"GHOST STORY", май, 1927

СОДЕРЖАНИЕ

Марк Меллен. ПРИЗРАЧНАЯ МАТЬ

Мэри Юджин Притчард. ПИАНИНО С ПРИВИДЕНИЯМИ

Джон Х. Шаттлворт. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЖИЛ ЗАДОМ НАПЕРЕД

Джулия Тейт Широн. ТАЙНА ИСЧЕЗНУВШЕЙ НЕВЕСТЫ

Никтзин Дьялхис. ОН ОТКАЗАЛСЯ ОСТАВАТЬСЯ МЕРТВЫМ

Полковник Норман Дж. Туэйт. МОЙ СЕАНС С МАРДЖЕРИ, МЕДИУМОМ

Маргарет Делейни и Энн Ирвин Нормент. "СПИРИТИЧЕСКАЯ ДОСКА НИКОГДА НЕ ЛЖЕТ"

Виктор Руссо. ОН СКАЗАЛ МНЕ, ЧТО ЖЕНИЛСЯ НА ПРИЗРАКЕ!

Гарольд Стэндиш Корбин. КОГДА ГОВОРЯТ НЕМЫЕ

"Джон Хьюберстон". ОТКРОВЕНИЯ ПАЛАЧА

Кэрол Лэнсинг. "НАЙДИТЕ МОЕГО ПОХИЩЕННОГО СЫНА!"

Бланш Гудман. ЗАКОЛДОВАННЫЙ КИНЖАЛ

Граф Калиостро. ИСТОРИИ О ДУХАХ

НА ФЛАНДРСКИХ ПОЛЯХ

ПРИЗРАЧНАЯ МАТЬ

Марк Меллен

Призраки? Кто вообще может в них верить? Какой человек в здравом уме может поверить в то, что после смерти люди возвращаются на землю в виде пара, или тумана, или "теней", или чего-то подобного? Я, например, не смог бы. Но это было до того, как я снял дом на Фримен-стрит.

Я не сомневался в них, поймите. Я зарабатывал на жизнь, заботясь о Марте, пока Господь не счел нужным забрать ее в Свою Страну Изобилия, да упокоится она с миром! После того, как я потерял ее, которая была лучшей женой, какую только может пожелать мужчина, в течение тех девяти лет, что мы делили постель и стол, и она мирилась с моим характером, - после того, как я потерял ее, говорю я, я продолжал собирать страховки и выписывать всевозможные полисы, пока не отложил маленькую заначку. Если кто-то и вернется ко мне после смерти, то это будет Марта; но как только она умерла, то умерла навсегда, несмотря ни на что, что я когда-либо слышал от нее. Нет. В моей обычной жизни у меня не было причин относиться к призракам иначе.

Когда я услышал, что Дика Груэна назначили суперинтендантом в офисе, то понял, что мои дни в компании сочтены. Мне никогда не нравился этот сверхкритичный, скупой, не умеющий сдерживаться человек, и он это знал. Конечно же, он пробыл моим начальником не более полугода, прежде чем вызвал меня к себе в кабинет, чтобы выяснить, почему у меня не прибавилось работы. Мне не слишком понравилось то, что он сказал. Одно слово повлекло за собой другое, и, полагаю, я вышел из себя. Как бы то ни было, я вышел из его офиса без работы страхового агента.

Мне было все равно. Я ждал, когда смогу скопить еще несколько долларов, прежде чем заняться собственным пансионным бизнесом. Наконец мне представился шанс. Я выбрал место, купил мебель и расставил ее, и вот, пожалуйста. Я выбрал дом на Фримен-стрит, потому что от него было удобно добираться до метро, поскольку этот район не был плотно застроен и поэтому был более привлекательным летом; короче говоря, я сделал все, что мог, чтобы сделать дом первоклассным, презентабельным местом, где работающие люди и другие могли жить и чувствовать, что у них есть дом.

Когда я занимался оформлением страховых полисов, то видел много платных домов, в которых содержались постояльцы, а у людей, которые ими управляли, не было других дел, кроме как присматривать за прислугой, делать покупки для стола, планировать питание и откладывать деньги. В течение многих лет я собирался поступать так же. А когда я занялся этим бизнесом, можете быть уверены, у меня было не больше мыслей о столкновении с призраками, чем о роскошном турне по Европе в течение следующих шести месяцев.

Впервые я услышал о том, что дела идут не так, как надо, от Джейка Мейсона, моего соседа, чей дом стоял на углу, в стороне от проспекта. Я видел его каждый раз, когда заходил за овощами и всякой всячиной. Казалось, единственное, что ему оставалось делать, - это сидеть на крыльце и курить трубку. Он часто заставлял меня пожалеть, что я сам не пошел в полицию, чтобы в моем возрасте выйти на пенсию.

- Сосед, - окликнул он меня однажды утром, - как у тебя дела? Все в порядке?

Я уже собирался сказать ему, чтобы он не совал нос не в свое дело. Мне совсем не понравилась его манера поведения. Пока я стоял там, сдерживая резкий ответ, который хотел ему дать, он спустился с крыльца и присоединился ко мне, стоявшему у его калитки.

- Я не лезу в твои личные дела, пойми, - продолжил он. - Но только у тебя хватило ума взять этот дом.

- Я не говорю, что с ним что-то не так, пойми. Но люди, которые владели им до тебя, прожили там всего три недели. А Нортоны продержали его не больше месяца. До их приезда он простаивал одиннадцать лет. Говорят, в этом доме водятся привидения.

- И это все, чем ты можешь меня напугать? Привидение, о Господи! Извини, сосед. У меня дела. Всего хорошего, - и с этими словами я ушел.

Я бы не дал ему понять, что его слова произвели на меня впечатление, даже если бы это было так. Однако, когда я шел и думал о том, что он сказал, у меня подкашивались колени. Я вложил все свои деньги в обустройство этого места, а он говорит, что там водятся привидения. И это после того, как Мурта, мисс Тиббитс и Джим Питерс с женой поселились у меня, заметьте.

Когда я вернулся, то внимательно осмотрел дом, под другим углом зрения. Когда я сворачивал к воротам, то спросил себя, могут ли в этом доме водиться привидения - в этом прекрасном месте? Наверху было десять комнат, с широкой верандой с двух сторон, а на первом этаже, рядом с верандой, были гостиная, столовая, в которой с комфортом могли разместиться двадцать человек, кухня и моя собственная комната. Мой кабинет располагался в углу вестибюля. Могло ли это прекрасное строение, свежевыкрашенное внутри и снаружи, украшенное новыми коврами, новой мебелью для спальни и всем прочим, - мог ли этот прекрасный старый дом приютить привидение? Я посмеялся над этой идеей.

Я готовил три раза в день и брал за это плату. Если деловые люди, такие как девочки Мурта и Джим Питерс, были дома в будний день, их обед был готов для них, и они не беспокоились о дополнительных расходах. Мисс Тиббитс проводила время дома в полдень; она преподавала музыку, зарабатывая на жизнь уроками игры на фортепиано, и ее ученики в основном жили по соседству.

За обедом в тот же день были только мисс Тиббитс и миссис Питерс, но мне эта женщина не понравилась, я даже думал, что она немного любопытная. Но она и ее муж регулярно платили, так что я оставил свои личные переживания при себе. Однако в полдень я почувствовал, что начинаются неприятности, когда услышал, как миссис Питерс сказала мисс Тиббитс:

- Вы сегодня неважно выглядите, дорогуша. Простудились или что-то в этом роде?

- Я? О нет. Спасибо. Я плохо спала уже пару ночей. Это напомнило мне, - они заметили меня, сидящего за своим столом за углом от двери в столовую. - Мистер Брэдли, я хотела поговорить с вами сегодня утром, но забыла. Прошлой ночью я не могла уснуть из-за грохота ставен, как мне показалось, где-то за моим окном. Вы позаботитесь об этом?

- Да, мэм. Сегодня же, - вежливо ответил я. Когда я сказал это, меня слегка затошнило, хотя я и не подал виду. В доме не было ставен! Я вышел на улицу, чтобы посмотреть, не прислонена ли к дому со стороны мисс Тиббитс доска или что-нибудь в этом роде, что могло быть сдвинуто ветром и вызвать шум. Я ничего не увидел. Рядом с домом не было ни деревьев, ни кустов, которые могли бы стучать. Ничего не обнаружив, я не придал этому значения.

В тот день я показал комнаты шести или семи потенциальным клиентам; я каждый день размещал объявления в газетах, так что претенденты появлялись часто. В тот день комнату сняла только одна из претенденток - миссис Морган и ее маленькая дочь Дороти. Они переехали в тот же день, на второй этаж, с фасада.

Я устал, поэтому в ту ночь лег пораньше, и, казалось, почти не спал, пока не проснулся от громкого стука в дверь. "Мистер Брэдли! Мистер Брэдли! Вы здесь?" - кто-то звал меня нервным, возбужденным голосом.

Дверь распахнулась, и я увидел испуганное лицо мисс Тиббитс. Поверх ночной сорочки на ней был накинут халат, а волосы уложены в бумажные локоны. Она была белой, как покрывало.

- О, мистер Брэдли, наверху привидение! Пойдемте скорее! Я так напугана, что...

- Конечно, мисс Тиббитс. В чем дело?

- Поднимитесь наверх. Там что-то странное...

Я последовал за ней в ее комнату. Она жила на втором этаже, слева от лестницы. Ее комната была рядом с комнатой миссис Морган.

- Мистер Брэдли, - сказала она, и ее голос дрожал так, что я думал, она впадает в истерику при каждом слове, - посмотрите вон в том шкафу. Я услышала ужасные стоны. И стук, как будто кто-то пытался проникнуть в комнату, стуча в дверь шкафа.

- Кто-то как будто стучался, чтобы его впустили, так? - спросил я. Я задал глупый вопрос, чтобы показать ей, что я не испугался. Я не испугался. Я боец по натуре. Я люблю хорошую драку, будь то с человеком или с дьяволом.

- Д-да, вот и все, - сказала она и плюхнулась в кресло.

Я подошел к шкафу, стоявшему в углу комнаты в задней части дома. Я намеревался распахнуть дверцу, подождать секунду-другую, а затем зайти в шкаф, чтобы показать ей, что все в порядке. Шкаф, как и в большинстве старых домов, был достаточно большим, чтобы в нем можно было поставить детскую кроватку.

Моя рука уже была поднята, чтобы взяться за дверцу шкафа, когда замерла как каменная. Я застыл на месте, не в силах пошевелить ни единым мускулом, потому что по другую сторону двери шкафа, всего в двух футах от меня, я услышал стон, словно кто-то бился в предсмертной агонии, низкий и протяжный. Затем раздался стук, громкий и резкий, и в быстрой последовательности раздались еще четыре, как будто кто-то пытался проникнуть в комнату.

Я почувствовал, как у меня кровь застыла в венах.

Усилием воли я заставил себя сдвинуться с места. Я слегка изменил позу, чтобы отойти в сторону, когда дверь откроется, и избежать удара - или того, что могло бы на меня обрушиться. Я был полон решимости открыть эту дверь, потому что не мог позволить мисс Тиббитс заметить, что мне страшно.

- Ну вот, это повторилось! - воскликнула мисс Тиббитс.

Я обернулся, чтобы посмотреть на нее, и выдавил из себя смешок. Я увидел, что ее глаза широко открыты, а белки в два раза больше обычных.

- Что? Я ничего не слышал.

- Стук в дверцу, - сказала она. - И этот ужасный стон. О, мистер Брэдли, мне придется уйти из этого дома. Я не останусь здесь больше ни на одну ночь.

Это сводило меня с ума. Потеряю ли я одного из своих постоянных жильцов, и из-за чего? Я сейчас это узнаю!

Я взялся за дверную ручку, повернул ее и широко распахнул дверь. Инстинктивно я поднял кулаки, готовый нанести удар туда, где это могло бы принести хоть какую-то пользу. Ничего не произошло.

Я наклонился вперед. В шкаф проникало много света из купола в центре комнаты. Внутри шкафа я ничего не увидел, кроме нескольких платьев, пальто и шляп. Я вошел в шкаф, на ходу поводя руками по платьям. Там ничего не было.

- Видите, мисс Тиббитс, - позвал я. - Должно быть, это ваше воображение. Здесь никого нет.

Я обернулся и увидел старую деву в комнате за дверью. Когда я повернулся, что-то холодное коснулось моей щеки. Я сделал выпад правой, но попал только в воздух.

- Матерь Божья, что это? - тихо воскликнул я. На ощупь оно было мягким, как крыло летучей мыши, холодным, бархатистым и липким. Но я ничего не увидел.

- Может быть... может быть, это в соседней комнате, - предположила мисс Тиббитс.

- Я пойду посмотрю.

Подкрепив свои слова действием, я вышел в холл и открыл дверь номера семь, следующего по коридору. Там было пусто. Я включил свет. Угол рядом с комнатой мисс Тиббитс был пуст. Там не было ни шкафов, ни мебели. Ничего, кроме маленькой комнаты, которую я обставил сам, надеясь, что это принесет хотя бы...

Громкий крик заставил меня поспешить назад, к мисс Тиббитс. Я увидел ее на кровати, прижавшуюся к стене. Она старалась держаться как можно дальше от шкафа.

- Там... я... снова это услышала! Этот стон... - И мисс Тиббитс трясущимся пальцем указала на шкаф.

Я в два прыжка оказался возле него. Я ничего не мог разглядеть.

Этот шум действовал мне на нервы. Что, если люди в гостиной услышали крик? Прекрасное начало жизни здесь. Сначала мне нужно было подумать о своих делах, а о призраках - потом.

- Вот что я вам скажу, мисс Тиббитс. Я перевезу вас в номер три, на верхний этаж, в заднюю часть дома. В другом конце дома никого нет, - сказал я. - Вам будет удобно там переночевать. А завтра я поселю вас в любую комнату, какую вы выберете.

- О, перевезите меня отсюда. Куда угодно, подальше от...

Я не стал звать Бена, домоправителя. Для одной ночи с меня было достаточно беспокойства. Я сам перенес ее одежду, которая могла понадобиться ей утром. Когда я успокоил ее, и она смогла уснуть, я спустился вниз, чтобы все обдумать. Часы на моей каминной полке показывали 3:30, когда я снова лег спать, не в силах разобраться в происходящем.

Я готов поклясться, что слышал стон и постукивания. И я готов поклясться, что не смог найти ничего необычного в этом шкафу. Я лег в постель, надеясь, что к утру все уляжется и на этом все закончится.

Ничего подобного. На следующее утро я был на кухне и резал грейпфрут к завтраку. Было, должно быть, не больше четверти восьмого. Дверь столовой открылась, и на пороге появилась мисс Тиббитс.

- Мистер Брэдли, я больше ни минуты не останусь в этом доме. Я заплатила до завтрашнего вечера. Я приехала в четверг, вы помните. Я хотела бы получить назад свои деньги...

- Подождите минутку. В чем, по-вашему, проблема?

- Проблема! И вы еще спрашиваете! В доме водятся привидения, и я ухожу из него. Получу ли я свои деньги до конца недели?

Я проследовал за ней к своему столу. Конечно же, ее чемоданы были собраны. Я понял, что пытаться удержать ее бесполезно.

- Ну, мисс Тиббитс, я же не виноват, что вы уходите. Не понимаю, почему я должен возвращать вам часть вашей недельной платы только потому, что...

- О, ладно. Я могла бы и не спрашивать. Но ничто на свете не удержит меня здесь, - и прежде чем я успел сказать еще хоть слово, даже если бы захотел, она подхватила свои чемоданы и ушла.

По тому, как она хлопнула дверью, я понял, что она разозлилась. Но это не остудило того, что кипело у меня внутри. Я начал дело всего месяц назад, и уже проигрывал. Все мои сбережения, весь труд и неприятности, через которые я прошел, чтобы обустроить дом, - неужели я должен был потерять все до последней крупицы? Не попытавшись бороться. Я сразу же решил, что встречусь с владельцем дома и выясню все, что смогу, о том, что сказал мне Джейк Мейсон, а затем буду действовать в соответствии с этим.

Девушки Мурта спустились к завтраку. Они обе были стенографистками, и им приходилось час добираться до своих офисов в центре города. Они были милыми, веселыми девушками, с которыми никогда не возникало проблем. По тому, как они шутили и перебрасывались фразами, я понял, что они не слышали вчерашнего переполоха.

Миссис Питерс - конечно, это должна была быть она - заметила за столом: "Интересно, что задержало мисс Тиббитс? Она никогда так не опаздывает. Уже половина девятого, а она еще не спустилась. Как вы думаете, она заболела или что-то в этом роде?"

- Мисс Тиббитс не будет завтракать сегодня утром, - сказал я ей. Пусть она сама узнает правду. Я не собирался ничего ей говорить.

Последними вошли двое новеньких, миссис Морган и ее дочь. Я был за своим столом, когда они спустились вниз. Им пришлось пройти мимо меня, чтобы попасть в столовую. Я краем глаза наблюдал, как они закрывают дверь, чтобы узнать, нет ли у них претензий.

- Доброе утро, мистер Брэдли. - Это была пухленькая маленькая женщина лет тридцати пяти. У нее был мягкий голос, и глаза всегда загорались, когда она обращалась к вам. - Говорят, что первая ночь в незнакомой постели может быть плохой для сна. Но эта поговорка, должно быть, неверна.

- Хорошо отдохнули, не так ли? - Я расплылся в ответной улыбке. - Это замечательно! С комнатой все в порядке?

- О, - сказала маленькая девочка, - это такая милая большая комната. Мне она нравится гораздо больше, чем у миссис Хоук, где мы жили раньше. Вокруг всю ночь летают летучие мыши...

- Летучие мыши? Что ты имеешь в виду, дитя мое? - тут же спросил я.

- Она имеет в виду, что на занавесках отражался свет от фонарного столба перед домом, мистер Кейн. Она обратила мое внимание на тени - на занавески на задней стене. Она назвала их летучими мышами. Мы некоторое время наблюдали за ними, а потом заснули. Правда, дорогая?

- Это были классные летучие мыши - большие, с пятью крыльями, и...

- Пойдем, дорогая. Столовая закрывается в девять. Сейчас почти девять. Мы не успеем позавтракать, если не поторопимся.

Мать улыбнулась мне и, взяв девочку за руку, повела ее в столовую. Я улыбнулся в ответ, но на самом деле был очень встревожен. Что этот ребенок имел в виду, говоря о летучих мышах?

Я решил, что половина одиннадцатого - это самое раннее время, когда я могу навестить домовладельца, поэтому я сел в троллейбус в центре и как раз к этому времени добрался до дома мисс Андерхилл. Владелицей была мисс Андерхилл. Я познакомился с ней в офисе агента в тот день, когда подписывал договор аренды.

Она жила в квартире. Я позвонил в дверь, и горничная впустила меня, сказав, что мне придется подождать. Мисс Андерхилл все еще завтракала.

Через несколько минут она вошла в гостиную, где я ее ждал. Она показалась мне моложе, чем когда я встретил ее раньше. Возможно, это была свежесть после ночного сна, но на мой взгляд, ей было не больше двадцати пяти.

- Мистер Брэдли, - сказала она, крепко, по-мужски пожимая мне руку, - что привело вас сюда в такую рань? Надеюсь, ничего не случилось?

- Много. Я мог бы сразу сказать, что пришел сюда не для того, чтобы нанести визит вежливости. Сегодня утром я потерял жильца, и, если что-то не предпринять, это будет только вопрос времени, когда я потеряю еще. Тот, кто пришел, заявил, что в доме водятся привидения.

У нее были большие глаза, темные волосы и слегка вздернутый подбородок. На лбу залегли морщинки. Она опустила глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом.

- Значит, вы слышали об этом? Я подумала, что наконец-то мы, возможно, избавились...

- Стоны и стук? Прошлой ночью я их слышал - много раз. Да. И я хочу знать, что это такое?

Она снова повернула ко мне голову, одарив меня пристальным взглядом.

- У вас есть договор аренды дома на два года с возможностью выкупа. Я думаю, этого достаточно, мистер Брэдли.

Я почувствовал, как у меня закипает кровь. Если бы она была мужчиной, я бы дал ей понять, что у меня на уме. Но что касается женщины, то мне не понравилась ее твердолобость, и я хотел сказать ей об этом.

- Я знаю, - сказал я, с трудом сглотнув. - Я не пытаюсь уклониться от того, что является честным деловым предложением. Но я подумал, что, может быть, вы могли бы рассказать мне что-нибудь об этом доме, что пролило бы свет на его тайну.

На ее лице отразилось облегчение. Я мог бы тут же сказать ей, что нашел бы способ расторгнуть договор аренды, если бы захотел. Но, по правде говоря, мне нравился этот дом, и я хотел сохранить его за собой. Как только я устроюсь, в нем появятся деньги.

- Вы мне нравитесь, мистер Брэдли. Возможно, в этом доме есть что-то, что можно было бы убрать, если бы мы только знали. Один медиум-спиритуалист как-то сказал мне, что если я проведу серию сеансов в доме, то, возможно, обнаружу, что привязанный к земле дух борется за освобождение. Но у меня никогда не хватало смелости, возможно, потому, что я не верю в такие вещи.

- Спиритический бизнес у меня тоже никогда не пользовался доверием. Что бы это ни было, с этим можно бороться, уверяю вас. Только, прежде чем начинать, я должен знать, с чем борюсь.

Она поудобнее устроилась в кресле.

- Я расскажу вам историю этого дома - с удовольствием; его построил мой отец. Он был производителем бумаги. Он продал свой бизнес и ушел на пенсию, когда ему было около сорока пяти. Это случилось около двадцати лет назад. Тогда же он построил этот дом. Там были только папа, мама и я. Он прожил в этом доме всего три года. Его унесла пневмония.

- Мы с мамой остались жить там. Это был наш единственный дом. Видите ли, мистер Брэдли, папа оставил маме все, что было в этом мире. Мы жили там, пока мне не исполнилось восемь, когда мама умерла. Это было около пятнадцати лет назад. После ее смерти я жила с тетей, пока не смогла сама о себе позаботиться. Мама была хорошо обеспечена. Она никогда не зарабатывала себе на жизнь. Насколько я помню, у нас всегда всего было в достатке. Но когда мама умерла, у меня не осталось ничего, кроме дома. Если бы я не научилась сама зарабатывать себе на жизнь, то оказалась бы в затруднительном положении, потому что дом годами простаивал. Я добилась своего, потому что могу получать хорошую цену за свою работу. Я рисую абажуры для ламп - создаю их дизайн. Так вот, мистер Брэдли. Я не пробовала жить в этом доме. Фримен-стрит слишком отдалена от жизни. Я надеюсь когда-нибудь продать дом, но всегда эти стоны и прочее отпугивают людей. Я рассказала вам все, что знаю.

- И это не так уж много, - прокомментировал я. Несколько минут я пребывал в задумчивости. - Что ж, - сказал я, потянувшись за шляпой, - не вижу другого выхода, кроме как подождать и посмотреть, что произойдет дальше. Как человек с характером, я предпочел бы драться, чем сидеть сложа руки и ждать появления привидения. Но, думаю, это все, что я могу сделать. Но можете быть уверены, если у меня будет хоть малейший шанс, я поймаю это привидение и убью его раз и навсегда.

Разговор продолжился, - в основном дружеская болтовня, - затем я взял шляпу и пожелал ей доброго дня.

Выйдя на свежий воздух, я снова разозлился. Я никогда не умел обращаться с женщинами. Эта женщина с ее большими глазами, открытым лицом и откровенными манерами очаровала меня.

Что ж, я не сидел сложа руки. Я навел справки о Роберте Т. Андерхилле, отце девушки. Я узнал, что он владел бумажной компанией "Андерхилл", которая и по сей день работает под этим названием, и продал ее за четверть миллиона. Он, должно быть, отложил часть своей прибыли, но даже если бы он этого не сделал, то, скорее всего, предпринял какие-то шаги, чтобы избавиться от этих денег перед смертью, и его жена, должно быть, сделала то же самое. Строительство дома обошлось не более чем в 40,000 долларов. У меня возник вопрос: что стало со всеми этими деньгами?

Мне пришлось пройти этот этап. Я вернулся домой и обнаружил, что три человека ждут, когда я покажу им комнаты. Я показал им и двое из трех арендовали их. Остаток дня я занимался своими делами, надеясь на лучшее.

В ту ночь ничего не произошло. Целую неделю ничего не происходило, и я начал думать, что ничего и не произойдет. Приближалось лето, люди искали жилье за пределами жаркого мегаполиса, и каждый день у меня появлялись один или два новых жильца. Я начал смотреть на жизнь сквозь розовые очки.

Комната мисс Тиббитс была сдана последней. Я почему-то решил, что лучше оставить ее в покое, и, по правде говоря, у меня появилось что-то вроде суеверия на этот счет. Но настал день, когда у меня все было занято, за исключением номера восемь. Доллар есть доллар, невзирая на суеверия. Однажды днем, когда мне позвонили и попросили сдать комнату, я показал комнату мисс Тиббитс и сдал ее.

Новым арендатором был мужчина по имени Клаузен, сказавший мне, что работает хронометристом в Трансатлантической транспортной компании. Он был полным, немногословным и ворчливым. Тонкие синие морщинки на его переносице подсказали мне почему. Но это было не мое дело. Он платил за стол и занимался своими делами, - и это было все, что мне было от него нужно.

Мне очень понравилась девочка Морган. Однажды утром она подошла к моему столу - ее голова почти не возвышалась над ним - и положила сложенные руки на столешницу. Подперев подбородок руками, она застенчиво посмотрела на меня снизу вверх и проговорила: "Прошлой ночью летучие мыши были просто ужасны, мистер Брэдли. И большие! Там была одна, у которой было десять крыльев, и... - Она подождала, чтобы убедиться, что я ее слушаю, а затем продолжила: - И она полетела, о-о-о, по всей комнате. Я быстро спрятала голову под одеяло - и следующее, что я помню, это сегодняшнее утро".

- Это были летучие мыши, дорогая? - Я не мог грубо разговаривать с ребенком. - А мама тоже их видела? - спросил я не столько из деловых соображений, сколько для того, чтобы развлечь ребенка.

- О, да. Прошлой ночью она сказала, что ей тоже показалось, будто она слышала, как они летают вокруг. Я ничего не слышала. У таких пожилых людей, как вы и мама, бывают странные идеи, не так ли, мистер Брэдли?

Это меня поразило.

- Ты права. А теперь иди поиграй, Дороти. У старика много работы.

Шутка не произвела на нее впечатления. Она ушла, подпрыгивая, больше от счастья, переполнявшего ее сердце, чем от того, что я ей сказал, - я был уверен.

Ее мать я так и не смог понять до конца. Она сказала, что осталась вдовой и жила на деньги, полученные по страховке мужа. Но она часто уходила, одетая просто, не для вечеринки или приятного времяпрепровождения, и возвращалась домой только под утро. Возможно, у нее была ночная работа, она проверяла одежду в танцевальном зале или что-то в этом роде. В любом случае, я зря тратил время, вмешиваясь в дела других людей. Когда в доме было полно народу, я планировал трехразовое питание, управлял прислугой и отвечал на жалобы о нехватке постельного белья и тому подобном, - у меня хватало забот.

И тут это случилось. На третью ночь, когда Клаузен был в доме, я услышал шум, гул голосов и рев, словно ревел бык, которого выпустили на волю, и разозлился на это. Было около десяти часов; я как раз собирался ложиться спать.

Я выбежал из своей комнаты и обогнул парадную. По лестнице спускался Клаузен, бледный как молоко, даже нос у него посинел.

- Эй! - заорал он, увидев меня. - Поднимитесь-ка сюда, что это значит, эй? Она готова была убить меня, вот что! Я обращусь в суд...

Все время, пока говорил, он размахивал кулаком перед своим лицом. Воротничок у него был расстегнут, галстук развевался, ботинки были расшнурованы, и его била сильная дрожь.

- Успокойтесь, успокойтесь. Вы говорите бессвязно. Что случилось?

- Случилось? Хорошенькое дело! Я сижу в своей комнате, курю трубку и никому не мешаю. Я слышу шум в шкафу - похожий на стон - и поднимаю голову, чтобы посмотреть, в чем дело. И пока я смотрел, в дверь - заметьте, в закрытую дверь - вошла пожилая женщина. Она сжала кулаки и набросилась бы на меня и задушила, если бы я не закричал. Она исчезла, когда я закричал, но она все еще там, наверху. Я обращусь в полицию!

Наверху, за моим плечом, раздался крик. "Призраки! Это место населено привидениями! Выпустите меня, выпустите меня отсюда!" И другой голос: "Милый сосед сказал, что в доме водятся привидения, и теперь я это знаю. Я не останусь здесь больше ни на час. Лили, возьми мои вещи, я сейчас же соберу их..."

Клаузен исчез, так что на какое-то время о нем можно было не беспокоиться. Но шума наверху хватило бы и на десятерых таких, как я. "Призраки!" - услышал я наверху. - "Призраки! Нас убьют в наших постелях!" и многое другое. Крики разносились из одного конца дома в другой, пока не стало казаться, что все наверху впали в истерику.

Первой мимо меня пронеслась маленькая женщина с сумочкой в руках, в пальто, накинутом поверх ночной рубашки. Затем две старые девы, кричащие во все горло. За ними последовали мальчики Моррисон. Я загнал одного из них в угол и сказал ему, что он ведет себя как сумасшедший, но он оттолкнул меня и бросился к двери. Процессия продолжалась, а у меня каждую следующую минуту снова начинался сердечный приступ.

Таков был результат моей работы. Мои деньги, время и все такое... Ну, можете не сомневаться, я не спал той ночью.

На следующее утро я подсчитал, кто остался. Питерсы, девушки Мурта, миссис Морган с ребенком, старый бухгалтер, глухой как пень, по фамилии Хенли, - вот и все.

Не знаю, как я пережил тот день. Сначала я хотел забрать свой договор аренды в центре города и разорвать его на глазах у этой женщины с кукольным личиком - Андерхилл. Я хотел отблагодарить ее за те две с лишним тысячи, которые потратил на обустройство этого места. Я бы так и поступил, если бы вовремя не одумался. Нет смысла загонять себя в тюрьму таким образом. Потом я подумал о том, чтобы пойти к Джейку Мейсону и поколотить его, чтобы он не забывал в спешке заниматься своими делами, и я уже собирался уходить, но Бен, домоправитель, позвал меня обратно, чтобы я починил течь в ванной, на третьем этаже.

К вечеру я почувствовал себя больным человеком. Не то чтобы я потерял самообладание, поймите. Но когда я увидел, что прибыль уплывает у меня из-под ног, а я не могу ничего сделать, чтобы удержать ее, я почувствовал себя совершенно разбитым.

Сразу после ужина миссис Морган, выходя из столовой, сказала мне: "Я ненадолго отлучусь сегодня вечером, мистер Брэдли. Ненадолго. Примерно до половины десятого. Я оставляю Дороти одну. Она уснет без всяких проблем. Но, учитывая... учитывая события прошлой ночи, не могли бы вы присмотреть за ней, пока я не вернусь?"

- Конечно, - пообещал я. - Не беспокойтесь. С ней все будет в порядке.

- Большое вам спасибо, - и с этими словами она ушла.

Я не знал, что мне делать с ребенком, - подняться наверх и посидеть за дверью или проскользнуть в комнату и присмотреть за ее кроватью на случай, если она проснется и попросит воды или еще чего-нибудь, - но я должен был быть любезен с теми немногими, кто еще остался.

Вечер тянулся медленно. Я просидел за своим столом с того времени, как закончился ужин, до десяти и даже позже. Я находился в пределах слышимости из комнаты Морганов, так что мог бы услышать, как плачет ребенок, если бы она из-за чего-нибудь заплакала.

У меня не было ничего, кроме моих мыслей, и чем больше я об этом думал, тем больше мне хотелось взять топор, развалить весь бизнес и вернуться к продаже страховых полисов.

Вошла миссис Морган и благодарно улыбнулась. Но не прошло и двух минут, как я услышал ее крики. Перегнувшись через перила, она закричала, как безумная:

- Мистер Брэдли, мистер Брэдли! Что вы сделали с моим ребенком?

Я мгновенно вскочил на ноги.

- Что я такого сделал? Я ничего не делал! Ее там нет?

Я перепрыгивал через две ступеньки за раз.

- Я оставила ее спящей в своей кроватке. И посмотрите... посмотрите сюда...

Войдя в комнату, она указала на маленькую детскую кроватку. Покрывала были смяты, но ребенка в ней не было. Я поспешно оглядел комнату - никаких признаков малышки.

- Вы уверены, что она была здесь, когда вы уходили? - спросил я. Я должен был что-то сказать. По правде говоря, я почувствовал комок в горле, потому что полюбил этого ребенка, как своего собственного.

- Конечно, мистер Брэдли. Но когда я открыла дверь, она... ее не было...

- О, значит, вы заперли дверь?

- Да. Я знаю, что у вас есть специальный ключ, который позволит вам войти, если она вас позовет. Я не хотела рисковать. У меня вошло в привычку запирать свою комнату, когда я выхожу. О, мистер Брэдли, что же мне делать?

Она заломила руки и разразилась рыданиями. Я не мог винить ее, бедную женщину.

Я быстро прикинул.

- Ну, если она была здесь, в запертой комнате, когда вы уходили, а сейчас ее здесь нет, уверен, она не может быть далеко отсюда. Подождите минутку, миссис Морган.

Наступил критический момент. Я больше не мог терпеть и не успокоюсь, пока не найду этого ребенка. Я спустился в подвал и взял самый большой топор, какой только смог найти.

Вернувшись в комнату миссис Морган, я принялся за работу. У меня была особая неприязнь к определенному углу этой комнаты - углу рядом с комнатой мисс Тиббитс. Я с размаху вогнал топор в стену примерно в футе над своей головой.

- О, мистер Брэдли, что... что вы делаете?

- Я собираюсь найти вашего ребенка, и собираюсь сделать это единственным известным мне способом. Ребенок не мог выйти через дверь, потому что она была заперта. И у нее не было другого способа выбраться, кроме как выпрыгнуть из окна, что я бы услышал, если бы она это сделала. Я полагаю, что ее похитили. И я отправляюсь за ней!

Я рубил, рубил изо всех сил, вкладывая каждую каплю своей ярости в это жуткое дело, когда наносил удары. Я рубил вагонку и штукатурку, рубил и рубил, пока не вырубил полость, достаточную для того, чтобы в нее могли пролезть мои плечи.

Если бы я был менее взбешен, мне бы показалось странным, что я не проломил внешнюю стену дома насквозь и не пробил пустое пространство. Как бы то ни было, я просунул голову в проделанное мной отверстие, и не успел сделать это, как услышал голос, зовущий меня из темного пространства впереди:

- Здравствуйте, мистер Брэдли. Пойдемте посмотрим на милую, но... Нет, она ушла! Можно мне теперь выйти, мистер Брэдли?

Это была Дороти! Вы могли бы сбить меня с ног, настолько я был слаб, когда увидел ее.

Ее мать услышала и подбежала ко мне, потянув меня за плечо, чтобы заглянуть в это отверстие.

- Отойдите, миссис Морган, или я вас нечаянно ударю. Не знаю, как она оказалась здесь, но я очень скоро вытащу ее.

И я это сделал. Не прошло и пяти минут, как она оказалась в объятиях своей матери - ее мать рыдала от радости так, словно у нее вот-вот разорвется сердце. Я оставил их и заглянул в ту дыру.

При свете спички я увидел, что ребенок находился в потайном ходе между внешней стеной дома и комнатами Морган и мисс Тиббитс, который тянулся до конца гардеробной мисс Тиббитс. Тщательный поиск показал мне узкую дверцу, которая открывалась в задней части шкафа в комнате Морганов. Дверь было бы трудно найти, даже если бы кто-то искал ее, из-за того, что она была искусно спрятана за задней стенкой шкафа.

В коридоре ничего не было, кроме каких-то свертков, покрытых пылью, и нескольких бумаг, разбросанных по полу. Это все, что я мог разглядеть. Но я не мог понять, как ребенок попал в коридор.

Когда я вышел, мать уже успокоилась и слушала, что ей говорит ребенок.

- И эта крупная леди, похожая на летучую мышь, - она была похожа на старую леди, мама, с длинными седыми волосами и в ночной рубашке, которая, как я могла видеть, была сделана из дыма, - она взяла меня за руку и сказала: "Наконец-то, дитя мое, наконец-то. Я больше не буду тебе отказывать, я упокоюсь с миром. Пойдем", - и она взяла меня за руку, мама, и повела в чулан, где висят все мои платья. Мы прошли прямо в заднюю часть шкафа. Мама, похоже, там не было никакого выхода из чулана. И когда мы дошли до конца коридора, она подняла какой-то сверток и развязала бечевку. Там было много перевязанных бумаг. Она взяла целую пригоршню бумаг и бросила их мне на голову, так что они рассыпались по полу вокруг меня. Она подняла их и снова бросила мне на голову. "Прости меня, дитя мое, прости. Теперь ты ни в чем не будешь нуждаться, прощай. Теперь я могу покоиться с миром", и мама - я ее больше не видела. Я искала ее, когда увидела мистера Брэдли.

Это была самая ужасная история, какую я когда-либо слышал. Но это был ребенок. Я должен был в это поверить. И я сам видел эти бумаги... бумаги...

В мгновение ока я оказался внутри шкафа и в коридоре. Я подобрал то, что нашел на полу, - это были облигации! В тот момент я держал в руке сумму, эквивалентную страховым взносам за десять лет, которые мог бы собрать сам. Я голыми руками смахнул пыль с этих пачек - со всех облигаций. "American Tel. & Tel.", "U. S. Steel" - я знал их все. Я не дурак.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, в чем заключается мой долг. Я позвонил мисс Андерхилл по телефону, и около двенадцати ночи она пришла. Я сказал ей, что, по-моему, мы наконец-то покончили с призраком - и так оно и было на самом деле.

У этой девушки с кукольным личиком были мозги, несмотря на то, как она выглядела. Она взяла пачку облигаций и в мгновение ока выпалила: "Папино состояние! Мама умерла, не оставив завещания и не сказав мне, где папины деньги. Он всегда не доверял банкам. Должно быть, именно поэтому он построил этот потайной ход. И дух матери, должно быть, был прикован к земле, пока она не рассказала мне, где спрятано богатство! Этот медиум сказал мне, что представление о тех, кто перешел на другую сторону, иногда туманно. Мама, должно быть, отнесла этого маленького ребенка наверх вместо меня, потому что я была как раз ее ровесницей, когда мама умерла. О, мистер Брэдли, как мило с вашей стороны, что вы..." - И она потянулась ко мне и обняла так крепко, как меня никто не обнимал с тех пор и, надеюсь, никогда не обнимет.

На этом все заканчивается. Мисс Андерхилл передала мне дом, и теперь, когда призрак исчез, мое дело процветает.

ПИАНИНО С ПРИВИДЕНИЯМИ

Мэри Юджин Притчард

Меня не раз спрашивали, верю ли я в привидения. Ответить на этот вопрос довольно сложно по той причине, что без каких-либо доказательств простое выражение веры мало что значит. Поэтому я предпочла бы, чтобы моим ответом стал рассказ о том, что произошло со мной в Атланте, штат Джорджия, и тогда читатель сможет сам судить о моих чувствах.

Ясным майским утром, вооружившись несколькими адресами, предоставленными Бюро по найму жилья Ассоциации молодых христианских женщин, я отправилась на поиски пансиона. Меня особенно заинтересовало одно место, которое мне очень рекомендовала молодая женщина, возглавлявшая бюро, и которое, как мне сказали, находилось на некотором расстоянии от самого города...

Сотрудник Бюро, обследовавший это место, сообщил, что это был большой старинный кирпичный дом с очаровательными садами и прилегающей территорией, принадлежавший благородной женщине, и я с удовольствием предвкушала встречу со старым жилищем, которое мне описывали.

Хотя, как и думала, я была хорошо знакома с Атлантой и ее несколько беспорядочным расположением улиц, мне оказалось нелегко найти старую Уитсон-плейс, как ее называли. Мне было велено сесть в омнибус и выехать на Декалб-авеню за Инман-парк, но когда я наконец вышла на Сазерленд-драйв, все еще следуя указаниям, то довольно долго бродила вокруг, прежде чем, наконец, обнаружила его на соседнем холме.

Поднявшись на холм, я оказалась на территории большого старого кирпичного дома с множеством окон. Старый дом, казалось, был в самых дружеских отношениях со множеством прекрасных старых деревьев, которые его затеняли; английский плющ соткал вокруг него прелестнейший зеленый ковер. К его широким и манящим старинным дверям можно было попасть по ряду низких, поросших травой террас, от одной к другой вели ступени. Виноградная лоза глицинии буйно разрослась по ступеням, площадкам и нескольким близлежащим дубам. Слева я увидела большой, беспорядочный старый сад.

Я позвонила в очень современный электрический звонок (почему-то я ожидала найти старинный медный дверной молоток), и вскоре появилась очаровательная хозяйка старого дома. Мисс Ребекка Уитсон мне сразу понравилась. Казалось, она принадлежала этому старому дому; грациозность и достоинство, казалось, исходили и от дома, и от хозяйки.

Я объяснила цель своего визита, и меня провели в большой, длинный холл, тянувшийся через весь дом, а оттуда - в действительно красивую старинную гостиную. Когда я села, ощущение очарования старого особняка только усилилось. Дома, как и люди, всегда обладали для меня индивидуальностью - в этом старом месте она была непередаваемой.

В салоне, в котором мы сидели, были очень высокие потолки и прекрасные старинные панели из орехового дерева довоенного периода, а высокие французские окна выходили на боковую веранду. По огромной комнате было расставлено множество прекрасных старинных предметов мебели из красного и тикового дерева, и мне показалось, что цветы и другие растения были повсюду. Но что сразу привлекло мое внимание, так это старое квадратное пианино. Этот инструмент был из розового дерева, с красивой резьбой и полировкой, и каким-то образом он доминировал в комнате. Я могла бы протянуть руку и дотронуться до него с того места, где сидела.

Это старое пианино с самого начала привлекло мое внимание; оно казалось почти разумным. Пока мисс Ребекка (так я буду называть ее с этого момента) объясняла некоторые детали своего домашнего хозяйства, условия и так далее, я продолжала смотреть на него. Мне захотелось прикоснуться к его блестящему дереву, и, наконец, когда мисс Ребекка встала и спросила, не хочу ли я подняться наверх и осмотреть мою будущую комнату, я с готовностью согласилась, сказав: "О да, но вы не будете возражать, если я сначала осмотрю ваше прекрасное старое пианино? Так или иначе, оно просто завораживает меня; я должна прикоснуться к нему".

Она разрешающе улыбнулась и сказала: "Оно очень старое и сейчас ценится больше за редкое старое дерево и резьбу, чем за его музыкальные качества. Не хотите ли приподнять крышку - внутренняя отделка из дерева, пюпитр и клавиатура красиво инкрустированы".

Обрадованная предложением рассмотреть его более внимательно, я приподняла старую квадратную крышку и восхитилась ее красотой, когда она откинулась. Внутри пианино оказалось еще красивее, чем снаружи. Клавиатура, боковые панели и пюпитр были изысканно инкрустированы золотом и перламутром, украшены замысловатым узором из роз, незабудок и вьющихся виноградных лоз; сами клавиши были из перламутра глубокого розового оттенка, идеально подобранного и в идеальном состоянии; черные клавиши были из черного дерева. На панели, прямо над клавиатурой, находилась маленькая квадратная серебряная пластинка, на которой было выгравировано:

Хейнс и Каммингс

1826

Третья авеню - Нью-Йорк

Внешний корпус из полированного розового дерева, переливающийся разными огнями, был довольно простым, хотя массивные ножки и подставка для педалей (у него было всего две педали; так делали старые инструменты) были украшены искусной резьбой, в которой снова были использованы розы и незабудки. Завершал обстановку причудливый резной табурет из розового дерева.

Движимая каким-то странным капризом, я вдруг села за старое пианино и легко пробежала пальцами по клавишам. В старой комнате зазвенели удивительно нежные звуки - словно золотой голос стал тонким и неуверенным, но все еще сохранял прекрасные интонации. Желая снова вызвать в памяти эту волшебную, звенящую музыку, мои пальцы заскользили по клавишам, исполняя прелюдию Шопена.

Мгновенно, без предупреждения, какая-то холодная, невидимая сила оторвала мои руки от клавиатуры. Мне показалось, будто две ледяные, решительные, хотя и невидимые руки схватили мои и оттащили в сторону. Удивленная, слегка испуганная, я огляделась в поисках мисс Ребекки.

Она, однако, подошла к одному из окон и поправляла занавеску - возможно, к счастью, потому что выражение моего лица, должно быть, представляло собой странную смесь страха и недоверия.

Я посмотрела на пианино - я посмотрела на свои руки. Они казались жесткими и ледяными. Мысленно встряхнувшись, я подумала: "Что за чушь! Мое воображение разыгралось - я была околдована чудесным старым пианино в интересном старом доме. Если бы я высказала вслух свое странное впечатление, мисс Ребекка могла бы подумать, что имеет дело с сумасшедшей".

Я взяла себя в руки и встала из-за пианино. Затем я закрыла инструмент, еще раз выразила свое восхищение им и сказала, что была бы рада осмотреть комнату. Однако, выходя вслед за мисс Ребеккой из старого салона, я продолжала думать: "Красивый, но странный старый инструмент; я бы хотела узнать его историю". А мои руки все еще были холодными и онемевшими.

Комната, в которую меня отвели, находилась на втором этаже и выходила на веранду, затененную виноградными лозами. Сама комната была большой, просторной и уютной. Через четыре окна проникал солнечный свет, за ними росли деревья - деревья, которые, казалось, махали друг другу зелеными руками. Старинная мебель из орехового дерева, старинные гравюры на стенах казались естественной обстановкой. Именно тогда я решила, что буду жить в этом очаровательном старом доме.

Закончив осмотр, я приготовилась к отъезду, и когда еще раз проходила через старый холл и мельком увидела это завораживающее старинное пианино, то повернулась к мисс Ребекке и со смехом сказала: "Мне нравится этот старый дом; он мне очень нравится; в нем такая дружелюбная и интересная атмосфера. Я уверена, что здесь мне будет приятно помечтать. Возможно, старый дом поделится со мной своими секретами, возможно, я даже увижу привидение. Несомненно, здесь должно быть привидение - какой-нибудь неуловимый, дразнящий, но верный дух, управляющий судьбами этого старого места. Одному из них, похоже, здесь самое место?"

Не промелькнуло ли на лице мисс Ребекки удивленное выражение? Если да, то оно мгновенно исчезло. Она улыбнулась, но мой вопрос остался без ответа.

Вот таким образом я поселилась в старом доме Уитсонов.

Однажды, вернувшись домой после напряженного рабочего дня, я задержалась на веранде перед домом, чтобы с жадностью насладиться красотой и пышностью раннего лета. Тюльпанные деревья были в цвету, как и величественные магнолии. Розы и гардении кивали мне из сада, и даже несколько запоздалых цветков глицинии все еще свисали с огромной виноградной лозы, которая, казалось, стремилась накрыть Атланту, так настойчиво и неотступно она карабкалась по всему, что попадалось на глаза.

Внезапно я услышала тихую музыку; она доносилась из дома. "У нас, должно быть, гость", - подумала я, потому что, кроме меня, у нас в доме не было пианистов. Когда я вошла в холл, музыка стала слышнее; я даже узнала старую мелодию - старинную шотландскую балладу. Низкий приятный голос пел "Нам лучше немного подождать".

Мне стало любопытно узнать, кто это играет и поет, и я медленно прошла по коридору в старую гостиную. Музыка мгновенно стихла, и, к своему полному изумлению, я обнаружила, что комната пуста. Я подошла к старому пианино из розового дерева; оно было закрыто. Пока я стояла там, мне показалось, будто до моих ушей донесся слабый вздох, и я очень отчетливо услышала звук льющейся воды. Я почувствовала странное покалывание в нервах, а затем странное "осознание" чего-то или кого-то рядом с этим старым инструментом. Я была не одна в этой очаровательной старой комнате. Старый дом сохранял свое присутствие - и я... Я получила второе приветствие.

Вскоре я оказалась наверху, в своей комнате. После того, как прошел первый шок, я решила какое-то время держать свой удивительный опыт при себе. Обычный человек, скорее, посмеивается над экстрасенсорными явлениями - даже его друзья склонны улыбаться и бормотать что-то о нервах и слишком напряженной работе. Лично мне было очень интересно, что же произойдет дальше.

Впоследствии я несколько раз пыталась завести с мисс Ребеккой разговор о старом пианино из розового дерева. Я восхищалась им; в шутку пригрозила украсть его, если оно не будет слишком большим, чтобы его можно было унести, и, наконец, прямо попросила рассказать его историю. Как мне показалось, довольно неохотно, она поведала мне ее.

Старый музыкальный инструмент принадлежал сестре отца мисс Ребекки. Ее звали Эдит. Пианино досталось ей в наследство от богатой тети, в честь которой ее и назвали, - а также несколько очень красивых старинных украшений из серебра и нитка действительно ценного жемчуга - идеально подобранного и розоватого оттенка. Пианино было свадебным подарком первой Эдит от ее мужа. Несколько лет спустя он утонул в море. Двоюродная бабушка Эдит так и не оправилась от потрясения, вызванного трагической кончиной ее мужа, и вскоре последовала за ним в мир иной.

У второй Эдит был несчастливый роман как раз во время гражданской войны. Она исчезла в первую брачную ночь, и никаких следов ее так и не было найдено. Она исчезла - вот и все. Ее судьба долгое время беспокоила ее семью. Прекрасная нитка жемчуга исчезла вместе с Эдит. Возможно, она надела ее, когда шла навстречу своей судьбе - какой бы она ни была - одной из тех тайн, которые, кажется, ждут своего разгадывания целую вечность.

Пианино теперь принадлежало мисс Ребекке, как последнему члену семьи. Несколько раз ей предлагали за него значительные деньги, но она так и не смогла заставить себя расстаться с ним. Хотя она сама не была музыкантом, оно казалось частью семьи, настолько тесно была переплетена его история с историей этих двух печальных женщин, двух Эдит.

Обе Эдит были талантливыми музыкантами, и младшая очень любила свой прекрасный инструмент, часто часами просиживая за его клавишами.

Мисс Ребекка ни разу не упомянула о привидениях или какой-либо сверхъестественной музыке. Поколебавшись, я решилась: "Мисс Ребекка, слышали ли вы или кто-либо другой из членов вашей семьи когда-нибудь необычную музыку или видели что-нибудь похожее на привидение, связанное с этим старым пианино?"

Прошла долгая минута, прежде чем она ответила: "Ну... да. При жизни моя мама часто говорила мне, что была совершенно уверена, Эдит вернулась, чтобы поиграть на своем любимом пианино. Видите ли, моя мама знала и любила тетю Эдит. Она сказала, что много-много раз слышала старое пианино, хотя никогда никого и ничего не видела. Мой отец посмеялся над этой идеей и сказал матери, что она глупая и суеверная женщина. Мать, однако, настаивала на своем; она сказала, что знает талант тети Эдит, а также ее любовь к некоторым композиторам. Она всегда утверждала, что бедная тетя Эдит несчастлива.

Затем, опять же, у нас в семье была старая служанка, бывшая рабыня, на которую знаменитая прокламация Авраама Линкольна не произвела ни малейшего впечатления. Она принадлежала к семье Уитсонов - и продолжала "принадлежать" до дня своей смерти. Старая мамушка всегда утверждала, что у пианино водятся привидения, что оно "играет само по себе", что им пользуются призрачные руки, потому что она слышала его слишком много раз, хотя и не могла никого видеть. Старая мамушка оставалась непоколебимой в своем убеждении, что на старом пианино играют невидимые руки".

Мисс Ребекка заявила, что сама она никогда не слышала игры на пианино и никогда не замечала ничего необычного ни в нем, ни в комнате. Она видела, как Шеба - старая собака породы колли - иногда вела себя странно. Она вдруг ощетинивалась, выла и убегала из комнаты. Никакие уговоры в такие моменты не могли заставить старую Шебу вернуться в комнату.

И вдруг мисс Ребекка принялась расспрашивать меня. Устремив на меня спокойный, уверенный взгляд, она наклонилась вперед и тихо спросила: "Что вы видели, дитя мое? Скажите, вы тоже слышали старое пианино? Вы слышали, как играет Эдит?"

Я рассказала мисс Ребекке о своем опыте общения со старым пианино. Она, казалось, не удивилась, но попросила меня быть осторожной; люди по-разному реагируют на подобные происшествия; она не хочет, чтобы ее приемная семья нервничала или проявляла подозрительность. В конце концов, бояться было нечего. Я с готовностью согласилась на ее просьбу, понимая ее мудрость.

Прошла неделя, и наступил прекрасный июльский субботний день. После позднего завтрака я вернулась в свою комнату, но не стала там задерживаться, так как веранда приглашала меня выйти на улицу.

Меня приветствовало сверкающее безоблачное небо. Вдалеке, слева, возвышался огромный серый силуэт Каменной горы - огромного, созданного Богом монолита, на котором сейчас высечен Мемориал Конфедерации. Одинокий, молчаливый страж, он стоит, как будто нарочно, в далеком прошлом, и, втайне осознавая свое высокое предназначение, он удалился от родных мест, чтобы стать затерянной горой и, что самое подходящее, вечным памятником "Проигранному делу"... святыней, где Север и Юг соединяются, и, может быть, когда-нибудь поймут друг друга.

Затем возник импульс - настойчивый, побуждающий спуститься вниз, в ту старую гостиную; старое пианино из розового дерева звало меня - и я пошла.

Сев, я взяла несколько аккордов, а затем почти бессознательно мои пальцы сыграли начальные ноты старой шотландской баллады "Нам лучше немного подождать". Я сыграла первые несколько тактов и начала напевать старую песню, когда - о чудо! невидимые руки снова схватили меня! - схватили и отшвырнули от клавиатуры! На мгновение я была парализована ужасом, но затем мне на помощь пришло негодование из-за того, что со мной так обошлись - и, насколько я могла судить, без всякой причины, - разве что, возможно, из-за того, что я осмелилась воспользоваться любимым пианино. Я снова решительно положила руки на клавиши, руки, которые дрожали, несмотря на всю мою решимость, и заиграла ту же балладу. И снова мои руки были быстро отведены в сторону - и не слишком мягко.

Теперь я поняла, что имело место какое-то сильное психическое воздействие; очевидно, мне не разрешали пользоваться инструментом, или, возможно - как мне пришло в голову - я не должна была играть эту старую песню. Возможно, это вызвало у меня болезненные воспоминания о незримом духе, который таким образом напал на меня, и это было недопустимо со стороны рядового аутсайдера (такого, как я). Я бы предприняла еще одну попытку - попробовала что-то другое в плане музыкальной подборки.

Трясущимися руками и с бьющимся сердцем я запела любимый старый гимн "О любовь, которая не заставит меня уйти". Мне разрешили играть без перерыва. Ободренная, забыв о страхе, я начала прекрасный старинный вальс "Коппелия", за которым последовали звуки "Цветущего миндаля". По-прежнему никаких помех! С каким темпераментным призраком я связалась! И тут я снова наткнулась на запретную музыку... Свадебный марш Лоэнгрина вызвал бурю эмоций - мои руки с силой оторвались от клавиатуры.

Я поспешно встала из-за пианино и выбежала из комнаты. В любом случае, на сегодня с меня было достаточно этого старого пианино из розового дерева и его невидимого хранителя.

В более спокойном состоянии духа я приняла решение "прислушаться" к этой старой тайне розового дерева и разгадать ее, если смогу.

Моя следующая встреча с присутствием произошла тихой и прекрасной лунной ночью. Я была у себя на веранде, и, наверное, было около полуночи. Луна сотворила белую магию, и языческая половина меня откликнулась.

Затем в ночном воздухе мягко поплыли звуки старого пианино, очевидно, хранителю пианино тоже нравился лунный свет.

Зайдя в свою комнату, я схватила фонарик и тихонько спустилась по лестнице, прошла через холл в старую гостиную.

На этот раз, когда я подошла к пианино, возникла темная фигура, - фигура женщины - и, быстро скользнув к одному из высоких окон, исчезла за ним.

Я подошла к старому пианино, осторожно посветив на него фонариком. Оно было распахнуто настежь, как и окно, через которое исчезло привидение.

Подойдя к окну, я выглянула на веранду. Лунный свет был очень ярким, все было отчетливо видно, но от леди-призрака не осталось и следа.

Закрыв окно, я вернулась к пианино и осторожно опустила его старую квадратную крышку. Повернувшись, чтобы выйти из комнаты, я отчетливо услышала звук льющейся воды. Он преследовал меня, когда я поднималась по лестнице.

Лето подходило к концу. Однажды теплым августовским вечером, сразу после ужина удалившись в свою комнату, я надела кимоно и вышла на веранду. После необычно знойного дня прохладный темный вечер действовал успокаивающе, вскоре меня стало клонить в сон, и я решила отправиться спать. Должно быть, почти сразу же я соскользнула в эту странную серую страну сна. И мне приснился сон.

Дверь моей комнаты открылась, и в комнату вошла стройная молодая женщина, одетая в туманно-белые одежды - свадебные одеяния. Каким-то образом у меня сложилось впечатление, что они были мокрыми, и я очень отчетливо услышала шелест и журчание бегущей воды. Она была довольно хорошенькой, бледной, неземной, с сияющими, вопрошающими глазами. Она спокойно подошла к большому креслу-качалке и села.

Она умоляюще протянула ко мне руки, и тут я заметила ее кисти: длинные, тонкие пальцы, гибкие и сильные, руки музыканта. Она начала говорить, быстро, но тихо; казалось, что она шепчет, но я понимала каждое слово.

- Я давно хотела навестить тебя - с тех пор, как ты поселилась у нас, - объявила она. - Если бы ты только выслушала меня, поняла меня, пожалела меня, помогла мне. Я пришела к выводу, что ты не будешь бояться меня, даже несмотря на то, что мир называет меня мертвой. Это такая абсурдная идея. Если бы люди только осознали, насколько тонок темный занавес, который приподнимается для нас по ту сторону. Они страдают от земной слепоты, и мы тщетно пытаемся вернуть им зрение. Однако вы научились пользоваться духовными глазами, и ваши уши настроены на восприятие окружающего вас невидимого мира. Я долго ждала помощи. О, эти утомительные, жестокие годы!

Я бы открыла тебе тайну моего старого пианино из розового дерева. Тебе тоже нравится мой старый инструмент. В нем спрятан мой дневник, обручальное кольцо и несколько чудесных жемчужин, но они принесли мне только слезы и несчастье.

Слушай внимательно, и после того, как я тебе все расскажу, ты должна найти мой дневник, спрятанный в потайном отделении старого пианино. Я хочу, чтобы мое обручальное кольцо было уничтожено. Дневник и жемчуга должны быть переданы моей племяннице - Ребекке Уитсон. Ребекка - милая, добропорядочная женщина, и я очень люблю ее, но я тщетно взывала к ней - она не слышит, поэтому ты должна помочь нам обоим. Помоги мне закончить историю моей бедной жизни, чтобы я могла отправиться на поиски своего возлюбленного и обрести покой.

Я была очень счастливой девочкой; я выросла в этом старом доме, и из всего своего имущества я больше всего любила свое старое пианино из розового дерева. Я поведала ему свои секреты; доверила ему вести свой дневник; вложила в него частичку своей души; мои слезы и смех падали на его сияющие клавиши; это было моим единственным утешением в тоскливые годы.

Незадолго до Гражданской войны, когда я гостила в Филадельфии, я встретила одного замечательного человека. Его звали Эдмунд Стюарт, он был капитаном армии Соединенных Штатов. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, и те несколько коротких недель, проведенных с ним, были самыми счастливыми в моей жизни. Сгущались военные тучи, и вскоре я должна была вернуться на Юг. Опасаясь противодействия родителей, он уговорил меня тайно выйти за него замуж, я вернулась домой, а он вернулся на свой пост.

Затем наступил долгий ужас войны. Не имея никого, кому можно было бы довериться, я начала изливать свое сердце на безмолвных белых страницах своего дневника. Через некоторое время его письма перестали приходить. Означало ли это, что мой Эдмунд мертв? Я была в отчаянии, но не имела возможности узнать что-нибудь о нем. Война закончилась - наконец-то! Долгие, мучительные месяцы шли своим чередом, а от моего любимого по-прежнему не было вестей. Моя семья давно хотела, чтобы я вышла замуж за другого поклонника, настойчивого и преданного, и наконец, наполовину обезумев и чувствуя, что мой любимый умер, я согласилась.

Наступила моя брачная ночь - церемония, прием, гости были похожи на какой-то кошмарный сон. Вскоре я пошла в свою комнату, чтобы переодеться в свадебное платье. Желая побыть одна, я попросила своих друзей оставить меня ненадолго. Сев, я сняла вуаль и, подняв глаза, увидела рядом с собой Эдмунда.

Он горько упрекал меня в неверности. Да, мир считал его погибшим, но что из этого? Он все еще любил меня, все еще претендовал на меня. Он утонул в последний год войны - при исполнении служебных обязанностей. Однако он все еще требовал меня и уговаривал пойти с ним. Неужели я забыла о наших клятвах, о нашей любви? Я спустилась за ним по черной лестнице, вышла в сад, и вскоре перед нами открылась дорога.

Он спешил все дальше и дальше, и когда я колебалась, он останавливался и манил меня к себе. Спустя долгое время я услышала шум воды... мы подошли к реке Чаттахучи. Вздрогнув, я отпрянула - только не это, только не это! - но он протянул ко мне руки и позвал: "Иди, моя любимая жена, в более счастливый мир. Смотри, я возьму тебя за руку, и мы пойдем вместе; услышим пение реки; это наш реквием". Я пошла. Река была холодной, быстрой и глубокой. Когда она поглотила мое тело, мой дух воспарил, освободившись от своих земных оболочек.

Ах, но темный ангел разлучил нас. Нужно дождаться призыва, а не спешить в страну духов, и вот я... Мне пришлось искупить грех так называемого самоубийства. Мне пришлось скитаться... бродить... не принадлежа ни этому миру, ни тому, что за его пределами. Я бродила по старому дому, играла на своем любимом пианино и гуляла там, где до сих пор поет Чаттахучи. Скоро я, возможно, отправлюсь на поиски своего возлюбленного, но перед уходом я хочу, чтобы мой дневник был найден и вместе с жемчугом передан в руки Ребекки Уитсон.

Я расскажу тебе, как найти потайную панель в старом пианино. Под корпусом, как раз там, где крепится подставка для педалей, спереди и немного слева, ты найдешь небольшой выступ, похожий на маленькую кнопку. Сильно нажми на нее три раза, и узкая панель отодвинется в сторону. Внутри ты найдешь дневник, кольцо и жемчужины.

Возьми дневник и допиши его; он был прерван в тот день, когда я уехала.

Тебе лучше записать все, что я тебе рассказала, в ту маленькую тетрадку с линейками, которая лежит у тебя на столе; ты делаешь такие забавные маленькие пометки. Напечатай это на той забавной маленькой черной коробочке (она указала на мою пишущую машинку), которая щелкает, когда нажимаешь на круглые блестящие буквы.

Она встала, взяла карандаш и блокнот, лежавшие на маленьком столике, и протянула их мне.

Сев в постели, я послушно начал стенографировать основные моменты истории в том виде, в каком она их рассказывала. Она серьезно наблюдала за мной, ни разу не перебив.

Наконец, я отнял карандаш, посмотрела на нее и сказала:

- Я закончила; я перепишу это завтра. Я поищу скрытую пружину и панель в старом пианино, найду дневник и допишу его, как вы пожелаете. Затем я передам кольцо, жемчуг и дневник мисс Ребекке. Я счастлива, что могу служить вам обоим. Пусть высшая любовь приведет вас, маленькая леди-дух, к ожидающему возлюбленному - и миру.

Она улыбнулась, - такой красивой и понимающей улыбкой, - тихонько хлопнула в ладоши, как мог бы сделать довольный ребенок, повернулась и вышла из комнаты.

Я проснулась с ощущением ожидания, как будто что-то произошло или вот-вот должно было произойти. Мой сон тоже мгновенно начал обретать форму в моем сознании. "Как любопытно, - подумала я, - очень странный и яркий сон. Писать под диктовку призрака - это интересный опыт".

Было довольно раннее утро, и я попыталась снова заснуть. Сон, однако, не шел. В конце концов я встала, приняла ванну, оделась и вышла на свою маленькую веранду, чтобы насладиться свежестью нового дня. Тем не менее, мой сон упорно оставался со мной, вторгаясь, требуя внимания.

Возвращаясь в свою комнату, случайно - но была ли случайность? - мой взгляд упал на маленький столик и лежащий на нем блокнот для стенографии.

Лениво взяв блокнот, я открыла его. И неверящими глазами уставилась на текст. Я начала читать, прервалась и закрыла глаза, потому что там в сокращенном виде был изложен мой сон, в точности как продиктовал мой посетитель. Я писала эти заметки от руки. Ошибки быть не могло, поскольку стенография, как и рукописный текст, очень скоро становится индивидуальной, и эта стенография была моей собственной. Что бы это могло значить?

Озадаченная и обеспокоенная, я села и прочитала записанное слово в слово. Я быстро пришла к решению. Было еще рано, задолго до того, как обычно вставала я или другие члены семьи.

Я спустилась в старую гостиную, подошла к старому пианино, залезла под него и начала искать потайную пружину. Через несколько минут я нашла ее. При нажатии маленькая узкая панель отодвинулась, и, просунув руку в отверстие, я обнаружила дневник (маленькую книжку), жемчуг и кольцо. Жемчужины и кольцо были завернуты в старый шелковый платок, а само обручальное кольцо было прикреплено к тонкой золотой цепочке.

Осторожно закрыв панель, я вернулась в свою комнату.

Я внимательно изучила старый дневник. Это был письменный отчет о ее жизни, вплоть до дня свадьбы, в точности такой, как рассказала леди-призрак из сна.

Между его листьями лежал один жалкий сувенир - короткая вьющаяся прядь каштановых волос, которая, очевидно, была срезана с головы мужчины - его! Бедные, разлученные, разочарованные влюбленные! Я поймала себя на том, что плачу; я решила, что не подведу ее.

Очень тщательно я записала завершение этой стремительной, короткой трагедии, напечатав его на машинке, как она и просила, а затем вставила в дневник.

Выполнив это задание, я взяла дневник, записную книжку, кольцо и жемчуг и отправилась на поиски мисс Ребекки. Мне не терпелось рассказать ей все.

К счастью, к тому времени она уже встала, и я рассказала ей о своем сне и его удивительном продолжении.

Она слушала с изумлением. Дневник, жемчужины и записная книжка - потайная панель в старом пианино - были убедительными доказательствами.

- Бедная, дорогая Эдит, - продолжала бормотать она, - как же она, должно быть, страдала, и подумать только, что жемчужины находились прямо здесь, в доме, все эти годы. Все это так странно, так чудесно! А вас, дорогое дитя, как я могу отблагодарить? Что я могу сделать, чтобы хоть немного выразить свою благодарность?

- Всегда храните старое пианино из розового дерева, - умоляла я, - потому что это внешнее и осязаемое свидетельство разыгравшейся духовной драмы.

- Пока я жива, у старого пианино будет убежище в старом доме, - пообещала она и мягко добавила: - И я чувствую, что Эдит тоже, наконец, нашла великое убежище.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЖИЛ ЗАДОМ НАПЕРЕД

Джон Х. Шаттлворт

Мы остановились у обочины перед трехэтажным домом на Западной Семьдесят второй улице в Нью-Йорке. С тех пор я тысячу раз пожалел, что когда-либо видел это место! Мой хозяин, которого я буду называть доктор Смит, хотя это и не настоящее его имя, вышел из машины и повел меня в свое холостяцкое жилище.

Когда мы вошли, я огляделся и отметил, какой прекрасный домик построил для себя мой старый друг.

- Это здорово, Сид! - с энтузиазмом говорил я. - Я и представить себе не мог более шикарной встряски, чем эта. Конечно, здорово, что ты, старина, пригласил меня сюда сегодня вечером. Что скажешь, если после еды мы немного поиграем в карты?

- Согласен, - сказал доктор, улыбаясь.

- Значит, ты живешь здесь совсем один, а? Чертовски хорошая идея. Никто тебя не побеспокоит, и ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится!

Когда я произносил эти слова, то уже собирался повесить свою шляпу на вешалку, стоявшую рядом со мной. Моя рука так и не дотянулась до этой вешалки, потому что случилась поразительная вещь.

Внезапно появилась взрослая горилла и выхватила шляпу у меня из рук!

Эта горилла была около шести футов ростом и весила, должно быть, более четырехсот фунтов. Она была черной, как чернила и оказалась в шести дюймах от моего локтя. На мгновение мое сердце остановилось. У меня подкосились колени, и я почти осел на пол, прежде чем доктор быстро шагнул вперед и помог мне сесть на стул. Доктор Смит, к его чести, должен сказать, был искренне огорчен и на мгновение испугался. Мне ничуть не помогло, когда я увидел, что животное отступает.

- Боже, я и не предполагал, что старый дьявол вот так к тебе подойдет! - воскликнул он извиняющимся тоном. - Все в порядке, он безобиден. Я тебе это говорил.

- Я не особо чувствителен, Сид, - слабо ответил я, - но... разберись сам. Я думал, что Эл был...

- Я знаю, знаю. Он появился внезапно, вот и все. Как ты себя чувствуешь? Выпей это, - добавил он, щедро наливая мне из бутылки, которую поспешно достал.

После этого я почувствовал себя лучше.

- Я просто не могу этого понять, - сказал я. - Это была настоящая горилла, которую я видел?

- Это была настоящая горилла, - ответил он. - Один из лучших экземпляров в неволе - на самом деле, самый лучший. Ее интеллект...

- Где она сейчас? - перебил я.

- На кухне, наверное, держит твою шляпу. Все, что она хотела, - это повесить ее на вешалку. Ты, наверное, ее ужасно напугал.

- Неужели? - неуверенно спросил я. - Расскажи мне об этой штуке поподробнее. У меня в голове не укладывается, как настоящая горилла, особенно такого размера, может свободно разгуливать по частному дому в современном Нью-Йорке!

В этот момент вошел студент-японец лет двадцати или около того, который выполнял у доктора всю работу, и начал накрывать на стол. Доктор сел, указал мне на стул и, взяв салфетку, заметил:

- Ты даже не представляешь, насколько ты был удивлен, старина. По правде говоря, у тебя был такой вид, какой, я думаю, должен был бы быть у мужчины, увидевшего, как его теща встает из гроба - как раз в тот момент, когда бедняга думал, что благополучно похоронил ее.

- Надеюсь, с моей стороны это не было таким сильным шоком и разочарованием, - прокомментировал я. - Последнее, что ты упомянул, скорее всего, привело бы к внезапной смерти, не так ли?

Доктор улыбнулся, затем стал серьезным, с одним из тех быстрых эмоциональных переходов, которые свойственны всем нам.

- Серьезно, - сказал он, - тебе не следует бояться Эла. Вы двое должны стать хорошими друзьями. Позволь мне представить вас друг другу. - Он встал, затем снова сел, когда появился японец. - Того, приведи Эла, - приказал он.

В последующие несколько секунд я был занят тем, что убеждал себя, - скоро у меня будут дружеские отношения с гориллой, но это было все равно что читать рекламные проспекты брокерских контор - я не верил в это. Когда зверь все-таки появился, я был напуган как никогда.

Официальное знакомство, каким бы абсурдным оно ни было, все-таки состоялось. Доктор отпустил обычные глупые замечания о том, что мы нравимся друг другу, а я отпустил волосатую лапу гориллы, не только совершенно не убежденный, но и испытав огромное облегчение. Я ожидал, что животное сядет с нами за стол, поскольку доктор проявил к нему такое уважение; или же он мог бы сказать мне, что это его родственник - я бы не удивился ни в том, ни в другом случае. Он в веселой манере рассказал о достоинствах Эла, и зверь, похоже, уловил его настроение, потому что улыбнулся, или ему показалось, что он улыбнулся; время от времени он издавал странные гортанные звуки, похожие на смех, и всегда в нужные моменты нашего разговора.

Вскоре она принесла доктору его трубку, которую тот отложил в сторону со словами, что никогда не курит во время еды; затем предложила ему блюдо с маслинами, стоявшее на столе. Тем временем существо корчило гримасы и, казалось, хотело вступить со мной в разговор.

Все это время я испытывал странное чувство - чувство крайней неловкости.

Когда Эл удалился на кухню, я отважился на замечание о том, что семейство обезьян представляет собой довольно жалкую имитацию человека и что, несмотря на теорию Дарвина, они не имеют с человеком ничего общего и почти ни в чем не похожи на него, - все это Сиду не понравилось.

- У Эла завидная жизнь, - сказал он мне. - У него есть большинство черт и привилегий человека - и никаких забот. Конечно, он не похож на других горилл. Он смеется, любит веселые шутки, любит хорошую сигару и пишет письма карандашом.

- Ты можешь прочитать письма, которые он пишет? - удивленно спросил я.

- Нет, они похожи на буквы маленького ребенка - просто каракули. Но смысл в них есть. Некоторые пометки, которые он делает, кажутся мне похожими на слова. Однажды мне показалось, что я увидел слово "Элис", но не был в этом уверен.

- Это странно, - заметил я, пораженный любопытной идеей. - Если бы это было то самое слово, разве не возможно, что...

- Да, - прервал его доктор, - это возможно. На самом деле, я уже убежден, что это случай с памятью.

- Ты сказал, что с Элом связана какая-то история. Что это за история? - спросил я.

Доктор сделал паузу, когда собирался поднести чашку с кофе к губам.

- Я не рассказывал историю Эла ни одному живому человеку, даже Того, который, я знаю, держал бы рот на замке. Что касается того, чтобы рассказать ее такому журналисту, как ты...

- Не волнуйся. Я бы назвал тебя "доктор Смит", если бы когда-нибудь написал эту историю, - улыбнулся я. - Тогда твое имя не упоминалось бы в ней.

Он, казалось, задумался на мгновение.

- Хорошо, - согласился он. - В таком случае, я расскажу ее.

Вот его история.

Всего четыре года назад Тангор, индуистский оккультист, поселился по соседству со мной. Это место находилось через два дома к востоку, ты видел тот старый, обветшалый дом из коричневого камня, мимо которого мы проходили сегодня вечером.

И он был моим соседом, что не всегда бывает в оживленном Нью-Йорке. Он часто заглядывал ко мне по вечерам, чтобы поговорить о науке. Но я никогда не наносил ответного визита, хотя этот человек был интересен мне как личность... и его идея.

Я говорю "идея" в единственном числе, потому что Тангор действительно был человеком одной идеи. Мне кажется, люди с одной идеей добиваются большего в этом мире. Тангор пошел дальше большинства из нас. В любом случае...

С самого начала я безоговорочно верил в меланхоличного индуса и, бывало, часами слушал, как он беседует со мной, сидя здесь, в моих покоях, и все это время задавался вопросом, станут ли когда-нибудь реальностью теории, которые он излагает.

Главная идея, которая пришла в голову Тангору, заключалась в следующем: он чувствовал, что величайшей проблемой, над которой стоит работать человеку, является возраст. Он часто говорил мне, что в древние библейские времена, то есть во времена Ветхого Завета, человек в значительной степени неосознанно справлялся с проблемой возраста, ведя разумный, правильный образ жизни. Он верил, что Мафусаил прожил свои девятьсот с лишним лет, и многие другие подобные ему, упомянутые в Библии, дожили до великих веков, о которых записано в Библии, благодаря духовным качествам, которые были присущи им из какого-то Божественного источника.

Конечно, я полагаю, что в этом есть доля правды, но, как и в любой другой истине, ее очень легко истолковать превратно и неправильно применить.

- Итак, - сказал он мне, - дело вот в чем. Любому, кто хоть немного задумывался об этом, очевидно, что в наш век наука - наша единственная надежда на продление жизни. И под этим, - медленно добавил он, устремив на меня свой темный, проникновенный взгляд, - я подразумеваю духовную науку.

- Что именно вы называете "духовной наукой"? - спросил я. - Что такое духовная наука?

- Сочетание знаний современной науки о материальном мире с источником духовной силы человека, - ответил он. - Я не имею в виду идеалистическую или религиозную мысль, поймите. Я имею в виду реальный контакт с духовными силами, разработанный научным путем.

Я знал, что Тангор был не только в некотором роде оккультистом, но и окончил английскую медицинскую школу в Индии; кроме того, он продолжил свое медицинское образование в Соединенных Штатах. Он был знаком с методом омоложения Штайнаха и использовал его в своей практике.

- Насколько я могу судить, - сказал я, - ваша идея - это сочетание теории Штайнаха и помощи из какого-то духовного источника. И это, мой дорогой доктор, на мой взгляд, явный, неподдельный абсурд.

Тангор понимающе улыбнулся и ничего не сказал. К своему ужасу, я обнаружил, что у него имелись основания быть уверенным в своих знаниях. Его позиция, по-видимому, заключалась в том, что он был удовлетворен тем, что знал, и не видел причин обижаться на мои слова, поскольку они были порождены невежеством и, следовательно, с его точки зрения, не должны восприниматься всерьез.

На какое-то время мы оставили эту тему, но с течением времени она возникала все чаще и чаще, потому что, по-видимому, индус решил остаться, и он был полон решимости извлечь из этого что-то определенное.

Однажды вечером он пришел ко мне, его темные глаза светились от сдерживаемого возбуждения, и признался, что ему наконец-то удалось осуществить то, что он считал "частичным духовным продолжением" метода Штайнаха.

- Что ж, - сказал я, - почему бы вам не продолжить и не поэкспериментировать? Всегда найдутся люди, которые захотят попробовать что-то новое.

- У меня нет желания экспериментировать, - ответил Тангор с легким сарказмом в голосе. - Я предоставляю это другим. Если мне посчастливится найти подходящего человека, то, что я сделаю для него, не будет экспериментом.

- Если вы когда-нибудь возьметесь за что-то эффективное, - заметил я, - то вовсе не обязательно, что вы каким-либо образом принесете человечеству абсолютное благо.

- Я не стремлюсь найти благо для человечества, - резко ответил индус. - Не поймите меня превратно, доктор, я не дурак. Только сумасшедшие трудятся на благо человечества. Я работаю ради того, что могу получить. "Работник достоин того, что ему платят".

Примерно неделю спустя мы с Тангором ужинали в ночном клубе недалеко от Бродвея, на Западной Сорок восьмой улице. Друг индуса подошел к нашему столику и сказал, что хочет познакомить Тангора с пожилым джентльменом, который сидел в другом конце зала, "с той очень симпатичной молодой леди вон там".

После первых нескольких слов разговор между Тангором и его другом продолжился вполголоса, и хотя он казался тайным или, по крайней мере, конфиденциальным между ними, я, тем не менее, слышал большую его часть по необходимости, потому что сидел так близко к ним за маленьким столиком. Из того, что я подслушал, мне показалось, будто пожилой джентльмен, сидевший напротив, был очень богатым, отошедшим от дел торговцем углем, впавшим в старческое слабоумие, которому взбрело в голову, будто он нуждается в совете Тангора.

Друг Тангора привел старика к нам и представил его как Дэвида Бишопа. Он действительно был похож на ребенка. Друг намекнул, что половина Бродвея знала мистера Бишопа как "Дэйви" из-за его "дружелюбия" и "щедрости". Друг пошутил по поводу богатства мистера Бишопа и в легкомысленной манере предположил, что публикация суммы федерального подоходного налога мистера Бишопа указывает на то, что он почти миллионер. Бишоп признал это и, бросая взгляды на хорошеньких девушек, танцующих неподалеку, серьезно сказал, что единственное, чего ему не хватает, - это молодости.

- Сколько вам лет, мистер Бишоп? - спросил Тангор и, прежде чем старик успел ответить, добавил: - Я бы дал около семидесяти восьми или, возможно, восьмидесяти.

- Мне восемьдесят три, и меньше чем через два месяца будет восемьдесят четыре, - ответил Бишоп.

- Сейчас вам восемьдесят три, но менее чем через два месяца вам может исполниться тридцать восемь, если вы того пожелаете, - медленно, с ударением произнес Тангор.

- Это было бы равносильно тому, чтобы жить задом наперед. Переверните восемьдесят три, и вы получите тридцать восемь! - обратился он к представившему его мужчине. - Ваш друг, мистер Тангор, - шутник, - заметил он.

- Нет, - серьезно сказал Тангор, - я не шутник. Напротив, я взял за правило никогда не делать заявлений, которые не могу подтвердить фактами. Мы все здесь друзья, и я полагаю, что могу быть откровенным. Вы отдалились от своей семьи. У вас очень сильное желание снова стать молодым. Ваша жена, двое ваших сыновей и три дочери - все против вас в этом. Они не верят, что вы можете снова стать молодым, и им неприятно видеть, как вы, восьмидесятитрехлетний мужчина, регулярно посещаете ночные клубы и увеселительные заведения.

Дэйви выглядел озадаченным и кивнул. "Да, это правда", - признал он. Вероятно, ему было интересно, откуда Тангору это известно. В конце концов, если бы он не впал в маразм, как сказал друг, он, возможно, понял бы очевидный факт, что тот же самый друг сообщил Тангору об этих фактах, касающихся его личной истории.

- Вы предсказатель судьбы? - спросил Бишоп.

Тангор не смог скрыть своего огорчения, несмотря на все свои усилия. Индус считал себя великим оккультистом и ученым, и я не готов утверждать, что это было не так.

- Я оккультист, - сказал Тангор, когда к нему вернулось его обычное самообладание.

- Что это? - спросил Дэйви.

- Он общается с духами, - перевел друг. - Он получает от духов силу делать все, что пожелает. Когда он хочет сотворить чудо, они ему помогают.

Я не мог не улыбнуться, и, думаю, Тангору самому захотелось улыбнуться такому детскому заявлению, но, как ни странно, Дэйви не улыбнулся. Я впервые полностью осознал, когда мой друг сказал, что он впал в старческое слабоумие, то имел в виду именно это. Дэйви поверил этому заявлению и очень заинтересовался.

С этого момента Тангор начал встречаться с Дэйви. Он не только был готов к экспериментам, но и Дэйви совершенно откровенно заявил, что чем скорее это произойдет, тем лучше для него. После этого была назначена дата его визита в санаторий Тангора. Кстати, визит Дэйви должен был храниться в строгом секрете от его поклонников.

Я встречался с Тангором в среднем почти каждый второй вечер, вплоть до нашего ужина в ночном клубе; но после этого он ни разу не зашел ко мне, и я не получил от него никаких объяснений или какого-либо другого слова.

Прошло больше месяца. Я как раз вставал из-за обеденного стола, раскуривал трубку и готовился провести приятный вечер с книгой, когда раздался торопливый стук в дверь. Прежде чем я успел подойти к нему, дверь распахнулась, и ко мне ворвалась молодая женщина лет двадцати пяти, взволнованная и запыхавшаяся.

В следующую секунду она успокоилась настолько, что смогла рассказать мне, в чем дело.

- Это мистер Бишоп, мой друг! Он живет в доме через два дома отсюда, и ему нужна помощь. Я увидела табличку "Доктор" на вашей двери снаружи и подумала, что, может быть, вы придете.

- Присаживайтесь, - сказал я, - и расскажите мне все поподробнее. Это не настолько срочно, чтобы нельзя было подождать несколько минут, я полагаю? Расскажите мне, в чем именно заключается ситуация.

Она неохотно села, а я тем временем изучал ее лицо. Как я уже упоминал, ей было около двадцати пяти, но я не упомянул о том, что она была привлекательна. У нее были резкие черты лица, и она была настоящей женщиной, хотя и молодой. Она обладала притягательной физической красотой и магнетизмом в такой очевидной мере, что я чувствовал себя неуютно.

Что, спрашивал я себя, может быть общего у этой двадцатипятилетней женщины, обладающей таким неотразимым обаянием, с восьмидесятитрехлетним Дэвидом Бишопом? Тут я поймал себя на мысли, что она, возможно, его дочь. Но она сказала: "Мой друг, мистер Бишоп".

- Мне не нравится идея возвратиться туда с вами, - объяснил я, - если только мистер Бишоп не пошлет за мной. Кто с ним?

- Этот индус! - вырвалось у нее. - Этот негодяй Тангор!

- А как зовут вас?

- Я Элис Мелдрам. Я знаю Дэйви с тех пор, как мне исполнилось пять лет, и он часто сажал меня к себе на колени. Его семья и мои родители были соседями двадцать лет.

- Так в чем проблема? - спросил я. - Он проходил то лечение, которое обещал ему Тангор?

- Значит, вы знаете? - Она привстала. - Наверное, я обратилась за помощью не по адресу. Если вы друг этого негодяя Тангора... Что ж, думаю, мне лучше пойти в другое место.

- Минуточку, - ответил я. - Я друг любого, кто попал в беду... А теперь скажите мне: Тангор знает, что вы пришли ко мне?

Она казалась умиротворенной.

- Нет, доктор, не знает. И Дэйви тоже не знает. Я выбежала из дома. Я ничего не могла с собой поделать. Происходит такая ужасная вещь, что я с трудом могу вам об этом рассказать. Он сделал Дэйви какую-то операцию или воспользовался каким-то духовным воздействием...

- Не обращайте внимания, - перебил я. - Что вас так напугало?

- Я... я бы не узнала Дэйви. Он полностью изменился.

- А в чем он изменился? - спросил я. - Так получилось, я кое-что знаю об этом деле. Насколько я помню, он хотел вернуть себе утраченную молодость. Удалось ли Тангору вернуть ее?

- Да, но...

- Хорошо, - сказал я. - Это то, чего он добивался.

Я почувствовал отвращение к Бишопу, раздражение на эту девушку за то, что она испортила мирный вечер. Я догадывался, что за человек эта девушка - из тех, кто будет ходить за ним по пятам, пока есть надежда вытянуть из него доллар. И Тангор, как мне казалось, добивался того же. Если Бишоп был настолько глуп, что связался с этими двумя, когда у него имелись жена и семья, о которых нужно было заботиться, мне не нравилась идея вмешиваться. Кроме того, у меня были профессиональные причины держаться подальше от этого дела.

Мисс Мелдрам встала и с безнадежным жестом направилась к двери.

- Тогда мне придется найти кого-нибудь другого! - парировала она. - Этот грязный индус собирается убить Дэйви, я это знаю, потому что он отдал мне свои деньги на хранение, чтобы Тангор не смог их заполучить! Вы пожалеете об этом, если откажетесь прийти, когда я вас попрошу, и его убьют!

Она выбежала за дверь и захлопнула ее за собой.

Ее последние слова пролили на это дело другой свет. Не став надевать шляпу, я бросился за ней. Сбегая по ступенькам крыльца, я услышал, как мне показалось, крик, доносившийся из дома Тангора. Возможно, в конце концов, эта женщина была права. И, признаюсь, мне было любопытно увидеть эффект от проверки теории Тангора.

Мне не потребовалось много времени, чтобы выяснить, где был Дэйви, когда я вошел туда, потому что теперь я отчетливо слышал, как он кричит в задней комнате.

- Вот как? Хорошо, я заплачу вам пятьсот, и не больше! - говорил он. - Я также заплачу вам за питание, но могу сказать, что это питание отвратительно!

Мисс Мелдрам вошла впереди меня.

- Здравствуйте, доктор, - сказал Тангор, заметив меня через полуоткрытую дверь внутренней комнаты. - Эта женщина пошла за вами?

- Да, - ответил я.

- Что ж, я рад, что вы пришли. Что вы теперь думаете о Дэйви?

Несмотря на спокойные слова, Тангор был недоволен. Это было видно по его поведению. Но в тот момент эта мысль не произвела на меня особого впечатления, потому что меня очень интересовало, кем был Дэвид Бишоп. Он взволнованно ходил взад и вперед по комнате, бросая на меня подозрительные взгляды.

Я знал, что это он, поскольку мисс Мелдрам сказала, что Дэвид Бишоп был там с Тангором; Тангор также называл его Дэйви. Но мне пришлось поверить им на слово. Этому человеку, стоявшему передо мной, было немногим больше сорока.

Тангор заметил мое удивление.

- Это Дэйви. Пожмите ему руку, доктор, - сказал он.

Мужчина остановился и повернулся ко мне лицом.

- Мы с вами встречались с доктором Смитом около месяца назад, Дэйви. Разве вы не помните?

- Вы сумасшедший, - сказал Дэйви, пристально глядя на меня. - Я никогда не видел его раньше.

- Совершенно верно, доктор, - поспешно вставил Тангор. - Прошло сорок лет с тех пор, как он видел вас в последний раз. Я расскажу вам, как обстоят дела, доктор, у нас тут небольшая проблема. Присаживайтесь, - произнося эти слова, он бросил полный ненависти взгляд на мисс Мелдрам. Он был крайне возмущен тем, что она позвала меня в дом. - Дэйви забыл о вас, доктор.

Заговорила мисс Мелдрам.

- Это правда, но не верьте тому, что говорит этот человек. Доктор, послушайте меня. Несколько минут назад этот человек угрожал убить Дэйви. У него был нож, и он сказал Дэйви, что убьет его, если тот откажется отдать ему деньги, которые он заработал.

- Что это вообще такое, Тангор? - с жаром спросил я.

Индус пожал плечами.

- Я не предлагаю богатому человеку свое великое открытие, потому что мне нравится цвет его глаз или потому что я хочу, чтобы он стал моим другом. Женщина хочет заплатить мне пятьсот долларов за мои услуги. - Темные глаза Тангора сверкнули презрением. - Эта женщина тоже лгунья, доктор. Мне жаль говорить такое о женщине, но это правда. Она сказала вам, что у меня был нож и я угрожал убить мистера Бишопа, это смешно. Почему я должен вести себя так по-детски, чтобы угрожать ножом человеку в его положении? Я пытался урезонить его, заставить его понять, что мой гонорар должен быть выплачен сейчас, по крайней мере, в значительной части, но он поднял на меня руку. Я схватил его за запястье, чтобы остановить, и женщина выбежала из дома, крича, что его убили.

Я не спрашивал Тангора, каков был его гонорар. Вероятно, он был большим. Но это было его дело, а не мое.

На несколько мгновений он задумался, затем продолжил.

- В этом мире мы получаем примерно то же, что и отдаем, доктор. В глубине души у меня есть секрет, о котором никто в этом мире не знает, кроме меня. Я добровольно поделился этим сокровищем знаний с мистером Бишопом. Я сделал для него все, что мог, потому что он хотел молодости. Он сказал мне, что ничто в этом мире не значит для него ничего, кроме молодости, и что он отдал бы все, что у него было, чтобы снова обладать ею. Я сдержал свое слово. Он не сдержал своего. Но чудо еще не свершилось, потому что процесс возвращения к жизни не остановлен, и я единственный в мире, кто может это остановить!

Я был поражен.

- И какой вывод мы можем из этого сделать?

- Через некоторое время вы это узнаете, - загадочно произнес Тангор.

Я перешел к делу и обратил свое внимание на Дэйви. Произошедшая в нем трансформация очаровала меня.

- Дэйви, - спросил я, - как вы себя чувствуете?

- Кто вы? - спросил Дэйви.

- Это доктор Смит, мой дорогой друг, - тихо повторил Тангор. - Он пришел навестить вас и поговорить с вами, и у него только самые добрые мысли о вас. Я бы хотел, чтобы вы двое стали друзьями.

В глазах Дэйви появилось странное выражение. Это был взгляд, полный мольбы и в то же время сомнения, и он тронул мое сердце. В тот момент мне показалось, что я увидел человеческую душу, плывущую по неизведанному морю.

- Что я чувствую? Я чувствую себя хорошо.

- Вы понимаете, что находитесь в особом состоянии, когда возвращаетесь от старости к молодости?

- Да. Я всегда, каждое мгновение своей жизни, стремлюсь к молодости, и я знаю, что вернусь туда.

- Вам не кажется, что вы знаете мистера Тангора уже много лет? - спросил я.

- Мистер Тангор объяснил мне, что один день моей жизни сейчас равен двум годам вашей жизни. Я понимаю это.

- И в чем же заключается ваша идея так страстно стремиться к молодости? Это какое-то великое вдохновение?

В глазах Дэйви зажегся огонек, или, скорее, это было внезапное усиление того сияния, которое я всегда видел в них.

- Да, любви, - с готовностью ответил он.

- Конкретно, вы имеете в виду - к какому-то конкретному человеку? - спросил я.

- Да, к Элис. Я любил ее, когда ей было пять, а мне было шестьдесят три, когда я держал ее на коленях. Я знаю, что любил ее в какой-то другой жизни, но я никогда не смог бы заставить кого-либо поверить, что потерял любовь своей жены, рассказав ему то, что я только что сказал вам. Я любил Элис двадцать лет.

- И она отвечала вам взаимностью? - спросил я.

- Да, - торжественно ответил Дэйви, - все это время.

Девушка не подала виду. Для меня слова Дэйва были ключом ко всему происходящему.

- Так почему же, Дэйви, - спросил я, - вы не хотите заплатить доктору Тангору его гонорар за то, что он вернул вам молодость?

- Мистер Тангор просит сто тысяч долларов, и никак не меньше. Это примерно та сумма, которую я обналичил из своего имущества, оставшегося от моего состояния. Остальное я отдал своей жене. Все, что у меня осталось, - это наличные, как я уже сказал, и они в руках Элис. Она не согласится расстаться с ними, хотя, что касается меня, я был бы счастливейшим человеком на земле только с Элис и без единого пенни, которое мог бы назвать своим.

Мне стало ясно, что я попал в ситуацию, которая меня не касается. У меня не было причин вмешиваться из гуманных соображений, поскольку, насколько я мог видеть, никакого насилия не было. Ситуация свелась к извечному, нормальному желанию женщины сохранить нажитые деньги - к извечной решимости заполучить мужчину, которого она любила.

Я извинился перед ними, как только смог это сделать в соответствии с приличиями, и ушел. Когда я вернулся к своему домашнему очагу и книге, у меня было чувство, что художественная повесть дает возможность отвлечься от суровых человеческих забот.

И все же я должен был признать, что Тангор добился самого поразительного омоложения, какое я когда-либо видел.

Более трех недель спустя, когда я около восьми часов утра выходил из дома по неотложному делу, я чуть не столкнулся с посыльным из "Western Union", который сунул мне запечатанный конверт.

- Доктор Смит?

- Да.

- Пожалуйста, подпишите, - я расписался на квитанции и, взяв конверт в руки, торопливо взглянул на него. У меня не было времени вскрыть и прочитать письмо, поэтому я сунул его в карман, сел в машину и поспешил уехать. Только несколько часов спустя я вскрыл этот конверт, каким бы странным это ни показалось, поскольку мой разум был настолько поглощен важным делом, которое я держал в руках, что все остальные мысли вылетели у меня из головы. Чрезвычайная ситуация благополучно разрешилась, и на душе у меня стало легче, когда я вернулся домой ближе к полудню.

Я вернулся в том направлении, которое привело меня к дому Тангора. Жалюзи, как всегда, были плотно задернуты, и я притормозил перед входом и сел, погруженный в размышления о том, какие странные события могут происходить в этих темных комнатах за плотно задернутыми шторами. Внезапно я вспомнил о конверте, который получил несколько часов назад. Могло ли быть так, что здесь имелась какая-то связь, что подсознательная мысль побудила меня остановиться именно здесь и вспомнить, что у меня есть это послание, все еще нераспечатанное?

Я потянулся за конвертом и внимательно его рассмотрел. Под моим именем и адресом крупными буквами была проставлена дата, а еще ниже - слова: "Должно быть доставлено через десять дней после проставления даты". Клапан конверта был плотно заклеен красным сургучом. Кто бы ни отправил это письмо, подумал я, он, должно быть, хотел быть вдвойне уверенным, что оно не будет вскрыто до того, как дойдет до меня. Я быстро вскрыл его и прочитал следующее:

"Доктор Смит: Когда вы были у меня дома в последний раз, я сказал вам, что чудо еще не свершилось, что процесс не остановлен и что я единственный человек, который может его остановить. Вы спросили меня, какой вывод вы могли бы сделать из этого, и я ответил, что через некоторое время вы все узнаете. Это время пришло. Отправляйтесь в дом, где я жил, и там вы найдете ответ. С наилучшими пожеланиями.

P.S. Когда вы получите это письмо, я буду уже на пути в Индию. Если у вас хватит ума, вы уничтожите этот документ и забудете, что когда-либо знали меня. Женщина, которая мешает прогрессу науки, безусловно, полная дура!"

С учащенным сердцебиением я подошел к тротуару, поднялся по ступенькам дома Тангора и позвонил в дверь. Ответа не последовало. Я позвонил еще раз, но ответа по-прежнему не было. Затем я несколько раз подергал дверь - снова ожидание, и снова ответа не последовало.

Я сел в свою машину, отогнал ее в гараж в соседнем квартале, где ее держал, и вернулся домой. За обедом я чувствовал беспокойство и не мог сосредоточиться ни на чем, кроме мыслей о Дэйви и той девушке.

Торопливо покончив с обедом, я снова вернулся к дому Тангора и поднялся по ступенькам, полный решимости на этот раз войти в него, даже если для этого мне придется приоткрыть окно.

Дом Тангора - точная копия дома, в котором живу я, и после еще нескольких безуспешных попыток позвонить в колокольчик мне наконец пришло в голову попробовать вставить свой ключ в замок, который был старым, похожим на замок в моей собственной двери. Я с удовлетворением обнаружил, что это сработало, и, войдя в дом, закрыл за собой дверь и направился по коридору.

У меня возникло ощущение, что в этом доме царит какая-то странная атмосфера. Что заставило меня колебаться - интуиция или страх перед неизвестным? Внутри царила абсолютная тишина. Снаружи я слышал гул проезжающих машин, но это было все. Что произошло в тот момент, когда я закрыл дверь и замок со щелчком встал на место? Как будто невидимый охранник предупредил меня, чтобы я держался подальше от этого места и не делал ни шагу вперед.

Дверь в первую комнату, гостиную, была закрыта. Я открыл ее. Все выглядело так же, как и тогда, когда я был там в последний раз, за исключением того, что мебель была покрыта пылью, словно в комнату никто не входил несколько дней. Когда я оглядывал ее, мой взгляд упал на женскую заколку для волос, лежавшую на ковре возле камина. Я наклонился и подняла ее, размышляя о том, как давно она могла упасть. Без сомнения, она принадлежала Элис.

Я медленно прошел в столовую. Здесь я обнаружил то же - пыль и затхлый, нечистый воздух. Рядом со столовой находилась кухня. Я никогда не был в этой комнате, и не было особой причины, по которой я должен был пойти туда сейчас, но что-то, казалось, подталкивало меня к этому.

На этой кухне стоял обычный стол с белой столешницей и газовая плита рядом с ним. Но что привлекло мое внимание, так это свидетельства того, что кто-то готовил здесь не более часа назад. На плите стояла маленькая фарфоровая сковородка, дно которой было покрыто влажными кофейными осадками, сохранившими неповторимый аромат совсем недавнего приготовления. На столе лежала частично нарезанная буханка довольно черствого хлеба, с крошками, а рядом - хлебный нож.

У меня возникло ощущение, что Дэйви находится в доме. И, если я был прав в своем предположении, и его нельзя было найти на нижнем этаже, имелась вероятность, что я найду его в спальне, которую Тангор выделил ему, когда впервые пришел туда два месяца назад, - на втором этаже в задней части здания, вспомнил я.

Я медленно поднялся по ступенькам, тихо, без единого звука. От лестничной площадки я прошел по верхнему коридору, толстый ковер делал мое медленное продвижение бесшумным, во всем доме было тихо, как в могиле.

Я бы преподнес Дэйви сюрприз. Возможно, он покинут всеми, но я бы протянул ему руку помощи.

В следующее мгновение я уже смотрел через дверной проем его спальни, дверь в которую была приоткрыта, и увидел зрелище, от которого у меня волосы встали дыбом, а сердце почти перестало биться.

Объект, который привлек мое внимание, сидел на стуле под прямым углом ко мне, лицом к большому зеркалу на туалетном столике в спальне. На нем были старые брюки с оборванной подтяжкой, свободно свисавшей с одного плеча. Все тело - ноги, руки и лицо - было покрыто черной шерстью. Лицо безошибочно принадлежало горилле!

И все же, как ни странно, то, что он сделал, повергло меня в ужас. У жильцов этого дома до того, как там появился Тангор, возможно, были дети, и, очевидно, он нашел детский сундук с кукольной одеждой и лентами, потому что, кривляясь перед зеркалом, он украсил свою шею и большую волосатую голову кусочками этих ярких лент и детских безделушек, и был так занят, любуясь собой, что не заметил, как я заглянул к нему через дверной проем.

Мысли проносились у меня в голове - странные, противоречивые мысли. Меня охватил ужас.

Внезапно он повернулся ко мне и, казалось, нисколько не удивился, увидев меня стоящим там, с гримасой на лице.

- Элис, - произнес он странно звучащим гортанным голосом получеловека-полуживотного. - Где Элис?

Я сохранил самообладание, хотя и не знаю, как. Для меня было большим потрясением увидеть гориллу, которая, как я более чем подозревал, незадолго до этого была человеком, но еще большим потрясением было услышать, как она говорит на человеческом языке, и узнать, что она была человеком - и все еще частично оставалась им.

В тот же день, когда наступил вечер, я взял Дэйви с собой и под покровом темноты доставил его к себе домой так, что его никто не увидел. Я сделал все, что мог, чтобы остановить адскую работу Тангора, но мне пришлось от этого отказаться. Я подумывал о том, чтобы убить эту тварь, но эта мысль вызвала у меня отвращение. Это было бы убийством.

Со временем Дэйви поселился у меня; ему, казалось, с самого начала понравилась обстановка, и он даже гордился тем, что содержал свою комнату в порядке, чему я его научил. В то время, а это было четыре года назад, я жил один, и никто никогда не заходил в мой дом, кроме уборщицы, приходившей ежедневно, чтобы прибраться. На следующее утро я отказался от ее услуг, встретив ее у двери и заплатив за неделю вперед. Она так и не переступила порога.

Такова история о том, как Эл, самая умная горилла в неволе, стал жить со мной, и как он стал Элом - как, собственно, он стал гориллой. Часто, проходя мимо старого каменного дома, расположенного двумя дверями восточнее, где жалюзи всегда опущены, я думаю о странном событии, которое там произошло.

С того дня и по сей день, насколько мне известно, ни один человек не переступал порога этого таинственного дома.

Когда мы закончили трапезу, доктор принялся набивать трубку.

- И вам удалось сохранить все это в тайне? - сказал я.

- Да, - медленно ответил он, пуская кольца дыма к потолку и задумчиво наблюдая за ними, - ни один человеческий глаз никогда не видел Эла, кроме твоего, моего и моего японского мальчика Того.

- И он у вас уже четыре года? - спросил я.

- Четыре года. За то время, что был со мной, он сильно изменился - стал больше похож на гориллу, чем на человека. Он больше не может говорить. Но его характер всегда оставался прежним - мягким и доброжелательным, без каких-либо отклонений. Я совершенно уверен, что он не помнит о прошлом. Он счастлив и питает ко мне глубокую и неизменную привязанность. Я буду заботиться о нем, пока он жив, если только он не переживет меня. У него всегда будет хороший дом и доброе отношение. Ты также должен помнить, что Элу почти девяносто лет, но он большой, сильный, полон энергии и радости жизни.

- Очевидно, Элис в конце концов бросила его, - предположил я, желая узнать, что скажет доктор по этому поводу.

- В этом нет сомнений! Никто никогда о ней не слышал, - сказал он с чувством. - Одна из самых бессердечных женщин, которых я когда-либо встречал. И к тому же одна из самых красивых, - добавил он с кривой улыбкой. - Я сам чуть не влюбился в нее. Я никогда не винил Дэйви за то, что он потерял из-за нее голову. Но, Боже, посмотри, до чего это его довело!

- Да, я как раз думал об этом, - прокомментировал я. - А как насчет Тангора?

- Вероятно, Тангор уехал, как только увидел признаки гориллы, полагая, что так оно и было на самом деле - процесс продолжится и вернет Дэйви к жизни его предков. Я искренне убежден, что его эксперимент вышел за рамки разумного. Он не мог это контролировать.

Как раз в этот момент вошел Эл и внимательно огляделся, чтобы убедиться, его хозяину не нужно ничего, что он мог бы ему дать.

- У меня есть моя трубка, Эл, - сказал доктор добрым голосом и со спокойной улыбкой. - Спасибо, что подумал обо мне.

Эл, довольный, повернулся и зашаркал обратно на кухню.

ТАЙНА ИСЧЕЗНУВШЕЙ НЕВЕСТЫ

Джулия Тейт Широн

В ту зиму я очень заинтересовалась исследованиями в области сверхъестественного. Всегда в той или иной степени изучавшая оккультизм, я была убеждена, что вселенная, в которой мы живем, с ее постоянно появляющимися чудесами, гораздо чудеснее, чем мыслители осмеливались даже мечтать.

Но я должна признать, что в ту зиму мой интерес к экстрасенсорике был двояким: во-первых, я стремилась получить как можно больше знаний по предметам, которые привлекали пристальное внимание мировых мыслителей, и, во-вторых, профессор.

Маленькое бунгало из светлого кирпича, в котором мы жили с мамой, - только мы вдвоем, - находилось в студенческом городке на среднем западе. "Профессором" был молодой Дэвид Лэнг, преподаватель истории в большом колледже, расположенном всего в двух шагах от моего дома. Он также был последователем и исследователем оккультизма, или, скорее, читателем оккультной литературы. А раз так, то было совершенно естественно, что мы познакомились друг с другом еще до того, как он пробыл месяц в колледже, и что мы оба, благодаря сходству наших интересов, быстро подружились.

Очень скоро после нашей первой встречи профессор стал почти ежевечерним гостем в моей маленькой гостиной, где я развлекала этого красивого шестифутового человека, насколько это было в моих силах, заученно рассказывая о спиритических сеансах, эктоплазме, материализации и тому подобном.

За все мои двадцать четыре года у меня никогда не было возможности стать свидетелем каких-либо явлений подобного рода, хотя я надеялась когда-нибудь увидеть их. Я получила свои знания о таких вещах всего лишь из вторых рук, в процессе учебы, но мое чтение не было поверхностным, и даже такой великий авторитет, как сэр Конан Дойл, мог бы чему-то научиться у нас, если бы присутствовал при этом.

По мере того как проходила зима, мы с профессором тщательно изучали многие аспекты оккультизма - спиритизм, ясновидение, галлюцинации, сновидения; а с приближением весны мы читали все, что могли найти о ментальной телепатии.

Идея о том, что два человеческих разума находятся в такой тесной связи, что могут общаться исключительно посредством мысленных излучений, заинтриговала меня до глубины души, и я нашла это самой интересной из всех тем, которые мы обсуждали в течение той очень приятной зимы.

- Знаете, - заметила я однажды вечером, когда мы удобно устроились в креслах, - я абсолютно верю в возможность телепатии, в то, что это было сделано и делается в настоящее время. Некоторое время назад я прочитала в каком-то журнале статью Лютера Бербанка, в которой он утверждал, будто в любое время может мысленно общаться со своей сестрой; никогда не было необходимости посылать ей телеграмму, когда она была нужна дома - она всегда приходила быстро в ответ на "телепатему" от него. И сегодняшняя газета цитирует слова какого-то российского ученого: "Когда мозговые центры возбуждаются, происходит химический процесс, сопровождаемый электрической активностью, и эти мысленные волны порождают волны в окружающем эфире, достигая разума или разумов в гармонии с посылающим их разумом". Это звучит правдоподобно, но, о, как бы я хотела в этом поучаствовать!

- Почему бы вам как-нибудь не попробовать послать мне мысленное сообщение? - предложил профессор, улыбаясь моему энтузиазму. - Я постараюсь настроиться.

Я рассмеялась и сказала ему, что, может быть, когда-нибудь попробую. Тогда я и представить себе не могла, при каких обстоятельствах вспомню эти полушутливые слова!

Примерно в это время, когда близилась весна и все было готово для подобных драм, Купидон, даже не сказав "с вашего позволения", прошествовал в мою маленькую гостиную и взял на себя руководство делами. Находясь под его чарами, мы забыли о своем изучении сверхъестественных явлений и начали тихо перешептываться между собой о "пустяках". Вскоре после этого, конечно, город получил известие о помолвке и раннем бракосочетании мисс Марджери Джуэтт с профессором Дэвидом Лэнгом. Весь город улыбался, довольный. Нас уже давно признали "очаровательной молодой парой".

Все, кроме Майкла Ле Муана! Этот молодой человек был отпрыском самой аристократической семьи, которая когда-либо жила в тех краях, и теперь остался единственным ее живым представителем.

Мы с Майклом были влюблены друг в друга с детства, мы росли вместе, и я действительно надеялась выйти за него замуж - до тех пор, пока год назад не порвала с ним, поскольку он не отказался от своих верных друзей и беспутной жизни. После встречи с Дэвидом я поняла, что не любила его.

Майкл был эгоистом. Ему и в голову не могло прийти, будто я имела в виду именно то, что сказала, - что все кончено, поэтому я не была сильно удивлена, что он набросился на меня в тот день, когда в газете появилось объявление о том, что я разрываю помолвку с этим "школьным учителем-выскочкой", как он называл Дэвида.

Конечно, я должна была быть с ним очень тверда. Я посмотрела Майклу Ле Муану прямо в лицо и сказала ему, что не разорву помолвку с профессором, что Дэвид был настоящим мужчиной, и я любила его, в то время как он, Майкл, утратил все права на мое уважение и что я давно перестала думать о нем; что его распутные привычки вызывали у меня отвращение, и напрасно он умолял и обещал; его шанс был упущен.

- Посмотри на Ле-Муан-Холл, - закончила я, - когда-то это было самое прекрасное старинное здание в стране, а теперь оно превратилось в руины, в абсолютные развалины, потому что вместо того, чтобы посвятить свое время и деньги его восстановлению, ты решил потратить их на выпивку и игру в карты. Я терпеть тебя не могу, Майкл Ле Муан.

Я видела, что Майкл очень зол. Его лицо было белым как смерть, а в красивых глазах появился неприятный блеск, когда он взял свою шляпу и направился к двери. Он остановился посреди комнаты.

- Послушай, Марджери Джуэтт, - произнес он напряженно, - даже если ты не выйдешь замуж за меня, ты никогда не выйдешь за этого школьного учителя!

И он вышел из дома.

Пустая угроза, подумала я, возвращаясь к прерванной им работе, совсем как Майкл Ле Муан, импульсивный, мелодраматичный, полный слов, которые ничего не значат. Конечно, я должна была выйти замуж за профессора. Как Майкл Ле Муан мог этому помешать?

Однажды ближе к вечеру - всего за неделю до назначенной даты моей свадьбы с профессором Лангом - я отложила шитье и внезапно решила отправиться в длительную пешую прогулку. В последнее время я много времени проводила в помещении и чувствовала потребность в энергичных физических упражнениях. Не сказав ни слова матери, которая ушла вздремнуть, я надела шляпку и вышла.

Короткая прогулка вскоре вывела меня за пределы города в сельскую местность.

Передо мной открылась прекрасная картина. Колышущиеся молодые колосья высотой по колено, мягкого, успокаивающего зеленого цвета, покрывали холмистые поля, окаймлявшие длинную, ровную дорогу. День был очень жаркий, и в воздухе чувствовался намек на грозу. Весь мир казался пустынным. За исключением фигур нескольких мужчин в отдаленном поле, вокруг не было видно ни души.

Я прошла довольно далеко и, когда завернула за поворот дороги и остановилась, чтобы полюбоваться видом луга - это была настоящая картина - с пестрыми коровами, пасущимися вокруг маленького прохладного пруда, услышала гул мотора и, обернувшись, увидела, что в мою сторону направляется родстер. Когда он поравнялся со мной, я узнала Майкла Ле Муана за рулем. Я не видела его с того дня, как он зашел и потребовал, чтобы я разорвала помолвку, и мне было не особенно приятно видеть его сейчас.

- Привет, Марджери, - произнес он привычным тоном, которым обращался ко мне с тех пор, как мы были детьми, и, казалось, совершенно не помнил о нашей последней неприятной сцене. - Мне повезло. Я понятия не имел, что встречу тебя здесь. Поехали прокатимся со мной.

В конце концов, Майкл образумился, подумала я. Ну, мы были друзьями долгое время - слишком долгое, чтобы ссориться. Конечно, я могла бы не обращать внимания на его недавнюю самонадеянность, но я бы не зашла так далеко, чтобы поехать с ним.

- Нет, спасибо, Майкл. Я хочу размяться. В последнее время мне не хватает сил поддерживать себя в форме.

- Слишком занята, да? - На секунду мне показалось, что он нахмурился, но мгновение спустя он уже улыбался и продолжал: - Марджери, мне нужен твой совет. Я направляюсь в Ле-Муан-Холл - и в твоих интересах тоже. Под лестницей есть чудесная резная панель. Я хочу преподнести ее тебе в качестве свадебного подарка. Она была сделана каким-то старым итальянским мастером и хранилась в нашей семье пару сотен лет. Я подумал, что тебе понравится это украшение - для вашего дома. Мне нужен твой совет, как лучше всего ее удалить.

Так вот, если у меня и было в то время какое-то хобби, помимо интереса к экстрасенсорике, так это антиквариат, особенно старинная резьба по дереву. Я часто видела упомянутое панно во время своих случайных визитов в старый разрушенный особняк в пяти милях от города. Оно всегда вызывало у меня восхищение, и мое воображение быстро нарисовало эту редкую старинную реликвию, украшающую мой собственный маленький дом. Поэтому я испытала сильное искушение принять приглашение моего бывшего возлюбленного; в конце концов, это была мелочь. В этот момент раздался раскат грома, и я заметила, что небо затянули темные тучи. Начали падать крупные капли дождя. Это все решило. Я забралась в машину рядом с Майклом.

Примерно в миле впереди, за густыми зарослями деревьев, показался Ле-Муан-Холл. Старый особняк, некогда великолепная старинная резиденция, а ныне полностью разрушенный, находился в нескольких сотнях шагов от шоссе. Сады и лужайки в течение многих лет были заброшены. Заплесневелые лианы, похожие на змей, в беспорядке обвивали все вокруг; повсюду валялась гниющая черепица и бревна. Он был пуст, и считалось, что в нем "водятся привидения".

Я не смогла сдержать дрожь, когда мой спутник проехал по обсаженной деревьями аллее и остановил машину перед старым домом. В заброшенных старых руинах есть что-то такое, что всегда наводит на мысль о смерти и злых стихиях. У меня было примерно такое же чувство, когда я вылезала из машины и поднималась по прогнившим ступенькам под аккомпанемент громкого раската грома. На нас надвигалась гроза.

С хриплым, гортанным звуком, словно в агонии, массивная дубовая дверь, которую толкала сильная рука Майкла, распахнулась на ржавых петлях. Мы вошли. Если снаружи дом казался заброшенным и неприступным, то внутри он выглядел еще более неприступным. Повсюду были пыль и разложение, но в этом запустении чувствовалась некая аура величия, красноречиво свидетельствовавшая о его былой славе.

В просторном холле, через который мы вошли, мое внимание привлекла широкая лестница из цельного красного дерева, ведущая в верхние комнаты. Сквозь покрытые пылью окна мрачную обстановку время от времени освещали яркие вспышки молний. Но я была занята тем, что представляла себе украшенных драгоценностями, великолепно одетых дам прошлых поколений, грациозно поднимающихся по этим широким ступеням, сопровождаемых восхищенными взглядами галантных кавалеров, стоявших в этом самом зале.

Мои блуждающие мысли были прерваны голосом Майкла, раздавшимся у моего локтя. Он уговаривал меня сесть на пыльный, обшарпанный, но крепкий на вид диван, стоявший у стены просторного холла. Буря снаружи обрушивала свою безумную ярость на высокие дубы, и сквозь затемненные оконные стекла я заметила серебряные струи дождя. Это был мрачный час и унылое место. Я уже жалела, что согласилась приехать. Но здесь мы должны были переждать, пока буря не закончится. Я села, и Майкл сел рядом со мной. Я впервые рассмотрела его вблизи, он показался мне изможденным, с ввалившимися глазами, и в нем было что-то рассеянное. Я заметила, как он что-то бормотал себе под нос, словно совершенно забыл о моем присутствии. Время от времени я улавливала отдельные слова.

- Ушло... все ушло... слава... великолепие... исчезло... превратилось в прах... а я... все надежды на счастье рухнули.

Затем он странно рассмеялся. Подняв глаза, он увидел мое испуганное лицо и сменил тон.

- Марджери, это дом моих предков. Многие леди и джентльмены, чья кровь течет в моих венах, проходили через эти комнаты и умерли в этих стенах. Я слышал о них несколько редких старинных историй: о любовных похождениях, скандалах, убийствах. Это была вспыльчивая, эгоистичная раса, они не отказывали себе ни в чем, чего можно было добиться честным или нечестным путем. Если их планы срывались, кто-то всегда страдал. Это напоминает мне историю, которую рассказал мне мой отец. Она случилась около семидесяти лет назад. Пока мы ждем, когда кончится дождь, я расскажу тебе ее.

Кстати, мой двоюродный дедушка, которого звали так же, как и меня, Майкл Ле Муан, был влюблен в свою юную кузину-сироту Юнис, которую воспитывала его мать. Она была очень красивой и всегда ходила по дому и пела. Девушка, казалось, отвечала ему взаимностью, пока на сцене не появился красивый незнакомец. Тогда она забыла об улыбках и поцелуях, которые дарила моему двоюродному дедушке Майклу, и перенесла свои чувства на молодого незнакомца. Она не вняла мольбам Майкла. Она была полна решимости выйти замуж за незнакомца, и, поскольку семья не возражала, начались приготовления к свадьбе. Майкл заявил ей, что она никогда не должна выходить замуж за своего возлюбленного. Она посмеялась над ним.

Итак, накануне своей свадьбы, когда Юнис сидела в своей комнате, находящейся прямо над нами, облаченная в свадебное платье, которое примеряла, она исчезла. Ее больше никогда не видели, и никаких следов ее так и не нашли. Сегодня ее судьба остается загадкой. Но говорят, что ее дух все еще витает здесь; что в определенные ночные часы те, кто прислушивается, могут услышать, как она поет... поет...

Громкий раскат грома сотряс деревянные стены старого особняка от стены до стены. Окна громко задребезжали, а ветер, завывая, заметался по углам. Мурашки пробежали у меня по спине. Странность ситуации начала сказываться на моих крепких нервах. Я посмотрела на мужчину рядом со мной. На его лице причудливо играли отблески молний. Он казался мне совершенно незнакомым. Было в нем что-то странное, и мне захотелось оказаться дома.

- Пойдем, - внезапно сказал Майкл, закончив свой рассказ, и до боли сжал мою руку. - Скоро стемнеет, нам нужно спешить. Давай взглянем на панно - панно, которое станет вашим свадебным подарком, - и он разразился натянутым смехом.

Полная дурных предчувствий, я последовала за ним направо от лестницы, в то место, где находилась резная панель. Она была размером с дверь и, несмотря на то, что была покрыта плесенью и пылью, это было прекрасное произведение искусства: поле тюльпанов, вырезанное с изысканным мастерством рукой художника. Забыв о своих мрачных чувствах, я была полна восхищения. Я наклонилась вперед, чтобы рассмотреть ее поближе.

- О, Марджери, Марджери! - Страстный голос Майкла Ле Муана заставил меня выпрямиться. Он стоял на коленях у моих ног. - Я не могу отдать тебя другому. Ты моя, только моя! Я не могу жить без тебя. Пообещай мне, что ты порвешь с Лэнгом и выйдешь за меня замуж.

Никогда в жизни я не была так возмущена и не испытывала ни капли жалости к этому человеку. Он привез меня в это старое глухое место ради этого - этого! Это было трусостью, я так ему и сказала. Он должен понять раз и навсегда, что Дэвид Лэнг был мужчиной, которого я любила, и ничто не могло помешать нашему браку - ничто!

- И это твое окончательное решение? - Майкл уже был на ногах, и его тон был ледяным.

- Да, - ответила я с нажимом. - Как бы мне ни хотелось сохранить твою дружбу в память о старых временах, Майкл Ле Муан, но, если ты еще раз заговоришь об этом, я перестану с тобой разговаривать.

- Я больше не буду упоминать об этом, - ответил он, и в его глазах появился странный блеск. - Подойди, Марджери, давай рассмотрим панно поближе. Это будет подходящий свадебный подарок, как ты думаешь? Посмотри сюда, Марджери... - Я обратила внимание на его длинные, тонкие пальцы, которые один за другим касались вырезанных лепестков тюльпанов. - Как прекрасна и совершенна резьба цветов, вплоть до мельчайших деталей. Она совершенна - просто идеально - смотри - смотри - приглядитесь повнимательнее. Оно так великолепно сделано, и все это для тебя - твой свадебный подарок. Это напоминает о величественных соборах, величественной, пронзительной музыке, обо всех внушающих благоговейный трепет вещах, таких как смерть!

Последнее слово сорвалось с губ Майкла Ле Муана с шипением. В этот момент панель поднялась, открывая отверстие, похожее на пещеру. Пораженная до глубины души, я отступила назад, но руки мужчины сомкнулись на моих плечах. Я попыталась сбросить их, но он, казалось, обладал сверхчеловеческой силой.

- Поскольку ты не хочешь выходить за меня замуж, твоим женихом будет смерть! - воскликнул Майкл, заливаясь звонким, маниакальным смехом, и толкнул меня, сопротивлявшуюся, в зияющее отверстие. Я дико закричала, когда панель закрылась за мной.

Я никогда не отличалась особой эмоциональностью и не так легко теряла рассудок; но, когда дверь этой тайной комнаты закрылась за мной, оставив меня одну в темноте, среди паутины и удушающей пыли лет, я обезумела от страха; ужас сотрясал меня, как ветер сотрясает осину. Я колотила в толстую, прочную дверь руками, пока они не заболели, жалобным голосом взывая к мужчине снаружи о пощаде.

О! этого не могло быть! На дворе двадцатый век. События, подобные этому, происходили в средние века. Майкл был моим товарищем по играм, моим возлюбленным; он не мог быть таким злодеем, если только...

Затем я вспомнила, что когда-то слышала о Ле Муанах - о вспышках безумия в их семье, которые в то время я отвергла как досужие сплетни. Теперь ужасное убеждение пришло ко мне само собой. Майкл был сумасшедшим. Он был по уши в долгах; этого, вкупе с моим отказом, было достаточно, чтобы лишить его рассудка.

И я была обречена умереть здесь, в темноте, погибать дюйм за дюймом, в то время как небо за окном было голубым, птицы сладко пели в кронах деревьев, а до дня моей свадьбы оставалась всего неделя. Громкие рыдания сотрясли мое тело и оставили меня, казалось, спустя целую вечность, измученной, неспособной пролить больше ни слезинки.

Они искали бы меня, - Дэвид, моя мать и другие, - но так и не нашли бы. Я была похоронена заживо. Никто бы никогда не заподозрил, что я был пленницей в старом особняке Ле Муан; не было никакой возможности, чтобы кто-то, кроме самого Майкла Ле Муана, знал секрет скрытой пружины в резном тюльпане.

Я отошла от двери и, наклонившись, ощупала пол руками. Мои пальцы нащупали верхнюю ступеньку лестницы, я поставила на нее правую ногу, снова двинулась вперед, затем стала спускаться, ступенька за ступенькой. Паутина хлестала меня по лицу, я закашлялась, и у меня заболели глаза. Когда я приблизилась, послышался какой-то шум. Крысы! Ну, крыс я не боялась.

Вскоре я почувствовала, что попала в какое-то помещение. Когда я продвигалась на ощупь вперед, мои руки наткнулись на мрачные стены, из которых не было выхода. В этом месте чувствовался определенный уют. Мне стало легче дышать, и я почувствовала, что мне не так холодно. Вскоре я опустилась на пол и лежала, сжавшись в комочек, стоны срывались с моих губ. О! почему я доверилась Майклу Ле Муану? Но кто бы мог подумать?

Тогда появилась надежда. Сейчас была ночь; может быть, когда снова рассветет, я смогу найти какой-нибудь выход из своей тюрьмы. Но принесет ли рассвет свет в это место? Меня охватило отчаяние. Наконец, измученная долгими часами, я задремала. Когда я снова открыла глаза, откуда-то сверху в мою тюрьму проникал тусклый свет.

Я вскочила, сбитая с толку, замерзшая и измученная. В полумраке я увидела маленькую квадратную комнату. Что это за существо забилось в угол? Я должна посмотреть.

Поднявшись, я поплелась по полу. Линялая одежда, пожелтевшие кружевные штучки, казалось, были накинуты на что-то... что? Это было похоже на коленопреклоненную фигуру. Я наклонилась и приподняла складку рассыпающегося кружева. И не смогла сдержать крика, сорвавшегося с моих губ. Одежда скрывала человеческий скелет, а перед моими глазами лежал жуткий череп с вытаращенными пустыми глазницами. Собравшись с духом, я присмотрелась повнимательнее. И тут - я поняла!

Рассказ Майкла Ле Муана о девушке Юнис, отвергшей любовь его двоюродного деда, был правдивым, потому что эти ветхие пожелтевшие одежды - свадебные наряды - прилипли к костям той, кто когда-то была юной девушкой, такой же, как я. Юнис была похищена в подвенечном платье и брошена дядей в камеру смертников точно так же, как его племянник и тезка толкнул в нее меня. И, как эта несчастная девушка, я была обречена. Возможно, много лет спустя, когда старое здание сровняют с землей, найдут два скелета вместо одного - и один из них будет моим собственным!

Последовал день мучений. Как я ни старалась, пути к спасению не нашлось. Меня мучил голод, и я очень хотела пить.

Когда тусклый дневной свет снова погрузился во тьму, я почувствовала, что, должно быть, схожу с ума. Затем наступила благословенная реакция. В полубессознательном состоянии я соскользнула на пол.

Какое-то время я спала, и сон этот прерывался ужасными видениями огромных чудовищ, которые хватали меня за горло и душили. Внезапно я снова проснулась.

Странный, неземной свет наполнил потайную комнату. Из темных углов перед моими изумленными глазами выползла призрачная орда - странные, пугающие фигуры мужчин и женщин, страшные своей жутью. Над ними витал запах сырых могил, призраки давно умерших Ле Муанов, и среди них был Майкл; Майкл, который насмехался надо мной, когда мимо проходила ужасная процессия. Комната огласилась его маниакальным смехом, а я в ужасе схватилась за горло.

Странный свет медленно погас, призраки исчезли, и комнату снова наполнила темнота.

Вскоре я почувствовала мягкое, теплое свечение, наполняющее комнату. Где-то далеко, эхом отдаваясь от пустых комнат надо мной, я услышала пение - радостное пение, - словно бы пел кто-то молодой и счастливый. Мой страх исчез. Затем, внезапно, в центре ослепительно сияющего круга, движущегося ко мне, я увидела тонкую фигурку девушки, облаченную в развевающиеся свадебные одежды. Мило улыбаясь, она остановилась рядом и склонилась надо мной, лежащей на полу. Я почувствовала прикосновение мягких, легких пальцев к своему лбу. Теперь я не чувствовала ни одиночества, ни страха.

- Не будь несчастлива, дорогая, - прошептала призрачная невеста. - Все будет хорошо. Такова твоя судьба, такой была и моя. Но сейчас я невыразимо счастлива. Мы вместе, мой возлюбленный и я, в более светлой сфере. Ненависть никогда не восторжествует над Любовью, а Зло - над Добром, хотя ограниченному зрению смертных часто кажется, что так оно и есть. Надежда есть всегда. Смертные обрели больше знаний с тех пор, как я была одной из вас; вы мудрее, чем была я; используй свои знания, и ты можешь одержать победу даже на земле!

Видение медленно исчезло. Но я почувствовала странное облегчение.

В моей тюрьме забрезжил еще один день.

Мучительные приступы голода теперь были не такими сильными. Но язык и горло у меня распухли.

Я опустилась на колени рядом со скелетом девушки в углу и нежно коснулась лишенной плоти руки своей теплой ладонью.

- Спасибо тебе, маленькая невеста, - сказала я, - за твой визит. Ты помогла мне.

Затем я помолилась.

После молитвы я почувствовала себя лучше. Но когда мой единственный луч света исчез, и я снова осталась во тьме, меня охватил ужас. О, если бы я могла умереть сейчас, без дальнейших мучений! Я громко зарыдала от боли и несчастья. Затем, измученная, я снова задремала. И внезапно проснулась. Я снова услышала пение, сначала слабое и далекое, потом все ближе, пока оно не наполнило мою комнату своей звенящей мелодией.

И снова призрачная невеста стояла рядом со мной. Нежная рука, легкая, как пух, легла мне на плечо, и нежный голос, чьи низкие нежные интонации были подобны музыке, обратился ко мне.

- В то забытое время - семьдесят лет по вашему счету - я страдала так же, как страдаешь ты. Но сейчас я счастлива. Таков великий план. Всем, кто страдает невинно, дается большая доля радости - этого требует справедливость. Но ты мудрее, чем я была тогда - ты стремилась к знаниям, земное счастье еще может стать твоим. Не отчаивайся. Используй свои знания.

И видение снова исчезло.

Теперь мой разум был удивительно ясен; ужасные видения тьмы и смерти исчезли. Я подумала о своем доме, о планах на свадьбу, о своем женихе.

- О, Дэвид, дорогой Дэвид, как ты, должно быть, страдаешь. Если бы я только могла послать тебе сообщение!

Отправить Дэвиду сообщение!

Как удар грома прозвучали слова "ментальная телепатия".

Я сидела у нашего маленького газового камина. Я обсуждала с Дэвидом возможность мысленной телепатии. Я заявила: "Я верю, что это возможно, что это было сделано и делается в настоящее время. Но, о, как бы мне хотелось поучаствовать в этом!" И он ответил: "Почему бы тебе как-нибудь не попробовать послать мне мысленное послание? Я постараюсь настроиться на него".

Сейчас!

Но смогла бы я? Я поднялась с жесткого пола, на котором лежала. Сила, воля и надежда возвращались ко мне. Казалось, что в мой разум хлынули огромные запасы духовной энергии. Я чувствовала себя бодрой, воодушевленной, уверенной. Я глубоко вздохнула. Закрыв глаза, я сосредоточила все свои мысленные усилия и...

Я услышала, что за этим последовало из уст Дэвида.

После двух дней непрерывных поисков, проведенных без еды и сна, он, спотыкаясь, добрался до своей спальни в Восточном общежитии. По его словам, он был на грани истощения.

Весь город был взбудоражен, когда стало известно о моем исчезновении. От моей матери мало что удалось добиться. "Я просто проскользнула к себе, чтобы вздремнуть - я оставила Марджери за шитьем в ее комнате - это был последний раз, когда я ее видела", - истерично причитала она. Как они опрашивали мужчин, женщин и детей. Но я пропала без следа.

Какая загадка! И в самый разгар всего этого ажиотажа Майкл Ле Муан застрелился. Говорили, что он был в долгах и слишком много пил.

Убитый горем, Дэвид сказал, он чувствует, что больше никогда не сможет заснуть. Марджери исчезла, за неделю до свадьбы. Но почему, спрашивал он себя? Ведь она, несомненно, была счастлива в их любви. О, ужасная тайна всего этого!

Затем, по его словам, он тяжело опустился в свое большое рабочее кресло и посмотрел на часы - 12:30, то есть полчаса после полуночи. Скоро пройдут три ночи, полные беспокойства и тоски. Казалось, прошли годы с тех пор, как он видел меня в последний раз. О, если бы он мог знать, что я не страдаю, оказавшись где-то в ловушке.

Он откинул голову на спинку кресла. Мое улыбающееся лицо, каким он видел его в последний раз, отчетливо возникло перед ним. Затем он подумал: "О, Марджери, Марджери! Какая же она милая! Как она любила меня, и мы были так счастливы, так близки по духу, так идеально подходили друг другу... подходили друг другу... да..."

Он внезапно выпрямился в кресле. Что произошло? Он чувствовал себя бодрым, настороженным. В ушах у него послышался странный треск, жужжание. Затем ему показалось, будто он услышал голос, но в комнате не было слышно ни звука - мой голос, доносившийся издалека. Медленно, отчетливо, сквозь эфир, пронизывающий пространство, проникали излучения, становившиеся все чище и яснее. Мысли из пустоты обретали форму и порядок в его мозгу. Это был всего лишь воспринимающий инструмент - его мозг. Что это было?

- Дэвид! Дэвид!.. Слушай!.. Я пленница... в потайной комнате... старый особняк Ле Муан... дверь под лестницей... нажми на пружину в пятом тюльпане справа... Поспеши! Я умираю.

Дэвид, пошатываясь, поднялся на ноги. Его мысли были такими:

"Мысленное послание от Марджери! Наконец-то для нас доказана возможность мысленной телепатии! Царство Разума на земле началось! Миру науки можно дать еще одно свидетельство!"

И снова, по его словам, пришло четкое сообщение, теперь уже связанное.

"Старый особняк Ле Муан; дверь под лестницей; нажимная пружина в пятом тюльпане справа".

Он выбежал из общежития и пересек кампус за три минуты. Когда он оказался на улице, к нему подъехали четыре автомобиля, набитые мужчинами. Они возвращались с очередных бесплодных поисков.

- Люди, - воскликнул он, - я могу найти ее, я знаю, где она! - Он прыгнул в одну из машин. - Немедленно поезжайте в старый особняк Ле Муан - мы найдем ее там.

По словам Дэвида, мужчины повиновались без вопросов. Через десять минут они были у старых развалин. Еще через три минуты, с фонариками в руках, они входили в подъезд. Через три секунды сильный палец Дэвида открыл потайную панель, и я оказалась в его объятиях, безудержно рыдая. В нескольких словах я рассказала всю историю.

Примерно через три недели я сказала своему мужу: "Во всяком случае, наше изучение экстрасенсорики прошлой зимой, безусловно, принесло нам хорошие результаты. Но я бы никогда не подумала связаться с тобой, если бы маленькая невеста-призрак не посоветовала мне "использовать свои знания". Это был ужасный опыт, но с оккультной точки зрения он был полезным. Я стала свидетелем спиритических феноменов, видела ее собственными глазами - о, я знаю, мне говорили, что "мысленные волны порождают волны во сне", но я знаю лучше, - "мысленные волны порождают волны в окружающем эфире, достигая разума в гармонии с посылающим разумом".

- И в то же время - это раскрыло тайну исчезнувшей невесты, - с улыбкой прокомментировал Дэвид.

ОН ОТКАЗАЛСЯ ОСТАВАТЬСЯ МЕРТВЫМ

Никтзин Дьялхис

Призраки? Мы думаем о них как о бледных, слабо светящихся двойниках людей, ушедших из этой жизни. Но являются ли они единственными настоящими призраками? Возможно ли, что призраки мертвых иногда скрываются от сил, которые за ними следят? Не может ли призрак иногда проскользнуть украдкой в тело новорожденного младенца?

Был ли я сам таким младенцем, избранным для того, чтобы исполнить судьбу какого-нибудь неудовлетворенного упыря? Временами я сомневаюсь в этом. Но приходят утешительные мысли, и я думаю, что это все мое воображение. Однако иногда я чувствую уверенность в том, что именно таковым я и являюсь! Ибо время от времени я вспоминаю о том, в чем не осмеливаюсь признаться даже самому себе.

Мои волосы поседели, мое лицо изборождено глубокими морщинами из-за потрясения; в глубине моих глаз отражается что-то от того ужаса, который сделал меня стариком задолго до моего рождения. По прошествии многих лет я все еще довольно молод, мне почти сорок, но я выгляжу и веду себя скорее как мужчина за шестьдесят.

Мой опыт был потрясающим. Но пусть факты говорят сами за себя.

Во время мировой войны я был с войсками Алленби в Месопотамской кампании и видел тогда вещи, о которых мне не хотелось бы думать. Однако, когда я вернулся в Англию, моя внешность нисколько не изменилась, за исключением того, что я сильно загорел от пребывания на солнце и непогоды. Я зажил гражданской жизнью именно там, где бросил ее, и, судя по всему, был довольным и счастливым человеком. А почему бы и нет? Я снова стал сам себе хозяин. Более того, еще до войны я был помолвлен с очаровательнейшей девушкой, и она преданно ждала меня с той же милой, чуть застенчивой грацией.

Она была темноволосой, темноглазой, изящно сложенной; ее лицо принадлежало к тому редко встречающемуся, но никогда не забываемому типу, который художники и другие романтически настроенные люди называют "восточным", возможно, из-за сочетания темных глаз и волос, и слегка оливкового оттенка кожи.

Эдвина была полной противоположностью мне самому, потому что я, Эрик Марстон из Фалконвуда, англичанин по рождению и воспитанию, типично англичанин по внешности. До того, как я приобрел слабую сутулость, я был почти шести футов ростом, довольно костляв, с румяными чертами лица, серыми глазами и светлыми, почти желтовато-каштановыми волосами.

Было ли это воспоминанием моей любимой о том, что даже в детстве она не хотела носить старое доброе английское имя Мод, которым ее наградила леди-мать, настаивая на том, чтобы ее звали Эдвина? Теперь я в этом уверен. Как я только что намекнул, она была немного странной, любила читать странные книги, изучать забытые языки, буквально упивалась фольклором, рассказами о колдовстве и легендами о различных исторических местах поблизости.

Она с жаром расспрашивала меня о достопримечательностях и традициях страны, через которую я прошел вместе с войсками Алленби. Естественно, я мало что мог ей рассказать. У солдата, находящегося на действительной службе, мало времени, чтобы писать о себе на такие темы. Однако, предвидя это, я захватил с собой лишь те немногие сувениры, которые можно было легко перевезти.

Умирающий старый араб подарил мне в качестве последнего знака уважения маленький каменный амулет, который, как он торжественно заверил меня, является очень сильным талисманом. На обеих сторонах маленькой восьмиугольной таблички были причудливо вырезаны странные символы. Я намеренно называю их "странными", потому что один очень выдающийся ученый заверил меня, что они не написаны ни на одном из известных языков, ни на древнем, ни на современном, о каком он когда-либо слышал.

Но Эдвина, как только я показал ей талисман, ахнула, пробормотала какую-то странно мелодичную фразу и упала в глубокий обморок.

Естественно, я был потрясен, охвачен ужасом. Если бы это произошло до войны, я, несомненно, прибегнул бы к обычным методам влюбленных: заключил бы ее в объятия, покрыл ее лицо поцелуями, бормоча нежные и глупые слова.

Но мой недавний опыт научил меня ценить практические методы. Несмотря на свое смятение, я быстро вывел ее из обморока. И как только она пришла в себя, то потребовала талисман. Мне не слишком понравилась мысль о том, что она имеет какое-то отношение к этой проклятой штуке, и я высказался прямо, сказав ей, что, если бы знал, какой эффект он на нее произведет, я бы никогда не привез амулет с Ближнего Востока.

Она улыбнулась, когда я попросил ее перевести фразу, которую она произнесла перед тем, как упасть в обморок. В общем, я был сильно озадачен и немного рассержен, когда вскоре после этого ушел.

Но с тех пор Эдвина носила этот талисман как священную вещь.

- Он помогает мне познать себя, потому что я потеряла этот талисман много лет назад, - заявляла она с выражением, которое мне совсем не нравилось. Это было так, словно она смотрела в бесконечность и видела нечто, хотя и доставлявшее ей явное удовольствие, но полностью исключавшее меня из ее расчетов и из ее жизни.

- Она избавится от своих представлений, как только мы поженимся, - уверял я себя. Но иногда задавался вопросом, сможет ли она это сделать. - А если она не справится со своими эмоциями? Ну что ж, я приму это во внимание!

Каждый влюбленный прибегает к одной и той же софистике.

Я был гордым и счастливым человеком, когда взял ее в жены в поместье моих предков, сером старом замке Фальконуолд, который с тех пор стал и ее домом. Несмотря на ее романтические наклонности, с этим местом было связано достаточно романтической истории, чтобы удовлетворить даже ее, казалось бы, ненасытную натуру. А что касается легенд, как исторических, так и сверхъестественных, то и того, и другого было предостаточно.

Хотя в Фальконуолде и обитал призрак, о нем было мало что известно. Лишь однажды он проявил себя, и это было много-много лет назад, во времена короля Карла Первого. Событие, произошедшее в тот период, породило веру в то, что "наш" призрак существовал, по крайней мере, со времен Первого крестового похода.

Согласно рассказанной мне истории, в доме Фальконеров было два брата. Горячие головы, оба увлекались игрой в кости, азартными играми, кутежами и прочими глупостями того периода. К тому же они были обидчивы в вопросах, касающихся их "чести".

Опьяненные вином и чувством собственного достоинства, эти два брата - чтобы сделать черное дело еще чернее, можно было бы сказать, что они близнецы, - однажды поздно вечером заговорили об одной известной придворной красавице.

Для таких горячих голов был только один выход. Менее чем за мгновение центр площадки был расчищен, мечи обнажены, и, имея всего по одному слуге на каждого, братья-сумасброды начали убивать друг друга так же целенаправленно, как Каин убил Авеля.

Едва их тонкие рапиры соприкоснулись, как внезапно, без звука и предупреждения, появилась могучая рука, обвитая широкими золотыми лентами, и в этой могучей руке был огромный меч, такой клинок, что два глупых брата едва ли смогли бы поднять вместе.

В явной насмешке этот потрясающий, призрачный игрок с длинным мечом, стоявший между потенциальными братоубийцами, крутился вокруг них, размахивая им легко, как перышком, в своей огромной руке. Сверкая и переливаясь зловещим мерцанием, он описывал ослепительные дуги, пока братья в ужасе не уронили свои дурацкие обломки рапир и не прижались друг к другу в обоюдном страхе. После чего, в качестве последней, высшей насмешки, огромный клинок отсалютовал им в другой манере, отличной от той, что была в моде в их время. Они услышали громкий, раскатистый смех, и видение исчезло так же внезапно, как и материализовалось. На этом история заканчивается.

Нет нужды говорить, что Эдвина была наделена значительной долей той странной духовной способности, которая называется интуицией. Я рассказал ей историю о нашем семейном призраке и спросил, что она об этом думает. Ее ответ меня несколько удивил.

- Конечно же, - воскликнула она, - это был не призрак крестоносца! Призрачный длинный меч, по-видимому, навел на эту мысль. Но крестоносцы носили доспехи, а призрачная рука была обнажена, и на ней поблескивали огромные золотые кольца. И это больше похоже на одного из древних северян. Я думаю, Эрик, что история мира призрака Фалькона началась задолго до Первого крестового похода.

Но ее разум отказывался останавливаться на этом. Если бы это было так! Ее следующий вопрос прозвучал прямо.

- Как долго этот замок простоял в таком виде? И когда было начато строительство?

- С учетом дополнений и реконструкции, строительство было начато саксонским таном во времена Альфреда, что было примерно в 890 или 900 году нашей эры, - ответил я. Затем, пораженный внезапной мыслью, добавил: - Между прочим, в библиотеке есть старинные монашеские свитки, написанные от руки черными буквами...

После этого разговора, когда бы Эдвина ни отсутствовала в обычных гостиных, я точно знал, где ее найти. Она стала настоящим книжным червем, казалось, была поглощена своими исследованиями среди заплесневелых старых пергаментов в мрачной библиотеке замка Фальконуолд.

И вот настал день, когда я поднял взгляд от своего рабочего стола, за которым просматривал некоторые документы по аренде и другие счета, и увидел Эдвину, стоящую передо мной со странным ликующим выражением в темных глазах.

- О, Эрик! - воскликнула она в полном восторге. - Какое замечательное, поразительное открытие!

В руках она держала старый, покрытый желтоватыми пятнами свиток пергамента, который развернула и разложила передо мной на столе. Он был написан черными буквами, которые я не мог разобрать. Для нее это было так же просто, как обычный шрифт, и она перевела плохую латынь на хороший современный английский для моего удобства.

Было бы слишком долго описывать это в деталях и показалось бы слишком многословным, поскольку старые монахи не скупились на слова, но вкратце, свиток открыл нам доселе неизвестную страницу истории Фальконуолда. Для краткости я привожу ее почти буквально.

"Я, монах Рольф, являющийся капелланом графа Хамо Фальконера в его замке Фальконуолд, в силу власти, данной мне как смиренному слуге Господа нашего, сегодня поместил на дубовой двери, закрывающей могильный курган норвежского викинга Торульфа Меченосца, этот символ, которого боятся и которого избегают все такие, как он, тролли, призраки, вампиры, ведьмы, колдуны и иже с ними.

С помощью надлежащих заклинаний, колокольчика, книги и свечи, а также искренних молитв я прикрепил амулет, вырезанный на серебряной пластинке, к двери, чтобы это злое существо было приковано к ней и вынуждено ждать в своем собственном могильном кургане наступления того последнего великого дня, когда все долговые обязательства должны быть разорваны.

Но до тех пор мстительный дух викинга Торульфа больше не сможет воссоединиться со своим порочным телом, чтобы предаваться тяжким трудам в сельской местности, ибо я прикрепил серебряную печать, символ власти, в то время, когда его призрак бродил по замку, оставив тело Тролля неподвижно сидящим за столом внутри кургана.

Пусть ни одна рука смертного не потревожит Серебряную Печать, которая крепко держит его, чтобы не высвободилось то, что уже не сможет быть сдержано..."

Далее в свитке говорилось, что викинг Торульф похоронен где-то на землях Фальконуолда; что он высадился на нашем побережье с сильным отрядом северян и немедленно напал на замок, примерно за девяносто лет до того, как был написан свиток. После кровопролитного сражения гарнизон был разбит. Торульф собственноручно убил саксонского тана Эрика своим длинным мечом и взял прекрасную жену Эрика в жены себе - Торульфу.

Итак, Торульф со своими северянами удерживал Фальконуолд, терроризируя окрестности внезапными жестокими набегами. Но у Эрика остался сын, которого Торульф пощадил по просьбе его матери. Этот сын, приехав в поместье, бежал из замка. Он, Гарольд, сын Эрика, в свою очередь, собрал большое войско саксов, взял замок штурмом, и в последовавшей за этим жестокой схватке Торульф Меченосец был убит Гарольдом.

Но Гарольд, судя по тем диким временам, был милосердным человеком, поскольку не стал убивать всех северян. Вместо этого он позволил тем, кто выжил в сражении, предать Торульфа земле на их дикий, языческий норвежский манер, а затем позволил им уплыть, куда им заблагорассудится; но сначала он потребовал от них торжественной клятвы, что нога никого из них больше никогда не ступит на английскую землю.

С тех пор Эдвина так и не успокоилась, пока не нашла точное место, где был похоронен Торульф. Это оказался невысокий холм, который я всегда считал естественным, расположенный всего в тысяче ярдов от замка. И это подлило масла в огонь энтузиазма Эдвины.

Она так настойчиво уговаривала меня, что я выделил небольшую группу рабочих для начала земляных работ. Они увенчались большим успехом, чем я ожидал, потому что через пару дней Джон, старший садовник, пришел ко мне ближе к вечеру и доложил:

- Мы обнаружили что-то похожее на дверь из какого-то очень крепкого дерева с каменными косяками и притолокой. На двери прикреплена странная табличка из какого-то черного металла, а на дереве над табличкой, с обеих сторон и снизу тоже выжжено множество странных букв. Вы пойдете и осмотрите ее, сэр, или нам сначала взломать дверь? Хотя, - добавил он с сомнением, - взломать эту дверь будет не так-то просто. Это дерево почти такое же твердое, как железо.

- Оставьте все как есть, - ответил я после минутного раздумья. - Отправьте людей заниматься другими делами, пока я не скажу вам возобновить работу там. Уберите их всех подальше от этого места. Вы понимаете?

Он ушел неохотно, очевидно, снедаемый любопытством, но я ничего ему не объяснил. Я имел в виду, что мы с Эдвиной должны были первыми увидеть, что скрывается в этом могильном холме. И если предстояло какое-то вмешательство, я считал, что мои собственные мышцы полностью соответствуют поставленной задаче.

Как я уже говорил, было уже далеко за полдень, и в кои-то веки Эдвина проявила благоразумие, согласившись со мной, что лучше подождать до утра, прежде чем браться за эту дверь. Но она пребывала в сильном волнении, как и я сам, потому что мы оба понимали, как это чудесно - найти настоящую могилу одного из тех отважных северян, которые в свое время так основательно наводили ужас на маленькие островные королевства англов.

В ту ночь мне приснился странный сон, если это действительно был сон. Скорее, я бы сказал, что врата прошлого открылись и позволили мне кое-что узнать о прошлой жизни, в которой я посеял причины, которые вскоре принесли странные плоды для Эдвины, для меня самого и еще для кого-то...

Я увидел себя, одетого в совершенно иную одежду, чем в наше время. Я знал, что я - это я, но также знал, что я тот самый Эрик Фалькон, тот саксонский тан, который построил себе мощный, укрепленный замок Фальконуолд для защиты от набегов диких северных морских разбойников.

В своем видении-сновидении я сидел в своем большом зале. Снаружи бушевала страшная буря. Вскоре туда вбежал взлохмаченный слуга. С его волос капало, куртка промокла насквозь, но его поведение свидетельствовало о безудержном восторге.

- Иностранный корабль, подобного которому я никогда прежде не видел, терпит бедствие! - Он задыхался. - Он... скоро... разобьется о скалы! Редкая добыча... в море! В такой шторм он... обязательно... разобьется.

Я в гневе вскочил на ноги, проклиная его за наглость. В те далекие времена таны не были жеманными дворянами с нежными устами. Я с первого раза сбил его с ног сильным ударом.

- Ах ты, собака! - взревел я в ярости. - С каких это пор Фалькона Эрика прозвали птицей-падальщиком? Иностранный корабль терпит бедствие и наверняка разобьется, а? Тогда те, кто на нем будут остро нуждаться в помощи! Поднимись на ноги, и позови своих товарищей...

Меткий удар ногой довершил дело, он выбрался из-под камыша, устилавшего пол, и покинул зал гораздо быстрее, чем вошел. Я услышал, как его голос повысился, перекрывая шум ветра и дождя. Чтобы исполнить его призыв, я схватил большой боевой рог и трубил в него. Затем выскочил из здания и помчался вниз, к берегу, где вскоре ко мне присоединились мои люди.

Шквалы и проливной дождь затрудняли видимость, но сквозь мрак мы могли время от времени различать очертания обреченного незнакомца. Это было длинное, низкое судно, стройное, явно рассчитанное на скорость. На нем виднелись обломки двух мачт. На носу не было изображено ни дракона, ни змеи, и все мы с облегчением отметили этот факт. По крайней мере, это не был длинный корабль ужасных северян.

В этот ужасный шторм время, казалось, остановилось. Я понятия не имел, сколь долго мы наблюдали за тем, как обреченный корабль пытался оторваться от берега и снова выйти в открытое море, но внезапно наступил конец. Черный шквал, страшнее которого до сих пор не было, устремился на сушу, - на какое-то время даже самые зоркие глаза потеряли судно из виду, - затем, когда свет, и без того слабый, стал чуть ярче, - вот! не было видно никакого корабля, бороздящего бурные воды.

Некоторые из моих последователей горько ругались, потому что морские демоны отняли у них всякую надежду на спасение; но я, в свою очередь, проклинал их за бессердечие. Но посреди всего этого я увидел отблеск белой плоти, руку, на мгновение показавшуюся из-за прибоя.

- Один жив, - крикнул я и бросился в кипящие, ревущие волны, которые с грохотом разбивались о наш скалистый берег. К его чести, надо сказать, тот самый слуга, который принес мне весть о предстоящем крушении и которого я повалил на пол, бросился в воду всего в шаге позади меня. Позже, помню, я вознаградил его за верную службу, подарив ему свободу и кусок земли в придачу.

Если бы не его помощь, я бы никогда не добрался до доброй земли. Подводные течения захлестывали меня, песок и галька скользили и перекатывались у меня под ногами, пена и брызги жалили глаза, ослепляя меня; и все же каким-то образом мне удалось ухватить то, что, как я знал только на ощупь, было женщиной - женщиной, все еще живой.

Едва я успел схватить ее, как две огромные руки крепко схватили меня, и лохматый слуга заорал мне в ухо:

- Больше никого нет - возвращайся на землю, хозяин!

Он говорил вполне искренне. Ни тогда, ни позже на берег не было выброшено ни одного тела, ни живого, ни мертвого. Не было найдено никаких обломков того погибшего корабля, хотя я посылал людей на поиски вдоль побережья на полдня пути.

На руках я отнес ее в большой холл, где положил на широкую скамью перед ярким огнем в большом глубоком очаге. Тогда, и только тогда, я заметил, что она молода и к тому же очень красива на вид, несмотря на жестокие удары, которые ей пришлось вынести от шторма, ветра и волн.

Я позвал женщин, чтобы они позаботились о ее нуждах и комфорте. Поздно ночью одна из них сообщила мне, что незнакомка спит, но сначала коротко заговорила на языке, которого никто из женщин не понимал.

Если уж на то пошло, ни тогда, ни когда-либо прежде не нашлось никого, кто мог бы понять ее музыкальную речь, которая для наших ушей звучала скорее как пение. Но она, будучи сообразительнее нас, тупых саксов, постепенно овладела нашим грубым языком. Она назвалась Эдвиной, дочерью арабского раиса, или капитана корабля. И много странных историй она рассказывала - о своей стране и о других землях, о расах людей, о которых ни я, ни те, кого я знал, никогда не слышали...

Затем мой сон изменился.

Я осознавал, что с тех пор прошло немало времени. Морская бродяжка Эдвина стала еще красивее, к ней вернулись здоровье и сила. Она занималась такими практиками, которые уже заставили моих домочадцев поговаривать, что она ведьма. Она часто общалась со старухой, некой Эльфгивой, которая, как всем было известно, все еще поклонялась старым богам, и от той же Эльфгивы Эдвина, несомненно, не научилась ничему хорошему.

И все же, в моем сне, я любил эту темноглазую морскую деву; и, хотя по нашим саксонским законам то, что я добыл в море, принадлежало мне, я ни в коем случае не стал бы ее ограничивать. А потому, вместо этого, я стал ухаживать за ней и позже женился на ней. Священник, который обвенчал нас, дал ей, по моему желанию и с ее согласия, старое доброе саксонское имя Альрика, которое в свое время с честью носила моя мать".

Так закончился мой сон.

На следующее утро после того, как я заглянул в свое забытое прошлое, за завтраком я полусерьезно, полушутя поприветствовал свою жену словами:

- Эдвина - Альрика, кто вы? Вы арабка, саксонка или англичанка?

Она уставилась на меня, на ее нежных чертах было ясно написано изумление, а в темных лучистых глазах светилось понимание.

- Итак, ты знаешь! Что ты знаешь? - серьезно спросила она.

Я подробно рассказал ей о своем сне, и она внимательно слушала меня.

- Я очень счастлива, что ты действительно знаешь, - серьезно заявила она. - Все это я знала очень давно, еще до того, как мы поженились - в двадцатом веке. Но, как ни странно, едва я перестала быть Эдвиной и стала Альрикой, на этом мои знания заканчиваются; и я не могу вспомнить, что было потом...

- Если только в записях о монахе Рольфе нет ошибок, - сказал я, - мы достаточно хорошо знаем, что произошло потом. Тебя похитил этот Торульф, Меченосец и...

- Б-р-р-р! - содрогнулась она. - Я рада, что не могу вспомнить, если это так. Давай забудем эту часть, Эрик. Пусть мертвое прошлое останется похороненным!

Для нас обоих было бы лучше, если бы мы поступили именно так, в буквальном смысле этого слова! Но любопытство, это смертельное проклятие человечества, вело нас вперед; и - как я теперь думаю - что-то еще, ужасный разум, нечеловеческий, находящийся за пределами доброты человечества, воздействовал на наши умы в целях нечестивых - злых целях, которые придерживались одного и того же курса на протяжении тысячи и более лет. Демонический разум того свирепого северянина, Торульфа Меченосца, который, согласно свитку капеллана Рольфа, превратился в тролля - и который, будучи убит, отказался оставаться мертвым, но чье оскверненное тело никоим образом не могло пройти мимо магического символа, державшего его в плену; его мстительный призрак не мог вернуться в свою материальную оболочку...

Я знаю, все это звучит достаточно безумно, но... пусть последующие события расскажут свою собственную историю.

Как и предполагал садовник Джон, эта дверь была почти такой же прочной, как железо. Дерево, пролежавшее в земле и защищенное от доступа воздуха на протяжении долгих веков, постепенно закалялось, а не гнило. Более того, она была сделана из толстых квадратных балок толщиной не менее девяти дюймов. В центре висела табличка из черненого серебра, которую я тер грязью, пока она не засияла чуть ярче. Эдвина внимательно рассмотрела ее.

- О, смотри, Эрик! - воскликнула она. - Старый монах не был дилетантом в магии! Это печать Сулеймана Мудрого, та самая печать, которой великий царь древности заклинал джиннов.

И мгновение спустя.

- О, черт возьми! Эта серебряная табличка прикреплена прямо над множеством надписей, выбитых на двери. Эрик, эти иероглифы - скандинавские руны, древние магические буквы и слова. Я не могу прочитать их все, но могу прочитать достаточно... Жаль, что на этой табличке их так много.

Чтобы доставить ей удовольствие, прежде чем она догадалась о моих намерениях, я подсунул острый край лопатки под один из углов квадратной серебряной таблички и повернул. Она частично отвалилась и покосилась, удерживаемая только одним шипом. Я ухватился за нее и вырвал полностью. Эдвина издала предупреждающий крик.

- Остановись! Это печать Сулеймана! Ее нельзя снять. Ты слишком дерзок, Эрик.

- Чепуха! - улыбнулся я. - Как ты думаешь, какое мне дело до нескольких странных треугольников, выгравированных на серебряной табличке, если тебе нужно, чтобы я ее убрал?

Но улыбка погасла на моих губах, как только я заговорил. В воздухе повеяло жутким холодом. Хотя мгновение назад солнце сияло так ярко, каким-то образом свет стал пугающе тусклым, как при солнечном затмении. Чувство такого ужаса, какого я никогда прежде не испытывал за всю свою военную жизнь, охватило меня; и в довершение этого ужаса из-за большой дубовой двери, как мне показалось, донесся низкий, рокочущий, издевательский смех. Мы стояли, потрясенные, глядя друг на друга. Затем я с усилием взял себя в руки.

- Какие же мы неловкие расхитители могил, - насмешливо заметил я. - На дворе двадцатый век, эра материализма, и средь бела дня...

Я взмахнул острым, тяжелым топором и ударил по массивной двери в то место, где, как мы оба заметили, было что-то очень похожее на большой замок из зеленоватого металла, несомненно, сделанный из кованой бронзы. Я не был слабаком, и все же, прежде чем справился с этим замком, сгустились сумерки. А я приступил к работе значительно раньше полудня. Полагаю, я должен был вымотаться от своих усилий задолго до того, как закончил работу, но вместо этого мной, казалось, овладела почти сверхчеловеческая сила. Это выглядело так, словно я стремился попасть внутрь по какой-то причине, намного превосходящей простое любопытство, - как будто у меня была назначена встреча с тем, кто обитал внутри.

Эдвина предложила мне прекратить и продолжить на следующий день, но я категорически отверг это предложение.

- Я ни в коем случае не остановлюсь сейчас! - решительно воскликнул я. - Там внутри будет темно в любое время дня и ночи. Мы пойдем и подкрепимся ужином, возьмем фонарики, и я, по крайней мере, вернусь. Я только начал, и с этого момента все становится еще интереснее.

Но, в конце концов, была уже почти полночь, когда последний барьер был снят и наш путь расчищен. Эдвина заявила, что останется со мной до конца приключения, и у меня не хватило духу заставить ее вернуться в замок. Итак, вместе, каждый с фонарем в руках, мы вошли внутрь и осторожно огляделись.

В некотором смысле, это было впечатляющее зрелище, - то, которое мы увидели. Или, скорее, так оно и было, когда норвежский морской разбойник был замурован в гробнице.

Представьте себе массивный дубовый стол около девяти футов в длину и более четырех в ширину. Во главе стола, лицом к двери, стояло большое кресло, также из тесаного дуба, и на нем сидел человек...

В свое время он был настоящим гигантом и, казалось, совсем не усох, несмотря на то, что прошли годы с тех пор, как он покинул этот мир. На голове у него был металлический шлем, по бокам которого, прямо над висками, загибались вверх, подобно полумесяцу, два рога, и, судя по тусклому желтому блеску, который они излучали, они были выкованы из золота.

В левой руке он держал огромную золотую чашу для питья, инкрустированную драгоценными камнями, а правой сжимал толстую рукоять огромного длинного меча, лежавшего на столе острием к двери.

Его плечи и торс были закрыты кольчугой, но когда мы впервые увидели его сидящим, то вообще не смогли разглядеть его тело. Щетинистая, спутанная борода закрывала большую часть его лица.

- Значит, он был забальзамирован? А если нет, то почему он давно не рассыпался в прах? - спросил я, нарушая мертвую тишину, в которой мы с Эдвиной смотрели на этот странный и ужасный реликт давно забытой эпохи.

Она вздрогнула.

- Я не думаю, что северяне знали искусство бальзамирования. О, Эрик, это так ужасно! Уйдем отсюда, и побыстрее. Я боюсь. Он сохранился сам по себе - по крайней мере, на время - монах Рольф хорошо сделал, что предупредил. Вот почему он произнес заклинания и наложил печать Мудрого короля... О, уйдем, Эрик, пока не стало слишком поздно! О, Эрик, Эрик, теперь уже слишком поздно!

Ее голос постепенно перешел в крик ужаса; она закончила на булькающей, сдавленной ноте, вздохнула, и, впав в милосердную кому от ужаса, Эдвина скорчилась на полу.

Я едва не присоединился к ней! Каким бы мужчиной я ни был, каким бы солдатом я ни был, каким бы материалистом себя ни считал, я тоже чуть не закричал от того, что последовало за этим. Закрытые глаза медленно открылись. Широкий уродливый рот открылся в удивительном зевке, обнажив почерневшие клыки, больше похожие на клыки дикого кабана, чем на человеческие зубы.

Тихий смешок разнесся по склепу. Затем, запинаясь, как человек, возобновляющий знакомство с давно забытым языком, отвратительное существо-тролль заговорило голосом, каждый звук которого звучал в моих ушах так, словно он просачивался сквозь клей или слизистую жижу.

- Что? Спустя столько веков? Это Эрик Фалькон, Сияющий Фалькон этих проклятых псов саксов, снова спустился на землю? Эрик, которого я убил давным-давно, забрав его земли и его прекрасную жену себе! И вот Эрик пришел снова и открыл моему духу путь обратно в тело... Хо! редкая шутка, саксонский пес! Это твоя рука убрала серебряную табличку, мимо которой я не осмеливался пройти! Ты очень торопился, глупец, войти в мой курган и вернуть мне ту самую прекрасную женщину...

- Долго же я ждал тебя, Сакс. И все же ты пришел, несмотря на то, что та богиня-дьяволица, которую я посетил в чертогах Хелы, поклялась моей бушующей душе, что, если я буду почитать ее и служить ей, то смогу ждать твоего прихода сквозь века, все еще в своем собственном теле. Сакс, я требую свою невесту! Убирайся отсюда, свинопас!

О, теперь я понял, почему был так решительно настроен прорваться через эту дверь. Тот, кто сильнее меня, знал, что там обитает существо, похожее на Тролля, и хотел свести с ним тяжелые счеты... Я услышал свой собственный голос, хриплый от гнева, произносящий безумные слова, которые доносились неизвестно откуда.

- Торульф-Меченосец! Морской вор, убийца, растлитель при жизни! И в смерти, Тролль, вампир! Я, Эрик из Фальконуолда, нарекаю тебя Ниддерингом...

Но при этом слове, самом худшем, какое только можно было применить к северянину, Тролль, который медленно, неуклюже поднялся со своего огромного кресла и сделал первый шаг в мою сторону, остановился как вкопанный.

- Ниддеринг? Трус? Я? - В его липком голосе слышались нотки недоверия, скепсиса, как будто он больше не мог доверять своему слуху.

- Да, Ниддеринг! Торульф Ниддеринг, - яростно выкрикнул я почти в его спутанную бороду. - Ниддеринг - и даже хуже! Ты вооружен, у тебя длинный меч, а я с пустыми руками! Ты одет в доспехи, а я в одежду, и все же ты угрожаешь, прогоняешь меня отсюда! Ты, Торульф Ниддеринг, не смеешь сражаться со мной, которого ты однажды убил, с оружием в руках! Будь у меня только нож, я отправил бы тебя, вопящего от страха, обратно к той дьяволице-богине, что правит в чертогах Хелы, с прекрасной историей...

Он выслушал меня, стоя неподвижно, его уродливая голова задумчиво кивала, в то время как в его вампирских глазах мерцали и разгорались адские огни.

- За моим креслом - боевой топор, - прорычал он. - Это хороший топор. Давным-давно я забрал его у одного христианина, я к нему не притронусь, но ты... возьми его, сакс! Я буду сражаться с тобой еще раз - за нее, - и он, злобно ухмыляясь, указал на Эдвину, лежавшую неподвижно и бледную.

На секунду я усомнился - а почему бы и нет? Передо мной стоял не человек, а демон, держа руки на рукояти длинного меча. Но, словно прочитав мои мысли, он опустил острие к полу и сложил свои огромные ладони на шарообразной рукояти. Я знал, что должен рискнуть - ради Эдвины.

Одним прыжком я оказался рядом с ним, схватил топор, прислоненный к его креслу. Я развернулся и прыгнул между ним и моей бесчувственной женщиной.

- А теперь - морской вор, тролль, вампир, - вызывающе крикнул я.

- Грубые слова, сакс, - проворчал он, - после того, как я дал тебе хороший топор!

Свой фонарик я положил на стол, чтобы его лучи падали на нас, когда мы будем биться. Фонарик Эдвины выскользнул из-под нее, когда она падала. Весь склеп был залит жутким зеленовато-голубым полумраком; не знаю, откуда он взялся. Но в этом странном свете я увидел, как глаза Тролля зловеще заблестели, когда он замахнулся на меня своим тяжелым мечом. Я легко парировал удар острием топора, потому что руки Торульфа все еще были неуклюжими и негнущимися, чего и следовало ожидать.

Затем началась одна из самых странных битв, когда-либо происходивших - битва между человеком, носителем души, и тем, что утратило наследие своей души, став одним из ужасных Не-мертвых, которые, будучи убитыми, продали свое право жить в Валгалле за месть и жизнь - но это была не жизнь! И призом в этой жестокой схватке между нами двумя стали тело и душа той, что лежала так неподвижно, такая восково-белая, что я, конечно, счел ее мертвой и молча возблагодарил Бога за то, что так оно и было. Ибо тогда оно могло бы завладеть только неодушевленным телом - и все же я должен спасти ее и от этого ужаса тоже!

Однажды этот хриплый голос прогрохотал: "Тор слышит!" Старый, дикий боевой клич северян! И я ответил: "Да поможет мне Бог!" А затем с едким презрением высмеял это существо.

- Тор никогда не прислушается к тебе, тролль, - насмехался я. - Тор сидит в Валгалле с благородными храбрецами и не общается с потомством Хелы!

И после этого мы сражались в мрачном молчании.

Я был быстрее на ногах, но у Тролля было преимущество в досягаемости как рукой, так и оружием. Поэтому он атаковал в основном сам, в то время как я мог лишь парировать взмахи огромного длинного меча, уворачиваться и уклоняться, а время от времени наносить бесполезные удары по его руке тяжелым обоюдоострым топором.

Откуда взялась эта мысль, я понятия не имею, но в моем сознании зародилась полная уверенность в том, что, если я когда-нибудь вытащу это Существо из его могильного кургана на открытое место, где просторнее, у меня еще может быть шанс.

С этой целью я применил всю хитрость, на какую был способен. Делая ложные выпады, уклоняясь, отскакивая назад и все время в сторону, я продвигался к выходу, и каким-то образом, словно по обоюдному согласию, невысказанному, но понятному, мы оба избегали наступать на Эдвину, пробираясь мимо того места, где она лежала...

Мы оказались снаружи! Бушевала гроза, и в душе я возблагодарила Небеса за это. Дождь освежил меня, и я смог разглядеть благосклонную молнию. Это был свет самой природы, а не тот зеленовато-голубой адский свет, который неестественно сиял в склепе.

Моя нога обо что-то ударилась! Я пошатнулся. Боевой топор вылетел у меня из рук, пока я отчаянно пытался восстановить равновесие. Огромный меч Тролля, просвистев, едва коснулся моего плеча своей плоской стороной - хорошо, что это было не острие! Но этого легкого прикосновения было достаточно, чтобы окончательно лишить меня устойчивости. Я пошатнулся!

Демон тяжело шагнул вперед, ухмыляясь от жуткой радости, намереваясь покончить со мной! Моя рука коснулась чего-то твердого и гладкого. В отчаянии я схватил это, взмахнул рукой и швырнул то, что подобрал, прямо в середину этого торжествующего, злобно ухмыляющегося лица...

Божья милость - и Его помощь!

Пронзительный вопль, от которого мне стало дурно - и Тролль широко раскинул руки, рухнул навзничь, распростершись неподвижно! Я вскочил на ноги, схватил топор, который уронил, подбежал к чудовищу и занес свое оружие, чтобы обезглавить его, но в этом не было необходимости.

Пока я смотрел, он начал рассыпаться в прах. Да, даже бронза и кожа, огромный длинный меч и боевой топор с роговой рукоятью, который я держал в руках, медленно, но верно распадались на части! Хорошо сохранившегося тела больше не было - только сверкающий скелет, гигантский, белый в свете молний. Затем и он превратился в мягкую кашицу из-за дождя, и я увидел металлический отблеск там, где на земле лежала голова. Я поднял ее...

Божья помощь - и Его помощь очень сильна!

Падая, я схватил и запустил в Тролля серебряной пластиной, которую монах древности Рольф прикрепил к дверце кургана! Темные адские чары, охранявшие Тролля на протяжении веков, оказались бессильны против Белой магии Рольфа, слуги сил света. Его серебряная печать сделала то, чего не смогли бы сделать ни человеческая рука, ни тяжелый боевой топор.

Я прокрался в этот проклятый склеп и, плача и причитая, как испуганный ребенок, искал и нашел неподвижное тело моей возлюбленной. Спотыкаясь в бурю, я понес ее в замок. Занимался рассвет.

Затем... я потерял сознание.

Эдвина пришла в сознание вскоре после полудня третьего дня. Ее волосы стали такие же белые, как у меня, но ее красота не пострадала. Она не видела, что произошло после того, как Существо открыло глаза, горящие красным огнем.

Она была сильно потрясена моим видом, когда увидела меня, как и я сам, когда впервые посмотрел на себя в зеркало, после того как немного оправился от своего обморока.

Только однажды она попыталась расспросить меня. В то время мы лениво грелись на солнышке на скамейке в саду, и она спросила, немного вяло:

- Эрик, что случилось? Неужели Торульф...

Но я посмотрел ей прямо в глаза и солгал!

- О, Торульф рассыпался в прах вскоре после того, как ты упала в обморок. Больше ни о чем не спрашивай, Эдвина.

Я приказал взорвать могильный холм. Специалисты уверяют меня, что со временем я смогу полностью излечиться от того, что сделало меня таким, какой я есть. Но они сильно озадачены моим случаем, потому что я ничего им не рассказываю.

Эдвина обещала больше не задавать вопросов. Она сдержала свое слово, но, как подобает женщине, чуть не нарушила его. Вчера, когда мы шли, она взяла меня за руку и сказала:

- Эрик, хотя мое тело и лежало в обмороке, но я каким-то образом знаю и помню все, что произошло! Я думаю, Эрик, что душа никогда не теряет сознания.

МОЙ СЕАНС С МАРДЖЕРИ, МЕДИУМОМ

Полковник Норман Дж. Туэйт

Некоторые люди называют ее "фальшивкой - мошенницей - шарлатанкой". Другие говорят, что Марджери, медиум, - настоящий экстрасенс. Авторитетный комитет, представляющий журнал "Scientific American", не смог прийти к единому мнению о ее медиумизме. Покойный Гарри Гудини был непреклонен в своем осуждении Марджери как "фальшивки"; он написал о ней книгу, пытаясь обосновать свои утверждения.

Меня называли беспристрастным исследователем спиритических явлений. Желая лично проверить утверждения, сделанные группой искателей истины в Бостоне, я принял приглашение мистера Джозефа де Вайкоффа посетить спиритический сеанс в доме доктора Крэндона из Бостона, на котором присутствовала знаменитая Марджери.

Следует помнить, что Гудини вызвал Марджери на соревнование, в котором утверждал, что может воспроизвести все феномены, представленные на сеансах, проводимых в доме доктора Крэндона. Когда дело дошло до теста, Гудини вынужден был признать, что без сообщника он не смог бы достичь ни одного из этих результатов.

В своем замешательстве фокусник попытался скрыть свое огорчение глупым трюком, который навсегда вывел его из игры. На одном из сеансов, проходивших в доме доктора Крэндона, где присутствовал Гудини, было предложено, чтобы дух Уолтера позвонил в колокольчик, заключенный в коробку. Это Уолтер должен был сделать, применив силу, достаточную для того, чтобы нажать на крышку, соединяющую полюса небольшой электрической батареи.

Уолтер, призванный совершить этот подвиг эктоплазменной силы, очевидно, потерпел неудачу. Последовала долгая пауза. Внезапно послышался хриплый голос Уолтера, который воскликнул:

- Гудини, ты, проклятый обманщик, убери этот кусок резины. Включи свет!

Электрический свет был включен, и под крышкой был обнаружен кусок резины, который Гудини подложил, чтобы колокольчик не звонил.

Я готов поверить, что Гудини увидел в начатом им споре прекрасную возможность для огласки, и у него не было других мотивов для вызова. Ушедший из жизни Уолтер был очень разгневан притворным скептицизмом Гудини, и теперь, когда Гудини ушел, будет интересно посмотреть, сможет ли Уолтер вступить в контакт с Магом с другой стороны и через медиума Марджери заставить Гудини отказаться от некоторых своих мнений.

В тот раз, когда мне было позволено воспользоваться гостеприимством доктора Крэндона и его жены, процедура была простой и убедительной. Я не претендую на то, чтобы что-то объяснять. Я удовлетворен тем, что могу сказать, представленные проявления были сверхнормальными. Полдюжины человек, присутствовавших на сеансе, были искренними искателями истины, в этом я убежден. Не было никаких возможных мотивов для обмана. Проведение сеанса, независимо от его успеха или провала, никому не было выгодно.

После ужина мы собрались на верхнем этаже дома в просто обставленной комнате, в которой, среди прочего, имелся большой шкаф со стеклянными стенками, в котором стоял стул. Марджери заняла свое место. Меня попросили привязать ее руки куском толстой проволоки к стальным кольцам рядом с отверстиями, которые позволяли ей высовывать руки за пределы шкафа в пределах легкой досягаемости от стула, на котором я сидел в течение всего сеанса.

Связав ей руки морским узлом и "коровьей упряжью", я таким же образом прикрепил ее ноги к кольцам в полу. Затем я надел ей на шею кожаный ошейник и запер его. Ошейник был прикреплен к задней стенке шкафа.

Несколько мгновений мы сидели в темноте. Затем послышался отчетливый вздох. Я почувствовал легкое дуновение ветра, и грубый голос произнес: "Добрый вечер!"

- Добрый вечер, Уолтер, - сказал доктор Крэндон. - Сегодня вечером с нами друзья.

- Я вижу, - сказал Уолтер. Затем нас представили по именам. Уолтер повторил имена, сказав: "Добрый вечер, полковник", обращаясь ко мне. После некоторого непринужденного разговора Уолтера попросили быть настолько любезным, чтобы показать нам некоторые доказательства его могущества.

Меня попросили взять из корзины, стоявшей рядом с моим стулом, несколько больших деревянных букв алфавита. Я так и сделал, поместив их в маленькую коробочку, которая стояла внутри шкафа. В темноте я не смог разобрать, что это были за буквы. Почти сразу же деревянные буквы были выброшены на середину комнаты. Я поднял их, когда Уолтер называл, что это такое. Первое, что он назвал, была буква "К", и, присмотревшись, я понял, что это правильно. За ней последовали другие буквы, все названные точно.

Затем меня попросили положить какой-нибудь предмет из моего кармана в маленькую корзиночку. Я положил в нее свои часы, старый "Хантер", на которых золотой корпус на циферблате был заменен стеклом. Другие присутствующие в комнате добавляли в корзину разные предметы.

Уолтер немедленно начал открывать и закрывать циферблат моих часов. Никто, кроме меня, не знал, что я положил в корзину. Одна из присутствовавших, женщина, положила в корзину миниатюрный футляр и попыталась поправить Уолтера, сказав, что никаких часов там не было. Он посмеялся над ней.

- Это действительно часы. Послушайте, - и он снова защелкнул футляр. - Но почему, - спросил он, - у них нет стекла?

- У них есть стекло, - сказал я, - но не внутри.

- Что ж, - заметил он, - боюсь, я перевел стрелки примерно на двадцать минут.

При осмотре я обнаружил, что он был прав, и что он согнул не только минутную, но и часовую стрелку.

Как я уже говорил, эти старые часы когда-то были "Хантер", но для удобства я срезал золотой корпус и вставил стекло. В темноте Уолтер предположил, что у них золотая крышка, и был озадачен, обнаружив, что стрелки не прикрыты стеклом, а когда он добрался до миниатюрного футляра, то снова был озадачен и не смог дать ему названия. Мы также были озадачены, пока дама, предоставившая его, не объяснила, что это такое.

Мы приступили к другим испытаниям. В шкаф была помещена легкая корзина со светящимися ручками. Она сразу же начала парить - не только в шкафу, но и прямо в комнате. Она раскачивалась из стороны в сторону. Она поднялась высоко к потолку. Я встал со своего места и просунул руки между корзиной и медиумом, фактически, вокруг него, отделяя остальную аудиторию от движущегося объекта. Уолтер усмехнулся, когда я это сделал. Затем я положил свои руки на руки медиума. Они были смертельно холодными.

Вскоре я поставил корзинку обратно в шкаф на маленькую полку. Она сразу же начала раскачиваться взад-вперед с такой силой, что упала на пол. Уолтер посоветовал мне поаккуратнее поставить ее в центр полки. Все это время он поддерживал беседу, перемежая ее яркими замечаниями и остротами.

Признаюсь, я находил его остроумным, но не содержательным. Одно замечание он повторял снова и снова. "Я - дух с низким интеллектом", - сказал он.

Оказывается, в прошлый раз там присутствовал священник и спросил Уолтера, видел ли он Бога. Уолтер с некоторой язвительностью ответил, что он не ближе к Божеству, чем священник, "а до него было далеко". Это задело священника, который заметил, что дух, очевидно, "обладал низким интеллектом". Очевидно, это оскорбление задело Уолтера за живое, и он с удовольствием подшучивал над самим собой.

Мы были в самом разгаре этих экспериментов, когда Уолтер вдруг сказал: "Почему вы не подходите к телефону?" Мы были на верхнем этаже дома, дверь была закрыта. Никто из нас не слышал звонка. Даже когда кто-то открыл дверь, было трудно расслышать то, что, по-видимому, уловило острое духовное чутье Уолтера. Действительно, звонил телефон. Шесть человек с нормальным слухом не могли уловить звук, но Уолтер сразу же почувствовал его.

Позже была проведена демонстрация коробки с колокольчиком. Уолтера попросили позвонить в него, приложив силу духа к крышке, что привело к электрическому соединению. Это было устройство, которое "подправил" Гудини. Мгновенно появился ощутимый сквозняк, вызванный, как я полагаю, попыткой привести в действие эктоплазменную силу. Затем прозвенел звонок.

Мне дали подержать коробку. Она весила около восьми фунтов. Я носил ее по всему холлу, а колокольчик звонил без перерыва. Уолтер продолжал свои замечания, некоторые из них были весьма легкомысленными. Несколько раз я клал руку на горло Марджери, чтобы убедиться, что она не говорит. Не было заметно никакой дрожи или движения ни в горле, ни в диафрагме. Голос Уолтера был хриплым, но речь ясной. Это было похоже на то, как если бы кто-то с трудом говорил из-за сильного приступа ларингита. Я могу довольно точно имитировать этот звук, когда сильно простужаюсь.

Отвечая на вопросы о своем состоянии, Уолтер объяснил, что он был занят почти так же, как и мы на земле. Его статус изменился незначительно, за тем важным исключением, что он получил представление о четвертом измерении. Проецируя себя, или свой интеллект, или свой дух - называйте это как хотите - в физический мир, он, по его словам, был способен постигать высоту, ширину, глубину, как и мы; но, кроме того, он владел тайной того, что покойный У.Т. Стэд называл "сквозным". То есть он мог видеть сквозь твердые предметы и визуализировать то, что находилось за их пределами.

Он продемонстрировал пример этой дополнительной силы. Он повернулся к одному из посетителей, который задал ему несколько вопросов, и предупредил, что находится в плохом физическом состоянии.

- Прекратите питаться, - сказал он в своей обычной грубоватой манере, - перестаньте употреблять пищу. Вы слишком много едите.

- Это предупреждение? - спросил посетитель.

- Нет, - ответил Уолтер. - Не пугайтесь. Вы не умрете в январе, но откажитесь от продуктов.

Только мне было известно, что доктор предупредил упомянутого джентльмена быть осторожным в отношении своего здоровья и что, если он не будет более умеренным в еде и питье, то может протянуть не больше нескольких месяцев. На самом деле январь был назван опасной точкой.

Затем я обратился к Уолтеру.

- А как насчет меня? - сказал я.

Уолтер усмехнулся.

- Вы? Вы крепкий орешек. Вы проживете до ста семидесяти лет. Но у вашего друга больная печень. У него все не так внутри.

- Вы видите его печень? - спросили его.

- Конечно, - повторил он. - Если он не перестанет есть, то долго не проживет.

Несколько минут спустя Уолтер заметил: "Ну, мне пора".

Никто не возражал против этого. Все вежливо пожелали друг другу спокойной ночи, и сеанс подошел к концу.

Мне объяснили, что для духа умершего требуется "огромное психическое усилие, чтобы спроецировать себя в эту сферу", даже если ему помогает хороший медиум. Уолтер, казалось, внезапно устал.

Сейчас я не собираюсь давать объяснения этим простым и, возможно, несколько бесполезным проявлениям. Я также не могу ответить на жалобы очень многих людей о том, что на таких сеансах, свидетелем которых я был, не достигается никакого полезного результата. Однако у меня есть веские основания полагать, что иногда ценные советы даются через послания умерших, которые они передают с помощью медиума.

"СПИРИТИЧЕСКАЯ ДОСКА НИКОГДА НЕ ЛЖЕТ"

Маргарет Делейни и Энн Ирвин Нормент

Со мной пила чай очень красивая молодая женщина, которую я буду называть Маргарет Делейни. Поскольку я была знакома с ней довольно поверхностно и поскольку она уже наполовину пригласила себя зайти, я почувствовала, что за ее желанием поговорить со мной кроется какая-то цель, и мне было немного любопытно узнать, что бы это могло быть.

Мы немного поболтали за моими голубыми чашками янтарного чая "оранж-пеко", затем моя очаровательная собеседница рассказала об истинной причине своего визита.

- Вы интересуетесь сверхъестественным, не так ли? - спросила она. - Я слышала, что о вас говорили как о "Леди-призраке".

- Да, - ответила я и рассмеялась при этой мысли. - Я получила это несколько абсурдное прозвище несколько лет назад, когда развлекала своих друзей на домашних вечеринках и других общественных мероприятиях рассказами историй о привидениях. Если серьезно, я чрезвычайно интересуюсь сверхъестественным. Это тема, которая всегда привлекала меня; и поскольку я, как известно, интересовалась странными происшествиями, многие люди рассказывали мне о своем опыте в этом направлении. Возможно, у вас, моя дорогая, есть для меня история. Вы видели то, что приняли за духа?

- Ну, не совсем. - Она на мгновение заколебалась. - Но я знаю об одном очень примечательном случае и, если хотите, расскажу вам об этом.

- Я буду рада ее услышать.

История, которую она мне рассказала, действительно была замечательной. Приведу ее здесь, насколько это возможно, ее собственными словами, изменив только имена.

Однажды весенним днем моя двоюродная сестра Беатрис Корлис вбежала в нашу гостиную весьма взволнованная и объявила, что дядя Нед, ее отец, снял Иден-Хаус на лето и что мы с моим братом Джоном и еще несколькими молодыми людьми, с которыми были знакомы, приглашены поехать туда с Корлис первого июня и провести там три месяца.

- Я сказала ему, что он просто должен это сделать, - сказала она, и, зная Беатрис, которая была единственным ребенком в семье и могла запросто обвести вокруг пальца веселого дядю Неда и нежную тетю Амелис. Я прекрасно понимала, почему дядя Нед "просто должен был это сделать".

Однако в данном конкретном случае я не винил прелестную маленькую блондинку Беатрис за ее требование. Иден-Хаус был одним из самых необычных и красивых старинных мест во всей сельской местности, граничащей с городом, в котором мы жили. С тех пор как более года назад умер его владелец, старый мистер Блейк Иден, в нем никто не жил, за исключением "дядюшки Мозеса", древнего негра, который всю жизнь служил Иденам и которого теперь нанял в качестве смотрителя доктор Артур Хейс, их дальний родственник, которому это место перешло по наследству, поскольку он был ближайшим родственником, а мистер Иден не оставил завещания. Говорили, что доктор Хейс, занятой и уже богатый врач, живущий в Нью-Йорке, был не в восторге от своего наследства, которое для него стало чем-то вроде белого слона на руках. Он не любил сельскую местность и отказался жить в этом прекрасном старом месте даже в качестве летнего домика, решив в конце концов сдать его в аренду какому-нибудь надежному человеку до тех пор, пока тот не сможет продать его за хорошую цену.

Старый мистер Иден был в некотором роде затворником и, по слухам, немного скаредным человеком. Разумеется, он не сделал в доме никаких современных улучшений. Зимой он отапливался только дровяными открытыми каминами, и освещался масляными лампами, свисавшими с потолка или прикрепленными к стене кронштейнами, а его обстановка была довольно древней.

Снаружи дом, построенный из темного кирпича, был увит плющом и виргинскими лианами. Перед домом имелась веранда, почти полностью скрытая плотной решеткой, по которой вились вьющиеся розы. Два больших глубоких эркера выходили на фасад дома и еще по два с каждой стороны, их ставни были увиты разросшимся плющом. Позади дома, примерно в двухстах ярдах, находилось небольшое озеро или пруд, где росли водяные лилии. По краям его росли густые ивы, их длинные свисающие ветви почти касались земли. В целом, это было необычно и живописно.

Первого июня поздно вечером три машины выехали из города в Иден-Хаус. Это был "родстер" Неда, в котором ехали он и тетя Амелия (никогда не чувствовавшая себя в полной безопасности, если ее не возил дядя Нед), грузовик со слугами и багажом и большой лимузин, в котором ехали Беатрис, Боб Ван Ской, ее особо любимый кавалер, Мэйбл Чивер, Том Монмут, мой брат Джон и я.

Мы прибыли туда в сумерках. Дядюшка Мозес встретил нас у дверей, кланяясь, расшаркиваясь и выражая надежду на том жаргоне, который свойственен всем старым южным неграм, что все внутри придется нам по вкусу.

Я хотела бы сказать, что некоторые из нас испытали жутковатое ощущение, когда мы всей толпой вошли в просторный холл, ожидая, что он окажется таким, как во многих историях о привидениях. Вместо этого нас очаровала уникальность всего, и мы заметались по дому, восхищаясь всем - особенно высокими дедушкиными часами в холле, которые, как мы сразу заметили, звучно тикали, когда мы вошли. Высокие потолки и просторные комнаты обещали быть восхитительно просторными даже в очень жаркие дни или влажные ночи.

Пока Мэгги, лучший повар тети Амелии, готовила нам еду, мы, молодые люди, выбежали на лужайку, чтобы осмотреть пруд и порассуждать о его возможностях для рыбалки и катания на лодках. Мы были более чем довольны открывшимся видом. Когда мы направились обратно к дому, Беатрис задержалась на берегу и мечтательно посмотрела на темную воду.

- Пойдем, Беатрис, - позвал я.

- Знаешь, Маргарет, - сказала она, подходя ко мне, - у меня такое странное чувство, что это озеро мне знакомо. У меня такое чувство, будто я уже бывала здесь раньше и должна что-то вспомнить, - и все же я знаю, что никогда здесь не была.

- Да, ты была здесь. Ты была здесь, когда дядя Нед осматривал это место.

- О да, но только на несколько мгновений, и я все равно не ходила на озеро. У меня другое чувство, я не могу его объяснить. Такое впечатление, что я жила здесь всю жизнь.

- Что ж, тогда ты будешь чувствовать себя как дома, - сказал я, смеясь.

После ужина, приготовленного на скорую руку, который, учитывая обстоятельства, был лучшим, что Мэгги могла нам предложить, дядя Нед и тетя Амелия, очень уставшие, поднялись наверх, а мы, младшие, собрались в помещении, которое раньше называлось гостиной, и занялись приятным делом - развлечениями. Мы поставили виктролу, которую дядя Нед прислал перед нашим приездом, - она выглядела удручающе современной в необычной обстановке, - и танцевали на темном полированном полу под прерывистыми лучами керосиновых ламп. Мы никогда раньше не танцевали в такой обстановке, и нам это очень понравилось. Когда нам это надоело, мы придвинули стулья к большому эркерному окну и сели, наслаждаясь свежим ветерком, который дул в помещение, принося с собой аромат роз.

Том Монмут, вечно шутящий комик из нашей маленькой группы, первым заговорил о привидениях.

- Этому месту что-то нужно, Беатрис, - сказал он. - Ему нужен призрак, настоящий жуткий, ползучий призрак. Такое старое заведение, как это, без призрака - все равно что выпивка без алкоголя.

- О, Беатрис, неужели здесь нет привидений? - разочарованно воскликнула Мэйбл. - Ни одного, даже самого маленького?

- Я не слышала ни о каких призраках, - ответила Беатрис. - Но я спрошу дядюшку Мозеса утром. Может быть, и есть.

- Привидение! Привидение! Иди сюда! - позвал Том. - Где спиритическая доска, Беатрис? Доставай старую семейную спиритическую доску и давай займемся делом.

- Ты же знаешь, Том, что у нас ее нет - она давно вышла из моды.

Я вдруг кое-что вспомнила.

- У Мэгги есть такая же, Беатрис, - радостно воскликнула я. - Я застала ее за этим занятием однажды ночью, когда зашла к ней в комнату, - она была больна. Держу пари, она взяла ее с собой. Пойдем посмотрим.

Беатрис согласилась. Мэгги ее захватила. Она была немного ветхой и нуждалась в лакировке, но мы вернулись с ней торжествующими.

- Ура! - воскликнул Том. - Беатрис, вы с Бобом поработаете над ней. Старина Боб с тех пор, как встретил тебя, впал в такой транс, что к этому времени должен был бы стать настоящим медиумом.

Мы все рассмеялись, а Боб и Беатрис сели, положив доску между собой.

- Убавьте свет, - продолжал Том, подкрепляя свои слова действием. - А теперь, вы, духи умерших существ, которые когда-то населяли этот дом, выходите и делайте все, что в ваших силах!

Бум! Раздалось в коридоре, как только слова слетели с его губ. Мы все вскочили на ноги, спиритическая доска с грохотом упала на пол. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

- Что это было? - воскликнула Мэйбл.

- Посмотрим, - хором воскликнули молодые люди и направились к двери. Но Беатрис протянула руку и остановила их.

- Подождите, - прошептала она. - Неужели никто из вас не осознает, что мы больше не слышим того, что должны были слышать?

Мы прислушались.

- Я знаю! - прошептал Джон. - Часы, большие часы... они остановились!

Это было правдой. Глухое, сонное "тик-так" больших часов прекратилось.

- О, мы как глупые дети, стоим здесь вот так! - нетерпеливо воскликнул Боб. - Ну же, давайте посмотрим, что с этой штукой не так. - И он направился в холл, а остальные последовали за ним по пятам.

Холл освещался большой лампой, укрепленной на прочном кронштейне, подвешенном к потолку. Боб открыл дверцу больших часов, и вскоре мы узнали причину их молчания. Их маятник сломался и упал на пол, издав тот звук, который мы слышали.

- Совершенно просто и естественно, - объяснил он, к нашему облегчению. - Эта штука старая и изношенная. Твоему папе придется ее починить, Беатрис. Было немного странно, что она сломалась именно в этот момент, но это было всего лишь совпадение. Иначе и быть не могло.

К нам вернулось мужество на быстрых крыльях веселой, практичной, современной молодежи.

- Конечно, - сказал Том. - Какие же мы тупицы! Призраки! Как бы не так! Ну же, давайте немного потренируемся в спиритизме, просто чтобы доказать, что мы не идиоты. Вы в игре?

Мы были в игре. Мы вернулись в комнату, которую робко покинули, и заняли свои места. Боб и Беатрис вернули спиритическую доску на прежнее место между собой. Мы даже не включили на полную мощность свет, который Том слегка приглушил, а просто сидели в полумраке и ждали, когда "дух" передвинет доску.

Ожидание было довольно долгим - или, по крайней мере, мне так показалось. По мне пробежала легкая дрожь. Было очень тихо, не было слышно даже "тик-так" часов. Приглушенный свет мерцал на ветру, дующем из окна, и отбрасывал причудливые тени на большую старомодную комнату. Мы все ощутимо вздрогнули, когда крошечный столик на трех ножках, на который легонько опирались пальцы Боба и Беатрис, начал медленно двигаться. Каждый из них вопросительно посмотрел на другого.

- Ты двигаешь его, Боб? - прошептала Беатрис.

- Нет, а ты двигаешь?

- Нет, Боб, я чувствую себя странно, мне страшно, но почему-то я не хочу останавливаться, - пробормотала она.

Мы затаили дыхание. Она перешла на букву "F", затем на "I", затем на "N", затем на "D".

На этом месте она остановилась.

- Найдите! - вырвалось у меня. - Это слово "найдите", Беатрис. Что найти?

- Спрятанное сокровище, конечно же, - легкомысленно ответил Том. - Боб, старый лис, ты его прячешь! Держу пари, что так оно и есть!

- Тогда ты проиграешь, - серьезно сказал Боб. - Я не собираюсь ее перемещать. - В его голосе звучала убежденность.

- И я тоже! - напряженно выдохнула Беатрис. - Найдите... найдите... что?

Словно в ответ на ее вопрос, крошечный столик снова начал двигаться. Он скользнул к букве "Н", затем "Е", затем "L", затем "Е", затем "N" - и снова замерла.

- Хелен! - произнесли мы все одновременно взволнованными, приглушенными голосами. - Найдите Хелен!

- Найдите Хелен, - повторила Беатрис, - найдите Хелен... Хелен... Хелен... - В ее голосе зазвучали странные мечтательные нотки. - Найдите Хелен... Хелен... Хелен...

Внезапно Боб, который смотрел на нее очень пристально и с любопытством, убрал ее руку с доски и положил спиритическую доску на стол!

- Давайте прекратим эту безумную чепуху, - сказал он. - Она заставляет Беатрис и всех нас нервничать.

- О, Боб, пожалуйста, спроси, кто такая Хелен и почему она потерялась, - воскликнула Мэйбл, недовольная, несмотря на свою нервозность, внезапным окончанием любительского сеанса, как раз, когда он становился по-настоящему захватывающим. Но Боб наотрез отказался.

- Ну что ж. Тогда включи джаз, и давай потанцуем, - надулась Мэйбл. - Но, по-моему, ты злой, Боб.

Боб направился к виктроле, но остановился на полпути, уставившись на Беатрис. Она встала и медленно, как во сне, направилась к старомодному пианино в углу комнаты. Подойдя к нему, она села на вращающийся табурет и, подняв крышку, начала нажимать на желтые клавиши. Они были немного не в тональности, но звучали довольно приятно.

- Угости это очаровательное ископаемое джазом, Беатрис, - сказал Том, но Беатрис, казалось, его не слышала. Несколько мгновений ее пальцы просто блуждали по клавишам, извлекая сначала одну ноту, затем другую; потом они заиграли мелодию, которую никто из нас никогда раньше не слышал. Слабый, но нежный голосок Беатрис разнесся по тихой, тускло освещенной комнате, словно колыбельная песня:

Песочный человек приближается бесшумными шагами,

Он крадется по Дремотной улице.

На небе звезды,

Детка, закрой глаза,

Спи, моя детка, усни.

У меня возникло странное ощущение нереальности происходящего. Это не могла быть наша веселая, довольно шумная маленькая компания в этой причудливой, полутемной комнате, с Беатрис, ее лидером, сидящей за старым дребезжащим пианино и поющей неизвестную колыбельную песню! Что со всеми нами было не так? И - может, мне это приснилось? - что не так с волосами Беатрис, с ее золотистыми, коротко подстриженными волосами? Почему они показались мне такими темными - словно тяжелые темные косы обвивали ее голову? Кто-нибудь еще видел то, что показалось мне? Я закрыла глаза, открыла их и посмотрела снова. Какой же я была нервной! Белокурая копна Беатрис была такой же, как всегда. Она пела:

Малышка, иди отдыхать

Спи в своем маленьком гнездышке,

Спи, моя крошка, усни!

Когда она закончила, Боб быстро подошел к ней и положил руку ей на плечо. Я видела, как он встряхнул ее, но, похоже, пытался сделать это незаметно для нас. Она вздрогнула и покачнулась, - или, возможно, он развернул ее на табурете у рояля, - выглядя так, как выглядит человек, которого внезапно разбудили ото сна. Прошло еще мгновение, прежде чем она, казалось, начала осознавать окружающую обстановку.

- Да что с вами со всеми такое? - спросила она. - Маргарет, ты выглядишь напуганной до смерти.

- О, я вовсе не испугана, - заявила я, но не стала произносить то, что собиралась сказать, из-за, как мне показалось, предупреждающего взгляда Боба. - Мы просто слушали твою песню. Где ты ее узнала, Беатрис?

- Песня? Какая песня? Я что, пела?

- А ты умеешь, Беатрис? Или ты играешь в медиума? - спросила Мэйбл, которая, очевидно, не заметила ничего необычного в том, чему только что стала свидетельницей.

- Она просто играет, - быстро ответил Боб, прежде чем Беатрис успела ответить. Но я знала, и Боб знал, что Беатрис не играла! Я почувствовала смутную тревогу и была рада, когда Боб поспешно сменил тему, предложив нам всем удалиться, а утром встать пораньше и поиграть в теннис на новом корте, который дядя Нед устроил на лужайке.

Когда мы выходили, ему удалось отозвать меня в сторону и прошептать:

- Маргарет, ты же видела. Я не хотел, чтобы она испугалась, поэтому не стал говорить об этом там, а остальные, к счастью, этого не заметили, иначе Мэйбл переполошила бы весь дом. Маргарет, что вообще происходит с этим проклятым домом? Таких вещей, как призраки, не существует и быть не может. Но мы не двигали эту доску, Маргарет, а Беатрис... Беатрис...

Он замолчал, словно не желая облекать свой страх в слова.

- Бог знает, что это такое, Боб, - прошептала я в ответ, - но это что-то нехорошее. Я почти боюсь ложиться спать. Я бы хотела разбудить тетю Амелию и дядю Неда и рассказать им, но я знаю, что они посмеялись бы надо мной. Все это прозвучало бы так глупо, если бы мы рассказали об этом.

- Маргарет! - позвала Беатрис, и мне пришлось подниматься по темной лестнице в комнату, которую мы с ней должны были занять - Мэйбл Чивер жила в соседней, а у мальчиков были комнаты напротив. Когда мы обе оказались внутри, Беатрис закрыла и заперла дверь и повернулась ко мне со своей обычной прямотой.

- А теперь, Маргарет, расскажи мне, что так напугало вас с Бобом, - сказала она. - Ты сказала мне, что я пела, но я не осознавала, что пою. Я помню, как на доске было написано "Найдите Хелен", и, Маргарет, мне снова показалось, как и тогда, у озера, что я должна что-то вспомнить - что-то о ком-то по имени Хелен. Я очень старалась вспомнить - и я не знаю, что произошло в промежутке между тем моментом, когда мы стали обсуждать эти слова, и тем, когда Боб принялся встряхивать меня. Что это было?

Я не хотела ей говорить, но люди почему-то всегда поступали так, как хотела Беатрис. Я рассказала ей, не утаив ничего, кроме странной иллюзии, которую у меня вызвала ее прическа. Этого я просто не могла повторить. Меня бросало в дрожь при мысли об этом!

Она сидела на краю кровати, ее маленькие ножки болтались над полом, и внимательно смотрела на меня, пока я рассказывала ей. Ее лицо слегка побледнело в неестественном свете единственной керосиновой лампы, закрепленной в тусклом жестком кронштейне на стене.

- Как ты думаешь, Маргарет, что это значило? Должно быть, я была в каком-то трансе или что-то в этом роде.

- Беатрис, я не знаю. В конце концов, это странный дом. Мне здесь совсем не нравится, и я бы хотела, чтобы никто из нас сюда не приезжал. Но мы здесь, и я думаю, нам придется извлечь из этого максимум пользы - во всяком случае, сегодня вечером.

- Да, - согласилась она. - Маргарет, я чувствую себя как-то странно, но я не совсем напугана. Есть что-то, что мой разум все время пытается вспомнить, и это что-то о ком-то по имени Хелен. Я чувствую, что почти вспомнила, но потом это ушло.

- Беатрис, пожалуйста, дорогая, давай больше не будем об этом говорить - давай постараемся забыть об этом, насколько сможем, и пойдем спать. Я просто закричу, если мы еще раз об этом заговорим.

Она согласилась, мы разделись и легли в большую кровать с пологом. Я предложила оставить лампу гореть, и она согласилась. Некоторое время мы шептались, я пыталась говорить о чем угодно, только не о том, что больше всего занимало мои мысли. В доме было очень тихо. Снаружи, издалека, до меня донесся отрывистый, зловещий крик какой-то ночной птицы. В окно ворвался ветерок, заставив пламя лампы затрепетать и отбросить тени на стены. Легкие мурашки пробежали у меня по спине, но я отчаянно пыталась взять себя в руки и заснуть. Спустя, как мне показалось, целую вечность, мне это удалось.

Я внезапно проснулась в холодном ужасе, сама не зная, от чего. Должно быть, ветер погасил лампу, и сначала все вокруг казалось черным. Я была подавлена и вскоре осознала, что Беатрис нет в постели рядом со мной.

Собрав все свое мужество, я приподнялась и села, оглядывая темную комнату, боясь того, что могу увидеть. И тут мои волосы, казалось, встали дыбом. На полу, лицом ко мне, прямо в луче лунного света, стояла девичья фигурка. Я так оцепенела от ужаса, что не могла пошевелиться и издать ни звука. Это была моя маленькая белокурая подружка Беатрис, но ее волосы почернели! Я сидела как парализованная, наблюдая за ней. Она говорила мягким, певучим голосом, и то, что она говорила, было:

- Найдите Хелен... Хелен... Хелен... найдите Хелен!

Звук ее человеческого голоса, казалось, вернул мне способность говорить. Я позвала ее и, вскочив с кровати, дрожащими пальцами чиркнула спичкой и зажгла лампу. Звуки разбудили ее, и она уставилась на меня, моргая от внезапного света. Мои глаза, полные паники, искали ее голову. У нее были золотистые волосы. Я что, схожу с ума?

- Что случилось на этот раз, Маргарет? - с тревогой спросила она.

Могла ли я рассказать ей о том, что видела? Я решила, что не смогу.

- Ты ужасно нервничаешь, Беатрис, - пробормотала я. - Ты ходила во сне.

- О! - Она, казалось, удивилась, но, что бы она ни думала о моем объяснении, оставила свое мнение при себе. - Я чувствую себя очень усталой, - вот и все, что она сказала, и вернулась в постель. Вскоре она погрузилась в глубокий сон. Но сон, несомненно, покинул мою подушку. Остаток этой бесконечной ночи я пролежала, беспокойно ворочаясь с боку на бок. Когда наконец рассвело, я как можно тише прокралась наверх, чтобы не разбудить Беатрис, надела свитер и спортивную юбку и вышла на открытое место. Я чувствовала, что просто не могу больше выносить этот дом.

Пройдя некоторое расстояние по лужайке, я заметила фигуру, расхаживающую взад-вперед, и узнала Боба. Я пробежала по траве и присоединилась к нему.

- Дом, должно быть, и тебя достал, - сказала я.

- Я глаз не сомкнул, - ответил он. - Я только что лежал без сна и думал о прошлой ночи. А что ты об этом думаешь, Маргарет?

- Я не знаю, Боб... то есть... ну, я действительно думаю, это прозвучало бы слишком безумно. Что-то в его манере заставило меня решиться рассказать ему о моем опыте общения с Беатрис в нашей комнате - даже о прическе. В Бобе было что-то такое - какое-то качество, - внушавшее доверие.

- Ты, должно быть, думаешь, что я чокнутая, - сказала я, закончив.

- Нет, потому что, как ни странно, вчера вечером у меня сложилось такое же впечатление, что Беатрис - это не Беатрис, а кто-то другой. Вот почему, Маргарет, ее волосы казались такими темными. Я знаю, ты думаешь, что Беатрис, должно быть, медиум, хотя сама она об этом никогда не догадывалась, и что что-то или кто-то в этом адском доме, кто-то с темными волосами, как они говорят, "контролировал" ее.

- Да, именно так, - призналась я.

- Пойдем поговорим с дядюшкой Мозесом, - отрывисто сказал он.

Мы нашли старика сидящим в плетеном кресле-качалке перед дверью его маленькой хижины. Он поприветствовал нас, поднявшись и сдвинув свою поношенную фетровую шляпу.

- Дядюшка Мозес, - сказал Боб, - мы хотим, чтобы вы рассказали нам что-нибудь о семье Иден.

- Да, хозяин. Что вы хотите узнать?

- Сначала мы хотим узнать, жила ли здесь когда-нибудь кто-нибудь по имени Хелен.

- Нет, хозяин. Единственные дамы, которые были в семье Иден, - это жена массы Блейка, мисс Элис, и его дочь, ее зовут мисс Луиза. Я не знал никакой мисс Хелен, и даже не слышал о такой, сэр.

Боб выказал разочарование - или это было облегчение? Он продолжил расспросы.

- А те две дамы, о которых вы упомянули, они... - Он заколебался. - То есть, какого цвета были их волосы?

Если старика и удивил этот вопрос, он никак этого не показал. Его обязанностью было обслуживать "белых людей" и отвечать на их вопросы.

- Мисс Элис, у нее волосы рыжеватые, а у мисс Луизы они черные - черные, длинные и блестящие.

Я вздрогнула. Боб положил руку мне на плечо.

- Они давно умерли?

Полагаю, он спросил это просто для того, чтобы что-то сказать, поскольку, конечно, знал, что все Идены умерли много лет назад - за исключением Блейка, который, как я уже говорила, умер чуть больше года назад.

- Да, босс. Мисс Элис, ей было почти сорок лет, а мисс Луиза - масса Блейк, как я слышал, умерла здесь десять лет назад, в июне.

- Вы сказали, "я слышал это"; разве она не жила здесь? Я полагаю, она была замужем и переехала?

- Нет, сэр, насколько я знаю, нет. Мисс Луиза, она сбежала, чтобы научиться петь. Массе Блейку это не понравилось, и он написал ей злобное письмо, в котором просил не писать гадких писем и больше не приходить - и она, наверное, так и сделала. Масса Блейк, он очень упрямый, а мисс Луиза пошла в него. Прошло двенадцать лет, и масса Блейк получил извещение о ее похоронах. Он сожалел, что написал ей то, что написал, но теперь его нет, и Господь простил его за это. Бог милостив, хозяин, в конце концов, он все делает правильно, так оно и есть.

- Дядюшка Мозес, вы когда-нибудь видели привидение? - спросила я.

- Привидение? Боже мой, да, юная мисс, призраков очень много. Никто не знает, что они видят своими глазами, но они где-то поблизости, и время от времени они слышат, что происходит.

Из дома донесся звук гонга.

- Завтрак для вас готов. Вам пора идти, сэр! - Он скорбно покачал своей седой головой.

Боб поблагодарил его за информацию, которую он нам предоставил, и вручил ему долларовую купюру, за которую тот рассыпался в благодарностях, и мы почти бесшумно пошли по траве к дому; каждый из нас примерно знал, о чем думает другой.

За завтраком Беатрис выглядела достаточно веселой, и о вчерашнем вечере не упоминалось. Мэйбл начала было поднимать эту тему, но Боб остановил ее взглядом, который, хотя и явно озадачил ее, все же заставил замолчать.

После завтрака, когда остальные готовились играть в теннис, Боб отозвал меня в сторонку и прошептал:

- Маргарет, давай улизнем и осмотрим чердак; у меня почему-то такое предчувствие, что там может оказаться какая-то зацепка.

- Там ужасно темно и жутковато, Боб.

- Нисколько. Мы откроем окна.

Я неохотно последовала за ним по узкой темной лестнице на чердак.

- Боже, да здесь, наверху, как в яме! - воскликнул он, когда мы оказались в длинной комнате с низким потолком. С большим трудом, вызванным разросшимся по ним виноградом, он открыл ставни. Повсюду стояло нагромождение всевозможных старинных предметов, покрытых паутиной и пылью: старая прялка, несколько сломанных стульев, коробки с пыльными книгами, форма армии конфедератов, висевшая на ржавом гвозде в стене, детская деревянная лошадка-качалка с облупившейся краской, несколько старинных сундуков.

Я чувствовал себя крайне неуютно и нервничал.

- Я... я ненавижу это, Боб, - заявила я. - Это похоже на любопытство - рыться в вещах, принадлежавших умершим людям. Я бы хотела, чтобы ты этого не делал.

Пока я говорила, ветерок, влетевший в окно рядом со мной, поднял большой лист бумаги, лежавший вместе с кучей других таких же на одном из сломанных стульев, и бросил его прямо мне под ноги. Боб наклонился и поднял его, и его лицо, покрытое здоровым загаром, побелело!

- Посмотри, Маргарет! - воскликнул он дрожащим голосом.

Я посмотрела. Комната, казалось, закружилась вокруг меня, и я ухватилась за него, чтобы не упасть. Я была так близка к обмороку, как никогда в своей здоровой молодой жизни.

Боб держал перед моими глазами лист с нотной рукописью, на котором мелким, округлым девичьим почерком были написаны слова. Похоже, это была оригинальная композиция колыбельной песни, которую Беатрис пела накануне вечером. Внизу страницы тем же почерком, что и песня, было написано имя - "Луиза Ли Иден".

- Я ведь не сплю, Боб? Ради Бога, ущипни меня!

- Нет, ты проснулась, Маргарет, и, должен сказать, в этом доме происходят самые необычные вещи!

- Боб, я иду вниз! Я не могу оставаться здесь больше ни минуты - и я собираюсь рассказать дяде Неду тоже. Я думаю, он должен знать - и немедленно отвезти нас всех обратно в город!

- Хорошо, мы пойдем вниз и скажем ему. Но оставайся с ним наедине - не пугай миссис Корлис.

Мы спустились по чердачной лестнице с гораздо большей поспешностью, чем поднимались, и разыскали дядю Неда. Он просматривал книги в библиотеке и, к счастью, был один. Несколько бессвязно нам удалось рассказать ему обо всей невероятной череде событий. Он слушал, сначала с интересом, потом с удивлением и, наконец, потерял дар речи, взяв в руки нотный лист.

- Должно же быть какое-то объяснение, - сказал он наконец. - Боже милостивый! Признаться в вере в привидения - значит признать себя сумасшедшим! Не рассказывай об этом Амелии.

- В чем дело, Нед? - раздался с порога голос тети Амелии. - Скажи мне немедленно. Если ты не хочешь, чтобы я знала, - то я совершенно уверена, мне обязательно следует это знать. Скажи мне немедленно! - И она ощетинилась настолько, насколько это было возможно для нежной тети Амелии,

- Я знаю, мама. - Беатрис вошла в комнату следом за ней, а потом и остальные, поскольку было слишком жарко для игры в теннис. - Боб и Маргарет рассказывают папе о вчерашнем вечере.

- И сегодняшнем утре! - добавила я и помахала нотным листом у нее перед глазами. Она недоверчиво уставилась на него, потом взяла в руки и внимательно изучила, а мы еще раз повторили историю для тети Амелии, опустив ту часть, где говорилось о волосах. Я просто не могла этого сказать, потому что Том и Мэйбл пялились на меня, разинув рты, а Боб и дядя Нед интуитивно понимали, что я чувствую, и ничего не говорили об этом.

Беатрис упала в кресло и сидела, уставившись в пространство, словно отчаянно пытаясь вспомнить что-то, упорно от нее ускользавшее. Внезапно она вскочила.

- Я собираюсь сыграть это! - воскликнула она. - Я буду играть это снова и снова, пока не вспомню! Это напоминает мне о чем-то - или о ком-то - и я просто обязана вспомнить!

МЫ все последовали за ней в гостиную и расселись на жестких стульях. Тетя Амелия говорила очень мало. Казалось, она глубоко задумалась. Беатрис, слушая музыку, сыграла мелодию и начала тихо напевать ее.

Песочный человек приближается неслышными шагами,

Он крадется по Дремотной улице,

На небе звезды,

Детка, закрой глаза,

Спи, моя малышка, усни!

Тетя Амелия тихонько вскрикнула.

- Я вспомнила! - воскликнула она. - Я подумала, это что-то знакомое. Это было в Хейзелхерсте, Нед, на том маленьком курорте, куда мы ездили летом, когда Беатрис было три года, разве ты не помнишь? Та молодая женщина с прекрасным голосом, которая так ласкала Беатрис? Я не могу вспомнить ее имя, но у нее была маленькая девочка примерно того же возраста, что и Беатрис, и она любила сидеть вечером у озера, как раз перед тем, как дети ложились спать, и петь им эту колыбельную песенку. Это каким-то образом запечатлелось в подсознании Беатрис, и она помнит об этом по прошествии стольких лет. Как замечательно!

Беатрис развернулась на табурете у рояля, ее лицо сияло.

- Хелен! - воскликнула она. - Хелен Фэй! Маленькая Хелен Фэй и ее мама с длинными-предлинными черными волосами! "Найдите Хелен, найдите Хелен Фэй!"

- Да, таково было ее имя, - сказала тетя Амелия. - Беатрис не могла произнести Феррис, поэтому назвала девочку Хелен Фэй.

- Вы говорите, у этой молодой женщины был хороший голос, миссис Корлис? - спросил Боб странным тоном. У меня перехватило дыхание, когда меня осенило.

- Да, у нее был очень необычный голос. Почему?

- Дочь Блейка Идена, Луиза, сбежала из этого дома двадцать два года назад, чтобы учиться пению.

И Боб продолжил рассказывать о том, что мы узнали у дядюшки Мозеса. Когда он закончил, в комнате воцарилась тишина. Даже Том и Мэйбл были поражены.

Наконец дядя Нед прочистил горло и заговорил - довольно упрямо.

- Я отказываюсь верить в то, во что, очевидно, верите все вы, в то, что дух имеет к этому какое-то отношение, или в то, что в этом действительно есть что-то, кроме серии замечательных совпадений. Конечно, если бы Луиза Иден была миссис Феррис и у нее осталась дочь, доктор Хейз предпринял бы шаги, чтобы найти девочку. Конечно, у него не было особого желания владеть этим домом.

- Доктор Хейз всего лишь дальний родственник, - возразила Беатрис. - Он, вероятно, даже близко не знал Иденов. Папа, есть только один выход - найти Хелен Фэй и спросить ее, кто была ее мать. О, папа, ты должен!

- Давайте спросим у спиритической доски, где она, - предложила Мэйбл.

- Нет, этой чепухи больше быть не должно, - решительно заявил дядя Нед. - Если моя дочь действительно обладает какой-то экстрасенсорной силой, я не хочу, чтобы ее стимулировали. Это не пойдет на пользу ее нервам, и у меня нет особого желания, чтобы духи делились секретами где-нибудь поблизости от меня.

Маленькая, решительная фигурка Беатрис встала перед ним.

- Я воспользуюсь своей властью, папа, если ты немедленно не начнешь разыскивать Хелен Фэй. Папа, я знаю, я просто каким-то образом знаю, что она настоящая хозяйка этого места, и что прошлой ночью в этом доме присутствовала ее мать, которая умоляла меня вспомнить Хелен и найти ее. Ты можешь называть это как угодно, папа, но я знаю.

Дядя Нед пристально посмотрел на нее.

- Хорошо, Беатрис, я поищу ее. Но я не стану ничего сообщать Хейзу, пока ее не найдут и не установят, что она внучка Блейка Идена. Он назвал бы меня дураком.

- Дядя Нед, а мы не можем вернуться в город сегодня вечером? - спросила я.

- В этом нет необходимости, Маргарет, - сказала Беатрис. - Не думаю, что снова повторятся "совпадения". Я не боюсь и хочу дождаться Хелен Фэй прямо здесь.

Дядя Нед посмотрел на тетю Амелию; она кивнула головой.

- Я думаю, нам лучше остаться, Нед, - сказала она. - На небе и на земле происходят "странные вещи", и я верю, что мы стали свидетелями одной из них. Но, как и Беатрис, я думаю, теперь в доме воцарится мир - дух выполнил свою миссию и может спокойно отдыхать. В любом случае, мы будем ждать развития событий.

Так было решено - к моему разочарованию. Но мне не стоило бояться. Вряд ли можно было найти более спокойное место, чем Иден-хаус, где мы провели остаток того лета.

Дядя Нед запросил информацию о "Хелен Феррис, чья мать была настоящей леди Иден". Беатрис позаботилась об этом при содействии тети Амелии.

Шесть недель спустя пришло замечательное письмо от доктора Хейза, в котором говорилось следующее:

"Дорогой Нед:

Хелен Иден Феррис два года работала медсестрой в моей больнице. Я понятия не имел, кто она на самом деле, а она и понятия не имела, что она моя родственница. Ее мать скоропостижно умерла, не сказав ей, что она внучка Блейка Идена, а Феррис, ее отец, был мертв уже несколько лет, и некому было сообщить ей об этом. Я полагаю, Луиза никогда не сообщала своему отцу, что она была замужем и у нее был ребенок, поскольку он, должно быть, умер, не зная об этом факте, иначе он составил бы завещание в пользу девушки, чтобы не было никаких сомнений в том, что ее отследят и имущество перейдет к ней.

Я случайно наткнулся на ваше объявление и был очень озадачен им. Поскольку у меня работала некая мисс Феррис, я пригласил ее к себе в кабинет и показал ей объявление. Она подтвердила свою личность вне всяких разумных сомнений, и я немедленно доставлю ее в Иден-Хаус и с радостью передам ей его. Но как, Нед, вы узнали о ее существовании?

Искренне ваш,

АРТУР Э. ХЕЙЗ".

Душистой июльской ночью, когда розы на решетке были в самом прекрасном состоянии, Хелен Феррис вернулась домой. Она была просто прелесть - стройная, темноглазая девушка с блестящими черными волосами, конечно, коротко подстриженными, потому что Хелен была вполне обычной девушкой и очень современной. Беатрис встретила ее на ступеньках с распростертыми объятиями.

- Хелен Фэй! - воскликнула она. - Разве ты не помнишь Бэт? - маленькую Бэт, которая играла с тобой, когда мы обе были маленькими?

Хелен уставилась на нее, мысленно возвращаясь на долгие годы назад.

- Бэт! - эхом отозвалась она. - Маленькая девочка с очень светлыми волосами у воды. Я помню тебя. Как чудесно и как прелестно!

После ужина мы все собрались в гостиной и рассказали доктору Хейзу и Хелен всю эту невероятную историю. Они слушали, Хелен с нежным благоговением в прекрасных глазах, а доктор с выражением задумчивого интереса.

- Ну, приятель, что вы думаете об этом феномене? - спросил дядя Нед, когда рассказ был закончен.

Доктор Хейз закурил сигарету и задумчиво посмотрел на него.

- Это в высшей степени интересно и, как вы говорите, феноменально, - заметил он наконец. - Но, Нед, вы же не можете ожидать, что такой практичный ученый, как я, примет теорию сверхъестественного. Я считаю, что это была всего лишь серия чрезвычайно примечательных, но на самом деле вполне естественных совпадений. Вначале на вашу дочь произвел впечатление вид озера, потому что оно пробудило в ее подсознании воспоминания о том лете на том озере, когда она была маленьким ребенком. Она попыталась вспомнить что-то, что ускользало от нее. Затем древняя атмосфера дома, замечания молодого Монмута о привидениях, своевременный или, если хотите, несвоевременный перелом маятника часов вызвали нервозность, которая усилилась из-за игры со спиритической доской. - Он слегка улыбнулся при упоминании этого широко опороченного, но знакомого всем средства контакта с духами. - Несомненно, это вызвало то, что последовало за этим. Подсознание мисс Корлис, все еще пытавшееся найти какую-то связь с озером, связало имя ребенка, с которым она когда-то играла на берегу озера, с ним. Девочку звали Хелен. Слово "найдите" было результатом ее идеи искать - вспоминать - не искать Хелен, а вспомнить какой-то забытый случай из ее детства. Далее. Конечно, ее пальцы бессознательно передвинули доску. Чтобы передвинуть доску, требуется лишь очень легкое нажатие. Ее кратковременный транс, если можно так выразиться, был вызван какой-то психологической или нервной реакцией, а также ее хождением во сне в течение ночи. Инцидент на чердаке, когда эти двое молодых людей обнаружили ноты, был чистой случайностью. Я признаю, Нед, что это замечательная серия событий, но не сверхъестественная!

- Но, доктор Хейз, - осмелилась спросить я, - а как же волосы Беатрис? Почему мне они дважды показались темными? И Бобу тоже - один раз?

- Этого, моя дорогая юная леди, - весело ответил он, - не происходило. Вам это только показалось, простите, но вы, конечно, подумали, что видели это. Почему вам это показалось в первый раз, я не могу сказать - возможно, в полумраке комнаты действительно было темно. В спальне вам показалось, что вы это увидели, потому что вы ожидали это увидеть. И когда вы упомянули об этом молодому мистеру Ван Скою, это предположение заставило его вообразить, что он тоже это видел. Законы природы правят всем, мисс Делани, я не могу думать иначе.

Ну, вот и вся история. Моя симпатичная собеседница откинулась на спинку стула и вопросительно посмотрела на меня.

- Что вы об этом думаете, леди-призрак? Согласны ли вы с практическим врачом и его подавляющим большинством в том, что это была всего лишь серия феноменальных совпадений? Или, за исключением небольшого меньшинства, не столь практичного, можете ли вы поверить, что материнская любовь дошла до нас из могилы, стремясь донести до своего объекта то, что принадлежит ей по праву рождения?

- Я могу только сказать, - ответила я с улыбкой, и, возможно, в моих глазах мелькнул огонек, - Спиритическая доска никогда не лжет.

ОН СКАЗАЛ МНЕ, ЧТО ЖЕНИЛСЯ НА ПРИЗРАКЕ!

Виктор Руссо

Ничто не могло бы удивить меня больше, чем то, что, открыв дверь, когда в нее позвонили, я увидел Боба Уиллиса, стоящего в холле.

- Боб! - радостно воскликнул я. - Входи, старина! Я очень рад, что ты заглянул ко мне. Как ты? Мы не виделись с тобой, должно быть, уже целых три года!

- Сколько же времени прошло, Джим? - спросил Боб со странным смешком. - Знаешь, я был в отъезде, у тебя здесь милое местечко, - добавил он, провожая меня в маленькую холостяцкую квартирку, которую я занимал.

При свете я присмотрелся к Бобу повнимательнее. Я был потрясен произошедшей в нем переменой. Он был примерно моего возраста - тридцати трех лет, но выглядел почти как пятидесятилетний мужчина. Его лицо было изможденным, волосы поседели и нечесаными прядями свисали на лоб, но больше всего меня беспокоило выражение его глаз. В глазах Боба присутствовало что-то странное. Они не были... ну, глазами человека, который попал в футбольную команду Принстона и стал известен как лидер в мире рекламы еще до того, как ему исполнилось тридцать.

Я, конечно, знал, что он был совершенно подавлен, когда умерла Марджори. Они были женаты всего два года, и если муж и жена когда-либо были преданы друг другу, то именно эти двое. Я был у них в квартире на следующий день после ее внезапной смерти, мне и в голову не могло прийти, что, казалось бы, банальная болезнь уже закончилась летальным исходом. Естественно, для меня было большим потрясением узнать о том, что произошло.

После этого в моей памяти остался живой образ Боба Уиллиса, с покрасневшими глазами, бледным лицом, искаженным горем. Он настоял на том, чтобы я остался на некоторое время и рассказал мне подробности последних мгновений его жены.

- Никто и не подозревал, что у нее не выдерживает сердце, - сказал он, - пока я не услышал тихий плач с кровати. Я подбежал к ней, и она обняла меня за шею.

- Боб, - прошептала она, - мне кажется, я умираю.

- Чепуха, Марджори, - ответил я, стараясь быть грубым. Но мгновение спустя я увидел, что она сказала правду. Не было времени вызвать врача, вообще что-либо предпринять.

- Помни, что я люблю тебя, Боб, - прошептала она, - и когда-нибудь я вернусь к тебе.

- Вот и все. Через мгновение она умерла у меня на руках. Джим, старина, я никогда особо не интересовался спиритизмом, но... как ты думаешь, в этом может быть что-то, хоть какая-то надежда для меня?

Я не смог предложить Бобу эту надежду. В то время я не верил в подобные вещи. С тех пор я стал менее уверен в том, что смерть действительно всему полагает конец. Однако это был определенный опыт, не имеющий отношения ни к чему другому.

Прошло три года, прежде чем я снова увидел Боба Уиллиса. Он полностью исчез из поля зрения всех своих друзей.

Он заметил, что я смотрю на него, и неуверенно рассмеялся.

- Полагаю, я действительно изменился, - сказал он. - Годы берут свое. Я вышел из игры. Был на Юге, устроился на работу и попытался снова собрать свою жизнь по кусочкам. Только полгода назад мне действительно удалось взять себя в руки. Сейчас я снова в порядке. Я открыл старый рекламный магазин на Бродвее, и дела у меня идут хорошо. Надеюсь вернуть себе весь свой прежний бизнес в даже большем объеме. Ты первый из тех, с кем я решил повидаться.

Он взял сигару, которую я ему дал, зажег ее и начал затягиваться. Человек в нормальном психическом состоянии так курить бы не стал. Он выкурил ее уже почти наполовину, когда моя сигара еще только как следует разгорелась. И курил он короткими, нервными затяжками.

Словно почувствовав, что я все еще изучаю его, он посмотрел мне в глаза и снова нервно рассмеялся.

- Ты все еще думаешь, что я изменился, Джим? - спросил он.

- Ну, конечно, три года работы меняют человека, - уклонился я от ответа. - Где ты живешь, Боб?

- Я только что снял небольшой коттедж недалеко от Ривердейла, - ответил он. - Это удивительно уединенное местечко. Никаких звуков, которые могли бы кого-то побеспокоить. Ты знаешь, я всегда ненавидел шум.

Я этого не знал. У Боба и Марджори была квартира в одном из самых шумных районов Нью-Йорка, на Западной Сорок девятой улице, недалеко от надземки на Шестой авеню. Шум, казалось, никогда не беспокоил Боба.

- Я провожу кое-какие эксперименты, - продолжил Боб, снова издав нервный смешок, который я уже начал ненавидеть. - Возможно, когда-нибудь я расскажу тебе о них. Нечто грандиозное, эпохальное. И я хочу, чтобы ты пришел на ужин в следующую среду вечером. У меня работает японец, и он первоклассный повар.

- Буду рад, - ответил я.

- Сейчас придет одна дама, мой большой друг, - продолжил он после паузы, бросив на меня взгляд, который, как мне показалось, был каким-то хитрым. - Мне не терпится познакомить тебя с ней. На самом деле, мы собираемся пожениться.

- Поздравляю, - ответил я, испытывая в тот момент очень теплые чувства к Бобу. Женитьба помогла бы ему забыть свое прошлое. Человеку вредно жить одному, особенно такому, как Боб.

- Она... в последнее время ей было не очень хорошо, - продолжал Боб. - Проблемы со зрением. На самом деле, доктор говорит, что она должна прожить в почти полной темноте еще месяц или около того, если хочет полностью восстановить зрение. Она... ну, видишь ли, ей сделали операцию. Ты не сочтешь странностью, старина, если мы поужинаем при свете красного фонаря?

- Нисколько, - ответил я. И все же подумал, что это странно. Я подумал, что это необыкновенно. Если глаза этой девушки были в таком состоянии, как она могла пойти ужинать к Бобу, вместо того чтобы оставаться в постели у себя дома или в больнице?

Боб заколебался.

- Дело в том, старина, - сказал он с явным смущением, - что она сестра-близнец Марджори.

Я был почти обескуражен рассказом Боба. Я никогда не слышал, чтобы у Марджори вообще была сестра, тем более близнец. На самом деле, у меня сложилось четкое впечатление, что Марджори была сиротой и единственным ребенком в семье. В то же время я не мог припомнить ни одного конкретного случая, о котором бы мне так сообщали. У человека действительно складывается неверное впечатление о людях, и, возможно, я ошибался.

Дело было не столько в том, что Боб сказал мне это. Меня встревожило странное, бегающее выражение, которое снова появилось на его лице. Я снова увидел Боба таким, каким он предстал в ту ночь, когда я ввалился в квартиру и узнал, что Марджори мертва; снова я услышал его рассказ о последних минутах, проведенных со своей женой.

И вот теперь Боб собирался жениться на сестре-близнеце Марджори. В этой мысли было что-то почти отталкивающее. Конечно, я не разделял бытующего в некоторых кругах предубеждения против брака с сестрой покойной жены. Но близнец... Это было все равно, что жениться на Марджори снова, на второй Марджори в том же теле, или на той же Марджори в похожем теле.

Боб наблюдал за мной.

- Наверное, тебе это покажется странным, Джим, - сказал он, - но если когда-либо женщина была ангелом, то Миллисент стала им для меня. Ты знаешь, сестры не встречались с детства, - из-за какой-то семейной ссоры, - но после смерти бедняжки Марджори Миллисент приехала навестить меня. Мы переписывались все время, пока я был на Юге, и своим душевным выздоровлением я во многом обязан ей.

Я кивнул в знак согласия. В тот момент у меня не было желания говорить что-либо еще, хотя я чувствовал непреодолимое желание встретиться с Миллисент Грэхем. Некоторое время мы бессвязно болтали.

- Кстати, Боб, - что-то заставило меня спросить, - ты занимался тем направлением оккультных исследований, о котором мы однажды говорили?

За исключением того вопроса, который он задал мне вечером после смерти Марджори, Боб никогда не упоминал при мне об оккультных проблемах.

- Что - спиритизм? - фыркнул он. - Чушь собачья, Джим, вот что это такое. Шайка самозванцев, пытающихся обмануть невежественных и доверчивых.

Большинству из них следовало бы провести остаток жизни за решеткой. - Он поднялся, собираясь уходить. - Тогда мы заедем за тобой в среду, часов в семь, - сказал он. - До свидания, Джим. Я очень рад, что мы снова встретились.

Чем больше я думал о том, что сказал мне Боб, тем больше мне становилось не по себе. Меня беспокоило сочетание нервозности Боба и того, что он рассказал мне о Миллисент Грэхем, - в частности, тот факт, что девушка, которая терпеть не может свет, придет к нему на ужин, предположительно одна.

В следующую среду я пришел домой пораньше. Все еще были сумерки, и с реки поднимался белый туман, начавший окутывать ряд домов, возвышающихся над обрывом, в конце которого стоял дом, в котором жил Боб. Это был небольшой старый дом, прекрасно вписанный в большой неухоженный сад, окруженный высокими кипарисами, половина листвы которых стала ржаво-коричневой, и они стояли, как часовые, вдоль белого забора из штакетника.

В доме было совсем темно, и на мгновение я испугался, что ошибся адресом, но потом вспомнил, что Боб говорил мне об освещении, прошел по садовой дорожке и позвонил.

Через довольно продолжительный промежуток времени я услышал шаги в коридоре. Дверь открылась. Из нее выглянуло морщинистое лицо старого японца.

Появление желтого человека испугало меня. В моем сознании японцы всегда ассоциировались с молодостью, наверное, потому, что все японцы, которых видишь в Нью-Йорке, кажутся студентами колледжа. Морщинистое лицо поразило меня, несмотря на приветливую улыбку.

- Это дом мистера Роберта Уиллиса? - спросил я.

- Да, сэр. Пожалуйста, проходите, - ответил старик.

Он провел меня в комнату, показавшуюся мне прекрасно обставленной, но в ней было так темно, что мне пришлось на ощупь пробираться к стулу, который он выдвинул для меня.

- Мистер Уиллис рассказал вам об освещении? - спросил японец, глубоко вздохнув.

- Да, я понимаю, что мисс Грэхем перенесла операцию на глазах, - ответил я. - Она - это она?..

- Мисс Грэхем еще не прибыла, - ответил японец, - но мы ожидаем ее с минуты на минуту.

- Мистер Уиллис вернулся?

- Да, сэр, он наверху, переодевается. Он скоро спустится. Не будете ли вы так любезны подождать?

Я ждал в темноте гостиной. Нигде не было ни огонька. Это показалось мне необычным. Боб говорил о красном свете, но почему не было даже этого освещения?

У меня возникло странное ощущение, связанное с домом, которое быстро нарастало, несмотря на все мои попытки избавиться от него. Тишина казалась невыносимой. И Боб что-то слишком долго переодевался!

Я стряхнул это с себя, настаивая на том, что был потрясен, узнав о предстоящей женитьбе Боба на близняшке Марджори. И я ждал, ждал...

Внезапно я судорожно вздрогнул и вцепился в подлокотники своего кресла. Откуда-то сверху я отчетливо услышал стон.

И вот он раздался снова, леденящий кровь стон, не похожий ни на что человеческое - стон женщины в страшных муках. Женский голос! Я не мог его не узнать. Вслед за этим послышались шаркающие шаги японца по лестнице.

Еще один стон, но не такой мучительный - что-то вроде зевка, как будто кто-то пробуждался от глубокого сна. Затем где-то в доме хлопнула дверь, и я услышал, как японец крадучись спускается по лестнице.

В следующий момент дверь гостиной начала закрываться, тихо, незаметно для слуха. С того места, где я сидел, я мог видеть, как тонкий край постепенно приближается к темной линии косяка. Мгновение спустя раздался едва слышный щелчок замка.

Затем раздался звонок во входную дверь, и я услышал, как японец довольно громко шаркает по коридору. Дверь открылась. Я услышал его голос:

- Добрый вечер, мисс Грэхем. Да, мистер Уиллис ожидает вас. Не будете ли вы так любезны пройти сюда?

Я ожидал, что он проведет девушку в гостиную, где я сидел, но вместо этого я услышал, как японец шаркающей походкой прошел мимо меня. Мне показалось, что я слышал шаги девушки, которая, по-видимому, сопровождала его.

Я говорю "по-видимому", потому что все эти маневры ни на секунду не ввели меня в заблуждение. Я знал, что все это было подстроено. Никакой Миллисент Грэхем на пороге не было. Это японец позвонил в колокольчик и каким-то образом имитировал звук ее шагов. Даже сейчас он в одиночестве поднимался по лестнице туда, где ждала Миллисент Грэхем.

Миллисент Грэхем все это время находилась в доме, и я слышал именно ее стоны.

Ну, это было не мое дело. Но что-то было не так. Что-то было явно не так, что-то вызывающее недоумение, потому что все эти предосторожности и мистификация казались излишними.

На лестнице снова послышались шаги. Боб входил в комнату под руку с дамой.

- Извини, старина, что заставил тебя ждать. Позволь представить тебе мисс Миллисент Грэхем, мою невесту, - нервно произнес Боб.

Если в темноте гостиной мои впечатления о девушке были самыми смутными, то в столовой, освещенной единственной маленькой красной лампочкой на столе, они едва ли были более четкими. Миллисент Грэхем сидела справа от Боба, а я - слева от него, так что мы с ней не общались. Она еще не произнесла ни слова, но Боб без умолку болтал, как будто хотел завладеть разговором.

- У мисс Грэхем были серьезные проблемы со зрением, Джим, - продолжал он. - На самом деле она все еще очень больна. - Тут он нежно обнял ее за плечи. - Попробуй съесть немного этого цыпленка с карри, моя дорогая, - продолжал он. Я заметил, что девушка вертит в руках нож и вилку, но было видно, что она только притворяется, будто ест.

Мне становилось все более не по себе. В ней было что-то сверхъестественное. И что за странную одежду она носила - сплошные белые оборки. Когда мы только вошли в столовую, я заметил, что ее фигура, казалось, окутана тусклым сиянием, и теперь я снова наблюдал то же самое, и время от времени интенсивность свечения менялась. Что бы это могло быть?

- Надеюсь, с вашими глазами скоро все будет в порядке, мисс Грэхем, - сказал я скорее для того, чтобы поддержать разговор, чем по какой-либо другой причине. До меня дошло, что она до сих пор не произнесла ни единого слова.

- Большое вам спасибо, мистер Кейнс, - ответила она тихим, странным голоском. Это был шепот, хорошо поставленный шепот, но именно такой шепот, какого можно ожидать от человека, у которого голосовые связки почти перестали функционировать.

- У мисс Грэхем были некоторые проблемы с голосом, - заметил Боб. - Та же проблема, знаешь ли, - что-то вроде общей инфекции.

- О, да, - ответил я. - Надеюсь, что она не подвергает себя риску, придя сюда сегодня вечером.

- Я так не думаю, - прошептала девушка с тихим беззвучным смешком.

- О, Боже, нет, - сказал Боб. - Ты же знаешь, она действует по предписанию врача.

Японец, ловко передвигавшийся в темноте вокруг стола, произвел на меня впечатление человека, владеющего ключом к тайне. Жила ли девушка в доме Боба и не разработал ли он весь свой механизм с целью скрыть от меня этот факт? Но к чему было притворяться, будто у нее проблемы с глазами и горлом? Я был убежден, что Миллисент Грэхем могла бы заговорить, если бы захотела.

Трапеза закончилась. Девушка не притронулась ни к одному кусочку, потому что я наблюдал за ней. Мы поднялись - и вдруг я испытал шок, который парализовал меня ужасом.

Когда она наклонилась вперед, лучи красного света упали прямо на ее голову - точнее, на то место, где должна была быть ее голова, - потому что, к своему ужасу, я увидел, что у нее не было головы!

Как только свет коснулся ее, она растворилась! Вероятно, все ее тело состояло из той же эфирной субстанции, сказал я себе с содроганием.

Охваченный ужасом, я последовал за ними обратно в гостиную. Боб, который что-то шептал девушке, теперь повернулся ко мне.

- Мисс Грэхем считает, что ей следует вернуться домой, - сказал он. - Она так хотела встретиться с тобой, что переоценила свои силы. Извини, старина, но ты не мог бы подождать, пока я отвезу ее обратно? Она живет недалеко.

Я согласился, и мисс Грэхем, поклонившись и улыбнувшись мне, вышла из комнаты под руку с Бобом. Я сидел, оцепенев от ужаса или от того, что увидел. Как это возможно, чтобы женщина жила и в то же время была способна раствориться в лучах света?

Я хотел убежать, как убегает ребенок от невидимого ужаса. Но я ждал, слушая, как Боб заводит свою машину в гараже. Затем, когда машина начала медленно выезжать на подъездную дорожку, я подошел к окну и выглянул наружу. Светила луна, и я увидел то, что и предполагал увидеть: Боб сидел в машине один, и нигде не было видно мисс Грэхем!

Через десять минут он вернулся.

- Что ж, старина, - сердечно сказал он, - наша сегодняшняя вечеринка, конечно, потерпела фиаско, но Миллисент скоро окрепнет, и тогда, я уверен, вы станете хорошими друзьями. Что ты о ней думаешь?

- Очаровательная девушка, - ответил я. - Довольно необычная девушка.

Я намеренно провоцировал его, потому что был возмущен тем, как он меня одурачил. Я не сомневался, что Миллисент Грэхем удалилась в свои покои наверху через черный ход, в то время как Боб проделал весь этот ритуал вождения автомобиля, чтобы обмануть меня.

- Необычная? В каком смысле? - Он бросал мне вызов.

- Ну, это немного сложно сказать, Боб, - ответил я.

- В ней нет ничего необычного, - раздраженно ответил он. - Миллисент в последнее время часто болела, у нее было общее воспаление глаз, и она чувствовала себя не в своей тарелке сегодня вечером, вот и все.

- Пожалуйста, прости меня, если я показался тебе критичным, мой дорогой друг, - ответил я. - Как уже сказал, я считаю, что твоя невеста - самая очаровательная леди, и я надеюсь, что буду иметь честь чаще видеться с вами обоими.

Он все еще был встревожен, когда я пожелал ему спокойной ночи и отправился обратно в Нью-Йорк. Я был рад выбраться из этого таинственного дома.

Я сказал, что у меня был определенный опыт, который изменил мою точку зрения на вопросы, представляющие интерес для экстрасенсов. Я был убежден, что Боб играл с вещами, в которые люди по эту сторону могилы не должны совать нос. Другими словами, я поверил, что Миллисент Грэхем вовсе не сестра-близнец Марджори, а призрак, через которого Боб общался с духом своей умершей жены.

Весь тот вечер она казалась мне женщиной, находящейся в трансе. Я поверил, что она была очарована, что Боб хотел посвятить меня в свою тайну, но в последний момент испугался.

В случае, о котором я упомянул, - и в который не собираюсь сейчас углубляться, - я пользовался услугами некоего доктора Мартинуса, поляка или чехословака, который слыл среди интеллигентных людей специалистом по разгадке оккультных феноменов. У него был ассистент, некий Артур Брэнскомб, шумный малый, который занимался написанием биографии доктора или чем-то в этом роде. Мне не понравился этот человек, Брэнскомб, но я подумал, что стоит посоветоваться с маленьким доктором.

Правда, это было не мое дело, но у меня возникло неприятное ощущение, что Боб Уиллис играет с огнем, который может обжечь ему пальцы. В результате моих размышлений я нанес визит Мартинусу домой через день или два и изложил ему факты.

Доктор бесстрастно выслушал мой рассказ, время от времени задавая вопросы, пока я не упомянул о странном обстоятельстве, когда голова девушки растворилась под воздействием света - или, по крайней мере, казалось, что она растворилась. В этом месте он, казалось, насторожился.

- Вы уверены, что никогда не слышали об этой Миллисент Грэхем, пока была жива ее сестра? - спросил он.

- Совершенно верно, и я ни на секунду не допускаю, что у нее был близнец.

- Было ли какое-нибудь сходство между живой женщиной и мертвой?

Я пытался разобраться, но в полумраке комнаты воображение играло слишком большую роль, чтобы я мог прийти к каким-либо выводам. Я так и сказал Мартинусу.

Он забарабанил пальцами по столу.

- Я хотел бы увидеть эту Миллисент Грхеэм, - медленно произнес он. - Это можно устроить?

Это был сложный вопрос, я не видел никакого способа немедленно ввести доктора Мартинуса в дом Боба Уиллиса.

- Я постараюсь это устроить, если представится возможность, - ответил я. - Как вы думаете, что это такое - мертвая женщина, появляющаяся из тела фальшивой сестры?

- Хуже, - ответил доктор.

Я ахнул от пришедшей мне в голову мысли.

- Вы же не хотите сказать, что Миллисент Грэхем - это материализовавшаяся мертвая женщина?

Я осекся.

- Еще хуже, - ответил Мартинус. - Постарайтесь договориться и позвоните мне, как только сможете. Мне кажется, мистер Роберт Уиллис нуждается в моих услугах больше, чем он думает.

Я не представлял, каким образом мог бы ввести Мартинуса в дом Боба Уиллиса. К этому времени мое любопытство уступило место глубокой тревоге за Боба. Что Мартинус имел в виду под своими зловещими замечаниями о том, что Боб нуждается в нем? Однако, поскольку, по-видимому, ничего нельзя было поделать, я постарался выбросить Боба из головы. Я вовсе не был уверен, что увижу его снова.

Затем, примерно через три недели, Боб однажды вечером появился в моей квартире. Я был поражен переменой в его внешности. Он выглядел более сильным, плотным, грубоватым. Он приветствовал меня громким смехом. Я почувствовал запах спиртного в его дыхании. И, к своему отвращению, обнаружил, что он в значительной степени находится под его влиянием.

- Ну что ж, Джим, - воскликнул он, - с того вечера, когда ты ужинал с нами, дела пошли лучше. Миллисент практически полностью обрела способность видеть и говорить. Мы поженились сегодня днем - ну, что ты об этом думаешь? - невнятно пробормотал Боб.

Поженились? Этот человек был сумасшедшим! Это не мог быть тот Боб Уиллис, которого я знал в прошлом, который всегда был джентльменом, - этот пьяный парень с громким голосом, сидевший в моей квартире и рассказывавший мне, что в тот день он женился на призраке!

- Тогда... в самом деле, мой дорогой друг... - начал я.

Он снова рассмеялся.

- Я знаю, о чем ты думаешь, Джим, старина! - воскликнул он. - А где же жена моего друга, эй? Что ж, дело обстоит так: мне сообщили по телефону, что некоторые компании готовятся заключить сделку на несколько тысяч долларов, если я приеду прямо сейчас. Так что мне ничего не оставалось, как оставить краснеющую невесту и отправиться к ним. Я заключил сделку, Джим, и теперь хочу, чтобы ты и еще двое-трое веселых парней пришли ко мне домой около девяти часов, и мы устроим небольшой импровизированный прием. Иди и собирай их, а мы будем ждать тебя. Мы потанцуем - моя жена прекрасно танцует. У меня есть кое-какие довоенные вещи. Как насчет этого? Не мог бы ты найти двух-трех подходящих парней?

Вот и представилась возможность, на которую я надеялся!

- Я думаю, что мог бы пригласить двух своих друзей, - сказал я, вспомнив, что Брэнскомб неизменно сопровождал доктора в его экспедициях.

- Это будет превосходно, Джим, - прогудел Боб. - Видишь ли, я... я как-то отвык от общения с людьми. На самом деле я не знаю никого, кто пришел бы просто так, а жена хочет устроить веселую вечеринку.

Если я и подозревал, что что-то не так, то теперь был в этом уверен. Как только Боб ушел, я позвонил доктору Мартинусу. Я застал его в тот момент, когда он собирался на медицинскую конференцию; он сразу же согласился отменить свою встречу и сопровождать меня. Я должен был быть у него дома в 8.30, и они с Брэнскомбом должны были сопровождать меня в машине доктора.

Мартинус и Брэнскомб ждали меня, когда я приехал. По телефону я почти ничего не сказал доктору; как только мы сели в машину, которую вел Брэнскомб, я рассказал ему подробности беседы с Бобом. Я заговорил о его изменившейся внешности, но, когда сказал ему, что Боб в тот день женился, Мартинус издал резкое восклицание.

- Как вы думаете, что стоит за этим его безумным поведением? - спросил я.

- Я думаю, - ответил Мартинус, - его добрый ангел помогает ему бороться с силами Тьмы.

- Вы имеете в виду мертвую женщину?

Я понял, что он действительно это имел в виду, хотя и не хотел связывать себя обязательствами.

- Я в полном недоумении, доктор, - сказал я. - Кто такая, во имя всего святого, Миллисент Грэм?

- Это мы еще посмотрим, - вот и все, что я смог добиться в ответ. Но я видел, что ему не терпелось поскорее добраться до конца путешествия, больше, чем того требовали обстоятельства.

- Быстрее, Брэнскомб, - не раз повторял он, пока мы мчались на север.

Мы проехали пятьдесят миль вдоль берега Гудзона и остановились наконец у дома Боба. Освещение все еще было слабым, как будто горела единственная лампочка малой мощности, но из гостиной доносился громкий смех Боба и звуки танцевальной музыки по радио.

Японец открыл нам дверь, как только мы вышли на улицу. Резко втянув в себя воздух, он впустил нас внутрь. Я заметил, как Мартинус бросил на него быстрый, пронзительный взгляд.

Боб вышел из гостиной нам навстречу. Если до этого он был под воздействием алкоголя, то теперь был явно пьян. Он, пошатываясь, направился к нам. Состоялось что-то вроде представления, но я намеренно произнес имена невнятно, на случай, если он мог слышать о докторе. В любом случае, Боб был не в том состоянии, чтобы расслышать их. Он демонстративно помог нам снять пальто, и мы прошли в гостиную, где из радиоприемника гремел разухабистый джаз. Она была там - его жена - сидела на кушетке и поднялась с очаровательной приветственной улыбкой, когда мы вошли. Теперь я мог видеть, что она была очень похожа на Марджори. Сходство было поразительным. И когда она вышла вперед, я отбросил как безумные свои мысли о том, что она могла быть воплощенным духом умершей женщины. Если когда-либо и существовала на свете женщины, то Миллисент была одной из них.

Я с трудом сохранил присутствие духа, чтобы пожать протянутую мне руку. Эта рука могла бы представлять собой кусок льда. В ней не было не только обычного животного тепла, но и чего-то странного - пульсации, жизненной силы. С таким же успехом я мог пожать глиняную руку.

- Ну что ж, ребята, теперь вы знаете друг друга, - крикнул Боб. - Давайте потанцуем. Давайте без формальностей. Сначала ты, Джим, пригласи Марджори. Как старый друг... Ха-ха-ха!

Я заметил, что он назвал ее Марджори. Это сорвалось с его языка случайно, или...

Она повернулась ко мне с улыбкой и поклоном, и я обнял ее за плечи. Под веселую джазовую мелодию мы двинулись в глубь комнаты, делая первые шаги фокстрота.

Я не прошел с ней и десятка шагов, как понял, что в ее теле нет ни капли животного тепла. Она была холодной - такой же холодной, как рука, которую она мне протянула. И снова, хотя ее фигура была достаточно плотной, чего-то не хватало. У меня было такое ощущение, что в ней не было жизненной силы, что я держал в руках скульптурную модель из глины, но странно бесплотную.

И это было еще не все. Танцуя с ней, я почувствовал, что моя жизненная сила как-то странно угасает. Мне показалось, будто часть моего существа куда-то уходит. Комната поплыла у меня перед глазами, и я почувствовал, что теряю сознание.

Я терял сознание того, что меня окружает, но во мне, казалось, пробуждалось другое, более глубокое, дьявольское сознание. Как будто какой-то прикованный зверь в глубине моей натуры зашевелился, стремясь сбросить ярмо моей личности и вступить в свои права.

Все быстрее, быстрее кружились мы в этом дьявольском танце, и теперь я не осознавал ничего, кроме девушки, которую держал в своих объятиях, а отвратительная мелодия все звучала и звучала. Как долго мы танцевали вместе? Возможно, целую вечность! Я боролся и чувствовал, как Миллисент Уиллис оказывает на меня все свое влияние, не только физическое, но и какое-то нематериальное. Я не мог высвободиться.

Мы продолжали кружиться. Я был на последнем издыхании, когда радио внезапно замолчало. Когда я пришел в себя, то увидел, что Миллисент смотрит на меня с непроницаемым выражением на лице.

- Вы великолепно танцуете, мистер Кейнс, - произнесла она странным голосом, лишь немногим громче шепота, который я слышал во время моего предыдущего визита. - Как жаль, что мы не можем танцевать всю жизнь вместе.

Необычная речь, но тогда мне так не казалось, я только знал, что отдал бы свою жизнь за эту женщину, которую одновременно любил и ненавидел всеми силами своего существа.

И вдруг Мартинус шагнул вперед и встал между нами. Он поднял мою руку и убрал ее с талии Миллисент. Я помню, что чувствовал, будто какая-то магнетическая сила удерживает ее там.

- Мой танец, миссис Уиллис, - сказал доктор.

Снова зазвучало радио. Чувствуя слабость, головокружение и все еще не владея собой, я отступил к Брэнскомбу. Здоровенный ассистент доктора с любопытством наблюдал за мной, Боб опустился в кресло, одурманенный выпитым, я посмотрел на доктора. Они с Миллисент начали танцевать вальс. Я и не подозревал, что Мартинус умеет танцевать, но они танцевали божественно, причем девушка была выше доктора на полголовы.

Однако через мгновение я почувствовал, что между ними происходит какая-то борьба, борьба воль. Я увидел, как Миллисент отвернулась, а затем снова повернула лицо, неохотно, словно понуждаемая взглядом доктора. И вдруг она остановилась посреди комнаты, и с ее губ сорвался пронзительный крик.

Дикий, неземной крик, не похожий ни на что человеческое - как крик чайки, и в то же время полный такого ужаса, что у меня по телу пробежала дрожь.

Услышав это, Боб Уиллис вскочил на ноги и бросился к ним. Большой Артур Брэнскомб преградил ему путь. Боб бросился на него, но Брэнскомб ударил его кулаком в лоб, и тот отшатнулся назад.

Внезапно радио "угасло" и замолчало, как будто в нем что-то перегорело или как будто кто-то вызвал службу спасения. Свет погас. Комната погрузилась в кромешную тьму. По комнате пронесся ледяной ветер, шурша драпировками и колыхая занавески на окнах. Я услышал звук, похожий на шепот толпы, заполнившей комнату.

Шепчущая толпа духов! Комната была полна мягких, податливых тел, прижимавшихся к моему собственному, ужасных податливых созданий, на которые мои кулаки не производили никакого впечатления.

Я бил вслепую, в припадке безумного страха. Мой правый кулак угодил во что-то гораздо более существенное, в подбородок, и оно отлетело на пол. Я прыгнул на это. В слабом свете я увидел старого японца, его лицо исказилось от ярости, в руке он сжимал длинный нож. Он выбросил ее, целясь мне прямо в горло, попал в щеку и рассек ее от подбородка до рта. Затем я вырвал нож у него из рук и сбил его с ног еще одним ударом.

Я обернулся. Комната была полна дьяволов, шепчущихся, злобно ухмыляющихся дьяволов, невидимых существ, которые, казалось, занимали каждый метр пространства. Я услышал, как где-то тяжело дышит Мартинус, словно в смертельной схватке. Я увидел рядом с собой крупную фигуру Артура Брэнскомба. Тот схватил Боба за горло и оттеснил его назад. А я боролся с невидимыми силами, которые подхватывали меня, ставили подножки и швыряли из стороны в сторону.

Внезапно я увидел лицо Миллисент. Девушка стояла почти на том же месте, где и в тот момент, когда перестала танцевать. Свет, исходивший не извне, играл на ее лице, и это было лицо улыбающегося дьявола.

Свет погас, но я слышал, как дьявольский шепот становился все громче. И вдруг Мартинус запел старинную песнь об изгнании бесов, на старославянском языке. К моему ужасу, другие голоса подхватили ее и ответили ему. А другие все еще молчали, как будто спорили и пытались заглушить эти слова.

Вы знаете музыку из "Фауста", когда дьявол борется в церкви за душу Маргариты? Эта была похожа, потому что пение небесных и дьявольских голосов чудовищно смешивалось, но лишь как эхо слов, которые выкрикивал Мартинус, раскачиваясь взад-вперед. И все это время я сражался, а Брэнскомб был вовлечен в возобновившуюся борьбу с Бобом Уиллисом.

А потом, внезапно, все закончилось. Первым, что показалось странным и неуместным, были звуки радио, передававшего одну из последних танцевальных программ. Затем зажегся свет. В комнате не было никого, кроме доктора, Брэнскомба, Боба Уиллиса и меня. Миллисент нигде не было видно.

Доктор, обливаясь потом, стоял точно на том же месте, где он был, когда Миллисент впервые закричала. Боб Уиллис лежал на полу без сознания, весь в синяках от кулаков Брэнскомба.

- Отнесите его наверх, в постель, - сказал Мартинус.

Они с Брэнскомбом взяли потерявшего сознание человека за плечи и ноги и вынесли его из комнаты. Я опустился на стул, совершенно обессиленный физически, но все же с легким, ликующим чувством. Я почувствовал, что, какие бы силы зла ни находились в той комнате, они, наконец, были повержены.

Прошло больше часа, прежде чем двое мужчин спустились вниз.

- Сейчас он крепко спит, - сказал Мартинус. - Я останусь здесь до завтра и присмотрю за ним. Это, мистер Кейнс, был один из самых важных вызовов, которые я получал за все время своей профессиональной деятельности.

Через некоторое время он разговорился.

- Этот японец, - сказал он, - был из синтоистского храма в Осаке, известного спиритизмом. Я сразу узнал его по клейму, которое они ставят на своих священников. Вы не заметили маленький шрам под ухом? Он знал, что я его узнал. Без сомнения, он был главной движущей силой во всем этом дьявольском деле, потому что для этих джентльменов служить дьяволам и помогать им воплощаться - признак фанатизма. Он сбежал, когда понял, что его дело безнадежно. Как ваш друг подобрал его, я пока не знаю. Возможно, это была случайность, или японец знал, что здесь для него найдется работа.

- Но эта женщина - Миллисент! - воскликнул я.

- Вы были близки к разгадке, мистер Кейнс, когда предположили, что она была материализовавшимся духом Марджори Уиллис. Я проник в подсознание Боба Уиллиса, пока он спал. Похоже, японец предложил ему возможность материализации духа умершей женщины, пока она не обретет способность сохранять человеческий облик, путем тщательной практики, и выносить дневной свет. Итак, мистер Кейнс, когда ваш друг дошел до того, что поверил, будто может обмануть своих друзей, он попробовал это на вас в качестве своего первого эксперимента. К несчастью для него самого, этому существу еще не удалось достаточно прочно принять человеческий облик. Отсюда и красный свет, и то, что вы заметили, как растворяющуюся голову.

- Но я знал Марджори, и говорю вам, это существо было дьяволом! - воскликнул я.

- Совершенно верно, - ответил доктор. - Как и все подобные призраки, они почти всегда маскируются под личину любимого человека, который скончался. Она была одной из мерзких тварей Лилит. Бобу Уиллису, по правде говоря, повезло, что он сейчас жив.

КОГДА ГОВОРЯТ НЕМЫЕ

Гарольд Стэндиш Корбин

Я был поглощен чтением газеты и даже не заметил, как на скамейку в Центральном парке рядом со мной сел странный человек. Я впервые почувствовал его присутствие, когда, подняв глаза, увидел, что он теребит уши лохматой собаки, с любовью положившей голову ему на колени и заглянувшей в глаза. Незнакомец был высоким, темноволосым и крепко сложенным. В нем была какая-то непостижимая тайна, которую я не мог постичь.

Через мгновение его взгляд встретился с моим, и он улыбнулся, сверкнув рядом ослепительно белых зубов, контрастирующих с пронзительной чернотой его глаз.

- Вы, очевидно, любите собак, - заметил я.

- Несомненно, - ответил он. - Почему бы и нет? Один из них однажды спас мне жизнь. Это был пес-призрак. Для вас, практичного человека, это звучит странно, но это правда.

Собака-призрак! Да, я был практичен, но почему-то склонен поверить этому человеку, поскольку он отличался от случайных знакомых, которых можно встретить на скамейке в парке. В Нью-Йорке, этом огромном мегаполисе, всегда можно встретить странных людей, которые могут рассказывать странные истории. Я спровоцировал его.

- Я расскажу вам эту историю, - сказал он наконец. - Я уже рассказывал ее раньше. По крайней мере, это будет для вас развлечением. Возможно, когда я закончу, вы поверите, что в этом мире есть вещи более странные, чем известно смертным.

Поэтому я излагаю ее здесь, - историю о призрачной собаке-призраке, о злобной ненависти, которая продолжалась даже после смерти, и о спокойствии духа, который умер второй смертью, - в точности так, как он рассказал ее мне там, средь бела дня, на скамейке в Центральном парке. Вот эта история, его собственными словами.

Сначала я должен рассказать вам о собаке. Это был лохматый детеныш колли, примерно на две трети выросший, когда я впервые его увидел. Мне довелось много путешествовать, как по дальним, так и по ближним странам. У меня есть кое-какие сведения о восточном оккультизме. Я верю, что души могут покидать свои бренные тела, как во вред, так и во благо человека. Но это к делу не относится.

В своих путешествиях я ездил на автомобиле по западу вашей страны, где огромные фермы раскинули свои обширные акры навстречу солнцу. Поля были мирными в летнюю жару, и моя машина быстро мчалась между ними. Ветерок, обдувавший мое лицо, и возбуждение от движения заставляли меня чувствовать радость. Однако посреди всего этого я услышал слабый вой собаки, страдающей от боли. Этот звук причинил мне боль, потому что я всегда был чувствителен к крикам животных, попавших в беду. Я притормозил, чтобы, по возможности, определить источник звука.

Я обнаружил его источник. Неподалеку, на ферме перед домом, огромный грубиян избивал собаку. Как уже говорил, я всегда любил собак, и нападение этого грубияна на животное, которое еще не было взрослым, вызвало у меня гнев. Я остановил машину, чтобы понаблюдать за происходящим.

Мужчина был гигантского роста, с жестким, злобным лицом, казавшимся отвратительным в своей ярости. Я никогда не видел более злобного выражения звериной страсти. Он был одним из тех достойных сожаления людей, которые рождаются злыми, которые идут по жизни, не контролируемые ни самими собой, ни обществом, и которые вымещают свою злобу и необузданную волю на таких беспомощных существах, как собаки - и женщины. А если кто-то осмеливается возражать им или перечить, они становятся убийцами, преисполненными ненависти, ядовитой и стойкой, как змеиный яд.

Действия этого человека заставили меня напрячься от гнева. Преисполненный негодования, я выскочил из машины и перепрыгнул через забор, не задумываясь о том, что собираюсь сделать. Когда я направился к мужчине, он ударил собаку огромной дубинкой и сбил ее с ног. Когда я приблизился, он снова замахнулся.

- Прекратите! Немедленно прекратите! - закричал я.

Он застыл, пораженный тем, что кто-то посмел усомниться в его праве бить животное.

- Кто вы такой и какое вам до этого дело? - зарычал он. - Я научу его приносить мое пальто, или я убью его!

- Но он же всего лишь щенок. Он не понимает. Так его не научишь, - возразил я.

На его лице проступила жажда убийства, так сильна была его страсть. Он колебался ровно столько, сколько требовалось, чтобы нанести собаке жестокий удар ногой, а затем бросился на меня, и его невероятная по своей внезапности сила почти сбила меня с ног.

Но я кое-что знаю о савате - искусства бокса ногами. Я неплохо владею фехтованием на мечах, и в своих скитаниях по земле кое-что перенял из той системы восточной борьбы, которую местные учителя привезли даже в эту страну. Я быстро восстановил равновесие и обхватил его так, как хотел. Я поднатужился, перекинул его через плечо, и он упал с такой силой, что содрогнулась земля. Я знал, что в его сердце таится жажда убийства, и он разделается со мной, если я позволю ему подняться, и поэтому воспользовался своим преимуществом, поставив одно колено ему на грудь и обхватив пальцами его горло.

Он был гигантом, и, пока мы тянулись и напрягались, мне казалось, он одолеет меня. Но я вцепился ему в горло, и вскоре его дыхание стало прерывистым, глаза вылезли из орбит, а язык вывалился из открытого рта. Его напряжение ослабевало, и, чтобы не убить его на месте, я ослабил хватку.

Какое-то время он лежал на земле с закрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова. Его дыхание было прерывистым, с хрипами, как у старика-астматика, который борется за воздух. Затем, после еще нескольких сосущих спазмов в горле, он начал приходить в себя. Он не мог говорить, но в его глазах светилась самая лютая ненависть ко мне, какую только может внушить душа, проданная дьяволу. Он попытался встать, но снова упал. Я знал, что вскоре он станет самим собой, и, хотя я не трус, мне показалось, что будет лучше, если я уйду, не подвергая себя еще большей опасности.

Но перед уходом я достал из кармана нужное количество банкнот и положил их рядом с ним. Его пристальный взгляд следил за каждым моим движением, и, если бы ненависть могла причинить мне вред, я бы наверняка был убит на месте. В обмен на банкноты я решил, что заберу собаку.

Когда я повернулся, чтобы уйти, гигант приподнялся на локте и погрозил кулаком.

- Подожди, - хрипло сказал он. - Когда-нибудь мы встретимся снова, и я доберусь до тебя, как ты до меня добрался!

Когда я ехал через всю страну, через редкие леса с их зеленью и солнечным светом, собака лежала рядом со мной на сиденье. Я задавался вопросом, почему таким животным, как тот человек, которого я покинул, позволено засорять эту прекрасную землю своей ненавистью, мстительностью и страстью. Именно по таким плачут ангелы, а люди строят тюрьмы и эшафоты.

Последствия побоев, которые получил щенок, остались с ним до самой смерти. Его дух так и не восстановился. Нервный колли - чувствительное животное, а эта собака, казалось, обладала чувствами человека. Возможно, какой-то жизненно важный орган в его довольно хрупком теле был смертельно поврежден ударами тяжелой дубинки, но я все же думаю, что это был его дух, а не тело, которое было раздавлено. Он заболел, какое-то время томился и, наконец, умер. Незадолго до смерти он повернул ко мне голову и слабо лизнул мою руку, как бы в знак признательности за то, что я старался и хотел для него сделать. Со вздохом удовлетворения его тело расслабилось, а дух покинул его.

Я вырыл для него неглубокую могилу за ручьем, где кусты ежевики образовали зеленую беседку, и с сожалением отвернулся.

А теперь я должен рассказать вам о той злобной ненависти, которая жила после смерти, - такой же злобной, как отвратительная болезнь, и о том, как я был близок к самой смерти.

Какое-то время мне выпало жить в вашем великом мегаполисе, и, поскольку мне всегда было интересно изучать разные стороны жизни, я не пошел в гостиницу, а искал ту часть города, где мог бы быть ближе к пульсирующему сердцу его жителей, и снял там комнату. Западная Двадцать вторая улица, в старом районе Челси. Это был один из тех старых особняков за Девятой авеню, где каждый так похож на другой, словно отлит по одной и той же форме.

В каждом из них есть высокое крыльцо, ведущее из подвала на первый этаж. В каждом из них одинаковое количество этажей и окон. У каждого есть своя железная ограда, зеленый газон и решетчатые перила, ведущие к входной двери. И у каждого есть свой собственный задний двор, где мусор, зола и всякая всячина заменили чайные сады, лужайки и цветочные клумбы прежних времен.

С самого начала я почувствовал присутствие призрака. Сама атмосфера была призрачной. Неподалеку находился дом Форреста, знаменитого актера. Я представил себе Криса Крингла и его северных оленей, парящих среди дымоходов, чтобы вернуться в жилище человека, который причудливо создал их там "в ночь перед Рождеством". Повсюду царило ощущение ушедшего величия - тех дней, когда изысканные джентльмены и леди жили в роскошных резиденциях, ездили на своих экипажах и устраивали вечеринки.

Теперь все изменилось. Роскошные особняки превратились в меблированные комнаты, обшарпанные спереди и еще хуже сзади. Люди самых разных национальностей старого света болтают на улицах, а о социальном престиже судят по количеству урн для мусора на тротуарах. Смуглые матросы с кораблей, стоящих в конце улицы, по ночам устраивают дебоши, и однажды прямо у меня под окном избили и ограбили пьяного мужчину.

После захода солнца этот район предвещает беду. Заколоченные окна старинного дома напротив, в котором велись какие-то давние судебные тяжбы, смотрели на улицу пустыми, невидящими глазами черепа.

Мой собственный дом был полон скрипов и вздохов, которые были необъяснимы, но которые, казалось, оплакивали запустение, охватившее окрестности. Миссис Парди, хозяйка дома, в котором я поселился, сама была вылитой ведьмой, с глазами-бусинками и волосатой губой. Я не знаю, сколько ей было лет. Но я мог издалека определить, когда она собиралась зайти в мою комнату, потому что слышал ее медленные шаги на лестнице и ее затрудненное, хриплое дыхание задолго до того, как она стучала в мою дверь, чтобы взять журнал "Ивнинг ньюс"; я отдавал его ей, независимо от того, дочитал я его или нет потому что ее присутствие беспокоило меня, и я чувствовал себя неловко, когда она разглядывала меня в тусклом свете жалкой газовой лампы.

И все же я остался, потому что это место заинтересовало меня, и я знал, что в жизни всех жильцов есть трагическая история, начиная с унылой маленькой белокурой девочки, жившей в помещении, когда-то бывшем мансардой, и заканчивая старым морским капитаном, у которого был больной рассудок и который бормотал себе под нос о странных островах и тропических штормах.

Это была одна из тех печальных ночей в конце октября, о которых идет речь в моем рассказе. Поднимался ветер, и вскоре я почувствовал, что вот-вот пойдет дождь. Свистки буксиров и других судов на реке раздражали меня своим непрерывным воем, словно заблудшие души, обреченные вечно скитаться в преисподней и временно вернувшиеся на землю, чтобы найти сочувствие и наслать злые чары на тех, кто не сочувствовал.

Я не мог уснуть. Какое-то время я читал, но мои мысли вернулись к тому фермеру, который забил собаку до смерти. В тот самый день я получил письмо от знакомого предпринимателя из маленького городка неподалеку от фермы этого человека, и в письме имелось сообщение о том, что фермер был найден мертвым несколько дней назад. Он упал со строительных лесов, когда наемный работник услышал его звериный крик и поспешил ему на помощь.

Этому человеку уже нельзя было помочь. У него был сломан позвоночник, и он умер, но не с молитвой на устах, как подобает умирать любому человеку, а с ужасным проклятием. Я уверен, что дьявол, должно быть, поджидал его душу, и теперь, когда свистки речных судов доносили до моих ушей свои скорбные нотки, я мог думать только об этом человеке и о том, как его душа, должно быть, разрывается от раскаяния за все злодеяния, которые он совершил в этой жизни, и особенно из-за смерти маленькой собачки.

Часы тянулись, пока я сидел там. В доме стало тихо, и только редкие прохожие проходили по улице снаружи. Моя комната располагалась на третьем этаже, а надо мной жила только блондинка. Из-за нехватки посетителей другие комнаты на моем этаже пустовали. По причинам, которые были ее личным делом, и за которые, из-за трагедии, которая читалась в ее глазах, я знаю, Господь Бог когда-нибудь простит ее, девушка не вернулась, когда я сидел там, и я не ожидал услышать ее до тех пор, пока солнце не рассеет порочный туман ночи с ее нечестивыми деяниями.

Таким образом, я остался один. Часы где-то в доме устало отсчитывали время - одиннадцать, половина двенадцатого, полночь. Внезапно завыл ветер, поднявшийся снаружи. Старый деревянный ставень, которым был оборудован дом для закрывания окон, громко хлопал, и я подумал, не был ли кто-нибудь из жильцов настолько неосторожен, что, несмотря на затхлость этого места, обеспечил себе проветривание во время сна вопреки общепринятому обычаю.

Порыв ветра проник в мою комнату и почти погасил неэффективное газовое пламя, заставив тени наброситься на меня и отступить под кровать и в угол возле комода. Я пришел в ярость и решил на следующий день покинуть это место фантастических образов, газовых фонарей и внезапных сквозняков и отправиться туда, где человек не чувствовал бы, что призраки ушедших вещей тянутся через спинку его стула, чтобы схватить его своими протянутыми пальцами.

Я мечтал о сне, который никак не приходил. Недовольный собой и своими мыслями, я отложил книгу и несколько раз прошелся взад-вперед по комнате. Я ругал себя за то, что постоянно думал о звере-человеке, убившем собаку, говорил себе, что я дурак, вспоминая это дело.

На полпути я остановился и прислушался. Где-то в доме раздался глухой стук, кто-то поднимался по лестнице. Казалось, он доносился двумя этажами ниже. Это были размеренные шаги, приглушенные и тяжелые. Я был удивлен, потому что не слышал, как открылась или закрылась входная дверь, - а я должен был услышать, если бы кто-то из жильцов возвращался. Я был поражен, встревожен, чего-то боялся - сам не зная, чего. Атмосфера была пропитана предчувствием какого-то ужасного события.

Я снова двинулся в путь, сердито говоря себе, что маленькая блондинка наверху пришла необычно рано. Но, как ни старался, я не мог избавиться от охватившего меня смутного беспокойства, и в конце концов снова был вынужден, без всякой видимой причины, остановиться и прислушаться.

Теперь человек, или предмет, или что бы это ни было, почти достиг верха лестницы на втором этаже. Его приглушенные шаги стали немного громче. Размеренный монотонный звук шагов продолжался. Волосы у меня на голове встали дыбом, а на лбу выступил пот. Это мерное движение приближалось - приближалось ко мне. И я не мог убежать. Оно подкрадывалось все ближе и ближе. Я чувствовал, что должен закричать, но в горле у меня пересохло. Шаги по-прежнему приближались с монотонной регулярностью. Меня парализовал страх.

Нервы, сказал я себе. Я попытался отвлечься. Но снова прислушался.

Вот шаги достигли лестничной площадки. Теперь я мог слышать, как тело карабкается вдоль перил, чтобы начать подъем, на вершине которого находилась моя комната. Оно задевало и царапало стену подо мной. Я мог думать только о ком-то, кто несет тяжелую ношу, например, мертвое тело, вверх по лестнице.

Нога была поставлена на первую ступеньку. Оно было там - менее чем в пятнадцати футах от меня - поднималось по лестнице с этим ужасным "тук-тук-тук-тук", и интервал между этими шагами казался вечностью.

Я боролся изо всех сил. Газовая лампа мигала и, казалось, вот-вот погаснет. Я не мог сдвинуться с места, стоя в центре комнаты.

- Что это? - в отчаянии воскликнул я. Но ответа не последовало - только зловещая, размеренная, крадущаяся поступь.

Теперь он достиг верхней площадки лестницы и заворачивал за угол, направляясь к моей комнате. Он был совсем рядом. Очарованный, я ждал, что ручка на моей двери повернется. Но этого не произошло. Кто бы или что бы ни ждало там, оно не спешило войти.

Я слышал его дыхание - хриплый свист. Как это напомнило мне того задыхающегося фермера и злобную ненависть в его глазах!

Но сейчас, пока я ждал, мои нервы внезапно расслабились. Я улыбнулся про себя. Мысли вернулись в мой оцепеневший мозг. Я окликнул ее, как только вспомнил.

- Входите, миссис Парди. Вам нужна вечерняя газета?

Хозяйка, конечно.

Ответа не последовало. Только хриплое горловое дыхание. Боже милостивый, хоть бы это прекратилось!

Неведомый ужас, чудовищная боязнь пробрала меня до мозга костей. Проклятый газ мигнул и, казалось, вот-вот погаснет. И все это время с другой стороны тонкой деревянной преграды доносилось свистящее, астматическое дыхание того, кто или что ждало там.

В отчаянии я собрался с духом и, чувствуя, как по спине пробегают мурашки, взялся за ручку и распахнул дверь.

Холл был пуст!

Я отшатнулся, как громом пораженный. Еще один газовый рожок тускло горел на верхней площадке лестницы, отбрасывая смутные тени по углам.

Там не было ни души, ни предмета. И все же, как только я взялся за ручку, что-то, несомненно, стояло перед моей дверью.

Внезапно я почувствовал, как меня окутывает влажный холод, словно я попал в туман зимней ночи. Затхлый запах, как из какого-нибудь давно закрытого склепа, ударил мне в ноздри. А позади меня, почти за моим плечом, раздался смех - горловой, с присвистом.

Я обернулся навстречу смеху. Позади меня ничего не было. Я что, сошел с ума? спросил я себя. Мои пальцы судорожно сжимались и разжимались на груди. Меня охватил первобытный страх. И снова, пока я стоял, из-за моей спины, из дальнего конца этого короткого коридора, раздался смешок. Я снова обернулся и снова ничего не обнаружил.

Мое физическое тело больше не могло этого выносить. Мои колени ослабли. Я пошатнулся и потерял сознание.

Не знаю, как долго я так пролежал. Я пришел в себя от ощущения, что кто-то наблюдает за мной - кто-то или что-то в темном углу возле комода. Я провел рукой по лицу, чтобы прояснить зрение, и увидел два пронзительных черных глаза, которые, не мигая, неотрывно смотрели на меня. Это были злобные глаза. В них горели зло и ненависть. Они были красными, а потом снова становились зловещими черными - холодные, суровые глаза, похожие на тот холод, что веет между мирами.

Вместе с ними появилась белая, пленчатая форма, плотность которой, казалось, менялась с удивительной быстротой, очевидно, в зависимости от настроения духа. В какой-то момент в этом не было ничего осязаемого, и я мог видеть сквозь него стену, затем она внезапно стала плотной, засияла тусклым светом, и я почувствовал, что она способна на смертельный физический контакт.

Я медленно поднялся на колени. Искаженное, перекошенное лицо приблизилось. В глазах плясало дьявольское ликование, которое могло исходить только от слизи и наполненности самой глубокой ямы. Снова раздался тот ужасный смешок.

Затем, когда я присмотрелся повнимательнее, меня охватил неописуемый ужас, ибо я узнал фермера, которого я душил за то, что он обидел собаку!

Но он был мертв! Почему его призрак преследовал меня? Почему его дух искал меня так далеко от его родного двора, посреди огромного города, в котором он никогда в жизни не бывал?

И тогда я понял. Ненависть, та слепая, неразумная, звериная ненависть, которая проистекала из его неуправляемого характера, жила и после смерти. Он поклялся поквитаться со мной за то унижение, которое я ему причинил, перед лицом собственной гордости. Он не забыл и не простил меня за то, что я встал между ним и собакой. Он унес эту ненависть с собой в могилу, а теперь пришел, чтобы отомстить мне. Теперь я знал, что не дождусь пощады от него. Моя жизнь висела на волоске.

Он все еще казался мне тем гигантом, каким я его знал, и его руки свисали с могучих плеч, как у гориллы. Похожие на клыки зубы сверкнули желтоватой белизной, когда он шагнул ко мне сгорбленной походкой человека-обезьяны, и дыхание со свистом вырвалось из его горла.

Он не произнес ни слова. Больше он не сделал ни единого движения, только медленно, боком, как краб, пополз ко мне. Его ноги шаркали по потертому ковру, но больше не было слышно ни звука. Сама угроза этого медленного приближения наполнила меня таким ужасом, что я готов был громко закричать, но мои голосовые связки, казалось, атрофировались. Я стоял на коленях, беспомощный, неспособный защититься от того, что подкрадывалось ко мне.

И снова запах склепа наполнил мои ноздри. Теперь он был совсем близко. Я почувствовал его холодное присутствие. Его руки потянулись вперед - руки с когтистыми лапами и пальцами, похожими на когти. Они обхватили мое горло. Они были холодными и влажными, и меня пробрал озноб.

Я ударил вслепую, но моя рука прошла сквозь фигуру передо мной, как сквозь пар. Я не мог бороться с тенью. Смертоносные пальцы все крепче и крепче сжимали мое горло. Мой рот открылся, глаза выпучились, я отчаянно замахал руками. У меня перехватило дыхание, и от усилий, которые я предпринял, зазвенело в ушах от прилива крови к голове.

Когда мне показалось, что моя голова вот-вот лопнет от напряжения, призрак отшвырнул меня в сторону и отступил на шаг. Снова раздался этот ужасный смешок. Сквозь пелену, стоявшую у меня перед глазами, на меня гротескно смотрело лицо, улыбаясь своей ужасной, злобной улыбкой, с обнаженными желтыми зубами и перекошенным лицом, искаженным, как у человека в конвульсиях.

И снова эта когтистая лапа метнулась ко мне, и снова я почувствовал холодные пальцы на своем горле. Я сопротивлялся, но удары моих кулаков, похожие на цеп, не производили на призрака никакого впечатления. Это было так же бессмысленно, как бороться с холодным туманом, который поднимается по вечерам над каким-нибудь сырым болотом.

На этот раз пальцы не ослабили хватки. Хватка становилась все крепче и яростнее, и ненавистный мир, в котором я находился, почернел перед моими глазами. Я попытался громко закричать, помолиться Богу на небесах, позвать кого-нибудь на помощь, но мой голос превратился в бульканье. Я обхватил руками ноги призрака - и обнаружил, что от усилия только скрестил их на своей груди. В ушах у меня зазвенели тысячи колокольчиков. Перед глазами заплясали огоньки. Через мгновение наступит смерть, и утром мое тело найдут на полу, с измученным, почерневшим лицом, вывалившимися глазами и языком.

Затем звон в ушах прекратился. Но эти липкие пальцы по-прежнему сжимали мое горло. Я слышал, как существо дышало со свистом, словно напряжение было огромным даже для него. Я почувствовал, что теряю сознание, и подумал, не смерть ли это.

Снова раздался глухой смешок, на этот раз более торжествующий, чем раньше.

Но он оборвался, по-видимому, от удивления и испуга.

Я почувствовал, как пальцы разжались. Призрак казался напряженным и чувствовал опасность.

И тут из коридора донесся топот бегущих ног. В комнате кто-то появился. Звук был не шумный, а похожий на шуршание шелка. Внезапно перед моими усталыми глазами возникла фигура собаки. Это был лохматый пес, но он уже перешел из щенячьего возраста во взрослую форму. Он, как и чудовище передо мной, тоже был тенью, прозрачной и определенной только в очертаниях.

На краткий миг он остановился рядом со мной и лизнул меня языком в щеку - это прикосновение было похоже на порыв прохладного ветерка, который обдувает лицо, как ветерок колышет занавеску. Однако шерсть на спине пса мгновенно встала дыбом. Его клыки были обнажены, а тело напряжено, лапы и хвост поджаты.

Пес бросился прямо к горлу чудовища. Призрак отшатнулся, пытаясь отбиться от пса, размахивая кулаками. Пес снова прыгнул, и снова, и снова. Каждый раз его зубы находили цель, чтобы рвать ее на части. Он не колебался. Он был смелым.

На горле призрака появилось отвратительное красное пятно. Кровь, сама по себе прозрачная, но окрашенная в цвет мрачного заката, предвещающего бурю, стекала вниз при каждом укусе собачьих зубов. Я зачарованно наблюдал за этой жуткой битвой. Я узнал в этом темном животном собаку, чье тело я закопал далеко за ручьем. Я вспомнил о прощальной ласке, которую он мне подарил, и, хотя был слаб от пережитого ужасного удушья, поднялся с пола, чтобы понаблюдать за такой схваткой, какой никогда не видел ни один мужчина.

Скрюченный монстр отступал шаг за шагом, брыкаясь и безрезультатно нанося удары. Укус за укусом зубы пса вызывали появление ужасной, зловещей красной крови на горле призрака, сочившейся и стекавшей вниз. Но хотя она падала на пол, я был поражен, увидев, что на нем не оставалось ни пятнышка. Если не считать характерного шипения, которое могло издавать трение шелка, когда собака снова и снова бросалась на чудовище, в этой странной схватке не было слышно никаких других звуков, кроме ужасного хрипящего бульканья самого гигантского призрака.

Постепенно чудовище было отброшено. Затем, раз и навсегда, собака вонзила клыки в горло призрака и вцепилась в него. Чудовище повалилось на пол, и его сопротивление становилось все слабее и слабее, пока, наконец, оно не затихло.

Собака через некоторое время отпустила его и стояла, наблюдая за телом. Это была странная сцена - два призрака, человек и собака, каждый прозрачный, каждый неосязаемый, каждый из другого мира.

Не знаю, не могу себе представить, на что может быть похожа эта вторая смерть - смерть призрака - или куда может отправиться его дух. Но все это было у меня перед глазами - злобный дух, убитый собакой-призраком. Ибо горло человека-духа было порвано, окровавленное и ужасное.

Но каким-то образом, перед моим прикованным к месту взглядом, лицо приобрело умиротворяющее спокойствие, как будто ненавистный дух, обитавший в этой тени, был уничтожен навечно. И казалось, что сам призрак освободился от мерзости ненависти и на каком-то более высоком уровне, чем мы, смертные, можем себе представить, наконец обрел покой.

Пес повернулся ко мне и подобострастно подошел, но не со смирением, а скорее как товарищ. Он вилял хвостом и извивался всем телом в экстазе, когда я протянул руку, чтобы погладить его по голове и почесать за ушами - совсем как сейчас с этой собакой. Он прижался ко мне всем телом, уткнулся холодным носом в мою щеку и открыл пасть, чтобы издать радостное рычание, как это делает собака. Время от времени он навострял уши в сторону кучи, лежавшей на полу у противоположной стены. Но там не было ни звука, ни движения, и собака снова прижималась ко мне.

И вдруг мое физическое тело больше не выдержало напряжения. Я почувствовал страшную усталость и невероятную слабость. Все еще находясь рядом с собакой-призраком, я закрыл глаза. Я упал на пол и заснул.

Когда я проснулся, комнату заливал солнечный свет. Время близилось к полудню, я размял затекшие конечности и огляделся. Призраки собаки и человека исчезли. Какое-то время мне казалось, что это был ужасный ночной кошмар, и я с трудом собрал свои рассеянные мысли. Но потертый ковер так и остался сбитым в кучу, а одного пятна, едва ли больше моей ладони, там раньше не было - желтовато-коричневого, похожего на старую засохшую кровь.

Даже тогда я с трудом поверил бы в события этой ночи, если бы не состояние моего горла. Оно было сухим, воспаленным и опухшим, а мой голос, когда я попытался заговорить, был хриплым и каркающим.

С трудом поднявшись на ноги, я подошел к зеркалу на туалетном столике и осмотрел себя. Моя одежда была порвана и растрепана. Под глазами появились большие круги. Но главным свидетельством этого странного переживания были отметины на моем горле. Потому что с одной стороны был отпечаток большого пальца, а с другой - красно-синие синяки, образовавшиеся от давления трех пальцев.

В тот день я собрал свои пожитки и перебрался из этого пансиона в самый лучший отель, какой только смог найти. В ту ночь я искал общества других людей, где были музыка, песни и смех. А когда мне пришло время ложиться спать, далеко за полночь, я включил весь свет и сделал комнату как можно более похожей на дневную.

Но за годы, прошедшие после удивительных событий той странной ночи, я обнаружил, что, когда я подавлен, обескуражен или даже в опасности, я чувствую присутствие этой собаки рядом со мной, а иногда она даже становится осязаемой, и на какое-то время мы превращаемся в отличных компаньонов. Потом она снова уходит - я не знаю куда. Наверное, в страну духов. Но она всегда возвращается, когда я в ней нуждаюсь.

Незнакомец замолчал и посмотрел на заходящее солнце, окрасившее запад в багряный и золотой цвета тысячью огней. Привлеченный великолепием его красоты, я тоже долго смотрел на него. А когда снова взглянул на незнакомца, он сидел один. Собака исчезла!

- Спокойной ночи, - сказал незнакомец, и на его губах заиграла задумчивая улыбка. - Надеюсь, я не наскучил вам. У меня был трудный день, и я был подавлен.

Затем, полагаю, заметив изумление на моем лице, он добавил, поднимаясь, чтобы уйти:

- Да, это был он - пес-призрак. Он часто приходит ко мне. Это его манера. Сегодня я был подавлен, и он пришел. - Он замолчал и выглядел задумчивым. - Друг мой, мы называем собак "бессловесными животными", но не будем забывать, что у них есть своя манера говорить. И иногда, когда бессловесные говорят, они говорят больше, чем мы, люди, способны в полной мере оценить. Никогда не будем забывать об этом.

Он еще раз улыбнулся, кивнул на прощание и ушел.

ОТКРОВЕНИЯ ПАЛАЧА

"Джон Хьюберстон"

Я казнил 127 человек. Спокойно, без малейшей видимой нервозности, я нажимал на выключатель, который заставил смертоносные электрические клыки вонзиться в их тела, а я стоял рядом и наблюдал, как они съеживаются, стонут и взывают к Богу о помощи.

Возможно, это моя слабость позволяла мне поступать так хладнокровно. Возможно, я поступал как трус, потому что они были беззащитны. Я готов признаться во всем, что касается моих конкретных действий, и я не буду пытаться оправдываться тем, что эти убийства были "официальными" и, следовательно, никто не мог обвинить меня в них, поскольку они были не только санкционированы, но и предписаны законом.

Позвольте мне признаться, что это моя совесть заставила меня уволиться, и что те ужасные муки разума и души, через которые мне пришлось пройти, прежде чем я усвоил урок о том, что человек не может убивать своих собратьев и оставаться безнаказанным - "официально" или нет - это больше, чем я могу выразить здесь, на этих страницах. Это проникает в мою душу глубже, чем я в состоянии объяснить тебе.

Я девять лет убивал людей. Я думал, что стал жестоким, и ничто не могло меня тронуть. Да, я видел душераздирающие вещи, и к моему сочувствию обращались множество раз. Но я не позволял этому помешать моему делу. Моя работа заключалась в том, чтобы убивать и получать по 150 долларов за каждого человека, которого я отправлял на смерть, и я не собирался позволять чему-либо вмешиваться в эту часть работы.

Затем последовала казнь мальчика Калхуна.

В ту ночь за тюрьмой я нашел его мать, стоящую на коленях и молящую Бога о помощи. Я решил прогуляться и покурить перед тем, как в полночь меня должны были вызвать в камеру смертников на казнь. В ту ночь смертников было трое, и этот мальчик Калхун был одним из них.

Меня сильно задело то, как эта бедная мать говорила со мной, когда я расспрашивал ее. Возвращаясь в тюрьму, я чувствовал себя виноватым псом.

По пути из тюрьмы в распределительную комнату передо мной стояло лицо матери Калхуна. Я видел, как она стояла на коленях там, за тюрьмой. Я снова услышал ее мучительный вопль:

- Мой бедный дорогой! Мой бедный Фрэнсис!

Тот последний взгляд, который мальчик бросил на меня перед тем, как я прикрыл его лицо кожаным клапаном, преследовал меня. Выражение полной беспомощности взволновало меня, как никогда раньше. Я не хотел его убивать, но моя рука автоматически потянулась к выключателю, и я включил ток. Прежде чем я осознал, что сделал, смертоносный ток уже зигзагами пробегал по его хрупкому телу.

Меня тут же скрутило от ужаса, и, сознательно или бессознательно, не знаю, я убрал руку с рычага, и рев тока прекратился. Лицо доктора исказилось от ужаса. Он прибежал в распределительную комнату в неописуемом возбуждении.

- Боже мой, - выдохнул он, - что случилось?

Я снова нажал на выключатель и держал его до тех пор, пока не наступила смерть.

На лице бедного ребенка была умиротворенная улыбка, та же самая, что была на его лице до того, как я закрыл ему глаза кожаным клапаном. Его голова была склонена на левое плечо, как будто у него была сломана шея.

Маленькое деревянное распятие, которое он держал в правой руке, разлетелось в щепки. Кровавое человеческое правосудие снова восторжествовало. В течение двадцати минут той ночью три несчастные души ушли в непробудную ночь, а я заработал 450 долларов.

Когда я выходил из камеры для казни, я увидел миссис Калхун в кабинете начальника тюрьмы. Я не заходил в кабинет, пока она была там. Я не мог смотреть в глаза этой бедной женщине. Я знал, как она страдает, но она не знала, как страдаю я. Никто не знал, от чего я страдал, никто, кроме Бога.

Когда миссис Калхун вышла из кабинета начальника тюрьмы, в него вошел я.

- В чем дело? - спросил начальник тюрьмы, свирепо глядя на меня. - Вы неважно выглядите.

- Мне нехорошо, - ответил я. - Ни один человек не сможет чувствовать себя хорошо после того, что я увидел и сделал сегодня вечером.

Я рассказал начальнику тюрьмы о своей встрече с миссис Калхун за тюрьмой. Я рассказал ему, что чувствовал, когда казнил того мальчика.

- Я чувствую себя убийцей, - сказал я. - Но я убил своего последнего человека. Найдите нового палача, потому что с меня хватит.

Он выдал мне старую фразу о долге, законе, порядке и справедливости - старую чушь о том, что я не несу ответственности за смерть преступников, которых казнил.

- Я уже слышал это раньше, - ответил я. - И теперь с меня хватит. Я никогда не прощу себе, что убил этого парня Калхуна сегодня вечером.

Я был полон решимости уйти. Ничто не могло поколебать эту решимость. Мне казалось, я должен что-то сделать, чтобы уравновесить чашу весов с Богом. Впервые я увидел себя таким, каким был на самом деле. Я согласился с репортером, который назвал меня "человеком смерти с крысиными глазами". Даже моя жена и дети стали избегать меня. В их объятиях больше не было страсти. Я стал самым одиноким и несчастным человеком на свете.

- Я должен что-то сделать, чтобы уравновесить чашу весов, - сказал я себе, и эта мысль возвращалась ко мне снова и снова, днем и ночью.

Днем и ночью я думал о миссис Калхун и ее несчастном мальчике. Сон, здоровый, освежающий сон, так и не пришел ко мне. Люди, которых я убил, были со мной все время. Эти люди были вне страданий. Я жил в самом центре страданий.

И все же я ходил с видом напускной беспечности. Я держал свои страдания при себе, и ни один человек не догадывался о моих муках, бушевавших во мне. Тем, кто намекал мне, что мои обязанности палача бесчеловечны и отвратительны, я бы сказал:

- Я просто выполняю приговор суда. Это ваши законы. Вы их принимаете. Когда я казню убийцу, я защищаю вас. Если я не приведу приговор в исполнение, это сделает кто-нибудь другой.

И все же я считал себя убийцей, таким же убийцей, как и те, кого я казнил. Я считал убийцами судей и присяжных, которые направляли ко мне жертвы. Я был участником кровавой драмы. Каждый из нас был ее частью.

На следующее утро после того, как я казнил Фрэнсиса Калхуна, я прочитал в газете отчет о казни. Мне стало дурно. Я был один в гостиной своего дома. Моя жена и дети вышли погулять. Газета лежала на столе, когда я увидел ее, и я почувствовал, что моя жена прочитала ее и нарочно оставила там таким образом, чтобы я не мог ее не увидеть.

Меня так переполняла жалость к миссис Калхун и так мучила совесть, что я решил отправить ей 150 долларов, которые государство заплатило мне за казнь ее сына. Я не хотел получать часть этих денег. Я написал бедной женщине письмо, приложив к нему свой чек. Я не говорил, что убил ее сына, я сказал, что прочитал отчет о смерти ее сына и слышал, что она живет в нищете и прилагал мой чек в знак моего сочувствия к ней. Этот чек стал предвестником трагедии, которая, как вы сейчас увидите, разбила мне сердце. Я должен вернуться немного назад, чтобы вы поняли.

Джим Шейн, электрик (Шейн - ненастоящее имя, которое я скрываю из уважения к его семье), был моим помощником в тюрьме Бейкервилля. Я дружил с Джимом в течение многих лет. В то время как я всеми возможными способами пытался скрыть свою личность, он намеренно распространял историю о том, что я был палачом в той тюрьме, и в результате моя личность стала известна.

Из-за этого я подвергся остракизму со стороны своих друзей, а моя жена и мои дети пострадали. Все избегали моих детей, меня и моей жены.

Я ненавидел Шейна за то, что он сделал со мной, и я получил удовлетворение и своего рода месть, когда подставил его и добился увольнения с государственной службы. Именно тогда он предложил более низкую цену за должность палача, предложив выполнять эту работу по 150 долларов за человека, в то время как я получал по 300 долларов за человека. Прошло три года, но я все еще ненавидел Шейна за то, что он сделал со мной.

За эти три года он превратился в негодяя. Когда его выпустили из тюрьмы, он занялся подпольной игрой, а затем занялся бутлегерством. И в течение этих трех лет он ни разу не упустил шанса навредить мне любым возможным способом, а я, в свою очередь, не переставал искать возможность навредить ему.

Джим Шейн позвонил мне на следующий вечер после казни молодого Калхуна.

- Я полагаю, - сказал он, - что вчера вечером вы читали в газете статью о вашей последней жертве.

- Жаль, - ответил я, - что это был не ты или кто-то из твоей плоти и крови. Я бы ничего так не хотел, как казнить тебя или кого-то из твоей семьи.

Я не могу записать все, что он сказал мне, или все, что я сказал ему. Эти слова не подходят для публикации.

В ту ночь я отправился спать, проклиная Джима Шейна и желая ему всех горестей и несчастий на свете. Но я не мог уснуть. Передо мной была миссис Калхун. Передо мной был ее сын Фрэнсис. Передо мной стояли образы всех казненных мною людей, и я не находил ни покоя, ни утешения.

На следующее утро ко мне в комнату зашла моя жена. Она спросила меня, читал ли я историю о тройной казни. Я признался, что читал. Тогда она начала читать мне нравоучения. Она сказала, что я должен сделать одно из двух: либо отказаться от ужасной профессии палача, либо отказаться от своей семьи. Она разрыдалась.

- Все говорят о тебе, - сказала она. - Все пренебрегают детьми. У меня нет друзей. У них нет друзей, Джим Шейн рассказал всем в городе, что ты казнил более сотни человек и что один из них, Том Кэссиди, был невиновен.

Она призналась, что ее любовь ко мне угасала медленно, но верно. Она призналась, и я это заметил, что дети медленно, но верно отдалялись от меня. Затем она рассказала мне кое-что о моем старшем сыне Фрэнке, которому было всего двадцать лет, и это привело меня в безумную ярость.

- Эстель (возлюбленная моего мальчика) разорвала помолвку с Фрэнком, - рыдала моя жена. - Фрэнк чуть с ума не сошел из-за того, что потерял ее. Сегодня я видела Эстель. Она сказала, что ее отец попросил ее разорвать помолвку. Она сказала, что ее отец был против ее брака с сыном палача, и намекнула, что Джим Шейн все рассказал ее отцу о тебе. Последние три года я была несчастна, Эд. Нашим детям, которые становятся взрослыми, останется ужасное наследие, если ты будешь продолжать в том же духе. Ты просто должен бросить эту ужасную работу, а мы должны собрать вещи и уехать из этого города туда, где нас никто не знает, - хотя бы ради наших детей, хотя бы по какой-то другой причине.

- Я как раз собирался принять такое решение, - ответил я. - Видит бог, Фанни, мне до смерти надоела эта работа, и я хочу уехать туда, где меня никто не узнает.

Моя жена была счастлива, когда я сказал ей об этом. Мои дети были счастливы, когда она сказала им, что я уволился и мы уезжаем туда, где никто не узнает, что я был палачом. Но судьба и жизнь приготовили для меня кое-что еще. Я оставил свой кровавый след и печаль на великом жизненном пути, и мне было суждено разделить то, что я дал другим - женам, возлюбленным и детям людей, которых отправил на тот свет. Жизнь и судьба собирались вручить мне то, что я раздавал другим. Я сеял несчастье, и теперь оно было готово обрушиться на меня. Рев и грохот угрожающего крещендо смерти никогда не достигали моих ушей, хотя я много лет имел дело со смертью, но я услышал это раньше, чем ожидал!

Как вы помните, я сказал начальнику тюрьмы, что с меня хватит обязанностей палача, но я не подал прошение об отставке. Я намеревался сделать это немедленно. Я встретился с ним через два дня после казни Калхуна и сказал ему, что с меня хватит.

- Ты снова видишь призраков? - спросил он и рассмеялся.

- Нет, - ответил я, - но теперь я ненавижу эту работу. Я больше не хочу ее выполнять.

- Уверен в этом, Эд?

- Никогда в жизни я не был так уверен.

- Что ж, - продолжал он, - дом смертников почти пуст. Еще шесть месяцев или больше казней не будет. Я обдумаю ваше решение уйти в отставку, а тем временем поищу другого человека. Но, старина, - добавил он, положив руку мне на плечо и улыбнувшись, - у меня есть предчувствие, что ты передумаешь. Я дам тебе возможность еще раз обдумать этот вопрос, прежде чем официально приму твою отставку и передам эту работу кому-нибудь другому.

- Я не передумаю, - заверил я его. - С меня хватит.

- Посмотрим. - Он продолжал улыбаться мне. - Посмотрим, Эд. Ты хороший человек, и я не хочу тебя терять.

- Возьми Джима Шейна, - сказал я ему, - он будет хорошим палачом.

- Нет, - ответил начальник тюрьмы, - Шейн бы не подошел. Для этой работы нужен человек с безупречной репутацией, а репутация Шейна никоим образом не в почете с тех пор, как он уволился с государственной службы. Нет, Шейн бы не подошел.

Я рассмеялся над его замечанием о необходимости того, чтобы у палача была "незапятнанная репутация".

"У палача должна быть безупречная репутация? - размышлял я. - Боже, но это же смешно! У человека, который имеет дело с бессердечием и смертью и чьи руки запятнаны кровью своих ближних, должна быть хорошая репутация? Это забавно!"

Джим Шейн, бутлегер, не соответствовал требованиям палача! В глазах простых людей Джим Шейн был более желанным собеседником, чем я. У него были друзья. У меня не было друзей. Были мужчины и женщины, которые пожимали ему руку и преломляли с ним хлеб, но не было ни одного мужчины или женщины в мире, которые пожали бы руку мне или преломили хлеб со мной! Я убивал, чтобы защитить общество, а общество избегало меня. Меня считали чудовищем, человеком, которого следует избегать.

Теперь я могу вернуться к трагедии, о которой я уже упоминал. Я отправил миссис Калхун чек на 150 долларов - мой гонорар за казнь ее бедного сына. Через несколько дней от нее пришло письмо с благодарностью. Лучше бы я никогда не читал это письмо. Среди прочего, она написала мне:

"В душе мой Фрэнсис не был плохим мальчиком. Он никогда не перечил мне и не оскорблял меня. В душе он был хорошим мальчиком. Я думаю, это была Божья воля, что он должен был умереть, и я знаю, что Бог помилует его душу, потому что он был хорошим мальчиком по отношению ко мне. Я очень благодарна вам за то, что вы прислали мне эти деньги. Слава Богу, что в мире есть люди с добрым сердцем, и я буду молиться, чтобы Бог вознаградил вас за помощь мне, мистер Хьюберстон. Да благословит вас Бог".

"Я убил ее сына, - размышлял я, - и все же она называет меня добросердечным человеком и надеется, что Бог благословит меня. Бедная женщина! Что бы она сказала, если бы узнала?.."

На следующий день после того, как я получил это письмо, произошла трагедия. Моя жена вернулась домой в истерическом состоянии, крича во весь голос. Я услышал ее задолго до того, как увидел, и почувствовал, что что-то не так. Она ворвалась в дом с листком бумаги в руке:

- О, Эд, - закричала она, - прочти это.

Она протянула мне газету. Мои глаза наткнулись на броский заголовок в газете. Крупным, черным, обжигающим сердце шрифтом я прочел:

"Мучимый угрызениями совести палач отдает свой гонорар матери казненного им сына".

Это было то, что газетчики называют "сенсационной историей". В ней указывалось, что я отец шестерых детей, и обсуждались мотивы, побудившие меня отправить убитой горем матери свой "гонорар за казнь ее сына". Там были комментарии о других казнях, которые я совершил, и комментарии о том, как все меня избегали и как мои дети подвергались социальному остракизму. Я был "одиноким человеком, который шел по одинокой тропе".

На мгновение я был озадачен тем, как вышло, что я отправил чек миссис Калхун. На мгновение я был озадачен, и это было все. Схема предстала передо мной предельно ясной. После недолгих трезвых размышлений я нашел ответ. Дочь Джима Шейна работала в банке. Утечка информации, очевидно, произошла из-за нее. Она рассказала об этом своему отцу. Ее отец увидел еще одну прекрасную возможность ударить меня. Он передал эту историю в газеты, то есть своему будущему зятю, журналисту, помолвленному с его дочерью.

Повторяю, все было предельно ясно. Джим Шейн и его дочь выступили инициаторами разоблачения того, что я отправил чек миссис Калхун. Это было совершенно очевидно. Другого объяснения быть не могло, потому что миссис Калхун не знала, что я казнил ее сына. Она никогда не знала меня, никогда не слышала обо мне до того, как получила письмо с вложенным в него чеком. Однако я был полон решимости провести расследование и доставить неприятности Джиму Шейну и его дочери. Я пошел к президенту банка и поговорил с ним о предоставлении газетам конфиденциальной информации, касающейся его клиентов. Он был склонен считать, что утечка произошла не из его организации. Но когда я показал ему письмо миссис Калхун, адресованное мне, и обрисовал ему в двух словах мои отношения с Джимом Шейном, он сразу же осознал тот факт, что дочь Шейна стоит за этим неприятным делом, после чего вызвал ее к себе в кабинет для разговора.

Она призналась, что рассказала своему отцу о чеке и что отец передал эту историю ее жениху. По ее словам, из газет она узнала, что миссис Калхун была матерью мальчика, которого я казнил. Президент немедленно уволил ее.

Но я еще не закончил с Джимом Шейном и его семьей. Я был полон решимости заставить его и его семью страдать так же, как он заставил страдать меня и мою семью. Увольнение его дочери из банка не утолило мою жажду мести, а лишь усилило ее.

"Я никогда не сдамся, - подумал я, - пока не сломаю его, как он сломал меня".

Мой мальчик Фрэнк не разделял моих планов. Он решил, что лучше оставить все как есть.

- Забудь об этом, папа, - сказал он. - Ты навлек все эти неприятности на себя и на нас. Давай забудем об этом и уедем туда, где никто никогда не узнает, что ты был палачом. Что хорошего ты получишь, если поквитаешься с Джимом Шейном? Если ты причинишь ему боль, ты причинишь боль невинным людям - его жене и детям. Давай уедем из этой части страны и будем жить так, как мы должны жить.

Я подумал, что мой мальчик - "желторотик", и сказал ему об этом. Я сказал ему, что если бы он был хорошим сыном, то пошел бы прямо сейчас и отлупил Джима Шейна и его сына за то, что они сделали со мной.

- Я не желторотик, как ты выразился, - медленно и задумчиво ответил он. - Я просто не вижу никакого смысла во всей этой борьбе и в этой грязной игре взаимных обвинений. Меня тошнит от того, что меня рекламируют как сына палача. Матери и девочкам надоело, что на них указывают как на жену и дочерей палача, и тебе следует считаться с нами и нашими чувствами в этом вопросе. Давай уедем туда, где нас никто не узнает, и забудем о Джиме Шейне.

Одному Богу известно, сколько раз с тех пор я жалел, что не последовал совету моего сына. Я был слишком упрям, слишком хотел заставить Джима Шейна попотеть, прежде чем уволиться. Мне и в голову не приходило, что я тоже могу попотеть.

Вечером того дня, когда состоялся этот разговор с моим сыном, мы с женой сидели на кухне и обсуждали случившееся. Она убедила меня отказаться от идеи мести ради нее и детей. Я понял ее точку зрения и сдался. Мы планировали как можно быстрее уехать из города, и тут произошла трагедия. Зазвонил телефон. Трубку сняла моя жена. Она закричала и упала в обморок. Я взял трубку.

- Говорит капитан Дюрант из полицейского управления. - Я почувствовал, что слабею. - Это мистер...? - Он произнес мое настоящее имя, которое я не имею права здесь называть.

- Да, - ответил я. - Что случилось?

- Сын Джима Шейна, Уилли, только что убил вашего сына Фрэнка.

Как впоследствии свидетельствовали свидетели этого дела, это было хладнокровное убийство. Уилли Шейн встретил моего сына, когда тот выходил из кинотеатра: он смеялся над Фрэнком и насмехался над ним из-за статьи в газетах о моем чеке миссис Калхун. Фрэнк, по словам одного из свидетелей, отошел, но юный Шейн последовал за ним, отпуская замечания о его "отце-убийце с окровавленными руками", после чего Фрэнк сказал ему, что его собственный отец пытался получить работу палача, предложив меньшую цену. Обвинения сыпались с обеих сторон, и в разгар ссоры молодой Шейн выхватил пистолет и убил моего мальчика.

Моему горю не было предела. Я был раздавлен, абсолютно! Я потерял своего мальчика. Ничто из того, что могло случиться сейчас, не причинило бы мне боли. Я был так же безнадежен и туп, как и некоторые из тех, кого я убил на стуле. Я принял веру в ненависть, и это было моей наградой. Пытаясь сокрушить своего врага, я был сокрушен!

Проходили дни, месяцы, прежде чем ко мне вернулась старая идея "кровь за кровь". Только после похорон моего сына и осуждения Уилли Шейна за убийство первой степени я задумался о мести. Когда молодого Шейна приговорили к смерти на электрическом стуле, я почувствовал себя другим человеком.

"Сын Джима Шейна на этом стуле". От этой мысли кровь застыла у меня в венах.

Мысль о казни сына человека, которого я ненавидел всем сердцем и душой, взволновала меня до глубины души. Это была моя идея утонченной мести - кровавой, но утонченной.

- Вот казнь, которая придаст мне сил, - сказал я себе. - Наконец-то я одержал победу!

Я сообщил начальнику тюрьмы, что пересмотрел свое решение уйти в отставку.

"Я проработал на этой работе девять лет, - написал я ему, - и думаю, что смогу продержаться еще столько же".

Так что я остался у коммутатора, чтобы вырвать еще несколько жизней из тел убийц. Я убивал их, но всегда жил будущим, предвкушая ту ночь, когда сын Джима Шейна пройдет через маленькую зеленую дверь к стулу. Это была бы для меня ночь из ночей, когда огненные клыки вонзились бы в мозг сына моего врага!

Критика общества теперь ничего не значила для меня - не больше, чем яростные богохульства жертв, которых я отправил за границу в вечность. Теперь для меня ничего не имело значения. Просьбы моей жены и детей "бросить это грязное дело" ничего не значили. Я убивал девять лет и был полон решимости убивать до тех пор, пока не отправлю сына Джима Шейна туда, куда отправил более сотни других.

- Возможно, я уйду после того, как сведу счеты с Джимом Шейном, - сказал я своей жене.

Шли дни, и я ни разу не дрогнул, хотя многие люди думали, что я не выдержу. Многие люди думали, что я не убью сына Шейна. Сложилось впечатление, что я, вероятно, передам эту работу кому-нибудь другому.

"Они меня не знают, - размышлял я. - Я им докажу!"

Наконец Верховный суд рассмотрел его апелляцию на новое судебное разбирательство.

Верховный суд вынес решение не в его пользу и назначил дату его казни. Я был счастлив. Затем последовала апелляция к губернатору. Губернатор отказался вмешиваться.

- Закон должен действовать своим чередом, - сказал он. - Я не могу найти никаких оснований для помилования в этом случае.

Как и Шейлок, я считал его "мудрым и благородным судьей". Он не лишил бы меня шанса взыскать свою кровавую дань. Нет, никто не стал бы вмешиваться, и я с нетерпением ждал того вечера, когда Уилли Шейн подойдет и сядет на молитвенный стул, где десятки таких же, как он, в последний раз увидели панораму жизни. Я думал, это были счастливые дни. И каждый наступающий день был счастливее предыдущего, потому что он приближал меня еще на один день к осуществлению моего безумного стремления - казнить сына человека, который причинил мне боль.

Когда настал день казни, мной овладела дьявольская идея. До этого дня я был доволен идеей просто казнить молодого Шейна, но теперь, в день казни, я придумал план, как помучить Уилли Шейна перед смертью. Я подумал, что из этого плана получится "потрясающая история" для газетчиков. Это было бы что-то новое и ужасное, что вызвало бы восторг у "карандашников". Прежде всего, я думал о Джиме Шейне и его семье. Я знал, что они прочтут эту историю, и был уверен, она разорвет им сердце. Это то, что я хотел сделать, - вырвать у них сердце.

В чем заключался мой дьявольский план? Он был очень прост. Вместо того чтобы включить ток на полную мощность, когда врач даст мне сигнал включить рубильник, я бы только медленно ослабил его, подавая жертве половину тысячи девятисот вольт и девять ампер, и таким образом продлил смерть - и в то же время продлил пытку. Более того, это опалило бы плоть и, возможно, сожгло бы ее медленно, так что последствия были бы отчетливо видны свидетелям и газетчикам. Это должна была быть моя последняя казнь, и я был охвачен маниакальным желанием сделать ее зрелищной ради Джима Шейна и его семьи, а также всех остальных добропорядочных членов Общества, которые презирали и сторонились меня.

День казни! Как хорошо я помню его, хотя прошло уже пять лет с тех пор. Для меня это был долгий день, этот день из дней. Я думал, что ночь никогда не наступит. Я пришел в тюрьму необычно рано, чтобы подготовиться к встрече с Уилли Шейном. Стул был приведен в порядок для работы в ту ночь. Я никогда не тратил на него столько времени перед казнью.

Обычно я редко ел перед казнью, но в этот вечер из вечеров я наелся с аппетитом. Я был счастлив и беззаботен и, как мне казалось, вот-вот осуществлю свои великие мечты. За час до назначенного времени казни я сидел в комнате для совещаний и снова перебирал провода. Маленькая дверь, через которую Уилли Шейн должен был вскоре прийти ко мне, находилась прямо передо мной. Я подошел к двери и приложил к ней ухо. Я слышал, как священник молится, и время от времени до меня доносились всхлипывания. Я был счастлив.

- Очень скоро ты присоединишься к моему мальчику Фрэнку. Очень скоро тебя отправят за границу, как и его, со всеми твоими грехами на совести. И твой папаша будет страдать, когда я сожгу тебя, парень! Давай, давай, хватит молиться! - пробормотал я себе под нос.

А потом вошел он. Я никогда не забуду выражение лица этого парня. Он был бледен как полотно. Но они все такие, и я к этому привык. Я думаю, он только что ушел от своей матери за несколько минут до этого. Во всяком случае, в его глазах была мольба о том, чтобы кто-нибудь остановил это, и это был не совсем страх. Он действительно был храбрым парнем, и мысли о стонах матери и ее последнем, жалостливом поцелуе причиняли ему больше боли, чем страх перед стулом, к которому его начали привязывать.

Но это не изменило меня. В моем сердце не осталось ни капли жалости к человеческим страданиям. Наблюдая, как охранники застегивают ремень на его ноге, я говорил себе: "Твой отец, Джим Шейн, прямо сейчас из кожи вон лезет ради тебя, мальчик. И когда я начну давать ток, как я собираюсь сделать это сейчас, менее чем через минуту, - это будет совсем другая история!"

Я подошел поближе к выключателю, чтобы быть наготове. Парень смотрел прямо перед собой, стараясь сохранять самообладание. Его губы шевелились. Я почти видел, как его глаза вылезли из орбит. Его охватил ужас, теперь, когда ему оставалось всего несколько секунд до того, как жгучее пламя начнет зигзагообразно пронзать его насквозь от электрода на обнаженной правой ноге.

Я стиснул зубы и протянул руку к ручке выключателя. Охранники быстро отступили. Парень слегка наклонился вперед и испуганно посмотрел на свидетелей, как раз когда я взялся за ручку выключателя.

Я увидел сигнал, но моя рука не двигалась. Что-то заставило меня оглянуться. Я испугался больше, чем мог себе представить этот мальчик, и на мгновение забыл, где нахожусь, потому что ко мне, подняв руку, двигался призрак моего сына Фрэнка. Его лицо было непроницаемым. Его взгляд был прикован ко мне, я был парализован и не мог пошевелиться.

Все это произошло за несколько секунд. Теперь он был рядом со мной, и, глядя на меня горящими, как угли, глазами, сказал:

- Папа, не делай этого! Бог свидетель, не делай этого! Ты убил меня точно так же, как это сделал Уилли Шейн. Ты в ответе за это. На твоих руках кровь! Папа, не делай этого! Не делай этого!.. Не надо!.. Не надо!.."

Я вздрогнул, остолбенев. Слова зазвенели у меня в ушах, как будто кто-то выкрикнул их вслух. Фрэнк медленно прошел мимо меня, двигаясь, словно в тумане, к электрическому стулу, на котором сидел Уилли Шейн, в последней стадии смертельного испуга. Как только он подошел к креслу, что-то похожее на руку туманной формы, казалось, махнуло мне, чтобы я отошел от выключателя, я опустил руку, не нажимая на рычаг, и прислонился к стене.

Фрэнк исчез. Вилли был все еще жив, снаружи доносился гул голосов, вбежал один из охранников: "Ради Бога, поверните выключатель, быстро! - сказал он. - Поверните его, приятель, поверните!"

Вместо этого я прошел мимо охранника к двери. Я ни разу не оглянулась и не произнес ни слова в объяснение. Я оставил кого-то другого делать мою работу. Я не знал, кого они могли бы привлечь для этого, и мне было все равно, кого они привлекут, и смогут ли они вообще кого-нибудь привлечь. Я покончил с этим! Мой мальчик Фрэнк показал мне путь. Я, спотыкаясь, вышел со двора, прошел мимо охраны, не поднимая глаз и не говоря ни слова. Они удивленно посмотрели на меня, потому что знали, что происходит казнь, и знали, кто я такой, но не остановили меня.

Когда я вернулся домой, моя жена не поверила своим глазам.

- Но, Джон... - начала она.

- Все кончено, - сказал я. - Завтра мы уезжаем из этого города и собираемся забыть прошлое.

Это стало началом счастья для моей жены и дочери. После того дня им не было стыдно смотреть людям в глаза.

Возможно, читатели помнят то же самое дело, о котором я рассказывал. Однако в газеты так и не попала история из жизни Уилли Шейна, который сидел на стуле в ожидании смертного приговора, когда я ушел, а они не нашли никого, кто мог бы убить мальчика. Но известие о том, что губернатор позвонил в тюрьму и в последнюю минуту заменил смертный приговор пожизненным заключением, попала в газеты. Считалось, что сообщение успеет вовремя, чтобы остановить казнь, так оно и случилось. Но оно не успело бы, если бы не задержка.

Сегодня я безмерно счастлив, что не казнил того мальчика. Лучше бы я никогда не видел электрического стула. Он не принес мне ничего, кроме страданий, сердечной боли и ночей ужаса, когда я думаю обо всех тех людях, молодых и старых, которых я убил.

Смертная казнь - это колоссальная бесчеловечная ошибка. Она не останавливает людей, совершающих убийства. Она никогда не была и никогда не будет сдерживающим фактором преступности, и, если бы закон заставлял каждого судью и присяжных быть свидетелями и участвовать в казни каждого несчастного человека, которого они приговаривали к смерти, смертная казнь не продержалась бы очень долго.

Я пострадал больше, чем кто-либо из несчастных жертв стула. Пострадала моя семья. Но теперь мы далеко от всего этого. Меня никто не знает в том месте, где мы живем. Наконец-то у меня есть друзья. Люди пожимают мне руку и преломляют со мной хлеб. Я больше не изгой на тропе одиночества, больше не "человек смерти с крысиными глазами". Я стою на солнце и вдыхаю свежий Божий воздух, и я рад, что жив. Я больше не беру то, что не могу дать!

Возможно, вы сейчас спрашиваете себя, верю ли я в привидения, верю ли я в то, что души умерших возвращаются на землю и общаются с живыми. В ответ на это я скажу, что действительно верю в это. И когда говорю это, я не улыбаюсь.

"НАЙДИТЕ МОЕГО ПОХИЩЕННОГО СЫНА!"

Кэрол Лэнсинг

Мой маленький мальчик пропал. В тот полдень он не вернулся домой из школы. Расследование показало, что на полпути домой он расстался со своими одноклассниками, чтобы вернуться за чем-то, что он забыл в школе. Единственный ученик видел, как он убегал во второй раз. После этого он просто исчез, пропал из виду, насколько мы могли установить.

Я была в отчаянии. За моим мужем послали, уведомили полицию, весь маленький город был взбудоражен исчезновением. Повсюду проводились расследования, но безрезультатно. Его описание было опубликовано в газетах и по радио, а также по обычным полицейским каналам. Но от моего сыночка не было никаких вестей. Я чувствовала, что скоро сойду с ума.

Прошла ночь, еще один день и еще одна ночь, а малыша все не было. Сочувствующие люди чуть не свели меня с ума своими скорбными покачиваниями головами. Они решили, что он мертв или того хуже. Даже мой муж Бертон тоже так считал. Я почему-то не могла в это поверить. У меня не было причин верить в обратное, разве что мать во мне цеплялась за тщетную надежду, что ее сын все еще может быть жив, каким-то образом, где-то, и будет возвращен ей в целости и сохранности.

Но я чувствовала, что, если бы он был мертв, я бы каким-то образом узнала об этом. Я задумалась об этом в предрассветные часы, когда не могла уснуть и лежала с широко раскрытыми глазами, глядя в небо на востоке. И тут мне пришло на ум воспоминание о Кармахахти, которого я не видела и о котором ничего не слышала с того дня, как он показал мне картинки в хрустальном шаре. Тогда он сказал, что, если мне когда-нибудь понадобятся его способности к прорицанию, я могу позвать его, и он придет мне на помощь.

Если мне когда-нибудь и нужна была помощь, то именно сейчас. В отчаянии я послала ему мысленный зов, где бы он ни находился.

- Кармахахти! Кармахахти! Кармахахти!

Но даже это меня не удовлетворило. Я встала, оделась и спустилась в гостиную, где он когда-то сидел и странно демонстрировал свою силу. Я села на тот же стул, на котором сидела в тот день, и снова и снова громко звала его по имени.

Невзирая на все жизненные невзгоды, монотонная рутина должна продолжаться. Бертон ушел на работу, а я мыла посуду, застилала постели, подметала полы, точно так же, как делала это, когда Джуниор играл на улице. Но время от времени по моему лицу текли слезы. Маленьких детей я отправила на день к тете, к их радости и своему временному облегчению. И в течение всего дня я повторяла снова и снова: "Кармахахти! Кармахахти!"

В тот день, ближе к вечеру, настойчивый звонок в дверь заставил меня прибежать, в страхе и надежде. Это могло означать плохие новости. Возможно, были найдены какие-то следы Джуниора. Но это был Кармахахти, вся в дорожных пятнах, в мятой и пыльной одежде.

- Ты звала меня, - сразу же заявил он глубоким гортанным голосом. Я молча кивнула, слезы все еще были мокрыми на моем лице. Он пристально посмотрел на меня, жестом пригласил войти и сразу же последовал за мной.

- Ты начала звать меня рано утром, на рассвете? - спросил он, когда мы сели. Я снова кивнула. Я едва осмеливалась доверять своему голосу.

- Я услышал, - сказал он. - Как только я узнал, откуда пришел вызов, я сразу же сел на поезд и ехал весь день, чтобы добраться до тебя, потому что в твоем зове было столько боли. - Он наклонился вперед, на его лице отразился интерес. - Если ты расскажешь мне, чего ты хочешь, возможно, я смогу помочь тебе?

- Но у тебя такое сильное зрение, Кармахахти, - возразила я. - Разве ты уже не знаешь, в чем проблема?

Он серьезно покачал головой.

- Нет, не знаю. Я, конечно, мог бы что-то обнаружить, но я не вникаю в то, во что мне не положено вникать. Если бы я захотел, я мог бы узнать международные секреты, узнать вещи, которые потрясли бы весь мир, если бы я решил раскрыть свои знания. Но если бы я злоупотребил своими способностями, они бы очень скоро покинули меня, и я был бы лишен всей этой силы, а мои дети и дети детей моих детей после меня потеряли бы эту силу. Согласно традиции, эта сила внутри нас должна использоваться правильно или не использоваться вовсе. Я ждал, что ты скажешь мне все, что пожелаешь.

Я рассказала ему, и голос мой временами прерывался. Я рассказала ему все. Ему не нужно было задавать мне вопросы. Когда я закончила, он сидел в глубокой задумчивости. Я не осмеливалась пошевелиться, чтобы разрушить чары, окутывавшие его. Как зачарованная, я наблюдала за его глазами, видела, как они расширились, как в них появились и погасли золотые искорки. Его руки, лежавшие на подлокотниках кресла, начали сжиматься и разжиматься. На лбу у него выступили капельки пота.

- Что-нибудь от мальчика! - попросил Кармахахти. Его голос доносился словно издалека. Сначала я с трудом поняла, что он имеет в виду, но потом вспомнила, что медиумы часто требуют предметы, принадлежащие человеку, с которым они пытаются связаться. Я тихо поднялась, взяла с вешалки в прихожей шапочку Джуниора и положила ее ему на колени. В то роковое утро он так спешил, что забыл свою шапочку, невнимательный малыш. Он взял шапочку в свои длинные, худые, загорелые руки, смял ее, поднес к ноздрям, губам, ушам, а затем ко лбу.

Что он мог этим сделать - вернуть моего мальчика? Спустя долгое время он выпрямился, и его взгляд снова стал непроницаемым.

- Я не могу найти никаких следов твоего сына, что очень странно, - начал он голосом, в котором звучала необычная усталость. Я вздрогнула. Он сразу же продолжил: - Он не умер. В этом я уверен. Если бы он умер, то я бы сразу уловил определенные вибрации. Нет, он жив. Но я бы получил какое-то отражение из его разума, притянутое к моему, силой моего собственного поиска, проницательности. И я не получаю ответа. В этом есть что-то странное, что-то дьявольское. Скажи, ты знаешь точный маршрут, которым он возвращался из школы домой, и по которому он обязательно ходил?

Я знала, и сказала ему. Он поднялся.

- Есть другой метод, который я сейчас применю, - сказал он. - Я начну со школы, как это сделал он, и, представив себя им, отправлюсь домой, в его дом. Возможно, тогда я узнаю, что с ним случилось. Ты в состоянии много ходить?

Я заверила его, что не устану.

- Тогда, если ты пойдешь со мной, это поможет.

На мгновение меня охватило жуткое ощущение. В конце концов, что я знала об этом человеке? Вполне возможно, он сам похитил моего ребенка! Ужасная мысль!

- Пожалуйста, не медли, ибо твои мысли невежливы по отношению ко мне, стремящемуся помочь тебе, призвавшему на помощь острое восприятие силы Кармахахти в трудную минуту, - торжественно произнес он. Я почувствовала смущение и стыд и, надев пальто и шляпку, объявила, что готова сопровождать его.

Он молчал, пока мы не подошли почти вплотную к школе.

- Пожалуйста, следуй за мной молча, если только не увидишь, я нахожусь в таком состоянии транса, что могу попасть в аварию. Тогда, пожалуйста, просто возьми меня за руку и скажи: "Кармахахти пойдет со мной в целости и сохранности". Не пытайся сбить меня с пути. Я могу отправиться далеко. Надеюсь, мадам не устанет. Если я смогу уловить определенные вибрационные ощущения, я, возможно, смогу найти по ним какую-нибудь зацепку, которая принесет пользу. Но не слишком обнадеживайся. Даже могущественный Кармахахти может потерпеть неудачу, не найдя никакого следа.

Оказавшись в школе, он крепко сжал шапочку в руке и, как мальчишка, сбежал по ступенькам. Он немного замедлил шаг, чтобы я могла поспевать за ним, но все же продолжал бежать трусцой, как это свойственно мальчишкам, которые слишком нетерпеливы, чтобы идти пешком. Случайные прохожие с любопытством поглядывали на нас, но для меня это не имело значения. Я видела, что он все еще только экспериментирует, потому что его взгляд метался из стороны в сторону, и однажды он встретился с моим взглядом, в котором вспыхнуло воодушевление. Мы вышли на главную улицу, перешли ее, и он все еще мог не обращать внимания на движение.

Мы свернули на боковую улицу, которая вела в ту часть города, где мы жили. На полпути по этой улице он начал пересекать ее под углом, как вдруг застыл. Он бросился назад, удержался на ногах и какое-то мгновение оставался в таком положении, согнув спину так, что было удивительно, как он сохранил равновесие, с выражением ужаса на лице. Наблюдая за ним, я увидела, как расширились его глаза, и чувство ужаса передалось мне. Я почувствовала холод во всем теле, а затем внезапно ощутила тысячи острых, колющих болей во всем теле и голове. Странное чувство оцепенения медленно овладело мной, и мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы удержаться на ногах и сохранить самообладание.

Кармахахти двинулся вниз по улице, сначала медленно, затем со все возрастающей скоростью. Я достаточно пришел в себя, чтобы поспевать за ним. Меня тоже охватило желание куда-то попасть, но куда, я не знала. Но я хотела поторопиться. Затем мы вместе поспешили вперед, свернули на первом же углу, повернули обратно и направились в другую часть города. Я не заметила, как мой муж проехал мимо нас на своей машине, развернулся и последовал за нами. Мы с Кармахахти быстро шли все дальше и дальше, прямо к шоссе, которое вело из города к другому шоссе, находившемуся в двенадцати милях дальше. Я не задумывалась ни о расстоянии, ни о том, что никогда в жизни не проходила больше четырех миль подряд.

Но тут мой муж подъехал к нам на своей машине. Он остановился, выскочил и, как сказал впоследствии, заговорил несколько раз, прежде чем я его заметила. Я приложила палец к губам, призывая к молчанию. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я положила руку на плечо Кармахахти, произнесла следующие слова: "Кармахахти поедет со мной в целости и сохранности", - и молча усадила его в машину, сам последовала за ним и заняла место водителя за рулем. В изумлении Бертон запрыгнул на заднее сиденье, и как раз вовремя, потому что мотор все еще работал, и мы сразу же тронулись с места. Кармахахти протянул руку и положил ее на руль, но не предпринял никаких попыток помочь с управлением. Гораздо быстрее, чем позволяет закон, я помчалась по шоссе, не сбавляя скорости, пока не добралась до следующего города. Без видимой причины, но по прямому и определенному маршруту, я проехала, пожалуй, половину города и свернула на подъездную дорожку к дому врача, остановив машину рядом с закрытыми гаражными воротами.

Мы с Кармахахти вышли, Бертон последовал за нами, когда мы направились к задней двери дома. Кармахахти открыл дверь без стука, вошел бесшумно и беспрепятственно, потому что никого не было видно, свернул в узкий проход и поднялся по лестнице.

Мы, наверное, были странной троицей: Кармахахти с его смуглым, как у индейца, лицом и широко расставленными глазами, затем я, вероятно, с такими же странно посаженными глазами, и, наконец, мой муж, на лице которого отражались изумление, недоверие и подозрительность.

Во всяком случае, именно это увидели мужчина и женщина, когда мы зашли в спальню на втором этаже. Они резко обернулись к нам, высокий мужчина и испуганная женщина. Но мы не обратили на них внимания. Наш взгляд мгновенно метнулся к кровати, где под белыми одеждами неподвижно лежала фигура. Кармахахти грубо оттолкнул женщину и шагнул к кровати. Только тогда он вернулся к нормальной повседневной жизни; я оказалась у постели так же быстро, как и он, а Бертон - всего на шаг позже.

Там лежал наш маленький мальчик с перевязанной головой и закрытыми глазами, но, слава Богу, он еще дышал. Я опустилась на колени рядом с кроватью. Кармахахти встряхнулся и принялся расхаживать взад-вперед по комнате перед все еще изумленным молодым человеком. Остановившись в конце комнаты, он быстро повернулся и обвиняюще ткнул пальцем в доктора.

- Вы! - обратился Кармахахти к доктору, по-прежнему тихим голосом, но с угрожающим рычанием, что было совсем не похоже на того кроткого извиняющегося человека, которого я знала. - Вы! Объясните это, если хотите уберечь себя от тюрьмы, а возможно, и от электрического стула!

- Я это сделаю, - быстро сказал мужчина, дрожа от явного страха. - Я сбил малыша. Клянусь Богом, я ничего не мог поделать, потому что он выскочил передо мной. Я сбил его и остановился. Он лежал там, раздавленный, раненый, без сознания. Тогда я потерял самообладание, потерял голову. Вокруг никого не было, очевидно, никто не видел, я быстро подхватил его, положил на заднее сиденье машины и помчался домой так быстро, как только мог, преодолев двенадцать миль за гораздо меньшее время, чем когда-либо прежде. Когда я оказался здесь, моя жена помогла мне отнести его наверх, и с тех пор я ухаживаю за ним днем и ночью. Моя практика достаточно мала, но я полностью пренебрег ею ради этого мальчика. Моя жена сообщила, что меня не было в городе. Днем и ночью то один, то другой из нас был рядом с ним. Ночами я спал там на диване. Никто не знает, что я перенес! Я не знал, кто он такой. Сначала у меня не хватило смелости что-либо предпринять, а потом я не осмеливался ни на что, кроме как ухаживать за ребенком, чтобы он не умер.

- Вы что, не читали газет, приятель? - спросил в этот момент Бертон. - Они были полны сообщений о нем, его фотографии и все такое.

- Нет, у нас не было газет с тех пор, как мы взяли на себя заботу об этом мальчике, - ответил доктор. - Мы полностью посвятили свое время больному и были полностью оторваны от внешнего мира.

- Он будет жить? - спросила я. Это было все, что имело для меня значение теперь, когда я нашла своего мальчика. Я прижала маленькую тонкую ручку к щеке.

Доктор кивнул.

- Я думаю, теперь он справится. Это была очень тяжелая операция. Я не думал, что он выкарабкается. Но с утра наблюдается небольшое улучшение, и я думаю, что кризис наступит сегодня вечером, когда он придет в сознание.

Я громко всхлипнула от облегчения.

Кармахахти снова указал пальцем на доктора.

- Ребенок найден. А что теперь делать с вами?

Мужчина был бледен и изможден, но стал еще бледнее. И все же сейчас он мужественно поднял голову.

- Я готов понести наказание. Хотя я боролся со смертью за жизнь этого ребенка, я также боролся со своей собственной трусостью. Я победил во втором поединке. Дай Бог, чтобы первый тоже был выигран. Но я не могу уйти отсюда, пока ребенок не придет в сознание, а я знаю, что он неспособен к медицинским манипуляциям.

Тут его жена впервые заговорила усталым голосом, полным подавленных эмоций.

- Никто не смог бы позаботиться о мальчике лучше, чем муж. И никто лучше меня не знает, через какой ад ему пришлось пройти. Видите ли, около трех месяцев назад мы потеряли нашего собственного мальчика. Младше, чем этот, просто маленького ребенка, но когда-нибудь он вырос бы, если бы остался жив.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Бертон прочистил горло.

- Мы не будем выдвигать против вас никаких обвинений, доктор, - сказал он. - Конечно, против вас будут приняты меры, поскольку полиции все известно, но если вы немедленно сообщите об этом по телефону, я поддержу вас, и, возможно, это облегчит ваше наказание.

В ответ на это доктор разрыдался, стоя на коленях рядом с моим раздавленным и тяжело дышащим ребенком. Его жена настояла, чтобы я оставалась в их доме до тех пор, пока не появится возможность перевезти Джуниора. В ту ночь Джуниор пошел на поправку, как и предсказывал врач, и после нескольких недель постепенно пошел на поправку. Только тогда я снова увидел Кармахахти на несколько минут, когда он заглянул, чтобы справиться о мальчике.

- Кармахахти, - с готовностью сказала я, поблагодарив его от всего сердца за помощь, потому что этот человек не притронулся бы к деньгам из-за своего магического дара ясновидения. - Я бы хотела, чтобы вы объяснили мне, почему вы не смогли отследить Джуниора от дома, но были вынуждены идти по его следу от школы.

Кармахахти снисходительно улыбнулся.

- Я думал, вы должны это знать, - сказал он. - Сначала я, конечно, пытался войти в контакт с сознанием мальчика. Если бы он был мертв, то на это указывали бы определенные вибрационные ощущения. Поэтому я знал, что он, должно быть, жив. Но я не мог уловить ответной искры. Затем я вышел из школы, почувствовав порыв поспешности, охвативший ребенка, но когда я уже собирался перебежать ту боковую улицу, как это сделал он, меня охватил такой ужас, такая пронзительная боль, такое забвение чувств! За этим последовал прилив сильных эмоций, которые, как я теперь знаю, исходили не от ребенка, который был без сознания в тот момент, когда я почувствовал трагедию, а от самого мужчины, сбившего этого невинного, беспечного карапуза. Это вызвало у меня желание убежать, умчаться прочь, подальше от этой ужасной сцены. Это чувство переполняло меня почти до такой степени, что затмило все остальное. Но что привело нас к ребенку, так это внезапный страх и бегство врача после несчастного случая, чисто человеческое, но достойное сожаления желание избежать последствий.

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КИНЖАЛ

Бланш Гудман

- Красавец, не правда ли?

Филдинг положил на стол передо мной предмет, который он так бережно развернул.

- Наткнулся на него в Ист-Сайде.

Его глаза засияли от удовольствия при виде недавней находки, и он прикоснулся к ней почти с нежностью.

Я отложил книгу и взял "красавца" в руки, чтобы рассмотреть поближе. Это было смертоносное оружие, антикварное. Когда я дотронулся до богато украшенных ножен и жестокого клинка, в них спрятанного, меня охватило чувство отвращения. Я бросил вещицу на стол.

- Семейная реликвия Борджиа? - Моя шутливая манера была попыткой скрыть необъяснимое отвращение.

- Нет, - ответил Филдинг, снова беря его в руки. - Борджиа использовали более изощренное оружие. Это просто кинжал из семейства мизерикордов, который использовался на поле боя. Древние воины были более гуманными, чем наши современные, или более благоразумными.

Филдинг всегда много говорил о своем хобби, довольно странном, учитывая его миролюбивую натуру. Больше всего его интересовало ручное оружие любого периода.

- Мизерикорд, - пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд, - относится к пятнадцатому и шестнадцатому векам. Тогда еще не было моды оставлять своих противников изувеченными на поле боя. Человек прекращает страдания раненых и в то же время служит интересам своей страны, нанеся врагу смертельный удар. Взгляните сюда.

В его глазах вспыхнул азарт коллекционера.

- Видите эти неясные цифры на рукояти?

Я разобрал 1410 римскими цифрами.

- Это настоящая находка, - продолжал Филдинг. - Старик, у которого я ее купил, не имел ни малейшего представления о ее ценности. Он бросил ее в угол вместе с кучей хлама, который почти скрыл ее от посторонних глаз. Но у меня острое зрение.

Говоря это, он по-мальчишески хихикал.

Мы вместе с Джорджем Филдингом объездили весь мир и в конце концов обосновались в Нью-Йорке. Здесь, как ни странно, я обрел спокойствие и отстраненность, столь необходимые для моего творчества.

Филдинг был идеальным компаньоном. Как человек, унаследовавший богатство, он был обеспечен досугом. Во время моих писательских приступов, когда я был поглощен пьесой или романом, он занимался тем, что заглядывал в самые неожиданные уголки города или какое-то время разыгрывал кавалера перед какой-нибудь хорошенькой девушкой, которая привлекала его блуждающее воображение. Когда, как сейчас, у меня улеглась рабочая лихорадка, он был готов возобновить наши совместные прогулки. В тот день я отправил своим издателям толстую рукопись и, как обычно, чувствовал себя опустошенным.

Филдинг, освеженный быстрой прогулкой на холодном зимнем воздухе, внимательно посмотрел на меня.

- Дик, приди в себя. Ты выглядишь бледным и обрюзгшим. Присоединишься ко мне сегодня вечером? - Он с нетерпением посмотрел на меня.

Я поблагодарил его улыбкой и покачал головой.

- Прежде всего, мне нужно хорошенько выспаться. Завтра я буду в форме и готов отправиться в путь вместе с тобой. У меня нет желания, не говоря уже о том, чтобы быть энергичным, идти куда-либо сегодня вечером. Я не совсем готов к этому.

- Ладно, старая грелка для кресел. - И он ласково потрепал меня по волосам. - Тогда завтра.

Было восемь часов, когда Филдинг ушел. Я решил немного почитать, а затем прогуляться по кварталу, прежде чем лечь спать.

Я устроился поудобнее в своем любимом кресле и взял книгу, только что полученную от издательства. Страницы были еще неразрезанными.

Я посмотрел на стол рядом с собой в поисках ножа для разрезания бумаги из слоновой кости, который обычно лежал там. Его не было - без сомнения, он был в комнате Филдинга. Мы занимали две комнаты, выходившие окнами в общую гостиную.

Я находился в том состоянии физической инертности, которое превращает любые дополнительные усилия в сплошное раздражение. Я сидел и размышлял, встать ли мне и поискать нож для разрезания бумаги или отложить книгу.

Внезапно мой взгляд упал на мизерикорд, который лежал на столе рядом со своими ножнами, точно так же, как Филдинг оставил его ранее вечером.

Я взял его и принялся разрезать страницы книги. Неуместность этой вещи в ее нынешнем виде поразила меня чувством иронического юмора. Точно так же, как сейчас это острое стальное острие вонзалось в печатные страницы романов, в прошлые века оно проникало в суставы доспехов многих храбрых рыцарей.

Я успел пролистать всего несколько страниц, когда мной овладела сильная сонливость. Мои веки опустились, словно налитые свинцом. Рука, державшая мизерикорд, упала мне на колени, вяло сжимая оружие, и я погрузился в тяжелое забытье сна.

Прошло мгновение или час? Я не знаю. Но внезапно я резко выпрямился, мое сердце бешено колотилось от ужаса. Воздух в комнате, казалось, сгустился, словно наполнившись пылью, а свет на столе был размыт, как в тумане.

Что это было за ужасное, неосязаемое присутствие, которое я ощущал рядом с собой? У меня перехватило дыхание. Это был сон или явь?

Я почувствовал, как волосы у меня на затылке встали дыбом. Крик страха сорвался с моих губ и замер в тихом бульканье. Ибо медленно, властно невидимая влажная рука сомкнулась на моих пальцах, сжимая их вокруг рукояти мизерикорда и удерживая их там, как в тисках.

Я тяжело дышал. Я медленно поднялся на ноги и напряг все свои жалкие силы в отчаянной попытке высвободить пальцы из хватки этой невидимой руки. Я с короткими, нечленораздельными криками боролся с существом, чья смертоносная сила преодолевала мое тщетное сопротивление.

Комната заволоклась красным туманом, мое затрудненное дыхание отдавалось в ушах, как предсмертный хрип. Прижатый к полу, я, наконец, выпрямился, скорчившись, и прижался спиной к подлокотнику тяжелого кресла, отчаянно перемещая свое тело то в одну, то в другую сторону. Острие мизерикорда было теперь всего в дюйме от лацкана моего пиджака. Силы быстро покидали меня.

Дьявольское острие приближалось. Как я ни старался, невидимая рука медленно, но неумолимо приближала лезвие мизерикорда к моему сердцу. Я видел, как оно пронзило ткань моей куртки. Еще мгновение, и сталь вошла бы в мою плоть! У меня вырвался крик ужаса. Я всем телом навалился на кресло в последнем рывке. Кресло с глухим стуком отлетело в сторону, и я тяжело упал на спину. Кинжал выпал из моей руки, когда я ударился об пол. Затем все вокруг погрузилось во тьму.

Когда я пришел в себя, то лежал на диване, слабо глядя на Филдинга, который стоял и смотрел на меня с глубоко озабоченным видом.

- Здорово ты меня напугал, - сказал он с притворной грубостью и явным облегчением, увидев, что я пришел в себя. - Когда я вошел, то обнаружил тебя на полу возле кресла, а рядом с тобой на ковре лежал мизерикорд.

Я слабо улыбнулся.

- Послушай, - воскликнул Филдинг, - что, черт возьми, все это значит?

Какое-то мгновение я не знал, было ли это чудовищное зрелище сном или явью. Усталые нервы сыграли со мной шутку, и все же я знал, что это был не просто сон.

Я решил рассказать Филдингу об ужасной борьбе, в которой я принимал участие.

- Тебе приснился настоящий кошмар, - так он, смеясь, прокомментировал это.

- Но посмотри сюда, - и я возмущенно указал на порванное место на лацкане своего пиджака, - ты же не собираешься говорить мне, что это сон или плод воображения.

Он наклонился и с некоторым удивлением осмотрел прореху. Я видел, что это произвело на него впечатление.

- Ты уверен, Дик, что это не было сделано до твоей... твоей схватки?

- Вполне.

- Но, возможно, в своем сне ты играл двойную роль и направлял острие на себя. Ты говоришь, что заснул с мизерикордом в руке.

Он увидел, что я слишком устал, чтобы продолжать борьбу с ним. Но он был достаточно тактичен, чтобы спать на диване в гостиной и быть в пределах слышимости на случай, если у меня начнется очередной "мозговой штурм", как он это назвал. В тот вечер мы больше ни о чем не говорили. Вскоре я погрузился в глубокий сон без сновидений.

На следующее утро за завтраком Филдинг проявил желание вернуться к этой теме. Его интерес к мизерикорду теперь приобрел оттенок благоговейного трепета. Он внимательно осмотрел его, снова и снова переворачивая на ладони, словно желая таким образом проникнуть в тайну его богатого прошлого.

Когда он повернулся ко мне, собираясь задать вопрос, в дверь гостиной постучали. Я открыл.

- Вам телеграмма, сэр, - объявил коридорный.

Это была телеграмма от Эшворта, моего издателя, в которой он извещал меня о своем предполагаемом прибытии в Нью-Йорк этим утром, направляясь из Флориды, и просил меня поужинать и провести вечер с ним в его загородном доме.

- Прости, Джордж, - с сожалением сказал я. - Ты же знаешь, я бы с удовольствием пошел куда-нибудь с тобой сегодня вечером, но...

- Никаких извинений. - Он встал. - Пойдем прогуляемся по парку. Это очистит твои так называемые мозги от паутины.

Я уже собирался идти к Эшворту в пять, когда Филдинг полушутя заметил: "Мне любопытно провести небольшой эксперимент сегодня вечером. Я собираюсь лечь спать с мизерикордом в руке". Он громко рассмеялся, увидев, как я вздрогнул. - Я всегда хотел увидеть или почувствовать себя ведьмаком, но сейчас не время для этого. - Он посмотрел на меня своим знакомым, дразнящим взглядом.

У меня было желание отговорить его... и все же... Я боялся его насмешек. Возможно, это все-таки был сон. Возможно.

Было одиннадцать часов вечера, когда я встал, собираясь вернуться домой. Легкий снежок, который начал падать ранним вечером, превратился в настоящую метель. Уличные фонари были едва видны. Соседние дома исчезли.

- Вы не можете уйти сейчас. - И Эшворт, удерживая, положил руку мне на плечо. - Это абсурд. Почему бы вам не остаться здесь на ночь? У нас достаточно места.

Его жена присоединила свои уговоры к его собственным. В конце концов, я решил остаться. Но я также решил позвонить Филдингу по телефону и сообщить ему о своем намерении.

- Он еще не пришел, - ответил портье. - У вас есть какие-нибудь сообщения?

Я оставил сообщение и повесил трубку.

Хотя к утру снегопад прекратился, он был таким сильным, что движение на дорогах практически остановилось. Я добрался до Нью-Йорка только к полудню.

Когда я вошел в лифт, мне показалось, что на лице молодого парня-мулата, который им управлял, отразилось сдерживаемое волнение.

- Вы ведь не были здесь прошлой ночью, да?

- Я провел ночь на Лонг-Айленде. Меня задержала метель.

- Значит, вы еще не поднимались в свою комнату?

- Почему? Почему вы спрашиваете?

- Ну, сэр, мистер Филдинг, вчера вечером он оставил специальное сообщение, чтобы его разбудили в полдень, но мы не смогли этого сделать, потому что никто не открывает дверь...

Я не стал дожидаться продолжения. Мы только что поднялись на мой этаж. В одно мгновение я уже прошел по коридору и свернул в маленький коридорчик, ведущий к нашим номерам. Клерк и слуга опередили меня и отперли дверь нашего номера.

С трудом держась на ногах, я вошел в комнату первым.

Все произошло так, как я и опасался...

На кровати, скорчившись в последних судорогах страшной агонии, с остекленевшими от ужаса глазами, лежал Филдинг. Из его сжатых пальцев, нижняя половина которых была скрыта от глаз, над сердцем, торчала рукоять мизерикорда.

Можно представить себе мое душевное состояние. Ошеломленный смертью Филдинга, а также потерей моего товарища, я был в каком-то оцепенении.

На меня не пало ни тени подозрения. Мое алиби было безупречным. Коронер и присяжные, в свою очередь, опросили различных сотрудников заведения: горничную, портье, лифтера и всех тех, с кем мы ежедневно общались. Были допрошены один или два гостя - случайные знакомые.

Следы насильственной борьбы, предположительно, после того, как Филдинг улегся спать, были слишком очевидны, чтобы допустить версию самоубийства. Исключив это, необходимо было установить мотив убийства.

Деньги, драгоценности и ценная коллекция старинного оружия в шкафу лежали нетронутыми. Дверцы были заперты изнутри, ключи на месте. Нападавшему было практически невозможно взобраться по стенам здания на такую высоту, не привлекая внимания.

Попытка представить ревность в качестве мотива потерпела полный провал. Филдинг был свободен от каких-либо любовных интриг, треугольников или каких-либо иных, несмотря на его привлекательную внешность, богатство и обходительные манеры.

За один день это стало достоянием гласности. Газеты посвятили этому целые колонки. Это обсуждалось повсюду. Предлагались всевозможные решения. Один писатель даже предположил, что убийца мог попасть в комнату с помощью самолета, проникнув в нее и выйдя из нее через окно. Другой, в связи с "Тайной улицы Морг" Эдгара По, предлагал в качестве возможного преступника обезьяну, которая, спасаясь от своего похитителя, карабкалась с уступа на уступ. Все были взволнованы этой тайной, а я все это время сидел, онемев от горя; ибо, если бы я последовал своему первому побуждению, когда Филдинг объявил о своем роковом намерении, я бы навсегда убрал это сатанинское оружие с глаз долой.

Всю ночь я мерил шагами комнату, наполовину обезумев от своей тайной ноши. Должен ли я хранить молчание и рисковать тем, что мизерикорд попадет в другие руки, или мне следует рассказать об ужасных свойствах этого клинка? Если бы я сделал последнее, не оказался бы я каким-то образом причастен к смерти бедняги Филдинга?

Дело было передано Гарту, детективу с международной репутацией.

Однажды вечером мы сидели в библиотеке Гарта и вдвоем, как мне показалось, в сотый раз обсуждали эту проблему, когда мой взгляд упал на название книги, лежавшей на столе между нами: "Проявления духовного мира" английского ученого.

- Послушайте, Гарт, - сказал я, резко меняя тему, - вы ведь не придаете никакого значения такого рода вещам, не так ли? - И я указал на книгу.

На его лице появилось выражение, которое отчасти было замешательством.

- Ну, - пробормотал он, - дело в том, что я никогда не отвергаю ни одну теорию, пока не опровергну ее. Честно говоря, я по-прежнему непредвзято отношусь к спиритизму.

Мне удалось скрыть свое удивление признанием этого проницательного, практично мыслящего человека.

- Видите ли, - продолжал он, - нельзя насмехаться над тем, что привлекло внимание таких людей, как Джеймс и Лодж. Если они отказываются дискредитировать спиритические явления, значит, за этим кроется нечто большее, чем просто обман.

Я долго и пристально смотрел на Гарта. Во мне вспыхнула внезапная надежда.

- Интересно, - сказал я, - насколько вы поверите тому, что я собираюсь вам рассказать?

Густые брови Гарта вопросительно приподнялись.

- Это мой опыт, о котором не знает ни одно другое живое существо. - И я решительно погрузился в свой рассказ.

Я рассказал все. Меня охватило огромное чувство облегчения. Я больше не держал это бремя в тайне.

Глаза Гарта сузились до двух маленьких щелочек, когда он сидел совершенно неподвижно, наблюдая за мной во время моего рассказа. Но по мере того, как я продолжал рассказывать, моя абсолютная честность произвела на него впечатление, и на его лице отразилось недоумение.

- Я не готов сказать, что вам это приснилось, хотя такое и возможно. Я не отрицаю и не утверждаю. Психологи могли бы объяснить это самогипнозом, импульсом к самоубийству или чем-то в этом роде. Что касается меня, я должен сам попробовать это лезвие. Я бы хотел попробовать, - добавил он с жаром. Он достал часы. Было уже половина одиннадцатого. - Послушайте, - внезапно воскликнул Гарт, - что вы думаете о том, чтобы отправиться в полицейское управление и проверить это сегодня вечером?

Я покачал головой.

- Они бы подумали, что это безумие.

- Вы ошибаетесь, - сказал Гарт. - Шеф полиции сам увлекался спиритизмом с тех пор, как его старший сын погиб на войне. Вы бы удивились, если бы узнали, сколько людей интересуется этой темой, хотя они и не признаются в этом открыто.

Начальник полиции, представительный мужчина, радушно принял нас в своем кабинете.

За короткое время Гарт кратко и драматично пересказал ему историю в том виде, в каком ее ему изложил я. Бесстрастное выражение лица шефа во время этого рассказа скрывало его душевные реакции. У него было хорошее непроницаемое лицо. Его взгляд метался от Гарта ко мне и обратно. Я подумал, не был ли этот рассказ чем-то вроде игры между двумя мужчинами, чтобы развеселить меня и дать им дополнительную подсказку.

- Давайте еще раз взглянем на эту штуку, шеф, - сказал Гарт, которому не терпелось провести эксперимент.

Шеф повернулся и выдвинул ящик стола, стоявший у его локтя.

- Вот, пожалуйста, - и он протянул детективу мизерикорд.

Гарт взял его в руки почти с опаской и на мгновение задумался.

- Я не из тех, кого называют чувствительными, - сказал он. - У меня эксперимент может вообще не получиться.

- Почему бы тогда не попросить попробовать шефа? - предложил я.

Бесстрастная маска на мгновение слетела с его лица, когда шеф бросил нервный взгляд на Гарта. В следующий момент он уже протягивал руку. - Дайте это, Гарт.

Детектив подчинился.

- Возможно, было бы неплохо пригласить четвертого человека, - предложил я.

Шеф кивнул и нажал кнопку на своем столе.

Появился высокий, крепко сложенный молодой человек лет двадцати с небольшим.

- Мой сын Бадди, - представил шеф. Бадди покраснел и смутился. - Сядь и смотри в оба, вот и все, если только здесь не начнется что-нибудь интересное. Я объясню позже.

Бадди подчинился приказу.

- Возможно, было бы неплохо выключить несколько лампочек, - и шеф нажал на выключатель на стене, оставив гореть только настольную лампу.

Теперь в комнате царил полумрак, за исключением тех мест, где его тучное тело было окружено кольцом света от лампы. Он наклонился вперед, взял мизерикорд со стола, куда на мгновение положил его, и снова откинулся на спинку кресла.

Тишина... Вскоре с улицы внизу донесся шум мотора.

В одной из дальних комнат зазвонил телефон... Снова воцарилась тишина. И теперь единственным звуком было наше затрудненное, ритмичное дыхание. Минуты шли.

Шеф бросил на нас беспокойный взгляд. Он начинал уставать от этого утомительного занятия.

Я уже собирался заговорить с ним, как вдруг черты его лица как-то странно исказились, и оно приобрело бледный оттенок.

Что случилось со светом?

Он стал тусклым и размытым, так что лицо шефа было видно, как сквозь красноватый туман...

Все трое, наблюдавшие за происходящим, быстро и резко вздохнули, потому что, с расширенными от ужаса глазами, уставившись на свою руку, шеф попытался подняться с кресла. Пухлые пальцы, сжимавшие рукоять мизерикорда, вцепились в нее так, что костяшки пальцев побелели и стали жесткими... Когда он в ужасе отдернул руку, мы увидели, как острие мизерикорда внезапно дернулось вверх.

Раздался душераздирающий вопль.

- Оно схватило меня! Оно схватило меня! Спасите меня, ради Бога!

Одним прыжком мы оказались рядом с ним.

- Держите кинжал! - закричал я, когда мы изо всех сил попытались вырвать оружие из руки, так крепко сжимавшей его.

Шеф, который теперь лежал в своем кресле, как оглушенная морская свинья, ничем не мог помочь. Мы извивались взад и вперед, борясь, тяжело дыша, с короткими нечленораздельными криками, почти вырывая его руку с кинжалом, когда собрали все свои силы, чтобы отразить невидимую угрозу.

Последний титанический рывок. Лязг! Зловещее, ужасное оружие упало на пол.

Несколько дней спустя, когда неразгаданная тайна смерти Филдинга уже не привлекала внимания общественности, в сумерках из гавани вышел буксир. На его борту были Гарт, шеф полиции и я. Когда мы добрались до места, где не было видно посторонних глаз, тяжелый ящик подняли и сбросили за борт во всеохватывающую тайну моря.

Нетрудно догадаться, что было в этом ящике.

Что касается жутких свойств этого "заколдованного кинжала", как стали называть его те из нас, кто ощутил на себе действие его силы, могу только сказать, что в глубине души я уверен, он обладал какой-то таинственной, невидимой силой, которая не могла быть ничем иным, как сверхъестественным. Помните, я высказываю это только как свое мнение. Но у меня есть веские основания для этого, и когда я думаю о моем хорошем друге Филдинге, я позволяю другим с сомнением качать головами, но я-то знаю.

Этому есть объяснение? Его нет. Острие этого мизерикорда пробивало себе путь между суставами доспехов многих храбрых рыцарей во время ужасной, жестокой бойни. Возможно, человеческая месть и ненависть стали частью этого неодушевленного предмета. До сих пор человеческая наука не нашла способа объяснить эти явления.

ИСТОРИИ О ДУХАХ

Граф Калиостро

Общение с недавно умершими знаменитостями, кажется, с каждым днем становится все более модным. Начинаешь задаваться вопросом - размышлять, не больше ли от такого общения отдает пресс-агентством, чем настоящим оккультизмом.

Следует помнить, что мистер Фрикель предсказал в нескольких номерах этого журнала, что вскоре после смерти Гудини медиум за медиумом будут заявлять, будто они получали от него послания. Это предсказание сбылось, и в настоящее время поступает множество сообщений, ни одно из которых не является убедительным.

Как будто этого было недостаточно, Наташа Рамбова, разведенная жена покойного Рудольфа Валентино, звезды кино, говорит, что у нее с киноактером духовная связь. Во всяком случае, вот что писали об этом газеты:

"Рудольф Валентино готовится продолжить свою карьеру экранного шейха в мире духов, согласно спиритическим посланиям, которые, по словам его бывшей жены Наташи Рамбовой, она получала.

Мисс Рамбова обнародовала содержание посланий после своего возвращения из Европы на "Гомерике". Карузо поет, Уоллес Рид играет в кино, а мадам Дж. Сара Бернар исполняет некоторые из своих знаменитых ролей на сцене астрального мира, сообщила мисс Рамбова в своих посланиях от Руди.

- Сообщения были переданы через Джорджа Б. Венера, медиума Американского общества исследования оккультных явлений, - сказала она. Венер вернулся с ней на "Гомерике".

- Валентино часто возвращается на землю, - сказала его бывшая жена".

Среди людей, занятых в театре, на удивление много тех, кто верит в оккультизм, сверхъестественное, потустороннее. Истории о привидениях, которые редактор этого отдела слышал от актрис, могли бы составить целую книгу. Одной из лучших была "Странная история с книгой-подсказкой репертуарного театра". Возможно, вы помните, какой фурор она произвела в то время. Если вы этого не помните, пусть вам расскажет очаровательная актриса Джулия Сандерсон. Это случилось с ее отцом, и, как говорят по радио, мисс Сандерсон теперь может говорить сама за себя.

"Это кажется такой нелепой историей, что я никогда не любила ее рассказывать, но что ж, вот она. Видите ли, это случилось не со мной - на самом деле это история моего отца.

Мой отец - актер и режиссер-постановщик, и большая часть его работы была проделана в качестве режиссера-постановщика репертуарного театра. Театральные труппы ставят пьесы, которые уже были поставлены в городских театрах, и режиссер-постановщик берет за правило как можно тщательнее следовать первоначальному "плану" пьесы. Для этой цели оригинальными производителями составляются книги-подсказки, которыми должны руководствоваться режиссеры репертуарных театров.

В них все те мелочи, которые актеры должны делать, - четко обозначены. Но иногда человек, который берет в руки книгу с подсказками, не заботится об этом, и тогда режиссеру приходится полагаться на свою собственную память или, если он не видел оригинальную постановку, на свое собственное изобретение.

В то время, когда произошли эти оккультные события, мой отец был директором-постановщиком репертуарного театра в одном из небольших городов штата Нью-Йорк. Книга-подсказка к этой конкретной пьесе была очень неполной, и в ней практически не было пометок. Он никогда не видел оригинальную постановку этого произведения и был изрядно озадачен, не зная, что именно следует делать в определенных ситуациях.

С одной ситуацией было особенно трудно справиться, и он думал над ней днем и ночью почти неделю, но так и не пришел к определенному выводу. Случайно он вспомнил, что человек, который изначально поставил пьесу, был его старым другом. Мы назовем его Джон Смит, потому что это было не его имя. Отец написал Смиту письмо с просьбой сообщить ему какую-нибудь информацию о конкретной сцене, его беспокоившей, но ответа не получил.

Однако косвенно он узнал, что Смит отправился в турне по Югу. Отец не знал его маршрута, и в любом случае было слишком поздно писать ему и получить ответное сообщение вовремя, чтобы что-то сделать. Был вечер пятницы, а представление пьесы должно было состояться в понедельник, отец не мог правильно разыграть эту сцену и очень волновался. После очередного спектакля он вернулся в свой отель и вместо того, чтобы пойти в свой номер, сел за один из письменных столов, напряженно размышляя и пытаясь записать на листе бумаги, как именно должна быть разыграна сцена.

Было уже довольно поздно, почти полночь, и в кабинете, где он писал, больше никого не было. Внезапно отец (он сам так рассказывает эту историю) поднял глаза от стола, и, к своему крайнему изумлению, увидел Смита, который смотрел на него.

- Здравствуй, Джон, когда ты пришел сюда? - спросил отец. И затем, не дожидаясь ответа, - он был так увлечен сценой в пьесе, что хотел побыстрее разобраться в ней, - что сразу же попросил Смита рассказать ему об этом. И Смит рассказал.

Отец говорит, что разговаривал с ним около пяти минут и объяснил все о ситуации, которая его беспокоила. Затем внезапно он (Смит) встал, направился к двери и исчез, не попрощавшись и вообще ничего не сказав.

Отцу это показалось очень странным, и он последовал за ним в главный вестибюль отеля. Но Смит, по-видимому, исчез. Отец подошел к стойке администратора и спросил, здесь ли остановился Джон Смит и когда он прибыл. Портье посмотрел на стойку и сказал, что такого человека в отеле нет. Это, конечно, озадачило отца еще больше. Но поскольку то, что его беспокоило, теперь прояснилось, он поднялся наверх, лег в постель и сразу заснул.

Утром, когда он встал и спустился к завтраку, то, как обычно, купил газету и взял ее почитать, пока пил кофе, и там, прямо на первой странице, под крупным заголовком, была статья, переданная по телеграфу откуда-то с Юга, о том, что ночью до того, как Джон Смит - тот самый Джон Смит, с которым, как думал отец, он разговаривал, - выпал из хвоста спального вагона поезда, идущего на большой скорости, и был найден мертвым проводниками, которые вернулись, чтобы найти его.

Время несчастного случая, указанное в газете, примерно совпадало, насколько мог судить отец, с тем временем, когда он видел Смита и разговаривал с ним в кабинете отеля, за сотни миль от того места, где тот погиб".

Недавний фурор в связи с предполагаемыми контактами с Рудольфом Валентино и Гарри Гудини, о которых говорилось выше, думающие люди, должно быть, в значительной степени игнорируют.

Всякий раз, когда умирает знаменитость, за этим следует история - послания из загробного мира.

Так было в течение долгого времени.

В 1910 году "дух" Фрэнка Р. Стоктона начал писать рассказы с помощью медиума, некоей мисс Этты де Камп. Мисс де Камп опубликовала первый из этих посмертных рассказов в 1912 году, всего вышло семь. Некоторое время после этого дела мисс де Камп, жившей в Скенектади, штат Нью-Йорк, мешали ей заняться своим необычным литературным трудом, но в мае 1913 года она возобновила его. Затем Стоктон, по ее словам, начал писать через нее рассказ под названием "Сделки Брюстера". Снова были перерывы, но когда она возобновила работу в октябре 1914 года, то узнала, что война настолько серьезно потревожила потусторонний мир, что о дальнейшем авторстве не могло быть и речи.

Ниже приводится часть "послания", которое, по словам мисс де Камп, она получила от Стоктона 12 октября 1914 года.

"Хотя я рад, что вы снова можете продолжать нашу работу, то, что вы не могли этого делать в течение некоторого времени, не имело такого большого значения, как могло бы, из-за условий, сложившихся со времени нашего последнего письма.

Все происходящее здесь было испытанием для сердца и симпатий. Как бы ни была страшна война в вашем мире, мало кто осознает, как она влияет на наш. Эти сцены не поддаются описанию, поскольку тысячи душ оказываются ввергнутыми в это состояние неподготовленными, страдая от битвы, которая, как им кажется, все еще продолжается. Ибо, не зная, что они прошли через изменение, называемое смертью, они думают, что все еще живы. Затем наступает замешательство, когда они осознают, где находятся, и их охватывает горе при мысли о близких, оставшихся дома.

Поэтому мы все собрались здесь, в этом мире, чтобы служить им как можно лучше. Я был так поглощен этим служением, что совершенно не задумывался о своих собственных делах".

На следующий день, по словам медиума, из того же источника было получено следующее "сообщение":

"Ужасные условия здесь, вызванные не менее ужасными условиями в вашем мире, не поддаются описанию. Тысячи визжащих, перепуганных людей, внезапно оказавшихся в таком положении, обезумевших от неразберихи и жажды битвы, и прибывших сюда, не осознавая произошедших перемен, все еще наносят удары, чтобы уничтожить всех врагов в поле зрения. Это впервые приводит их к осознанию чего-то странного, потому что сабля больше не режет, а удар штыком не ранит.

Мы, наблюдающие, ждем, пока не возникнет это смятение в сознании. Затем мы стараемся успокоить их, показать, насколько бесполезно продолжать борьбу. Мы объясняем им то, что поначалу кажется невозможным - что они перешли из земного мира в этот. Попытки успокоить их в их горе из-за того, что они оставили своих близких, пробуждают все наше сочувствие, потому что мы тоже только недавно примирились с этим горем".

Сотрудница нью-йоркского клуба утверждает, что она получила следующее сообщение от У.Т. Стеда, известного английского редактора и автора, который погиб при крушении "Титаника":

"Когда эти жертвы человеческой бесчеловечности по отношению к людям прибывают, они не осознают перемен, случившихся так внезапно, и пытаются продолжать убивать друг друга. Только когда они обнаруживают, что усилия по уничтожению бесполезны, они прекращают. Тогда они сбиты с толку и встревожены. Когда они узнают правду, они становятся очень несчастными, будучи непригодными для вечной жизни, и наполняются гневом и ненавистью, жаждой убийства и насилия.

Когда эти эмоции утихают, они вспоминают о тех, кто остался позади, и ими овладевает печаль. Когда это состояние достигнуто, начинается наше служение. Мы прилагаем усилия, чтобы объяснить условия, в которых они находятся, и научить, как можно наладить жизнь. Учитывая тысячи людей, которые прошли через это за последние месяцы, вы можете видеть, что мы усердно работали".

В другом сообщении, опубликованном позже, говорилось: "Невозможно прорваться сквозь водоворот диких и противоречивых вибраций, которые наполняют эфир (над Европой). Не могли бы вы, пожалуйста, передать это сообщение моей дочери? У меня не было возможности встречаться с ней так часто, как хотелось бы".

Нью-йоркский медиум передал мисс Стед в Англию послание ее покойного отца и получил от нее это послание:

"Со времен войны у меня было не так много сообщений от моего отца. Он говорит, что вблизи земли такой сильный вихрь, что общаться с ним трудно. Он говорит мне, что очень занят, оказывая влияние и помогая, и организует группы помощников для тех, кто так внезапно покинул поле боя".

В необычной серии "писем" из загробного мира, которые, как утверждается, были переданы покойным доктором Уодсвортом Сесилом Туком из Бостона через спиритического медиума своей матери, доктору Люси У. Тук и в частном порядке опубликованной в Бостоне во время войны под названием "Переплетенные", содержит несколько отрывков, описывающих состояние духов, прибывающих на дальний берег, чьи физические тела погибли на войне или в результате несчастного случая.

Никто не утверждает, что эти "письма" являются подлинными, но очевидно, что они были опубликованы добросовестно и с согласия доктора Люси Тук, которая является уважаемой женщиной-врачом в Бостоне. В любом случае, они представляют интерес.

Доктор Тук только что окончил Гарвардскую медицинскую школу и на момент своей смерти в 1888 году был штатным врачом в Бостонской городской больнице. В этих "письмах" он пишет о том, как вскоре ему было предоставлено место в корпусе духовных врачей, чья работа заключается в том, чтобы возвращать к новому сознанию хрупкие, испаряющиеся формы, которые после смерти переходят с земли в мир духов.

Они представляют собой "массу испаряющихся веществ, которые испускают определенное пламя или переливы света, похожие на светлячков, в зависимости от их цвета. Они быстро формируются или находятся в стадии эмбриона". Процесс перерождения зависит от продолжительности жизни души на земле. Некоторые из них "настолько пропитаны странными оттенками веры, меланхолии, страха и греха, что иногда требуется несколько дней, чтобы придать им форму".

В этих письмах доктор Тук утверждает, что дух пронизывает все физическое тело и что реанимация души затруднена, когда повреждены конечности или органы. Но можно ли это утверждать определенно?

Очевидно, что верить этим заявлениям имеется не больше оснований, чем верить дешевым нелепостям, которые бывшая миссис Валентино предъявила, когда встречалась с журналистами.

Последователи Библии всегда знали, что она осуждает оккультизм, но многие из них часто просили предоставить конкретную информацию. Вот отрывок из Библии, который чаще всего и наиболее торжественно цитируется в этой связи:

Второзаконие, глава 18, стихи 10-14.

10. Пусть не будет среди вас того, кто приносит в огненную жертву своего сына или свою дочь, занимается ворожбой и волшебством, толкует знамения, колдует,

11. наводит чары, вызывает призраков и духов или вопрошает мертвых.

12. Всякий, кто творит такие дела, отвратителен Господу, и из-за этих мерзких обычаев Господь, твой Бог, прогонит от тебя народы.

13. Ты должен быть непорочен перед Господом, твоим Богом.

14. Народы, которые ты выселишь, слушают тех, кто занимается волшебством и ворожбой. Но тебе Господь, твой Бог, не позволяет этого.

Некоторое время назад в этом журнале было отмечено, что как только фотографии духов были разоблачены как мошеннические, появилась новая загадка, которую, казалось, объяснить труднее.

В связи с этим стали известны некоторые недавние эксперименты, которые кажутся нам чрезвычайно интересными.

Покойный профессор Якоб Хеммюллер из Лейпцига проводил эксперименты, чтобы определить естественные причины странных эффектов, иногда получаемых на фотографических пластинках. Результаты показали, что фотопластинки, находящиеся на различных стадиях химического развития, чувствительны к электрическим колебаниям, а также к актиничному свету.

Например, было обнаружено, что на самую обычную фотопластинку, не подверженную воздействию света, воздействует высокочастотная вибрация беспроводного разрядника или антенны, пока пластинка находится влажной в ванне для проявления, состоящей из гидрохинона и вспомогательных химических веществ, входящих в его состав. Упомянутые вибрации испускались в радиусе одной-двух миль от темной комнаты и вызывали различные изменения в химическом составе серебра, интенсивность которых варьировалась в зависимости от "мелодии" вибраций и их продолжительности. Объективный эффект обычно заключался в сочетании кривых, спиралей и определенных световых и теневых пятен, которые легко отпечатывались на фотобумаге.

Эти эксперименты привели к тому, что любой фотограф может провести их следующим образом. После того, как неэкспонированная пластина пропитана проявителем, ее следует держать в левой руке, а ноги фотографа должны быть заземлены либо влагой, либо металлической пластиной, прикрепленной к водопроводным трубам. Теперь пусть фотограф или кто-то другой прикоснется к углу влажной пластины электрическим проводом от сухих или аккумуляторных батарей, подавая на пластину только положительный ток.

После двухсекундного воздействия тока пластина может проявиться, и на ней будут видны цветы, завитки, узоры, кажущиеся лица, сцены и так далее, различной интенсивности и очень часто красивых цветов. После того, как пластина закреплена, она может быть напечатана как обычно, и, хотя цвета не будут видны, фантомные отпечатки, вызванные током, могут быть истолкованы искателями духовных феноменов как "духовные картины" или что-то еще. Все зависит от убеждений экспериментатора.

Точно неизвестно, почему электрические токи воздействуют на частично проявленную, неэкспонированную пластину и почему только определенные силы тока или точно настроенные беспроводные вибрации вызывают такие воздействия, хотя исследователи серьезно задумываются над этим вопросом. Это может объяснить многие специфические проблемы, с которыми столкнулись все фотографы за последние несколько лет, поскольку воздух - эфир - стал так сильно заряжен электричеством.

НА ФЛАНДРСКИХ ПОЛЯХ

Несколько недель назад, сидя в переполненной парикмахерской, я впервые увидел сентябрьский номер Ghost Stories Magazine и был в восторге от рассказа под названием "Призрак Джима Мида за 50,000 долларов". У меня у самого однажды был подобный опыт, когда я служил в Двадцать первом канадском пехотном полку во Фландрии в 1915 году.

С тех пор я задавался вопросом, возможно ли, что материальные тела иногда управляются духовной силой, включая духовные глаза, которые могут проникать внутрь и наблюдать за ушедшими после смерти.

Хотя я много путешествовал с детства, иногда в качестве бродяги, иногда в качестве моряка дальнего плавания, иногда в качестве механика, посетил многие из величайших городов Европы и все главные города США и Канады, неизведанное и его возможности никогда не интересовали меня. То есть - до ночи на 28 декабря 1915 года. В ту ночь наши передовые позиции были залиты водой по пояс из-за проливных дождей и постоянных артиллерийских обстрелов.

Каждый второй солдат из четырех рот был направлен на строительство коммуникационной траншеи, которая начиналась в миле от линии фронта; таким образом, на каждом участке нашего фронта оставалось только по три человека на дежурстве, и только один человек наблюдал, в то время как двое других спали, скорчившись на земле.

Поскольку впереди отсутствовал пост прослушивания, моей обязанностью было пробираться вдоль линии фронта нашей роты, принимая донесения от часовых, и внимательно следить за тем, чтобы никто не пытался проникнуть под колючей проволокой. Пройдя по всей длине фронта нашей роты и получив отчет о том, что все в порядке, я двинулся в обратный путь, радуясь ярким лучам самой чудесной полной луны, какую я когда-либо видел. Она освещала Ничейную землю впереди и пустошь, усеянную воронками от снарядов, у нас в тылу.

Артиллерия не действовала, если не считать странного стука пулемета "тук-тук-тук", и вокруг царила мертвая тишина.

Внезапно я вздрогнул от какого-то шума, похожего на порыв ветра, который пронесся по траншее у меня за спиной. Я молниеносно повернулся, вскинул винтовку с примкнутым штыком и положил палец на спусковой крючок, готовый открыть огонь. Представьте себе мое удивление, когда я увидел, что в двадцати футах от меня, на задней стороне нашей траншеи, стоит мой собственный отец, которого я оставил живым и невредимым в нашем маленьком домике в Баффало, штат Нью-Йорк.

Вздрогнув, я громко воскликнул: "Папа, ты?" - и застыл, словно окаменев, глядя в его глаза, которые, казалось, изучали все, что меня окружало. Все это время я ощущал странное, непривычное чувство.

Когда я стоял почти по пояс в грязи и воде, а луна светила мне в спину, у меня мелькнула мысль, будто кто-то стоит у меня за спиной. Сообразовав свои действия с этой мыслью, я повернулся и прыгнул к огневой ступени траншеи, а добравшись до нее, заглянул сверху.

Ничего не видя, я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как мой отец исчезает из виду - то есть он, казалось, быстро отступал назад, не пошевелив при этом ни рукой, ни ногой. Я спрыгнул вниз, пересек воду, перелез через заднюю стенку траншеи и прошел около двадцати ярдов, крича: "Папа! Папа!" Я все еще мог различить его неясные очертания, а потом он внезапно исчез.

Сбитый с толку, я остановился. Не могу сказать, как долго я там стоял. Через некоторое время я вернулся в траншею, из которой вышел. Я заметил там свои собственные следы, но других найти не смог. Я продолжал идти вдоль линии, навстречу своему сменщику, пробиравшемуся по воде и проклинавшему то и это, и все, что связано с Бельгией, войной и всеми, кто в ней находится.

После того, как я передал ему свой отчет, включая пароль, который, кстати, был "Стоунволл Джексон", и вдоволь посмеялся над замечаниями моего помощника о призраках, Стоунволл Джексоне, немцах, армии и так далее, я вернулся на позицию для пулемета, которая была высокой и сухой.

Я вытянулся и попытался уснуть, но не смог, поэтому решил найти сухую землянку, что и сделал после еще одного часа блужданий по окрестностям.

Оказалось, что это землянка для оказания первой помощи, где ночевали четверо санитаров с носилками. Через некоторое время я обнаружил маленький кусочек свечи, воткнутый в доску. Я зажег ее и, достав немного писчей бумаги, которую мы всегда носили с собой в рюкзаке, начал писать письмо сестре домой, в котором рассказал о том, что произошло ночью 28 декабря 1915 года.

Странно, но факт: мы оба писали в одно и то же время, - она в Баффало, я в Бельгии. Как бы то ни было, наши письма пересеклись, и примерно через неделю я получил письмо от 28 декабря 1915 года, в котором моя сестра сообщала, что наш отец скончался от инсульта в 18:30 вечера 28 декабря 1915 года. Учитывая разницу во времени между Баффало, Нью-Йорком и Бельгией (около пяти часов), наш покойный родитель навестил меня в окопах Фландрии в течение часа после своей смерти.

Теперь, после прочтения вашего журнала и изучения вопроса: "Есть ли у вас какие-либо основания для вашего утверждения, что вы можете материализовать существо из другого мира?" - я усомнился в своем скептицизме. Я уверен, что моим посетителем в то раннее утро был мой отец, одетый так, как я очень часто видел его одетым двадцать лет назад.

Поскольку я никогда не был рабом человеческих представлений о том, что должно последовать за этой жизнью, с ее войнами и голодом, с ее пожизненной борьбой за уничтожение невежества и бедности, я был бы очень рад узнать ваше мнение о моей правдивой истории о привидениях.

У. Дж. МакДжей.

ИЗ ЖУРНАЛА

"GHOST STORY", сентябрь, 1927

СОДЕРЖАНИЕ

Уилберт Уэдли. МОЙ УИК-ЭНД В ДРУГОМ МИРЕ

К.Б. Бигелоу. ПРИЗРАЧНЫЙ СВЕТ

Гарольд Стэндиш Корбин. ТИПОГРАФИЯ С ПРИВИДЕНИЯМИ

Артур Т. Джоллайф. СКВОЗЬ СТЕНУ

Карл Истон Уильямс. ДОМ ТАНЦУЮЩИХ ЗЕРКАЛ

Эдвин А. Гоуэй. НАПИСАНО НА ПЕСКЕ

Самри Фрикелл. ТАЙНА ЗАГАДОЧНОЙ ЖЕНЩИНЫ

Пол Холл. ОПЕРАЦИЯ ДОКТОРА БЛЕНХЕЙМА

Гилберт Паттен и Дэн О'Брайен. ПРИЗРАЧНЫЕ РУКИ

Граф Калиостро. ИСТОРИИ О ПРИВИДЕНИЯХ

МОЙ УИК-ЭНД В ДРУГОМ МИРЕ

Уилберт Уэдли

Боже, что за уик-энд! У меня мурашки пробегают по коже каждый раз, когда я вспоминаю об этом. Нам не следовало принимать приглашение Гарри.

Видите ли, они с Кларой только что переехали в дом, который неожиданно получили в наследство от своего дяди, Сэмюэля Фрейзера. Несколько месяцев назад мы с Гарри ходили осматривать этот дом, и он показался нам самым грязным, пыльным, заброшенным и полуразрушенным местом в мире. Это было гниющее двухэтажное строение с зарешеченными окнами, заросшими виноградными лозами. Крытая дранкой крыша нуждалась в ремонте, а некоторые стекла в окнах были разбиты. Высокая, чахлая вечнозеленая изгородь окружала территорию, состоящую из старого особняка, ветхой оранжереи, ветряной мельницы и резервуара, а также здания, которое раньше было складом и конюшней.

Внутри дома было еще хуже. Занавески пожелтели и покрылись пылью, старые тряпичные ковры были грязными. Вся мебель была древней и мрачной. Полы были завалены обрывками бумаги, тряпками, грязной одеждой и даже остатками сгнившей еды.

Во время этой поездки я также узнал кое-что из истории Сэмюэля Фрейзера. Около сорока лет назад его жена ушла от него к другому мужчине, сыну соседнего фермера. Он женился во второй раз, и его вторая жена сошла с ума и умерла в сумасшедшем доме. Фрейзер отдалился от своих родственников и друзей и много лет вел жизнь отшельника в этом доме, вплоть до своей смерти.

Гарри был моим лучшим другом, и я не стеснялся советовать ему не переезжать в это место. Но он посмеялся над моим страхом перед нездоровой атмосферой и заверил меня, что намерен полностью отремонтировать это место.

Эта работа была завершена, и Клара и Гарри некоторое время жили в доме. Родители Клары планировали присоединиться к ним позже.

Субботним вечером, когда мы с Мэри, моей женой, приехали домой, это произвело на нас большое впечатление. Въехав во двор, мы увидели, как аккуратно подстрижена живая изгородь, обратили внимание на посаженные кусты и другие растения, а также на начинающую пробиваться молодую траву. Дом был свежевыкрашен, крыша отремонтирована и покрыта лаком. Оранжерея выглядела так, словно ее только что построили, в ней росли всевозможные папоротники, цветы и другие растения. Конюшни не было, или казалось, что она есть, потому что на месте ветхого строения стоял аккуратный гараж на две машины. Старую ветряную мельницу и резервуар также покрасили и отремонтировали, хотя теперь это, конечно, было всего лишь своего рода украшением.

Гарри вышел из дома, когда мы выходили из машины, и поспешил поприветствовать нас, расплывшись в улыбке.

- Каково преображение, а? - усмехнулся он. - Я знал, что у нас получится. Но подождите, пока не увидите, что внутри! А еще у нас работает цветная горничная, и она готовит замечательный ужин.

- Ах! - воскликнул я, проголодавшись после поездки. - Это замечательно.

Он открыл для нас гараж, и мы поставили машину, отметив при этом, как чудесно была обновлена и украшена усадьба. Но интерьер был поистине потрясающим: он был полностью обновлен коврами, мебелью, сантехникой и шторами.

Клара и цветная горничная, которую они звали Сьюзи, готовили ужин на кухне, которая, несомненно, преобразилась, и пока девушки болтали друг с другом, Гарри показал мне остальную часть дома. Все спальни, за исключением спальни горничной, находились на верхнем этаже, и я не мог не восхититься вкусом и продуманностью, с которыми они были оформлены и обставлены. По всему дому были установлены напольные обогреватели, подключенные к печи с горячим воздухом в подвале.

- Гарри, - воскликнул я, - бьюсь об заклад, перестройка этого места обошлась тебе в такую же сумму, как покупка бунгало.

- Более того, - весело усмехнулся он. - На самом деле мне пришлось взять небольшую ссуду. Но что из этого? Если бы мы купили бунгало, то были бы ограничены небольшим участком в сорок или пятьдесят футов, в то время как здесь у нас больше акра собственно усадьбы, а вокруг нас еще сорок акров.

Я знал Гарри как человека необыкновенной предусмотрительности, и то, как он преобразил старую усадьбу, было убедительным доказательством правильности его суждений. Это также указывало на тщательность, на которую он был способен во всем, даже в любви, которую он питал к Кларе.

И все же, когда я последовал за ним в гостиную, меня охватило смутное чувство беспокойства. Несмотря на солнечный свет, струившийся сквозь окна, и тщательность, с которой дом был отремонтирован и обставлен, в атмосфере этого места присутствовало что-то такое, что действовало мне на нервы. И я все еще живо помнил мрачную старую мебель, грязные занавески, пыль и мусор, огрызки яблок, хлебные корки и куриные кости, которые увидел во время своего первого визита.

Ужин в тот вечер был превосходным и хорошо сервированным, но был отмечен одним тревожащим фактором. Клара сообщила нам, что горничная собиралась уйти в тот вечер.

- Ей мерещится всякое, - объяснила Клара, - и она говорит, что не согласилась бы провести еще одну ночь в этом доме даже за двойную плату.

- Она думает, что в этом доме водятся привидения, - сказал Гарри и рассмеялся. - Но мы с Кларой не страдаем бессонницей.

Смутное беспокойство, которое я испытывал, усилилось, и когда я взглянул на свою жену, то увидел, что она немного побледнела.

- Ты хочешь сказать, что она видела призраков? - воскликнул я. Гарри кивнул, улыбаясь.

- Да, она утверждает, что проснулась прошлой ночью и увидела склонившуюся над ней призрачную фигуру, чьи руки, похожие на когти, тянулись к ее горлу. Она закричала - о, мы услышали это - и, вскочив с кровати, включила свет.

Клара нервно рассмеялась.

- Конечно, все это было плодом воображения; возможно, это был ночной кошмар, - сказала она. Я заметил, что ее улыбка выглядела несколько натянутой. - И бедняжка Сьюзи настояла на том, чтобы оставить свет включенным на всю ночь.

В этот момент вошла Сьюзи, и, пока она подавала следующее блюдо, мы перевели разговор на другие темы. Однако я заметил, что девушка очень нервничала и, без сомнения, ей не терпелось поскорее покончить с ужином и уйти.

В промежутках между ее появлением за столом продолжался разговор о переживаниях или галлюцинациях горничной. Девушка работала у Клары три дня и провела в доме две ночи. В первый вечер ей показалось, будто она слышит шаги в коридоре за своей дверью, крики и другие звуки. Охваченная ужасом, она натянула одеяло на голову и провела бессонную ночь, дрожа от страха. Потребовалось немало усилий, чтобы уговорить ее остаться еще на один вечер в доме.

Гарри был единственным из нас четверых, на кого эта ситуация не повлияла. Я не знаю, должен ли я быть благодарен за это или нет, потому что его веселость была заразительной, а его рассуждения в то время неопровержимыми. Он высмеял то, что назвал "призракофобией", и отметил, что ни Клара, ни он сам не слышали никаких странных звуков и не видели никаких призраков.

Синклер принадлежит к тому типу людей, - или, я бы сказал, был таким человеком, - которые, погруженные в материальные вещи, более или менее невосприимчивы к оккультным реакциям и влияниям, и, должен добавить, в какой-то мере удачливы. И все же, когда я думаю о том, что случилось с Гарри в те короткие часы, которые последовали за этим ужином, я не могу не сомневаться, что любой человек, независимо от убеждений или оккультных особенностей, мог пережить то, что за этим последовало, не осознавая, что существует мир за пределами этого или окружающий его; что существуют силы, которые действуют - это мы еще не до конца понимаем и не доверяем этому.

После ужина мы перешли в гостиную, обставленную уютно и со вкусом, и около получаса лениво болтали об общих знакомых и других вещах. Снаружи сумерки сменились темнотой, но внутри, уютно устроившись в комнате вокруг пылающих в камине поленьев, мы почти не замечали, как проходит день. Девушки подошли к пианино, и Мэри только начала играть популярную мелодию, как откуда-то из глубины дома раздался пронзительный крик и звук захлопнувшейся двери.

- О! - воскликнула Клара. - Что это было?..

- Сьюзи, - рявкнул Гарри, быстро вставая и направляясь в прихожую. Одновременно послышался топот бегущих ног и еще один крик:

- Помогите! Помогите, о Боже, оно схватило меня...

Когда мы вскочили на ноги, в комнату ворвалась цветная девушка, размахивая руками над головой, с широко раскрытыми глазами и выражением ужаса на лице. Гарри схватил ее и с некоторым трудом, встряхивая, сумел выдавить из нее рассказ о случившемся.

- Ах, я была в своей комнате, собирала вещи, - выдохнула она сквозь стучащие зубы, - и, когда я выключала свет, о Боже! Ледяные пальцы, они схватили меня за горло - они это сделали!

- Кто-то схватил вас за горло? - с иронией спросил Гарри.

- Д-да, сэр, ах, замахал руками, и схватил меня за шею. Вскрикнув, я выбежала в коридор. Но это был призрак, его холодные пальцы все еще сжимали мою шею...

Она содрогнулась от рыданий, и Гарри усадил ее на стул. Клара поспешила на кухню и вернулась со стаканом воды, а девушки сделали все, что могли, чтобы успокоить горничную-негритянку.

Я прошел с Гарри по коридору в ее комнату и обнаружил саквояж прямо за дверью. Он поднял его и протянул мне, а сам вошел в комнату и включил свет. Все было прибрано, комната выглядела такой же чистой и уютно обставленной, как и весь остальной дом.

- У Сьюзи только что случился очередной припадок фантазии, - с отвращением проворчал Гарри. - Я буду рад, когда она уйдет.

Однако он поднял штору и взглянул на окно. Оно было заперто.

- Это... это была комната старика Фрейзера, не так ли? - воскликнул я.

Гарри бросил на меня вопросительный взгляд.

- Да. У тебя странный голос, старина; надеюсь, ты не расстраиваешься из-за этой ерунды?

Я всегда считал, что откровенность - лучшая политика.

- Можешь не сомневаться, так и есть! - ответил я. - У меня было гнетущее чувство с тех пор, как я вошел в дом, и, думаю, у Мэри тоже. Я не могу это объяснить, но я это чувствую.

Он улыбнулся, пожал плечами, вытолкнул меня из комнаты и выключил свет.

- Ты меня удивляешь, - воскликнул он. - Загляни туда сейчас, пока темно. Ты ведь не видишь никаких призраков, правда?

Презрение в его тоне разозлило меня, и, покраснев, я уставился в темноту.

- Нет. Я - нет.

- Конечно, нет, и ты никогда не поймешь, как и любой здравомыслящий человек.

Он закрыл дверь, и мы вернулись в гостиную, где горничная, опасаясь выходить на темную улицу, попросила Гарри проводить ее до ближайшего трамвая.

- Конечно, Сьюзи, - сказал он и пожал плечами, улыбаясь нам. - Я сделаю кое-что получше; я выведу свою машину и отвезу вас туда.

Испуганная негритянка была вне себя от радости, а Гарри взял свою шляпу и пальто, и они с горничной отправились в гараж.

- Бедняжка, - воскликнула Клара, - она просто суеверна. Но мне жаль ее терять; она была замечательной работницей и прекрасной кухаркой.

Ее лицо было бледным, а голос слегка дрожал, и мы с Мэри обменялись встревоженными взглядами.

- Послушай, Клара, - воскликнул я, - ты чувствуешь себя не в своей тарелке из-за всего этого, и ты это знаешь.

Она вздохнула и отвела взгляд.

- О, конечно, я немного нервничала, даже до приезда Сьюзи. Не знаю, просто было как-то не по себе, хотя, когда Гарри дома... О!

Внезапно откуда-то издалека донесся грохот и приглушенный крик. Мгновение мы молча смотрели друг на друга, а затем Клара вскочила на ноги и бросилась к двери. Мы последовали за ней во двор и побежали к гаражу, где через открытые двери были видны фары машины Гарри. Когда мы добрались до места, то услышали, как Гарри отпускает весьма красноречивые и непристойные замечания. Он оттягивал передний бампер, и я увидел, что часть задней стенки была выломана, а одна из досок откололась и вцепилась в один конец бампера. Цветная девушка нервно съежилась на заднем сиденье.

- Помоги мне, - попросил он, когда я поинтересовался, что случилось. - Я только что попытался пробиться сквозь эту чертову стену, и вот, видишь, к чему это привело.

- Как, черт возьми, ты додумался до этого?

- Хотел бы я знать, - пробормотал он. - Я никогда раньше не совершал таких глупостей.

Несмотря на то, что Гарри уже несколько лет водил машину, он каким-то образом перевел рычаг переключения передач на вторую вместо заднего хода. Тогда я понял, что, несмотря на "видимость", которую он поддерживал по поводу предполагаемых сверхъестественных явлений, старый дом и его мрачная атмосфера начали действовать ему на нервы.

Когда он выехал с территории, я проводил девушек обратно к дому в очень расстроенных чувствах. Кровь застыла у меня в венах, когда я взглянул на окно комнаты старого Фрейзера. На фоне черноты внутри виднелось отвратительное, призрачное лицо, с каждой стороны туловища были руки, похожие на клешни, а глаза злобно смотрели на нас.

Я почувствовал, как Мэри сжала пальцы, и понял, что она тоже увидела это существо. Клара, однако, была поглощена своими размышлениями о несчастном случае с Гарри и, очевидно, не сводила глаз с тропинки.

- Ты... ты это видел? - прошептала мне жена, когда Клара проводила нас до входной двери.

- Да, Мэри, - выдохнул я. - Ради Бога, возьми себя в руки, Клара не должна знать...

Мы вошли вслед за Кларой, и, когда уселись, Мэри ахнула и прижала руку к шее. Когда мы с тревогой уставились на нее, она опустила руку и выдавила из себя улыбку.

- Мэри! Что случилось? - воскликнула Клара.

- Это... это ничего. У меня странное ощущение в горле - я... я думаю, это от волнения.

Клара обняла ее за плечи.

- Бедняжка, ты совсем расклеилась. А я забыла про кофе, это как раз то, что нам всем нужно.

Она поспешила на кухню.

- Что это было, Мэри? - поспешно спросил я жену.

- О, как будто невидимые пальцы ощупали мое горло! Я... о, лучше бы мы не приезжали...

Я взял себя в руки. Заставил себя сохранять внешнее спокойствие.

- Мэри, - серьезно сказал я, - мы должны выдержать это. В конце концов, все зависит от силы воли, от того, чтобы не поддаться этим впечатлениям.

- Но... это ужасное лицо в окне! - ахнула она. - Это был человек или дьявол? О, и это жуткое старое место... мы никогда не сталкивались с подобной ситуацией. И когда я думаю о том, чтобы провести здесь всю ночь...

В этот момент появилась Клара с тележкой для сервировки, и я сжал руку Мэри. Вид кофейника с дымящимся кофе на время отвлек нас от сверхъестественных вещей, но, даже когда мы начали потягивать горячий напиток, я почувствовал растущую сдержанность, как Клары, так и моей жены. Это было слишком ясно видно по их бледным лицам и интонациям. Что касается меня, то жуткая атмосфера в доме и воспоминание об этом лице давили на меня, как вездесущий инкуб.

Однако пока Гарри не было дома, ничего не произошло. Мне удалось изобразить непринужденность, которой я на самом деле не чувствовал, хотя по мере того, как тянулись долгие минуты, мне становилось все труднее поддерживать напряженный разговор. Я был благодарен, когда мы услышали машину Синклера на подъездной дорожке и его быстрые шаги на крыльце.

- Ну что ж, народ, - улыбнулся он нам, входя, - я посадил Сьюзи в трамвай, черт возьми! эта глупая женщина заставила меня нервничать! Налей мне чашечку черного кофе, Клара.

В течение двух часов мы играли в бридж. Гарри, пытаясь заразить нас псевдо-жизнерадостностью, которой, как мы все знали, он не испытывал, говорил с деланным оживлением. Мы избегали каких-либо упоминаний о покойном и несчастном Сэмюэле Фрейзере и двух его женах, о переживаниях Сьюзи или об атмосфере старого дома, которую Гарри теперь начинал ощущать.

Этот разговор, насколько я помню, напоминал мне маятник, который, будучи приведен в движение, постепенно замедляется и укорачивается, а затем замирает до тех пор, пока его не запустят снова. Время от времени разговор прерывался, и тогда гнетущая тишина старого дома овладевала нашими сверхъестественно чуткими умами с пугающей быстротой, словно чудовищный призрачный кот, набрасывающийся на беспомощных мышей.

- Черт возьми, - воскликнул, наконец, Гарри, - я побежден! В жизни не видел такого торжественного собрания. Вы все сидите здесь, как трупы.

Я мог бы размозжить ему голову. Его жена бросила на него укоризненный взгляд, а Мэри издала глухой, нервный смешок.

- А ты не мог бы придумать сравнение получше? - раздраженно воскликнул я.

- Нет, - возразил он, выдавив из себя улыбку. - Послушай, старина, ты что-нибудь смыслишь в настройке радио?

Я признался, что да, и он сказал, что его мать и отец отправили свой набор, среди прочего, для подготовки к переезду в дом.

- Папа смастерил эту чертову штуковину, - воскликнул он, - а я недостаточно разбираюсь в ней, чтобы собрать, не имея запасных частей. И он прислал с ней новые батарейки.

- Принеси это, - сказал я ему. - И мы посмотрим, что можно сделать.

Перспектива того, что у нас будет музыка, которая оживит наше окружение, всех очень обрадовала, и Гарри отправился со мной в гараж, где мы распаковали детали и занесли их внутрь.

Это была простая установка с четырьмя трубками, работавшая от сухих элементов в обоих контурах, вскоре мы установили ее на каминной полке в рабочем состоянии и слушали симфонический оркестр в Цинциннати. Звуки музыки, наполнявшие комнату, были так же желанны для наших ушей, как вода для измученного жаждой путника в пустыне. Я был рад, что батарейки были свежими, и выжал из рупора всю возможную громкость.

Мы все сразу почувствовали эффект от музыки и приступили к игре в гораздо лучшем расположении духа. Было почти одиннадцать, когда радиостанция Цинциннати закрылась на ночь, и нас снова окутала коварная, угрожающая тишина. Я встал, чтобы переключиться на другую станцию, но едва успел подняться на ноги, как Мэри внезапно ахнула и снова схватилась за горло.

- О-о, меня... душат! - задохнулась она. - Быстрее, дорогая... О, эти пальцы...

В одно мгновение мы оказались рядом с ней.

- Все в порядке, Мэри, - резко сказал я, прекрасно понимая, что единственным нашим спасением было обращение нашей воли к этой невидимой силе. - Это не причинит тебе вреда...

Я заключил ее в объятия, она внезапно вздрогнула и расслабилась, улыбаясь мне.

- О, я просто на взводе, вот и все, - запинаясь, пробормотала она. - Сейчас со мной все в порядке, правда.

Гарри резко и с облегчением выдохнул.

- Может, тебе лучше лечь спать, Мэри? - предложил он.

- О, - воскликнула она, бледнея, - спать? Я... я не смогла бы сомкнуть глаз.

- Почему, дорогая? - воскликнула Клара, обнимая ее. - Конечно, ты можешь и должна. Мы сейчас пойдем в твою комнату. Вы, мальчики, можете занять нашу комнату вместе, когда захотите.

Мы наблюдали, как они поднимаются по лестнице, а затем Гарри бросил на меня вопросительный взгляд.

- Послушай, старина, у Мэри часто бывают такие приступы? - озабоченно осведомился он.

Я вздрогнул от охватившего меня душевного смятения.

- У нее были такие приступы всего дважды, - огрызнулся я, - и то с тех пор, как она переступила порог этого проклятого старого дома! Не будь ослом, Гарри, ты знаешь это так же хорошо, как и я.

Он улыбнулся, пожимая плечами.

- Ты и сам не очень-то спокоен, - заметил он. - Я ужасно сожалею об этой чертовой горничной. С тех пор, как она приехала, все пошло наперекосяк, и, признаюсь, она даже мне действовала на нервы. Только представь, я поставил машину на вторую скорость, чтобы дать задний ход!

Подсознательно я ощутил внезапный контраст звука и задумчивой тишины, когда его голос, подобно отвесу, падающему в неизмеримую пустоту, удалился и был поглощен обволакивающей тишиной.

- Гарри, - воскликнул я, взяв себя в руки, - почему бы тебе не признаться?

Он деланно удивился.

- Что ты имеешь в виду?

- Признайся во всем, проклятый мошенник! Скажи, что ты чувствуешь что-то странное в этом старом доме, в его атмосфере, в его особенностях, что, несмотря на все твои оклейки, покраску и обстановку, ты не смог скрыть!

Он опустил взгляд - и вы когда-нибудь видели, чтобы выражение его лица менялось от веселого к серьезному? Но так и случилось.

- Ладно, ты победил, - пробормотал он. - Клара заметила это в первый же вечер, и с тех пор я играю роль веселого дурачка. Теперь, когда мы одни, я временно сниму маску. Да, я чувствовал себя неловко, особенно в последние два дня. Но, черт возьми, старина, это всего лишь воображение! - взорвался он. - Призраков не существует, и...

- Гарри, - перебил я его, - сразу после того, как ты выехал со двора, мы с Мэри увидели ужасное привидение в окне комнаты прислуги...

Я заметил, как напряглась его фигура, и он повернул ко мне мрачное лицо.

- А... а Клара это видела? - пробормотал он.

- Нет, и мы ей не сказали.

Он издал резкий вздох облегчения.

- Слава Богу! Что ж, могу рассказать вам; я увидел это прошлой ночью, когда крики Сьюзи заставили меня спуститься вниз!

На какое-то время воцарилась ужасная тишина, - как в могиле, - пока мы смотрели друг на друга. А затем где-то в комнате мы услышали низкий, содрогающийся, неземной стон!

- Ч-что это? - Гарри задохнулся, оглядываясь по сторонам.

Я впился ногтями в ладони и тоже дико огляделся. Когда мой взгляд скользнул по камину, жуткий стон раздался снова - на этот раз с каминной полки.

- О, - воскликнул я, выдавив из себя смешок, - это радио - я забыл выключить его после того, как эта станция отключилась.

Я поспешил к прибору и обнаружил, что слишком сильно повернул реостат. Нить накала в двух лампах протестующе гудела из-за чрезмерной силы первичного тока, однако звук был не таким громким, как мы слышали, и отличался от него.

Внезапно из громкоговорителя донесся низкий, странный стонущий звук!

Я уставился на радио, в то время как Гарри подошел ко мне, искоса глядя на меня в ожидании объяснений. Затем, слегка усилившись, раздался неземной, пронзительный стон, от которого меня пробрало до костей:

- О-о-о-о-о-о-о...

Человеческий, но в то же время неземной, и я знал, что солгал, когда пробормотал:

- Помехи, Гарри, помехи.

И, словно в насмешку над моей уверенностью, стонущий звук перешел в странно человеческие свистящие вздохи, а затем - в слова; слова, которые были приглушенными и почти неразборчивыми:

- О, помилуй... меня... во... имя... Господа!

Кровь застыла у меня в венах, и я почувствовал, как чьи-то пальцы впились мне в руку. Это был Гарри, он поверг меня в шок.

- Что, черт возьми, это за голос? - пробормотал он.

Я потянулся к настройке.

- Возможно, это радиопостановка, - пожал плечами я. - Какая-нибудь станция, работающая почти на той же частоте.

Мои пальцы задрожали, когда я взялся за ручку, и странный голос зазвучал снова. Я резко повернул диск, и на экране зазвучала местная радиостанция; последние такты оркестрового исполнения "Вильгельма Телля".

- Н-не слышу этого сейчас, - воскликнул Гарри.

Но между финальными нотами и голосом диктора мы отчетливо услышали этот призрачный стон и слова, произнесенные задыхающимся голосом!

- Черт, эта радиостанция не очень хорошо ловится, - пробормотал я, отчаянно пытаясь найти причину или источник странных звуков. На меня нахлынуло ужасное осознание того, что, если я этого не сделаю, мы пропали - окажемся во власти этого жуткого старого дома и его чудовищных призраков; этого ужасного, пристально смотрящего на нас призрака с когтистыми руками, который задушил или почти задушил двух человеческих существ за короткое время - за несколько часов.

Но, куда бы я ни поворачивал ручку радиоприемника, мы слышали этот ужасный, мучительный, замогильный голос, который пробирал нас до глубины души!

И тут - я увидел это! Из теней холла вышло отвратительное привидение, медленно приближаясь к нам, растопырив похожие на клешни руки и растянув прозрачные губы в широкой маниакальной ухмылке!

Я никогда не пойму, почему я тогда не умер от страха, почему мы оба не упали в обморок. На каминной полке рядом с нами стояло радио с привидениями, жуткие стоны и пыхтение, доносившиеся из рупора, как дополнение к слабым звукам музыки, доносившимся с наполовину настроенной станции, в то время как этот устрашающий, ужасный призрак подплывал все ближе и ближе. Я никогда этого не забуду: черты лица и фигура принадлежали высокому, могучему старику. Лицо, изможденное и искаженное, с омерзительно вытаращенными глазами, копной призрачных волос, свисавших грязными прядями вокруг больших ушей, было попросту сатанинским.

Затем, когда мы стояли как вкопанные, глядя на это зрелище в безмолвном испуге, мы услышали где-то над собой крики Мэри и Клары и призрачный, приглушенный топот ног!

И тут с беднягой Гарри что-то случилось. Я услышал, как он издал идиотский смешок и, что-то бессвязно бормоча, бросился навстречу приближающемуся призраку! Когда Гарри приблизился к нему, существо вышло за границу теней и, казалось, распалось, как раз когда Гарри переступил через него. А затем темноту над головой пронзил еще один пронзительный крик.

Я бросился к лестнице, но не успел сделать и полдюжины шагов, как кто-то грубо схватил меня за плечи и швырнул на торшер. Когда я растянулся на ковре под падающим светильником, то успел заметить, как Гарри повернулся ко мне. Он по-идиотски ухмылялся, а его глаза были безумно вытаращены. Растопырив пальцы, похожие на когти, он запрыгал по лестнице, издавая серию жутких смешков!

- Гарри! Гарри! - закричал я, вскакивая на ноги.

Не обращая внимания на мой крик, он одним прыжком преодолел три верхние ступеньки и исчез в коридоре. Ужасное осознание обрушилось на мои переполненные ужасом чувства. Это было похоже на то, как если бы моя способность испытывать ужас была превышена, потому что внезапно мои способности двигаться восстановились, и я понял, что Мэри и Клара звали на помощь, и теперь им угрожала новая и ужасная опасность.

Забыв о преследующем меня радио и душащем призраке, я помчался вверх по ступенькам, перепрыгивая через две, и едва добрался до верхней площадки, как услышал звуки борьбы, вавилонские крики, идиотский смех и голос Мэри, неистово зовущей меня. Свет, падавший из открытого дверного проема, отбрасывал на пол спальни гротескные, мечущиеся тени, и я поспешил вперед, с ужасом осознав, что происходит, еще до того, как переступил порог. Бессвязно бормоча, одержимый мужчина душил свою жену, в то время как Мэри отчаянно дергала его за запястья.

Он поднял ко мне оскаленную физиономию, когда я ворвался в комнату, но одного взгляда на обмякшую фигуру Клары и на эти жестокие пальцы, впивающиеся в мягкую плоть ее шеи, было достаточно, чтобы я бросился на его напряженное, мускулистое тело. Отчаянным усилием я оторвал его руки от горла Клары, и пока Мэри тащила ее к кровати, мы с Гарри сцепились и рухнули на пол в отчаянной борьбе.

В колледже он всегда превосходил меня в физической подготовке, его считали величайшим нападающим в истории университета. Теперь он казался наделенным сверхчеловеческой силой, и в мгновение ока опрокинул меня на спину, прижался коленями к моему животу, обхватив сильными пальцами мою шею. Его лицо с вытаращенными глазами и ухмылкой было похоже на лицо призрака.

- Ха! - рассмеялся он сквозь стиснутые зубы. - Ты ее любовник! Ее любовник, ее любовник! Я убью вас обоих, - закричал он, - голыми руками!

Тон его голоса и его слова вызвали во мне волну невыразимого ужаса. Я попытался оторвать его руки, и я знал, что Мэри пытается помочь, но кровь прилила к моей голове, моим легким не хватало воздуха, и перед глазами все потемнело.

- Я спрячу твои кости с Эми и Хирамом! - Маниакальный голос оглушил мои уши. - Ах-х-х-х...

- Гарри - ради Бога, прекрати! Остановись...

Мэри... на краткий миг мои мысли прояснились, и в это мгновение я подчинился настойчивому инстинкту самосохранения. Со всей силой, на какую был способен, я согнул правую руку и обрушил кулак на его подбородок, и он рухнул боком на ковер.

Казалось, прошли часы, прежде чем я смог подняться на ноги, но на самом деле прошло не более трех-четырех секунд. Гарри, к счастью для всех нас, был полностью без сознания, и я, не теряя времени, сорвал с окна занавеску и крепко связал ему запястья за спиной.

Тем временем Клара частично пришла в себя, и вскоре мы с девушками отнесли Гарри на кровать, а затем в изнеможении опустились на стулья.

- Что... что случилось с Гарри? - ахнула Клара. - Он что, сошел с ума?

- Временно, - мрачно ответил я, решив, что старый дом больше не будет оказывать на нас никакого влияния. - Мы с Гарри увидели призрака, которого так испугалась Сьюзи, и услышали странный голос, доносившийся из радио. Это повлияло на рассудок бедняги, и он примчался сюда как сумасшедший. С ним все будет в порядке, как только он придет в себя, но это даже к лучшему, что он связан - на случай, если у него все еще останется эта мания душить.

Клара залилась слезами и подошла к кровати. Она склонилась над мужем и погладила его по лбу.

- Мой бедный Гарри! Бедный, дорогой Гарри!

- Бедный, дорогой Гарри чуть не погубил нас, - пробормотал я. - Мы должны взять себя в руки. Я больше не позволю этому проклятому месту беспокоить меня.

- Но этот ужасный призрак... и это радио с привидениями? - спросила Мэри дрожащим голосом. - И что Гарри имел в виду... кто такие Эми и Хайрам?

Я пожал плечами, пробормотав, что Гарри был не в своем уме.

- Ну конечно, бедняжка! - воскликнула Клара, стоя у кровати. - Я полагаю, он тяжело переживал трагедию, постигшую бедного дядю. Видите ли, Эми была первой женой мистера Фрейзера, и он любил ее всем сердцем и душой. Когда она сбежала с Хайрамом Морроу, сыном соседнего фермера, это чуть не убило его.

Смутные, зловещие мысли крутились у меня в голове.

- Но Фрейзер снова женился, не так ли?

- Да. Некая Нэнси Флемминг, кузина Эми. Она симпатизировала ему, и он женился на ней в течение года. Но...

Гарри зашевелился, она наклонилась и крепко обняла его. Однако я вспомнил продолжение трагической истории. Нэнси, вторая жена Фрейзера, сошла с ума и попала в сумасшедший дом, а Фрейзер заперся в старом доме почти на сорок лет...

- Что случилось? - услышал я, как выдохнул Гарри. - Что я здесь делаю, Клара...

- Ты упал в обморок, - быстро соврал я, прежде чем Клара или Мэри успели возразить.

Гарри с отвращением на лице принял сидячее положение, а затем заметил, что его запястья связаны.

- Ну и что это за идея - связать меня? - спросил он.

- О, скажи ему правду! - воскликнула Клара. - Он тоже имеет право знать.

Я хорошо знал, что у Гарри пытливый и цепкий ум, и посвятил его во все подробности, пока развязывал ему запястья. Он был немало смущен, и они с Кларой некоторое время ласкали друг друга. Я не смог сдержать мрачной улыбки, когда он нежно обнял ее - я слишком живо вспомнил, как он чуть не задушил ее несколькими минутами ранее. Я мысленно решил не спускать с него глаз остаток ночи.

Но Гарри, как и я, был, по его выражению, "сыт по горло" сверхъестественными вещами, мы оба были полны решимости противостоять всем коварным впечатлениям и провести расследование голоса, который мы слышали по радио и в доме.

- Но из-за чего вы, девушки, так кричали? - спросил я.

- Мы видели привидение, - сказала Клара, бледнея, - призрак женщины, стоявшей на коленях на полу возле кровати, покачивающейся и хватающейся за горло. О, это было ужасно...

Клара и Мэри увидели это и с криком выскочили из постели. Привидение последовало за ними, и когда они направились к лестнице, оно убежало от них и упало на верхней площадке лестницы. Клара и Мэри с криками бросились обратно в свою комнату, и тут к ним ворвался Гарри, охваченный маниакальным приступом.

Мы все спустились в гостиную. Естественно, о сне мы и думать не думали, поэтому Клара и Мэри приготовили горячий кофе и бутерброды. Мы устроились у камина, чтобы перекусить и обсудить события прошедшего вечера. Радио работало так, как я его оставил, хотя призрачный голос перестал издавать свои странные стоны. Я настроился на мощную чикагскую радиостанцию, передававшую пасхальную музыку. Я ожидал, что в любой момент услышу призрачный голос между музыкой и объявлениями, но, по-видимому, причитаниям не суждено было возобновиться.

Однако пока мы сидели там, поедая бутерброды, потягивая кофе и беседуя, меня снова охватило чувство страха, и я заметил, что мой взгляд часто устремляется в сторону темного коридора. Поскольку зловещий призрак так и не появился, мои опасения возобновились в полной мере, и когда Гарри наконец предложил прогуляться по нижнему этажу, я с готовностью согласился, хотя Мэри и Клара не были расположены оставаться одни.

- Я бы предпочла одеться и пойти на пасхальную службу на рассвете, - воскликнула Клара, когда Гарри пригласил ее и Мэри составить нам компанию. - Я не против сказать тебе, Гарри, что с меня хватит этого места, и когда рассветет, мы соберем вещи и отправимся в отель.

Гарри пожал плечами, снова усаживаясь, а я улыбнулся Мэри, занимая свое место рядом с ней.

- Клара права! - воскликнула Мэри. - И мы поступим так же.

- Что ж, - пробормотал Гарри, - это было очень странное дело, но будь я проклят, если захочу покинуть это место после всего, что случилось.

- Не захочешь? - воодушевленно воскликнула Клара. - Нет, мой дорогой мистер Синклер, мы уезжаем отсюда сразу после завтрака, и ты не затащишь женушку обратно даже упряжкой лошадей!

- Но наша мебель! - возмутился Гарри. - Все наши улучшения и...

- Ты можешь вернуться и убрать наши личные вещи, а также папины и мамины вещи из гаража и подвала; сдать их на хранение или же снять бунгало. Что же касается этого старого дома и мебели, может быть, тебе удастся продать их кому-нибудь сумасшедшему, глухонемому и слепому.

Мы проспорили до рассвета. После завтрака мы собрали наши вещи и поехали в город, где, по счастливой случайности, нашли меблированное бунгало. Пока Клара и Мэри отдыхали, мы с Гарри пошли разыскивать возчика и после долгих поисков, поскольку было пасхальное воскресенье, нашли его. Гарри дал ему адрес, и мы отправились собирать вещи для переезда.

Все утро я размышлял о странных событиях предыдущего вечера. Я не сомневался, что ужасный призрак-душитель был призраком старого Сэмюэля Фрейзера, которого связывали с этим старым местом какие-то мрачные ассоциации. Призрак, который видели девушки, возможно, принадлежал его первой жене Эми, но странные стоны и задыхающиеся слова, доносившиеся из радио, беспокоили меня больше всего. Как это возможно, чтобы, даже если допустить существование голоса у духа, он мог трансформироваться в электрические звуковые колебания?

Гарри внезапно прервал мои размышления.

- Старина, я должен тебе кое в чем признаться, - серьезно сказал он.- Это было семейной тайной в течение многих лет, и я никогда не рассказывал об этом Кларе. Я и сам немного беспокоился по этому поводу, но мне и в голову не могло прийти, что эта штука всплывет и разрушит все, что я сделал с этим домом, - что в этом проклятом старом месте появятся привидения.

- Хорошо, я тебя слушаю, - поторопил я, когда он заколебался.

- Ну, - сказал он, - первая жена дяди Фрейзера бросила его и сбежала с Хайрамом Морроу. Но это еще не все. Ни Эми, ни Морроу больше никто не видел, ни живыми, ни мертвыми.

У меня перехватило дыхание.

- Ты хочешь сказать, что...

- Это всего лишь подозрение, - пробормотал Гарри, - но долгое время люди думали, что дядя Фрейзер каким-то образом настиг их обоих и убил, а тела где-то закопал. Но... ничего не смогли доказать, и, кроме того, дядя был так убит горем из-за потери Эми - говорят, он любил ее больше собственной жизни... И когда он женился на кузине Эми, Нэнси, и она, прожив в доме около года, сошла с ума и умерла в психиатрической лечебнице, все сочувствовали ему; даже когда он повернулся спиной к миру и начал жизнь отшельника. А через несколько лет поговаривали, что он и сам сошел с ума. - Он вздохнул. - Но он не совал нос не в свое дело, и люди оставили его в покое.

Мы свернули на подъездную дорожку, и, пока я провожал Гарри в дом, я продолжал расспрашивать его, и в моей голове росло ужасное подозрение. Но только когда мы начали разбирать книги в подвале, мое подозрение оформилось в ужасную, незыблемую теорию. Я наткнулся на старый том, который когда-то принадлежал дяде Гарри, - потрепанный сборник рассказов Эдгара Аллана По с отпечатками пальцев.

- Идем! - крикнул я Гарри, схватив молоток и стамеску.

- Ты что, рехнулся? - выдохнул он, когда я направился к лестнице.

- Никогда в жизни я не был так спокоен, - парировал я. - Идем. Иди за мной и помоги мне.

Я поспешил к камину в гостиной и, убрав с каминной полки радиоприемник, принялся изучать его конструкцию. Он был сложен из огнеупорного кирпича и выкрашен, за исключением каминной полки, которая была деревянной.

- Ну, что не так с каминной полкой? - воскликнул Гарри, проследив за моим задумчивым взглядом.

- У тебя есть какие-нибудь возражения против того, чтобы я разобрал его? - спросил его я. - Не смотри на меня так, я не сумасшедший. Ну что?

- Пожалуйста, - сказал он и пожал плечами. - Но в чем твоя идея?

Я наклонился поближе к каминной полке, чтобы посмотреть, как она сделана, и в этот момент почувствовал слабый тошнотворный запах. С торжествующим возгласом я вогнал стамеску в стык между верхней доской и облицовочной планкой, и после того, как постучал и отодвинул сухую облицовочную доску, она раскололась, а когда я потянул ее, вся секция оторвалась со скрежетом гвоздей, и поток заплесневелых человеческих костей с грохотом посыпался на пол, - среди них были два черепа.

Гарри вскрикнул и в ужасе отступил назад.

- Боже мой! Значит... он действительно убил их...

- Это все, что осталось от Эми и Хайрама, - кивнул я. - Их похоронили в стиле Эдгара По.

Я отвернулся, испытывая отвращение.

- Ты можешь сообщить об этом в полицию, - сказал я Гарри. - Боже! Неудивительно, что в этом месте водились привидения!

С момента моего ужасного открытия прошло шесть лет. Гарри арендовал старый дом на некоторое время, и, по-видимому, призраки ушли, поскольку жильцов не беспокоили ни странные звуки, ни посещения призраков.

Действительно, им понравилось место, где мы видели привидений, и они, в конце концов, купили усадьбу.

Что касается радио, то с тех пор по нему никогда не транслировался голос привидений.

ПРИЗРАЧНЫЙ СВЕТ

К.Б. Бигелоу

Мой гид Вальмон и я, достаточно отдохнув, продолжили наше путешествие по древнему кладбищу Новой Англии. Долгое блуждание по лесу сильно утомило нас, и мы решили срезать путь домой. Когда мы приблизились к осыпавшемуся надгробию, мой проводник остановился и, указав на него, сказал:

- Это, сэр, могила итальянского врача. Если вы посмотрите прямо вверх, между деревьями на вершине горы вы увидите его дом. Если бы было темно, вы бы заметили свет в окне. Поверьте мне, доктор умер почти двести пятьдесят лет назад, но, насколько я помню, каждую ночь, - а история нашего народа гласит, что каждую ночь с тех пор, как доктор умер, - там горел свет. После его смерти никто не осмеливался приблизиться к дому, потому что в 1680 году он был сожжен как колдун. Говорили, что из химических веществ он мог создавать живые существа.

Я внимательно выслушал рассказ старика. Когда, услышав его последнее замечание, я улыбнулся и сказал, что это всего лишь одна из невероятных выдумок тех времен, когда боялись ведьм, и что свет был вызван отражением луны и звезд, он очень рассердился, подумал минуту, затем повернулся на каблуках и пошел в сторону города.

Я последовал за ним и поспешил помириться с ним, потому что любил старика и сожалел, что задел его чувства. К тому времени, когда мы вернулись домой, он, по-видимому, совсем забыл о нашей ссоре, но, готовя яичницу с беконом, резко повернулся к тому месту, где я сидел: "Луна и звезды светят не каждую ночь, - сказал он, - но этот проклятый свет горит всегда".

Несколько недель спустя в универсальном магазине ко мне обратился мужчина, который, как я понял по его одежде и манерам, не мог быть местным жителем:

- Я полагаю, вы МакНарленд.

- Да.

- И вы, конечно, ни в малейшей степени не суеверны?

- Конечно, нет.

- Спасибо. - Он повернулся и направился к двери, затем, видимо, передумал. - Меня зовут Джеймисон, доктор Джеймисон. Я очень рад, что имел удовольствие познакомиться с вами. Доброго дня.

Этот человек производил жуткое впечатление не только своим странным разговором, но и своим внешним видом. Его лицо, то, что можно было разглядеть (большая часть была скрыта длинной рыжевато-седой бородой), было покрыто ужасными шрамами и морщинами. Пальцы его левой руки, если бы они не слишком напоминали когти, выглядели бы почти художественно. Пальцы его правой руки, однако, были отрублены по первому суставу, за исключением большого пальца. Когда он ушел, я повернулся к владельцу магазина и спросил, не знает ли он случайно этого человека.

- Ах, мой друг, я не совсем уверен, - ответил он, - но, по-моему, он один из ученых. С ним еще два джентльмена. Они собираются поселиться в старом доме с привидениями на холме. Я бы ни за что на свете не стал там жить.

Когда я сказал старику Вальмону, что в его доме с привидениями вот-вот появятся обитатели, он на мгновение перестал жевать табак.

- Это очень интересно, - пробормотал он.

- Но, по-моему, вы говорили, что там полно привидений.

- Конечно. Так и есть.

В тот год я не уехал, когда лето закончилось. Я был так очарован этим местом, что решил остаться здесь как можно дольше.

В отличие от большинства деревень Новой Англии, Чарлсвилль не превращался периодически в летний курорт. Трое ученых и я были единственными приезжими. Его расположение делало его недоступным и добавляло ему очарования. Расположенный в центре четырех горных хребтов, он был полностью изолирован, ближайшая деревня находилась в двадцати милях от него. До изобретения автомобиля из-за большого расстояния жителям приходилось выращивать или производить практически все необходимое для жизни самим.

Даже сейчас Чарлсвилль остался нетронутым пушистым миром современности. Его дома были построены по старинному образцу. Ни одному из них не было меньше полутора веков.

К изумлению местных жителей, трое ученых, казалось, оставались нетронутыми в доме с привидениями. Однако они были угрюмы, и им было не о чем поговорить с жителями деревни. Они приезжали в Чарлсвилль только тогда, когда им нужно было запастись провизией.

С наступлением осени их видели все реже и реже, и, в конце концов, в деревне поговаривали, что их никто не видел уже несколько недель. Люди начали беспокоиться, но никто не рисковал заходить в дом.

В конце следующей недели я решил навестить своих странных соседей. Я уговаривал старого Вальмона пойти со мной, но ничто не могло заставить его приблизиться к этому месту хотя бы на полмили.

Когда я начал восхождение на гору, дул холодный ветерок, стояла середина ноября, а в Нью-Гэмпшире зима наступает быстро; у нас уже выпал снег. Серый, неприятный день подходил к концу.

Добравшись до вершины, я остановился, чтобы рассмотреть разваливающееся строение передо мной. Оно было большим, и если бы не было деревянным, его можно было бы принять за средневековый замок. Я подошел к входу и постучал. Ответа не последовало. После того, как я стучал и звал почти полчаса и не получил ответа, я решил, что лучше всего развернуться и пойти домой. Я подумал, что жильцы, вероятно, ушли, не сказав ни слова.

Я уже повернулся, чтобы уйти, когда мной овладело непреодолимое желание увидеть, что же находится внутри этого легендарного дома с привидениями. Я сильно толкнул дверь; она открылась. Внутри отчетливо пахло гниющим деревом. Я оказался в большой комнате, в центре которой была лестница. Не обнаружив никаких признаков жизни, я начал подниматься по лестнице. Наверху, казалось, было мало окон - холл был погружен в полумрак.

Я безуспешно обыскал, как мне казалось, весь второй этаж, когда, открыв маленькую дверь слева от лестницы, наткнулся на какой-то предмет, лежавший поперек порога. В комнате было очень темно, и мне пришлось зажечь спичку. Я посмотрел вниз и, к своему ужасу, увидел, что споткнулся о тело Джеймисона, странного маленького ученого. На нем не было никаких следов насилия, но его лицо было искажено выражением невыразимого ужаса. Рядом с ним стоял фонарь. Найдя его в идеальном состоянии, я зажег его.

В комнате царил полный беспорядок, все было перевернуто вверх дном. Повсюду были разбросаны бумаги. Лист за листом я подобрал следующие заметки. Похоже, они были написаны Джеймисоном:

"Чтобы занять свой беспокойный ум и использовать эти странные факты в дальнейшей исследовательской работе, если я когда-нибудь вернусь к цивилизации, я решил вести дневник.

5 ноября. Солнце только-только заходит за деревья. Когда я смотрю на это, мое сердце наполняется ужасом при мысли о том, что может произойти после того, как тьма завладеет миром.

Нас было трое, изучавших ужасную, многообразную и запутанную работу расстроенного разума; мы приехали далеко от цивилизации, чтобы спокойно продолжать наши исследования. Мы обустраиваем свое жилище в старом особняке, который, по-видимому, был забыт много лет назад, поскольку обитаемы лишь отдельные его части. Большая часть огромного, гротескного деревянного строения обвалилась или сгнила, превратившись в руины. Нас трое: Ван Кеснер, известный ученый; Иван Стовски, - я всегда считал его сумасшедшим, а теперь еще больше, чем когда-либо, - и я сам.

Теперь нас только двое. Ван Кеснер был убит, возможно... но позвольте мне подробно рассказать о его смерти.

Я стоял на небольшом расстоянии от Ван Кеснера, и по какой-то причине на его лице были написаны страх и агония. Он с ужасом смотрел на что-то. На меня? Затем он, казалось, перевел взгляд на стол, где лежали бритва и кружка для бритья, и я увидел, как рука потянулась вверх - просто рука - ни руки, ни тела. Мужчина сидел неподвижно, по-видимому, не в силах пошевелиться. Рука без туловища схватила бритву Ван Кеснера и поднесла ее к его горлу. Секундой позже она нанесла глубокий порез. Ван Кеснер, не издав ни звука, покатился по полу. Затем рука положила бритву обратно на стол и указала на скамью неподалеку от того места, где лежал Ван Кеснер, и мой раненый друг с огромным усилием наполовину втащился, наполовину втиснулся на нее.

Затем я словно вынырнул из тумана и увидел, что передо мной на скамье лежит Ван Кеснер с перерезанным горлом. Почему я не помог ему? Было ли это из-за того, что я в ужасе увидел руку, до меня не дошло, что происходит? Или это была, как сказал полубезумный Стовски, "моя собственная рука".

Но нет, это была не моя рука, я снова вижу ее, она приближается ко мне.

При втором появлении руки я, должно быть, потерял сознание. Я не могу заснуть, поэтому продолжу свой рассказ. Я проснулся с бутылкой бренди, поднесенной к моим губам; я поднял глаза и увидел Стовски. Он поставил бутылку и подошел к креслу, где сел, наблюдая за мной. По какой-то неизвестной причине вид этого человека наполнил меня ужасом. За последнюю неделю я заметил в нем странную перемену: когда он говорил, его голос доносился словно издалека, и за целую неделю он, насколько мне известно, не притронулся ни к еде, ни к питью. Внезапно он встал и подошел ко мне.

К этому времени я уже поднялся на ноги. Он положил руку мне на плечо. Я невольно отпрянул от него, потому что, клянусь, даже сквозь толстое пальто его прикосновение показалось мне холодным и липким, не как рука человека, но как свинцовый туман.

Затем он заговорил тем же далеким голосом, который, казалось, исходил не от него, а из воздуха над его головой. "Джеймисон, - сказал он, указывая на маленькую дверь в другом конце комнаты, - если тебе дорога твоя жизнь, не входи в эту комнату. Я думаю, Ван Кеснер пытался войти туда, когда умирал".

6 ноября. Бушует ужасная вьюга, более жестокая, чем я когда-либо видел; уныло ухает сова. Время от времени с ужасающим треском падает дерево, и ветер свистит в карнизах этого старого строения, словно стоны и вопли проклятых.

7 ноября. Через три дня я должен буду отправиться за новыми запасами провизии. Я боюсь уходить или оставаться, даже думать об этом. Сегодня шторм значительно утих, и наш костер почти не горит. Стовски только что предложил нам сходить за дровами.

Позже, к моему ужасу, когда мы направлялись к куче дров, я случайно взглянул на снег и увидел, что, хотя ноги Стовски исчезли в снегу по колено, я был единственным, кто оставил следы.

Мое любопытство относительно того, что скрывается за дверью, растет и преумножается.

8 ноября. Я только что попыталась провести пальцами по волосам, они полностью выпали. Прошлой ночью, когда я подумал, что Стовски спит в своем кресле, где он спит всегда, я встал и тихонько подкрался к двери. Я положил на нее руку и осторожно надавил. Внезапно какая-то невидимая сила швырнула меня через всю комнату. Я бросился обратно на кровать и пролежал там без сна до рассвета. Стовски все это время не шевелился. Утром я рассказал ему свою историю. "Ты сумасшедший", - сказал он. Однако сегодня днем я снова посмотрю.

Позже. Я потерял всякую уверенность в своем здравомыслии. Я открыл дверь и обнаружил тело Стовски, ужасно сгнившее. Черты лица, однако, остались нетронутыми. Стовски был мертв три недели, но это было еще не все. Над фигурой Стовски стояло его точное подобие, и внезапно это подобие рассеялось, превратившись в туман, а из тумана снова сгустилось в Руку.

Еще немного - и ужас от того, что я увидел, наверняка сведет меня с ума, если я уже не сошел с ума. Рука - снова Рука; но нет, она исчезает, Руки нет: мой разум проясняется. Великие небеса, до меня все доходит! Это моя рука убила сначала Стовски, а затем Ван Кеснера. Нет, нет, это был не я - нечто не худшее, но более ужасное. Оно приближается, извивается, ползет ко мне. Это..."

Надпись стала совершенно неразборчивой. Хотя она продолжалась еще несколько страниц, я, как ни старался, не смог разобрать ни слова.

Сначала я подумал, что этот человек сошел с ума, - как я теперь полагаю, отчасти он и был безумен, хотя, возможно, он дошел до такого состояния за несколько часов. Конечно же, не было такой снежной бури, о которой он упоминал. Выпало всего несколько дюймов снега, вот и все.

Я наклонился, чтобы получше рассмотреть тело Джеймисона. Он не мог быть мертв более трех дней. Затем в щели в стене я обнаружил то, что сначала принял за еще один листок записи, сделанной Джеймисоном. Однако когда я дотронулся до него, чтобы достать из тайника, то обнаружил, что это лист очень древней отбеленной кожи. Я затрудняюсь объяснить, почему Джеймисон или другие не заметили его, ведь он был на виду. Вот единственная поддающаяся расшифровке часть надписи на пергаменте:

"Знание химических веществ - такие-то проценты каждого из них составляют человеческий организм - успешная жизнь - будет жить вечно, если не уничтожить - под моим контролем - держать в клетке - если он когда-нибудь сбежит - погубит - в конце концов - сам..."

К этому времени я навел порядок на столе. Желая максимально сберечь фонарь на случай непредвиденных обстоятельств, я погасил его и зажег настольную лампу. Пламя слегка мерцало и придавало странные, фантастические очертания различным предметам в комнате.

Меня охватил ужас. Я уже собирался бежать, когда из коридора налетел сильный порыв ветра и погасил мою лампу. Из-за двери послышалось затрудненное дыхание, за которым последовал едва различимый скрип. Я обернулся и увидел фигуру, которая не была ни обезьяной, ни человеком. В тусклом свете она напоминала осьминога с гротескно деформированной головой на макушке и непропорционально тонкими руками и ногами. Я подумал о лампе у своих ног. Моя рука нащупала ее, и, пока я зажигал, мои глаза были прикованы к приближающейся Вещи.

Я подумал: "Так вот что имел в виду Вальмон, когда говорил, что колдуны древности могли создавать живые существа с помощью химических веществ".

Это было и в то же время не было. Это было неописуемо одушевленное и неодушевленное в одно и то же время. Я заметил, что на голове у Этого Существа была тусклая масса, напоминающая волосы.

Оно медленно подкрадывалось ко мне, а затем с поразительной быстротой приблизилось. Мы сцепились. Лампа опрокинулась, дом загорелся. Я отпрянул от монстра и бросился к двери. Мой враг последовал за мной и настиг меня. Я попытался нащупать его горло и задушить. Горла не было. Тогда, в качестве последнего средства, я схватил его обеими руками за волосы на голове и каким-то чудом сумел швырнуть тело в огонь. Как только оно попало в огонь, раздалось шипение, словно от горящих химикатов.

Очнулся я у небольшого ручья у подножия горы.

От дома не осталось ничего, кроме тонкой струйки дыма, медленно поднимающейся к затянутому темными тучами небу. Затем я заметил, что крепко сжимаю в левой руке прядь ужасных, тусклых волос.

ТИПОГРАФИЯ С ПРИВИДЕНИЯМИ

Гарольд Стэндиш Корбин

Если бы кто-нибудь спросил меня, редактора бремертонского еженедельника "Энтерпрайз", что я думаю о привидениях, я бы посмеялся над ним и спросил в ответ, что он думает о миллионе долларов. Призраки меня не интересовали. Мои мысли были о вполне материальной привлекательности Элеоноры Холтон, которую я, казалось, имел столько же шансов завоевать, сколько обычный редактор из маленького городка - заработать миллион, если, конечно, не считать ограбления банка.

Я бы взобрался на колокольню конгрегационалистской церкви или прыгнул в чернильницу ради Элеоноры. Именно такая глубокая и пылкая любовь к ней переполняла меня. Ей было двадцать два года, она была высокой, гибкой, полной радости жизни, ее прекрасные черты лица обрамляла копна мягких темных волос. Она возглавляла женскую команду по гольфу в загородном клубе и неплохо владела теннисной ракеткой. Она умела ездить верхом на лошади или водить автомобиль так же хорошо, как печь печенье из чертополоха. Она руководила церковной работой и пела в хоре. В целом она была здоровым, обаятельным, чудесным созданием, я был уверен, что она слишком хороша для меня. И все же, когда она смотрела на тебя своими большими карими глазами, тебе хотелось совершать великие дела.

И я хотел совершать великие дела. Наверное, каждый парень, который работал в официальном журнале своей альма-матер, чувствует то же самое. Он полон решимости стать когда-нибудь вторым Грили, Даной или Беннеттом, и пусть мир, затаив дыхание, слушает его слова. Вот почему у меня хватило смелости убедить моего отца купить это предприятие для меня. С тех пор я стал крестоносцем, который по своей черствости исправлял ошибки Общества, государства и даже нации и устанавливал новый порядок вещей. Мир нуждался в пересмотре. Я бы пересмотрел его - ради Элеоноры, ради ее славы и богатства.

В Бримертоне, штат Коннектикут, городе, в который я приехал сразу после окончания колледжа, проживала 10 001 душа. Согласно отчету Торговой палаты, их было ровно 10 000. О другой душе я расскажу вам позже.

Офис "Энтерпрайза" находился на втором этаже Юнион-блок, с видом на Юнион-сквер. Это был мой офис. Это была моя газета. Я был очарован этим, несмотря на то, что был рассыльным и почти всем, что касалось этого места, а также редактором.

По своему обыкновению, главным образом потому, что мне больше некуда было пойти, кроме как в кино в "Стар", я допоздна засиделся в офисе. Опустилась августовская ночь, и когда ее мягкие складки окутали сельскую местность, в окно рядом с моим обшарпанным письменным столом ворвался легкий ветерок, несущий сладкий аромат зеленых лугов, смешанный с едким запахом типографских материалов - чернил, бумаги, клейстера и бензина. Он пронесся по комнате, зашелестел в углу сухими листьями с восьмифутовых кукурузных стеблей, которые принес какой-то гордый фермер, и даже перевернул фотографию самого старого Грили с оживленным лицом, в черном шарфе и с расстегнутым воротом, который смотрел на меня со стены.

Где-то мышь глодала упаковку с паштетом, а прямо за дверью наборной я увидел огромный барабан "Old Hundred" - старинный пресс, который ревел и лязгал в еженедельных трудах, возвещая миру о редко прерывающемся цикле рождений, браков и смертей в Бриммертоне и прилегающей к нему местности.

Мне понравилась атмосфера этого места. Я не включил свет, потому что хотел посидеть в полутьме, немного помечтать и хорошенько подумать над проблемой, которая волновала и Элеонору, и меня.

Погруженный в свои мысли, я вздрогнул, услышав внезапный телефонный звонок у своего локтя. Гадая, кто бы это мог звонить в столь поздний час, когда офис должен был быть закрыт, я снял трубку и ответил.

- Это вы, Эвертон? - раздался сердечный, чуть покровительственный голос. - Это Джим Холтон.

Отец Элеоноры! Тот самый человек, о котором я думал!

- Я увидел свет в вашем кабинете, - продолжал голос, - и подумал, что это, возможно, вы. Как ваши дела? Вы написали прекрасную статью о фестивале клубники в церкви.

- Спасибо, мистер Холтон, - ответил я. - Рад, что тебе понравилось.

- Кстати, - продолжил он, - я хотел бы как-нибудь встретиться с вами по поводу моей предвыборной кампании. Полагаю, вы собираетесь поддержать меня на выборах в Сенат, не так ли?

- Я не знаю, мистер Холтон, - сказал я через мгновение. - Я не уверен.

- Не уверены? - В голосе прозвучало наигранное изумление. - Почему нет? Разве я недостаточно сделал для этого города, чтобы заслужить такую честь? Разве не все считают меня одним из самых уважаемых граждан, если не самым выдающимся? Кто-нибудь говорил обо мне что-нибудь плохое - что-нибудь, что можно доказать? Послушайте, молодой человек, вы потеряете много друзей в "Энтерпрайзе", если не поддержите меня. И, кроме того, - в его голосе зазвучали вкрадчивые нотки, - есть Элеонора, вы же знаете.

- Знаю, - задумчиво ответил я. - Я хочу все обдумать. Я дам вам знать позже, мистер Холтон.

- Только не делайте ошибок, - сказал он, и в его голосе послышалась угроза. - Вы же знаете, мы хорошие рекламодатели.

Это я тоже помнил. Джим Холтон был влиятельной фигурой в общине. Крупный, жизнерадостный, краснолицый, сердечный, он был из тех, кто пожимает руку рабочему, копающему канаву, и целует жену священника на пикнике, заставляя ее визжать и краснеть. Он владел шерстяной фабрикой на берегу Квабоага, чуть выше водопада, и был главным держателем акций универмага "Бон Тон" на углу Мэйн-стрит и Элм-стрит. Он редко посещал церковь, но щедро жертвовал на поддержку церквей. Он владел гаражом, который был агентом по продаже автомобилей популярной марки стоимостью в тысячу долларов, и больше людей, чем мне хотелось бы себе представить, были в долгу перед ним за них.

Если бы я спросил первых десять человек, которых встретил на улице, проголосовали бы они за Джима Холтона на выборах сенатора штата на предстоящих осенью выборах, девять из них решительно ответили бы мне "да".

В тот день ко мне подошел молодой человек из города, грустный, но общительный.

- Я должен вам кое-что рассказать - на большую статью для вашей газеты, если вы этого хотите, - сказал он. - Вы напечатаете это?

- Это зависит от того, про что она, - ответил я с тем достоинством, которое, по моему мнению, соответствовало редакторскому.

- Вы знаете ту придорожную закусочную на Томпкинс-терн-Пайк, в двух милях отсюда?

Я слышал об этом месте. Это была гнойная рана на славном имени Бриммертона, места, которое, по какой-то неизвестной мне причине, находилось под защитой полиции. Там продавалось не только самое отвратительное контрабандное спиртное, но и постоянно происходили азартные игры и беспорядки. Каждую субботу вечером сюда приезжали тусовщики из Ривердейла, сурового городка на границе с Массачусетсом, и это делало воскресные утренние часы отвратительными. Молодые люди и девушки из нашего родного города, поняв, что к ним никто не будет приставать, посещали его все чаще и чаще. Прихожане жаловались, но их жалобы замалчивались или просто не принимались во внимание, и ничего не предпринималось.

- Моя сестра вернулась оттуда домой сегодня утром в стельку пьяной, - продолжил молодой человек. - Сейчас она дома, под присмотром врача. Я был ужасно зол. Я поклялся, что сам разнесу это заведение, пока оно не погубило чью-нибудь сестру. Я был там некоторое время назад.

Он замолчал.

- Что случилось? - нетерпеливо спросил я, поскольку почувствовал, что это реальная история.

- Они вышвырнули меня вон. Они довольно сильно избили меня. Но прежде чем они добрались до меня, я схватил это со стола менеджера. Я думаю, это объясняет, почему полиция не устраивает облавы в этом месте, почему вместо этого они почти открыто охраняют его.

Малейшее дуновение ветра сбило бы меня с ног, потому что он показал мне пачку аннулированных чеков, которые были выписаны управляющим на имя Джеймса Холтона! Он также захватил письмо, написанное Холтоном, в котором управляющему предписывалось произвести ремонт.

- Что это значит? - непонимающе спросил я.

- То, о чем уже знают несколько человек в городе, - ответил он. - Холтон владеет этим заведением и имеет долю в прибыли. Он ни за что на свете не позволил бы, чтобы его имя всплыло. Он, вероятно, дал бы мне тысячу долларов, если я верну эти вещи и буду держать рот на замке. Вам решать, мистер редактор, напечатать ли эту историю и изгнать Холтона, грязного, двуличного подонка, из города.

И в этом была моя проблема. Вот так Судьба иногда подшучивает над нами. Я был безумно, отчаянно влюблен в Элеонору. Ответит ли она мне взаимностью, я не знал. Мы познакомились случайно, и я пригласил ее на бал к Чудакам и на одно или два светских мероприятия. Внешне мы были просто хорошими друзьями. Но в глубине души я любил ее.

Своего отца она тоже любила, большой и бескомпромиссной любовью. Много лет назад она потеряла мать, и отец был для нее всем на свете.

В моих силах было сокрушить ее кумира. Но, сокрушив его, я потерял бы все шансы завоевать Элеонору. Она бы никогда меня не простила. Я чувствовал, что теперь немного нравлюсь ей. И все же, если бы я не напечатал эту историю, я бы не сохранил веру в свое твердое намерение опубликовать правду. И я бы не сохранил веру в родителей тех мальчиков и девочек, которые, несомненно, шли прямиком на погибель по пути в придорожную забегаловку.

Что мне оставалось делать? Это была любовь вопреки долгу - старая-престарая история. Положив телефонную трубку, я еще долго сидел в полутьме кабинета, погруженный в раздумья. Милое личико Элеоноры преследовало меня во сне, ее чудесный голос постоянно звучал в моих ушах. Я не мог отказаться от нее. Я громко стонал, пытаясь решить свою проблему. Завтра был день публикации в прессе. Статья не могла ждать. Джим Холтон уже собрал свои силы. До выборов оставалось всего два месяца.

Я взглянул на фотографию Грили, слабо освещенную лучами уличного фонаря, горевшего прямо за окном. Я изучал добрые, но суровые черты лица, твердую линию подбородка, сильный характер человека, который не уклонился бы от исполнения долга, и я знал, что сделал бы Грили. Я тоже был журналистом. Я должен был поступить так же, что бы ни случилось. Другого выхода не было. Я вернулся к своему столу, взял пишущую машинку и приготовился писать статью.

- Добрый вечер, - произнес голос из темноты.

Это поразило меня. В комнату никто не входил. Дверь была заперта. Я уже собирался включить свет над своим столом, но заколебался. Там, в тени, заполняя одно из старинных деревянных кресел, лежала масса неосязаемой белизны, похожая на пышное летнее облако, которое кто-то сорвал с неба и свалил в кучу в моем кабинете.

- Не включайте свет, сынок, - снова раздался голос, призрачный, но по-прежнему добродушный. - У меня болят глаза с тех пор, как я занялся этим бизнесом с привидениями.

- Кто вы? - резко спросил я.

- Так случилось, что я призрак Генри Дженкинса, который жил здесь, в Бриммертоне, до того, как вы возглавили эту газету. Я просто проходил мимо железнодорожной платформы и решил заглянуть в старый офис "Энтерпрайза".

Вернувшись на свой стул, я, насколько мог, рассмотрел источник голоса. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел, что из белого облака на меня смотрит пара глаз, которые причудливо мерцают даже в темноте и которые, как я полагаю, при жизни были голубыми. В чертах лица было примерно столько же деталей, сколько и у человека на Луне. Лицо тоже было похоже на лунное, потому что оно было большим и широкоплечим, и на нем сияла добродушная улыбка, которая, казалось, охватывала все вокруг. Если в этой штуке, служившей головой, и были уши, или волосы, или зубы, то я их не видел. Это было так, словно сама Луна нанесла мне визит.

- Это, конечно, сюрприз, - сказал я. - Я не знаю, сплю я или нет.

- О, нет, вы не спите! - ответил призрак. - Я, вероятно, самый материальный дух, какого вы только можете найти. На самом деле, я слишком материален. Вот почему я стал призраком.

- Как это было? - спросил я.

- Ну, видите ли, я никогда не верил в работу. До того, как Джим Холтон купил этот гараж, там была платная конюшня со стульями перед входом. Я часто думал: "Какой, к черту, смысл в работе? Мы живем на земле совсем недолго, трудимся и боремся за то, чтобы хоть немного разбогатеть, а потом внезапно умираем и остаемся такими же бедными, какими были при рождении". Поэтому я бросил работу и обычно сидел на солнышке перед конюшней.

Через некоторое время я ужасно растолстел - на самом деле весил 320 фунтов. Однажды я лег спать, мне было так удобно и приятно, и чертова кровать сломалась. Я сломал себе шею. Следующее, что я помню, - это то, что я где-то высоко в облаках, чувствовал себя легким и свободным, на мне не было ничего, кроме белой ночной рубашки, и пара парней окружали меня ореолом.

Призрак замолчал и вздохнул. От этого вздоха, несмотря на то, что его обладатель был весь в грязи, мой стул зловеще заскрипел.

- Я не знал, где нахожусь, - продолжал призрак, - но однажды я был готов попробовать все. Они дали мне в руки арфу и сказали, чтобы я шел в большой зал, весь в белом и золотом, и пел там вместе с остальными. Что ж, после сна мне больше всего нравится петь, и я был готов помочь. Я играл на этой арфе изо всех сил и пел во весь голос. Я так заинтересовался, что через некоторое время вспотел, и мой нимб соскользнул с головы с громким лязгом, который всех напугал и заставил подпрыгнуть.

Призрак снова вздохнул. Он огляделся и заметил канистру с бензином, которую рассыльный, как обычно, оставил в приемной, а не в наборной. Призрак поднял ее и понюхал. Внезапно он поднес ее к губам, и, прежде чем я успел остановить его, обжигающая жидкость с бульканьем потекла по его призрачному горлу.

- Боже милостивый, это было вкусно! - воскликнул он, когда я вырвал ее. - Это первый приятный для души напиток, который я выпил с тех пор, как Филлиас Лапуэнт закрыл свой салун в 1918 году.

Как бы то ни было, как я уже говорил, примерно в то время, когда мой нимб со звоном упал на мраморный пол, ко мне подошел полный парень с серьезным лицом и длинной белой бородой и доверительно наклонился. В нем чувствовалось беспокойство.

- Могу я набраться смелости и поинтересоваться, где вы научились петь, брат? - спросил он меня.

- Можете, - быстро ответил я, откладывая арфу в сторону. - Я научился петь в конюшне Риордана. Когда они не занимались чисткой лошадей, у них там был квартет, и я играл на басе.

- А могу я спросить, где вы научились играть на арфе?

- Можете, - снова ответил я. - У Фила Лапуэнта была цитра, которую его отец привез из Канады, и когда я бывал в его салуне, то часто играл на ней одним пальцем.

- Салун! - протянул мужчина с длинной бородой. - Брат, вы были завсегдатаем салуна? Надеюсь, вы раскаялись.

- О, да! - говорю я. - Я повторял это, наверное, по пятнадцать-шестнадцать раз в день, когда у меня были деньги. Иногда я повторял так много, что с трудом добирался до своего стула в "Риордане". У Фила было лучшее пиво...

- Вы не только неправильно меня поняли. Брат, - резко говорит старик, - вы меня шокируете. Разве вы не знаете, что сюда не может войти никто, кто таким образом впал в немилость?

- Я подумал, что это кровать, - сказал я. - Я упал так чертовски сильно...

Но прежде чем я успел сказать что-нибудь еще, он схватил меня за плечо и попытался оттащить в сторону.

- Послушайте, старина, - сказал я, - я мирный человек, если вы оставите меня в покое. Не злите меня. Уберите руку с моего плеча, или я вам врежу. Вот что я вам скажу.

Призрак казался взволнованным. Он снова огляделся и потянулся за канистрой с бензином, которую, как мне показалось, я поставил так, чтобы он не мог до нее дотянуться, но его рука вытянулась, словно резиновая лента. Он схватил канистру. Его рука сжалась. Жидкость с бульканьем потекла ему в горло.

- А-а-а-а! - воскликнул он. - Старый добрый Филлиас.

Он прикрыл рот рукой, и хотя я сидел в изумлении, не зная, что делать с моим странным посетителем, если от выпитой жидкости у него вдруг начнутся судороги, он усмехнулся про себя.

- О, все в порядке, - сказал он, словно прочитав мои мысли, - не беспокойтесь обо мне. Бензин еще никогда не вредил настоящему призраку, особенно тот превосходный, который вы покупаете. Гасконь, или Бидеоль - один из них, я бы сказал, по вкусу. В любом случае...

- Парень с длинной бородой бросил на меня неприязненный взгляд - что-то вроде того парня из Ассоциации молодых христиан, когда я по ошибке забрел туда и отхаркнулся на пол.

- Поднимите свой нимб, - сурово говорит бородатый джентльмен. - Нам здесь такие, как вы, совсем не нужны. Когда будете уходить, верните его и свою арфу брату за стойкой.

- Что я такого сделал? - спросил я, намереваясь возразить ему. - Разве у меня не все в порядке с пением?

При этих словах на его лице появилось какое-то болезненное выражение, как будто он плотно позавтракал солеными огурцами и мороженым.

- Категорически нет! - выпалил он в меня. - Чем меньше об этом будет сказано, тем лучше.

- Хорошо, - говорю я. - Хорошо, я не останусь там, где меня не хотят видеть. Я вернусь к Риордану и буду петь в конюшне.

- Валяйте! - говорит старик. - Пожалуйста, уходите. Чем скорее вы уберетесь отсюда, тем скорее мы сможем продолжить нашу собственную песенную службу.

Как раз в этот момент я случайно посмотрел через проход и увидел Пита Саймондса, который до своей смерти был страховым агентом, и он меня рассмешил. У Пита был нимб и арфа, а за спиной крылья - да, у него был весь этот прикид, и мне было за него стыдно. "Ну, ты, старый двуличный мошенник, сын пирата, как, черт возьми, ты сюда попал?" - закричал я. Но старик с бородой, должно быть, в тот раз здорово меня приложил, потому что я почувствовал, как кто-то надвинул мне нимб на глаза, и на затылке у меня появилась трещина, а потом я осознал, что мне ужасно холодно, и мне показалось, что я парю в воздухе.

- Меня вышвыривали из мест и получше вашего, - крикнул я в ответ через плечо. - Однажды, когда я был в Бостоне...

Но рядом со мной никого не было. Я был совсем один. Боже, было ужасно холодно.

Призрак снова потянулся к канистре с бензином. На этот раз я не пытался ее отобрать. Стул заскрипел, когда он поднес канистру к губам. Ветер стих, и августовская ночь внезапно стала невыносимо жаркой. Я совсем забыл о Джиме Холтоне и своей проблеме. Это был самый странный персонаж, какого я когда-либо видел.

Призрак задумчиво потряс канистру. Там еще оставалось немного жидкости, которая плескалась внутри.

- М-м-м, нет! Думаю, мне лучше отложить это на некоторое время, - пробормотал он. - Не так уж много и осталось.

Он откинулся на спинку стула, скрестив руки на своем внушительном брюшке, его круглое лицо в полумраке казалось белым, но добродушным.

- Ужасно быть одному, - внезапно объявил он. - С тех пор как я покинул то место, где играли на арфах и пели, мне было очень одиноко. Мне некуда было пойти и негде посидеть долгое время. Я, наверное, самый одинокий призрак, который когда-либо занимался этим бизнесом.

- Но я думаю, вы могли бы путешествовать, - предположил я.

- О, мог! - согласился он. - В этом нет ничего сложного. Все, что мне нужно сделать, это пожелать оказаться в каком-нибудь месте, и я там. Кто бы ни ввел этот метод, он, несомненно, был добр к призракам. Это экономит время, затрачиваемое на дорогу, а вы знаете, что мы, призраки, не очень-то выносливы.

- Я никогда не бываю голоден, - продолжил он, - но иногда испытываю жажду.

Он потянулся за канистрой, задумчиво посмотрел на нее и начал отставлять в сторону.

- В наборной есть еще одна, - сказал я. - Если она вас устроит, милости просим.

- Честно? - спросил он, и его лицо расплылось в широкой лучезарной улыбке. - Ну что ж, это здорово. Вы ужасно приятный молодой человек, раз так хорошо относитесь к бедному старому призраку. Слушайте, с тех пор, как я занимаюсь этим бизнесом, я не получал такого удовольствия. Ну что ж, долгих лет жизни и счастья вам.

Канистра опустела. Его покрытые пленкой руки снова были сложены на животе. Его лицо оставалось широким и улыбающимся.

- Кстати, о счастье, - сказал он, наконец, - вы сами, кажется, не слишком счастливы.

- Не слишком, - ответил я.

- Чушь собачья! В чем дело? Относитесь к жизни слишком серьезно? Не делайте этого, это не окупится.

- Я должен, я влюблен, - застенчиво рассмеялся я.

- Хм-м-м. Это плохо, - задумался призрак. Затем, после паузы: - Когда-то я был влюблен. На самом деле, я женился. Эмили была хорошей девушкой, а я был честолюбив. Но каким-то образом ей понравился надсмотрщик на мельнице, и через некоторое время она взяла и сбежала с ним. Иногда, когда я думаю об этом, я ее не виню. Я пытался поладить с ней, но все пошло не так, и она, наверное, устала. Я так и не узнал, что стало с Эмили. Возможно, она там, наверху, играет на арфе, но я надеюсь, что это не так. У меня не было времени как следует осмотреться. В любом случае, если бы Эмили осталась со мной, я был бы лучшим призраком, а не бродил бы в одиночестве. Но, черт возьми, вот я и болтаю без умолку... В чем проблема, сынок? Хотите рассказать об этом Генри?

Конечно, я так и сделал. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, и я рассказал этому призраку всю историю. Он был в некотором роде отцом и слушал сочувственно, время от времени прерываясь странными хриплыми восклицаниями, которые, казалось, эхом отдавались в его пещерообразном нутре. Он прислонился стулом к стене и какое-то время, казалось, спал, хотя я почему-то знал, что это не так. Я рассказал ему о Джиме Холтоне и о том, что я о нем узнал.

- Я уже давно догадывался об этом, - сказал призрак, когда я закончил. - Я думаю, что в душе у него все в порядке, но у него было трудное детство, и теперь его жадность к деньгам, возможно, взяла верх над ним. Для него это, конечно, очень плохо, но для девушки еще хуже, а вам не повезло. Интересно, что бы мы могли с этим поделать. Если бы я как следует отведал старого Деррика, я бы лучше соображал. У вас ведь нет ничего от Старого Деррика, не так ли?

Я признался, что не видел. Призрак огляделся и заметил валик от одного из наших прессов, который на следующий день должны были отправить для нового покрытия. Так вот, прижимные ролики не резиновые, как кажется на первый взгляд, а представляют собой комбинацию клея и глицерина, а иногда клея и патоки, которые вместе с другими материалами коагулируют и затвердевают, приобретая внешний вид и консистенцию резины.

- Не берите в голову, - сказал призрак, протягивая свою расширяющуюся и сжимающуюся руку. - Этого хватит.

Не успел я опомниться, как он оторвал кусочек от этой композиции и отправил его в рот. Он засунул его за щеку, и на его лице появилось еще более добродушное выражение. Я подумал, что это самый предприимчивый и находчивый призрак.

- Как я и говорил, - воскликнул он через мгновение. - У меня появилась идея. Как только я смог прожевать, то понял, что-то произойдет. Так и есть. Который час по вашим земным часам?

Я, конечно, не понял, что он имел в виду, но посмотрел, как он велел. Было 11.15. Я с трудом понимал, как прошел вечер.

- Что вы собираетесь делать около полуночи? - спросил призрак. - Вы знаете, что полночь - это время, когда мы всегда должны делать свои дела, - час колдовства, как вы, писатели, его называете?

- Я все еще беспокоюсь, смогу ли напечатать статью завтра, и если да, то каковы будут мои дальнейшие отношения с Элеонор, если они вообще будут.

- Ну, не волнуйтесь слишком сильно, - посоветовал он. - Я бы на вашем месте не стал этого делать. Кстати, нет ли у вас чего-нибудь... э-э-э... чего-нибудь...

Я понял, что ему нужно. Я передвинул кувшин так, чтобы он мог дотянуться до него... Раздался оглушительный всплеск.

- Спасибо, - сказал он. - Честно говоря, вы не представляете, как я ценю ваше общество сегодня вечером. Мне было ужасно одиноко, и от того, как вы со мной обращались, мне почти хочется плакать. Полагаю, плачущий призрак был бы верхом глупости. Но это заставляет меня расчувствоваться - вы были так добры, выслушали мою историю и были так гостеприимны. Вы не представляете, как я ценю это. А взамен просто перестаньте беспокоиться, поскольку я думаю, что смогу вам помочь.

Конечно, было приятно услышать такое лестное слово, потому что редактору редко удается его услышать. Но я не мог понять, как эта чудовищная масса неосязаемого тумана могла мне помочь.

Стул снова угрожающе заскрипел. Призрак зашевелился. Казалось, он задрожал, как желе, а затем с жалобным стоном опустился на свои четыре ножки. Неясная белая фигура, увенчанная широким лунообразным лицом, собралась воедино и, подобно облачной горе, медленно поднялась к тому, что, как я мог судить, было ее ногами.

- Я ненавижу перемещаться, - наконец произнес голос. - Сидеть с вами было совсем как в старые добрые времена на конюшне... Черт возьми! Я не хочу сравнивать офис "Энтерпрайза" с конюшней. Вовсе нет, совсем нет! Вы знаете, что я имею в виду.

Я заверил его, что знаю.

- Но мне пора идти, - продолжил он. - Вы просто побудете здесь до полуночи, а после этого сами решите, что делать. Однако, если вам понадобится дальнейшая помощь, просто позовите "Генри!", вот так, и я буду неподалеку.

Я поблагодарил его. Раздался тихий звук, похожий на шуршание шелка, и он внезапно исчез.

Без него в офисе было странно тихо и одиноко. Почему-то он мне нравился. Никогда в жизни я не видел привидений, но это было не так уж плохо. Я был бы рад встретиться с ним в любое время. Призраки, как я о них читал, были страшными существами, которые всегда враждовали со смертными. Это был добрый призрак. Я мысленно отметил, что мне следует держать под рукой дополнительный запас бензина на случай, если он когда-нибудь вернется.

Минуты тянулись. Что он мог сделать, если вообще что-то мог? Что касается меня, то я видел только два выхода: напечатать статью о Джиме Холтоне и отвечать за последствия, включая разрыв с Элеонорой, или не печатать статью и навсегда почувствовать себя трусом, самым презренным из желторотых созданий.

Пока я сидел там, снова подул ветерок. Я не включил свет, потому что без него темнота казалась холоднее, и, кроме того, мне не хотелось начинать рассказ, который я собирался напечатать на машинке и который должен был завершить мою мечту о любви. Если бы только Элеонора не боготворила своего отца так сильно.

Юнион-сквер подо мной была пустынна. Почти все в этом респектабельном городке к этому времени уже легли спать, но время от времени до меня доносился смех из открытых окон клубной комнаты на втором этаже здания, служившего штаб-квартирой пожарной охраны. Конечно, это был добровольный отдел, поскольку серьезные пожары в Бремертоне случались редко. Сидя, я услышал негромкий гул голосов, и мне пришло в голову, что один из них принадлежал Джиму Холтону, шумному и веселому. "Теперь он наводит порядок в пожарной части", - подумал я.

Уличные фонари мигали. Они вот-вот должны были погаснуть. Наступила полночь, потому что Бриммертон был таким мирным городом, что мы всегда гасили уличные фонари в полночь, чтобы сэкономить на расходах. Внезапно далеко внизу на Элм-стрит раздались тяжелые удары часов на церковной колокольне. Один, два, три - я сосчитал до двенадцати.

Но, как ни странно, часы продолжали бить. Они били дольше положенного срока. Я вскочил из-за стола. На это мог быть только один ответ. Кто-то включил пожарную тревогу в последний раз, когда пробило полночь.

Это было правдой. Я услышал, как в машинном отделении слабо звякнул колокольчик. Из клубной комнаты донесся грохот опрокидываемых стульев, и большие вращающиеся двери, ведущие на улицу, быстро распахнулись. С фырканьем и ревом из машины выскочила комбинация помпы и трапа, волонтеры были без шапок и пальто, цепляясь за полированные никелевые поручни. И когда я смотрел на них из своего окна, то увидел на сиденье рядом с водителем не кого иного, как Джима Холтона.

Я сосчитал удары колокола на колокольне и просмотрел свой список сигналов. Двадцать один! На Томпкинс-роуд! Теперь я знал, что этот сигнал установил сам Холтон, присматривая за своей придорожной закусочной.

Я сбежал по лестнице и выскочил за дверь. Моя машина стояла у обочины, через мгновение я завел двигатель и поехал за грузовиком. Когда мы выехали из делового района и оказались в жилой части Бриммертона, в домах зажегся свет, а из окон высунулись головы.

Ночной пожар в Бриммертоне стал большим событием.

Это была придорожная закусочная. Я понял это задолго до того, как увидел ее, потому что небо над вершиной холма, за которым она находилась, было ярко освещено. Я был рядом с пожарной машиной, когда она сворачивала с дороги на подъездную дорожку к дому, и, как и пожарные, я знал, что спасти ее будет почти сверхчеловеческой задачей. Дом представлял собой старое деревянное строение, которое раньше было таверной. В нем было два этажа, и в нем гуляли сквозняки. Он горел, как трутовик, и пламя проносилось по нему с дьявольской скоростью.

В радиусе полумили не было ни одного гидранта для подачи воды, но пожарные опустили всасывающую трубу в колодец и пустили воду. Колодец быстро осушили. Пожарные продолжали бороться с огнем, используя последние ведра с водой. Некоторые из них занялись выносом мебели, было много криков и волнения. К счастью, полдюжины "гостей", которые были там, благополучно выбрались.

К этому времени начали собираться автомобили, за рулем которых сидели горожане, которые поспешно оделись и в самых разных нарядах пришли посмотреть на пожар. Я стоял рядом с одной из них и говорил, что скоро крыша рухнет, когда почувствовал на себе что-то холодное и получил удар в спину.

Я обернулся. Рядом со мной виднелось тяжелое белое облако, увенчанное широким, добродушным, улыбающимся лицом. Я сразу узнал его, и в тот же миг мне пришло в голову, что я был единственным, кто мог это видеть.

- Беги в дом, как можно быстрее, и приведи Джима Холтона, - прошептал призрачный голос Генри Дженкинса. - Ничего не жди. Он в офисе.

Прежде чем я успел ответить, облако исчезло.

У меня не было выбора. Я вбежал в офис, хотя вокруг меня летели горящие угли, а редкие клубы дыма щипали глаза и вызывали кашель.

Особой опасности не было, поскольку пламя все еще бушевало на верхнем этаже, и я не мог понять, зачем Холтону, находившемуся в офисе, понадобилась помощь. Но он был там, распростертый на полу, на которого не обращали внимания остальные, задыхающийся и почти задохнувшийся.

Рев пламени стал еще более угрожающим. Откуда-то сверху до меня доносились возбужденные крики толпы. Крыша, очевидно, вот-вот должна была обрушиться.

Холтон был тяжелым человеком, и его было трудно передвигать. Я поднял его на колени. Он дико задыхался, и хотя не мог говорить, его глаза умоляли меня спасти его. Потянув, я прислонил его к офисному столу. Он пытался помочь себе, но мне стало только хуже. Я подумал, что он снова упадет вперед, и теперь клубы дыма становились все больше. Низко наклонившись, я, наконец, взвалил его на плечи и, пошатываясь, побрел к двери. Путь показался мне ужасно долгим. Краска начала сворачиваться от жары. Стиснув зубы, я сделал последнее усилие и, спотыкаясь, выбрался из здания как раз вовремя. Позади меня обрушилась крыша, увлекая за собой второй этаж, и комната, где я находился, мгновенно превратилась в ревущую печь.

Когда я появился в дверях, толпа разразилась радостными криками, и множество рук протянулось ко мне, чтобы помочь. Но самой главной среди них была сама Элеонора, в глазах которой смешались страх и благодарность. По ее указанию мы отнесли его к ее машине, и под ее присмотром он вскоре пришел в себя настолько, что смог отправиться домой.

Перед тем, как сесть за руль, Элеонора сделала то, от чего у меня закружилась голова, - обрадовалась, как бойскаут, который совершил свое ежедневное доброе дело и готов к завтрашнему утру.

- Джон, - сказала она, и ее глаза странно заблестели, - ты просто замечательный! Сегодня вечером ты сделал для меня больше, чем я могу тебе объяснить. Если бы папа сгорел заживо в том ужасном месте, жизнь бы для меня больше ничего не значила. Пожалуйста, приходи ко мне завтра вечером, когда я смогу лучше отблагодарить тебя.

Я мало помню о том, что происходило на пожаре после этого. Старый дом сгорел дотла, и через некоторое время толпа начала расходиться. Я остался там, делая заметки, поскольку знал, что мне придется написать это для завтрашней газеты, и это было бы хорошо для заголовка в две колонки на первой полосе. Я даже спросил начальника пожарной охраны, который в остальном является ведущим бакалейщиком в Бриммертоне, что, по его мнению, стало причиной.

- Короткое замыкание или протекающий дымоход, - ответил он очень профессионально. - Менеджер уверяет меня, что это началось на крыше сзади и продолжалось около шестидесяти секунд, прежде чем он это обнаружил.

Однако я едва расслышал, что он сказал. После того взгляда, которым одарила меня Элеонора, а также приглашения навестить ее следующим вечером, когда она сможет отблагодарить меня еще больше, я не знал, жив я или на небесах. Через некоторое время, как в тумане, я забрался в свой внедорожник и поехал обратно в офис. Я поехал туда, потому что был слишком ослеплен любовью, чтобы попытаться заснуть.

Когда я вошел в кабинет, мои часы показывали пять минут пятого, и дневной свет быстро разгорался. Но в кабинете по-прежнему царил полумрак, поскольку окна выходили на запад, где рассвет разгонял последние тени тьмы. Я снова не стал включать свет. Мне хотелось думать о прекрасных глазах Элеоноры, нежном овале ее лица, мягких каштановых волосах, белизне ее шеи и сильной гибкости ее тела. Я опустился за свой стол, являя собой, как мне кажется, идеальную картину человека, настолько охваченного любовью, что ничто, кроме удара по голове, не могло привести его в чувство.

Однако я пробыл там недолго, прежде чем услышал, как в другом конце комнаты заскрипел стул. Я знал, даже не глядя, кого я должен там найти.

- Что ж, - произнес голос моего друга-призрака, - это сработало. Волшебный полуночный час сделал свое дело.

Он казался весьма довольным собой, и, поскольку я тоже был в хорошем расположении духа, я не завидовал ему. Но я не был уверен, что он имел в виду под "это сработало".

- Что, почему и кого вы имеете в виду? - поинтересовался я.

- Я же сказал, что помогу вам, не так ли? Что ж, похоже, я так и сделал. Разве все не получилось как надо?

- Чудесно! Просто чудесно! - вот и все, что я мог сказать. - Но что же вы сделали, ведь я знаю, что вы что-то сделали.

- Я просто использовал свою голову, - сказал Генри, откусывая еще кусочек роллера и размазывая его по широкой белой щеке. - Сначала я пожалел, что не зашел в придорожную закусочную. Я сразу же оказался там. Если вам когда-нибудь доведется стать призраком, убедитесь, что у вас есть это средство передвижения. Оно того стоит. Потом я немного осмотрелся и решил, что лучший способ избавить вас от неприятностей - это сжечь это проклятое место. Это избавило бы вас от необходимости писать статью о Холтоне. Если бы этого места не было, это свело бы на нет все обвинения, которые вы выдвинули против него.

В суматохе событий я не подумал об этом.

- Так что я просто запрыгнул на крышу, - продолжил Генри. - Собрал несколько искр из кухонного дымохода и спрятал их под черепицей. Не прошло и минуты, как они загорелись. Мне пришлось подуть на пару из них, чтобы они загорелись, и тогда я кое-что обнаружил. Чем больше я на них дул, тем лучше они горели. Меньше чем за секунду они вспыхнули, как в кузнечном горне.

- Вы имеете в виду...

- Да, сэр. В следующий раз, когда мне придется разводить огонь, я сначала выпью около кварты бензина. С этим ничего не сравнится.

- Надеюсь, вы не употребляете сигареты, так же как и жевательную резинку, - вмешался я.

- Я знаю, я буду осторожен, - согласился Генри.

Казалось, он заснул, прислонившись к стене. Я смотрел на его безмятежное, как луна, лицо и любил его за душевный покой, который он мне принес. Он был прав. Сейчас в этой истории не было бы никакого смысла. Горожане были рады, что место сгорело, и они больше не захотят слышать об этом после описания пожара, которое я должен был написать. В конце своего рассказа я бы сказал, что очищающие свойства пламени очистили рану и прижгли ее. Им бы это понравилось, и они бы никогда не узнали, что это место на самом деле принадлежит Холтону. Более того, после того, как Холтон чуть не погиб там, я сомневался, что он восстановит здание, или потратит деньги на менеджера.

Но была одна вещь, которая меня озадачила. Через некоторое время я обратился к призраку.

- Генри, - сказал я, - вы позвали меня, чтобы я вынес Холтона. Почему он был так взволнован там, в офисе, когда ни огня, ни дыма не было так близко от него?

Генри вздрогнул, как будто я его толкнул.

- Чушь собачья! - воскликнул он. - Я подумал, что нашел хороший способ немного помочь вам, сынок. Джим пытался достать книги. Он боялся, что в них может быть что-то, что может его обвинить. Я нашел его там и просто сел на него верхом. Он не мог меня видеть, а если и почувствовал, то, вероятно, подумал, что это дуновение холодного воздуха. Видите ли, мне почти всегда холодно. Но я не смог бы причинить ему физического вреда, даже если бы держал его крепко. Мы, призраки, слишком мягкие и хрупкие существа. Тем не менее, я мог бы слегка придушить его, что я и сделал. Я как бы перекатился на него, пока он лежал. Он думал, что это из-за дыма, хотя все время это был я. Понимаете?

Я понимал. А потом, когда он придушил Холтона как следует, он вышел и предупредил меня, я примчался, схватил этого человека и стал маленьким светловолосым героем этого утра. Старина Генри!

Стул снова скрипнул. Облако, которое когда-то было весом в 320 фунтов, задрожало и поднялось со своего места.

- Ну что ж, - сказал голос. - Мне пора идти. Для меня становится слишком светло. От света у меня болят глаза, и потом... это как-то портит представление о привидениях, когда их ловят средь бела дня. Возможно, мы снова увидимся завтра вечером. Слышал, вы идете повидаться с девушкой. Если я могу что-то сделать, просто скажите: "Генри!" - вот так. Я буду на работе.

Как раз перед тем, как он исчез из моего поля зрения, раздался ужасный удар о створку. Во плоти или нет, но цель Генри выбрал безошибочно.

СКВОЗЬ СТЕНУ

Артур Т. Джоллайф

Уважаемый мистер Паравейн, я, естественно, не решаюсь затронуть тему, которая, должно быть, очень болезненна для вас, а именно, смерть вашего брата. Поэтому позвольте мне поспешить внести ясность и представить себя и причину, по которой я пишу.

Лондонские газеты, отправленные на ваш австралийский адрес, и письма от ваших адвокатов, конечно же, полностью разъяснили вам обстоятельства дела. В них вы также найдете мое имя (которое я здесь называть не буду) как врача, к которому обычно обращался ваш брат и который первым произвел осмотр тела моего пациента, моего друга.

В тот вечер я уже собирался ложиться спать, когда пришел вызов. Менее чем через полчаса я был у дверей дома Паравейна, и полицейский впустил меня, сразу же проводив в комнату, где произошла трагедия. Это была чудесная старинная "Гобеленовая комната", реликвия прошлого, которую ваш брат так любовно и бережно сохранил от разрушительного воздействия времени.

Тело мистера Паравейна лежало точно так же, как и в тот момент, когда его обнаружил дворецкий, за исключением того, что кто-то закрыл лицо салфеткой. Смерть, как я сразу понял, наступила в результате удара, нанесенного каким-то острым тонким предметом, который прошел через сердце и полностью пронзил тело. Он был мертв около двух часов.

Не буду утомлять вас дальнейшим рассказом. Вы уже знаете вердикт коронера: "Убийство совершено неизвестным лицом или несколькими лицами"; безрезультатные усилия полиции и полное алиби всех, кто подозревался в совершении преступления.

Однако я считаю своим долгом ознакомить вас с одним аспектом этого дела, который по своей природе таков, что никто, кроме вас, не должен быть о нем осведомлен. Прежде чем продолжить, я хотел бы также напомнить вам, что между Эдвардом Паравейном и мной существовала очень тесная и глубокая дружба.

Полицейский на несколько минут вышел из комнаты, и я остался наедине с трупом. Возможно, нечто большее, чем любопытство, побудило меня взглянуть на лицо покойника. Я благоговейно приподнял салфетку и отпрянул с возгласом ужаса!

По долгу службы мне приходилось видеть смерть во многих ужасных проявлениях, но никогда прежде за всю свою жизнь я не видел такого выражения крайнего страха, какое было написано на этом холодном лице. Это было не то удивленное, испуганное выражение, которое часто появляется на лице жертв внезапной насильственной смерти, но - как бы это объяснить? - судорожный, ужасный, понимающий взгляд, который, казалось, видел все ужасы Ада, разверзшегося перед ним. Я поспешно вернул салфетку на лицо и, сильно дрожа, вытер внезапно выступивший пот со лба.

Мои нервы были на пределе, и я беспокойно оглядел комнату. В тени большого дубового бюро мелькнуло что-то белое.

Это был лист бумаги - несколько листов. Испытывая странное внутреннее волнение, я поднял их с пола и поднес к свету. Я увидел знакомый размашистый почерк моего бедного друга.

Затем звук тяжелых ботинок, топающих по коридору снаружи, возвестил о возвращении полицейского.

Затем что-то произошло - быстрая, внезапная эмоция, которая на мгновение лишила меня воли. Я не могу это объяснить, но мне показалось, что какая-то настойчивая, могущественная сущность сделала меня орудием своего желания. В тот момент, почему-то, ничто не казалось мне таким важным, как спрятать эти бумаги, чтобы полицейский не увидел их мельком. Едва ли не по собственной воле, моя рука потянулась к пальто и сунула листы в нагрудный карман как раз в тот момент, когда мужчина, топая ногами, вошел в комнату.

Он посмотрел на меня с беспокойством - крупный, краснолицый, флегматичный парень, несколько обеспокоенный внезапно свалившейся на него ответственностью.

- В чем дело, доктор? - спросил он. - Вы бледны как полотно!

Я лихорадочно искал в уме подходящий ответ. Все, чего я хотел в этом странном, отстраненном состоянии ума, - это уйти отсюда и прочитать эти таинственные страницы.

- Вы видели лицо трупа? - спросил я.

- Нет, - ответил он с внезапным любопытством. - Дворецкий накрыл его, и я не хотел прикасаться к нему, пока вы не придете, сэр.

Полицейский пересек комнату и приподнял маску, закрывавшую лицо. Я зачарованно наблюдал за ним, пока он стоял, окаменев, с отвисшей челюстью и выпученными глазами.

- Боже милостивый! - сказал он.

- Меня оно тоже потрясло, - признался я. - Давайте уйдем отсюда.

Через час я вернулся в свой кабинет, перечитывая эти исписанные листы - эти ужасные, невероятные страницы, безнадежно заканчивающиеся зловещим, отчаянным криком: Moriturus! вот-вот умру! Значение этого слова "смерть" само по себе поразило мое сознание. Умереть - да, но это не означало простого прекращения существования человека, чьи рассеянные слова неровно расположились на бумаге. Я увидел в этом более зловещий смысл. Смерть! уничтожение чего-то бесконечно более ценного!

В ту ночь я вышел на улицу и все ходил и ходил, пытаясь довести дело до логического завершения. Но мой взбудораженный мозг мог ухватиться только за одно холодное убежище озадаченной науки - за безумие. Был ли он сумасшедшим? Но идея была абсурдной, ее пришлось отвергнуть. Нет! Только не Эдвард Паравейн, прилежный, добрый, ярый сторонник идеи "в здоровом теле здоровый дух".

Но если не это, то что?

Но я больше не буду давать комментариев. Я просто предлагаю вам самим прочесть эти ужасные листы рукописи, написанные мертвой рукой, чтобы вы, прочтя их, могли сделать свои собственные выводы:

Что-то побуждает меня написать о происшествиях, которые только что произошли со мной. Я испытываю какое-то беспокойство, похожее на предчувствие, смутное ожидание, сам не знаю чего. Такой человек, как я, вряд ли может надеяться избежать влияния поколений предков, которые жили и умерли в том же доме, который он называет своим.

Несколько часов назад я сделал открытие. Это был чудесный вечер. Сэр Дуглас Маколис заехал к нам по пути из своего мрачного старого Камберлендского замка в Лондон; там побывал майор Хамфри с двумя своими прекрасными дочерьми; Кэкстон с женой, Брюсы, и еще с полдюжины других, о которых мне нет нужды упоминать. Они уехали пораньше, чтобы успеть на десятичасовой поезд до Паддингтонского вокзала, а я, ничуть не сонный, отправился в свое любимое место - библиотеку.

Мальчиком я жил в нереальном мире, но не в этом; скорее, в мире нереальности, ставшей реальностью. Для меня древние хроники моего дома, мужчины и женщины, которые маршировали по пыльным страницам книг и манускриптов в полутемной библиотеке, были более реальны, чем немногочисленные друзья и знакомые моего одинокого детства. Возможно, я надеялся вернуть это чувство сегодня вечером. Достаточно сказать, что я сразу направился в самый дальний угол библиотеки и, взобравшись по короткой лесенке, оказался на одном уровне с верхней полкой. Моя рука колебалась между старым экземпляром "Декамерона" Боккаччо и "Хроник" Фруассара (довольно нелепые соседи), пока не замерла.

Краем глаза я заметил небольшую книгу, спрятанную между двумя тяжелыми латинскими фолиантами. Любой, кто любит рыться в пыльных, забытых томах древней и неисчерпаемой библиотеки, оценит, с каким рвением я вытащил этот том из тайника. Это могло быть что-то заурядное, а могло оказаться и находкой. Я спустился со стремянки и, опустившись в кресло, открыл свою находку.

- Сокровище? Посмотрим!

Это был небольшой томик в кожаном переплете, потрескавшемся, черном и жестком. Когда я открыл его, желтые страницы зашуршали у меня под пальцами и остановились на титульном листе. На нем было написано - четким, ровным почерком, чернилами, которые от времени почти не выцвели. Заголовок гласил: "Трактат о благородном искусстве соколиной охоты", автор - леди Элизабет Паравейн.

Только те, кто любит старые книги, могут понять мои чувства в тот момент. На глаза навернулись слезы. От пожелтевших страниц исходил слабый затхлый аромат. Это был изящный почерк руки давно почившей, чья кровь теперь текла в моих венах. Мне показалось, я стою перед чем-то священным; я обернулся, словно ожидая увидеть темноволосую, темноглазую женщину, одетую по моде прошлых веков, читающую и улыбающуюся мне через плечо.

Я перевернул страницу.

"Моему дорогому повелителю и мужу", - прочитал я и остановился. Что-то выпало из книги между страницами.

Как бы я теперь хотел никогда не прикасался к желтому листу бумаги, который смотрел на меня с пола. Почему какой-нибудь добрый дух не подсказал мне схватить эту злую вещь и швырнуть ее в камин?

Но в то время я не услышал предостерегающего шепота, и понятия не имел о том, что должно было произойти.

Я развернул листок. Минута откровения!

Он был покрыт плесенью и пожелтел от времени, но имел прекрасную текстуру, шелковистый, блестящий. И на нем было нечто такое, что разожгло мое воображение и пробудило во мне новый интерес к антиквариату.

Это был рисунок, и я сразу узнал в нем мою любимую, но в то же время зловещую комнату, увешанную гобеленами, или, скорее, ее часть. Разве можно ошибиться в том углу, где длинные панели орехового дерева изображают аллегорию Блудного сына? Прекрасно прорисованные мелкие детали были отчетливо видны: изящная лепнина у основания панелей, замысловатые узоры из птиц и цветов, которые буйно разрастались по краям дерева.

Одна из угловых панелей была прорисована более насыщенно, чем остальные. Она изображала кульминационный момент библейской истории. Там, точно скопированные с резьбы мастера, были изображены обычные фигуры: отец, прижимающий к груди вернувшегося Блудного сына, плачущая Мать, нависающая над ними, а вдалеке - Послушный Сын, крадущийся прочь с ненавистью на смуглом лице.

Но что привлекло мое внимание, так это стрелка, маленькая стрелка в одном из углов панели, стрелка, которой, как я хорошо знал, не место в резьбе панели. На ее острие была маленькая точка. Я уставился на эту штуку, дрожа от волнения. Паравейн-Хаус - старинный дом, история его происхождения теряется в тумане веков. Многие его владельцы перестраивали и переделывали его, и сегодня он представляет собой настоящую смесь архитектуры Тюдоров, Стюартов и даже георгианской эпохи. И как ни странно, это скопление гармонично; создается впечатление, что лучшие черты каждого периода были сохранены, очищены от шлака до тех пор, пока они мягко и изящно не слились во впечатляющее целое. Я, знавший наизусть все легенды об этом доме, о его старых закоулках и трещинах, о его забытых чердаках, подвалах и темных закоулках, о его потайных ходах, хранящих память о древних злодеяниях, почувствовал, что стою на пороге важного открытия.

Это могло означать только одно. За этой панелью что-то скрывалось, еще одна тайна в этом доме, полном сюрпризов. Я взял лампу с библиотечного стола и направился в Гобеленовую комнату. Я прошел по длинному гулкому коридору. Дверь в комнату была открыта.

Возникало ли у вас когда-нибудь впечатление, что неодушевленный предмет обладает личностью, чем-то вроде души или сущности? Если это так, то вы можете представить себя на моем месте, когда я вглядывался в эту безмолвную комнату; мне казалось, что она ждет, стоя на цыпочках в безмолвном, страшном ожидании.

Длинные дрожащие копья и лужицы хрустального лунного света мерцали на темном полированном полу; одно пятно поблескивало на гобелене, который, мягко колыхаясь на ночном ветерке, придавал странное, прерывистое, извивающееся движение вышитым арабескам. А в глубине комнаты, в густых тенях, где слабо шелестели портьеры и темнели неясные очертания мебели, витало что-то странное, зловещее, некая сущность, невидимый призрак, ожидающий, затаив дыхание.

Я направился прямо в юго-восточный угол комнаты. Тени сомкнулись вокруг меня, когда я поставил лампу на пол и отдернул тяжелые складки гобелена, закрывавшего панель. В мягком свете резьба приобрела зловещий вид. С лица женщины исчезла приветливая улыбка, выражение лица превратилось в идиотскую ухмылку. Из-за ее плеча на меня смотрело суровое лицо Послушного Сына, что казалось зловещим пророчеством.

Я медленно провел пальцем по дереву, точно отмечая расстояние, которое занимала стрелка на рисунке. Да, там что-то было, небольшое изменение цвета, на которое, несомненно, не обратил бы внимания тот, кто не искал его. Я достал перочинный нож и приступил к работе. Светлое пятно было не чем иным, как затвердевшей от времени шпаклевкой. Последние чешуйки отвалились под острым лезвием, и я был вознагражден, увидев маленькое отверстие, примерно с окружность карандаша, углубленное в дерево на четверть дюйма.

Я тщательно исследовал неглубокую ямку кончиком ножа и отошел в сторону, довольно удрученно глядя на свою работу. Что теперь? Немного подумав, я выхватил из нагрудного кармана серебряный карандаш, вставил острие в отверстие и слегка постучал рукояткой ножа. Ничего не произошло. Второй удар - что-то слегка поддалось. Третий - карандаш вонзился в отверстие, и с другой стороны панели раздался музыкальный звон.

С вспотевшими ладонями я снова отступил назад. Я с трудом понимал, чего я ожидал. Конечно, ничего не произошло. Я мог бы догадаться, что панель не сдвинется сама по себе.

Поэтому я снова шагнул вперед и, ухватившись за выступающий кусок лепнины, сильно дернул его влево. Панель стояла неподвижно, как скала. Сменив тактику, я перенес свой вес на противоположную сторону. Раздался ободряющий скрип, наконец, вся панель скользнула назад, протестующе заскрипев в глубоких пазах, и скрылась за соседкой, перекрывающей ее.

Передо мной разверзлось черное, таинственное пространство, и мои ноздри уловили сухой, затхлый, раздражающий запах - запах воздуха, который долго хранился в тесном помещении.

У моих ног лежал замок, удерживавший панель в неподвижном состоянии. Это был всего лишь ржавый стальной цилиндр размером с карандаш. Из стены камеры выступала железная скоба с отверстием, которое соответствовало размеру стального стержня. Когда это отверстие и отверстие в толстой панели были соединены, цилиндр, вставленный в них, закрывал замок настолько же просто, насколько и эффективно. Все это я отметил, когда шагнул в отверстие.

В неверном свете лампы я увидел узкий, изогнутый пролет деревянных ступеней, которые вели вниз, в темноту. Когда я спускался, осторожно взвешивая свой вес на каждой ступеньке, тонкая паутина лет прилипла к моему лицу и рукам, неприятно напоминая могильные простыни. Под ногами толстым слоем лежала вековая пыль. Интересно, сколько лет прошло с тех пор, как нога человека ступала по этому тайному пути? Какие муки и ужас могли когда-то сопровождать того, кто в последний раз искал здесь убежища?

Последняя ступенька скрипнула под моей осторожной ногой, и я оказался перед массивной, обитой железом дверью, которая висела полуоткрытой на огромных ржавых петлях. Они завизжали, как раненое животное, когда я сильным толчком распахнул дверь. Признаюсь, моим первым чувством, когда я осмотрел интерьер маленькой продолговатой комнаты, было разочарование. Это была просто каморка, сухая, затхлая коробка, покрытая мелким слоем пыли, которая поднималась у меня из-под ног и неприятно щипала ноздри. Она была совершенно пуста, если не считать длинной дубовой скамьи, стоявшей у одной из стен, и бесчисленных паутин, которые, отяжелев от пыли, странным образом напоминали потрепанные, выцветшие боевые знамена, гниющие в заброшенном уголке какого-нибудь мрачного аббатства.

Я поставил лампу на полку возле двери и внимательно оглядел комнату. И тут у меня екнуло сердце. Под скамейкой лежала груда одежды, старинной по фасону, покрытой серой пылью, но все же напоминавшей мужское тело. Мое первое разочарование исчезло; вместо него на меня снизошло странное, возбуждающее ожидание, охватившее меня в Гобеленовой комнате, и я вспотел. Это было так, как если бы то безымянное существо, затаившееся в тенях наверху, спустилось за мной на цыпочках по зловещей лестнице и, закутанное в вуаль, стояло у меня за спиной в ожидании. Вздрогнув, я обернулся - и моим глазам предстал только густой мрак. Но эта куча тряпья...

Я осторожно дотронулся до нее. Под моими пальцами бархат длинного плаща распался на глазах. Разномастная куча заплесневелого белья, лежавшая внизу, могла быть чем угодно - тонкими тканями, слишком хрупкими, чтобы выдержать натиск лет. Когда я потянул за эти пыльные тряпки, среди мусора тускло блеснуло что-то более яркое. Я отодвинул в сторону коричневые останки - и на меня взглянула трагедия. Это была старая-престарая трагедия!

Это был камзол, какой когда-то носили молодые рыцари во времена кавалерии. Яркая золотая ткань выцвела, ткань под ней высохла и сгнила, но все еще оставалась немым свидетелем древнего преступления. В груди зияла огромная дыра, и темное пятно, которое когда-то было ярко-красным, расплывалось по потускневшему одеянию. Сквозь дыру в камзоле белели рассыпавшиеся кости человека.

Я задрожал. Мрачные тени сомкнулись надо мной; то, что витало во мраке, протянуло ледяную руку и коснулось моего сердца. Где-то в темных уголках моей души раздался шепот, похожий на дрожащий отзвук набатного колокола:

- Ты виновен... виновный... виновен...

Я в ужасе отступил назад, а потом увидел, что на самом дне этой заплесневелой окровавленной кучи лежит меч в ножнах.

Когда я уставился на его изящные резные ножны и изумительную инкрустированную рукоять, меня охватил слепой, беспричинный страх.

Шепот в глубине моей души становился все громче, пока, казалось, у меня не заложило уши, и густые тени зашевелились и придвинулись еще ближе, и в темноте я услышал призрачное эхо злого смеха.

Оковы ужаса сжимались на мне все сильнее, пока я могучим усилием воли не отвернулся от этой ужасной груды костей и одежды. Я, спотыкаясь, поднялся по скрипучей лестнице и оказался в верхней комнате, залитой спокойным, благословенным лунным светом, льющимся сквозь высокие окна.

Теперь я знал!

И снова для меня была разорвана завеса, эта тонкая, непрочная завеса, которая милосердно ограждает нас от невидимого, невыразимого. К счастью, говорю я, ибо, как бы мы могли беззаботно бродить здесь по нашему дурацкому раю, надеясь, боясь, любя, если бы знали, что рядом с нами стоит наша мрачная Судьба, ужасное бремя прошлых веков - боль, отчаяние, безымянный грех?

О Боже! Мучительное осознание, как только эта хрупкая завеса будет отодвинута. Слышать ужасные трубные голоса обвинения, эхом отдающиеся под долгими дремлющими сводами разума, пробуждающие мертвую память к страшной жизни, сокрушающие дух непрекращающимся воплем мстительной совести. Съежиться под тяжестью забытого преступления, увидеть бледные лица и дрожащие руки, стоящие у окон души, требующие справедливости.

Сегодня ночью я проник в темные глубины человеческой души - моей души. А завтра - ах, будет ли завтра?

Я погрузился в тревожный, прерывистый сон. Периоды тревожного бодрствования чередовались с обрывочными снами, химерическими, наполненными глухими голосами, лицами, похожими на медуз, которые смотрели на меня, и упырями, которые танцевали в залах мертвых.

Внезапно я окончательно проснулся.

Я сел в постели, дрожа всем телом. За окнами мерцали звезды, холодные, бесстрастные, за миллионы миль от меня. Они заметно потускнели, пока я смотрел на них. Серый, холодный туман, - врата в прошлое, - неумолимо поднимался перед моим испуганным взором. Чем это грозило? Охваченный внезапным приступом ужаса, я попытался вскочить с кровати! Я попытался закричать!

Бесполезно! Мое физическое тело, моя воля были словно скованы железной хваткой. Зачарованный, я наблюдал, как серые складки клубятся вокруг меня. Они приближались ко мне. Мои страхи утихли, когда их наркотическое воздействие проникло в мои чувства. Постепенно я утратил ощущение реальности жизни. Затем время перестало существовать; мир исчез; и я поплыл сквозь смутные бездны пространства, где глухая музыка Вселенной отзвучала реквиемом по ушедшим эпохам.

Раздался рев, похожий на морской прибой, липкий пар рассеялся, реальность обрушилась на меня - и я, стоя спиной к резным панелям этой проклятой комнаты с гобеленами, вытирая холодный пот со лба рукавом с оборками, - я понял!

Ибо шлюзы памяти открылись, и завеса спала с моих глаз. Я стоял, как и три столетия назад, и смотрел на обнаженный меч в своей руке, на его лезвие, сияющее живым великолепием в отблесках пламени свечи, и переводил взгляд с него на нее.

Она стояла рядом со мной, словно и не было этих лет, ее фальшивое прекрасное лицо исказилось от ужаса, белые руки широко распахнулись. Женщина! Ева! Прекрасная, как Небо, и лживая, как ад, жена моего друга! И я, виновный негодяй, застыл на месте, как загнанный зверь, загнанный в угол, запятнанный новым грехом, охваченный ужасом перед мстителем.

Он наклонился в дверном проеме, его хорошо знакомое лицо потемнело от праведного гнева, губы исказились в горькой улыбке. О, какие мысли тогда проносились в твоей измученной душе? - ты, Клод, последний из вашего древнего дома Мерриэлов, ты, который был моим другом, который любил меня с не меньшим пылом, чем любил ее, виновный в моем преступлении.

Твои хлесткие, презрительные слова хлестали меня:

- Так вот какова честь Паравейнов - прелюбодеев!

И когда женщина закричала, вжимаясь в диван, его клинок, словно живое существо, выскочил из ножен, и я, прочитав смерть в его глазах, прыгнул на него с отчаянием загнанной в угол крысы. Странный, животный ужас этой сцены! Мерцающие свечи отбрасывали жуткие карикатурные тени наших напряженных фигур на потолочные балки и заливали вращающиеся лезвия золотым огнем.

Выпад, парирование, выпад с фланга - все приемы этого дьявольского искусства молниеносно сменяли друг друга. Скрежет стали! Твердый скрип ног по полу! Мое собственное хриплое дыхание наполнило мои уши. Потому что он был выше меня. Назад, назад - меня гнали, яростно, отчаянно.

Он был похож на демона. Дважды мой меч был отброшен в сторону, и смерть трепетала у моего горла. Только безумное чувство вины спасло меня. Я поставил все на один молниеносный выпад и услышал, как дыхание с шипением вырвалось из его стиснутых зубов, когда он со сверхчеловеческой быстротой отразил удар моей стали.

Когда его яростный выпад нацелился мне в грудь, я отскочил в сторону и почувствовал быструю боль от острия в левом плече. Когда он пришел в себя, клинки снова столкнулись. Его атака возобновилась с удвоенной силой, парируя вслепую, инстинктивно, я был прижат к обшитой панелями стене. На мгновение я растерялся, а затем с удивительной внезапностью обрел ледяное спокойствие.

Я поймал его!

Я знал это - знал, что он растратил себя в своей ужасной ярости, знал, что в слепой страсти он утратил самообладание. В голове у меня прояснилось, когда теплая кровь потекла по моей руке.

Я начал фехтовать с дьявольским мастерством. Его атака быстро ослабевала. Я увидел, как горящие глаза вспыхнули на его мертвенно-бледном лице, а на лбу выступили крупные капли пота - и рассмеялся.

Это была простая игра, к которой в более здравом уме он отнесся бы с презрением - быстрый, обезоруживающий выпад после шестого удара. Но она удалась. Меч вылетел у него из рук, и прежде чем успел со звоном упасть на полированный пол, я пронзил его своим; безумие погасло в его темных глазах, жизнь покинула его сведенное судорогой тело.

Я стоял над ним с окровавленным мечом в руке и смотрел, как он умирает.

Красные капли стекали с острия, и я зачарованно наблюдал за ними. Перед моими глазами поплыла темная дымка. Все смешалось. Словно во сне, я увидел, как открываю потайную панель, увидел ее, теперь с твердыми губами и сухими глазами, помогающую мне поднять тело того, кто был моим другом.

Мы несли его вниз по узкой лестнице, и я не мог встретиться с ней виноватым взглядом. Отвернувшись, я положил свою часть ноши на пол рядом с деревянной скамьей. Я вложил его меч, мокрый от моей крови, обратно в ножны.

Мы молча повернулись и поднялись по лестнице в Гобеленовую комнату. Охваченный паникой, я задвинул панель на место и вставил стальной цилиндр в замок. Я заделал отверстие замазкой, пока она стояла на страже у двери. Я запечатал комнату на века.

Затем на меня опустилась тьма и милосердное забвение.

Скоро наступит ночь - и для меня она последняя.

Последняя! О Боже! Если бы только это было последним в моем существовании, я мог бы найти облегчение от сокрушительных, раздирающих клыков совести, от страха, перед которым страх обычной смерти отступает на второй план.

Какое значение имеет моя нынешняя жизнь? Это жалкий миг на фоне вечности. Возможно, я сделал в ней что-то хорошее, я уверен в этом, но - я видел другую чашу весов!

Что бы ни случилось, я постараюсь написать связно до конца.

Моя воля покинула меня. Что-то заняло ее место, что-то, что крадется, чудовищное, но невидимое, рядом со мной, контролирует меня, двигает мной, как беспомощной марионеткой.

Я бьюсь, как муха в паутине, но безрезультатно. Однажды в приступе истерического страха я на мгновение вырвался и, обезумев, бросился вон из дома. Я бежал по мокрой аллее под вязами, ничего не видя, очертя голову.

Я, шатаясь, выбежал на дорогу. Передо мной стояла маленькая девочка, пораженная моим внезапным появлением. Я остановился как вкопанный. На мгновение ребенок застыл на месте, и - о, ужас! какой страх был написан на лице такой маленькой девочки. Я услышал, как ее крики эхом разнеслись по дороге, когда она повернулась и отчаянно побежала прочь от меня.

Я вздрогнул, почувствовав, как эта рука снова сжала мое сердце. Я попятился назад, обратно в комнату, потому что у меня не было выбора.

Нереальный, фантастический, как сон, короткий день подошел к концу. Я брожу, как упырь, взад и вперед по мрачным коридорам, по тихим залам, по старым лестницам и... возвращаюсь.

Ни одно человеческое лицо или голос, посланные Богом, не приходят мне на помощь. Слуги ушли, наверное, разбежались, увидев мое искаженное судорогой лицо.

Однажды я посмотрелся в зеркало. Лицо, которое я увидел, принадлежало тому, кто уже умер. Я больше не смотрел.

Я просидел так несколько часов, а на улице темно. Огонь в камине горит ярко, но его красноватый отблеск напоминает мне о крови.

Какая напряженная тишина! Только тихий стук дождя по окну.

Мной овладела странная апатия. Я не могу ясно мыслить. Я пытаюсь молиться.

О, Боже! В тихой деревушке церковный колокол бьет полночь. Я оглядываю комнату. Свет от камина играет странные шутки с моими глазами. Этот полумрак, это что-то темное - это туман или я схожу с ума?

Боже, помоги мне! Я задыхаюсь от этого липкого пара, он обволакивает меня, отупляет мой мозг. Я не могу видеть, что пишу, но я буду бороться дальше.

Теперь я знаю, что такое страх... страх, который цепляется за душу, слепой, вызывающий отвращение, который превращает сердце и мозг в лед...

Я больше не могу писать... Он, он приближается! несмотря на эту редеющую завесу... сжимая ее в руке... эта штука... ослепительно сияет, как меч Ангела Смерти... Я вижу - его глаза пылают адским пламенем...

Moriturus!.."

Паравейн! Паравейн! Я должен сказать тебе - должен!

Можете считать меня сумасшедшим, если хотите, я, чья жизнь врача всегда была скучной и обыденной. Вас, должно быть, удивили сдержанные, высокопарные фразы моего письма, но тогда я не осмелился дать себе волю.

Но теперь, когда вы прочитали, я должен вам сказать - это нечто ужасное, невероятное, выходящее за все рамки человеческого разума.

Ибо я спустился в ту потайную комнату на следующий день после его смерти. Я спустился по скрипучей лестнице в бархатный полумрак этого места, и только его следы были видны передо мной в мягкой пыли.

Я держал этот меч в руке и чувствовал тот же трепетный страх, что и он. И еще мне показалось, что темные призраки, затаив дыхание, витают рядом со мной.

Я положил руку на рукоять и потянул. Меч не выходил из ножен. Я напряг все свои силы. Он поддался. На протяжении трех дюймов вниз по лезвию многолетняя ржавчина приклеила сталь к ножнам.

Затем я вытащил его... и рассудок разлетелся вдребезги... И Ад, казалось, рассмеялся!

Потому что остальная часть лезвия была красной от недавно запекшейся крови!

ДОМ ТАНЦУЮЩИХ ЗЕРКАЛ

Карл Истон Уильямс

Это было в последний год мировой войны, когда огромное количество людей унеслось в вечность, и когда, - как, по-моему, говорили некоторые спиритуалисты, - воздух был наполнен привязанными к земле духами - что бы это ни значило, мы только что сняли дом на Брук-Террас, и он показался мне современным, довольно новым и во всех отношениях в хорошем состоянии.

На третий вечер после того, как мы переехали, я был занят развешиванием картин в гостиной, когда услышал, что кто-то ходит наверху.

- Дети наверху? - спросил я жену.

- Нет, они играют в столовой, - ответила Эдит. Я посмотрел сам, - они были там. Поэтому я поднялся наверх, включил везде свет и обыскал все комнаты и шкафы. Там никого не было - ничего.

Эдит посмотрела на меня, когда я спускался. Я пожал плечами.

- Но ты же сам это слышал, - сказала она.

- Одному Богу известно, что я слышал, и где это было. Уж точно не наверху.

- Джон, - заявила она, широко раскрыв глаза, - это дом с привидениями.

- Чепуха, - возразил я. - Мы, по-видимому, слышали, как кто-то ходит по соседству.

Соседний дом, с одной стороны, находился всего в шестнадцати футах от нас. Эдит покачала головой. Объяснение было неубедительным. И все же это оставалось единственным не оккультным объяснением, которое я мог найти.

Мы слышали эти таинственные шаги снова и снова, в разное время, даже в воскресенье днем, и, по-видимому, они всегда доносились из задней комнаты наверху, из комнаты для гостей. Однажды я услышал их, когда был вечером один и пытался что-то сделать за библиотечным столом в гостиной. Эдит отвела детей к соседке, где были другие дети. В доме стояла тишина, и эти шаги звучали так четко, что ошибиться было невозможно. Казалось безошибочным, что они доносились из задней комнаты; я отправился туда, включил свет и стал искать. Ничего. Я выключил свет и посмотрел на соседний дом. Окна на верхнем этаже были темными. Свет горел только в гостиной на первом этаже. Наши соседи были очень тихими людьми.

Вернувшись домой, Эдит уложила детей спать при выключенном свете. Затем, выглядя растерянной и испуганной, она спустилась вниз, чтобы поговорить со мной.

- Знаешь, что я обнаружила? Как я и подозревала.

- Э-э-э... здесь кто-то совершил самоубийство, и... - сказал я, пытаясь придать этому легкомысленный вид.

- Нет, нет.

- Хуже, - драматично заявила она. - Убийство! Да, это так! В этом доме, где мы находимся, миссис Стэнтон была убита, ей перерезали горло!

- Ей перерезали горло?

- Да. В нашем доме. В той задней комнате наверху. Подумай об этом.

С минуту мы могли только смотреть друг на друга, думая об этом.

- Хм, - сказал я, - теперь я понимаю, почему арендная плата была такой низкой.

- Только представь, если бы он сейчас пришел сюда и стал что-то вынюхивать...

- О, это абсурд, - весело сказал я. - В этом доме с ним покончено. В любом другом доме сейчас было бы опаснее, если бы он забрался туда.

- Нет, преступники возвращаются на место своих преступлений.

- Кроме того, его кости нашли на пепелище сгоревшей лачуги на Лонг-Айленде. Помнишь? Сказали, что это какая-то гангстерская разборка. Вероятно, его сначала убили, а потом сожгли.

- Эти шаги... - сказала Эдит. - Это может быть он.

Я улыбнулся с видом превосходства, но это была вымученная улыбка, и покачал головой.

- Или же это жертва бродит вокруг, - настаивала Эдит.

- Чепуха, - сказал я, бросив взгляд в холл и вверх по лестнице.

- Ты слышал ее сегодня вечером?

- Я слышал это сегодня вечером, что бы это ни было и где бы это ни происходило.

- Это она - несчастная женщина.

- Эдит, - сказал я, - имей хоть каплю здравого смысла. Дух - это нечто духовное. Он отделился от тела, отделился от материи. Как он может издавать звуки - шаги или постукивания? Да ведь он может идти, куда хочет, без ступенек...

- Откуда ты знаешь?

- Ну, само собой разумеется, что дух, который ничего не весит, не будет весить сто пятьдесят фунтов. Он будет двигаться бесшумно...

- Нам нужно найти другое место, - сказала она, игнорируя меня.

- Мы арендовали его на год, - сказал я. - И аренда дешевая.

Кроме того, что такое комната с привидениями, в той или иной степени, во времена нехватки домов? И мы никогда не слышали шагов, когда поднимались по лестнице.

Примерно в это время мой брат Эд, одетый в хаки, остановился у нас по пути во Францию. Он был произведен в лейтенанты медицинского корпуса и собирался оказать первую медицинскую помощь. Он рассчитывал на значительную свободу действий в течение двух недель, которые ему предстояло провести в лагере неподалеку, и мы дали ему ключ от дома и выделили ему заднюю свободную комнату.

- Комната с привидениями, - спросил наш младший. - Дядя Эд в комнате есть привидения?

- Что это? - смеясь, спросил Эд.

Эдит взглянула на меня, устыдившись того, что вызвала у него такую улыбку.

- Семейная шутка, - сказал я. - Иногда нам кажется, что мы слышим шаги.

- Здесь убили женщину, - честно призналась Эдит, и Эд от души рассмеялся.

- Ты не боишься привидений, дядя Эд? - спросил маленький Фил.

- Сынок, раньше мы с ним гуляли по ночам, пугая друг друга, и отлично проводили время. Но теперь я сплю по ночам. Я хочу спать. Отведи меня в мою комнату.

Мы виделись с Эдом несколько раз. Он приезжал и уезжал, пока, наконец, мы не попрощались. Мы получили одну открытку из Бреста. После этого он не писал, но мы не беспокоились, потому что он никогда никому не писал регулярно.

Шли месяцы, и мы продолжали слышать шаги, которым, как я уже сказал, не было объяснения. Были и другие звуки. Глубокой ночью скрипели и ломались доски. У нас вошло в привычку запирать дверь в детскую на ночь, чтобы дети чувствовали себя в безопасности. Человеку свойственно привыкать ко всему, и мы пытались посмеяться над призраком, хотя у нас всегда возникало жуткое чувство, когда мы слышали необъяснимые звуки.

Мы продержались осень и зиму, и вот наступила весна. А потом все произошло очень быстро.

Однажды ночью я внезапно проснулся от того, что Эдит отчаянно сжимала мою руку.

- Я увидела свет в холле - вспышку света, - задыхаясь, произнесла она.

Ее испуг был как электрический разряд, почти как удар током. И ее страх был заразителен. Я вскочил с кровати и почувствовал, что у меня подкашиваются колени. Ха! в доме зажегся свет! Конечно, я все осмотрел. Включил весь свет и обыскал дом, даже подвал. Все двери были заперты. Окна закрыты на засовы. Там никого не было.

Было ли в этом что-то сверхъестественное? Эдит действительно увидела свет? Я сказал ей, что это было воображение.

Нож я нашел на следующий день. И, как вы можете себе представить, это меня нисколько не развеселило.

Эдит обратила мое внимание на то, что выглядело как крошечная протечка над кухней, и я поднялась в ванную, чтобы разобраться. Я совсем забыл, что накануне вечером дети расплескали много воды по полу в ванной. Приложив некоторые усилия, я приоткрыл маленькую дверцу из листового железа в стене, рядом со встроенной ванной, и попытался осмотреть трубы. Ванна стояла на дне, похожем на гравий, который состоял в основном из крошки штукатурки и бетонных камешков. Но за ванной, под скатом крыши, имелось какое-то незанятое пространство, и мне почему-то пришло в голову, что здесь вполне может спрятаться мужчина. Мальчишкой, играя в прятки, я был бы в восторге от такого укрытия.

Я нашел влажный участок этого гравия из гипсовой крошки и подцепил его кончиками пальцев, чтобы отодрать от труб. Внезапно я почувствовал острый укол, как от иглы, и обнаружил, что порезал палец. Я продолжил копать карандашом и через полминуты обнаружил нож. Это был, по-видимому, старинный предмет с рукояткой, украшенной драгоценными камнями, прекрасной работы, изделие какого-то искусного мастера прошлого века.

Поразительно? Да. Я начал размышлять. Я не сказал Эдит ни слова, не желая ее пугать, но аккуратно завернул находку и отнес ее в кабинет мистера Фрейзера, тогдашнего окружного прокурора, хотя из-за этого опоздал на работу. Он сказал, что не может выразить свою признательность за оказанную мной услугу. Я ответил, что ничего особенного.

- Это окончательное доказательство того, что Джозеф Терранелла был убийцей миссис Стэнтон, - сказал он. - Известно, что этот нож был у него. Ему двести лет, и он имеет кровавую историю. После того, как он перерезал женщине горло, он, вероятно, вымыл руки в ванной, а затем спрятал его там. Ваша находка может дорого ему обойтись.

- Вы имеете в виду, что это могло произойти? Разве он не умер?

- О да, верно, - ответил он после минутного колебания.

- Вы не уверены - абсолютно?

Он пожал плечами.

- Практически.

- Если была какая-то ошибка в том, что это были его кости - в пепле, - как вы думаете, он мог бы снова рыскать по дому, пытаясь вернуть этот нож?

Он покачал головой.

- Не было никаких сомнений в том, что это его кости. Но я бы никому об этом не сказал.

В тот вечер нас навестили мой друг Дункан Робертс и его жена. Они впервые увидели этот дом. Мы проговорили три четверти часа, когда во время короткой паузы услышали шаги. Эдит посмотрела на меня. Дункан поднял голову.

- Дети?

- Не похоже, чтобы это были дети, - сказала миссис Робертс.

- Это призрак, - заметил я.

- В доме водятся привидения, - добавила Эдит.

- Ого! - воскликнул Дункан.

Затем я пригласил их подняться наверх и осмотреть квартиру. Дети спали. Когда мы вернулись в гостиную, Эдит рассказала о зеркалах, которые плясали на стенах. Мне показалось, что это уже чересчур. Зеркала, о которых она говорила, висели на внешних стенах дома, и сильный ветер на улице мог легко объяснить их дрожание. Я предложил ей рассказать о свете в холле. Она упомянула, что я осматривал это место.

- Ну, знаете, бродить по дому ночью в поисках злоумышленника - это как-то неправильно, - сказал Дункан.

- Я знаю. Лучший совет полиции - не делать этого.

- Да. Предположим, это не призрак. Он прячется за дверью или за углом. У него есть все преимущества. Обычный взломщик стреляет без предупреждения. Он даже не попросит вас поднять руки.

- О, - сказала Эдит. - Но Джон всегда обыскивает дом, когда мы слышим шум.

- С оружием?

- Я бы не стал держать оружие в доме, где есть дети, - сказал я. - Гремучая змея в доме опаснее грабителей.

- Ну, у тебя есть выдержка - или ты глуп.

- Он просто хочет, чтобы я думала, что он не боится, - сказала Эдит.

- Дело не в этом, - объяснил я. - Я хочу убедить ее, что все в порядке. Необходимость успокоить ее всегда важнее риска.

- Звучит красиво, - протянул Дункан. - Но я думаю, что ты сумасшедший.

На что миссис Робертс саркастически заметила, - никто никогда не поймает ее мужа на том, будто он ищет злоумышленников, а Дункан ухмыльнулся, сказав, что они могут забрать у него весь дом. Затем миссис Робертс рассказала о том, как однажды она проснулась ночью, захотев пить, и увидела, что в столовой горит свет, который, вероятно, она забыла выключить. Она разбудила Дункана, но он даже не захотел выйти и посмотреть или выключить его.

- Ни за что на свете, - ухмыльнулся он.

- Он горел всю ночь. Я закрыла и заперла дверь спальни, забаррикадировала ее кроватью и подперла кровать комодом. Затем мы вернулись в постель. И он заснул, - добавила миссис Робертс.

- Все это очень разумно, - сказал Дункан. - Но что бы ты сделал, Джон, если бы встретил кого-нибудь в темноте?

- Бог знает. Вероятно, я бы съежился и умер от страха.

- Или умер от раскаленного свинца, с четырьмя или пятью отверстиями в коже. Продолжай в том же духе, и однажды ночью ты его встретишь.

- Или ее, - сказала Эдит, - это призрак женщины.

- Лично я, - протянул Дункан, - неравнодушен к привидениям женского пола.

- Миссис Стэнтон была убита вон в том доме, - сказала Эдит. - Разве вы не помните - с перерезанным горлом?

- Ничего себе! - воскликнул Дункан, а затем разыграл какую-то низкопробную комедию, закатывая глаза, выглядывая на лестницу и в окна и изображая притворное волнение.

- Конечно, вся эта история с привидениями - чушь собачья, - сказал я.

- Как ты объяснишь, что дверь в солярий открылась? - спросила Эдит. - Джон поднялся наверх, чтобы принять ванну. Я сидела вон там и читала, когда услышала тихий щелчок, и дверь в солярий распахнулась.

- Ветер? Открытое окно? - спросила миссис Робертс.

- Нет. Я включила свет снаружи и посмотрела. Все окна были плотно закрыты. Итак, я закрыла дверь и продолжила читать, и первое, что я почувствовала, - это порыв холодного воздуха, и дверь снова распахнулась...

- О-о-о! - воскликнула миссис Робертс.

- Ого!

- Но на этот раз я не стала дожидаться, пока она закроется. Я побежала наверх и оставила ее открытой.

- Да, - сказал я. - Ты зашла в ванную и спросила, не нужна ли мне твоя помощь, чтобы помыть спину. - И все рассмеялись.

Потом мы полтора часа рассказывали истории о привидениях.

- Джон, я боюсь идти домой, - сказал Дункан.

- Тогда оставайся здесь.

- Нет, спасибо. Спокойной ночи.

Мы пошли спать. Я внезапно проснулся через час или два, сам не зная почему. Я приподнял голову с подушки и прислушался.

- Джон, - прошептала Эдит, - ты что-нибудь слышишь?

- Нет, я просто слушаю.

Ни звука. Я сказал себе, что это просто нервы. Слишком много историй о привидениях.

- Джон, ты выключил газ под овсянкой? Я не могу вспомнить.

Накануне вечером мы всегда готовим овсянку в пароварке.

- Наверное, я так и сделал, но я проверю.

Я нащупал свои тапочки, взял со стула халат и вышел в коридор. Я не пытался зажечь свет. Сделать это было бы все равно, что закричать, что я боюсь. Я прислушался. Я на ощупь спустился по лестнице, держась рукой за перила. В холле на нижнем этаже я почувствовал, - как мне показалось, - холодный воздух. Я нащупал кнопку возле двери в гостиную и нажал ее. Света не было. Я несколько раз нажал на кнопки включения и выключения. Индикатор не работал. Что-то было не так. Я задумался.

Затем я снова почувствовал порыв холодного воздуха. Кстати, холодные дуновения часто ассоциируются с привидениями, так что на этот раз могло быть холодно по нескольким причинам. Но потом я потянулся к входной двери. Она была открыта - настежь... Ближайший уличный фонарь находился в трех или четырех дверях от нас, а вечнозеленые растения в нашем дворе делали холл непроглядно темным.

Я закрыл дверь и запер ее на ключ. Я вспомнил, что в кармане моего жилета были спички, и на ощупь поднялся обратно по лестнице. У двери я увидел Эдит.

- Входная дверь была распахнута настежь, а свет выключен.

- Боже правый! Что ты собираешься делать?

- Взять спички, спуститься вниз и заменить предохранитель.

- В подвал? Ты этого не сделаешь!

- Нам нужен свет.

- Может быть, на электростанции отключили электричество.

- Нет, грозы не было. У меня в кухонном ящике есть предохранители.

- В том же ящике есть свечи.

Теперь у меня были спички, и я зажег одну из них.

- Подожди, - сказала Эдит, - я пойду с тобой.

- Нет, ты останешься здесь.

- Я боюсь здесь оставаться.

- О, я понимаю!

- И я не хочу, чтобы ты спускался туда один.

- Вот что я тебе скажу, - сказал я, увидев в холле маленькую бейсбольную биту Фила, - возьми ее и следуй за мной в темноте на расстоянии нескольких футов. Я буду идти впереди и светить. Хорошо?

Я хихикнул, стараясь, чтобы это выглядело забавно. Идея была забавной. Эдит она тоже понравилась.

- Если кто-нибудь на тебя набросится, я прибью его сзади, - добавила она. Мы осторожно спустились по лестнице.

Я зажег четвертую спичку и только что спустился по лестнице, когда услышал какой-то шорох прямо над головой - жуткий шелест. У меня волосы встали дыбом. Я резко остановился и начал поднимать глаза, когда почувствовал резкое дуновение воздуха, и моя спичка погасла. В тот же миг Эдит издала душераздирающий крик. Я замерз до мозга костей. И в довершение всего получил удар по голове, но удар был приглушенным, мягким.

Что это был за странный приступ? Что случилось с Эдит? Эдит кричала. Ничто так не возбуждает мужчину, как женский крик в ночи. Несмотря на то, что был почти парализован, я инстинктивно почувствовал, что она может упасть в темноте, и повернулся, чтобы подхватить ее. И как раз вовремя, потому что она упала в мои объятия.

Я ожидал, что мне придется драться с кем-то третьим, но больше ничего не произошло. Я обнаружил, что с Эдит все в порядке, и после некоторых нервных колебаний мне удалось зажечь еще одну спичку.

И тогда мы обнаружили, что произошло. Там, на лестнице, лежало пальто Фила. Очевидно, он небрежно повесил его на перила в холле над лестницей, и оно соскользнуло, издав тот шелестящий звук, который я слышал. Падая, оно обдало меня потоком воздуха, задув спичку, и, конечно же, упало прямо на Эдит таким поразительным образом; отсюда и ее крик. Удар, который я получил, был нанесен маленькой летучей мышью в ее непроизвольной попытке освободиться от того, что, казалось, схватило ее, но, к счастью, пальто само высвободило мышь.

Я рассмеялся от облегчения, когда мы увидели пальто, а Эдит прислонилась ко мне. Мгновение спустя мы продолжили наше странное шествие по гостиной, столовой и кухне: я со спичками в руках, решительно переставляя непослушные ноги одну за другой, Эдит мрачно следовала за нами. На кухне я нашел в ящике стола свечу и зажег ее; кроме того, я положил туда несколько предохранителей.

Свеча давала гораздо больше света. Я добрался до двери, ведущей в подвал, и открыл ее. И тут свеча погасла, снова оставив нас в кромешной тьме. Кто-то задул ее? Неужели какому-то неземному существу не понравился свет?

- Джон! Джон! - воскликнула Эдит. В ее голосе слышалась тревога. Естественно, она подумала, не случилось ли чего.

- О, все в порядке, - отозвался я. К тому времени она нашла коробок спичек и зажгла одну. На этот раз, когда зажег свечу, я положил спички обратно в карман халата. Теперь я спускался по лестнице более осторожно, Эдит следовала за мной. Подвал был полон теней. Я огляделся по сторонам, мне чудились движущиеся фигуры в дальних углах, когда я подошел к стене, на которой висел блок предохранителей. Ничего не произошло, но у нас создалось ощущение, будто вот-вот что-то произойдет. Это, несомненно, была ночь острых ощущений.

- Давай посмотрим, - сказал я, останавливаясь перед блоком предохранителей, - нажали ли мы кнопку наверху лестницы, чтобы зажегся этот индикатор? Я имею в виду, чтобы мы могли видеть, в порядке ли предохранитель?

- Нет.

- О, я поднимусь и сделаю это.

- Я пойду, - сказала она, и, прежде чем я успел ее остановить, она уже поднималась, а мне оставалось только следовать за ней, со свечой в руке. - Сейчас, - сказала она, и кнопка щелкнула.

Предохранители, похоже, были в порядке. Я подумал, что стоит попробовать ввинтить их, и только дотронулся до первого, не поворачивая его вообще, как загорелся индикатор. Это было странно, и мы ничуть не продвинулись в отношении того, что касается тайны. Действительно ли на электростанции включился ток как раз в тот момент, когда мой палец коснулся предохранителя? Кто-нибудь возился с предохранителями? Любой взломщик, желающий выключить у нас свет, выкрутил бы предохранитель посильнее, возможно, вынул бы его и выбросил. Неужели в доме стало темно из-за этого едва заметного поворота предохранителя?

- Это духи, - выдохнула Эдит.

Я покачал головой. Я обыскал подвал. Прежде чем снова лечь, я обыскал весь дом. Ничего не было потревожено.

- Твой брат Эд убит. Я чувствую это, - сказала она с благоговением в голосе, когда мы вернулись в нашу комнату. - Вот почему все это. Тот свет прошлой ночью был вспышкой от разрыва снаряда во Франции.

- Чепуха, - сурово сказал я.

- И дверь.

- Просто забыл ее закрыть, вот и все.

- Что-то открыло эту дверь. А как же свет?

- Случайно. Простое совпадение.

Перед тем, как лечь спать, я немного позанимался, наклоняясь и касаясь пальцев ног, чтобы восстановить кровообращение и прийти в норму, чтобы заснуть. И через некоторое время действительно заснул, хотя не уверен, что Эдит это удалось. Но мне приснился странный-престранный сон.

В моем сне мне казалось, будто я блуждаю со свечой по темным местам, окруженный ползучими, движущимися тенями, а свечу постоянно задувала какая-то таинственная фигура, которая подкрадывалась ко мне сзади. Я лихорадочно пытался снова зажечь ее спичками, которые ломались или гасли. Наконец я зажигал свечу и начинал всматриваться в движущиеся тени, но мой отвратительный, демоноподобный мучитель тут же снова задувал огонек.

Призрак, который преследовал меня, казалось, менялся, как это бывает во сне. В этой суматохе иногда казалось, что это крадущаяся фигура женщины в мягких серых вуалях, издающих тихий шелестящий звук. А потом мне снова казалось, что это темнокожий бандит со свирепым взглядом и сверкающим ножом в руке. Я упорно и старался не обращать внимания на своего преследователя, не гасить свечу и продолжать свой путь. Мне казалось, что я исследую какое-то место глубоко под землей. Наконец, внезапный порыв ветра опять погасил свечу, где-то в темноте, очень близко, раздался оглушительный грохот, похожий на разрыв бомбы, и вместе с ним я почувствовал, как призрак внезапно мертвой хваткой вцепился мне в плечо.

Тут я проснулся, задыхаясь и дрожа, и обнаружил, что кто-то по-настоящему схватил меня за плечо, а шум, который я слышал, был настоящим грохотом. Воздух в комнате, казалось, все еще вибрировал от удара, чем бы это ни было. Эдит в истерике вцепилась в меня, и мы вместе сели на кровати. Неужели дверь была выбита? Неужели в дом врезался самолет?

От волнения я неуклюже нащупал выключатель и, наконец, включил его. На первый взгляд все казалось как обычно. Но что это был за грохот? Озадаченный, я повернулся к кровати. И там увидел Эдит, в ужасе смотревшую вверх. При одной мысли о том, что она видит привидение, у меня перехватило дыхание, и я весь задрожал от холода.

- Ч-что это?

- Зеркало! - закричала она. - Оно танцевало на стене. Я слышала это.

И снова от этого крика кровь застыла в жилах. Что она увидела в зеркале? Какой-то странный призрак - какую-то смутную, призрачную фигуру. О Боже, ужас в ее глазах! Я повернулся, чтобы посмотреть в зеркало. Оно исчезло. Но что же она увидела?

И тогда я понял, что это упало зеркало, издав грохот, ставший еще громче в ночной тишине. Это был один из старомодных предметов, вежливо называемых антикварными, который был отделен от комода и висел на стене наверху. Во время уборки кто-то немного отодвинул комод от стены, и зеркало упало за ним на пол, а стекло разбилось вдребезги.

- О, только и всего, - сказал я, пытаясь рассмеяться. Но это ее не успокоило.

- Кто-то из членов семьи умрет в течение года, - простонала она.

- Чепуха, - возразил я. - Единственная неприятность - это необходимость тратить деньги на новое зеркало. Это плохо.

- Меня тошнит от тебя, от того, что ты всегда притворяешься, - воскликнула она.

- Ничего особенного, - сказал я. - Проволока для картин ржавеет. Зеркало очень тяжелое. В конце концов, проволока порвалась.

- Джон, все эти три события не являются совпадениями, - настаивала она.

- Ничего, кроме этого, - настаивал я.

В конце концов, все было тихо, безопасно и безмятежно. Мы просто нервничали. Мы были на взводе. Почему бы не поговорить о чем-нибудь другом? Например, о президенте Вильсоне. Он был великим человеком с великими идеями мира во всем мире. Дальновидный, властный. И в то же время величественный...

В этот момент свет погас. Мгновение спустя он зажегся снова. Эдит прижалась ко мне. Свет еще дважды гас и зажигался, а затем продолжал гореть.

- Ничего страшного, это просто случайность, вот и все, - я встал и взял сигарету. Но когда увидел выражение ее лица, то сказал, что пойду вниз и еще раз посмотрю на предохранители.

- Нет, ты останешься здесь.

Я закурил сигарету. Это успокаивало. Я дал ей выкурить одну, а сам выкурил другую. Свет горел нормально. Мы поговорили. Потом я зевнул. Завтра работа. Надо поспать. Она зевнула. Итак, мы снова легли, и я выключил свет. Должно быть, я задремал, хотя понятия не имею, как долго проспал. Я устал. Но внезапно я снова проснулся, без какой-либо особой причины. Ощущение беспокойства. Я прислушался. Эдит, казалось, заснула. Потом мне показалось, я услышал скрип половицы. Конечно, обычно это ничего не значит, но глубокой ночью всегда кажется, что это что-то значимое, потому что все кажется таинственным. Мне стало не по себе. Потом мне показалось, будто я услышал еще один звук, такой тихий, что не был уверен, так ли это.

Я сказал себе, что, несомненно, выставляю себя дураком из-за этого дела. Но, несмотря ни на что, вскоре обнаружил, что стою в коридоре в пижаме и босиком, перегнувшись через перила лестницы, вглядываясь в темноту и прислушиваясь. Я не хотел беспокоить Эдит, снова включая свет. Я подшучивал над ней по поводу этой жуткой истории. В любом случае, это была чепуха. Но стремление прислушиваться к ночным звукам вошло у меня в привычку.

Когда я вглядывался в темноту, слова Дункана Робертса всплыли у меня в голове, повторяясь снова и снова: "Однажды ночью ты встретишь его... однажды ночью ты встретишь его... однажды ночью ты встретишь..."

Я снова обозвал себя дураком. Я сказал: "Чушь собачья! Чушь собачья!" Я чуть не произнес это вслух. Нервы на пределе. Я должен собраться с силами. Поэтому я выпрямился, поднял голову и обернулся. Все это в кромешной тьме. И я решил вернуться в постель.

И, приняв это решение, почувствовал порыв холодного воздуха - и снова оказался там, где был раньше, задерживая дыхание так, что у меня перехватило дыхание, а по спине невольно побежали мурашки. Я попытался собраться с мыслями. Не забыли ли мы закрыть дверь в заднюю комнату? Я не мог вспомнить. Но все равно, разве окна не были закрыты?

Но пока размышлял, я тихонько подкрался к двери гостевой спальни - комнаты призрака - и почти не удивился, обнаружив, что она открыта. Я вошел. Там было совершенно темно. Ночь была не только темная, но и высокие вязы возле окон не пропускали даже намека на звездный свет. К тому же, наверное, было облачно.

Я медленно прошел почти до середины комнаты и остановился там, затаив дыхание и прислушиваясь. Я слышал, как колотится мое сердце, вырываясь из груди, - так тихо было вокруг. Я ничего не слышал, кроме стука собственного сердца, и все же каким-то образом мне казалось, будто в комнате присутствует кто-то еще.

Я напряг слух. Я пытался расслышать дыхание, но не смог. Конечно, можно дышать бесшумно, если дышать медленно и нежно. Мне стало интересно, можно ли почувствовать тепло чужого тела в таком месте, как это. Я бы сосредоточился на этом и увидел. Но как раз в этот момент снова повеяло холодным воздухом, безошибочно наводя на мысль о сверхъестественном, и волосы у меня встали дыбом. Я застыл в напряжении, прислушиваясь. Думая в основном о духах и уверяя себя, что я в них не верю, я все же испытывал необъяснимый страх.

Но через несколько мгновений я все-таки что-то услышал. Да, очень слабый звук, доносящийся из темноты, прямо передо мной. Мой напряженный слух едва уловил это, словно какое-то тихое поскребывание, как будто человек почесывает свою однодневную бороду, но в нем было больше металлического, хотя и бесконечно мягкого. Что-то грызла мышь? Нет. Звук исходил не от пола. Он исходил из воздуха - где-то на уровне человеческого тела. И тогда я понял, что это не мог быть призрак. Холодный воздух означал открытое окно.

Так что теперь страх перед неизвестным сменился уверенностью в том, что это живой незваный гость. И тогда я понял, что больше всего на свете боюсь привидений, в которые не верю, чем чего-либо реального.

Но в то время я не задумывался об этом. Я вообще не задумывался, как только понял, что рядом кто-то есть. В таких обстоятельствах человек действует спонтанно, автоматически, инстинктивно - сам не зная почему. С тех пор я недоумевал, почему не дотянулся до лампы, которая была рядом, и не включил ее. Возможно, мое подсознание работало быстрее, чем мое сознание. Возможно, мое подсознание просчитало все до мелочей, - если бы у злоумышленника был пистолет, у него были бы все преимущества, а у меня - все недостатки при включенном свете.

В любом случае, то, что я на самом деле сделал, было импульсивным поступком, которому я с тех пор не перестаю удивляться. В то время я поступил так без колебаний и, по-видимому, без чувства страха,

Когда я почувствовал, что передо мной стоит мужчина, то просто протянул руки и обнял его.

Конечно же, он был там, в кромешной тьме. Но к тому времени, как я дотронулся до него руками, весь мой страх каким-то образом покинул меня. Полагаю, ощущение ткани цвета хаки пробудило мгновенные ассоциации. Еще до того, как мое сознание, казалось, осознало, что ткань была цвета хаки, передо мной промелькнула мысль о моем брате Эде.

- Это ты, Эд? - Я говорил совершенно буднично и был удивлен, что не выдал своей нервозности.

Ответа не последовало. Но через мгновение я почувствовал, как бока мужчины затряслись от беззвучного смеха. Затем я потянулся к выключателю. Это действительно был Эд. Он выглядел таким же крепким и жизнерадостным, как и всегда, но когда я увидел нашивку от ранения на его рукаве, я понял - даже не спрашивая его - как получилось, что он оказался в Америке в такое неожиданное время.

Как он смеялся, когда я сжал его руку! Потом я выбежал в холл и включил там свет.

- Эдит, - позвал я, - я поймал его. Я поймал призрака. Я поймал его в комнате с привидениями.

Она надела кимоно. Я взял ее за запястье и потащил в заднюю спальню. К этому времени Эд уже скрылся в большом шкафу, и, пока мы смотрели, он просунул руку в дверную щель.

- О, Боже мой! - Однако она сразу поняла, что за всем этим кто-то стоит, хотя и была озадачена.

- Выходи, призрак, - позвал я. Дверь медленно отворилась. Эд выждал мгновение для пущего эффекта, а затем появился, смеясь и размахивая руками.

Последовали объяснения. Когда он приехал из Франции, у него все еще был ключ, который мы ему дали ранее. Он открыл окно, потому что в комнате было душно. Он держал в руке спичечный коробок, собираясь зажечь огонек, чтобы найти электрическую розетку, когда заметил, что я брожу поблизости. И ему было любопытно посмотреть, как я буду себя вести. Наконец, пока я стоял там, он решил меня слегка предостеречь, и поэтому очень осторожно поскреб ногтем по спичечному коробку.

- Ты хотел меня предупредить или напугать? - спросил я. - Ты мог бы и заговорить.

Он только рассмеялся.

- Я был удивлен, Джон, что ты не испугался.

- Я был... напуган почти до смерти. Но скажи, ты, болван, разве ты не понимаешь, что ужасно рисковал, бродя вот так? - У меня было полное право застрелить незваного гостя.

- Ты сам по себе большой болван, - ухмыльнулся он. - Ты сильно рисковал. Обычный бандит просто нашпиговал бы тебя свинцом. Чего вы не знали, - и Эд вытащил свой автоматический пистолет, - так это того, что у меня в руках было вот это.

Что ж, я тоже получил от него некоторое удовольствие, как от части острых ощущений этой ночи.

- Но скажи, - воскликнул я, - что за дурацкая идея, Эд, наставлять на меня пистолет в моем собственном доме?

- О, проблема в том, - объяснил он, - я не был уверен, что это ты.

- Ну, а кто еще это мог быть?

- О, это то, о чем я думал. Я наблюдал за ним полночи.

Я повернулся к Эдит. Ее глаза стали огромными, как блюдца. По-видимому, у этой ночи еще оставалось одно или два острых ощущения.

- Джон, я же тебе говорила! - воскликнула она.

- Подождите минутку, леди, - ответил я, - ты считаешь, это был призрак?

И тогда Эд рассказал свою историю. Подходя к дому, он увидел крадущегося человека и остановился, чтобы понаблюдать за ним. Злоумышленник открыл заднюю дверь, - вероятно, с помощью отмычки, - и Эд бросился к парадному входу, намереваясь оказать парню теплый прием изнутри. Он открыл входную дверь своим ключом и в спешке забыл ее закрыть. Грабитель проник на кухню, когда Эдит издала на лестнице душераздирающий крик. Эд сказал, что застыл на месте, услышав этот звук. Если это напугало незваного гостя хотя бы наполовину так же сильно, как расстроило его, то неудивительно, что тот поспешно ретировался.

Эд последовал за ним, закрыв за собой дверь. Затем он некоторое время посидел на крыльце, наблюдая за домом, и, наконец, парень вернулся, полный отчаянной решимости, но, вероятно, все еще нервничая. На этот раз, не успел мужчина войти в дом, как наверху раздался грохот, - упало зеркало, - и это было уже слишком для нервов грабителя. Но на этот раз Эд бежал за ним некоторое время, поскольку парень, очевидно, думал, что на его след напала полиция. На самом деле, прежде чем он остановился, как мы узнали из дневных газет на следующий день, он выбежал из-за угла прямо в объятия двух полицейских. И, как я мог бы догадаться, этим человеком был печально известный Джозеф Терранелла.

Эд еще немного постоял в ожидании на крыльце, прежде чем вернуться и тихо лечь спать в комнате для гостей. Он не хотел нас будить. Он решил, что нас и так уже достаточно побеспокоили.

Когда он закончил свой рассказ, Эдит предложила нам всем спуститься на кухню и отведать холодного цыпленка с яблочным соусом и горячего солодового молока. Но прежде чем мы это сделали, я был настолько глуп, что захотел с помощью и моральной поддержкой Эда осмотреть тайник за маленькой дверцей, которая вела в ванную. Конечно, там никого не оказалось, и все было в порядке. Затем, когда мы ели курицу с яблочным соусом, я рассказал свою маленькую историю о том, как нашел нож.

Мы переехали из этого дома через две недели, пожертвовав частью годовой арендной платы. К удовольствию тех, кто интересуется предполагаемой пророческой магией разбитого зеркала, могу сказать, что ни в течение этого года, ни с тех пор никто из членов семьи не умер, хотя котенок, которого мы взяли вскоре после этого, умер, и Эдит смогла сказать, что Киска доказала правоту приметы.

Кроме того, Терранелла, как вы, возможно, помните, в свой последний раз сел на стул, обладающий определенными высокоэлектрическими свойствами.

Но объяснили ли эти события таинственные шаги? Не настолько, чтобы их можно было забыть. Три ночи спустя мы услышали их снова, наверху, в гостевой спальне. Звуки были отчетливыми и необъяснимыми.

- Что, опять жутковато? - спросил я, смеясь.

Но Эдит не рассмеялась.

- Я же говорила тебе, Джон. В конце концов, это она.

- О, чепуха, - сказал я, как обычно.

НАПИСАНО НА ПЕСКЕ

Эдвин А. Гоуэй

- Сидни Мур, Кейптаун, Африка, - нацарапал я в журнале регистрации.

Хозяин отеля "Палас" положил трубку на стойку, перевернул книгу и прочитал запись.

- Вы далеко забрались от дома, мистер Мур. Надолго к нам?

- Думаю, только на сегодняшний вечер. До утра уже поздно кого-либо искать. Потом я поеду в Тауэрс повидаться со своим старым партнером по команде Джерри Фергюсоном; думаю, он меня приютит.

При упоминании имени Джерри хозяин вздрогнул и бросил на меня взгляд из-под прищуренных век. В тот же миг гул разговоров среди посетителей кабинета внезапно стих. Я почувствовал, что по какой-то причине мое заявление вызвало всеобщее удивление.

- О, я понимаю, - медленно произнес он. Он опустил глаза, словно снова читая мою подпись.

- Вы, конечно, знаете Джерри? - спросил я.

- Да. Извините, у нас нет номеров с ванной. Но я могу предоставить вам удобный номер с большой кроватью. Думаю, вы посмотрите один или два и сделаете свой выбор.

- Ничего страшного, - сказал я и рассмеялся. - Я столько лет провел на открытом воздухе, что уверен, я смогу здесь неплохо устроиться.

Не глядя на меня, он вышел из-за прилавка, взял одну из моих сумок и направился к лестнице. Следуя за ним со своим вторым чемоданом, я снова обратил внимание на странное выражение лиц прохожих.

Когда мы вошли в комнату рядом с лестницей, хозяин аккуратно закрыл дверь, поставил мой саквояж в угол и посмотрел мне прямо в глаза.

- Меня зовут Эванс, Джон Эванс, - начал он. - Я стараюсь уделять пристальное внимание своему отелю и оставляю сплетни другим. Но вы, очевидно, не знаете - давайте присядем, если не возражаете. Я могу дать вам кое-какую информацию.

Когда мы сели, он наклонился ко мне и спросил: "Как давно вы получали известия от Джерри Фергюсона?" Что-то в его тоне заставило меня похолодеть.

- Не более трех лет. Скажите, что это за тайна? Старина Джерри, случайно, не попал в беду?

- Минуточку. Вы с ним хорошо знали друг друга, были близкими друзьями?

- Скорее да. Мне шестьдесят, Джерри старше. Мальчишками мы росли в одном городе и вместе путешествовали по всему миру. Мы редко расставались, пока он не женился во второй раз и не переехал жить в Тауэрс. С тех пор я жил сам по себе. Он хотел, чтобы я остался там с ним. Но... ну, я был не из тех, кто долго остается на одном месте. Я просто продолжал переезжать, но какое-то время жил в Южной Африке.

- Понимаю. Я приехал в Коллинсвилл около двух лет назад, так что у меня не было возможности познакомиться с ним поближе.

- Почему? Он ведь не переехал, не так ли?

- Джерри Фергюсон мертв. Он умер почти два года назад.

От его слов у меня все похолодело внутри. Я попытался заговорить, но на мгновение мне показалось, будто мой язык распух и я задыхаюсь. Каким-то образом мой мозг просто не хотел воспринимать заявление Эванса о том, что моего давнего друга больше нет. Смерть просто не могла настигнуть его без того, чтобы я не узнал об этом, не почувствовал интуитивно. Нет, я не мог в это поверить.

Затем ко мне вернулся дар речи.

- Вы говорите, Джерри больше нет? Прошло почти два года? Вы действительно видели его в гробу?

- Да. Я был на похоронах.

- Но... я все еще не могу этого понять. Почему никто не дал мне знать?

- Возможно, - Эванс снова нахмурился, и его губы сжались в узкую жесткую линию, - возможно, его семья не знала, где вас найти. А что касается горожан, то они много сплетничают и мало пишут. Вы когда-нибудь переписывались с кем-нибудь из них?

- Нет. Но я время от времени писал Джерри. Раз или два он ответил. Говорил мало. Но я не беспокоился по этому поводу. Он всегда ленился писать. Но его жена или дочь, должно быть, читали мои письма после его смерти.

- Может быть, - Эванс сделал паузу, чтобы раскурить трубку, отводя глаза, - может быть, кто-то не хотел, чтобы вы узнали о смерти Фергюсона, и перехватывал письма. - В его словах был зловещий намек.

- Ради всего святого, говорите более определенно. Расскажи мне все, что знаете. Мы с Джерри были ближе, чем братья. Если Джерри не умер в своей постели, если... Ну же, неужели вы не понимаете, что я должен знать обо всем, что произошло? Что стало с его женой и дочерью?

- Они все еще в Тауэрсе. Но я слышал, что мисс Рут и ее мачеха не в хороших отношениях и что она скоро уедет, чтобы самой зарабатывать себе на жизнь.

- Зарабатывать себе на жизнь? - спросил я с изумлением. - Когда мы расстались, у Джерри было около полумиллиона.

- Он передал все своей жене незадолго до своей смерти. Конечно, мисс Рут могла бы получить свою законную долю, обратившись в суд. Но она довольно робкая девушка, - в чем-то, и независимая в чем-то. Поэтому она собирается добиваться своего самостоятельно. Я слышал, она собирается в большой город.

- А жена Джерри? Разве она не позаботится о девочке?

- Думаю, да. Но, по-моему, окружение мисс Рут внезапно стало довольно неприятным, и... впрочем, это всего лишь сплетни. Я не знаю наверняка.

- Расскажите мне все, включая сплетни. Если Джерри больше нет, моя обязанность - присматривать за девочкой. Что такого произошло в Тауэрсе, что ей стало неприятно?

- Ну, на этой неделе жена Фергюсона вернулась из Европы, где пробыла почти год, и оставила мисс Рут присматривать за домом. Она привезла с собой нового мужа.

- Что? Она так скоро снова вышла замуж? Хотя... - Я не сказал то, что собирался сказать, - она была намного моложе Джерри.

- Да. На этот раз она вышла замуж за мужчину примерно своего возраста или чуть старше. Как вы знаете, она очень красива и, вероятно, выглядит моложе, чем есть на самом деле. Ее нового мужа зовут Риордан.

- Не Стэн ли Риордан? - ахнул я.

- Думаю, да.

- Мужчина лет тридцати пяти, крепкого телосложения, черные волосы, смуглая кожа?

- Соответствует вашему описанию.

Несколько минут я сидел ошеломленный и молчал. В голове у меня царил сумбур. Риордан был соперником Джерри пять лет назад, когда мой бедный друг впервые встретил Соню Покол и решил жениться на ней. Соня была русской беженкой, жившей в то время в Париже, а Риордан занимался там бизнесом. Я почувствовал, что в воздухе витает предательство. Я хотел побыть один, подумать, порассуждать, составить план. Но я должен узнать больше обо всем, что он мог мне рассказать. Если бы мои наполовину сформировавшиеся подозрения получили поддержку, мне многое пришлось бы сделать.

- Расскажите мне, - попросил я наконец, - все, что вы знаете о Джерри после того, как приехали в Коллинсвилл, - как он жил, как умер и что произошло с тех пор.

- С удовольствием, - ответил Эванс, - но я не могу рассказать вам многого. Вскоре после того, как Фергюсон и его жена переехали жить в Тауэрс, они, похоже, начали отдаляться друг от друга, по крайней мере, в том, что касалось их развлечений. Джерри был доволен тем, что бродил по холмам и ловил рыбу. Его жена любила веселье; она развлекала богатых жителей на много миль вокруг, носила самую шикарную одежду, какую когда-либо видели здесь, и водила самые быстрые автомобили.

Вскоре после того, как я приехал сюда, Фергюсон начал болеть и вскоре слег в постель. Он проболел сравнительно недолго, прежде чем умер. Лечащий врач, доктор Карлтон, ныне коронер, сказал, что причиной его смерти стало заболевание, с которым он не был знаком. По-видимому, это был случай затвердения артерий.

- Где он был похоронен?

- На маленьком кладбище, по эту сторону Тауэрса.

- Я знаю это место. Смогу ли я найти его могилу?

- Легко. Она находится на вершине Северного холма. Она отмечена большим плоским камнем. Думаю, это все, что я знаю. Если вы отправитесь в Тауэрс завтра, то успеете на прием, который жена Фергюсона устраивает для своих старых друзей. Они были приглашены туда на вечер, чтобы познакомиться с ее новым мужем.

- Понимаю. Может быть, я подожду до окончания приема. Я мог бы немного прервать веселье. Я могу провести день, посещая могилу Джерри и бродя по территории Тауэрса. Раньше я любил делать это по вечерам. Это немного напомнило мне западную страну. Я, возможно, сделаю это завтра вечером, когда остальные будут на приеме.

Пока я говорил, в глазах хозяина гостиницы появилось странное выражение, и мне показалось, он немного побледнел.

- Если вы намерены это сделать, мистер Мур, то должен сказать вам еще кое-что. Это звучит как сплетня, и я в это не верю, но за то время, что эта женщина была в Европе, призрак Фергюсона, по слухам, несколько раз видели ночью на территории отеля. Дюжина мужчин, которых я хорошо знаю и которым при обычных обстоятельствах поверил бы, настаивали на том, что они это видели. А теперь, если позволите, я спущусь вниз.

Его заявление потрясло меня. Но я подавил свои эмоции; попытался убедить его, что считаю это недостойным комментариев. Я не хотел, чтобы он снова говорил о таких вещах - по крайней мере, не тогда. Поэтому я поблагодарил его за информацию и отклонил его предложение прислать мне что-нибудь на ужин.

Я был расстроен больше, чем когда-либо за всю свою полную приключений жизнь. Смерть моего самого дорогого друга сама по себе была бы достаточной причиной, чтобы расстроить меня. Но узнать о том, что вдова Джерри вышла замуж за Риордана, что Джерри передал все свое состояние Соне и оставил свою любимую дочь без гроша в кармане, а также о том, что жители деревни верили, будто его призрак бродит по Тауэрсу, - все это вызвало во мне ужас, неуверенность и подозрения.

Моим единственным желанием было найти место, где я мог бы спокойно подумать. Прогулка на свежем воздухе обещала то убежище, которое я искал. Я нашел дверь в задней части здания и выскользнул наружу, не столкнувшись с толпой любопытных, собравшихся в вестибюле отеля.

Держась в тени, я обогнул отель и вышел на главную дорогу. Что-то заставило меня повернуть в сторону кладбища. Я должен увидеть могилу Джерри - камень, отмечающий место последнего упокоения того, за кого я в любое время отдал бы свою жизнь. Была полная луна. Я был уверен, что при ее свете смогу найти могилу.

Я был очень встревожен заявлением Эванса о том, что призрак моего друга бродит по Тауэрсу, но я не мог поверить в эту историю. Я не верил в привидения. Бесчисленное количество раз я сталкивался с трагедиями, был свидетелем насильственных смертей. Другие люди рассказывали мне о привидениях, но я сомневался, поскольку ни одно из них никогда не являлось мне. Даже в Индии, где рассказы о сверхъестественном можно услышать со всех сторон, я никогда не сталкивался ни с чем, чему не мог бы найти разумного объяснения.

И все же, сам факт того, что слухи о призраке Джерри распространялись и им придавали значение, указывал, по крайней мере, на то, что мой старый друг умер в результате нечестной игры. Эванс намеренно избегал каких-либо определенных предположений, но его поведение свидетельствовало о его подозрениях.

Я подумал о положении Рут. В здравом уме Джерри никогда бы не оставил свою дочь в зависимости от щедрости ее мачехи. Я был в этом уверен.

А что с Риорданом? Сам факт, что они с Соней объединили усилия, свидетельствовал о чем-то не совсем честном.

Воспоминания о неблаговидном прошлом этих двоих подлили масла в огонь подозрений, который разгорелся в моем сознании.

Когда Джерри увлекся Соней Покол, я изучил ее историю и обнаружил, что она была белой вороной в некогда великой семье и что она побывала в большинстве столиц Европы. Одно время она занимала заметное место в ночной жизни Вены.

Риордан был одним из ее любимчиков. Он мне никогда не нравился. Во-первых, он был каким-то полукровкой - смесью ирландца и татарина, как мне сказали. Во-вторых, ходили слухи, что он был арестован и заключен в тюрьму за преступления, совершенные в Австрии, но незадолго до объявления войны бежал и нашел убежище во Франции.

Зная характер Джерри, когда ставился под сомнение характер женщины, которой он восхищался, я не стал повторять услышанное. Но, в конце концов, я убедил его вернуться в Соединенные Штаты по делам. Затем, когда между нами и Соней установился мир, я заставил его выслушать то, что мне было сказано. На этот раз он не рассердился. Однако, хотя и не вспылил, он дал полную волю своему упрямству. Он категорически отказывался верить. Он сказал, что она рассказала ему свою историю, историю обнищания, которая завоевала его симпатию. Вскоре он вернулся в Европу, сделал ее своей женой и привез в Соединенные Штаты.

Я не сопровождал его. Но мы расстались, сохранив хорошие отношения. Наша дружба была слишком крепкой. Я остался, чтобы найти и купить дом, который, по его мнению, был бы наиболее подходящим для его невесты и который напоминал бы ей о величии ее раннего детства. Он сказал, что дом должен быть на берегу реки - дворец Покол находится на берегу Днепра, сказала она ему, - сооружение, архитектура которого наводит на мысль о замке.

Я нашел и купил "Малиновые башни", названные так из-за цвета плюща, который почти полностью скрывал их башенки в осенние и зимние месяцы. Он был построен богатым немцем, имевшим крупные деловые интересы в этой стране, на мысе с видом на Гудзон, во многих милях к северу от большого города. Когда началась война, его владелец выставил его на продажу и вернулся на родину. С тех пор в нем никто не жил, и моя покупка включала в себя всю мебель, которую оставил владелец.

Я привез Рут в это место, и она подготовила его к возвращению своего отца. Я пробыл там достаточно долго, чтобы поприветствовать Джерри и его невесту. Но по многим причинам я не смог остаться с ними. Итак, сославшись на жажду странствий, я покинул его, надеясь на лучшее, но испытывая страх.

Теперь я вернулся и обнаружил, что он исчез. Узнал, что его жена только что вернулась из-за границы, привезя с собой мужчину, который, как считалось, был ее любовником. Она вступила во владение имуществом Джерри, его дочь должна была отправиться в город, чтобы жить своей жизнью, как будто ее отец не бросал вызов смерти раз за разом, чтобы накопить богатство, которое должно было обеспечить ее роскошью на всю жизнь.

Здравый смысл убеждал меня, что все было не так, как должно быть. И чем больше я думал, тем больше во мне росло подозрение относительно того, не был ли Джерри намеренно удален из этого мира раньше положенного срока. Не сговорились ли эта женщина и Риордан против него, чтобы воспользоваться плодами его многолетнего труда?

Я брел вперед, почти не обращая внимания на то, что меня окружает, и вдруг понял, что добрался до ворот маленького кладбища. Я постоял, давая своим мыслям полностью оформиться. Возможно, я ошибаюсь. Но, независимо от того, как далеко мне придется зайти, я собирался узнать правду. И если бы с Джерри поступили несправедливо, если бы Соня и Риордан были ответственны за его смерть, я бы взял на себя обязанность исправить ошибку. Я бы проследил, чтобы Рут не была обманута в том, что ей причитается, и отомстил бы так, как того требовали мои открытия.

Я свернул на песчаную дорожку, которая вела к Северному холму, где был похоронен мой друг. Медленно двигаясь вперед, я почувствовал, как мои губы растягиваются в довольной улыбке. Потому что, если бы Джерри убили, я был уверен, что установил бы этот факт, узнал бы его так же точно, как если бы он вернулся и сам сообщил мне об этом. Много лет назад мы договорились о средствах связи на случай, если с кем-то из нас случится что-то неприятное. Если это средство связи не было уничтожено, - я бы отправился в Тауэрс на следующий день, чтобы узнать наверняка, - никакие интриги Сони или других людей не смогли бы скрыть от меня правду.

В тот момент, когда я погрузился в свои размышления, все возрастающая крутизна тропинки заставила меня обратить особое внимание на то, под каким углом я иду. Я отбросил мрачные мысли. Я поднимался все выше и выше, пока не достиг вершины холма. Могила Джерри, должно быть, где-то рядом.

Я нетерпеливо поискал среди камней, и прошло всего несколько мгновений, прежде чем я нашел то, что искал. Да, там было имя "Иеремия Фергюсон". Подавив рыдание, я упал на колени и помолился за того, кто так много значил для меня.

Когда я опустился на колени, меня охватило странное чувство. Инстинктивно я почувствовал, что я не один. Что кто-то, кого я знал, был рядом. С трудом поднявшись на ноги, я огляделся, затем отступил на шаг, задыхаясь. Мое сердце, казалось, перестало биться, кровь застыла в венах.

Потому что прямо передо мной, всего в полудюжине шагов, стоял Джерри, каким я видел его в последний раз, сжимая в правой руке знакомую трость.

И все же это был не тот Джерри, я видел только его тень, неосязаемый силуэт. Но ошибки быть не могло - черты лица, густые брови, почти сходящиеся на переносице, глубоко посаженные глаза, широкий нос. Только рот был другим. Прежняя улыбка исчезла с его лица. Губы были плотно сжаты.

Должно быть, я шагнул к нему, потому что он поднял левую руку, словно предостерегая меня отойти. Затем медленно, не спеша, его трость начала чертить что-то на рыхлом песке могилы. В лунном свете я мог разглядеть буквы почти так же отчетливо, как если бы был ясный день. "Отравлен". Вот что я прочитал.

Затем призрак оторвал свою трость с песчаной дорожки и написал на надгробии: "ОТРАВЛЕН". Я снова произнес ненавистное слово по буквам. Затем, чуть ниже, "Найди шкатулку".

На мгновение я подумал, что сошел с ума. Мое горло, казалось, внезапно сжалось. Я хватал ртом воздух. С огромным усилием я выпрямился и посмотрел на Джерри. Он исчез. То, что я видел, исчезло.

Наполовину оглушенный, я протер глаза. Посмотрел еще раз. Там был огромный камень, отмечавший могилу Джерри. Мои глаза снова поискали тропинку. "Отравлен". Буквы все еще были там. Мои глаза не обманули меня. Я видел Джерри.

Не было никаких сомнений в значении того, что он написал. Мой старый приятель был убит ядом. "Найди шкатулку". Я также знал, что означают эти слова. Несколько лет назад мы с Джерри купили две одинаковые шкатулки с потайными отделениями. У нас был уговор, что каждый должен всегда иметь ее при себе. Если нас разлучат и с кем-то из нас случится несчастье, тот, кто пострадает, должен будет спрятать послание в потайном отделении.

Я быстро стер надпись на могиле и с безумной поспешностью принялась тереть надгробие песком, пока нацарапанные на нем слова не стали неразборчивыми. Затем я повернулся и побежал, оскальзываясь, спотыкаясь, сознавая только одно: я должен уйти.

Должно быть, я пребывал в состоянии безумного страха на протяжении всего моего дикого бега от кладбища к отелю. Когда я достаточно успокоился, чтобы быть в состоянии ясно мыслить, то обнаружил себя лежащим поперек кровати в своей комнате. Несколько часов я лежал без сна, пытаясь определить свои дальнейшие действия - как мне отомстить за зло, причиненное Джерри, и воспрепятствовать несправедливости, причиненной его дочери. Возможно, послание в шкатулке даст мне инструкции относительно того, что я должен делать. Конечно, оно сообщило бы мне имя его убийцы.

Но где же шкатулка? Она может быть спрятана в миллионе мест.

Однако, несмотря на краткость сообщения Джерри, я знал, он ожидает, что я без промедления приступлю к выполнению задания. Он увидит, что я оправдал оказанное мне доверие. Я начну завтра. Но пока не нашел шкатулку и не прочитал последние слова Джерри, обращенные ко мне, я должен исходить из предположения, что виновной была Соня. Ни у кого другого не было подобных побуждений. Кроме того, разум подсказывал мне, что Риордан был непосредственно связан с преступлением.

Я бы понаблюдал за ними обоими, попытался заманить их в ловушку. Но, если призрак не появится снова и не подаст какой-нибудь знак, который подтвердит мои подозрения против этой пары, я буду держать руку на пульсе, пока не найду шкатулку с его предсмертным завещанием. Была вероятность, что он мог назвать кого-то другого, кроме Сони и Риордана.

Когда я проснулся на следующее утро, было уже поздно, и мои нервы немного успокоились. Я решил ничего не говорить Эвансу о своем приключении, а провести день, составляя определенный план. Я надеялся, что весть о моем прибытии в Коллинсвилль не достигнет Тауэрса раньше, чем я буду готов отправиться туда.

Но в таких маленьких сообществах даже самые незначительные новости распространяются быстро. Я едва успел позавтракать, когда меня позвали к телефону. Говорила Соня. Мне показалось, я уловил нотку беспокойства в ее голосе. Мне, конечно, стоило немалых усилий сохранять спокойствие. После нескольких слов о смерти Джерри, о которой, как объяснил, я не знал до вчерашнего вечера, она настояла на том, чтобы я немедленно приехал в Тауэрс и поселился там на время моего пребывания. Она пришлет за мной машину.

Я отговорил ее, сославшись на то, что, поскольку только что прибыл в Америку, я должен посвятить день написанию деловых писем. Я пообещал навестить ее вечером. Никто из нас не говорил о Риордане, но она повторила, что, когда приеду в Тауэрс, я должен быть готов остаться там на неопределенный срок как член семьи.

Немного позже на маленькой машине подъехала Рут. Она узнала меня, несмотря на нашу долгую разлуку, и поздоровалась со мной почти так же ласково, как если бы я был Джерри. Она была еще красивее, чем раньше, - чертами лица напоминала свою мать, но ростом и телосложением походила на отца, - великолепная молодая женщина, способная к самостоятельному труду. Я безошибочно прочел ум в ее глазах.

Не желая, чтобы праздношатающиеся в отеле узнали что-нибудь, что дало бы пищу для сплетен, я сел с ней в машину и попросил отвезти ее по дороге в уединенное место. Там мы долго и серьезно разговаривали. Я ни словом не обмолвился о том, что, по моему мнению, Джерри умер не своей смертью, и ни словом не обмолвился о том, что слышал о привидении в Тауэрсе. Но я понял значение испытующего, наполовину испуганного взгляда ее глаз. Либо она видела призрак своего отца, либо кто-то рассказал ей об этом. Она поинтересовалась, узнал ли я об этом тоже. Надеясь немного отвлечь ее внимание, я предположил, что ее отец, возможно, не полностью владел собой непосредственно перед смертью, и намекнул, что следует предпринять юридические шаги для восстановления ее прав.

Она покачала головой.

- Нет, дядя Сидни, это было его желание, и я уважу его. Я видела бумагу, написанную и подписанную им. У меня другие планы. В Балтиморе, когда училась в школе, я познакомилась с молодым инженером-строителем, - его зовут Гарольд Арчер, - с которым сейчас помолвлена. Мы поженимся, когда он закончит кое-какую работу в Мексике. Я собираюсь переехать в Нью-Йорк, и до тех пор сама буду зарабатывать себе на жизнь. Я собиралась уехать на следующей неделе. Теперь я останусь, пока вы здесь...

Мы обсудили ее планы выйти замуж и ее нынешнее положение в Тауэрсе, и она, смеясь, отказалась позволить мне финансировать ее в настоящее время. Затем я попросил ее вернуться со мной в отель и подняться в мой номер. Когда мы прибыли туда, я распаковал один из своих чемоданов и достал шкатулку, которая была идентична шкатулке Джерри. Она была размером примерно восемь дюймов на четыре, сделана из кованой меди и покрыта арабскими письменами. В ее верхней части был вставлен темно-синий камень.

- У твоего отца была такая же шкатулка, Рут, - сказал я. - Ты помнишь ее?

- Да, конечно. Он всегда держал ее у себя в комнате. Даже когда болел, она стояла на столике у его кровати. Он хранил в ней свои трубки.

- Хорошо. Ты знаешь, где она сейчас находится?

- Я не уверена, но, по-моему, ее взяла моя... мачеха. Она всегда восхищалась ею. С тех пор я редко бывала в ее комнате, но, по-моему, я видела ее там.

- Слушай внимательно, Рут. У меня есть особая причина желать узнать точное местонахождение этой шкатулки. Сегодня вечером я приеду в Тауэрс. Я буду присутствовать на приеме; возможно, останусь на несколько дней. Узнай, где находится эта шкатулка, но не прикасайся к ней. Вечером шепни мне на ухо, где она хранится.

- Я сделаю, что вы скажете, хотя и не понимаю.

- Сейчас ты не обязана этого делать. Это связано с обещанием, данным мне твоим отцом. Когда я увижу шкатулку, я все объясню.

В ее глазах снова появилось испуганное, озадаченное выражение. Она положила дрожащую руку мне на плечо. "Дядя Сидни, вы что-то скрываете от меня? Есть что-то, что я должна знать?" Ее голос понизился до шепота, и она нервно огляделась по сторонам. Затем она вздохнула, как будто с огромным облегчением. Она ничего не видела.

Ее вопросы и действия убедили меня в том, что когда-то, возможно, не раз, призрак Джерри являлся ей. Она пыталась, не переходя непосредственно к делу, узнать, видел ли я его тоже. Возможно, благодаря своей женской интуиции она начала чувствовать, что в появлении видения был какой-то зловещий смысл. До сих пор у нее не возникало подозрений, что это была нечестная игра. Иначе она не осталась бы в Тауэрсе. Но то, что она - и другие - увидели, вкупе с моим желанием завладеть шкатулкой, к которой ее отец всегда проявлял такой большой интерес, вызвало у нее смутную тревогу, которую ей не терпелось обсудить со мной. Это было единственное, чего я не хотел делать - в то время.

Покачав головой, я нежно обнял ее за плечи.

- Нет, Рут, я не скрываю от тебя ничего такого, о чем тебе следовало бы знать. Но, чтобы выполнить соглашение с твоим отцом, мне нужна шкатулка. Когда она будет у меня, я все объясню. Беспокоиться абсолютно не о чем. Произошли некоторые вещи, о которых мы оба сожалеем. Я уверен, впереди нас ждут более счастливые дни. А теперь беги домой. Я скоро буду с тобой.

Когда машина, увозившая Рут обратно в Тауэрс, скрылась из виду, я отвернулся от окна с мрачной улыбкой. По всей вероятности, шкатулка была где-то в большом доме. Рут была в состоянии узнать ее местонахождение гораздо быстрее, чем я. И если бы мне когда-нибудь удалось заполучить ее в свои руки, я был уверен, что узнал бы именно то, чего хотел от меня Джерри.

Соня, такая же ослепительно красивая, как и всегда, встретила меня на веранде в Тауэрсе, когда я прибыл туда со своими пожитками вскоре после наступления сумерек. С ней были только слуги. Но через открытые окна доносились болтовня и смех ее гостей.

Я догадывался, она предпочла бы, чтобы я не приезжал в Коллинсвилль именно в это время. Но ничто в ее поведении не указывало на это. Она была любезна и старалась, чтобы ее приветствие выглядело искренним. Когда слуги собрали мои вещи и вышли в коридор, чтобы подождать, пока я последую за ними, она подошла ко мне вплотную и шепотом сказала: "Я знаю, что ты, должно быть, немного обижен, Сидни, из-за моего второго брака. Но будь великодушен. Я все еще молода. Мне было очень одиноко. Однако сегодня вечером этого больше не будет. Утром мы поговорим снова, только ты и я, наедине, где-нибудь вдали от посторонних ушей".

- Как пожелаешь, - сказал я, выдавив слабую улыбку.

- И еще кое-что, Сидни - Рут. Она уезжает не потому, что я этого хочу. Они со Стэном не очень ладят друг с другом. - Она замолчала на мгновение, ее щеки залились еще более густым румянцем, а в глазах появился неприятный огонек. - Но, ты понимаешь, он мой муж. На этом все. Приходи в зал для приемов, как только сможешь. Тебе понравятся мои гости.

Я поклонился и уже собирался присоединиться к слугам, когда случайно бросил взгляд за ее спину, в более густые тени в конце веранды. Там, где я видел его прошлой ночью, опираясь на трость, стоял призрак Джерри Фергюсона. Он был слишком далеко, чтобы я мог ясно разглядеть его черты, но не могло быть никаких сомнений в том, что он поднял свободную руку и указал на Соню. Затем он исчез так быстро, как будто кто-то выключил электрический выключатель.

Пораженный, как и в тот момент, когда впервые увидел это видение, я стоял и смотрел, не в силах произнести ни звука. Я был возвращен на землю внезапной хваткой за руку. Соня была рядом со мной.

- В чем дело? На что ты смотришь?

Огромным усилием воли я заставил себя заговорить.

- Чепуха, - отрезала она, и в ее тоне слышался гнев. - Эти дураки распространяют пустые сплетни. Они грубияны, невежественные, суеверные хамы. Конечно, ты, со всем своим опытом, не веришь их россказням. Я - нет, мы обсудим это, как и другие вопросы, завтра. У тебя было долгое путешествие, и ты устал. Присоединяйся к нам поскорее. Я обещаю тебе много веселья, я хочу, чтобы ты был рад, снова оказавшись с нами.

Чувство сильного гнева охватило меня, когда я последовал за слугами в свою комнату. Меня привело в ярость не то, что она насмехалась над историями о призраке Джерри, и не то, что она забыла о моральных обязательствах перед его дочерью, а то, что она была без ума от Риордана. Все ее поведение говорило о том, что она готова всегда быть его защитницей, бороться до конца, если потребуется, за него. Живой Риордан значил для нее весь мир. Ее покойный муж - ничто.

Пытаясь привести себя в надлежащий вид, я задавался вопросом, не входило ли в планы Сони выйти замуж за Джерри, завладеть его богатством, а затем убрать его с дороги. Я верил, что она способна на это. Но почему-то чувствовал, что Риордан тоже виноват, он всегда нравился мне не больше, чем Соня - я ненавидел его гладкие, азиатские манеры, в которых не было ничего, что указывало бы на настоящего мужчину. Чем больше я думал о нем, тем больше убеждался, что это он был зачинщиком этого ужасного преступления.

Когда я вышел из своей комнаты, чтобы спуститься вниз, Рут показалась из-за занавешенной ниши и подняла палец, призывая к тишине. Ее губы приблизились к моему уху, когда она прошептала: "Шкатулка стоит на большом комоде в комнате моей мачехи. В ней всего несколько безделушек".

Гости были такими, как я и ожидал - мужчины и женщины разных возрастов, ухоженные, счастливые и непринужденные, состоятельные жители Коллинсвилля и близлежащих летних курортов. Риордан отошел от группы молодых людей, пока Соня представляла меня, и подошел ко мне. Наше приветствие было официальным, наше рукопожатие - небрежным. Во взгляде, брошенном на него, я попытался прочесть самую суть его души. Он не умел скрывать свои истинные чувства так же умело, как Соня. В его глазах я заметил страх. А его рот и челюсти были плотно сжаты, словно он всегда защищался, но был готов дать отпор.

Вскоре подали ужин. Жгучее негодование, которое я испытывал, усиливалось по мере того, как продвигалась трапеза, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы мой вид не выдал моих чувств. То и дело раздавался смех, вполне естественный для гостей, их развлекала Соня, а раскатистый хохот Риордана часто перекрывал смех остальных. Я был уверен, что их веселость наигранная. Это разозлило меня. Это было бы бессердечно и нагло, если только все, во что я верил в связи со смертью Джерри, не было ужасной ошибкой. Но я тянул время, полагая, что еще до конца ночи найду способ все узнать.

После десертов мы перешли на веранду, где нам подали кофе, сигары и сигареты. От шуток мы быстро перешли к рассказам историй. И тут мне представилась возможность. Кто-то предложил мне рассказать о моих экскурсиях в какую-то странную страну. Возможно, этот человек, если бы немного подумал, не обратился бы с такой просьбой, поскольку в рассказе о любом моем приключении обязательно должен был присутствовать Джерри.

- Хорошо, - согласился я. - Я расскажу вам о самой странной вещи, которая когда-либо случалась со мной в самой странной из всех стран - Индии. Но, чтобы вы в полной мере оценили мою историю, я должен проиллюстрировать ее тем, что привез сюда мой старый партнер. Послушай, Рут, - он повернулся к девушке, - ты не знаешь, где находится шкатулка для трубок твоего отца? Ну, знаешь, медная шкатулка, покрытая арабскими иероглифами.

Я не сводил глаз с Сони и Риордана. Они обменялись молниеносными взглядами, и мне показалось, что оба слегка побледнели. С их умными мозгами они, вероятно, более чем наполовину догадались, - я, возможно, намекаю на что-то, что может представлять для них опасность.

- О да, дядя Сидни, - ответила Рут, вставая. - Она на комоде миссис Риордан. Я принесу ее вам.

- Не стоит, Рут. - Соня вскочила на ноги и направилась ко мне. Ее тон был довольно резким, а губы плотно сжаты. - Я точно знаю, где она. Я ее принесу. - Она прошла мимо нас и исчезла на лестнице. Она поняла, что я хотел заполучить шкатулку для определенной цели, и была полна решимости изучить ее до того, как она попадет в мои руки, - убедиться, что в ней нет ничего, что она упустила из виду.

Мы молча ждали ее возвращения. Секунды складывались в минуты. Зловещее чувство, что что-то не так, казалось, охватило нас всех. Наконец Риордан нервно поднялся.

- Не могу понять, что могло задержать мою жену, - сказал он, облизывая губы. - Извините, я отойду на минутку, посмотрю...

Он почти бросился прочь от нас и помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. Но едва он скрылся из виду, как сверху донеслись испуганные крики - крики ужаса и боли.

Пораженный, я выбежал в коридор, за мной последовали остальные. Но как только я поставил ногу на первую ступеньку, наверху раздался грохот. В следующее мгновение тело Риордана полетело вниз и заскользило мимо нас, пока не ударилось о стену, где и осталось лежать неподвижно.

Последовала секунда ужасной тишины. Затем раздался пронзительный вопль, звук падающего тела и всхлипывающие, захлебывающиеся женские крики.

Не думая о возможной опасности, я взбежал по лестнице и бросился к комнате Сони, дверь которой была открыта. Один взгляд, и я упал спиной на тех, кто толпился позади меня. Ибо на полу, прямо перед большим комодом, рядом с медной шкатулкой, лежало тело женщины.

В том, что она мертва, никто не сомневался. Ее широко раскрытые глаза, черты лица, искаженные мукой, вытянутые руки со сжатыми пальцами говорили сами за себя. Заставив себя сохранять видимость спокойствия, я опустился рядом с ней, чтобы окончательно убедиться. И увидел то, что ускользнуло от меня раньше. По обе стороны ее белого горла виднелись красные рубцы, - следы пальцев, безжалостно сжимавших его, пока она не испустила последний вздох. Соня была задушена.

- Идите! - крикнул я перепуганным гостям и слугам, столпившимся в дверях. - Позвоните коронеру и в полицию. Посмотрите, что случилось с Риорданом.

Я схватил с кровати покрывало и набросил его на тело, когда они стали подались назад. Затем я взял шкатулку и выскользнул из комнаты, закрыв за собой дверь.

Остальные уже спускались по лестнице. Я огляделся в поисках места, где можно было бы спрятать шкатулку. В нескольких футах от меня был еще один коридор, выходивший на балкон в задней части здания и граничивший с комнатами, обычно предназначенными для гостей. Я поспешил туда, намереваясь временно спрятать шкатулку в одной из комнат для гостей. Но, завернув за угол, был вынужден остановиться, увидев нечто, заставившее меня застыть на месте от ужаса.

В дальнем конце, перед открытым окном, стоял призрак Джерри Фергюсона, точно такой же, каким я видел его на кладбище. Он был слишком далеко, чтобы я мог разглядеть его черты. Но когда я прислонился к стене, не в силах двинуться ни вперед, ни назад, призрак поднял правую руку, помахал, затем выплыл на балкон и исчез. Это было прощальное приветствие моего старого друга.

Вероятно, я убежал с того места. Я так и не смог вспомнить. Я пришел в себя, когда снова оказался в нижнем коридоре, окруженный гостями. Шкатулка все еще была у меня под мышкой. Внезапная гроза, сопровождавшаяся громом и молнией, усилила ужас этого момента.

Я узнал, что власти были вызваны по телефону, и воспользовался первой же возможностью, чтобы расспросить о Риордане. Мой вопрос вызвал мгновенную тишину. Затем кто-то взял меня за руку и отвел в заднюю комнату, у двери которой стояли двое слуг. Протиснувшись внутрь, я увидел мужчину, который сидел, съежившись, в углу, уставившись в пространство, и все его тело подергивалось. Он что-то бессвязно бормотал. Его рассудок помутился от страшного напряжения, вызванного тем, что он увидел в комнате Сони.

После того, как велел слугам внимательно следить за ним, я вернулся к гостям, все еще неся шкатулку. Там Рут, с сухими глазами и почти на грани обморока, умоляла меня оставаться рядом с ней до приезда властей. Это заставило меня отложить открытие шкатулки на более поздний срок.

Дождь все еще лил как из ведра, когда прибыла полиция во главе с доктором Карлтоном, промокшая и забрызганная грязью. Мы рассказали им наши истории, - обо всем, что произошло в тот вечер, - и я показал им шкатулку, ставшую косвенной причиной трагедии. Они потратили много времени на поиски, но так и не пришли к выводу, который мог бы объяснить происшедшее. Они предположили, что вор был на втором этаже, когда Соня и Риордан добрались туда, и что он сбросил последнего с лестницы и задушил женщину. Конечно, я и некоторые гости, думаю, подозревали правду. Я не раз слышал, как кто-то, упоминая о призраке Джерри, пожимал плечами и понимающе покачивал головой.

Доктор Карлтон не дал никаких комментариев, хотя руководил расследованием и проводил допросы. Когда расследование было завершено, он отпустил гостей и отправил Рут к себе домой на своей машине. Затем он приказал нескольким своим людям доставить Риордана в окружную больницу. Полиция продолжала тщетные поиски доказательств того, что преступление было совершено злоумышленником.

Когда слуги разошлись по своим комнатам, а дом был закрыт на ночь, доктор Карлтон взял шкатулку и направился в библиотеку.

- А теперь, мистер Мур, - сказал он, - я хотел бы услышать вашу историю, настоящую историю. Я не хочу, чтобы она стала достоянием гласности, если только это не станет абсолютно необходимым, но я хочу, чтобы мои собственные подозрения были опровергнуты. Вы можете мне доверять.

Я поверил ему. Его поведение внушало доверие. Поэтому я рассказал ему все - о карьере Джерри и о своей собственной, начиная с детства. Я рассказал ему о первом и втором браках моего старого друга, все, что я узнал о Соне и Риордане, о том, как я видел призрак Джерри на кладбище и сразу после трагедии, и о нашем с ним обещании относительно шкатулки.

- Вы ее уже открывали?

- Нет. У меня не было возможности.

- Сделайте это.

Я быстро нашел потайную пружину, нажал ее и приподнял двойное дно, открыв два сложенных листа бумаги. На лицевой стороне оказалось завещание Джерри, датированное незадолго до его смерти, но не подписанное. Все свое имущество, за исключением законной доли жены в размере одной трети, он завещал Рут. Я передал документ Карлтону.

- Это указывает на то, - сказал я, - что документ о передаче собственности Соне был подделан.

Вторым документом было письмо, нацарапанное Джерри дрожащей рукой. С большим усилием я подавил вспышку гнева, которую вызвало его содержание, и прочитал его вслух:

"Мур. Я умираю. Еще день или два, и меня не станет: Соня отравила меня. Я расплачиваюсь за глупость, от которой ты меня предостерегал. Я не знаю, как она это сделала. Может быть, подмешивала яд в мою еду или табак. Но она обманывала меня и врачей - пока не стало слишком поздно. Только сегодня я узнал от верного слуги, что она отправила телеграмму Риордану. В ней говорилось: "Это будет скоро. Подожди". Я слишком далеко зашел, чтобы бороться сейчас. Смерть уже настигла меня. Если ты когда-нибудь обнаружишь это и захочешь убедиться, распорядись выкопать мое тело. Поищи следы яда. Я был глупцом, что не заподозрил этого. Защити Рут. Не пытайся отомстить за меня. Я позабочусь об этом сам.

Джерри".

На следующий день Карлтон извлек тело Джерри из могилы. Что-то побудило меня присутствовать при этом. Если бы я знал, что мы обнаружим, я бы никогда не согласился на то, чтобы была выкопана даже первая лопата земли. Джерри не только выглядел так, словно умер всего день назад, но и его ботинки и брюки до колен были заляпаны засохшей грязью.

Я не могу этого объяснить. Никто не может. Но я видел призрак Джерри в Тауэрсе прошлой ночью. А в это время шел проливной дождь. Одежда полицейских, которые пришли в дом, была точно так же испачкана грязью. И все же при вскрытии тела Карлтона были обнаружены следы смертельного яда.

Больше рассказывать особо нечего. В офисе окружного клерка я изучил документ, который Соня передала в архив. Я знал, что это подделка, но не было необходимости предавать этот факт огласке. Смерть этой женщины устранила последнее препятствие на пути Рут к получению собственности.

Риордан умер в сумасшедшем доме в течение года.

Сегодня я живу с Рут и ее мужем на Дальнем Западе.

Мы так и не нашли покупателя на Тауэрс. Репутация этого места такова, что даже местные жители не осмеливаются заходить на его территорию. Вероятно, оно еще долго будет стоять как багровый памятник стариковской глупости и женскому вероломству. Всем, кто едет по Олд-Ривер-роуд из Нью-Йорка в Олбани и кому интересно посмотреть на это место, следует держать ухо востро, проехав значительно больше половины пути. Отель Тауэрс расположен на возвышенности справа от дороги, откуда открывается вид на широкий простор Гудзона.

ТАЙНА ЗАГАДОЧНОЙ ЖЕНЩИНЫ

Самри Фрикелл

Анна Ева Фэй мертва. Для молодых читателей этого журнала ее имя может не иметь никакого значения. Однако для тех, кто ее помнит, Анна Ева Фэй останется яркой сверхъестественной фигурой, загадочной женщиной, которая, казалось, одной ногой стояла на земле, а другой - в туманных облаках невидимого и неизведанного.

На протяжении более пятидесяти лет Анна Ева Фэй выступала перед аудиторией в крупнейших городах мира, демонстрируя то, что она называла "чтением мыслей", и проводя псевдо-спиритические сеансы. Большинство из тех, кто видел их, верили в ее искренность. И это несмотря на неоднократные разоблачения. Я слышал, как многие люди заявляли, что они писали свои вопросы дома, клали листочки в карманы, а затем шли в театр, где мисс Фэй зачитывала вопросы со сцены и правильно на них отвечала.

Таких чудес никогда не случалось. Люди, которые свидетельствовали о них, преувеличивали, немного лгали и, часто повторяя эту историю, в конце концов, сами в нее поверили. Я знаю, что они не происходили по двум веским причинам. Во-первых, я знаю, как мисс Фэй проделывала свои фокусы. Во-вторых, она призналась мне, что вся ее работа была обманом и что она никогда не производила настоящего оккультного воздействия.

И все же она одурачила умнейших людей Англии, Европы и Америки. Ее карьера была похожа на странный роман. Многие великие ученые безоговорочно верили в нее; да, действительно, своими "феноменами" мисс Фэй стоила мне одной из самых дорогих дружеских связей в моей жизни - она отдалила от меня покойного Гарри Келлара, великого волшебника. Дело было так. Мисс Фэй выступала в театре "Ипподром" в Балтиморе лет десять - двенадцать назад. Я зашел к ней и ее мужу, мистеру Пингари, в их гримерную.

- Слава Богу, что у нас есть фокусник-любитель, - сказала она мне. - Теперь я могу быть сама собой.

Затем она спросила меня, слышал ли я о болезни мистера Келлара. Я получил письмо от его племянницы, в котором она сообщала, что он болен и находится в своем доме на бульваре Ардмор в Лос-Анджелесе.

- Он умирает, - сказала мисс Фэй. - Ожидается, что он не доживет до конца недели.

В то время я был репортером и опубликовал интервью с мисс Фэй в "Балтимор Америкен". В тот же вечер факты были переданы в "Нью-Йорк Морнинг телеграф", которая на следующее утро опубликовала их на первой полосе.

Но все это оказалось ошибкой. Мистер Келлар отсутствовал в Лос-Анджелесе, и он не болел. Он пребывал в отеле "Уолдорф" в Нью-Йорке и чувствовал себя исключительно хорошо. За завтраком он прочитал заголовок в газете: "Келлар, волшебник, умирает на Западе". В статье упоминалось мое имя, и Келлар обвинил меня в этом. Он был суеверным человеком, и эта история заставила его почувствовать себя неуютно. Много лет назад он и мисс Фэй выступали вместе; они больше не были партнерами. Я больше ничего не слышал ни о Келларе, ни о мисс Фэй.

Ее смерть вызвала несколько интересных комментариев в газетах, особенно в "Нью-Йорк Сан".

Сам факт, что более или менее ученым людям пришлось изобрести такие выражения, как "мускульное чтение" и "телепатия", чтобы объяснить мистификации этой женщины о "чтении мыслей", показывает, до какой степени она сбивала с толку аудиторию по обе стороны Атлантики в течение полувека. Каждый раз, появляясь на публике, она знала, что перед ней люди разного положения и состояния, как доверчивые, так и недоверчивые. Были и те, кто хотел, чтобы их развлекали. Им было все равно, был ли весь этот бизнес трюком или нет, лишь бы они не видели его насквозь. Были и другие, которые из-за трудности найти объяснение происходящим физическим чудесам пришли к выводу, что эта женщина была "экстрасенсом". Некоторые из них были настолько впечатлены очевидным отсутствием времени и пространства в ее действиях с конкретными вещами, что решили, - она должна стать связующим звеном между известным и непознаваемым. Наконец, нашлись скептики, которые, бормоча "фальшивка", разрешили все трудности, заговорив о "массовом" или "групповом гипнозе", воздействующем на введенную в заблуждение аудиторию.

Суды Нью-Йорка, однако, не приняли во внимание разнообразие апелляций Фэй. Закон не учел, что человек может быть артистом эстрады в один момент, а в следующий - кем-то еще, или и тем и другим одновременно. В 1908 году в Апелляционную палату Верховного суда была подана апелляция на решение, полученное Джоном Т. Фэем и миссис Фэй, и издала бессрочный судебный запрет, запрещающий двум их бывшим сотрудникам использовать название "Фэй" для рекламы выступлений, в которых они разоблачали методы своих бывших руководителей.

- Справедливость не связывает мошенников, - сказал судья Хоутон, отменяя решение суда низшей инстанции. Затем он добавил:

- Раскрытая ситуация такова, что справедливость вообще не должна вмешиваться. Истцы занимаются обманом публики, и самая занимательная часть их выступления - это, по сути, предсказание судьбы... Лица, которые притворяются, будто предсказывают судьбу, считаются нарушителями общественного порядка. Притворство в оккультных способностях и способности отвечать на конфиденциальные вопросы из "духовной жизни" так же плохо, как гадание или его разновидность, и является обманом общества.

Другими словами, судья Хоутон и его коллеги проигнорировали протест Фэй, заявивших, что их методы, "хотя в настоящее время не до конца поняты большинством людей, совершенно естественны и могут когда-нибудь в будущем быть использованы научными работниками". Итак, миссис Фэй будет известна как сторонница сговора, в то время как некоторых из ее соперников, таких как Вашингтон Ирвинг Бишоп или Роберт Хеллер, будут помнить просто как иллюзионистов.

Одним из знаменитых подвигов Анны Евы Фэй было ее "связывание", в котором она позволила членам комиссии из зала связать ей руки, после чего удалялась в небольшой кабинет. В этом кабинете звонили колокольчики, бренчали тамбурины и начинались обычные действия. Однако в любой момент можно было осмотреть ее руки, и оказывалось, что она надежно связана. Возможно, вас удивит, что вы можете проделать этот трюк не хуже Анны Евы Фэй. Я не знаю, был ли этот секрет когда-либо раскрыт широкой публике раньше, но я собираюсь раскрыть его вам здесь и сейчас.

Лента, которая используется для этого эксперимента, - шерстяная, а не хлопчатобумажная. После того, как лента должным образом проверена, вы просите зрителя обмотать ее вокруг вашего левого запястья, и пока он делает это и завязывает первый узел, вы "помогаете" ему, держа другой конец ленты. Что вы на самом деле делаете, так это слегка тянете, пока он завязывает второй узел, в результате чего узлы, которые он завязал, превращаются в скользящие. Заведя руки за спину, вы просите его связать вторую руку аналогичным образом, что он и делает. Поскольку лента довольно короткая, не возникает подозрений, когда вы тянете ее еще и во время завязывания запястья, что также превращает узел в скользящий.

Когда вы находитесь за ширмой, - или в шкафу, в зависимости от обстоятельств, - вы просто развязываете узлы на обоих запястьях, и после одной-двух попыток обнаружите, что можете раздвинуть их вдоль ленты, что позволит вам сделать отверстие достаточно большим, чтобы просунуть руку. Для "контакта с духом" необходимо освободить только одну руку, в то время как в трюке с побегом из багажника освобождаются обе руки, что после предыдущего объяснения является очень простым делом. Чтобы снова завязать ленту, вы просто снова надеваете ее на запястье и тянете за нее, заставляя узлы скользить по ленте до тех пор, пока они снова не будут плотно прилегать к запястью.

В любой момент можно тщательно осмотреть узлы, так как они могут быть затянуты на запястье так туго, что обманут самого скептичного члена комиссии. Исполнитель обычно обращает внимание на то, что лента очень плотно завязана на запястье, и требует тщательного осмотра. Кроме того, после того, как лента будет снята с его рук в конце трюка, он легким движением превращает узлы в обычные, а затем бросает ленту зрителям с просьбой, чтобы кто-нибудь развязал ее, что окажется очень сложной задачей, поскольку узлы затянуты очень плотно.

Мисс Фэй однажды рассказала мне о некоторых из наиболее тщательно охраняемых секретов псевдо-ясновидящих. Одним из них был метод чтения закрытых вопросов на частном сеансе. Я публикую его здесь впервые.

Предположим, что вы проводите спиритический сеанс. Вы вручаете "ведущему", который находится с вами в комнате наедине, плотный белый конверт небольшого размера и белую карточку размером с обычную визитку. Попросите его написать имя друга-духа на одной стороне карточки и задать ему не более двух вопросов. Возьмите открытку в одну руку, а конверт - в другую, медленно положите ее в конверт у него на глазах и верните ему конверт, чтобы он запечатал его. Вы делаете это для того, чтобы убедиться, что открытка лежит в конверте так, чтобы надпись была на гладкой стороне, а не на клею. Если вы попросите его положить открытку в конверт таким образом, это вызовет у него подозрения. Но он будет вполне удовлетворен, когда вы вернете ему конверт, чтобы он запечатал его и убедился, что открытка не была заменена, и вы даже можете заработать очко, посоветовав ему посмотреть и убедиться, что открытка на месте. Даже если он наполовину вытащит ее, чтобы разглядеть надпись, он ее не перевернет. Теперь дайте ему вощеную бумагу для писем и пусть он запечатает швы конверта, чтобы его нельзя было вскрыть.

Теперь вы готовы к выступлению. Сядьте за стол напротив ведущего и поближе к окну. Положите конверт на грифельную доску и засуньте ее под стол. Вместо того, чтобы держать грифельную доску руками, просуньте один уголок между своими ногами и сиденьем стула. Таким образом, вы держите его, сидя на нем. Теперь ваша рука свободна, и вы можете делать с ним все, что захотите. Сидящий не может видеть ваших движений, потому что стол находится между вами. Из кармана достаньте маленькую губку, пропитанную спиртом. Промокните конверт поверх открытки. Таким образом, конверт становится прозрачным, и вы можете легко прочитать имя и вопрос. Напишите ответ на грифельной доске кусочком мягкого мела, и ведущий будет ошеломлен, когда вы скажете: "Я думаю, все готово. Давайте посмотрим", - и, достав грифельную доску, вы показываете конверт (который быстро высох и на котором нет никаких следов алкоголя) с неповрежденными печатями и без каких-либо признаков того, что он был подделан. Но имя умершего друга ведущего и ответ на вопрос, указанный на карточке, появляются на грифельной доске.

Этот прием может быть усовершенствован различными способами в зависимости от обстоятельств или изобретательности "медиума". Иногда карман неудобен. Губка может быть спрятана под столешницей, или под сиденьем стула, или еще где-то. Обертывание губки стоматологической резиной в виде мешочка иногда может оказаться полезным для успешного использования и предотвращает испарение влаги с губки. На это способны лишь немногие специалисты, поскольку мало кто знает секрет.

Другой секрет, который она раскрыла мне, был использован артистами водевиля, а не мисс Фэй лично. Этот трюк выполняется следующим образом: Женщине завязывают глаза и усаживают на стул спиной к зрителям. Она держит в руке грифельную доску или пишет на доске, - как вам заблагорассудится. Затем вы, стоя посреди аудитории, говорите, что передадите ей любую дату, количество слов и т.д. без каких-либо знаков или сигналов. Дама дышит мягко и ровно, но так, чтобы вы могли видеть ее и замечать, как вздымается ее грудь или плечи. Затем вы сами начинаете считать, делая вдох глубже, чем обычно. Вы наблюдаете за дыханием, и она считает свои вдохи, и вы тоже делаете это, и вы останавливаете ее, когда она досчитывает до нужного вам числа, делая еще один глубокий вдох.

Предположим, вам нужно число 74. Вы начинаете: женщина дышит ровно, и вы делаете глубокий вдох, чтобы подать ей знак, так что, когда вы попросите ее о полной тишине, она сможет услышать вас, и как только она услышит ваше дыхание, она начнет считать свое со следующего вдоха, и когда она выдохнет в седьмой раз, вы снова делаете еще один глубокий вдох (ровно настолько, чтобы она услышала), который подсказывает ей, что это число равно 7, и продолжит считать с седьмого вдоха, когда вы снова остановите ее на четвертом вдохе, и тогда она сразу же напишет на грифельной доске "74". Именно на этом принципе основан трюк. Тогда вы поймете, что с помощью кода можно передать любую цифру, карту или букву.

Вы можете проделать это в гостиной или даже в холле, если вам удастся заставить аудиторию замолчать. Но если она не может услышать вас с большого расстояния, попросите кого-нибудь из-за ширмы или занавеса подать ей сигнал, издав какой-нибудь негромкий звук ртом или что-нибудь еще, что может подсказать ваша фантазия, но этот человек не должен иметь ни малейшего представления о том, как делается трюк, и это может сделать любой ребенок. Все, что нужно сделать ребенку, - это издавать негромкий звук каждый раз, когда он видит, что оператор смотрит на предмет, который он (исполнитель) держит в руке. Этот шум начинается и прекращается по мере необходимости и заменяет глубокий вдох. Оператор должен оставаться совершенно неподвижным и не подавать никаких знаков или звуков, а просто смотреть на предмет, который он держит в руке, каждый раз, когда он хочет, чтобы ребенок издал звук, поскольку ребенок или тот, кто находится сзади, смотрит через маленькое отверстие и может видеть оператора, находясь рядом с дамой.

Например, скажите, что вы хотите передать Королеву Червей. Вы смотрите на карточку или лист бумаги, на котором написано название, и ребенок, заметив ваш взгляд, сразу же издает условленный звук. Затем вы считаете вдохи до двенадцати, когда снова смотрите на карточку, и ребенок сразу же замечает, что вы снова смотрите на нее, и издает соответствующий звук. Затем вы считаете вдохи до трех и снова смотрите на карточку, что останавливает даму. Так она узнает, какую карту нужно записать. Дама червей обозначается пятнадцатью вдохами - двенадцать для дамы и три для масти. Как вы понимаете, вы можете передать все, что угодно, если только создадите код с номером для каждого признака. Этот, казалось бы, сложный метод принес средства к существованию многим исполнителям.

Во время войны я разговаривал с Анной Евой Фэй, и помню, что она показала мне библейское пророчество, которое показалось мне очень интригующим. Сначала она прочитала мне из Книги Откровений следующее:

"И стал я на песке морском и увидел зверя... и на голове его имя богохульное.

И поклонились они зверю, говоря, кто подобен зверю сему, кто может сразиться с ним?

Вот мудрость. Имеющий разум да сосчитает число зверя, ибо это число человеческое; и число его шестьсот шестьдесят шесть".

Мисс Фэй приписала значение этих стихов "кайзеру". Вот как решается задача: возьмите каждую букву слова "кайзер" и пронумеруйте ее в соответствии с ее положением в алфавите, то есть К - одиннадцатая буква. Добавьте цифры в одно и то же место - к цифре 6 (количество букв в слове "Кайзер") справа от каждого числа. Затем сложите общее количество. Получается 666, или шестьсот шестьдесят шесть, как говорится в "Откровениях". Вот так:

K 11-6

A 1-6

I 9-6

Z 19-6

E 5-6

R 18-6

Total 666

Это было одно из самых захватывающих интервью в моей карьере журналиста. Помню, я спросил мисс Фэй, видела ли она когда-нибудь что-нибудь подлинное. Она сказала, что у нее был мальчик в России, который, по ее мнению, был абсолютным экстрасенсом.

- По крайней мере, - сказала она, - меня он одурачил.

Прежде чем я ушел в тот день, она также объяснила мне секрет того, что в те дни называлось "Гигантской памятью", в которой исполнитель мог продемонстрировать то, что на самом деле казалось сверхчеловеческой памятью, и я рад раскрыть это здесь.

Этот трюк основан на новой адаптации "мнемонической системы" и оказывает превосходное воздействие на аудиторию, наделенную интеллектом выше среднего. Исполнитель протягивает зрителю кубик и просит его бросить его. Предположим, он выбрасывает три. "Запомните число, которое вы выбросили", - говорит исполнитель, который затем передает кубик второму игроку, который также бросает; третьему и т.д. Когда восемь, десять или даже пятнадцать человек бросили, исполнитель называет каждому свой номер. Для этого он прибегает к хитроумной системе мнемотехники. Он представляет себе, что все, кто выполняет бросок No 1, носят шелковые шляпы; те, кто выполняет бросок No 2, носят шляпы-котелки; те, кто выполняет бросок No 3, - соломенные шляпы; те, кто выполняет бросок No 5, - парадные костюмы; те, кто выполняет бросок No 6, - деловой костюм, и т.д., и т.п. Можно использовать любую другую серию.

Забирая кубик из руки зрителя, исполнитель пристально смотрит ему в лицо и представляет его в одежде или шляпе, которые соответствуют символу номера. Когда тот же самый человек позже попросит исполнителя назвать свой номер, он легко вспомнит его по ассоциации с воображаемой картинкой.

Перед уходом я показал мисс Фэй один фокус.

Я гарантировал, что разрешу ей написать вопрос на листе бумаги, а сам напишу то же самое на другом листе бумаги, не видя вопроса.

Все, что я сделал, это написал "то же самое" на листе бумаги.

Мисс Фэй восприняла прекрасно. Немногие мистики обладают чувством юмора. У мисс Фэй его было очень много; она была поистине замечательной женщиной, и я рад, что знал ее.

ОПЕРАЦИЯ ДОКТОРА БЛЕНХЕЙМА

Пол Холл

Постепенно, с огромным трудом, подобно ныряльщику, медленно поднимающемуся с огромной темной глубины к свету наверху, доктор Бленхейм заставил себя проснуться. Блестящий, перенапряженный мозг выдающегося хирурга, усыпленный лекарствами, с трудом возвращался к сознанию - так отчаянно нуждался его владелец в отдыхе после нескольких месяцев напряженной работы.

Он снова почувствовал, как чья-то рука теребит его плечо. Он тряхнул растрепавшимися волосами и сосредоточился на том, чтобы вернуться к жизни после своего почти смертельного сна.

- Карл, - донесся из темноты голос его жены, - Карл, дорогой, проснись. Звонит телефон. Должно быть, это что-то ужасно важное, иначе тебя бы не побеспокоили в такой час.

Он снова потряс головой, чтобы прогнать остатки сна.

- Хорошо, - хрипло ответил он. - Хорошо.

Он заковылял к телефону, все еще не уверенный, проснулся или нет.

- Алло! - пробормотал он. - Говорит доктор Карл Бленхейм.

- Карл. - В трубке послышался наэлектризованный, властный голос. - Это доктор Кранц - Ролланд Кранц.

- Да. - Бленхейм вздрогнул, узнав притягательный голос. Доктор Кранц - единственный хирург в стране, достаточно блестящий, чтобы оспаривать его право на хирургическое превосходство! И если такой человек будит его в два часа ночи, значит, это очень важно. Он с тревогой прислушивался к тому, что тот скажет.

- Карл, - продолжал вибрирующий голос, - немедленно одевайся. Я заеду за тобой через десять минут. Не могу объяснить по телефону, но я наткнулся на кое-что, что вы должны увидеть. Потрясающая вещь! Изумительная! Боже мой! Это внушает благоговейный трепет, ужасно, божественно, за пределами человеческого понимания. Это за пределами воображения здравомыслящего человека!

- А это не может подождать до утра?

- Нет, нет, нет! - последовал нетерпеливый ответ. - Поверьте мне на слово, вы должны прийти сейчас, немедленно. Вы увидите хирургическое чудо, которое невозможно постичь. Операция должна состояться в три часа, то есть через час. Я не знаю, когда такое повторится, может быть, никогда.

- Я буду готов, - пообещал доктор Бленхейм, с этими словами потянувшись за своей одеждой.

Десять минут спустя большой седан доктора Кранца подкатил к темному дому. Бленхейм поспешно спустился с холодного крыльца и сел рядом с Кранцем, который сам сидел за рулем. Не успел он закрыть дверцу, как машина резко тронулась с места, выехала с подъездной дорожки и направилась в сторону центра города.

- Что случилось, Ролланд?

- Подождите, вы увидите это сами. Я не могу сказать вам, что это такое. Подождите, пока сами не увидите.

Привлеченный странной, лихорадочной интонацией голоса доктора, Бленхейм быстро взглянул на темную фигуру, склонившуюся над рулем. Лицо доктора Кранца было белым как мел. Его трясло, как в ознобе, губы отвисли и дрожали от истерической нервозности. Бленхейм почувствовал, как ледяной ошейник сдавил его сердце. Что бы ни случилось в эти темные предрассветные часы, это, должно быть, действительно ужасно - если так подействовало на железные нервы Ролланда Кранца.

- Ну-ну, - успокоил его Бленхейм, - вы совсем расстроились, старина. Постарайтесь держать себя в руках. А теперь успокойтесь.

- Успокойтесь! - передразнил Кранц. - Если бы вы видели то, что я видел час назад, Карл, вы бы не сидели спокойно и не советовал мне успокоиться. - Его голос стал более высоким. - Я нашел величайшего хирурга, которого когда-либо знал мир. Он таксидермист!

Карл Бленхейм неловко отодвинулся от него и с тревогой вгляделся в его дикие, вытаращенные глаза.

- Конечно. Конечно, - сказал он, как успокаивают ребенка, напуганного темнотой.

- Не будьте дураком, Карл. - Голос Роллана был ворчливым, как у старого-престарого человека. - Я не сумасшедший. Но то, что я видел! То, что я видел... - Слова повисли в тишине.

Он расправил плечи в жалком усилии взять себя в руки.

- Представьте себе, - продолжал он более спокойно, - представьте себе алхимика, которому действительно удалось превратить свинец в золото. Представьте себе инженера, который смог перебросить мост с Земли на Луну. Представьте себе скульптора, который смог создать статую, настолько похожую на живую, что она может дышать и ходить. Затем попробуйте представить хирурга, который столь же силен в своей профессии. Таким волшебником, творящим такие же невероятные чудеса, является этот таксидермист, снимающий шкуры с животных и птиц.

- Расскажите мне об этом подробнее, - терпеливо и с юмором попросил Карл.

- Вы все еще думаете, что я сумасшедший, не так ли? - Мужчина за рулем облизал дрожащие губы и постарался держать их ровно. - Итак, вот вам весь рассказ, или, скорее, его часть, необходимая для того, чтобы в какой-то мере подготовить вас к зрелищу, которое вас ожидает.

Как вы знаете, я много занимаюсь благотворительностью, поскольку при этом получаю возможность выполнять множество операций, которых нет в моей обычной, рутинной работе с модными клиентами.

Бленхейм кивнул.

Сегодня вечером, в одиннадцать часов, меня позвали к телефону. Ночной сторож в Олд-Флинтон-Билдинг упал с высоты двух этажей в шахту лифта на крышу кабины, которая была остановлена на уровне седьмого этажа. Несмотря на сломанную шею, мужчина был еще жив. Я сразу же поспешил вниз, чтобы посмотреть, что можно сделать. Ему уже нельзя было помочь, и он скончался до того, как я смог осмотреть перелом.

Именно тогда, когда я спускался по бесконечным лестничным пролетам на улицу, мое внимание привлек луч света, пробившийся сквозь матовое стекло офисной двери.

Я никогда не пойму, что заставило меня обратить внимание на освещение. Конечно, нет ничего необычного в том, что мужчины работают в своих офисах до двенадцати или часу ночи. Безусловно, освещенный офис в темном здании не обязательно является загадкой. Но какой-то инстинкт, какая-то интуиция влекли меня к этой двери. Не останавливаясь, чтобы разобраться в своем странном порыве, удивляясь самому себе, я бесшумно подкрался к двери. На стекле, ярко выделяясь на фоне внутреннего света, были слова: "Антон Ален, таксидермист".

Мое следующее движение было бесцельным и непроизвольным, как у человека в кошмарном сне. Тихо, очень тихо я повернул ручку и открыл дверь, совсем чуть-чуть. Мое сердце забилось где-то в горле, когда смутное, бесформенное предчувствие чего-то нечеловеческого вонзило когти в мой мозг.

Дверь вела в небольшую прихожую. В нескольких футах от нее была еще одна дверь, очевидно, ведущая в мастерскую этого человека в задней части здания. Как раз на этом этапе моего осмотра я услышал шаги в коридоре - кто-то приближался к кабинету. В ужасе я проскользнул в дверной проем и оказался в маленьком чулане, занимавшем весь угол прихожей. Оказавшись внутри, я понял, что страх был моим другом, поскольку через щель в перекошенной перегородке я обнаружил, что могу заглянуть прямо в рабочую комнату таксидермиста, не опасаясь быть обнаруженным.

Как уже сказал, Карл, я понятия не имел, почему вел себя как подлый грабитель и таким безумным образом забрался в чужой офис. Я понятия не имел, почему я должен испытывать такое удовлетворение от того, что мне удалось проникнуть в мастерскую Алена. Прежде всего, я понятия не имел, что именно должен был увидеть в этой комнате. Если бы я только знал...

Заглянув в щель в стене, я увидел большое, захламленное помещение, тускло освещенное в дальних углах тем, что осталось от мощного луча света, который лился из затененной лампочки и заливал своими лучами простой сосновый стол, обтянутый кожей, прямо под ним и в центре комнаты.

Рядом со столом, с четко очерченным на свету лицом, сидел человек, которого я принял за Антона Алена. Я не буду пытаться описать его или рассказать о том ужасе, который один его вид вызвал в моем бешено бьющемся сердце. Вы сами увидите его через несколько минут.

Шаги, которые я слышал, теперь звучали ближе, наружная дверь открылась - украдкой, насколько я мог судить по звуку. Она тихо закрылась; я услышал, как скрипнула дверь в мастерскую, и в поле моего зрения появился второй мужчина.

Он совсем не был похож на Алена. В глазах этого человека не светился какой-то в высшей степени зловещий интеллект. Судя по всему, он был обычным головорезом, наемным головорезом с низким интеллектом и взглядом затравленной крысы. Эти двое произнесли несколько слов так тихо, что я не расслышал. Затем бандит снял с себя одежду, как будто это было привычным делом, которое вот-вот должно было произойти, и вытянулся во весь рост на столе. Ален на мгновение вышел из круга света и появился снова с набором обычных хирургических инструментов.

- И тогда, Карл, тогда... - Ролланд Кранц прошептал эти слова так, словно чьи-то когти сдавили ему горло, сжимая до тех пор, пока он больше не смог говорить вслух. Его руки тряслись так сильно, что Бленхейм испугался, он разобьет машину, и на мгновение крепко взял руль в свои руки, пока Ролланд не смог хоть немного взять себя в руки.

- Хорошо, - бормотал он снова и снова. - Хорошо. Вы пережили сильный шок. Но через несколько минут мы отправимся в ваше таинственное место, и вы, вероятно, обнаружите, что вам всего лишь приснился необычно реалистичный кошмар.

- Сон! Это был не сон! Но... как я могу вам сказать? Вы должны увидеть то, что видел я, собственными глазами. Только тогда вы поймете.

Он сбавил скорость и остановился примерно в полуквартале от огромного старого здания, казавшегося темным и бесформенным на фоне уличных фонарей.

- Который час? - прошептал он. - У меня так трясутся руки... мои часы... я не могу...

- Без десяти три, - ответил Бленхейм.

- Следуйте за мной. Мы проскользнем в чулан, о котором я говорил. И через десять минут вы увидите невероятную вещь.

Когда они вошли в большое здание и начали подниматься по бесконечным пяти лестничным пролетам к кабинету таксидермиста, у Блннхейма возникло странное ощущение, будто он разделен на две половины. Он медленно, беззвучно поднимался по темной лестнице. Другой стоял поодаль и наблюдал за происходящим с недоверчивым изумлением. Бленхейм потряс головой, чтобы избавиться от странной иллюзии.

Как бы скептически он ни относился к необходимости соблюдать секретность, он поймал себя на том, что подражает скрытности Ролланда; и в напряженном молчании двое мужчин поднялись на этаж, где находился кабинет Алена. Сквозь матовое стекло по-прежнему проникал свет, а наружная дверь была не заперта, как и описывал Ролланд. Бленхейм нашел время раздраженно удивиться этому. Странно, что в такой час этот человек был настолько беспечен, чтобы не выключить свет в своей комнате и не запереть дверь. Или он был достаточно умен, чтобы понять, - такая открытая демонстрация была его первой защитой?

Быстро заглянув внутрь и убедившись, что прихожая пуста, Кранц и Бленхейм на цыпочках прокрались в чулан. До этого момента Бленхейм действительно сомневался в здравомыслии Ролланда, но теперь, когда он обнаружил, что все до сих пор подтверждало его рассказ, он начал разделять волнение собеседника. Заглядывая в приоткрытую дверцу шкафа, не зная, что он там увидит, почти боясь заглянуть, он осмотрел мастерскую таксидермиста. Она во всем соответствовала описанию Роллана. И там, у стола, сидел человек, Антон Ален, которого Ролланд с почти истерическим ужасом отказался даже пытаться описать.

Бленхейм почувствовал, как по коже у него побежали мурашки, когда он увидел его в своей мрачной комнате. Сидя в желтом луче света, Ален был похож на придворного мага короля Смерти. Черные глаза-бусинки, костлявое лицо, руки с длинными, гибкими, покрытыми желтыми пятнами пальцами, которые извивались, словно незрячие змеи, - все это вместе взятое создавало образ существа, которое было не человеком, а чудовищем. О таком существе Бленхейм мог вообразить все, что угодно.

Ален посмотрел на часы. Он медленно кивнул и начал перебирать хирургические инструменты, разложенные перед ним на голом сосновом столе. Желтые змейки пальцев сомкнулись на ножах с острыми лезвиями.

Он снова взглянул на часы и нервно поджал тонкие губы. Наступило три часа, то самое время, о котором говорил Ролланд, а с ним и подготовка к повторению чудесной операции, которую Ролланд наблюдал ранее ночью. Послышался скрип входной двери, и Ален быстро поднял голову, прислушиваясь.

Бленхейм услышал, как открылась внутренняя дверь и бесшумно вошел человек, которого ждал Ален. Скользнув в круг света, он с опаской оглядел комнату, как хищные звери, которые бродят в постоянном страхе, что на них самих кто-нибудь нападет. Наконец, убедившись, что он в безопасности от мести закона или человека, он кивнул своей круглой головой и скривил губы в приветственной улыбке.

Не говоря ни слова, он начал снимать с себя одежду, готовясь к предстоящему испытанию; медленно раздеваясь, он испуганно смотрел на стол со сверкающими ножами, и Бленхейм прочел на его лице благоговейный, животный ужас.

Наконец, нервно подергивая мышцами, дрожа всем телом, он приблизился к угрожающему столу. Он умоляюще посмотрел в холодные глаза-бусинки Алена.

- Док, - заскулил он, - вы уверены, что с этой штукой все в порядке? Для меня это как-то ужасно. Знаете, я никогда не хотел, чтобы вы это делали. Спайк был здесь?

- Да. Спайк был здесь. Он готов к работе, - Ален посмотрел в сторону небольшого рабочего стола и скомандовал. - Скажи ему, Спайк.

- Все в порядке, Джо, - раздался резкий, презрительный голос со стороны стола. - Пусть док продолжает.

Бленхейм, сидевший в темном чулане, обеими руками вцепился в руку Ролланда.

- Откуда этот голос?

- Это единственный способ выбраться из города. - продолжал бубнить голос. - Копы схватят тебя, если только не отправиться по частям. - Слова закончились сдавленным смехом.

Ролланд зажал рот Бленхейму рукой как раз вовремя, чтобы подавить рвущийся с губ того крик.

Слова, сухие и дребезжащие, исходили из маленькой деревянной шкатулки, стоявшей на скамейке! В шкатулке едва помещалась человеческая голова!

Под скамейкой ничего не было. На ней тоже ничего не было. В комнате не было ни одной человеческой фигуры, которая могла бы заговорить. Тем временем голос продолжал звучать глухо, без интонаций грудной клетки.

- Заберите меня отсюда, док. Я хочу это увидеть.

Не говоря ни слова, с немигающим холодным взглядом, Ален деловито подошел к скамье. Он поднял крышку коробки и, запустив руку внутрь, достал живую человеческую голову, которая была отделена от туловища примерно на дюйм ниже подбородка. Держа голову на вытянутых руках, он подошел к своему импровизированному операционному столу и положил ее прямо под лампой.

Бленхейм и Кранц, величайшие хирурги страны, смотрели на чудо ампутированной головы, как маленькие дети с благоговением смотрят на ослепительное сияние солнца. Мышцы шеи, вплоть до того места, где они были перерезаны, напрягались и вздувались, когда голова поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Глаза сверкали и моргали на ярком свету. Губы были красными и полными, а не бледными и сморщенными, какими они были бы после смерти. Во всех отношениях, вне всякого сомнения, голова была живой.

Кривящиеся губы зашевелились, и хриплый голос заговорил.

- Так-то лучше, а теперь продолжайте, док. Покончите с этим побыстрее, пока Джо не потерял самообладание и не отступил.

Ален кивнул и положил испуганного мужчину на стол. К его ноздрям он приложил марлевый тампон, и вскоре комнату наполнил тошнотворно-сладкий запах хлороформа. Ален поспешно взглянул на свои инструменты, поскольку медленное, глубокое дыхание мужчины свидетельствовало о том, что тот был без сознания. Затем он приподнял подбородок пациента.

Он обхватил нож своими длинными пальцами и поднес его к безвольному горлу. Осторожно ощупав его чувствительными пальцами другой руки, он нашел нужное место и приложил к нему сверкающий нож. Ален спокойно схватил отрубленную голову и отложил ее в сторону.

- Док, - раздался хриплый голос жуткого, лишенного тела наблюдателя, - как вы останавливаете кровотечение? Вы отрубаете парню голову, а крови нет. Забавно.

В темноте чулана Бленхейм наклонился к щели в перегородке, напряженно ожидая услышать ответ. Эта особенность поразительной операции потрясла его сверх всякой меры.

- Это мазь, - нетерпеливо объяснил Ален, указывая на маленькую каменную баночку. - Нож смазан мазью, которая останавливает кровотечение всего на одну минуту. За эту короткую минуту я успеваю поработать пальцами - так, и так, и так. - Желтые пальцы совершали жуткие манипуляции. - Этими руками я сохраняю жизнь. Я соединяю отрезанные концы артерий, чтобы сохранить приток крови. Большего вы все равно не поймете.

Говоря это, он деловито склонился над обезглавленным туловищем и начал расчленять его...

Наблюдатель на столе, лишенный туловища, заговорил снова.

- Док, - настоятельно требовал он, - наденьте ему ногу.

С самодовольным ворчанием, словно потакая ребенку, Ален подчинился. С быстрой точностью он вставил левую ногу в гнездо, из которого она только что была извлечена. Словно механик, собирающий машину, он вставил ее на место. Сустав был смазан мазью, и порезанная плоть приросла к месту, оставив в качестве единственного следа от пореза тонкую красную линию. Даже она быстро стала белой. Тело и нога снова были единым целым.

- Теперь все позади, - сказал Ален "живой голове" после того, как нога была ампутирована в очередной раз. Быстрыми движениями он упаковал человеческие фрагменты в маленькие деревянные коробочки и заколотил их гвоздями.

В чулане Бленхейм обессиленно прислонился к стене. Его одежда была мокрой от пота. Он с трудом дышал. Грудь пронзила острая боль. У него разболелась голова.

- О Господи! - всхлипывал он снова и снова. - Господи! Какой ужас!

Ролланд Кранц глубоко, прерывисто вздохнул.

- Теперь вы все увидели, - сказал он. - Мы можем уйти.

Бленхейм с огромным усилием восстановил видимость контроля над своими расшатанными нервами.

- Уйти! - заявил он, не обращая внимания на то, что повысил голос и его услышал Ален, испуганно склонивший голову, словно прислушивающийся стервятник. - Уйти! И оставить позади величайшую тайну всех времен? - Он расправил плечи. - Я намерен поговорить с нашим чудотворцем, - решительно продолжил он. - Мы узнаем его секрет, даже если мне придется вытягивать из него слова клещами!

Он вышел из чулана в мастерскую, и Кранц, ободренный, последовал за ним. Ален, почувствовав первую тревогу, не двинулся с места; он молча сидел за своим столом, сверля незваных гостей холодными блестящими глазами.

- Ну, - внезапно спросил он своим гортанным монотонным голосом, - в чем дело?

Бленхейм ответил без предисловий.

- Вы слышали, что я сказал в чулане. Мы видели, что вы здесь делали. Мы хирурги, и нам нужен ваш секрет. Если потребуется, мы применим силу, чтобы заполучить его.

Из коробки на столе донесся резкий голос:

- Не говорите им, док. Не говорите им.

Антон Ален усмехнулся и без страха посмотрел на двух мужчин.

- Ба! - проскрежетал он. - Предположим, я им скажу. Они дети, младенцы! Они никогда не смогли бы этого сделать - нет, даже если бы они были величайшими хирургами во всем мире. Вам не придется применять силу, джентльмены. - смотрите. Я покажу вам.

Он сжал руку Бленхейма в своей, и тот вздрогнул от прикосновения к сухой коже рептилии.

- Все дело в манипуляциях пальцами, - сказал он. - И такому, таким как вы, не научиться. Но вы увидите, как я это делаю.

Он презрительно скрутил пальцы хирурга, повторяя инструкции.

- Вот как это делается. Нет, нет! Не так, а вот так. Так и так.

Он снова и снова демонстрировал, в чем тут фокус. Наконец он сказал:

- Ну вот, теперь вы знаете - или думаете, что знаете. Но я советую вам, детки, никогда не пытаться делать операции. А теперь, пожалуйста, уходите.

- Сначала мне нужно немного этой мази, - потребовал Бленхейм.

- Вот она. - Ален вежливо пожал плечами. - Но это принесет вам мало пользы!

Он протянул маленькую каменную баночку. С широко раскрытыми, невидящими глазами, как во сне, Бленхейм, спотыкаясь, вышел из комнаты в коридор.

- Ролланд, - выдыхал он снова и снова. - Ролланд! Подумайте, что у нас здесь есть - мы многому научились! Мы станем самыми знаменитыми из людей. Удача? Мы будем просто завалены деньгами. Это чудесно, невероятно!

Ролланд Кранц ничего не ответил. Он шел к своей машине с таким видом, словно на его сутулые плечи давил огромный груз. Его глаза были налиты кровью и остекленели, словно он увидел слишком много, чтобы это можно было вынести. В темноте, предвещающей первые признаки рассвета, он вел машину пьяными зигзагами. Наконец он остановился перед домом Бленхейма.

Все еще бормоча что-то себе под нос и шевеля пальцами, как ему показали, Бленхейм вошел в свой темный дом и направился в библиотеку. Теперь он не мог уснуть. Уснуть? Ему казалось, что он никогда больше не сможет заснуть. Величайший секрет, который когда-либо знал мир! Какой человек когда-либо мечтал расчленить человеческое тело и собрать его заново живым и невредимым! И это было так просто. Так просто, как сама смерть!

Нужно было просто нанести немного мази и обработать порезанную плоть вот так и вот эдак. Он слегка нахмурился. Хотя он постоянно двигал руками, подражая движениям Алена, теперь движения казались немного неуверенными. Встревоженный, он поднес руки к глазам и пошевелил непослушными пальцами. Это было так, или вот так, или вот так?

Рука Бленхейма схватилась за горло, и он сорвал воротник, который, казалось, внезапно стал душить его. Он поднес руку к глазам и лихорадочно пошевелил пальцами. Великая тайна начала затуманивать его разум. Он захныкал, как испуганный ребенок, и зажал дрожащие руки между колен, чтобы унять их дрожь. Что это были за замысловатые движения пальцами? Что Ален велел ему делать?

Он ударил себя по влажному лбу сжатыми кулаками, пытаясь отогнать быстро сгущающуюся пелену, застилавшую его память. Он разминал и прощупывал воображаемые артерии, мышцы и сухожилия, как ему показали. Он бешено шагал от стены к стене комнаты, крича и ломая руки, непослушные пальцы которых отказывались сгибаться так, как их учили.

Его окружали видения божественной силы. Угасали мечты о славе и богатстве, каких еще не добивался ни один человек. Великая тайна медленно ускользала из его рук.

Господи! Если бы он только мог оперировать. Если бы он только мог на самом деле выполнить ту грандиозную операцию, которой научился! Кошку, собаку, кого угодно, все, что имеет плоть, кости и сухожилия. Он должен оперировать, чтобы зафиксировать процесс в сознании, иначе потеряет свои великолепные, новые знания навсегда. Он сжал кулаки в бессильной тоске. В доме не было ни одного животного. Он не мог позволить себе тратить время на то, чтобы найти его. В перерывах между охотой он наверняка утратил бы память о движениях омерзительных пальцев Алена.

В бешенстве он обнажил собственную ногу. Он хотел прооперировать себя! Но это было физически невозможно. Он возобновил свое бешеное хождение по комнате, все еще шевеля пальцами, чтобы сохранить их дрожащее состояние. Во имя всего святого, кого или что он мог оперировать!

Он резко прекратил свое бешеное хождение по комнате, как механическая кукла, у которой лопнула приводная пружина. В доме было одно живое существо. Был доступен предмет, на котором он мог провести операцию Алена, прежде чем его пальцы утратят свою новоприобретенную ловкость. Наверху, погруженный в сон, лежал единственный человек, до которого можно было добраться вовремя, чтобы спасти его слабеющую память. Его жена!

Бленхейм со стоном рухнул в кресло. Он вздрогнул, побледнел и закрыл лицо руками, чтобы отогнать ужасную мысль, возникшую в его обезумевшем мозгу. Видение его жены, превратившейся в безголовое, безногое, безрукое существо, подобное тому ужасному туловищу на сосновом столе, закружилось перед его глазами. Он увидел ее - не любящую, живую женщину, а груду отвратительных обломков. Нет, нет! Только не это! Это была его жена, а не накачанная наркотиками крыса на анатомическом столе.

И все же какое-то время он был уверен в своей силе. Он мог прооперировать ее, навсегда запечатлеть в памяти свой отчаянный урок и за несколько мгновений свести все на нет. Она никогда не узнает об ужасном эксперименте, который был проведен над ее беспомощным телом.

Пока она спала, он мог подкрасться к ней, ввести хлороформ и провести всю операцию, прежде чем она снова придет в сознание. Это было просто. Двигать пальцами вот так - или это было так?

Доктор Бленхейм снова застонал. Он не был уверен в своих силах. Он был почти уверен, но...

"Почти"! Какое подходящее слово в данном случае! Это была азартная игра, в которой жизнь женщины была поставлена на карту, а на кону стояла тайна, почти недоступная человеческому разуму. Несомненно, ни один мужчина никогда раньше не играл на такие огромные ставки.

Азартная игра. Азартная игра. Судьба подталкивала его к ней. Очень хорошо. Он примет это. На его лице застыло мрачное, решительное выражение, когда он намеренно подавил все мысли о возможном провале своего ужасного эксперимента. Теперь он был хирургом, а не мужем.

Шаг за шагом он заставил себя подняться по темной лестнице. Бесшумно пройдя по коридору, он добрался до маленькой лаборатории, где хранил свои инструменты. Со спокойной, хладнокровной рассудительностью он выбрал самый острый и тяжелый нож и взял маленький пузырек с хлороформом. Его лицо напоминало свинцовую маску, когда он открыл дверь в спальню, тихо-тихо, чтобы не нарушить ее сон. Он сомневался, что сможет удержать ее против ее воли. "Было бы проще провести эксперимент на человеке, находящемся без сознания", - размышлял Бленхейм, беря в руки пузырек с хлороформом.

Какое-то мгновение он смотрел на нее, погруженную в безмятежный сон. Ее губы были приоткрыты в легкой улыбке, как будто она думала о каком-то восхитительном приключении, которое планировала с ним на завтра. Бленхейм отвернулся от этой улыбки и импульсивно направился к двери. Это была слишком высокая цена. Хотя он был уверен в своих знаниях, вероятность провала была слишком велика, чтобы рисковать. Он снова подумал о расчлененном предмете, который увидел на столе Алена после того, как таксидермист закончил свою работу.

Он намеренно отбросил эту мысль. В конце концов, она никогда не узнает, что он делал в этот темный предрассветный час. Железными пальцами он прижал пропитанную хлороформом тряпку к ее рту и носу. Постепенно легкое, ровное дыхание сменилось глубоким дыханием человека, полностью одурманенного наркотиками. Теперь объект был готов; хладнокровному, неумолимому хирургу оставалось только оперировать.

Доктор Бленхейм неуверенно пошевелил пальцами, пытаясь еще раз вспомнить те манипуляции, которым он научился у Алена. Он содрогнулся, вспомнив презрительный совет этого человека никогда не делать операцию, которой он научился.

Он сосредоточенно склонился над неподвижной фигурой. Изящными пальцами нашел то самое место на мягком белом горле, которое в слабом свете мерцало розовыми и голубыми прожилками. Он слегка приложил лезвие ножа, и его острая режущая поверхность лишь слегка задела мягкую плоть. Всего на одно мгновение стальная решимость доктора поколебалась. Затем он выпятил челюсть и полностью превратился в экспериментатора.

Медленно, медленно, как ныряльщик, с трудом пробивающийся из огромных темных глубин к свету наверху, доктор Бленхейм заставил себя проснуться. Он был мокрым от пота и дрожал в холодной комнате в тонкой одежде спящего. Какой ужасный сон! Он ошеломленно заморгал, все еще пытаясь примирить ночной кошмар с реальностью.

Знакомая обстановка комнаты успокоила его, как старый друг. Сон. Слава Богу, это был всего лишь сон. Послышалось быстрое тиканье крошечных настольных часов, и доктор улыбнулся их простому, бодрящему пульсу. Затем, нахмурившись, внимательно прислушался. Послышался другой шум.

Вперемешку с быстрым боем часов, почти таким же быстрым и почти таким же громким, доктор услышал звук капающей жидкости. Кап, кап, кап! Это было странно, подумал он. Он снова прислушался - кап, кап, кап!

Он облизал пересохшие губы, когда в его мозг начали заползать щупальца необъяснимого страха. Все быстрее, пока звук не стал почти непрерывным - кап, кап, кап! Это было похоже на кран, который не был полностью закрыт. Доктор Бленхейм сделал глубокий, прерывистый вдох - и тут же выдохнул, словно хлороформ обжег ему легкие.

Хлороформ! Воздух был насыщен сладким, тяжелым запахом.

Доктор Бленхейм, окаменев, стоял в центре комнаты, сосредоточив все свои чувства на том, чтобы услышать тонкий звук капающей воды, доносившийся из-за спины. Его руки со сжатыми кулаками безвольно повисли по бокам. Он не мог ни о чем думать. Он не мог пошевелиться.

Он не хотел смотреть на кровать позади себя. Больше всего на свете, несмотря на угрозу самого ада, он не хотел смотреть на эту кровать!

Кап, кап, кап! Все быстрее, все громче, звук умолял, требовал, вопил, требуя внимания. Бленхейм судорожно сжимал и разжимал руки.

При этом движении его хирургический нож со звоном упал на пол.

Его сердце остановилось, превратившись в лед, затем снова заработало, заставляя пульсирующие, пылающие огоньки бешено вращаться в его мозгу. Он покачнулся, как башня, готовая рухнуть на землю.

Казалось, полосы колючей проволоки сжались вокруг его лба с такой силой, что он не мог этого вынести, когда ужасное убеждение проникло в его пошатывающиеся чувства.

Хирургический нож, хлороформ - что он сделал в своем подсознании, находясь под влиянием этого ужасного кошмара? Что, если бы у него было... что, если бы у него действительно было...

Нет, нет! Боже, нет, только не это. И все же... и все же... хлороформ... нож...

Схватившись за горло, он судорожно дернулся и обернулся.

И там, на кровати, - его жена... его жена...

ПРИЗРАЧНЫЕ РУКИ

Гилберт Паттен и Дэн О'Брайен

- Возвращайся в свою могилу! - бормотал безумец в сизую пустоту вокруг себя. - Возвращайся к своему савану и своим червям! Оставайся там! На этот раз останься там, потому что сегодня вечером я присоединюсь к тебе! Я вижу твои мертвые глаза, твои костлявые руки, тянущиеся ко мне!

Жуткий зеленый свет, который, казалось, волнами струился из какой-то неизвестной точки в окружающей темноте, внезапно прорезала яркая вспышка, осветившая фигуру, похожую на человека.

- Ты пришел в последний раз! - взвизгнул безумец, с душащим стоном падая лицом вниз.

Зеленые и белые лучи исчезли, оставив его распростертым в темноте, и занавес опустился в конце акта в Императорском театре. В зале зажегся свет, и тысячи пар рук безудержно зааплодировали. Аплодисменты прокатились по залу с заразительной непосредственностью, благодаря которой сомнительная премьера на Бродвее превратилась в театральный хит. Вне всякого сомнения, именно эта постановка станет гвоздем сезона.

Стоя за кулисами, я поздравил Чарльза Марсдена, который был продюсером спектакля, а также одним из моих пациентов. Легкое недомогание заставило его позвать меня в тот вечер пораньше, и, после моих стараний, я остался в качестве его гостя, чтобы присутствовать на этой столичной премьере. Теперь мы наблюдали, как Эрик Уиндрат, исполнитель главной роли, выходил на сцену, раз за разом.

Уиндрат заслужил эту награду. Он мастерски сыграл свою роль. В его роли не было ни капли сочувствия. Он изобразил ревнивого убийцу, одержимого верой в то, что призрак его жертвы восстал из могилы в поисках мести. В большой сцене пьесы, которая только что закончилась, он столкнулся с привидением.

Наконец зрители были умиротворены короткой речью, произнесенной перед занавесом, и после небольшого перерыва начался четвертый акт. Заключительный акт был очень коротким, и пьеса вскоре закончилась. Когда я выходил, Марсден остановил меня, пригласив остаться и принять участие в неформальном праздновании успешного открытия. Час спустя я оказался в веселой компании, состоявшей из помощников режиссера.

Особенно меня привлек Эрик Уиндрат. Беседуя с ним, я осмелился спросить, влияет ли на него каким-либо образом угнетающая болезненность его сценического образа в часы отдыха.

- Конечно, нет, доктор, - ответил он, улыбаясь своей очаровательной и притягательной улыбкой. - С любого персонажа, которого я играю, после спектакля снимается грим, и я прилагаю особые усилия, чтобы выйти из роли. Морель может это подтвердить, - добавил он, обращаясь к джентльмену справа от себя.

- Кстати, доктор Стрикленд, - спросил он, - вы знакомы с мистером Морелем? - Он представил меня, заявив: - Это мой дублер, у которого, как я предсказываю, вскоре появится собственный дублер.

Желтоватое лицо Мореля вспыхнуло. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, затем снова закрыл его и замолчал. После еще нескольких минут непринужденной беседы с Уиндратом я собрался уходить.

Марсден отвез меня домой на своей машине. Разговор, естественно, шел о театре. Я поинтересовался, как его электрики создают тот странный световой эффект, который используется в третьем акте. Снисходительно улыбаясь, он ответил мне, что для объяснения потребуются технические термины, бессмысленные для любого, кто не посвящен в закулисные тайны. Я почувствовал, что меня справедливо упрекнули в неоправданном любопытстве, но любопытство не унималось.

После этого я несколько раз смотрел пьесу, но больше никогда не видел ее от начала до конца, а воспринимал ее, так сказать, по частям. Поскольку я был знаком с театром, меня с готовностью пропустили через служебный вход, а оттуда и на саму сцену, где я незаметно спрятался за каким-то выступающим крылом.

Со временем я понял, что интересовавший меня световой эффект достигается самым простым способом, какой только можно вообразить. Волны зеленого фосфоресцирующего света исходили от зеленой электрической лампочки, которая медленно и мягко колебалась за гофрированным зеленым желатиновым листом различной толщины. Внезапное белое сияние было вызвано "детским" прожектором, - он быстро включился и так же быстро погас, - который был направлен прямо на портновский манекен в развевающемся одеянии из прозрачного белого материала.

Всю операцию выполнял один электрик. Он поворачивал выключатель, чтобы затемнить помещение, и делал один оборот, что приводило к появлению волн зеленого света. Затем он включал и выключал прожектор, и дело было сделано. Самым важным моментом было пристальное внимание к заключительной части последней длинной речи Уиндрата и готовность к "легкой реплике" в конце выступления.

Я досконально изучил эту потрясающую сцену, хорошо запомнил легкую реплику, которая звучала так: "Возвращайся в свою могилу!" Напряжение, вызванное затемненной сценой и монологом Уиндрата, создало благоприятный момент для того, чтобы зеленые волны хлынули в эту бездонную тьму, и едва глаза привыкли к этому колеблющемуся тусклому свету, как в лучах прожектора появилось предполагаемое видение. Переход от полной темноты к трепетному зеленому, а затем к ослепительно белому был выполнен настолько безупречно, что в результате получилась оптическая путаница и иллюзия самой обманчивой и призрачной природы. В мгновение ока снова наступила темнота, и занавес опустился.

Мой интерес к Уиндрату усилился, и я внимательно наблюдал за ним, мне казалось невозможным, чтобы постоянное повторение этой роли со временем не оказало на него патогенного воздействия. Несмотря на его утверждение, будто он избавлялся от своего персонажа в конце каждого представления, я был уверен, что это запечатлелось в его подсознании и в конечном итоге должно было вызвать тревожное и нездоровое состояние как в его духовном, так и в физическом плане.

Мы часто встречались, чтобы перекинуться парой дружеских слов, и так получилось, что один из наших разговоров запомнился мне на всю жизнь в последующие судьбоносные дни и ночи.

- Как у вас только выдерживают нервы? - спросил я его однажды вечером, когда он остановился рядом со мной.

- О, с моими нервами все в порядке, доктор, - ответил он, и его улыбка, возможно, стала чуть менее непринужденной. - Но есть другой аспект, который может заинтересовать вас с профессиональной точки зрения.

Казалось, он на мгновение заколебался, а затем тихо продолжил, пока я внимательно слушал:

- Видите ли, у меня возникла странная привязанность к этой роли. Я не осознавал этого, и сама роль обычно вызывала скорее отвращение, чем привязанность. И все же постепенно и незаметно она стала для меня чем-то драгоценным.

Прошлой ночью мне приснился странный сон, который поразительно иллюстрирует мою точку зрения. Я чувствовал, что надо мной нависла неуловимая, коварная опасность. Я не мог с ней бороться, потому что не знал, что это за опасность и почему она существует. Затем внезапно опустилась невидимая рука, и я умер.

Моя первая мысль после смерти была об этой роли. Откуда-то из глубины моего разума или души раздался призыв, который разнесся по тишине могилы, беззвучным эхом отдаваясь в царстве, где все было погружено в тень. Это побудило меня подняться с сырого ложа и снова пойти знакомыми путями. Это побудило меня искать убийцу, олицетворяющего смутную опасность, которую я ощущал в последние мгновения своей жизни, чтобы свести с ним счеты. Пока я этого не сделаю, я не буду знать покоя.

Остальная часть сна была туманной. И все же я помню, что после того, как мое тело положили в гроб, я оставался в нем, словно бы ожидая какой-то ужасной встречи, но тот, кого я ожидал, так и не появился. Позже я наблюдал, как разгребали землю, копая мою могилу.

Когда гроб, представляющий собой обычный ящик из-под бакалеи, опускали, одна из лямок оборвалась, и он упал на дно ямы, порвав концы и стенки, а крышка отвалилась. Руки, сложенные на моей безжизненной груди, потеряли свое достойное положение и, казалось, двигались скованно, как замерзшие варежки на бельевой веревке. И тут я увидел странную вещь - одна из этих застывших рук, казалось, указывала, как бы привлекая внимание к чему-то или кому-то.

Мой мозг был полон жизни, которую невозможно выразить человеческими словами, и я знал, что вот-вот столкнусь лицом к лицу с тем, ради кого вышел из могилы. Это был момент, которого я ждал - момент, ради которого, даже после смерти, я все еще жил. Я повернулся в направлении указующей руки и пристально вгляделся в лицо моего убийцы. Я увидел Мореля, моего дублера! Он осторожно будил меня.

Он разбудил меня за долю секунды до того, как я смог бы увидеть неизвестное, и в результате я обошелся с ним довольно грубо. Сидя в моем кабинете и слыша, как я мучаюсь от кошмара, он разбудил меня. Вот, доктор, и вся история.

- Это был определенно неприятный сон, мистер Уиндрат, - сказал я, - и обычно существует четкая связь между плохими снами и плохими нервами. Если у вас еще будут подобные кошмары или сновидения, дайте мне знать.

- Обязательно, - пообещал он.

Но были ли они у него или нет, я сказать не могу, потому что никогда больше не видел Эрика Уиндрата. То есть, я никогда больше не видел его - живым!

На следующий день срочный вызов от коллеги со Среднего Запада заставил меня отправиться в путешествие через полконтинента. Хотя я намеревался немедленно вернуться в Нью-Йорк, дела не позволили этого сделать. В результате прошло несколько дней, прежде чем я отправился в обратный путь. Все это время я был занят пациентом моего коллеги, что практически отрезало меня от внешнего мира и его деятельности.

Оказавшись в вагоне поезда, я просмотрел первые ежедневные газеты, которые увидел почти за неделю. Я погружался в чтение, пока не задремал, когда заголовок, казалось, буквально выпрыгнул из страницы передо мной:

Завтра похороны Эрика Уиндрата.

В оцепенении, не веря своим глазам, я просмотрел короткую статью, в которой говорилось о смерти Уиндрата за два дня до этого. К моему ужасу, у разносчика в поезде не было экземпляров более ранних нью-йоркских газет, так что моя информация оказалась действительно скудной. Ко мне пришло осознание того, что даже когда я читал, тело моего друга находилось в месте его последнего упокоения.

На следующий день я воспользовался первой же возможностью, чтобы повидаться с Чарльзом Марсденом. Он сказал мне, что Уиндрат жаловался на простуду и что он выпил из своей фляжки. Он никогда не был заядлым пьяницей и в шутку пожаловался, что небольшое количество выпитого, по-видимому, ударило ему в голову, поскольку на протяжении всего последнего акта у него кружилась голова. Он скончался через час после падения финального занавеса. Коронер объяснил это сердечной недостаточностью.

- А это значит, - с сожалением заметил Марсден, - что теперь я оказался в плохой ситуации. Но билеты на следующие две недели распроданы, так что обратного пути нет.

- А Морель, его дублер, будет... - начал я.

- О, да. - Марсден равнодушно кивнул. - Он вжился в роль. Он сыграет ее, но, вероятно, будет очень плох. Бедняга совсем разбит. Он не мог вынести даже вида Уиндрата в гробу, не говоря уже о том, чтобы пойти на похороны. Учитывая то, что произошло на могиле, я думаю, это даже к лучшему, что он не пошел.

Что-то электрическое, казалось, пульсировало во мне, как будто передавалось от внешнего источника.

- Что случилось? - спросил я сдавленным и немного хрипловатым голосом.

- О, это был всего лишь небольшой инцидент, - смущенно объяснил продюсер. - Но вы же знаете, каково это - стоять на краю могилы и смотреть, как опускают гроб. Нервы человека напряжены, и малейшая мелочь действует на него. Ну, когда они опускали Уиндрата, один из ремней оборвался, и гроб упал на дно ямы. Говорю вам, это... - Его прервал звонок телефона на столе.

Напряженно сидя на стуле, я вспоминал свой последний разговор с актером, когда он рассказал мне о своем ужасном сне. Его слова вернулись ко мне с абсолютной ясностью, как эхо с Неведомого берега.

Я почувствовал, что дрожу, а на моем лице выступил холодный пот. Какое таинственное явление, какое ужасное предзнаменование позволило Уиндрату с такой точностью предсказать, что произойдет после того, как его собственное тело остынет после смерти? Восстанавливая в памяти обрывки этого разговора, я оставался погруженным в свои мысли, пока не заметил, что Марсден повесил телефонную трубку. Затем, извинившись, я пожелал ему доброго дня. Но я замер, взявшись за дверную ручку.

- Кстати, - небрежно спросил я, - руки Уиндрата были сложены на груди...

- Да, доктор, так оно и было, - ответил Марсден. - Но что из этого? В этом нет ничего необычного.

Мысли, поначалу бесформенные и туманные в моем мозгу, медленно накапливались, пока не приняли определенную форму тревожной убежденности в себе. Такое убеждение было нелогичным и неразумным перед лицом моих научных знаний и веры в жизнь, но я оказался во власти уверенности, которая противоречила моим практическим познаниям. Должен признаться, я пришел к убеждению, что сон Уиндрата был чем-то большим, чем просто сном. Была ли какая-то оккультная сила, какое-то сверхъестественное воздействие, позволившее Уиндрату, живому, материальному существу, заглянуть в Великое Запредельное в его видении той ночью?

Я вспомнил, как в своем сне он слишком поздно осознал, что невидимая рука врага убила его. Если это было правдой, то это означало убийство!

Тщетно я пытался убедить себя, что все это простое совпадение - поразительное, сверхъестественное совпадение, но такое могло случиться. Я не мог отмахнуться от этого с помощью логики, настолько сильным было мое представление о сверхъестественном. Это впечатление переросло в убеждение, за которым последовало решение о том, чтобы тело Уиндрата было извлечено из могилы в условиях строгой секретности. Это позволило бы мне увидеть, было ли нарушено его положение в гробу, особенно положение рук.

Благодаря моим профессиональным связям мне не составило труда получить официальное разрешение от властей на частную эксгумацию тела. Итак, получив необходимое разрешение, я как можно скорее приступил к выполнению этой ужасной задачи.

В назначенный день, после полуночи, я обнаружил, что могильщик и его помощник ждут меня у входа на кладбище. Они молча шли впереди по лабиринту тропинок, которые были похожи на узкие улочки в этом безмолвном городе мертвых. Со всех сторон от меня тянулись ряды холмиков, и белые надгробные камни стояли, как бледные часовые, отражая неуверенное мерцание фонаря могильщика. Наконец мы добрались до места, где недавно взрытая земля и увядающие цветы свидетельствовали о свежести могилы.

Лучше не вдаваться в подробности того, что происходило в течение следующего часа. Для могильщика и его помощника, методично орудовавших лопатами, это была обычная работа; но мне, несмотря на мою профессию и студенческий опыт работы в анатомическом кабинете, потребовалось все мое самообладание, чтобы не сбежать от этого омерзительного зрелища.

Единственным звуком был приглушенный стук лопат о рыхлую землю, и со временем он стал таким монотонным, что, казалось, слился с безлюдной тишиной, окружавшей нас и отгораживавшей от всех остальных живых существ. Это была ужасная тишина, в какую я не хотел бы быть погруженным снова. Однажды, когда фонарь случайно опрокинулся и погас, мне показалось, будто я жду, когда кровь застынет у меня в венах; а когда фитиль снова зажгли, в сернистом пламени спички, перепачканное грязью лицо могильщика добавило нотку ужаса к общей нереальности происходящего.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем лопаты коснулись дерева, и раздался глухой скрежещущий звук. Несколько мгновений спустя рабочие, умело маневрируя, вытащили на поверхность все, что осталось от того, что когда-то было Эриком Уиндратом.

Их инструменты заскрежетали, когда они открыли простой сосновый ящик, в котором находился гроб. В следующее мгновение они осторожно отодвигали съемную половинку. С ужасом, от которого у меня язык прилип к небу, я посмотрел на своего дорогого друга.

Тело лежало на спине, как будто мирно спало. Но одна рука, правая, возможно, из-за какой-то причуды гравитации, была неподвижно поднята, как будто указывая на что-то!

- Опустите эту руку и закройте гроб! - хрипло приказал я. - Опустите его обратно в могилу!

Едва я произнес эти слова, как меня снова пронзило что-то электрическое, похожее на то ощущение, какое я испытал в кабинете Марсдена, но теперь более сильное и позитивное. И хотя ночь была тихая, без единого дуновения, из промозглой темноты до меня донесся теплый ветерок, более легкий, чем пух чертополоха. Казалось, он окутал меня, а затем исчез, издав то, что могло быть тихим вздохом благословения.

До самого рассвета я размышлял над этим необычным происшествием, стараясь заставить себя принять его как беспрецедентное совпадение; но все больше и больше был вынужден поверить, что сон Уиндрата был предвестником трагедии, в которой я был второстепенным персонажем.

Следующие несколько дней прошли без происшествий, но ближе к концу недели я посетил офис Марсдена в ответ на его звонок.

- Я послал за вами, доктор, - объяснил он, - чтобы разобраться с Морелем. Он - величайшая находка за последние годы, и он уже заставил нас забыть Уиндрата. Наши предварительные продажи билетов растут как никогда, и вместо того, чтобы закончить с пьесой через две недели, как я сначала полагал, она будет идти в течение неопределенного времени. Вы никогда не видели такой актерской игры, особенно в сцене с привидением. Но Морель, похоже, никак не может оправиться от смерти Уиндрата. Он слишком много размышляет, поэтому я убедил его посоветоваться с вами.

Я согласился осмотреть Мореля в его собственной квартире в тот вечер. Однако, повинуясь импульсу, который был больше, чем просто прихоть, я решил стать свидетелем его игры.

Когда в конце третьего акта опустился занавес, я был готов признать, что похвала Мореля была заслуженной. Я увидел великолепную и безупречную игру. Выступление этого человека было исследованием нарастающего и достигающего кульминации ужаса, какое по праву можно было бы поставить в один ряд с работой великих трагиков в "Макбете". Его голос был криком заблудшей души, доносившимся из самой глубокой бездны мрака, и агония, которую он проявлял, была агонией проклятого. Неудивительно, что его ожидал шквал аплодисментов, когда яркий свет на сцене рассеивал это ужасное наваждение.

Осматривая его в его квартире, я обнаружил, что он похудел, а вокруг глаз появились морщинки, придававшие его лицу еще более напряженный вид. На мои вопросы он отвечал вяло, не проявляя интереса, но я приписал это явной озабоченности, которая его поглощала.

Казалось, он прислушивается к чему-то, что ему одновременно и не терпится, и страшно услышать. В его поведении сквозило затаенное ожидание. Казалось, его возмущали мои вопросы, потому что они нарушали тишину, глубину которой он пытался уловить своим напряженным слухом. Раз или два он подавался вперед, бледный и неподвижный, но тут же отступал, бросив на меня косой взгляд. Я оставил его, решив как можно глубже вникнуть в его случай.

На следующую ночь я зашел снова. Он сидел в маленьком кабинете рядом со своей спальней. На столе лежало несколько книг, и название одной из них привлекло мое внимание. Книга была переводом средневекового трактата о ядах. Упомянув о ее редкости, я затеял продолжительную дискуссию. Морель обладал такими познаниями в алхимии, что наш спор затянулся. Он говорил оживленно, и когда я взглянул на часы, было почти три часа.

Когда я уходил, он задумчиво посмотрел мне вслед. Оживление покинуло его, и все его тело обмякло. Когда я, выходя, открыл дверь, он бросил дикий взгляд вверх и вниз по длинному пустынному коридору, как будто в его косых тенях мог притаиться какой-нибудь страшный посетитель.

Я был потрясен нашей встречей следующим вечером, настолько разительная перемена в нем произошла. Его покрасневшие глаза пристально смотрели сначала на один предмет, потом на другой, мышцы его челюстей бесконтрольно подергивались, а тело то и дело сотрясалось в конвульсиях, как у эпилептика. Ногти у него были обкусаны до крови. Время от времени он украдкой оглядывал темные углы комнаты, с коротким шипением переводя дыхание.

Несмотря на свое отчаянное положение, он старательно изображал веселье, пока я готовил морфий.

- В чем смысл всего этого? - презрительно спросил он, когда я вытащил иглу из его изможденного предплечья.

- Чтобы вы, конечно, немного поспали.

- Поспал! - воскликнул он с дребезжащим смехом. - Зачем мне нужен сон? Я не спал много ночей подряд. Я экономлю свой сон, чтобы успеть выспаться за один раз. Что значат здесь несколько часов сна, когда впереди тебя ждут столетия, целые эпохи? Столетия и целые эпохи! - Он закончил со смехом, еще более нервирующим.

Чтобы отвлечь его измученный разум на другую тему, я прибегнул к лести.

- Вчера вечером зрители устроили вам замечательные овации, - заметил я.

- Вы правы, - с готовностью согласился он. - Каждый вечер был замечательным - выходы на сцену, похвалы, признание. Я знал, что получу это. Роль была моей! Она принадлежала мне! Она была создана для меня - для меня и ни для кого другого! Но они, дураки, не знают, что это мое, потому что я это заслужил, потому что я живу этим и... - Он резко оборвал себя, приложив ладонь к уху.

- Послушайте! - прошептал он. - Вы что, ничего не слышите?

Одновременно с его словами меня охватило то же необъяснимое ощущение тепла, что и в прошлый раз на могиле Эрика Уиндрата. Занавески на незакрытом окне слегка колыхнулись, хотя даже легкий ветерок не нарушал духоты в комнате. Затем странное ощущение тепла покинуло меня, и занавески безвольно повисли...

Когда я повернулся, чтобы посмотреть на Мореля, он крепко спал на кровати. Действие морфия оказалось эффективным.

В тот вечер, после спектакля, мы немного посидели в его кабинете, болтая ни о чем.

- После еще двух-трех искусственных перерывов природа позаботится о вас, - подбадривал его я. - К этому времени на следующей неделе вы должны прийти в себя.

Когда он рассматривал меня, на его изможденном лице читалась меланхолическая безнадежность, но говорил он тихим и будничным голосом.

- Следующей недели для меня не будет, - сказал он.

- Не говорите глупостей, - пожурил я его. - Вы взволнованы и подавлены, что обычно бывает в таких случаях, как ваш. Это пройдет, и...

- Совершенно верно, доктор, - перебил он, его глаза остекленели. - Это пройдет, будьте уверены. В этом вы правы, но вы ошибаетесь, когда так легкомысленно отзываетесь о случаях, подобных моему. До этого времени, на следующей неделе, вы поймете всю правдивость того, что я вам сейчас говорю. - Затем он понижал голос до тех пор, пока слова не слетели с его пепельных губ хриплым шепотом: - С тех пор, как появилось человечество, не было случая, подобного моему!

В пятницу вечером я зашел в театр "Империал" через служебный вход как раз в тот момент, когда шел третий акт. За кулисами я присоединился к Луи, главному электрику, который обеспечивал важнейший световой эффект для большой сцены. Мы сплетничали осторожным шепотом, когда он потянулся к выключателю, чтобы приглушить свет рампы, готовясь затемнить сцену. И тихо выругался.

- Что-то не так с этими проклятыми лампами в последние пару недель. Дело в том, что с тех пор, как умер мистер Уиндрат, все изменилось. Я не суеверен, ни капельки, но все же очень странно, когда на каждом представлении происходит одно и то же в одном и том же месте. До конца представления они ведут себя нормально, но в этой сцене становятся чертовски упрямыми. Поверьте, я буду рад, когда эта жуткая пьеса закончится!

Однако больше ничего не произошло, что могло бы оправдать его беспокойство, и представление закончилось через несколько минут.

По дороге с Морелем в его квартиру я неожиданно спросил его, не заметил ли он чего-нибудь необычного в работе софитов на сцене. Он еще глубже вжался в спинку, закрыл лицо руками и пробормотал что-то в ответ. Однако это настроение быстро прошло, и мы уже обсуждали другие вопросы, когда добрались до его кабинета.

Прежде чем удалиться, он некоторое время молча рассматривал меня сверкающими глазами, а затем резко заговорил.

- Вы поступили мудро, не пытаясь навязать мне свои действия, доктор, - сказал он. - Никакие человеческие усилия не были бы эффективными. Я с самого начала знал, что у вас на уме, но я не испытывал страха перед вами. Страх - страх перед человеком! Почему я должен его испытывать, когда...

Он оборвал себя так же внезапно, как и начал.

- Вы говорите загадками, Морель, - сказал я, гадая, не настал ли тот момент, которого я ждал с нетерпением.

Он пожал плечами, печально улыбнувшись понимающей улыбкой.

- На самом деле вам нет необходимости лукавить, доктор, - сказал он мне, - но все равно я благодарен вам за это. Это был лучший способ, и вы скоро узнаете ответ на загадку. Завтра вечером у меня важная встреча, на которую я обязательно приду. Но перед тем, как прийти, я объясню вам насчет освещения за сценой, если это необходимо, в чем я сомневаюсь.

Я дал ему опиат и ушел вскоре после того, как он заснул. Хотя у меня было искушение попробовать это, теперь у меня больше не было сомнений в том, что я поступил мудро, как сказал Морель, не форсируя события. Этим занималось агентство, находящееся за пределами человеческого понимания.

Морель позвонил мне в восемь часов вечера в субботу. Сообщение было кратким, слова произносились быстро, высоким голосом.

- У меня не было возможности встретиться с вами до назначенной на сегодняшний вечер встречи, доктор, поэтому я написал вам короткую объяснительную записку, дающую тот ответ, который вы так долго искали. А теперь до свидания! Мне нужно идти в театр. Кроме того, здесь мой хозяин, и ему не терпится начать. - В трубке раздался щелчок, прервавший взрыв смеха, от которого у меня мурашки побежали по спине.

Когда я попытался восстановить соединение, линия была занята. Наконец мне удалось беспрепятственно дозвониться, но ответа не последовало. Затем я позвонил портье и спросил, не спускался ли еще мистер Морель.

- Мистер Морель вышел около минуты назад, - последовал ответ.

- Кто был с ним? - поинтересовался я.

- Он был один, - последовал ответ, которого я более чем ожидал.

Я бы и сам сразу отправился в театр, если бы не пообещал около девяти часов принять пациента, который был проездом и не мог встретиться со мной в другое время. Мой пациент опаздывал, и я провел с ним много времени. Было около десяти часов, когда он ушел, и едва он ушел, как мне позвонил портье из отеля, в котором жил Морель.

Портье сообщил мне, что Морель, уходя, оставил для меня письмо с инструкциями, чтобы оно было доставлено мне около одиннадцати часов. Он объяснил, что сейчас отправляет посыльного с другим поручением в ближайший пункт и приложит мое послание. Письмо прибыло через несколько минут.

Я торопливо прочитал его, и, несмотря на подозрение, которое пытался скрыть от Мореля, - попытка эта мне не удалась, - я почувствовал, как волосы у меня на голове встают дыбом. Обещанный им ответ был получен во всем его ужасе. Я сохранил это послание и привожу его ниже, слово в слово:

"Мой дорогой доктор, я рассчитал время отправки этого письма так, чтобы меня уже не было, когда вы его получите. А дальше уже ничто не имеет значения.

Я убил Эрика Уиндрата, потому что жаждал получить роль, которую он играл. Я сделал это, добавив в жидкость в его фляжке несколько капель сильнодействующего яда, формулу которого я разработал сам. Яд парализовал работу сердца, но практически не оставил следов своего смертоносного присутствия.

Когда было объявлено о смерти Уиндрата из-за сердечной недостаточности, я от души посмеялся наедине с собой. С тех пор я никогда не получал удовольствия от смеха.

Потому что Уиндрат возвращался ко мне каждую ночь после своей смерти. Иногда он приходил, когда я накладывал грим в своей гримерной. Иногда он навещал меня в моем кабинете. Однажды он пришел, когда вы были у моей постели. Конечно, вы его не видели, и это было к лучшему для вас. Он выглядит по-другому.

Сначала он намеревался уничтожить меня сразу. Но я умолял его, и каким-то образом уговорил его позволить мне дожить до сегодняшнего вечера, наслаждаясь восхищением моих зрителей, и чтобы он всегда был рядом со мной.

Вам интересно, почему критики назвали эту игру такой замечательной? Теперь вы должны лучше понимать и другие вещи - например, работу лампочек на распределительном щите.

Я благодарю вас за все, что вы сделали для меня, и за вашу сдержанность по отношению ко мне, когда я знал, что нахожусь под вашим подозрением. Взамен я оставляю вам и вашей науке это признание.

Джон Морель".

Когда я уставился на бумагу, слова Эрика Уиндрата снова всплыли в моей памяти сами по себе. Я вспомнил его описание неуловимой, коварной опасности, исходящей от неизвестного врага, маячившего рядом с ним. И когда душа его встретилась лицом к лицу со своим убийцей, человеком, с которым он столкнулся, когда очнулся, был Морель!

Собравшись с мыслями, я взглянул на часы на каминной полке. Письмо было доставлено раньше, чем предполагал Морель, но было уже почти десять двадцать, и третий акт был в самом разгаре. Я схватил шляпу, выскочил на улицу и остановил проезжавшее такси.

Приехав в Императорский театр, я взбежал по лестнице, ведущей в зал за кулисами. Представление почти закончилось, но первый голос, который я услышал, был голос Мореля. Он начал монолог, который возвестил о великой кульминации, и даже в самом начале его речи отчетливо прозвучала нотка страха. В полутьме я задел кого-то, кто тихо ахнул. Это был Луи, электрик, и лицо его застыло от испуга.

- Подвиньтесь, док, и дайте мне выбраться отсюда! - воскликнул он. - И сами тоже уходите, потому что на этом месте лежит проклятие!

Несмотря на то, что мои нервы были на пределе, я попытался успокоить его.

- Возьмите себя в руки, - прошептал я. - Что с вами?

Он указал на выключатель на соседней панели.

- Я не могу его включить, сэр! - выдохнул он. - Эта чертова штука не включается! Я смазал ее сегодня днем, чтобы ею мог управлять даже ребенок, но теперь она не работает! Что-то ее держит! - Затем он сбежал по ступенькам в переулок.

Не раздумывая, я бросился к брошенному распределительному щиту. Сначала я осторожно потянул за выключатель, а затем, поскольку он не поддавался, приложил всю свою силу. С таким же успехом я мог бы попытаться сдвинуть фундамент здания. Какая-то невероятная сила удерживала выключатель, словно в колоссальных тисках, бросая вызов ничтожной силе любого смертного. Я крепче сжал ручку как раз в тот момент, когда осознал, что Морель подал сигнал включить свет.

- Возвращайся в свою могилу! - пробормотал он и застонал от боли.

С его словами на сцену и зрительный зал опустилась полуночная тьма. Когда это произошло, меня охватило тошнотворное ощущение катастрофы, потому что выключатель был неподвижен!

Моя рука все еще лежала на нем, но он был именно там, где и должен был быть, чтобы выключить весь свет! Я попытался убедить себя, что с энергосистемой произошла какая-то авария, но эта мысль была немедленно отброшена.

Откуда-то из окружавшей меня прохлады подул теплый ветерок. Он оживил меня своим прикосновением, и в последний раз я был наэлектризован этой волной. На этот раз, однако, вся атмосфера была пропитана им. Я чувствовал, что мир буквально сотрясается от нее, хотя не было слышно ни звука.

Затем со сцены раздался голос Мореля, хриплый от предчувствия надвигающейся гибели: "Возвращайтесь к своему савану и своим червям. Оставайся там, потому что сегодня вечером я присоединюсь к тебе!"

Прямо у меня над головой пепельная, почти бесцветная эманация прорезала черноту сцены, неописуемо ужасающим прикосновением, похожим на прикосновение смерти. Но она исходила не от лампы, потому что никакой лампы не было! И все же, как свидетельствовала моя рука на нем, выключатель не двигался!

Оцепенев от благоговейного страха, я осознал, что потрескивающая атмосфера стала громче, хотя и понимал, что это не было вызвано воздействием звука на мои барабанные перепонки. Голос Мореля был единственным звуком, который я слышал. Я не слышал треска, но почувствовал, как он нарастает в безмолвном грохоте, подобном тысячам Ниагар. Поразительно, но среди этого беззвучного гама Морель одними губами произнес свои заключительные слова.

- Я вижу твои мертвые глаза, твое тело, руки, протянутые ко мне! Ты пришел в последний раз! В последний раз! - закончил он безумным криком.

В этот момент на досках под моими ногами, казалось, вспыхнул ослепительный свет. Вероятно, это длилось не более доли секунды, но за этот бесконечно малый промежуток времени мои глаза запечатлели весь незабываемый ужас этой картины. Морель, прикрывавший глаза согнутым предплечьем, скорчился в ужасной позе. Это увидели зрители, когда опустился занавес.

На следующий день, конечно, зрители тоже увидели в утренних газетах статьи, в которых рассказывалось, как Морель был найден мертвым на сцене в конце третьего акта.

Но на этой сцене появилось нечто, чего они не видели, - нечто, я уверен, чего не видел ни один ныне живущий человек, кроме меня.

Когда Морель упал, мой взгляд был прикован к тому месту, где он сжался в комок при последнем вздохе. Там располагался обычный портновский манекен, вокруг которого развевались тонкие белые одежды. В конце представления манекен все еще стоял на месте, не сдвинувшись от своего первоначального положения ни на долю дюйма. Но то, что увидел Морель и что увидел я в этой обжигающей глаза белизне, было не портновским манекеном, это было ужасное мстительное лицо и фигура мертвеца, которого похоронили месяц назад, - Эрика Уиндрата!

И столь же реальным для меня является воспоминание о духовных руках, которые удерживали этот выключатель, несмотря на все усилия, которые я мог приложить. По сей день я иногда вспоминаю тот час с содроганием.

ИСТОРИИ О ПРИВИДЕНИЯХ

Граф Калиостро

Читатели этого раздела, вероятно, помнят, как я несколько раз упоминал об Элеоноре Цугон, знаменитой "девушке-полтергейсте". И могу сделать очень непопулярную вещь - сказать: "Я же вам говорил!"

На страницах этого журнала я опубликовал подборку сенсационных заявлений, сделанных о девочке выдающимися европейскими учеными. Затем я провел краткий анализ их показаний и с расстояния в четыре тысячи миль заявил, что Элеонора Цугон была мошенницей.

Однажды утром читатели лондонской "Дейли Ньюс" протерли глаза, прочитав: "Девушка-полтергейст - разоблачена в Мюнхене". Далее в сообщении говорилось, что Элеонора Цугон, недавно посетившая Национальную лабораторию в Лондоне, была "разоблачена мюнхенским врачом и фокусником, действовавшими в сотрудничестве". Сообщение, которое является переводом с берлинского "Тагеблатт", продолжает:

"Доктор Ганс Розенбуш и фокусник герр Отто Диль, немецкий маскелайн-любитель, обладающий необычной наблюдательностью, опубликовали документ, без тени сомнения доказывающий, что польская графиня Зоя Василько, в компании которой путешествовала девушка, была главным агентом обмана. Пара находилась в Мюнхене, где снимался фильм о странных отметинах Элеоноры, и оператор добавляет в качестве доказательства, что в паузах графиня, делая вид, что приглаживает волосы девушки, искусно почесывала ей щеку или шею.

Элеонора - одно из тех любопытных человеческих существ, чья кожа реагирует ненормально, в среднем через две-три минуты после того, как ее ущипнут, поцарапают или даже ткнут. Согласно упомянутому документу, пока у девушки появлялась одна отметина, либо она, либо графиня ловко умудрялись повредить кожу и таким образом нанести следующую. Часто в качестве прикрытия использовали носовой платок или руку, поднесенную ко рту, чтобы скрыть зевоту; часто движение век графини указывало направление движения. Это делалось так искусно, что никаких доказательств не было получено до тех пор, пока доктор Дж. Розенбуш мог пригласить обоих к себе домой на чаепитие под предлогом обсуждения фильма, в успехе которого графиня была финансово заинтересована. На посиделках после чая, продолжавшихся в течение пяти часов, герр Диль записывал самые незначительные движения девушки и графини. Абсолютное совпадение прикосновения и получившегося следа доказывает, что в этом деле нет никакого дьявола, а только очень ловкая игра рук. Теперь эта пара исчезла из Мюнхена". Так гласит история.

Когда графиня и ее протеже покинули Лондон, они отправились в Берлин, где пробыли около трех месяцев. Об их успехах в Лондоне уже говорилось в этих статьях. По пути домой в Вену они прервали свое путешествие в Мюнхене, чтобы повидаться с бароном фон Шренк-Нотцингом. Затем кто-то предложил графине снять фильм о стигматических явлениях, и это, по-видимому, привело к разоблачению.

Сразу же после публикации предполагаемого разоблачения графиня телеграфировала своему главному адвокату в Берлин с указанием немедленно возбудить против Розенбуша дело о клевете.

Другим непосредственным результатом публикации статьи в журнале "Берлинер Тагеблатт" стала публикация в журнале "Нойе Вейнер" заявления, подписанного рядом венских ученых, в котором отвергаются выводы, сделанные доктором Розенбушем. Документ подписали: профессор д-р Ханс Хан, профессор д-р Ричард Хоффман, профессор д-р Ханс Тирринг, профессор д-р Карл Вольф, доктор Альфред Винтерштейн и Майкл Дамба. Большинство из этих мужчин принадлежат к Венскому университету, и они заявляют, что наблюдали за девушкой в течение шести месяцев и заметили, что царапины, укусы и другие повреждения внезапно появлялись и исчезали даже средь бела дня, когда медиум держал ее за руки. Они утверждают, что знают графиню Василко много лет и полностью уверены в ее надежности и научной честности.

Я публикую эти доказательства, потому что хочу быть справедливым. Но я утверждаю, что мы с Розенбушем правы, хотя нас разделяют четыре тысячи миль. Доказательства, как я уже говорил, есть в отчетах.

Объявлено о смерти мисс Фелиции Скэтчерд. Она была дочерью капитана индийской армии Уотсона Скэтчерда. В раннем возрасте она заинтересовалась оккультными исследованиями и часто выступала с лекциями на тему духовной фотографии дома и на континенте. Она была связана с покойным У. Т. Стэдом в создании "Бюро Тулии". Сама она мало публиковалась на тему спиритизма, но интересовалась общей литературной деятельностью.

В последние месяцы она работала над биографией сэра Уильяма Крукса. В течение многих лет она была связана с Гуманитарной лигой, а затем с движением за градостроительство. Недавно она посетила Америку. До войны она путешествовала по Востоку и помогала доктору и миссис Дракулес в их работе в Греции. Во время войны она редактировала "Азиатское обозрение", а также входила в советы Ост-индской ассоциации и Социологического общества.

Удивительная история с привидениями произошла в маленькой деревушке Пик-Дейл близ Бакстона, графство Дербишир, Англия. Утверждается, что три человека видели призрак викария, преподобного Ф.У. Боуринга, который умер от гриппа более года назад.

Рабочий, который был близким другом викария и чей дом находится в нескольких минутах ходьбы от церкви, утверждает, что однажды, когда он проходил мимо ворот во время прогулки около одиннадцати часов вечера, что-то побудило его зайти на кладбище. Там он был поражен, увидев неземную фигуру в облачении священника, склонившуюся над могилой викария. Он без труда узнал черты лица и фигуру самого викария, который, по-видимому, рассматривал венок, присланный миссис Боуринг.

Подтверждение получено из другого, совершенно независимого источника. Однажды ночью мимо кладбища проходила женщина, которая также утверждает, что видела призрак. Она была так напугана, что побежала в ближайший дом за защитой.

Утверждается, что миссис Боуринг, которая в настоящее время проживает в Ноттингеме, видела призрак. Некоторое время после смерти своего мужа она жила в доме, окна спальни которого выходили на кладбище. По сюжету, миссис Боуринг несколько раз видела с верхнего этажа, как священник смотрит на свою собственную могилу.

Призрак Марии-Антуанетты снова был замечен в Версале. Фермер по имени Ларн, известный своей честностью и умеренностью, проходил через парк на прошлой неделе, когда ему явилось видение королевы и ее двора в садах Малого Трианона.

- Я словно погрузился в сон, - объяснил изумленный фермер односельчанам по возвращении домой. - Я проходил мимо Малого Трианона по пути в Версаль, как делал это тысячу раз в своей жизни, когда вдруг заметил, что вокруг меня стало странно тихо. И тут вдруг начали появляться фигуры, и я увидел Марию-Антуанетту, сидящую на скамейке под деревом.

Я уверен, что это была королева, поскольку видел много ее картин, и потому что там было много придворных и дам в старинных костюмах, которые кланялись ей и всячески выказывали уважение. Она казалась из плоти и крови. Она улыбалась и болтала с окружавшими ее людьми, как будто была живым существом, но в этой сцене было что-то неестественное, однако я не могу найти слов, чтобы объяснить. Это была своего рода движущаяся картина. Я был в центре этой сцены, но никто из людей, казалось, не видел меня, а потом все исчезло, как будто это был сон.

Фермер - лишь один из многих людей, которые утверждали, что видели это видение в разное время.

Необычная история о том, как убийца одолевал своих жертв, притворяясь, будто обладает оккультными способностями, рассказана Гарри Прайсом, иностранным научным сотрудником Американского общества по исследованию оккультных явлений, в журнале Общества. 72-летний Леон Таузин, владелец бакалейной лавки в Ницце, был убит в своей постели, а его жена серьезно ранена.

Некоторое время назад в магазин пришел хорошо одетый молодой человек и предложил купить его. Соглашение об условиях было достигнуто, но, по словам мужчины, покупка не могла быть осуществлена до приезда его жены. Молодой человек часто заходил в магазин и развлекал бакалейщика и его жену рассказами о спиритизме. Он рассказал им, что познакомился с двумя американскими врачами, которые научили его, как обрести дар ясновидения. Все, что было необходимо, сказал он, - это связать запястья и ноги и наложить на глаза повязку, смоченную крепким уксусом. Поздно вечером он предложил провести эксперимент. Бакалейщик был в постели и отказался участвовать в нем, но его жена и дочь с готовностью позволили себя связать.

Когда женщины были связаны, раздался выстрел, за которым последовал стон. М. Таузин был застрелен в постели. Раздался еще один выстрел, и жена бакалейщика, раненная, упала на пол. Затем "спиритуалист" опустошил шкатулку, в которой находились облигации национальной обороны и деньги на сумму 14,000 франков, и поспешил скрыться. Кроме револьвера, он прихватил с собой бритву и мясницкий нож, и считается, что он скрылся на автомобиле.

Яйцо, в котором, как предполагалось, должно было содержаться послание от ее умершего мужа с того света, стало средством, с помощью которого Франческа Пелиссеро мошенническим путем лишилась всего своего состояния, говорится в сообщении "Бритиш Юнайтед Пресс" в Турине.

К ней пришли мужчина и женщина и рассказали, что они принесли ей послание от ее покойного мужа. У нее на глазах они разбили яйцо, из которого "извлекли" бумагу, подписанную именем ее мужа. В послании говорилось, что она должна делать все, что ей прикажут его представители, передавшие послание. Эти инструкции, конечно, касались передачи денег, и вдова теперь беднее карманом, но богаче жизненным опытом.

Стоит ли удивляться, что фальшивые медиумы процветают подобно пресловутому лавровому дереву, когда "оккультные феномены" подобного рода так легко усваиваются легковерными?

Капитан Когельник из Браунау прислал следующий интересный отчет о предполагаемом случае с полтергейстом, который обеспокоил добропорядочных жителей Мюнхена. Вот сообщение из "Байерише Цайтунг":

"С воскресенья врачи и полицейские занимаются делом о привидениях, которое до сих пор не раскрыто. Это случай, очень похожий на тот, что произошел два года назад в Дитерсхайме. Это приключилось в частной квартире на Августинштрассе, недалеко от пересечения с Бриннерштрассе. Необычные происшествия начались в прошлую субботу в 17:00 и закончились в воскресенье около 10:30 утра.

Наш корреспондент, который осмотрел это место, сообщает следующую информацию: на втором этаже дома имеется квартира из четырех комнат, которую в течение многих лет занимала пожилая дама, вдова врача. Она сдала одну комнату студенту-химику, а восемь дней назад наняла в качестве горничной четырехлетнюю девочку-подростка. Ее предыдущую служанку уволили из-за ее "недоброжелательности". В субботу днем, когда жилец и горничная были дома (хозяйка ненадолго вышла), раздался звонок во входную дверь. Девушка открыла дверь и увидела высокого мужчину в темном плаще и синей шляпе, стоявшего перед ней. Мужчина спросил о девушке, которую только что уволили. Служанка по непонятной причине испугалась и начала дрожать. Когда незнакомцу сообщили, что девушки, которую он хотел увидеть, больше нет в доме, он стал оскорблять ее. Горничная быстро закрыла и заперла дверь и сообщила о случившемся жильцу, который сразу же отправился на поиски мужчины, но не смог его найти.

В 4 часа вдова вернулась и была проинформирована о визите незнакомого мужчины. Около 6 часов того же дня, когда все жильцы квартиры были дома, стали слышны различные звуки, которые продолжались всю ночь. Сначала зазвонили во входную дверь, хотя на пороге никого не было видно; звонки продолжались более часа. Затем раздался сильный стук в дверь, хотя "барабанщик" был невидим. После этого последнего явления начали происходить всякие любопытные вещи. Повсюду были разбросаны различные предметы. Стаканы, тарелки, вазы, фужеры, ложки и т.д. были разбросаны во все стороны невидимой рукой. Двери и окна открывались сами собой, а зеркало в платяном шкафу разлетелось вдребезги. В почтовый ящик на двери была брошена катушка ниток и так же внезапно исчезла.

Во время осмотра комнат и их содержимого был открыт сундук служанки, и в нем была обнаружена пропавшая катушка ниток, столь таинственным образом попавшая в почтовый ящик. В спальне вдовы стакан, наполненный водой, пролетел через всю комнату, и его содержимое попало на кровать дамы. Когда дама подняла стакан и поставила его на стол, он снова пролетел через всю комнату и разбился о стену. В комнате студента были найдены обувь, тарелки и миска, наполненная водой; в постели служанки была найдена бутылка воды и еловая ветка, которая стояла среди цветов в холле.

За занавеской были обнаружены несколько ценных ваз, которые каким-то необъяснимым образом оказались сдвинуты со своих обычных мест. Переполох продолжался до утра воскресенья, и полицейские, прибывшие на место происшествия в 10 часов, услышали различные звуки. В одного из полицейских был брошен нож, который попал в него, а на голову ему упал стакан.

Два высокопоставленных чиновника из главного полицейского участка Мюнхена посетили место беспорядков. Герр Седлмайр, комиссар полиции, и врач также посетили квартиру с привидениями и составили отчет. Сообщается, что таинственного незнакомца снова видели в квартире рано утром в воскресенье, но он быстро исчез.

До сих пор никаких объяснений этому необычному происшествию получено не было".

На вышеупомянутую статью ответил профессор Бумке из Мюнхенского университета, который утверждал, что все эти проявления можно отнести к служанке, но признал, что он ничего не знает о сверхъестественном. Теория профессора Бумке вызвала возражения со стороны врача и одного из полицейских, опубликовавших отчет о явлениях, которые они наблюдали. Этот отчет был подписан также доктором А. Бароном фон Шренк-Нотцингом. Капитан Когельник пишет мне, что явления, свидетелями которых он был в Мюнхене, оказались почти идентичны тем, которые он пережил в своем собственном доме в Браунау с австрийской девушкой по имени Йоханна Плесник, о которой он писал в журнале "Psychiology Science".

Каждый, кто действительно интересуется оккультными исследованиями, должен поддерживать работу Американского общества по исследованию оккультных явлений. Оно проводит огромную работу. Недавно были объявлены следующие цели и задачи Общества:

1. Исследование предполагаемой телепатии, видений и привидений, биолокации, предсказаний, предчувствий, автоматического письма и других форм автоматизма (таких как говорение, рисование и т.д.), психометрии, случайных сновидений, ясновидения и яснослышания, предсказаний, физических явлений (таких как материализация, телекинез, постукивание и другие звуки), короче говоря, все виды медиумических и метапсихических феноменов.

2. Сбор, классификация, изучение и публикация отчетов, посвященных описанным выше явлениям, на основе непосредственного знакомства с ними и, по-видимому, добросовестно. Членов, но также и не членов, просят предоставлять данные или информацию, где таковая может быть получена. Имена, связанные с феноменами, должны быть указаны, но по запросу они будут рассматриваться как конфиденциальные.

3. Ведение библиотеки по всем темам, охватываемым оккультными исследованиями, и смежным с ними. Публикация книг и периодических изданий будет приветствоваться и отмечаться в журнале.

4. Поощрение формирования местных групп во всех частях страны, которые будут сотрудничать с американским Обществом и отчитываться перед ним; поощрение квалифицированных специалистов, готовых уделять внимание расследованию в рамках такого же сотрудничества. Адрес: Американское общество по исследованию оккультных явлений, Inc., Лексингтон авеню, 15, Нью-Йорк.

Странно, что скептики продолжают сомневаться, несмотря на множество свидетельств, которые растут год от года.

Вот два странных случая, произошедших некоторое время назад, но недавно привлекших наше внимание:

"Прочитав статьи в журнале "Ghost Magazine", сообщаю следующее: доктор Х. - наш семейный врач. У него есть жена, которую пришлось поместить на попечение в частную больницу для душевнобольных. Ее сын Джон погиб в какой-то железнодорожной катастрофе в Колорадо. Доктор Х. сам отправился в Батавию, чтобы сообщить эту новость своей жене, опасаясь последствий того, что он расскажет ей. Он нашел ее спокойной и жизнерадостной.

Наконец он сказал:

- У меня есть новость, которую я должен вам сообщить.

- Да, я знаю, - ответила она.

- Но это новость, которая может причинить вам боль.

- Я все знаю, наш сын Джон погиб, - сказала она с абсолютным спокойствием.

- Откуда вы знаете? Кто вам сказал?

- Джон сам пришел и рассказал мне.

Никто ей об этом не говорил.

На днях здесь произошел странный случай.

Несколько человек стояли у почтового отделения, когда один из них, наш начальник полиции, сказал:

- У меня странное ощущение в этой руке, я чувствую, как стекает кровь, - и он обнажил руку для осмотра. Крови не было, вены не лопнули, как я опасался, синяков не было. В это самое время его сын, кондуктор на Центральной железной дороге Иллинойса, погиб, попав ногой в стрелку, и его переехал поезд. Странное совпадение...

Странно, не правда ли?

Гадание на воде недавно получило широкое признание в Индии, когда майор К. А. Погсон был официально назначен правительственным гадателем на воде и, как утверждается, получает зарплату и оплачивает расходы в размере 4500 фунтов стерлингов в год.

Семьдесят шесть новых колодцев для земледельцев, в том числе тридцать для питьевой воды, - это годовой результат работы майора Погсона, чье занятие, очевидно, носит полезный характер и с помощью которого могут быть успешно реализованы крупные ирригационные проекты.