный краснолицый моряк.

- Мистер Крэншоу! - позвал он. - Это капитан Старбак.

- Проходите! - крикнул в ответ Крэншоу, но капитан пожал плечами.

- Только не я! - сказал он. - Не могли бы вы выйти, сэр?

Мы с Крэншоу неторопливо подошли к воротам. Я не мог не удивляться, как люди способны испытывать такие сверхъестественные страхи, когда светит солнце и весь день стоит ясная погода. Теперь я удивляюсь, как они вообще могли жить бок о бок с этим домом зла.

- Я не заходил в этот дом, - дрожащим голосом произнес капитан, - с тех пор, как это случилось год назад. Ничто на свете не заставило бы меня снова войти туда. Уезжайте, сэр! Уезжайте скорее! Предупреждаю вас!

- А теперь мой вам совет, кэп, - совершенно серьезно сказал Крэншоу, - уезжайте сами. Уезжайте куда подальше, в Калифорнию, и приведите в порядок свои нервы. Уезжайте немедленно... - Он замолчал, приняв еще более серьезный вид. - Немедленно, пока не стало слишком поздно.

Руки капитана дрожали.

- Я готов к отъезду, - пробормотал тот, - и теперь, когда привел свои дела в порядок, я так и сделаю. Но завтра, на "Хэллоуине", я должен отправиться к отмели. Как только вернусь, я отправлюсь в Калифорнию, и большое вам спасибо, сэр.

Он быстро повернулся и заковылял прочь по дороге. Крэншоу повысил голос в последнем предупреждении.

- Не подходите близко к морю, капитан! Не подходите близко к морю!

В глазах старого моряка мелькнул неподдельный страх, но он сердито крикнул:

- Клянусь Богом! Живой он или мертвый, я его не боюсь!

Когда мы вернулись в дом, уже сгущались сумерки.

- Что, черт возьми, он имел в виду? - спросил я.

Крэншоу невозмутимо раскуривал трубку. Но глаза его не были спокойны: они перебегали из стороны в сторону, словно он ожидал чего-то сверхъестественного и ужасного.

- Два года назад, - монотонно произнес он, - "Золотой ветер" на Хэллоуин шел вдоль побережья, чтобы первым достичь места рыбной ловли. Капитан Старбак вел свой корабль в тумане; прямо по курсу раздался сигнал рыбацкого рожка. Капитан Старбак стоял за штурвалом. Он рискнул и не сменил курс. Произошла катастрофа, "Золотой ветер" затонул вместе с девятью людьми и шкипером-португальцем.

- Всего десять человек, - сказал я, содрогаясь, - и колокол отсчитывает десять ударов!

Крэншоу выбил свою трубку.

- Вот именно, - заметил он. - Капитан Старбак вернулся сюда, в этот дом. Год назад его нашли без сознания, его рука сжимала ручку этой самой входной двери. С тех пор он ни разу не ступал на эту землю и не входил в этот дом. Если отдыхающие пронюхают об этом, они перестанут приезжать в Уайлд-Харбор, поэтому отцы города обратились ко мне. Давайте съедим по сэндвичу.

Сэндвич и чашка кофе, приготовленные Крэншоу, заставили меня еще раз убедиться в том, насколько глупой была вся эта затея. Старый морской волк падает без сознания в своем доме, ветер звонит в колокол - вот вам прелестная история ужасов. Кроме того, я рассудил, что все моряки суеверны.

Крэншоу болтал без умолку, как умеет только он, а я лениво слушал, под слабое завывание ветра с моря. За это время вообще ничего не произошло, и всякий раз, глянув в окно, мы видели огни гавани, мерцающие красным и зеленым; все было мирно, тихо и спокойно.

К половине одиннадцатого я уже вовсю зевал. Ближе к одиннадцати я сказал Крэншоу:

- Я не собираюсь ждать этого мерзкого старого колокола. Я иду спать.

- Хорошо, - отозвался Крэншоу, зевая. - В гостиной все готово.

В холле горел электрический свет; он горел и в уютной маленькой спальне, и, бросив последний взгляд на гавань, я разделся и безмятежно скользнул под одеяло. Затем я выключил свет и стала ждать призрачного звона.

Я наблюдал, как стрелки на моих часах с радиевым циферблатом приближаются к полуночи. Наконец, они соединились, и я напряг слух.

Колокол не пробил ни час, ни четверть, ни половину, поэтому я пожал плечами и повернулся на бок, собираясь уснуть.

Наконец-то, усмехнулся я, Крэншоу пустился в погоню за диким гусем!

Должно быть, меня разбудил гудок, - рыбацкий рожок, какие используют на кораблях, - потому что его жуткий вой все еще звучал у меня в ушах, когда я резко сел в постели и обнаружил, что комната пропитана туманом.

Внезапно рожок зазвучал снова, на пронзительной, высокой ноте ужаса, и я подошел к окну, из которого, казалось, доносился звук.

Насколько я мог видеть, простиралась белая пелена тумана, и сквозь нее мерцали красные и зеленые огни шхуны. Рожок умолк, не было слышно ни звука, но в тумане вырисовывался сломанный нос корабля, направлявшегося к берегу. Корабль был мертвенно-белым и, казалось, двигался в своем собственном круге света, тусклом, зеленоватом сиянии. Он все приближался и приближался, пока, казалось, не уперся в дамбу. Его фок-мачта представляла собой спутанные обломки, фальшборт был сломан и зарос водорослями.

Туман плотно окутывал судно, но это мертвенно-зеленое сияние освещало длинные, изрытые бороздами, заросшие водорослями палубы, разбитую рулевую рубку, ленту паруса, свисавшую со сломанной мачты. От перекошенного ограждения тянулась изогнутая тень.

Внезапное изменение освещенности ясно высветило судно, - когда зеленоватое мерцание заиграло на носу. Моряки называют этот свет "трупным огнем", и в мгновение ока я понял почему: высокая тень была вовсе не тенью - это был моряк, его руки были раскинуты, словно он что-то сжимал, а лицо не было лицом живого человека!

Вздрогнув и вцепившись в оконные занавески, я увидел еще яснее - обломок ограждения насквозь пронзил эту безмолвную тень!

На мгновение мне почудилось, что я знаю, узнал, вспомнил человека с этим грязно-зеленым лицом, человека, которого насквозь пронзил осколок ограждения. Затем из клубящегося тумана стали выныривать один ужас за другим.

Корабельный фонарь отбрасывал на лужайку полосу белого света - отвратительную, смертоносную белизну; но, кроме этой единственной полосы, света не было. Вокруг него также отсутствовало какое-либо свечение, туман там не был ярче, и, как ни вглядывался, я ничего не мог разглядеть ни за фонарем, ни рядом с ним. Он находился на высоте пояса, словно его нес мужчина. Он даже покачивался от движения мужской руки, но человека там не было.

Он надвигался прямо на меня. Вздрогнув, я понял, что он поднимается на высоту человеческого плеча, а затем дрожащая, жуткая, мертвенно-белая искра в море тумана остановилась на уровне головы.

За ним лежал безмолвный корабль; пронзенная обломком фигура по-прежнему стояла неподвижно - и меня сковал ужас. Я не мог пошевелиться; казалось, я прирос к месту. Но, несмотря на это, мой обезумевший от страха мозг зафиксировал приближение чего-то зловещего.

Я знал, что что-то выползает из этого тумана, подкрадываясь ко мне, как охотник к дикому зверю. Я был животным, пойманным в сети холодного страха, мои ноги были парализованы, руки - словно в воде, а глаза смотрели прямо в белый хаос.

В панике я протянул руку к револьверу, лежавшему у меня под подушкой. Рывок - и я схватил его, хотя едва мог его удержать.

Затем фонарь оказался на уровне моих глаз, засиял своим мертвенным светом, который ничего не освещал. Он двигался так, словно кто-то нес его по веранде, но человека там не было. И все это время меня не покидало ощущение какого-то ужаса, исходящего от тумана...

Свет фонаря стал таким ярким, что у меня защипало глаза, но ни снаружи, ни в комнате он ничего не освещал. Я поднял револьвер и тут увидел...

Сначала появилась рука, уродливая, скрюченная, как клешня; и хотя в этой руке не было фонаря, вообще ничего, свет все равно был. Рука вслепую потянулась к оконному стеклу. У нее не было большого пальца, а ногти были похожи на длинные когти.

Пока я смотрел, из тумана донесся крик - отвратительный, душераздирающий вопль. Он исходил от корабля-склепа, от жуткой фигуры, насаженной на расщепленный брус. Это был крик человека в предсмертной агонии, человека на пороге смерти, и коготь подобрался вплотную к оконной задвижке.

Мой ледяной палец скользнул по спусковому крючку револьвера, скользнул медленно, как смерть; мертвенный свет осветил меня полностью, и я оказался лицом к лицу с Ужасом из Ужасов.

За фонарем находилось нечто, - огромное, прозрачное, так что я мог видеть сквозь него корабль смерти, - нечто, похожее на человека.

Длинные серьги, какие носят португальские моряки, тускло поблескивали, волосы над ними слиплись от соли и водорослей, и - даже сейчас я не могу сказать наверняка - у этого Существа не было лица!

Скорее потому, что мой палец дернулся, чем по моей воле, револьвер выстрелил с оглушительным грохотом. Окно разбилось. Мое запястье было схвачено словно когтями, револьвер с грохотом упал на пол, и я ничего не видел, - ничего, о чем можно было бы сказать даже сейчас, - кроме двух длинных сережек.

Должно быть, я закричал. Я, должно быть, сопротивлялся, потому что мою руку полоснули, словно острыми когтями, - и вдруг оказался у двери, а за спиной послышался тихий топот ног! Это были шаги не живого человека, а скорее животного; я дернул ручку и, спотыкаясь, спустился по лестнице, издавая крик за криком.

Заглушая их, раздался оглушительный звон колокола. Удары были медленными и уверенными, словно звон по покойнику. Раз... два... три...

Я остановился на верхней ступеньке и снова закричал; за моей спиной раздавались тихие шаги, все ближе и ближе...

Четыре... пять... шесть... Колокол продолжал звонить.

Меня охватила холодная дрожь. Восемь... девять... десять...

Хотя шум все еще продолжался, я больше не мог кричать.

Колокол пробил тринадцать и замолчал!

Потом я перестал осознавать происходящее.

Я проснулся в теплом солнечном свете библиотеки, а надо мной склонился Крэншоу со стаканом виски в руке.

- Колокол! - прошептал я, потому что у меня, казалось, пропал голос. - Колокол пробил тринадцать!

- Тринадцать! - сказал Крэншоу, и его лицо побледнело еще больше. - Я не считал. Я услышал, как вы зовете, и выбежал на улицу. Повезло, что я поймал вас, когда вы падали.

- Я не падал, - слабым голосом произнес я. - Там было что-то...

Но Крэншоу даже не слушал меня.

- Тринадцать? - задумчиво произнес он. - Тринадцать! А в залив только что вошла рыболовецкая шхуна с приспущенным флагом. Старина, боюсь, нас ждут еще большие неприятности.

- Их больше нет, - прошептал я. - Этого не может быть.

И, все еще дрожа всем телом, я рассказала ему об ужасах прошедшей ночи.

Он как раз помогал мне подняться, когда от входной двери донесся крик, и маленький человечек, которого мы встретили на вокзале, вошел, словно крадучись.

- Мистер Крэншоу! - закричал он. - Боже мой, это ужасно! Прошлой ночью "Хэллоуин" затонул со всеми людьми на борту, кроме одного.

Крэншоу выглядел ошеломленным.

- Я предупреждал Старбака держаться подальше от моря, - сказал он, как бы про себя.

- "Хэллоуин", - сказал маленький человечек, испуганно озираясь по сторонам, - отплыл с вечерним приливом. "Мэри Би" подобрала одного человека. Он говорит... он говорит, что у мели Грейвс они попали в туман, и из него вынырнул корабль - весь белый - и этот белый корабль протаранил их! Его носовая часть была разрушена... Что скажете, сэр?

- Ничего, - ответил я.

- Когда суда столкнулись, капитана Старбака бросило вперед, и обломок ограждения белого корабля пронзил его насквозь. Все, что помнит человек, подобранный "Мэри Би", - это крик капитана и еще кое-что...

- Что именно? - спросил Крэншоу.

- Он говорит, что белый корабль, который их протаранил, был "Золотым ветром" - кораблем, который капитан Старбак отправил на дно ровно два года назад!

Маленький человечек был мертвенно-бледен, его руки дрожали, и он вздрогнул, когда Крэншоу внезапно заговорил.

- Сколько человек погибло на борту "Хэллоуина"?

Я мог бы ответить ему до того, как маленький человечек заговорил.

- Тринадцать!

Крэншоу захлопнул блокнот.

- Нам лучше помочь моему другу подняться, - сказал он. - Он... упал!

Маленький человечек поднял меня с одной стороны, а Крэншоу - с другой. Я едва мог двигаться.

- Что это? - спросил маленький человечек, отпрянув.

Я посмотрел вниз. Рукав моей пижамы был отогнут, а на предплечье виднелись четыре красные отметины, похожие на порезы, оставленные четырьмя острыми когтями. Мое запястье так затекло, что я не мог им пошевелить.

- Я споткнулся ночью, - слабым голосом произнес я. - Туман был такой густой, что я ничего не мог разглядеть...

Маленький человечек снова взял меня за руку, но его всего трясло.

- Прошлой ночью в Уайлд-Харборе не было никакого тумана, - сказал он.

Крэншоу свирепо посмотрел на него.

- Не обращайте внимания, - сказал он. - Проводите его на другую сторону улицы и угостите чашечкой кофе. Я принесу вниз его одежду. Я все равно собираюсь подняться наверх, осмотреться.

Я сидел в мягком кресле в симпатичном маленьком домике на другой стороне улицы. На крыльце домохозяйка и маленький мужчина все еще болтали об ужасном крушении "Хэллоуина", когда вошел Крэншоу и закрыл дверь.

- Старина, - торжественно произнес он, - я нашел все, как вы и говорили. Окно разбито, на полу лужи морской воды, во всем доме пахнет сырыми водорослями и океанским дном, и я нашел ваш револьвер с пустым патронником. Только это уже не револьвер. Какая-то чудовищная сила превратила его в железный лом.

Я содрогнулся.

Как раз в этот момент с улицы донесся крик мальчика. Я не мог не слышать, что он кричал, переходя от двери к двери:

- На берег выбросило затонувшее судно, а на нем мертвец.

- Это "Хэллоуин"? - спросила какая-то женщина, но голос мальчика был невнятным, и я больше ничего не слышал.

Маленький человечек поспешно вошел в комнату, на его лице застыла маска крайнего ужаса, и я слабым голосом спросил:

- Это "Хэллоуин"?

- Это не "Хэллоуин"! - воскликнул маленький человечек на грани истерики. - Это "Золотой ветер", поднявшийся со дна моря спустя два года, и на его борту, наколотый на кусок сломанного ограждения...

Я жестом велел ему замолчать. Я знал, кто там. Я, наконец, вспомнил мертвое лицо на сырой палубе погибшего корабля. И больше ничего не хотел знать.

- Мистер Морс, - сказал Крэншоу, - на этом колокольный звон и появление лица заканчиваются. Ничто больше не потревожит вас или ваших отдыхающих. Месть мертвеца свершилась. Вы что-то сказали, старина?

- Да, - прошептал я, с трудом выпрямляясь, - когда из этого ужасного места отправляется следующий поезд?

- Моя машина снаружи, - вызвался маленький человечек, - а поезд отходит через двадцать минут. Но не хотите ли съездить и посмотреть место крушения?

- Н-нет, - неохотно ответил Крэншоу. - Думаю, в этом нет необходимости. Вы готовы, старина?

Я с трудом поднялся. На моей руке все еще алели следы от когтей, и я осторожно надел пальто.

- Но как объяснить это ужасное происшествие? - Маленький человечек дрожал, когда мы стояли на солнце.

- Вам следует сделать свой собственный выбор, - ответил Крэншоу. - Предположения одного человека так же хороши, как и предположения другого.

КТО ВЕРНУЛСЯ С ВОЙНЫ?

Х. Томпсон Рич

С того момента, как Кертис оставил ее и уехал во Францию, Дженни казалась... ну, казалось, она стала какой-то другой. Она выглядела так, словно не смогла осознать, что он ушел.

И еще то, как они расстались в тот день! Скажу вам, даже тогда у меня мороз пробежал по коже. Позже, оглядываясь назад... но я не должен вдаваться в подробности, пока немного не объясню. Все это было странно с самого начала, а позже стало просто невероятным.

Они стояли - он, высокий и стройный в военной форме, с огоньком в глазах, который, как я знал, означал, что он готов отдать свою жизнь, если понадобится, за свою страну; и она, стройная, хрупкая девушка, едва ли годившаяся ему в жены. Как жаль, подумал я тогда, что у нее нет родственников, с которыми можно было бы пожить, пока он не вернется.

- Ты вернешься? - умоляюще спросила она, поднимая на него свои задумчивые, прекрасные глаза. - О, мой дорогой, обещай мне искренне, что бы ни случилось!

- Я вернусь, Дженни, милая, - поклялся он, - что бы ни случилось.

Подняв ее на руки, он целовал ее снова и снова, а она шептала милые, глупые слова, разрывавшие мне сердце. Наконец я отвернулся. Я не мог этого вынести, хотя и был старым врачом. Когда я снова взглянул на них, Кертис уже уходил.

- До свидания, док, - крикнул он на прощание, махнув рукой. - Позаботьтесь о ней хорошенько!

Дженни повернулась ко мне, ее глаза блестели от слез.

- Я бы не хотела, чтобы Кертис видел, как мне больно, - всхлипнула она. - Он считает, что я намного храбрее, чем я есть на самом деле.

- Чепуха, - рассмеялся я. - Думаю, он знает вас такой, какая вы есть - милая, преданная маленькая женщина!

С этими словами я легонько поцеловал ее в щеку и отвернулся.

Несколько недель до нас, конечно, не доходило никаких известий. Кертис находился на транспортном корабле, пересекавшем опасную, кишащую торпедами Атлантику.

Однажды Дженни, запыхавшись, прибежала ко мне домой, - я жил через дорогу.

- Я получила от него письмо! - воскликнула она, в восторге подняв его над головой. - Он добрался! Он в безопасности. Только подумайте, он в безопасности! А я так боялась.

- Конечно, он в безопасности! - согласился я. - Почему, во имя всего святого, он не должен быть в безопасности?

- Ну, я не знаю, - задумчиво произнесла она. - Но, в любом случае, он в безопасности, и я так счастлива! Я никогда не думала, что буду так счастлива.

После этого письма стали приходить довольно регулярно, но каждое новое слово от него вызывало в ней прежний энтузиазм. Каждое письмо приносило ей новый восторг, и она всегда прибегала ко мне, как только получала его, чтобы прочитать вслух. Бедная девочка! Ей больше не с кем было поделиться своим счастьем.

И когда она читала мне эти письма вслух, то становилась такой серьезной, что я почти ощущал присутствие мальчика в комнате. Казалось, он действительно был рядом с ней.

Я смотрел на нее с благоговением и иногда ловил себя на том, что бессознательно напрягаю зрение, как будто действительно ожидал увидеть его. Потом я приходил в себя, вставал и ходил по комнате, чтобы снять чары наваждения. А она сидела, погруженная в чтение, все читала и читала странным, слегка гипнотизирующим голосом, словно прилагая сознательные усилия к тому, чтобы вызвать те самые чары, которые я пытался снять.

Шли дни и недели, и она все больше и больше погружалась в это странное состояние духа. Она, которая была самой веселой из веселых, стала тихой, почти меланхоличной. И все же это была не меланхолия, потому что это было всего лишь впечатление, которое она производила на окружающих. Сама она казалась по-настоящему счастливой, или, скорее, ничего не замечающей. Вся ее жизнь была настолько поглощена отсутствующим Кертисом, что ее разум, казалось, тоже следовал за ним издалека.

Прошло несколько месяцев, а потом - внезапно - письма перестали приходить! Сначала мы подумали, что его письма, вероятно, утонули с каким-нибудь торпедированным лайнером; позже - что неожиданное движение на фронте задержало доставку почты. Но когда прошло несколько недель, а от него по-прежнему не было никаких известий, я начал испытывать смутную тревогу.

Я подумал, что, если бы Кертис был здоров, то обязательно написал бы. Но я не осмеливался поделиться своими мыслями с Дженни. Она, однако, почувствовала их и отшучивалась.

- С ним все в порядке, - говорила она. - Я постоянно ощущаю его присутствие рядом с собой, хотя он и не отвечает на мои письма.

И у меня не хватило духу поколебать это убеждение.

Вскоре после этого меня вызвали из города на несколько дней. Когда я вернулся, то обнаружил под своей дверью записку от Дженни. Но не успел я войти в дом, как она прибежала ко мне.

- О, доктор Ли! - воскликнула она. - У меня потрясающая новость. Кертис вернулся! Он здесь!

Тон ее голоса заставил меня внезапно поднять глаза, и когда наши взгляды встретились, меня охватило что-то похожее на панику. Таких глаз я никогда не видел. Они были темными и блестящими, как в прежние времена, но теперь в них горел странный, сбивающий с толку свет.

В то мгновение, когда она стояла там, я понял - с ужасающей ясностью, - что Кертис не вернулся!

И все же, видя почти безумную радость Дженни, я потерял дар речи. Наконец, в ответ на ее настойчивую просьбу зайти и повидаться с Кертисом, я снова надел шляпу и пальто и перешел с ней через улицу.

Она легко взбежала по ступенькам, и я неохотно последовал за ней.

Со смехом открыв дверь, она повернулась ко мне.

- Он, наверное, в библиотеке, курит трубку, - сказала она. - О, он будет так рад вас видеть! Подождите, я сначала зайду и узнаю, там ли он. Как здорово будет сделать ему сюрприз!

Она исчезла и через мгновение вернулась.

- Да, он там, - сказала она, - сидит в большом кресле у камина и курит трубку, как я и предполагала. Он так счастлив вернуться, что, кажется, не хочет никого видеть. Все, что он хочет, - это сидеть и курить, а иногда сажать меня к себе на колени и разговаривать. Он рассказывает мне самые странные истории!

Я вздрогнул, внезапный страх охватил меня. Затем, пожав плечами, я тихо последовал за ней через дверь в библиотеку.

- Вы должны встать на цыпочки, - прошептала она. - Подкрасться к нему сзади, как обычно делали, и похлопать его по спине. О, он будет рад вас видеть!

Я смутно осознавал, что она говорила. Мой разум был слишком занят другими вещами.

Едва войдя в полутемную библиотеку, я понял, что столкнулся с чем-то сверхъестественным. В комнате царили неясная сырость и дымка, ощущался запах табака, доносившийся, казалось, издалека, - слабый, хорошо запомнившийся запах табака определенной марки, который всегда курил Кертис.

Вздрогнув, я посмотрел в сторону большого библиотечного кресла, где, по ее словам, он сидел, - кресло было пустым! Мне только показалось, что в нем и вокруг него туман был немного плотнее, чем где-либо.

Я стоял, дрожа, не зная, что делать.

Дженни подошла ко мне.

- Скорее! - прошептала она. - Он вас еще не заметил.

Я все еще колебался. Возможно, на рассудок девушки повлияла ее постоянная задумчивость. В любом случае, я не должен был делать ничего, что могло бы разочаровать ее, пока не смогу проанализировать эту галлюцинацию более подробно.

Итак, с неохотой и страхом, которые легко можно себе представить, я подошел к креслу и, сделав движение рукой, как будто от души хлопая кого-то по спине, воскликнул:

- Привет, Кертис, мой мальчик! Я, конечно, рад вас видеть! Вы прекрасно выглядите!

Затем я повернулся к Дженни, чтобы посмотреть, какой эффект произвели на нее мои слова. Она просто сияла.

- Видите? - воскликнула она, подходя ко мне. - Я знала, что он будет рад вас видеть. Но в последнее время он стал таким угрюмым. Попробуйте уговорить его отложить трубку и поговорить.

Что мне оставалось делать? Если бы я сбежал - а у меня было сильное искушение это сделать - это было бы фатально. Разум Дженни должен быть избавлен от любого потрясения, чего бы мне это ни стоило. Поэтому я присел на краешек стула и притворился, будто разговариваю с ее мужем, обращаясь к пустому месту. Я задавал всевозможные вопросы и смеялся или молчал, как того требовали ответы.

Но ответов не было; только время от времени странный туман, окружавший меня, казалось, шевелился или перемещался. Раз или два я провел руками по глазам, словно пытаясь отогнать его, но когда снова открывал их, он оставался на месте.

Не знаю, как я вообще выдержал этот час. Но каким-то образом выдержал, встал, попрощался со своим воображаемым другом и повернулся к Дженни, сказав ей, что мне нужно сделать несколько визитов.

- Что ж, я полагаю, вам пора идти, - согласилась она. - Но, в любом случае, мы с Кертисом очень рады, что вы навестили нас сегодня днем. Это было как в старые добрые времена.

Я вздрогнул.

- И вы зайдете снова, правда? - умоляюще спросила она. - Приходите почаще, потому что иногда нам бывает ужасно одиноко.

Я пообещал приходить почаще и вышел.

О Небо, каким сладким и чистым показался мне свежий воздух! Пятнадцать минут быстрой ходьбы изгнали из моей головы мрачные события прошедшего часа, и я снова почувствовал себя самим собой.

"Интересно, - размышлял я по дороге, - действительно ли она сошла с ума?"

Но ответа на свой вопрос так и не нашел.

После этого я виделся с Дженни почти ежедневно, в основном, когда отправлялся к больным. Казалось, она больше никогда не оставалась одна. Она шла, смеясь и разговаривая, как будто кто-то был рядом с ней. Но рядом с ней не было никакого видимого существа.

Однажды утром я сидел в своем кабинете, когда Дженни тихонько постучала в дверь.

- Войдите, - пригласил я, и она вошла, согнув руку, как будто опиралась на кого-то. Глаза у нее были очень яркие.

- Мы с Кертисом гуляли, - сказала она, - и решили заглянуть к вам по дороге домой и поздороваться. Не так ли, дорогой?

Ответа не последовало, по крайней мере, ничего, что можно было бы назвать ответом, и все же мне показалось, я услышал отдаленный шепот.

Вздрогнув, я шагнул вперед, вглядываясь в пространство, откуда, казалось, исходил звук. Там ничего не было!

С плохо скрываемой нервозностью я попросил свою собеседницу присесть и втайне обрадовался, когда она ответила, что они должны поторопиться.

- Как-нибудь в другой раз, - сказала она. - Сейчас Кертис устал.

Она, - я имею в виду, они, или кто бы это ни был, - ушла, и я вздохнул с облегчением. Как бы мне ни нравилась Дженни, я начинал понимать, что ради собственного здоровья должен видеться с ней как можно реже. В ней было что-то непонятное, что-то глубоко таинственное и тревожащее. Ее глаза были бездонны, и выражение их было таким, какого я никогда раньше не видел ни в одном человеческом взгляде; они, казалось, смотрели за пределы мира, и все же были мягкими, удивительно мягкими. Ее губы, ее лицо, все ее существо казались преображенными, неземными.

Она также стала более хрупкой, чем раньше, и, как ее врач и лучший друг, я начал очень сильно опасаться за нее. Это безумие, которое на нее нашло, - если это можно было назвать безумием, - как я чувствовал, быстро приведет ее к могиле.

Но я был бессилен помочь. Если бы можно было что-то сделать, я бы с радостью это сделал. Но, похоже, я ничего сделать не мог. Возможно, мне следовало обратиться к специалисту по психическим расстройствам, чтобы вернуть ее разум в нормальное состояние. И все же, во мне росло убеждение, что она не была сумасшедшей - во всяком случае, не в том смысле, который мы называем безумием. На самом деле, я начал чувствовать, что с ней действительно кто-то был, и этим кем-то был Кертис.

Это чувство подтвердилось быстрее, чем я ожидал.

Однажды утром она прибежала ко мне со слезами на глазах, но не от горя. Скорее, она была рассержена.

- Какие глупые ошибки совершает военное министерство! - воскликнула она, протягивая мне телеграмму. - Видите ли, я только что получил известие, что Кертис убит во Франции. Представьте себе! Я подумываю написать им и рассказать, насколько это абсурдно. И все же Кертис говорит "нет". Так что я позволю им продолжать думать, что он мертв, если они этого хотят. Пока он со мной, мне все равно, что они думают.

Я вернул ей телеграмму дрожащими пальцами.

- Вы совершенно правы, - эхом отозвался я. - Пока он с вами, не имеет большого значения, что они думают. Да, это действительно не имеет большого значения.

- Есть только одна вещь, о которой я беспокоюсь, - призналась она, - и мне невыносимо говорить ему об этом. Он, конечно, должен быть здесь в отпуске, и... ну... когда его отпуск истечет, он должен вернуться!

Теперь в ее глазах стояли настоящие слезы, а губы дрожали.

- Ну, - сказал я с дрожащим смешком, чтобы успокоить ее, - я бы не стал беспокоиться по этому поводу. Если он пробыл здесь уже три месяца, я думаю, ему не нужно торопиться возвращаться. Мне кажется, он уже сделал все, что мог, для победы. Нет, Дженни, я не думаю, что ему когда-нибудь придется возвращаться туда.

Ее огромные недоверчивые глаза внезапно обратились на меня, а хрупкие пальчики вцепились в мой рукав.

- Вы действительно так думаете? - выдохнула она.

- Да, - медленно ответил я.

В тот момент она была счастливее, чем я видел ее за последние месяцы.

Вскоре после этого она решила устроить небольшой ужин, только для нескольких близких друзей. Она зачитала мне список, чтобы я одобрил. Кертис и она - это двое. Моя жена и я - это четверо. Флоренс Рив со своим мужем Джеком, который был близким другом Кертиса, - всего нас было шестеро.

Ну, когда она рассказала мне о своих планах и зачитала этот список, я онемел. Что тут можно было сказать? Она приняла твердое решение, и пытаться переубедить ее было бы хуже, чем безрассудством. Оставалось только одно - позволить ей устроить вечеринку и постараться подготовить гостей к тому, что их ожидало. Поэтому я согласился и пообещал, что моя жена поможет ей.

Сначала я отправился к Джеку и Флоренс и рассказал им всю историю, как мог.

- Ну, - сказал Джек, - это невозможно! Я не поверю ни единому слову, пока не увижу сам.

- Но если там не на что смотреть, то как же ты собираешься это увидеть, глупышка? - возразила Флоренс.

- В любом случае, я в это не верю, - сказал Джек. - Просто не могу. Да ведь такого не может быть, вот и все!

- Я тоже так думал, - ответил я без тени юмора. - Но это исключение или что-то в этом роде - точно не знаю, что именно. Впрочем, когда придет время, вы сами увидите, или, скорее, почувствуете.

Эта вечеринка навсегда останется в моей памяти.

Во-первых, Джек был убежден в течение пяти минут, Флоренс - сразу. Она подошла ко мне, очевидно, на грани истерики, еще до того, как мы приступили к ужину.

- Простите, доктор Ли, я... я не думаю, что смогу продолжать в том же духе. Вы меня извините, не так ли? Джек может остаться, если хочет, но для меня это слишком.

- Прошу вас, - сказал я. - Мы здесь все вместе, и просто обязаны довести дело до конца.

Но она наотрез отказалась, и Джеку пришлось проводить ее домой.

- Я еще вернусь, старина, - крикнул он мне. - Ну, я бы в такое ни за что не поверил! Что скажут парни, когда услышат об этом!

- Послушайте, - предупредил я, - если вы когда-нибудь повторите хоть слово из того, что я вам сказал, или из того, что происходило здесь сегодня вечером, я сверну вам шею! Никому ни слова, вы меня поняли?

- Как скажете, - удрученно ответил он. - Но, в любом случае, оставьте для меня место за столом - я присоединюсь к вам позже!

Я закрыл за ним дверь и вернулся в гостиную.

Дженни сияла. Я никогда не видел ее такой красивой и жизнерадостной. Она смеялась и без умолку болтала с невидимым Кертисом, с моей женой и со мной. Каким-то образом мне удалось отвечать, время от времени обращаясь к мужчине, которого я воспринимал лишь как едва заметный колеблющийся туман, если вообще видел, и Дженни, казалось, была в восторге от внимания, которое ему оказывали.

Вскоре мы подошли к столу и сели. Там оставалось три свободных стула: один для Флоренс, другой для Джека и третий - для Кертиса.

Дженни посмотрела на пустые места слева и справа от меня.

- Но где же Флоренс и Джек? - воскликнула она во внезапном испуге.

- Дело в том, что Флоренс внезапно заболела и была вынуждена уехать, - объяснил я. - Джек уехал с ней, но он скоро вернется.

Она выразила некоторое беспокойство за Флоренс, но вскоре ее мысли снова переключились на что-то другое, и она быстро забыла об этом.

Едва подали первое блюдо, как прозвенел звонок, и горничная впустила Джека. Он с готовностью вошел и уже собирался принести какие-то извинения, как вдруг, не отрывая взгляда от стула рядом с Дженни, где должен был сидеть Кертис, издал глухой стон, и его лицо мгновенно побледнело как полотно.

- Великий Боже! - прошептал он. - Я мог бы поклясться, что видел Кертиса, сидящего там, когда вошел.

- Конечно, видели, - беспечно ответила Дженни. - А почему бы и нет?

Я бросил на него предупреждающий взгляд.

- Почему... я... почему, да, конечно. А почему бы и нет? Глупо с моей стороны... - Он криво улыбнулся и сел, ошеломленный.

При первой же возможности я наклонился к нему.

- Что за глупая идея устроить такой переполох несколько минут назад? - требовательно спросил я.

- Переполох! - пробормотал он. - Говорю вам, я видел его сидящим там ясно, как божий день. Кто может знать его лучше, чем я?

- Ну и где он сейчас? - спросил я. - Там никого нет.

И действительно, в ярком свете верхнего освещения, которое я попросил включить, кресло казалось совершенно пустым. Как и тогда, когда Дженни гуляла с Кертисом по улице днем; даже легкая мимолетная дымка исчезла.

- Я не думаю, что когда-нибудь смогу выбросить это из головы, - сказал Джек позже, когда мы спускались по ступенькам, пожелав Дженни спокойной ночи. - Он сидел там, казалось, такой же живой, как вы или я. И все же, почему-то, когда я начинаю об этом думать, то сознаю, что его там не было. Я скорее почувствовал его, чем увидел.

Я молчал.

- Она знает? - спросил он через мгновение.

- О чем?

- Что он мертв.

- Она ничего не знает, - ответил я. - Для нее он не умер и никогда не был мертвым. Я видел, как она гладила его по волосам и целовала его. В один ужасный день мне почти показалось, будто я сам вижу призрачную копию Кертиса, когда она с любовью гладила по щеке жуткого призрака. Страх сжал меня в своих ледяных тисках - и тогда я понял, что эта тайна не поддается никакому человеческому разрешению. Она должна была видеть его, должна была на самом деле почувствовать прикосновение его плоти, иначе она не смогла бы этого сделать. Кажется невероятным, что воображение, даже безумное, могло зайти так далеко.

Так мы размышляли, пока шли по улице.

Вскоре об этой истории начали шептаться в городе. Люди, встречавшие Дженни на улице, останавливались и смотрели на нее. Затем они возвращались домой, озадаченные и любопытные. Так распространился слух, что Дженни "вышла замуж за призрака".

Шли месяцы, и я заметил, что она постепенно меняется к худшему. Казалось, с каждым днем она становилась все более хрупкой. У нее был все тот же сияющий вид, но румянец на щеках и огонь в глазах теперь казались почти лихорадочными.

- Дженни, - сказал я однажды, - вам нехорошо. Скажите, могу я для вас что-нибудь сделать?

Но она только рассмеялась и заверила меня, что мне незачем беспокоиться, пока Кертис с ней. Так что, казалось, ничего не оставалось, как ждать и надеяться вопреки всему.

А затем случилось нечто, похожее на чудо.

Однажды утром Дженни прибежала ко мне с письмом от Кертиса. Он не был убит!

В письме говорилось, что он был ранен, попал в плен и несколько месяцев пролежал в немецком военном госпитале, постыдно брошенный и совершенно несчастный. Но, в конце концов, крепкое телосложение взяло верх, и он стал поправляться. Каким-то образом ему удалось бежать, и он вернулся во Францию через Швейцарию после нескольких недель ужасных, изматывающих нервы переживаний. Он вернулся в свой сектор, получил бессрочный отпуск и первым же пароходом отплыл в Америку.

- Но я не понимаю! - воскликнула она, когда я вернул ей письмо. - Я не осмеливаюсь спросить Кертиса или показать ему это, он так легко расстраивается. Что могло случиться? Вы же знаете, что Кертис уже дома, и очень давно.

В тот момент я осознал всю грандиозность драмы, которая разыграется, когда молодой муж вернется и обнаружит, что между ним и женщиной, которую он любит, стоит невидимый барьер, созданный ее собственным воображением, - его духовное "я"! Окажется ли это непреодолимым или можно найти какой-то способ обойти его? Может ли он быть преодолен или...

Преодолен!

Это навело меня на мысль, и я обратился к ней.

- Несомненно, он написал это письмо много месяцев назад, но оно затерялось, - сказал я в ответ на вопрос в ее глазах. - Дайте-ка взглянуть, не смогу ли я разобрать дату.

Она вяло протянула мне конверт, она была слишком озадачена, чтобы заметить, что я делаю. Я взял его. На конверте стояла недавняя дата.

Я внимательно посмотрел на нее, и, поскольку она, казалось, не замечала моего присутствия, смочил большой палец и смазал печать так, что она стала неразборчивой. Затем я повернулся к ней.

- Так и знал! - ликующе воскликнул я. - Я едва могу ее разобрать. Это письмо было написано несколько месяцев назад, и все объясняется просто: Кертис вернулся задолго до того, как письмо нашли и отослали.

Она с облегчением улыбнулась и снова посмотрела на меня.

- Должно быть, так оно и есть, - согласилась она. - Но он никогда ничего не говорил мне о том, что был в плену у немцев.

- Ну, он, вероятно, не хотел вспоминать об этом, - заверил я ее. - И это, безусловно, объясняет его угрюмость, не так ли? А теперь возвращайтесь и забудьте о письме.

Она пообещала и вскоре после этого ушла.

Я сел и задумался. Это была самая запутанная проблема, с которой когда-либо сталкивался врач, ее решение зависело от меня.

Конечно, для меня было большим облегчением узнать, что Кертис действительно жив и здоров. Что касается Дженни, я сразу понял, это означало спасение ее жизни - если бы только можно было избавиться от тени этого невидимого, сверхъестественного третьего человека. Но возможно ли такое?

Очевидно, ничего нельзя было сделать в спешке. И столь же очевидно, что, если я вообще хотел чего-то добиться, то должен был следить за Кертисом и перехватить его перед тем, как он отправится к своей жене, прежде чем я каким-то образом подготовлю его и ее.

Это означало, что мне придется встречать каждый поезд, прибывающий в наш маленький городок, что я и решил сделать.

К счастью, мне не пришлось долго ждать. Через несколько дней после получения письма Кертис приехал сам, и я был первым, кто поприветствовал его.

Казалось, ему ничуть не стало хуже после пережитого ужаса, только теперь он выглядел старше и слегка прихрамывал. Но держался он прямо, а на груди его поношенной униформы красовался маленький крест - награда за храбрость.

- Доктор Ли! - воскликнул он, энергично пожимая мне руку. - Боже мой, как я рад вас видеть! А Дженни - как она?

Я заколебался, и он, внимательно наблюдая за мной, догадался о том, о чем я не осмеливался сказать.

Внезапно в его глазах появилась боль.

- Она не здорова? Я уже несколько месяцев не получал от нее ни весточки. Скажите мне! Что с ней?

Тогда я отвел его к себе домой и рассказал ему всю историю.

Когда я закончил, он поднял глаза.

- Я боялся чего-то подобного, судя по последним письмам, которые она мне писала, - медленно произнес он. - О, доктор Ли, - с самым печальным выражением лица, какое я когда-либо видел, - только не говорите мне, что она безнадежна.

- Кертис, - заверил я его, - если есть что-то, что можно сделать, чтобы вернуть счастье вам обоим, я найду этот способ. Теперь, когда вы вернулись, я думаю, есть надежда. Да, мой мальчик, я думаю, что знаю, как это сделать.

Затем я изложил ему свою идею.

- Видите ли, - закончил я, - для нее вы уже вернулись с войны - вы были рядом с ней несколько месяцев. Поэтому ясно, что вы не можете пойти к ней сейчас сами. Она бы просто посмотрела на вас с изумлением. Затем она повернулась бы и посмотрела на того, другого, невидимого Кертиса, и, - как бы мне ни было неприятно это говорить - уверен, в том состоянии, в каком сейчас находится ее разум, она бы скорее выбрала того, кого так хорошо узнала в ваше отсутствие, чем вас.

- Итак, поскольку она все равно будет смотреть на вас как на незнакомца, мне кажется, лучше всего сначала обратиться к ней в качестве друга Кертиса. Затем, когда вы завоюете ее дружбу, медленно, - о, очень медленно, - я думаю, можно будет изгнать невидимого Кертиса, полностью вычеркнуть его из ее памяти, оставив только вас. Вы улавливаете смысл моей идеи?

Естественно, как я и ожидал, Кертис наотрез отказался. Только когда я использовал все имеющиеся в моем распоряжении аргументы, мне, наконец, удалось склонить его на свою сторону.

- Это может разбить вам сердце, - предупредил я его, - но в конце концов, если у вас хватит мужества и терпения, Дженни вернется к вам. В конце концов, это безобидная уловка. Я уверен, что вы поступите именно так - ради нее!

Я протянул руку.

- Вот, пожмите ее и скажите, что согласны предоставить все мне. Я знаю, как действовать, и обещаю, вы ни о чем не пожалеете.

Он молча пожал мне руку, и мы вместе перешли на другую сторону улицы. При виде жены мальчика едва не захлестнули эмоции, но я крепко держал его за руку, разговаривая с Дженни. Я представил его как Артура, друга Кертиса, бездомного героя войны, который пришел узнать, не сможет ли его приятель приютить его на некоторое время.

И, как я и надеялся, Дженни взяла его к себе; "ради Кертиса", - сказала она.

После этого я взял за правило навещать их каждый день. Дженни казалась очень счастливой и, о, такой занятой! Она ласкала "Артура", хлопотала о нем, по-матерински заботилась и старалась, чтобы он чувствовал себя как дома - и все это ради Кертиса.

Он же, в соответствии с нашим планом, все это время притворялся, что страдает от какой-то загадочной раны, полученной в окопах, но вместо того, чтобы поправляться, делал вид, что слабеет.

Так начался великий эксперимент.

Никто никогда не узнает, какой изощренной пытке подвергался Кертис в течение тех месяцев, когда Дженни, как другу своего мужа, расточала ему всю возможную нежность. Она была так близко и в то же время так далека - совершенно недоступна. Он ужасно страдал, но проникся духом игры, зная, что мы играем по-крупному. Вскоре он научился очень убедительно играть роль Артура и разговаривать с невидимым Кертисом, а также с остальными членами маленькой группы, которые разделяли наш секрет.

Шло время, здоровье Дженни начало улучшаться. Лихорадочный румянец сошел с ее щек, и они снова зацвели, как в прежние времена. Она казалась почти такой же беззаботной, как прежде.

Но странное видение все еще не покидало ее.

К этому времени притворное состояние Артура стало казаться настолько серьезным, что по моему совету он слег в постель. На самом деле, можно было подумать, что ему недолго осталось пребывать на этом свете.

Так они втроем жили неделю за неделей в этой удивительной драме.

Наконец, приблизился день, когда предстояло провести последнее испытание в эксперименте - попытаться навсегда разрушить невидимый барьер. Я спланировал все с величайшей тщательностью.

Заметив, что Дженни привыкла спать при слабом освещении в своей комнате, очевидно, для того, чтобы иметь возможность видеть это странное, похожее на дымку видение, я соответствующим образом подготовился. В конце концов, рассудил я, то, что я собирался сделать, было довольно простым и естественным. Это, конечно, было ничуть не страннее того, что происходило в этом доме все это время.

- Я боюсь только одного, - признался я Кертису накануне эксперимента. - Я совершенно уверен, что смогу объединить вашу личность с личностью этого невидимого Кертиса, так что в дальнейшем она будет знать вас как настоящего Кертиса. Но меня беспокоит, что произойдет с Невидимым? Он растворится и исчезнет бесследно или все же останется в ее сознании, возможно, как Артур, несмотря на то, что мы планируем сделать?

Конечно, я не мог сказать наверняка; оставалось только попробовать и посмотреть. Конечно, даже если это не удастся, хуже от этого ей не станет. А если удастся - что ж, нам остается только надеяться на лучшее. Но страх перед этим невидимым барьером, все еще сохраняющимся в измененной форме, постоянно витал в моем сознании и не давал мне покоя.

Наконец наступила ночь. Через некоторое время после того, как Дженни ушла, оставив, как обычно, слабый свет у его кровати, Кертис послал за мной, и я пришел, не принеся с собой ни аптечки, ни опиатов - только одну четко сформулированную идею и твердую решимость довести ее до конца.

- Она спит? - спросил я, проскользнув в "комнату больного".

- Да, - прошептал он с кровати, на которой лежал, хотя теперь в нем не было ничего от инвалида. Затем, глядя прямо на меня, озабоченно добавил: - Вы уверены, что это не причинит ей вреда? Доктор, вы уверены?

- Это не причинит ей никакого вреда, - пообещал я ему. - Это всего лишь простое самовнушение. Я собираюсь помочь ей избавиться от этого видения, вот и все.

- Очень хорошо, - произнес он дрожащим голосом. - Действуйте, и пусть Бог пошлет вам успех!

Затем, пока я на цыпочках крался в комнату Дженни, он встал и оделся, чтобы быть готовым, когда понадобится его присутствие.

Я стоял неподвижно, глядя на нее. Она спала, положив руку на одеяло, словно кто-то держал ее. На мгновение я мог бы поклясться, что увидел все ту же призрачную дымку, парящую в полумраке рядом с ней. Но я был готов к этому, и поэтому, не колеблясь, потянулся к электрической кнопке, выключил свет, и в комнате стало совершенно темно, все исчезло.

Затем, быстро подойдя к ней, я заговорил тихим голосом, так просто и отчетливо, как только мог.

- Дженни, - сказал я, - это доктор Ли.

Она очнулась от сна и села, дрожа всем телом.

- Дженни, - продолжал я, взяв ее за руку, - кое-что случилось. Я должен вам сказать. Я хочу, чтобы вы были храброй. Вы попытаетесь?

Ее рука сжала мою, и я почувствовал, как она дрожит.

- Что? - Она запнулась. - Кертис?..

- Нет, не Кертис, а Артур. Он ушел навсегда. Он долго болел, как вы знаете. Только что наступил кризис, и он умер, Дженни.

- О, - она ослабила хватку на моей руке.

- Кертис нуждается в вас сейчас больше, чем когда-либо, - добавил я. - Он ужасно расстроен из-за этого. Вы не можете его утешить?

Внезапно она выпрямилась.

- Кертис! - позвала она. - Кертис! Где ты?

- Кертис снаружи, - ответил я, отчетливо выговорив имя.

- Кертис! - позвала она. - Ты здесь?

- Я здесь, дорогая, - крикнул он.

Затем он вошел, закрыл за собой дверь и направился прямо к кровати.

- Дженни, - прошептал он, протягивая руку и отыскивая ее в темноте.

- Кертис, - запинаясь, произнесла она. - Артур... Артур умер?

- Да, - сказал Кертис.

Мы услышали, как она ахнула, из ее горла вырвался тихий всхлип. Затем она инстинктивно протянула руки, чтобы успокоить его.

- Кертис, я понимаю, что ты, должно быть, чувствуешь! Мне ужасно жаль. Но у тебя есть я, а у меня есть ты. Мы есть друг у друга, дорогой, не так ли?

- Да! - прерывисто прошептал он.

Затем он наклонился к ней и обнял, а я на цыпочках вышел из комнаты, оставив их вдвоем.

Испытание на этом не закончилось.

- Решающий момент был еще впереди, и я едва мог дождаться, когда узнаю, добился успеха или потерпел неудачу, - сказал мне Кертис на следующий день.

Всю ночь он сидел рядом с ней и обнимал ее, пока она спала.

Утром, когда она наконец проснулась, он все еще был там. Солнечный свет, заливавший комнату, теперь позволял разглядеть все. Она приподнялась и, широко раскрыв глаза, долго и пристально смотрела на него. Он заставил себя улыбнуться и смотрел на нее, затаив дыхание в ожидании вердикта. Примет ли она его как Кертиса при свете дня, или он все еще будет Артуром? Наступил критический момент...

Она долго смотрела на него, пока ее глаза, казалось, буквально не растворились в его глазах. Затем ее взгляд незаметно дрогнул, и губы чуть не произнесли другое имя. Но, наконец, встретившись с его пристальным взглядом, она улыбнулась в знак полного признания и протянула к нему руки.

- Кертис! - воскликнула она. - Кертис!

- Дженни! - Со вздохом облегчения он опустился на колени и прижал ее к себе.

Эксперимент удался. Невероятный барьер был разрушен. Невидимый исчез навсегда.

БЫЛО ЛИ ЭТО ЧЕМ-ТО СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННЫМ?

Следующую удивительную историю прислал нам Амос Милтон Стэк-младший из Монро, Северная Каролина.

"Возможно, вы не сочтете этот рассказ историей о привидениях, но в нем есть элемент сверхъестественного, который, возможно, даст ученым пищу для размышлений.

Около сорока лет назад прихожане методистской церкви в маленьком городке Суанквартер, штат Северная Каролина, решили построить новую церковь. Суанквартер расположен в округе Хайд, в восточной части штата, на берегу залива Суанквартер. Залив частично разделяет город. Собрав необходимые средства для строительства церкви, методисты решили попробовать купить красивый участок, расположенный прямо через залив от старого места, на котором построить новую церковь. Случилось так, что выбранный участок принадлежал владельцу бара, и он отказался рассматривать какие-либо предложения о продаже недвижимости; поэтому им пришлось построить церковь на старом месте.

В то время Суонквартер часто затапливался высокими приливами со стороны залива, и сразу после возведения церкви поднялась приливная волна, захлестнувшая город и затопившая весь деловой район и большую часть жилых кварталов. Затем произошло чудо, которое никогда не будет забыто жителями восточной части Северной Каролины.

Поднявшиеся воды смыли новую церковь с фундамента и перенесли ее через залив. Казалось, рука Божья направляла движение этого сооружения, ибо оно двигалось по улицам и мимо рощиц, не натыкаясь на препятствия, пока, наконец, не оказалось расположенным фасадом на улицу, на прекрасном участке, принадлежащем владельцу бара. Когда вода спала, было обнаружено, что здание не могло бы быть размещено лучше, если бы это было сделано человеческими руками!

Владелец бара был настолько впечатлен, что пришел к членам церковного совета и сказал им, что они могут получить участок бесплатно, поскольку такова воля Божья, что церковь должна быть там.

Эта история абсолютно правдива, и я приглашаю всех, кто сомневается в ее подлинности, написать мэру, или секретарю суда, или любому городскому чиновнику, или любому проповеднику, который сейчас проживает в Суонквартере, и выяснить у них факты.

Мой дед, преподобный Дж. С. Нельсон, позже был председательствующим старейшиной в этом округе и очень часто проповедовал в церкви после того, как ее унесло приливом в живописный уголок на другом берегу залива. Моя мать тоже была там и посещала службы в этой церкви".

РАССКАЗЫВАЮТ ЛИ МЕРТВЕЦЫ ИСТОРИИ?

Общественность в долгу перед мистером Терстоном за то, как бесстрашно он использовал свои уникальные способности для разоблачения шарлатанов

В течение ряда лет я занимал особую позицию в отношении исследования спиритических явлений. На сцене, как профессиональный фокусник, я воспроизвожу многие чудеса, приписываемые Дэниелу Дугласу Хоуму, Стейнтону Мозесу и другим великим экстрасенсам, не забывая и об этой необыкновенной женщине, Эусапии Палладино. Изначально обратившись к этой теме из-за врожденной любви ко всему странному и таинственному, я вскоре обнаружил, что совершенно неосознанно превращаюсь в своего рода магического детектива, расследующего мошенничество.

Как профессиональный иллюзионист, я, естественно, способен распознать обман там, где другие, особенно самые умные ученые, были бы полностью обмануты. Таким образом, я стал считаться своего рода специалистом-консультантом по тайнам. Когда некоторые психологи сталкиваются с медиумом, совершающим действия, которые они не могут объяснить, они иногда посылают за мной. Если медиум сможет убедить меня, считают они, то он настоящий.

Естественно, читатель захочет узнать, видел ли я когда-нибудь что-нибудь, чего не смог бы объяснить!

Что ж, именно для того, чтобы ответить на этот вопрос, и написана эта статья.

Обсуждение этого вопроса здесь, на страницах этого журнала, вполне уместно по одной неоспоримой причине: все, что не является намеренно придуманным фокусом в медиумических проявлениях, обязательно является признаком ментальной силы.

Все подлинные феномены происходят от какой-то странной, неизученной и неконтролируемой силы мозга, действие которой мы наблюдаем, но объяснение которой все еще ускользает от нас. К этой странной категории мы можем отнести не только загадки спиритизма, но и те увлекательные загадки, которые представляют нам телепатия, ясновидение и связанные с ними проблемы.

Следовательно, изучение спиритизма - это исследовательское приключение в непокоренных джунглях разума. Когда мы пытаемся проложить тропу через трясину суеверий и заросли предрассудков, то можем столкнуться со странными дикими существами и, возможно, с дикарскими племенами. Но приз этого достоин.

Таким образом, изучение этих необычных явлений - дело сугубо научное и достойное похвалы. Я горжусь тем, что принимаю в этом участие и привожу здесь результаты четверти века пристального наблюдения за чудесами, представшими моему скептическому взору.

Поступая таким образом, я, возможно, разрушу многие дорогие иллюзии, поскольку сначала предполагаю разоблачить некоторые стандартные методы, используемые так называемыми экстрасенсами для обмана неосторожных: "чтение", движения стола, постукивания, записи на грифельной доске, голоса и лица в темноте.

Но сделав это, - сорвав безвкусные покровы обмана и показав вам ухмыляющегося deus ex machina, - я буду вынужден нанести удар в солнечное сплетение тупому материалисту, который говорит, что все это фальшивка.

Ибо я видел вещи, которые не может объяснить даже фокусник.

Подходя к этому вопросу, следует иметь в виду, что ни одна научная область сегодня не является таким полем битвы для противоборствующих армий исследователей, как обширные области изучения оккультных явлений. Пытаться определить, что принято, например, ортодоксальными учеными как продемонстрированное и доказанное; что по-прежнему принимается лишь несколькими энтузиастами и что по-прежнему вызывает серьезные споры, может показаться простым делом, пока вы не попробуете сделать это сами.

Затем выясняется, что ученые не согласны даже между собой. В различных обществах существуют группы, придерживающиеся противоположных концепций и идей. Трудно понять, как общественность может приспособиться к таким обстоятельствам.

И все же эти ученые работают именно для общества - возможно, неосознанно, но тем не менее уверенно. Их идеал - продвижение истины, в котором может участвовать все человечество.

Поэтому, хотя большинство исследователей разводят руками при любой попытке популяризировать эту тему; когда они настаивают на том, что процессы экспериментирования находятся за пределами понимания непрофессионала, я категорично с ними не согласен.

Это новая наука. Она не подчиняется никаким известным правилам. Догадка непрофессионала может оказаться вернее, чем профессора. Вот почему я рад видеть, что эта тема освещается в журналах, чтобы общественность могла ознакомиться с достигнутым к настоящему времени прогрессом.

То, что мы называем современным спиритизмом, фактически началось в 1848 году со стука, производимого знаменитыми сестрами Фокс в Рочестере. Я вспоминаю книгу, написанную одной из этих молодых женщин, в которой она признается, что производила звуки пальцами ног. Тем не менее, сегодня есть много серьезных спиритуалистов, которые смотрят на сестер Фокс как на пророков новой науки.

После них появилось множество чудотворцев, создавших целый цирк чудес. Долгое время этот предмет представлял собой мешанину суеверий и предрассудков, а наука холодно стояла в стороне.

Однако позже эта тема привлекла внимание некоторых серьезных мыслителей, возникли общества, среди которых такие важные и достойные, как Британское общество оккультных исследований и его американский аналог, с которым неразрывно связано имя профессора Хислопа.

Вскоре чудеса, которые они исследовали, были разделены на два различных вида - ментальные и физические.

В последнюю группу входят все такие потрясающие фокусы, как "освобождение от веревочных уз и оков", "говорящие трубы", "материализация призраков из шкафов", "столоверчение" и "постукивание", "письмо на спиритической доске", "спиритическая фотография" и "левитация тела медиума", которое, как известно, демонстрировал Дэниел Дуглас, выплывавший из одного окна комнаты для сеансов и влетавший в другое на глазах у изумленной компании!

После неустанного изучения большого числа людей, которые представили такого рода доказательства сохранения личности, я готов безоговорочно заявить, что девяносто процентов - это навязывание своего мнения, обман и мошенничество. Это легко понять любому, кто изучает магию и иллюзии.

Я рад узнать, что мистер Э. Дж. Дингуолл из Британского общества оккультных исследований придерживается того же мнения. Мистер Дингуолл - специалист по исследованию физических явлений в среде.

Наряду с массой загадочных особенностей подобного рода, в которых эти необъяснимые десять процентов продолжают бросать вызов Сфинксу, существует целый океан убедительных свидетельств, известных как психические феномены. Это больше, чем что-либо другое, привлекает просвещенное внимание научных экспертов и находит поддержку со стороны магов, которые со времен Маскелайна, Кука, Деванта и Гарри Келлара выступали бескомпромиссным фронтом против физических доказательств.

В эту группу оккультных феноменов входят откровения при впадении в транс, ясновидение, яснослышание, автоматическое письмо, созерцание кристаллов и даже спиритические сеансы, которые, конечно, подразумевают некоторую форму так называемого внешнего контроля.

Эта вторая группа представляет собой великую загадку для науки. На мой взгляд, пока не доказано ничего достаточно важного, чтобы оправдать утверждение о том, что связь с умершими была установлена. С другой стороны, мы стали свидетелями необъяснимых событий, подтверждающих предположение о том, что в нас действует какая-то странная, скрытая энергия, какая-то необъяснимая сила, какой-то скрытый разум - или просто что-то еще, что мы сейчас можем осознавать лишь смутно.

Мне посчастливилось наблюдать за большим количеством экспериментов в обеих этих группах. Моя цель - пролить в данной статье свет на махинации первой, а затем, честно, описать те десять процентов моих исследований, которые привели меня в изумление. Затем я сочту за честь продолжить и рассказать о некоторых удивительных событиях, с которыми столкнулся, исследуя тайны второй группы.

Возьмем, к примеру, первый упомянутый физический феномен - освобождение от оков. Первоначально этот трюк прославили братья Дэвенпорт, пара мошенников, которые гастролировали по Европе и Америке, приводя людей в истерическое возбуждение своими демонстрациями так называемого освобождения духа. Обычно желающие из зала связывали их веревками, чтобы их запястья, пальцы, ноги и головы были неподвижны. Запертые таким образом в своем шкафу, они просили закрыть двери.

И тут же за стенами из красного дерева раздавался такой звук, словно за ними начался настоящий бедлам. Шкаф дрожал, словно внутрь него проникал какой-то сентиментальный гуляка из преисподней. Глухие удары, стоны и борьба вселяли ужас в сердца зрителей.

И все же, когда двери открывались, там были два невинных брата, надежно связанные и неподвижные, как и прежде.

Случилось так, что эти молодые люди наняли в качестве ассистента смышленого наблюдательного юношу. Его звали Гарри Келлар - впоследствии он стал королем фокусников своего времени и человеком, которого я сменил на американской сцене. Мистер Келлар очень быстро понял, как делается трюк с веревкой; в течение многих лет он демонстрировал его в главных театрах Америки. Никто так и не смог понять, как это делается. Но мистер Келлар никогда не утверждал, что ему помогали духи. Он просто улыбался и заверял зрителей, что никогда не стал бы их обманывать.

И он не делал этого в том смысле, в каком обманывали братья Дэвенпорт.

Не вдаваясь в подробности, как мистеру Келлару удается завязывать и развязывать узлы, за меньшее время, чем требуется для того, чтобы включить электрическую лампочку, я могу с полным основанием отметить, что в настоящее время магам известны сотни методов, с помощью которых можно добиться этого и подобных эффектов. Слабина, обнаруженная в неожиданном месте; подвеска, спрятанная там, где никто не подозревает, ловкий поворот запястья - эти и множество других маленьких хитростей - все, что нужно.

Тем не менее ученые мужи того времени подвергли сомнению братьев Дэвенпорт, а также Анну Еву Фэй, еще одну артистку, которая показывала свой собственный трюк с веревкой.

Говорящая труба - гораздо более жуткое явление. Обычная труба, "намагниченная" медиумом, ставится на стол, вокруг которого собираются сидящие, с медиумом во главе. Руки участников лежат на столе плашмя, мизинец и большой палец накладываются друг на друга. Но когда гаснет свет, медиум начинает дрожать и биться в конвульсиях и постепенно освобождает одну руку. Немедленно вытягивает большой палец другой руки, чтобы восстановить контакт с мизинцем соседа. Ослепленные темнотой, люди по обе стороны от него думают, что каждый из них держит его за руку. На самом деле они оба касаются одной и той же руки, а другая рука медиума совершенно свободна.

Очевидно, что если бы я был на месте медиума, мне было бы очень легко взять трубу и тихо заговорить в нее, в то время как оба моих соседа считали бы, что они прикасаются к моим рукам и что, следовательно, я никак не могу быть причастен к этому.

С помощью этого же приема часто пишут на грифельных досках, хотя в этой области мошенничества с духами существует целая школа методов. Некоторые медиумы носят поддельную обувь, которую они могут легко снять, и пишут на грифельных досках под столом, держа карандаш пальцами ноги. Передняя часть носка срезана, чтобы облегчить работу. Иногда на лицевую сторону грифельной доски опускаются силикатные пластины, которые затем убираются в темноте, и на ней появляется ранее написанное сообщение. Только о методах письма на грифельной доске можно написать целую книгу.

Из всех этих призрачных демонстраций ни одна не вызвала большего изумления и не привела в большее замешательство озадаченных ученых, чем проблемы материализации.

Под материализацией подразумевается реальное создание призраков - плавающих прозрачных образов, светящихся фосфоресцирующим светом, скользящих в темноте. Это вполне можно было бы назвать высшим проявлением духовных феноменов; но я никогда не слышал о случае, который опытному глазу было бы нелегко распознать как самый наглый обман.

Несколько лет назад, а возможно, и в наши дни, один человек занялся поставкой этих "призраков" в "профессию", как в частном порядке говорят фальшивые медиумы. "Призраки" были изготовлены из чрезвычайно тонкой марли, сшитой в форме человеческой фигуры; их лица и руки были намазаны так называемой "светящейся краской", придающей блеск, подобный радиевым цифрам на циферблате часов. Эти фальшивые фантазмы были настолько изящны, что их можно было сложить и спрятать в футляре для часов.

Конечно, такие эффекты, как эти, должны показываться в темноте. Будучи спрошенными, медиумы всегда ответят вам, что нужно работать в условиях, которые диктует наука. Нельзя проявлять фотографию при свете; наука требует темной комнаты. "И, - добавляют они значительно, - то же самое можно сказать и о призраках!"

Итак, сеанс в темноте - медиум восстанавливает контроль над своими, казалось бы, контролируемыми руками, открывает часы и мягко дует; в тот же момент шелковистая текстура призрака раздувается и поднимается жуткой спиралью, постепенно принимая очертания человеческой фигуры. По сей день медиумы-материализаторы, - когда им не приходится прятаться от полиции, которой удается удержать их на марше, - используют эти подделки из шелковой ткани. Они придерживаются своих методов, давно известных, в то время как я - и я говорю это со всей скромностью - создаю призраков, гораздо более реальных и необъяснимых, в моем собственном шкафу духов, на каждом представлении.

О происхождении моих собственных духов я, естественно, умалчиваю. Я ни на что не претендую в их отношении. Те, кто предпочитает - а многие так и делают - считать их настоящими пришельцами с того света, могут высказать свое мнение. Те, кто ищет другое, более рациональное объяснение, могут заняться выяснением, откуда они берутся и куда деваются, а также как они появляются и исчезают в моем шкафу.

Человеческое суеверие таково, что люди в моих аудиториях, вечер за вечером, узнают в моих призраках своих ушедших друзей и родственников. На одном из представлений один и тот же призрак был по-разному идентифицирован как "Тетя Бетти", "Бедный маленький Джозеф" и "Дедушка".

Движения стола заслуживают отдельного упоминания, поскольку из всех физических проявлений они встречаются чаще всего. Для поднятия стола в воздух на глазах у зрителей используются различные средства. Опорные стержни иногда выдвигаются из втулок под столом, бесшумно соединяясь там болтами, которые удерживают их в неподвижном состоянии. При таком соединении стол легко поднять.

Однако чаще всего фокус выполняется с помощью ноги. На сеансе сильно сбивает с толку, когда один из участников ставит ногу на ногу медиума - "чтобы предотвратить любые подозрения в мошенничестве"! Но это не предотвращает мошенничество, даже если подозрения отсутствуют. Все, что нужно сделать медиуму, чтобы избежать этой меры предосторожности, - это надеть железный башмак. Из этой обуви легко высвободить ногу, но ее вес и жесткость настолько заметны, что наблюдающий за ней человек уверен, он все это время держит ногу медиума в плену. Тем временем нога медиума поднимает стол в воздух на пять или шесть дюймов, к изумлению всех зрителей, включая контролирующего!

Постукивания выполняются не менее простыми способами. Один успешный мошенник производил эти постукивания, проводя большим пальцем, предварительно смазанным смолой, по полированной поверхности стола для сеансов, при этом действие большого пальца было замаскировано ладонью. Карандаш кладут острием вниз на стол, и большой палец, снова натертый смолой, делает поразительные легкие постукивания, просто сильно царапая по краю карандаша.

Чтение вопросов в запечатанном конверте - одно из лучших умений фальшивых медиумов, и они прибегают к различным методам, чтобы узнать содержание написанного вопроса, не вызывая подозрений у наблюдателя. Чтобы рассказать обо всех этих методах, потребовался бы целый том; здесь я намерен указать лишь на некоторые из них, чтобы читатель мог составить представление о постоянно применяющихся средствах обмана.

Во время исполнения трюка, который я имею в виду, сидящий пишет вопрос на маленьком листке бумаги, складывает его и прикладывает ко лбу. Не задавая ни единого вопроса, медиум начинает озвучивать вопрос - хотя, по-видимому, он его никогда не слышал - и дает на него какой-нибудь более или менее удовлетворительный ответ.

Хотя этот особый прием обратил многих скептиков в сторону чудес медиумизма, его секрет чрезвычайно прост. Бумага, на которой записан вопрос, предоставлена медиумом и сложена в соответствии с его четкими инструкциями. На ладони у исполнителя спрятан еще один чистый лист бумаги, сложенный точно таким же образом. Когда спрашивающий прикладывает бумагу ко лбу, медиум делает вид, что он неправильно расположил ее, и, предупредив, чтобы тот не двигался, берется поправить ее за него. В один молниеносный момент, когда пальцы спрашивающего не касаются бумаги, происходит обмен. После этого спрашивающий прижимает чистый лист бумаги ко лбу, а у медиума на ладони оказывается оригинал.

Незаметно разглядеть надпись на своей скрытой добыче несложно. Очень часто медиум делает вид, что ему нужен духовный совет, и достает довольно большую Библию, садится и читает ее. Под прикрытием страниц он разворачивает бумагу и читает ее. Затем он закрывает Библию, оставляя записку внутри.

- Боюсь, нам придется сжечь ваш вопрос, - заявляет он, и вот чистый лист бумаги - улика, наносящая ущерб, - кладется на блюдце, на него наливается немного спирта, и он сгорает дотла.

Защищенный от разоблачения, медиум пророчески отвечает на вопрос!

Надеюсь, к этому времени читатель уже начинает понимать, какой массовый обман был перенесен из законной сферы деятельности фокусника и иллюзиониста в иную сферу, с целью гнусного обмана. Можно было бы написать целые тома разоблачений, прежде чем их бессовестное притворство было бы полностью раскрыто.

Но факт остается фактом: не все это обман.

Даже в области физических проявлений случались происшествия, для объяснения которых не хватило бы опыта никакого фокусника. В условиях испытаний, подтвержденных свидетельствами компетентных и информированных зрителей, были получены эффекты, не объяснимые никакими иными причинами, кроме действия какой-либо оккультной силы или влияния, природу которых еще предстоит определить.

Тем, кто захочет продолжить изучение этой темы, могу сказать, что материалы двух Обществ оккультных исследований предоставят им всю информацию, на получение которой они могут рассчитывать. Все, что я могу сделать в этой статье, - это рассказать об одном поразительном личном опыте.

Если, прочитав то, что я хочу рассказать об этом единственном приключении в царстве, куда не смогла проникнуть моя магия, читатель усомнится не в моих словах, а в моем наблюдении, позвольте мне добавить следующее.

Моя карьера всегда была посвящена магии и иллюзиям. Я уверен, что понимаю принципы, лежащие в основе каждого известного трюка. Я был бы готов отправиться в кругосветное путешествие, только чтобы увидеть один, который не смог бы объяснить. На всех сеансах я настраиваю все свои способности против медиума, выискивая малейшие признаки обмана.

Я готов поклясться своей репутацией фокусника, - то, что показал мне этот медиум, было подлинным!

Я не утверждаю, что это был спиритизм. Я не знаю, что это было. Все, на чем я настаиваю, - эта женщина добилась того, что показала мне, не с помощью обмана, а с помощью какой-то непостижимой, неосязаемой, невидимой силы, излучавшейся через ее тело, над которой она установила временный и полный контроль.

Я имею в виду, конечно, мадам Эусапию Палладино.

Большая часть американской публики, за естественным исключением тех, кто особенно интересуется подобными темами, забыла эту приземистую, грузную, флегматичную, моргающую неаполитанскую старуху. Сейчас она умерла; ушла в то неведомое царство, откуда, как она верила, черпала свои таинственные силы. Я расскажу вам историю Эусапии, и вы сможете судить сами.

Эта невежественная крестьянка совершенно озадачила своими феноменами некоторые из самых проницательных умов среди ученых Европы и Азии. По слухам, в ее присутствии раздавались отчетливые постукивания, столы и стулья отрывались от пола и плавали по воздуху, также и другие странные явления происходили самым неожиданным образом. Она произвела настоящий фурор за границей.

Когда я прочитал об этом, то сказал себе:

- У этой старухи, должно быть, большой запас трюков, если она может пускать пыль в глаза всем этим профессорам!

Я ни на секунду не поверил, что она обладает подлинными способностями. В то время мои исследования убедили меня, что таких способностей не существует.

Затем пришло известие, что Эусапия Палладино приезжает в Америку. Американские ученые собирались попытаться проанализировать ее чудеса. Обществу американских магов также не терпелось увидеть, на что она способна.

Однажды утром, возвращаясь из загородной поездки в Нью-Йорк, я прочитал в газетах, что Эусапия была полностью разоблачена. Комиссия из Общества американских фокусников провела спиритический сеанс, в ходе которого был включен свет: пожилая леди была застигнута врасплох как раз во время фокуса с поднятием стола - думаю, она использовала метод, о котором я говорил выше, и газеты посмеивались над замешательством ученых, одураченными ею.

Я широко улыбнулся. То, что я подозревал, подтвердилось. Я был рад, что коллеги-волшебники смогли ее разоблачить. И забыл о ней.

Всего через несколько дней после этого я случайно встретил на Бродвее мистера Хереварда Кэррингтона. Помимо того, что мистер Кэррингтон был человеком, глубоко интересовавшимся всем мистическим, он был импресарио, который привез Эусапию в эту страну. Я не мог удержаться от того, чтобы по-дружески подшутить над ним по поводу фиаско, которое потерпела она во время встречи с фокусниками.

Он серьезно посмотрел на меня.

- Печальный факт, Терстон, - ответил он замогильным голосом, - что Палладино умеет притворяться. Они все так или иначе притворяются. Они знают, что от них ожидают. Настоящие результаты получаются только время от времени. Вот почему они притворяются. Им не следовало бы этого делать, но они это делают. Так вот, я говорю вам, что эта пожилая леди - настоящий медиум!

- Не вам мне об этом говорить! - ответил я, рассмеявшись ему в лицо.

- Я серьезно! - ответил он. - И я могу это доказать!

- Вы не можете мне этого доказать, - пожал плечами я.

Он сказал, что докажет мне это, и в течение следующих двух минут мы договорились о частном сеансе, который должен был состояться в гостиничном номере медиума, и на котором не должен был присутствовать никто, кроме миссис Терстон, Кэррингтона, Эусапии и меня.

Ничего не ожидая после истории с мошенничеством и его разоблачением, несколько дней спустя мы с миссис Терстон отправились в отель. Эусапия заставила нас ждать, и перед ее появлением мы с миссис Терстон воспользовались возможностью полностью осмотреть комнату. Мы пришли, чтобы обнаружить обман. Но все наши поиски не увенчались успехом; мы не нашли ничего даже отдаленно подозрительного.

Особенно внимательно я осмотрел стол, которым она должна была пользоваться. Я тщательно изучил каждый дюйм этого предмета мебели; не припомню, чтобы когда-либо видел более невинный предмет. Вскоре появилась медиум.

Мы опустили занавески и закрыли все малейшие щели. Мы сгруппировались вокруг стола, Палладино была очень бледна, у нее была одышка, и она нервничала. Я счел нужным подробно описать наши позиции, что мадам выслушала без возражений. Я держал ее за правую лодыжку и ступню; миссис Терстон держала ее за левую ногу и ступню; Кэррингтон стоял в другом конце комнаты. Эусапия раскинула руки на столе красного дерева, словно морская звезда.

Внезапно мы почувствовали, как стол дернулся. Он содрогнулся, как от удара какой-то внешней силы. Ножки задрожали и затрещали. Внезапно он оторвался от пола!

Стол поднялся в воздух на один, два, три дюйма, неустойчиво покачиваясь, но, казалось, удерживаемый силой, превосходящей силу тяжести. Дюйм за дюймом он поднимался, затем остановился, казалось, заколебался, а затем с грохотом упал обратно.

- Включите свет! - отчетливо произнесла Эусапия по-итальянски.

Был включен свет, и я увидел, что она была так же мертвенно бледна; ее глаза остекленели; она казалась измученной. Однако всего через мгновение она заявила, что хочет продолжить; энергия разливалась в ее мозгу; она прикоснулась влажными пальцами ко лбу и сказала, что сила есть!

- Пусть свет остается! - спокойно сказала она.

Не верю, что когда-либо прежде в мировой истории волшебник и скептик удостаивались чести лицезреть то, на что я смотрел тогда.

Я видел, как Эусапия Палладино положила руки на стол, который я так внимательно рассматривал; я видел, как она подняла его и заставила парить в воздухе без опоры; и пока он оставался в таком положении, я опустился на колени и пополз вокруг него, тщетно пытаясь найти какое-нибудь естественное объяснение.

Там ничего не было. Ни проводов, ни опор, ни железных башмаков, ничего - кроме какой-то оккультной силы, которую я не мог постичь.

Моя гордость была уязвлена. Я почувствовал, что меня обманули. Я не был готов отказаться от своей веры в рационализм. Я потребовал от странной пожилой леди дополнительных доказательств. Я держала ее за ноги; миссис Терстон держала ее за ноги, но даже тогда стол снова поднялся!

Когда он, наконец, рухнул обратно на пол, я был побежденным скептиком. Признаю, что Палладино убедила меня. В том, что она мне показала, не было ничего фальшивого, однако Кэррингтон, мрачный и невозмутимый, заявил, что для того, кто знаком с Палладино и ее способностями, это совершенно обычное явление.

Подумать только! В каждом другом случае физического медиумизма, свидетелем которого был, я обнаруживал обман, но здесь, при ярком электрическом свете, я столкнулся с проблемой, которую не мог решить.

Во всем этом странном нагромождении преднамеренного мошенничества и тех необъяснимых десяти процентах проявлений, частью которых является спиритический сеанс Палладино, не может не возникнуть один раздражающий вопрос.

Если все это спиритуализм, то почему он маскируется под такого рода шарлатанство? Являются ли нам умершие люди воочию? Если нет, то почему они пытаются общаться с помощью двигающейся мебели и тревожных звуков? Почему бы не предпринять более достойную попытку духовной телеграфии?

Здесь мы автоматически переходим к ментальным феноменам транса и его чудесам.

Вы, наверное, помните, Палладино утверждала, что ее сила исходит от разума. Среди продвинутых исследователей, по-видимому, существует общее мнение, что все формы медиумизма проистекают из некоторых нераскрытых функций мозга. Даже левитация столов и постукивание рассматриваются как умственное упражнение некоторых клеток. Согласно этой теории, каждый человек может быть дремлющим медиумом, нераскрытым экстрасенсом, точно так же, как каждый человек может быть потенциальным спортсменом при надлежащих физических упражнениях, даже если не все могут стать чемпионами.

Те, кто винит духов во всех этих проявлениях, придерживаются теории, что это всего лишь автоматические всплески оккультных сил при попытке общения; что такие вещи естественны, когда мы только начинаем учиться подавать сигналы ушедшим. Со временем мы изучим этот механизм и будем обращаться с ним более разумно. Утверждается, что это уже делается автоматическим письмом и психометрией.

Наблюдать за работой медиума, который пишет автоматически, - удивительное занятие. Иногда они впадают в транс; в других случаях они остаются совершенно нормальными и даже могут вести объективную, обычную беседу во время общения. Часто надпись делается наоборот, так что для ее прочтения необходимо поднести ее к зеркалу. Опять же, все надписи могут быть перепутаны.

Это одна из величайших научных загадок, если не принимать во внимание спиритическую теорию, поскольку благодаря автоматическому письму приходят сообщения удивительной достоверности, которые, как утверждается, отправляются умершими людьми, и в них часто подробно рассказывается о множестве происшествий из жизни умершего человека, или о его семейных делах, чтобы окончательно сбить с толку скептика. Были предложены всевозможные остроумные объяснения. Одна из теорий заключается в том, что медиум получает информацию телеграфным путем из мозга спрашивающего - это не что иное, как чтение мыслей.

Однако в некоторых случаях эта теория не выдерживает критики. Часто, очень часто медиум получает сообщение, которое можно проверить, но которое касается вопросов, неизвестных ни одному живому человеку. Например, завещание может быть скрыто его составителем, а затем он умирает. Никто не знает, где было спрятано завещание. Медиум получает автоматическое письменное сообщение, якобы от духа умершего, в котором сообщается, где можно найти завещание. Когда это место обыскивают, завещание находят.

Ничей мозг не мог быть прочитан, чтобы выяснить это, потому что никто не знал об этом месте, кроме составителя завещания, а он был мертв!

Следует признать, что свидетельства такого рода встречаются слишком редко. Задача научных сообществ - собрать все, что они могут. Такие свидетельства, умноженные, проверенные и ставшие доказательными, будут иметь большое значение для утверждения теории духов.

Работа психометристов в основном строится в том же направлении, хотя метод отличается. Здесь медиум входит в транс, держа в руках какой-либо предмет, ассоциирующийся с умершим человеком. Словесные послания слетают с приоткрытых губ медиума, находящегося в трансе, и некоторые из них действительно поразительны и кажутся необъяснимыми.

Конечно, в одном номере журнала не хватит места, чтобы описать или хотя бы обозначить все этапы этой странной и увлекательной области научных исследований. Я постарался изложить это только в самых общих чертах - чтобы, во-первых, показать публике постоянно присутствующую опасность обмана и мошенничества, а во-вторых, дать понять, что существуют подлинные чудеса, которые указывают ученым путь к все более глубоким исследованиям неизвестного.

- Но, - слышу я вопрос читателя, - что на самом деле думаете по этому поводу вы? Вы нам этого не сказали!

Что ж, я это делаю.

Я не готов сказать, будто верю в то, что эти проявления указывают на вмешательство духов. Я сомневаюсь, что многие члены научных обществ, занимающихся исследованиями, захотят зайти так далеко. Но мы должны помнить, что вызывает сомнение только их происхождение - эти явления были засвидетельствованы и не подлежат сомнению.

Вы помните, что если в темноте погладить кошку по спинке, то посыплются искры? Вы помните, как потрескивают в темноте ваши волосы, когда вы проводите расческой по волнистым локонам?

Много лет назад происходило то же самое - и люди говорили, что это колдовство, что это проделки дьявола!

Теперь мы знаем, что это электричество!

Сегодня мы видим странные вещи - постукивания, поднятие столов, необычные сообщения из неизведанной области. Нам любопытно, мы испытываем легкий трепет, возможно, мы немного напуганы. И мы шепчем, что все это делают призраки!

Возможно!

Но, возможно, опять же, это какая-то гигантская сила, более могущественная, чем электричество, более могущественная, чем радий, которую мы когда-нибудь сможем использовать, чтобы заставить вращаться с бешеной скоростью все колеса мира!

ОТРЕЧЕНИЕ

Ахмед Абдулла

Когда она пришла к нему той ночью, за сорок восемь часов до его отплытия во Францию со своим батальоном, то сделала это по собственной воле.

Потому что он не видел ее; он не писал ей; он даже старался не думать о ней с того мерцающего розово-лавандового полудня в начале июня, два года назад, когда она, в кружевах и цветах апельсинового дерева, шла по проходу церкви Св. Томаса, чтобы стать женой Дэна Кулиджа.

Ее тихое, дрожащее "согласна" прозвучало похоронным звоном бурной юности Роджера Кеньона. Он вырвал ее из своего сердца, выкорчевал из разума; из-за тлеющей подсознательной страсти он отбросил воспоминание о ее бледном, чистом овале лица в область видений, которые должны быть забыты.

Казалось странным, что он мог так поступить, поскольку Роджер всегда был вспыльчивым, мужественным, бесцеремонным человеком, ездившим по жизни так, как ездят на лошади, - отпустив поводья.

У него всегда была упрямая склонность с напряженной, дикой радостью преодолевать препятствия, с которыми он сталкивался, - и которые, как правило, были созданы им самим.

У него была привычка впитывать любые ощущения и эмоции, какие только он мог впитать, - пока он не встретил Джозефину Эрксин в той сонной, унылой деревушке в Новой Англии, где на протяжении одного или двух поколений ее предки пытались навязать миру вымученную, трогательную, показную аристократичность.

Затем, внезапно, как сладкая, быстрая вспышка, любовь пришла к нему в карих с золотыми крапинками глазах Джозефины и ее алых губах.

Он сказал ей об этом просто, когда они прогуливались по розовому саду, но она покачала головой.

- Нет, Роджер, - ответила она.

- Что - нет?

- Я не люблю тебя.

Она сказала ему, что собирается стать женой Дэна Кулиджа, его приятеля по колледжу, - добродушного лысого биржевого маклера с брюшком, у которого есть паровая яхта и гараж, полный импортных автомобилей с низкой посадкой, дом из красного цвета кирпича и белого дерева на консервативной стороне Одиннадцатой улицы, в нескольких шагах от Пятой авеню; поместье в округе Уэстчестер, между пригородом и деревней; четверо слуг, включая дворецкого-француза, а не англичанина; и мать, которая одевалась в черное бомбазиновое платье со стеклярусом.

- Да, - сказала она слабым, срывающимся голосом, - я собираюсь выйти замуж за Дэна.

- Потому что ты любишь его - и потому что ты не любишь меня?

- Да, Роджер!

Он рассмеялся - надтреснутым, пронзительным смехом, от которого его смуглое красивое лицо превратилось в саркастическую маску.

- Ты лжешь, моя дорогая, - грубо ответил он, а когда она ахнула и покраснела, продолжил: - Ты лжешь, и сама знаешь, что лжешь! Ты любишь... меня! Я чувствую это сердцем, душой, каждой клеточкой своего существа. Я чувствую это наяву и во сне. Твоя любовь - моя, полностью моя. Ты не любишь Дэна!

- Но...

- Я скажу тебе, почему ты собираешься выйти за него замуж. Это потому, что у него есть деньги, а у меня нет никаких финансовых перспектив, кроме пары тетушек из высшего общества, крепких и жилистых, которые решили пережить меня, что бы ни случилось.

- Я должна думать о маме и девочках, - пробормотала она сквозь пелену горячих слез, - и о Фреде... он должен поступить в Гарвард...

- Разумеется! У тебя есть твоя мать, и девочки, и Фред, и остальные члены твоей семьи, и все они будут жить за счет щедрот Дэна и за счет той жертвы, которую ты приносишь собой, не говоря уже обо мне!

Затем, после паузы, взяв ее за худенькие плечи, он продолжил:

- Я мог бы заняться с тобой любовью прямо сейчас, моя дорогая. Я мог бы сжать тебя в объятиях, а потом ты вышла бы замуж за Дэна и каким-нибудь образом нашла бы компромисс между своим врожденным, атавистическим пуританством Мэйфлауэр и непоколебимым греческим язычеством, от которого у тебя так краснеют губы. Но, - она покачнулась и задрожала, - я этого не сделаю! Я собираюсь поиграть в эту игру!

Она ничего не ответила. Он рассмеялся и заговорил снова.

- Черт возьми! Ты способна забыть обо всех приличиях, всех прекрасных чувствах, о десяти заповедях, когда играешь в эту игру!

Поэтому, после того как был шафером Дэна, он уехал на свою маленькую плантацию в Южной Каролине. Два года он не видел ее, не писал ей, даже старался не думать о ней...

И вот теперь она стояла на пороге его комнаты в скромной маленькой гостинице, где он остановился, а рядом с ней ухмылялся пухлый парень в рубашке с пуговицами; его рука была набита деньгами, и он подмигивал, как бы говоря:

- Все в порядке, босс. Я буду помалкивать!

Затем мальчик закрыл дверь, и засов защелкнулся в замке с негромким стальным, издевательским щелчком.

Она была одета в белое с головы до ног, только губы у нее были красные, и в руке она держала дижонскую розу на длинном стебле.

Она говорила будничным тоном, словно продолжая разговор, который был прерван всего на секунду появлением слуги или свистком почтальона:

- Разве ты не видишь, Роджер? Я пришла. Я должна была попрощаться с тобой, прежде чем ты отправишься во Францию!

Он не двинулся с места, стоя между двумя окнами, и лунный свет падал на его плечи, освещая тусклый, скучный гостиничный номер.

В его тоне слышалось удивление и острый, безапелляционный вызов.

- Как ты узнала, что я должен отплыть? Приказы засекречены. Я здесь с особой миссией - причем инкогнито. Джозефина, кто тебе сказал, что я здесь?

Она улыбнулась.

- Конечно, я знала, дорогой. Как я могла не знать?

Внезапно, как ни странно, объяснение - какое бы оно ни было - показалось ему ясным, удовлетворительным и разумным, и он пересек комнату и склонился над ее рукой. Он взял розу из ее тонких белых пальцев и вдохнул ее тяжелый, медовый аромат.

- Она выросла в твоем саду! - услышал он свой собственный голос, похожий на странное бормотание. - Она из твоего сада в маленькой деревушке в Новой Англии!

- Да, Роджер!

- Ее прислала тебе твоя мама?

- Нет, я срезала ее сама. Она свежая, не так ли, Роджер, дорогой?

- Да.

Он вспомнил сад, где они гуляли два года назад и где он признался ей в своей любви.

Это было единственное яркое пятно, единственный признак радости жизни во всем унылом Массачусетсе, этот старый сад, за которым семья Эрксин ревниво ухаживала на протяжении многих поколений. Это была масса роз, лиан и кустарников, которые карабкались, росли и переплетались в своей собственной манере, украшая старые камни сердцевинами из темных рубинов и аметистов, создавая арки из сияющих розовых и чайно-желтых оттенков на фоне неба.

Но ему всегда больше всего нравились алые розы "Слава Дижона".

Они были похожи на ее губы.

Он поднял глаза.

- А как же Дэн? - спросил он.

- О, Дэнни... - улыбнулась она.

- Он мой друг и твой муж. Если бы он знал...

- Дэнни не будет возражать, дорогой, - сказала она.

В ее словах звучала убежденность. Каким-то образом он знал, что Дэн не будет возражать.

Он сел на жесткую кушетку лицом к окнам, усадил ее рядом с собой и обнял за плечи.

Ее рука, искавшая и нашедшая его руку, была очень твердой и очень прохладной.

Он не произнес ни слова, и она тоже. Повернув голову набок, он посмотрел на нее.

Она была в тени от плеча и ниже. Только ее лицо было четко очерчено в лунном свете. Алые губы, казалось, плыли к нему вдоль косых сверкающих лучей. Он наклонился.

В его душе, в его разуме, в его сердце, в его теле был голод.

- Я собираюсь сыграть в эту игру!

Эти слова донеслись откуда-то издалека, через горький мост лет, с резким, диссонирующим потрясением забытого упрека.

- Милая, дорогая! - прошептал он.

Она не сопротивлялась. Она не отстранилась и не произнесла ни слова.

Но как раз в тот момент, когда его губы были готовы коснуться ее губ, в комнату, словно крылатое создание, прокралось чье-то огромное, невидимое и очень печальное присутствие.

Это произошло беззвучно, но он почувствовал резкое движение воздуха. Казалось, что сквозь него пробились крылья огромной птицы; левое покоилось на дальнем подоконнике, а правое - на стуле у кровати, на который он бросил свой мундир цвета хаки и военную фуражку.

Вместе с этим пришло чувство невыразимого покоя и сладости, странным образом приправленное сильной болью. Когда он откинулся назад, так и не коснувшись ее губ, боль таинственным образом исчезла.

Это стало осознанием, а не видением цвета - чистого, темно-алого со слабым золотистым свечением в центре. Затем оно начало приобретать определенную форму гигантской розы "Слава Дижона", которая на его глазах медленно уменьшилась до своих естественных размеров, пока не замерла, бархатистая, благоухающая, там, где он уронил розу среди книг на своем столе.

Он потянулся, чтобы поднять ее.

Когда он снова обернулся, то увидел, что она встала с дивана и стоит на пороге открытой двери - белое пятно.

Она исчезла прежде, чем он успел броситься к ней. Когда он попытался переступить порог, чтобы побежать, то снова ощутил крылья, и это чувство принесло с собой невыразимую сладость и покой...

Капитан Дональдсон из полка Роджера разбудил его рано утром.

- Поторопись, старина! - сказал он. - Транспорт отплывает сегодня днем.

Роджер Кеньон выбрался из постели и подошел к письменному столу, на который накануне вечером уронил розу.

- Что ты ищешь? - спросил его друг. - Сигарету? Вот! Возьми мою.

- Нет, нет. Я думал, что вчера вечером оставил здесь розу - алую розу "Слава Дижона", но...

- Славное приключение, да? - рассмеялся Дональдсон. - Слушай, ты, должно быть, был пьян! Это не роза, а белая лилия!

Он поднял благоухающий цветок.

- Кстати, - спросил Дональдсон позже, сидя напротив своего друга за чашкой кофе, тостами и яйцами, - ты слышал, что прошлой ночью умерла жена Дэнни Кулиджа?

- Да, - ответил Роджер Кеньон.

КЛЮЧ К РАЗГАДКЕ ЧЕРНОГО ДРАКОНА

Клинтон Толливер

"Рошамбо", преодолевая пенистые волны под ясным зимним небом, быстро приближался к американскому побережью.

За час до этого я закончил упаковывать свои вещи и, подобно многим другим, стоя у ограждения, напряженно вглядывался в приближающийся пейзаж. Потому что мне отчаянно хотелось вернуться в свой родной Нью-Йорк, в котором я отсутствовал шесть долгих месяцев. Дело было не столько в том, что я просто хотел еще раз поприветствовать своих близких, сколько в том, что я чувствовал необходимость убедиться, - никто из них не попал в беду.

Я не мог избавиться от беспокойства, не дававшего мне покоя с тех пор, как я проснулся тем утром. Казалось, какое-то шестое чувство предупреждало меня, что я вот-вот узнаю о каком-то серьезном событии, возможно, о трагедии. Перед смертью моей матери у меня было похожее предчувствие.

Возглас одного из пассажиров: "Вон он!" - наконец оторвал меня от моих неприятных мыслей. Посмотрев туда, куда он указывал, я тоже заметил слабое пятно, обозначавшее берег. В следующее мгновение я услышал, как меня окликнули по имени, и, обернувшись, увидел посыльного в форме из радиорубки.

С тяжелым предчувствием я взял протянутый конверт и дрожащими руками вскрыл его. Я прочитал:

Зайдите ко мне, как только окажетесь на берегу. В пятницу пропала Миллисент. Полиция ничего не выяснила. Я знаю, что вы можете помочь.

Джулия Кортни.

Это послание объяснило все мои интуитивные опасения. Я снова и снова перечитывал эти слова, не замечая ничего, кроме их отвратительного смысла. Для милой Миллисент Кортни значила больше, чем весь остальной мир. И она "исчезла". Никогда раньше я не осознавал бесчисленных и пугающих возможностей этого единственного слова!

Наконец мне удалось взять себя в руки, я прошел в свою каюту и обессиленно опустился в кресло. Теперь, когда на палубах не было суматохи, я мог думать более спокойно. Согласно телеграмме ее матери, Миллисент пропала в пятницу, почти четыре дня назад. Полиции не удалось найти никаких ее следов. И все же, - я посмотрел еще раз, чтобы убедиться, - миссис Кортни прислала телеграмму: "Я знаю, что вы можете помочь". Почему она была так уверена?

Это направило мои мысли в новое русло, и с внезапностью, заставившей мой пульс учащенно биться, у меня возникло подозрение, где именно может скрываться настоящий ответ на эту ужасную загадку. В течение нескольких лет Миллисент была добровольным социальным работником среди жителей Чайнатауна в Нью-Йорке. Могло ли случиться так, что она попала в руки одного из желтолицых преступников этого квартала, как Элси Сигел, Маргарет Феллоуз и другие? Боже! Эта мысль привела меня в неистовство от страха.

Так вот почему миссис Кортни верила, что я смогу добиться успеха там, где потерпела неудачу полиция. Потому что, вероятно, ни один белый человек не был так хорошо знаком с желтым кварталом Нью-Йорка и его обитателями, как я. Хотя я родился в этом огромном городе, маленьким мальчиком меня отвезли в Китай, и там я рос до ранней зрелости, учась говорить на чистом китайском, а также на некоторых диалектах.

После смерти моих родителей я вернулся в Нью-Йорк со своей младшей сестрой Мэри. И, благодаря моему знакомству с китайскими обычаями и языком, я вскоре получил должность представителя нескольких благотворительных организаций в этом квартале. Вскоре я завоевал доверие этих людей и часто выступал в качестве посредника между враждующими кланами. Именно там я встретил Миллисент, которая после смерти своего отца-банкира попыталась забыть о своем горе, занявшись благотворительной деятельностью в Чайнатауне. В конце концов ее усердие привело к тому, что она организовала у себя дома занятия в воскресной школе, которые посещали многие наиболее интеллигентные молодые люди из этого квартала.

Я влюбился в нее почти с первой нашей встречи и вскоре попытался убедить ее оставить свою работу среди китайцев. Зная их так, как знал я, я понимал, что их квартал - неподходящее место для белой женщины, особенно такой молодой и красивой, как Миллисент. Миссис Кортни присоединилась к моим мольбам, но ее дочь только смеялась над нашими доводами и настаивала на том, что считала своим долгом. И теперь...

Терзаемый ужасными подозрениями, я снова выбежал на палубу. Как только газетчики с налогового катера поднялись на борт, я разыскал одного знакомого и спросил его, что известно о деле Кортни.

- Насколько нам и полиции удалось выяснить, в последний раз девушку видели ближе к вечеру того дня, когда она исчезла. Это произошло в книжном магазине на Пятой авеню, где она заказала новую работу по философии Конфуция, которую отправили ей домой. После этого она просто исчезла.

- Больницы, морги, все учреждения, куда могут быть доставлены раненые или погибшие, были обысканы. В Чайнатауне, где девушка проводила много времени, естественно, прошло расследование, но другие белые социальные работники, а также местные жители, заслуживающие доверия, настаивали на том, что мисс Кортни не видели там с утра пятницы. В тех местах, которые она привыкла посещать в своей благотворительной деятельности, не было обнаружено никаких улик. Ее мать говорит, что девушка редко носила украшения и не имела при себе много денег, поэтому ограбление не могло быть мотивом. Кроме того, хотя Кортни богаты, никто не требовал выкупа, и не было обнаружено ничего, что указывало бы на какую-либо любовную связь. Честно говоря, это исчезновение сегодня по-прежнему остается загадкой.

Эта информация, какой бы расплывчатой ни была, никак не опровергла мои подозрения о том, что Миллисент стала жертвой китайских похитителей.

Пройдя таможню, я поспешил в дом Кортни, где мать моей любимой, бледная и расстроенная, приняла меня в своих личных апартаментах.

Стараясь щадить ее чувства, я рассказал ей о том, что узнал от репортера.

- Миссис Кортни, - заключил я, - судя по формулировке вашего сообщения, уверен, у вас сложилось определенное представление...

- Я еще вернусь к этому, - сказала она, - но сначала я должна откровенно поговорить с вами о другом деле. Могу с уверенностью заявить, что в предположении о том, будто Миллисент сбежала, нет ничего предосудительного. Она была влюблена в вас. Я наблюдал за вами и уверена, что она вам нравилась. Честно говоря, хотя у меня нет ничего определенного, на чем можно было бы основывать мои подозрения, полагаю, Миллисент была похищена одним или несколькими китайцами, с которыми она часто встречалась; возможно, кем-то из ее студентов! О, Клинтон...

В этот момент она разразилась рыданиями. Я утешал ее, как мог, и умолял рассказать мне все, что она знала.

Она призналась, что не может назвать ни одного из учеников Миллисент, который когда-либо делал что-либо, указывавшее бы на то, что он смотрел на девушку иначе, чем с уважением ученика к своему учителю. На самом деле, когда в субботу начались обыски в Чайнатауне, ученики воскресной школы пришли к ней всем скопом и заявили, что добровольно помогают властям.

- Но вы, - сказала она наконец, - кто знает этот квартал вдоль и поперек и знаком с большинством местных жителей, можете узнать то, чего никогда не узнает полиция. Поезжайте туда - посмотрите, что вы сможете выяснить, пока не стало слишком поздно. Вы - моя последняя надежда. Если вы потерпите неудачу, я знаю, что никогда больше не увижу свою дочь живой.

- Вы можете положиться на меня, - ответил я, беря ее за руки, - поскольку я верю в то же, что и вы. Я начну свои поиски сегодня и не прекращу их, пока не узнаю что-то определенное.

Оставив миссис Кортни, я сразу же отправился в офис инспектора полиции Ферриса, способного чиновника, отвечавшего за район, в который входил Чайнатаун. Но не получил от него никакой информации. Его лучшие люди прочесали квартал - тщетно.

- Конечно, возможно, - добавил он, - что девушка спрятана там, но в этом случае только ее похитители знают, где она находится. В окрестностях квартала есть сотни тайных убежищ и местечек, где женщину, которую держат под действием наркотиков, чтобы она не подняла тревогу, могут скрывать неделями, и мы ничего не узнаем. Однако я уверен, что мисс Кортни не в руках китайцев. Она была слишком хорошо известна и любима для этого. Вы можете провести собственное расследование. И если что-нибудь узнаете, я немедленно помогу вам. Когда правда станет известна, вы поймете, что я прав.

В квартале от станции я остановился, чтобы обдумать слова Ферриса. И впервые с тех пор, как сошел на берег, начал сомневаться в своих подозрениях. Вывод Ферриса был не из тех, от которых легко отмахнуться, учитывая его многолетний опыт общения с жителями Востока. Тем не менее, всем остальным теориям, касающимся исчезновения Миллисент, не хватало весомой поддержки. Итак, независимо от того, прав я или нет, я должен следовать своей первоначальной версии.

Определившись с курсом, я отправился домой, чтобы поприветствовать сестру и объяснить свою миссию. Единственной мерой предосторожности, которую я предпринял, прежде чем снова отправиться в квартал, было положить в карман заряженный револьвер.

Однако еще до того, как мое приключение достигло своей кульминации, я столкнулся с несколькими случаями, когда оружие оказалось бесполезным, - сводящими с ума, странными противоборствами, которые могут показаться совершенно невероятными всем, - за исключением тех, кто видел подобное - и знает.

Приблизившись к кварталу, я вспомнил об одном из его жителей, о котором мне следовало подумать раньше: Ленг Нам. Этот китаец, живший в одноэтажной лачуге в задней части многоквартирных домов, выходивших окнами на "Кровавый угол", был очень старым, мудрым и справедливым. Среди его близких друзей было много белых, включая Миллисент и меня. К ней он был особенно привязан, поскольку она ухаживала за ним во время тяжелой болезни. Ни один мужчина в квартале не знал лучше, что в нем происходит. Если бы ее прятали там, он знал бы об этом и помог бы мне. Я решил навестить его поздно вечером, когда за мной вряд ли будут наблюдать.

Однако в ожидании этого времени я отнюдь не бездействовал. Несмотря на начавшийся мелкий снежок, я продолжал двигаться и беседовал с сотнями своих китайских друзей в их магазинах, домах и на улице. Все они, оказав мне теплый прием, говорили об исчезновении Миллисент и громко заявляли, что полиция ошиблась, решив, будто ее прячут в квартале. Я едва ли ожидал чего-то другого и был рад, что о моем возвращении стало известно всем. Я надеялся, что позже какой-нибудь особенно дружелюбный местный житель расскажет мне наедине что-нибудь ценное.

Вскоре я покинул Чайнатаун в конце Мотт-стрит. Затем, выждав время, проскользнул обратно в узкие переулки в верхней части города и направился к дому Ленг Нама, держась в тени, чтобы меня не заметили. Но за мной все равно следили. Когда я направился по темному проходу в заднюю часть здания, то услышал позади себя хруст, и в следующее мгновение чья-то рука схватила меня за плечо.

- Это Винг Тао, - произнес голос, который я узнал. - Позвольте мне отвести вас туда, где нас никто не сможет подслушать.

Я без колебаний последовал за ним, потому что Тао, молодой человек, который до приезда в Америку получил образование в Англии, был учеником воскресной школы моей возлюбленной и хорошо мне знаком.

Он увлек меня под навес.

- К чему вся эта секретность, Тао? - прошептал я. - Я ведь уже говорил с тобой сегодня вечером.

- Да, но другие слышали нас. Я подумал, что ты попытаешься повидать Ленг Нама, нашего старого друга, поэтому последовал за тобой. Ты никогда больше его не увидишь и не должен ходить к нему домой.

- Что ты имеешь в виду?

- Нам мертв, - сказал он. - Успокойся, - добавил он, когда я схватил его за руку. - Я должен говорить, и быстро, поскольку могу поплатиться жизнью, если станет известно, что я вел с вами тайный разговор. Три месяца назад Нама подозревали в том, что он сообщил полиции, где продается опиум. Его нашли мертвым в переулке с пулей в голове.

- Но почему я не могу пойти к его дому? - спросил я.

- Позволь мне рассказать тебе. По какой-то причине, о которой мы можем только догадываться, его дух не отправился к своим отцам, а все еще живет в его маленьком домике. Многие из моих соотечественников видели его. Его родственники не осмелились войти в это место, и даже тебе может быть причинен вред, если ты пойдешь туда. Это вопрос, который нам, китайцам, запрещено обсуждать, иначе ты бы услышал об этом раньше вечером. Ты не должен предавать мое доверие, - я сжал его руку, но ничего не сказал. Говорил ли он мне правду, или у местных жителей были какие-то причины не пускать меня туда? Мои мысли мгновенно вернулись к цели моего пребывания там.

- Ты сказал, что расскажешь мне кое-что о мисс Кортни, - напомнил я.

- Я могу рассказать тебе столько, сколько рассказал бы Нам, будь он жив. Мы, ее ученики, и другие, кто любил ее, усердно искали и много слушали. Клянусь честью, я уверен, в ее исчезновении не виноват ни один китаец. Но мы продолжим поиски. Я не осмелюсь встретиться с тобой снова тайно, чтобы торговцы опиумом не заподозрили меня, но я немедленно свяжусь с тобой, если мы что-нибудь узнаем. А теперь - спокойной ночи. - Он пожал мне руку и исчез в темноте, прежде чем я успел поблагодарить его.

Я выскользнул из верхнего квартала, не встретив никого из знакомых. Хотя известие об убийстве моего старого друга глубоко потрясло меня, я постарался выбросить из головы мысли о трагедии. Заявление Тао о том, что он был практически уверен, Миллисент в Чайнатауне нет, на тот момент показалось мне чрезвычайно важным. Сопоставив это с утверждением Ферриса, я вернулся домой почти убежденный, что иду по ложному следу.

Однако на следующее утро я решил продолжить свои поиски в квартале. По счастливой случайности я мог узнать что-нибудь, что подтвердило бы мои первоначальные подозрения. Но день прошел без каких-либо изменений, которые могли бы мне помочь.

Всю последующую неделю я бродил по слякоти Чайнатауна, расспрашивая, подслушивая, подглядывая, пытаясь с помощью взяток получить информацию от местных бродяг. И все это время, почти обезумев от беспокойства, я редко ел, мало спал и не заботился о том, чтобы должным образом защитить себя. В результате я приобрел мучительный кашель, у меня поднялась температура и болел каждый мускул.

Было около полуночи седьмого дня моих страданий, когда я понял, что мои силы на исходе. Погода внезапно стала не по сезону теплой, и за легким дождем последовал туман, с каждой минутой становившийся все гуще. Совершенно измученный, я забрел в маленький ночной ресторанчик Тома Йена. Владелец, которого я хорошо знал, усадил меня на стул возле газовой плиты, где я сразу же заснул.

Только через час я проснулся от того, что услышал назвавший меня по имени женский голос.

- Вы чувствуете себя лучше, мистер Толливер?

Обернувшись, я узнал Джулию, некогда красивую и утонченную женщину, совершенно опустившуюся из-за пьянства и наркотиков. Я кивнул.

- Вам следует позволить Тому приютить вас на ночь, а завтра отправиться домой, - сказала она. - И послушайте моего совета: впредь держитесь подальше от Чайнатауна, кроме как днем. Вы... о! Оглянитесь...

Я резко повернулся к двери - и увидел зрелище, от которого у меня кровь застыла в венах. Китаец с лицом, похожим на маску невыразимого зла, и глазами-бусинками, злобно устремленными на меня, украдкой смотрел сквозь мутное стекло.

Джулия едва сдержала крик.

- Вы видите? - воскликнула она. - За вами следят!

Но пока мы смотрели, ужасное существо скользнуло в сторону и растворилось в тумане.

- Ради бога, Джули, что это значит? - воскликнул я. - Эта слежка как-то связана с мисс Кортни?

- Я не знаю. Но если вы думаете, что ее прячут в Китайском квартале, вы ошибаетесь. Китайцы могут не понять вашей цели; они могут подумать, что вы шпионите для полиции относительно опиума и азартных игр, и убрать вас. Я сильно рискую, предупреждая вас, и больше не буду с вами разговаривать. Воспользуйтесь моим советом и останьтесь здесь на ночь. До свидания.

В следующую минуту она ушла.

Но я отказался прислушаться и к ее предостережениям, н к мольбам Тома Йена. Заявление Джулии возродило мои подозрения, что Миллисент скрывается где-то поблизости. Итак, застегнув пальто до горла, я буквально выбежал под пелену тумана, надеясь избавиться от того, кто следовал за мной по пятам. Однако не успел я уйти далеко, как мне пришлось остановиться, поскольку, казалось, я попал в такой густой туман, что не мог разглядеть ни единого огонька, а сами здания исчезли с лица земли. Пока я стоял, сбитый с толку, мой рассудок твердил, что, хотя туман был очень густым, именно из-за лихорадки у меня ослабло зрение, и я не мог видеть ясно.

При этой мысли мои страхи покинули меня. Я знал, все, что мне нужно сделать, - это идти прямо, и я упрусь в стену. Затем, пробираясь на ощупь вдоль зданий, я достигну Чатем-сквер. С револьвером в правой руке и вытянутой левой я двинулся вперед. Один, два, три - пятьдесят шагов. Но я ничего не встретил!

Резко развернувшись, я пошел в обратном направлении. Но результат был тот же. Я окончательно запутался; вероятно, я ходил по кругу. Я начал задаваться вопросом, сколько еще смогу так ходить, когда до моих ушей донесся звук, похожий на шаркающие шаги. Я позвал на помощь, но никто не откликнулся, и звуки стихли вдали. Я должен был бороться в одиночку...

Собрав все оставшиеся силы, я снова двинулся вперед, спотыкаясь, пошатываясь, но так ничего и не добившись. Наконец я остановился, готовый отказаться от борьбы. В следующее мгновение я почувствовал легкое прикосновение к своему плечу. По моему разгоряченному телу пробежал холодок. Я обернулся - и вскрикнул от ужаса!

Туман вокруг меня светился, а у моего локтя, странно поблескивая пергаментной кожей, стоял Ленг Нам, мой старый друг и советчик. Но этого не могло быть! Он предстал перед Семью Верховными судьями месяцами ранее. Должно быть, мой воспаленный мозг играет со мной злую шутку. Я протер глаза, но Ленг Нам остался на месте.

Затем я вспомнил историю о его призраке, которую слышал, но в которой усомнился. Я попытался заговорить, но мой язык, казалось, застрял у меня в горле. В следующее мгновение холодные, безжалостные пальцы Нама крепко сжали мое запястье, и меня потащили вперед; я был слишком ошеломлен, чтобы замечать, куда иду.

Какое-то время, показавшееся мне бесконечным, я, спотыкаясь, следовал за своим неземным проводником. Наконец он остановился, грубо встряхнул меня, затем указал пальцем. Посмотрев в указанном направлении, я увидел прямо перед нами черного дракона - знакомый китайский символ. Какое-то время он оставался неподвижным, его очертания были четкими. Затем начал тускнеть и, наконец, растворилось в тумане.

В замешательстве я повернулся к Наму за объяснениями. Но он тоже исчез. Жуткое сияние пропало, сырое, непроницаемое облако окутало меня. Это было последнее, что я помнил.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу в постели в своей комнате. Открыв глаза, я увидел свою сестру, радостно вскрикнувшую и севшую рядом со мной.

- Ты был без сознания почти сорок восемь часов, Клинт. А когда не спал под действием опиатов, ты был не в себе и болтал о Чайнатауне, драконах, привидениях и... вещах, которые я не могу вспомнить.

При этих ее словах на меня нахлынули воспоминания об ужасной ночи в тумане, и я вздрогнул.

- Мэри, - слабо выдавил я, - как я сюда попал?

- Детектив нашел тебя блуждающим в тумане по Чатем-сквер, и отвез домой на такси. Тебе повезло, что ты не пострадал, потому что это был один из самых сильных туманов в истории города. А теперь постарайся снова заснуть.

Она поцеловала меня, опустила шторы и вышла из комнаты.

Но я не мог заснуть. Все события моей последней ночи в квартале всплыли в моей памяти с пугающей отчетливостью. Я удивился, что вспомнил их, учитывая степень своей болезни. Моя встреча с призраком Ленг Нама была самым невыносимым воспоминанием из всех. Действительно ли я видел дух своего старого друга? Винг Тао сказал, что по какой-то причине тень Ленг Нама не отправилась к своему отцу - по какой причине?

Я резко выпрямился, когда меня осенила внезапная мысль. Возможно... возможно, Ленг Нам задержался, чтобы помочь мне...

Но нет, эмоции брали надо мной верх. Я устало откинулась на подушки. Кроме того, я рассудил, что, если бы его дух пытался дать мне какой-то ключ к тому, где скрывается Миллисент, он бы указал на что-то другое, а не на дракона. Потому что в Чайнатауне, где этот символ был изображен на сотнях флагов, транспарантов, фонарей и витрин магазинов, было бесполезно пытаться найти одного конкретного дракона.

И все же, если моей возлюбленной не было в Чайнатауне, почему за мной следили? У меня не было врагов в этом квартале. Возможно, объяснение Джулии этого обстоятельства и ее заверения в том, что Миллисент не прятали в этом районе, были правильными. Слишком усталый, чтобы думать дальше, я провалился в беспокойный сон, в котором мне приснилось, будто Миллисент нашли мертвой в каком-то месте, которого я никогда не видел.

Я проснулся, дрожа. Не могу сказать, каким бы путем я пошел после этого, если бы был предоставлен самому себе. Но судьба решила этот вопрос за меня.

Прошло два дня, за которые я быстро поправился, несмотря на то, что не мог избавиться от беспокойства. О Миллисент по-прежнему не было никаких известий. На третий день Мэри решила почистить пальто, в котором я бродил в тумане. Но не успела она выйти из комнаты, как вернулась и бросила перчатку на мою кровать со словами: "Я нашла это в одном из карманов - полагаю, память о Миллисент". Я кивнул, но внезапно меня охватила смертельная слабость. Я был слишком ошеломлен, чтобы говорить. Потому что перчатка, которую я сжимал дрожащими пальцами, несомненно, была одной из тех, которые я прислал своей возлюбленной из Парижа. И это были те самые перчатки, которые были на ней в день исчезновения!

Я мог придумать только одно объяснение тому, что она оказалась у меня в кармане. Но не смел в это поверить. Поэтому я притворился, будто заснул, пока моя сестра не ушла. Затем я сел, чтобы обдумать ситуацию. Одно я знал наверняка: эта перчатка не могла быть положена в мой карман человеческой рукой! Тогда это, должно быть, дело рук призрака Ленг Нама. Его жуткий призрак не был плодом моего воображения, не был миражом в тумане. Он явился ко мне в образе духа, привел меня к месту, где прятали Миллисент, - отмеченное каким-то драконом, - и положил ее перчатку мне в карман, чтобы я поверил в то, что видел.

Нельзя было терять ни минуты. Я должен возобновить поиски - и как можно скорее.

Однако прошло еще два дня, прежде чем я почувствовал себя достаточно сильным, чтобы продолжить поиски. Тем временем я ломал голову, пытаясь составить какой-нибудь план действий. Моим единственным утешением было то, что я знал Чайнатаун как свои пять пальцев. В остальном я должен был положиться на случай. Я просто прогуливался по кварталу допоздна каждый вечер, готовый ко всему.

Я намеренно не стал никого уведомлять, когда снова был готов покинуть свой дом, полагая, что смогу добиться большего, работая в одиночку. Более того, чтобы меня не узнали и не задержали, я выжидал далеко за полночь, а затем частично маскировался, низко надвигая шляпу и обматывая вокруг подбородка шарф.

В ту ночь у меня не было четкого плана, но что-то, казалось, вело меня к старому дому Нама. Дважды я оказывался на пороге из мокрого дерева, ожидая - сам не зная чего. Но после долгого ожидания, не увидев ничего необычного, я снова начал свои блуждания по улицам.

Было около четырех утра, когда практически все огни были погашены, и квартал казался пустынным. Возможно, виной тому было мое ослабленное состояние или нервозность, но каким-то образом эти узкие переулки и грязные лачуги никогда еще не казались мне такими мрачными, населенными призраками и пугающими, как в ту ночь.

Я брел, сгорбившись, в тени одного из узких переулков, когда мне показалось, будто я услышал, как меня окликнули по имени. Я остановился, но не обернулся. За мной снова следили - и кто-то узнал меня, несмотря на маскировку! Моя рука сжала в кармане револьвер. Снова было произнесено мое имя, и я быстро развернулся лицом к своему преследователю...

Сдавленный крик застрял у меня в горле. Мой револьвер с глухим стуком упал в слякоть. Это был призрак Ленг Нама!

Его сморщенная фигура была залита зеленоватым светом, делавшим видимыми предметы вокруг него, и я увидел, что он стоит у подножия лестницы, ведущей в подвал старого склада. Не дав мне времени заговорить, он указал на дверь позади себя. Она была заперта на тяжелый висячий замок. Я чуть не вскрикнул. Потому что в верхней части двери висел огромный дверной молоток в виде дракона. В следующее мгновение призрак исчез.

Но я достиг конца своих поисков. Где-то на этом старом складе держали в плену мою возлюбленную. Но как проникнуть за его неприступные стены - вот в чем заключался вопрос. Пытаться сделать это в одиночку означало обречь себя на почти верную смерть.

Моя единственная надежда была на инспектора Ферриса и его людей. И все же, если бы я рассказал им правду, они сочли бы меня сумасшедшим. Вскоре, однако, я придумал план, как провести обыск в здании. Я сообщу Феррису, что один китаец, которому я абсолютно доверял, рассказал мне, где скрывают Миллисент. Он не мог отказаться от своего обещания помочь мне.

К счастью, Феррис оказался на ночном дежурстве в участке. Он поверил моей истории и вызвался действовать немедленно, хотя предполагал, что склад пуст после налета его людей на расположенный там игорный клуб. После того, как объяснил ситуацию людям в штатском, находившимся в участке, он сказал: "Вы знаете, мы не можем ворваться внутрь. Это обратило бы толпу в бегство и дало бы людям, находящимся внутри, шанс ускользнуть через какой-нибудь подземный ход. Кто-нибудь из вас знает, как мы можем проникнуть внутрь без шума?"

Вперед выступил опытный детектив О'Брайен.

- Внизу, под крыльцом, - сказал он, - есть окно со стальной решеткой. С улицы его не видно. Некоторое время назад я осматривал это место, чтобы убедиться, замок никто не взломал, и заметил, что деревянная обшивка вокруг решетки сильно прогнила. Если нам удастся незаметно достать ее, то некоторые из нас смогут проскользнуть внутрь через окно, в то время как другие отправятся на задний двор, а третьи - на крышу через соседние многоквартирные дома.

- Отлично! - одобрил его план Феррис. - Половина из вас пойдет внутрь и возьмет с собой мистера Толливера. Если заметите кого-нибудь, задержите. Я возьму остальных парней и окружу это место. Пошли, нам придется поторопиться, уже светает!

Крадучись, по одному, мы проскользнули в квартал и бесшумно спустились по ступенькам в подвал. О'Брайен, пришедший первым, снял решетку к тому времени, как прибыл последний человек, и вскоре мы уже были в здании.

Освещая себе путь фонариками, мы пробирались по замусоренному полу подвала. В дальнем конце мы наткнулись на дверь. С некоторым удивлением я заметил, что она удерживается стальной перекладиной, вставленной в гнезда с нашей стороны.

- Удачно, - прошептал О'Брайен. - Кто бы там ни находился, он спустился с верхнего этажа и, вероятно, решил, что эта дверь замурована снаружи, как и большинство из них после налета. Но мы этого не сделали!

Под его руками засов поднялся, практически не издав ни звука. С дверью дело обстояло иначе. Несмотря на все наши усилия, она заскрипела на своих ржавых петлях, и, когда мы широко распахнули ее, я поднял фонарь, осветив длинный проход. В тот же миг дверь на другом конце резко распахнулась, и в лучах света, падавшего из комнаты позади, появился китаец с револьверами в обеих руках.

Это был не кто иной, как Винг Тао!

От изумления я уронил фонарь и, когда невольно наклонился, в коридоре прогремели два выстрела; одна пуля, пролетев мимо, чуть не задела мою щеку.

Пистолет О'Брайена выдал серию ответных выстрелов. Снаружи раздался крик боли; О'Брайен бесстрашно бросился в другую комнату, а за ним и все остальные. Мы ворвались внутрь как раз вовремя, чтобы увидеть, как Тао, у которого по щеке текла кровь, соскальзывает через люк в подземный ход.

Мы с О'Брайеном бросились за ним. Но нам не удалось взять его живым. Как только мы спустились по ступенькам, Тао всадил пулю себе в голову.

- Этот пес притворялся, будто помогает мне, и я ему доверял, - сказал я, переворачивая его ногой.

- Вам следовало бы знать лучше, - ответил О'Брайен. - Он один из тех, кто по видимости во всем соблюдает закон, а они, как правило, самые жуликоватые. Он держал здесь игорное заведение.

Дальнейшая дискуссия была прервана криками сверху: "Мы нашли девушку!" "Мисс Кортни здесь, наверху!"

С бешено бьющимся сердцем я помчалась наверх. Один из детективов схватил меня за руку и провел по наклонному коридору в крошечную комнатку, освещенную масляной лампой. Там, на куче одеял, с закрытыми глазами, тяжело дыша, лежала Миллисент. На ней была та же одежда, что и в момент исчезновения.

С радостным криком я присел рядом с ней, окликая ее по имени и растирая ей руки в попытке привести в чувство. Но она не пошевелилась.

- Бесполезно, мистер Толливер, - сказал детектив, - она под действием наркотика. Нам лучше поскорее доставить ее в больницу.

Я был слишком ошеломлен, чтобы ответить, но вскочил, собираясь помочь донести ее. В этот момент вошел Феррис в сопровождении нескольких своих людей. Услышав выстрелы, они ворвались в подвал через заднюю дверь и поспешили нам на помощь. Инспектору рассказали обо всем, что произошло, и вскоре после этого Миллисент, в сопровождении О'Брайена и меня, доставили в больницу.

Врачи, которым я раскрыл личность их пациентки, сообщили мне, что моей возлюбленной, по-видимому, в течение длительного времени давали наркотики, и она будет физически не в состоянии много говорить до тех пор, пока полностью не придет в сознание. Мое разочарование было глубоким, но с радостным осознанием того, что Миллисент наконец-то в безопасности, я поспешил в дом миссис Кортни, чтобы поделиться с ней замечательной новостью.

Только ближе к вечеру, после того как Миллисент перевезли домой, - все еще слабую, но настолько счастливую своим спасением, что она настаивала на разговоре, - мы рассказали ее матери наши истории. Вкратце, ее история была такой.

Выйдя из книжного магазина, она заметила припаркованный у обочины лимузин. Винг Тао вышел при ее появлении и предложил подвезти ее домой. Ничего не подозревая, она села в машину, устроившись на заднем сиденье рядом со своим учеником. В мужчине за рулем она узнала его кузена, с которым была немного знакома.

Вскоре машина свернула на боковую улицу, и Тао, зажав ей рот рукой, чтобы она не могла закричать, задернул занавески. Она попыталась высвободиться, но нападавший удерживал ее, пока она не потеряла сознание. Когда она пришла в себя, то обнаружила, что находится в том месте, где мы ее нашли, а двое китайцев были ее охранниками. Каждый раз, когда они уходили от нее в одно и то же время, они заставляли ее выпить какой-то наркотик, погружавший ее в долгий сон.

В остальном с ней обращались хорошо, поскольку Тао настаивал на том, что он давно любил ее и намеревался жениться на ней. Он похитил ее только потому, что знал, в Америке у него нет шансов. Его план состоял в том, чтобы дождаться благоприятной возможности и тайно переправить ее на борт грузового парохода на Кубу. Затем, когда она оказалась бы в одной из китайских колоний на сахарных плантациях возле Гаваны, он был уверен, она будет рада выйти за него замуж, чтобы избежать худшей участи. Он несколько раз выслеживал ее на своей машине до того дня, когда ему удалось ее похитить.

Хотя Миллисент почти не понимала по-китайски, из-за частого повторения моего имени она вскоре поняла, что благодаря моим усилиям полиция начала действовать более активно, и ее похитители боялись забрать ее из ее тюрьмы.

Какой бы удивительной ни была ее история, моя была еще более невероятной. И хотя меня никто не прерывал, я видел, как моя возлюбленная и ее мать часто обменивались удивленными взглядами. В самом деле, вполне естественно, что в мой рассказ им было трудно поверить. Даже сейчас, когда я пишу это, кажется нелепым, что призрак Ленг Нама явился мне и указал место, где прячут мою возлюбленную. И все же она снова была здесь, рядом со мной, спасенная от трагической участи только вмешательством мира духов. Мы с Миллисент больше не можем сомневаться...

Больше рассказывать особо нечего. Кузен Тао сбежал от американской полиции и, вероятно, вернулся в Китай. Насколько мне удалось узнать, призрак Нама больше никто не видел. Но лучше всего то, что мы с Миллисент поженились через неделю после того, как ее освободили из заточения.

ИСТОРИИ О ПРИЗРАКАХ

Граф Калиостро

То тут, то там в странной истории сверхъестественного всплывают жуткие случаи, связанные с мстительными призраками: явлениями, которые преследуют определенные семьи или отдельных людей, пока не сведут старые счеты в ненависти.

Любопытно, что, хотя эти "мстительные призраки" немногочисленны, обстоятельства их странных и ужасных явлений известны на удивление хорошо. Из Индии, Тибета и с Дальнего Востока приходят бесконечные рассказы об ужасах, связанных с этими зловещими призраками, но вряд ли кто-то ожидал встретить их в Англии двадцатого века.

И все же один такой "мстительный призрак" не так давно фигурировал в лондонском судебном процессе, в то время как другой раскрыл убийство многовековой давности.

Наиболее примечательным примером мести призраков, вероятно, является то, от чего пострадала семья Фишеров из Камберленда в последние годы девятнадцатого века и в первые годы двадцатого. Это "преследование" также является одной из самых страшных страниц во всей истории сверхъестественного.

По какой-то странной и неизвестной причине Фишеры покинули свое поместье Кроглин-Грейндж в начале 1800-х годов. Впоследствии поместье сдавалось в аренду различным арендаторам, находившим его приятным местом для жизни. Есть все основания полагать, что Грейндж не был "домом с привидениями"; в отсутствие семьи Фишеров там не произошло ни одного таинственного события.

В последние годы девятнадцатого века срок аренды истек, и наследники семьи Фишеров - два брата и сестра - вернулись в дом своих предков.

В течение зимы и весны ничего не происходило. Затем, душной ночью в середине июля, пришел Ужас.

В ту ночь мисс Фишер удалилась в свою комнату на втором этаже. По своему обыкновению, она заперла за собой дверь. Окно с освинцованными створками также было заперто. Братья Фишер, один из которых был армейским капитаном, сидели в библиотеке, курили и разговаривали.

Ночь становилась все жарче, и воздух в комнате был спертым. Мисс Фишер села в постели и потянулась к кованой ручке, которая открывала окно. Но прежде чем успела повернуть ее, она вдруг увидела на другой стороне длинной лужайки, у каменной стены, два мерцающих голубоватых огонька. В этих огнях было что-то странное. Они приближались. Они внезапно слились в жуткое темное пятно, которое летело по лужайке с неземной скоростью.

До этого момента мисс Фишер проявляла простое любопытство. Теперь ее охватил холодный ужас. Лунный свет падал на лужайку и просвечивал сквозь зловещую темную тень. Она хотела закричать, но не могла, потому что Ужас уже скребся в окно.

Сначала появилась похожая на клешню рука странного медного цвета, затем отвратительное коричневое лицо с голубыми огоньками, горящими там, где должны были быть глаза. Призрак открывал окно!

Мисс Фишер, сгорбившись, сидела на кровати, не в силах пошевелиться, не в силах закричать. Наконец, похожая на когтистую лапу медного цвета рука ухватилась за оконную задвижку, повернула ее, и в комнате появился призрак!

Следующее, что она осознала, - жуткое коричневое лицо склонилось над ней, а похожие на когти руки вцепились в ее волосы, словно холодная сталь.

Она закричала, спасая свою жизнь, ее братья набросились на запертую дверь с кочергой, выломали ее и ворвались внутрь, чтобы увидеть эту ужасную темную массу в приоткрытом окне.

Капитан Фишер был хорошим стрелком. Он поднял револьвер, когда призрак неземными прыжками пересек лужайку, и выстрелил, когда тот мелькнул в полосе серебристого лунного света. Расстояние было таким небольшим, что он должен был попасть в него дважды, но, хотя призрак все еще находился в ярком свете полной луны, он превратился в размытое пятно и исчез, как дым.

Братья выбежали на лужайку, ожидая увидеть там мертвого человека. Они ничего не нашли. Но улики остались на окне спальни, и на руке их сестры имелся длинный красный след от когтей.

На этом вымышленная история о привидениях должна заканчиваться: на самом деле это не так.

Фишеры увезли свою сестру в Швейцарию, чтобы она поправилась, утешая себя теорией о том, что девушку напугал какой-то сбежавший сумасшедший.

В начале марта следующего года они вернулись в Кроглин Грейндж. И снова мисс Фишер спала в спальне на первом этаже, окно у нее было заперто, а дверь открыта.

В ночь своего возвращения домой она была разбужена звуком царапанья. В ужасе она уставилась в окно. Там было отвратительное коричневое лицо, жуткий мигающий голубой свет, рука, похожая на клешню. И он уже сорвал половину свинца с оконных рам!

В тот раз ужас не проник в ее комнату. Мисс Фишер закричала изо всех сил, вбежали ее братья с револьверами в руках. Перед ними снова возникло смуглое лицо. Они выстрелили в окно, - пули разбили его вдребезги, - и Ужас растаял в воздухе.

На следующее утро они отправились сначала к сельскому судье, а затем к приходскому настоятелю. Судья что-то бормотал и казался очень встревоженным, но настоятель показал им в старых церковных документах запись, датированную 1750 годом:

В этом году Алан Фишер умер от страха, увидев Коричневого человека из Кроглина.

Кем был Коричневый человек и почему его месть обрушилась на их семью, Фишеры так и не узнали. Какая бы мрачная история ни скрывалась за его появлением, она затерялась в тумане времени.

Тем не менее, семья Фишеров так и не вернулась в Кроглин. Они больше никогда не видели призрака, как и арендаторы, которым сдана усадьба. Возможно, еще через пятьдесят лет в Кроглин вернется еще один скептически настроенный Фишер. И тогда...

Призрак, который осуществил свою месть и, осуществив ее, бесследно исчез, часто посещал Хэм Хаус, странный и жутковатого вида замок на лугах Темзы между Ричмондом и Кингстоном.

Это был призрак, раскрывший тайну самого жестокого убийства.

Во времена веселого правления короля Карла II хозяйкой Хэм Хауса была остроумная и порочная старая герцогиня Лодердейл. После ее смерти ее будуар остался таким же, каким был столетия назад. Даже трость с серебряным набалдашником лежит на письменном столе.

Действительно, в последние дни девятнадцатого века, когда леди Толлемаш жили в Хэм Хаусе, ходили слухи, будто трость покидала письменный стол и по ночам стучала по полу и стенам комнаты.

Тем не менее, никто не обращал на это особого внимания, пока леди Толлемаш не пригласили маленькую девочку дворецкого - шестилетнюю девочку - переночевать у них. У нее была отдельная комната, и она крепко спала до рассвета, когда ее разбудил странный скребущийся звук.

Вспомнив легенду о трости, она подняла глаза, чтобы посмотреть, является ли она причиной шума. Это было не так, но в ясном холодном свете начинающегося дня она ясно увидела маленькую горбатую старушку в белом платке, царапавшую обои в одном из углов.

Это нисколько не испугало девочку. Охваченная живым любопытством, она села, и в этот момент пожилая женщина повернулась и уставилась на нее. Девочка не смогла описать выражение лица старухи, но, наверное, это было что-то ужасное, поскольку она закричала так громко, что разбудила всех домочадцев.

К тому времени, когда появились леди Толлемаш и слуги, маленькой старушки в комнате уже не было. На обоях также не осталось никаких следов от острых ногтей.

Тем не менее, девочка была настолько уверена в увиденном, что стена была тщательно исследована, и в потайной щели обнаружен пакет пожелтевших бумаг. Документы свидетельствовали о том, что в этой самой комнате столетия назад жила Елизавета. Графиня Дайсарт убила своего мужа, чтобы получить свободу и выйти замуж за герцога Лодердейла. В настоящее время эти документы находятся в Британском музее, и их можно увидеть по запросу. Призрак маленькой старушки больше никто не видел.

Даже самые знаменитые семьи Англии не застрахованы от мстительных призраков.

Во времена Генриха VIII черные монахи, изгнанные из своего монастыря, обрекли потомство семьи Байронов "на истребление огнем и водой".

Это проклятие начало действовать только в 1793 году, и только тогда знаменитый Черный монах Байронов начал появляться в родовом поместье. С тех пор, когда бы ни появлялся Черный Призрак, это предвещало Байронам мрачную участь.

Лорд Байрон, знаменитый поэт, видел его несколько раз. Он даже написал несколько строф об этом зловещем явлении и так прокомментировал это в своем дневнике: "Появление этого странного призрака стало предвестником самых неприятных и трагических событий в моей жизни".

Поколение за поколением семья Байронов медленно вымирала, одни в огне, другие в воде, а некоторые - не в соответствии с пророчеством - ни от того, ни от другого.

Существует ли призрак в Далхэм Холле близ Ньюмаркета, до сих пор остается под вопросом. Несомненно, в древние времена существовали записи о "сером призраке из Далхэма", однако в последние годы его никто не видел - или, по крайней мере, о нем не сообщалось.

"Несчастливый Далхэм" и "Роковой Далхэм" - так называют старую усадьбу, и она носит это название с 1704 года, когда была построена. Легенда гласит, что тот, кто покупает "Несчастливый Далхэм" или вступает во владение им, умирает в течение трех лет, и самое поразительное, эта история, похоже, сбывается со сверхъестественной настойчивостью.

Не кто иной, как знаменитый строитель империи Сесил Родс, купил поместье в Далхэме в 1902 году. Нет абсолютной уверенности в том, что он видел там "Серого призрака", но он умер в течение шести месяцев после приобретения этого места.

Он завещал его своему брату, полковнику Фрэнку Родсу, который умер в Далхэме в 1905 году. История "в течение трех лет", казалось, все еще была актуальна. Предсказание снова подтвердилось, когда в 1907 году неожиданно умер третий брат, капитан Эрнест Фредерик Роудс, унаследовавший Далхэм.

Вряд ли теперь кто-нибудь купит этот дом и будет в нем жить.

Действительно ли в "Несчастливом Далхэме" обитает привидение или это просто какое-то злое, сверхъестественное влияние, остается загадкой; но нет никаких сомнений в том, что Уордли Холл в Ланкашире может похвастаться самым жутким мстительным призраком - "Кричащим черепом".

Сегодня посетители могут увидеть этот череп на лестнице в Уордли Холле. Пока он там стоит, ничего не происходит. Когда его передвигают, по особняку разносятся крики, и все здание сотрясается. Последняя попытка перенести его в 1897 году сопровождалась бегством не только перепуганной семьи, занимавшей Холл, но и всех арендаторов их сельскохозяйственных угодий.

Легенда гласит, что этот череп остался на лестнице с тех пор, как Роджер Даун, "Черный Роджер", потерял голову в лондонской драке во времена правления Карла II. Как гласит легенда, король отправил череп брата его сестре в Уордли Холл, и та уронила его на лестницу. Когда слуги попытались поднять его, череп закричал. Поэтому они оставили его в покое, и он до сих пор лежит там - чтобы туристы могли его осматривать, но не трогать.

Но если призраки обрушивают страшную месть на знатные семьи Англии, то один призрак приносит удачу, которая никогда не подводила - "Удачу Иден Холла".

Иден Холл расположен в Камберленде, недалеко от реки Иден. Он находится в руках семьи Масгрейвов со времен Генриха VI, и Масгрейвы будут жить там до тех пор, пока их призрачная "Удача" не развеется в прах - если это вообще произойдет.

В какое именно время призрак принес "Удачу Идена", так и не было точно установлено. Даже семья не знает, но они охраняют "Удачу" так тщательно, как только можно что-либо охранять.

Много веков назад дворецкий Масгрейвов, зевая, поднялся с постели, чтобы набрать воды из колодца. Солнце как раз пробивалось сквозь серый туман, поднимавшийся от реки Иден, и дворецкий поставил свой кувшин на край колодца, когда осознал две вещи.

Первой был огромный стеклянный кубок с причудливой резьбой, стоявший у колодца. Ничего подобного в Англии никогда не видели ни раньше, ни с тех пор.

Второй была женщина, вся в белом, и, поскольку сквозь нее просвечивало солнце, дворецкий понял, что это привидение. Он был до смерти напуган и схватил первое, что попалось под руку, - большой кубок. На мгновение он почувствовал холодные руки на своих плечах, как будто призрак боролся с ним. Затем внезапно Белая женщина отступила, словно отдавая кубок, и дворецкий бросился бежать, спасая свою жизнь.

Он бережно хранил этот знаменитый кубок из желтовато-зеленого стекла, покрытый голубой и белой эмалью и украшенный красной и золотой инкрустацией, а после него его хранили другие. Долгие годы он хранился на малиновой подушечке с надписью под ней:

Если этот кубок разобьется или упадет,

Удача из Иден Холла уйдет.

На протяжении многих поколений он не разбился и не падал, пока герцог Уортонский однажды не выронил его из рук, а дворецкий, - внук человека, который видел Белую женщину, - не поймал его салфеткой. Масгрейвы до сих пор хранят его, и их "Удача" по-прежнему с ними.

Красивая сказка? Возможно, и так, но этот призрачный кубок - "Удача" - по сей день находится во владении семьи Масгрейвов. Он надежно спрятан в надежном хранилище в Иден Холле. Его никогда не достают, им никогда не пользуются, и ни одному из Масгрейвов не разрешается иметь ключ от этого хранилища.

Ключ хранится в Банке Англии.

Почему он сделал это?

"Я устал от жизни. Осторожно сообщите моей матери о моей смерти".

Такова трагическая записка, написанная Теофилусом Демисом, девятнадцатилетним мексиканским парнем, недавно покончившим с собой, выпрыгнув с одиннадцатого этажа здания в Нью-Йорке, где он работал.

Хотя мать юноши лишилась чувств, узнав о самоубийстве, придя в себя, она сказала, что ожидала смерти своего сына в течение нескольких месяцев. Предсказание о том, что он скоро умрет, было сделано медиумом, к которому ее привела подруга. Ее вера в предсказание неуклонно укреплялась, но боязнь встревожить сына удерживала ее от того, чтобы доверить ему это пророчество.

Самым загадочным в этой трагедии является то, что у молодого Демиса не только не было причин для самоубийства, но он часто с оптимизмом говорил о своем будущем и с удовольствием обсуждал то, что собирался сделать. У него был веселый нрав, хорошее образование, отличное здоровье и много друзей. Кроме того, у него не было любовной связи. За пять минут до своего смертельного прыжка он ел конфеты и шутил с коллегами по работе. Затем, совершенно неожиданно, он написал прощальную записку, встал на подоконник и выпрыгнул из окна.

Кашляющий призрак

Кашляющий призрак беспокоил двух женщин - офицеров Армии спасения в Уэльсе. Хотя женщины носят ирландские имена адъютант Макгвайр и лейтенант Мерфи, они живут на окраине валлийского шахтерского городка Блейна. Толпы людей приходили к ним в дом в надежде разгадать сверхъестественные явления, которые там происходили.

Окна, которые женщины не могут открыть, внезапно распахиваются сами собой. Из разных комнат доносятся хлопки дверей и громкие стуки. Но наиболее часто повторяющийся звук - это нечеловеческий кашель, издаваемый мужчиной. До сих пор ни женщины, ни кто-либо другой не смогли обнаружить ни малейшего признака какой-либо причины, - естественной или сверхъестественной, - которая могла бы объяснить эти происшествия.

Плачущий алмаз

Мистические драгоценности, подобные тем, что в изобилии встречаются повсюду в Индийской империи, долгое время ставили в тупик любые попытки науки объяснить их таинственную силу.

Есть алмазы, которые плачут в полнолуние; жемчуг с головы Королевской кобры, вызывает дождь; рубины излечивают некоторые болезни. Происхождение этих странных драгоценных камней и их свойства, а также мистические чары, которыми они наделены, являются предметом спекуляций, хотя местные жители утверждают, что это не просто причуды природы. На протяжении многих поколений драгоценные камни были доверены заботам экстрасенсов, которые окутывали их мистической тайной. Они спрятаны в надежных хранилищах, и их местонахождение известно только главам семей, которым они принадлежат; предполагается, что попытка украсть их или даже прикоснуться к ним влечет за собой ужасное наказание для потенциального вора.

Несколько месяцев назад на Соукарпет, или в Банкирском переулке, в Мадрасе, было выставлено на продажу обычное антикварное ожерелье, принадлежавшее королевской семье Южной Индии. Человек, купивший его, отнес его ювелиру, чтобы тот заменил подвеску с крупным бриллиантом. Он обнаружил, что камень весит пять с половиной карат.

При дальнейшем изучении выяснилось, что первоначальный голубой оттенок бриллианта сменился на розовый. Но как только драгоценный камень попал под прямые лучи солнца, он снова стал ярко-синим. В темной комнате он вообще не давал света.

Однажды вечером, когда ювелир пошел открывать свой сейф, он был поражен, обнаружив, что все хранилище залито светом, похожим на яркий лунный свет. Прекрасный драгоценный камень освещал всю внутреннюю часть сейфа. Удивленный, он поднял его и обнаружил, что ватная подушечка, на которой лежал камень, была влажной.

С заходом луны камень терял свой блеск и не давал света в течение дня. Поведение изменчивого плачущего бриллианта вызвало много комментариев, и мистики, которые слышали об этом, рассказали ювелиру, что в таких драгоценных камнях часто обитают сверхъестественные существа из другого мира.

ИСТОРИЯ ТЮРЕМНОГО НАДЗИРАТЕЛЯ

Редакционная статья РОБЕРТА НЕЙПИРА

Когда начальник тюрьмы на большом Западе, трезвомыслящий и эффективный руководитель, рассказывает об инциденте, подобном приведенному ниже, даже самый пресыщенный скептик должен изумленно раскрыть глаза и признать, что иногда случаются события, по-видимому, не поддающиеся естественному объяснению.

Показания начальника тюрьмы приводятся его собственными словами:

"15 июля 1925 года в мою тюрьму был доставлен известный преступник после сенсационного судебного процесса по делу об убийстве. Он оказался совершенно неуправляемым и, казалось, испытывал особую и жестокую неприязнь к охраннику, дежурившему по ночам. Этим охранником был пожилой мужчина по имени Гордон, один из лучших наших сотрудников.

При первой же возможности убийца пожаловался мне на бесчеловечное обращение со стороны Гордона, и я начал расследование. Жестокость со стороны охранников строго запрещена. Расследование полностью оправдало Гордона, и у меня осталось подозрение, что осужденный надеялся сбежать и что он хотел избавиться от Гордона, поскольку понимал, - старика невозможно подкупить.

Две недели спустя мои подозрения подтвердились неожиданным образом. Убийце удалось вырваться на свободу. Тело Гордона было найдено в коридоре за пределами камеры. Он был мертв, его череп был проломлен железным прутом. Убийца исчез.

Вся тюрьма была взбудоражена. Завыла сирена, предупреждая жителей близлежащего города. Были организованы отряды, и все свободные люди отправлены на осмотр окрестностей.

Два часа спустя, когда все немного успокоилось, я сидел в своем кабинете и обдумывал план розыска. Внезапно раздался взволнованный стук в дверь, и вошел один из охранников. Его лицо было странно бледным.

- Он вернулся, сэр, - сказал он.

- Кто?

- Убийца, сэр. Минуту назад он вернулся к воротам, подняв руки над головой и вытаращив глаза. Но с ним никого не было.

От его тона у меня почему-то по спине пробежал холодок.

- Приведите его, - сказал я.

Мгновение спустя убийца стоял передо мной. Его лицо было смертельно бледным и залито кровью. Его тюремная одежда была разорвана и заляпана кровью.

- Ну, начальник, - прорычал он, - он меня достал.

Я уставился на него.

- Кто...

- Старый Гордон, черт бы его побрал! - Он украдкой оглянулся через плечо. - Я думал, что прикончил его, но он шел за мной, как ищейка. Я был не более чем в миле или двух отсюда, когда услышал шаги, пробирающиеся по траве и подлеску позади меня. А потом я увидел Гордона, и он набросился на меня! Он повел меня обратно в этот сущий ад. Я думаю, он получит за это медаль, этот...

Все это время Гордон молча и безжизненно лежал под белой простыней в кабинете врача.

Тюремный надзиратель не может позволить себе верить в привидения - официально - но, спрашиваю я вас, что вы об этом думаете? Действительно ли Гордон вернулся из загробного мира? Вернул ли его дух сбежавшего преступника - его собственного убийцу - правосудию?

Я верю, что так и было.

ИЗ ЖУРНАЛА

"GHOST STORY", май, 1930

СОДЕРЖАНИЕ

Нелл Кей. ТАИНСТВЕННЫЙ ОСОБНЯК В САН-ФРАНЦИСКО

Эдвин А. Гоуэй. КТО ИГРАЛ В ЧЕТВЕРТОМ АКТЕ?

Херевард Кэррингтон. ВОЗМОЖНО ЛИ ТАКОЕ НА САМОМ ДЕЛЕ?

Э. Ф. Бенсон. КРЕМНЕВЫЙ НОЖ

ВЕСЕЛЫЙ ПРИЗРАК

Уилки Коллинз. ЖЕНЩИНА ИЗ СНА

Джон Рэндалл. ВОСКРЕШЕННАЯ ИЗ МЕРТВЫХ

Гай Фаулер. ЗАВЕРШАЮЩИЙ ШТРИХ

Джек Д'Арси. ЗОЛОТО ИГРОКА

Граф Калиостро. ИСТОРИИ О ПРИЗРАКАХ

Норман Фрескотт и Бебе Стэнтон. КАК ЧИТАТЬ МЫСЛИ СВОЕГО МУЖА

ТАИНСТВЕННЫЙ ОСОБНЯК В САН-ФРАНЦИСКО

Нелл Кей

Существует странная история, связанная с неким особняком, стоящим на одной из наклонных улиц Русского холма в городе Сан-Франциско, штат Калифорния.

Это трехэтажный дом с террасами на первом и втором этажах, с квадратной башней или куполом в старинном стиле на вершине. Он стоит на большом участке земли и представляет собой каркасную конструкцию, построенную в семидесятых годах.

Я узнала об этом, когда несколько лет назад наводила там справки о комнатах. Пока я ждала ответа на свой стук в дверь, старик с кислым лицом, сидевший на нижнем балконе с трубкой в руке, начал смеяться.

Озадаченная, я подумала, не смеется ли он надо мной, и повернулась, чтобы посмотреть на него. Он сказал:

- Я думаю, вы здесь надолго не задержитесь, мисс, если вы такая же трусиха, как и все остальные, кто приходит сюда.

- Что вы имеете в виду? - естественно, спросила я.

- Ну, - сухо ответил он, - я мог бы упомянуть о многих вещах, но на это нет времени. Заведение то и дело закрывается, поскольку все уезжают, а потом появляется какая-нибудь предприимчивая девушка, открывает его снова, и какое-то время все идет как по маслу, пока все снова не начинают разбегаться. Для меня это своего рода неприятность, потому что все эти вещи меня нисколько не беспокоят, но я ненавижу постоянно переезжать каждый раз, когда заведение переходит из рук в руки. Тем не менее, я всегда возвращаюсь и занимаю свою старую комнату каждый раз, когда оно открывается. Я вроде как люблю это старое место, привык сидеть на этой площадке, и, кажется, в городе нет другого такого подходящего для меня места.

- Но что заставляет людей покидать его? - спросила я. Мое любопытство было возбуждено.

И частично от него, а частично из других источников, которые я нашла в округе, а также из некоторых данных, полученных из полицейских архивов, - с которыми любой из вас может ознакомиться самостоятельно, - мне стало известно о следующих инцидентах:

В 1820-1836 годах группа русских поселенцев предъявила свои права на штат Калифорния. Их владения оспаривались индейцами, населявшими тогда эту часть Америки, которые в жестокой схватке перебили русских поселенцев. Место, где произошла эта трагедия, с тех пор известно, как Русский холм.

Старый особняк, известный как особняк Беллов, был построен на этом месте, на земле, где были похоронены многие русские. Один из небольших надгробных камней, или надгробных знаков, был извлечен из могилы и превращен в солнечные часы для сада. Это сооружение, хотя и сильно разрушенное, все еще стоит на давно опустевшей территории.

Оно сделано из черного оникса, и на нем изображен русский крест - стойка с двумя перекладинами вместо одной - и надпись (на русском языке). После того как два европейских каменотеса отказались осквернять это надгробие, превращая его в солнечные часы, нашелся третий, согласившийся выполнить эту работу; примечательно, что вскоре после завершения работы он внезапно скончался.

В этот особняк, построенный на месте старинного русского кладбища, человек по имени Белл (для которого он и был построен) привез свою невесту. Белл был человеком, заработавшим миллионы на добыче полезных ископаемых, и он скупил часть Русского холма вместе с другими землями.

В день своего приезда Белл и его невеста устроили большую вечеринку по случаю новоселья, и дом - тогда еще совершенно новый - весь сиял яркими огнями и движущимися фигурами. Из открытого окна доносился топот танцующих ног и завораживающая музыка, а темные террасы были освещены волшебным мерцанием японских фонариков. Это был незабываемый вечер - не только из-за полученного удовольствия, но и в гораздо большей степени из-за странного и трагического завершения вечеринки.

Ранним утром гости начали один за другим разъезжаться. Хозяин стоял на подъездной дорожке, прощаясь с последним гостем; слуги, приведшие лошадей, все еще толпились вокруг, и в данный момент сам особняк был пуст.

Сама невеста стояла на нижней террасе, наблюдая за отъездом своих друзей. Ее стройная фигурка вырисовывалась на фоне ярких газовых фонарей все еще освещенного здания, свет на крыльце создавал ореол из ее развевающихся волос. Затем внезапно, без предупреждения, свет на крыльце погас. Одновременно невеста издала пронзительный крик ужаса.

Белл и слуги, вбежав обратно в дом, обнаружили молодую женщину в гостиной, лежащую в беспорядке под огромной люстрой - мертвую. На ее лице застыло выражение ужаса, но на теле не было обнаружено никаких следов, которые могли бы указать на причину ее смерти. Свадебная фата, которая была на ней, оказалась сорвана с ее волос и отброшена в угол комнаты.

Белл, совершенно убитый горем, запер дом и вернулся к своим горным работам, чтобы заглушить воспоминания и облегчить свои душевные страдания. Он отдал строгие распоряжения о том, чтобы дом оставался таким, каким он был, и чтобы никто не входил и не беспокоил его. Но снаружи должны были дежурить патрули, чтобы предотвратить незаконное проникновение. Итак, хотя территория содержалась в хорошем состоянии, внутреннее убранство дома постепенно начало разрушаться.

В редких случаях Белла видели в городе, где он останавливался в отеле "Палас", и он тайком посещал старый дом. Тогда в окнах был виден свет, но никто никогда не заходил туда вместе с ним и не знал, чем он там занимался. По всей вероятности, он перебирал в памяти старые сцены и оплакивал потерю своей юной невесты.

Через несколько лет Белл умер, и между его родственниками разгорелась ссора из-за его завещания. Некоторые из его племянников и племянниц получили именно эту часть его собственности на Русском холме, некоторые из них переехали туда жить. Однако примерно через неделю они уехали, оставив после себя сообщения о том, что в комнатах были слышны странные крики и стоны, а также тихие шорохи, словно от присутствия невидимых существ, для чего не было найдено разумной причины. Один за другим назначались смотрители, каждый из которых уходил после непродолжительного пребывания.

Странным казалось то, что ни одна собака не могла там жить. Любую собаку, которую туда приводили, обязательно находили мертвой, а одна или две, известные своей преданностью, отказывались оставаться там со своими хозяевами, бросались наутек и убегали.

Наступила ночь, которая, насколько можно было судить, пришлась примерно на годовщину смерти невесты, когда несколько прохожих увидели свет во всем доме. Об этом случае, произошедшем в то время, когда в доме никого не было, сообщили в полицию, которая вошла в дом. Но свет немедленно погас, и не было обнаружено никаких признаков того, что здесь недавно был человек.

Один из смотрителей умер довольно необычным образом, когда попытался остаться там. У него вошло в привычку подниматься на квадратный купол, чтобы полюбоваться закатом над Золотыми воротами. Однажды утром его нашли лежащим на лужайке внизу, мертвого, с выражением ужаса на лице. Его смерть была квалифицирована как самоубийство, хотя совершенно очевидно, что он вряд ли мог выпрыгнуть из дома на то место, где его нашли, но, несомненно, упал бы на одну из нижних террас. Таким образом, можно предположить, что его выбросили. Однако, поскольку не имелось ни доказательств, ни каких-либо записей о том, что кто-то, кроме него самого, находился там в то время, вердикт гласил: самоубийство.

Женщина, обладавшая большей выдержкой, чем обычно, открыла этот дом как пансионат, но один за другим жильцы покидали его, и она была вынуждена его закрыть. Дом остался заброшенным и пришел в упадок. И все же, как ни странно, он остался стоять, несмотря на всю свою ветхость, даже во время землетрясения 1906 года и последовавших за ним пожаров.

Через разные промежутки времени он открывался и снова закрывался, и именно в один из таких промежутков, когда он был недавно отремонтирован и, казалось, в своем роде пользовался успехом, я подала заявку на небольшой номер люкс. Однако, могу добавить, что, узнав его историю, я перебралась в другое место!

Одна из последних трагедий, разыгравшихся в этом злополучном доме, произошла во время пребывания в нем русского постояльца. Тот факт, что он был русским, а дом был построен на русском кладбище, имел странное значение.

Этот русский часто жаловался тогдашнему арендатору дома на то, что ночью в его комнату заходили люди. Он слышал их совершенно отчетливо, но никогда не видел, потому что, когда включал свет, они исчезали. А затем, внезапно, в одно из воскресений, произошла трагедия. Русский, очевидно, обезумевший или охваченный каким-то страхом, ворвался в купол с винтовкой, дробовиком и двумя пистолетами в руках. Никто не осмелился последовать за ним, несмотря на то, что он был вооружен, и он стрелял во всех, кто пытался приблизиться к нему через окна.

Когда прибыла полиция, они увидели, что он повернулся и встал спиной к окну, очевидно, сражаясь с кем-то или с чем-то, кто пытался вытолкнуть его. Он выкрикивал что-то по-русски, чего никто не мог понять. Поскольку единственным способом усмирить этого явно сумасшедшего маньяка было застрелить его, в него выстрелили через окно, и он был убит.

Когда вломились в комнату, там не было ничего необычного, никаких признаков присутствия кого-либо, кроме него самого. И была замечена одна особенно странная вещь. Оказалось, что он был заперт в комнате снаружи, а ключ торчал снаружи двери!

Дом, снова запертый и заброшенный, начал разваливаться на части. Вокруг него вырос город, дети играли в его садах, но никогда по ночам. В конце концов дом был продан человеку, который сказал, что намерен привести его в порядок, поделить землю и продать. Он отремонтировал дом и снова использовал его как меблированные комнаты. Как ни странно, в доме несколько раз случались таинственные пожары - всегда начинавшиеся с того угла, куда была брошена фата невесты!

В некоторых случаях в доме находились жильцы, которые едва не сгорели заживо. В других случаях пожары происходили, когда в доме никого не было, и всегда начинались с одного и того же угла. Некоторые из тех, кто находился в той самой комнате, где была найдена мертвой невеста, рассказывали, будто ее туманная фигура показывалась им из угла, куда была брошена ее фата, и что она произнесла предостерегающие слова, приказывая им удалиться.

По-видимому, все сходятся во мнении, что, поскольку дом построен на земле, где были похоронены русские поселенцы, духи убитых бродят по этому помещению, беспокойные и несчастные, в поисках покоя; и что, в частности, русский, могила которого была осквернена, а из надгробия сделаны солнечные часы, либо жаждет мести, либо предупреждает всех, кто приезжает туда жить.

Предполагается, что русский, чья трагическая и необъяснимая кончина наступила в то роковое воскресенье, столкнулся с этой двойной злой судьбой из-за своей национальности - предполагалось, что он считался предателем своего народа за то, что жил на земле, столь безжалостно оскверненной, - земле, которая прежде была освящена для захоронения его собственных предков.

В тот день, когда я в последний раз взглянула на старый особняк Беллов, тогдашние жильцы уже начали разъезжаться, и казалось, старику с трубкой и качалкой на крыльце снова придется "встать и переехать", оставив это место в запустении.

Грохот канатных дорог в квартале от меня сотряс землю у меня под ногами, как мне показалось, в пророческом предостережении; от Золотых ворот поплыл туман и окутал старый дом как саваном.

КТО ИГРАЛ В ЧЕТВЕРТОМ АКТЕ?

Эдвин А. Гоуэй

Все, что осталось от старого Королевского театра, - располагавшегося, как помнят ветераны-театралы, к востоку от Мэдисон-сквер, - вот-вот исчезнет, но на момент его возведения, почти два поколения назад, это был самый красивый театр в Америке и в течение нескольких лет пользовался исключительным финансовым успехом; ему покровительствовали в основном известные люди Нью-Йорка. Однако, когда деловой центр города переместился на север от площади, театр утратил свою популярность и, после периода серьезных неудач, был превращен в склад. Недавно устаревшее строение было продано синдикату, который снесет его и построит на этом месте офисное здание.

Читая вышеизложенное в своей утренней газете, я погрузился в долгие размышления о прошлом этого древнего театра, с которым в период его расцвета был тесно связан, и, в частности, об одном событии, которое всегда сохраняло свежесть в моей памяти.

В результате этих размышлений я решил, наконец, нарушить сорокалетнее молчание и рассказать историю этого события, самого удивительного из всех, какие когда-либо происходили в стенах этого всемирно известного театра.

Но для начала я должен вернуться на сорок пять лет назад. В то время строительство Королевского театра близилось к завершению; владельцы решили посвятить его возрождению старых, наиболее известных пьес, особенно Шекспира, и через своих лондонских адвокатов заключили долгосрочный контракт с Уилбертом Лоуренсом, ведущим английским продюсером. Он должен был полностью руководить всеми производствами и иметь полную свободу действий в выборе труппы.

В то время, когда Лоуренс согласился поехать в Америку, он только что закончил серию постановок по Шекспиру в Лондоне, где Джон Фэйр, которого я всегда считал величайшим трагиком своего времени, играл главные роли. Я тоже был в труппе, работая ассистентом режиссера Лоуренса и исполняя роли персонажей, как и девятнадцатилетний сын Фэйра, Родни, необычайно умный юноша. Мы трое были одними из немногих, кого Лоуренс решил взять с собой в свое новое американское предприятие.

Здесь я должен сделать небольшую паузу в своем рассказе, чтобы дать представление о Фэйре и его сыне не только из-за ролей, которые им предстоит сыграть позже, но и потому, что у них были самые прекрасные отношения, какие я когда-либо видел. Мать юноши скончалась вскоре после его рождения, оставив заботу о нем своему мужу.

Из-за его профессии Фэйру было необходимо оставлять маленького Родни с родственниками. Но когда мальчику исполнилось пять лет, он взял его с собой, решив сразу же начать тренировать его, чтобы тот мог продолжить театральную традицию своего отца. И с тех пор они никогда не расставались.

Мы с Фэйром много лет работали в одних и тех же компаниях и жили в одном и том же помещении, когда выступали в Лондоне. Я был с этим парнем с тех пор, как умерла его мать, научился любить его, как родного сына, и знал, что его привязанность ко мне уступает только той, которую он испытывал к своему отцу.

Я никогда не встречал подростка, который бы так хорошо воспринимал происходящее, как он; и в возрасте семи лет он начал свою профессиональную карьеру и его успех был таков, что еще задолго до отправления со своим отцом в Нью-Йорк, он считался одним из лучших молодых актеров во всей Англии.

На премьере в Королевском театре мы имели огромный успех; после этого театр не только каждый вечер был полон восторженной публики, но Фэйр, Родни и некоторые другие актеры, которым нравилось развлекаться в обществе, стали желанными гостями в домах ведущих покровителей театра и сопровождали их в поездках на охоту, прогулках на яхтах и тому подобное. Мой протеже пользовался особым уважением, особенно среди молодежи. Если бы он захотел, думаю, он мог бы жениться на любой из нескольких богатых женщин, которые много для него значили. Но он никогда не поощрял их.

Эта приятная и благополучная жизнь труппы Лоуренса продолжалась более года. Затем случилась трагедия, какое-то время грозившая разрушить нашу организацию. Джон Фэйр, приехавший на выходные на яхту, исчез ночью с судна. Ее владельцы решили, что он заболел и, выйдя на палубу подышать свежим воздухом, упал за борт.

Я был первым, кто узнал о трагедии, но таким образом, что едва не лишился рассудка.

Мое удивительное приключение произошло в ту самую ночь, когда исчез Фэйр. Я проспал несколько часов, когда что-то внезапно разбудило меня, заставив сесть в постели, дрожа и обливаясь холодным потом. Прошло несколько секунд, прежде чем мои глаза привыкли к темноте. Затем я увидел фигуру Джона Фэйра, стоявшую в изножье моей кровати, неясную, но все же достаточно отчетливую, чтобы я сразу узнал его.

На мгновение мне показалось, что я стал жертвой ночного кошмара. Я протер глаза и посмотрел еще раз. Фигура все еще была там. Но пока я смотрел, пытаясь собраться с мыслями, она беспомощно вытянула руки и, казалось, приблизилась ко мне, словно плывя по воздуху.

Затем, - не знаю почему, ведь до того времени я никогда не верил в сверхъестественное, - мне пришла в голову мысль, что я не сплю, и вижу дух Джона Фэйра... потому что Джон мертв!

На следующее утро, когда пришла телеграмма с сообщением об исчезновении Фэйра, я уверил себя, что видел призрак моего старого друга; он пришел ко мне, чтобы попрощаться в последний раз. Однако я никому не сказал об этом, отчасти из-за боязни насмешек, а отчасти потому, что не хотел никого пугать, особенно Родни, заявлением, которое не мог подкрепить ничем, кроме своего слова.

Прошла неделя, прежде чем тело Фэйра выбросило на берег, и все это время Родни почти сходил с ума от страха и тревоги, хотя, как и некоторые другие, цеплялся за надежду, что его отца подобрало какое-нибудь судно.

Узнав тяжелую правду, юный Фэйр окончательно сломался и несколько месяцев провел в санатории, прежде чем оправился настолько, чтобы снова выйти на сцену. Затем он отказался вернуться в труппу, настаивая на том, что продолжение работы в театре, где все постоянно будет напоминать об отце, убьет его. Я действительно считаю, что он потерял бы рассудок, если бы остался в Америке, и, как бы мне ни было неприятно расставаться с ним, я чувствовал, будет лучше, если он вернется в Англию.

Конечно, труппа продолжала работать в Королевском театре, но, несмотря на то, что актер за актером пробовались на замену Фэйру, равного ему нам найти не удалось. Однако Лоуренс был мастером своего дела, и ему удавалось ставить такие великолепные спектакли, что мы не нуждались в платном покровительстве.

Человеком, которого продюсер в конце концов привез в Нью-Йорк в надежде заполучить еще одного участника, был Джеффри Стэндинг. Я пожалел об этом. Хотя я никогда не играл с ним, я был знаком с его репутацией. Несомненно, он был умным и опытным артистом, поскольку большую часть своих сорока с лишним лет провел на сцене, но рассказы о нем свидетельствовали о нем, как о человеке порочных страстей и неуправляемом, когда ему перечили.

Когда он наконец присоединился к труппе, я невзлюбил его больше, чем когда-либо. Хотя в гриме он выглядел не на свои годы и был по-настоящему красив, черты лица выдавали его, когда он забывал о своей обычной натянутой улыбке.

Лоуренс впервые назначил его на роль Макбета. Но, несмотря на то, что в его исполнении было много интересного, казалось, он не совсем подходит на эту роль. Мы с менеджером согласились, что он был бы намного лучше в других ролях, поэтому в конце концов решили поставить "Как вам это понравится", где Стэндинг сыграл бы Орландо.

Когда Джеффри узнал о плане Лоуренса, он внес предложение, которое впоследствии привело к беспорядкам, преступлениям и трагедии в Королевском театре. Продюсеру во что бы то ни стало нужно было заполучить Эдриенн Шелдон, которая произвела фурор в Лондоне, играя роли в шекспировских пьесах. Лоуренс видел выступление Эдриенн незадолго до приезда в Америку, запомнил ее как очень красивую и обаятельную молодую женщину, и когда я поддержал предложение Джеффри, отправил ей телеграмму с предложением, которое было принято.

Я никогда не видел эту девушку, но некоторое время играл с ее матерью перед ее смертью, поэтому мы со Стэндингом были на пирсе, чтобы встретить ее.

Она тепло поприветствовала его и от всего сердца поблагодарила за усилия ради нее. Она приветствовала меня как старого друга, сказав, что ее мать часто рассказывала обо мне и что, оставаясь в Америке, она будет обращаться ко мне за советом и наставлением. Я случайно взглянул на Стэндинга, когда она сделала это заявление, и его мрачный взгляд вызвал у меня одновременно изумление и беспокойство.

Сотрудничество Эдриенн с труппой было успешным с самого начала, поскольку она была столь же умна, сколь и красива, и вскоре стала такой же популярной среди наших почитателей, как и Джон Фэйр. Это меня очень порадовало, но больше заинтересовало то, что Стэндинг внимательно наблюдал за ней. В театре он не был таким навязчивым, чтобы раздражать ее. Но он настоял на том, чтобы сопровождать ее в театр и обратно, и, когда она соглашалась, приглашал ее на ужин после финального занавеса.

Конечно, он был не в состоянии помешать нам с Эдриенн время от времени видеться наедине. И хотя какое-то время я не задавал вопросов, а она почти ничего о нем не рассказывала, по брошенным время от времени замечаниям я понял, ей совсем не нравятся его попытки привлечь ее внимание. В конце концов, однако, его настойчивость стала раздражать ее до такой степени, что она решила взбунтоваться. Тогда она послала за мной и рассказала всю правду.

В те дни, когда она и Стэндинг играли вместе в Лондоне, он ухаживал за ней и часто просил ее выйти за него замуж. Но она не любила его и отказывала, в конце концов присоединившись к другой труппе, чтобы быть подальше от него. Потом Джеффри приехал в Америку, и по письмам, которые он ей писал, она думала, что его страсть остыла.

- Когда я приехала сюда, - сказала она, - то была очень благодарна ему за то, что он сделал для меня, и рассказала ему все. Но вскоре я поняла его истинную цель. Он возобновил свои ухаживания, не раз предлагал мне выйти за него замуж и сердился, когда я отказывалась, - так что я даже начинаю его бояться. Я начинаю думать, что мне лучше вернуться в Англию, пока он не создал каких-нибудь серьезных неприятностей.

- Я знаю, что у него ужасный характер, - ответил я, - но я не могу поверить, чтобы он действительно мог причинить вам вред...

- Что ж, - сказала она, - дайте мне подумать еще несколько дней, и, возможно, я придумаю какой-нибудь план, который облегчит ситуацию. Вы тоже можете подумать, если хотите, а я не буду предпринимать никаких решительных шагов, не посоветовавшись с вами.

Не знаю, что могло бы случиться, если бы внезапно не вмешалась Судьба. Но с того момента, как эта непостоянная леди решила принять участие в нашей труппе, в театре происходили одно неприятное событие за другим, пока не случилась трагедия, ставшая кульминацией безумного приключения, в котором участвовали Эдриенн и Джеффри.

Девушка сделала свой первый шаг, чтобы получить больше свободы, на следующий вечер, когда вышла из театра через парадную, а не через заднюю дверь, тем самым избежав Стэндинга. Когда Джеффри узнал, что она ускользнула от него, то пришел ко мне в комнату, неистовствовал и заявил, будто я использую свое влияние, чтобы настроить Эдриенн против него. Я прямо сказал ему, что ничего подобного не делал, и он ушел, продолжая бушевать.

У меня было срочное дело к Лоуренсу, который ждал меня в своем кабинете. Актеру, игравшему роль Жака, стало плохо во время представления, и я знал, что продюсер намеревался попросить меня взять на себя эту роль, а я не хотел этого делать.

Когда я толкнул дверь, у меня перехватило дыхание. Рядом с менеджером сидел Родни Фэйр. Черты его лица повзрослели, а в глазах застыло выражение трагической усталости. Если уж на то пошло, он стал еще красивее за те два года, что я его не видел. В одно мгновение мы оказались в объятиях друг друга. Затем он усадил меня в кресло и в ответ на мои расспросы сказал, что бродил по Англии. Но он скучал по нам. И наконец, когда с течением времени боль от смерти отца несколько притупилась, он решил вернуться в Америку. В заключение он заявил, что наблюдал за нашим выступлением с балкона, был особенно поражен красотой и способностями Эдриенн, а затем пришел к Лоуренсу, который немедленно пригласил его на роль Жака, роль, с которой он был знаком.

Продюсер объявил, что назначит репетицию на следующий день, и затем мы направились в мою комнату, которую, как я предполагал, Родни должен был разделить со мной. По дороге он говорил мало, и по выражению его лица я понял, что он занят какими-то тревожащими его мыслями. Однако, едва устроившись поудобнее, он посвятил меня в свои дела.

- Послушай, Джордж, и внимательно, потому что, как и в прошлом, у меня не будет от тебя секретов. Сегодня вечером я не сказал всей правды о том, почему я вернулся сюда.

Меня охватил внезапный приступ страха, от которого я весь похолодел.

- Буду краток, - сказал он. - Скажите мне, вы верите, что мертвые когда-нибудь возвращаются на землю?

В какой-то момент мне показалось, я понял, что он собирался мне сказать.

- Да, - хрипло прошептал я, - я уверен, что однажды видел призрака.

- Не хочу вас пугать, но я должен кому-то довериться, потому что больше не могу хранить свою тайну в одиночестве. Я вернулся в Америку, потому что так велел мне мой отец.

У меня участился пульс, я не мог говорить.

- Мой отец являлся мне трижды, - продолжал Родни, с огромным трудом сдерживая волнение, - и каждый раз он приказывал мне ехать в Нью-Йорк. В первый и во второй раз я подумал, что мне это приснилось. Но в последний раз все сомнения рассеялись, поскольку он появился передо мной в моей комнате днем, так близко, что я почти мог дотянуться до него. Его слова буквально врезались мне в память. "Возвращайся в Америку, - сказал он. - Там тебя ждут удача и счастье. И, хотя ты, возможно, никогда больше меня не увидишь, я всегда буду рядом".

Прошло некоторое время, прежде чем я обрел спокойствие, достаточное для того, чтобы рационально обсудить его откровение. Затем я заверил, что верю его словам, призвал забыть о своем великом горе и посоветовал не допускать, чтобы что-либо помешало ему добиться успеха. Возможно, если бы тогда я понимал, что последует за моими заверениями, я бы умерил свои предположения некоторыми словами предостережения.

На следующий день на репетиции Родни познакомился с Эдриенн, и, как показали дальнейшие события, их сразу же потянуло друг к другу. В тот вечер, после того как молодой Фэйр завоевал признание необычайно большой аудитории, собравшейся в театре из-за газетных сообщений о том, что он присоединился к труппе, Эдриенн похвалила его так, что это могла слышать вся труппа, и, к моему изумлению, предложила нам поужинать вместе, чтобы отпраздновать это событие.

Когда она это сделала, Стэндинг находился совсем рядом со мной, и на его лице отразился такой гнев, что я испугался. Я понял мотивы Эдриенн. Она была полна решимости избавиться от нежелательного внимания Джеффри и заняла такую открытую позицию в надежде пристыдить его и заставить по-настоящему осознать свое положение.

Однако он не сдавался. На следующее утро он пришел к ней домой, потребовал, чтобы она немедленно вышла за него замуж, а когда она отказалась, пригрозил убить любого мужчину, который добьется от нее обещания стать его женой. Она рассказала мне об этом, пообещав ничего не рассказывать молодому человеку.

Но, хотя я промолчал, другие предупредили Родни, чтобы он был настороже. В конце концов он обратился ко мне за советом. И тогда я тоже предостерег его. Ответ юноши был таким, какого можно было ожидать. Они с Эдриенн любили друг друга, и он никогда бы не позволил Стэндингу вмешиваться в их дела. Но он заверил меня, что не просил ее руки и не сделает этого, пока не сможет содержать ее.

Внешне Джеффри, казалось, воспринимал ситуацию как неподвластную его контролю. Он даже сделал вид, будто предоставляет молодым влюбленным полную свободу действий, избегая их, за исключением тех случаев, когда они были на сцене. Но я ему не доверял и был настороже при первых сигналах опасности.

Затем в наших делах наметился новый поворот. Лоуренс объявил, что вскоре поставит "Венецианского купца" с Родни в роли Шейлока, что снискало исключительную благосклонность его отца. Сначала молодой человек хотел отказаться от этой чести, но в конце концов передумал, когда я указал, что успех позволит ему жениться на Эдриенн без дальнейших проволочек. Во время репетиции она превзошла самое себя. Эдриенн была идеальной Порцией, Стэндинг - великолепен в роли Антонио, а я исполнял роль Грациано.

Вечер премьеры стал для Нью-Йорка торжественным событием, и задолго до открытия занавеса Королевский театр был переполнен.

Начиная с поднятия первого занавеса, мы приложили все усилия, чтобы спектакль имел успех. То есть, кроме Стэндинга. Хотя в прошлом он часто играл эту роль, его речам недоставало огня, а в жестах не было обычной резкости.

После первого и второго актов зрители были полны энтузиазма. Но после третьего стали вести себя крайне демонстративно, и под крики: "Браво, Фэйр, браво!" юная звезда была вынуждена выйти на сцену. Стэндинг, нарушив все правила театра, покинул сцену после первого выхода на бис.

После того, как занавес был окончательно опущен, остальные члены труппы столпились вокруг Родни, поздравляя его. Но он только счастливо рассмеялся, оставил нас болтать и поспешил в свою гримерку, чтобы переодеться к следующему акту. Когда я последовал за ним минуту или две спустя, то увидел, что он, без парика и бороды, спешит к задней части сцены. Решив, что он немного потрясен и вышел покурить, я молча направился в свою комнату.

Вскоре после этого, переодевшись, я отправился в комнату Родни. Его там не было, а его костюмер, который не смог его найти, оказался на грани срыва, поскольку звезде нужно было полностью переодеться. Меня охватил страх, и я вернулся в коридор, где обнаружил Лоуренса, Стэндинга и других артистов, ожидавших, чтобы проводить моего протеже на сцену. Когда я рассказал им о его исчезновении, они пришли в возбуждение, граничащее с паникой, и разошлись, чтобы продолжить поиски, начатые его костюмером.

Но нам не удалось найти его, хотя сторож заверил нас, что он вышел не через служебный вход. Ошеломленные и испуганные, мы сбились в кучу, высказывая всевозможные невероятные предположения о том, куда он мог деться. Занавес был поднят через десять минут, в то время как оркестр делал все возможное, чтобы унять нетерпение чрезмерно возбужденной публики.

Не знаю, что бы произошло, если бы напряжение продлилось еще несколько минут. Внезапно окрик рабочего сцены заставил нас обернуться, и, выйдя из-за кулис, мы увидели Родни, полностью одетого. Вокруг меня раздались вздохи облегчения, в то время как я ошеломленно недоумевал, как ему удалось проскользнуть в свою комнату и надеть парик и бороду так, что мы его не заметили.

- Давайте продолжим, - сказал он повелительным тоном. Затем вышел на сцену величественной походкой и с такой уверенностью в себе, что я невольно вспомнил об его отце. Лоуренс немедленно начал расставлять нас по местам, одновременно умоляя не нервничать. Затем прозвучал сигнал, заставивший оркестр замолчать, и занавес поднялся, открывая великолепную сцену в зале суда.

Родни вел себя так, словно ничего необычного не произошло, и по ходу представления я почти забыл, что меня окружает. Только мой актерский инстинкт позволял мне произносить свои речи в нужное время. Потому что, несмотря на мой многолетний опыт работы за кулисами, выступление Родни привело меня в восторг и завладело мной, словно я был околдован. Я и представить себе не мог, что этот юноша может так хорошо выступать. Конечно, на репетициях он проявлял себя, но ничего подобного я от него ожидать не мог. Он сотни раз видел своего отца в этой роли, и, несмотря на это, казалось невероятным, чтобы он смог запомнить манеру, в которой старший Фэйр играл эту роль, и воспроизвести, если не превзойти, его в этой роли!

Наконец, действие приблизилось к своей трагической кульминации, и Родни, казалось, больше не играл. Он вжился в роль. Он всю жизнь был сбитым с толку негодяем, лишенным всякой надежды на месть, хныкающим, пресмыкающимся, стонущим и визжащим от осознания того, что его окружают враги, которые не проявят к нему милосердия.

И тут случилась странная вещь. Я так увлекся, что мой мозг обманул меня, и на несколько минут я действительно вообразил, будто наблюдаю за отцом, а не за сыном. Но мой рассудок быстро вернулся к нормальному восприятию. Это был Родни, за которым я наблюдал, но такой, какого я никогда не знал. Если бы он мог продолжать в том же духе, он достиг бы актерских высот, которых никогда не достигал его отец.

Оглушительный взрыв аплодисментов вернул меня к действительности. Представление закончилось. Занавес опустился. Огромная аудитория поднялась со своих мест, мужчины и женщины хлопали в ладоши, приветствовали и выкрикивали его имя.

- Браво, Фэйр, браво!

Я повернулся, чтобы схватить своего друга за руку. Другие тоже направились к нему. Но не Стэндинг. Он застыл на месте, словно парализованный, с искаженным лицом и уродливыми глазами, горящими злобной ненавистью. Однако Родни ускользнул от нас и, когда поднялся занавес, махнул нам рукой, призывая вернуться, а затем несколько раз поклонился направо и налево, в то время как столпотворение за рампой, казалось, становилось все громче.

Когда все закончилось, он улыбнулся, отступил в сторону и жестом пригласил нас принять следующий вызов, а сам поспешил за кулисы.

Зрители, однако, были разочарованы тем, что не увидели его, и снова выкрикивали его имя. Но когда мы начали его искать, он исчез. Поэтому Лоуренс распорядился, чтобы занавес оставался опущенным, полагая, как и я, что Родни ушел в свою гримерку, вероятно, на грани срыва от напряжения во время выступления.

Громкая мелодия оркестра, наконец, утихомирила шум в зале, и мы уступили место рабочим сцены, которые с нетерпением ждали, чтобы подготовить сцену к заключительному акту. Почувствовав, что что-то не так, Эдриенн подошла ко мне, в ее широко раскрытых глазах читался тревожный вопрос.

- Все в порядке, - ответил я, хотя меня прошиб холодный пот от дурных предчувствий; я боялся, сам не зная, чего. - Родни сегодня вечером был в страшном напряжении и отдыхает в своей комнате. Позже мы заберем его домой, только ты и я. Ему повезло, что у него больше нет выходов.

- Я сделаю, как вы хотите. Но я так хочу увидеть его сейчас, чтобы сказать ему, каким замечательным он был. Я с трудом могу поверить, что это был мой Родни. Если вы увидите его первым, передайте ему то, что я сказала: за одну ночь он добился большего, чем большинство из нас добивается за всю жизнь...

- Я знаю, какой главный приз он выиграл сегодня вечером, - перебил я ее с вымученной улыбкой. Она понимающе кивнула и отвернулась.

Я решил воспользоваться несколькими минутами, бывшими в моем распоряжении, чтобы повидаться с Родни в его гримерке, поскольку меня не покидало ощущение, что у него какие-то неприятности.

Пересекая сцену, я прошел мимо Стэндинга в задней части кулис и был поражен переменой в выражении его лица. Внезапно он показался мне очень старым и изможденным, а в его вытаращенных, невидящих глазах и подергивающихся губах мне почудился скорее мучительный страх, чем ненависть.

Но все мысли о нем почти сразу же вылетели у меня из головы. Толкнув дверь в комнату Родни, которая была приоткрыта, я обнаружил, что она пуста. Вернувшись в коридор, я столкнулась с Джейсоном, его костюмером.

- Вы ищете мистера Фэйра? - спросил он.

- Да. Где он?

Я не знаю. Несколько минут назад он сошел со сцены и прошел мимо меня, не сказав ни слова. Он казался очень встревоженным и спустился по лестнице. Я подумал, он вышел покурить через заднюю дверь, но потом вспомнил о его исчезновении после третьего акта и поспешил за ним, опасаясь, что он заболел.

- И...

- Не знаю, что и сказать, сэр. Хотя я видел, как он спускался по ступенькам, швейцар его не видел. И он утверждает, что не покидал своего поста ни на минуту. Слава Богу, мистер Фэйр не нужен в последнем акте!

В этот момент прозвучал сигнал к началу. Я был срочно нужен за кулисами. "Найдите его и держите здесь, пока я не вернусь", - хрипло прошептал я. Затем в моем затуманенном мозгу промелькнула мысль, что Стэндинг применил к нему насилие, и это еще больше напугало меня. Однако, ковыляя к своему месту, я вспомнил, что Джеффри оставался рядом со мной до самого занавеса, а потом, как мне показалось, держался рядом со сценой.

Эта мысль на мгновение ослабила мой страх. Но только на мгновение. Нечто неопределимое, постоянно предупреждавшее меня о том, что мой друг исчез не по своей воле, что ему нужна моя помощь, не ослабевало.

Каким-то образом мне удалось с трудом дотянуть до последнего акта, и я с огромным трудом вспомнил свои реплики. Но, несмотря на то, что пребывал в недоумении, я заметил, - Стэндинг был в еще большем замешательстве.

Едва опустился занавес, как он поспешил прочь. Я попытался догнать его, окликая по имени. Но он, не обращая внимания, захлопнул дверь у меня перед носом, и я услышал щелчок замка. Пожав плечами, я пересек узкий коридор и вошел в комнату Родни. Джейсон печально покачал головой и сделал многозначительный жест в сторону уличной одежды моего друга, все еще висевшей на стене.

В этот момент я услышал голоса Лоуренса, Эдриенн и других, которые, очевидно, пришли узнать, почему Родни избегает их. И, хотя мои нервы были на пределе, я решил предотвратить дальнейшее волнение в театре в тот вечер, предприняв смелую попытку.

- Заприте комнату и никого не впускайте, пока я не вернусь, - сказал я Джейсону; затем закрыл за собой дверь и повернулся к остальным.

- Не волнуйтесь, - сказал я, обращаясь ко всем, но сжимая холодную руку Эдриенн. - Родни очень устал, и мне сказали, что он ушел домой.

Рука, которую я держал, судорожно сжалась, и Эдриенн посмотрела на меня глазами, в которых читались сомнение и страх. Остальные выразили сожаление в сочетании с похвалой блестящему выступлению Родни. Затем все разошлись по своим гримеркам, кроме Эдриенн и Лоуренса.

- Давай не будем лукавить, Джордж, - сказал последний, когда остальные отошли за пределы слышимости. - Если бы Родни потерпел неудачу, у его странного поведения сегодня вечером имелась бы причина. Но он не потерпел неудачу. Он играл великолепно, это было величайшее выступление, какое я когда-либо видел, для впервые игравшего сложную роль. - Его тон стал сердитым. - Он не женщина, чтобы поддаваться чувствам. Боже правый, я и без этого пребываю в таком напряжении. И если он не сможет прийти завтра вечером... - Он в отчаянии воздел руки к небу.

Но хотя я не знал, что конкретно ему сказать, я не собирался делиться своими опасениями. Они выслушали мои доводы о том, что Родни, вероятно, незаметно выскользнул из служебного входа и доехал на такси до какого-нибудь отеля, где мог бы спокойно провести ночь, и согласились предоставить поиски мне.

Пока я переодевался, здравый смысл взял верх. Вне всякого сомнения, если бы Родни вышел на улицу в костюме, его бы увидел какой-нибудь полицейский, и мы знали бы об этом. Следовательно, он все еще должен быть где-то в театре. Мой окончательный вывод состоял в том, что он временно сошел с ума и с хитростью сумасшедшего спрятался в каком-то месте, которое мы проглядели.

Я подождал, пока за дверью моей гримерки все стихнет, затем нашел сторожа у служебного входа. Сказав ему, что собираюсь в последний раз поискать Фэйра, я одолжил у него фонарь и велел оставаться на месте на случай, если будут какие-нибудь новости.

Решив начать с чердака, где хранились декорации, я направился через захламленное пространство в задней части сцены к лестнице, ведущей наверх. В свете фонаря, отбрасывавшего крошечный круг света, я почти добрался до нее, когда меня остановило что-то, похожее на слабый стон. Дрожа всем телом, я прислушался. И снова уловил звук, доносившийся из-за груды декораций у моего локтя.

Я мгновенно вспомнил кое-что, о чем мы все забыли. За этими полотнищами скрывалась крошечная комнатка, в которой хранились связки рукописей и старые костюмы. Стараясь сдержать охвативший меня страх, я остановился и протиснулся к этой двери. Она поддалась под моим прикосновением, я шагнул внутрь и включил фонарь. И чуть не уронил его. Потому что на полу лежал Родни, связанный и с кляпом во рту. Но он был жив, и его глаза были открыты.

Что произошло сразу после этого, я так и не смог полностью вспомнить. Я знаю, что освободил его и поставил на ноги. Но воздержался от расспросов, потому что он привалился к моему плечу, и мне буквально пришлось тащить его в гримерную. Усадив его на сундук, прислонив спиной к стене, я зажег газ. И тут впервые заметил огромную шишку у него на голове.

- Ради всего святого, Родни, что с тобой случилось? - ахнул я.

- Это Стэндинг. Он полон решимости погубить меня, коварный дьявол, и ему это удалось!

- Стэндинг? Что ты имеешь в виду?

- После третьего акта я был не в себе, хотел побыть один. Я вышел в маленькую комнату покурить. Он последовал за мной. Когда я зажигал газ, то что-то услышал, обернулся и увидел его. Но прежде чем успел защититься, он ударил меня, лишив сознания. Когда я пришел в себя, было уже слишком поздно. Почему он, мерзавец, не применил какой-нибудь другой способ выплеснуть свою ненависть? Теперь на моей карьере можно поставить крест.

- Чепуха, - перебил я, полагая, что он еще не совсем пришел в себя. - Ты испытал сильное потрясение, но все было бы гораздо хуже, если бы он напал на тебя перед четвертым актом, до твоего триумфа, который...

- Не пытайтесь обмануть меня, Джордж, я все прекрасно понимаю. Я знаю, что разочаровал Лоуренса, критиков и Эдриенн. Что он сказал зрителям, когда я не появился в четвертом акте?

Я не ответил, так как полагал, что пережитое на время лишило его рассудка, и моей мыслью было немедленно доставить его в больницу. Но когда я попытался поднять его на ноги, он оттолкнул мои руки и повторил свой вопрос.

- Родни, ты должен успокоиться, - сказал я. - У тебя повреждена голова, и ты все забыл. Ты играл в четвертом акте!

- Не лгите мне! - хрипло прошептал он. Затем поднялся на ноги, и его лицо озарилось новым пониманием. - Скажите мне честно, Джордж, кто играл вместо меня четвертый акт?

- Родни, мальчик, неужели ты не помнишь? Это ты играл Шейлока! Но после четвертого акта мы не могли тебя найти.

Он протянул руки и сжал меня так, что я вздрогнул.

- Посмотрите на мой костюм! Это тот, в котором я был в третьем акте, вы это знаете. Я не переоделся. Но теперь мне все ясно. Я все понял. Думайте, думайте! Помните, я рассказывал вам, что заставило меня вернуться в Америку? Неужели вы не понимаете, кто играл мою роль, когда я беспомощно лежал в той маленькой комнате?

Я был так ошеломлен внезапной переменой в его поведении, что на мгновение не смог осознать значение его слов. Но, когда их смысл дошел до моего затуманенного сознания, я обессиленно прислонился к стене. Объяснение, которое он предложил, было слишком фантастичным, слишком невероятным, чтобы в него поверить. И все же - разве роль Шейлока в четвертом акте не заставила меня на какое-то время подумать, что я смотрю на отца, а не на сына?

Я попытался заговорить, сказать ему, что начинаю понимать. Но в этот момент дверь открылась и с грохотом захлопнулась, и перед нами предстал Стэндинг с пистолетом в руке и искаженным лицом. Я бросился вперед, но он остановил.

- Не вмешивайся в это, Малкольм, и я не причиню тебе вреда, - прорычал он. - Мне нужен только ты, - и он повернулся к Родни. - Я планировал погубить тебя сегодня вечером, не дав тебе появиться в четвертом акте, и случай был на моей стороне, когда ты отправился в маленькую комнату. Но ты оказался слишком умен для меня. Ты каким-то образом сумел освободиться; ты взорвал публику отвратительным подражанием своему отцу. Но ты не получишь Эдриенн, даже если станешь звездой за одну ночь. Потому что я собираюсь убить тебя - здесь и сейчас.

Произнося последнее слово, он поднял револьвер. Но так и не выстрелил. Как только я приготовился к прыжку, надеясь сбить его с ног, фигура Джона Фэйра - каким все мы знали его при жизни - казалось, буквально возникла из воздуха и встала между несостоявшимся убийцей и его сыном.

Стэндинг издал тихий крик, его глаза расширились от смертельного страха, губа отвисли. Затем пистолет выскользнул из его пальцев, он резко поднялся на цыпочки, развернулся и рухнул на пол.

Мой взгляд мгновенно переместился с него на то место, где я видел призрак Джона Фэйра. Тот исчез.

Но Родни держался прямо и уверенно, его лицо излучало счастье.

- Теперь, Джордж, вы понимаете, кто занял мое место? - вот и все, что он сказал.

- Это кажется невероятным, - выдохнул я, - но я больше не могу сомневаться. Дух твоего отца присматривал за тобой, как и обещал, - оберегал тебя в самые трудные минуты. Но, ради Бога, уйдем отсюда, пока я не сошел с ума!

Позже Родни сказал мне, что я лишился чувств и что они со сторожем долго возились со мной, прежде чем я пришел в себя настолько, что он смог отвезти меня домой в коляске. Джеффри умер - как выяснилось позже, от сердечной недостаточности.

Лоуренс закрыл театр на неделю из уважения к памяти Стэндинга. За это время мы с Родни достаточно оправились, чтобы возобновить нашу игру, а шесть месяцев спустя юные влюбленные поженились.

ВОЗМОЖНО ЛИ ТАКОЕ НА САМОМ ДЕЛЕ?

Херевард Кэррингтон, доктор философии

В течение практически всей своей жизни, посвященной экстрасенсорным исследованиям, я, естественно, сталкивался со всевозможными замечательными сверхъестественными - и оккультными - явлениями. Но я никогда не сталкивался ни с чем более поразительным, чем те два случая, о которых расскажу ниже. Ни одна сказка "Тысячи и одной ночи" не может превзойти их по невероятности случившегося.

В этих событиях ручаются компетентные наблюдатели, изучавшие эти темы в течение многих лет и утверждающие, что их наблюдения были достоверными и точными. Я не стану требовать, чтобы мои читатели поверили этим рассказам: это было бы слишком! На самом деле, я сам с трудом могу им поверить.

Тем не менее, описанное в них, случилось на самом деле. Я перескажу их в том виде, в каком они были рассказаны мне, прося читателя помнить, что свидетелями этих явлений были ученые - скептически настроенные, уравновешенные наблюдатели, привыкшие видеть нечто подобное каждый день своей жизни, хотя и в менее поразительной степени!

Первая история, в общих чертах, выглядит следующим образом.

Собралась обычная небольшая группа исследователей и, как обычно, осмотрела комнату и шкаф медиума. Ничего подозрительного обнаружено не было; комната для сеансов находилась в частном доме одного из исследователей.

Затем ввели медиума, молодого поляка, и тщательно обыскали. По завершении осмотра он лег на кушетку, приготовленную для него за пределами шкафа; шторы шкафа были задернуты, свет приглушен, и сеанс начался.

Пожалуйста, обратите внимание, что в этот памятный вечер медиум не приближался к шкафу. На протяжении всего сеанса он оставался на кушетке снаружи, где его могли видеть все присутствующие. В шкафу никого не было, что мог засвидетельствовать каждый. Комната освещалась красным фонарем, достаточным для того, чтобы сидящие могли видеть друг друга и медиума; ни разу не наступало полной темноты. Медиум ни разу не приближался к шкафу и ни разу не покидал своей кушетки во время материализаций, которые наблюдали все присутствующие.

В этих условиях произошло следующее экстраординарное событие.

Женская фигура, окутанная белой пленкой, - но, очевидно, это была женщина, - вышла из шкафа и вошла в комнату. Она оставалась видимой в течение нескольких секунд, а затем в красном свете, на глазах у всех присутствующих фигура несколько раз сменила свой пол, став сначала мужчиной, затем женщиной, затем снова мужчиной, и так далее, несколько раз подряд!

По завершении этого представления фигура мгновенно исчезла и дематериализовалась, не оставив ничего видимого. Осмотр шкафа показал, что он пуст. Медиум спал, погруженный в транс, на кушетке, где лежал на протяжении всего сеанса, видимый всем.

Что вы думаете о таком необычном повествовании?

Действительно, такое трудно себе представить! Допуская, в качестве аргумента, что в данном случае явление было подлинным, оно, безусловно, в некоторой степени подтверждает оккультное учение о подобных явлениях. То есть эти формы создаются на время силами, высвобождаемыми во время сеанса, и вовсе не представляют собой "духов умерших". Мы с трудом можем поверить, что призраки мужчины и женщины могли таким образом действительно слиться и становиться то тем, то другим, столь поразительным образом, по своему желанию!

Если, с другой стороны, призрачная форма в данном случае представляла собой всего лишь временное, мимолетное творение, каким-то образом созданное мыслями, образами, волей и неизвестными биологическими силами, которыми обладали живые люди, образующие круг, придавая форму пластичному веществу, исходящему из тела медиума, - тогда такое объяснение становится несколько более понятным.

Этот взгляд на проблему еще больше подтверждается вторым случаем, о котором я собираюсь рассказать, на относительно недавнем сеансе, где произошла еще более удивительная и невероятная вещь!

На этот раз медиумом была некая заслуженно прославленная француженка, чьи способности ставили в тупик всех континентальных ученых. Во время сеанса было видно, как со стороны медиума вырвался поток белой "плазмы", превратившийся в крошечную, но прекрасно сложенную маленькую женщину! Ростом она была около восьми дюймов, у нее были руки, ноги, голова, которая двигалась, живые глаза, которые смотрели на участников сеанса, и длинные черные волосы, доходившие ей до пояса! Это маленькое создание сидело на руках медиума. Затем Ева передала "ее" в руки ближайшего исследователя, где та просидела несколько секунд. Затем, чтобы доказать, что "она" действительно жива, маленькое существо совершило сальто в руках исследователя! После этого маленькая женщина была снова передана в руки медиума и мгновенно исчезла, не оставив после себя в комнате ни следа!

"Сплю ли я, вижу ли сны или всему виной духи?"

Действительно, давно пора задать себе этот вопрос!

Невероятность этого факта сама по себе не должна служить основанием для того, чтобы мы немедленно отвергли его только на этом основании. Безусловно, такое повествование подрывает нашу веру и нашу доверчивость. Как уже говорил ранее, я не прошу своих читателей поверить в это только потому, что об этом происшествии сообщил именно я. Я и сам с трудом могу в это поверить, хотя видел очень похожие материализации более крупных форм, во время которых руки, лица и части тел, несомненно, материализовывались и исчезали у меня в руках. Насколько же невероятным должен быть такой рассказ для того, кто не видел подобных вещей!

Мы не знаем, что возможно, а что нет. Решение об истинности этих событий должно быть оставлено на будущее.

На самом деле, мы не знаем, возможны ли такие формы жизни или нет. У нас очень мало доказательств этого, но, с другой стороны, нет и фактического опровержения. Возможно, в нашей вселенной существуют тысячи разнообразных форм жизни, о которых мы ничего не знаем, - существа с полуматериальными телами и разумом, совершенно отличающимися от наших собственных.

Мы знаем, что такие формы жизни существуют в животном мире, в воздухе и в море, поскольку разум и формы птиц, зверей и рыб совершенно не похожи на наши собственные. Мы знаем, что другие формы жизни, отличающиеся от всего существующего на нашей земле сегодня, существовали когда-то в прошлом на нашем земном шаре и могут существовать в будущем. Так что, возможно, - не исключено и не доказано, - но возможно, что сейчас на нашей земле могут существовать другие формы разумной жизни; и что мы все еще можем вступить с ними в контакт с помощью исследований оккультных явлений, а также реальных экспериментов, проводимых в комнатах для спиритических сеансов.

КРЕМНЕВЫЙ НОЖ

Э.Ф. Бенсон

Однажды теплым, безмятежным июньским вечером мы с Гарри Першером рассуждали о садах, сидя на лужайке перед его домом и, в частности, о том пейзаже, который нас окружал. Першор Хаус, куда я приехал в тот день, располагался в самом центре маленького провинциального городка: фасад его дома в георгианском стиле выходил на главную улицу, но за ним совершенно неожиданно обнаруживался участок зеленой лужайки и цветочных клумб, окруженный со всех сторон высокими стенами из светлого кирпича, над которым виднелись крыши и дымоходы соседних домов. Мне, уставшему от жары и шума Лондона, было неописуемо приятно расположиться в прохладе этого зеленого места, пропитанного, по моему внутреннему ощущению, каким-то особенным спокойствием.

Точно так же, как у старых домов есть своя атмосфера, сформированная мыслями и личностями тех, кто в них жил, так и этот сад, как мне показалось, вобрал в себя всю суть досуга поколений, чьим убежищем был. Я заявил, что это было так, словно дух этого досуга пропитал погруженный в темноту сад, в котором мы сидели...

Гарри не одобрил столь сентиментальные высказывания.

- Действительно, очень мило, - сказал он, - но лично я нахожу твою теорию слишком причудливой.

- Ты можешь думать, что тебе угодно, - парировал я. - Но я не собираюсь отказываться от своей теории о том, что обитатели домов создают в них особую атмосферу. Стены и полы пропитываются ими, почему с газонами и цветочными клумбами должно быть иначе?

Он поднялся со своего места и подошел ко мне.

- Я совершенно с тобой не согласен, - сказал он. - Как дерево и камень могут обладать качествами, отличными от их собственных? Впрочем, у нас будет возможность проверить твои идеи, пусть они и ошибочны. Завтра в этот сад будет пронизан новой атмосферой, и мы посмотрим, окажет ли она какое-либо воздействие. Пойдем со мной, я покажу тебе, что собираюсь сделать.

Лужайка располагалась на пологом склоне, а на западе, там, где она спускалась по склону холма, тянулась одна из тех высоких кирпичных стен, которые придавали саду столь восхитительное уединение. Гарри приставил к ней лестницу, попросил меня взобраться на нее и посмотреть.

- Вторжение в личную жизнь моих соседей тебе не грозит, - заверил он меня, поэтому я поднялся и оперся локтями о стену.

Я обнаружил, что смотрю вниз, на небольшой квадратный участок дикой невозделанной земли, около восьмидесяти футов в поперечнике. Он густо зарос сорняками, дикими цветами и буйным разнотравьем, и, хотя располагался на склоне холма, сразу бросалось в глаза, что когда-то его, должно быть, выравнивали, поскольку он был совершенно плоским. Со всех четырех сторон его окружали высокие кирпичные стены, такие же высокие, как та, с которой я сейчас смотрел, и ни в одной из них не было ни дверей, ни каких-либо проемов: участок был полностью огорожен со всех сторон. Конечно, весь день его жарило палящее солнце, и ни малейшее дуновение ветерка не нарушало замкнутую атмосферу; сейчас я словно склонялся над печью, настолько горячим был воздух, поднимавшийся от земли. Несмотря на то, что место было открыто небу, это тепло не было похоже на то, какое бывает на открытом воздухе; в нем чувствовался какой-то неопределимый привкус, как в комнате, долго остававшейся запертой.

- Что это? - спросил я, спустившись. - Почему он полностью отгорожен?

- Дело довольно странное, - ответил он. - На прошлой неделе я рылся в коробке со старыми бумагами, которые мне давно следовало разобрать, и наткнулся на дневник моей матери, написанный выцветшими чернилами и посвященный давно забытым вещам. Она начала вести его более пятидесяти лет назад, вскоре после моего рождения. Я лишь мельком взглянул на него, поскольку он, казалось, был посвящена самым обычным событиям прошедших дней: сегодня она гуляла, в другой день - охотилась и так далее. Там были записи о прибытии гостей, останавливавшихся у нее и моего отца, и об их отъезде; а потом я наткнулся на одну, которая меня озадачила и заинтриговала. Она рассказала о строительстве стены в здешнем саду, что-то в таком роде: "Уверена, что это разумно, - записала она, - и, хотя сейчас она выглядит довольно неприглядно, скоро она зарастет лианами". Это показалось мне странным: я не мог понять, о какой стене она говорила.

Мы вернулись в дом и проследовали в гостиную. На столе лежала потрепанная тетрадь в телячьем переплете, и он указал на нее.

- Вот он, - сказал он. - Возможно, тебе захочется взглянуть на него, он очень атмосферный. Но я должен закончить свой рассказ: по одному из тех странных совпадений, которые ничего не значат, в тот самый день, когда я нашел этот дневник и заглянул в него, налетела один из летних бурь, оторвавшая большой побег вьющейся розы от стены, поверх которой ты только что смотрел. Мой садовник уже ушел домой, когда я заметил это, поэтому я взял лестницу, чтобы снова закрепить его.

- Естественно, - продолжал он, - никто не взбирается на стены и не заглядывает в сад соседа, а я всегда предполагал, что на месте этого участка расположен именно соседский сад. Но взобравшись на вершину стены и посмотрев вниз, я увидел то, что видел ты - небольшой квадратный заросший участок с высокими стенами, к которому ни с какой стороны не было доступа. Мне вспомнилось то, что я прочитал в дневнике моей матери о строительстве стены, а позже я нашел в той же коробке, в которой лежала тетрадь, старый план этого дома и сада. Он совершенно ясно указывал на то, что квадратный участок когда-то был частью сада, поскольку на плане стена, которая теперь отделяет его, полностью отсутствовала.

Я пригласил строителя, чтобы он осмотрел этот участок стены. Он сказал мне, что она определенно намного более поздняя, чем остальная ограда, и, вероятно, была построена пятьдесят или шестьдесят лет назад, поскольку он обнаружил на обоих ее концах прямую перпендикулярную линию в том месте, где она соединялась с более старыми стенами. Следовательно, дата указана верно, и, без сомнения, это та самая стена, о которой говорилось в дневнике моей матери. В конце концов, я посоветовался со своим хорошим другом, городским землемером, и он согласился, что квадратный участок, несомненно, является частью моего поместья.

- Значит, ты собираешься снести эту стену? - спросил я. - Именно отсюда та новая атмосфера, о которой ты говорил, должна проникнуть в твой сад?

- Да, - ответил он, - хотя я не буду разрушать стену полностью, а только проделаю в ней арочный дверной проем. Я устрою в этом месте маленький тайный садик; он абсолютно защищен, со всех сторон окружен высокими стенами, и, должно быть, здесь всегда много солнца. Посередине у меня будет небольшая лужайка, вокруг - дорожка из мощеного камня, а вдоль стен - цветочные клумбы. Это будет настоящая жемчужина, и уже завтра строители возьмутся за дело.

В ту ночь, ложась спать, я взял дневник матери Гарри и, чувствуя, что мне совершенно не хочется спать, довольно долго читал его. У меня сложилось очень благоприятное впечатление об этой женщине, в начале семидесятых годов считавшей свою жизнь, наполненную мелкими интересами, такой увлекательной

Ей было всего восемнадцать, когда родился Гарри, ее единственный ребенок, и его замечательное раннее развитие вскоре стало почти ежедневной темой записей. Но потом я начал улавливать отдельные разрозненные фразы, которые, казалось, каким-то образом были связаны друг с другом: "прекрасное утро, но в саду ощущается что-то довольно неприятное..." - "Малыш ужасно плакал в саду сегодня утром, но был совершенно здоров, когда няня вывезла его в коляске на улицу..." - "Я посидела на маленькой квадратной лужайке на солнышке, но осталась не очень довольна. Мухи просто ужасны. Они постоянно жужжали вокруг меня, и все же я не могла их видеть..." - "Что-то заставило меня уйти из сада этим вечером; у меня было такое странное ощущение, будто что-то смотрит на меня с маленькой квадратной лужайки, и в то же время там никого не было. Дик говорит, что все это чепуха, но это не так..."

Затем, через некоторое время, появилась запись о строительстве стены, а затем та, о которой мне рассказал Гарри, - о ее уверенности в том, что это было разумно. После этого больше не упоминалось ни о новой стене, ни о неприятностях в саду. К этому времени меня уже клонило в сон от расшифровки этих выцветших строк, я погасил свет и заснул.

Конечно, сны - это всего лишь бессмысленная смесь полученных за последнее время впечатлений, или тех, которые при каком-то пробуждении подсознания всплывают, словно пузырьки, на поверхности спящих чувств, поэтому неудивительно, что после того, как я заснул, мне приснились смутные и тревожные приключения в саду. Казалось, я был там один, в сумерках; стена, через которую я заглядывал в тот вечер, исчезла, а в центре небольшой лужайки, раскинувшейся за ней, стояла высокая фигура, к которой я направлялся.

В этой густой полутьме я не мог разобрать, был ли это человек или какая-то каменная глыба в форме колонны. Но страх, начавший пробуждаться во мне, смешивался с любопытством, и я осторожно двинулся к нему. Он стоял абсолютно неподвижно и, будь то камень или существо из плоти и крови, казалось, чего-то ждал.

В воздухе, совсем рядом со мной, жужжали бесчисленные мухи; внезапно на меня обрушилось целое облако, оседая на моих глазах, забиваясь в уши и ноздри, отвратительно пахнущих и нечистых на ощупь. Ужас перед ними пересилил мою осторожность, я в бешенстве отбивался от них, по-прежнему не сводя глаз с безмолвной фигуры. Но мои движения прояснили мне его природу: там стояла не каменная колонна, потому что фигура медленно подняла руку и делала пассы, подзывая меня.

Я терял волю к сопротивлению, но паника перед кошмаром ворвалась в мой сон, и внезапно я очнулся сидящим в постели, задыхающимся и мокрым от ужаса. В комнате было спокойно и безмолвно; открытое окно, выходившее в сад, впускало лунный свет, а у моей кровати лежала закрытая тетрадь, вне всякого сомнения, ставшая причиной этого кошмара.

На следующий день рабочие начали пробивать арку в садовой стене, и к полудню мы смогли протиснуться внутрь через образовавшийся проем и более внимательно осмотреть скрытый прежде участок. На нем густо росли сорняки и травы, но у северной и западной стен к дикой растительности примешивалось множество выродившихся культурных растений, свидетельствовавших о том, что когда-то (как и было указано в дневнике) здесь располагались цветочные клумбы. В остальном дикая поросль бурно торжествовала, и, прежде чем можно было бы восстановить участок, потребовалась бы глубокая обработка почвы.

Это действительно было очень много солнца: стояла невыносимая жара; и, хотя на лужайке перед домом было достаточно приятно сидеть под открытым небом, благодаря постоянному северо-восточному бризу, здесь духоту не рассеивало ни малейшее движение воздуха. В этом жарком оцепенении чувствовалось что-то смертоносное и гнетущее; воздух был застоявшимся, как в сердце джунглей, и в нем витал слабый запах разложения, подобный тому, какой можно ощутить в густых лесах. Мне также показалось, будто я слышу жужжание больших мух, но, возможно, это было плодом воображения, порожденного страницами, которые я читал прошлой ночью, и которые превратились затем в самый яркий и неприятный сон.

Я не стал рассказывать об этом Гарри и, возвращая ему дневник, не упомянул о тех любопытных записях, которые обнаружил. У меня имелись на то свои причины, поскольку было ясно, его мать чувствовала что-то странное и сверхъестественное в том месте, где мы сейчас стояли, и я не хотел, чтобы какие-либо предположения об этом со стороны проникли в сознание Гарри.

Очевидно, в данный момент он не думал ни о чем подобном, поскольку был очарован заброшенным маленьким участком.

- Защищен просто чудесно, - сказал он. - Ни один восточный ветер не сможет проникнуть сюда. Здесь можно выращивать все, что угодно. И такой уединенный; ни крыши, ни дымохода не видно над стенами - ничего, кроме неба. Я люблю такие тайные места, как это! У меня будет дверь с засовом внутри, и никто не сможет меня потревожить. Что касается остального, то я все прекрасно продумал, и готов воплотить. Грядки, цветочные клумбы на месте старых, квадратик травы и круглая клумба в центре. Я ясно вижу это; все получится именно так, как я хочу.

На следующее утро, когда каменщики заканчивали отделку дверного проема, Гарри нанял пару человек в помощь своему садовнику, и они весь день вывозили тачки с сорняками и травой для сжигания. Было намечено расположение цветочных клумб и дорожки, но почву пришлось глубоко перекопать, чтобы избавиться от корней старой растительности, прежде чем можно было уложить тротуар и дерн на газоне. В тот день, когда я нежился на жарком солнце, Гарри, разгоряченный и перепачканный, поманил меня к себе.

- Иди сюда! - позвал он. - Мы наткнулись на странную вещь, и я не знаю, что это такое. Хочу воспользоваться твоими археологическими познаниями.

Это была действительно довольно странная находка: квадратная колонна из черного гранита высотой около четырех футов и шириной около восемнадцати дюймов. По форме она чем-то напоминала один из тех алтарей, какие нередко встречаются среди римских памятников. Но это, конечно, не было римской работой; она была гораздо более грубой и больше походила на что-то друидическое. И вдруг я вспомнил, что видел в каком-то музее древних британских памятников нечто в точности похожее: его описывали как жертвенный алтарь из древнего британского храма. Действительно, не могло быть никаких разумных сомнений в том, что этот камень имел то же происхождение.

Гарри пришел в восторг от своей находки.

- Как раз то, что я хотел бы видеть в центре своей клумбы посреди лужайки, - сказал он. - Я отметил место, давай сразу же перенесем его туда. Я думаю, этот камень может послужить основой для солнечных часов.

В тот вечер я прогуливался по саду, ожидая, когда выйдет Гарри. Солнце только что скрылось за грядой грозовых облаков на западе, и когда я подошел к арке, ведущей на новый участок, где еще не висели двери, она выглядела так, словно была освещена каким-то собственным светом. Высокий черный алтарь, стоявший в центре, сиял, словно был сделан из раскаленного докрасна железа, и пока я стоял в дверном проеме, удивляясь этому зловещему сиянию, я почувствовал, как что-то пронеслось мимо меня, едва коснувшись моего плеча и левого бока.

Я ничего не увидел, зато сразу же услышал - на этот раз без всяких сомнений - звонкое жужжание множества мух. Оно, несомненно, доносилось из нового сада, но в воздухе их не было видно.

И одновременно с этим я внезапно внутренне содрогнулся, как будто оказался в присутствии какой-то злой силы. Ощущение пришло и ушло: оно длилось не дольше мягкого прикосновения невидимого существа, задевшее меня в дверном проеме, а с ним и жужжание мух.

Потом появился Гарри, - он вышел из дома и позвал меня на нашу обычную вечернюю игру в пикет, которую оба любили.

Разбивка газона и восстановление старых клумб велись с большим усердием: на свежевскопанную почву были уложены полоски дерна, привезенного с холмов, они были разровнены и политы водой, у стен Гарри посадил подсолнухи, георгины и маргаритки, а на клумбе вокруг камня - шалфей.

Это заняло пару дней, и однажды вечером мы отправились туда в сумерках, поражаясь тому, как хорошо приживается дерн и какими сильными и стойкими выглядели молодые растения...

В ту ночь шел сильный ливень; сквозь стекла моих окон я видел вспышки молний, раздавались отдаленные раскаты грома, а позже, в жаркой темноте, мне пришлось встать, чтобы закрыть окно, поскольку дождевые капли падали на ковер. Закрыв окно, я застыл на несколько мгновений, вглядываясь в сгущающийся полумрак и прислушиваясь к шипению струй дождя на кустах за окном. И тут увидел нечто, странным образом встревожившее меня.

В тот день была установлена дверь в новый сад, но она оставалась открытой. Таким образом, арка была видна из моих окон, и сейчас выделялась в темноте, как будто внутри горел свет. Затем очень яркая вспышка прочертила зигзаг по небу, и я увидел, что в дверном проеме стоит фигура, закутанная в черное.

Казалось маловероятным, что в сад проник человек: зачем кому-то в плаще стоять там во время грозы? Если преступник задумал кражу со взломом, то зачем ему было ожидать снаружи, ведь в доме уже давно царила тишина? И все же, если утром обнаружится, что кто-то вломился в дом, я буду выглядеть очень глупо, если, заметив его до того, как будет нанесен какой-либо ущерб, спокойно вернусь в постель, ничего не предприняв.

Но на самом деле я не верил, чтобы это был злоумышленник. Как же мне следовало поступить? Я решил, что не буду будить Гарри, пока сам не проведу расследование, и начал спускаться вниз. Но когда я проходил мимо двери Гарри, то увидел под ней полоску света, затем под моей ногой скрипнула незакрепленная половица, и в следующий момент он вышел в коридор.

- Что это? - сказал он. - Ты тоже это видел? Кто-то шел по лужайке со стороны нового сада? Сделаем так: я выйду через заднюю дверь в сад, а ты пройдешь через столовую. Тогда он окажется между нами. Возьми с собой кочергу или большую палку.

Я подождал, пока он отойдет к черному ходу, а затем, отодвинув занавеску в столовой, отпер дверь, ведущую в сад. Дождь прекратился, и теперь сквозь грозовой покров над головой пробивался слабый свет затянутой облаками луны. Там, в центре лужайки, стояла фигура, которую я видел в проеме арки, и в этот момент я услышал щелчок замка задней двери.

Был ли это всего лишь живой человек, стоявший сейчас в десяти ярдах от меня? Услышал ли он, как отпираются две двери? Во всяком случае, он двинулся - и быстро - через лужайку к арке, где я впервые увидел его. Затем я услышал голос Гарри:

- Быстрее, мы его поймаем! - крикнул он, и пока он бежал по дорожке, я поспешил через лужайку к дверному проему, за которым исчезла фигура. Когда мы добрались туда, было достаточно светло, чтобы разглядеть, что он стоит в центре сада; казалось, алтарь составляет с ним единое целое. Затем близкая и яркая вспышка молнии вырвалась из-за пелены над головой и осветила каждый уголок участка, обнесенного высокой стеной. Там было абсолютно пусто, но тишину нарушало жужжание бесчисленных мух. Затем начался дождь, сначала упало несколько крупных горячих капель; затем хляби небесные разверзлись, и не успели мы вернуться домой, как промокли до нитки.

Из всех людей, которых я когда-либо знал, Гарри Першер больше прочих не верил в "невидимое и бессознательное"; за те несколько минут разговора перед тем, как мы снова легли спать, и за завтраком на следующее утро он все еще продолжал утверждать, - то, что мы оба видели, было реальным и осязаемым, а не призрачным.

- Это был мужчина, - сказал он, - потому что иначе и быть не могло; и, в конце концов, стены не так уж неприступны для спортивного человека. Конечно, нам обоим показалось, будто мы видели его в центре сада. Но свет был тусклым и сбивал с толку, и у меня нет ни малейшего сомнения, что мы оба смотрели на алтарь, пока он поднимался на стену. Пойдем и посмотрим.

Мы вышли из дома. В саду были отчетливо заметны следы ночного дождя, но шалфей, посаженный накануне на клумбе вокруг алтаря, был опален, словно по нему прошло пламя. Свежевысаженная трава также пожухла, хотя и не так сильно обгорела, а подсолнухи и маргаритки поникли и пожелтели. Казалось, что вместо теплой ночи с обильным дождем над ними вовсю полыхал тропический день; или, скорее, словно от алтаря исходил какой-то испепеляющий луч, сжигающий все, что находилось близко к нему. Но это только усилило упрямство Гарри, когда я спросил его, какое объяснение он может предложить.

- Господи, ну откуда мне знать! - сказал он. - Но совершенно очевидна связь между человеком, который перелез через стену, и моими бедными увядшими растениями. Вот что я сделаю. Я принесу подстилку и плед и переночую здесь, и посмотрим, не придет ли снова кто-нибудь с грелкой. Нет, не пугайся, я не собираюсь просить тебя составить мне компанию. Это все испортило бы, потому что ты мог бы каким-то образом заразить меня своей чепухой. Я предпочитаю револьвер. Ты наверняка думаешь, что в этом есть что-то оккультное и страшное. Давай, выкладывай начистоту. Каково твое объяснение?

- Я могу объяснить это не лучше, чем ты, - ответил я. - Но верю, что здесь, в этом саду, присутствует что-то странное, какая-то сила, связанная, как я полагаю, с тем алтарем, который ты нашел. Твоя мать тоже считала, что здесь что-то странное, и посчитала разумным обнести это место стеной. Ты снова открыл его и выпустил эту сущность на свободу; я предполагаю, она значительно усилилась из-за того, что ты раскопал похороненное прежде.

Он рассмеялся.

- Понимаю, - сказал он. - Наглядный пример твоей теории о том, что материальные объекты могут поглощать и отдавать силу, которую получили от живых людей...

- Или много лет назад от мертвых, - добавил я.

Он снова рассмеялся.

- Думаю, нам не стоит говорить об этом, - сказал он. - Я не могу затевать спор по поводу такой чудовищной чепухи. Для меня это не имеет большого значения.

В течение дня я предпринял несколько попыток отговорить его от этого плана, но все они оказались совершенно бесплодны. На самом деле я и сам начал задумываться, не стал ли жертвой нелепого воображения, и не вернулся ли мой разум к былым верованиям и суевериям первобытного человека.

Каменная глыба, - этот алтарь, - была всего лишь каменной глыбой. Как она могла обладать свойствами и могуществом, подобными тем, какие я был склонен приписывать ей? Конечно, та фигура, которую мы оба видели, с трудом поддавалась рациональному объяснению; так же, как и то иссушающее и обжигающее пламя, которое пронеслось над садом. Но предположение о том, что грубо отесанный гранитный блок имеет к ним какое-то отношение, было всего лишь предположением, совершенно ничем не подкрепленным.

Мои страхи и дурные предчувствия отступали и таяли, пока не улеглись глубоко в моем сознании, окутанные тьмой, которую распространил вокруг них здравый смысл, став не более чем тлеющей там крошечной искоркой. Так и получилось, что, когда около одиннадцати вечера Гарри вышел из дома со своими подушками, одеялом и подстилкой, с револьвером в руке, чтобы провести ночь на лужайке, я вскоре отправился спать.

Дверь из столовой в сад Гарри оставил незапертой, поскольку ночное небо снова было затянуто густыми облаками, грозившими дождем, и он со смехом заявил, что, хотя с радостью встретил бы огонь сил тьмы, обычный ливень наверняка заставил бы его бежать в укрытие. Распахнув окно, я выглянул в ночь и в тишине услышал, как Гарри закрыл и запер на засов дверь, ведущую в маленький сад.

Я сразу же уснул и, несмотря на отсутствие сновидений, внезапно проснулся с ощущением ужаса и неминуемой опасности. Не став одеваться, я сбежал вниз по лестнице и пересек лужайку, направляясь к двери в стене.

Я остановился снаружи, прислушиваясь и удивляясь, почему выбежал в таком виде, ведь вокруг было совершенно тихо. Затем, стоя там, я услышал голос - не Гарри - доносившийся изнутри. Я не мог различить ни слова, а звуки были ровными, словно голос пел какую-то молитву, и, прислушиваясь, я увидел, как над стеной постепенно разгорается тусклое красное свечение.

Все это произошло в одно мгновение, и, поддавшись внезапному приступу паники, я громко окликнул Гарри и схватился за ручку двери. Но он запер ее изнутри на засов. Я еще раз постучал в нее и закричал, но мне по-прежнему отвечал только этот монотонный голос. Затем, напрягая все свои силы, я навалился на дверь: она поддалась, засов щелкнул, и она открылась внутрь. Меня встретил поток горячего воздуха, пропитанного каким-то неприятным запахом, вокруг меня жужжали полчища мух.

Гарри, обнаженный по пояс, стоял на коленях перед алтарем. Рядом с ним возвышалась фигура в черном одеянии; одна из ее рук схватила его за волосы, откинув голову назад, а другая, вытянутая, размахивала каким-то предметом. Прежде чем ко мне вернулась способность двигаться, я обрел дар речи.

- Силою Всемогущего Господа! - воскликнул я и начертил в воздухе крестное знамение.

Я услышал, как что-то звякнуло, упав на алтарь; красный свет рассеялся в предрассветных сумерках, и мы с Гарри остались одни. Он покачнулся и упал боком на траву, я поднял его и вынес сквозь разбитую дверь, еще не зная, жив он или мертв. Но он все еще дышал, а вскоре вздрогнул и пошевелился, как человек, выходящий из глубокого транса, и тут увидел меня.

- Ты! - воскликнул он. - Но что произошло? Как я здесь оказался? Я заснул, и мне приснилось нечто ужасное. Священник, жертвоприношение... Что это было?

Я не стал рассказывать ему о случившемся, кроме того, что я ощутил беспокойство за него, вышла и позвала, но, не получив ответа, ворвался в дверь и обнаружил его лежащим на траве. Больше он ничего не узнал, но по какой-то причине ему перестал нравиться алтарь. Полагаю, где-то в темных уголках своего подсознания он связал это с тем самым ужасным "сном", который мог вспомнить лишь смутно, и сказал, что уберет его: камень на самом деле выглядит отвратительно. Когда мы осматривали его на следующее утро, он поднял с него что-то, лежавшее сверху.

- Как, черт возьми, это сюда попало? - сказал он. - Это ведь один из древних кремневых ножей, не так ли?

ВЕСЕЛЫЙ ПРИЗРАК

В прошлом году мисс Хелен Кон из Лондонского университета, выступая перед Национальной лабораторией оккультных исследований, рассказала замечательную историю. Мисс Кон поразила собравшихся рассказом о своем юном племяннике Дамодаре Кеткаре, индусе, которого ее сестра усыновила, когда ему было четыре года.

У этого десятилетнего мальчика, живущего в Пуне, Индия, есть неразлучный спутник - призрак! Не злобный или вредный призрак, а веселый, добрый - по крайней мере, на настоящий момент.

- Но, - сказала мисс Кон, - было время, когда казалось, что этот таинственный дух покушается на жизнь мальчика.

Предметы разбивались так быстро, что это невозможно было объяснить естественными причинами, и Дамодара пришлось кормить вручную, а все стеклянные вещи убрать подальше от него, чтобы мальчик не пострадал.

Однако по какой-то причине поведение призрака изменилось, таинственно и необъяснимо. Первым признаком перемен стал подарок.

- Банкнота в пять рупий, - рассказала мисс Кон, - внезапно появилась в воздухе во время званого обеда. Никто на нее не претендовал, поэтому она была помечена и убрана в сундук. Когда мы начали ее искать, она исчезла, и ее больше не нашли.

Еще более странным является следующий случай, о котором рассказала мисс Кон:

- Однажды Дамодар приготовил несколько фруктов для своего спутника-призрака. Через несколько мгновений фрукты исчезли, а затем в него из ниоткуда полетела кожура со следами зубов.

ЖЕНЩИНА ИЗ СНА

Уилки Коллинз

Не прошло и шести недель после начала моей практики в провинции, как меня вызвали в соседний город, чтобы проконсультировать местного врача по поводу очень опасной болезни одного его пациента.

Моя лошадь упала вместе со мной после долгой скачки прошлой ночью и поранилась гораздо сильнее, чем ее владелец. Лишенный услуг животного, я отправился к месту назначения в дилижансе (железных дорог в то время еще не было) и надеялся вернуться обратно ближе к вечеру тем же способом.

После консультации я отправился в главную гостиницу города, чтобы там дождаться дилижанса. Когда он прибыл, то оказалось, что он забит, внутри и снаружи. У меня не оставалось иного способа, кроме как добраться домой, наняв дешевую двуколку. Однако цена, запрошенная за это средство передвижения, показалась мне настолько грабительской, что я решил поискать гостиницу с более скромными претензиями и узнать, не смогу ли заключить более выгодную сделку.

Вскоре я нашел вполне приличный дом, тихий и невзрачный, со старомодной вывеской, которую, очевидно, не красили уже много лет. Домовладелец был не прочь получить небольшую прибыль, и как только мы пришли к соглашению, он позвонил в колокольчик, чтобы отдать соответствующие распоряжения.

- Роберт еще не вернулся? - спросил хозяин слугу, открывшего дверь.

- Нет, сэр.

- Что ж, тогда разбуди Айзека.

- Разбуди Айзека! - повторил я. - Звучит довольно странно. Ваши конюхи спят днем?

- Этот - да, - ответил хозяин с довольно странной улыбкой.

- Спит и видит сны, - добавил слуга. - Никогда не забуду, как я вздрогнул, когда услышал его в первый раз.

- Забудь об этом, - сказал хозяин. - Иди и разбуди Айзека. Джентльмену нужна двуколка.

Манеры хозяина и слуги говорили о чем-то гораздо большем, чем было сказано на словах. Я начал подозревать, что, возможно, напал на след чего-то профессионально интересного для меня, как для врача, и решил взглянуть на конюха, прежде чем слуга разбудит его.

- Подожди минутку, - вмешался я. - Мне бы хотелось увидеть этого человека до того, как ты его разбудишь. Я врач, и, если его странный сон и сновидения вызваны каким-то расстройством в мозгу, я, возможно, смогу дать вам совет, что с ним делать.

- Я скорее думаю, вы обнаружите, что его жалоба не поддается лечению, сэр, - сказал хозяин, - но, если вы хотите его увидеть, пожалуйста.

Он провел меня через двор к конюшням, открыл одну из дверей и, оставшись снаружи, предложил мне войти.

В конюшне имелось два стойла. В одном из них лошадь жевала овес, в другом на подстилке спал старик.

Я остановился и внимательно посмотрел на него. У него было морщинистое, измученное лицо. Брови были болезненно сведены, уголки рта плотно сжаты. Впалые щеки и редкие седеющие волосы свидетельствовали о каком-то перенесенном горе или страдании. Пока я смотрел на него, он судорожно втянул воздух и через мгновение начал говорить во сне.

- Проснись! - услышал я быстрый шепот сквозь стиснутые зубы. - Просыпайся! Убивают!

Он медленно поднял худую руку, пока она не легла ему на горло, вздрогнул и повернулся на соломе. Затем рука снова двинулась, вытянулась в ту сторону, куда он повернулся, и словно бы попыталась за что-то ухватиться. Я увидел, как зашевелились его губы, и наклонился еще ниже. Он продолжал говорить во сне.

- Светло-серые глаза, - пробормотал он, - и слегка опущенное левое веко; льняные волосы с золотисто-желтой прядью - да, мама, - красивые белые руки с пушком на них - ручки маленькой леди, с красноватым оттенком. Нож - всегда этот проклятый нож - сначала с одной стороны, потом с другой - ага! ты, дьяволица, где нож?

Когда он произносил последнее слово, голос его стал громче, он вдруг забеспокоился. Я увидел, как он вздрогнул; его иссохшее лицо исказилось, он вскинул обе руки. Они ударились о ясли, под которыми он лежал, и это разбудило его. У меня было достаточно времени, чтобы выскользнуть в дверь и закрыть ее, прежде чем он успел открыть глаза и полностью прийти в себя.

- Вы знаете что-нибудь о его прошлой жизни? - спросил я хозяина гостиницы.

- Да, сэр, я знаю ее довольно хорошо, - последовал ответ, - и это на редкость странная история. Большинство людей в нее не верят, но это правда, - продолжил он, снова открывая дверь конюшни. - Бедняга! Он так измучен своими бессонными ночами, что уже снова погрузился в сон.

- Не будите его, - сказал я. - Я не тороплюсь. Подождем, пока вернется другой кучер, а пока, может, я перекушу и выпью бутылочку вина, а вы поможете мне справиться с этим?

Как я и предполагал, сердце моего хозяина потеплело от выпитого им вина. Вскоре он разговорился, и мало-помалу я вытянул из него всю историю человека, спавшего в конюшне. Какими бы экстравагантными и невероятными ни казались эти события, я привожу их именно так, как слышал, и именно так, как они происходили.

Несколько лет назад в пригороде большого портового города на западном побережье Англии жил человек скромного достатка по имени Айзек Скэтчард. Средства к существованию он добывал любой работой, которую мог получить в качестве конюха, а иногда, когда для него наступали хорошие времена, в качестве помощника конюха в частных домах.

Хотя Айзек был уравновешенным и честным человеком, в своей профессии он не преуспел. Среди соседей его невезение вошло в поговорку. Он всегда упускал хорошие возможности не по своей вине и всегда дольше всех служил у милых людей, не выплачивавших своим слугам жалованье пунктуально. Его прозвали "Невезучий Айзек", и никто не мог сказать, чтобы он этого не заслуживал.

Несмотря на то, что на долю Айзека выпало гораздо больше невзгод, чем полагается обычному человеку, у него имелось утешение, способное поддержать его, - но и оно самого мрачного свойства. У него не было жены и детей, которые могли бы усилить его беспокойство и горечь от различных жизненных неудач.

Возможно, это виной тому была простая бесчувственность, а может быть, великодушное нежелание вовлекать других в свои несчастья, но факт, несомненно, заключался в том, что он достиг среднего возраста, так и не женившись, и, что гораздо более примечательно, ни разу не дав повода заподозрить, - с восемнадцати до нынешних тридцати восьми, - чтобы у него была возлюбленная.

Когда он оказывался не у дел, то жил один со своей овдовевшей матерью. Миссис Скэтчард, занимая положение в низах, тем не менее, выделялась среди прочих как своим умом, так и манерами. Она, как говорится, знавала лучшие времена, но никогда не упоминала об этом в присутствии любопытных; и, хотя была безукоризненно вежлива со всеми, кто к ней обращался, не поддерживала дружеских отношений со своими соседями. Она едва сводила концы с концами, удовлетворяя свои скромные потребности грубой работой у портных, и всегда умудрялась содержать в порядке дом, в который мог бы вернуться ее сын, когда Фортуна в очередной раз отворачивалась от него.

Однажды пасмурным осенним утром (Айзеку было уже под сорок и он, как обычно, не по своей вине, чувствовал себя не в своей тарелке), он отправился из материнского дома в дальний путь, в поместье одного джентльмена, где, как он слышал, требовался помощник конюха.

Через пару дней ему должно было исполниться сорок, и миссис Скэтчард, со свойственной ей нежностью, перед уходом взяла с него обещание, что он вернется вовремя, чтобы отпраздновать эту дату вместе с ней настолько торжественно, насколько позволят их скудные средства. Ему было бы легко выполнить эту просьбу, даже если предположить, что в дороге он дважды заночует - по пути туда и обратно.

Он должен был выйти из дома в понедельник утром и, независимо от того, получит работу или нет, вернуться на праздничный ужин в среду в два часа.

Прибыв в понедельник вечером в пункт назначения слишком поздно, чтобы обратиться за местом помощника конюха, он переночевал в деревенской гостинице, а во вторник рано утром явился в дом джентльмена.

Но неудача преследовала его так же неумолимо, как и прежде. Прекрасные рекомендации, которые он смог представить, ничем ему не помогли. Его долгий путь оказался напрасным; всего за день до этого место помощника конюха было отдано другому.

Айзек принял это новое разочарование безропотно и как нечто само собой разумеющееся. От природы он соображал медленно, не отличался чувствительностью, и был флегматичен и терпелив. Он поблагодарил управляющего джентльмена со своей обычной спокойной вежливостью и откланялся без каких-либо признаков огорчения в лице или манерах.

Прежде чем отправиться домой, он навел кое-какие справки в гостинице и узнал, что на обратном пути сможет сэкономить несколько миль, если пойдет другой дорогой. Получив подробные указания, которые ему несколько раз повторили, относительно различных поворотов, он отправился домой и шел весь день, лишь раз остановившись, чтобы перекусить хлебом и сыром.

Едва стемнело, пошел дождь, поднялся ветер, и, что еще хуже, он обнаружил, себя в совершенно незнакомой ему местности, хотя и знал, что находится примерно в пятнадцати милях от дома. Первым домом, который он встретил, собираясь узнать дорогу, оказалась одинокая придорожная гостиница, стоявшая на окраине густого леса. Какой бы уединенной ни выглядела, она казалась гостеприимным пристанищем для заблудившегося человека, который к тому же был голоден, хотел пить и промочил ноги. Хозяин был вежлив и выглядел достойно, а цена, запрошенная за кровать, достаточно разумной. Поэтому Айзек решил остановиться здесь на ночь.

По природе он был человеком умеренным. Его ужин состоял из двух ломтиков бекона, куска домашнего хлеба и пинты эля. После скромного ужина он не сразу отправился спать, а засиделся с хозяином, рассказывая о долгой череде неудач, и перейдя от них к лошадям и скачкам.

Ни он сам, ни хозяин, ни несколько забредших выпить пива рабочих не сказали ничего такого, что могло бы хоть в малейшей степени пробудить очень слабую и неразвитую способность к воображению, какой обладал Айзек Скэтчард.

В начале двенадцатого гостиница была закрыта. Айзек обошел здание вместе с хозяином и держал свечу, пока запирали двери и нижние окна. Он с удивлением отметил прочность засовов, решеток и окованных железом ставен.

- Видите ли, мы живем здесь довольно одиноко, - сказал хозяин. - К нам еще никто не пытался вломиться, но всегда стоит быть начеку. Когда здесь нет постояльцев, я единственный мужчина в доме. Мои жена и дочь робки, а служанка похожа на свою госпожу. Впрочем, бояться нечего. Еще стаканчик эля перед сном? Нет? Не могу понять, как такой трезвый человек, как вы, может оказаться не у дел. Спать вы будете вот здесь. Вы сегодня наш единственный постоялец, и я думаю, вы согласитесь, моя хозяйка сделала все возможное, чтобы вам было удобно. Вы уверены, что не выпьете еще стаканчик эля? Ладно. Спокойной ночи.

Часы в коридоре показывали половину двенадцатого, когда они поднялись в спальню, окно которой выходило на лес за домом.

Айзек запер дверь, поставил свечу на комод и лег спать. Холодный осенний ветер все еще дул; его торжественный, монотонный, нарастающий вой в лесу был тосклив и ужасен, когда доносился сквозь ночную тишину.

Айзек испытывал странную бодрость. Ложась в постель, он решил не гасить свечу, пока его не начнет клонить в сон, ибо было что-то невыносимо гнетущее в самой мысли о том, чтобы лежать без сна в темноте, слушая унылые, непрекращающиеся завывания ветра в лесу.

Сон овладел им незаметно. Его глаза закрылись, прежде чем он подумал о том, чтобы погасить свечу.

Первое, что он ощутил, погрузившись в дремоту, была странная дрожь, внезапно охватившая его с головы до ног, и ужасная щемящая боль в сердце, какой он никогда прежде не испытывал. Дрожь нарушила его сон, боль мгновенно разбудила его. В одно мгновение он перешел из состояния сна в состояние бодрствования - его глаза были широко открыты, - его разум внезапно прояснился, словно чудом.

Свеча догорела почти до конца, верхушка фитиля отвалилась, на мгновение осветив маленькую комнату.

Между изножьем кровати и закрытой дверью стояла женщина с ножом в руке и смотрела на него.

От ужаса он потерял дар речи, но не утратил необычной ясности ума и не сводил глаз с женщины. Она не произнесла ни слова, пока они смотрели друг другу в глаза, а затем начала медленно приближаться к левой стороне кровати.

Он продолжал смотреть на нее. Это была белокурая, привлекательная женщина с желтовато-льняными волосами и светло-серыми глазами, с опущенным левым веком. Он едва успел заметить все это и запечатлеть в памяти, как она подошла к краю кровати.

Безмолвно, с ничего не выражающим лицом, ступая бесшумно, она подходила все ближе и ближе, наконец, остановилась и медленно подняла нож. Он прижал правую руку к горлу, прикрывая его, но, увидев опускающийся нож, резко выбросил руку вправо и повернулся в ту же сторону как раз в тот момент, когда нож вонзился в матрас в дюйме от его плеча.

Его взгляд остановился на ее руке, когда она медленно вытаскивала нож из кровати: белая, красивой формы рука, с нежным пушком, слегка покрывающим светлую кожу, - изящная женская рука, венцом красоты которой был розовый румянец под ногтями и вокруг них.

Она вытащила нож и медленно вернулась к изножью кровати, остановилась там на мгновение, глядя на него, затем пошла дальше - по-прежнему безмолвная, по-прежнему без выражения на красивом лице, по-прежнему беззвучно ступая крадущимися шагами, - и подошла с правой стороны, где он сейчас лежал.

Приблизившись, она снова подняла нож, и он развернулся влево. Как и прежде, удар ножа пришелся в матрас.

На этот раз его взгляд переместился с нее на нож. Он был похож на большие складные ножи, какими, как он часто видел, рабочие режут хлеб и бекон. Ее изящные маленькие пальчики закрывали не более двух третей рукояти, которая, как он заметил, была сделана из оленьего рога, такого же чистого и блестящего, как и лезвие.

Во второй раз вытащив нож, она спрятала его в широком рукаве своего платья и застыла у кровати, наблюдая. Какое-то мгновение он видел ее, стоящую в этой позе, затем фитиль погасшей свечи упал. Пламя погасло, и в комнате стало темно.

Прошло мгновение, фитиль вспыхнул в последний раз. Его глаза все еще жадно всматривались в правую сторону кровати, но ничего не различили. Светловолосая женщина с ножом исчезла.

Уверенность в том, что он снова один, ослабила ужас, до сих пор лишавший его дара речи. Сверхъестественная острота, которую сила его паники таинственным образом придала его мыслям, внезапно покинула его. В голове у него помутилось, сердце бешено забилось, уши впервые с момента появления женщины услышали горестное, непрекращающееся завывание ветра в кронах деревьев.

Будучи полностью уверен в реальности того, что видел, он вскочил с кровати и с криком: "Убивают! Проснитесь! Проснитесь!" - бросился через темноту к двери.

Она была крепко заперта, точно так же, как он оставил ее, ложась спать.

Его крики переполошили весь дом. Он услышал испуганные, растерянные возгласы женщин; он увидел, как по коридору приближается хозяин дома с горящей свечой в одной руке и ружьем в другой.

- Что случилось? - спросил хозяин, затаив дыхание.

Исаак смог ответить только шепотом.

- Женщина с ножом в руке, - выдохнул он. - В моей комнате... светловолосая женщина. Она дважды ударила меня ножом.

Бледные щеки хозяина стали еще бледнее. Он пристально посмотрел на Айзека в мерцающем свете свечи, и его лицо снова начало краснеть; голос его изменился, как и цвет лица.

- Кажется, она дважды промахнулась, - сказал он.

- Я уворачивался от ножа, когда он опускался, - ответил Айзек все тем же испуганным шепотом. - Каждый раз он пронзал кровать.

Хозяин дома отправился в спальню. Не прошло и минуты, как он снова вышел в коридор в сильном возбуждении.

- Черт бы побрал вас и вашу женщину с ножом! На постельном белье нигде нет никаких следов. О чем вы думали, придя сюда и напугав тех, кто в доме, до полусмерти из-за своего кошмара?

- Я ухожу, - слабым голосом произнес Айзек. - На дороге, в темноте, под дождем, где угодно, это все равно лучше, чем вернуться обратно в комнату, после того, что я там увидел. Дайте мне свечу, чтобы я мог собраться, и скажите, сколько я вам должен.

- Сколько вы мне должны! - проворчал хозяин, с мрачным видом направляясь в спальню со своим фонарем. - Вы найдете ваш счет записанным на доске, когда спуститесь вниз. Я бы не пустил вас даже за все те деньги, какие у вас есть, если бы знал, что вы способны устроить из-за дурного сна. Взгляните на кровать. Где вы видите на ней следы от ножа? Взгляните на окна - задвижка, по-вашему, сломана? Взгляните на дверь (я сам слышал, как вы ее запирали), она взломана? Женщина-убийца с ножом - в моем доме! Вам должно быть стыдно!

Айзек не ответил ни слова. Он быстро собрался, и они с хозяином вместе спустились вниз.

- Двадцать минут третьего! - сказал хозяин, когда они проходили мимо часов. - Самое подходящее время для того, чтобы пугать честных людей до полусмерти!

Айзек заплатил по счету, и домовладелец выпустил его через парадную дверь, с презрительной усмешкой спросив, отодвигая крепкие засовы, не этим ли путем проникла внутрь женщина-убийца.

Они расстались, не сказав друг другу ни слова. Дождь прекратился, но ночь была темной, а ветер еще более пронизывающим. Темнота, холод или неуверенность в том, как добраться домой, мало что значили для Айзека. Даже гроза была облегчением после того, что он пережил в спальне гостиницы.

Кем была та прекрасная женщина с ножом? Существом из сна или явлением из неведомого мира, которое люди называют призраком? Он не мог разгадать эту тайну - даже когда наступил полдень среды и он, после того как много раз сбивался с пути, наконец снова оказался на пороге своего дома.

Мать вышла ему навстречу. По его лицу она сразу поняла, что что-то не так.

- Я не получил это место, но такова уж моя удача. Прошлой ночью мне приснился дурной сон, мама, или, может быть, я увидел привидение. Как бы то ни было, это напугало меня до полусмерти, и я до сих пор не пришел в себя.

- Айзек, выражение твоего лица пугает меня. Входи, садись у камина и расскажи матери обо всем.

Ему так же не терпелось рассказать о случившемся, как ей услышать его рассказ. Всю дорогу домой он надеялся, что мать, с ее более живым умом и обширными знаниями, сможет пролить свет на загадку, которую сам он разгадать не смог. Он помнил сон вполне отчетливо, хотя мысли его совершенно путались.

По мере того как он рассказывал, лицо его матери становилось все бледнее и бледнее. Она ни разу не перебила его ни единым словом; но когда он закончил, она придвинула свой стул поближе к нему, обняла его за шею и сказала:

- Айзек, в ночь на среду тебе приснился дурной сон. В котором часу ты увидел прекрасную женщину с ножом в руке?

Айзек вспомнил то, что сказал хозяин гостиницы, когда посмотрел на часы, спускаясь по лестнице. Он постарался поточнее прикинуть время, которое должно было пройти между отпиранием двери его спальни и оплатой счета непосредственно перед уходом, и ответил:

- Где-то около двух часов ночи.

Мать отпустила его и в отчаянии всплеснула руками.

- В эту среду у тебя день рождения, Айзек, и ты родился в два часа ночи.

Айзек был недостаточно сообразителен, чтобы уловить оттенок суеверного страха своей матери. Он был поражен и даже немного ошарашен, когда она внезапно встала со стула, открыла старый письменный стол, взяла перо, чернила и бумагу, а затем сказала ему:

- У тебя плохая память, Айзек; теперь, когда я состарилась, моя память ненамного лучше. Я хочу, чтобы через много лет все, что касается твоего сна, мы могли вспомнить так же хорошо, как и сейчас. Расскажи мне еще раз все, что сказал минуту назад, когда описывал, как выглядела женщина с ножом.

Айзек повиновался и очень удивился, увидев, как его мать аккуратно записала на бумагу каждое слово, которое он произносил.

"Светло-серые глаза, - писала она, - левое веко опущено; льняные волосы с золотистыми прядями; белые руки с пушком на них; маленькие женские ручки с красноватым оттенком под ногтями; складной нож с рукояткой из оленьего рога, выглядевший как новый". К этим сведениям миссис Скэтчард добавила год, месяц, день недели и час, когда таинственная женщина явилась ее сыну. Затем она аккуратно убрала записи в письменный стол.

Ни в тот день, ни в последующие сын не смог уговорить ее вернуться к теме сна. Мать упорно держала свои мысли об этом при себе и даже отказалась говорить о записях, лежавших в ее письменном столе.

Вскоре Айзеку надоело пытаться заставить ее нарушить столь решительное молчание, а время, которое рано или поздно все сглаживает, постепенно стерло и само впечатление, произведенное на него этим сном. Поначалу он стал вспоминать его как нечто незначительное, а потом перестал вспоминать вообще.

Это становится тем более понятным, если принять во внимание, что вскоре после той ужасной ночи в гостинице в его жизни случились некоторые важные перемены. В конце концов, он получил награду за свои долгие и терпеливые страдания от невзгод, - отличное место, которое занимал в течение семи лет, а после смерти своего хозяина оставил его не только с отличной характеристикой, но и солидной рентой, завещанной ему в награду за спасение жизни его хозяйки, когда случилась дорожная авария.

Вот так и получилось, что Айзек Скэтчард вернулся к своей престарелой матери через семь лет после того, как ему приснился сон в гостинице, имея в своем распоряжении ежегодную сумму денег, достаточную для того, чтобы оба они жили в достатке до конца своих дней.

Мать, в последние годы здоровьем не отличавшаяся, благодаря уходу и избавлению от денежных забот, когда наступил день рождения Айзека, смогла спокойно сесть вместе с ним за стол.

В тот день, ближе к вечеру, миссис Скэтчард обнаружила, что бутылочка с лекарством, которое она обычно принимала и в котором, как ей казалось, еще оставалась доза или даже больше, оказалась пустой. Айзек немедленно вызвался сходить к аптекарю и наполнить ее снова. Стояла такая же дождливая и унылая осенняя ночь, как и в тот памятный прошлый раз, когда он заблудился и заночевал в придорожной гостинице.

Когда он входил в аптеку, мимо него торопливо прошла бедно одетая женщина. Ее лицо, увиденное мельком, поразило его, и он оглянулся, когда она спускалась по ступенькам.

- Вы обратили внимание на эту женщину? - спросил ученик аптекаря, стоявший за прилавком. - По-моему, с ней что-то не так. Она просила настойку опия от зубной боли. Хозяина вышел на полчаса, и я сказал ей, что мне запрещено продавать яд в его отсутствие. Она странно рассмеялась и сказала, что вернется через полчаса. Если она ожидает, что хозяин обслужит ее, то, думаю, она будет разочарована. Она наверняка задумала самоубийство, сэр.

Эти слова усилили внезапный интерес к женщине, который Айзек почувствовал при первом взгляде на ее лицо. Наполнив пузырек лекарством, он с тревогой огляделся в поисках девушки, как только оказался на улице. Она медленно прогуливалась взад-вперед по противоположной стороне улицы. К его собственному удивлению, сердце Айзека учащенно забилось, когда он перешел дорогу и заговорил с ней.

Он спросил, не случилось ли с ней чего-нибудь плохого. Она указала на свою порванную шаль, поношенное платье, смятую шляпку; затем встала под фонарем так, чтобы свет падал на ее строгое, бледное, но все равно очень красивое лицо.

- Я выгляжу довольной, счастливой женщиной, не правда ли? - сказала она с горьким смешком.

Она говорила с такой чистотой интонацией, какую Айзек никогда прежде не слышал из уст других женщин. В малейших ее движениях чувствовалась легкая, небрежная грация знатной дамы. Несмотря на бледность, свойственную бедности, ее кожа была такой нежной, словно она всю жизнь наслаждалась всеми удобствами, какие только можно приобрести за деньги. Даже ее маленькие, изящной формы руки, несмотря на отсутствие перчаток, не утратили своей белизны.

Мало-помалу, слушая ответы на свои вопросы, он узнал печальную историю этой женщины. Нет необходимости пересказывать ее здесь; подобные ей снова и снова возникают на страницах полицейских отчетов, там, где говорится о попытках самоубийства.

- Меня зовут Ребекка Мердок, - сказала женщина, закончив свою историю. - У меня осталось девять пенсов, и я подумала потратить их в аптеке напротив, чтобы обеспечить себе переход в мир иной. Вряд ли там для меня будет хуже, чем здесь, так зачем откладывать неизбежное?

Помимо естественного сострадания и грусти, вызванных в его сердце тем, что он услышал, Айзек все время, пока женщина говорила, ощущал внутри себя какое-то таинственное воздействие, совершенно спутавшее его мысли и почти лишившее дара речи. Все, что он мог сказать в ответ на ее последние безрассудные слова, - он не позволит ей совершить покушение на свою жизнь, даже если ему придется преследовать ее всю ночь. Его грубая серьезность, казалось, произвела на нее впечатление.

- Я не доставлю вам таких хлопот, - ответила она, когда он повторил свою угрозу. - Вы подарил мне надежду на жизнь, говоря со мной по-доброму. Я не стану ничего обещать вам, можешь поверить мне и без этого. Приходите завтра в двенадцать на Фуллер-Медоу, и вы найдете меня живой. Нет! Денег не нужно. Моих девяти пенсов хватит, чтобы обеспечить мне тот ночлег, какой я захочу.

Она кивнула и ушла. Он не сделал попытки последовать за ней - у него не возникло и тени подозрения, что она его обманывает.

- Странно, но я не могу не верить ей, - сказал он себе и, сбитый с толку, направился домой.

Когда Айзек вернулся, его разум все еще был поглощен случившимся, и он не обратил внимания на то, что делала его мать, когда он вошел лекарством. В его отсутствие она открыла старый письменный стол и теперь внимательно читала лежавшую в нем бумагу. С тех пор как она записала подробности его сна из его собственных уст, у нее вошло в привычку на каждый день рождения Исаака перечитывать эту бумагу и размышлять над ней наедине.

На следующий день он отправился в Фуллерс-Мидоу.

Он поступил совершенно правильно, безоговорочно поверив женщине. Она была там. Последняя слабая защита в сердце Айзека от очарования, которое непостижимым образом начинали оказывать на него ее слова или взгляд, рухнула и исчезла навсегда в то памятное утро.

Когда мужчина, ранее нечувствительный к женскому обаянию, в зрелом возрасте начинает испытывать привязанность, случаи, когда он оказывается способным освободиться от тирании этой страсти, чрезвычайно редки.

Очарование того, что с тобой с нежностью и благодарностью разговаривает женщина, чей язык и манеры все еще сохранили достаточно былой утонченности, намекающей на высокое социальное положение, которого она лишилась, было бы опасно для такого мужчины, как Айзек, в возрасте двадцати лет. Теперь же для него было неминуемой гибелью то, что его сердце открылось новой привязанности в тот зрелый период жизни, когда всякого рода сильные чувства, однажды зародившись, наиболее прочно укореняются в натуре мужчины.

Еще несколько свиданий после того первого утра в Фуллер-Медоу, - и менее чем через месяц после того, как впервые встретил Ребекку Мердок, Айзек Скэтчард дал ей новый интерес к жизни и шанс вернуть утраченное, пообещав сделать ее своей женой.

Она завладела не только его чувствами. Он доверился ей целиком. Она руководила им во всем - даже научила, как лучше всего сообщить матери о своей предстоящей женитьбе.

- Если ты сначала расскажешь ей, как мы познакомились, и кто я такая, - сказала хитрая женщина, - она перевернет небо и землю, чтобы помешать нашему браку. Скажи, что я сестра одного из твоих приятелей. Попроси ее встретиться со мной, прежде чем вдаваться в подробности, и предоставь мне сделать все остальное. Я хочу, чтобы она полюбила меня так же, как тебя, Айзек, прежде чем узнает, кто я на самом деле.

Мотив обмана прозвучал для Айзека достаточно убедительно. Предложенная хитрость избавила его от тревоги и успокоила его совесть по поводу матери. И все же ему чего-то не хватало для полного счастья, чего-то, что он не мог осознать, чего-то таинственно неуловимого, постоянно дававшего о себе знать. Не тогда, когда Ребекка отсутствовала, а, как ни странно, когда она находилась рядом!

По отношению к нему она была сама доброта. Она никогда не давала ему почувствовать свою грубость и дурные манеры. Она всячески старалась угодить ему в мелочах, но, несмотря на всю эту заботу, он никогда не мог чувствовать себя с ней вполне непринужденно. При их первой встрече, когда он взглянул ей в лицо, к его восхищению примешалось слабое, невольное чувство тревоги, действительно ли это лицо было ему незнакомо. И последующие встречи не оказали ни малейшего влияния на эту необъяснимую, томящую неуверенность.

Скрывая правду, как ему было велено, он поспешно и смущенно объявил своей матери о помолвке в тот день, когда она состоялась.

Бедная миссис Скэтчард выказала свое полное доверие к сыну, обвив его шею руками и радуясь, что он наконец нашел в сестре одного из своих товарищей женщину, которая будет утешать его и заботиться о нем после смерти матери. Ей не терпелось увидеть ту, которую выбрал ее сын, и для представления был назначен следующий день.

Стояло ясное солнечное утро, маленькая гостиная коттеджа была залита светом, когда миссис Скэтчард, счастливая и преисполненная ожидания, одетая по такому случаю в воскресное платье, сидела в ожидании своего сына и будущей невестки.

Точно в назначенное время взволнованный Айзек поспешно ввел свою будущую жену в комнату. Его мать поднялась, чтобы встретить ее, с улыбкой сделала несколько шагов вперед, посмотрела Ребекке прямо в глаза и внезапно остановилась. Ее лицо, за мгновение до этого румяное, в одно мгновение побелело. Ее глаза утратили прежнее выражение мягкости и доброты и приобрели выражение полного ужаса. Ее вытянутые руки упали, она, пошатываясь, отступила на несколько шагов, тихо вскрикнув, и обратилась к сыну.

- Айзек, - прошептала она, крепко схватив его за руку, когда он встревоженно спросил, не заболела ли она, - Айзек, лицо этой женщины тебе ничего не напоминает?

Прежде чем он успел ответить, прежде чем он успел оглянуться туда, где в дальнем конце комнаты стояла Ребекка, удивленная и рассерженная оказанным ей приемом, его мать нетерпеливо указала на свой письменный стол и протянула ему ключ.

- Открой его, - произнесла она быстрым, прерывистым шепотом.

- Что это значит? Почему со мной обращаются так, словно меня здесь нет? Твоя мать хочет оскорбить меня? - сердито спросила Ребекка.

- Открой его и дай мне листок, который лежит в левом ящике. Скорее! скорее, ради Бога! - сказала миссис Скэтчард, в ужасе отпрянув еще дальше.

Айзек протянул ей листок. Она с минуту жадно разглядывала его, затем последовала за Ребеккой, которая теперь надменно поворачивалась, чтобы выйти из комнаты, и, схватив ее за плечо, резко приподняла длинный свободный рукав ее платья и взглянула на ее кисть. Что-то похожее на страх появилось на сердитом лице Ребекки, когда она высвободилась из рук старухи.

- Сумасшедшая! - сказала она себе. - И Айзек мне ничего об этом не сказал. - И она вышла из комнаты.

Айзек поспешил за ней, когда мать обернулась и остановила его. У него защемило сердце, когда он увидел страдание и ужас, написанные на ее лице.

- Светло-серые глаза, - произнесла она тихим, печальным, исполненным благоговения голосом, указывая на открытую дверь, - опущенное левое веко; льняные волосы с золотисто-желтыми прядями; белые руки, покрытые пушком; руки маленькой леди с красноватым оттенком на кончиках - Женщина из сна, Айзек, Женщина из сна!

Слабое, терзающее его сомнение, от которого он так и не смог избавиться в присутствии Ребекки Мердок, разрешилось. Тогда, семь лет назад, в свой день рождения, в спальне уединенной гостиницы, он видел ее лицо.

- Будь осторожен! О, сын мой, будь осторожен! Айзек, Айзек, пусть она уйдет, а ты останься здесь, со мной. Пожалуйста!

Окно гостиной потемнело, когда были произнесены эти слова. Внезапно по спине у него пробежал холодок, и он взглянул на окно. Ребекка Мердок вернулась. Она с любопытством смотрела на них сквозь опущенные жалюзи.

- Я обещал жениться, мама, - сказал он, - и я должен жениться; я женюсь.

Слезы навернулись ему на глаза, когда он говорил это, и затуманили зрение, но он смог разглядеть, как роковое лицо снова отодвигается от окна.

Голова его матери поникла.

- Тебе плохо? - прошептал он.

- У меня разбито сердце, Айзек.

Он наклонился и поцеловал ее. В этот момент тень вернулась, и роковое лицо снова с любопытством смотрело в него.

Три недели спустя Исаак и Ребекка стали мужем и женой. Все, что было безнадежно упрямого в натуре этого человека, казалось, объединилось вокруг его роковой страсти и прочно поселилось в его сердце.

После того первого разговора в гостиной коттеджа никакие соображения не заставили бы миссис Скэтчард снова увидеться с женой своего сына или даже говорить о ней, когда Айзек после свадьбы изо всех сил пытался защитить ее.

Такое поведение ни в коей мере не было вызвано осознанием того, какой жизнью жила Ребекка прежде. Между матерью и сыном об этом не было сказано ни слова. Ничто не имело значения, кроме пугающе точного сходства между живой женщиной и призраком из сна Айзека.

Ребекка, со своей стороны, не испытывала и не выражала ни малейшего сожаления по поводу того, что между ней и ее свекровью установились столь странные отношения. Айзек, ради сохранения мира, никогда не опровергал ее первоначальную мысль о том, что возраст и продолжительная болезнь повлияли на рассудок миссис Скэтчард. Он даже позволил своей жене упрекнуть его в том, что он не признался ей в этом до их помолвки.

Между тем, время избавления от иллюзий - жестокое и печальное время - было не за горами. После нескольких спокойных месяцев супружеской жизни, когда лето подходило к концу, а год приближался к месяцу его рождения, Айзек обнаружил, что отношение жены к нему изменилось.

Ребекка стала угрюмой и надменной.

Она завела знакомства самого неподходящего рода, несмотря на его возражения, просьбы и приказы. И, что хуже всего, вскоре, после каждой новой размолвки с мужем, она научилась искать забвение в выпивке.

Мало-помалу, после первого печального открытия, что его жена водит компанию с пьяницами, Айзека охватила шокирующая уверенность в том, что она сама стала алкоголичкой.

Но и за некоторое время до того, как случились эти семейные неурядицы, он пребывал в крайне подавленном состоянии. Здоровье его матери, в чем он мог отчетливо убедиться каждый раз, навещая ее в коттедже, быстро ухудшалось, и втайне он винил себя как причину тех телесных и душевных страданий, которые она испытывала.

Затем к его раскаянию из-за матери добавились стыд и страдание, вызванные открытием падения его жены, и он пал жертвой этого двойного испытания; он начал быстро меняться и стал выглядеть тем, кем и был на самом деле, - человеком, сломленным духом.

Его мать, все еще мужественно боровшаяся с болезнью, которая в конце концов свела ее в могилу, была первой, кто заметил печальную перемену в нем, и первой, кто услышал о его изменившихся отношениях с женой. Она могла только горько расплакаться в тот день, когда он сделал свое унизительное признание, но в следующий раз, когда он пришел навестить ее, она приняла решение, сославшись на его семейные неурядицы, которое удивило и даже встревожило его. Он застал ее одетой для выхода и, спросив о причине, получил такой ответ:

- Мне недолго осталось жить на этом свете, Айзек, - сказала она, - и я не буду чувствовать себя спокойно на смертном одре, если не сделаю все, что в моих силах, чтобы мой сын был счастлив. Я намерена отбросить свои страхи и чувства, пойти с тобой к твоей жене и посмотреть, не смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы образумить ее. Дай мне свою руку, Айзек, и позволь мне сделать последнее, что я могу в этом мире, чтобы помочь моему сыну, пока еще не слишком поздно.

THEN, to his remorse on his mother's account, was added the shame and misery occasioned by the discovery of his wife's degradation, he sank under the double trial his face began to change fast, and he looked what he was, a spirit-broken man.

His mother, still struggling bravely against the illness that was hurrying her to the grave, was the first to notice the sad alteration in him, and the first to hear of his last and worst trouble with his wife. She could only weep bitterly on the day when he made his humiliating confession; but on the next occasion when he went to see her she had taken a resolution in reference to his domestic afflictions which astonished and even alarmed him. He found her dressed to go out, and on asking the reason received this answer:

"I am not long for this world, Isaac," she salad, "and I shall not feel easy on my death-bed unless I have done my best to the last to make my son happy. I mean to put my own fears and my own feelings out of the question, and to go with you to your wife, and see what I can do to reclaim her. Give me your arm, Isaac, and let me do the last thing I can in this world to help my son before it is too late."

ЗАТЕМ к его раскаянию из-за матери добавились стыд и страдание, вызванные открытием о падении его жены, он пал жертвой двойного испытания, его лицо начало быстро меняться, и он стал выглядеть тем, кем и был на самом деле, - человеком, сломленным духом.

Его мать, все еще мужественно борющаяся с болезнью, которая свела ее в могилу, была первой, кто заметил печальную перемену в нем, и первой, кто услышал о его последней и самой страшной разладе с женой. Она могла только горько плакать в тот день, когда он сделал свое унизительное признание, но в следующий раз, когда он пришел навестить ее, она приняла решение, сославшись на его семейные неурядицы, которые удивили и даже встревожили его. Он застал ее одетой для выхода и, спросив о причине, получил такой ответ:

"Мне недолго осталось жить на этом свете, Исаак, - сказала она, - и я не буду чувствовать себя спокойно на смертном одре, если до последнего не сделаю все, что в моих силах, чтобы мой сын был счастлив. Я намерен отбросить свои страхи и чувства и пойти с вами к вашей жене и посмотреть, что я могу сделать, чтобы вернуть ее. Дай мне свою руку, Исаак, и позволь мне сделать последнее, что я могу в этом мире, чтобы помочь моему сыну, пока еще не слишком поздно.

Он не мог ослушаться ее, и они вместе медленно направились к его жилищу. Был только час пополудни, когда они добрались до коттеджа, где он жил. Настало время обеда, и Ребекка была на кухне. Таким образом, он смог незаметно отвести мать в гостиную, а затем подготовить жену к беседе. К счастью, в этот ранний час она выпила совсем немного и была не такой угрюмой и капризной, как обычно.

Он вернулся к матери в довольно спокойном расположении духа. Вскоре его жена последовала за ним в гостиную, и встреча между ней и миссис Скэтчард прошла лучше, чем он смел ожидать. Однако он с тайным опасением заметил: его мать, несмотря на то, что прекрасно контролировала себя в других отношениях, не могла смотреть в лицо его жене, когда разговаривала с ней. Поэтому он испытал облегчение, когда Ребекка начала накрывать на стол.

Она расстелила скатерть, принесла хлеб, отрезала кусок для мужа, а затем вернулась на кухню. В этот момент Айзек, все еще с тревогой наблюдавший за матерью, был поражен, увидев, как в ее лице произошла та же ужасная перемена, которая столь сильно изменила его в то утро, когда она впервые увидела Ребекку. Прежде чем он успел вымолвить хоть слово, она прошептала с выражением ужаса на лице:

- Уведи меня обратно - назад, домой, Айзек. Пойдем со мной и никогда больше не возвращайся сюда.

Он побоялся спросить, что случилось. Он мог только сделать ей знак молчать и быстро проводить ее до двери. Когда они проходили мимо подноса с хлебом на столе, она остановилась и указала на него.

- Ты видел, чем твоя жена отрезала тебе хлеб? - спросила она шепотом.

- Нет, мама, я не обратил внимания; чем?

- Смотри!

Он посмотрел. Рядом с хлебом на подносе лежал новый складной нож с рукояткой из оленьего рога. Он с дрожью потянулся, чтобы взять его. Но в это время на кухне послышался шум, и мать схватила его за руку.

- Нож из сна! Айзек, я теряю сознание от страха. Уведи меня, пока она не вернулась.

Он и сам едва держался на ногах. Видимая, осязаемая реальность ножа повергла его в панику и полностью уничтожила все слабые сомнения, какие он, возможно, питал до этого времени в отношении таинственного сна-предупреждения, увиденного почти восемь лет назад.

Последним отчаянным усилием он собрал все свои силы, чтобы помочь матери выйти из дома - так тихо, что Женщина из сна (теперь он называл ее именно так) не услышала, как они ушли.

- Не возвращайся, Айзек, не возвращайся! - взмолилась миссис Скэтчард, когда он повернулся, чтобы уйти, благополучно доведя ее до дома и усадив в кресло.

- Я должен забрать нож, - прошептал он. Мать попыталась остановить его, но он, не сказав больше ни слова, поспешил уйти.

Вернувшись, он обнаружил, что жена обнаружила их тайный уход. Она была пьяна и пребывала в ярости. Обед отправился в камин. Скатерть со стола в гостиной была убрана.

Где был нож?

Он неразумно спросил об этом. Она была только рада возможности разозлить его, которую давала ей эта просьба. Ему нужен нож, вот как? Не мог бы он объяснить ей, зачем? Нет? Тогда он не получит его, даже если встанет на колени и попросит об этом.

Дальнейшие расспросы привели к тому, что она заявила: она купила нож по дешевке и считала его своей собственностью. Айзек понял бесполезность попыток заполучить нож честным путем и решил поискать его позже в тот же день тайно. Поиски не увенчались успехом. Наступила ночь, и он вышел из дома, чтобы побродить по улицам. Теперь он боялся спать с ней в одной комнате.

Прошло три недели. Все еще злясь на него, она не отдавала нож, а он по-прежнему боялся спать с ней в одной комнате. По ночам он бродил по улицам, или дремал в гостиной, или сидел у постели матери. Она умерла за десять дней до дня рождения сына. Она мечтала дожить до этой годовщины. Айзек присутствовал при ее смерти, и ее последние слова в этом мире были обращены к нему:

- Не возвращайся, сын мой, не возвращайся!

Он был вынужден вернуться, хотя бы для того, чтобы присмотреть за своей женой. Доведенная до крайности его недоверием к ней, она в отместку попыталась усугубить его горе в последние дни болезни его матери, заявив, что у нее есть право присутствовать на похоронах.

Несмотря на все, что он мог сделать или сказать, она с дьявольским упорством сдержала свое слово и в день, назначенный для похорон, разгоряченная и бесстыдная от выпитого, явилась к мужу, заявив, что пойдет в похоронной процессии к могиле его матери.

Эта последняя выходка, сопровождавшаяся самыми оскорбительными словами и взглядами, на мгновение вывела его из себя. Он ударил ее.

И тут же раскаялся в этом. Она молча присела в углу комнаты и пристально посмотрела на него. Этот взгляд остудил его горячую кровь и заставил задрожать. Но времени думать о том, как искупить вину, не было. Оставалось ждать, пока не закончатся похороны. Был только один способ удержать ее дома. Он запер ее в спальне.

Когда он вернулся через несколько часов, то увидел, что она сидит у кровати, сильно изменившаяся, со свертком на коленях. Она встала, спокойно посмотрела ему в лицо и заговорила со странной невозмутимостью и спокойствием.

- Ни один мужчина никогда не ударил меня дважды, - сказала она, - и у моего мужа также не будет этой возможности. Открой дверь и дай мне уйти. С этого дня мы больше не увидимся.

Прежде чем он успел ответить, она прошла мимо него и вышла из комнаты. Он видел, как она шла прочь по улице.

Вернется ли она?

Всю ту ночь он ждал и выглядывал в окно, но тишину снаружи ничто не нарушало. На следующую ночь, измученный усталостью, он лег в постель прямо в одежде, запер дверь, ключ оставил на столе, а свечу оставил зажженной. Его сон не был потревожен. Прошла третья ночь, четвертая, пятая, шестая, но ничего не произошло. На седьмую ночь он лег, все еще одетый, дверь была заперта, ключ лежал на столе, свеча горела, но на душе у него стало легче.

Он заснул, но его покой был нарушен. Он дважды просыпался, но при этом его никто не тревожил. Но в третий раз испытал ту же незабываемую ночную дрожь в уединенной гостинице, ту же ужасную щемящую боль в сердце, которая в одно мгновение снова разбудила его.

Он перевел взгляд на левую сторону кровати и увидел, что там стоит...

Снова Женщина из сна? Нет! Его жена, живая и реальная, с лицом призрака из сна, в позе призрака из сна, с поднятой белой рукой, сжимающей нож в изящной белой ладони.

Он бросился к ней почти сразу, как только увидел, но все же недостаточно быстро, чтобы помешать ей спрятать нож. Не последовало ни слова с его стороны, ни единого крика - с ее; он усадил ее на стул. Одной рукой он пошарил у нее в рукаве, - его жена спрятала нож там же, где его прятала Женщина из сна - нож с рукояткой из оленьего рога, который выглядел как новый.

В тот отчаянный, страшный момент его разум был тверд, а сердце спокойно. Он пристально посмотрел на нее, держа нож в руке, и произнес:

- Ты сказала мне, что мы больше не должны видеться, но ты вернулась. Теперь моя очередь уйти, и уйти навсегда. Я говорю, что мы больше не увидимся, и мое слово не будет нарушено.

Он оставил ее и вышел в ночь. Часы пробили четверть, и он спросил первого попавшегося полицейского, который час.

Тот сонно взглянул на часы и ответил: "Третий". Четверть третьего ночи. Какой день месяца только что начался? Он отсчитал от даты похорон своей матери. Роковая дата была очевидна: это был день его рождения!

Избежал ли он смертельной опасности, о которой предупреждал его сон? Или он всего лишь получил второе предупреждение?

Когда зловещее сомнение овладело им, он остановился, поразмыслил и снова повернул в сторону города. Он по-прежнему был полон решимости сдержать свое слово и никогда больше не показываться ей на глаза. Но теперь у него мелькнула мысль о том, чтобы наблюдать за ней. Нож был у него, весь мир лежал перед ним, но новые опасения - смутный, невыразимый, суеверный страх - овладели им.

- Я должен знать, куда она пошла, раз она думает, что я ее бросил, - сказал он себе, устало пробираясь к своему дому.

Было еще темно. Он оставил свечу гореть в спальне, но, когда посмотрел в окно, света там не было. Он осторожно подкрался к двери в дом. Он помнил, что, уходя, закрыл ее за собой. Попробовав открыть ее сейчас, он обнаружил, что она не заперта.

Он подождал снаружи до рассвета. Затем рискнул войти в дом, прислушался и ничего не услышал, осмотрелся и ничего не обнаружил; наконец поднялся в спальню - там было пусто. У двери лежала отмычка, с помощью которой она проникла сюда ночью. Это был единственный ее след.

Куда она ушла? Этого не мог сказать ни один смертный. Темнота скрыла ее бегство.

Перед тем как навсегда покинуть дом и город, он дал указание друзьям и соседям продать мебель и на вырученные деньги нанять полицию, чтобы разыскать ее. Указания были честно выполнены, деньги потрачены, но розыски ни к чему не привели. Отмычка на полу спальни осталась последним бесполезным свидетельством присутствия Женщины из сна.

На этом месте повествования хозяин остановился и, повернувшись к окну комнаты, в которой мы сидели, посмотрел в сторону конюшенного двора.

- Пока, - сказал он, - я рассказывал вам то, что было сказано мне. То немногое, что остается добавить, основано на моем собственном опыте. Примерно через два-три месяца после событий, о которых я только что рассказал, Айзек Скэтчард пришел ко мне, увядший и состарившийся раньше времени, такой, каким вы видели его сегодня. У него были с собой рекомендации, и он попросил работу здесь.

Зная, что он и моя жена были дальними родственниками, я устроил ему испытание, принимая во внимание эти отношения, и он мне понравился, несмотря на его странные привычки. Что же касается его беспокойства по ночам и того, что днем он проводит все свободное время во сне, то кого это удивит, если знать его историю? Кроме того, он никогда не возражает, когда его будят, если он нужен, так что, в конце концов, жаловаться не на что.

- Полагаю, он боится возвращения того ужасного сна и пробуждения от него в темноте?

- Нет, - ответил хозяин. - Этот сон возвращается к нему так часто, что к этому времени он уже смирился с ним. Это его жена не дает ему спать по ночам, как он часто говорил мне.

- Как? Неужели о ней по-прежнему никто не слышал?

- Нет. Сам Айзек думает, что она жива и ищет его. Уверен, он не позволил бы себе заснуть в два часа ночи ни за какие коврижки. Он считает, что когда-нибудь она найдет его в два часа ночи. Два часа ночи - это время, когда ему больше всего хочется быть уверенным, что складной нож надежно спрятан.

Он не против побыть один, пока бодрствует, за исключением ночи перед своим днем рождения, когда он твердо уверен, что его жизни угрожает опасность. С тех пор, как он здесь, его день рождения был только один раз, и тогда он засиделся вместе с ночным портье. "Она ищет меня, - это все, что он говорит, когда кто-нибудь заговаривает с ним о причине его беспокойства. - Она ищет меня".

- Возможно, он прав. Возможно, она ищет его. Кто знает?

- Кто знает? - повторил я.

ВОСКРЕШЕННАЯ ИЗ МЕРТВЫХ

Джон Рэндалл

Я работаю санитаром в морге городской больницы. Возможно, вам покажется, что это неинтересная работа, но я ничего не имею против нее. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из умерших поднимался и разговаривал со мной, за исключением... ну, это тот самый странный случай, о котором я хочу вам рассказать.

Наш город в Массачусетсе расположен так, что через него можно добраться до Белых гор на севере, Беркшира на западе и Кейп-Кода и бостонских курортов на востоке. Из-за этого у нас много аварий на шоссе - слишком много.

В тот воскресный день, о котором идет речь, морг городской больницы - единственный на много миль вокруг - был переполнен, и я был так занят плачущими родственниками и всем прочим, что не знал, в какую сторону обратиться. Так что без всякой милой улыбки поднял глаза и увидел, как худенькая медсестра просунула голову в дверь, и услышал ее хриплый шепот:

- Эту женщину видели снова!

- Какую женщину? - нетерпеливо спросил я.

- Ту самую, странную, которая в последнее время бродит по коридорам.

Я разозлился.

- Послушайте, сестра, - сказал я, стараясь держать себя в руках, - сейчас не время для шуток. Я занят. Если вам и остальным в больнице нечем заняться, кроме как сочинять истории о привидениях, разгуливающих по коридорам, вам лучше поискать работу в другом месте. Меня вы не испугаете.

- Но я говорю серьезно, - возразила она. - Ее видели минуту назад, высокую и статную, с седыми волосами и очаровательной улыбкой. Она никому ничего не сказала, но бесшумно скользила по коридору, не издавая ни звука!

- Уходите, сестра, - мотнул головой я. - У меня сейчас нет времени. Зайдите в другой раз и расскажите что-нибудь еще.

Она бросила на меня полный отвращения взгляд и ушла. И примерно в это время подъехала "скорая" с новой жертвой. Ее сопровождал рослый полицейский, дежуривший в машине скорой помощи.

- Ах, какая жалость, - сказал он, громко сморкаясь. - Всего лишь ребенок, и хорошенькая, как картинка. Такая молодая, чтобы умереть. Я... глядя на нее, думаю: "Хотел бы я, чтобы у меня была такая дочь..."

- Положи ее вон туда на стол, Майк, - быстро сказал я. - Холодильник полон.

Он в ярости повернулся ко мне.

- Неужели у тебя нет ни капли уважения к мертвым? - рявкнул он на меня, распаляясь. - Неужели ты так долго пробыл здесь, старый черт, что стал холодным и бессердечным?

- Я не имел в виду ничего такого, Майк, - ответил я. - Сегодня я устал до полусмерти, и вдобавок ко всему медсестры и интерны пытались разыграть меня, утверждая, будто по коридорам ходит привидение.

Затем я спросил его, нет ли в машине скорой помощи хирурга.

- Нет, - коротко ответил он. - Сегодня все заняты. Мне пришлось выезжать одному. Ее сбили, когда она переходила улицу. Я узнал ее имя - Мэри Спарлинг. Бедный ребенок. Я попрошу доктора прислать отчет позже.

Большой Майк вышел, оставив свою печальную ношу, и у меня была минутка, чтобы взглянуть на девушку. Я не винил Майка за то, что он набросился на меня из-за, казалось бы, случайной фразы. Девушке было, на мой взгляд, около двадцати, с мягкими каштановыми волосами, собранными в небольшой узел на затылке, и лицом, после смерти напоминавшим лицо одной из мраморных богинь в музее. На ней было скромное, свободное платье тех цветов, которые носили все молодые девушки.

Но лицо... такое милое и светлое. Как сказал Майк, она была именно такой, какой вы хотели бы видеть свою дочь. Длинные, изящные пальцы, которые должны лежать на клавишах пианино или на красивом серебряном чайном сервизе.

Я уже почти уложил ее на стол и накрыл простыней ее милое личико, потому что холодильник - извините, но мы называем его в морге "морозильником" - был полон, когда дверь, ведущая непосредственно в больницу, распахнулась и вошли двое мужчин. Оба они были сильно взволнованы, а старший из них, казалось, близок к помешательству.

- Есть ли у вас... есть ли у вас... - он с трудом выговорил это, - молодая женщина по имени Мэри... Мэри Спарлинг? Полиция сказала...

Видит Бог, я стараюсь облегчить людям жизнь. Я не такой бессердечный, как вы могли подумать. Мне приходится встречаться с ними, когда трагедия еще свежа, и это непросто.

- Мне очень жаль сообщать, что она здесь, мистер Спарлинг, - сказал я, потому что сразу узнал в нем ведущего корпоративного юриста нашего города. - Вам будет нелегко, сэр. Она была очаровательной девушкой.

Он с минуту смотрел на меня. Думаю, мое сочувственное обращение застало его врасплох, но это дало ему возможность взять себя в руки.

- Спасибо, дружище, - просто сказал он.

Затем я подвел его к столу и открыл ее лицо. Он долго смотрел на нее, прежде чем издал тихий стон, который, казалось, вырвался из самой его души. Лицо его исказилось, пальцы сжимались и разжимались.

- Это... это моя Мэри, - хрипло произнес он через некоторое время. - О, Господи!

Он повернулся, доковылял до стула и закрыл лицо руками. Я на минуту оставил его в покое, а затем положил руку ему на плечо.

- Мне ужасно жаль, мистер Спарлинг, - сказал я. - Смерть иногда приходит ко всем нам вот так, и мы не знаем, почему. Нам не всегда дано это понять - во всяком случае, не сразу. Мне очень жаль, сэр.

Он с благодарностью посмотрел на меня и сжал мою руку.

- Спасибо, - повторил он. - Да благословит вас Бог. Я пришлю кого-нибудь, чтобы позаботиться о теле.

Он встал, собираясь уходить. Но внезапно повернулся и заговорил, словно хотел хоть на мгновение облегчить душу.

- Вы не представляете, как это ужасно, - горячо сказал он. - Она - все, что у меня было, - мой единственный ребенок. Ее мать, такая же милая, как Мэри, ушла от нас, умерла два года назад. Тогда я думал, что не смогу жить дальше. Но я старался - ради Мэри. Теперь... теперь ее нет. Моя жена там, на кладбище. - Он указал в окно на крошечное старое кладбище через дорогу, затерявшееся в гуще растущего города. Странное маленькое старое кладбище, которым до сих пор пользуются несколько семей.

Внезапно мужчина издал крик, похожий на крик раненого животного. Затем глубоко вздохнул, усилием воли беря себя в руки.

- Эта больница навеки останется для меня печальным воспоминанием, - медленно проговорил он.

- Ваша жена... она умерла здесь? - спросил я.

- Да. Там, в больнице. Мы... мы думали, что все идет хорошо. Она... она умерла внезапно. За мной послали, но она... она умерла прежде, чем я смог добраться сюда. О Господи!

Все это время молодой человек стоял у стола, не сводя глаз с лица девушки. Он не произнес ни слова, но его лицо казалось почти таким же бескровным, как у неподвижно лежащей девушки.

- Кто он, мистер Спарлинг? - спросил я.

- Она... ее возлюбленный. Генри Брент. Они были помолвлены и собирались пожениться. Отчаянно влюблены друг в друга. Боже, я думаю о себе, как эта смерть поразила меня. Но взгляните на него! Бедняга!

Юный Брент ошеломленно уставился на девушку. Он был как в тумане. Его челюсти были сжаты так, что можно было подумать, они никогда не разожмутся. Весь ужас, все горе мира были написаны на его лице. Он был симпатичным парнем, до того, как... Не думаю, чтобы когда-либо видел у кого-нибудь такое страдальческое выражение лица.

Спарлинг подошел и взял его за руку. Молодой человек двигался как деревянный. Он не сопротивлялся. Он смотрел перед собой невидящим взглядом. Спарлинг двинулся с ним к двери. Но вдруг снова застонал и повернулся ко мне.

- Я бы отдал все на свете, чтобы вернуть ее, - воскликнул он. - Неужели нет никакой силы, здесь или за пределами этого мира, которая вернула бы ее? - простонал он. - Господи! Почему она должна лежать там... мертвой? Разве нет... какого-нибудь способа?

Я печально покачал головой.

- Это случится со всеми нами, - пробормотал я.

Взяв юного Брента за руку и ведя его за собой, как ребенка, Спарлинг вышел из комнаты, опустив голову на грудь. Я смотрел им вслед, и мое сердце переполняла жалость к ним.

Трагедия. Мой мир полон ими. Но почему-то эта задела меня больше, чем какая-либо из тех, которые я когда-либо видел. И когда я вернулся и накрыл простыней прекрасное лицо мертвой девушки, мне показалось, будто я сам потерял друга или родственницу - свою собственную прекрасную дочь. Я почувствовал, как защипало глаза...

В этот момент в двери снова появилась медсестра с широко раскрытыми глазами и раскрасневшимся лицом.

- Ее снова видели - эту странную женщину, которая ходит по коридорам, - сказала она.

И поскольку мне нужно было как-то выплеснуть свои чувства, я накричал на нее:

- Убирайтесь отсюда к чертовой матери и прекратите нести эту чушь! Если вы еще раз придете сюда и попытаетесь подшутить надо мной, говоря об этой женщине, я пожалуюсь на вас начальству. А теперь проваливайте!

Она бросила на меня обиженный взгляд и исчезла.

Мне захотелось разразиться чередой самых ужасных проклятий.

Наступили летние сумерки, я включил свет. Несколько человек подошли ко мне, спрашивая о пропавших родственниках, но у меня их не было. День выдался тяжелый, я устал. У меня было время до полуночи, когда меня сменит другой дежурный, и я смогу пойти домой.

Я присел на стул в углу комнаты, чтобы минутку передохнуть. Может быть, я задремал; скорее всего, так оно и было. Но внезапно, вздрогнув, я пришел в себя. У меня было ощущение, что в комнате кто-то есть, - не звук, а именно ощущение.

Я открыл глаза и заморгал. Конечно же, рядом с телом Мэри Спарлинг стояла женщина, высокая и статная, с седыми волосами, одетая во что-то темное! Простыня была откинута, и женщина стояла там; ее лицо было в тени, так что я не мог как следует разглядеть ее черты.

Что ж, сэр, я был поражен. Обычно посетители, которые ищут пропавшего человека, сначала спрашивают меня, прежде чем начать осматриваться и стаскивать простыни с покойников. Я не знал, что с этим делать.

Затем меня внезапно охватило другое странное чувство. Я словно приклеился к стулу. Мои ноги словно онемели и стали бесполезными, а когда я попытался встать, то не смог. Сначала я подумал, что они онемели, как и все остальное во мне. Но дело было не в этом. Я не ощущал покалывания. Они просто были как свинцовые, такие тяжелые, что я вообще не мог ими пошевелить.

Тем временем женщина стояла, не отрывая взгляда от лица девушки. Она не прикасалась к телу. Она стояла, сцепив руки перед собой, и пристально смотрела на меня. У меня по спине без всякой причины пробежал странный холодок. Я испугался. Я почувствовал, что мне хочется убежать из этого места. Я хотел спросить женщину, кто она такая.

Но и этого я не мог сделать. Я был парализован! Я вдруг обнаружил, что онемел весь - кроме мозга. Я мог думать. Но это было все. Остальной части меня словно не существовало.

И эта женщина! Она смотрела на девушку так, словно пыталась загипнотизировать ее или вернуть к жизни. Но у нее ничего не получилось. Девушка была мертва, это точно. Серьезная рана за ухом была достаточной причиной. Бледная, без пульса, без дыхания - она была мертва, и все, что могла придумать эта странная женщина, было бы бесполезно.

Затем внезапно она испустила глубокий вздох - вздох удовлетворения, как мне показалось. Он был негромким. Вздох был похож на дуновение ветра в кронах деревьев или на слабый шепот, донесшийся из какого-то дальнего угла пустого дома. Затем она отодвинулась, и ее движение заставило меня невольно опустить взгляд на пол у ее ног.

Если до этого я был неподвижен, то на этот раз я не просто окаменел и совершенно лишился дара речи - исчезли даже мысли.

Поскольку я обнаружил нечто такое, что повергло меня в ужас!

В свете электрической настенной лампы, расположенной прямо за столом, я мог видеть тень, отбрасываемую самим столом и телом девушки на нем. Вокруг другого стола были тени от других предметов, тележки на колесиках, угла ящика с инструментами. Но там, где стояла женщина - там, где должна была быть ее тень, - она отсутствовала!

Прежде чем я успел что-либо сказать или сделать, женщина снова повернулась к девушке и уставилась на нее; и я снова был заворожен этим странным чувством, охватившим меня подобно невидимой силе. И когда я наблюдал за этой женщиной, мне показалось, будто она передавала девушке какую-то силу от себя, словно бы силой воли приказывала ей встать со стола и идти!

По сей день я не знаю, что произвело на меня такое впечатление, если не напряженность этой женщины. Но так же верно, как если бы я видел это собственными глазами, мне показалось, что нечто неосязаемое - какая-то сила, какой-то жизненный элемент - перешло или, скорее, перетекло из фигуры женщины в фигуру девушки.

Затем снова раздался тихий, прерывистый вздох; женщина внезапно отодвинулась и, не сказав ни слова и не взглянув на меня, вышла из комнаты. Она скорее плыла, чем шла. Она издавала звуков не больше, чем если бы была собственной тенью, даже когда пересекала комнату.

Некоторое время я смотрел на дверь, за которой она исчезла в коридоре. Затем, все еще недоумевая, оглянулся на девушку.

Поверьте мне, в тот момент я бы не удивился, если бы ящики на стене распахнулись и все мои мертвые подопечные вышли наружу.

Потому что, когда я, пошатываясь, подошел посмотреть на девушку, она дышала!

Мои глаза меня не обманывали. Мой разум не обманывал меня. В свете лампы я мог видеть, как медленно поднимается и опускается ее грудь. Не сильно, как вы понимаете. Не быстро. Сначала я даже не заметил этого. Но она все равно дышала.

Она дышала, а это означало, что она жива! Через секунду я увидел, как ее горло судорожно сжалось и расслабилось, когда она сглотнула. Затем ее левая рука, свисавшая с края стола, медленно начала подниматься. Боже, у меня мурашки побежали по коже! И все же она поднялась, но не как автомат, а медленно, словно набираясь сил, и пальцы коснулись раны у нее за ухом, как будто в своем бессознательном состоянии она чувствовала боль там и старалась уменьшить ее.

Я видел странные вещи в морге. Я слышал, как тела хрипят и стонут от газов, в них образующихся. Я видел, как мышцы сокращаются и расслабляются, вызывая гротескные движения, которые заставили бы нервного человека выпрыгнуть из окна.

Но никогда ничего подобного. Девушка не была мертва. Она была жива - жива! Это было так же очевидно, как и то, что я тоже жив.

Мне не потребовалось много времени, чтобы прийти в себя. Я подскочил к кнопке на стене и нажал на нее большим пальцем. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем появился санитар.

- Ради Бога, позовите врача, - крикнул я, - и перенесите эту девушку со стола в постель. Она жива!

Санитар уставился на меня и ухмыльнулся.

- Черт возьми, Джек, - сказал он. - Ты сходишь с ума. Успокойся. Иначе скоро окажешься в палате для умалишенных.

Я не мог вынести никаких подтруниваний со стороны юного нахала, особенно в такое время.

- Будь ты проклят, идиот, - заорал я на него. - Позови врача, говорю тебе, и побыстрее, или, клянусь небом, я...

Его глаза открылись, словно он решил, что я действительно сошел с ума. Он убежал. Он не стал больше ждать. Он отправился за врачом, думаю, больше из-за меня, чем потому, что думал, будто кто-то еще в морге нуждается в нем.

Доктор, молодой парень, пришел сразу же с серьезным выражением лица. Не знаю, что ему сказал санитар. Но у доктора был вопросительный взгляд, когда он вошел в своей безукоризненно белой униформе и спросил:

- В чем дело? Что случилось?

- Эта девушка, - задыхаясь, произнес я, указывая на нее. - Ее привезли мертвой. Полицейская "скорая". Но она жива. Посмотрите на нее. Посмотрите на нее - она дышит!

Врач немедленно подошел к ней. Взял ее за руку и пощупал пульс.

- Кто ее осматривал? - резко спросил он.

- Никто, - ответил я. - Полицейский хирург был занят. Полицейский подобрал ее и доставил в больницу. Он сказал, что отчет поступит позже.

- Как долго она здесь находится? - рявкнул врач.

- Час или полтора.

Он подал знак санитару.

- Немедленно отведите ее в женское отделение, - приказал он. - Скажите медсестре, чтобы она раздела ее и уложила в постель.

Мы помогли поднять ее со стола и перенести на тележку. Санитар быстро вывез ее за дверь и повез по коридору, сопровождаемый доктором.

Я остановился посреди комнаты и провел рукой по лбу, размышляя, не сошел ли я с ума, и спрашивая себя, не было ли это сном. И как раз в этот момент увидел кое-что еще, что заставило меня вздрогнуть.

Там, в коридоре, было темно. Где-то в другом конце виднелся свет, но перед моей дверью его было очень мало. И пока я бездумно смотрел туда, промелькнула тень. Мне показалось, будто кто-то прошел мимо - высокая, статная женщина с седыми волосами - та самая, которая была в комнате!

Я хотел поговорить с ней. Я хотела спросить ее, имеет ли она какое-либо отношение к состоянию той девушки. Я подбежал к двери.

- Подождите минутку, пожалуйста... - начал я.

И тут у меня отвисла челюсть. Я снова почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

Коридор был пуст!

Где-то далеко, за углом, я слышал удаляющиеся шаги санитара и доктора и приглушенный рокот тележки. Но больше не было слышно ни звука - и никого не было видно! Поблизости не имелось никаких дверей, через которые женщина могла бы выйти, поскольку коридор представлял собой просто длинный проход.

- Боже мой! - сказал я себе. - Ты что, сходишь с ума? Работа тебя достала?

Пошатываясь, я вернулся в палату и чуть не упал на стул. Не успел я толком прийти в себя, как вернулся доктор.

- Что вам известно об этом случае? Вам наверняка известно больше, чем вы мне рассказали, - сказал он.

Я собрался с мыслями и подробно рассказал ему, что произошло: как Майк принес девушку, как она лежала на столе, по-видимому, мертвая, как я проснулся и увидел, что там стоит женщина, и у меня сложилось впечатление, будто между ними действует какая-то сила.

Доктор не засмеялся - ничего подобного. Он просто задумчиво стоял, пытаясь осознать то, что я говорил.

- Как девушка? - спросил я через некоторое время.

- Она жива, все в порядке, - сказал он. - Ее состояние вызывает серьезные опасения, и неизвестно, выживет она или нет. Я думаю, что выживет. Но нам пришлось прибегнуть к переливанию крови.

В течение некоторого времени он больше ничего не говорил, а затем:

- Эта женщина... - начал он. - Что вы о ней думаете? Вы слышали о женщине, которая часто появлялась в коридорах этой больницы в последние дни?

Я кивнул.

- Сразу после того, как девушку привезли, сюда вошла медсестра и сказала, будто женщину видели снова. Я наорал на нее и сказал, чтобы она занималась своими делами. Я подумал, что она шутит. Вы знаете, они часто так делают. Они пытаются заставить меня нервничать и бояться.

- Знаю, - сказал он. - Но эта женщина?..

- Что с ней? - спросил я, когда он замолчал. - Она выводит меня из себя. Боже, она ненастоящая! Она не может быть настоящей, ведь она не отбрасывала тени. Скажите, что, черт возьми, в ней такого?

Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Внезапно он, казалось, уступил, как это делает молодой человек перед старшим.

- Клянусь, я не знаю. - Он покачал головой. - Я в этом новичок. У меня не было такого уж большого опыта, и я не настолько квалифицирован, чтобы вам ответить. Но... - Казалось, он пытается подобрать нужные слова, - в медицинских книгах написано много странных вещей, - случаев, которые трудно понять, - записанных врачами, к которым нас приучили относиться чертовски серьезно. Это записи о силах, о которых мы ничего не знаем и которые не понимаем. Люди, которые пишут о них, тоже не понимают их и не пытаются объяснить. Они просто описывают их как странные переживания. Они рассказывают о влияниях, которые, кажется, приходят ниоткуда - если только это не потусторонний мир. Они рассказывают о том, что мертвые, кажется, возвращаются, и ты начинаешь сомневаться, не сошли ли все они с ума окончательно. А потом появляется что-то вроде этого, и ты снова начинаешь удивляться.

Он замолчал, поигрывая карандашом, который достал из кармана.

- Женщина, которая не отбрасывает тени, - вслух размышлял он. - Женщина, которая бродит по коридорам - высокая и статная, с седыми волосами. Она не причиняет никакого вреда. В данном случае она, похоже, ждала, когда девушку привезут сюда, и, по-видимому, сделала что-то хорошее. Если бы не она, та девушка могла быть похоронена заживо или погибла бы от укола иглы бальзамировщика. Что ж, - добавил он, повернувшись ко мне, - держите это при себе, Джек. Посмотрим, что из этого выйдет.

Было уже поздно, и я с облегчением подумал, что скоро мне можно будет уйти, поскольку придет мой сменщик. Но всего через несколько минут дела снова пошли вкривь и вкось!

Только я успел откинуться на спинку стула, когда в коридоре послышались торопливые шаги, и, прежде чем я успел что-либо подумать, в комнату ворвался мистер Спарлинг. Он находился в ужасном состоянии. Он постарел на много лет за час или около того с тех пор, как я видел его в последний раз.

- Ради Бога, скажите мне! - вырвалось у него. - Где она? Говорят, она жива. Где она?

- Она жива! - воскликнул я, вскакивая на ноги, радуясь возможности успокоить его. - Это была ошибка. Она жива. Но очень серьезно ранена. Ее отвезли в женское отделение, и врач думает, что она будет жить. Разве вы не рады?

Он обмяк и прямо-таки упал на стул. Закрыл лицо руками. Только что он благодарил Бога, а в следующую секунду, что самое удивительное, заплакал, как ребенок. Я не мог этого понять. Я видел, как мужчины плакали от радости. Но это было совсем другое дело. Этот мужчина плакал от горя и разочарования, а в следующее мгновение благодарил Бога за то, что его дочь жива. На мгновение я подумал, что у него помутился рассудок. Я подошел к нему; он поймал мою руку, сжал ее и снова заплакал, как ребенок.

- Прекратите, мистер Спарлинг, - резко произнес я. Иногда строгость идет на пользу. - Прекратите. Разве вы не рады за свою дочь?

Он боролся с собой. Наконец перестал плакать, но, когда поднял на меня глаза, все еще цепляясь за мою руку, его лицо было серым от горя и ужаса.

- Конечно, я рад, - прошептал он. - Вы не представляете, как я рад за нее! Но случилось кое-что еще. Мальчик - Генри Брент. Он не мог вынести мысли о том, что Мэри лежит здесь мертвая! В нем что-то сломалось. Он пытался покончить с собой. Он бросился под грузовик. Я только что отвез его в больницу на своей машине. Он... он жив, но... о Господи!

Он снова закрыл лицо руками, то всхлипывая, то почти смеясь, как истеричная женщина.

Что ж, сэр, это была трагедия!

Девушка, которую считали погибшей, теперь жива, и у нее есть все шансы выздороветь. Но мальчик, который был жив, теперь серьезно ранен и находился на грани смерти.

Сказать было нечего. Я просто позволил старику сидеть и плакать. Учитывая, что его нервы были на пределе, я подумал, так будет лучше всего.

Я оказался прав. Через несколько минут он почувствовал себя лучше. С трудом поднялся и снова взял меня за руку, чтобы пожать ее.

- Спасибо за все, что вы сделали для Мэри, - медленно произнес он. - Я... я ценю это. Большое спасибо.

- О, все в порядке, - вот и все, что я мог сказать.

Устало сгорбившись, опустив голову на грудь, он тяжелыми шагами пересек комнату и вышел в длинный коридор.

И, будь я проклят, если недалеко от него я снова не увидел тень той женщины! Но когда я подошел к двери и выглянул наружу, там не было ни души, кроме старика, устало пробиравшегося по коридору к палатам, где лежали его дочь и ее возлюбленный, каждый из которых был очень близок к смерти.

В течение нескольких дней после этого я ничего не слышал о пациентах, кроме того, что они цеплялись за жизнь. Я был занят своими делами. Я также ничего не слышал и не видел той странной женщины, которая бродила по коридорам. Я стал много думать о ней - кем она была, где скрывалась и почему не отбрасывала тени.

Я также вспомнил о том маленьком кладбище через дорогу и подумал, не могла ли эта женщина быть... Но какого черта! Ты ведь не принимаешь такие вещи всерьез!

Время от времени заходил молодой врач, и мы болтали о странных происшествиях, какие случаются в медицинской профессии, и о том, можно ли все это объяснить логически, если только знать, как. Так проходили недели.

И вот в один прекрасный осенний день, когда в воздухе повеяло прохладой, ко мне зашел доктор и сообщил новость. Он сказал, что девушка и юноша достаточно окрепли, чтобы вернуться домой. Они уезжали в то утро. Я, конечно, был рад это услышать. Я бы хотел сказать вам, что они были здоровы, и все такое прочее, и что никому из них не стало хуже после пережитого. Но не могу. Такое бывает только в романах. По словам доктора, с девушкой все было в порядке. Но юноша так легко не отделался. Грузовик, под который он бросился, оторвал ему левую руку по локоть. Пришлось ампутировать. И было совершенно очевидно, что он останется хромым на правую ногу.

Жаль, конечно. Но отец сказал, что ему все равно. Он сказал, что если мужчина любит его дочь настолько, что готов умереть вместе с ней, то он будет жить ради нее, несмотря на все свои страдания. Что касается девушки, то это не испортило ей настроения. Молодые люди были влюблены друг в друга даже больше, чем прежде. И однажды утром, подняв глаза, я увидел ее в дверях; она нервно улыбалась, глядя на стол, на котором лежала.

Она пришла поблагодарить меня, сказала она через минуту. Очевидно, никто не сказал ей ни слова о странной женщине, поэтому я тоже промолчал.

- Но на самом деле я пришла, - объявила она, мило краснея, несмотря на больничную бледность, - чтобы пригласить вас на нашу свадьбу. Мы с Генри собираемся пожениться на следующей неделе. Папа говорит, вы так много для меня сделали, и я хочу, чтобы вы пришли.

- Большое спасибо, - ответил я, - но, думаю, нет. Вы, конечно, все поймете, но, если ваши гости узнают, что на вашей свадьбе присутствует смотритель морга, это может внести неловкость и испортить праздник. Спасибо, но, думаю, мне лучше держаться подальше.

Но она не приняла "нет" в качестве ответа.

- Если вы так считаете, - заявила она, - мы ничего не скажем о вашей... работе. Но я все равно хочу, чтобы вы были. Пожалуйста! О, пожалуйста, скажите, что придете.

Забавный ребенок. Она не унималась, пока я не пообещал. Сказала, что любой, кто спас ее от смерти, должен быть рядом, чтобы оказать свое влияние на долгую и счастливую супружескую жизнь.

В конце концов я согласился. Мне пришлось это сделать. Все еще немного бледная, она была похожа на красивую картинку. Я не мог сделать ничего другого, кроме как пообещать.

В тот вечер я попросил своего напарника прийти пораньше. Я переоделся и привел себя в порядок настолько, насколько это было возможно для седовласого старика. Затем вышел из морга, намереваясь быть на свадьбе около девяти часов, как раз вовремя, чтобы увидеть, как выдают невесту, и услышать, как священник произносит слова, которые соединят молодых воедино.

Я дошел до конца коридора, намереваясь выйти через парадный вход, как вдруг резко остановился, ахнув.

Прямо передо мной, в темном углу коридора, стояла та самая незнакомая женщина, которая склонялась над девушкой. Она была высокой и статной, с роскошными седыми волосами. Теперь я мог совершенно отчетливо разглядеть ее черты, - она была очень привлекательной женщиной. Не помню, как она была одета, - в ее одежде отсутствовали какие-либо определенные детали. Она была просто темной.

Но больше всего меня поразило ее лицо. Оно казалось каким-то сияющим, словно на него откуда-то падал луч прожектора. Свет, казалось, исходил от ее лица и проникал в волосы, а затем, поднимаясь от них, образовывал вокруг ее головы нечто вроде ореола. И это было еще не все. Каким-то образом все ее тело, казалось, светилось, как будто ее освещал другой прожектор, позади нее.

И будь я проклят, если этот свет, казалось, не исходил от нее! Все, о чем я мог думать, - это об ангеле, стоящем, "в ярких одеждах", как говорится в Книге книг.

Я хотел что-то сказать, но горло у меня сжалось. Я уставился на нее, а по спине у меня побежали мурашки. Я хотел спросить, кто она такая, почему стоит здесь и почему выглядит такой яркой и сияющей. Но я не мог ничего сказать. Я сглотнул. Пот выступил у меня на лбу.

Не то чтобы я испугался. Скорее, я был просто поражен. Нет, на самом деле, глядя на нее, невозможно было испугаться, какой бы удивительной она ни казалась, поскольку на ее лице сияла самая очаровательная, самая добрая улыбка, словно она наконец-то получила то, чего хотела больше всего.

Я снова попробовал заговорить, но снова сглотнул, и у меня вдруг возникло огромное желание вести себя так, будто ее присутствие здесь меня совершенно не касается. Что я и сделал.

Я просто продолжил идти, прямо по коридору. Перед тем как открыть дверь, которая должна была вывести меня на территорию больницы, я оглянулся. Женщина все еще стояла там. Но она, казалось, таяла, растворялась, словно туман, уплывающий в темноту. Я смутно видел ее, но мне казалось, она была далеко, а не в каких-то пятидесяти футах от меня.

Я выскочил за дверь и быстро захлопнул ее. Я поправил галстук - который в этом не нуждался - и одернул жилет - также в этом не нуждавшийся. Всю дорогу я не мог выбросить из головы эту странную сцену.

До этого времени, как вы понимаете, я воспринимал так называемые сверхъестественные явления как полную чушь, полагая, что всему есть объяснение, как и сказал доктору. Но после того, что он рассказал мне о странных, необъяснимых вещах, с которыми приходится сталкиваться в медицинской профессии, я начал думать, что, возможно, был слишком скептичен.

В любом случае, свадьба была прекрасной и прошла без сучка и задоринки. Молодая пара выглядела великолепно, хотя все еще была немного бледной после выздоровления. Но их, как положено, осыпали рисом, и они убежали, взявшись за руки, под смех, слезы и добрые пожелания гостей.

Когда все закончилось, Спарлинг догнал меня и схватил за руку.

- Вы... э-э... что-нибудь попробуете? - спросил он.

Ну, я не совсем понял, что он имел в виду под "чем-то", но мне хотелось это выяснить. Он повел меня наверх, в свой кабинет, и, когда бокалы и сигары были расставлены, он, казалось, расслабился и разговорился.

- Кстати, Рэндалл, - начал он через некоторое время, и я понял, он говорит о том, что его больше всего волновало, - вы что-нибудь узнали о той странной женщине, которая стояла над Мэри там, в морге?

- Хотел бы ответить вам утвердительно, мистер Спарлинг, - сказал я. - Но... я так ничего и не узнал; более того, то, что я увидел сегодня вечером, сделало ее более реальной, чем прежде.

- Что это было? - резко спросил он, отставив свой стакан и глядя на меня с новым интересом.

Я рассказал ему о том, что видел перед уходом.

Он долго сидел, глубоко задумавшись.

- Как давно вы слышите об этой женщине? - спросил он. - Это правда, что ее уже видели раньше, не так ли?

- Я проработал в больнице около полутора лет, - ответил я, - и впервые услышал о ней за несколько дней до того, как привезли вашу дочь. Затем начали говорить, что ее иногда видели в коридорах - люди внезапно натыкались на нее. Они думали, что она немного не в себе, что, возможно, потеряла родственника, умершего в больнице, и время от времени появлялась там, чтобы найти его. Но когда они начали говорить о ней что-то таинственное, я подумал, что они просто разыгрывают меня, чтобы заставить понервничать на моей работе - призраки и все такое прочее, знаете ли.

Он кивнул, продолжая задумчиво курить.

- Вы работаете там примерно полтора года?

Он задумался.

- Да, - кивнул я. - Но кому-то показалось, будто они узнали в ней бывшую пациентку, хотя и не были уверены.

- Интересно, - заметил он. - Значит, если бы она была пациенткой, то попала бы в больницу, скажем, два года назад или около того?

- Возможно, - согласился я.

- ...действительно возможно? - прошептал он, словно разговаривая сам с собой.

- Что именно? - спросил я.

Внезапно он отложил сигару и вскочил на ноги, словно приняв какое-то решение.

- Вы смогли бы узнать ее снова? - спросил он, пристально глядя на меня.

- Ну, думаю, что да, - сказал я. - Сегодня вечером я довольно хорошо разглядел ее лицо.

Он быстро подошел к своему столу, открыл его и достал роскошную рамку с крышкой на шарнирах. Он открыл ее, с минуту рассматривал и протянул мне. Внутри была фотография.

- Вы когда-нибудь видели эту женщину раньше?

Боже милостивый! У меня снова мурашки побежали по коже. С этой фотографии на меня смотрело лицо женщины, которую я видел в коридоре всего два часа назад, - женщины, которая стояла там, окруженная странным сиянием, как ангел!

С минуту я не мог вымолвить ни слова. Я просто уставился на фотографию, руки у меня дрожали, на лбу снова выступил пот.

- Это... это... - Я не мог сказать, что хотел. - Значит... это...

Он не стал дожидаться, пока я скажу. Он взял фотографию из моих дрожащих рук, благоговейно закрыл обложку и положил ее обратно в свой стол. Когда он снова посмотрел на меня, его лицо было бледным и изможденным.

- Как вы думаете, если бы я вернулся с вами в больницу, - спросил он, как бы умоляя: - Как вы думаете, она все еще могла бы быть там?

Казалось, он так сильно хотел, чтобы я сказал "да", что я не мог ответить иначе. Он всей душой ждал моего ответа. Поэтому я кивнул.

- По крайней мере, мы можем попытаться, - предложил я.

Он вызвал свою машину, и мы отправились в путь. Я знал, что он напряжен как струна. Я чувствовала это, когда он сидел рядом со мной. Но он не произнес ни слова и только глубоко затягивался сигарой, пока его шофер лавировал в потоке машин. Я подумал, не напрасно ли мы едем. Это было бы очень плохо, потому что Спарлинг, очевидно, всем сердцем хотел увидеть эту женщину. И если бы ее там не было...

Бедняга! Его дочь ушла. Теперь она принадлежала другому мужчине. Можно сказать, он остался совсем один на свете. Чувствовал себя ужасно одиноким в эту ночь из ночей, только что отдав свою дочь. Хотел бы он почувствовать руку своей жены в своей - хотя бы в этот раз...

Мы направились ко входу в больницу. Я провел его по коридору, хотя ему и не требовалось особого руководства, поскольку он очень хорошо знал это место. Когда мы подошли к двери, которая должна была вести в здание морга, - двери, которая вела в тот длинный коридор, на повороте которого я видел странную женщину, она была не заперта.

Будет ли она все еще там? Получит ли этот человек, переживший столько печальных событий, а теперь попрощавшийся со своей дочерью, награду за свои поиски? Мне не хотелось открывать дверь, поскольку я знал, его разочарование было бы ужасным, если бы ее там не оказалось.

Наконец, я толкнул ее. Мой взгляд скользнул по коридору. Была ли это та самая женщина? Или это просто тень в темном углу? Я моргнул. Я потрясл головой, чтобы прочистить мозги, затем потянулся назад и взял его за руку.

Она стояла там, как мне показалось, с едва заметной приветливой улыбкой на лице.

С тихим радостным возгласом он бросился к ней.

- Мэри! - позвал он. - Мэри! Любимая! Моя дорогая жена!

Он опустился на одно колено перед этой странной фигурой, словно рыцарь, ожидающий ее одобрения или благословения. По-моему, он потянулся к ее руке. Не знаю, пожал он ее или нет - в том углу все было таким расплывчатым и темным. Кроме того, мне почему-то казалось, что это слишком священное действо, чтобы при нем присутствовать. Я повернулся в другую сторону, пошел обратно к двери и стал ждать.

Прошло, как мне показалось, немало времени, прежде чем я снова взглянул на него. Если в том углу и было чье-то присутствие, то оно постепенно исчезало, снова сливаясь с тенями. Спарлинг поднялся на ноги. Когда он подошел ко мне, на его лице появилось выражение отрешенного счастья, столь редко встречающееся у нас, смертных. Он положил руку мне на плечо.

- Это была Мэри, моя жена, - произнес он с благоговением в голосе. - Она умерла здесь, в больнице, два года назад. Я не смог прибыть вовремя - кажется, я как-то рассказывал вам об этом. Я всегда хотел попрощаться с ней. Нет, не попрощаться; сказать - до свидания.

- Так или иначе, - он поколебался, а затем расправил плечи, - теперь я могу продолжать жить. Сегодня ночью мне стало лучше. Я могу продолжать смотреть в лицо миру, снова счастливый, терпеливо ожидая того момента, когда смогу пойти к ней. Никакого самоубийства, как это пытался сделать мальчик. Ждать, жить полной жизнью, пока не придет время уходить. Не могли бы вы... не хотели бы вы пойти со мной... туда?

Я, конечно, пошел. На маленьком церковном кладбище было очень тихо. Мы шли, пока не наткнулись на камень с надписью "Мэри Спарлинг".

Может быть, вы решите, все это было миражом. Может быть, вы скажете, что мы, двое стариков, загипнотизировали себя, заставив поверить во все происшедшее, и что от эмоционального напряжения у нас в голове возникли разные видения. Называйте это как хотите, но я излагаю факты такими, какими они мне тогда представлялись.

Мороз опалил листву, резкое дуновение ветра свидетельствовало о том, что зима не за горами. Но на могиле Мэри Спарлинг в свете соседнего уличного фонаря была видна маленькая зеленая виноградная лоза, ползущая вверх по камню, с крошечным розовым цветком, полностью раскрывшимся. Спарлинг наклонился, поднял его и благоговейно спрятал в бумажник.

- В память о ней, - сказал он почти извиняющимся тоном.

Он выпрямился и повернулся.

- Пойдемте? - спросил он. - Мэри закончила свои дела на земле. Я с радостью подожду, пока не придет время идти к ней. Мы... мы попрощались... до новой встречи. Мы... мы ее больше не увидим.

И мы действительно больше не видели ее. Странную женщину, бродившую по коридорам.

ЗАВЕРШАЮЩИЙ ШТРИХ

Гай Фаулер

Весной 1929 года я приехал в Соединенные Штаты из Парижа и привез картины моего друга, покойного Брюса Глендона, в его любимую страну. Я сохранил для себя одно полотно, незаконченное на момент его смерти десять лет назад.

История трагического конца Глендона на дуэли с искусствоведом Жаном Фаншоном даже сейчас известна лишь тем немногим, тем, кто был его самыми близкими друзьями. И среди них, конечно же, Дениз Латур, изысканной модели, из-за которой он стрелялся и погиб тем утром в уединенном месте Булонского леса.

В отчетах парижской полиции его смерть приписывается случайному выстрелу, который он сделал сам. Даже этот эпизод забыт всеми, кроме меня и Жана Фаншона. У нас двоих есть причины помнить об этом.

Именно тогда, утром в понедельник, 18 июля, когда я готовился к возвращению в Европу, в "Нью-Йорк таймс" появилась заметка "Ассошиэйтед Пресс" с захватывающими новостями.

В этом удивительном сообщении говорилось, что призрак Джона Сингера Сарджента, великого американского художника-портретиста, как полагают, вернулся в свою старую студию в лондонском районе Челси. Эта история заинтриговала меня по нескольким причинам.

Во-первых, я сам в некотором роде художник, и в молодости мне посчастливилось быть неофициально знакомым с Сарджентом. К этому, конечно, добавлялась возможность того, что в том туманном подземном мире дух моего друга Брюса Глендона, возможно, наконец-то соприкоснулся с духом гения, которым так восхищался при жизни.

Репутация "Нью-Йорк таймс", как и "Ассошиэйтед Пресс", настолько хорошо известна и общепризнана, что даже самый закоренелый скептик вряд ли стал бы подвергать сомнению сообщенное ими по столь важному вопросу.

Например, я знал, что в телеграмме говорилось о незаконченном портрете принцессы Мэри, над которым Сарджент работал до своей смерти. И по естественной ассоциации идей живо вспомнил полотно, которое Глендон оставил не вполне законченным.

Сообщение из Лондона взволновало меня до глубины души. Но его истинное значение не было для меня понятно, пока я не приехал в Париж, чтобы узнать больше о жизненном величии Глендона, да и позже тоже...

Я уже говорил, что я художник. Но при этом - никому не известный неудачник. Тем не менее, я продолжал содержать студию в Нотр-Дам-де-Шам на левом берегу Сены, где Глендон разделял со мной богемную жизнь, характерную для таких, как мы.

Соответственно, когда мой корабль бросил якорь в Шербуре, я немедленно поспешил в места, столь памятные мне.

Меня встретил знакомый беспорядок. Глендон всегда разбрасывал свои вещи с той очаровательной небрежностью, которая была неотъемлемой частью его характера. Его последний холст стоял на мольберте, накрытый занавеской. Я отодвинул пыльную ткань и отступил на шаг, чтобы рассмотреть изображение. Значение этой сцены было пронзительным, наполненным сочувственным пониманием, - главным достоинством Глендона.

Я вспомнил его слова в то утро, когда он умер. Мы стояли вместе перед холстом, требовавшим завершающих штрихов его волшебной кисти. Он иронично озаглавил его - "Мир".

- Я видел это однажды во Фландрии, Пол, - сказал Глендон. - Женщина вела себя странно. Ее муж погиб на фронте. У нее был дом, - точнее, то, что от него осталось, - и ребенок.

Я с новым интересом взглянул на картину. На переднем плане была изображена женщина, засевающая полоску бесплодной земли. У нее была янтарная кожа, а в ее карих глазах отражался особый свет, который Глендон придал масляным краскам. Крестьянское платье не могло скрыть изящества ее тела, а скромное занятие не могло затмить величия ее духа.

На заднем плане в лучах солнца стояла лошадь с плугом. Борозды, которые вспахала женщина, были свежими. Неподалеку росло дерево, ствол и ветви которого были гротескно обрублены, как и у многих других во Франции после 1914 года. Там был крытый соломой дом с покосившимися балками, в крыше которого зияла дыра от снаряда. На куче соломы играл ребенок.

Я вспомнил, как у меня перехватило дыхание, когда я впервые увидел ее.

- Дениз Латур была идеальной моделью, Брюс, не так ли?

Он тихо рассмеялся.

- Странно, - снова донесся до меня его голос, - что у нее было именно такое выражение глаз - то же трагическое мужество.

Когда я впервые вошел в студию по возвращении, там было тепло, как в июльском Париже. И вдруг, пока я стоял перед полотном Глендона, в комнате стало странно прохладно. Я полуобернулся.

Из темноты донесся голос, похожий на шепот, принадлежавший Глендону. Я ахнул и резко обернулся.

- Спокойно, старина. Не нужно пугаться.

Глендон вышел ко мне из темноты.

- Боже мой! - воскликнул он. - Брюс... ты... этого не может быть!

Он поднял руку знакомым жестом.

- Это я, Пол. Моя работа, как ты понимаешь, еще не закончена.

- Но...

Мой голос дрогнул. Я задрожал всем телом и почувствовал смутный стыд за охвативший меня жуткий страх. Возможно, подумал я, история Сарджента всплыла в моем сознании, и это было безумием.

- Да, - раздался в неподвижном воздухе ровный голос, - с Сарджентом, моим другом, случилось то же самое. Он тоже оставил работу незаконченной. Но я... - Он странно замялся, - мне нужно позаботиться не только о картине.

Я все еще не мог вымолвить ни слова.

- Ты можешь помочь мне, Пол.

Темная фигура приблизилась и остановилась в дюжине футов от холста.

- Я... я сделаю все, что в моих силах, - сумел выдавить я.

- Хорошо. - Голос зазвучал громче. - Ты можешь начать здесь, с того места, на котором я остановился. - Он указал на незаконченную картину.

- Я? - Мой голос дрогнул. - Брюс, я бы все испортил. У меня нет таланта.

Он жестом отмел мое возражение.

- Начинай, я помогу тебе. Позже, - он посмотрел на меня большими мрачными глазами, - у меня будет задание поважнее. Это поможет тебе понять суть дела, мой друг.

Я машинально принялся за работу. Неясная тень стояла у меня за плечом; голос постепенно погрузил меня в некое подобие комы, в которой мои руки и глаза странным образом координировали работу.

- Немного сепии на тень женщины, Пол.

Наконец я закончил. Я повернулся, почти ожидая увидеть пустоту и понять, что сошел с ума. Но высокая фигура оставалась на месте. Она серьезно кивнула.

- Теперь подпись.

- Но, Брюс, тут должно стоять твое имя. Я не могу...

- Просто помни о длинном штрихе буквы "Г". У тебя все получится.

Я повиновался и наклонился. Кисть быстро прошлась по холсту. Я уставился на подпись Глендона, сделанную моей рукой. Она была идеальной. Ее не смогли бы поставить под сомнение даже самые искушенные ценители искусства в Европе.

- Превосходно.

В спокойном голосе звучало теплое одобрение.

- Не нужно ничего говорить, Пол. - Он стоял рядом со мной, дружелюбно глядя на законченную работу. - Я скоро вернусь - с более важной целью.

- Брюс, - я уронил кисть и с трудом поднял ее. - Скажи мне...

Но призрачное видение растаяло в тенях и исчезло. Я был один, вглядываясь в безмолвные глубины студии. Я подошел к кушетке у стены и бросился на нее, измученный ужасом.

Проснувшись, я быстро подошел к мольберту. Законченная картина и безупречная подпись были убедительным доказательством того, что мне это не приснилось. Я решил выставить это полотно как последнюю работу Брюса Глендона, обнаруженную спустя десять лет после его смерти.

Вряд ли мне нужно напоминать тем, кто знаком с искусством, что полотно Глендона "Мир" произвело в Париже настоящую сенсацию. Критики, за единственным исключением, были единодушны в своих щедрых похвалах.

Единственный несогласный голос принадлежал Жану Фаншону.

- Тема, - коротко заявил он, - оказалась слишком грандиозной для руки, которая водила кистью. К сожалению, покойный Брюс Глендон свел ее до заурядности мелодрамы. Его картина утомительна и скрупулезна.

Я читал эти слова сквозь туман ярости. Несправедливость нападки Фаншона была чудовищной. Мои мысли перенесли меня к сцене в Булонском лесу тем утром - к дуэли между Брюсом и Фаншоном. В какой-то отчаянный момент я подумал о том, чтобы самому бросить вызов Фаншону.

Внезапно, как и в тот первый раз, в моей студии внезапно стало холодно и страшно. В ней появилось что-то неземное, и я снова принялся озираться.

- Ты не должен принимать это так близко к сердцу, Пол.

Высокий призрак стоял между мной и камином, но сквозь его неясную фигуру я мог разглядеть железные стойки.

- Я знаю способ получше, мой друг.

Я вспомнил его характерный жест, когда он пожал плечами.

- Меня не интересуют высказывания Жана Фаншона. - Голос глухо звучал в моих ушах. - Но то, что он думает, это совсем другое дело!

Моя ярость, направленная против Фаншона, придала мне сил. Я резко произнес:

- Он чудовище, Брюс. Его следует заставить страдать.

Призрак Брюса Глендона подошел ко мне. Я знал, зачем, и приготовился к тому, что произойдет.

- Да, - пробормотал голос, - он чудовище.

Наступила короткая тишина, такая напряженная, что мое сердце бешено заколотилось в груди, отдаваясь в ушах.

- Он нашел Дениз Латур. Это то, что вернуло меня назад.

Я вздрогнул.

- Я убью его, Брюс!

Изможденное лицо было опущено, так что я мог видеть задумчивые глаза и морщинистые щеки. Он медленно покачал головой.

- Нет, Пол, только не это. Есть способ получше.

Я молча ждал.

- Завтра вечером, - сказал он, - я приду к тебе в это же время. Тогда мы и начнем. Поставь холст на мольберт, Пол. Почисти мои старые кисти. Мы проведем эксперимент.

В его голосе послышались нотки торжества, почти похожие на радость, которая всегда звучала в прежние времена, когда Брюс рассказывал о своей работе.

- Подумай о прошлом, - тихо сказал он мне. - Вспомни, как мы с Фаншоном поссорились впервые - и почему. Завтра, Пол, у меня будет для тебя работа, - отличная работа, - а позже я расскажу тебе историю, о которой ты никогда не слышал.

Я в ужасе отшатнулся.

- Ты хочешь сказать, Брюс, что я должен снова взяться за твою работу? Говорю тебе, я не могу...

Но фигура уже исчезала, расплывчатая, как дуновение тумана на ветру. Голос донесся откуда-то издалека.

- Ах, ты можешь, мой друг. Я позабочусь об этом.

Я опустился в кресло у мольберта. Что он имел в виду, спрашивал я себя, говоря о необходимости вспомнить прошлое? Я, конечно, знал, что Брюс считал эту девушку, Дениз Латур, второй ценностью своей жизни после своей работы. Вот почему он никогда не ухаживал за ней. Более того, ей тогда было всего семнадцать лет.

- Она всегда будет на втором месте после моей работы, - сказал он мне. - Ничто не может сравниться с ней. Так что ты понимаешь, старина, я не мог подвергнуть ее такому испытанию. Этого недостаточно - у женщины должно быть все.

Он задумчиво, с грустью подумал, а затем горячо добавил:

- Но я бы сделал все, чтобы спасти ее от Фаншона!

Вскоре после этого наступил кульминационный момент. В кафе на бульваре ходили слухи, когда Брюс и Дениз появлялись вместе. Это были гнусные слухи, безосновательные, порожденные чьим-то злым умом. Затем, в один из таких тихих вечеров, что казалось невозможным существование ненависти, Глендон и Фаншон встретились лицом к лицу.

- Вы лжец, Фаншон, - резко сказал Пол. - А еще вы жалкий неудачник.

Добродушный критик улыбнулся.

- Конечно, - последовал его резкий ответ, - вряд ли можно считать Дениз Латур большой потерей.

- Не произносите больше ее имени. Не смейте! - Глаза Глендона сверкали, как острия штыков на солнце. - Если я еще раз услышу, что вы упомянули ее имя, я задам вам настоящую американскую трепку.

Это стало началом трагического конца. Те, кто видел и слышал это, передали мне факты в том виде, в каком я их описал.

- Ба, - усмехнулся Фаншон, - вы забываетесь - вы и ваша модель.

Глендон нанес быстрый удар. Его раскрытая ладонь оставила багровый след на щеке критика. Фаншон отступил назад, его прищуренные глаза сверкали.

- Джентльмен, - сказал он, дотрагиваясь до своего лица, - не дерется со свиньей. Он ее забивает.

И тогда Глендон сказал загадочную вещь. Я не понял этого в то время, когда мне об этом рассказали, но теперь понимаю.

- Возможно, - ответил он, улыбаясь, - вы вспомните свинью, ползающую по грязи.

Утром Фаншон вызвал его на поединок. Я был ошеломлен. Он был экспертом в обращении с пистолетом и прославился владением рапирой.

- Брюс, - взмолился я, - это возмутительно. Мы живем в двадцатом веке. Давай посмеемся над ним и забудем об этом.

Но Глендон вместо этого посмеялся надо мной.

Нас было пятеро, включая врача, помощь которого не понадобилась. Фаншон, уверенный в себе и улыбающийся, его секундант - мужчина, с которым я не был знаком, - Глендон и я, встретились в уединенном месте Булонского леса на рассвете.

Мы приняли меры предосторожности, чтобы избежать встречи с полицией. Было решено, что тот из двоих, кого ранят, будет быстро доставлен в свою квартиру. Если потребуются объяснения, будет сказано, что выстрел произошел случайно.

Все закончилось быстро. По сигналу Фаншон развернулся и выстрелил. Казалось невероятным, чтобы он мог прицелиться. Брюс на мгновение застыл на месте, улыбаясь.

Затем он отбросил пистолет в сторону и упал лицом вперед. Я подхватил его и опустил на землю. Его глаза уже были подернуты пеленой приближающейся смерти. Он умер у меня на руках прежде, чем врач успел обработать рану.

В моем сердце не было и мысли о работе, когда я ждал возвращения изможденной тени из потустороннего мира. Я стоял перед чистым холстом, охваченный страхом. Это было почти то же самое, как когда я сидел без дела за столом или у телефона. Я вдруг поймал себя на том, что провожу мелками по белому холсту. Это делалось подсознательно, без всякой мысли о сюжете.

От верхней части холста к центру я длинными изогнутыми штрихами провел горизонтальную дугу тени. Под ней я написал более плотную темноту, теперь уже перпендикулярными мазками, что создало иллюзию черной ямы в нависшем ночном мраке.

В моей студии царил полумрак в желтом свете газовой горелки, прерывисто мерцавшей над моим мольбертом. Холодное дыхание ночи коснулось моей спины. Было сыро, как в тумане над Сеной. Из тени позади меня я услышал голос.

- У тебя получилось, Пол. Ты должен сделать тени на переднем плане более глубокими. Свет должен исходить сверху.

Я невольно обернулся. Ничего не было видно, но комната была наполнена его присутствием. Затем постепенно появился Брюс. Сегодня вечером он был в своем старом рабочем халате.

- Спокойно, старина. Ты отлично начал. Продолжай, я буду наблюдать за тобой.

Голос звучал успокаивающе.

Я повернулся к холсту. Моя рука была достаточно тверда, хотя нервы были на пределе, а мозг кипел.

Изучая изображение, я внезапно понял, что представляет собой скопление теней, нарисованных мелками. Эти размашистые горизонтальные линии превратились в неспокойное небо. Более глубокие тени, нанесенные перпендикулярными штрихами, образовали неровный шрам на церкви.

- На заднем плане забор из колючей проволоки, Пол. Просто предложение, знаешь ли.

Моя рука отреагировала сама.

- Теперь фигуры.

Властный голос звучал, казалось, откуда-то издалека, и я снова почувствовал на своей спине холод.

- Следи за освещением, Пол. Ты помнишь, как блестит штык - высоко поднятое лезвие. Опусти тени пониже - вот и все. У тебя получилось!

Я не доверял себе. Как человек, находящийся под воздействием гипноза, я работал всю ночь. Пот градом катился с моего тела. Ноги у меня дрожали, но рука, как ни странно, была тверже, чем когда-либо, когда я пытался изобразить свои собственные идеи. В мелках было что-то волшебное, и все это время голос продолжал описывать сцену, а я воспроизводил ее штрих за штрихом.

- Отличное начало, Пол. Это будет потрясающая вещь.

Я обернулся. Глендон задумчиво стоял, подперев подбородок рукой. Я проследил за его взглядом. Хотя набросок и казался грубым, я увидел, что детали были выше пределов моего таланта.

- Фигуры, - задумчиво произнес он, - не совсем верны. Одна должна быть инертной - не предпринимать никаких действий.

Казалось, жизнь проникла в мои пальцы, я внезапно все понял.

- Здесь разбросаны бумаги, - продолжал голос. - Мужчина, стоя на коленях, просматривал их. На одной нарисована карта - схема нашего сектора.

Я обнаружил, что вживаюсь в сцену с невероятным мастерством.

- Все верно, Пол. Ты уловил атмосферу. Теперь - цвета.

- Боже мой! - воскликнул я. - Цвета! Ты ожидаешь, что я правильно выберу цвета при ночном свете?

Голова в тени быстро наклонилась.

- Сегодня вечером у тебя есть нечто большее, чем просто человеческая сила. Продолжай. Вся сцена выполнена в цветах индиго и зелени. Даже свет пропитан ими.

Движимый странной силой, взялся за палитру и кисти. Я работал так, как никогда в жизни. Мои глаза горели, а ноги подкашивались. По мере того, как сгущались последние серые сумерки приближающегося рассвета, настойчивый голос звучал все ближе.

- Этот голубой цвет идеален. И зеленые блики тоже. У тебя удивительно яркий цвет, тот самый.

Он склонился над моим плечом, изучая фигуры в яме.

- Теперь, - он медленно выпрямился, - завершающий штрих.

Я вернулся к работе. С гениальностью, никогда мне не присущей, я нарисовал лицо коленопреклоненного солдата. Внезапно я вскрикнул и отскочил в сторону.

- Брюс, Брюс, Боже мой! Я схожу с ума. Я нарисовал твое лицо!

- Совершенно верно, Пол. И сходство тоже хорошее. Теперь другой.

Какая-то тайная сила разлилась по моим венам, и я снова склонился над холстом. Наконец я выпрямился. Мои нервы трепетали от какого-то гротескного ужаса, который я не мог понять.

Никогда еще я не прикасался кистью к холсту с такой ловкостью, с такой уверенностью в мельчайших деталях. Никогда до этого момента мне не удавалось превратить кусок натянутой ткани и мазок масла в живое существо.

- Эти лица, - произнес голос Брюса Глендона, - портреты в миниатюре. Ты написал их такими, какими они были, Пол.

Я уставился на нарисованные лица. Коленопреклоненная фигура, вне всякого сомнения, принадлежала Глендону. Другой, также на голубом горизонте Франции, был, к моему изумлению, Фаншон!

- Пол, - ахнула я. - Это картина... предательства! Ты сделал его... предателем!

- Да, - тихо произнес голос. - Я назову это "Светом истины".

Мои руки безвольно опустились.

- Никто не поверит, что это написал я, - произнес я вслух, и голос прозвучал не так, как мой собственный.

- А, твоя подпись - в левом нижнем углу.

Я машинально повиновался.

Вот оно, творение преисподней, удивительная вещь, превосходящая все, что когда-либо вдохновляло меня. И все же оно носило мое имя, и моя рука создала его. Я нашел в себе силы встретиться с ним лицом к лицу.

- Это - правда, Брюс? Что мне теперь делать?

Он продолжал изучать картину. И тут же повернулся ко мне.

- Попроси Фаншона прийти сюда сегодня вечером, Пол. Скажи, что ему следует ознакомиться с одним документом. И проводи его сюда. Я вернусь.

Я опустился на стул, не в силах вымолвить ни слова.

- До свидания, друг мой. Ты хорошо поработал - во имя благородного дела. - Голос сорвался. - Ты знаешь, Пол, как сильно я любил ее.

Голос затих, когда из-за башенок Нотр-Дама забрезжил слабый розовый рассвет.

Поздно вечером я очнулся от сна, вызванного усталостью. Несмотря на то, что был изможден, я вышел на Пон-Неф. Подозрительный таксист с сомнением посмотрел на меня, когда я назвал ему адрес Фаншона на Елисейских полях. Вскоре меня впустили в роскошные апартаменты. В гостиной меня встретил сам Фаншон. Он вопросительно посмотрел на меня, удивленный моим видом.

- Вы хотели меня видеть, мсье?

Его тон был холодным и надменным.

- Вынужден пригласить вас в свою студию, - ответил я. - Вам следует ознакомиться с одним документом. Я безоружен.

Я развел руки в стороны, предлагая ему возможность обыскать меня, поскольку видел, что он считает меня безумцем.

- Вы можете взять свое собственное оружие. Я не причиню вам вреда, - добавил я.

Выражение его лица изменилось. Он внимательно изучал меня.

- Документ, - повторил он. - Какой интерес он может представлять для меня?

- Он будет представлять, мсье.

- Хорошо, идемте.

Мы вернулись в мою мансардную студию в машине Фаншона, которую вел его шофер. Он не доверял мне и не желал оставаться наедине со мной. Карман его пальто оттопыривался настолько, что были видны очертания пистолета. По дороге мы молчали. Я видел, ему было очень любопытно и немного не по себе.

Я вошел в свое убогое жилище первым. Наступила ночь, и в комнате царил полумрак. Пахло застоявшимся табаком и кофе. Фаншон остановился на пороге. Его взгляд быстро скользнул по сторонам, чтобы убедиться, что мы одни. Его шофер ждал снаружи, в пределах досягаемости.

- Где документ? - коротко потребовал он.

- Здесь, - ответил я ему, - сейчас.

Он пристально смотрел на мольберт, на который я накинул выцветшую восточную шаль. Голос Брюса Глендона, казалось, звучал у меня в голове, хотя его смутного образа нигде не было видно.

- Убери покрывало, Поль. Покажи мсье Фаншону свой шедевр.

Я невольно пошевелился. Фаншон тоже был поражен, но его волнение было вызвано моим внезапным жестом. Я быстро сдернул шаль с мольберта.

Фаншон застыл перед ним как вкопанный. Его тело напряглось. Долгую минуту он стоял, как изваяние. Я видел, как его взгляд скользнул по холсту от яркого белого света в небе цвета индиго вниз, к затененной земле и, наконец, к воронке, которая была воронкой от снаряда. Когда он уставился на лица фигур, бледные в зеленоватом сиянии этого странного света, у него перехватило дыхание.

Его взгляд упал на разбросанные бумаги рядом с коленопреклоненной фигурой. Его руки сжались в кулаки, а лицо превратилось в маску страдания. Он наклонился, чтобы рассмотреть мельчайший рисунок карты на одном из разбросанных листов, - настолько детально был проработан каждый элемент. Его рот открылся, когда он уставился на лицо коленопреклоненного солдата, на котором не было ни страха, ни боли, а только презрение.

Внезапно Фаншон поднял руку и закрыл ею глаза. Он пошатнулся и, выставив вперед другую руку, оперся о стену.

- Это... ужасно! - воскликнул он. - Боже мой, это просто ад!

- Я считаю, это очень хорошая работа, мсье, - тихо произнес я. - Надеялся, что вы, как критик, согласитесь со мной.

Но Фаншон не мог произнести ни слова. Он прислонился спиной к стене, и его маленькие глазки переместились с холста на мое лицо.

Внезапно он указал на мою подпись.

- Это сделал Глендон.

Его голос задрожал.

- Нет, - возразил я. - Это мое.

- Вы! - В его голосе послышались нотки страдания. - Как вы могли... это сходство... эта сцена...

- Уверяю вас, мсье, это мое.

Его плечи поникли, он схватился за спинку стула, чтобы не упасть. Его горло судорожно сжималось. Я снова услышал голос Глендона, как будто он звучал у меня в голове.

- Предупреди его, Пол. Сейчас самое время. Скажи ему, что он никогда больше не должен видеть Дениз Латур.

Фаншон внезапно опустился на колени, уставившись на странные фигуры, написанные маслом. Он поднял руку и прикрыл глаза. Я наклонился и коснулся его дрожащего плеча.

- Мсье, - тихо сказал я, - хочу вас предупредить.

Он посмотрел на меня, не пытаясь подняться. Я никогда не видел человека в таком жалком состоянии.

- Вы никогда больше не должны видеть мадемуазель Латур. Вы мне это обещаете?

Прошло мгновение, прежде чем до него дошел смысл моих слов. Затем он с трудом поднялся на ноги.

- Тогда вы уничтожите это? - Он указал на холст.

Я колебался.

- Да, - произнес голос Брюса Глендона.

Я кивнул.

Фаншон схватил меня за руки. Его лицо исказилось в мучительной судороге.

- Ах, мсье, я сделаю все, что угодно, только уничтожьте это! - воскликнул он.

- Вы позволите Дениз Латур всегда идти своей дорогой? - настаивал я.

- Клянусь честью.

Я саркастически улыбнулся.

- Хорошо, идите.

Он продолжал держать меня за руку.

- А теперь, мсье, умоляю вас, уничтожьте это.

- Я дал вам слово, - строго сказал я ему, - и я его сдержу.

Он опустил голову и выпрямился. Тяжело направился к двери.

- Это он, - пробормотал он. - Это... сделал Глендон.

Я остался один. Странное сияние, исходившее от картины, казалось, излучало что-то смутно нечестивое. В лицо мне повеяло сыростью. Я уставился в темные глубины и снова увидел задумчивые глаза Глендона.

- Пол, - послышался слабый голос, - ты все сделал правильно. Теперь я навсегда обрету покой.

- Он сдержит свое слово? - устало спросила я, слишком измученный, чтобы что-либо испытывать.

- Да, - в его тоне была убежденность. - Он это сделает.

Я прислонился к стене, как это сделал Фаншон, не совсем уверенный, что сам не стал жертвой какого-то ужасного кошмара.

- Я обещал рассказать историю, - добавил голос. - Историю нашей картины.

- Да, - выдохнул я, опускаясь в кресло.

Последовало долгое молчание, прежде чем он заговорил снова.

- Ты, конечно, знал, что Фаншон был лейтенантом в моем полку?

- Да.

Я вспомнил, что в начале 1914 года Брюс стал сержантом французской пехоты.

- Естественно, - продолжал он, - у нас было много общего. Он знал об искусстве все. Я возлагал большие надежды на то, что выберусь из этой передряги с целыми руками и глазами. Это было еще до того, как Штаты вступили в войну.

Я наблюдал за его лицом в тени. Его голова была опущена, он казался старым и измученным воспоминаниями.

- Я был на посту подслушивания один. - Казалось, он снова оказался среди грохота артиллерии, резкого стрекотания пулеметов и адской обстановке на линии фронта. - Ты помнишь, как это было там, Пол. Все, что ползало, мгновенно привлекало твое внимание.

Я быстро кивнул, вспоминая.

- Ну, - продолжал он, - я услышал, как что-то ползет. Я наблюдал при "том самом" ярком освещении и сразу же увидел его.

Воздух в студии вибрировал, пока я ждал, когда он продолжит.

- Этот парень полз на животе, как ящерица. Он направлялся к позициям противника. Он был так густо покрыт грязью, что я не мог разглядеть его форму. Это мог быть немец, возвращавшийся в свою траншею, или один из наших людей, проводивший разведку.

Он снова сделал паузу.

- В любом случае, - продолжил он, - он был вне моей достижимости. Я увидел вспышку, - его заметил снайпер. Он покатился по грязи и завизжал. Я вылез, чтобы спасти его, увидеть, кто это.

Я поднял глаза и встретился взглядом с его горящими глазами.

- Это был Фаншон. Мне удалось затащить его в воронку от снаряда. Но пока я это делал, в меня попал снайпер. Впрочем, рана была несерьезной. Я разорвал блузку Фаншона, чтобы осмотреть его рану. Он был ранен в грудь. Из его кармана выпали какие-то бумаги.

Я увидел, как плечи презрительно дернулись. Голос зазвучал снова.

- Он что-то бормотал по-немецки. Думал, что он у них. Я просмотрел бумаги при "том самом" освещении. Там была карта нашего сектора. Список наших сил и все такое. На мгновение я подумал о том, чтобы выпустить в него еще одну пулю, но не стал. Я уничтожил бумаги.

Теперь призрачный голос звучал отдельными фразами, отрывисто и резко.

- В конце концов, он был моим другом. Я потащил его назад. Наконец мы перебрались через реку. Я потерял сознание, когда мы споткнулись о мешки с песком.

Я уставился на него, потрясенный осознанием этого.

- Фаншон и я оказались в одном госпитале на базе, - добавил он. - Дениз Латур, - он запнулся на имени, - была студенткой-медсестрой.

Он снова пожал плечами.

- Остальное ты знаешь, Пол. Я никогда никому не рассказывал. Теперь ты понимаешь, почему Фаншон так стремилась убрать меня с дороги.

- Боже мой! - сорвалось с моих губ. - Но скажи мне, - взмолился я, - почему ты защищал его все эти десять лет и раньше?

- Потому что, друг мой, это была оплошность. Он больше не был предателем. И сначала я думал, что он просто любит Дениз. Я знал, как ты понимаешь, что она никогда не будет моей. Я не хотел предавать его и губить ее. Ты понимаешь?

Медленно понимание затопило мой мозг.

- Значит, только когда ты понял, что он собирался причинить ей вред, ты сделал это? - Я указала на холст.

- Вот именно, Пол. И именно поэтому Фаншон сдержит свое слово. Он знает, что его написал я.

Воцарилось молчание.

- И это, - устало произнес голос, - все. Ты оказал мне огромную услугу, Пол. А теперь, друг мой, прощай...

Я уставился в непроницаемый мрак. Я попыталась заговорить, но слова застряли у меня в горле. Мои глаза внезапно наполнились слезами. Призрачная фигура исчезла.

Затем я очень осторожно взяла с подноса нож. На его сверкающем лезвии отразился зеленоватый свет, лившийся с картины. Я провел лезвием по холсту и ударил сверху вниз.

С тех пор я больше не писал.

ЗОЛОТО ИГРОКА

Джек Д'Арси

Я пощупал пульс Фернандо Чэмпиона, и его рука безвольно упала на белую простыню. Он говорил с огромным трудом.

- Валяй, док, говори все, что можешь мне сказать.

Я задумчиво посмотрел на него.

- Да, Чэмпион, - согласился я, - я могу сказать тебе кое-что. Ты проживешь час, может быть, два, но это все. В твоем организме достаточно щавелевой кислоты, чтобы убить тебя дважды. Однако, зная тебя так, как знаю я, с трудом могу поверить, что ты способен на подобное - совершить преднамеренное самоубийство.

- Самоубийство? - В голосе Чэмпиона прозвучали саркастические нотки. - Что ж, возможно. Ты говоришь, что я проживу час. Тогда послушай и реши для себя, самоубийство это или... ну, слушай...

Моя история начинается с туза пик и на нем заканчивается. Только тузе пик - единственной карте из пятидесяти двух. Для любого другого это просто хорошая карта, которую можно оставить, или деньги в банке, если к нему прикупить двух других, но для меня это просто лопата. Лопата, которой можно копать, которой можно разгребать. Каждый раз, переворачивая карту, я слышу, как первая лопата земли падает на крышку моего гроба. Но, слава Богу, сегодня это в последний раз.

Как вы знаете, я азартный игрок. Я жил так всю свою жизнь, до первого появления туза пик, и так же умру. Не было никого более ловкого в обращении с колодой карт, чем я; и так же ловко я управлялся с оружием. Это были те далекие времена, когда Невада была пыльной пустыней, а вокруг каждого источника воды располагались притоны для азартных игр.

Меня называли "Счастливчиком" Чэмпионом. Мне везло. Госпожа Фортуна улыбалась мне, поддерживала мои блефы, заставила других парней пасовать. И если иногда я немного искушал судьбу, - ну и что из этого? Слишком поздно сожалеть.

Старожилы помнят те времена, когда Мино представлял собой ветхие, пыльные, обглоданные блохами лачуги, каждая из которых была посвящена нечестивой троице - картам, выпивке и женщинам. Здесь всегда много играли. Хотя ставки никогда не были чрезмерно высокими, играли довольно регулярно, и всегда находился какой-нибудь новичок, приезжавший в город со свежей порцией золота.

Мне было вполне комфортно. "Счастливчик" Чамбино пребывал в полном восторге. Целый день я ничем не занимался, кроме как слонялся по барам и опрокидывал стаканчик в перерывах между разговорами. А когда это надоедало, проще всего было свернуть за угол, к соседнему ряду домов, и там развлечь девочек несколькими карточными фокусами. Они глядели, разинув рты и вытаращив глаза, и все они мне нравились.

В течение двух лет я зарабатывал деньги, тратил их, и у меня все еще оставалось немного. Довольно регулярно моя сумма в сейфе "Экспресс Офис" росла. По мере того как ставки росли, а удача "Счастливчика" Чамбино становилась притчей во языцех, мне становилось все труднее и труднее уговорить парней сыграть против меня.

- Ты слишком везучий, - говорили они.

Однажды вечером все шло довольно скверно. Я сидел за столом и перебирал карты пальцами. Несколько раз разделял колоду, после чего резким, четким, отрывистым движением складывал две половинки вместе. Но наживка никого не привлекала к моему столу, и я уже решил, что пришло время вытаскивать колья и сворачивать палатку, когда это случилось.

Вращающиеся двери медленно распахнулись, и в комнату бесшумно вошла высокая, изможденная, похожая на труп фигура. В глубокой тишине то тут, то там раздавались вздохи, по мере того как мужчины узнавали его. Нервно хихикнула танцующая девушка. Кто-то уронил покерную фишку, и последовавший за этим щелчок прозвучал как раскат грома. Бармен вытер лоб салфеткой из-под пива. Симпкинс, которого мы все еще называли "Шерифом", потому что он был им пятнадцать лет назад, потянулся за пистолетом, замер и хрипло произнес:

- Это Свенсон, или... или его призрак.

Высокий незнакомец приоткрыл свою челюсть, похожую на челюсть скелета, и заговорил. Его голос был монотонным, как скрежет.

- Да, - проскрипел он. - Это Свенсон, вернувшийся из могилы.

Его голос звучал именно так.

И снова бывший шериф нарушил гробовое молчание.

- Ты умер пятнадцать лет назад, Свенсон, когда я потерял тебя в пустыне.

Смех Свенсона прозвучал как эхо в сырой пещере.

- Может, так оно и было, а может, и нет. В любом случае, у меня есть немного золота.

Он подошел к стойке и опрокинул в себя огненную жидкость, которую поставил перед ним бледный бармен.

Оскар Свенсон был шведом. Одним из старожилов. Последние двадцать лет он проводил разведку в пустынях Невады, и никто не знал их бездорожья лучше, чем он. В свое время он был плохим человеком и, преследуемый по пятам шерифом с двумя пистолетами и отрядом линчевателей, отправился пешком по огромному песчаному участку, не имея с собой ничего, кроме пинты едкой воды. Шериф потерял троих своих людей в ослепительной, пылающей пустыне, прежде чем отказался от охоты на Свенсона как от безнадежного дела.

Да, все считали Свенсона мертвым. Со временем его имя стало лишь воспоминанием, традицией. И вот в ту ночь, годы спустя, он спокойно вышел из пустыни и зашел в наш бар.

Никто не знал, где он был... Никто не знал, как ему удалось выбраться из этого пекла. Но он был здесь - высокий, худой и истощенный. И он принес с собой в глубоких карманах своей рубашки золото, самые прекрасные самородки, какие я когда-либо видел.

Это был его первый визит, и с тех пор он приходил и уходил беспрепятственно. Он отсутствовал дни и недели, а затем так же внезапно возвращался. И всегда приносил с собой все больше и больше этих тусклых желтых самородков.

В те далекие времена нашлись люди, которые пытались раскрыть его секрет, и Свенсон, казалось, не возражал. Он знал, что они не смогут последовать за ним. Он обладал особым знанием неизведанных песков пустыни. Многие упорно шли за ним, чтобы вернуться через день или около того, испытывая отвращение, растерянность и разочарование. Они рассказывали странные, фантастические, невероятные истории. Это солнце, это потрясающее солнце! Ни один человек не смог бы выдержать этого. Когда люди наступали ему на пятки, Свенсон терялся, словно проваливался в песок.

Тот вечер, о котором я рассказываю, стал поводом для одного из периодических возвращений Свенсона.

Как только он переступил порог, все столпились вокруг него, чтобы еще раз увидеть, какого цвета его сокровище. Царили веселье и радостное предвкушение, поскольку прихлебатели по многолетнему опыту знали, что Свенсон скоро расстанется со своим богатством.

Он их не разочаровал. Он покупал и покупал, и никто из тех, у кого хватало духу заговорить, не испытывал жажды. Казалось, требовались целые галлоны неразбавленного виски, чтобы смыть пыль, застрявшую в горле Свенсона.

У меня было достаточно времени заметить, что Свенсон вернулся с гораздо большим запасом золота, чем обычно. Выпивка зашла слишком далеко. Настала моя очередь получить свою долю добычи. Я подошел к бару, пропустил с ним несколько стаканчиков, а затем предложил угостить его. Он согласился. После этого мне не потребовалось много времени, чтобы усадить его за столик.

Первые полчаса игра шла довольно ровно. Я проследил за тем, чтобы другие игроки выиграли несколько долларов. Я не хотел, чтобы игра закончилась из-за отсутствия денег или интереса с их стороны. Золото Свенсона было тем, чего я хотел.

Мне не потребовалось много усилий, чтобы пробудить в нем страсть к азартным играм. Ставки выросли, и я выложил свои карты по полной.

Постепенно мой запас золота увеличивался, а волосатая рука Свенсона снова и снова исчезала в темном углублении какого-нибудь потайного кармана, чтобы выложить на стол все больше и больше самородков.

Над столом висел густой дым отвратительного табака, и по мере того, как ставки росли, игроков охватывало мрачное, молчаливое напряжение. Они придвинули свои стулья поближе к столу, и их негромкие, отрывистые фразы прерывались только хрустом карт и соблазнительной музыкой, с которой стопка фишек перебиралась пальцами нервного игрока.

Удача была ко мне благосклонна. Я выиграл. Тяжело. Никогда раньше у меня не было такого вечера. Время от времени я намеренно проигрывал небольшой банк кому-нибудь из других игроков. Свенсон проигрывал все крупнее и крупнее, и предпринял глупую попытку испытать судьбу, играя отчаянно. Но этим он только ускорил свое падение.

Наконец случилось неизбежное. Последняя раздача.

Карты были розданы. Свенсон посмотрел на свои и, двинув рукой по столу, сказал, что играет. Я посмотрел свои и обнаружил, что у меня на руках комбинация, на которой можно было сыграть. Мне нужен был валет. Я принял вызов. Остальные трое игроков сбросили карты. Я поднял ставку. Поскольку у Свенсона больше не было золота, мы немедленно открыли свои карты. Как я и ожидал, у него тоже был стрит, но у меня были старшие карты.

Долгое время Свенсон пристально смотрел на карты. Не было произнесено ни слова. Обе руки так и остались лежать на столе ладонями вниз. Затем Свенсон медленно поднял голову и посмотрел прямо на меня. Его глубоко посаженные горящие глаза нашли мои и не отрывались от них. Я чувствовал, что он может заглянуть мне в самую душу. Я неловко дернулся и опустил глаза. Я все еще чувствовал, как его пронзительный взгляд проникает в мой мозг. Затем скрипнул стул, когда один из игроков нервно поднялся.

Сквозь двери на востоке виднелось бледно-серое небо. Желтая масляная лампа над головой чадила в натопленной комнате, и когда ее яркий свет падал на пепельное лицо Свенсона, он выглядел похожим на вурдалака. Я содрогнулся. Скрипнул еще один стул. Свенсон по-прежнему не двигался. Я начал складывать в карман свой выигрыш, когда меня остановил его хриплый, надтреснутый голос.

- Подожди, - сказал он.

Я замер.

- Подожди, - повторил он, о чем-то напряженно думая. Наконец он отвел от меня взгляд и, не говоря больше ни слова, полез в карман и вытащил скомканный клочок пергамента. Все почувствовали, что в воздухе витает что-то важное. Пристально глядя на меня, Свенсон медленно развернул бумагу и разложил ее на столе лицевой стороной вверх. Он сразу же прикрыл ее своей большой рукой, но не раньше, чем каждый из нас увидел, что это какая-то карта.

Одна и та же мысль одновременно овладела всеми нами. Вот в чем заключался секрет золотой жилы Свенсона! Этот клочок пергамента сулил удачу его владельцу.

Он, должно быть, прочитал наши мысли.

- Да, - сказал он. - Это и есть секрет.

Все сидящие за столом затаили дыхание. Все взгляды были прикованы к руке Свенсона.

- Сыграем на это?

Это был вопрос, и Свенсон адресовал его мне.

Мое сердце забилось быстрее, когда я медленно кивнул. Вот, наконец, и удача - настоящая удача, несметное богатство, которое должно было оказаться в моих руках, если выпадут нужные карты.

Мы договорились выложить две карты на стол рубашкой вверх, чтобы та, которая старше, выиграла все. В комнате воцарилась гнетущая, зловещая тишина. У меня вспотели ладони, когда я приготовился к самой высокой ставке, на которую когда-либо играл. Танцовщицы и завсегдатаи столпились вокруг стола. Напряжение, повисшее в воздухе, стало буквально физическим. Один только Свенсон оставался невозмутимым. Он смотрел прямо перед собой - мимо нас - сквозь стену за стойкой.

- Договорились, - сказал я. - Старшая карта выигрывает.

Свенсон кивнул.

Шериф перетасовал колоду и положил ее перед Свенсоном.

Швед, не отрывая пристального взгляда от стены, снял карту.

- Десятка бубен, - сказал он. Я вздрогнул. Он даже не взглянул на карту!

Я нервно потянулся через стол и снял короля. Тишина становилась все более зловещей.

- Сдавай, - сказал Свенсон.

Я собрал всю свою волю в кулак, чтобы успокоить непослушные пальцы. Перетасовал и сдал карты.

Тройка бубен досталась Свенсону. Мне достался червовый валет. Свенсон вытащил даму, а я - червового туза. На четвертой карте у Свенсона не было пары, так как старшей картой была дама. Моим козырем был туз.

Воздух был наэлектризован, а мой пульс бился на частоте сто шестьдесят ударов в минуту.

Последней картой Свенсона была тройка треф. Удача ускользала из моих рук. Я нервно перебирал карты. Свенсон не обращал на меня внимания и изучал свою пару треф. Ловким движением, неуловимым для самого зоркого глаза, я бросил на стол третьего снизу туза пик и быстро огляделся. Заметил ли кто-нибудь?.. Свенсон все еще изучал свою пару. Я был в безопасности. Он даже не смотрел, как я сдаю.

Напряжение спало, когда я едва слышно выдохнул.

- Ты выиграл, - сказал мне бывший шериф.

Свенсон по-прежнему не отрывал взгляда от стола.

- Это не так, - произнес он голосом, который проник мне в душу. - Он жульничал.

У меня голова шла кругом. Как он узнал, что я жульничал? Он даже не смотрел на меня.

Он потянулся через стол и взял туза пик.

- Это, - продолжал он, - была третья карта снизу.

Меня охватила паника. Был ли тот, кто сидел передо мной, человеком? Бывший шериф с сомнением посмотрел на меня. Я инстинктивно потянулся за пистолетом.

- Скажи, что ты солгал, - закричал я в страхе и гневе, - или я убью тебя.

- Ты не можешь убить меня, - сказал Свенсон, но его рука легла на рукоятку его пистолета.

Мой палец нажал на спусковой крючок прежде, чем Свенсон успел выстрелить. Он мертвым упал на стол.

Я опустился на стул, ослабев от напряжения.

- Не могу убить тебя? - торжествующе пробормотал я. - Что ж, я сделал это.

Но - сделал ли?

- Док, - сказал Чамбино, пристально глядя на меня, когда я снова приподнял его запястье, - ты видел смерть. Как ты ее определяешь?

- Когда сердце перестает биться, - сказал я, - мы объявляем человека мертвым. Когда человек мертв, он не может умереть снова. Сможет ли он ожить... - Я закончил фразу, пожав плечами.

- Док, - сказал Чампион, и в его глазах мелькнула странная тень, - я видел живого мертвеца. Мертвый Свенсон жил со мной с той ночи, когда упал на стол. Но убил ли я его тогда? Был ли он жив, чтобы я мог его убить?

Наступило молчание, во время которого мужчина на кровати, казалось, изо всех сил старался проникнуть в неизвестность - в ту черную бездну, в которую вскоре должен был погрузиться его слабеющий пульс.

Какое-то мгновение он колебался на грани вечности, затем его пульс выровнялся, и он снова заговорил.

В ту ночь я рано лег спать. Я был измучен. Некоторое время я ворочался на кровати, а затем провалился в беспокойный сон. Не знаю, как долго я проспал, но проснулся с ощущением удушья в горле и странным звуком в ушах. По спине у меня побежал холодок, и все же тело горело в лихорадке, а простыни, на которых я лежал, были влажными.

Что меня разбудило? Смутные очертания мебели, которую я так хорошо знал, внезапно стали незнакомыми. Я оглядел комнату и с ужасом увидел в углу два круглых горящих шара. Вздрогнув, я отодвинулся к краю кровати.

Затем, в мгновение ока, понял, что это моя кошка, но никогда прежде я не видел ее глаз такими сияющими и жуткими. Ее спина была выгнута дугой. Каждый волосок на ее спине стоял дыбом. Мои охваченные паникой глаза увидели, как изгиб ее спины поднялся еще выше, пока, казалось, позвоночник под жесткими волосами не треснул.

Затем кошка издала демоническое шипение. Только так это и можно назвать. Отвратительный звук вырывался из ее горла и нарастал. И пока я наблюдал, ее тело увеличивалось вместе с этим - расширялось вместе с нарастающим рычанием, пока не стало казаться, что громкость этого звука должна полностью уничтожить ее. Затем из ее горла вырвался испуганный человеческий крик, пронзивший меня до мозга костей. Я никогда этого не забуду! Я с усилием оторвал от чудовища напряженный взгляд.

Ты скажешь, что я очнулся от тревожного сна и увидел испуганную кошку. Ты скажешь, то, что последовало за этим, было безумной фантазией убийцы. Но говори, что хочешь! Верь, во что хочешь! Я - знаю.

В ту ночь Оскар Свенсон переехал жить ко мне. И с тех пор он живет со мной.

Той ночью он был в моей комнате, уверяю тебя. Кошка знала об этом. Я тоже. Я видел его. Зверь в углу снова завизжал. И, вскрикнув, кошка бросилась прямо на него. Она прыгнула на него и прошла прямо сквозь него, шипя и царапая. Затем из моего раздутого горла вырвался крик. Она приземлилась на мою обнаженную грудь и вцепилась в нее. Один коготь оставил на моей плоти жгучую царапину. Но даже тогда я и пальцем не мог пошевелить, чтобы отстранить ее.

Удивительно, что я не умер в безумии того момента. С тех пор я много раз молил Бога о том, чтобы это произошло. Но неумолимое существо, каким был Оскар Свенсон, поддерживало во мне жизнь и ужас, что делает до сих пор.

Оскар Свенсон приблизился к моей кровати. Я скорее почувствовал, чем увидел, как серая пленка плывет в мою сторону. Меня охватило мужество мучительного отчаяния, я отшвырнул от себя визжащую кошку и попытался подняться... убежать...

Затем наступил кульминационный момент ужаса. Каждый мускул моего тела был парализован. Веки моих глаз были широко открыты над расширившимися зрачками.

Оскар Свенсон стоял рядом со мной. Где-то в сером ужасе был туз пик! Зажатый в невидимых пальцах, он медленно и верно давил на меня. Одинокое черное пятнышко росло, приближаясь ко мне, и казалось, что его сгущающаяся чернота вот-вот накроет меня, сотрет с лица земли...

Но даже в забвении мне было отказано. Оскар Свенсон заговорил. В его голосе звучал холодный гул могилы.

- Чамбино, - сказал он, - Туз пик будет красоваться на твоей груди. Ты пронесешь его через всю жизнь... и после...

Выпала карта смерти. И хотя точка на ней была черна, как несгоревший уголь, жгучий огонь обжег мою грудь.

- Ну вот, Чамбино, - сказал Оскар Свенсон, и его голос, казалось, затихал, пока он говорил. - На тебе клеймо.

Я долго лежал неподвижно после того, как понял, что он ушел. Предрассветные сумерки заслонили лунный свет, прежде чем я осмелился пошевелить сначала одним пальцем, потом другим.

В комнате кто-то всхлипывал, глубокими, мучительными рыданиями изнеможения. Я долго прислушивался, прежде чем понял, что рыдания исходят из моих собственных уст.

Постепенно рыдания стихли и прекратились. Я мог двигаться. Я был жив. Может быть, все это ужасный сон?

Я почувствовал что-то теплое на своей груди. Кровь! Невольно я выкрикнул это слово. Кровь!

Одним прыжком я вскочил с постели. Я чиркал спичкой за спичкой, прежде чем мне удалось зажечь лампу, а затем, пошатываясь, подошел к треснувшему зеркалу над умывальником.

Боже! это было правдой! Я смахнул несколько капель свернувшейся крови под сердцем и застыл, завороженный тем, что увидел.

Ты скажешь, меня поцарапала перепуганная кошка, а остальное сделало мое воспаленное воображение. Именно это я и пытался внушить себе. Я оторвал взгляд от стекла и увидел кошку, распростертую в углу, куда я ее швырнул. Я долго стоял, глядя на нее. Неужели эти окоченевшие когти оставили тот ужасный шрам? Неужели какой-то злой ум побудил обезумевшего зверя выцарапать мне на груди идеальную копию...

Я вернулся к зеркалу и долго стоял перед ним с закрытыми глазами...

Затем посмотрел еще раз. На моей груди, словно выжженный, безупречный по очертаниям, был изображен туз пик! Это не были царапины испуганной кошки. Это был знак Оскара Свенсона.

Длинные, худые пальцы Чэмпиона теребили одеяло у него под подбородком, - обычный жест человека, обреченного на смерть, - но глаза его горели.

- Ты не веришь? - спросил он. - Смотри!

И он сорвал с себя постельное белье, обнажив на груди отметину, которую, клянусь, я не заметил, когда осматривал его, - идеальное изображение туза пик, выжженное на плоти.

Чамбино заметил зарождающийся ужас в моих глазах.

- Ах, - воскликнул он, - наконец-то ты начинаешь верить.

[Я не мог сказать ему, что заметил то, чего он не мог видеть - края этого клейма у него под сердцем чернели. Я, врач, знал, что разложение после смерти не могло поразить его тело, пока оно не остыло, и все же невозможное было у меня перед глазами.]

Я отвернулась, и он натянул одеяло.

- А как насчет шахты Оскара Свенсона? - спросил я. - Неужели ты никогда?..

- Ах, шахта, - вздохнул Чамбино. - Нет, ее так и не нашли - если она когда-либо существовала в этом мире.

На несколько дней после той ужасной ночи Оскар Свенсон оставил меня в покое. Я начал верить, что смогу сбежать. Я строил планы. Передо мной открылась перспектива несметного богатства. Я отправил двух людей, которым доверял, в пустыню с картой, которую выиграл у Оскара Свенсона тузом пик.

Прошли недели. Оскар Свенсон вернулся ко мне, но от моих людей не было никаких известий. Я не мог играть в карты. Я проиграл, и проиграл крупно. Черви, бубны, трефы - все это на моих горящих глазах превращалось в туза пик.

Месяц проходил за месяцем. Иногда Оскар Свенсон покидал меня. Тогда надежда возвращалась, и я был безмерно счастлив при мысли о том, что двое моих людей могут вернуться в любой момент, нагруженные золотом. Они так и не вернулись, но вернулся Оскар Свенсон.

Их нашли вскоре после того, как я сбежал из Мино. Их нашли в пустынной местности, с лежавшей между ними колодой карт, и верхней картой был тот проклятый туз.

- Совпадение, - скажешь ты. Но было ли совпадением, что Оскар Свенсон стоял за моим плечом, а он часто там стоял, - было ли совпадением, что у меня всегда был туз пик - и я проигрывал?

Было ли это совпадением, но я устал, слишком устал, чтобы рассказать, как он неотступно следовал за мной из города в город, от игры к игре. Когда-то я был Счастливчиком Чэмпионом. Теперь я стал Чэмпионом Несчастным.

Полоса неудач никогда не покидала меня. Надежды не было. Я старел. Периоды, когда Оскар Свенсон бросал меня и отправлялся Бог знает куда, становились все реже и реже. Было время, когда осознание того, что его нет рядом, приносило благословенное облегчение - давало шанс на надежду. Теперь дни и ночи, когда я оставалась одна, были долгими, мучительными часами страха.

И у меня на груди был этот ужасный шрам. Он обладал для меня зловещим обаянием. Я мог ходить целыми днями, отказываясь признать его существование, но потом неизбежно наступал момент, когда я должен был его увидеть.

Так было и с Оскаром Свенсоном. Я бросил ему вызов, обыграл его, этого живого мертвеца. Я говорил сказал себе, что это не так, что он никогда им не был. Затем, набравшись храбрости, я готов был рискнуть. Я ставил на кон все, что у меня было, - и проигрывал. Потому что Оскар Свенсон стоял у меня за плечом.

Я перепробовал все. Я поместил свои деньги в банк. Он обанкротился. Я открыл бар и вылетел в трубу. Я выращивал пшеницу, но ее погубила ржавчина. Я купил землю, но обнаружил, что она под водой. Я сдался. Я бросил все. Я потерял самообладание. Я опускался все ниже и ниже.

Остальное ты знаешь. Меня подобрали на улице как бродягу. Я умирал от голода, поэтому меня отправили сюда, в больницу. Ты был добр ко мне, накормил меня, и я немного восстановил утраченные силы. Призрак Оскара Свенсона больше не беспокоил меня. У меня появился слабый проблеск надежды, и я подумал, что уже достаточно настрадался и что проклятие наконец-то будет снято.

Затем какой-то дьявол побудил меня попросить колоду карт, чтобы скоротать время. Это был конец. Призрак Свенсона приходил сюда каждую ночь и преследовал меня. Вот в чем секрет моих беспокойных бессонных ночей. Ты думал, это из-за канализационных стоков под полом в этой комнате так темно и холодно; из-за этого в ней стоит такой специфический затхлый запах. Нет, говорю тебе, нет! Это призрак Оскара Свенсона!

Лежа здесь этой ночью, я с ужасом думал о предстоящих часах, полных страха. Если Свенсон придет со своим издевательским смехом и мстительным взглядом, я знал, что сойду с ума. Но даже сильнее, чем страх смерти, был страх безумия.

Я собрался и пришел к решению. Я решил сыграть в азартную игру со смертью.

Дьявол, несомненно, мог читать мои мысли, потому что, пока я составлял свои планы, материализовалась серая светящаяся пленка, к которой я испытывал отвращение. Это был Свенсон, на его пепельных, безжизненных губах играла насмешливая усмешка.

Усилием воли я удержался от крика и заговорил.

- Свенсон, - сказал я. - Я сыграю с тобой в азартную игру, я разложу пасьянс. Если я его сложу, ты должен поклясться, что оставишь меня навсегда. Если я проиграю, я покончу с собой и присоединюсь к тебе.

Губы призрака ужасно искривились.

- Рискни, - произнес он низким хрипловатым голосом, который, казалось, был отягощен вековым злом. - Рискни, Чэмпион, в последний раз. Но все твои умения, ловкость и обман будут бесполезны.

- Я буду играть честно, - ответил я. - Ты согласен с условиями? Моя жизнь, если я проиграю. Свобода от тебя, если я выиграю?

Его глаза горели, как тлеющие угли.

- Согласен, - сказал он все тем же хриплым шепотом. - Но сначала сделай, как я сказал. Прислуга ужинает. Аптекарская открыта. Иди туда. На второй полке, как только войдешь, ты найдешь бутылку щавелевой кислоты. Возьми ее, а потом играй. Если выиграешь, выбрось ее в окно и будешь свободен. Если проиграешь, выпей - и наш счет будет сведен.

Видение медленно растворилось в белизне стены и исчезло.

Мгновение я ждал, стараясь отдышаться. Затем встал и пошел в аптекарскую. Как и сказал Свенсон, там, на второй полке, стояла бутылка. Я взял ее и вернулся к себе. Поставив ее на маленький больничный столик рядом с собой, я медленно перебрал карты и пересчитал их, чтобы убедиться, что колода полная. Пятьдесят две. Я перетасовал карты. Я отложил колоду и повернулся, чтобы отрегулировать лампу. Когда я снова развернулся к столу, то уставился на него в изумлении. Карты были сняты. Вместо одной стопки, которую я оставил, были две стопки поменьше. Призрак Оскара Свенсона снял карты!

Борясь со своими взвинченными нервами, я принялся раскладывать семь карт для пасьянса. Медленно и неуклюже, как самый настоящий новичок, я, Фернандо Чэмпион, играл свою последнюю партию - со смертью.

Сначала мое сердце сильно забилось в предвкушении. Шансы на выигрыш казались почти равными. Я продолжал играть, медленно, осторожно, ничего не упуская из виду. Но, по крайней мере, пики были моей погибелью. Двойка, тройка и другие карты были под рукой, ожидая, когда их разыграют. Но этот мрачный, невезучий туз так и не выпал. Разыгрывая последнюю карту, я задрожал. Это была шестерка пик - бесполезная без туза!

Я играл со смертью и проиграл - я бросил карты на стол и взял бутылку. Оскар Свенсон наконец-то выиграл.

Почему-то я был совершенно спокоен. Я принял смерть, прекрасно понимая, что она подарит мне покой, какого я не знал на земле двадцать лет, с той памятной ночи, когда обманул Свенсона. Я поднес бутылку к губам и сделал большой глоток. Затем я расслабился на подушке, глядя на карты и пытаясь примириться с Богом.

Каким-то образом я почувствовал облегчение и триумф. Туз пик не смог обмануть мою смерть. На этот раз я справился с этим ужасным символом. В качестве последнего жеста я потянулся через стол, намереваясь разорвать карту на тысячу кусочков, прежде чем умру.

Я перевернул карты, которые все еще лежали рубашкой вверх, и уставился на них, как громом пораженный. Туза пик там не было. Я насчитал пятьдесят одну карту. Туза не было.

Он обманул меня! Он обманул меня, говорю вам! Точно так же, как я обманул его двадцать лет назад. Он забрал этого туза, зная, что без него мне не выиграть. Я проклинал его и бесновался, но было слишком поздно. Я знал это еще до того, как послал за тобой.

Ты думаешь, это бред сумасшедшего, человека, который умирает и у которого сдали нервы. Очень хорошо. Пересчитай эти карты. Пересчитай их, прежде чем я умру. Потому что, когда меня не станет, он подложит этого туза. Пересчитай их!

Чамбино приподнялся на локте, с безумными глазами, как у умирающего лунатика. Больше для того, чтобы ублажить умирающего, чем чтобы оценить фантастическую историю, я взял карты и пересчитал. Их было пятьдесят одна, отсутствовал туз пик.

- Видишь, я был прав! Ты мне веришь? - выдохнул он.

- Ты был прав, Чамбино, - согласился я, мысленно сделав оговорку, что туз упал на пол во время его неуклюжей раздачи.

Он откинулся на подушку.

- Я пытаюсь умереть как игрок, док, - хрипло сказал он. - Пытался умереть...

Его голос оборвался ужасным хрипом, и он откинулся на подушку. Я наклонился и приложил руку к его сердцу. Оно было неподвижно.

Прежде чем успел выпрямиться, я вдруг почувствовал, как в комнате резко похолодало. Я с опаской обернулся. Мой взгляд упал на карты. Там, на столе, рубашкой вверх, где, готов поклясться, его не было менее двух минут назад, лежал туз пик!

ИСТОРИИ О ПРИЗРАКАХ

Граф Калиостро

Быстрые корабли и эфирные волны развеяли многие былые страхи морских глубин, но бесшумно скользящие корабли-призраки все еще бороздят семь морей. Независимо от того, предвещают ли они неминуемую катастрофу или вовремя предупреждают, чтобы предотвратить беду, корабли-призраки прежних дней все еще видимы, и осторожные моряки прислушиваются к их предупреждениям.

В октябре прошлого года об одном из таких морских призраков сообщалось у берегов Ирландии. Рыбацкое судно из Инишборина, Голуэй, отправилось однажды ночью в одну из своих обычных осенних экспедиций. Странный корабль-призрак бесшумно подплыл к берегу, и никто не откликнулся на робкие оклики рыбаков. Несмотря на неоднократные попытки оторваться от него, призрачное судно оставалось рядом с рыболовецким судном всю ночь и исчезло только тогда, когда рыбаки вернулись на берег, потому что, несмотря на беспокойство, которое временами сменялось ужасом, мужчины продолжали заниматься своей работой. Но когда они вышли на берег, вся команда отказалась снова выходить в море, истолковав появление корабля-призрака по старинному морскому обычаю как знак надвигающейся катастрофы.

И они не ошиблись. Буквально на следующей неделе на западные побережья Ирландии и Великобритании обрушился ужасный шторм, унесший множество жизней рыбаков. Три флотилии у берегов Голуэя и Мейо были разбиты, в результате чего погибло семнадцать лодок и много людей. Крошечные лодки ирландских рыбаков, многие из которых сделаны из просмоленной парусины и приводятся в движение веслами, разбились о скалы на глазах у семей рыбаков. Во время всего этого ужасного шторма, одного из самых сильных за многие годы, люди, которых посетил корабль-призрак, благополучно оставались на берегу.

Недавняя смерть в рыбацкой гавани Джона Уинтерса, последнего члена экипажа глостерской шхуны "Чарльз Хаскелл", напоминает о другом корабле-призраке с еще более зловещим предзнаменованием. Уинтерсу было почти сто лет, когда он умер, и долгие годы он хранил леденящее кровь воспоминание о настойчивом корабле-призраке, который, по его словам, преследовал "Хаскелла" до тех пор, пока он бороздил просторы моря.

Уинтерс рассказывал, что во время сильного шторма в марте 1869 года "Хаскелл" протаранил салемскую шхуну. Шхуна и вся ее команда погибли. На следующий год, когда "Хаскелл" находился недалеко от Восточного мыса в устье Глостерской гавани, какое-то жуткое судно пронеслось по ветру вдоль ее борта. Странного вида команда карабкалась по снастям шхуны, выглядя при этом как призраки.

И эти призраки, которые, как они сами признались, кричали охваченной ужасом команде "Хаскелла", что они - духи салемских рыбаков, плывущих на затонувшем корабле, который был покрыт белым от киля до основания мачт, словно пеной.

В следующий рейс многие члены экипажа "Хаскелла" отказались выходить в море. Была отправлена новая команда. Эти люди вернулись с той же историей о призрачном судне. С посеревшими лицами они отнесли сошли на берег, в безопасное место на суше, чтобы остаться там. Во время третьего рейса произошло то же самое, и была нанята четвертая команда. Но безрезультатно. Каждая команда приходила в порт с одной и той же историей о корабле-призраке и призрачной команде. Так что "Хаскеллу" в конце концов пришлось отказаться от рыбной ловли и стать судном для перевозки песка. С того момента, как он покинул море, о пропавшем корабле из Салема больше не сообщалось. Призраки перестали появляться.

Круиз "Вакханки"

Немногие сообщения о появлении корабля-призрака имеют такую же силу, как слова короля. Однако в "Путешествии на "Вакханке"", составленном на основе личных дневников принца Альберта Виктора и герцога Йоркского (ныне короля Англии Георга V), служившими гардемаринами на "Вакханке" в период с 1879 по 1882 год, сообщается именно о таком случае.

Запись от 11 июля 1881 года, когда они были у мыса Горн, рассказывает о "странном красном свете, словно корабль-призрак весь пылал, и в этом свете отчетливо выделялись мачты, рангоут и паруса брига, находившегося в 200 ярдах от них, когда он появился слева по борту".

Согласно отчету, это видели тринадцать человек, и, конечно, им не повезло. Вахтенный, первым заметивший корабль-призрак, упал с фок-мачты и, как говорится в записи, "разлетелся на атомы".

Некоторым из пораженной команды показалось, что они увидели знаменитого "Летучего голландца", давно известного морякам Семи морей. Но если это было правдой, то он сильно сбился с курса, потому что "Вакханка" находилась далеко от мыса Доброй Надежды, где бедняга Вандердеккен и его "Летучий голландец" предупреждали многие обреченные суда о надвигающейся катастрофе.

"Летучий голландец"

История о Летучем голландце имеет множество вариантов. Наиболее распространенная версия гласит, что капитан Вандердеккен, столкнувшись с неблагоприятной погодой у мыса Доброй Надежды, с которой тщетно боролся, поклялся обогнуть штормовой мыс вопреки Богу и дьяволу. Но его команда была поражена чумой, и когда Вандердеккен попытался причалить к берегу, ему это не удалось. Все порты отказывали его пораженному чумой кораблю. То, что произошло с ним на самом деле, по-видимому, затерялось в морских легендах, но каждый моряк-путешественник знает, что "Летучий голландец" был обречен на вечные скитания, когда пытался обогнуть мыс Доброй Надежды. У него это так и не получилось. Бедствие постигает всех, кому он покажется, и есть много историй о кораблях, с которых видели его и шли навстречу своей гибели. Других, которым удалось избежать крушения, наверняка ожидают серьезные аварии. Многие верят, что, когда смерть приближается к моряку, он один из всей команды может увидеть судно-призрак, подобное этому.

В основу одной из опер Вагнера положен "Летучий голландец", и знаменитый капитан Мэрриэт в "Корабле-призраке" рассказал о безуспешных поисках Филипом Вандердеккеном своего странствующего отца и его корабля-призрака.

Безумный пират

В городке Медфорд, штат Массачусетс, существует мрачная легенда, восходящая ко временам испанской войны. Когда пираты тех давних отважных дней еще бороздили моря в поисках добычи, маленький корабль, груженный золотом, отплыл из Медфорда, направляясь в Вест-Индию. Через несколько дней после того, как он вышел в море, ветер стих. Запасы продовольствия и воды подошли к концу, поскольку судно попало в штиль, и в конце концов вся команда погибла ужасным образом.

Вскоре после этого судно обнаружил пират. Он перекинул на него канат и первым перебрался на его борт. Но не успел он это сделать, как поднялся сильный ветер, разорвавший канат и унесший прочь корабль с мертвецами и единственным живым человеком на борту. В сгущающихся сумерках пиратский корабль не смог сблизиться с судном, на которым не было огней, гонимым ветром, и вскоре оно растворилось в темноте.

Оставшись один на борту и не имея ни малейшего шанса на спасение, капитан пиратов сошел с ума. С тех пор он обречен бороздить Карибское море, командуя своим ценным, но ужасным призом. Говорят, этот корабль и по сей день бороздит морские просторы, но, поскольку он не является таким знаменитым призраком, как "Летучий голландец", о нем редко сообщают. Возможно, когда-нибудь по радио будет слышен голос безумного пирата, тщетно взывающего о помощи.

В Карибском море и Вест-Индии произошло много ужасных кораблекрушений, и не одно из погибших судов поднялось из глубин, чтобы отправиться в плавание в качестве корабля-призрака. Такова история американского угольщика "Циклоп", чье необъяснимое исчезновение во время мировой войны является одним из самых необъяснимых в истории военного времени, и быстро приобретающее легендарные масштабы. Возможно, когда-нибудь о ней заговорят на морях между Вест-Индией и Хэмптон-Роудс.

"В песнях и легендах"

На каждом морском побережье есть свои пропавшие корабли, и многие из них сохранились в песнях и преданиях. История о посещении Катскиллских гор Генри Гудзоном и его командой была сохранена Вашингтоном Ирвингом в неизменном виде. Но историки, изучающие призраков, хорошо знают, что в благоприятные ночи можно увидеть "Полумесяц", медленно плывущий по реке Гудзон, с поднятыми парусами, сверкающими неземным серебряным блеском.

Кроме того, существует легенда о лодочнике-призраке, которого можно увидеть штормовыми ночами, пробирающимся через Адские врата Ист-Ривер при странном освещении вспышек молний.

Лонгфелло в "Корабле мертвых" рассказывает о судне, которое в полном снаряжении отплыло из Нью-Хейвена в 1647 году, и о котором больше никто ничего не слышал, кроме как о корабле, исчезнувшем в ночи.

Уиттьер пел о шхуне "Бриз", превратившейся в морской призрак, и о корабле-призраке из Салема, "с мертвецами в саванах".

Хотя многие рассказывали об этих кораблях-призраках, лишь немногие имели памятные вещи, которыми можно было бы дополнить историю. Но неподалеку от Куодди-Хед когда-то жил старый скрипач, чья белая скрипка была подарком призрака с затонувшего корабля. Вот история, которую он рассказал.

Однажды туманной лунной ночью у берегов Гранд-Бэнкса шхуна, похожая на призрак, внезапно появилась перед носом брига и была почти разрезана пополам посередине. Бриг остановился как можно скорее, помощник капитана спустил шлюпку и вернулся к месту катастрофы, но шхуна затонула, как камень. Корабль и вся его злополучная команда бесследно исчезли.

Наконец лодка вернулась к бригу, но по пути помощник капитана увидел маленький белый предмет, качавшийся на волнах. Это оказалась скрипка, мостик которой был сорван и волочился по воде. Возможно, ее белизна была обусловлена длительным погружением в соленую воду, но, возможно, она была сделана из совершенно белого дерева.

Энди Холлистер был единственным человеком на борту, который умел на ней играть, и "призрачная скрипка" быстро перешла к нему по общему согласию. Из-за своего суеверия и необычного появления он поначалу немного побаивался ее, но вскоре принял как личный подарок от пропавшего - и, возможно, призрачного - моряка.

Когда он оставил морскую службу, то обнаружил, что скрипка, столь неожиданно доставшаяся ему в наследство, приносит неплохой доход. Он мог позволить себе роскошь, которая была невозможна в те дни, когда он плавал в открытом море. Так что, по крайней мере, для него морское привидение оказалось дружелюбным, а его "призрачная скрипка" украсила многие собрания моряков.

Таинственный корабль

Но, должно быть, одной из самых странных историй о "таинственных кораблях", когда-либо рассказанных, является история о судне, которую заметил капитан французского парусника "Эмили Галлин".

В 1922 году этот капитан, огибая мыс Горн, столкнулся с полем айсбергов. Казалось, что найти безопасный выход практически невозможно, и только когда штурман снова выбрался в открытые воды, он заметил гигантский айсберг, такой огромный, что, казалось, он превосходил все остальные. Но не только его размеры заставили капитана застыть в ужасе на мостике. Вот что он увидел, когда его взгляд устремился вверх, к возвышающемуся айсбергу.

В расселине на его вершине, примерно в ста двадцати футах над поверхностью моря, застыла большая трехмачтовая шхуна!

Судно выглядело целым и невредимым, и, хотя ни одна из его шлюпок не пропала, ни на корабле, ни на айсберге не было замечено ни одного человека.

Подходящим дополнением к этой странной встрече является рассказ китобоя из Питерхеда. Проходя по Баренцеву морю, наблюдатель заметил странное, потрепанное на вид судно. Все его шлюпки исчезли, но, когда китобои поднялись на борт, на полу каюты было обнаружено тело молодой и очень красивой женщины, прекрасно сохранившееся от холода. Рядом с ней застыло тело молодого человека, сохранившееся таким же образом. Он стоял на коленях и все еще держал в руках кремень и огниво, которыми, казалось, собирался развести огонь.

Никаких фактов, объясняющих эту загадочную находку, найдено так и не было.

КАК ЧИТАТЬ МЫСЛИ СВОЕГО МУЖА

Норман Фрескотт и Бебе Стэнтон

Не так давно, однажды вечером, мы выходили на сцену вашингтонского театра, и мимо нас прошла пара - две женщины средних лет, возвращавшиеся с представления.

Они говорили о нашем фокусе с чтением мыслей.

- Поверьте мне, - энергично заявила самая толстая из женщин, - если бы эта женщина научила меня этому трюку, я бы продала свою виктролу, чтобы заплатить ей. Если бы я могла иногда читать мысли моего старика, когда он сидит и смотрит на меня, у меня были бы основания для развода. Интересно, как ей это удается!

- Угу, - ответила ее спутница. - А если наши мужья научатся читать наши мысли? Господи, если мой старик когда-нибудь узнает, что я о нем думаю, он меня пристрелит! Может, нам лучше оставить все как есть?

Мы склонны разделить мнение, высказанное младшей из двух дам, относительно желательности чтения мыслей в целом. Возможно, это к лучшему, что мы не знаем мыслей тех, кто нас окружает, или что наши самые близкие друзья должны оставаться в неведении о том, что время от времени непрошеным образом проникает в святилище наших умов.

Однако в настоящее время это может стать очень серьезной проблемой. Когда-нибудь перед наукой может встать новая задача - необходимость изобретения устройства для защиты сознания, которое защитит наши мысли от назойливого вмешательства любопытных соседей. Скоро чтение мыслей может стать таким же распространенным занятием человечества, как сегодня телефон и электрическое освещение.

И все это несмотря на то, что мы, как водевильные телепаты, не делаем прямых заявлений относительно природы явлений, которые ежедневно демонстрируем публике. Когда вы приходите в театр, где мы выступаем, вы совершенно свободны в своих собственных выводах, и, хотя мисс Стэнтон на сцене с завязанными глазами, а Фрескотт в зале, демонстрируют связь мыслей, мы ни на что не претендуем. Вы вручаете мистеру Фрескотту игральную карту; он молча держит ее в руках, а мисс Стэнтон называет ее вслух со сцены так четко и правильно, как будто она находится у нее перед глазами.

На этот счет мы не выдвигаем никаких претензий. Если это настоящая телепатия, то ученые, перед которыми мы проводили тесты, подтвердят это. Если это трюк, то настолько хороший, что его еще предстоит обнаружить.

Что мы хотим прояснить, - независимо от того, является ли наша демонстрация подлинной или нет, - это мы оставляем на усмотрение ученых, - наши собственные интересы непосредственно связаны с психологическими аспектами вопроса. В подлинно научном духе мы провели длительное исследование и готовы утверждать, что чтение мыслей - это не дар особо одаренных людей. Это достояние каждого человека с нормальным мозгом. Любой может научиться практиковать телепатию с высоким процентом успеха; те, кто будут этим заниматься, могут добиться почти одинакового успеха.

Наша цель в этой статье - предложить читателю несколько экспериментов, которые он может провести дома. С помощью этих средств жена действительно может читать мысли своего мужа - и наоборот. Эти тесты сугубо практичны, и, если их опробовать, они откроют воображению новые горизонты научной истины.

Однако, прежде чем рассказать об этих экспериментах, было бы неплохо сделать замечание об отношении науки к этому предмету. Было время, когда на все, что касалось необъяснимых явлений, и особенно на телепатию, авторитетные ученые смотрели с нескрываемой враждебностью и подозрением. По их мнению, все телепаты были шарлатанами, а чтение мыслей - фальшивкой. С большим ликованием они наблюдали за разоблачением старых трюков и других методов, с помощью которых Роберт Хеллер и некоторые из его современников и преемников дурачили общественность.

Позже это отношение несколько изменилось. Покойный Фрэнк Подмор, писавший пятнадцать лет назад, очень остроумно заметил, что "в то время как спиритуализм все еще был чуждой наукой, телепатия опубликовала свои первые документы о натурализации". Сегодня вполне можно было бы сказать, что телепатия получила полное гражданское право. И хотя есть старомодные ученые, не обращающие внимания на пришельца, вторгшегося в их сферу деятельности, новичком занялись некоторые из наших лучших специалистов, в том числе Томас Эдисон.

Возможно, вас удивит, что тот же Томас Эдисон, который изобрел граммофон, электрическое освещение, кинофильмы, полностью поддержал телепатию как установленный наукой факт.

Это произошло после серии экспериментов, которые мистер Эдисон провел со знаменитым частным телепатом. Мистер Эдисон наблюдал, как этот человек проводил телепатические тесты, используя некоторых своих сотрудников в качестве испытуемых и добиваясь замечательных результатов.

- И тогда, - рассказывает мистер Эдисон, - я попросил его позволить мне поставить эксперимент. Я зашел в другое здание и записал слова: "Есть ли что-нибудь лучше гидроксида никеля для щелочной аккумуляторной батареи?"

В то время я экспериментировал со своей аккумуляторной батареей и немного сомневался в том, что нахожусь на правильном пути. Тем временем, складывая листок, я обдумывал проблему и продолжал работать над ее решением, чтобы он не смог, читая мысли, расшифровать то, что я написал на листке бумаги, и вернулся в комнату...

В тот момент, когда я вошел в комнату, он сказал: "Нет ничего лучше гидроксида никеля для щелочной аккумуляторной батареи".

Мистер Эдисон добавил, что на его вопрос был дан правильный ответ и что по сей день он убежден, что нет ничего лучше гидроксида никеля.

Согласно публично выраженной точке зрения мистера Эдисона, "психические силы" - это просто слова для обозначения совершенно естественных явлений, которые мы пока не понимаем. Наш опыт убедил нас в этом. Однако, когда он говорит: "Человеческий мозг, без сомнения, будет делать в будущем многое из того, на что он не способен сейчас", мы чувствуем, отдавая должное тому, что уже продемонстрировано, он должен добавить, что каждый день приносит новые доказательства увеличения и развития возможностей человеческого мозга.

Прежде чем покинуть мистера Эдисона, мнение которого разделяют многие известные ученые Америки и Европы, позвольте нам процитировать еще одну его фразу, которая прекрасно выражает наши собственные взгляды. Вот что говорит мистер Эдисон в ходе дискуссии о будущем психических явлений и их изучении:

"Великие силы уже действуют и существуют вокруг нас, но мы не можем распознать их с помощью наших пяти органов чувств".

Курсив наш.

Что мы хотим подчеркнуть, - ясновидение, или чтение мыслей, в котором мы лично так глубоко заинтересованы, и некоторые практические эксперименты, о которых мы намерены рассказать здесь, никоим образом не связаны с пятью чувствами. Впечатления, полученные в ходе телепатической практики, - впечатления, которые читатель может проверить сам, - приходят по новому каналу. Их нельзя ни увидеть, ни услышать. Они не доходят до нашего сознания посредством осязания; мы не ощущаем их вкус или запах.

Мы считаем, что, развивая в себе способность читать мысли другого человека, читающий на самом деле развивает новое чувство. Правы мы в этом утверждении или нет, оставим на усмотрение ученых, исследующих суть этого явления, и на усмотрение читателя. И это подводит нас к главному вопросу статьи - как среднестатистический здравомыслящий человек может к собственному удовлетворению доказать истинность телепатии. Мы сразу же сталкиваемся с вопросом:

- Все ли умеют читать мысли? Может ли какой-нибудь прозаичный бизнесмен или рабочий - или его жена - развить себя настолько, чтобы получать и передавать идеи без использования такого грубого средства, как устное или письменное слово?

Ответ на этот вопрос однозначен - да.

Конечно, это не означает, что кто-то может надеяться немедленно повторить наш подвиг передачи имени с помощью мысленных волн - вашего имени, чьего угодно имени; имени, которое мы никогда раньше не слышали в своей жизни. Естественно, существует огромная пропасть между потенциальным состоянием, в котором живет большинство из нас, и достигнутым совершенством эксперта. Но сегодня нет ни одного мужчины или женщины, которые в то или иное время не были бы "приемником" или "передатчиком" телепатического эксперимента.

Давайте объясним это более определенно.

Иногда это могло быть совершенно неосознанно; в других случаях источник мог смутно угадываться; с другой стороны, это могло быть полностью осознано, но приписано старому удобному изобретению - совпадению. Например, человек разговаривает с другом; он умолкает, и когда его друг отвечает, то понимает: он заранее знал, что именно его друг собирается сказать, и точно знал слова, в которые тот облечет свой ответ.

Все мы испытывали это день за днем, много раз.

Опять же, у нас в голове может прочно засесть мысль о ком-то, кто побывал в долгом путешествии, и вдруг, неожиданно, путешественник возвращается, или мы получаем от него весточку. Мы снова отмечаем это совпадение. При всей нашей западной хитрости мы еще не поняли, что такого понятия, как совпадение, не существует.

И снова - нам снится кто-то, кого мы знаем и от кого давно ничего не слышали. На следующее утро мы получаем письмо от этого человека и думаем: "Как интересно!" Ничего интересного. Вполне естественно, если бы мы только знали, как установить естественный контакт с помощью законов телепатии.

То есть телепатия работает в нашей повседневной жизни автоматически, беспорядочно, независимо, но тем не менее эффективно. Чем больше человек изучает этот предмет, тем больше убеждается в том, что для успеха в ее сознательной практике необходимо, чтобы два разума были тесно связаны. Когда у вас абсолютная гармония, обычно вы добиваетесь абсолютного успеха.

Влюбленные, или жены и мужья, являются идеальными партнерами в экспериментах по чтению мыслей. Если же это жена и муж, любящие друг друга, неудача невозможна. Такие случаи, о которых я упоминал, наиболее часто встречаются между супругами. И это естественно, поскольку из всех людей в мире мужья и жены наиболее тесно связаны между собой самыми дорогими и нерушимыми узами. "Два разума, объединенные одной мыслью; два сердца, бьющиеся как одно целое" - это действительно идеальное выражение идеи; это, можно сказать, философия телепатии, кристаллизованная в этих словах.

Муж и жена, или любые два человека, души которых находятся в полной гармонии, могут чудесным образом развить свои телепатические способности путем постоянных проб и экспериментов. Вот один из практических примеров того, как можно развить эти способности.

Подождите, пока ваш муж, например, будет спокойно читать, скажем, покуривать трубку или сигару и позволит своему разуму полностью расслабиться. Затем встаньте рядом с ним, но не для того, чтобы привлечь его внимание или произвести на него впечатление своим присутствием. Сконцентрируйте свой разум на одной-единственной идее. Твердо зафиксируйте ее перед своим мысленным взором. Решите, что эта единственная идея должна быть спроецирована в его сознание.

Различные факторы могут помешать немедленному успеху. Но продолжайте. Концентрируйтесь. Представьте, будто он делает то, чего вы от него хотите. Представьте, что он встает со стула, подходит к вашему стулу и целует вас. Если он не делал этого годами, вам, возможно, придется повторить эксперимент несколько раз, прежде чем он увенчается успехом. Но в конце концов он увенчается успехом. Если он поклялся не целоваться, он нарушит свою клятву и подчинится этому мысленному приказу.

Это, конечно, только начало, но это очень практичное начало, возможности которого можно очень легко оценить путем простого испытания. Теперь опишем гораздо более удивительный эффект - прямую передачу сообщения - в условиях тестирования. Мы говорим это в отличие от предыдущего экспертного заключения, потому что оно, по-видимому, полностью соответствует условиям тестирования, обычно устанавливаемым в научных исследованиях.

Выберите для проведения этого эксперимента одного из ваших самых сдержанных друзей. Если это будет ваша жена или муж, тем лучше. Вы не должны выбирать человека с сильным, напористым характером, который всегда добивается своего. Если вы это сделаете, ваш эксперимент провалится. Выбирайте спокойного, сдержанного человека, который готов сотрудничать с вами. Не будьте легкомысленны, так как это наверняка испортит эксперимент. Прежде чем вы сможете надеяться на получение хороших результатов, вы должны быть искренны, серьезны и желать добиться успеха.

Посадите этого восприимчивого человека, которого мы можем назвать "экстрасенсом", в одном конце комнаты. Завяжите ему глаза, как это делают с мисс Стэнтон во время наших выступлений на сцене. Попросите экстрасенса сложить руки на коленях и постараться настроиться как можно более пассивно и восприимчиво. Попросите его просто ждать и наблюдать за развитием событий.

Теперь перетасуйте колоду карт и выберите одну из них, следя за тем, чтобы ни одна из карт не была видна, даже мельком. Перетасуйте их рубашкой к себе и не смотрите на них. Это важно, поскольку не позволяет отвлекающим изображениям мешать вашим попыткам сосредоточиться.

Тщательно перетасовав свои карты, положите их на стол рубашкой вверх и достаньте одну карту.

Это единственная карта, которую вы должны позволить себе увидеть во время эксперимента.

Положите выбранную карту вертикально на какой-нибудь предмет, чтобы она была видна вам самим, но не вашему собеседнику. Предположим, что выбранная вами наугад карта - это семерка бубен.

Поскольку мы давно обучены телепатии, мы можем определенно сказать здесь, что произойдет дальше. Если вы, сидящий перед картой, сосредоточитесь на ней и мысленно решите, что ее изображение должно быть передано экстрасенсу, - если вы действительно сосредоточите всю свою ментальную энергию на этом объекте, исключив все другие идеи, - результаты последуют быстро.

Экстрасенс видит перед своими закрытыми и перевязанными бинтами глазами движущуюся хаотичную картину. Она сплетается, скручивается и извивается, но в конце концов принимает такое положение, при котором ее можно ясно увидеть - словно невидимая рука прекратит движение. Мысленный образ может принимать различные формы. Это может быть изображение карты. Или же он может принять какую-то образную или символическую форму, например, семь платиновых колец, украшенных бриллиантами. Но в одном вы можете быть уверены - при соблюдении всех условий экстрасенс получит ваше сообщение.

Это мы хотели бы предложить в качестве начального эксперимента, потому что это самый простой вариант. Позже, когда вы приобретете большую способность к концентрации, после года или даже большего количества практики, вы достигнете стадии, когда процесс станет мгновенным; когда он не будет зависеть от времени, места или условий; когда тишина, уединение, темнота не будут необходимы; когда телепатические волны станут добровольными орудиями смертных, занимающихся своими повседневными делами.

Но это, конечно, займет много времени, как мы можем убедиться из реального опыта. Сначала вам удастся проецировать только отдельные имена, и только спустя значительное время - скажем, пять или десять минут.

Однако, что мы хотим особо подчеркнуть, неуправляемые проявления телепатии можно преодолеть, натренировать и, так сказать, заставить работать в упряжке, подобно электричеству и другим известным явлениям. Те, кто следил за усилиями ученых, направленными на достижение этого результата, возможно, помнят, что, когда Ф. Мейерс, Э. Герни и Фредерик Подмор находились в самом разгаре своих исследований, Мейерс заявил, что "логическое обоснование передачи мыслей мы понимаем не совсем; бесчувственность и близкое приближение смерти, по-видимому, являются одними из наиболее важных факторов эффективных условий".

Мы полагаем, что мистер Мейерс намеренно вставил слово "по-видимому".

Мы привыкли думать, что только когда люди умирали, а их близкие были далеко, они набирались достаточной духовной и ментальной силы, чтобы передать послание по воздуху и предупредить о приближающемся конце. Но для того, чтобы телепатия могла принести человечеству хоть какую-то практическую пользу, она должна быть доведена до такой абсолютной достоверности, что "бесчувственность и приближение смерти" должны быть устранены как необходимые условия; связь должна быть настолько простой, чтобы мысли можно было передавать из головы в голову при любых обстоятельствах, без произнесения слов, в любом месте и в любое время.

Мы считаем, что путь к достижению этого идеала для мужчин и женщин заключается в том, чтобы начать прямо сейчас с таких экспериментов, которые мы описали.

Может, однако, возникнуть возражение, что проецирование мысли посредством преднамеренного эксперимента, предварительно согласованного, - это еще не все, что нужно для чтения мыслей. Как уже говорилось, эксперименты требуют, чтобы два человека согласились провести эксперимент. Наш ответ заключается в том, что это необходимо с самого начала и является единственным известным нам методом, с помощью которого можно получить результаты. Но должно быть очевидно, что по мере того, как это развивается и продолжается в течение длительного периода, операция выполняется со все большей и большей легкостью, пока, наконец, между двумя заинтересованными людьми не устанавливается почти постоянная связь.

По мере продолжения экспериментов вы будете удивлены растущей восприимчивостью к впечатлениям, которые каждый из вас будет испытывать по отношению к другому. Вы начнете понимать мысли друг друга еще до того, как они будут высказаны, не просто время от времени, по-видимому, случайно или по совпадению, а осознанно. Тогда вы окажетесь на пути к тому, чтобы стать настоящим телепатом, но к тому времени вы уже кое-что откроете для себя; некоторые психические секреты, которые мы не осмеливаемся раскрывать здесь для всеобщего ознакомления, и которые открываются только тем, кто платит цену за посвящение и развитие психической силы.

Между тем, нам нравится пророчески мечтать о том времени, когда разум будет общаться с разумом посредством телепатии. Но мы должны откровенно признать, что это время еще очень далеко.

Как только эксперимент, о котором мы рассказали, будет успешно проведен, его практика может быть значительно расширена. Следует приложить усилия для развития мысленной проекции - передачи мысленного сообщения по воздуху без предварительного уведомления человека, которому оно адресовано, как, например, жена посылает сообщение мужу, не сообщая ему о своих намерениях. Это, конечно, более высокая ступень в развитии телепатических способностей и как таковая заслуживает тщательного описания.

Тем не менее, тот, который провел уже описанный эксперимент с чтением по карточкам и обнаружил, что в конечном итоге он может добиться желаемого эффекта, не сочтет следующий этап слишком сложным.

Что должен делать начинающий телепат после того, как он достиг эффекта чтения по картам?

Главное, что нужно сделать, - это сохранить желание всегда быть в гармонии. Когда установится эта гармония, возможны многие странные вещи. Без нее ничего невозможно. Когда духовная связь симпатии не нарушается, муж и жена могут двигаться вперед с полной уверенностью в успехе. Будучи, таким образом, застрахована от неудачи при условии полного духовного согласия, жена, которой непосредственно адресована эта статья, может продолжать эксперименты, не сообщая своему мужу о своих намерениях. Пока он находится в офисе, а она у себя дома, пусть она начнет концентрироваться на одной главной идее.

В таких сложных экспериментах, как этот, концентрация чрезвычайно важна. Как вы помните, в эксперименте с чтением по картам мы советовали вам видеть только одну карту. Это было сделано для того, чтобы предотвратить появление любого постороннего и мешающего изображения другой карты. Тот же принцип применим и к эксперименту более высокого порядка, который мы сейчас описываем.

Выбросьте из головы все другие мысли. Помните, что вы не сможете донести свою мысль до окружающих, если будете думать о счетах модистки или отметках, которые ваш маленький сын принес домой из школы. Абсолютное спокойствие, полная уравновешенность и отстраненность, а также непосредственная концентрация на сиюминутной мысли, возникающей в уме, исключая все остальные мысли, надежды или устремления, абсолютно необходимы. Задержите эту мысль как можно дольше, зафиксируйте ее в своем сознании, а затем сознательно сделайте так, чтобы она покинула ваш мозг, как птица на крыльях, - прямо в сознание вашего мужа.

Поначалу этот эксперимент не увенчается успехом. За исключением редких случаев, такое развитие событий наступает только после продолжительных и целенаправленных усилий. Однако, если настойчивость сочетается с концентрацией, результаты будут несомненными. Муж придет домой и скажет, что в течение дня он думал о чем-то определенном, и эта конкретная вещь, о которой он думал, будет идеей, пришедшей в голову его жене.

Как только это произойдет, это будет повторяться все чаще и чаще, пока муж и жена не поймут, что находятся в постоянном контакте, и после этого передача мыслей между ними действительно станет чрезвычайно легким делом.

Подводя итог, можно сказать, что чтение мыслей, насколько это известно науке, является скорее пассивной, чем активной операцией. Вы не можете силой воли проникнуть в мысли вашего мужа и узнать, о чем он думает - против его воли. Но вы можете так натренировать себя, что, когда ослабите напряжение и усилия, приведя себя, насколько это возможно, в гармонию с ним, мысли из его головы будут проникать в ваши; и он может научиться, с помощью того же процесса, познавать ваше лучшее и глубинное "я", каким вы сами его знаете.