Сборник : другие произведения.

Призраки и гоблины

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник ghost story.

  

GHOSTS AND GOBLINS

Uncanny tales for hardened readres

The World's Work (1913) Ltd.

LONDON KINGSWOOD

  
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Р. Тёрстон Хопкинс. ДОСПЕХИ СЭРА РАЛЬФА
   Генри Роул. ГОЛОВА ЭКИЛЛОНА
   Фрэнк Бронсторф. ПРОКЛЯТИЕ "ЛЕДИ ГРЕЙС"
   Фрэнк Клементс. НЕ ПОХОЖИЙ НА ОБЫЧНЫЕ
   Дж. Моффат. ЧЕСТНЫЙ ДЖОН
   майор Б. Уилмот Эллистоун. ДОМ С ПРИЗРАКОМ
   Г. Кейси. СТАРАЯ ДОРОГА ЧЕРЕЗ ХОЛМЫ
   Е.У. Грир. БАРАБАН СМЕРТИ
   Генри Роул. ВОЗВРАЩЕНИЕ АРМАНА
   Р. Тёрстон Хопкинс. ПУШИСТЫЙ ГОБЛИН ЛИЧПОЛ ХИЛЛА
   Фредерик Грейвс. АРАХНА
   Джон Уэст. ДЕМАТЕРИАЛИЗАЦИЯ ПИШУЩЕЙ МАШИНКИ
   Р. Тёрстон Хопкинс. БАШНЯ СОРОКА СПУТНИКОВ
   Роланд Уайлд. БОГ САМОУБИЙЦ
   Гарнетт Рэдклифф. ПАЛЕЦ КАЛИ
   Р. Тёрстон Хопкинс. ЗА ПОСЛЕДНЕЙ СИНЕЙ ГОРОЙ
   М. Келти. ДЬЯВОЛ, КОТОРЫЙ РАСТЕТ
   Р. Тёрстон Хопкинс. СИГНАЛЫ В ТУМАНЕ
  
  
  

ДОСПЕХИ СЭРА РАЛЬФА

и его боязнь гоблинов и демонов

Р. ТЁРСТОН ХОПКИНС

  
   Возможно, вы думаете, что в наши дни в величественных домах Англии не осталось ни одного призрака. Если вы читаете газеты, то, вероятно, считаете, что наши призрачные злоумышленники подверглись такому вульгарному отношению и попыткам изучения со стороны исследователей оккультных явлений, что все они с отвращением бежали из старой страны. Во всяком случае, газетные сообщения о наших призрачных обитателях совсем не обнадеживают. Каждый день вы можете читать такие заголовки, как:
   "Рентгенограмма шкафа с привидениями в поместье Джиббет показывает, что призрак - это гнездо крыс". "Призрак был ярдом грязной тряпки! Женщину отправили в тюрьму как лже-медиума". "В лондонском Тауэре нет призраков, - говорит йомен из гвардии, прослуживший там сорок лет".
   Питер Боутри Гиффорд не читал газет. Они казались слишком полными проблем и преступлений; акций и облигаций - акций и облигации других людей, конечно. Питеру, который служил клерком в Сити, нечего было вкладывать из своего жалованья в три фунта в неделю после того, как он оплачивал свою квартиру в Брикстоне и обеды в Сити.
   Нет, он не утруждал себя чтением газет. Он копил свои шиллинги, чтобы покупать книги, ноты, бумагу и марки. Питер был ужасным и в то же время замечательным существом, - неизвестным композитором.
   В то время, когда начинается эта история, он сочинил несколько танцевальных мелодий, ставших предметом обсуждения всех лондонских музыкальных издателей, и все они вернулись к нему с безошибочной скоростью почтовых голубей. Питеру, похоже, не пошло на пользу, что музыка, которую он сочинял, была немного "необычной".
   К тому же, надо признать, что наш композитор не был хорошим шоуменом и продавцом. Он был слишком застенчив, чтобы устроить шумиху и расхваливать свой товар.
   Это, я думаю, все, что вам нужно знать о Питере Гиффорде, прежде чем его счастливая звезда дважды вспыхнула в небе и прервала унылое однообразие его дней. Первая вспышка убила его единственную родственницу, пожилую и несколько эксцентричную тетю, жившую в старинном особняке на Сассекс-Даунс. Вторая вспышка устроила его уход из конторы гг. Греб, Гребелл и Греббит.
   Эта знаменитая юридическая фирма решала проблемы Питера в течение нескольких месяцев, но его счастливая звезда, безусловно, устроила так, что это закончилось в тот день, когда он узнал, что его тетя оставила ему старинный дом в Сассексе и все, что у нее было, что составляло чуть более шестисот фунтов.
   Увольнение стало благословенной причиной для путешествия, потому что без него Питер Гиффард мог бы вложить деньги тети Ботри в акции с позолоченными краями и продолжить свою бесполезную и скучную жизнь в конторе. С мешком Питер стал другим человеком. Он вдруг насторожился, приготовился схватить мистера Шанса и втащить его в дверной проем.
   Поверенный тети протянул ему письмо, от которого у Питера на лбу появились морщинки недоумения, когда он его прочитал.
   "Дорогой Питер, - гласило оно. - К тому времени, как ты прочтешь это письмо, я уже перейду в какой-то другой мир. Что ж, я прожила долгую и счастливую жизнь в доме предков, окруженная своими любимыми людьми, и когда придет мое время, я не буду унижаться и просить о продлении своего земного срока. Я составила завещание, в котором завещаю вам свой дом и все деньги, которые у меня будут, когда я попрощаюсь с этим миром.
   Как вам известно, поместье Ботри с незапамятных времен принадлежало нашей семье, и наши покойники похоронены в трех склепах в глубине старой церкви. Хотя я оставляю дом вам, и вы станете законным владельцем и обладателем его, он никогда не будет полностью вашим. Он никогда не был полностью моим. Есть еще кое-кто, у кого всегда были неискоренимые претензии на него.
   Если вы когда-нибудь поселитесь в Ботри, то скоро узнаете об этом обитателе. Это сэр Ральф Ботри, или я бы сказала, призрак сэра Ральфа, который умер и был похоронен в 1476 году.
   Последние двадцать лет мы с сэром Ральфом Ботри были в самых дружеских отношениях. В последние годы он был моим советником и наставником, и я никогда не принимала никаких решений по своим делам, не выслушав его мнения. Он ни разу не ввел меня в заблуждение.
   Дорогой сэр Ральф, я многим ему обязана! Да, Питер, не смейтесь и не думайте, что ваша бедная старая тетя сошла с ума, я действительно многим обязана сэру Ральфу. Он помог мне обрести счастье в старости и дал понять, что смерть гораздо прекраснее жизни.
   Если содержание этого письма еще не перешагнуло границы всех человеческих убеждений, я должна еще раз умолять вас поверить, что я не сумасшедшая. Но я могу только повторить, что призрак сэра Ральфа, возможно, является единственным реальным и постоянным существом в поместье Ботри, и если вы когда-нибудь встретите его, то обнаружите, что он очаровательный и вежливый призрак и способен оказать вам значительную помощь в вашей повседневной жизни.
   Будьте добры к сэру Ральфу! В самом деле, всегда будьте добры к призракам; они такие чувствительные существа. В наши дни мало кто задумывается о сверхъестественном, и то, как некоторые старые семьи обращаются со своими семейными призраками, просто скандально.
   Только на днях я прочитала, что лорд Уортинг разрешил Би-би-си установить свои жалкие микрофоны в комнате с привидениями, которую занимала Безголовая Леди из Хэмплтона. Неудивительно, что Безголовая Леди удалилась в свой удобный свинцовый гроб и оставалась там, пока эти люди с радио не вернулись в Лондон!
   Как часто говорил наш дорогой викарий в своих проповедях, в наши дни мир так корыстен и не религиозен.
   Что ж, дорогой мальчик, это мое последнее прощание с вами. Я надеюсь, что вы проживете долгую и счастливую жизнь. Поверьте мне,
   ваша любящая в этом мире, и в следующем, тетя
   Джейн Ботри.
   P.S. Я только что повторила про себя таблицу умножения, чтобы убедиться, что я в полном здравом уме, и обнаружила, что мой мозг работает великолепно".
  
   Читая этот удивительный документ, Питер представил себе великолепный рекламный ход, чтобы сделать свои танцевальные мелодии популярными среди публики. Он был уверен, что тетя Ботри не станет возражать, если он вступит в партнерство с семейным призраком, чтобы вернуть былую славу семейному имени и состояние. Он обдумывал это, идея становилась все более и более привлекательной; подождав месяц или два, из уважения к тете Ботри, он решил не откладывая начать готовиться к тому, чтобы устроить шоу под названием "Танцы с призраком".
   Он переехал в поместье Ботри, в десяти милях от Лидовилла-он-Сеа, этого модного нового морского курорта на побережье Сассекса. Поместье представляло собой прекрасный старый дом из частично деревянного бруса, стоявший на уступе Уиндовер-Даун. Вы могли добраться до него по вымощенной плитами дорожке через большую тихую лужайку и пройти в холл по покрытому лишайником и потрепанному непогодой каменному крыльцу, построенному еще во времена Генриха VIII.
   Автомобильные автобусы Саутдауна совершают круговые экскурсии по прекрасному Сассексу, здесь также разъезжает множество автомобилей, заполненных туристами. Это было то, что благоприятствовало плану Питера. Когда ему пришла в голову идея устроить шоу, этот одинокий старый дом показался посланным небесами.
  

Призрачная музыка

  
   "Ни один музыкальный издатель не оценит мою музыку так, как она того заслуживает, - утверждал Питер. - И поэтому мне надлежит обрушить на них ее как духовную музыку, сочиненную семейным призраком. В этом секрет успеха!" - пробормотал он, радуясь и расширяясь.
   - Кто такой этот сэр Ральф Ботри, который сочинил: "Я снимаю шляпу перед Тенью"?
   По крайней мере, я надеюсь, это то, о чем все будут спрашивать. Я расскажу миру о домашнем призраке моей дорогой тети. Распространите это повсюду. Кричите громче! Свистите! О, как это здорово! НАСТОЯЩИЙ ЖИВОЙ ПРИЗРАК ПРЕДКОВ! Обрушить это на издателей и концертных агентов. Почему нет? Вы можете добиться всего, чего угодно, если будете достаточно долго стучать в дверь. Точно так же, как Оксфордская группа и Христианская наука.
   Питер нанял деревенскую служанку, Эмму Хикстед, для работы по дому, и заручился помощью миссис Хикстед Фогель, древней дамы, много лет служившей у тети Ботри. Фогель была одной из деревенских сплетниц, и он смотрел на нее как на свою местную радиостанцию.
   Его идея состояла в том, чтобы позволить "тайне" его экспериментов по спиритизму просочиться в первую очередь в качестве местных сплетен, и поэтому всякий раз, когда миссис Фогель работала в доме, он вел себя с надлежащей странностью. Испуганная старуха возвращалась домой. Она говорила своей семье, что мистер Гиффорд ведет себя "довольно глупо":
   - Он еще более странный, чем когда-либо была старая Джейн Ботри. Он так взволнован какой-то мелодией, которую пишет, что это просто нервирует меня, когда я нахожусь с ним в доме. Он напевал и танцевал в длинной дубовой галерее, словно его партнером было привидение.
   Слова, которые произнес Питер, были чрезвычайно значимыми.
   - Он сказал мне, - говорила миссис Фогель, - эти лондонцы - чертовы дураки. Они не верят в привидения, как моя тетя Ботри. Но я верю в них, миссис Фогель. И я верю, что призрак может петь, танцевать и писать музыку так же хорошо, как и любой живой человек.
   Знаете ли вы, миссис Фогель, что вчера вечером я встретил призрак сэра Ральфа в Длинной галерее, и мы провели довольно веселый вечер вместе. Я узнал, что он был флейтистом при дворе Генриха V. Мы вместе работаем над замечательной мелодией под названием "Танцы с призраком". Вся страна будет звенеть этой танцевальной мелодией, как только мы закончим ее.
   Том Фогель, сын старухи, был одним из двух деревенских полицейских, дислоцированных в Уиндовере. Он выслушал то, что сообщила его мать, и высокомерно сказал:
   - Эти музыканты джаз-бэнда забавны и полны харизматического темперамента.
   Он также намекнул, что мистер Гиффорд дурачит его мать.
   - Я бы сказала, он занимается чем-то большим, чем просто дурачит, - сказала миссис Фогель. - Вчера вечером он выключил весь свет в длинной галерее и пригласил эту помешавшуюся на танцах маленькую киску Эмму Хикстед потанцевать, пока он играл свою новую музыку "Танцы с призраком". Сказал, что "невидимые пальцы" бегали по клавишам пианино. Это нечестиво, Том, нечестиво.
   - Чепуха, - ответил Том. - Вчера вечером, когда я был не на дежурстве, мы с мистером Гиффордом выпили по пинте пива, как обычные люди, и я думаю, что он очень разумный молодой человек. Говорю тебе, он тебя разыгрывает.
   - Не говори мне больше о шалостях и постарайся не иметь с ним никаких дел, мой мальчик, иначе мы с тобой поссоримся. - Миссис Фогель предостерегающе ткнула пальцем в констебля Фогеля и медленно удалилась на кухню.
  

Что последовало дальше

  
   Вскоре вся деревня заговорила о "происходящем" в поместье Ботри. Танцы с привидениями и музыка с привидениями, вечеринки с привидениями, спиритические сеансы, охота на привидений. Позже два или три лондонских журналиста пришли взять интервью у Питера. Они забросали его вопросами.
   Что он думает о будущем музыки призраков? Неужели он полагает, что можно заставить призраков таких мастеров, как Бетховен и Шопен, создавать новые произведения с помощью медиума? Неужели он действительно видел призрак своего потустороннего соавтора? Или это было только невидимое влияние, пронизывавшее поместье Ботри? Верит ли он в старомодных призраков с лязгающими цепями или в современных, которые крутят столы и пишут загадочные символы на бумаге?
   - Я ничего не могу сказать о других призраках, - сказал Питер, очень взволнованный, под перекрестным огнем репортеров. - Но... но... э-э... э-э... наш призрак - реальный веселый парень... э-э-э... довольно веселый. Он не старомоден в своих идеях, хотя, безусловно, выглядит довольно старомодно в своих доспехах.
   И карандаши представителей воскресных газет нацарапали: "Не верит в современных призраков. Верит в добрую старомодную серу и кровь".
   - А теперь скажите нам, правда ли, что вы устраиваете музыкальное шоу с привидениями?
   - Да, это правда, - сказал Питер, - если вы предпочитаете называть музыку, вызванную волнами Герца, "музыкой привидений", но я думаю о ней как о чем-то более достойном.
   Несколько месяцев спустя Питеру удалось заинтересовать Джеймса Фланшема, известного театрального магната, своей призрачной музыкой. Мистер Фланшем сидел за огромным столом со стеклянной столешницей, полным газет и сигарного пепла.
   - Что ж, мистер Гиффорд, мне нравится ваша музыка: в ней звучит новая нота. Да, конечно, это довольно навязчивая мелодия. Я много думал об этом, и мне кажется, что было бы ошибкой начинать с театра. Видите ли, вам придется выложить 700 фунтов - это большая сумма; она может оказаться провальной, и я не хочу, чтобы вы лишились всего, что у вас есть, до последнего пенни.
   То, что я предлагаю, намного лучше, и это не потребует более 200 фунтов. Я предлагаю тридцатиминутное шоу в театре "Эксельсум", мы назовем его "Танцы с призраком" и постараемся произвести впечатление на публику. Я попрошу хорошего художника создать декорации - что-то вроде заколдованного леса с призрачными белыми цветами и огромной холодной хрустальной луной. Держу пари, при таком освещении, он будет представлять собой прекрасное зрелище. Несколько чучел кроликов и гигантских поганок придадут этому естественный вид.
   Затем, нам понадобится скрытый хор и джаз-бэнд. Они запоют и заиграют как раз перед тем, как поднимется занавес. Это создаст призрачную атмосферу перед аудиторией, прежде чем мы пустим вашу музыку. Я знаю одну танцовщицу, Бэбс Даниэлли, настоящая Саломея. Она обладает такими движениями, которые будут гармонировать с мелодией...
   Наконец наступил первый вечер музыкального шоу Питера. "ТАНЦЫ С ПРИЗРАКОМ" сверкали огнями над входом в театр "Эксельсум". Джеймс Фланшем с сигарой в зубах приветствовал своих друзей среди толпы, вливающейся в вестибюль, отделанный мрамором и хромированной сталью. Рядом с ним стоял Питер Гиффорд, чувствуя себя мальчишкой, готовым сыграть соло на жестяном свистке в соборе Святого Павла.
   - Удачи, Джеймс!.. Что ж, сегодня вечером ты покажешь нам кое-что новое, а, старина?..
   Газетные критики, светские прихлебатели, кинозвезды - все были там. Они хлопали Гиффорда по спине, шепотом отпускали шуточки о том, как заставить призрака танцевать, курили толстые сигары и решили, что шоу сделает его знаменитым.
   Лондон был фоном. Молодые лица, старые лица, накрашенные губы и розовые щеки, темные глаза, блестящие глаза, лохмотья и потрепанные ботинки, широкие белые плечи, завернутые в самые теплые меха, радостные лица, усталые лица, печальные лица.
   "Танцы с призраком" должны были состояться после антракта. Шоу Питера и танцовщицы мисс Лулу Биффо было главной достопримечательностью водевильной программы. Наконец все было готово. Певцы, спрятавшиеся в заколдованном лесу, затянули песню. Луна освещала сцену белым светом. Занавески распахнулись, и мисс Даниэлли поплыла по сцене, волоча за собой облака прозрачных драпировок.
  

Провал

  
   Но по какой-то иронии судьбы то, что могло бы стать очень хорошим шоу, с самого начала было обречено на неудачу. Каким-то образом девушка пнула плюшевого кролика на сцене, и он упал на джазовый барабан в оркестре с глубоким резонирующим грохотом. В зале раздался взрыв смеха. Это маленькое несчастье взволновало мисс Даниэлли, она споткнулась и схватилась за один из больших дубов. Тот с грохотом упал вперед. За ним стоял скрытый музыкант, неловко сжимая саксофон...
   В галерее кто-то присвистнул. Раздался взрыв смеха. Несколько человек встали со своих мест и поспешили к бару. Слышались шутливые замечания и насмешки... затем с галерки донеслись свист и крики.
   - Занавес! Группа! - крикнул кто-то.
   Мгновение спустя сцену заполнили суровые на вид мужчины в рубашках с короткими рукавами. Волшебное дерево вело себя гораздо более волшебно, чем во время шоу - оно взлетело в отверстие над сценой и осталось там, подвешенное между землей и небом. Рабочие сцены рвали призрачную паутину, бумажную траву и гигантские поганки.
   - Прошу прощения, сэр! - сказал один из рабочих. Он прошел мимо Питера с "холодной хрустальной луной" в одной руке и букетом бумажных цветов болиголова в другой.
   Лондон опустил занавес над надеждами Питера на славу музыканта.
   Питер стоял в вестибюле театра. Он содрогался, снова и снова переживая тот момент, когда мисс Даниэлли пнула в барабан плюшевого кролика. Внезапно из театра выбежала очень красивая, очень привлекательная девушка с гладкими темными волосами. Он отодвинулся в сторону, чтобы пропустить этот ураган очарования и красоты, и при этом уронил кожаный музыкальный футляр, который держал в руках. Она споткнулась о него и упала, растянувшись на красно-коричневом ковре.
   Она произнесла что-то похожее на "ой" и ощупала сумочку.
   - Взгляните, что вы наделали, - воскликнула она. - Моя сумка и программка "Танца с призраком". Не то, чтобы я хотела увидеть этот глупый танец - по крайней мере, не после сегодняшней ночи.
   - "Танец с призраком", - сказал Питер. Он наклонился и помог даме подняться. - Значит, вы невысокого мнения об этой танцевальной пьесе?
   - Ну, призрачная музыка мистера Гиффорда может быть прекрасна для Уиндовера, но она - полный отстой в маленьком старом Лондоне.
   - Вы интересуетесь музыкой - профессионально?
   - Боже, нет. Я здесь в отпуске, я американка: полагаю, вам не нужно, чтобы я вам это говорила.
   - О, мне жаль, что вы не интересуетесь музыкой, - мрачно сказал Питер. - Видите ли, я сочинил "Танцы с призраком" и надеялся, что смогу сыграть их кому-нибудь, кто действительно оценит его определенное очарование.
   Мисс Бетти Ностранд из США впервые взглянула на Питера.
   - Что вы имеете в виду? Скажите, вы тот человек, которому принадлежит семейный призрак в Сассексе? Если это так, то мне, безусловно, интересно. - Девушка, нисколько не смутившись, вопросительно посмотрела на него. - Но мистер Как-вас-там-зовут...
   - Питер Гиффорд.
   - Но, мистер Гиффард, я полагаю, этот призрак такой же фальшивый, как и ваш заколдованный лес?
  

Наглость

  
   Это показалось Питеру самой поразительной дерзостью. Девушку нужно было поставить на место.
   - Наш семейный призрак вполне подлинный, - сказал он сдавленно. - Это сэр Ральф Ботри, и он такой же настоящий, как ваша Статуя Свободы. Я один из его потомков, так как мое имя указывает на Питера Ботри Гиффорда из поместья Ботри, Сассекс, Англия - к вашим услугам.
   - Боже, то, как вы произносите это имя и адрес, просто захватывает. Кажется, вы отвечаете на перекличку после Азенкура или рассказываете герцогу Уильяму, как записать вас в Книге Страшного суда.
   - Сэр Ральф, - ответил Питер медленно и значительно, - ответил на перекличку после Азенкура.
   - О, это самая потрясающая романтическая вещь, о которой я когда-либо слышала, - воскликнула мисс Ностранд, - и если папа услышит об этом, он повернет "Куин Мэри", прежде чем вы успеете сказать "нож".
   Питер поднял брови.
   - И не смотрите на это так печально, мистер Питер, - продолжила она. - Это не причинит вам никакого вреда. Папа решил купить английский особняк и английского призрака, и, если вы стесняетесь спросить, я скажу вам, что папа стоит миллион долларов и готов проявить щедрость.
   - Но... - Питер заколебался, потому что в голове у него теснилось множество возражений. Он выбрал одно из самых безобидных. - Как я могу продать сэра Ральфа? Тетя Ботри никогда не простит мне, если я это сделаю.
   - А как насчет того, чтобы мы с папой наняли сэра Ральфа на двенадцать месяцев? Послушайте, мистер Питер, это можно решить. Я приеду и осмотрю поместье Ботри, когда вы скажете.
   - Но, мисс Ностранд, вы не понимаете. Я собираюсь продавать свою музыку, но не призраков, если вы не возражаете, что я так говорю.
   Питер говорил с такой язвительностью, что мисс Ностранд рассмеялась, и ему тоже пришлось рассмеяться, а потом они посмотрели друг другу в глаза, и, возможно, оба были пронзены стрелами любви с первого взгляда, даже не подозревая об этом.
   - Слушайте, а нет ли где-нибудь поблизости ресторана? Я так голодна, как только могу. Пойдемте, мистер Гиффорд, я должна еще кое-что услышать о сэре Ральфе. Все это слишком шикарно, чтобы пропустить.
   Питер повел ее в маленький ресторан на Ковентри-стрит. Он устроился поудобнее, в то время как мисс Ностранд заказала еду на двоих, не посоветовавшись с ним, и это была еда, которая была удивительно вкусной, но, подумал Питер, за нее было бы катастрофически дорого заплатить. Икра и шампанское обойдутся ему в два-три фунта.
   - Скажите, разве это не безумие! - воскликнула она, ослепительно улыбаясь ему. - Двадцать минут назад мы не встречались, а теперь мы почти старые друзья. Завтра я приеду в поместье Ботри, чтобы встретиться с сэром Ральфом. Это решено, не так ли? А теперь послушайте - я плачу за этот ужин сегодня вечером, потому что я как бы втравила вас в это.
   - Нет, нет. Вы должны позволить мне заплатить... если вам все равно.
   - Питер Ботри Гиффорд, я сказала, что этот ужин за мой счет, - твердо заявила мисс Ностранд. - И, в любом случае я поужинаю с вами, когда приеду в поместье Ботри... э-э-э... то есть, если вам все равно, - заключила она, пародируя его.
   Я не буду пытаться проследить судьбу нашего героя от точки к точке. Он часто встречался с мисс Ностранд, и постепенно они стали близкими друзьями. Друг для друга они стали последовательно Бетти и Питером, Бет и Питом.
   Мисс Ностранд приехала в Уиндовер и остановилась в гостинице "Собака и Утка", Питер теперь слишком хорошо знал, что влюбился в нее по уши. Он старался думать обо всем, что было бы неблагоприятно для такого брака по любви. Она была избалована; эти богатые американские девушки думали, что могут купить все на свете за свои всемогущие доллары. Она была нахальной и дерзкой. Она была беспокойным духом, мечущимся туда-сюда в поисках ощущений, развлечений и удовольствий.
   Кроме того, разум подсказывал ему, что это внезапное увлечение абсурдно, что он знал девушку едва несколько недель; что она стоит миллион долларов, а он почти нищий; что ее происхождение отличается от его; и даже если они когда-нибудь поженятся, это, вероятно, окажется катастрофической ошибкой.
   Но это было бесполезно - он не мог выбросить из головы воспоминания о ее иссиня-черных волосах, об искорках в ее темных глазах, о ее алых губах. Иногда, после дневной прогулки с Бетти по Холмам, он возвращался в мрачный старый особняк и, сидя у камина, пытался восстановить те маленькие интимные черты внешности, которые он заметил днем - мягкий пушок на ее руках, который становился золотистым на солнце, то, как она всегда сжимала его руку ниже плеча, маленькая синяя родинка на ее бронзовой шее, синие тени, которые скрывались под ее глазами, когда долгая прогулка утомляла ее. Эти глупости вызывали у него мимолетные приступы сердечной боли.
  

Крах

  
   Однажды вечером Бетти пересекла лужайку с телеграммой в руке.
   - Это от папы. - Он посмотрел в ее затуманенные влагой глаза. - Ужасные новости, Питер. Его банк рухнул. Видите ли, он был президентом Народной трастовой компании в Нью-Йорке - каждый доллар, которым он владел, был вложен в нее. Бедный старый папа, - она задыхалась от слез. - О! Питер, дорогой, у меня болит сердце. Я всегда говорила папе, чтобы он ушел из большого бизнеса, и мы бы жили тихой жизнью в Англии. А он всегда отвечал: "скоро... еще одно важное дело". Мужчины не должны все время отдавать свои души бизнесу. Честолюбие подобно глупому игрушечному воздушному шарику, и вот он лопнул. Почему папа не мог оставить это? - повторяла она шепотом, пока они шли к хмурому крыльцу поместья Ботри.
   Питер повернулся, и в лунном свете на лице Бетти блеснули слезы. Никакие слова не пришли ему на помощь. Он просто смотрел на ее дрожащую фигуру. Она выглядела такой трогательно униженной.
   - Ужасно думать о нем там, в Нью-Йорке, - сказала Бетти, глядя перед собой глазами, полными отчаяния. - Он сломен и преисполнен страха. Я должна вернуться к нему на следующем пароходе.
   - Да, конечно, - поспешно ответил Питер. - Я помогу вам сделать все необходимые приготовления. Вы не должны слишком беспокоиться, Бет... Возможно, все не так безнадежно, как вы опасаетесь. Мне неприятно думать, что вы уедете. Я никогда не думал, что буду так...
   Бетти наморщила лоб и отвела взгляд.
   - Дорогой Пит, - выдохнула она очень тихо.
   - Предположим, ваш отец приехал бы в Англию вместо того, чтобы вы вернулись в Нью-Йорк, - медленно произнес он. - Послушайте, у меня есть идея. Телеграфируйте своему отцу, чтобы он приехал в Англию, и вы оба сможете поселиться в поместье Ботри. У меня есть свои две комнаты в западном крыле, остальную часть вы можете занять бесплатно. Что вы на это скажете?
   - Это, - сказала Бетти, - божественный способ справиться с ситуацией. Но мы не совсем разорены. У меня все еще остаются скромные 2000 долларов в год. Я не могу превращать поместье в отель.
   - Но почему бы вам не быть моими гостями? - возразил Питер. - Вы признаете, что ваш отец просто без ума от старых домов, привидений и причудливых английских обычаев. Что ж, месяц здесь успокоит его нервы и даст ему новый интерес к жизни. Разве это не звучит разумно?
   - Ну, - возразила Бетти. - Мы могли бы снять дом в деревне.
   - Но зачем это делать, когда это место просто плачет по солнечному влиянию яркой и красивой девушки вашего типа.
   Бетти подняла глаза, в которых отражалось сияние звезд.
   - Мистер Ботри Гиффорд, из Ботри-мэнора, Сассекс, Англия, - спросила она, - вы хотите сказать, что я - яркая и красивая?
   - Ну да, - ответил Питер с тенью застенчивой улыбки. - По-моему, вы живая и... и очень красивая. То есть, если вы позволите мне говорить так интимно.
   - Ну и дела... Я скажу, что позволю вам называть меня красивой. То, как вы это сказали... Вы могли бы написать это на проспекте с описанием музейного экспоната.
   - Извините, - сказал Питер, - боюсь, я не придворный. Я говорю вещи так ужасно примитивно. Видите ли, я никогда не общался с женщинами. Тетя Ботри была, пожалуй, единственной женщиной, с которой я общался. Я не помню свою мать... видите ли, она умерла, когда я был ребенком...
   На несколько секунд мисс Ностранд захлестнула необъяснимая волна эмоций. Ей захотелось обнять Питера своими крепкими сильными руками и поцеловать его.
   Бетти телеграфировала отцу и через двадцать четыре часа получила ответ:
   "Спас 50 000 долларов от катастрофы. Не так плохо, как предполагалось. Еду в Англию, чтобы встретиться с твоим Призраком. Люблю тебя. - Папа".
  

На сцене появляется сэр Ральф

  
   К этому времени Питер понял, что жизнь без Бетти невозможна. Мысль о ней окрашивала все, что он делал. Но как он мог просить Бетти выйти за него замуж? Он устроил в своей жизни позорную неразбериху: потерял работу, потерял деньги и почти потерял надежду. Час или больше он сидел в сумерках, взъерошивая волосы и издавая невнятные восклицания, которые можно было истолковать как выражение острой физической боли и стоны отчаяния.
   Но после долгой траты времени и размышлений он подошел и нажал кнопку звонка. Миссис Фогель таинственным образом появился из пещерообразных "внутренностей" помещений для прислуги.
   - Миссис Фогель, я узнал от своего поверенного, что моя тетя оставила в подвалах несколько дюжин очень хорошего старого бренди. Я думаю, это тот случай, когда бутылка может быть открыта с полезным результатом.
   Питер как раз собирался налить себе третий стакан тетушкиного "1840", когда его внимание привлек странный шум в коридоре, похожий на лязг металла, и, казалось, он приближался с каждым мгновением. Он поставил бутылку на стол, встал и открыл дверь.
   Он услышал, как часы пробили двенадцать. Он был совершенно спокоен и пощупал свой пульс, который, казалось, "тикал" вполне нормально. Странный шум все еще продолжался, и вместе с ним он отчетливо услышал звук шагов.
   - Это вы, сэр Ральф. Входите прямо сейчас. Я уже давно ожидал вас увидеть.
   Питер не мог бы объяснить, какая сила внутри него заставила его произнести эти слова.
   В следующее мгновение он увидел, как в комнату медленно вошел старик. Глаза у него были добрые, волосы коротко подстрижены и ниспадали чуть ниже воротника. Его одежда старинного покроя была из какой-то темно-зеленой ткани. На боку у него висел большой меч, а на сапогах были шпоры.
   - Мой дорогой сэр Ральф, - сказал Питер, - выпейте со мной бокал бренди дорогой тети Ботри.
   - Спасибо, Питер, - весело ответил тот. - Это хорошая идея. Я испытываю большое облегчение, узнав, что вы не собираетесь обращаться со мной, как со сбежавшим сумасшедшим или человеком с шумовыми эффектами в театре. Один или двое из вашей семьи ожидали, что я буду греметь цепями, стонать через замочные скважины и ходить по дому каждую ночь. Такие вещи могут очень сильно действовать на нервы.
   - Я ожидаю, что вы сядете и выпьете, - ответил Питер вместо приветствия.
   - Ну, если вы так ставите вопрос, - сказал сэр Ральф, кладя шлем на стол. - Я должен сказать, что все это кажется очень домашним.
   Он опустился в кресло и принял бокал золотого напитка.
   - Это хороший крепкий бренди. В наши дни очень трудно достать выпивку для мужчин. Только вчера вечером я заскочил в Лонгпат Холл, чтобы выпить, и там не осталось ничего, кроме бутылки коктейля "Зеленый демон", такого напитка, который мог изобрести только извращенный вкус современной Англии. Он связал мой язык узлами и послал булавки и иглы через мои жизненно важные органы.
   - Ну, сэр Ральф, как вы находите вещи в королевствах фэйри? Держу пари, там немного спокойнее, чем в нашем сегодняшнем мире, с его суетой и неразберихой, убийствами, внезапными смертями и слухами о войне каждое утро.
   - Боже мой! - воскликнул сэр Ральф, мгновенно выпрямляясь в кресле. - Вы не представляете, с чем нам, призракам, пришлось столкнуться за последние двадцать лет. Мой дорогой Питер, весь призрачный мир изменился - и не в лучшую сторону, могу вам сказать.
   Во-первых, это радио стало ужасным открытием для нас. Куда бы мы ни пошли, мы спотыкаемся о беспроводные волны. Они попадают в нас и пронзают насквозь. Прошлой ночью я отправился верхом на своих врагов, и из-за них мы с лошадью потерпели сокрушительное поражение.
   Видите ли, мы движемся в другом пространстве: мы все находимся во временном измерении. Пространство - это телесное состояние, но мы находимся вне наших тел и занимаем все части эфира, поэтому беспроводные волны просто сверлят нас насквозь. Говорю вам, это не слишком приятно, когда тебя гонят по текучему пространству звуковые волны джазового оркестра или до смерти сотрясают вибрации кинематографического пианино.
   - Вам не повезло, сэр Ральф, - пробормотал Питер, но не смог удержаться от смеха.
  

Гоблины и демоны

  
   Сэр Ральф заговорил снова, и его голос прозвучал как вздох ветра.
   - Не надо смеяться, - печально сказал он. - Глупые люди приходят в наши убежища в поисках нас, но когда они нас видят, то пугаются. Они не думают, как напуганы мы. Я тоже боюсь.
   - Боитесь? Чего вы боитесь, сэр Ральф?
   - Гоблинов и демонов, - сказал он, оглядываясь через плечо. - В этом старом доме их полно. Они висят гирляндами на дубовых балках поперек длинной галереи и внезапно нападают оттуда. Во всем виновата ваша тетя, я снова и снова повторял ей, - единственное, что отпугивает гоблинов и демонов, - это свет, но, как вы знаете, у нее никогда не было другого освещения, кроме свечей. А теперь, Питер, ради Бога, послушайте меня и немедленно установите электрическое освещение.
   - Вы просили тетю Ботри сделать в поместье электрический свет?
   - Да, - смущенно ответил сэр Ральф, - но она сказала, что я старый дурак, раз боюсь гоблинов. Ваша тетя была довольно благородной женщиной, но она не заботилась о моем комфорте, как следовало бы. В моей комнате нет света - я вынужден испускать жуткий зеленый свет, который обычно приберегаю для привидений, прежде чем смогу надеть доспехи. Как бы вам понравилось ходить по дому в одном саване, испачканном церковной плесенью, при двенадцати градусах мороза?
   После долгой приятной беседы и уговора встречаться раз в неделю для дружеского стаканчика и обмена мнениями сэр Ральф допил бренди и поднялся на ноги.
   - Прежде чем вы уйдете... - начал Питер.
   - Да? - спросил сэр Ральф.
   - Дело вот в чем, сэр Ральф. Я растратил все семейное состояние на глупое, безумное театральное шоу, и теперь по уши в дерьме. Мне интересно, не могли бы вы оказать мне какую-нибудь помощь. Я не хочу продавать поместье Ботри - в любом случае, я не думаю, что это принесет больше 2 000 фунтов стерлингов. Я хочу сохранить старый дом. Но как? "Пойди и поговори с сэром Ральфом, если у тебя когда-нибудь будут неприятности, - написала тетя Ботри. - Он единственный, кто может помочь семье Ботри".
   - В самом деле, - сказал сэр Ральф, - правда? - Он выглядел очень польщенным. - Сомневаюсь, что смогу вам помочь, - глаза сэра Ральфа затуманились. - Мне очень жаль, но, как видите, у меня нет никаких земных владений. Только один доспех и несколько ржавых цепей.
   - Но разве вы не можете придумать какую-нибудь схему зарабатывания денег - что-нибудь, что помогло бы поправить наши дела? - настаивал Питер.
   Сэр Ральф был немного смущен.
   - Боюсь, мой ум не является коммерческим. У меня есть свои ограничения. Я не могу делать деньги. И, как я уже сказал, у меня нет никаких ценных вещей. Но подождите! Я совсем забыл. Мои доспехи сделаны из золота дамасской работы. Должно быть, они стоят 10 000 фунтов стерлингов. Я читал, что доспехи Обри де Вере, которые казались очень похожими на мои, были проданы в Метрополитен-музей Нью-Йорка за 25 000 фунтов. Я всегда держу свои доспехи в шкафчике в комнате на фронтоне наверху лестницы для слуг, я посмотрю на них для вас завтра. Как хорошо, что я об этом вспомнил. Надеюсь, 10 000 фунтов помогут вам. А?
  

Доспехи призрака

  
   - Что мне снилось прошлой ночью? Что-то нелепое, - сказал себе Питер, покуривая утреннюю трубку в библиотеке. - Помню, что смеялся, когда проснулся около двух часов. Ах да, семейный призрак. Все это было так нелепо. Эта проклятая мелодия "Танцев с призраком" ударила мне в голову, вторглась в мое внутреннее сознание.
   Я знал, что где-то что-то не так, даже когда спал. Бренди тети Ботри - это чудесный напиток, с которым нужно обходиться уважительно. У меня совсем закружилась голова. Сколько ночей мне снился сэр Ральф? Одну или двадцать?
   Старик, похоже, занял в моих снах свою собственную нишу. Он бросил щепотку соли на хвост моей жизни во сне. Что там старик говорил о доспехах? Ах да: доспехи Обри де Вере, проданные музею Метрополитен в Нью-Йорке... по цене 25 000 фунтов...
   Питер на мгновение задумался.
   - Какой абсурд! Доспехи не могут стоить 25 000 фунтов стерлингов! или могут? Неужели музей Метрополитен действительно заплатил такую сумму?..
   Питер резко остановился.
   - Есть ли такое место, как музей Метрополитен в Нью-Йорке? - сказал он вслух. - Если так, то странно, что я впервые услышал об этом во сне. Чертовски странно!
   Питер подошел к телефонной книге, нашел номер Британского музея и позвонил.
   - Это музей? Не могли бы вы соединить меня с кем-нибудь, кто является экспертом по доспехам? Спасибо... О, извините за беспокойство, но не могли бы вы сказать мне, когда в Лондоне были проданы доспехи Обри де Вере?
   - Доспехи были проданы в 1938 году музею Метрополитен в Нью-Йорке. Раньше они принадлежали лорду Крэнстону. Да, это составило значительную сумму в 25 000 фунтов.
   - Великий Боже! - сказал Питер. Он был взволнован и не на шутку напуган. - Как я узнал о доспехах де Вере? Как мне могло присниться то, о чем я никогда раньше не слышал? Сновидения не дают таких точных подробностей.
   Питеру стало ясно, что сэр Ральф явился ему во сне и рассказал о доспехах де Вере. Другого объяснения не существовало. Все это казалось таким адски таинственным.
   Питер, должно быть, просидел в библиотеке несколько часов. Внезапно он ощутил какую-то слабую сладость в затхлой обстановке полутемной библиотеки. Он поднял голову. В дверях стояла Бетти.
   - Привет, Пит, - сказала она. - Старый отшельник. Подумать только, сидеть в этой пыльной старой комнате в такое прекрасное утро, как это. Выходите, танцуйте, пойте и прыгайте.
   Питер скосил на нее серые глаза.
   - Это место нуждается в женских руках. Я... Бетти. Я без ума от вас с той самой ночи, когда встретил вас в театре. Я сто раз колебался, прежде чем сказать вам, что люблю вас. Но вы должны услышать это сейчас. И вам нужен кто-то, кто будет заботиться о вас. Как насчет того, чтобы позволить мне делать это? Не могли бы вы... как вы думаете, вы могли бы вынести все это: поместье Ботри, призрак и меня?
   - Ну и дела!.. Что ж, я с удовольствием подпишусь именем Бетти Ностранд Ботри Гиффорд, из Баутри-Мэнор, Уиндовер, Сассекс, Англия, - ответила она.
   Это было в конце июля. В начале сентября они поженились, и, чтобы немного развеселить старый особняк, Питер распорядился, чтобы во всех комнатах было установлено электрическое освещение. Питер не забыл маленькую берлогу сэра Ральфа - комнату во фронтоне. Лампочка в сто ватт только для того, чтобы отпугнуть гоблинов!
   Часть панелей была убрана во время переделки, и читатель, естественно, предположит, что за ней был обнаружен скелет сэра Ральфа Ботри. Но это было не так.
   То, что они нашли, было полным комплектом доспехов. Чиновник, приехавший из Британского музея, чтобы оценить их, был очень взволнован открытием. Он сказал, что они почти так же хороши, как доспехи Обри де Вере и, возможно, стоят 10 000 фунтов...
  

ГОЛОВА ЭКИЛЛОНА

История проклятия и реинкарнации

ГЕНРИ РОУЛ

  
   В течение почти десяти лет я не видел и не слышал о Майкле Ран, и с некоторым удивлением получил от него сообщение, странную срочность которого не мог игнорировать.
   Он всегда был для меня чем-то вроде загадки; возможно, его деятельность в области археологии во многом усилила мое впечатление, поскольку эта темная наука всегда внушала мне смутное чувство таинственности. Среди своих более подозрительных соседей он пользовался репутацией почти мистика, и старый особняк на холме, где он жил и работал в течение стольких лет в уединении, был, безусловно, замечателен своей невосприимчивостью к посетителям.
   Однако, зная, что мой друг - человек большой искренности и не станет обращаться ко мне таким образом без веской причины, я сразу же отправился в ту отдаленную часть Сассекса, где находился его дом. Прибыв в мрачное старое поместье, я застал его в состоянии волнения, чуждом его обычной беспечности; я обнаружил в нем нервозность, которую он изо всех сил старался скрыть.
   Даже после ужина, когда мы перешли в более уютную атмосферу библиотеки, он, казалось, странно неохотно говорил о настоящей цели моего приглашения. В течение некоторого времени, с тонкой наигранной естественностью, мы обсуждали вещи в целом и разговаривали, как друзья, не прекращая курить; однако вскоре, с резкостью, почти поразительной, он перешел к делу.
   - Послушайте, Джон, старина, - выпалил он, - вы должны знать, что я не зря позвал вас сюда. Возможно, вы заподозрили из моего сообщения, - есть нечто необычное, о чем я должен вам рассказать. Более того, мне нужен совет; мне нужен кто-то, кто поможет мне правильно взглянуть на вещи.
   В последнее время в этом доме происходят странные, неестественные вещи. События невыразимо странного характера, для которых я не могу найти ни названия, ни объяснения, если только они не находятся в мрачных царствах приближающегося безумия...
   Он внезапно замолчал, с опаской оглядывая комнату.
   - Скажите, - выпалил он, - как вы думаете, вы бы приняли меня за сумасшедшего?
   Он почти впился в меня взглядом.
   - Конечно, нет, - возразил я. - Я мог бы заподозрить в вас нервное возбуждение, но в безумии - никогда. Во-первых, маньяк никогда не знает, никогда не подозревает о своем безумии.
   Его облегчение было очевидно, и он продолжил.
   - Вскоре после того, как я стал владельцем обезглавленной мумией, началось это... это преследование. Это замечательный образец: его сохранность замечательна, хотя иероглифы на футляре для мумии совершенно неизвестны мне. Ее вид, безусловно, отталкивающий; выражение лица - самое злобное; оно производит непреодолимое впечатление зла.
   Как голова впервые отделилась от тела, нет никакого способа узнать; но я знаю, что, хотя я снова и снова возвращал отвратительную вещь в ее надлежащее положение, ничто, по крайней мере, никакая моя уловка, не может удержать ее там! Говорю вам, мой друг, я видел, как она поднялась в воздух, как будто какой-то невидимой рукой, и была брошена, брошена, говорю вам, через всю комнату!
   И это еще не все. По ночам в доме раздаются странные звуки; невероятные сны нарушают мой покой. Не раз я внезапно просыпался от глубокого сна и обнаруживал, что над моей кроватью склонилась тень, смутная и бесформенная; от нее исходило такая злая сила, что я был охвачен ужасом; следовал ментальный конфликт, во время которого неизвестное использовало магнетизм, побуждая меня полностью подчинить свою волю его зловещим целям...
   Я обнаруживал, что слабею, вытягивался в постели, а затем, страшным усилием преодолев этот гипноз, откидывался на подушку, измученный и весь в поту... Все это и многое другое происходило с тех пор, как в доме появилась эта зловещая вещь. Вы не удивляетесь, мой друг, если я немного... ну, испуган?
  

Дьявольская вещь

  
   Его серьезность была такова, что я едва ли мог сомневаться в его правдивости; я подумал, что было бы очень легко представить себе такие вещи в столь уединенном месте, как это, с его жуткой коллекцией археологических реликвий.
   - Скажите мне, - попросил я, - если вы подозреваете какую-то странную связь между этими тревожными событиями и этим... этим вашим последним приобретением, почему бы вам не избавиться от него?
   Он в ужасе уставился на меня.
   - Избавиться от него, вы сказали? Избавиться от него? Боже, вы не понимаете, что оно бесценно, уникально; ему, должно быть, больше трех тысяч лет! Избавиться от него было бы непростительно. Есть коллекционеры, которые отдали бы все, чтобы заполучить такую вещь.
   Я пробормотал себе под нос, что они, конечно, будут рады этому. Мой хозяин продолжал:
   - Но в этой мумии есть еще кое-что, делающее ее бесконечно более интересной для меня; тем не менее, завтра вы увидите ее сами.
   В предвкушении этого сомнительного удовольствия, ожидавшего меня завтра, я лег спать; мой хозяин выделил мне спальню рядом со своей.
   На следующее утро после завтрака Ран повел меня в длинную комнату с низким потолком, служившую ему музеем, где за долгие годы он собрал множество археологических ценностей, извлеченных из древних гробниц, найденных при раскопках под палящим солнцем чужих стран. Золотые украшения и безделушки; странное оружие с рукоятками из желтой слоновой кости; грубые вазы и тыквы; странная резьба по дереву и камню.
   Пока мы их рассматривали, мой друг обращал мое внимание на новинки, появившиеся в его коллекции со времени моего последнего визита, и, наконец, мы подошли к дальнему концу комнаты, где от потолка до пола тяжелыми складками свисал большой занавес из черного бархата. Жестом он отбросил его в стороны.
   - А вот и саркофаг неизвестного... - объявил он.
   Тот стоял у стены, - огромный деревянный гроб, искусно вырезанный в форме человеческого тела. Крышка была снята и стояла рядом; на ней были выгравированы странные символы и знаки. Но мое внимание привлекла не крышка и даже не сама мумия, а голова.
   Она лежала у подножия ящика с мумией, злобно глядя в пространство. Конечно, мой хозяин не преувеличил в своем описании этого существа; никогда я не видел ничего, что бы так наводило на мысль о зле; суровое, злобное выражение лица наполнило меня ужасом.
   Но почему? Я присмотрелся внимательнее. Невозможно, и все же... Я почувствовал, что хозяин пристально наблюдает за мной.
   - Ага, - сказал он, - значит, вы это заметили? Вы видите, как я бы сказал, сходство? Оно несомненно, не так ли? Ответьте, не видите ли вы странного сходства между этим ужасным лицом и моими собственными чертами?
   Я молчал, и все же нельзя было отрицать, что существует некое необъяснимое сходство во внешности.
   - Это... это очень странно, - пробормотал я, - странное совпадение...
   Затем, пытаясь отвлечь его внимание, я сделал замечание относительно необычной четкости надписи на крышке гроба.
   - О да, - сказал он, - это удивительно, но этимология настолько древняя, что все мои усилия по прочтению ни к чему не привели: это очень раздражает. Возможно, вы сможете помочь в этом вопросе.
   Я ответил, что был бы рад взяться за эту работу, подумав о том, что, по крайней мере, мне было бы, чем заняться. Я вспомнил рассказ моего хозяина об ожившей голове и почувствовал облегчение, когда бархатные занавески снова вернулись на место, и мы вышли из комнаты, потому что у меня не было желания увидеть демонстрацию этого. Более того, теперь, увидев эту отвратительную вещь, я был вполне готов поверить всему, что касалось ее; даже его рассказ о призрачном незваном госте в его спальне больше не казался мне невероятным.
   Остаток дня я провел в хорошо подобранной библиотеке, корпя над пыльными томами, посвященными изучению древнеегипетской этимологии. Но я добился не большего успеха, чем мой друг, и сумерки застали меня все еще без какого-либо варианта расшифровки загадочной надписи; если уж на то пошло, я не мог проследить никаких подобных символов ни в одном из томов, которые до сих пор изучал.
   Однако чтобы не потерпеть поражения, я продолжал свои исследования до глубокой ночи. Мой хозяин, который уже давно предпринимал слабые попытки не заснуть, вскоре встал и, извиняясь, пожелав мне спокойной ночи, отправился спать. Я продолжал работать, потому что, казалось, нашел ключ к разгадке; хотя идея была сомнительной, я следовал ей, только чтобы через час обнаружить, что снова попал пальцем в небо.
  

Сомнамбула

  
   В конце концов, с некоторым отвращением, я бросил поиски и направился в свою спальню. Дойдя до подножия лестницы, я невольно остановился; этажом выше послышались шаги. Медленные, размеренные шаги, приближавшиеся к лестнице; скоро они начнут спускаться.
   Я быстро спрятался, но мне не нужно было беспокоиться. Майкл Ран, - а это был он, - прошел в футе от меня, раскинув руки, и в его глазах было странное, застывшее выражение, свойственное сомнамбулам. Я молча следовал за ним; он прошел через холл, не останавливаясь; по темным коридорам он направился прямо к антикварной комнате.
   У двери он остановился, затем распахнул ее и вошел. После минутного колебания я тоже оказался в этой комнате с неясными искаженными тенями. Он был там, раздвинув огромные бархатные занавеси, за которыми лежало нечто ужасное. Бледный лунный свет проделывал странные трюки с гротескным содержимым комнаты; он отбрасывал фантастическую мозаику света и тени на всю незабываемую картину.
   Лунатик встал на колени перед открытым гробом, опустив голову на грудь. Вскоре с его губ сорвался тихий стон, затем сильная судорога сотрясла его с головы до ног, и он распростерся на полу.
   Мгновение он оставался неподвижным, затем, как зачарованный, медленно поднялся на ноги, его взгляд был прикован к чудовищной голове, которая теперь лежала у самых его ног, отвратительно глядя на него. Теперь, все еще не сводя с нее глаз, он медленно попятился, пока не добрался до двери; затем внезапным быстрым движением повернулся и вышел в коридор.
   Превозмогая свое изумление, я тотчас же поспешил возобновить свою роль тени и последовал за ним; он шел по коридорам, через мрачный холл, вверх по лестнице, и с бесконечным облегчением я увидел, как он, наконец, вернулся в свою спальню и тихо закрыл дверь. На следующее утро мой хозяин был странно мрачен и озабочен; я воздержался от комментариев по поводу необъяснимых событий прошлой ночи, но осторожно поинтересовался, хорошо ли он спал. Он с усилием поднял глаза.
   - Прошлой ночью, - сказал он, наконец, - мне приснился еще один из этих снов, на этот раз такого ужасного значения, что я больше не могу сомневаться в зловещем убеждении, которое долгое время окутывало меня, словно пелена. Это был сон необычайной яркости - если это был сон; это было больше похоже на какое-то странное переживание.
   Прошлой ночью я путешествовал в духе - как еще я могу это объяснить? - в какую-то далекую, неизвестную страну; страну огромных каменных монолитов и горячего песка. Я был центральной фигурой в драме странной и ужасной, разыгравшейся три тысячи лет назад.
   Были сумерки, бесчисленные вспышки факелов отбрасывали прерывистое сияние на невероятную сцену. Перед древним храмом, украшенным резными чудовищами и отвратительными масками, собралось множество темнокожих людей; они перешептывались, а я стоял и ждал: мое преступление, я знал, было велико. Вскоре ропот стал громче, пока, наконец, они не начали кричать и вопить, требуя моей казни.
   Я преклонил колени перед алтарем: огромный изогнутый меч сверкнул, опускаясь, и в потоке крови моя голова покатилась по песку. Я наблюдал как бы со стороны: черты лица побледнели и приняли выражение сильной злобы, то самое выражение; и это была та самая голова, которая, даже когда я говорю сейчас, лежит, уставившись на подножие этого проклятого саркофага с мумией!
  

Реинкарнация

  
   Он замолчал, сильно дрожа, но голос его был спокоен.
   - Вы понимаете, что это значит, мой друг: вы понимаете; вы не забыли о странном сходстве между мной и этой дьявольской головой? Это означает только одно, говорю я: это означает, что я - живое воплощение того отвратительного существа внизу. Что вы вашими ошеломленными глазами видите во мне реинкарнацию какого-то злого существа, которое умерло, по крайней мере, три тысячи лет назад.
   Я ошеломленно уставился на него, сбитый с толку; и все же я не мог игнорировать долю правдоподобия в этом удивительном утверждении, тем более что я был молчаливым свидетелем этого фантастического ритуала в музее. Я слышал и о более странных вещах; кроме того, такая теория могла объяснить многие из таинственных несчастий, которые в последнее время постигли моего несчастного хозяина. Я едва ли мог сомневаться в его здравомыслии, а тем более в его искренности. Я мало что мог сказать.
   - И, - наконец решился я, - что вы собираетесь с этим делать?
   - Хотел бы я знать... - медленно произнес он, а затем, помолчав, добавил: - Одно я знаю наверняка: мне нужно уехать отсюда хотя бы на некоторое время: боюсь, мои нервы сдают.
   Тот день снова застал меня в библиотеке, более чем прежде решившего разгадать тайну этой непонятной надписи; и снова я просидел за своими исследованиями до глубокой ночи.
   Поздним утром следующего дня мой хозяин, которого я не видел с самого завтрака, ворвался в библиотеку в полном возбуждении.
   - Голова... - выдохнул он, - она исчезла, растворилась в воздухе!
   Ошеломленный, я встретил его дикий взгляд.
   - Исчезла? - неопределенно повторил я. - Исчезла, вы сказали?
   - Да, да, разве вы не понимаете? Она исчезла.
   Обессиленный, он опустился в кресло. Через некоторое время, в ответ на мои искренние мольбы, он успокоился. По крайней мере, предположил я, было бы разумно ожидать немного душевного спокойствия теперь, когда отвратительной вещи больше не было в доме.
   Мои слова оказались странно пророческими; в последующие дни в доме Майкла Рана больше не происходило ничего таинственного. Это было так, как если бы огромное облако развеялось навсегда, и снова воцарились тишина и покой.
   Вскоре после этого я вернулся домой, но счел не совсем разумным сообщить хозяину, что, в конце концов, истолковал надпись на крышке этого нечестивого саркофага с мумией: она, если я правильно помню, выглядела примерно так:
   "Не тревожьте гробницу Экилона, ибо всякий, кто долго будет смотреть на голову злого, будет подвергнут всевозможным преследованиям и страху; и не будет ни мира, ни покоя в его доме, пока эта голова снова не окажется под землей".
   А что касается странного исчезновения отвратительной вещи, то, насколько мне известно, она и по сей день остается в саду, где я похоронил ее той ночью.
  

ПРОКЛЯТИЕ "ЛЕДИ ГРЕЙС"

История корабля и людей

ФРЭНК БРОНСТОРФ

  
   - Все готово, шкипер? - беспечно спросил лоцман.
   - Кроме тебя самого, - прорычал шкипер, поворачиваясь, чтобы пронаблюдать за работой на баке. Там было пусто, и капитан Блисс тихо выругался. - Что, черт возьми, случилось, мистер Браун? - рявкнул он.
   - Матрос, сэр; тому, последнему, на которого мы рассчитывали, не понравился запах корабля, и он откланялся.
   Капитан Блисс фыркнул и с отвращением сплюнул на причал. Два буксира стояли неподалеку, ожидая сигнала с "Леди Грейс". Дюжина матросов под командованием второго помощника закрепляли крышки люков, а пара кочегаров, не несших вахты, развалилась на поручнях и бросала тоскливые взгляды в сторону Монреаля. Сирены ожидающих буксиров одновременно издали нетерпеливый рев.
   - Нам нужно срочно найти матроса, мистер Браун, - сказал шкипер. Мистер Браун слишком хорошо это понимал; людей на корабле было недостаточно.
   - Во имя Аида, где, по мнению Старика, я его раздобуду? - Браун сердито оглядел причал; он мог ожидать только какого-нибудь бродячего нищего или негодяя. - Черт бы побрал Старика вместе с "Леди Грейс".
   - Вам нужен матрос, сэр? Я хотел бы занять койку, - раздался тихий голос позади него. Браун быстро обернулся. На плече у говорившего висела спортивная сумка, на голове была матерчатая кепка. Его широкое тело было прикрыто старым синим костюмом, блестящим и потертым, казалось, не снимавшимся в течение многих лет. Его башмаки, - или то, что от них осталось, - представляли собой смесь заплат, швов и хитрых узлов, какую мог бы собрать только старый матрос с парусника.
   На его лице была скорбь, но искра решительности сверкала в его голубых глазах под седыми бровями. Браун инстинктивно почувствовал, что человек, стоявший перед ним, знал голубую воду и ее опасности, в нем присутствовала какая-то тайна моря; но человек был стар. Выдержит ли он этот рейс?
   Его матерчатая шапочка теперь была снята; рука, касавшаяся его чуба, слегка дрожала.
   - Вы возьмете меня, сэр? - Он почти умолял.
   - Как вас зовут? - рявкнул Блисс с мостика.
   - Билл Эванс, сэр. - Мужчина говорил немного вызывающе.
   - Каким был ваш последний корабль?
   Билл Эванс долго колебался.
   - "Ньюсхолм", сэр.
   Капитан Блисс присвистнул; люди, работавшие у люков, замерли и с интересом посмотрели на Билла. Среди них поднялся ропот.
   - Но "Ньюсхолм" пропал со всем экипажем шесть месяцев назад, - сказал шкипер.
   Старый Билл запрокинул голову, и, казалось, стал моложе, шире и еще загадочнее.
   - Я был единственным спасшимся, сэр. - Голос его прозвучал тихо, как шепот ряби возле борта корабля.
   Капитан Блисс взглянул на него с новым интересом.
   - Запишите его, мистер Браун, - коротко сказал он.
   - Старина Билл приносит несчастье, шкипер, - крикнул один из рабочих, работавших у люков.
   - Он не пойдет с нами.
   В толпе раздался одобрительный рев.
   - Я не хожу с этим парнем, - крикнул финн Адаль, бросаясь к трапу, но мистер Браун выставил ногу и подставил ему подножку. Адаль покатился к шпигатам, ударился головой и затих.
   - Квартирмейстер, поднимайтесь по трапу, - прорычал шкипер. Квартирмейстер и два помощника вскочили, чтобы повиноваться. Гнев шкипера усилился, когда он взглянул на угрюмые лица внизу. Вся эта история с суеверием была чепухой и вздором, сплетнями кают-компаний, когда количество выпитого виски изгоняло здравый смысл. Каждый человек имеет право зарабатывать себе на жизнь, а соленая вода способна смыть невезение, если оно вообще существует. Его голос из туманного горна заглушил ворчание внизу.
   - Запишите его, мистер Браун, - повторил он, - и если я еще раз услышу об этом проклятом деле с этим проклятым кораблем, я закую вас всех в кандалы. Черт меня побери, если я этого не сделаю.
  

Приносящий несчастье

  
   "Леди Грейс" делала двенадцать узлов на течении. Над головой ярко сияли звезды; по берегам реки на равнинах прятались клочья тумана. Старина Билл нашел в кубрике пустую койку и забрался туда. Ритмичное движение корабля убаюкивало его чувства. Он уснул.
   Глубокий, полный отчаяния крик раздался в кубрике. Послышался хриплый хор жалоб усталых тел. Крик раздался снова, громче, пронзительнее, перерос в тонкий визг, похожий на вопль потерянной души. Казалось, он доносился прямо из-под койки Старого Билла. Наклонившись, Старый Билл заглянул в два больших светящихся глаза, и снова жуткий крик пронесся по кубрику.
   С коек посыпался залп ругательств и проклятий. Кот отряхнул с себя проклятия, как утка стряхивает капли воды, снова завыл, мрачно, зловеще, и вышел.
   - Что я вам говорил, парни? - торжествующе завопил Адаль. - Это несчастье пришло вместе с Биллом.
   - Ей-Богу, это была проклятая баньши,- дрожащим голосом произнес Дублин, ирландец.
   - Это была кошка, а кошки - это хорошо, - промурлыкал Ганс в темноте.
   - Черные кошки на удачу, но рыжие кошки - это ад,- прокомментировал голос Янка.
   Матросы возбужденно переговаривались, пока громкий голос не вызвал вахту внизу на палубе.
   На баке Старый Билл увидел огни большого города по левому борту, а за ними - огни корабля по правому борту, двигавшегося на юг, в главный поток.
   - Эй, на мостике, - окликнул Старина Билл. - Корабль по левому борту.
   - Есть, есть, - ответил рулевой.
   Было достаточно времени и места, чтобы освободить проход, и "Леди Грейс" уже начала маневр поворота. Внезапно движение судна прекратилось. Долгую минуту оно держало курс, а затем, словно собираясь с силами для прыжка, бросилась прямо на корабль.
   Старый Билл с ужасом понял, что рулевое управление заклинило. Ошеломленный, он вцепился в перила и зачарованно наблюдал. Позади него яростно зазвенел телеграф машинного отделения. Сирена взревела хриплым предупреждением, и "Леди Грейс" задрожала от носа до кормы, когда винты закрутились в обратную сторону. Вахтенные внизу повалились на палубу и в полубессознательном состоянии сгрудились вокруг фок-мачты. Гул возбужденных голосов разорвал воздух.
   Пространство между кораблями быстро уменьшалось. Старому Биллу казалось, что столкновение неизбежно и что он не утонул на "Ньюсхолме" только затем, чтобы быть раздавленным насмерть на "Леди Грейс". Возможно, в конце концов, Адаль был прав, и на него было наложено проклятие, решившее действовать самым худшим образом.
   Секунды тянулись, как эоны. Корабли, казалось, соприкоснулись, Старый Билл затаил дыхание, ожидая тошнотворного удара. Этого не произошло: встречный корабль уклонился от носа "Леди Грейс" всего на несколько дюймов. С другого судна донесся залп соленых ругательств.
   Высокий голос Адаля нарушил молчание на "Леди Грейс".
   - Проклятие доберется до нас, парни.
   - Может быть, черт возьми, в море это пройдет, - голос Ганса дрожал.
   - Оно уйдет вместе с нами в ящик Дэви Джонса, ей-Богу, - прорычал Дублин.
   - Черт, - сказал Янк. - Разве я не дурак, что согласился идти на этом корабле?
  

Пожар

  
   Закутавшись до ушей, Блисс мерил шагами мостик и приглядывался к погоде. В сумерках мрачный берег Лабрадора казался суровым и негостеприимным, когда "Леди Грейс" направлялась к проливу Белл-Айл. Течение в проливе уже снизило скорость корабля на пару узлов и продолжало тормозить его сильнее, чем прежде. Блисс проревел по переговорной трубе в машинное отделение.
   Макгрегор, главный механик, ответил лично.
   - Я делаю все, что могу, шкипер, но проклятый уголь, которым наполнены наши бункеры, не дает достаточно пара...
   Ворчливый голос внезапно затих. Блисс снова взревел в переговорную трубку. Ответа не последовало, и сквозь гул машин до него донесся зловещий звук.
   - Макгрегор, Макгрегор, ты здесь? - крикнул он.
   Ответа не последовало; обороты двигателя начали падать, корабль останавливался. Внезапно из вентиляторов за мостиком повалили густые клубы черного дыма, и Блисс понял, что машинное отделение охвачено огнем. Со скоростью молнии, его правая рука схватила шнур сирены, и ее хриплый сигнал тревоги поднял всех матросов на палубу.
   - Немедленно протяните шланг в машинное отделение, мистер Браун, - проревел шкипер. Старый Билл уже разматывал шланг. Готовые руки потянулись к нему на помощь. Машины остановились, и корабль больше не двигался. Дым из вентиляции хлынул в лица мужчин, заставив их глаза зажмуриться, а легкие запротестовать в прерывистом кашле.
   Блиссу показалось, что люди, борющиеся в дымном мраке внизу, были похожи на множество духов, и слова "На старом Билле лежит проклятие, шкипер" вернулись к нему с нарастающей силой. Возможно, если бы он не был таким упрямым в отношении Старого Билла...
   Шланг наполнился давлением воды, когда гидрант был включен. Медленно, очень медленно прекратилось поступление черного дыма, и из кочегарки вышла грязная компания мужчин, кашляющих, задыхающихся, чтобы наполнить легкие живительным воздухом. Они бросали мрачные взгляды на Старого Билла. Это была его подлая работа. Проклятие, разрушившее "Ньюсхолм", последовало за ним сюда, стремясь к уничтожению.
   - Какого черта ты делал внизу, Мак? - спросил шкипер.
   - В кочегарке загорелась куча мусора, которую проклятые лентяи поленились выбросить за борт, - ответил Макгрегор, поворачиваясь и направляясь в машинное отделение. - Они больше не будут этого делать, - мрачно продолжил он, исчезая в коридоре.
   Старый Билл, стоя под прикрытием вентилятора, наблюдал, как матросы движутся к полубаку. Дублин, проходя мимо, язвительно приветствовал его.
   - Прячься где угодно, приятель, Старина Ник все придет за тобой.
  

Покинутый

  
   Вглядываясь сквозь мрак ночи в едва видимую звезду высоко над горизонтом, капитан Блисс удовлетворенно вздохнул. Наконец корабль вышел из пролива Белл-Айл, и впереди простиралась голубая вода. Он свернул в штурманскую рубку и изучил курс, который выбрал. Удовлетворенный, он вышел и покосился на компас. Корабль шел нужным курсом.
   Человек за штурвалом держал его как-то по-особому, так, как управляли старые матросы на парусниках, когда ожидали, что корабль встанет на дыбы, а штурвал взбрыкнет, и капитан Блисс узнал Старого Билла.
   - Надеюсь, ваше проклятие исчезло, Эванс, - тихо сказал он.
   - Нет никакого проклятия, сэр, - твердо сказал Старый Билл, и шкипер улыбнулся. "Леди Грейс" начала заваливаться на правый борт; Старый Билл повернул штурвал и вернул ее на курс. Блисс кивнул и отвернулся.
   Дверь штурманской рубки открылась, и из нее вышел Спаркс с бумагой в руках.
   - Сообщение о покинутом, шкипер,- сказал он.
   Блисс почувствовал, как ледяной холод пробежал по его спине. Они вместе вошли в штурманскую рубку, и он прочитал сообщение, в котором сообщалось о покинутом корабле к северу от пролива Белл-Айл; всем кораблям, использующим проход, рекомендовалось действовать осторожно. Он проверил широту и долготу корабля на карте и отметил крестиком сообщенное местоположение покинутого корабля. Между ним и курсом корабля было достаточно места, даже с учетом течения, которое делало пару узлов в южном направлении.
   Удовлетворенный, он уже собирался встать со стула, когда заметил, что сообщение о брошенном корабле поступило в восемь утра. Было уже за полночь. Покинутый корабль оказался гораздо ближе, чем он думал.
   Одним прыжком Блисс выскочил из штурманской рубки и позвонил по телеграфу в машинное отделение, чтобы "сбавить скорость".
   - Круто вправо, - рявкнул он на Старого Билла.
   - Есть, есть, сэр. - Штурвал резко перевернулся, и "Леди Грейс" легко свернула с курса, словно гигантский кит, уклоняющийся от бешеного натиска противника. В душе Старый Билл ликовал. Старик был умен; они избегнут встречи с покинутым кораблем.
   - Держи курс на юге, - приказал Блисс.
   - Есть, сэр.
   Блисс подошел к телеграфу машинного отделения, и его рука потянулась к рычагу, чтобы увеличить скорость. Он так и не сдвинул его с места. "Леди Грейс" пошатнулась, как боксер пошатывается от сокрушительного удара, и тошнотворная дрожь пробежала по ее телу от носа до кормы. Затем она резко развернулась к левому борту, устало встряхнулась, покачнулась и пошла свободно. Она столкнулась с брошенным кораблем.
   Блисс уставился в пространство, его чувства онемели. После мучительного ожидания голос Макгрегора, казалось, доносился откуда-то издалека.
   - Что случилось, Мак? - спросил он, едва дыша.
   - Левый винт унесло, и, возможно, один или два листа обшивки помяты.
   - Что можно сделать?
   - У нас есть запасной винт на палубе, но мы не можем поставить его здесь.
   - Какую скорость ты можешь развить сейчас?
   - Около семи узлов.
   - Очень хорошо. Мы отправимся в Сент-Джонс, Новая Шотландия, и поставим запасной.
   Блисс с меланхоличным видом вошел в штурманскую рубку и взял курс на Сент-Джонс, Браун заглянул ему через плечо, когда тот сделал отметку на карте.
   - На этом корабле проклятие, - пробормотал Браун себе под нос.
   - Ты чертов дурак, - прорычал Блисс. - Все, что я слышал от тебя и от этих парней в кубрике с начала путешествия, - это "проклятие, проклятие, проклятие". Море и небо у вас - проклятие. Вы едите и пьете - проклятие; вы ложитесь с ним в постель ночью, а утром вытаскиваете его ярким и свежим и выставляете на палубе. Будь я проклят, если всем вам не место в сумасшедшем доме. - Его лицо покраснело, а большие вены по бокам шеи вздулись от гнева. - Иди и передай рулевому курс, - бросил он, наконец, Брауну.
   Браун опустил голову и вышел. Блисс вернулся к своей карте и наблюдал, как рулевой повернул "Леди Грейс" на новый курс. Блисс разговаривал сам с собой, все еще в гневе.
   - Проклятые сухопутные крысы, они передали неправильное положение брошенного корабля, чтобы потопить мой корабль и погубить меня. Это и есть ваше чертово проклятие, мистер Браун...
  

Бунт

  
   Винт установили, механики внизу почти закончили. Блисс нетерпеливо ходил по мостику, как лев в клетке. За входом в Харбор Грейс он мог видеть высокие гребни, а над ними летящие облака, несущиеся по небу, словно скачущие лошади.
   Снаружи дул северо-восточный штормовой ветер. Он потянулся к переговорной трубке и в десятый раз за это утро позвонил своему главному механику.
   - Все готово, Мак? - спросил он.
   - Не совсем, шкипер; возможно, через час.
   Из кубрика торопливо вышел человек и с опаской огляделся. Шкипер узнал Старого Билла. В следующее мгновение Старый Билл бросился на корму, и бак взорвался потоком разъяренных матросов позади него, Дублин впереди.
   - Что, черт возьми, тут происходит? - взревел Блисс.
   Команда остановилась у трапа, ведущего на палубу.
   - Если Старый Билл сейчас же не покинет корабль, сэр, мы уходим, - крикнул Дублин. Его голубые глаза сверкали, а рыжие волосы, падавшие на лоб, придавали ему дикий и зловещий вид. - Мы больше не можем терпеть это безобразие, сэр. - В голосе Дублина звучало отчаяние.
   Итак, проклятие снова взялось за дело. Блисс ждал.
   - Каждую ночь мы слышим, как они на баке, - Уильямс, Мерфи и Даго Джо, - утонувшие на "Ньюсхолме", всю ночь взывают к Старому Биллу, взывают, взывают, взывают. Старина Билл может отправиться к ним, сэр, но мы - нет.
   - Вы проклятая стая лжецов, - прорычала Блисс. - Отправляйтесь назад, и не позволяйте мне больше слушать эту чушь.
   - Вы чертов тупоголовый осел, - парировал Дублин. - Вы со Стариной Биллом можете отправиться в ад вместе, но мы - нет. - Он повернулся к толпе. - Давайте, друзья, забирайте свои вещи. Мы сойдем на берег.
   Они спустились в кубрик и вскоре вернулись со своими пожитками. Спорить было бесполезно. Бесчувственный страх сжал их сердца, придавая скорость их действиям. Блисс зашел в свою каюту за пистолетом.
   Люди поднялись по трапу, прошли по главной палубе и поднялись на шлюпочную палубу. Нетерпеливые руки снимали брезентовые чехлы с одной из спасательных шлюпок.
   - Назад, - проревел Блисс, держа пистолет в руке, с мрачным выражением на обветренном лице.
   - Не слушайте его, друзья, - крикнул Дублин. - Давайте убираться отсюда.
   Блисс поднял пистолет и выстрелил поверх голов матросов, сгрудившихся вокруг шлюпки. Пуля злобно взвизгнула над головами, мужчины заколебались, но Дублин подтолкнул их.
   - Лучше получить пулю, чем стать жертвой проклятия, друзья. Займитесь делом.
   Мужчины попятились. Дублин вскочил в шлюпку и быстро принялся за оставшуюся часть брезентового покрытия. Пистолет Блисса снова рявкнул. Пуля попала в канат передней снасти. Шлюпка слегка покачнулась. Внезапно веревка разорвалась, и передний конец спасательной шлюпки качнулся в сторону моря, сбросив Дублина в воду.
   Фыркая и отплевываясь, он с трудом держался на воде. Старый Билл ловко натянул на плечи спасательный пояс. Затем кормовые снасти разошлись, спасательная шлюпка с грохотом упала в воду и поплыла дном вверх.
   У матросов вырвался вопль отчаяния. Сбитые с толку и испуганные, они стояли и смотрели, как Дублин и лодка уплывают прочь.
   - Назад, - прорычал Блисс, снова поднимая пистолет. На секунду они заколебались, а затем в едином порыве, шаркающей походкой, начали возвращаться тем же путем, каким пришли, непристойно ругаясь.
  

Шторм и туман

  
   "Леди Грейс" снова вышла в открытое море. Спасательная шлюпка, должным образом закрепленная, качалась на шлюпбалках; Дублин лежал на гауптвахте, стонал в кандалах.
   На баке было весело, как в могиле. Мужчины говорили угрюмым шепотом, проклиная Старого Билла и шкипера. Снаружи поднимался ветер, корабль раскачивало и швыряло, он бился о волны, жалуясь каждой заклепкой и стыком. Старый Билл спокойно отдыхал на своей койке, его чувства были обострены, он внимательно прислушивался к бушующим водам и угрюмым разговорам матросов, которые прерывисто доносились до него между пронзительными порывами ветра.
   Внезапно электрический свет погас, и колышущаяся, колеблющаяся чернота заполнила бак.
   - Давайте покончим с этим проклятием навсегда. - Эти слова отчетливо донеслись до Старого Билла. Он действовал быстро, повернув голову туда, где были его ноги, и подтянув ноги как можно выше.
   На койку упал тяжелый предмет. Старый Билл не издал ни звука, но, медленно вытянув руку, схватил предмет. Это был короткий железный прут, который, несомненно, проломил бы ему череп, если бы он не изменил положения. Взволнованный шепот раздался в скрывающей темноте. Звуки движения приближались. Кто-то склонился над его койкой. Он собрался с силами и выбросил вперед железный прут, который держал в правой руке.
   Он почувствовал, как прут соприкоснулся с человеческим телом, и крик агонии поднялся над воем ветра и жалобами корабля. Старый Билл быстро перебрался в койку Дублина на корме.
   Утро застало "Леди Грейс" все еще сражающейся с огромными волнами. Ветра не было, небо было темным и зловещим. Перегнувшись через поручень, Старый Билл оценивал погоду. Это было дико и зловеще, и тихий голос продолжал говорить ему: "Будь внимателен к наветренной стороне, остерегайся погоды мыса Стифф". Но мыс Стифф лежал в нескольких тысячах миль к югу.
   В полдень выглянуло солнце, и море успокоилось. Стало почти спокойно, если не считать длинных перекатывающихся волн, и "Леди Грейс" неуклонно продвигалась вперед. В поле зрения появилась длиннокрылая морская птица. "Альбатрос", - подумал Старый Билл, и перед ним снова предстали знакомые пейзажи Южного океана, но это была всего лишь одинокая олуша, лениво летящая на запад. Старый Билл удрученно покачал головой, стал беспокойным и угрюмым и принялся ходить по палубе, бросая тревожные и торопливые взгляды на океан. Матросы как-то странно смотрели на него, многозначительно стучали по головам и хихикали; наконец-то он попал в беду.
   Внезапно из моря, словно порождение какого-то злого духа, вынырнула темная полоса тумана и обвила своими быстро вздымающимися складками "Леди Грейс". С мостика все казалось размытым, кроме смутных очертаний самого мостика, по которому беспокойно шагал капитан Блисс, его острый взгляд пытался пронзить туман. Он передал по телеграфу в машинное отделение убавить ход на половину, хрипло ревел туманный горн.
   - Что вы об этом думаете, мистер Браун? - спросил он.
   - Никогда не видел ничего столь внезапного и столь густого, сэр.
   Блисс угрюмо кивнул и продолжил расхаживать по мостику. Неожиданно спустившийся туман, безусловно, приводил в замешательство. С левого борта проревел туманный гудок, и "Леди Грейс" ответила. Блисс бросился к телеграфу и передал команду в машинное отделение: "Полный назад!" Корабль задрожал, когда винты закрутились в обратную сторону. Схватившись за поручни левого борта мостика, он с тревогой вгляделся в клубящийся пар.
   - Проклятый туман, - в отчаянии прорычал он.
   Огромный, быстро движущийся объект внезапно вынырнул из тумана и бешено пронесся мимо, совсем близко от "Леди Грейс". Блисс вытер пот со лба дрожащей рукой. Прошла целая минута, прежде чем он передвинул ручку телеграфа машинного отделения на "Полный вперед".
   Сбившись в кучку на полубаке, матросы переговаривались, высокий голос Адаля уныло дрогнул.
   - Это конец. Проклятие собирается покончить со всеми нами.
   Туман издевательски приглушил его слова.
  

Айсберг

  
   "Леди Грейс" продолжала двигаться медленно, неуверенно, ревя туманным горном. Матросы беспокойно двигались по палубе, щурясь на туман, словно готовясь прыгнуть в него. Старый Билл стоял в стороне, подняв голову, вдыхая туман, как олень нюхает ветер, когда инстинкт предупреждает его о присутствии охотника. В воздухе витал слабый, смутно знакомый запах, который наполнил его беспокойством. Он уже чувствовал этот запах раньше, но где, где? Он быстро прошелся по дорожкам своей памяти в поисках отметки, которая дала бы ему ответ.
   Запах становился все сильнее. Он пересек палубу и глубоко вдохнул. Это был запах замерзшего воздуха и земли, который вызвал покалывание у основания его головы и странное ощущение в животе. Он отчаянно вглядывался через поручни; ничего не было видно, кроме серого тумана, клубящегося жуткими складками вокруг корабля.
   Но теперь уже нельзя было ошибиться в запахе. Он наполнил его легкие и предупредил об опасностях, которые ждали их впереди.
   - Эй, на мостике! - взревел Старый Билл. - Впереди айсберг.
   - Где именно? - спросила Блисс.
   - По левому борту, сэр.
   В машинном отделении зазвенел телеграф, и "Леди Грейс" остановилась. Легкий северный ветер рябил поверхность моря, унося верхние слои тумана.
   Прямо впереди, на расстоянии кабельтова, в океане застыл огромный айсберг. Заходящее солнце окрасило его верхние гребни в оранжевый и золотой цвета. Над ватерлинией вся масса сверкала, как клыки голодного волка. Матросы недоверчиво посмотрели на айсберг и с удивлением - на Старого Билла.
   - Мы все ошибались, - ответил на их мысли голос Ганса. - Старина Билл - чертовски хороший моряк. На нем нет никакого проклятия.
   - Ты сам это сказал, приятель, - деловитый голос Янка звучал радостно.
   Матросы столпились вокруг Старого Билла, добродушно подтрунивая над ним, хлопая его по спине.
   "Леди Грейс" обогнула айсберг, направляясь на юг. Море весело плясало впереди в последних лучах солнечного света, который, казалось, наполнял корабль теплом и дружелюбием.
   - Всем по глотку грога, боцман, - приказал капитан Блисс.
   - Есть, сэр.
   - Да, да, - в унисон взревели матросы, и Старый Билл почувствовал, как хорошо снова быть живым и возвращаться домой в дружеской толпе моряков.
  

НЕ ПОХОЖИЙ НА ОБЫЧНЫЕ

Незнакомец осмеливается войти в дом с привидениями

ФРЭНК КЛЕМЕНТС

  
   Незнакомец рассмеялся.
   - Полагаю, вы все пытаетесь меня разыграть, - сказал он.
   - Можете так думать, если хотите, сэр, - пробормотал хозяин; остальные в баре кивнули в знак согласия.
   - Но на самом деле все это так... так обыденно. Эта история семейной недвижимости: дом, который пустовал в течение многих лет, внезапные смерти, какая-то местная легенда, таинственное существо, прикосновение которого смертельно. Ну же, постарайтесь. Вы должны изобрести что-нибудь получше. Такой призрак безнадежно старомоден.
   - Как и все призраки, - заметил старый джентльмен, до сих пор не принимавший участия в разговоре.
   Незнакомец обернулся.
   - Вы действительно в это верите, сэр? - спросил он с насмешливым блеском в глазах.
   - Я не сомневаюсь просто потому, что в этой истории есть все обычные ингредиенты истории о привидениях. В конце концов, почему такие вещи стали обыденными?
   - Потому что они пугают, я полагаю.
   - Скорее потому, что призраков всегда видели именно в в таких обычных обстоятельствах. Описание человека, умирающего с пулей в голове, тоже было бы обычным, не так ли? Потому что люди, получившие пулю в голову, умирают вполне обычно. Точно так же призраки обычно появляются в одной и той же обстановке.
   - В этом старом доме действительно случались смерти?
   - С тех пор, как я вышел на пенсию и поселился здесь, - двадцать лет назад, - их было две. Оба умерших были бродяги. Прошло много времени, прежде чем их тела были обнаружены, и уже невозможно было назвать точную причину смерти.
   - Их тела были обнаружены не сразу?
   - Никто в деревне не посещает этот дом. Их нашли, благодаря собакам.
   - Совершенно верно, - перебил хозяин. - И, насколько нам известно, там может быть еще один труп. Никто не хочет смотреть.
   Незнакомец невольно вздрогнул:
   - Брр, что за ужасная идея!
   - Ужасный дом, - вздохнул старый джентльмен.
   Незнакомец осушил свой бокал и кивнул хозяину в знак того, что он желал бы повторить.
   - Ну, а каким должен быть призрак? Гремящие кости и все такое?
   Джентльмен мрачно покачал головой.
   - Никто не описал его по той простой причине, что единственные двое, кто, возможно, видел его недавно, - бродяги, - оба умерли.
   - Разве нет какого-нибудь традиционного описания?
   - Как сказал хозяин, существует старая легенда... волосатое звериное присутствие.
   - Так я и думал - настолько смутное, что это, очевидно, простая игра воображения.
   И снова старый джентльмен не согласился:
   - Напротив, когда люди воображают, они обычно придумывают подробные описания.
   Незнакомец поджал губы и пожал плечами:
   - Все равно, боюсь, все это кажется смешным.
   - Не хотите ли пойти туда, сэр? - шутливо спросил хозяин, ставя перед ними на стол полный бокал.
   Незнакомец оглядел бар с его молчаливыми деревенскими обитателями, в то время как его губы скривились от презрения горожанина к деревенщине:
   - Да, хотел бы. Я пойду сейчас, если кто-нибудь из вас не побоится показать мне дорогу.
   Старый джентльмен поднял руку:
   - Пожалуйста, не делайте глупостей.
   - Я вовсе не дурак,- заявил незнакомец, слегка покраснев от необычно крепкого пива и сознавая, что он стал центром общего внимания. - Глупость - подобные разговоры. Кто покажет мне дорогу?
   В баре воцарилась тишина.
   Он снова рассмеялся, на этот раз неприятно и с издевательской шуткой:
   - Ну, в городе кое-что рассказывают о вас, деревенщинах, но это уже слишком. У меня будет прекрасная история, чтобы рассказать, когда я вернусь.
   В ответ послышалось бормотание, и вперед выступил хмурый молодой рабочий.
   - Хорошо, мистер. Если вы хотите быть умнее всех, я покажу вам дорогу.
   - Храбрый парень, - усмехнулся незнакомец, вставая из-за стола. - Не будем терять времени. Я останусь до двенадцати, это роковой час, не так ли? Я бы переночевал там, но завтра мне нужно двигаться дальше, а я хочу хорошенько выспаться.
   Он застегнул пальто и достал из кармана фляжку.
   - Наполните это, пожалуйста, хозяин. Думаю, там будет холодно.
   - Да, очень холодно, - подтвердил чей-то голос.
   Старый джентльмен снова запротестовал:
   - Если ничего не произойдет, пока вы там, это также ничего не докажет. Эти истории не возникают и не исчезают за одну ночь. Тогда как если бы...
   - Мне все ясно, сэр,- усмехнулся незнакомец. - Если ничего не случится, вы знали заранее, что ничего не случится.
   Он взял у хозяина фляжку:
   - Вы хотите, чтобы я заплатил по счету, прежде чем пойду туда? - спросил он настойчиво.
   Хозяин немного поколебался, а затем ответил:
   - Да, сэр.
   Его лицо было мрачным и неулыбчивым, так что незнакомец невольно почувствовал смутное беспокойство. Но он вытащил банкноту и бросил ее на прилавок.:
   - Хорошо, оставьте сдачу, я вернусь за ней.
  

Путь

  
   С вызовом оглядевшись по сторонам, он последовал за рабочим на улицу. Старый джентльмен встал и поспешил за ними.
   - Значит, вы настаиваете на том, чтобы пойти? Очень хорошо, вы знаете, что я думаю. По дороге мы пройдем мимо моего коттеджа. Я дам вам фонарь.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал незнакомец, искренне благодарный, потому что вечерний воздух уже охладил его пыл.
   - И еще, я бы хотел, чтобы вы взяли мою собаку. Она составит вам компанию, и не только; у животных очень острое чувство сверхъестественного. Внимательно наблюдайте за ней. Если она проявит хоть малейшую тревогу, немедленно покиньте дом. Вы обещаете мне это?
   Незнакомец пообещал, а рабочий хмыкнул. Они подождали у дома, стоявшего на окраине деревни, пока старый джентльмен вошел внутрь.
   - Почему бы вам не пойти со мной? - спросил незнакомец. - Вы бы потом хорошо посмеялся над остальными.
   - Только не я, - коротко ответил рабочий и отвернулся.
   Через несколько минут старый джентльмен вернулся со старым фонарем и лохматым эрделем, который с дружелюбным любопытством обнюхал незнакомца.
   - Его зовут Роббер, - сказал старый джентльмен. - Не забудьте, что вы мне обещали.
   Когда они дошли до входа на короткую гравийную дорожку, которая вела между двумя рядами вязов к дому, рабочий остановился.
   - Мы пришли. Дальше идите один.
   Махнув рукой, незнакомец быстро зашагал по подъездной дорожке. Стоя на крыльце, он заколебался, прежде чем толкнуть дверь. Деревня казалась далекой, потому что ее огни были скрыты деревьями, и он чувствовал себя очень одиноким.
   В этот момент было бы очень легко вернуться по своим следам, но мысль об ухмылках на широких деревенских лицах удержала его. Затем пес мягко ткнулся мокрым носом в его руку, как будто зверь тоже осознавал другое живое присутствие.
   Это прикосновение придало ему уверенности, и он почесал собаку за ухом, прежде чем с неосознанно вызывающей развязностью распахнул дверь. В слабых лучах фонаря почти ничего не было видно.
   Он вдруг вспомнил слова хозяина:
   - И, насколько нам известно, там и сейчас может быть труп...
   Действительно, за пределами маленького круга жизни в мерцающем свете, отбрасываемом лампой на пыльный пол и темные стены заброшенного коридора, могло быть что угодно. Пес зычно зевнул, отчего у него по коже побежали мурашки, и он тревожно пробормотал:
   - Тише, Роббер, тише!
   Он оставил входную дверь широко открытой. Через три шага он мог оказаться на открытом воздухе, так непохожем на затхлый холод в доме. Сразу слева от него была комната. Он вошел, оставив дверь открытой.
   Прошло некоторое время, прежде чем он предпринял какие-либо усилия, чтобы исследовать комнату, но когда его воображение заработало, необходимость сделать это, чтобы успокоить нервы, преодолела его отвращение. Он двигался медленно, держа фонарь сначала высоко над головой, а затем близко к полу, прежде чем изменить положение.
   Обходя комнату, он не встретил ни препятствий, ни мебели. Он сел на подоконник. Снаружи деревья кружились во мраке, но не было слышно их шелеста.
  

Крадущееся чудовище

  
   Он тщетно пытался контролировать свои мысли, направлять их на спокойные или забавные темы. Но всякий раз, когда он вспоминал какую-нибудь юмористическую историю, та невольно исчезала из его памяти, позволяя занять свое место какой-нибудь ужасной. Одна история особенно ярко всплыла в его воображении. В ней рассказывалось о крадущемся чудовище с желтыми глазами, которое прыгало на своих жертв через закрытые окна.
   Нервно оглянувшись через плечо, он увидел, что ветви деревьев раскачиваются, словно живут своей собственной жизнью; они приняли угрожающие очертания, пока он наблюдал за ними. Вскоре влияние этой истории стало настолько сильным, что он боялся смотреть в окно, но одновременно боялся повернуться к нему спиной, опасаясь того, что может подойти сзади. Он неловко сидел вполоборота, пока напряженное положение не заставило его внезапно вскочить и броситься через комнату.
   Здесь он мог слышать шелест деревьев, и это привлекло его внимание, в то время как его уши напряглись в поисках любого перерыва в нормальном ритме звука. Он слышал глубокое дыхание собаки, которая заснула, уткнувшись носом в лапы. Резкое давление на бедро напомнило о присутствии фляжки. С благодарностью он вытащил ее из кармана.
   Виски придало ему уверенности и прежней бравады. Собака спала так мирно и спокойно, что он решил осмотреть дом. Он не взял с собой фонарь. С самого детства он приучал себя видеть в темноте, и его страх перед темнотой уменьшался, если имелась освещенная комната; это всегда было важнее, чем нести свет самому.
   Его спотыкания были частыми, главным образом потому, что его настроение заставляло его продвигаться вперед с намеренно неуклюжей безрассудностью, поскольку звуки его собственного продвижения успокаивали его подспудно напряженные нервы. Он не обнаружил ничего интересного и уже собирался вернуться в комнату внизу, когда услышал быстрые шаги по коридору. Очевидно, шум потревожил собаку.
   Он прошептал: "Роббер, Роббер!" - и дробь шагов приблизилась к нему. Было слишком темно, чтобы он мог разглядеть фигуру эрделя, но он погладил зверя, чья шерсть оказалась мокрой, показывая ему, насколько нездоровой была атмосфера в доме. Ему стало жаль Роббера, и он ласково погладил его.
   Хотя еще не было двенадцати, он решил покончить с этой чепухой и вернуться в гостиницу. Он слышал, как царапанье и топот следуют за ним вниз по лестнице; животное преданно шло за ним по пятам, даря своим присутствием тепло и уют.
   Но, дойдя до комнаты, он остановился, и его рот открылся для крика, который он не смог издать. Его сердце замерло от внезапного шока, тело покалывало от ужаса. Там, в свете фонаря, все еще крепко спала собака.
  

ЧЕСТНЫЙ ДЖОН

Что подсказала молния и обнаружил рассвет

ДЖ. МОФФАТ

  
   Джон Нисбет основал мельницы Нисбета в Милтоне под вывеской "Джон Нисбет и Сын" в 1787 году; решив быть честным во всех своих делах, он сдержал свое слово. Он, конечно, нашел, что пословица "Честность - лучшая политика" была правдой, потому что, начав с небольшого капитала, он умер в 1812 году в возрасте шестидесяти лет, богатым человеком и владельцем небольшого поместья за городом, где он впервые увидел свет в коттедже.
   За год или два до своей смерти он построил склеп, в котором его и похоронили. Его жена последовала за ним два года спустя.
   Он был увлеченным бизнесменом, возможно, жестким, но честным человеком, и его репутация была такова, что уже за годы до его смерти все предприниматели того времени говорили о нем с уважением как о "Честном Джоне". Но человеческая природа никогда не может быть совершенной, и человек в Нисбете проявил себя во всем своем тщеславии - в честности. Он наслаждался своим прозвищем и, умирая, сжав руку своего единственного сына словно тисками, сказал ему голосом человека, стоящего на пороге смерти:
   - Если ты не будешь вести себя с людьми так же честно, как я, я потребую от тебя ответа даже из своей могилы.
   Так вот, этот сын, - Уильям, - как говорили, не был честен ни в отношениях со своими братьями, ни в отношении наследства. Он плохо обращался со своими рабочими и недоплачивал им. Говорили, что смерть его матери так скоро после смерти ее мужа была результатом его поведения. Более того, он заложил имение ростовщику и едва избежал виселицы за подделку документов.
   Однажды утром, после бурной ненастной ночи, он был найден мертвым недалеко от места упокоения своего отца, и местным сплетням не требовалось рассказа лудильщика о том, что он видел "Честного Джона", гулявшего в ту дикую ночь, чтобы решительно заявить, - отец призвал Уильяма Нисбета ответить за его проступки.
   Ему наследовал его сын, - Джон Нисбет. Его можно было бы назвать "Благоразумным Джоном", но он не получил такого прозвища. Он был честен со всеми мужчинами. Он решил исправить зло, причиненное его отцом, и ему это удалось. Поместье было освобождено от долгов. Мельницы процветали, и его поддержки добивались две политические партии страны.
   Однако он был скромным человеком и не стремился к публичности политики. Его обычаи были просты, но однажды утром соседи были удивлены, узнав, что он женился на своей экономке. Он был стар, когда женился, но, как некий патриарх, но его старость была благословлена сыном. Он назвал его Уильямом Нисбетом, и Уильям Нисбет сменил своего отца в возрасте двадцати с небольшим лет.
   В Уильяме было много от его прадеда. Он был честолюбив. Он любил деньги. Он любил власть. Он занимался инвестициями, стал директором многих фирм и ведущим финансистом. В конце концов, он стал сэром Уильямом Нисбетом и женился на дочери пэра.
   И вот мы видим его, вдовца пятидесяти шести лет, бездетного, сидящего после ужина в курительной комнате нового особняка, который он построил в поместье своего прадеда, августовской ночью около 11.30, - слуги уже легли спать в своих комнатах, - одинокий человек.
   Под глазами сэра Уильяма залегли глубокие морщины, а на лице появилось озабоченное выражение, когда он смотрел на принадлежавшие ему поля, белевшие в лунном свете. Несколько раз он сжимал кулаки и напрягался, как будто какая-то внезапная мысль открыла золотую дорожку, ведущую прочь от его проблем. Затем его руки внезапно разжимались, и он снова расслаблялся в кресле.
   Крах приближался. Он знал это. Как и его друзья. Вот почему он был один в своем особняке. Он горько улыбался про себя, думая о своих друзьях, вспоминая множество слов лести, множество домашних вечеринок, которые он давал, множество посещений, множество займов, ценные советы.
   Он вспомнил, как в последние месяцы его бросили те, кого он считал своими друзьями. Там были братья Кастли. Он помог им добиться богатства и титула для старшего брата. Был еще лорд Левальд, чье поместье он спас от продажи на рынке. Был Рубенс, чьи безумные планы он превратил в деньги. Где они сейчас, в час его нужды?
   Он рассмеялся и вздрогнул от звука своего смеха. Казалось, тот эхом отозвался в тихой комнате. Он вскочил со стула и поспешно налил себе стакан портвейна, который поспешно выпил, а затем снова сел, но поставил графин в пределах досягаемости, и через минуту или две он залпом выпил еще один стакан портвейна, а затем еще один. Вскоре он сказал себе, что ему стало лучше. В голове прояснялось, странное ощущение в висках проходило.
   Он не собирался сдаваться. Нет, он был правнуком "Честного Джона", положившим основу семейного состояния. Нет, он найдет выход, честный, конечно, но выход - он должен найти выход.
  

Идея

  
   Он чуть приоткрыл окна, потому что в комнате стало очень тепло. Он заметил, что тучи сгустились и закрыли луну, что идет дождь, в то время как вдалеке слышалось слабое ворчание грома.
   Он сделал паузу, закуривая сигару, с которыми его познакомил Джойс. Будь проклят Джойс, если бы не он и его адское мошенничество, он (сэр Уильям) в ту ночь был бы таким, каким был все эти долгие годы, уважаемым, доверенным, богатым.
   Сигара осталась незажженной. Глаза сэра Уильяма сузились, и он снова сжал кулаки. Он поспешно отступил от окна, когда молния сверкнула в небе так же быстро, как какая-то мысль промелькнула в его мозгу.
   Мельницы! Почему он не подумал о мельницах и их солидной страховке? Он был рад, что оставил их себе, отказавшись от всех предложений превратить их в компанию. Он часто испытывал искушение, но чувствовал себя обязанным сохранить их в семье из уважения к своему прадеду и отцу. Теперь они должны исчезнуть. У него не было другого выхода. Страховые деньги дадут ему ту финансовую поддержку, в которой он так отчаянно нуждался.
   Это было легко. Он поедет коротким путем через поля к окраине города, где стояли мельницы. Сторож удалится после своего полуночного обхода. Несколько канистр бензина, - и все место будет охвачено пламенем, а пожар можно будет списать на грозу. Это было так просто.
   Он посмотрел на свои ключи и провел пальцами по одному из них. Это был ключ, который привел его в новую часть здания, где было так много деревянных конструкций. Сэр Уильям улыбнулся. Он был спасен.
   Его рабочие? Эта мысль пришла ему в голову. Что они будут делать? Он не будет восстанавливать мельницы - по крайней мере, в течение долгого времени. Он снова налил себе портвейна. "Первый долг человека - перед самим собой", - хрипло пробормотал он, ставя пустой стакан.
   Надев непромокаемый плащ и надвинув на глаза кепку, он тихо вышел из дома, так тихо, словно был вором. Он шел по траве на цыпочках, избегая гравийной дорожки, но остановился, когда яркая вспышка молнии осветила пейзаж. Минуту или две он оглядывался, внимательно прислушиваясь, но не услышал ни звука, а затем раздался раскат грома.
   - Я должен спешить, - пробормотал он, покинул подъездную аллею с темными деревьями и неуклюже перелез через забор. Забор не был высоким, вспышка сменяла вспышку, в то время как ночь стонала.
   Он быстро зашагал по полю, а затем перешел на бег, когда его охватило чувство, что его преследуют. Один раз он остановился и попытался стряхнуть его, но яркие раздвоенные языки, рассекавшие небо, нервировали его, и он снова побежал, тяжело дыша.
   - Я должен сделать это быстро, - сказал он себе, - очень быстро.
   Он поскользнулся на мокрой траве и рухнул вниз, сбив дыхание. Минуту или две он был ошеломлен, но дождь, хлеставший по его запрокинутому лицу, привел его в чувство; он вскочил на ноги и, не обращая внимания на направление, насколько это было возможно, снова двинулся в путь. Но на этот раз пульсация в висках, беспокоившая его в последние дни, вернулась сильнее, чем прежде.
   Вспышка, мерцание, грохот, он бежал - нет, шел, нет, бежал, направляясь куда-то. Ах, он должен был сжечь мельницы из-за денег. Тогда он должен выбраться с этого темного поля. Он понятия не имел, что оно такое большое. Он внезапно остановился. Куда он направлялся? - снова спросил он себя. Куда угодно, только не с этого проклятого поля. Так он никогда с него не уйдет. Он бежал вслепую, но кто или что было позади него, и кто звал его по имени?
   Он глупец. У него есть дело. Мельницы должны быть сожжены. Неужели его сердце никогда не перестанет так ужасно биться? Его преследовали. Это было глупо. Этого не могло быть. Он еще ничего не сделал. Никто ничего не знал. Мельницы...
   Вспышка, мерцание и грохот. Темная масса каменной кладки вырисовалась из прерывистой темноты справа от него. Он должен добраться до безопасного места в одном из зданий мельницы на минуту или две, чтобы отдохнуть, а затем мельницы и деньги. Еще двадцать ярдов...
   Вспышка, грохот и темнота.
  

* * *

  
   Утром его нашли лежащим рядом с разрушенным молнией склепом его отца. Гроб "Честного Джона" был с силой сброшен с того места, где он так долго покоился. Старое дерево подалось, и одна рука скелета, как ни странно, лежала поперек тела мертвого сэра Уильяма.
  

ДОМ С ПРИЗРАКОМ

В который возвращаются

майор Б. УИЛМОТ ЭЛЛИСТОУН

  
   Дом для Мэри стал навязчивым видением.
   По ночам ей снилось, что она бродит по аккуратно подстриженной лужайке, которая спускается к тихому пруду с лилиями, где среди белых цветов плавают камышницы, чистят перья и время от времени посылают рябь по неподвижной поверхности, когда они ныряют под нее, - снилось, что она идет по выложенной камнем дорожке, где мох растет в трещинах, между клумбами голубой и белой живокости, люпина, мальвы, пиона и тысячи многолетников, чьи яркие цвета сверкают на солнце.
   Ей снилось, что она стоит на травянистом краю пруда, наблюдая за серебристыми полосами, когда маленькие рыбки мечутся туда-сюда над песчаным дном, и чувствует под ногами мягкий дерн. Она оборачивается и смотрит на дом в стиле Тюдоров с его тусклыми красными кирпичами, выглядывающими то тут, то там из-за вьющихся клематисов, на слуховые окна и приземистые дымоходы, из которых в неподвижном воздухе лениво поднимались струйки голубоватого дыма.
   Ей снилось, что она проходит через французские окна в гостиную с обтянутыми ситцем креслами и длинным мягким диваном, акварельными картинами, столами из розового дерева и лампами с ситцевыми абажурами, в столовую с низким потолком с балками и картинами, изображающими сцены охоты на стенах, поднимается по узкой дубовой лестнице в комнаты наверху.
   Для Мэри это был не сон, а яркая, счастливая реальность, и всегда, просыпаясь, она поворачивалась к Джиму с довольной улыбкой. Джим зевал и запускал пальцы в темно-каштановые кудри, покрывавшие маленькую головку на подушке рядом с ним.
   Он знал причину улыбки жены. Он так часто слушал рассказ о ее ночных путешествиях и ее тоске по старому дому, который он никогда не видел, но знал так же хорошо, как и она, по ее описанию.
   - Опять приснился сон, моя милая, - сказал он, - расскажи мне, что ты делала на этот раз.
   - Как всегда, Джим, - ответила она, заложив руки за голову и устремив мечтательный взгляд в потолок. - Я начинаю с пруда, наблюдаю за птицами, рыбами и лилиями; смотрю на старые кирпичные стены, лианы и остроконечную крышу; иду через лужайку в дом через французские окна; поднимаюсь по старой дубовой лестнице, и счастлива каждую минуту. Я знаю каждый дюйм этого дома и люблю его. Я знаю каждый уголок сада и во сне чувствую запах цветов. Странно, не правда ли, что во сне можно чувствовать запах?
   - Очень странно, моя крошка. Для меня все это звучит странно. Ты видела его только один раз, ты не заходила внутрь, и все же знаешь сад и дом так хорошо, как если бы жила там. Но, возможно, на самом деле все не так, как ты видишь; возможно, что эта часть - просто сон.
   Джим знал, что значит для нее этот сон. Он знал, что это делает ее счастливой и помогает ей бороться с бедностью, в то время как он пытается свести концы с концами со своей небольшой птичьей фабрикой.
   Иногда Джим тоже мечтал; мечтал о том, чтобы у его жены был лучший дом, жизнь в большем достатке и отдыхе от бесконечной стряпни, уборки, подметания, варки еды для птиц, пока он ходил, чтобы продать их.
   Он мечтал подарить ей дом, который она любила, и думал об этой лужайке теплыми летними вечерами, наблюдая за водяными птицами на пруду и лилиями, закрывающимися на закате. Он мечтал, и эта мечта помогал ему в борьбе за существование, потому что, казалось, не было ничего лучшего.
   Но как Мэри любила этот старый дом! иногда ее тоска причиняла ему боль. Ему было больно слышать, что она так часто говорит об этом, зная, что он никогда не сможет позволить себе дать ей это.
   Ему было больно видеть, как морщины забот и усталости возвращаются на лицо, которое было таким счастливым, когда она просыпалась. Если бы только его дядя Чарльз!..
   Но думать об этом было бесполезно, потому что у того был сын, который унаследует его деньги. Мэри никогда не уставала говорить об этом доме, и Джим слушал, потому что ей было приятно говорить об этом.
  

Страх

  
   Когда он приходил с фермы к полуденной трапезе, так хорошо приготовленной его женой и так изысканно сервированной, у нее всегда была новая история, чтобы рассказать ему что-то новое, что она видела там или предполагала сделать с садом, пока Джим не начал опасаться, что это видение слишком сильно беспокоит ее ум. Но ее разум всегда был таким ясным, а дом таким реальным для нее, что он позволял ей болтать дальше.
   - Знаешь, Джим, пока ты занят с птицами, а я делаю свою работу, я едва ли сознаю, что нахожусь здесь; я ощущаю себя в том саду.
   Однажды утром Мэри проснулась с озадаченным выражением на лице, которое Джим сразу заметил.
   - Милая моя, - сказал он, - на этот раз тебе приснился не дом?
   - Дом, но он был не тем же самым. В нем присутствовал страх, которого раньше не было. Это было... неудобно... Я не знаю, как это описать, но это было не так радостно. Мне показалось, что я видела там людей, и они чего-то боялись.
   - Да, теперь я вспомнила... В гостиной... женщина сидела на диване и читала... она вдруг уронила книгу и выбежала из комнаты. У меня уже был такой сон раньше. Однажды на лужайке играли две маленькие девочки; они подняли глаза, раскинули руки и побежали в дом. Я не боялась, но они - боялись.
   - Ты должна перестать думать и говорить об этом доме, моя милая.
   И Джим спешил сменить тему всякий раз, когда она возвращалась к ней.
   Черт бы побрал дядю Чарльза! Старик был достаточно богат, чтобы завещать ему дом и деньги. Тогда он смог бы дать Мэри то, что значило для нее даже больше, чем дети, которых они не могли себе позволить. Если бы не его никчемный сын Роберт, который ни дня в жизни не работал, он унаследовал бы его состояние. Черт бы побрал Роберта!
   Шесть месяцев спустя Джим обнаружил заказное письмо на своей тарелке за завтраком.
   - Это выглядит странным, Джим. Что это?
   Джим прочитал свое имя на лицевой стороне, перевернул конверт и посмотрел на печати на обороте, взвесил в пальцах.
   - Не знаю, - сказал он.
   - Почему бы тебе не открыть его, дорогой? Может быть, оно принесет тебе много денег.
   - Вряд ли, - сказал Джим, ломая печати.
   Он молча прочитал его, а затем начал с самого начала и перечитал еще раз. Могло ли это быть правдой, или он тоже начал мечтать? Комната поплыла у него перед глазами.
   Письмо было от поверенных дяди Чарльза. Произошел несчастный случай... страшная автомобильная авария, мистер Чарльз Бэнкрофт и его сын погибли. Не соизволит ли мистер Джеймс Бэнкрофт связаться с ними?..
   Ужасно! Отец и сын, оба мертвы... Дядя Чарльз и Роберт были мертвы... Мертвы... Да, оба мертвы!
   - Что-нибудь случилось, дорогой?
   Не говоря ни слова, Джим встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел на курятники. Казалось, там были тысячи курятников... Курятники, насколько он мог видеть... курятники, вид которых был ему ненавистен.
   - Джим, дорогой! В чем дело? Что-нибудь не так?
   - Не так! - эхом отозвался Джим. - Боже правый, нет! Все в порядке. Прочти это.
   Мэри взяла письмо и молча прочитала его. Мгновение она смотрела на Джима, а затем почти неслышно прошептала:
   - Джим! Джим! Дом!
   Джим посмотрел на часы.
   - Я могу получить его, - сказал он.
   Мэри осталась одна. Она накормила птиц и наполнила их миски для питья, оставила записку Джиму, взяла велосипед и поехала в деревню.
   Она наняла ветхую коляску и проехала на ней десять миль до дома. Тот выглядел заброшенным. На окнах не было занавесок, лужайка была не подстрижена, на клумбах росли сорняки, но из одной трубы шел дым.
   Мэри позвонила в колокольчик и стала ждать.
   Дверь открыл старик. Его волосы были белыми, как снег, а спина сгорбилась от старости, но морщинистое лицо было нежным и излучало мир и доброжелательность.
   - Наконец-то! - сказал он. - Входите, дорогая леди, входите. Я смотритель.
   Мэри посмотрела на него с некоторым удивлением.
   - Этот дом сдается в аренду? - спросила она.
   - Он предлагается в аренду в течение шести месяцев, но никто не соглашается взять его.
   - Но почему?
   - В нем водятся привидения.
   Мэри вздрогнула, и у нее упало сердце.
   - Привидения! И вы живете здесь совсем один? Что же за призрак здесь появляется?
   - Молодая и красивая женщина, - ответил он, улыбаясь.
   - Вы когда-нибудь видели ее?
   - Очень часто.
   - И вы не боитесь?
   - Нет. Ведь этот призрак - вы.
  

СТАРАЯ ДОРОГА ЧЕРЕЗ ХОЛМЫ

И машина с призрачными пассажирами

Г. Кейси

  
   Позвольте мне представиться и рассказать о том, что случилось со мной в конце прошлого года; воспоминание о случившемся так беспокоит меня, что до этого часа я не знал ни минуты покоя, ни днем, ни ночью. Я пережил ужас, и мне было отказано даже в том, чтобы рассказать о нем, потому что здравомыслящие люди, среди которых я работаю и живу, косо смотрят на невольного свидетеля странных событий.
   Так получилось, что письменное повествование - это единственный выход для нездоровых страхов и видений, которые скептицизм заставил меня запереть на задворках моего разума. Ибо, когда разум человека сталкивается с подобным или оказывается в сфере, находящейся за пределами его понимания, тогда человек живет со страхом, становящимся его товарищем по постели, пока не сможет поделить нагрузку на свои плечи с кем-нибудь из окружающих и потерять свою странность подобно тому, как воды ручья теряются, смешиваются и растворяются в потоке реки.
   Но когда инстинкт стада обнаруживает такой страх в индивидууме, то шарахается от него, оставляя страх возрастать и оказывать на него воздействие, подобно дрожжам в чане.
   Я - Марко Сервера, испанец из хорошей семьи, семьи, служившей нашей стране в течение многих поколений внутри государства, за морями и, в более поздние годы, на виноградниках Херес-де-ла-Фронтера. Здесь в течение последних двухсот лет мои предки выращивали светлый виноград, из которого делают херес, прессовали его в золотое вино и отправляли в Англию и по всему миру, приобретая при этом для себя и для меня солидное состояние и имя, ставшее синонимом честности и солидности.
   В моей семье течет английская кровь (три полу-льва Калпепперов помещены в одном углу нашего герба), и английское влияние и симпатии очень сильны. Мой дед, мой отец и я - все получили образование в Винчестере и Королевском колледже, и регулярные деловые поездки в последующие годы в крупные лондонские дома, занимающиеся нашими винами, сумели сделать меня больше англичанином, чем испанцем.
   Главным фактором является то, что я признанный англофил, ученик величайшей расы и самая неразрешимая загадка, которую когда-либо знал мир. Лондонцы не догадываются, что я иностранец, пока не узнают мое имя; жители Острова признают во мне земляка, а под землей они подразумевают только английскую землю.
   Я изложил все это только для того, чтобы показать вам, что события, которые я собираюсь описать, являются свидетельством человека, имеющего некоторые претензии на образование, которого нельзя легко отбросить как эмоционального латинянина.
   Гражданская война, которая все еще терзает мою несчастную страну, разрушила дело, которое было создано за двести лет любовной заботы, и сделала из меня беженца и ничтожество. С быстротой паралича почтенная фирма "Хосе Сервера и Компания" прекратила свое существование, а вместе с ней и моя богатая, общественная и коммерческая жизнь.
   Как я уже сказал, я приехал в Англию не более чем беженцем (я назвал вас, англичан, самой неразрешимой загадкой в мире. Почему вы привечаете иностранцев, когда ваши соотечественники получают пособие по безработице?)
   Однако судьба не совсем оставила меня. Почти сразу же я получил предложение войти в штат небольшой фирмы лондонских грузоотправителей вин в качестве представителя. Фирма, по общему признанию, не была известна в числе первых, но зато у нее было преимущество в виде молодого директора с прогрессивными идеями в совете директоров.
   Короче говоря, молодой директор полагал, что представитель, получивший образование английского джентльмена, знавший херес лучше, чем свою собственную душу, и все же имевший неоспоримое испанское происхождение, мог бы многое сделать для процветания "Грей и Джиринг, Виноторговля и Винокурни". Молодой директор был прав.
   Мои условия были щедрыми. Достаточное жалованье, комиссионные за полученные заказы и скидка на мои дорожные расходы вскоре позволили мне скромно обосноваться в очаровательной кентской деревне в долине Дарент, откуда я совершал свои путешествия.
   Моя фирма предоставила мне автомобиль, подержанный, американского происхождения, чудовищных размеров и вопиющего дизайна. (Англичане, зачем вы покупаете свои автомобили за границей, когда у вас прозябают лучшие автомобильные инженеры в мире? Почему вы покупаете предметы роскоши за границей, когда ваши соотечественники в нужде?)
   Когда я познакомился с дорогами округа, то обнаружил боковую, - по красивому склону холма, поросшему с одной стороны великолепными буками, - по которой я мог преодолеть последние несколько миль до Эйнсфорда без опасностей магистральной дороги. Я обычно пользовался ею, покоренный ее тишиной, покоем и красотой. Затем я почувствовал смутное беспокойство.
  

Странное путешествие

  
   Темной ноябрьской ночью я спешил вернуться из поездки на Южное побережье. Я свернул на эту старую дорогу и быстро проехал первую милю, смутно восхищаясь голыми, побитыми бурей ветвями буков на фоне менее темного неба. Мои мысли, какими бы они ни были, делились примерно поровну между безлистной красотой буков, ужином и теплым очагом, который ожидал в пяти милях впереди.
   Тонированные стекла машины пропускали слабый отблеск звездного света, а сдержанный свет приборной панели еще больше рассеивал мрак. Большой двигатель работал ровно, и машина без сбоев поднялась на вершину.
   Я только что поднялся на гребень и медленно спускался с другой стороны холма на последнем витке домой, когда вдруг осознал, что больше не одинок.
   Большая машина и я, плавно двигаясь сквозь ночь, больше не были единым целым. Казалось, что с нами были другие, словно я ехал с товарищами, - и все же я был один. Вернувшись домой, я припарковал машину с не неприятной мыслью, смутной, но пикантной, что путешествие не было таким утомительным, как раньше. Неделю спустя я должен был позавидовать своей собственной отрешенности.
   Каждое из моих путешествий в течение следующих семи дней приводило меня домой по старой дороге между буковыми деревьями, и я все больше осознавал, что со мной путешествуют другие, - другие, которых я не мог видеть. Часто я со стыдом оглядывался через плечо на заднее сиденье. Рубиново-зеленоватая бледность приборной панели неизбежно указывала на то, что кузов машины был пуст.
   Один раз я включил внутреннее освещение и внимательно осмотрел заднюю часть. Она была огромна, дешево обита, с глубокими сиденьями и пятнистым ковром на полу, и - совершенно пуста. Затем, по мере того как проходили дни, ощущение присутствия стало увеличиваться. Те, кто ехал со мной, начали посягать на мои чувства, а также на мое воображение.
   Я знал, мое чувство, - что я больше не один, - не обманывало меня. Кроме того, я должен был признать, что мог слышать вещи, слабые звуки, шепот и звуки борьбы и потасовки.
   Но задняя часть машины была абсолютно пуста. В четверг вечером звуки так подействовали на меня, что я остановился на вершине холма, вышел и обошел машину, чтобы убедиться, по крайней мере, в том, что никаких существенных изменений не произошло.
   Огромная задняя часть машины, сдвоенные задние фонари, выпуклые и непристойные, как глаза омаров, огромное пространство тусклой целлюлозы и толстые избыточные крылья были столь же безупречны в своей наглости, как и всегда. Ни на шинах, ни на бампере, ни на подножке не было никаких следов аварии.
   Я снова сел за руль, а затем замер, и ощутил покалывание кожи, а лоб стал ледяным - потому что я вернулся в эту ужасную компанию. После этого я избегал Старую Дорогу через холмы, - так она называлась, - и направлялся домой по большой магистрали, шедшей вдоль более крутого склона холма, включавшей две лишние мили и опасность крутого поворота направо в тени старой дороги подо мной.
   Затем наступил декабрь, и снежные сугробы занесли Старую дорогу. Большая магистраль представляла собой мозаику следов заносов между глубокими снежными и слякотными наносами. С дрожью отвращения и внезапной решимостью я свернул с главной дороги на Старую.
   Постепенно большая машина замедлила ход перед склоном, а затем, в нескольких ярдах от вершины, я снова услышал звуки. Они раздавались ужасно громко - возня, как от борьбы; скулящий звук, почти похожий на человеческую мольбу, и, поверх всего, более глубокий и властный шепот того, что мне показалось мужским голосом.
   Затем раздался отвратительный визг ужаса - резкий и безошибочный, который перешел в мешанину умоляющих нот, ужасно похожую на хныканье пойманного в ловушку кролика. Я неподвижно сидел за рулем, обливаясь потом. Моя нога на акселераторе замерла, большая машина заглохла, зашипела и стала останавливаться. С последним толчком двигатель остановился. За исключением Тех, кто был со мной, я был один.
   Раздался ужасный визг, сопровождаемый предостерегающим басом мужского голоса. Визг поднялся до интенсивной высоты и почти заставил меня выпрыгнуть из машины и искать безопасности среди сырых стволов деревьев.
   Но, когда мой разум отчаянно повернулся к бегству, крик внезапно оборвался; казалось, что звук теперь доносился словно бы из-за завесы, закрывающей лицо; после этого последовала череда приглушенных звуков, бесконечно более ужасных.
  

Ужас в лесу

  
   Я не могу описать свое состояние в то время. Ужас - это слово, которое постоянно приходит мне на ум, но его недостаточно, чтобы применить к состоянию неподвижной паники, в которое я был низведен. Я могу только отдаленно сравнить его с состоянием жертвы, которую тащат к жертвенному алтарю и держат на нем в течение всей церемонии.
   Я был в полном замешательстве от шока и ужаса, когда в ночи медленно подкралось избавление. В зеркале заднего вида я мог смутно различить два тусклых пятна света, расположенных рядом друг с другом, таких, какие могли бы исходить от свечных фонарей деревенской повозки. С мучительной медлительностью слабое освещение становилось все ярче, и все же я сидел, словно парализованный, не в силах пошевелиться.
   Ужасные звуки сзади становились все более интенсивными и драматичными по мере приближения повозки. Сиденье дико заскрипело, и бормотание усилилось до еще одного дикого визга.
   Ладони моих рук были влажными, как мельничные колеса, а ноги и мускулы лица, казалось, совершали бессознательные движения. Скованный цепями страха, безмолвный и оцепеневший, я отчаянно молился о прибытии ползущей повозки, умолял эти тонкие бледные огоньки поскорее приблизиться и облегчить мой ужас.
   Наконец они приблизились, шум в задней части заглушился глубоким, шепчущим, затихающим дыханием воздуха. Два фонаря со свечами то вспыхивали, то гасли в легкой дымке, похожей на ту, которая может исходить от тела лошади, потеющей, поднимаясь в гору. На расстоянии я мог различить неровные очертания щеток, кастрюль и сковородок, обычных сопутствующих ремеслу странствующего жестянщика.
   И пока я смотрел, из задней части машины донесся ужасный крик, далеко превосходящий по своему крещендо предыдущие жалобные крики; затем он снова был приглушен, задушен и быстро затих в серии судорожных вздохов. И все же не судорожно, потому что каждый вздох, казалось, ужасно синхронизировался с усталым топотом копыт, когда фургон лудильщика поравнялся со мной и проехал дальше.
   На короткое мгновение я смог различить лицо возницы, глядящего на меня в желтом свете свечей. Узкое, бородатое, злое лицо, зловещее и неприятно любопытное.
   Шум сзади вылился в последнюю вспышку конфликта, а затем затих. Последовал плавный, скользящий звук, закончившийся мягким ударом, как будто какая-то масса упала на пол автомобиля. Дыхание было глубоким, неровным, напряженным и измученным. Ужас закончился.
   Что-то высвободило меня и дало мне возможность двигаться. Спотыкаясь, я выбрался из машины и помчался вверх по крутому глинистому склону к магистрали. Его влажная блестящая поверхность казалась прозаичной и скользкой после темноты долины. Я думаю, что, должно быть, кричал и бил кулаками по злобному взгляду лудильщика, который я снова и снова видел в искривленных стволах буков. Шелест их ветвей был похож на звук мягкого тела, падающего на землю.
   Я остановил первую машину, которая ехала по магистрали, и попросил водителя о помощи. Как раз в тот момент, когда он, разинув рот, слушал мой бред, рядом остановилась черная спортивная машина, и из нее вышли двое полицейских. Я почти готов был обнять их, потому что знакомая форма и благопристойное присутствие закона были подобны зеленой земле после грязи ямы, в которую я заглянул.
   Коротко и как можно связнее я рассказал свою историю. Они слушали внимательно, но равнодушно. Затем водитель полицейской машины, молодой человек с прилизанными манерами и отвратительными черными усами, спросил номер моей машины.
   Я сказал ему; тогда, деревянным голосом, так, словно он задал вопрос, на который знал ответ, он попросил дать описание транспортного средства,
   - Штат Висконсин, двадцать пять лошадиных сил, - ответил я, - серый корпус с алыми...
   - ...зеленые тонированные окна, - добавил молодой полицейский в тон. Затем он назвал адрес гаража. - Вам лучше остаться здесь, сэр, пока мы спустимся и осмотримся.
   Я сидел на заднем сиденье черного спортивного автомобиля и смотрел, как они исчезают, спускаясь вниз между темными деревьями, ощущая тошноту и ужасную дрожь. Вскоре они вернулись, и когда заговорили, их голоса были тусклыми и встревоженными, и они не отрывали глаз от земли.
   - Кажется, лучшее, что мы можем сделать, - это чтобы я отвез этого джентльмена домой, а вы отгоните его машину в участок, - сказал полицейский, сидевший за рулем. - Он может забрать ее утром.
   Когда мы подъехали к двери моего дома, я вспомнил, что сегодня вечер пятницы, и у моей экономки выходной. Ужин должен был быть приготовлен для меня, но я испугался провести ночь в одиночестве в пустом доме. В порыве гостеприимства, я потащил молодого полицейского выпить. Он не сопротивлялся, устроился в глубоком кресле перед камином и жадно выпил стакан бренди с содовой, который я ему подал. Он наблюдал за мной из-под опущенных ресниц, пока я суетился, чтобы окутать себя атмосферой дома и вещами, которые были твердыми и осязаемыми и которые я любил.
  

История

  
   Потом он рассказал мне историю Старой дороги через холмы.
   Как окзалось, около трех лет назад, майор Кобб (а я уже достаточно оправился, чтобы спросить себя, почему вы, англичане, терпите этих претенциозных гражданских майоров), майор Кобб попал в Мейдстонскую тюрьму, признавшись в убийстве Элис Сноу, служанки из соседней деревни Отфорд. Обстоятельства преступления были необычайно отвратительными.
   Кобб подобрал девушку, как говорится, когда она шла домой по магистрали. Она была не прочь прокатиться в автомобиле джентльмена, возможно, с перерывом на парочку любовных шалостей. Не колеблясь, доблестный майор свернул с главной дороги в темный туннель Старой. У самого верха он остановил машину, и парочка уселась на заднее сиденье.
   Кобб, однако, быстро преодолел предел, установленный девушкой для своей уступчивости, и выдвинул требование, на которое она не могла согласиться. Но Кобб уже и раньше преодолевал подобные трудности. Измученная борьбой, она уже собиралась подчиниться ему из соображений целесообразности, когда заметила слабое мерцание огней свечей в зеркале заднего вида. Это означало, что на холм поднималась еще одна машина, предположительно с человеком за рулем.
   Собрав остатки сил, она издала пронзительный крик о помощи. Но только один. Ответ Кобба был мгновенным. Напуганный, он накинул ей на шею шерстяной шарф и заглушил ее крик. С мучительной медлительностью фургон жестянщика, - ибо это был он, - поравнялся с ними и проехал дальше.
   Это, должно быть, длилось не более пяти минут, но все это время шарф затягивался все туже и туже в мощных руках Кобба. Фургон лудильщика исчез в сырой темноте впереди, и одновременно случилось то, что и должно было случиться - удушением неосторожной служанки в кузове иностранного автомобиля.
   Жестянщик, считавший, что стоянка машины на Старой дороге в такой час попахивает, остановил первого встречного полицейского и высказал свои сомнения. Полицейский свернул с дороги, наткнулся на машину и, после недолгих поисков, на трусливого воина, пытавшегося похоронить тело среди мокрых буковых деревьев.
   Три месяца спустя судья Верховного суда, капеллан, военный, двенадцать присяжных, заместитель шерифа, тюремщик, тюремный капеллан, два главных надзирателя, заместитель начальника тюрьмы, два обычных надзирателя, палач и два его помощника оборвали карьеру майора Кобба.
   - В какой день она умерла? - нерешительно спросил я.
   - Этой ночью три года назад, - трезво ответил молодой полицейский.
   - А машина?
   - Это та самая машина, которую мой напарник отогнал в гараж, сэр, - последовал ответ.
  

* * *

  
   На следующее утро я зашел в гараж и попросил управляющего оценить машину, стоявшую во дворе полицейского участка. Когда я узнал ее цену, то позвонил в свою фирму по телефону и попросил разрешения купить машину за эту сумму. После некоторой добродушной болтовни молодой директор согласился без серьезных возражений, и я отправил ему чек - в течение следующих пяти минут.
   Я повел машину по магистральной дороге к стоянке приемщиков старых автомобилей, мимо которой не раз проезжал. Владелец охотно купил машину за пятнадцать фунтов при условии, что она будет разбита тут же и на моих глазах.
   Когда я наблюдал, как ацетиленовая горелка режет и четвертует выпуклую форму ненавистной машины, над оживленным двором вдруг воцарилась жуткая тишина, длившаяся почти целую минуту. Странная, жуткая тишина. Потом кто-то неестественно рассмеялся, и горелка заработала, как и раньше.
  

БАРАБАН СМЕРТИ

Проклятие знахаря

Е. У. ГРИР

  
   Крупный мужчина подошел к буфету, плеснул полстакана бренди "Кейп", выпил его залпом и снова наполнил свой стакан, прежде чем плюхнуться в плетеное кресло.
   - Ну, - прорычал он, - есть что сказать?
   Его жена пожала плечами.
   - Ничего хорошего из этого не выйдет, - устало произнесла она.
   - На этот раз ты права. Этого не произойдет. Я рад, что ты наконец-то вняла здравому смыслу. - Он прервался, чтобы закурить сигарету. - Позови своего любимого бушмена, чтобы он пришел и снял с меня сапоги, а потом приготовь ужин. Мне это не помешает.
   Джанет Кентон медленно поднялась со стула, но, не дойдя до двери, повернулась лицом к мужу.
   - Ужин был готов в семь. Сейчас девять часов, и...
   Кентон хрипло рассмеялся.
   - Я знал, что ты не сможешь устоять. Я знаю, что ужин остыл. В этом нет ничего необычного. А если этот негр не поторопится, я встану у него за спиной с Джамбоком. Он не годится не большее, чем горничная леди.
   Не обращая внимания на оскорбление, Джанет вышла из комнаты и через минуту вернулась в сопровождении маленького сморщенного цветного мужчины.
   - Сними сапоги с хозяина, Туис, - приказала она, - а потом можешь идти спать. Уже поздно.
   Маленький человечек опустился на колени перед своим хозяином и дрожащими пальцами принялся за работу. Но женщина, наблюдавшая за происходящим, знала, что причиной волнения был не страх. Африканец мало чего боялся.
   Это была ненависть - жгучая ненависть, которая родилась на ферме ее отца в дни ее помолвки восемь лет назад. После ее замужества он последовал за ней, преодолев пешком девятьсот миль, чтобы служить госпоже, которую он боготворил, как служил ее отцу и, будучи ребенком, ее деду.
   Иногда она задавалась вопросом, почему этот маленький человек так часто предлагал избавить ее от грубияна, который был ее мужем, потому что Туис, старый годамих, знал Африку даже лучше, чем сами зулусы. Уродливый, странный маленький человечек, но ее единственный друг в этой суровой стране.
   Туис сменил сапоги на пару старых мягких тапочек, взял снятую обувь и вышел из комнаты.
   Кентон проглотил остатки бренди и посмотрел через комнату на жену.
   - Все еще дуешься, да? Я думал, мы поняли друг друга прошлой ночью, или тебе нужен еще один урок?
   - О, не повторяй все это снова, Макс. Я этого не вынесу. Я думала, что прошлой ночью все закончилось, когда...
   - Прекрати, - презрительно сказал Кентон. - Восемь лет назад я был достаточно хорош для тебя; слишком хорош, как ты сказала, в своей милой маленькой манере. Тогда ты была достаточно проницательна. В конце концов, никто не заставлял тебя выходить за меня замуж. Почему я должен оставить тебя в покое сейчас? Ты все еще моя жена.
   Он посмотрел на нее прищуренными глазами. Было легко заметить, в каком напряжении она находилась, но он испытывал острое удовольствие, разрушая контроль, которым она когда-то гордилась.
   - Ты слышала меня, не так ли? - прохрипел он. - Какого черта я должен оставлять тебя в покое?
   Джанет встала и подошла к окну. Молодая луна сменила солнце и пролила туманный свет на неподвижные тростниковые поля. Вдали, там, где кончался тростник, мрачными часовыми стояли темные заросли пальм и диких бананов. Но она была не в настроении любоваться красотой этой сцены.
   "Боже, - взмолилась она, - если бы я только могла оставить все это. Если бы я только мог обрести покой". Она повернулась к мужу.
   - Почему ты не отпускаешь меня, Макс? Я тебе не нужна, - тихо сказала она. - Что толку притворяться дальше? Мы ненавидим друг друга - ненавидим с тех пор, как умер малыш. - Она повысила голос и начала дрожать. - В своем безумии я прокляла Бога, когда Он забрал его, но Бог был мудрее меня. О, как я Ему благодарна! - Ее глаза наполнились слезами, и она продолжила яростным шепотом: - Но я проклинаю тебя, его убийца! Из-за того, что ты боялся того, что могут увидеть другие, ты оставил меня на милость зулусской акушерки.
   Презрительная усмешка на лице мужа подтолкнула ее, и она отбросила все попытки контролировать себя. Она сделала три быстрых шага к нему, все ее тело сильно дрожало.
   - Почему бы тебе не вернуться к своим черным женщинам и не отпустить меня? Ты проводишь там большую часть своего времени. Почему бы тебе не тратить его на них целиком? Ты больше не белый человек; ты становишься туземцем и думаешь, что потащишь меня с собой! Ты думаешь, что сможешь удержать меня здесь, не так ли? Но ты ошибаешься. Я ухожу, говорю тебе. Ты слышишь? Ты кафир!
   Ухмылка исчезла с лица мужчины, он внезапно встал и ударил ее по губам тыльной стороной ладони. Удар был жестоким и неожиданным.
   Глаза Джанет широко раскрылись от удивления
   - Ах! - воскликнула она.
   Ее лицо было пепельно-серым, и она стояла совершенно неподвижно перед разъяренным мужчиной, в то время как тонкая струйка крови стекала с ее губ по подбородку, окрашивая белое льняное платье, но ее взгляд все еще был вызывающим.
   Кентон снова ударил ее. На этот раз она покачнулась и чуть не упала, ухватившись за спинку стула, чтобы не упасть, но все еще смотрела на него, ее глаза потускнели от боли.
   Здоровяк угрожающе навис над ней.
   - Ты сама напросилась, - выдохнул он. - Ты уже давно об этом просишь. Что ж, теперь ты это получила, и, возможно, это покажет тебе, где ты находишься.
   Он презрительно повернулся к жене спиной, подошел к буфету, налил еще бренди, выпил и сел, лукаво глядя на дрожащую женщину.
   С огромным усилием Джанет успокоила дрожащее тело. Она попыталась заговорить, но ее разбитые губы отказывались произносить слова. Затем, повернувшись, она, спотыкаясь, вышла из комнаты в сад, где бросилась на мокрую от росы лужайку и безудержно зарыдала.
  

"Я убью его"

  
   Какой-то звук заставил ее поднять глаза, и она увидела Туиса, стоящего рядом с ней со стаканом воды и чистым полотенцем. Она молча взяла их у него и начала промокать свои кровоточащие губы.
   Маленький темнокожий человечек опустился на колени рядом с ней, с тревогой вглядываясь в ее лицо.
   - Я видел, мисс Джанет, - прошептал он. - Позвольте мне убить его сейчас, смотрите. - Он показал ей горсть крошечных стрел с перьями и лук, такой маленький, что он почти мог прикрыть его рукой. - Одна из них, и он умрет там, где сидит. О, чтобы с дочерью старого массы Брэндона обращались как с зулусской умфази. Скажите мне, чтобы я убил его сейчас, чтобы дух старого массы мог отдохнуть.
   Джанет покачала головой.
   - Лучше убей меня, Туис. Я слишком труслива, чтобы сделать это сама.
   Бушмен молчал. Его скрюченное, морщинистое лицо странно исказилось, как будто ему было больно. Он глубоко задумался.
   - Послушайте, мисс Джанет, - прошептал он, наконец, - если я не могу убить его сейчас, есть надежда, что даже сейчас дух смерти близок к нему. Ибо, когда Мбуси, колдун, которого он забил до смерти, проклял его, Туис был рядом; он прятался в высокой траве за конюшнями. Это было ужасное проклятие, мисс Джанет, и я видел признаки того, что...
   - Я запрещаю тебе так говорить, Туис, - резко приказала Джанет. - Масса Кентон - белый человек, а ты кафир. Не позволяй мне больше слышать, как ты так говоришь.
   Маленький человек поморщился при слове "кафир" и глубоко вздохнул. Белые были для него загадкой. Он на цыпочках подошел к бунгало и заглянул в окно гостиной.
   - Послушайте, мисс Джанет, - сказал он, вернувшись, - масса спит, я думаю, он очень пьян и не проснется до утра. Идите в свою комнату, пока вас не унесла ночная болезнь. Это поможет вам, и если масса пошевелит хотя бы пальцем, он умрет. Я, Туис, говорю это!
   Он выпрямился и вызывающе посмотрел на свою госпожу.
   Джанет слишком устала, чтобы спорить, и покорно последовала за слугой в бунгало.
   - Заприте дверь, мисс Джанет, - прошептал Туис. - Завтра у меня будет план.
   Но Джанет не сразу легла спать, она сидела в темноте перед открытым окном и невидящим взглядом смотрела на залитые лунным светом тростниковые поля. Потому что на этот раз она была рада, что ее муж пьян, по крайней мере, она была избавлена от испытания сидеть перед ним за ужином. Это было не похоже на него - забыть поесть.
   За темной изгородью из гибискуса она могла видеть тускло освещенную хижину Туиса. Она увидела бушмена, присевшего на корточки перед большой чашей, из которой валил зловещий дым; слабый свет падал на его лицо, и выражение, которое она увидела на нем, было пугающим. По движению его губ она поняла, - он что-то говорит.
   Она вздрогнула и задернула шторы. В жизни этих маленьких африканцев есть темные места, в которые нехорошо совать нос. Она сидела в темноте, размышляя, и легкий ветерок, который предшествует рассвету, шевелил широкие листья банановых пальм; потом она легла спать.
   Джанет не видела своего мужа до вечера следующего дня; его лицо было опухшим и обесцвеченным, и было очевидно, что он сильно выпил. Но она была рада заметить, что его агрессивные манеры оставили его. Во время ужина он украдкой, почти пристыженно поглядывал в ее сторону, но единственное замечание, которым он удостоил ее, было то, что у нее "чертовски хорошая голова".
   Было уже поздно, когда первый удар барабана достиг их ушей; его воздействие на Кентона было поразительным. Он вскочил со стула, опрокинул стакан бренди с подлокотника и уставился на жену со странным, вопрошающим страхом в налитых кровью глазах. Целую минуту он сохранял эту позу, а затем медленно опустился в кресло, сжимая деревянные подлокотники, пока его пальцы не побелели.
   Страх - уродливая вещь, особенно когда он проявляется в большом человеке. Джанет никогда не видела своего мужа испуганным, и это зрелище встревожило ее. Его тело, казалось, сжалось, и в глазах появилось тупое, мертвое выражение; выражение, которое появляется в глазах животного, когда оно чувствует приближение смерти.
   Звук барабана был ровным и глубоким; казалось, он доносился издалека, его удары скорее ощущались, чем слышались. Для слушателей в безмолвной комнате это могло быть биением какого-то гигантского сердца. Затем он стал слабеть, пока почти не исчез, когда ветер донес его с такой силой, что, казалось, завибрировали сами окна.
   Ни в одной стране мира бой барабана не внушает такого благоговения, не наполнен такой тайной, как в Африке. Природа перестает дышать, прислушиваясь; неумолчная песня цикады умолкает, и даже хор лягушек на болотах смолкает, чтобы услышать его.
  

Страх

  
   Проявление Кентоном страха озадачило Джанет, пока она не вспомнила, что много лет назад он отдал приказ уничтожить все барабаны на ферме, но о причине этого она ничего не знала. Она украдкой взглянула на него; его лицо было осунувшимся и изможденным, щетина на подбородке резко выделялась на фоне серой кожи. Он часто дышал, и она слышала, как он шепчет:
   - Боже! Боже!
   Бой барабана резко прекратился, и Кентон обмяк в кресле, как человек, которого внезапно освободили от действия электрического тока. Наконец он встал, бледный и дрожащий, налил полстакана бренди и выпил залпом. Огненный дух, казалось, вернул ему немного уверенности, но тень страха все еще таилась в его глазах. Он повернулся лицом к жене и попытался объяснить свое поведение.
   - Боже! Как я ненавижу этот звук - я всегда его ненавидел, - пробормотал он.
   - Но, Макс, - осмелилась вмешаться Джанет, - я не понимаю. Что такого есть в этом звуке, что делает тебя таким... что тебя так расстраивает? Ты не местный.
   Она больше не боялась этого человека, которого страх лишил всякого бахвальства, более того, она испытывала жалость к нему.
   Кентон ответил не сразу, а начал медленно расхаживать по комнате, в то время как нестройное пение ночных насекомых наполняло маленькую комнату звуками. Внезапно он остановился и посмотрел на жену умоляющими глазами.
   - Джанет, - пробормотал он. - Ты должна мне помочь. Я знаю, что заставил тебя ненавидеть меня, но когда-то ты меня любила. Ты должна мне помочь, говорю я! - Он сделал паузу, чтобы вытереть лоб. - Я расскажу тебе все, тогда ты пожалеешь меня - ты должна... В конце концов, ты женщина.
   Ты помнишь смерть колдуна, Мбуси? Ты не знала, что он умер от порки, не так ли? Это я его выпорол, подстрекаемый свиньей, занявшей его место, Имфези. Хотя он заслуживал смерти, я не собирался его убивать, но он был стар и не смог этого вынести. Ты должна в это поверить, - его голос упал до шепота.
   - Перед смертью Мбуси проклял меня. Ты можешь смеяться над этим, но я всегда жил среди этих людей и видел ужасные вещи. Ты не знаешь. Я помню каждое из этих слов, как будто это было вчера; я даже вижу его красные глаза и тонкие, ядовитые губы. Вот что он сказал:
   - Ты убил меня, белый человек, человек и змея. Как гадюка предупреждает своих врагов, так и я должен предупредить, но моим предупреждением будет барабан - барабан смерти! Прислушайся к нему, белый человек, в тишине ночи, ибо я, который станет змеей, вернусь, чтобы убить тебя!
   Вот так Мбуси проклял меня, и я получил его предупреждение. Ты слышала это.
   Джанет была встревожена. Она, конечно, знала, что среди зулусов проклятия колдуна боялись больше всего на свете и говорили о нем только шепотом, но ее муж был белым человеком, человеком состоятельным и авторитетным, для которого проклятие дикаря ничего не значило.
   - В тебе есть качества, которые мне не нравятся, но я всегда восхищалась твоей храбростью. Теперь ты, кажется, становишься трусом. То, что мы слышали, вероятно, было забавой какого-то умфази, и никакой связи с проклятием вообще не было. Постарайся взять себя в руки.
   В глазах Кентона появился новый свет.
   - Может, ты и права, Джанет, сегодня вечером Имфези выпил пива. Вот откуда взялся этот звук. Завтра я сверну ему шею. Я расспрошу этого твоего бушмена, он может что-нибудь об этом знать.
   Он прошел в заднюю часть дома и заревел в ночь. Сначала ответа не последовало, но на второй зов появился маленький человечек, его глаза мигали в ярком свете.
   - Где ты был? Почему, черт возьми, ты не приходишь сейчас же? - спросил Кентон.
   - Я был в своей хижине, масса, - пробормотал бушмен. - Барабан напугал меня. Злые духи повсюду, масса. В эту самую ночь я увидел черную тень змеи на луне, и там была змея...
   - Хватит, - отрезал плантатор. - Я хочу знать, кто бил в барабан. Ты что-нибудь об этом знаешь? - Он подозрительно посмотрел на слугу.
   - Я, масса? - спросил Туис с невинным удивлением. - Откуда Туису знать? Это был не человек, это был злой дух, Туис не имеет дела с духами. Это был барабан смерти, и тень змеи на луне была знаком того, что...
   - О, к черту ваши знаки! - взревел Кентон. - Скажи Имфези, что я хочу видеть его завтра утром... Нет, скажи ему, чтобы он был здесь на закате. Я готов поклясться, что этот негодяй что-то знает об этом. Отправляйся рано утром.
   - Но, масса, - осмелился спросить Туис, - чем может помочь Имфези? Его лекарство недостаточно сильное, чтобы бороться со смертью. Пусть лучше масса сядет на лошадь и поедет к железной дороге. Оттуда он может отправиться в Дурбан и, возможно, избежать смерти. Ибо, хотя я не могу с уверенностью сказать, что барабан смерти предназначен для массы, хорошо известно, что в него бьют только тогда, когда великий человек вот-вот умрет, а кто есть более великий, чем масса?
   - Тем не менее, я скажу Имфези, который стар и, следовательно, мудр. Может быть, он сможет помочь. - Он печально покачал головой и добавил: - Но я так не думаю.
   Что-то в глазах белого человека, должно быть, предупредило его, потому что он отпрянул как раз вовремя, чтобы избежать сильного удара, и исчез в направлении своей хижины.
  

Ночные звуки

  
   Джанет заметила, что муж избегал смотреть ей в глаза, когда вернулся в гостиную, но она видела, что страх вернулся. Когда она увидела, что он потянулся за бутылкой бренди, то оставила всякую мысль о том, чтобы помочь ему, и, пожелав спокойной ночи, пошла в свою спальню. Не в силах уснуть, она лежала под закрытым окном и прислушивалась к ночным звукам - звукам, которые так напугали ее, когда она впервые приехала на ферму с мужем.
   Теперь в них было что-то успокаивающее: тяжелое кваканье лягушек, пронзительный хор цикад, сухой шорох банановых листьев, когда их шевелил ветерок, крики ночных животных. Таинственная, завораживающая музыка Африки -
   На следующий день, за полчаса до заката, Имфези явился на ферму. Он был одет в традиционное одеяние знахаря - сморщенный, высохший представитель расы зулусов. На голове у него был надутый мочевой пузырь козла, а на шее висел шейный платок, состоящий из окрашенных позвоночных костей змей. Вместо одежды он носил пояс из обезьяньих хвостов.
   Туис, с выражением благоговения и страха, которые внушает каждый член темного искусства, приветствовал своего учителя. Приветствие Имфези было небрежным, в отличие от почтительного приветствия, которое обычно оказывают белому человеку зулусы.
   - Нку послали за Имфези, - начал он тихим голосом, - и он пришел. Может быть, Нку хочет, чтобы он бросил кости? Пропал ли его скот или это, возможно, враг, который...
   Кентон оборвал его:
   - Хватит этих разговоров, Имфези. Ты знаешь, что я хочу знать. Прошлой ночью я слышал, как били в барабан. Что ты об этом знаешь?
   Старик бесстрастно посмотрел на плантатора и медленно ответил:
   - Те, кто знают обычаи зулусов, наверняка знают, что не человек бьет в барабан смерти, а дух? И Имфези, даже Имфези не осмелился бы бросить кости, потому что они, которые являются безмолвными языками духов, не могут говорить против воли своих хозяев. Особенно когда они обитают в тени.
   Отношение большого человека было угрожающим.
   - Имфези, - начал он тихим голосом, - ты знаешь, что я за человек, и я знаю тебя. Я знаю, какой ты негодяй, и намерен вытянуть из тебя правду, даже если мне придется выжимать ее из тебя обеими руками. Говори!
   Угроза не тронула древнего зулуса.
   - Даже белый человек, похоже, не знает всего, - сказал он с наглым блеском в глазах, - иначе он знал бы, что Имфези, который всего лишь раб духов, не может задавать вопросы своим хозяевам. - Он выразительно вздрогнул. - Если это все, чего хочет от меня Нку, боюсь, я ничем не смогу ему помочь. - Он повернулся, чтобы уйти.
   - Нет, ты этого не сделаешь, - прорычал Кентон. - Я покажу тебе, что я твой хозяин! - Он достал из-за спины маленькую, но грозную на вид плеть. - А теперь, - мрачно сказал он, - правду!
   Глаза колдуна блеснули, но он не подал никакого другого знака. Он молчал.
   Внезапная ярость охватила плантатора. Он отступил на шаг и молниеносным движением яростно ударил туземца. Жесткая плеть рассекла пергаментную кожу лица Имфези, и кровь потекла по его обнаженной груди. Тот поморщился, но не двинулся с места.
   - Это только начало, - пропыхтел Кентон, - говори, если не хочешь, чтобы я содрал с тебя шкуру!
   Глаза зулуса превратились в узкие щелочки.
   - Я вижу, что Нку помнит о проклятии Мбуси. Хочет ли он, чтобы Имфези тоже проклял его? - Он рассмеялся, и звук был похож на треск ломающихся палок.
   Туис, услышавший этот звук, вздрогнул.
   - Конечно, - сказал он себе, - Имфези убьет его на месте. - Ибо смех знахаря подобен предостережению гадюки.
   Имфези выпрямился и указал длинным иссохшим пальцем на Кентона.
   - Умлунго, - начал он тихим голосом, дрожащим от гнева, - ты ударил Имфези, и за это ты должен пострадать, но ты в руках духов, и я не могу прикоснуться к тебе. - Его голос стал пронзительным, и на губах появились маленькие капельки пены. Его указательный палец задрожал. - Они ждут тебя, Умлунго! - Он резко повернулся и пошел прочь.
   Ни один зулус не использует слово "умлунго" (что означает "белый человек"), кроме как в качестве оскорбления, но если Кентон и услышал его, то не подал виду. Для Джанет, стоявшей в дверях, он выглядел как человек, который поставил на карту все и проиграл, который потерял надежду.
   В тот вечер медленная дробь барабана снова донеслась до них, но для Кентона это было все равно, что хлестать человека, потерявшего сознание. Его лицо покраснело, а глаза смотрели в открытое окно, он сидел молча. Он не пошевелился, когда Джанет встала и пошла спать, и все еще был в том же положении, когда лампа слегка мигнула и погасла, наполнив комнату запахом тлеющего фитиля.
   Когда Мадеву, мальчик с кухни, вошел в комнату рано утром, то был удивлен, обнаружив своего хозяина спящим и полностью одетым. Он поставил на стол две чашки кофе, постучал в дверь комнаты своей госпожи и бесшумно удалился.
   Час спустя он заглянул в комнату и увидел, что его хозяин не пошевелился. Он обратился за советом к Туису.
   Бушмен усмехнулся.
   - Неужели зулус такой трус, что боится разбудить массу? - Он презрительно сплюнул. - Я, Туис, покажу тебе, - он шагнул к полке, на которой было выставлено множество сверкающих кастрюль и сковородок, и смахнул их на пол с оглушительным грохотом.
   С проклятием Мадеву прыгнул на него, но Туис был искусен в этой игре и легко избегал его бросков.
   - Прекрати прыгать словно бабуин, Мадеву, - ухмыльнулся маленький человечек. - Я показал тебе, как разбудить массу. Если он сейчас не проснется, он мертв.
   Мадеву хмыкнул.
   - Ты напрасно потревожил Нку, Нку все еще спит.
   Туис заглянул в гостиную и, сделав знак собеседнику замолчать, на цыпочках подошел к безмолвной фигуре в кресле. Когда он вернулся, в его маленьких глазах было серьезное выражение.
   - Я сказал, что ты бабуин, Мадеву, - прошептал он, - ибо кто, кроме дурака, не увидел бы, что масса мертв! В этой комнате происходит странная вещь: масса мертв, а под столом лежит гадюка. Самое странное, что масса не был укушен. Его тело все еще белое, а хорошо известно, что тело белого человека становится черным, когда ибулулу кусает его.
   Кухонный мальчик задрожал и стал грязно-серого цвета.
   - Одолжи мне одну из своих палок, кафир, - презрительно сказал Туис, - и я убью змею, пока ты будешь собирать свои горшки. Потом я скажу мисс Джанет.
   В тот вечер Джанет увидела маленького человечка, склонившегося над костром. Он что-то бормотал себе под нос, и она изредка улавливала какие-то слова. Он молился, если это можно было так назвать, чтобы духи, которых он призвал, покинули его. Пот струился по его измученному лицу, когда он склонился над огнем. Она придвинулась ближе, подозрение росло в ее мозгу.
   Она видела, как бушмен раскачивал палкой что-то, что корчилось и извивалось в пламени, как живое существо. У нее перехватило дыхание, когда она увидела, что в центре костра были обугленные останки маленького туземного барабана.
   Далекий вой голодного шакала нарушил долгое молчание, и Джанет вернулась в бунгало так же тихо, как и пришла.
  

ВОЗВРАЩЕНИЕ АРМАНА

Секрет старого садовника

ГЕНРИ РОУЛ

  
   Память о саде останется со мной, пока я жив. Сад исключительный; даже фантастический, скажете вы. Но принадлежит ли этот странный эпизод по праву к сферам фантазии или нет, не имеет большого значения; когда я закрываю глаза, передо мной снова возникает его благоухающий образ, и я вполне этим доволен.
   Это случилось не так давно в загородной резиденции моего друга. Меня пригласили туда по возвращении в Англию, после почти трех лет бесцельных скитаний; за это время я слишком хорошо усвоил значение старой пословицы, относящейся к перекати-полю.
   Я прибыл в дом моего друга в начале осени. Увядающая слава лета с затяжной неохотой уступила место наступлению самого красочного сезона в году, и сельская местность предстала передо мной в самом живописном виде. Первое, что я заметил в том месте, где мне предстояло остановиться, был сад.
   Хотя я не любитель ничего, что предполагает культивирование, я был сразу поражен его чистой красотой.
   Он был очень большим и располагался террасами и ступенями с извилистыми дорожками, ведущими мимо рокариев и под решетчатыми арками, увитыми розами, от аромата которых захватывало дух. Там были маленькие тенистые беседки, почти скрытые густой листвой, и кусты рододендрона. Изящные маленькие многоцветные скальные растения сгруппировались и распространились повсюду, так что не было видно ни клочка земли, в то время как конвульвулус и лиана боролись и взбирались в изобилии, куда ни бросишь взгляд.
   В разгар лета это, должно быть, и в самом деле был сад наслаждения, но теперь, разбросанные по заросшим мхом дорожкам, лепестки роз смешивались с золотисто-коричневыми опавшими листьями. Потому что лето прошло, и розы увядали. Я заметил, что моя спальня, расположенная на первом этаже, выходила в сад, легкий доступ в который обеспечивали французские окна, выходившие на низкий балкон.
   Странная красота сада произвела на меня сильное впечатление, и позже в тот же день я отметил в разговоре со своим хозяином его замечательное расположение и дизайн. Он почти мимоходом упомянул, что его нынешнее состояние практически идентично первоначальному, которое было заложено почти столетие назад, и что за ним ежедневно ухаживал старый садовник, живший в соседней деревне. Оказалось, что он ухаживал за садом в течение многих лет, прежде чем мой хозяин арендовал дом.
   - Он - странная птица, - сказал мой хозяин, - почти никогда не разговаривает, но вы всегда найдете его где-нибудь в саду, подстригающим то одно, то другое. Это его религия, этот сад, он провел в нем целую жизнь.
   Больше он ничего не сказал, и остаток вечера мы разговаривали, как два друга, встретившиеся после долгого трехлетнего расставания.
   В ту ночь луна стояла высоко, и сад превратился в волшебное место. Прекрасный днем, в лунном свете он стал сказочной страной неописуемых чудес; место интригующих теней, фантастических, нереальных. Я долго стоял, глядя на эту сцену, и даже после того, как лег в постель, залитый лунным светом сад все еще манил меня через высокие окна.
   В ту ночь мои сны были переплетены осенними листьями, лунным светом и увядающими розами. На следующую ночь нельзя было устоять перед притягательностью сада, и, пройдя через французские окна, я вышел на прохладный ночной воздух; некоторое время я бродил под кустами шиповника, прежде чем лечь спать.
   На третью ночь меня постигло невероятное приключение. Я лег, бросив беглый взгляд на высокие окна, решив сегодня ночью не поддаваться чарам этого волшебного сада. Но позже я проснулся, очнувшись от глубокого сна; мое внимание было приковано к окну, через которое бледный лунный свет проникал в комнату.
   Сначала я списал это на обман зрения, иллюзию, вызванную тенями и лунным светом, но когда снова посмотрел, то увидел. Я увидел, как она стояла там, девушка, видение восторга. Она стояла, нетерпеливо заглядывая в комнату, и стучала в окно.
   Она, казалось, была одета по моде ушедшей эпохи, но ее одежда была скудной, почти незначительной, из мягкого прозрачного материала; я был ошеломлен, но не испуган, потому что ее глаза были обнадеживающими и прекрасными - за пределами слов. К тому же, ее лицо... более прекрасного лица я никогда не видел и не хотел бы видеть.
   Завороженный, я смотрел, как она манит меня; поначалу я застыл, изумленный,; затем, словно загипнотизированный, встал и медленно двинулся к окнам. Я осторожно распахнул их, чтобы не спугнуть это существо из моего сна.
   Но это был не сон; она стояла там. Молчаливая и таинственная, она спустилась в сад таким легким шагом, что, казалось, едва касалась земли. Вниз по блуждающим дорожкам - дорожкам под усыпанными розами арками, сквозь которые проникала луна, причудливо сплетая гротескный гобелен света и тени там, где мы шли.
   Среди тенистых рокариев, крошечные ползучие растения в лунном свете казались странного и неестественного оттенка. Откровенное сияние превратило все в сцену изысканной красоты: картину неописуемой прелести. Моя прекрасная проводница с ее неуловимым очарованием, казалось, каким-то образом принадлежала этому саду наслаждения.
  

Мистическая беседка

  
   Ночной воздух был теплым и насыщенным ароматом роз. Теперь я шел рядом с ней, но она, казалось, не замечала меня. И все же иногда казалось, что она тихо шепчет; но, возможно, это был всего лишь шелест опавших листьев.
   Один раз она остановилась и, протянув руку к спутанным шиповникам, сорвала один из ароматных цветков; с улыбкой, которая была одновременно сладкой и печальной, она протянула его мне, чтобы я взял, но улыбнулась не мне, а кому-то за моей спиной.
   Удивляясь, я взял цветок, и мы пошли дальше. Теперь наш путь привел нас в конец сада, где, почти скрытая от глаз лианами, приютилась старая каменная беседка. Я невольно сделал паузу, потому что никогда раньше не видел подобного строения, ни здесь, ни в какой-либо другой части территории. Но моя молчаливая спутница продолжала идти; и когда она вошла в нее, то необъяснимым образом исчезла.
   Мгновение я стоял в нерешительности, затем, повернувшись, медленно пошел обратно через тенистый сад роз, который теперь казался странно пустым и лишенным красоты. Я задумчиво закрыл за собой французские окна, но сон, столь необъяснимо потревоженный, долго ускользал от меня.
   Я проспал до позднего утра, а когда проснулся, в окна лился золотистый солнечный свет. Мое ночное переживание показалось мне странно нереальным, фантастическим; вздрогнув, я вспомнил розу. Я невольно перевел взгляд на маленький столик, где накануне вечером оставил ее.
   Вот оно, поразительное в своей осязаемости; неоспоримое свидетельство невероятного приключения.
   Я ничего не сказал хозяину о событиях ночи, но при первой же возможности вышел в сад. Я отчетливо помнил, где прошлой ночью так внезапно закончились мои странные поиски. Я искал увитую бродягами беседку, но тщетно. Там не было ни беседки, ни каких-либо признаков поблизости; только густой кустарник и спутанные кусты шиповника.
   Совершенно озадаченный этим таинственным делом, я попытался объяснить эту любопытную ситуацию. В конце концов, я пришел к выводу, что с этим самым необычным садом должна быть связана какая-то легенда или история и что человек, который, скорее всего, знал о ней, был старый садовник.
   Я немедленно отправился на поиски старика, но только после полудня, когда тот появился, я обнаружил, что он убирает опавшие листья, бормоча что-то себе под нос, как обычно.
   Он был очень стар, но почему-то создавалось впечатление, что он намного старше, чем был на самом деле. Как бы невзначай я разговорился со стариком, хотя он, казалось, необычайно неохотно говорил о чем-либо; однако мой робкий вопрос о летнем домике произвел эффект, который был почти поразительным.
   - Беседка? - повторил он, странно глядя на меня. - Летний домик, вы сказали? Вы с ума сошли? - Затем, помолчав, добавил: - Здесь такого не было почти пятьдесят лет...
   И, бормоча что-то себе под нос, он отодвинулся, словно обиженный моим присутствием. Я вдруг решил рассказать этому старику о своем вчерашнем приключении. Я ничего не сказал о розе, но его реакция на мой рассказ о девушке в белом показалась мне очень странной.
   В одно мгновение вся его обида исчезла; он посмотрел на меня с выражением, которое я могу описать только как странную смесь подозрения и сомнения. Когда он, наконец, заговорил, его голос был почти неслышным шепотом.
   - Значит, вы тоже ее видели... вы видели ее... прошлой ночью... странно... странно... - Он замолчал; я был поражен.
   - Значит, вы ее знаете? - спросил я. - Вы знаете, кто она?
   В его голосе, когда он ответил, звучала тоска.
  

История садовника

  
   - Да... Да, я знаю ее... Я тоже ее видел... - пробормотал он, затем его голос окреп.
   - Послушайте, молодой человек, я расскажу вам о том, о чем никогда раньше никому не говорил. Вам одному, кроме меня, суждено было увидеть видение сада, вы один услышите его историю...
   Много лет назад в этом доме жил некий Уильям Рамос, человек, хорошо известный и уважаемый в округе. У него был сын, молодой парень по имени Арман. Он был красив, весел и любим всеми, кто его знал, но никто не любил его так, как Луиза. Луиза, нежная и сладкая, как любой цветок, полная дикой, сильной страсти.
   В ее задумчивой красоте Арман нашел отклик на свои самые заветные мечты. Редко случается, чтобы мечты юности были обречены на что-либо, кроме печального разочарования; но для Армана она была воплощенным желанием. День за днем она росла и расцветала, обещая сияющую женственность, и в ее бесконечной красоте было все, о чем ему когда-либо нужно было просить.
   Для Луизы Арман был святыней, которой она с радостью поклонялась; его самое легкое слово похвалы было щедростью восторга, его малейшее притворство упрека - поводом для скорби. Вместе они обрели счастье, на которое мало кто мог надеяться; вещь слишком тонкая, слишком нежная, чтобы долго выносить суровость этого безжалостного мира.
   Этот сад был местом их свиданий; каждую ночь они встречались под розами и луной. В уединении сада их любовь окрепла и превратилась в нечто неописуемо прекрасное. Но длительное счастье, похоже, не для таких смертных, как мы; проблеск, и все.
   Так случилось, что чудовищная железная рука судьбы протянулась и разрушила счастье Армана и Луизы; одним ударом разрушила эту юношескую идиллию, непоправимо и навсегда. Все началось со ссоры влюбленных, не более того.
   Арман, вспыльчивый и импульсивный, каким был его характер, отправился на войну, которая тогда бушевала в далеком Афганистане. Примерно через два месяца пришло сообщение о том, что он погиб. Луиза была растеряна, обезумела от горя, безутешна, ибо, к сожалению, считала себя виноватой в этой ужасной трагедии.
   Охваченная горем и раскаянием, она беспрестанно горевала по Арману, которого больше никогда не увидит. По ночам она приходила в этот сад, полный воспоминаний о нем, и рассеянно бродила среди роз. Она тосковала и не находила утешения; боялись, что она потеряет рассудок.
   Но ее хрупкая натура не могла долго выдерживать этот жестокий удар; вскоре она умерла. Умерла от горя. Ее нашли однажды рано утром в беседке в глубине сада.
   Старик помолчал, вглядываясь в бесконечную даль, затем продолжил.
   - Но ее беспокойный дух остается в этом саду теней. Часто в это время года она возвращается, чтобы снова прогуляться под розами.
   Пожилой садовник на мгновение замолчал; его глаза были отстраненными, непроницаемыми. Он почти с неохотой продолжил свой рассказ.
   - И тут вмешалось то слепое неразумное существо, которое люди называют иронией судьбы, злобное и злое. Вскоре после кончины Луизы пришло официальное сообщение, опровергавшее сообщение о смерти Армана Рамоса. Случай ошибочного опознания; они сожалели о любых неудобствах, которые могли быть причинены.
   Но в доме отца Армана было мало радости. И когда он вернулся, полный радостного предвкушения, то обнаружил пустой сад, сад, лишенный Луизы и, следовательно, без любви. Без Луизы его жизнь не имела никакого значения. Он снова уехал и отправился на край света, чтобы избавиться от своего внутреннего раскаяния.
   Много лет спустя он вернулся и обнаружил, что дом его отца находится в чужих руках; он поселился неподалеку. Но никто не знал о возвращении Армана... Мало что не изменилось с течением лет; только сад роз остался прежним. Быть рядом с этим садом воспоминаний теперь стало его единственным желанием...
   Старик замолчал с видом человека, который слишком много доверил тому, кто, в конце концов, был незнакомцем. И вдруг у меня возникло странное подозрение; великое сострадание охватило меня, так что на мгновение я не мог говорить. И его глаза ответили, когда я пробормотал:
   - Арман Рамос... я сохраню ваш секрет...
  

ПУШИСТЫЙ ГОБЛИН ЛИЧПОЛ ХИЛЛА

История фермы и леди

Р. ТЁРСТОН ХОПКИНС

  
   Полевая археология - раскопки доисторических курганов, крепостей и шахт - имеет в себе определенный спекулятивный привкус. Перед вами симметричный земляной холм, похожий на гигантскую кротовину. Это место захоронения какого-то доисторического воина. Три тысячи лет прошло с тех пор, как какое-то племя навалило землю на своего вождя лопатами, сделанными из лопаток быков. Курган может содержать следы человеческой культуры, которые были скрыты с 1900 года до нашей эры; он может содержать искусно сделанные кремневые наконечники стрел и топоры, он может даже показать восхищенным глазам копателя золотые украшения огромной исторической важности.
   Возможно, именно надежда на какое-то подобное открытие сделала майора Питта-Гримшоу таким частым сопровождающим на всех полевых работах Археологического общества Девона и Корнуолла - этой надеждой, а также, возможно, потому, что он был богатым человеком без какого-либо другого хобби и без избытка энергии, чтобы заставить его искать более полезные занятия.
   - Мне кажется, - сказал он за чашкой кофе, - что курган, который мы вскрываем на холме Личпол, готовит нам какой-то большой сюрприз. Вокруг Личпола существует традиция, что курган скрывает останки колдуна бронзового века.
   - Самое время, чтобы случилось что-то захватывающее, - сказала Марджери, которая была его дочерью, а также хозяйкой дома. - Последний курган, который вы вскрыли, не вызвал особых волнений. Я припоминаю, что вашей добычей стала коробка из-под сигар, полная старой керамики, выглядевшей как сломанные граммофонные пластинки.
   - Сегодня, - продолжал майор после паузы, - мы собираемся раскопать эти старые валы примерно в пятидесяти футах к юго-западу от кургана. Говорят, что под дерном в этом месте мы найдем фундамент языческого храма.
   - Это тот самый храм, в котором поклонялись дьяволу, о котором ты мне рассказывал на днях? - спросила Марджери, наполняя его чашку.
   - Да, - сказал он, - но, конечно, это все догадки. Мы можем найти истину, только раскопав его.
   Майор Питт-Гримшоу задумался над кусочком тоста.
   - Что ж, - заметила Марджери, - даже если сам дьявол выскочит из твоего кургана, это вызовет некоторое волнение в Салмонсбери. Мы здесь холодная баранина - ты и я. Здесь ничего никогда не происходит. Другие женщины получают хоть какое удовольствие. Есть такая девушка, Эстер Штейнинг, в понедельник она сбила полицейского на посту; в среду она выиграла конкурс танцев в церковном зале; в пятницу ее кузен приехал домой с Борнео и подарил ей домашнюю змею. Какая прекрасная неделя!
   - Не унывай, Марджери, - сказал майор, доедая тост. - Я приеду сегодня вечером домой и привезу тебе "Роллс-ройс" или яхту, если захочешь. Не многие девушки могут ожидать большего.
   - Я знаю, папа, ты лучший отец в мире, и я знаю, что мне стоит только пожелать чего-нибудь, что можно купить за деньги, и я это получу. И все же... есть и другие вещи. Ни один мужчина никогда не смотрит на меня; никто не хочет сводить меня на танцы или в театр - кроме тех прихлебателей, которые охотятся за твоими деньгами.
   Можно было подумать, что Марджери - сорокалетняя женщина, но на самом деле ей было всего тридцать. У нее был смуглый цвет лица, и создавалось впечатление, что ее часто чистили желтым мылом, а ее нос никогда не пудрили с детства. Ее черные волосы были растрепаны и, казалось, всегда вырывались из-под случайных заколок. Она была грубой, застенчивой и неуклюжей. Одна из тех женщин, в которых невозможно влюбиться; никто никогда не мог влюбиться в нее. И надо признать, что у Марджери никогда не было ни малейшего представления о том, чтобы влюбиться в кого-то.
   И все же следует признать, что она не была некрасивой женщиной; у нее были правильные черты лица, довольно красивый нос и белые блестящие зубы. Возможно, именно ее странный вкус в одежде делал ее такой странной фигурой. Она одевалась, обычно, в любой старый джемпер, любую старую юбку и любую старую шляпу. Когда ее фигура, которая, как часто замечали знакомые женщины, была действительно великолепной, была скрыта прямым бесформенным плащом, жители Солмонсбери могли быть прощены за то, что считали ее не женщиной, а мужчиной, лишь по какому-то недоразумению родившемуся женщиной.
  

Раскопки

  
   Марджери, стоя на крутом склоне холма Личпол, наблюдала за тем, как вскрывается курган. Работы были начаты с прорезания траншеи поперек центра земляных работ. Вскоре лопаты ударились о грубо обтесанные камни, уложенные в странную черную ступку.
   При осмотре оказалось, что камни являются началом винтовой лестницы, ведущей вниз в подземную камеру. Лестница была завалена обломками и землей, накопившимися за две тысячи лет. Археологи приступили к двухчасовым раскопкам, а Марджери устроилась, чтобы выкурить сигарету и почитать роман.
   После того, как галька и гравий были убраны из колодца лестницы, копатели обнаружили залежи черной земли и глиняные горшки римского периода.
   - Ну, Марджери, - сказал майор, усаживаясь рядом с ней, чтобы отдохнуть между раскопками, - я знал, что сегодня что-то случится. Эта почва, - он указал на кучу черной земли, - состоит из пепла с алтаря храма. Не может быть почти никаких сомнений в том, что в храме совершалась варварская практика человеческих жертвоприношений. - Глаза майора возбужденно заблестели. - Подумать только, что мы, возможно, находимся на пороге открытия британского храма возрастом более двух тысяч лет!
   Работа по выемке земли из подземелья была медленной, и Марджери, устав от чтения, решила побродить вдоль террасы, идущей вдоль склона Личпол-Хилла. Внезапно она остановилась как вкопанная и застыла, как будто только что проснулась от кошмара.
   - Ах! - воскликнула она. И снова медленно, почти шепотом: - Ах!
   Восклицания были вызваны чем-то, взбежавшим по ступеням языческого храма. Это была черная, довольно расплывчатая фигура, и она помчалась вверх по склону Личпол-Хилла с удивительной быстротой - с дьявольской быстротой.
   Но для нее самым любопытным в фигуре было то, что ноги ее были покрыты светло-коричневым мехом. В движениях этих мохнатых ног было что-то такое, что заставило Марджери прикрыть глаза и с криком побежать к отцу, который как раз спускался с лестницы.
   - Что, черт возьми, с тобой происходит? Чем ты занималась? Что ты видела? - крикнул майор.
   - Это было что-то, что выпрыгнуло с лестницы до того, как ты поднялся... Фигура, похожая на мужчину, но, - Марджери поискала определение, - это был не мужчина. Это было похоже на большую обезьяну.
   Несколько слов о природе этой "большой обезьяны". Он был из волшебной страны; гоблином, заключенным в языческом храме. Конечно, он был намного старше храма, потому что жил с племенами, которые десятки тысяч лет назад охотились на гиппопотамов и огромных вымерших слонов вверх и вниз по речным долинам Англии.
   Как только археологи открыли храм, он бросился вверх по ступеням и помчался через Личпол-Хилл в город Солмонсбери. Здесь он прихватил пальто с портновского манекена и помчался в Вулпит-хаус, резиденцию майора Питт-Гримшоу. Через несколько минут он уже прятался в шкафу в спальне Марджери.
  

"Хороший респектабельный гоблин"

  
   - Кто вы и что вам нужно? - спросила Марджери. Она смотрела на фигуру в ужасном недоумении. Девушка натянула на себя одеяло, потому что любая мысль о том, чтобы встать с постели и пройти мимо фигуры, была для нее невыносима.
   - Я гоблин, мисс, - пробормотал он. - Но я добрый и уважаемый гоблин. Пожалуйста, не кричите, мисс.
   Он упал на колени с умоляющим выражением на маленьком озорном лице.
   Услышав эти слова, Марджери откинула простыню с лица и пристально посмотрела на гоблина.
   - Сегодня днем вы вышли из языческого храма. Вы меня ужасно напугали.
   - Да, - сказал гоблин. - Я был заперт в этой грязной яме в течение двух тысяч лет.
   - Но почему вы не живете со всеми остальными гоблинами и демонами? - спросила Марджери.
   - Дело вот в чем, миледи. Я один из тех гоблинов, которые остались, когда наш народ бежал из Англии много лет назад. Теперь я ни к кому не принадлежу. Ни мой собственный народ внизу, ни люди над землей не хотят меня. Чего я хочу, так это сочувствия и помощи. Я хочу, чтобы кто-нибудь взял меня в слуги. Это изменило бы мое состояние, и я мог бы постепенно стать настоящим человеком. С приличным костюмом и бритьем я легко мог бы затеряться в толпе. Я не так уж плохо выгляжу в этом пальто, не так ли?
   Сердце Марджери билось, как барабан, но теперь, когда гоблин казался таким кротким, чувство жалости оказалось сильнее страха.
   - Но у меня есть собственная горничная, и в настоящее время в нашем доме слишком много слуг, - любезно сказала Марджери.
   - Забудьте, что я не человек, миледи, - продолжал гоблин самым умоляющим голосом. - Забудьте, что у меня мохнатые ноги, будьте смелой и доброй! О, позвольте мне быть вашим слугой. Я умен, очень умен. Я умею делать всевозможные удивительные трюки. Я могу прославить вас, вызвать зависть, восхищение. Я могу вышить домашние тапочки или взять вас на прогулку по радуге.
   - В самом деле? - сказала Марджери. - Но мистер...
   - Меня зовут Хако, миледи.
   - Но, Хако, - сказала Марджери, глядя на него теплыми карими глазами, - вы можете сделать меня красивой? Это испытание для вас.
   Хако моргнул и сделал жест своими мохнатыми руками.
   - Но, миледи, вы прекрасны, - сказал он.
   - О! - воскликнула Марджери. - Теперь я знаю, что вы злой гоблин. Никто в мире, кто не был бы обманщиком, не назвал бы меня красивой.
   Но надо признаться, что сердце Марджери немного потеплело к гоблину. Ни одна женщина в мире не может услышать, как даже гоблин говорит "Вы прекрасны", не испытывая трепета удовлетворения.
   - Я должна все обдумать, - объявила она.
   - О, миледи, - воскликнул Хако, - решайте сейчас. Не оставляйте меня в неизвестности. Смотрите! Я покажу вам, какой я умный слуга. Скажите мне: "Уходи".
   Марджери произнесла это слово, гоблин резко повернулся и исчез в воздухе, а его пальто упало на пол.
   - Эй! Хако... Не уходи... - закричала Марджери.
   Хако снова вернулся и встал на коврик у камина.
   - Я возьму вас на месяц испытательного срока, - сказала Марджери. - Теперь вы можете приступить к своим обязанностям. При условии, что ваша магия окажется удовлетворительной, вы сможете иметь здесь дом на всю оставшуюся часть вашего... э-э-э... существования. А теперь покажите мне свою лучшую магию. Превратите меня в красивую светловолосую кинозвезду.
   - Ах, вы сбиваете меня с толку, - сказал Хако. - Я не могу трансформировать людей. Это могут сделать только фэйри. Но, - добавил он, видя, что разрушил надежды Марджери стать белокурой красавицей, - я искусен во всех ремеслах и профессиях; я хитер; я быстр; я могу стать невидимым и оставаться таким в течение длительного времени.
   - И как же вы предполагаете мне помочь?
  

Парикмахер

  
   - Ну, - сказал Хако, - я просто чудо, какой дамский парикмахер; позвольте мне привести в порядок ваши волосы. Когда римляне высадились в Британии, я работал дамским парикмахером на римских виллах в Олмондсбери. Не было ничего такого, чего бы римские дамы не знали о домашнем косметическом уходе - у них были свои тоники для кожи, кремы, пудры и помады, такие же, как у вас сегодня.
   В этот момент Хако исчез. Он промелькнул, словно серебряная стрела, сквозь стены и дома в женскую парикмахерскую и быстро вернулся с полным набором парикмахерских инструментов. В следующее мгновение он подстриг, причесал, отполировал и завил волосы Марджери.
   - Вот, - сказал Хако, протягивая ей зеркало. - Посмотрите на себя сейчас!
   Марджери посмотрела на свое отражение, и у нее перехватило дыхание. Она разразилась криками удивления и восхищения. Ее волосы выглядели невероятно красивыми.
   - О, спасибо, Хако. Вы просто великолепны, - выдохнула она.
   - Всего лишь мелочь, - пробормотал Хако. - И, если мне будет позволено так выразиться, немного этого римского крема для лица. Я сам готовил его из печени змей и лунных лучей. Теперь немного помады... Великолепно!
   Зеркало было передано Марджери во второй раз.
   - О, Хако! - воскликнула она. - Это настоящая магия, я не такая красивая, как эта дама в зеркале. Должно быть, я сплю.
   В ее голосе появилась новая, неконтролируемая дрожь.
   До сих пор никто не хотел жениться на Марджери. Даже деньги ее отца не привлекали никого, на кого она смотрела с благосклонностью. Красавицей города считалась Милли Фейн. Мужчины роились вокруг нее, как мухи вокруг горшочка с медом. Поэтому Милли была столь же раздражена, сколь и удивлена, когда Марджери вошла в маленький местный клуб - он располагался над Картинным дворцом Лидо - и смело выставила напоказ свою новообретенную красоту.
   Хако настоял на том, чтобы она купила сшитый на заказ костюм-двойку, пятнистую шантунскую блузку в табачно-коричневых тонах, белые с коричневым туфли и галстук. И, о Боже! она выглядела шикарно! Римский крем Хако творил чудеса. Как говорится в рекламе средств для ухода за кожей, это "даровало ей волнующую красоту молодости".
   Марджери подплыла к Джону Чоррингтону, который, надо сказать, был и красив, и за ним часто ухаживали дамы из клуба, и сказала:
   - Пожалуйста, купите мне коктейль, Джон. Мне говорили, что когда человек чувствует себя в форме, коктейль приводит его в высшую форму. Хотелось бы узнать, правда ли это.
   В первый и единственный раз за все время Джон Чоррингтон утратил свою естественную грацию манер. Какое-то мгновение он стоял неподвижно и смотрел, открыв рот...
   Марджери ловко отвела Чоррингтона в угол коктейль-бара, и вскоре они уже сидели на диване, болтая и смеясь. Милли Фейн с огорчением увидела, как вежливо-скучающее лицо Чоррингтона постепенно озаряется пробуждающимся интересом.
   Следующие несколько дней Марджери наслаждалась триумфом. Она всегда была центром маленького кружка в клубе "Лидо". Мужчины и женщины толпились вокруг нее. Она поймала себя на том, что с уверенностью говорит на самые разные темы. Все ее сдерживаемые эмоции, желания, смех долгих лет вырвались наружу, как сверкающие каскады в солнечном свете, и Чоррингтон, теперь никогда не отходивший от нее далеко, был поражен, обнаружив, как сладка была ее улыбка и как ослепительно сверкали ее крепкие белые зубы. Она почти никогда не ездила верхом, но теперь почти ежедневно представляла собой лихую фигуру верхом в сопровождении какого-нибудь кавалера.
   - Я заметил, что дамы играют в крикет с офицерами Лоамширского полка, - сказал Хако несколько дней спустя. - Вы должны сыграть, миледи. Вы должны побывать на всех спортивных и общественных мероприятиях.
   - Нет... о нет, Хако, - быстро ответила Марджери. - Я дилетант в спорте.
   - Идите и запишите свое имя - я сделаю все остальное. - Хако улыбнулся спокойной улыбкой превосходства. - Вы просто ударяете по мячу, а невидимый Хако сделает все остальное.
  

Леди-спортсменка

  
   Марджери, одетая во фланелевые брюки для крикета, подъехала к площадке вместе с майором.
   - Ущипните меня. Ущипните меня покрепче, - прошептала Милли Фейн Чоррингтону. - У этой женщины Питт-Гримшоу хватит наглости играть в крикет. Она проворна, как слон, и отлично играет в теннис и любой другой вид спорта на открытом воздухе.
   Но когда Марджери вышла на поле, жители Солмонсбери увидели ту Марджери, которую никогда не видели раньше. Это была Марджери в безупречной белой фланелевой блузке и брюках. Марджери с гладкой чистой оливковой кожей и блестящими черными волосами; Марджери прямая, гордая, улыбающаяся; на ее лице сверкали глаза, блестящие от сдерживаемого возбуждения. Она уверенно посмотрела на ворота и загнала первый мяч с одного удара.
   От парней и девушек из Солмонсбери послышался одобрительный рев.
   - Хороший удар, мисс!
   - Счастливая случайность! - воскликнула Милли Фейн.
   Следующий мяч был сложным, но Марджери справилась с ним.
   - Ура! - Воздух разрывался от радостных возгласов.
   Игра продолжалась, и удары Марджери тоже. Она разбросала кегли по всему полю и, надо признать, была благословлена удивительной удачей. Два раза мяч соскальзывал с края ее биты и чуть не застревал в сетке. Но фортуна улыбалась Марджери, и ее счет рос, пока не достиг сорока девяти.
   Из павильона раздался крик:
   - Еще только один - давай!
   Марджери оглянулась и обнаружила, что голос принадлежал Джону Чоррингтону.
   Марджери продолжала бить, теперь уже более безрассудно. Она довела свой счет до шестидесяти восьми, и каждый раз, когда она забивала мяч, в ушах у нее звенели радостные возгласы Салмонсбери. Наконец, она нанесла последний удар.
   Он был встречен ревом ликования!
   В тот вечер в клубе "Лидо" собралась веселая компания танцоров, чтобы отпраздновать сенсационный дебют Марджери в качестве игрока в крикет.
   Марджери улыбнулась Милли Фейн.
   - Привет, Милли, дорогая. Жаль, что вы были сбиты с толку первым мячом, но мистер Барнаби - хитрый игрок. Однако, дорогая, вы сегодня выглядите бледной, совсем измученной; надеюсь, ничего страшного.
   Она быстро повернулась, оставив Милли безмолвной от негодования, и в этот момент Джон Чоррингтон взял ее за руку.
   - Пойдемте, Марджери, - сказал он, - выпьем по коктейлю. - Ваши удары слишком великолепны, чтобы найти для них подходящие слова. Но почему вы держали нас в неведении? Почему вы выставили всех нас дураками?
   В ту ночь Марджери легла спать, но заснуть не могла. Она чувствовала себя самозванкой. Ее беспокоила мысль о том, что она потерпит неудачу без магии Хако. Кроме того, подумала она, только ведьмы заключают соглашения с духами и гоблинами. Предположим, Хако убежит и бросит ее. Она никогда не сможет встретиться со своими друзьями в Солмонсбери без него.
   У нее болела голова, просто раскалывалась!
   В холодном утреннем свете на Марджери навалились обыденные вещи, и наша героиня обнаружила, что ее видения исчезают. Успехи Хако были фантастическими, опасными. Прежде чем девушка закончила одеваться, она решила отказаться от помощи гоблина и продолжать придерживаться своего прямого, хотя и чрезвычайно однообразного пути.
  

"Вот это правильно!"

  
   Она подняла одну из своих мрачных юбок, но не смогла заставить себя надеть это ужасное и бесформенное одеяние. Она швырнула его на полу и стала его топтать.
   - Вот это правильно! - ухмыльнулся Хако, внезапно появившийся с большой коробкой под мышкой. Он открыл ее и показал очаровательный костюм-тройку с полосатым джемпером и большим лихим бантом.
   - Примите это, миледи, - сказал Хако. - Я потратил на него последние гроши, юбка сшита на небесный лад. В ней вы будете выглядеть совершенным ангелом.
   - Нет, Хако, - печально сказала Марджери, - не искушайте меня больше. Я не могу продолжать это притворство. Я чувствую себя самозванкой. Но эта игра в крикет была очень веселой. - Глаза Марджери жадно заблестели. - Это было захватывающе - хоть раз оказаться в центре внимания, быть красивой, блестящей и радостной.
   Хако улыбнулся и, склонив голову набок, оглядел Марджери, ковыряя в заостренных зубах корешком терновника.
   - Вы просто одеваете этот костюм, миледи. В нем вы добьетесь успеха. Не забивайте себе голову моей магией.
   - Но я беспокоюсь, - сказала Марджери. Ее голос был хриплым и низким.
   - В этом нет необходимости, - ответил Хако, - потому что это не магия. Видите ли, нет никаких сомнений в том, что вы красивы, и нет никаких сомнений в том, что вы умеете играть в крикет.
   - Хако, маленький негодяй, вы пытаетесь сказать мне, что это новое "я", - она указала на свое привлекательное отражение в зеркале, - вовсе не волшебное?
   Хако улыбнулся и кивнул головой.
   Марджери уставилась на него.
   - Ты хочешь сказать, что ничего не устраивал для меня, и ты хочешь сказать, что не изменил мои волосы и цвет лица с помощью магии?
   - Да, я действительно хочу сказать вам это, миледи. - Он усмехнулся. - Я даже не ходил с вами на крикетное поле, а что касается этого волшебного крема для лица, я купил его в магазине мистера Пепперкорна на Хай-стрит. Он стоил один шиллинг и полпенни.
   - Какое облегчение! - воскликнула Марджери.
   С этими словами Хако почтительно исчез.
   Марджери аккуратно собрала все свои старые джемперы и юбки и выбросила их из окна. Одетая в новый костюм с полосатым джемпером и лихим бантом, она стояла перед зеркалом - дрожащая, взволнованная и сбитая с толку.
   Вскоре после этого вошла ее горничная Элиза с узлом одежды, которую подобрала под окном.
   - Я нашла все ваши вещи на лужайке, мэм. Что мне с ними делать?
   - Сожгите их, - сказала Марджери, размахивая губной помадой.
  

АРАХНА

На пути в долину голубых алмазов

ФРЕДЕРИК ГРЕЙВС

  
   - Вы хотите услышать всю историю?
   - Да. Я слышал много версий того, о чем вы говорите, но все они в основном выдуманы репортерами, которые пытались воссоздать реальную картину, но потерпели поражение; так что я действительно хотел бы услышать истинную версию. Должно быть, это было экстраординарное событие.
   - Ну, я бы так не сказал... Я расскажу ее вам, раз вы так настаиваете, но пусть это будет на вашей совести. Вы просили об этом, и вы это получите; но я предупреждаю вас, что эта история отвратительна!
   Крейн пробормотал что-то невразумительное о доверчивости публики, набивая свою трубку.
   - Некоторые готовы поверить во что угодно, но самое смешное, - это подлинная история; и все же те немногие, кому я рассказал ее без каких-либо подробностей, ухмылялись так раздражающе, что я был готов бить их по головам. Они явно не верили ни единому слову.
   Поворчав еще некоторое время и высказав несколько нравоучений, он начал, и после этого я не делал попыток прервать его.
   - Как вы знаете, некоторые мелочи просочились наружу, хотя я отказался от всех интервью. (Господи, один парень был так настойчив, что добрался до меня даже в ванне! Правда, он исчез гораздо быстрее, чем появился! И, если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в жизни, на нем все еще остался след ботинка, который я послал ему вслед!) Да, кое-какие подробности выплыли наружу, и репортеры на их основе сочинили всякие странные истории. "Дейли Сан" выдала самую большую ложь за всю свою пламенную карьеру поисков правды. Но никто из них не рассказал полной и правдивой истории, потому что я был единственным, кто знал подробности...
   Моя лекция в Королевском университете касалась только геологических и биологических результатов экспедиции. Как вы знаете, мы не нашли золота, а что касается знаменитой алмазной долины, о которой туземцы рассказывали из поколения в поколение, то причина, по которой мы не исследовали ее, кроется в истории, которую я собираюсь вам рассказать - и вы, я думаю, поймете!
   Что подумали бы мои друзья с Флит-стрит об истинной истории, одному Богу известно. Наверное, если бы им удалось меня поймать, они бы меня линчевали...
   Итак, я начинаю! Вы можете сохранить мой рассказ в тайне или использовать его. Я снова уезжаю в Центральную Америку, как вы знаете, на следующей неделе, и мне все равно, что произойдет сейчас. Вот только эти парни с Флит-стрит вряд ли дадут вам возможность ею воспользоваться! Боже мой, да они перережут вам глотку, если доберутся до вас!..
   Ну, теперь я действительно начну.
   Он снова сделал паузу, чтобы лениво протянуть руку за стаканом огненной воды, стоявшим у его локтя, словно чувствовал, что ему нужно немного подкрепиться, прежде чем заговорить. Он пил медленно и задумчиво. Почувствовав себя в надлежащей форме, он откинулся на спинку кресла и начал говорить, с серьезным видом.
   - Я побывал в некоторых интересных местах, пустынях, лесах, болотах, снегах, и, поверьте мне, в этом мире все еще можно встретить странные вещи. Я столкнулся с несколькими такими, которым в Университете никогда бы не поверили, если бы я их описал. Но я думаю, что это был худший опыт, какой кто-либо мог испытать.
   Как вы знаете, нас было четверо; мы поднялись по реке Антоксил так далеко, как только смогли, до границ Перу. Мы слышали о таинственной долине голубых алмазов, которая, как говорили, лежит высоко в скалистых вулканических скалах, среди вершин, за пределами стремительных каскадов водопадов, питающих Антоксил, а в конечном итоге и Явери, которая течет в верховья Амазонки.
   После того как мы покинули лодку, - Мандерс, я и два наших индейца, - нам пришлось шаг за шагом прокладывать себе путь через густой подлесок джунглей. Это была медленная работа, жара стояла ужасная. Мы могли пройти около мили в день, и это было в гору, по грубому вулканическому туфу, острому, как бритва.
   Над головой густой лес; сквозь просветы здесь и там проглядывало солнце, и это было похоже на тяжелую работу в перегретой оранжерее среди душных тропических растений, связанных массой самых жестких лиан...
   В таких условиях совершенно иначе думаешь о цивилизации, по поводу которой мы так часто ворчим! Бывали моменты, когда я отдал бы свою жизнь за глоток хорошего пойла. Напиться, мертвецки напиться, - и умереть! Но, однако...
   В каком-то смысле мы достигли цели экспедиции, ради которой общество послало нас или же не достигли, как посмотреть, - мы доказали, что там не было золота в таких количествах, которые могли бы оправдать добычу и транспортировку из такой отдаленной части мира. Но именно сказочная легенда о долине голубых бриллиантов завлекла нас.
   Мы не боялись опасностей порогов, змей, пираний в воде, лихорадки и даже ужасных враждебных племен, о которых нас предупреждали. У нас были один или два конфликта с индейцами, метавшими копья и осыпавшими нас стрелами, но нам удалось отбиться. Мы продолжали идти, и с каждой милей двигаться становилось все сложнее. Лишь одно помогло нам и внушило слабую надежду - когда мы поднимались, то постепенно попадали в более прохладную атмосферу, а, когда мы подошли к разрыву в джунглях, то смогли насладиться горным воздухом.
  

Проблеск цели

  
   Однажды мы мельком увидели далекие, залитые солнцем малиновые скалы хребта, к которому приближались, - очень медленно. Там лежала наша цель и... Доберемся ли мы туда? Найдем ли мы сокровище? Вернемся ли мы целыми, или оставим наши кости обесцвечиваться на этих засушливых высотах, как это, по заверениям туземцев, случилось с другими?
   Индейцы ходили туда или пытались добраться до вершин, но, по их словам, те, кто пытался сделать это, не вернулись. Они говорили гораздо больше - неприятные вещи, которые мы делали вид, что не слышим, или просто списывали на местные суеверия; одна вещь поразила Мандерса и меня как особенно ужасная.
   Я не скажу вам о ней... пока. Мы не поверили, но все равно это произвело на нас обоих странное жуткое впечатление.
   Но, о Господи! Говорю вам, я никогда бы не поверил, что на земле существует такая жара. Я заблудился в Сахаре, которая была ничем по сравнению с удушьем этих горных джунглей! Бывают моменты, когда я просыпаюсь ночью, и с меня градом льет пот...
   Я начал беспокоиться о бедняге Мандерсе, - у него все время поднималась температура, и нам пришлось на время остановиться, хотя было очень важно поднять его выше, на более чистый воздух. Это задержало нас. Лихорадка вонзила свои клыки и в меня, хинин почти закончился, и я начал задаваться вопросом, не стоит ли нам просто лечь и умереть.
   Потом Джо-Джо рассказал нам о короткой тропинке, хотя она была почти такой же крутой, как церковная колокольня.
   Внезапно мы вышли из леса и оказались на высоком плато, с трех сторон отвесно спускавшемся к кипящей реке, которая, казалось, находилась в миллионе миль внизу. Господи! как жадно вдыхали мы горный воздух, сидя на корточках!
   Мы чувствовали себя так, словно поднялись на поверхность из подводного вулкана или из огненной угольной шахты, фактически из ада в рай! Мы чувствовали, что, в конце концов, существует такая вещь, как жизнь, и что она стоит того, чтобы жить. Мы мог идти дальше и побеждать!
   И мы пошли дальше, карабкаясь по грубому вулканическому туфу к высокой расселине в возвышающихся перед нами вершинах. Там, наверху, было довольно прохладно после печи внизу, и единственное, что нас сейчас беспокоило, - это странное волнение, которое мы не могли не заметить в наших двух носильщиках. Чем ближе мы подходили к горам, тем более нерешительными и беспокойными они становились.
   В конце первого вечера, когда мы с Мандерсом лежали и смотрели на багровое зарево на этих странных вершинах, Джо-Джо постепенно познакомил меня на своей странной смеси ирокезского, испанского и английского языков, что в следующем лагере они будут вынуждены покинуть нас.
   Однако, - любезно пояснил он, - они будут ждать нас у подножия перевала. Я немного поспорил, но было бесполезно пытаться переубедить их.
   Они были уверены; и он, и Птерокия (с крысиной мордой) ясно дали понять, что существуют веские причины высшего порядка, по которым они не могут проникнуть в далекие горы. На самом деле, они намекали, - более или менее прямо, хотя и деликатно, - что ни одному разумному существу (тем более глупому белому человеку и англичанину) никогда не придет в голову пытаться заставить индейцев отправиться в страну, которая была запрещена их богами и вход в которую, несомненно, для них будет сопровождаться (и, очень возможно, для их спутников также) самыми ужасными наказаниями.
   Так оно и было, и на следующую ночь, когда мы расположились лагерем, - как мне показалось, совсем близко от неприступных крепостных валов, - два верных слуги, очевидно, готовились к обратному пути! Мы были совершенно уверены, что, как только мы отвернемся, они вернутся по своим следам. В какой-то степени мы могли это понять, поскольку было очевидно, - они не только чувствовали себя неловко в тени гор, но и испытывали настоящий страх, поскольку их присутствие так близко к богам (или каким бы там ни было злым силам) вызывало у них дрожь, и им не терпелось уйти.
   Ну, это не так уж важно. Запасы к этому времени сократились до того, что мы могли нести их сами, и даже если бы мы потеряли их полностью, потеря не была бы серьезной; в худшем случае, мы могли бы найти дорогу обратно к реке! Возможно, мы найдем где-нибудь старое каноэ или сумеем соорудить плот из бамбука и лиан...
   - Как ты думаешь, мы не заблудились? - спросил меня Мандерс, когда на следующий день мы остановились на любопытном гребне после того, как покинули лагерь и попрощались с нашими носильщиками, которые, как мы видели, с трудом сдерживали желание, чтобы мы поскорее отошли подальше и дали им возможность убежать. - Кажется, мы снова спускаемся.
   - Нет, я думаю, мы идем правильно. Смотри! В скалах есть отверстие!
   Это была пустынная выжженная земля, без каких-либо следов растительности; даже пустынные лишайники, которые, кажется, способны выжить где угодно, казались обожженными. После пышных тропических джунглей это было действительно необычно.
   Мы также заметили одну вещь, оказавшую на нас странное воздействие, которое я не могу описать. С каждым шагом мы замечали признаки жизни - пауков. Эти существа в необычном количестве появлялись, казалось, из каждого камня и трещины; по мере нашего продвижения они увеличивались как в количестве, так и в размерах.
   Я испытываю неприязнь к паукам, несмотря на то, что, как натуралист, собирал образцы всех видов живых существ для музеев. Что же касается Мандерса, то он из тех людей, у которых мурашки бегут по коже при виде одного из них. Но мы шли вперед, все дальше и дальше.
   Таинственные горы голубых алмазов были впереди, мы зашли слишком далеко, рисковали и отважились на слишком многое, чтобы повернуть и испортить дело. Временами я жалел, что у нас не было еще одного или двух компаньонов. Это была довольно однообразная работа для нас двоих. Но мы много раз содрогались, когда видели, как джентльмены (или леди) из отряда паукообразных убегали в свои закоулки.
   Я начал догадываться о чувствах уважаемого Джо-Джо и его приятеля. Они кое-что знали! Должен признаться, мне не очень нравилась идея разбить лагерь в этих краях, но когда свет начал угасать, мы нашли небольшую каменистую впадину, в которой была пещера, которая, казалось, была свободной от пауков; поэтому мы соскребли немного лишайника, зажгли костер, сварили кофе и жевали печенье. Там был источник воды, и это многое компенсировало. Мы мучились от жажды и мечтали о нем весь день.
  

Чудовище

  
   Когда костер разгорелся, Мандерс разбудил меня восклицанием, прозвучавшим очень громко в тишине этого скалистого места. Я встревожено вскочил.
   Он приподнялся на локте, пристально вглядываясь во что-то, затем трясущимся пальцем указал в темную глубину пещеры. Я также вгляделся, проследив за направлением его пальца, и, когда мои глаза привыкли к темноте, увидел, что в скале имелась расщелина, и из нее что-то выглядывало, двигающееся и дрожащее.
   - Господи, спаси нас! Что это? - ахнул я. Мандерс не ответил, но его губы издали странный звук, который, казалось, свидетельствовал о сильном отвращении.
   Пока я наблюдал, появился еще один объект, и тогда я увидел, что это были длинные волосатые лапы какого-то чудовищного существа из племени пауков. Но это не мог быть паук! Это, должно быть, огромный сухопутный краб! Тем не менее, мгновение спустя, когда мы смотрели, словно зачарованные, возникло еще одно движение, часть тела существа появилась в поле зрения, и, несмотря на слабый свет, мы могли увидеть, что это гигантский паук.
   - Боже мой! Какая ужасная зверюга! - прошептал Мандерс. - Что же нам делать? Застрелить его или он нас сожрет?
   Пока мы смотрели, существо внезапно двинулось вперед с такой скоростью, что, казалось, прыгнуло на нас. Инстинктивно, - должно быть, сам того не подозревая, я держал в руке револьвер, - я выстрелил. Что произошло, я не знаю. Мы, не теряя времени, выбрались из пещеры, развели еще один маленький костер на открытом месте и остались там, хотя ни один из нас не спал, и мы были очень рады увидеть рассвет.
   Мы вошли в пещеру позже, когда стало достаточно светло, и посмотрели на то, что осталось от жертвы. Но вскоре снова вышли на открытое место, испытывая тошноту, потому что существо, которое мы, вероятно, к счастью для себя, убили, было гигантским королевским пауком размером с мастифа.
   После этого мы продолжили путь в несколько мрачном настроении. Но мы собирались довести дело до конца. Мы проделали весь этот путь не для того, чтобы повернуть и вернуться, не имея ни малейшего представления о голубых алмазах. И теперь мы были уже близко к последним скалам, в которых виднелся большой разлом; должно быть, он вел в сказочную долину.
   Это было нелегко - обогнуть склон, ведущий к разлому. Мы снова шли прямо над потоком, по отвесному обрыву к реке.
   - Хорошее местечко для дьявола, - с мрачным юмором пробормотал Мандерс, глядя вниз, а затем осторожно отступил назад.
   Однажды мы наткнулись на останки человеческого скелета. Вероятно, была доля правды в истории, которую Джо-Джо рассказал однажды ночью, - тогда я предположил, чтобы напугать нас, - что люди, которые отважились забраться в эти горы, были укушены какими-то ужасными и мстительными богами и умерли в ужасных мучениях. Неужели этого искателя приключений укусил один из пауков? Возможно, потому что позже мы наткнулись еще на два скелета.
   Но мы знали, что приближаемся к нашей цели. Перед нами лежал разлом, который мы искали, и до него было не больше нескольких миль, если не считать того, что путь был таким трудным и извилистым - по разбитым каменным плитам.
   Ближе к вечеру небо затянуло тучами, и казалось, надвигается одна из ужасных гроз, так что мы начали осматриваться в поисках подходящего укрытия. Молнии в этом скалистом районе, с его полосами сверкающего пирита здесь и там, были неприятны и опасны.
   Мы вошли в скалистое ущелье и заметили, что количество пауков увеличилось; очевидно, мы входили в их царство, и я подумал про себя: "Если эти твари дальше станут намного больше и более многочисленными, Бог знает, что с нами будет!" - Мы едва не наступали на них; они разбегались в стороны из-под наших ног. Раз или два мы видели таких монстров, которые заставляли нас вздрагивать и останавливаться. Внезапно раздался задыхающийся крик Мандерса, который тащился за мной.
   - О, ради Бога, давай повернем назад и уйдем из этого проклятого места!
   Я обернулся и увидел, что он борется с чем-то вроде шнура, натянутого поперек его пути; затем я осознал, что их было много вокруг, - целый лабиринт телефонных проводов. В тот же миг я споткнулся об один из шнуров, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы освободиться от липкой, эластичной штуковины.
   Они тянулись от скалы к скале, и, оглянувшись, я увидел, что спасся, случайно наступив в чудовищную паутину. Я освободил Мандерса, и мы стояли, тяжело дыша и оглядываясь, когда увидели, что паутина была повсюду. Некоторые шнуры были такими длинными, что их не было видно, и они, должно быть, служили предупреждением и телефоном для жителей этой страны ужасов, потому что пауки начали появляться в большем количестве со всех сторон.
   В следующее мгновение я почувствовал что-то на своем лице и разорвал это. Повернувшись, чтобы идти дальше, я очертя голову бросился в паутину.
   - Ты только взгляни на это! - воскликнул Мандерс, указывая на огромную, покрывавшую огромную пропасть. - Хорошенькое дело! Нам никогда не выбраться отсюда. О, нам не стоит идти вперед! Мы должны как-то вернуться!
   Именно в тот момент, когда мы снова остановились, я поднял глаза и увидел огромное переплетение паутины, едва различимое в сгущавшемся вокруг нас мраке. Вспышка молнии осветила сцену, а затем я увидел чудовищного паука, мягко покачивавшегося в середине этой штуки. Плавающие нити заполнили воздух, и стало трудно дышать.
  

Трагедия

  
   Что случилось потом, я почти не помню. Все это было слишком ужасно. Разразилась буря, и все вокруг погрузилось во тьму, за исключением ярких вспышек. Я думаю, что в течение нескольких мгновений мы метались туда и сюда, почти не осознавая, что делаем, не ощущая ничего, кроме всепоглощающего желания выбраться из этого ужасного места как-нибудь, так или иначе, как угодно.
   Я наступил на что-то мягкое, что выскользнуло у меня из-под ног и чуть не сбросило меня вниз, и в то же время я услышал крик моего спутника. Я вгляделся в темноту, но не увидел его. У меня появилось ощущение, что теперь мы действительно заблудились и находимся в области ужаса; что трагедия быстро приближается к своей кульминации. Крик раздался снова, и он был душераздирающим.
   Затем последовала вспышка, и я увидел парализующее зрелище: Мандерс был пойман в одну из гигантских паутин, отчаянно пытался высвободиться, и чудовищный паук надвигался на него...
   Что было потом? Не знаю, но я стрелял, отчаянно, безрассудно, я был вне себя от страха и ужаса... Бог знает, убил ли я Мандерса. Если бы я это сделал, то, возможно, это было бы к лучшему, потому что не было никакого шанса на спасение от этой ужасной твари, надвигавшейся на него. Возможно, это ужасно говорить, но я могу только надеяться, что один из моих безумных выстрелов сделал благое дело...
   Затем, казалось, разверзся ад. В почти непрерывных вспышках молний я видел, что враг, казалось, атаковал меня со всех сторон. Обезумев от ужаса, я повернулся и побежал - куда угодно, спотыкаясь о тварей и камни, передо мной стояло безумное видение миллионов карабкающихся волосатых лап и тел, всевозможных размеров, и как я избежал того, чтобы меня схватили и потащили вниз, я не могу себе представить.
   Миллионы темных тел, неуклюже передвигающихся и подпрыгивающих вверх и вниз, и мириады ужасных сверкающих глаз. Мне казалось, что я ныряю в мир цепляющихся паутин и удерживающих нитей, и вдруг, когда появилась яркая вспышка, я понял, что нахожусь на краю страшной пропасти, на большой высоте над ущельем, где река протекала примерно в миле ниже... Я не мог остановить свой стремительный бросок, и по пятам за мной мчалась армия. Позади ужас, передо мной бездна...
   Мне показалось, что я провалился сквозь вечность времени и пространства, и, наконец, произошло ужасное погружение в ледяной поток...
   Не стоит спрашивать меня, что произошло после этого. Наверное, я вынырнул на поверхность в бассейне под водопадом и зацепился за нависшую лиану. Во всяком случае, мне, должно быть, удалось выбраться на берег, и там я лежал без сознания, пока не пришел в себя в первых лучах рассвета, чтобы обнаружить, что изнемогаю от жары под палящим солнцем на песчаной отмели, а моя одежда высохла, как кость.
   Позже я наткнулся на заброшенное каноэ и сумел спустить его по стремнине к более спокойной воде.
   В конце концов, я наткнулся на местную деревню, и, к счастью для меня, это были мирные и добрые индейцы, которые накормили меня и направили через джунгли к главному протоку, где мне предоставили лодку.
   Я добрался до побережья и - домой!
   Теперь вы знаете все. Но вам не нужно верить ни единому моему слову. Вероятно, вы так и сделаете. Для вашего же блага!
  
  
   ДЕМАТЕРИАЛИЗАЦИЯ ПИШУЩЕЙ МАШИНКИ
   Расследование, в котором принял участие призрак
   ДЖОН УЭСТ
  
   - С незапамятных времен оккультизм, или то, что мы, простые люди с нашим ограниченным интеллектом, называем сверхъестественным (просто потому, что это выше или за пределами естественного объема наших представлений), имел своих сторонников. Некоторые были искренними искателями знаний, другие - просто любопытствующими. Еще одна группа людей получила некоторое знание, внезапно вторгшееся в их сознание после потери какого-то родственника или в результате какого-то необычного события, которое вступило в жестокий конфликт с их сформировавшимися представлениями о жизни и нашими связями с простыми физическими законами.
   Часто таким образом люди, которые ранее крайне скептически относились к любым идеям, не полностью материалистическим, были буквально вынуждены признать существование среди них других разумных существ и принять, даже вопреки нормальному научному объяснению, явления, объяснимые только применением какого-либо закона или комбинации законов, в настоящее время выходящих за рамки наших обычных способностей к рассуждению.
   Так говорил доктор Янг, который был втянут в дискуссию о колебаниях, дискуссию, возникшую из случайного замечания относительно одной интересной радиопрограммы. Янг, проницательный психолог, говорил из глубины кожаного кресла с высокой спинкой, где он развалился перед большим и богато украшенным камином клуба в самом сердце Вест-Энда. Стоял ноябрь, погода способствовала всеобщему желанию не спеша поужинать и провести вечер без дела, вместо того чтобы спешить в театр.
   Товарищами доктора Янга по клубу были трое, которые до этого момента более или менее внимательно прислушивались к тому, что говорилось. Во-первых, преподобный Джеймс Сторм, современный молодой человек, всегда готовый выслушать и изучить новые теории и не слишком догматичный в отношении принципов, которые он должен был безоговорочно принять в своем теологическом колледже. В углу сидел выдающийся сотрудник Скотленд-Ярда, обычно очень молчаливый в отношении своей личной деятельности в Ярде, но самый внимательный слушатель.
   Четвертым членом этой группы был сэр Сиргвишар Пресад, индус, посетивший город в связи с его судоходным бизнесом в Бомбее, в частности, и на Дальнем Востоке - в целом. Сэр Сиргвишар был богатым человеком, происходил из знатной и влиятельной семьи и был принят в Англии благодаря своему происхождению и положению в Индии. Он был очень популярным членом клуба, его приятная личность и очаровательная любезность вызывали симпатию у всех, с кем он вступал в контакт. Именно он прервал доктора в этот момент и спросил, улыбаясь в своей самой обезоруживающей манере:
   - И какое это имеет отношение к колебаниям?
   Янг улыбнулся, стряхнул пепел с сигары и продолжил.
   - Ну, исследователь-экстрасенс скажет нам, что все эти так называемые явления могут быть объяснены, когда мы достаточно знаем о колебаниях и длинах волн. Он объяснит, что различные колебания приводят к различным длинам волн, и будет использовать в качестве иллюстрации современный беспроводной приемный аппарат. Здесь простым поворотом ручки мы можем выбрать определенную длину волны и незаметно соединиться с определенной станцией.
   Не так много лет назад такие средства связи считались бы невозможными просто потому, что знания человека об эфире, о световых и электрических колебаниях и о способах использования этих колебаний на практике были недостаточно развиты. Колебания в эфире имеют диапазон, сравнимый с диапазоном высоты тона, представленным клавиатурой пианино, но не имеющий фиксированной границы ни на низких, ни на высоких частотах.
   Люди могут улавливать звуки, относящиеся к центральной части диапазона звуков, животные могут реагировать на звуки в более высокой части шкалы, звуки, совершенно неслышимые для человеческого уха. Наконец, достигается стадия, когда ни люди, ни животные не могут слышать более высокие или тонкие вибрации без "медиума", который может принимать их и преобразовывать или уменьшать их до уровня, на котором человеческое ухо может их воспринять.
   Доктор Янг потянулся за своим стаканом, в то время как наш индусский друг заметил:
   - Очень интересно. Я понятия не имел, что в вас есть склонность к экстрасенсорике.
   Двое других признались, что неизменно находили эту тему увлекательной, но они никогда по-настоящему серьезно не рассматривали этот вопрос, просто потому, что у них было так мало знаний о нем, и потому, что они не знали никого, кто мог бы дать совет. Но если говорить правду, то, возможно, их главной и настоящей причиной было то, что они боялись, - над ними будут смеяться.
  

Оккультный клуб

  
   В тот вечер родилось новое общество, основатели которого - наши четверо членов клуба холостяков - дали ему название "Общество по исследованию вопросов, относящихся к оккультизму". Длинное и громоздкое название, но все согласились с ним после того, как доктор высказал свое мнение, что название, как и диагноз, должно быть понятным, пусть и длинным.
   В надлежащее время были приняты меры по созданию подходящего места для проведения совещаний и расследований. По рекомендации доктора была снята комната прямо над его кабинетом на Харли-стрит. Это была большая просторная комната, где их наверняка не потревожит ни шум, ни какое-либо постороннее вмешательство. В этой комнате будут проводиться критические научные исследования оккультных проявлений в присутствии испытанных и авторитетных медиумов, которые были всемирно известны своими возможностями связи с неведомым в условиях, исключающих малейшую возможность мошенничества или шарлатанства.
   Уже было проведено несколько еженедельных собраний, когда секретарь этого нового общества, доктор Янг, смог с немалой гордостью сообщить своим собратьям, что он заручился согласием медиума, венгра по имени Хольц, который был испытан во всех мыслимых условиях и чьи способности нельзя было объяснить, если не признать, что ему помогали "сверхъестественные" силы, проявлявшиеся через него.
   Наступил назначенный вечер. Члены совета, число которых к этому времени возросло до двенадцати, были в сборе, многие из них с нетерпением ожидали вечернего заседания. Когда Хольц прибыл, его представили членам клуба, которые нашли в нем застенчивого, болезненного на вид человека с неприятными манерами, но в глазах которого горел какой-то внутренний огонь, огонь лидера, пророка, фанатика. Но все же, он был застенчив и непритязателен. В целом, довольно типичным медиумом.
   Все двери и окна были закрыты и заперты на засовы, а затем опечатаны, чтобы предотвратить вход или выход любого человека и доказать, что все происходящее было выше всяких подозрений. Свет был погашен, за исключением одной лампочки, которая давала красное свечение, достаточно сильное, чтобы все могли видеть.
   Затем присутствующие заняли свои места, сев так, чтобы образовать три части круга, оставшуюся часть круга занимал медиум, который лежал на матрасе перед небольшим шкафом, покрытым черной тканью. Этот шкаф был критически осмотрен каждым членом после того, как ноги и руки медиума были связаны и запечатаны.
   Очень скоро медиум, казалось, потерял нормальное сознание, его глаза закрылись, тело расслабилось. Каждый из присутствующих слышал, как тикают его часы в жилетном кармане, и чувствовал тишину, дышал тишиной, воцарившейся в маленьком собрании, которое с напряженным вниманием и ожиданием смотрело на медиума, лежавшего перед ними.
   Прошло несколько минут, медиум слегка задрожал, его губы заметно задрожали, и одновременно каждый услышал звук, напоминающий внезапный порыв ветра, почувствовал прикосновение, как от дуновения холодного ветерка со стороны шкафа, и почувствовал покалывание в голове, как будто его волосы встали дыбом. Губы медиума зашевелились сильнее, и одновременно со словами "Добрый вечер, джентльмены" из шкафа постепенно появилась призрачная фигура.
   Сидящие смотрели с еще более пристальным вниманием, их руки касались рук соседей с целью сохранения и поддержания силы, которая исходила от каждого в отдельности и которая была привлечена и использована оккультным явлением, теперь появляющимися перед ними, и в то же время исключала всякую возможность совершения какого-либо мошенничества между ними.
   Здесь была группа людей, каждый из которых, в своей конкретной сфере, обладал знаниями выше среднего уровня, теперь критически изучающих возможность доказательства сверхъестественных событий, и если таковые имели место, готовых искать причины и истолкования, которые могли бы объяснить такие явления, и готовых использовать такую информацию, если это необходимо, на благо человечества в целом.
   Ранее они договорились, что доктор Янг возьмет на себя руководство процессом, как только начнется сеанс, поскольку у него был большой опыт в этих вопросах; он объяснил, что любая попытка вывести медиума из транса или насильственное вмешательство в события может иметь чрезвычайно серьезные последствия, привести к серьезному ранению или смерти медиума.
  

Видение

  
   По мере того как собравшиеся продолжали смотреть, видение постепенно становилось яснее и начало принимать узнаваемые очертания. Не один член Клуба почувствовал, как капли пота выступили у него на лбу, когда призрак становился все более и более отчетливым и, наконец, принял форму чрезвычайно красивой женщины, которая начала говорить с ними по-английски, голосом, очевидно, культурным и разительно контрастирующим с голосом медиума, который говорил с заметным иностранным акцентом и не слишком бегло произносил слова.
   - Джентльмены, - сказала она, - я рада возможности встретиться с таким величественным собранием просвещенных умов, с таким интересом исследующим вопросы, которые на самом деле просты в объяснении, но которые из-за материалистического мировоззрения современной цивилизации кажутся такими трудными. Без сомнения, вы хотите, чтобы я дала вам какое-то доказательство продолжения жизни после смерти, какое-то практическое применение законов, регулирующих материализации, дематериализации и т. д.
   Тогда будьте терпеливы и продолжайте излучать эктоплазму, которая исходит от всех вас как индивидуумов, и с сочувствием концентрируйтесь на вашем медиуме.
   Доктор сказал, и многим присутствующим стало легче, когда они услышали его ободряющий голос, что он приветствует столь обаятельный интеллект, и видение получило его торжественное признание в том, что члены клуба индивидуально и коллективно внесут свою долю в успех любого эксперимента, который она пожелает провести.
   На это видение сказало:
   - Я собираюсь оставить вас с сюрпризом, с озадаченными умами и предметом для обсуждения, когда в следующий раз вы встретитесь за ужином в вашем клубе.
   На этом этапе следует пояснить, что все члены общества также были давними членами клуба, за исключением блестящего криминолога мистера Дугласа Шарпа, который только в последние месяцы стал довольно постоянным посетителем клуба, но быстро становился признанным членом этого исключительного и талантливого собрания.
   - Продолжим, - сказал призрак, - вы сидите на втором этаже дома на Харли-стрит, прямо над комнатами, занимаемыми вашим прославленным лидером доктором Янгом. Под вами находится его кабинет. На одном из столов стоит пишущая машинка, которой пользуется его секретарша и машинистка мисс Фрэнсис Грант. В качестве примера дематериализации я доставлю эту пишущую машинку, не открывая окна или двери и не ломая печати, которые вы поставили на них или на вашем медиуме.
   - Пожалуйста, продолжайте концентрироваться, джентльмены, - попросил доктор Янг, который понимал, что в эксперименте такого рода, где разум должен был покинуть медиума, для успешного проведения эксперимента потребуется больше энергии и силы.
   Снова атмосфера стала напряженной и как будто наэлектризованной, снова сидящие почувствовали тот порыв холодного воздуха, который они испытали, когда призрак впервые появился перед ними, и теперь она, казалось, исчезла в стене справа от сидящих, растворилась в ней, была поглощена ею, пока они смотрели. Через несколько секунд она появилась снова, сначала неясно, а затем все более и более отчетливо, пока они не увидели ее такой, какой она была раньше; она поставила пишущую машинку на стол у окна, примерно в шести футах или более от шкафа, из которого она первоначально появилась.
  

Призрак объясняет

  
   Она повернулась к изумленным зрителям, многие из которых вообразили, что их, должно быть, загипнотизировали в массовом порядке.
   - Нет, джентльмены, - начала она, - вы не были загипнотизированы. Объяснение простое, и я должна дать его быстро, мое время почти истекло, энергия уходит, и ваш медиум перенес чрезвычайно сильное напряжение.
   Когда мы переходим с вашей земли на следующую сферу, мы просто отбрасываем наши физические тела. Дух или астральное тело продолжает свое существование свободным от земных ограничений, не стесненным плотью. Время и пространство, в ваших земных понятиях, перестают существовать. К стенам, дверям, окнам, ко всей земной материи мы безразличны, и поэтому мне не составило труда перейти из вашего присутствия в комнату внизу.
   Моя настоящая задача, которую я смогла выполнить только с вашей помощью, используя эктопластическую силу, излучаемую вами из ваших тел вместе с энергией медиума, и с помощью моих невидимых помощников, которые всегда сопровождают меня в этих экспериментах, состояла в том, чтобы дематериализовать пишущую машинку.
   Это было сделано, и я принесла ее через стену в эту комнату и положила на этот стол после того, как она была дематериализована моим другом, старым и выдающимся ученым, который ушел из жизни около шестидесяти лет назад. Мой друг, доктор Якобсен, продолжает свои научные исследования в духовном мире, и именно он стоит за тем, что может показаться вам весьма замечательным экспериментом.
   Вы, джентльмены, увидели пишущую машинку только после того, как мы материализовали ее снова, и теперь вы ясно видите ее на этом столе. Чтобы завершить свой эксперимент, я напечатаю вам сообщение, которое вы, возможно, захотите сохранить в качестве записи этого эксперимента.
   Прекрасное видение так и сделало и, повернувшись к сидящим, сказало:
   - Теперь я должна идти и от имени моих невидимых помощников и от себя лично желаю вам всяческих успехов в ваших экстрасенсорных исследованиях. Возможно, доктор Янг распорядится, чтобы пишущую машинку отнесли вниз после того, как вы осмотрите ее и сообщение, которое я напечатала на бумаге.
   Сказав это, она стала исчезать. Это было постепенное исчезновение, четкие черты и форма таяли, пока, наконец, не перестали существовать. Поскольку мы все еще слышали слова ее очаровательной прощальной речи, слова, которые, казалось, оставались в нашем сознании еще долго после того, как они были произнесены, мы начали понимать, что захватывающее напряжение последних сорока минут уменьшилось, и что наш замечательный медиум, который позволил использовать свое тело для нашей пользы, постепенно приходит в сознание.
   Доктор Янг попросил нас оставаться на своих местах, пока медиум полностью не придет в норму.
   - Ах, - сказал он, придя в себя, - надеюсь, господа, ваш эксперимент удался.
   - Действительно, так оно и было, - сказал доктор, - подойдите и осмотрите эту пишущую машинку и содержащееся в ней сообщение.
  

Призрачный машинописный текст

  
   Снова включили свет, все без исключения экспериментаторы столпились вокруг и с удивлением уставились на то, что содержалось в бумаге.
   "Missie Grant Sahiba - Salaam!
   Khubadar! Khubadar! Khubadar!
   Dactar Young Sahib Ki naukri Ko mat chor-la Khuda Ko su bandabust bilkul saf hain, aur is wasti, isi tarah, uske barl mehrbani say, Ap kep as a-jatay hain".
   - Ну, что вы об этом думаете? - спросил преподобный Джеймс Сторм. - Я могу разобрать ваше имя, Янг, и имя вашей секретарши мисс Грант, но остальное мне ничего не говорит. А как насчет вас, сэр Сиргвишар, это какой-то индийский язык, относительно которого вы можете нас просветить?
   Сэр Сиргвишар улыбнулся, пожал плечами и повернулся к Дугласу Шарпу.:
   - По-моему, это больше похоже на зашифрованное сообщение. Возможно, наш друг из Скотленд-Ярда сможет перевести его для нас.
   Дуглас Шарп улыбнулся в ответ и ничего не сказал. Никто не ожидал, что он ответит на вопрос, который все восприняли как просто шутку.
   Однако, поскольку в тот вечер никто не смог или не захотел расшифровать сообщение, было решено закончить встречу и освободить медиума, которого горячо поблагодарили за его самопожертвование, благодаря которому стал возможен такой интересный эксперимент. Было решено оставить толкование послания на какое-то будущее время, и каждый взял копию, надеясь, что сможет расшифровать послание на досуге. Оригинал, конечно, был сохранен для отчета об оккультных исследованиях общества.
   Прошла неделя, и по договоренности одиннадцать из двенадцати членов собрались однажды вечером в своем клубе, где у уютного камина, среди звона бокалов и запаха сигар, началась дискуссия.
   Один за другим они признали свою неспособность расшифровать сообщение, и два члена даже зашли так далеко, что высказали мнение, - сообщение было просто беспорядочным и не имело никакого смысла. Наконец заговорил Дуглас Шарп, криминалист:
   - Я думаю, что смогу расшифровать сообщение, хотя должен признать, что оно вызвало у меня серьезные размышления и беспокойство относительно того, где начинаются и заканчиваются мои официальные обязательства перед службой.
   Вы помните, что каждый из нас, вступая в это общество, дал свое безоговорочное заверение в том, что если в ходе наших расследований всплывет какая-либо информация секретного или конфиденциального характера, независимо от того, касается ли она его частной жизни или официального положения, то эта информация должна храниться в секрете и сохраняться в секрете на все времена, если только соответствующий член не освободит своих собратьев от их обещания.
   Вы также помните, что, пока вы все жадно изучали сообщение на пишущей машинке, я сказал очень мало. Я сделал копию, как и все вы, но уже расшифровал сообщение. Почему я не сообщил вам об этом сразу, станет ясно, когда вы выслушаете всю мою историю.
   Вы, конечно, знаете, что я занимаюсь уголовным расследованием, прослужив несколько лет в аналогичной должности на Востоке, где суровый тропический климат вынудил меня подать заявление о переводе в Лондон. Поэтому некоторые детали моих расследований должны оставаться в секрете. Тем не менее, я узнал язык; он не что иное, как урду, универсальный язык Индии, широко известный как хиндустани, но написанный фонетически английскими буквами.
   Янг прервал его.
   - Как жаль, что сегодня с нами нет сэра Сиргвишара. Это бы его заинтересовало. Но... почему он не смог прочитать сообщение? Я отчетливо помню, как он сказал, что это ни о чем ему не говорит. Что вы об этом думаете, Шарп?
   - Это пришло мне в голову сразу же, как только я прочитал сообщение, - ответил Шарп. - Я взглянул на сэра Сиргвишара, заметил, как он изменился в лице, и с каким усилием он изобразил свою обычную любезную улыбку, когда кто-то спросил его мнение о послании. Это заставило меня задуматься, и я счел разумным некоторое время помолчать.
   Сегодня вечером, однако, я могу изложить вам суть сообщения, поскольку не может быть никакого вреда от того, что информация будет обнародована.
   Он передал слушателям листок бумаги из своего блокнота, на котором было написано сообщение, скопированное с машинописного листа в ночь сеанса. Под ним был грубый перевод.
   "Мисс Грант, приветствую вас,
   Берегись! Будьте осторожны!
   Не покидайте службу доктора Янга. Все ясно Богу, и по этой причине в Своей великой милости Он приближается к вам таким образом".
   Шарп продолжил:
   - Вот уже несколько месяцев красивые британские девушки принимают секретарские должности за границей, и родственники четырех из них не получали от них никаких вестей после одного или двух месяцев. Скотланд-Ярд совместно с заморской полицией расследовал причину их исчезновения, но не смог произвести арест, поскольку им не хватало единственного звена в непрерывной цепи компрометирующих улик, звена, которое было трудно получить из-за богатства человека, подозреваемого в причастности к этому делу.
   - А какое отношение ко всему этому имеет мисс Грант? - спросил преподобный Джеймс Сторм.
   - Только то, что она должна была стать следующей жертвой и уже подумывала о том, чтобы оставить службу у доктора Янга. Я допросил ее, и, заверив, что все сохраню в тайне, смог получить ценную информацию, - информацию, достаточную для того, чтобы Ярд подготовил полную цепочку доказательств, и в то же время смог предупредить мисс Грант об опасных шагах, которые она почти предприняла.
   Потом у меня была еще одна встреча с известной женщиной-медиумом, которая смогла познакомить меня с нашей прекрасной посетительницей на прошлой неделе. Она назвала мне ее имя и сказала, что она - сестра одной из пропавших секретарш.
   - И какое же место в этой истории занимает сэр Сиргвишар? - спросил доктор Янг.
   - Мои люди отследили различные улики, ваш секретарь смог помочь, и, джентльмены, сэр Сиргвишар застрелился сегодня утром!
  
  

БАШНЯ СОРОКА СПУТНИКОВ

История о ближневосточной магии

Р. ТЁРСТОН ХОПКИНС

  
   Древний город Яффа, все еще окруженный разрушенными стенами, построен, как амфитеатр, на склоне холма, возвышающийся на сто пятьдесят футов над вечно сиреневым и теплым морем. Улицы извилисты и запутаны, а старые дома свалены в беспорядке на склоне холма.
   Так как в почве нет золота, а любая высадка на берег довольно опасна, ибо маленькая гавань перегорожена линией бурунов, немногие европейцы находят туда дорогу, и местные жители живут в безмятежной праздности.
   Иногда сбитый с толку европеец приходит и пробует свои силы в выращивании апельсинов, только чтобы обнаружить, что у туземцев есть определенная магия в том, как они выращивают этот фрукт, ставящая в тупик любые попытки конкуренции. Время от времени путешественник останавливается там на день или около того по пути в Иерусалим. Иногда какая-нибудь экспедиция месяцами рыскает по разрушенным мечетям и храмам.
   Все, кто задерживается в Яффе, останавливаются в доме Сайида Мусджида, который хорошо говорит по-английски и является владельцем мануфактуры, выпускающей дешевые и эффектные восточные товары и подделки для базаров Каира и Александрии. Он живет в большом и несуразном доме на улице, пышно именуемой "Путь жемчуга", в его окнах - настоящее стекло, а граммофон, шесть кухонных стульев и большой обеденный стол (украденный в прошлом из монастыря) украшают его лучшую комнату.
   Местные жители зовут его Паша. Он считает себя европейцем, оставил позади все зловещие нравы и обычаи мусульман и с удовольствием пьет виски или любой из местных спиртных напитков, таких как арак или зебиб. Он также один из самых больших негодяев в городе.
   У него была дочь по имени Рахло. Ее мать была персиянкой, и у Сайида был обычай думать о Рахло, как о пришедшей через века с кровью Персидских Магов. Голос персидской девушки - самый мягкий, самый сладкий голос в мире, и голос Рахло был таким же.
   Ее глаза были похожи на глаза газели, а волосы она заплела в две великолепные косы - тонкие и шелковистые, и они были чернее, чем ночь скорби. Да, Сайид очень гордился Рахло, гордился ее белой кожей и мягкими манерами. Его любовь к этой девушке, с ее сонными глазами, была единственной счастливой и яркой страницей в его жизни.
   Ее мать умерла, когда Рахло была совсем маленьким ребенком, и позже ее отправили в школу в Каире. Каир был Лондоном юного воображения Рахло. Она часто смотрела на его виды на открытках с картинками, которые были выставлены в витрине соседней табачной лавки. Она узнала от буаба (привратника) мечети Джамия эль-Хадра о его веселой жизни, о его танцах, театрах и роскошных отелях.
   Ее привлекала вся эта живость - разнообразие национальностей, живая диорама, образованная блестящей и постоянно меняющейся толпой, где Восток пожимает руку Западу. Мечты о европейских подружках - возможно, и о друзьях-мальчиках тоже! - о пикниках при лунном свете у пирамид, о парижских платьях, о тихих, сонных вечерах на нильских прогулочных лодках, - мелькали в ее маленькой голове.
   На Востоке девушки достигают зрелости с внезапностью, которую западный ум едва ли может понять. Подобно огромным цветам винного цвета, которые буйствовали в садах Яффы, девушки наливались красотой, распускались и увядали слишком быстро. Их переход от детства к женственности был настолько быстрым, что было мало шансов на то, что их умы вообще когда-либо достигнут какого-либо состояния зрелости.
   Рахло было всего шестнадцать, но ей ни капельки не было жаль расставаться с отцом - она была рада оставить позади разрушающийся дом и розовые крыши Яффы. Оказавшись в безопасности на борту парохода, идущего в Александрию, она смотрела, как исчезают террасы старинных домов и пышные апельсиновые рощи, со страстной радостью и диким биением сердца. Сайид Мусджид и его антикварная мануфактура вскоре тоже вылетели у нее из головы, хотя старик пролил по ней настоящие слезы.
   Это были, пожалуй, единственные искренние слезы, которые он пролил с детства; правда, он часто плакал над своими деловыми сделками, но такие слезы были фальшивыми; они были вызваны, чтобы смягчить сердце человека, с которым он имел дело.
  

Специалист по мозгу

  
   Примерно через три года после этого Рахло вернулась в дом своего отца, завершив свое образование, но учения школы в Каире мало проникли в лабиринты ее варварской души. Теперь она причесалась на манер каирских танцовщиц, коротко подстриглась и пригладила волосы, надев тяжелые золотые серьги. На ней были короткие шелковые юбки, тонкие шелковые чулки и кокетливые туфельки на высоком каблуке с бирюзовыми пряжками, и она бывала на танцах в отеле "Семирамида", флиртовала с офицерами египетской армии и банковскими клерками и водила знакомство со всевозможными богемными отбросами.
   Среди пассажиров парохода был один человек, который очень заинтересовал ее. Он поднялся на борт в Александрии. Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий, широкоплечий, довольно бледный, с четкими чертами лица и довольно полными губами.
   Рахло наблюдала за ним на палубе и в кают-компании и, расспросив, выяснила, что его зовут Хардейкр. Но девушка не знала, что этим человеком был великий доктор Ральф Хардейкр, который, как всем известно, одно время считался высшим авторитетом в области функций и расстройств мозговой деятельности. Его обширные знания оккультизма в отношении психических расстройств доставили ему высокое место в мире науки и значительное состояние.
   Но когда он был еще совсем молодым человеком, то оставил людей в профессиональном качестве и оторвался от повседневного мира. Когда он разговаривал с людьми, казалось, что между ними возникал настоящий контакт. Как сказал один из его старых друзей, он смотрел на жизнь через окно; он разговаривал, слушал и общался с другими людьми, но сидел за этим окном, как сфинкс.
   Затем он исчез. Без предупреждения и без всякой мыслимой причины в раннем возрасте, на пике своей карьеры, он покинул свой дом и лабораторию и исчез. Возможно, блуждая на ощупь в тусклой стране ужаса, где таились безумие, сатанизм и одержимость демонами, он утратил собственный разум. Кто знает? Так много тогда говорилось о прошлом Хардейкра.
   Час за часом, весь день Хардейкр сидел в шезлонге, изучая какие-то желтые и выцветшие пергаменты. Если его голова не была опущена на пергамент, его глаза были устремлены на горизонт пустым, апатичным взглядом. Рахло видела, что у ее отца был такой же пристальный взгляд после того, как он выкуривал слишком много сигарет с гашишем.
   В ночь после того, как они покинули Александрию, Рахло поднялась наверх, чтобы выкурить сигарету, потому что в таких привычках она была истинной восточной женщиной. Там она обнаружила Хардейкра, сидящего на бухте каната, с остекленевшими глазами, длинными тонкими руками, обхватившими колени, и с трубкой опиума рядом.
   Рахло споткнулась о него в темноте и пробормотала торопливые извинения. Хардейкр посмотрел на нее своими серьезными серыми глазами, но ничего не сказал; затем он упал вперед, сжавшись в комок. Она заговорила с ним раз или два и, не получив ответа, схватила его за руку и сильно встряхнула.
   Она обнаружила, что он находится в полукоматозном состоянии, не говоря ни слова, обняла его и почти подняла на ноги, и с помощью подошедшего матроса они повели его по темной стороне палубы в его собственную каюту, где положили на койку. Матрос не видел трубки с опиумом, потому что Рахло спрятала ее перед тем, как позвать на помощь, и при первой же возможности бросила в море.
   Рахло ничего не знала о "миссис Гранди", ангеле-хранителе британской матроны, поэтому, когда матрос вышел из каюты, она закрыла дверь и села с сигаретой во рту, чтобы посмотреть, как ее бесчувственный пациент плавает в неизведанных морях опиума.
   Однажды, перегнувшись через край койки, она пнула что-то на полу и, подняв, обнаружила, что это была пачка документов, написанных арабскими буквами, которые, должно быть, выпали из кармана мужчины.
   Она перевернула несколько выцветших страниц, и вдруг ее взгляд остановился на имени отца, написанном на полях. Текст документа был написан витиеватыми арабскими буквами давно минувших времен, и она не смогла его прочитать, но заметки были на современном арабском языке, в которых указывались места и детали часовен и руин крестоносцев в Палестине и Сирии, а также названия различных отелей в городах. В последнем списке упоминалось имя ее отца.
   В некоторых заметках упоминалась "высокая башня" и зарытое сокровище - сокровище Рамаллы. Без сомнения, этот человек был археологом, охотившимся за каким-то легендарным сокровищем, зарытым крестоносцами. Год за годом такие люди приезжали в Яффу, делая ее своей штаб-квартирой для экспедиций в погребенные города в пустынных районах.
   Час спустя мужчина беспокойно перевернулся и открыл глаза; он вытянул перед собой обе руки, сначала осторожно, как будто нащупывал в темноте какой-то предмет. Рахло положила пергаменты на боковой столик, подошла и встал рядом с ним.
   Хардейкр несколько мгновений ошеломленно смотрел на нее, а затем сел. С некоторой непринужденной вежливостью он жестом пригласил Рахло сесть. На его губах, склонных к щедрой греческой полноте, играла тихая улыбка.
   - Мне ужасно жаль, что это случилось, - сказал он тихим усталым голосом. - Почему вы беспокоились обо мне?
   Рахло была приятно удивлена, когда он повторил последний вопрос на хорошем арабском языке.
   - Зачем я привела вас сюда? - сказала она. - Во-первых, потому, что это глупость для человека, измученного употреблением наркотиков, спать на палубе всю ночь. Во-вторых, вас бы ограбили туземцы. А теперь просто ложитесь снова, а я пойду и принесу вам кофе.
   Хардейкр с глубоким вздохом откинулся на подушку, глядя на Рахло свинцовыми глазами уставшего ребенка.
   Вскоре Рахло вернулся с кофе, и, когда он допил черную горячую смесь, сильно брызгая слюной, она подняла его на ноги и, открыв дверь, заставила его выйти вместе с ней на палубу.
   - Возьмите меня за руку и внесите немного здравого смысла в свой сумеречный мозг, - сказала она; и так, в течение часа, эта странная пара ходила взад и вперед в ярком свете звезд; язык Рахло хлестал его горькими словами за его слабость к опиуму, а Хардейкр шагал, как лунатик, хныкал, как ребенок, и говорил, что опиум - это "божественная искра", и что "он не мог смотреть на вещи без него".
  

Сокровище крестоносцев

  
   Это было несколько недель назад, и с тех пор Хардейкр и девушка сдружились. Рахло забрала у него опиум, и теперь он жил в доме ее отца. Но он их очень озадачивал.
   У него были самые дикие и экстравагантные идеи о сокровищах, спрятанных крестоносцами, и он уже несколько лет бродил по стране со своей связкой пергаментов, часть которых относились к тамплиерам и латинским церквям в Палестине. Это была смешанная пачка документов, а языки, над которыми он провел так много часов, варьировались от арабского диалекта арамейского и сирийского до древнего нормандского французского рыцарей.
   У Хардейкра были некоторые любопытные идеи, что он мог бы найти сокровище с помощью какой-то психической силы, которой обладал.
   - Видите ли, - объяснил он Рахло. - Я с детства был экстрасенсом, я всегда знал что-то о людях без общения с ними и находил потерянные вещи интуитивно. Некоторые люди решают проблему с помощью процесса рассуждения, но я прихожу к решению с помощью экстрасенсорного восприятия.
   - Конечно, этот человек сумасшедший, - сказал себе Сайид. Тем не менее, он был благословением и находкой для старого торговца, так как хорошо платил ему за еду и жилье и давал ему много хороших советов по изготовлению продаваемого антиквариата. Кроме того, Хардейкр сидел с ним на корточках на турецких коврах и пил всевозможные восточные напитки, а иногда, когда Рахло не было дома, они курили гашиш.
   По вечерам в передней комнате зажигались большие немецкие масляные лампы, и Рахло царила там безраздельно. В своей тонкой блузке она выглядела такой же прохладной и свежей, как большие белые цветы лианы, кивавшие в открытые окна.
   Хардейкр сидел и смотрел на нее. Он думал, что никогда не видел ничего более варварски прекрасного, чем это дитя Востока. Но она, казалось, совсем не замечала его - только по-матерински. Он был уверен, что не нашел расположения в глазах Рахло.
   Но тут он ошибался. Хотя Рахло смотрела на него без малейшего интереса и часто казалось, что она забывала о его присутствии, ее мысли были полны им. Она восхищалась его широкими плечами, серьезными серыми глазами, четкими чертами лица.
   Она представила, как возвращается с ним в Англию. Она решила попросить аптекаря сделать ей приворотное средство, чтобы подложить ему в еду. Время от времени она робко поднимала глаза из-под длинных черных ресниц, и Хардейкр не мог понять, что происходит у нее в голове.
   Но однажды вечером он проходил под окном ее спальни, когда что-то мягко ударило его по щеке, и, наклонившись, он поднял маленький шелковый квадратик, на котором разноцветными буквами были написаны арабские слова. От него исходил слабый запах жасминового масла. Затем раздался низкий смех, и окно снова тихо закрылось.
   Как только Хардейкр взглянул на квадратик, он понял, что это любовное послание от Рахло, переданное на местный манер. Он не был готов к таким вещам. У него не было намерения заводить роман с туземной девушкой, который мог закончиться только катастрофой.
   В ту ночь Хардейкру почти не спалось. Он лежал без сна, думая о Рахло, о ее округлых щеках, манящих глазах и волосах, которые блестели, как голубая сталь ствола пистолета. Когда он спал, ему снились сны, в которых она занимала главное место.
   Он встал рано и, пока мылся и брился, размышлял о том, что принесет этот день, Увидев свое отражение в зеркале, он не мог не заметить, что за последние несколько недель спокойной жизни с Сайидом и Рахло на его щеках появилось здоровое выражение. Вынужденный отказ от привычки к опиуму сотворил с ним чудеса, и к нему вернулась часть прежней энергии и интереса к мирским вещам.
   - Кстати, Сайид, - сказал Хардейкр в то утро, - я не думаю, что у Рахло достаточно развлечений для девушки ее возраста и жизнерадостности. Возможно, она захочет поужинать со мной сегодня вечером в отеле "Ориент".
   - Великолепно! - воскликнула Рахло.
   - Ее желания достаточно для моего согласия в этом вопросе, - сказал Сайид.
   - Отель "Ориент", - эхом отозвалась девушка. - Разве это не тот новый отель, который построила крупная французская фирма, когда я была в Каире, с восхитительным кафе, выходящим на гавань, освещенным по ночам тысячами маленьких волшебных ламп?
   - Он находится в старой гавани, - ответил он, - но я не знаю, как давно он построен. Вопрос в том, хотите ли вы пойти?
   Рахло кивнула и сжала его руку.
  

В отеле "Ориент"

  
   Наконец, когда пробило семь часов, - время, назначенное для встречи с Рахло, приближалось, - Хардейкр вошел в главную гостиную, в новом костюме, красивый, хорошо сложенный мужчина. Его сердце бешено заколотилось, когда он услышал, как Рахло спускается по широкой лестнице, ведущей в комнату. Она появилась без шляпки, с темными волосами, уложенными по-новому и чудесно, что делало ее похожей на какую-то таинственную египетскую принцессу и в то же время на современную девушку.
   Хардейкр повел Рахло по "Пути жемчуга", где они наняли быструю карету с двумя пони, чтобы отвезти их в отель "Ориент".
   - Как мило, что вы пригласили меня, - мягко сказала Рахло, когда он привел ее в небольшой, но живописный отель на берегу гавани. Подошел вежливый официант, отвесив поклон, который полагается только для человека, излучающего сильную ауру процветания и изобилия чаевых.
   - Сюда, сэр, - сказал он, - на первый этаж, если вы хотите пообедать в ресторане под открытым небом над гаванью.
   Хардейкр кивнул.
   - Пойдем, дитя, - сказал он, - я ужасно голоден.
   - Правда? А я - нет.
   Он был весьма доволен тем, что Рахло сказал это. Он подумал, что все потеряло бы много очарования, если бы девушка была по-глупому голодна, слишком поглощена превосходством продуктов, чтобы понять, что ужин в ресторане над мечтательным цветным, теплым морем - это не столько еда, сколько романтика.
   Но, несмотря на это, Хардейкр сказал себе, что он не должен позволять дружбе перерасти во что-то более интимное; на самом деле, его цель, пригласив Рахло на ужин, состояла в том, чтобы воздвигнуть преграду ее соблазнам.
   - Возможно, - сказал Хардейкр, когда они сели на диван, пока официант вносил последние штрихи на стол. - Может быть, вы хотите абсент перед ужином.
   Рахло колебалась, но, в конце концов, решила, что попробует.
   Когда напитки были поданы, она проглотила абсент, слегка наморщив белый лоб.
   Окружающая тишина, казалось, околдовала всех. Когда сумерки опускаются на Средиземное море, весь мир, кажется, погружается в тишину, такую тонкую, такую сияющую, такую манящую - такую чудесную с ее чистым смешением теней и цветов, что она успокаивает мозг почти с тем же эффектом, что и сила какого-то коварного наркотика.
   Ужин прошел довольно тихо. Любовь Рахло - естественное признание в привязанности - наделила эту ночь непредвиденными возможностями, нет, вероятностями. Хардейкр сказал, что он голоден, но его сердце билось как паровой молот, а такая энергия губительна для аппетита. Он ел механически, его глаза редко отрывались от темных иссиня-черных волос и глаз, которые улыбались ему через стол.
   Рахло решила завоевать англичанина всеми правдами и неправдами, и теперь, когда он сидел так близко к ней, она отчаянно желала, как часто желала раньше, чтобы Хардейкр не казался ей таким желанным в ее глазах, или чтобы она сама не была отделена от него расовой линией, которая безвозвратно разделяет Восток и Запад.
   Она солгала с совершенной непосредственностью Востока, когда сказала ему, что это ее первый ужин тет-а-тет с мужчиной. Она часто устраивала такие ужины в Каире, в Итальянском клубе, на террасах катка Каср-Эль-Ниль или в кафе "Райхе", рассматривая их как обычное явление безответственной каирской жизни, где тирания и жестокость Востока всегда смягчают свои оттенки, а мужчины принимают их с беззаботным удовольствием.
   Но о таких людях, как Хардейкр, она знала мало. Ее опыт касался только различных групп египетского общества, в которые не входило английское население. Она много путешествовала среди итальянско-французско-арабско-греческих жителей, где общество коллективно объединено под одним названием "Кайрены".
   Но здесь, сегодня вечером, все казалось по-другому. Мужчины, с которыми она познакомилась в Каире, говорили тише, ступали мягче и смотрели внимательнее, все это говорило о янтарном цвете лица и восточной крови, а их женщины были из тех, кого можно увидеть на охоте на голубей в воскресенье днем.
   - Как мило с вашей стороны привести меня сюда, - сказал Рахло томным, сочным голосом, который является одним из триумфов слияния Востока и Запада. - Почему вы делаете все это для меня?
   Хардейкр посмотрел в ее темные спокойные глаза и смутился.
   - Потому что вы мне нравитесь, - пробормотал он. - Видите ли, я чувствую, что многим вам обязан за то, как вы ухаживали за мной на пароходе. С вашей стороны было очень мило выставить себя на посмешище из-за такого бедняги, как я.
   Рахло пожала плечами и приняла его ответ без внешней дрожи, и ее глаза все еще были спокойными и невозмутимыми, но внутри она потерялась в водовороте странных, пульсирующих эмоций.
  

Колдовство

  
   Официант принес кофе, высокие стаканы с водой со льдом и "Гран-марнье" и оставил их с заученным жестом, который, казалось, подразумевал, что он не вернется, пока его не позовут.
   Рахло с благодарностью выпила воду со льдом и отодвинула кофе и ликер.
   - Какая еще может быть причина, дитя мое?
   Рахло колебалась.
   - Я слышала, как девушки в Каире, в Александрии, много говорят, - ответила она. - Осмелюсь сказать, что многое из этого - чепуха. Но... Но они всегда говорят, что ни один англичанин никогда не проявляет обычной дружбы к девушке с Востока...
   - Вот как?
   Рахло опустила глаза.
   - Послушайте, - сказал Хардейкр. - Вы не понимаете этих вещей, Рахло. Мы просто друзья, и мы должны сохранять это. Если бы я закрутил с вами любовь, то просто обманул бы вас, потому что, в конце концов, я вернусь к своему народу. Было бы неправильно любить и оставлять вас. Жизнь - это вещь, которая причиняет достаточно боли обычным способом, моя дорогая! Это боль без логики или причины. В любом случае, нет никакой необходимости причинять вам боль, не так ли?
   Рахло молча подняла голову, ее лицо раскраснелось, в прекрасных глазах читался протест, и Хардейкр наклонился и поцеловал ее в щеку. Она откинулась назад, чтобы обнять его, притянула его лицо к себе и разразилась бурей слез.
   Хардейкр поднял ее, обнял и снова поцеловал, без малейшей искры эмоций. Они не были влюбленными, но две человеческие души боролись, пытаясь вырваться из спазма боли. Наконец, Хардейкр оторвался от Рахло.
   - Если вы оставите меня, я умру, - воскликнула она. - Дорогой, не оставляйте меня. Давайте будем просто друзьями, но не оставляйте меня...
   В течение следующих нескольких недель Хардейкр боролся со всевозможными упрямыми допросами. Он задавался вопросом, был ли весь мир таким же, как он, побуждаемый к этому одним мотивом и к тому другим, созданием случая и импульса, поколебленным поцелуем, или трубкой опиума, или укусом комара. Действительно ли он должен был подчиниться тому, что сказал, сделал и выбрал?
   В конце концов, почему бы ему не отказаться от условностей Запада и не жениться на Рахло? Она была верной и щедрой и могла бы стать хорошей женой. Почему бы не жениться на ней, не поселиться в Яффе и не провести там остаток своих дней?
   День за днем он размышлял о жизни, о Рахло и о своем будущем. Это было многомерное и запутанное размышление. Она вторглась в его сны и даже заставила на время забыть об опиуме. Но привычка к наркотикам была слишком сильна в нем, чтобы долго оставаться в спячке.
   Однажды вечером, как раз когда Рахло собиралась подняться к себе, Розетта, горничная, подошла к ней с испуганным лицом.
   - Старый хозяин говорил мне правду сегодня утром, когда сказал, что английский эфенди - злой человек и волшебник, - захныкала она. - Идите скорее! Он творит волшебство в саду... он подвергнет нас всех злым чарам.
   Рахло наткнулась на Хардейкра в саду, и ей показалось, что еще одна фигура скользнула в тень как раз в тот момент, когда она подошла. Хардейкр лежал ничком, сцепив руки и положив на них подбородок. Перед ним стояла маленькая египетская жаровня, что-то горело на кучке раскаленных углей злобным зеленым пламенем, и на это Хардейкром были устремлены глаза; в его руках была зажата новая опиумная трубка.
   Он не подал виду, что видел или слышал. Он резко поднял голову и нахмурился, достав из кармана стеклянную тарелку, которую на мгновение подержал над пламенем. Затем он перевернул ее и осмотрел. Темные иероглифы, похожие на персидские, появились на тарелке. Он хмыкнул и пробормотал:
   - Сорок стражей и высокая-высокая башня...
   Розетт в ужасе уставилась на него.
   - Он делает чары против нас, госпожа. Какая ужасная ночь!
   - Тише! - настороженно произнесла Рахло с ее стороны, как будто в присутствии духов. - Он получает сообщение откуда-то; слова не от него.
  

Сокровище Рам-аллаха

  
   Что-то, казалось, треснуло в мозгу Рахло; или, возможно, это были волосы на ее голове. Она смотрела и ждала. С его синих губ сорвались губы человека в гипнотическом трансе, чистые, без дрожи:
   - Сорок спутников и высокая-высокая башня.
   - Высокая, высокая башня, - пробормотал он. - Именно этого я и хотел. Хорошо! Теперь за это! Так вот! Хорошо! О, клянусь Аллахом, это хорошо! - Он снова хмыкнул и прикусил нижнюю губу. - Теперь вторая строка, ключевая, - тихо сказал он. - Я пока не могу этого понять. Все это в сумерках.
   Рахло заметила, как его лицо стало взволнованным и встревоженным, из-за страха, что у него отнимут способность найти следующую строку. Душевная боль стала теперь в десять раз острее.
   - Еще не совсем, еще не совсем, - прошептал он. - Дай мне время. Подождите минутку. Я получу эту строчку:
   "Сорок спутников и высокая, высокая башня
   Хранят сокровище у Рам-аллаха".
   - Ох, собачья душа!
   Хардейкр приподнялся на локтях, задрожал с головы до пят, затем перевернулся на спину.
   Вместе они отнесли его обратно в дом, и Рахло, как и прежде, присматривала за ним. Пока она сидела там, строки, которые он пробормотал, продолжали повторяться в ее голове, и внезапно она поняла, что они относятся к мечети Джамия эль-Абиад с ее башней Сорока Спутников Пророка, которая находилась всего в нескольких милях от города Яфо. Так вот, может быть, где спрятаны сокровища западных крестоносцев!
   Внезапно ее охватил страх, что Хардейкр наконец-то нашел сокровище. В таком случае его путешествие подошло к концу, и он вернется в свою страну. То есть, если он вспомнит что-нибудь об этом, когда придет в себя... Ей было невыносимо думать, что он исчезнет из ее жизни...
   Хардейкр проснулся через два часа и обнаружил, что Рахло стоит в дверях и наблюдает за ним. Он сел.
   - Ну вот, - сказала Рахло, - вы опять курили опиум! Вам не потребуется много времени, чтобы свести себя с ума, если вы этого хотите. Полагаю, тот человек, которого я видела прячущимся за банановым деревом, дал вам это вещество?
   - Какой человек? - спросил Хардейкр с озадаченным видом. - О, да... Да, туземец, конечно. Он дал мне опиум. Я говорил вам, что для меня это была искра жизни. Я не мог без этого обойтись. Я что-то говорил? Я немного подремал. Неужели я наговорил много глупостей? Вы выглядите довольно...
   - Вы напугали меня, - ответила она. - Вы выглядели так... так ужасно. Вам это приснилось?
   - Я ничего не помню. Все это пустое, все вращается передо мной в радужном вихре в такие моменты.
   Рахло отобрала у него дамасскую шкатулку, наполненную опиумом, и он заскулил, как ребенок. Затем она отвернулась, решив, что лучше ничего не говорить ему о "Сорока спутниках", поэтому она просто заметила:
   - Вам лучше принять холодную ванну. Я скажу Розетте, чтобы она принесла вам полотенца.
   Ранним утром следующего дня Рахло, выглянув из окна, увидела Хардейкра, расхаживающего взад и вперед по саду. Она оделась и спустилась к нему.
   - Вы чувствуете себя лучше? - спросила она мягким голосом. - О, почему вы курите этот ужасный наркотик? Я думала, вы собираетесь отказаться от этого.
   Говоря, она наблюдала за Хардейкром. Он остановился.
   - В последнее время вы ничего не рассказывали мне о своей охоте за спрятанным сокровищем. Вы отказались от этого? - спросила она, глядя ему в глаза.
   Глаза Хардейкра беспокойно блуждали по округлой полосе мерцающего океана перед ними, и он ответил далеким голосом:
   - О, меня это не волнует... или не очень волнует... не сейчас.
   Теперь Рахло была убеждена, что Хардейкр ничего не знал о двух строках, касающихся "Сорока спутников" и сокровища. Она смотрела на передачу тайны только ей одной как на чистую магию.
  

Телеграмма из Англии

  
   Рахло вдыхала аромат цветущего апельсина и смотрела на луну, а Хардейкр сидел на фонтане на Яфо-роуд. Все было очень тихо - страстной, тропической тишиной. Где-то совсем рядом туземец наигрывал щебечущую мелодию на тростниковой флейте, к ней присоединился девичий голос, поющий жалобную песнь.
   Совесть Хардейкра весь день играла с его нервами в горячо-холодно, потому что в то утро он получил телеграмму от своего брата в Англии, которая несколько ошеломила его:
   ВОЗВРАЩАЙСЯ В АНГЛИЮ. ОТЕЦ ОПАСНО БОЛЕН. ОЧЕНЬ ХОЧЕТ СНОВА ТЕБЯ УВИДЕТЬ. ТВОЕ ПРИСУТСТВИЕ МОЖЕТ СПАСТИ ЕМУ ЖИЗНЬ.
   Он чувствовал, что должен последовать этому призыву. Да, он чувствовал, что должен взять себя в руки и уехать, даже если потом ему придется снова вернуться в свое убежище на Востоке. Но он должен был сообщить эту новость Рахло, и это ему не нравилось. Ему было очень жаль девушку.
   Но даже когда он думал о том, как она прекрасна в серебристом лунном свете, он не мог заставить себя подумать о женитьбе на ней. Он видел, как она ударила рабыню-мулатку по лицу кнутом и пытала скорпиона раскаленным шампуром. Он был потрясен ее расчетливой жестокостью, и временами тень глубокой страсти в ее глазах пугала его. Поэтому, запинаясь, он сказал ей правду - сказал, что уезжает.
   Хардейкру не хотелось вспоминать об этой сцене в течение многих недель после этого.
   Он видел, как ее грудь вздымалась и опускалась под шелковой блузкой, когда она изо всех сил пыталась сдержать порыв страсти. Она схватилась за шею, и, когда его голос сорвался, он услышал шипение ее дыхания в последовавшие мгновения тишины.
   - Я не думал, что вообще что-то значу для тебя, Рахло, - сказал он.
   Девушка ничего не ответила, потом рассмеялась. Это был безрассудный смех, и многие мужчины были бы готовы к неприятностям, которые ожидали их впереди. Но Хардейкр думал о другом, и он не видел ярости в этих темных глазах.
   Никто никогда не узнает, какую сердечную болезнь пережила Рахло после возвращения Хардейкра в Англию. Через несколько недель она умерла. Доктор сказал, что это воспаление легких, но вся деревня знала, что в ее сердце была трещина, злые духи вошли в нее и довели ее до смерти.
   Ее душа вернулась, и ее губы шевельнулись, прежде чем она умерла. Сайид Мусджид наклонился, чтобы послушать.
   - Похороните вместе с моим телом серебряный портсигар, который мне подарил английский эфенди. Сожгите все остальные вещи, принадлежащие мне.
   Хардейкр не успел добраться до Англии, чтобы увидеть отца живым, и после нескольких дней в Лондоне затосковал по морскому побережью с его ярким светом и чистым воздухом. Однажды вечером, прогуливаясь по длинной сверкающей набережной Брайтона, в то время как весь Брайтон, то есть столько людей, сколько могло собраться на набережной, выходили на воздух, Хардейкр услышал, что какая-то женщина, по-видимому, на большом расстоянии, зовет его по имени.
   Ему пришло в голову, что он уже слышал этот голос раньше, но когда и где, он не мог сразу вспомнить. За то короткое время, что потребовалось, чтобы перейти дорогу к Гранд-отелю, он подумал о дюжине женщин, которые могли подшутить над ним, и в конце концов решил, что это, должно быть, прохожий разговаривал с каким-то другим Ральфом.
  

Арабский пони

  
   На подъездной дорожке к Гранд-отелю его внимание привлек черный арабский пони с туземным седлом, украшенным бусами и ракушками. Он выглядел очень неуместно, стоя рядом с несколькими роскошными автомобилями.
   Через мгновение его мысли вернулись к Яффе и арабскому пони Рахло, с чувством раздражения и страха. Бедная Рахло была мертва и похоронена... И все же... и все же он мог поклясться, что это был тот самый пони, на котором он часто видел ее верхом в Яффе. Невозможно сказать, какое странное чувство тревоги вызвал в нем вид этого безобидного пони.
   Хардейкр подошел к портье и сказал:
   - Этот арабский пони скоро пострадает от одной из машин. Интересно, кто был настолько неосторожен, чтобы оставить его без присмотра?
   - Что? Где? - спросил портье. - Я не вижу никакого арабского пони, сэр.
   Хардейкр снова огляделся. Пони больше не было. Как долго он стоял неподвижно, он не знал. Все вокруг него, казалось, вращалось сверкающими кругами. Наконец его привел в себя носильщик, поднявший трость, которую он уронил, и спросивший, не чувствует ли он слабости.
   От фантастического к знакомому - всего лишь шаг. Он взял трость, пробормотав слова благодарности, и в полуобмороке бросился в бар за большой порцией бренди с содовой.
   Лорд Комбермир, аэронавт, только что вернувшийся с полета в стратосферу выше, чем любой другой человек, сидел с другом за одним из кофейных столиков. Хардейкр учился в школе вместе с Комбермиром
   Он сразу же погрузился в разговор, и тот факт, что он видел и разговаривал с людьми, которые не исчезнут в дыму, был для него в этот момент более утешительным, чем утешения религии. Хардейкр хотел света и компании - точно так же, как ребенок, которому приснился ужасный сон, вскакивает с кровати и бросается вниз, чтобы найти свет и компанию.
   Только когда последний гость покинул бар, Хардейкр поднялся в свою спальню. Через несколько минут после того, как он рухнул в постель, голос позвал во второй раз:
   - Ральф! Ральф, дорогой!
   На этот раз не было никакой ошибки ни в словах, ни в голосе. Это звала Рахло, и ее голос звенел в его мозгу.
   - О, прошу меня простить. Я должна была сказать вам, что знаю тайну сокровищ Рам-аллаха. Но вы убежали от меня - о, жестокий, жестокий человек. Но я любила вас и всегда буду любить. Слушайте... становится трудно заставить мой голос дойти до вас. Вы найдете сокровище где-то в Башне Сорока Спутников в Карамуке. В одной миле к северу от колодца Риштана.
   Голос стих, пока в его ушах не осталось только пение. Прежде чем Хардейкр заснул, его мозг снова и снова обдумывал услышанное, и снова и снова он сдавался, сбитый с толку и в отчаянии.
   Местоположение сокровищ в Рам-аллахе, по-видимому, было правильным. Голос был столь же необъясним, как и источник информации о сокровищах. И все же, все это было так абсурдно.
   На следующее утро Хардейкр объяснил себе с оптимизмом, который утренний солнечный свет привносит в ночную борьбу с проблемами, что его мозг, пищеварение и зрение одновременно сработали против него.
   "В конце концов, - утверждал он, - присутствие арабского пони Рахло само по себе было достаточным доказательством существования призрачной иллюзии. Можно услышать призрачные голоса и увидеть призрак мертвой женщины, но, конечно, никогда - призрак пони. Все это, кажется, слишком серьезно".
   На следующее утро Хардейкр решил увеличить расстояние между ним и преследующим его голосом на сто миль. Он сел в карету, которая доставила его в гостиницу в отдаленной деревне в Корнуолле.
   Эта гостиница была худшей из многих, в которых он провел ночь. Кофейня, музей чучел птиц, лис, собак и рыб, напоминала о несвежем пиве, табаке и пыли всех веков. Окна его спальни не открывались, от кровати исходил слабый запах плесени и крыс.
   Затем последовал ужин с маринованным луком, старой холодной бараниной и яблочным пирогом с кожистой корочкой. Это был как раз такой ужин и вечер, чтобы заставить человека вспомнить свои прошлые грехи и подумать о любых других, которые он намеревался совершить, если когда-нибудь переживет ожидавшую его сырую постель.
   Хардейкр выпил немного бренди, чтобы унять свои страдания, но едва только начал погружаться в сон, как услышал звук лошадиных копыт во дворе; кто-то спешился. Затем он услышал, как всадница постучала в дверь ручкой хлыста. Конечно, это была "она" - он был уверен в этом.
   К этому времени Хардейкр начал понимать, что связан с призраком Рахло до конца Времен. Против своей воли, он вскочил с кровати и выглянул в окно, которое было покрыто бесчисленными слоями краски. Он взял маленькую кочергу и после некоторой борьбы приоткрыл окно.
   Вглядываясь во двор, он едва различал смутное лицо своей мертвой и похороненной подруги Рахло. Лицо было белым и холодным, а в глазах была какая-то ужасная бездушность. Она не выглядела мертвой и не выглядела вполне живой. Говорила ли она с Хардейкром, или посылала сообщение в его мозг? Во всяком случае, ее губы не шевелились, но он слышал ее так же ясно, как если бы она произнесла эти слова.
   - Ральф, вы должны помочь мне вернуться к вам. Сейчас я очень слаба, но с каждым днем буду становиться все сильнее. Скоро мы вернемся в Яффу и поохотимся за сокровищами Рам-аллаха. Вы ведь поможете мне, Ральф, правда?
   Хардейкр наблюдал за ней в ужасном недоумении. Почему-то мысль о том, что это мертвое существо становится все сильнее и сильнее, наполняла его недоумением и ужасом. Затем мертвая девушка начала двигаться, и внезапно он с ужасом осознал, что она была так слаба, что шаталась и двигалась наугад. С криком отвращения Хардейкр захлопнул окно и, подойдя к кровати, упал в приступе ужаса.
   Хардейкр больше не хотел искать сокровища Рам-аллаха, но больше всего на свете он желал мира и покоя. Присутствие Рахло поочередно наполняло его ужасом, слепым страхом, смутным раскаянием и полным отчаянием. Он чувствовал, что ее тень не успокоится, пока он не вернется в Яффу и не найдет сокровище. Он решил как можно быстрее удовлетворить требования Рахло и таким образом избавиться от ее призрачного общества.
  

Назад в Яффу

  
   Конечно, Рахло ждала Хардейкра, когда он высадился в Яффе несколько недель спустя, и она, казалось, набиралась сил так же верно, как жизненная сила Хардейкра покидала его. Однажды она схватила его за запястье, ее ногти, казалось, впились в его плоть, и он почувствовал, как его сила перетекает из его тела в ее. Он вдруг с ужасающей уверенностью понял, что если не освободится от нее в ближайшее время, то через несколько недель умрет.
   Хардейкра встретили в отеле "Трианон" и благополучно разместили в большом номере, выходящем окнами на апельсиновые рощи Сароны. Через несколько дней он слег с легким приступом лихорадки. Он лечил себя джином, вустерским соусом и кайенским перцем - лечение, скорее, эмпирическое и нельзя утверждать, что оно оказало на него какое-либо успокаивающее действие.
   В конце концов, он вызвал врача, и к нему пришел молодой сирийский врач. Вскоре он поставил диагноз Ральфу Хардейкру. Человек, который из-за тайных проблем принимал наркотики до тех пор, пока глаза, мозг и желудок не стали совершенно нездоровыми.
   - Прежде всего, - сказал он вкрадчивым тоном, - я дам вам кое-что, от чего вы будете спать как убитый. Никаких дурных снов, ничего, кроме... как бы это сказать? - просто забытья.
   Молодой врач взглянул на изможденного мужчину на кровати.
   - Завтра я приду снова. Через несколько дней вы будете здоровы. Вам вообще не о чем беспокоиться. Протяните руку. Вот именно - сейчас...
   Доктор наклонился над Хардейкром с изящным шприцем для подкожных инъекций и ввел ему достаточно морфия, чтобы он отдохнул в течение шести часов.
   Улыбка облегчения и покоя начала расползаться по лицу Хардейкра.
   - Надеюсь, Рахло оставит меня ненадолго в покое, - прошептал он. - Господи! Все мои... беды исчезают в тумане... это высшее счастье! Доктор... вы должны одолжить мне этот рай... Я потерял свой в Каире... потерял... потерял...
   Голос умолк, и Хардейкр откинулся на подушку.
   Головокружение, сопровождающее лихорадку, по-разному действует на разных мужчин. Бред Хардейкра сменился яростной решимостью уничтожить призрак Рахло раз и навсегда. Ему пришло в голову, что лучше всего было бы иметь наготове оседланную лошадь, а затем, когда Рахло подъедет на своем пони, он сядет на нее верхом - и погонит прочь девушку и пони хлыстом для верховой езды.
   Это, конечно, были всего лишь полубредовые идеи человека, одержимого лихорадкой и нервами, но Хардейкру показалось, что они в высшей степени практичны. Следует помнить, что Невидимое стало более доминирующим в жизни Хардейкра, чем Видимое. Если когда-либо Силы Тьмы преследовали человека до смерти, то это был именно он. Поэтому он приказал туземному мальчику оседлать лошадь и ждать с ней в задней части дома.
   В тот вечер, когда Хардейкр прогуливался в апельсиновой роще, примыкавшей к саду отеля, он увидел Рахло верхом на пони, преграждавшую ему путь в сумерках. Он попятился назад, вскочил на лошадь и сильно ударил ее хлыстом. Лошадь не выходила из конюшни уже пару дней, и помчалась, как пуля, выпущенная из пистолета. Она помчалась прямо по Яффской дороге, оставив город далеко позади, и на бешеной скорости полетела над пустыней.
   Пока он мчался, призрак Рахло растворился, и через несколько мгновений он почти забыл, почему он оказался верхом на лошади и почему держит в руках неуклюжий кнут. Но он нисколько не удивился, обнаружив, что его ноги были босыми, и что на нем была только шелковая пижама.
   Хардейкр, должно быть, потерял сознание, потому что, когда пришел в себя, он стоял на коленях на мягком белом песке и смотрел на высокую квадратную башню, белевшую в лунном свете. Казалось, кто-то очень хотел поговорить с ним, пытался назвать его по имени, но голос был не более чем хриплым шепотом.
  

Проклятие

  
   Внезапно позади него послышался звук скачущей лошади. Его голова закружилась в предчувствии преследователя. Звук приближался, неизвестный ехал с безрассудной поспешностью. Еще секунда, и Рахло остановила рядом с ним своего пони, ее волосы развевались, она была наполовину одета. Хардейкр встретил ее взгляд с такой ненавистью и отвращением, что она съежилась перед ним.
   - Рахло, - медленно произнес Хардейкр, словно взвешивая каждое произнесенное слово. - Как друг, которого вы преследовали день за днем и месяц за месяцем, я проклинаю вас! Как человек, который ненавидит вас, я вас проклинаю! Как человек, который вот-вот умрет, я проклинаю вас! И как тот, кто в этот ужасный момент призывает Небеса на помощь, я проклинаю вас!
   - Что? Вы проклинаете меня? - Хардейкр почувствовал, что она кричит сквозь белые, стиснутые зубы. - Вы пытаетесь прогнать меня? Нет, нет, Ральф. Наши души едины. Вы никогда больше не сможете убежать от меня. - Она вцепилась в него, как будто ее тонкие руки были сделаны из стали. - Теперь я сильнее вас, Ральф. Вы должны пойти со мной.
   Хардейкр выругался и поднял хлыст, чтобы ударить призрака, но сдержался, поскольку испугался, что сходит с ума. Была ли это галлюцинация? Он чувствовал, что весь мир вокруг него нереален и фантастичен. Он чувствовал, что разум ускользает от него, и на мгновение замер, борясь за свое здравомыслие.
   Он посмотрел на свои босые ноги... Было странно, что он стоит посреди пустыни, одетый в пижаму. Не было ли все каким-то ужасным сном? Возможно, он скоро проснется и окажется в постели в отеле "Трианон".
   - Помните, как вы рыскали по Сирии и Палестине в поисках сокровищ Рам-аллаха? - спросила Рахло. - И все это время оно находилось всего в нескольких милях от Яффы. Это Башня Сорока Спутников, и сокровище должно быть спрятано где-то в ее каменной кладке. Но я полагаю, что вы больше не интересуетесь такими вещами. Вы такой переменчивый человек, Ральф, и, боюсь, довольно неблагодарный. Вместо того чтобы поблагодарить меня за то, что я привела вас к башне сокровищ, вы проклинаете меня.
   Рахло рассмеялась, и Хардейкр подумал, что никогда в жизни не слышал ничего более ужасного. Затем она схватила его за руку, и ее лицо оказалось в дюйме от его лица. Оно было человеческим и в то же время каким-то нечеловеческим, и он заметил, что плоть теперь стала тверже и теплее.
   Хардейкру стало очевидно, что мертвая Рахло теперь была наполнена злобной энергией; ее лицо выражало поистине дьявольскую решимость. Она повернулась и подтолкнула Хардейкра к двери в основании башни. Борясь как сумасшедший, чтобы вырваться от нее, он спотыкался, пока они не добрались до двери.
   - Вверх по ступенькам, вверх по ступенькам, - задыхаясь, говорила она, и ее темные глаза, указывали на темную спиральную лестницу, которая вела в хорошо освещенное нутро башни.
   Они, спотыкаясь, поднимались по ступенькам. У Хардейкра больше не было сил противостоять желаниям Рахло. Он двигался вверх, подгоняемый чудовищным принуждением.
   Круг за кругом, вверх и вверх по этой ужасной винтовой лестнице шел он, а Рахло следовала за ним. Ее хватка была такой сильной, что ее ногти, казалось, впивались в его плоть. Наконец они достигли вершины, и вышли на плоскую каменную крышу.
   В трехстах футах под ними местность представляла собой аккуратный узор из игрушечных пальм и групп глинобитных хижин. Хардейкр отступил от этого низкого парапета, но Рахло был позади него.
   - Если вы столкнете меня, я упаду, - пробормотала она.
   - Не говорите так, Рахло.
   Она прижалась к нему, и он почувствовал биение ее сердца. Потом она рассмеялась. Внезапная паника охватила Хардейкра. Неужели Рахло прижимается к нему с намерением оттеснить к краю площадки?
   Он почувствовал, как его охватывает тошнотворный страх. Возможно, он собирался упасть в обморок, стоя там, покачиваясь, как пламя свечи на сквозняке.
   - Рахло, спасите меня, я не могу удержаться. Ради Бога, помогите мне!
   Тело Рахло медленно, но верно подталкивало его к краю. У него не было сил сопротивляться мягкому давлению, не было воли бороться со всепоглощающим страхом.
   Он опрокинулся и упал. Все закружилось перед ним в золотистом вихре. Он услышал смех Рахло...
  

* * *

  
   На следующее утро доктор, как и предупреждал, зашел в отель "Трианон".
   - Мистер Хардейкр еще не проснулся? - спросил он швейцара, спешиваясь у двери.
   Тот покачал головой.
   - Нет, - сказал он. - Он еще не спускался за чаем или горячей водой.
   - Я только взгляну на него, - сказал доктор. - Если он спокойно спит, я не буду его беспокоить.
   К тому времени, когда доктор вошел в спальню, Хардейкр был мертв уже восемь часов. Он скатился с кровати, тело лежало на спине, руки были сжаты в кулаки, а шея сломана. В вытаращенных глазах читался ужас, какой невозможно выразить словами.
   - Должно быть, он чего-то до смерти перепугался, - сказал доктор управляющему отелем, вошедшему следом за ним.
   Управляющий подошел и опустился на колени рядом с доктором.
   - Насколько я могу судить, - сказал, наконец, доктор, вставая, - он умер от перелома шеи, но это противоречит медицинской науке.
   - Что именно? - спросил управляющий.
   - Ну, сломанная шея от падения с высоты трех футов, - ответил доктор. - На самом деле, он выглядит так, словно упал с гораздо большей высоты. Совершенно необъяснимый случай...
   Он покачал головой и пробормотал несколько загадочных фраз; затем, сняв покрывало с кровати, он прикрыл им тело и вытаращенные глаза Хардейкра.
  

БОГ САМОУБИЙЦ

Восточная месть в Лондоне

РОЛАНД УАЙЛД

  
   Даже глава клана Канну, который, по всей видимости, был главным виновником, не мог сказать, как это произошло. Его называли "Старейшиной", и считалось, что он знает все. Но, вероятно, он поклонился бы, как это принято у его расы, и выразил бы полное недоумение, хотя, возможно, предположил бы, что это случилось из-за большого пожара в богатом квартале Сан-Франциско той ночью. Но внезапно, через две минуты после того, как пожарные пронеслись по улицам под звон колокола и аккомпанемент лошадиных копыт, выбивавших дробь по неровной мостовой, началась война кланов.
   Не было ни одного мужчины или женщины из кланов Канну и Мико, которые не знали бы об этом в течение четырех минут. В какой-то момент они пили зеленый чай в садах на крыше китайского квартала, а уже в следующий момент, казалось, все они были вооружены ножами и выбежали на улицы по витым лестницам, словно матросы по снастям. "Вай хей!" - кричали они, бегая по улицам в поисках неприятностей. И они их нашли.
   Вероятно, именно из-за того, что полиция была занята пожаром, война разрослась до масштабов исторического события. Но пожар все равно тоже был событием. Большой пожар в Сан-Франциско, по вполне понятной причине, останется в памяти общества дольше, чем война кланов Канну и Мико. То есть, среди людей, которые мало знают о китайской чести. Среди китайцев, конечно, огонь по праву занимал второстепенное место.
   Улица Тысячи Удовольствий тянется прямо к небесам, и даже сегодня вы можете получить представление о суматохе, которая, должно быть, возникла на ее склонах, когда в ход пошли ножи, а полиция была занята в другом месте. В исторических книгах об этом говорится мало.
   Однако, согласно немногим сохранившимся искаженным отчетам, победа клана Канну была решающей. Они, несомненно, привезли с собой свои обычаи, когда пересекли Тихий океан, чтобы основать китайскую колонию здесь, на холмах великого города-первопроходца Америки.
   Это была безмолвная битва, если не считать стонов раненых и умирающих. В квартале не было оружия. Сражавшиеся побеждали силой своих рук и ловкостью ног.
   Вы могли видеть, вверх и вниз по улице, тысячи маленьких схваток, человек против человека, извивающихся, напрягающихся и стонущих. В большинстве случаев вы сказали бы, что это были борцовские поединки.
   Но если бы вы присмотрелись повнимательнее, вы увидели бы блеск ножа, и поняли бы, что это была схватка не на жизнь, а на смерть, причем в основе ее лежала религиозная причина. Ибо Канну были полны решимости заполучить своего Желтоухого идола.
   Через десять минут после того, как прозвучали пожарные колокола, на улице не было ни одного китайца, который не принадлежал бы к кланам Канну или Мико. Из бумажных окон бесчисленных многолюдных домов другие обитатели китайского квартала наблюдали за борьбой, но они знали лучше и были слишком благородны, чтобы поддержать ту или иную сторону.
   Женщины тоже были там, внизу, извиваясь и уворачиваясь, сражаясь между высокими домами, которые образовывали улицу Тысячи Удовольствий. Бойцы вбегали то в один дом, то в другой, и драки продолжались на лестницах и даже на балконах, опасно цеплявшихся за покосившиеся дома.
   Балконы иногда рушились, и на толпящихся внизу падали две одетые в шелк фигуры, все еще цепляясь друг за друга; ножи мерцали в бледном свете фонарей, когда они летели мимо окон и с глухим стуком падали на землю.
   Но через некоторое время, согласно отчетам, стало очевидно, что удача в спонтанном сражении склоняется в одну сторону. Впервые за столетие Канну оказались в большинстве, все чаще и чаще слышался объединяющий крик их клана, в то время как Мико были побеждены, - убиты или терпели позорное поражение.
   В многоквартирных домах на улице вспыхнуло с десяток небольших пожаров, но их быстро потушили проворные люди, привыкшие к опасности пожара. Крики, вопли, грохот тел и треск пламени сделали эту сцену кошмаром. К счастью, говорили старики, полиция была занята в другом месте.
   В конце концов, стало очевидно, что победа одержана. Суматоха внизу переросла в победное шествие. Канну победили и шли за идолом. Возможно, говорили старики, это будет концом клановой войны на долгие годы вперед.
   Когда над Тихим океаном забрезжил рассвет и утренний туман окутал город холмов, в китайском квартале не было видно почти ничего, что свидетельствовало бы о мрачной ночной битве. Кланы забрали своих мертвых и умирающих. А мужчины в те дни не задавали вопросов. У Канну был Желтоухий идол, но от белых людей побережья нельзя было ожидать, что они проявят интерес к "семейной" ссоре, ибо их интересовало только золото.
  

Следующая битва

  
   Старики, которые предсказывали мир на какое-то время, были правы, хотя даже они, при всей своей мудрости, не могли предвидеть обстоятельств следующей битвы кланов. Прошло пятьдесят лет, прежде чем последний из Канну снова вступил в схватку за идола. Но эта сцена не была освещена уличными фонарями. Место схватки находилось недалеко от Стрэнда в Лондоне.
   Последний из клана Канну не был человеком, который получил бы одобрение старейшин Улицы Тысячи Удовольствий. Клан перенес свои обычаи через Тихий океан, но обычаи не пережили годы современности и суеты. Почти единственными оставшимися реликвиями клана были имя и владение идолом. Он называл себя Канну. Мистер Канну, американский гражданин, по профессии жонглер.
   Теперь, когда он шел по Стрэнду к отелю "Альба", эксклюзивному курорту, где он выступал в кабаре, - он идеально вписывался в космополитический фон. Вы бы сказали, что от Востока не осталось и следа. Элегантный твидовый костюм мистера Канну, высокая шляпа и коричневые ботинки делали его типичным гражданином любой столицы мира.
   - Привет, Канну!
   Он остановился как вкопанный, повернулся и приветствовал своего знакомого широким взмахом руки, типично американским.
   - Мико! - сказал он. - Откуда ты здесь взялся?
   Два китайца пожали друг другу руки, похлопали друг друга по спине, улыбнулись с искренним удовольствием от встречи. Профессиональные соперники, звезды кабаре.
   - Как дела? - сказал Мико. - Я приехал из Стокгольма, завтра начинаю неделю в "Парамаунте", а потом, может быть, задержусь еще на месяц. Мне говорили, что дела здесь идут хорошо. А как ты, Канну?
   - В полном порядке, - ответил Канну. - У меня есть новый номер, который я тебе покажу.
   - У меня тоже есть кое-что для тебя, - сказал Мико. - Мне предложил это мой агент. Вроде как нечто, связанное с историей; но я об этом ничего не знаю, хотя агент сказал, эта штука подлинная. Ты когда-нибудь слышали о Боге Самоубийц? Маленьком человечке с желтыми ушами?
   Канну перестал улыбаться. Свет в его глазах погас, и он пристально посмотрел на своего друга.
   - С желтыми ушами? - сказал он. - Ты хочешь использовать идола в своем выступлении? Бога Самоубийц, Мико? Но... но ты не должен этого делать. Он у меня с собой. Он всегда был со мной. Мико, ты не должен этого делать!
   - Не должен, - улыбнулся Мико. - Но я его использую. Мой агент говорит, что это украсит выступление, и я скажу, что он прав. Это, действительно, изюминка. Подлинный, и все такое. Приходи на репетицию в шесть вечера в "Парамаунт". Тебе понравится. О'кей, увидимся там.
   Мистер Канну шел по Стрэнду, не замечая кипучей жизни вокруг. В тех редких случаях, когда он позволял себе какой-либо самоанализ, он видел себя американским джентльменом, унаследовавшим, наряду с китайским происхождением, замечательную ловкость в обращении с дубинками, резиновыми мячами, апельсинами, хромированными палочками, стульями и веерами. Этой ловкостью он зарабатывал на жизнь, и зарабатывал очень неплохо.
   Если бы кто-нибудь напомнил ему, что он китаец, он бы улыбнулся, выглядя слегка озадаченным, и показал свой паспорт. Он считал себя китайцем точно так же, как другие американцы признавали, что они левши. Но иногда, выдав себя каким-нибудь "восточным" поступком, он сурово отчитывал себя за это.
   Он был американским гражданином, сказал он себе. Он никогда не видел Дальнего Востока и, вероятно, никогда не поедет туда. Поэтому его еще больше злило то, что его инстинкт все еще благоговел перед идолом Канну.
   Не раз мистер Канну с сомнением поглядывал на маленькую полированную шкатулку из тикового дерева, в которой на подкладке из зеленого шелка лежал Желтоухий идол; правда, она занимала лишь небольшой уголок его личного чемодана, но бывали неловкие моменты, когда таможенники просили объяснить ее присутствие, и тогда он подумывал о том, чтобы положить ее в свой профессиональный багаж, где она могла легко сойти за сценическую бутафорию, необходимую для его выступления.
   Но что-то мешало ему сделать это. Он сердито ругал себя за то, что боится оскорбить идола. Но он знал, что это правда.
   Было еще одно, что его очень беспокоило. С тех пор, как он выучил пиджин-инглиш на коленях у отца, он почти всегда носил нож. На протяжении всей его жизни тот прилегал к предплечью, прикрепленный двумя тонкими полосками, которые можно было снять ловким движением запястья.
   В юности он прославился мастерством и скоростью, с которой нож скользил в его ладонь, готовый к использованию. Уже много лет он ни разу не пробовал этот трюк. Он даже не знал, достаточно ли тонки и ловки его пальцы. По правде говоря, ему совсем не нравилось, что нож был там. Он пытался избавиться от привычки носить его.
   Однажды вечером он оставил его, когда одевался для шоу. Он никогда не оставлял его снова, потому что это была одна из самых катастрофических ночей в его карьере. Он никогда не был таким неуклюжим, и впоследствии решил, что в ношении ножа было нечто большее, чем просто привычка; это был символ. Затем, поймав себя на этой мысли, он назвал себя дураком.
  

Фальшивый идол

  
   Агент Канну ждал его за сценой кабаре "Альба".
   - Послушай, Канну, - сказал он, - у меня для тебя новости. Ты знаешь Мико? Он никудышный фокусник, но у него есть мозги, я только что услышал о его новом шоу. Все говорят об этом. У него есть фальшивый идол, которого он называет Желтоухим Богом Самоубийц, и он подстроил его так, чтобы его уши двигались. Выглядит довольно неуклюже, но я говорю тебе, что это товар. Мистика, понимаешь?
   Он говорит, что это настоящий идол Мико, своего рода фамильный герб, понимаешь? Говорит, что его семья привезла его из Китая во Фриско, а его дед был большим вождем клана. Понял? Это товар; и мы должны придумать что-то, чтобы победить его. Нельзя, чтобы люди даже сравнивали тебя с другим китайским жонглером. Что ты об этом думаешь?
   - Нет, - сказал Канну.
   - Что значит "нет"? - возмутился агент. - У тебя лучшее шоу в городе, и я хочу, чтобы оно оставалось лучшим. Бог самоубийц, вот как он его называет. Утверждает, что тот заставляет своего владельца покончить с собой, если к нему относятся без должного уважения. Полная ерунда, но зрителям это нравится. И это хорошая идея. Жаль, что я сам до этого не додумался. Мы тоже должны что-то придумать, Канну. Эффективности недостаточно, как сказал Наполеон или кто-то еще. Как насчет того, чтобы мы с тобой собрались вместе и придумали что-нибудь, что оставит Мико далеко позади?
   - Нет, - сказал Канну.
   Агент, недовольный, удалился, и Канну машинально провел утреннюю репетицию. Когда он подбрасывал шары и балансировал сверкающими шестами, улыбка вернулась на его лицо, потому что это было частью действия. Но его мозг работал независимо от привычной рутины.
   В его сердце пробудилось что-то от той свирепости и фанатизма, которые вдохновляли его предков, сражавшихся на Холме Тысячи Удовольствий за честь идола. Канну ничего не знал об истории своего клана, но он был воспитан с таким же почтением к нему. Желтоухий идол был осквернен. Чего бы это ни стоило, он должен защитить его.
   В шесть часов он был в отеле "Парамаунт", и серьезный наблюдатель мог бы заметить, что, выходя из "Альбы", он посмотрел на часы и очень тщательно рассчитал время своего путешествия через Стрэнд. Если бы вы могли заглянуть в этот серьезный ум, то увидели бы, что Канну считал свои шаги, и что, когда он достиг служебного входа, куда вошли артисты, он мысленно отметил направление к гримерным. Под мышкой Канну нес сверток из коричневой бумаги. В нем лежал драгоценный тиковый идол, которого он столько лет возил с собой по Европе.
   Вежливо поздоровавшись с Мико, он занял свое место в огромном пустом ресторане, чтобы посмотреть репетицию. Конечно, подумал он, Мико стал лучше. Он был не так хорош, как сам Канну, но все равно был хорош. Только опытный глаз Канну мог видеть легкое напряжение и неуклюжие жесты, которые аудитория не заметила бы.
   - Нет, - сказал себе Канну. - Мне нечего бояться Мико. Он хорош, но он не так хорош, как Канну...
   Оркестр приближался к крещендо, и Канну знал, что сейчас начнется осквернение Желтоухого. Это был впечатляющий финал, и агент не солгал, когда сказал, что это хорошо выглядело. Сначала на сцену вышел конферансье и рассказал историю "Бога предков клана Мико". Канну вцепился в кресло, на лбу у него пульсировала маленькая жилка.
   - Имя Бога, - сказал конферансье, - в переводе означает "Желтые уши", и, леди и джентльмены, у него зловещая репутация. Мы собираемся представить Бога самоубийц! Бог, который требует самоубийства своего подданного! Бог, которому поклонялся древний клан Мико в течение тысячи лет, который взимал свою дань с предков Мико с незапамятных времен! Единственный в мире, дамы и господа, Мико осмеливается показать вам идола, жертвой которого он сам когда-нибудь станет! Дамы и господа, мы представляем Желтоухого, Бога Самоубийц!
   Даже здесь, на генеральной репетиции, Канну почувствовал, что впечатлен. Это было великолепное зрелище. И когда Мико вышел на сцену в желтой мантии, держа в руках точную копию Желтоухого, Канну почувствовал тошноту в животе. Агент Мико подошел и склонился над ним.
   - Что вы об этом думаете, Канну? - сказал он. - Хорошая штука, не правда ли? Видишь этого идола? Точно скопирован с оригинального рисунка, говорят эксперты. Мне это обошлось недешево. История тоже в порядке. Настоящий кусочек истории. Я нанял китайского ученого, чтобы он раскопал для нас факты.
   - Вы имеете в виду, - сказал Канну. - Вы хотите сказать, что это правда, что существовал Бог Самоубийц?
   - Это не вызывает никаких сомнений, - ответил агент. - Мико хотел получить точную копию, и мы сделали ее по фотографиям в Британском музее. Я считаю, что она очень точная. Не то чтобы зрители возражали, если бы это было не так. Но я полагаю, вы, восточные джентльмены, любите быть точными?
   - Да, - машинально ответил Канну. - Да, мы любим быть точными.
   Шоу стало для него шоком. Мало того, что в нем имелась новинка, которая, вероятно, привлечет внимание, но он чувствовал, что это захватывает даже его самого, который видел в этом дурачестве абсолютную чушь. Более серьезная мысль, однако, билась в его мозгу: идол, который, как он думал, так мало значил для него, был осквернен.
   Молча, под прикрытием своего сиденья, он начал развертывать оригинального Желтоухого. Когда он вышел из гримерки Мико, после поздравлений и добродушного "увидимся позже!", у него все еще был сверток из коричневой бумаги прежнего размера. Но дома, в своей квартире, он небрежно бросил его в сундук, как никогда не обращался со старым куском тика, который возил с собой столько лет.
   В ночь представления Мико в "Парамаунт" Канну соскользнул со сцены с обычным взрывом аплодисментов, звеневшим в его ушах. Улыбка исчезла с его широкого лица, когда он бесшумно направился в свою гримерную, пробираясь сквозь ряды хористок, ожидающих продолжения. Канну всегда отдыхал между выступлениями, натягивая халат на свою тонкую фигуру, положив ноги в сандалиях на стул, читая вечернюю газету, попивая сок лайма и содовую.
   Сегодня вечером было первое шоу Мико с новинкой "Бог самоубийц".
  

Алиби

  
   Проходя мимо лестницы, ведущей к служебному кабинету, он крикнул:
   - Джо, у меня для тебя сообщение. Пойди и возьми его, хорошо?
   Старик любил, чтобы в это время вечера его посылали с сообщениями, и Канну это знал. За углом от "Альбы" располагался бар, который обычно пустовал между половиной одиннадцатого и одиннадцатью, если только рабочий сцены не заглядывал в него под тем или иным предлогом.
   Канну поспешно написал сообщение на почтовой бумаге отеля.
   "Дорогой Мико, - писал он, в то время как рабочий наблюдал за ним, облизывая губы в предвкушении, - я хочу пожелать тебе удачи в новом шоу. Оно должно иметь успех. Твой Канну".
   - Отнесите это Мико в "Парамаунт", Джо, и вот вам полкроны. Он выступает там сегодня вечером, а я забыл послать ему телеграмму...
   Рабочий тяжело спустился по лестнице. Позади него двигалась тонкая тень, бесшумная в легких сандалиях, неразличимая в длинном макинтоше, надвинутой на глаза шляпе. Канну наблюдал, как рабочий перешел дорогу и завернул за угол к бару гостиницы. Когда вращающиеся двери закрылись за ним, он уверенно и неторопливо прошел по маршруту, который так точно рассчитал.
   Он остановился у парадной двери, чтобы послушать. Он был темной тенью, сливающейся со стенами, вне досягаемости бледного света от входа. Под дверью не было никакого просвета. Он осторожно нажал на дверь. Перед ним простирался только пустой бетонный коридор и железная лестница. Бесшумно, он в мгновение ока пересек коридор и поднялся по лестнице.
   Гардеробная Мико была третьей слева. Темная тень перебежала на другую сторону. Взмах запястья - и нож оказался в руке Канну. Американский гражданин не забыл своего мастерства...
   - Ну, Канну... - сказал Мико. - Рад тебя видеть. Пришел поздравить меня? Это очень мило с твоей стороны, Канну.
   - Смотри! - сказал Канну и указал длинным твердым пальцем на идола, стоявшего перед ним на туалетном столике.
   Мико обернулся. Как только он это сделал, нож сверкнул и вонзился ему в сердце.
   Не было слышно ни звука. Мико рухнул, подался вперед, нож все еще дрожал в тонкой ткани его туники жонглера. Стройная и молчаливая фигура мелькнула в дверях, сбежала по лестнице, неторопливо пересекла темную улицу.
   Когда Канну пересекал Стрэнд, он увидел, как Джо, рабочий, вышел из бара, помахав собравшейся компании: "Спокойной ночи всем!". Минуту спустя Канну был в своей гардеробной, на плечах у него был яркий халат, на коленях - вечерняя газета, рядом с ним - сок лайма и содовая.
   - Бог Самоубийц? - сказал он. - Интересно, возможно ли это? Старый Желтоухий клана Канну! Ну, я думаю, забавные вещи случались в истории, - конечно, в нашей истории! Бог самоубийц!
   Полночь в "Альбе". Большой ресторан был заполнен толпой после театра, болтовня и гул огромной толпы достигли своего апогея. Канну был готов ко второму выступлению. Джо вернулся, слегка запыхавшись от напряжения, но с огромным удовольствием сообщил, что должным образом передал сообщение.
   - Отдал его собственноручно, - сказал Джо. - Если вам понадобится какая-нибудь работа, в любое время ночи, спросите меня еще раз, сэр. И спасибо вам, сэр.
   - Спасибо, Джо, - сказал Канну.
   Взрыв аплодисментов с другой стороны занавеса сказал Канну, что танцоры покинули зал. На бис?
   В бальном зале снова воцарилась тишина, когда они вернулись на полторы минуты, и за ними последовал еще один взрыв аплодисментов.
   Канну встал, снова посмотрел на себя в зеркало, стряхнул крошечную соринку со своей гладкой атласной туники и спустился к занавесу, когда музыка перешла в грандиозное крещендо "восточной" музыки, возвещавшее о нем. Когда он подошел к занавесу, улыбка на его лице стала шире. И в то же самое время, с прежним бессознательным жестом, его мышцы передней руки напряглись, чтобы почувствовать нож наготове в своих полосах...
   Он замер, улыбка исчезла с его лица. Он забыл о своей беспомощности без ножа.
   - Канну! - воскликнул режиссер. - Эй, Канну! Работай! Твой выход! Канну!
   Он был на маленькой сцене. Улыбка вернулась, и толпа аплодировала хорошо известному, неподражаемому, ловкому маленькому китайцу с широкой улыбкой и идеальными движениями. Его разум был разделен, наполовину направлен на рутину выступления, наполовину пребывая в панике, потому что в машине не хватало винтика. Это абсурд, сказал он себе. Его идеально натренированное тело, его идеально натренированный ум могли пройти через это без страха. Все было по-прежнему, сказал он себе. Все, кроме ощущения стального лезвия на предплечье.
   Да, он был идеален. Его помощник дал ему центральный шест из блестящего алюминия, и он оказался у него на подбородке, а два компенсирующих груза в мгновение ока уравновесились на перекладине. Он смотрел в центр бара, но знал, что может закрыть глаза и удерживать сложное равновесие. Мишура и две колонны, каждая из которых опиралась на часть перекладины, были на месте. Его подбородок едва двигался, чтобы приспособиться к изяществу положения, и улыбка не сходила с его гладкого смуглого лица.
   Такие вещи были механическими. Но сейчас, когда он занимался механическими вещами, его мысли унеслись прочь, и он увидел наверху, среди яркой пирамиды мишуры, цветного шелка и блестящего металла, лицо Мико, когда тот, улыбаясь, повернулся к стене. Он также видел глаза идола, когда они смотрели на убийство. Одной рукой он почувствовал, как его помощник дал ему палочку и тарелки для вращения, и, все еще смотря поверх сумасшедшей уравновешенной структуры, он приступил к вращению.
   Музыка снова достигла крещендо. Первая часть акта почти закончилась. Когда была достигнута высокая нота, он щелкнул подбородком, и шест наклонился, перекладина была отброшена в сторону, две пирамиды упали боком в его ожидающие, мерцающие руки.
   Да, Канну был идеален. Ничто, думал он, не могло нарушить магию его искусства. Когда он поклонился, улыбка стала шире, толпа взорвалась аплодисментами, и он повернулся к занавесу. Позади него, глядя сквозь щель, стояли два незнакомца в синих костюмах.
  

Полиция

  
   "Значит, они нашли его, - подумал Канну. - Они знают, что он мертв. Они думают, что, может быть, его убил я".
   Затем он снова повернулся к своему помощнику. Мужчина уже приготовил стул, разноцветные коробки и мундштук. Канну легко и нежно ухватился за стул и через секунду уже стоял на руках. Он на полсекунды успокоился, убрал одну руку. Его гибкое тело оставалось неподвижным в воздухе, пятки вместе, спина выгнута идеальной дугой. Ассистент дал ему мундштук, он повернул голову, и ассистент вставил сверкающий шест в гнездо. Пока перекладина быстро продвигалась вперед, Канну подумал:
   "Это полиция. Они нашли Мико и пришли посмотреть, смогу ли я сыграть свою роль. Если я не смогу сделать свое дело, они подумают, что его убил я".
   Музыка теперь играла тихо, и зрители, притихшие в напряженной атмосфере, наблюдали за Канну, величайшим жонглером в мире. Им нравилась непринужденная легкость этого стройного тела, балансирующего на тонком запястье. Они посмотрели на мышцы его шеи, когда он повернулся лицом к потолку. Они видели точность и уверенность, с которой он подбрасывал сверкающие цилиндры в воздух, удивлялись простоте этого движения.
   - Я Канну, совершенный, - прошептал он. - Это моя жизнь, и я не могу потерпеть неудачу. Это моя жизнь.
   Помощник увидел капли пота на его лбу, когда быстро протянул ему бамбуковый прут и вращающуюся тарелку. Стареешь, Канну? Не тренируешься, Канну? Его рука, когда он коснулся ее, была холодной и липкой. Ты сможешь это сделать, Канну?
   "Это моя жизнь. Я не могу потерпеть неудачу. Он называл это Богом самоубийц. Старый Желтоухий. Но я американский гражданин, и я не могу потерпеть неудачу".
   Было две секунды напряжения, когда Канну сложил удивительную пирамиду хрупких безделушек над собой, балансируя в мундштуке и вертя вращающуюся тарелку. Вращающаяся тарелка была ничем - просто частью зрелища. Равновесие кубов и колонн также не было чем-то трудным, но прежде чем оркестр достиг крещендо, Канну согнул ноги, а затем осторожно опустил их, пока его шея не казалась вывернутой до предела.
   Двое мужчин бесстрастно наблюдали за происходящим из-за кулис.
   - Отличный номер, - сказал один из них. - Он гений.
   - Это просто, - сказал другой. - Легко для китайцев.
   "Секундочку, - подумал Канну. - Я победил, без ножа".
   Оркестр достиг кульминации, и гибкое тело изогнулось вверх, сложилось и опустилось на пол, в то время как структура подпрыгнула и рассыпалась на дюжину частей в его руках. Улыбка Канну вернулась, когда он поклонился и убежал со сцены.
   - Послушайте, Канну, - сказал один из полицейских сквозь шум аплодисментов. - Нам нужно вам кое-что сказать.
   - Да? - спросил Канну, все еще улыбаясь.
   - Вы знаете Мико, - сказал мужчина. - Он - ваш друг? Что ж, мне очень жаль. Он отнесся к своему номеру слишком серьезно. На сцене был так называемый Бог Самоубийц, и вот - он покончил с собой. Сегодня ночью. Вонзил нож себе в сердце. Что ж, представление прошло не так уж хорошо. Нам сказали, что, возможно, именно поэтому он это сделал. Мы нашли вашу записку и пришли сообщить вам об этом...
   - Но... но это же трагедия, - сказал Канну.
   - Конечно, это трагично. Слишком требовательное отношение к себе. Но тогда, может быть, он был недостаточно актером. Не то что вы; вы - актер, Канну...
   - Конечно, - сказал Канну, - не то чтобы я актер...
   В своей квартире, час спустя, он взял коричневый бумажный пакет с идолом Мико. "Не то что ты, ты тоже актер", - сказал он идолу. В его сумке был еще один нож, точная копия того, который он носил на предплечье столько лет. Он поднял его, перевернул, и внезапно на его лице снова появилась прежняя улыбка.
   Словно повинуясь порыву, он надел шляпу, сунул идола под пальто и вышел на Набережную. За его спиной, словно величественное покрывало для трагика, возвышался ярко освещенный фасад отеля "Альба"; впереди - темная вода, рябь на которой через равные промежутки времени отражала блеск бледных фонарей набережной.
   Там, если бы они наблюдали на протяжении веков, боги древних кланов Китая могли бы увидеть конец династии. Канну вонзил дрожащий клинок в тикового идола и широким взмахом руки швырнул его далеко в темную реку.
   Затем он повернулся на каблуках, улыбающийся, подтянутый джентльмен с Запада, в его спокойных глазах была лишь слабая тень Востока.
   - Американские граждане, - сказал он себе, - не носят ножей.
  

ПАЛЕЦ КАЛИ

ГАРНЕТТ РЭДКЛИФФ

  
   Мой совет всем, кто предполагает ограбить индийский храм, - не делайте этого. Возможно, вам повезет, и вы получите что-то стоящее, но если вы это сделаете, то станете исключением. Индуистские священники, как правило, мягки и робки. Но там, где речь идет о сохранности сокровищ храма, хранителями которых они являются по наследству, они мстительны, безжалостны и неумолимы.
   По поводу чего я хочу рассказать вам одну историю. Она состоит из двух частей, разделенных промежутком в несколько лет. Первая касается меня, когда я был очень молодым солдатом, служившим в Фаттапоре, в Соединенных провинциях.
   В те дни я был честолюбивым юношей. К сожалению, не на воинском поприще, а на гражданском. Быстрые деньги - вот к чему я стремился. Получив их, я собирался сделать выгодные вложения, купить яхту и полдюжины автомобилей и жить в английском загородном особняке с красивой женой.
   К счастью или к несчастью для меня, Фаттапор был одним из центров индустрии сокрытия золота. Он был священным. Изобильная земля с манговыми рощами и сочными джунглями, где даже птицы и животные умирали молодыми.
   Но меня не интересовали флора и фауна. Мне нравилось смотреть на позолоченные храмы с их куполами, причудливой резьбой и бритыми жрецами с хитрыми глазами. Меня также не интересовала архитектура. Все, о чем я думал, были сокровища, которые они, вероятно, скрывали, и когда я проходил мимо какого-нибудь храма, то смотрел на него, как грабитель мог бы смотреть на банк Англии.
   Но я никогда не отваживался проникнуть внутрь, кроме одного раза. Это был заброшенный храм примерно в пяти милях от Фаттапора. Он прятался в баге (джунглях), и я наткнулся на него совершенно случайно.
   Я охотился на павлинов с парой приятелей. Каким-то образом я отделился от остальных, и когда попытался вернуться к ним, то потерял тропинку. Это легко сделать в пышном баге. Пути, кажется, исчезают за вашей спиной, а зеленовато-полосатый свет сбивает с толку ваш разум.
   Я не испугался, у меня была с собой винтовка, а это придает мужества. Особенно, если парень никогда не использовал ее, кроме как на полигонах. Я не боялся встречи с тигром - я был оптимистом; я шел под аккомпанемент органа. В джунглях всегда играет орган, и унылая мелодия, которую он всегда играет, звучит так: "Ты всего лишь чертовски глупый человек". Музыку создают насекомые, птицы и обезьяны. Есть и другие существа, которые смеются и наблюдают за вами, но вы никогда не видите, что это такое.
   Чем дальше я продвигался, тем менее смелым и беззаботным становился. Я был весь мокрый от пота, и у меня кружилась голова. И мне было не так жарко, как следовало бы. На самом деле, я дрожал. Это, а также тот факт, что мои зубы были плотно сжаты, должно было предупредить меня, что меня подстерегает лихорадка джунглей. Этого не произошло, потому что я был чертовски зеленым.
   Потом я пришел в храм. Он находился в ложбине, почти скрытый травой джунглей и побегами бамбука. Они были такими высокими и густыми, что закрывали солнце. Было темно и прохладно, где-то протекал ручей, издававший прерывистый хихикающий звук, похожий на озорной смех старика.
   Когда вы пожили в Индии, то начинаете чувствовать места, в которы лучше не соваться. Если бы я знал тогда так много, как знаю сейчас, я бы обошел этот храм стороной. Но даже будучи новобранцем с деревянной головой, я чувствовал, будто что-то предупреждает меня, чтобы я убирался.
   Послушался ли я предупреждения? Как бы не так! Я был бесстрашным молодым искателем приключений, ищущим спрятанные сокровища. Я шел вперед, держа свою бандук (винтовку), как ребенок, играющий в пиратов.
   Когда я вошел внутрь, мне показалось, что там очень холодно и тихо. После джунглей это было все равно, что внезапно очутиться в склепе. Внутри все было в лучшем состоянии, чем можно было ожидать. Мозаичный пол, резьба, алтарь и курильницы были почти такими же, какими они, должно быть, были, когда это место использовалось. Сильно пострадал только купол. В черепице зияла дыра, через которую я мог видеть небо.
   Затем я заметил свежий венок из ноготков на алтаре. Мне не пришлось ломать голову над тем, кто положил его туда, потому что у подножия алтаря сидел священник с закрытыми глазами, с ногами, скрещенными в позе лотоса, и руками на коленях. На вид ему было около тысячи лет, а весил он, возможно, четыре стоуна. У него была лысая голова и маленькое морщинистое, чисто выбритое лицо ребенка.
   Я не возражал против него. Мне уже доводилось видеть святых людей в трансе. Даже деревянная булавка, которую он воткнул себе в щеку, не вызвала у меня трепета. Я видел тысячи его собратьев в Бенаресе. Даже если бы он проснулся, то ничего не смог бы сделать. Я был здоровенным юнцом, и у меня была винтовка. Я повернулся к нему спиной и начал рыться в поисках сокровищ.
   Я никогда раньше не был в индуистском храме, и моя идея о том, что у всех идолов глаза сделаны из огромных рубинов, не нашла своего подтверждения. И они не были сделаны из золота, как я ожидал. Глина, смешанная с измельченной соломой, казалось, была тем материалом, который использовали скульпторы.
  

В подвале

  
   Поэтому я решил попробовать спуститься в подвал. В полу возле входа имелась плита, выглядевшая так, словно это мог быть своего рода люк. Я ухватился за железное кольцо в центре и потянул.
   Она не сдвинулась ни на дюйм. Я все время прерывался, чтобы вытереть лицо, и каждый раз, когда это делал, смотрел на священника. Он притягивал мой взгляд, как мертвое тело. Вы знаете, каково это: оказаться в комнате, где кто-то лежит, и вам совсем не хочется поворачиваться к нему спиной?
   Он не сдвинулся с места. Он был неподвижен, как сами идолы. И все же я знал, что он наблюдает за мной и думает обо мне. Хотя он не пошевелил ни единым мускулом, он изменился, как камень, когда меняется освещение.
   Он знал, что я задумал, и смеялся надо мной. Я ощутил это так сильно, что я крикнул ему, - он получит в ухо, если не перестанет улыбаться. К тому времени я был немного взвинчен. Мрак и тишина этого места действовали мне на нервы.
   Затем плита поддалась так внезапно, что я чуть не упал. Как будто кто-то, державший ее, ее отпустил. Я увидел пролет истертых каменных ступеней и был так взволнован, что забыл о страхе.
   Они отведут меня к сокровищу, если бы оно там. Я начал спускаться, чиркая спичками. Я был начеку, но все, что заметил, - это странный затхлый запах тараканов и влажной бумаги.
   Мне показалось, что я спускаюсь в какой-то колодец. Круглая шахта, вырубленная в природной скале под храмом, если вы меня понимаете. Стены были влажными и блестящими, и было очень холодно. Если бы у меня было достаточно мозгов, чтобы думать о чем-нибудь, кроме добычи, я мог бы вообразить, что спускаюсь в глубокую могилу.
   Но я думал не о могиле. Все, о чем я думал, было то, что я найду на дне. Золотые мохуры, нефритовые слоны, ожерелья и бриллианты, похожие на голубиные яйца. Все это будет навалено в бронзовом сундуке. Пагоды из слоновой кости, украшенные драгоценными камнями веера и маленькие золотые боги с рубиновыми глазами.
   Нужно много усилий, чтобы напугать преследователя, когда за ним гонится золотой жук. Скелеты не повернули бы меня назад; я бы отшвырнул их с дороги, не задумываясь. Я не обратил бы внимания на призраков. Тогда, с винтовкой в руке и жаждой добычи, сжимающей мое горло, я осмелился бы на что угодно.
   Я продолжал спускаться. Из отверстия, в котором прежде находилась плита, падало достаточно света, чтобы увидеть дно. И вдруг я остановился как вкопанный. Не знаю, встали ли у меня дыбом волосы и прилип ли язык к нёбу, как это описывается в книгах, но я точно знаю, что был напуган до смерти. Тьфу! Помню, у меня было такое чувство, будто мои суставы превратились в желе и я упаду, если пошевелюсь.
   Я оперся рукой о камень, чтобы не упасть, а затем начал подниматься по лестнице. Задом, потому что боялся отвести глаза от того, что видел. Это покажет вам, что я чувствовал. Если бы это был обычный страх, я бы бросил винтовку и убежал.
   Если бы плита оказалась закрыта, когда я достиг вершины, думаю, что упал бы замертво. Но это было не так, и я вышел в храм. Ничто не изменилось. Старый жрец все еще был в святилище, и все было тихо.
   Я вышел в джунгли, обливаясь потом. Я чувствовал себя так, как чувствует себя парень, которому было так трудно спастись, что он не любит вспоминать об этом. Затем я снова услышал журчащий поток. Мой разум был так расстроен, что мне показалось, кто-то сказал по-английски.
   - Молодого человека простили за его молодость... Молодого человека простили за его молодость... Молодого человека простили за его молодость...
   Мне показалось, что я услышал именно эти слова. Произнесены они были каким-то хриплым голосом, словно говорил очень старый человек, страдающий астмой. Голос становился все слабее и слабее, пока не осталось только журчание воды, которую я не мог видеть.
   Я быстро ушел. Больше никаких сокровищ. Все, чего я хотел, - это убраться как можно дальше от этого нечестивого храма. Я ощущал себя как кролик, за которым гонятся собаки.
   Казалось, прошли часы, прежде чем я наткнулся на тропинку, которая вывела меня из джунглей. Именно тогда я сел и задумался, что на меня нашло. Почему я бросился бежать, как испуганная кошка, при виде куска полированного камня?
   Это было все, что я видел. Просто обычный кусок камня в форме пальца, торчащий из пола колодца, как пьедестал. Круглый и гладкий, около шести футов в высоту и двух в диаметре. Обычный столб, какой вы можете видеть в любой сталактитовой пещере.
   Больше ничего не было. Ни бронзовых сундуков, ни скелетов, ни какого-либо подобного хлама. Только каменный палец. Но когда я вспомнил о его закругленной вершине, отполированной чем-то, пока она не стала гладкой и блестящей, как черное стекло, мне стало холодно, меня охватили тошнота и дрожь.
   Когда я вернулся в казармы, меня положили в больницу. Лихорадка - такой диагноз поставил врач. Скорее всего, он был прав.
   В больнице мне снились сны, которые я не люблю вспоминать даже сейчас. Всегда о каменном пальце. Я взбирался на него, чтобы убежать от чего-то, на что боялся смотреть. Соскальзывая вниз, несмотря на все свои усилия; вы ведь знаете, как это бывает в кошмарах? И был еще один неприятный сон, в котором я видел, как он стоит в ногах моей кровати и манит меня следовать за ним. Но когда ужас становился сильнее, чем я мог вынести, хихикающий голос говорил: "Молодого человека простили за его молодость", и я просыпался, всхлипывая от облегчения.
  

Ларри и Риган

  
   Больше никаких индуистских храмов! Я получил урок и стал исправившимся охотником за сокровищами. Потом полк перебросили на Границу, и я забыл спросить, почему меня простили из-за моей молодости.
   Теперь я перехожу ко второй части. Прошло пятнадцать лет, как говорится в книгах. Я закончил службу в армии, перевелся на Государственную железную дорогу, как обычно поступают отставные офицеры с хорошей репутацией, и стал начальником станции в Фаттапоре. Поворот колеса вернул меня к тому месту, где я начал свою службу.
   Если Индия не сделала меня богатым, она все же кое-чему научила меня. Она всегда так делает, если не убивает вас. Во всяком случае, я узнал достаточно, чтобы не вмешиваться в местные обычаи и не совать нос в храмы. Кроме того, вести себя скромно. Я имею в виду, что большие сильные мужчины в Индии, которые ведут себя вызывающе, обычно оказываются в больших, глубоких могилах. Мягкий, робкий индус не может использовать кулаки, но у него есть другие методы самообороны.
   Ларри и Риган пожелали следовать этим правилам. Когда я впервые увидел их, они были в Индии около трех недель. Они все еще страдали от заблуждения, что они крутые, а Индия податливая. Индия, которая скрыла в своих песках огромные армии самых сильных, самых храбрых воинов в мире, словно маленькие пролитые капли воды!
   Ларри и Риган думали, что смогут ее одолеть! Они считали себя эллинами, королевскими валетами, старожилами и крепкими парнями с крепкими кулаками. Осмелюсь сказать, они считали себя таковыми даже среди своих. Ларри был высоким, с кожей лица, похожей на обожженную, запавшими глазами и жестким, искривленным ртом. Он был австралийцем. Риган была ростом с него и в три раза толще - этакий локомотив с большой лысой головой и щетинистыми рыжими усами. Он был американцем ирландского происхождения, занимавшимся добычей полезных ископаемых в Южной Африке.
   В первый раз, когда я увидел эту пару, они оказались в самом центре скандала. Они только что сошли с Лакхнауского экспресса. Ларри, у которого из бокового кармана пиджака торчала бутылка виски, представился Фаттапору, ударив туземца. Он был слишком невежествен, чтобы знать, что семь местных жителей из каждых десяти страдают от увеличения селезенки и склонны умереть, если вы нанесете им даже легкий удар.
   Этот туземец не был мертв, но он извивался и издавал звуки, как жарящийся поросенок. Несколько сотен кузенов, братьев и дядей проводили враждебную демонстрацию на расстоянии двухсот ярдов. Это было все, на что они осмелились. Я не виню их; Ларри и Риган, должно быть, выглядели в их глазах, как пара больших красных слонов.
   Я подошел, чтобы уберечь достоинство станции. Честно говоря, мне совершенно не хотелось с ними общаться. Мне нужно было подумать о жене и двух детях. Тем не менее, трудности должны были быть преодолены, и я решил проблему, пригласив эту пару в свой офис выпить.
   Они пошли. Они были достаточно миролюбивы, и мы поговорили. Я понял, что они приехали в Индию из Кейптауна по делам. Они вложили все, что могли выпросить, украсть или занять, в оплату проезда, и они ожидали, что в ближайшее время станут миллионерами.
   - Мы зафрахтуем самолет, который доставит нас в Париж, - похвастался Ларри. - Идемте с нами. Мы с мистером Риганом будем вершить большие дела. А пока не могли бы вы ссудить меня пятью долларами, подлежащими возврату на этой неделе, с пятью тысячами процентов комиссионных в секунду? Пожалуйста, не отказывайтесь, потому что я очень легко обижаюсь.
   Я не хотел, чтобы он это почувствовал, и дал ему три рупии. И несколько советов о туземных ночлежках. Они посмеялись надо мной, когда я упомянул бандитов.
   - Я думаю, нам не нужно, чтобы кто-то водил нас за ручку, - сказал Риган. - Брось, Ларри. Джентльмен устал от нашего общества, и виски больше нет.
   Они вышли, и мой кабинет снова принял нормальный размер. Я сам не трус, но я был так рад, как если бы попрощался после чаепития со львами.
   В ту ночь они разбили базар, взломали ворота казармы и забросали бутылками часового. Это был полк Мика, и, когда охранник позвал на помощь, случилась драка, шум которой можно было услышать за милю. Ларри и Риган уехали на двух "экках", принадлежащих офицерам, и носились по лагерю, стреляя из револьверов. Когда им это надоело, они завладели местным магазином, почти убив хозяина, и напились до бесчувствия рисовым пуншем. Я привожу эти факты, чтобы показать вам, что это были за люди.
  

Я советуюсь с отцом Эклендом

  
   Три дня спустя они исчезли так же таинственно, как и появились. Через некоторое время, убедившись, что безумные белые люди действительно ушли, Фаттапор снова вздохнул спокойно и снял баррикады с окон.
   Что касается меня, то мне было все равно, что с ними станет, при условии, что они не вернутся. Но у меня был друг, который придерживался христианского взгляда на вещи, будучи миссионером по профессии.
   На второй вечер после того, как эти громилы совершили акт исчезновения, отец Экленд, - так его звали, - вошел в мое бунгало с озабоченным видом. Он хотел знать, заметил ли я, как они садились в поезд, и когда я сказал, что нет, он нахмурился и покачал головой.
   - Я беспокоюсь об этих двух бедных парнях, - сказал он. - Они ничего не знают о стране и могут попасть в беду. До меня дошли слухи, что их видели направляющимися в горы в украденной повозке, запряженной волами. Будем надеяться, что они не встретят никаких головорезов.
   Я сказал на это "аминь". Головорезам, добавил я. Но отец Экленд не засмеялся. Он знал Индию намного лучше, чем я, и очень волновался.
   Затем он рассказал мне о своем разговоре с Риганом. Оказалось, что Риган, находясь в относительно трезвом состоянии, заехал в бунгало миссии и задал много вопросов о местности вокруг. Особенно о храмах. Он хотел знать, есть ли где-нибудь поблизости индуистский храм под названием Храм пальца Кали.
   - Я сказал ему, что есть, и посоветовал не приближаться к нему, - сказал мне отец Экленд. - Сейчас он в руинах, но сто лет назад здесь совершались самые отвратительные обряды. Туземцы говорят, что в этом месте водятся привидения, и избегают этого места. Я склонен думать, что они мудры. Двадцать лет назад я сам посетил его из любопытства, и... и меня простили за мое благочестие.
   Последние слова он прохрипел. Хорошая имитация. Я знал, что он видел тот же ужас, что и я. Палец Кали.
   - Пожмем друг другу руки, падре, - сказал я. - Меня тоже выпустили из ада. Меня простили за мою молодость.
   Я говорил хриплым хихикающим голосом. Отец Экленд побледнел и перекрестился.
   - Мы оба были милосердно прощены, - сказал он. - Я молюсь, чтобы такая же милость была дарована Ларри и Ригану. Я уверен, что они отправились в этот храм. Вероятно, они слышали какую-нибудь глупую историю о том, что там спрятаны сокровища. Да поможет им Бог!
   - Ему придется. Я не могу вернуться туда, - сказала я, мои зубы застучали от одной этой мысли.
   Но я все-таки пошел. Если бы я этого не сделал, отец Экленд пошел бы один. Он сказал, что это его священнический долг. А я, больше чем храма, боялся, что он сочтет меня трусом.
   Мы поехали туда в моей машине. Со времен моей солдатской службы через баг была расчищена дорога в деревню, проходившая недалеко от храма. Мы расспросили тамошних туземцев и обнаружили, что напали на верный след. Эти два обманутых идиота прибыли в деревню тем утром. Они захватили хижину старосты и провели там день, выпивая и отсыпаясь. Вечером перепуганные жители деревни видели, как они уходили в джунгли в направлении храма.
   - Нет, мы их не остановили, - сказал нам староста, стуча зубами. - Мы думали, что Кали сама вызвала их. Она манит пальцем, когда голодна.
   Ни один туземец не захотел сопровождать нас. Мы пошли с фонарями в руках по протоптанной тропинке, которую проложили прихожане, направлявшиеся в храм. Ее так сильно пробили их ноги, что джунгли не скрыли ее. Ночью баг нравился мне еще меньше, чем днем. Он такой же оживленный, как город; и в нем звучат голоса созданий, которых вы не видите.
   К тому времени, как мы добрались до храма, моя храбрость была на нуле. В лунном свете это место казалось еще более зловещим. Если бы сама Кали, танцуя, вышла, постукивая ожерельем из черепов, она бы соответствовала этой сцене.
   Без отца Экленда я бы не решился войти. Но он схватил меня за руку, и мы вошли вместе. Мозаичный пол глухо отзывался под нашими ногами. Гротескные боги ухмыльнулись нам. Мне показалось, что это место буквально пропитано злом.
   У входа на корточках сидел маленький бог в белом одеянии. Потом я увидел, что это был не бог, а тот же маленький священник, которого я видел раньше. На этот раз он не был в трансе, но не обратил на нас никакого внимания. Он склонил голову набок и улыбался, как довольный ребенок. Он выглядел безобидным и невинным, этот маленький индуистский священник!
  

Пытка

  
   Мы прислушались. Откуда-то доносились слабые крики. Священник сидел на корточках возле плиты, служившей входом в колодец. Отец Экленд схватил его за шиворот и отшвырнул. Он отполз, хныча.
   Мы подняли плиту и действительно услышали крики. Никогда бы не подумал, что человеческие голоса могут издавать такие звуки. Они больше походили на крики животных, которых сжигают заживо. Мы бросились вниз по ступенькам. А потом мы увидели их. Ларри и Ригана. В ловушке на пальце Кали. По крайней мере, Риган стоял на нем, а Ларри цеплялся за него и пытался удержаться на ногах.
   Они сражались друг с другом. Кричали и дрались, как обезумевшие животные. Слишком обезумев от страха, чтобы заметить нас.
   Секунду я не мог понять, что их испугало. Но когда я опустил фонарь, то увидел. Пол колодца вокруг Пальца Кали был буквально устлан змеями. Они боролись над лесом ожидающих голов с капюшонами и холодными зелеными глазами.
   Змеи знали, что происходит, и ждали. Когда Риган чуть не поскользнулся, головы в капюшонах задрожали, как трава на ветру. Сверхчеловеческим усилием он восстановил равновесие, и змеи снова замерли.
   Мы могли только смотреть в ужасе.
   Мы видели, как Риган вытащил револьвер.
   Он ударил рукояткой в лицо Ларри. Но вы не можете ослабить хватку сумасшедшего. Ларри схватил Риган за горло и держал, хотя кровь капала с его запрокинутого лица.
   Это был жуткий танец смерти. Они раскачивались взад и вперед. Мы увидели, как Риган опрокинулся и заскользил, словно конькобежец, пытающийся удержать равновесие.
   Ларри не дал ему восстановить равновесие. Он вцепился в него, и они повалились на змей. На какую-то ужасную секунду они, казалось, повисли в воздухе. Затем с криком, который преследует меня по сей день, они упали. Прямо в середину этого пестрого кошмара. В темноте возникла какая-то извивающаяся путаница, извивающийся клубок, и ничего не было слышно, кроме шелеста чешуйчатых тел, скользящих по камням.
   Мы сбежали. А когда снова оказались снаружи в лунном свете, то оба услышали этот дьявольский, хихикающий голос.
   - Они были наказаны за свои злодеяния, - произнес он...
   Объяснение? Я не могу сказать наверняка, но и у отца Экленда, и у меня есть сильные подозрения в отношении этого маленького индуистского священника. Эти ребята искусны в месмеризме, чревовещании, телепатии и тому подобных искусствах. Они защищают свои храмы ментальными, а не физическими силами.
   Это были каменные кобры, - которые убили Ригана и Ларри. Священные змеи храма. Несомненно, их предки играли мрачную роль в этом храме, когда приносились человеческие жертвы Кали.
   Что касается предполагаемого сокровища... Что ж, всем, кто предполагает попробовать получить его, мой искренний совет: не делайте этого.
  
  

ЗА ПОСЛЕДНЕЙ СИНЕЙ ГОРОЙ

Летчик и альпинистка

Р. ТЁРСТОН ХОПКИНС

  
   Розамонд Бланден встретила его, когда ехала на автомобиле из Лурда в Пьерфит. Он сидел верхом на шатком мотоцикле "Пежо", который выныривал из многих дорожных аварий только для того, чтобы его латали и скрепляли медной проволокой, перед тем как снова выехать на дорогу. Розамонд ехала на своей роскошной машине "Гладиатор" в Пиренеи, где намеревалась побаловать себя восхождением на гору.
   Но в данный момент она была довольно раздражена. Все шло наперекосяк. Ее атташе-кейс с сумочкой, в которой было около 20 долларов, выпал из машины и исчез, из холодных серых туч лил дождь, машина кашляла и захлебывалась, пока не остановилась.
   Мотоциклист спешился и позволил своей машине с грохотом упасть на травянистую обочину у обочины дороги. Прежде всего, Розамонд обратила внимание на его глаза - они были самого бледно-голубого цвета, какой она когда-либо видела: глаза мечтателя или фантазера. Она подумала, что их владелец может принадлежать к тому типу людей, которые что-нибудь изобретают, или пишут стихи, или даже произносят провокационные речи на площадях.
   - Мне кажется, - протянул он, - что у вас неприятности.
   - О, я не считаю это проблемами, - быстро ответила она. - Моя машина подвела меня; я потеряла все свои деньги, а дождь, похоже, будет продолжаться до конца недели.
   Мотоциклист погладил подбородок, и некоторое время смотрел на Розамонд.
   - Я довольно хорошо лечу больные автомобили, - сказал он, покраснев. - Меня зовут Джон Гоуди Нэсмит - странное имя, я знаю, но это не моя вина.
   - Да, да, - отрезала Розамонда. - Дождь может промочить нас насквозь, но имена никогда не причинят нам вреда. Взгляните, сможете ли вы снова запустить мою машину.
   При ближайшем рассмотрении его глаза были добрыми, а руки прекрасными, хотя, возможно, слишком чувствительными, чтобы быть умелыми. У него были растрепанные черные волосы, и он был без шляпы; он был высоким, около тридцати лет, быстрым в действиях и скорее ловким, чем сильным.
   Это то, что вы бы заметили; не намного больше можно было сказать о его одежде или, скорее, униформе, которую он носил. Поверх темно-синей туники и брюк, на нем было длинное двубортное пальто военного покроя. Оно было выцветшим, засаленным и порванным; Розамонд с содроганием заметила, что двух пуговиц не хватает, а две другие болтаются на концах ниток.
   Небрежно и неэффективно, подумала Розамонд. Полагаю, он шофер или портье в отеле. Думаю, он все-таки портье.
   - Скорее всего, это магнето, - сказал он несколько минут спустя. - Я скоро все исправлю. Я своего рода гений по ремонту магнитов.
   Джон заметил, что на Розамонд было только легкое платье.
   - Но, пожалуйста, не стойте под дождем. Разве вам не следует надеть пальто? - предложил он. - Да, следовало бы...
   - О, не обращайте на это внимания. Я не боюсь сырости, - отрезала Розамонд. - Просто заведите машину, и я поеду...
   Она как раз собиралась сказать, что хорошо заплатит, когда Джон поднял глаза и улыбнулся. Ослепительно яркая улыбка, как у мальчика, который обнаруживает, что отец не сердится на него, когда он признается, что запустил крикетный мяч в окно оранжереи. От этой улыбки слова застряли у нее в горле.
   - Ни один механический дефект не сможет сопротивляться мне дольше, чем несколько минут, - сказал ее Самаритянин, снимая свое тяжелое пальто и помогая ей влезть в него.
  

Пальто

  
   Последовала деликатная возня с магнето. Затем он нажал на кнопку стартера, и двигатель ожил со сладким маслянистым бормотанием.
   Удобно устроившись за рулем, Розамонд задумалась.
   - Он промок до нитки, его одежда заляпана грязью из-за того, что он залез под мою машину, и он потратил целый час своего времени, чтобы помочь мне.
   Интересно, кто он такой? Его голос свидетельствовал о воспитании и образовании, и она была уверена, что он обидится, если она предложит ему деньги. Поэтому она одарила его одной из своих самых восхитительных улыбок, поблагодарила и уехала.
   На протяжении последних десяти миль до Пьерфитта эта встреча несколько беспокоила ее. Она чувствовала, что была немного нахальной, немного нелюбезной. Каким-то образом этот Джон Гоуди Нэсмит (да, это было ужасное имя, с чем она согласилась) получил за встречу с ней высшие отметки за мягкую вежливость. Его спокойное поведение стало причиной того, что она почувствовала себя маленькой и неэффективной, оставив его хладнокровным хозяином ситуации. И... (черт возьми!) она забыла вернуть ему это несчастное пальто! Она все еще была в нем. Как ужасно невнимательна она была!
   Когда она добралась до Пьерфитта, снова светило солнце. Яркий солнечный свет заливал белые стены отеля "Де Франс" и заполнял небольшую площадь перед вокзалом. В ленивом послеполуденном тепле отель также выглядел самым ленивым и спокойным местом в Пиренеях. Ничто живое не тревожило его, кроме двух кокер-спаниелей, спавших на террасе.
   Розамонд вошла в вестибюль отеля "Де Франс" и позвонила в разные колокольчики - как ручные, так и электрические; из душного маленького кабинета, зажатого между кухней, гостиничным рестораном, баром и гостиной вышел управляющий.
   - Мадемуазель?..
   - Я бы хотела поставить машину в гараж и снять номер на несколько дней, - объявила Розамонд на своем самом уверенном французском.
   Управляющий поклонился, и она заметила легкое удивление на его лице, когда он взглянул на ее одежду.
   - Хорошо, мадемуазель, - ответил он по-английски. - У нас есть очень красивая комната с видом на горы.
   - Это не мое пальто, - извиняющимся тоном пробормотала Розамунда, заметив, что управляющий снова уставился на него. - Мне его одолжил один джентльмен, а я забыла вернуть. Он был совершенно незнакомым человеком, который очень любезно помог мне, когда моя машина сломалась на дороге.
   Ее тон был доверительным.
   - Вы незнакомка, мадемуазель, но не пальто. - Его пальцы щелкнули в воздухе. - Весь Пьерфитт знает это пальто. Да. Идеально. Оно принадлежит майору Нэсмиту. Он странный тип, мадемуазель. Он испытывает самолеты для ВВС Франции. Он прикреплен к военно-воздушному порту в Маборе.
   - Майор? Майор армии? Но, конечно, не армейский майор?
   - Вы совершенно неправильно поняли мадемуазель, - продолжал управляющий. - Этот джентльмен действительно майор французской армии. Он, конечно, англичанин, но служит в нашей великой французской армии. Он друг Республики. Он довольно заметная фигура в этой части Пиренеев. Весь мир знает нашего майора Нэсмита.
  

Таинственная катастрофа

  
   Майор Нэсмит? Какой-то маленький обитатель ее сознания пытался подсказать информацию об этом имени. Она вдруг поняла, что некрасивый майор Нэсмит, если убрать Джона Гоуди, каким-то образом был ей знаком. Было немного странно, что это имя каким-то образом связано с авиацией, и стоило поднапрячь память, чтобы объяснить это.
   Ах! Да! Теперь она вспомнила. Майор Нэсмит был победителем воздушных гонок на Кубок короля в 1933 году. Но это было не то событие, которое так ярко привлекло внимание общественности к его имени. Нет, дурная слава была связана с его именем примерно через месяц, когда он "сбежал" с военным самолетом Пандольфо-Сигнед и разбился в какой-то отдаленной французской деревне.
   Это крушение Пандольфо-Сигнед был необъяснимым делом, и в то время в газетах появились всевозможные спекуляции. В парламенте по этому поводу задавали вопросы, которые так и не получили исчерпывающего ответа. Обстоятельства, при которых майор Нэсмит разбился на одном из самолетов в пятистах милях от того места, где он должен был лететь, были окутаны туманом и предположениями. Как бы то ни было, он уволился из Королевских ВВС, и с того дня о нем больше никто ничего не слышал.
   Ходили слухи, что за всем этим кроется несчастная любовная связь и что он собирался покончить с собой; злые языки шептали, что у него сдали нервы и что он сильно пил в течение нескольких недель до несчастного случая. Слухи, романтические и фантастические, ходили вокруг его имени в течение нескольких месяцев.
   И вот теперь он появился в этом отдаленном уголке Пиренеев! Розамонд не потребовалось много времени, чтобы догадаться, что произошло на самом деле. После катастрофы он боялся столкнуться с правосудием в Англии. Без сомнения, французские ВВС предложили ему работу, и он с радостью принял это предложение.
   - Он, должно быть, очень интересный человек, - сказала Розамонд.
   - Да, иногда у него бывают странности, и тогда люди держатся от него подальше, - ответил управляющий. - Но у него золотое сердце, и у меня есть все основания полагать, что он один из самых умелых летчиков на свете. Впрочем, вы скоро все о нем узнаете, потому что он живет в отеле. О да, наш майор Нэсмит - замечательный человек!
   В голосе хозяина гостиницы звучала искренняя нотка обожания. Если этот парень, Нэсмит, мог заставить французского владельца гостиницы так выразиться, он должен был обладать каким-то таинственным качеством, которое она не смогла оценить.
   Через несколько минут Нэсмит подъехал к отелю на своем древнем мотоцикле. Он поднялся на террасу и плюхнулся в кресло. Тут же выбежала официантка с бутылкой пива и стаканом. Без сомнения, она ждала его. Она немного задержалась, суетясь вокруг него и улыбаясь. Управляющий поспешил ему навстречу и положил перед ним свежие газеты и связку зубочисток. Затем появился портье с трехфунтовой форелью, которой он помахал перед Нэсмитом.
   - Вы сказали, форель на ужин, - объяснил портье, и его улыбка стала шире. - И вот я поймал ее для вас.
   Джон Нэсмит производил впечатление владельца отеля, универсального хозяина. Очевидно, он околдовал весь персонал. Простые смертные должны подниматься в спальни, чтобы сменить ботинки на удобные тапочки. Особое фирменное волшебство Нэсмита привлекло к нему горничную с его тапочками.
   Только сильные мира сего могут завладеть таким вниманием.
   Позже Розамонд вышла на террасу с пальто на руке, и Нэсмит неторопливо повернулся в кресле.
   Он удивленно открыл глаза, но Розамонд покраснела и почему-то почувствовала себя неловко.
   - Вы! - воскликнул он. - Мое пальто! Я воображал себе всякие вещи о своем пальто, что вы украли его, или оставили на пугале, или подарили в местный музей. Да, я рад снова увидеть свое старое пальто - оно просто часть меня. Полагаю, вам это кажется глупым. Видите ли, это пальто побывало со мной в Палестине и на Теруэльском фронте в Испании... - Он резко осекся и одарил ее одной из своих ослепительных улыбок.
   - Какое же я животное. На самом деле, я хотел сказать, что рад снова вас видеть. Знаете, это было очень плохо, распинаться о старом пальто перед дамой. Не согласитесь ли вы присесть за мой столик?
  

Знакомство

  
   Розамонд села. Он хороший человек, решила она. Казалось, он относился ко всему небрежно, но серьезно. Он определенно не был похож на других мужчин. Он не сыпал комплиментами и не делал авансов.
   Как давно он здесь? Во Франции, она имела в виду? Четыре года? С какой стати он, англичанин, служит во французских ВВС?
   - Я знал, что это озадачит вас, - рассмеялся Насмит. - То, что я делаю здесь, в сонном уголке Франции, - просто дурачусь на французском армейском аэродроме. Но мне очень жаль, что я не могу удовлетворить ваше любопытство. Государственные тайны... военные секреты. Слушайте! - добавил он, с внезапным рвением наклоняясь к ней. - Мои дела сложны, и если вы действительно добры, то не будете спрашивать меня о них. Но вы, вероятно, услышите обо мне всевозможные дикие истории. Вам не нужно верить ни одной из них... Я не герой и не трус. Всего лишь обычный парень, держащийся за работу.
   Они продолжали говорить: о Биаррице, где Розамонд провела месячный отпуск; о Пиренеях, которые Нэсмит знала из конца в конец.
   - Послушайте, - сказала Розамонд. - Вы занимаетесь альпинизмом?
   - Восхождениями? Конечно, занимаюсь! - Его рука скользнула к снежной линии Пиренеев. Она парила, как порхающая птица. - Я поднялся на все самые опасные горы! Да! Когда я впервые начал лазать по скалам, это не давало мне покоя. После того как я засыпал, мне снились пропасти. Я падал в темные ямы. Я несся над пропастями, падал и падал, взмывал и снова падал. Я стоял на опасных выступах, которые внезапно осыпались и я повисал, уцепившись за клок травы.
   Я полагаю, мы все чувствуем то же самое, когда впервые начинаем скалолазание. Это похоже на полет, Есть что-то, что очень настойчиво говорит: "Не поднимайся сегодня; не взбирайся на эту каменную стену; иди по следу мула и будь в безопасности".
   - Ммм, - сказала Розамонд и сжала губы, - я знаю.
   Но она думала. Он всегда на взводе. Уже несколько лет. Невозможно предугадать, в какую сторону он шатнется между страхом и безрассудной храбростью. И все же, такой восхитительно безрассудной.
   Позже они вместе пообедали за великолепным столом красного дерева, на котором сверкало несколько предметов прекрасного старинного серебра, а на следующее утро позавтракали в саду, где кокер-спаниели дремали в залитом солнцем неопрятном дверном проеме кухни, а жимолость источала свою обморочную сладость.
   - Он ужасно почтителен, - сказала себе Розамонда. - Я могла бы почувствовать себя... нет, не королевой Англии, но кем-то вроде Флоренс Найтингейл.
   Это было необычное ощущение после чересчур фамильярных манер Ярких Молодых Людей ее круга.
   Неделя пролетела для Розамонд как на крыльях; крыльях такого счастья, о каком она и подумать не могла семь дней назад. Однажды она поехала на автобусе в Люс-Сен-Совер, вернулась только после обеда, и, усевшись на террасе, обнаружила там Нэсмита, сердитого, как рассерженный школьник.
   К ее великому удивлению, он укротил свои черные волосы: они были гладко зачесаны и блестели. Эта перемена невероятно улучшила его внешность. Его лицо, загорелое на солнце, его необычные голубые глаза и чистая белизна зубов явились для нее шоком.
   Он был одет в новую французскую форму, а калейдоскопический ряд орденских лент на кителе являл собой впечатляющее зрелище. Он встал из-за стола и присоединился к ней без своего обычного:
   - Можно?
   Она пошутила над ним из-за его невоспитанности.
   - О, не ругайтесь, пожалуйста. У меня был адский день. Я так беспокоился о вас, Розамонд.
   - Когда я разрешила вам называть меня Розамонд? - резко спросила она.
   Он ответил не сразу, только свирепо нахмурился.
   - Послушайте, Розамонд...
   - Послушайте, Джон... - Она рассмеялась. - А почему вы должны беспокоиться?
   - Ну, когда мне сказали, что вы ушли с веревками и альпинистским снаряжением и не вернулись к обеду, я испугался, что с вами мог произойти несчастный случай. Не уходите так снова. Я не выношу долгих дней в одиночестве. Я приехал с аэродрома в обеденное время, и без вас все казалось мертвым. Я думаю, что сойду с ума, когда вы покинете отель.
   - Пожалуйста... Джон, не говорите глупостей. Вы должны смириться с жизнью. Я вижу, что вы - комок нервов...
   - Нет смысла говорить "Пожалуйста!" таким великолепным тоном, поднимать эти красивые брови и смеяться в такой манере, потому что...
   - Что?
   С обостренным инстинктом любви она сразу же угадала волну эмоций, проходящую через него.
   - Розамонд, - прошептал он, - никогда не уходите. Пока вы здесь, я могу без страха встретить любую опасность. Если вы оставите меня, я перестану жить... перестану свободно дышать.
   Она встала.
   - Я должна идти, - сказала она дрожащим голосом. Она не осмеливалась взглянуть на него. На ее горло и глаза накатывали волны жгучих эмоций.
  

Наполовину герой

  
   Розамонд спустилась на следующее утро в альпинистском снаряжении. Она занялась тем второсортным видом альпинизма, который так дорог американским профессорам. Возможно, она была немного смелее, чем обычная женщина-альпинистка. Как бы то ни было, она несла с собой современное снаряжение, ледоруб и кусок знаменитой веревки Била.
   - Джон, - сказала она. - Пойдемте со мной сегодня. Пойдемте, станьте альпинистом. Я хочу, чтобы кто-нибудь дал мне советы относительно современного скалолазания.
   Джон посмотрел на потрепанную золотую тесьму на своей тунике и откашлялся.
   - Мне очень жаль... Мне очень жаль, но это невозможно. Сегодня я испытываю новую турель "Фьюри", и никто не может занять мое место; я единственный человек, который может справиться с этим типом машины. Мой долг - быть на работе, когда меня позовут. И, знаете, Розамонд, меня переполняет ужас... страх. Мне не хочется поднимать этого летающего дракона. И все же, я один из самых удачливых летчиков во французских ВВС. Хорошие летчики - это всегда темпераментные и неуверенные в себе люди: в один прекрасный день хвастаются, пьют, притворяются и веселятся; а на следующий день купаются в ледяной воде, лазают по пропастям, мало пьют и крепко спят.
   Розамонд тихо кивнула. Его осторожность не обманула ее. Она знала его таким, каким он был: наполовину героем, наполовину хвастуном. Его отец, как она думала, отправил его в военно-воздушные силы против его воли, и, будучи летным офицером, он, должно быть, каждый день боролся со страхом летать, всегда заставлял себя противостоять паническому страху и преодолевать его.
   - Послушайте, Джон, - сказала она, - если вы думаете, что способны обмануть меня, вы ошибаетесь. Ваша сила воли колеблется между страхом и ленью. Вы стремитесь оттянуть и отложить все, что требует выдержки и энергии. Вы просто плывете по жизни, как кусок дрейфующего дерева. Полагаю, я застану вас все еще сидящим за этим столом, пьющим и курящим, когда вернусь через четыре часа.
   - Ого! - воскликнула Нэсмит. - Не пугайте меня. Сегодня утром я чувствую себя подавленным и расслабленным. Да, вы совершенно правы, Розамонд. Вы обнаружили древоточца, который точит мои бревна.
   Он провел чувствительными руками по своим непокорным волосам и подарил ей смутный призрак своей яркой улыбки, и сердце Розамонд так сжалось, что она едва могла дышать. В этот момент она поняла, что встретила человека, которого будет любить больше всех на свете, - мужчину своей судьбы.
   Ее разум пронзило осознание, что она попала в ловушку того самого, над чем всегда насмехалась. Ее практический ум всегда поражался любому принятию кисмета или предопределения. Но здесь она отдавалась в руки судьбы с таким же беспокойством, как если бы покупала фунт чая. Влюбиться в человека, который впустую тратил дни - человека тщеты и вечных отсрочек. О! Какая глупость! Путаница жизни! Разве она не закончила колледж с учеными степенями и отличиями? Разве она не стала одной из лучших женщин-журналистов в Лондоне? Разве она не собиралась сделать из жизни что-то потрясающее? Разве она не ходила, таща за собой облака славы? Разве у нее не было всего, чего только может желать женщина, - богатства, влиятельных друзей и светлого будущего?
   Но все это должно было быть отброшено в сторону. Не могло быть никакого барьера между ней и этим случайно встреченным незнакомцем. Вот он, - откинувшийся назад и поднесший бокал вина к губам, такой чертовски небрежный. И вот она. Розамонд Бланден и Джон Гоуди Нэсмит.
  

Медали

  
   Розамонд спросила управляющего отелем о лентах с медалями на тунике Джона.
   - Но разве вы не знаете, мадемуазель, он одержал много воздушных побед, сражаясь в Испании с 27-й правительственной эскадрильей преследования, и приобрел отличную репутацию боевого пилота в Китае. Он единственный пилот французских ВВС, удостоенный Золотой медали Почета.
   "Такой храбрый, - сказала себе Розамонд. - Такой недисциплинированный и безрассудный, и все же иногда так склоненный плыть по течению и уклоняться от жизни".
   Однажды вечером Джон вернулся из полета, и Розамонд сидела на террасе одна. Она подняла глаза, когда Джон бросил шлем и перчатки, а затем замерла, опустив лицо и сжав руки на маленьком столике.
   Джон прошел мимо нее к двери, ведущей в маленькое кафе, примыкающее к отелю. Раз или два она видела, как он шел прямо к прилавку, и знала, что он выпьет два или три стакана коньяка, просто чтобы успокоить нервы...
   - Джон, успокойся, - прошептала Розамонда.
   Он вернулся и встал над ней, и она подняла на него глаза, не говоря ни слова, с раскрасневшимся лицом и горящими глазами. Он наклонился, поцеловал ее в губы, поднял и обнял.
   Розамонд чуть не вскрикнула, почувствовав, что ее так обнимают.
   - Скажи мне, - спросил он, - скажи мне, тебе не все равно... хоть немного?
   - Что толку? - Розамонд немного поколебалась и сказала. - Ты не должен... о! ты не должен, Джон. - Но даже для нее это было не очень убедительно. - У меня есть свой путь в этом мире, а у тебя - своя собственная карьера. Кроме того, это будет беспокоить меня до смерти - каждый раз, когда ты будешь испытывать одного из этих воздушных демонов.
   - Значит, ты будешь беспокоиться обо мне? - ликующе воскликнул он.
   Внезапным быстрым движением Розамонд обняла его за шею и поцеловала.
   - Достаточно ли хорош этот ответ? - спросила она хриплым шепотом, и на несколько минут мир замер.
   В тот вечер Джон уговорил ее поехать в "Лак Блю" и Порт-оф-Спейн.
   - Это будет прекрасно в лунном свете, - умолял он.
   Джон отвез ее на машине к горной тропинке, с которой открывался вид на ледники, голые скалы и скрытые озера, наполненные прозрачной темно-синей водой. Это было прекрасно.
   Здесь снова повторилась старая-престарая история: чудесно, удивительно волнующая для рассказчика, чудесно, удивительно прекрасная для слушателя. История, которая не нуждается ни в стиле, ни в интеллектуальных уловках, чтобы сделать ее новой и свежей; история, которая - несмотря на насмешки пессимистов - всегда открывает волшебные окна, выходящие в страну фэйри. И Джон рассказал ей еще кое-что, что вызвало у нее волнующее чувство облегчения и радости.
   - Я хотел бы сказать тебе кое-что очень важное, - сказал он. - Это можно рассказать в двух десятках слов. Возможно, ты слышала, что я был "плохим мальчиком" в английских военно-воздушных силах и что у меня часто возникали проблемы с вышестоящими офицерами. В каком-то смысле это правда; и это правда, что я был и остаюсь упрямым, недисциплинированным и часто склонным к неповиновению.
   - Но кое-что обо мне не соответствует действительности. Я могу рассказать тебе сейчас, поскольку знаю, что ты сохранишь мой секрет. Я не разбился на боевом бомбардировщике Пандольфо-Сигнет; я благополучно доставил его во французский штаб, действуя по приказу, полученному от моего собственного правительства. Сообщения о моем крушении и отставке из королевских ВВС были сфабрикованы, чтобы помешать иностранным державам проявлять слишком большой интерес к моей роли в установлении определенных контактов между французской армией и нашей. Я все еще офицер королевских ВВС, но мне приходится нести особую службу во французской армии.
  

Каменная темница

  
   Несколько дней спустя Розамонд, взбираясь на холмы близ Пик-де-Баран, заблудилась. После нескольких часов ходьбы опустился непроницаемый туман. Только что гранитные вершины вокруг нее были ориентирами, хотя и смутно видимыми сквозь прозрачную вуаль; а в следующее мгновение Розамонд не могла различить ничего, кроме серого покрывала, которое, казалось, давило на нее, стремясь проникнуть под кожу.
   Следующее, что вспомнила Розамонд, было то, что земля внезапно поднялась перед ней. На вершине подъема она зацепилась ногой за искривленный корень и упала с какого-то невидимого склона. Она катилась по мягкому серому песку несколько ярдов, и когда она катилась, потоки песка сыпались на нее сверху. Песок душил и ослеплял ее, когда она пыталась остановить свое падение, хватаясь за маленькие кусты и зарываясь руками в песок.
   Розамонд, должно быть, потеряла сознание, потому что, когда пришла в себя, то лежала на куче мягкого песка, а над краем склона, с которого она упала, начинал тускло заниматься рассвет. Когда свет стал ярче, она увидела, что находится на дне чашеобразного кратера из камней и песка. На шестьдесят футов вокруг отвесно вздымались каменные стены. Розамонд обошла вокруг основания кратера, чтобы найти какое-нибудь место, откуда можно было бы выбраться.
   Почти наверняка, какая-нибудь каменистая тропа поднималась к террасе над ней. У нее были веревки и альпинистское снаряжение, и она чувствовала, что сможет справиться с довольно трудным подъемом. Но ничего похожего на тропу не сбыло видно. Она оказалась заключенной в огромной каменной темнице, над которой нависал угнетающий воздух.
   Розамонд выбрала место на стене, к которому можно было подойти по крутым песчаным склонам, и сумела проползти вверх около двадцати футов, но когда она поднялась выше этой высоты, зыбучий песок начал сыпаться тоннами, и она снова покатилась на дно.
   Она была вынуждена обратить свое внимание на ту часть окружающей каменной стены, которая была свободна от песка. В конце концов, скала выглядела достаточно прочной, и многие выступы наверху были достаточно широкими, чтобы на них можно было опереться. В рюкзаке у нее лежало около двадцати стальных колышков, и она могла вбить их в скалу и таким образом проложить себе путь наверх.
   Конечно, это будет медленная работа. Возможно, потребуется около двенадцати часов, чтобы добраться до края ямы. Что ж, у нее впереди целый день, и если она решительно подойдет к работе, загоняя каждый стальной колышек глубоко в скалу и убеждаясь, что он совершенно безопасен, прежде чем подниматься вверх, ей нечего бояться.
   Она забила первый колышек, подтянулась на нем, завязала веревку в кольцо и вскарабкалась на выступ. После трех часов работы она поднялась примерно на пятьдесят футов и двигалась вверх по крутому склону, чтобы достичь широкого выступа, где она могла отдохнуть, прежде чем подниматься дальше.
   Она выбивала ледорубом маленькие ступеньки. Это была тяжелая работа, а солнце теперь безжалостно опаляло ее. С дурными предчувствиями она заметила, что скала стала мягче. И все же она поднималась вверх, шаг за шагом. Она слышала, как далеко внизу падают разбитые камни, когда она прорубала себе путь наверх ледорубом. Должно быть, она поднялся уже на добрую сотню футов.
   Все равно не стоило смотреть вниз. Какой же дурой она была, воображая, что когда-нибудь станет альпинисткой! Она никогда больше не посмотрит горе в лицо. Теперь поднять правую ногу. Где выступ?
   Что это? Ее ботинок царапнул по камню, но гвозди не зацепились. Почему они не цепляются? А-а-а. Вот в чем дело. Она сделала выемку в мягком материале, и она осыпалась. Она проверила поверхность скалы справа и слева своим ледорубом. Та везде была мягкой, как замазка.
   Это стало для нее большим потрясением. Ничего не оставалось делать, кроме как спуститься и попробовать в каком-нибудь другом месте. Когда она достигла дна ямы, ее охватила внезапная ярость, и она снова бросилась вверх по крутым песчаным склонам, крича и рыдая, но раз за разом падала назад, истекая кровью.
   Однажды, когда она почти добралась до гребня над барьером из песка, огромный выступ начал скользить, набирая силу и объем, пока не упал с грохотом лавины. Розамонд едва успела посторониться, чтобы пропустить его.
   В углу ямы она обнаружила скалу. Та была узкой, как гроб, и каменные стены были гладкими от постоянного падения дождевой воды. Розамонд снова принялась подниматься. Но уже смеркалось, она промокла до нитки и промерзла до костей.
   Когда она поднялась примерно на тридцать футов, внезапный поток воды заставил ее отступить. Дрожа от ужаса и напряжения, она, пошатываясь, выбралась из него и рухнула. Как долго она так пролежала, она не имела ни малейшего представления, но ее разбудил чей-то голос.
  

Голос

  
   Казалось, кто-то зовет ее шепотом. Она могла бы узнать этот протяжный зов из тысячи других голосов. Это был Джон. Ей казалось, что она бредит, пока к ее ногам не упала горсть мокрого песка.
   Она подняла глаза и увидела Джона, стоящего над выступом, до которого она добралась с веревкой и крюками. Но мужчина, на которого она смотрела сейчас, был другим Джоном. Она раньше не замечала этого квадратного подбородка, и в выражении его лица было что-то, что, казалось, говорило:
   - Мы, Нэсмиты, делаем то, что хотим и когда хотим!
   - Поднимись ко мне по веревке и подними веревку за собой, - сказал Джон.
   Его тон был убедительным, и после минутного колебания она снова, перелезая с крюка на крюк с помощью веревки, встала под выступом, на котором стоял Джон.
   - Со мной ты будешь в безопасности, как скала веков, дорогая. Я лазил по этой дыре десятки раз. Есть шесть твердых выступов - они проходят через различные слои песчаника. Я знаю все, за которые можно ухватиться руками и в какие можно поставить ногу. Кроме того, я оставил стальные ступени в верхней части скалы год назад. Я все еще вижу их. Это будет детская игра. Не бойся, - нежно сказал он.
   В этот момент она услышала раскат грома и увидела темную стену облаков, несущуюся с северо-запада.
   - Брось мне свою веревку, - приказал Джон. - Мы должны выбраться отсюда до того, как разразится буря... Привяжи свой ледоруб и несколько запасных колышков к его концу и брось его вверх.
   Теперь, когда она была ближе к Джону, то заметила, что его губы распухли, а чуть ниже растрепанной пряди волос виднелась струйка крови. Она предположила, что осколок скалы, должно быть, упал и порезал ему голову. В его глазах был дикий неземной свет, и когда она подняла глаза, ей пришла в голову нелепая мысль, что это был дух, а вовсе не Джон Нэсмит.
   Она сделала, как ей было велено, Джон привязал веревку к выступу и спустил конец петли к ней. Она накинула петлю на голову, пропустила под мышками, услышала, как Джон тяжело дышит, и почувствовала, как ее тащат вверх по склону скалы. В следующее мгновение она оказалась в безопасности на выступе рядом с Джоном.
   - О, Розамонд, слава Богу, ты в безопасности, - тихо сказал Джон. - Когда я услышал, что ты пропала, то чуть с ума не сошел.
   - Но твое лицо, Джон? - прошептала она, когда он обнял ее. - Твое лицо! О! Ты ранен! Что случилось?
   Джон мягко рассмеялся.
   - О, не о чем беспокоиться, дорогая. Я разбил боевой самолет с турелью несколько часов назад. По всем правилам игры, полагаю, я должен быть мертв, но самое странное, что я отделался лишь несколькими порезами и царапинами. И все же самолет был разбит вдребезги.
   Спазм боли пробежал по его лицу, но он улыбнулся, не улыбаясь.
   В это мгновение буря яростно разразилась над кратером. Они были в центре ее ярости, каждые несколько секунд молния ударяла в скалы над ними с взрывами, похожими на разрывы бомб. Маленькие камни откалывались от края и обрушивались по обе стороны от них.
   Затем вспыхнуло ослепительное фиолетовое пламя, и Розамонд показалось, что на нее набросили паутину. Она очнулась через несколько минут и обнаружила, что осталась одна. Джон исчез. Ее внезапно охватил ужас. Неужели его поразила та же вспышка молнии, которая оглушила ее?
   Вскоре начался град и дождь. В сочетании с громом и молнией это была сцена, которой она никогда не хотела бы увидеть снова. Наконец, когда она была почти истощена и едва могла двигаться, наступило успокоение, и она смогла оглядеться. Она выглянула из-за выступа, ожидая увидеть скрюченное тело Джона на камнях под ней, но не увидела никаких признаков его присутствия.
   Это, конечно, было очень таинственно. Она действительно видела Джона или это был его призрак? Или ей все это приснилось? Встреча была настолько фантастической, что она не могла в это поверить. Она посмотрела наверх и увидела стальные колышки и ступени, о которых Джон говорил ей всего несколько минут назад. Во всяком случае, эти стальные колышки и ступени были достаточно реальны.
   Она смотала веревку, взяла стальные штыри и ледоруб, свой рюкзак и подтянулась к первой ступеньке. Да, Джон хорошо выполнил свою работу. Эта ступенька и каждая, на которую она поднималась, были выполнены с подлинным мастерством. Через двадцать минут Розамонд благополучно добралась до края ямы.
   Пока Розамонд шла по тропе для мулов к Пьерфитте, она снова и снова прокручивала в голове всю эту историю. Она почти убедила себя, что какая-то фантазия в ее мозгу обманула ее глаза. И она отвлеклась от этого события так же, как можно было бы отвлечься от какой-нибудь фантастической сцены на экране и вернуться к реальности переполненных улиц.
   Она смутно помнила, как гости отеля склонились над ней. Она узнала блеск бриллиантовых капелек в ушах француженки, золотую ленту вокруг курительной шапочки немецкого профессора. Она сидела и рассеянно повторяла снова и снова:
   - Где Джон? Он уже вернулся? О, что случилось с Джоном?
   Она услышала чей-то шепот:
   - Не говорите ей пока.
   Затем подошел управляющий и попросил гостей отойти в сторону. Он сказал только:
   - Бедное дитя! - и пригладил ее волосы.
   Что-то в его лице повергло Розамонд в ужас.
   - Скажите мне, - настаивала Розамонд. - Где месье Нэсмит? Он уже вернулся?
   С бесконечным усилием добрый француз взял себя в руки, чтобы сказать Розамонд холодную правду.
   - Нет, моя дорогая, он больше никогда не вернется. Он разбился на рассвете и погиб. Вся Пьерфитта скорбит о потере друга и храброго джентльмена... Это трагедия.
   Розамонд подняла глаза.
   - Нет, мсье, - ответила она с бледной улыбкой. - Это не трагедия... Это чудо...
   Затем, с приоткрытыми губами и дрожащими плечами, она внезапно развернулась, вышла на террасу и повернулась лицом к серебристо-голубой линии Пиренеев.
   - За последней синей горой, покрытой снегом, - прошептала она.
   - Моя дорогая, моя дорогая! - Она поперхнулась и встала, сжимая в руке мокрый от слез носовой платок.
  
  

ДЬЯВОЛ, КОТОРЫЙ РАСТЕТ

Маленький мешочек с магией джунглей

М. КЕЛТИ

  
   Кашози всегда был хорошим слугой, но он никогда не казался по-настоящему счастливым. Другие туземцы часто выражали свое приподнятое настроение сердечным смехом, но с Кашози такого никогда не случалось. Хотя он был замечательного телосложения, в нем чувствовалась вечная тревога, почти страх; я раз или два пытался узнать, почему, но он всегда избегал моих расспросов.
   - Тебя что-нибудь беспокоит, Кашози? - спрашивал я его.
   Ответ всегда был один и тот же:
   - Нет, господин, нет, Кашози очень счастлив.
   И все же вымученная улыбка и пристальный взгляд выдавали ложь в обнадеживающих словах.
   Первый намек на причину я получил, когда Кашози укусила бешеная собака. Мы сразу же отправили его в дом старого доктора Лестренджа - нам, конечно, повезло, что доктор жил так близко. Благодаря этому врач смог сделать все необходимое, но остаток дня Кашози сильно лихорадило.
   Он ворочался с боку на бок и выглядел, конечно, бесконечно более несчастным, чем обычно. По его бормотанию мне показалось, что он пытается избавиться от чего-то, с чем не осмеливался расстаться, хотя присутствие этого внушало ему ужас.
   Вечером я поговорил с другим туземцем, который знал Кашози в его первые дни. Но я не мог получить от него никакого удовлетворительного ответа.
   - У Кашози есть маленький подарок, - сказал он. - Он слишком напуган, чтобы вернуть этот маленький подарок. Ему не очень нравится этот маленький подарок.
   Что ж, все это было очень загадочно. Какой маленький подарок мог быть у Кашози, который вызывал у него такое беспокойство? Я хотел докопаться до сути, но из-за отъезда в Англию в конце недели и очень быстрого выздоровления Кашози "маленький подарок" вылетел у меня из головы.
   Однако по дороге домой это вспомнилось мне, и я решил спросить Кашози, не привез ли он с собой свой "маленький подарок". Я никогда не видел, чтобы его темная кожа была такой серой, но он быстро пришел в себя.
   - Зло-которое-растет никогда не причинит вам вреда, мастер, Кашози будет охранять вас даже ценой своей жизни.
   Бедняга, очевидно, был глубоко встревожен, поэтому я больше ничего не сказал, а ушел в свою каюту.
   Туман задержал нас, когда мы достигли Темзы. Бродя по кораблю, в углу я заметил Кашози, сидящего на своем матросском мешке и, очевидно, спящего. Бедняга, ему было наплевать на койку на нижней палубе, и я часто заставал его на палубе в беспокойном сне.
   Поскольку мы все еще стояли на месте, я неторопливо подошел к нему, и тут заметил рядом с ним круглый предмет. Сначала он показался мне детским мячиком, который случайно закатился туда, но, подойдя ближе, я обнаружил, что это был мешок из свиной кожи, очень туго завязанный.
   Очевидно, он предназначался для ношения на шее, но длинный кожаный ремешок, который связывал его, истерся, и он упал на палубу. То, что это и есть "маленький подарок", не пришло тогда мне в голову, и я наклонился, чтобы поднять его, думая, что в нем может быть что-то на память от Корани, жены Кашози.
   Как только я это сделал, внезапно завыла корабельная сирена, и Кашози резко проснулся. Я никогда не забуду его взгляд. Ужас отразился на его лице, когда он понял, что я нагнулся за маленьким кожаным мешочком. Он двигался молниеносно и добрался до нее первым.
   Помню, я подумал, как глубоко он, должно быть, ценит это; и все же я мог бы поклясться, что, когда его коричневая рука схватила мешочек, по его телу пробежала дрожь. Я посмотрел на него в изумлении. Он поспешно завязал узел на ремешке там, где тот порвался, а затем перекинул петлю через голову. Когда мешочек упал ему на грудь, мои подозрения подтвердились, потому что непроизвольная судорога отвращения исказила его лицо.
   - К черту все это, Кашози, - сказал я. - Ты, очевидно, ненавидишь эту штуку. Выбрось ее за борт.
   Но Кашози покачал головой.
   - Нет, мастер, - сказал он, - Кашози никогда не сможет избавиться от зла. Кнуманги мстит любому, кто пренебрегает его дарами.
   С этого момента я решил раскрыть секрет кожаного мешочка. Кнуманги был одним из старых богов болот, но какое он имел к этому отношение, я не мог себе представить.
  

Добро пожаловать домой

  
   Эми ждала меня на станции. Только тот, кто пережил подобную разлуку, может представить себе мои чувства, когда я сжимал ее в объятиях.
   - Итак, ты вернулся, Строитель Империи, - шутливо сказала она.
   Мне было почти обидно, что она может шутить в такой момент.
   - Эми! Ты скучала по мне? Нет никого...
   - Конечно, нет, старый трезвенник! - рассмеялась она. - А теперь пойдем. Прыгай в машину, и я отвезу тебя домой.
   Я помог ей сесть и устроился рядом с ней; Эми решительно нажала ногой на акселератор, и я понял, что "никаких глупостей" не будет, пока мы не доберемся до дома.
   Грейндж, где она жила с отцом, был отделен от нашего дома только участком общего пользования, чья доска "Земля на продажу" еще не привлекла покупателей. Когда мы проезжали этот участок, и я с восторгом наблюдал за старыми английскими кроликами, резвящимися среди утесника, Эми повернулась ко мне.
   - Между прочим, я очень хочу увидеть Кашози. Судя по твоим письмам, он очень интересный человек, но он еще больше расположил меня к себе, настояв на том, чтобы дождаться "автобуса", а мы могли поехать вдвоем.
   - Боже, - сказал я, - я совсем забыл о нем. Он же безнадежно заблудится.
   - Не волнуйся, - сказала Эми, - я оставила Топси присматривать за ним, хотя, бедняжка, она выглядела ужасно смущенной, когда увидела, за кого ей придется отвечать. Ну, вот мы и прибыли. Ты можешь сейчас пойти домой, а потом зайти и рассказать нам все о дикой Африке.
   Кашози очень хорошо ладил со всей семьей, но все производили на него одинаковое впечатление.
   "Почему он выглядел таким несчастным? Неужели я разыграл большого белого босса и выбил из него всю жизнерадостность или что-то в этом роде?"
   Однако я не обратил особого внимания на эти замечания. Весь мой горизонт в тот день был ограничен Эми. После того, как мы сели и наговорились до хрипоты, мы просто сидели и смотрели друг на друга. Она была восхитительной, потому что, конечно, ни один из моих безумных страхов не оправдался. Было невероятно, что она никогда не хотела никого, кроме меня, и все же в этом самом чудесном мире это было правдой.
   Внезапно Эми рассмеялась и заговорила.
   - Ты заметил, что в окно светит луна, и мне кажется, что отец сбрасывал ботинки немного чаще, чем обычно предполагает процесс раздевания.
   Я тоже рассмеялся, хотя, должен признаться, чувствовал себя немного глупо. Тем не менее, я быстро попрощался и пошел к себе. Мама ждала меня, и я почувствовал себя очень эгоистичным, посвятив ей так мало времени моего первого дня дома. Однако она не стала меня упрекать, а приготовила мне ночной колпак и настояла на том, чтобы проводить меня в мою комнату.
   - Мы попробуем нарастить немного мяса на эти кости, мой мальчик, - сказала она. - Ты слишком похож на воскресшего после малярии. И мы постараемся утешить старину Кашвузи, или как ты его там называешь. Бедный темноволосый язычник, он выглядит так, словно везде видит призраков. Ну, спи крепко, сынок, и опусти штору, чтобы тебе не мешала полная луна.
   Открыв дверь, я понял, что она говорит правду. В комнате было почти так же светло, как днем, в этом странном, призрачном блеске лунного света в тихую и безоблачную ночь. Я вспомнил, что луна светила так же в ночь перед тем, как я встретил Эми. Сидя в постели, я смотрел поверх деревьев на соседний дом, задаваясь вопросом, выйдет ли маленькая девочка, которую мы видели, переезжающей с отцом и матерью, поиграть на следующее утро.
   Теперь, когда я сидел на краю кровати, сияя от собственного удовольствия от жизни, мои мысли, - по контрасту, я полагаю, - обратились к Кашози.
   "Хотел бы я что-нибудь сделать для этого бедняги", - подумал я и, почти не отдавая себе отчета в том, что делаю, конечно, еще до того, как в моей голове сформировался какой-либо определенный план действий, обнаружил, что осторожно иду по коридору в комнату, которую мама выделила для него. К моему удивлению, дверь была открыта, и я прокрался внутрь.
  

Мешочек с магией

  
   Мысль о том, чтобы схватить этот несчастный мешочек и уничтожить его, а с ним и таинственные страхи Кашози, прочно укоренилась в моем сознании. Где же эта штука? Я посмотрел на туалетный столик, на стулья, повсюду. Его нигде не было.
   Я наклонился над Кашози, который даже во сне, казалось, сидел на корточках в оборонительной позе. Чудовищная штука все еще висела у него на шее. Но, к счастью, она сместилась на подушку и лежала немного в стороне от его головы. В кармане у меня был перочинный нож, я с мучительной осторожностью разрезал кожаный ремешок, схватил маленький мешочек, который, к моему удивлению, показался мне каким-то влажным и губчатым, и в мгновение ока выскочил из комнаты.
   Когда я осторожно прикрыл за собой дверь, то услышал, как Кашози застонал, словно находился на тревожной границе между сном и бодрствованием. Однако, даже если бы он проснулся, я был полон решимости не возвращать ему его "маленький подарок". Огонь все еще горел внизу, и это будет лучшее место для него.
   Наверное, какой-нибудь грязный старый амулет из джунглей, и мне не хотелось пачкать им пальцы. Но когда я подошел к площадке над холлом, то был удивлен, увидев Топси, нашу верную старую служанку, поднимающуюся по лестнице. Бедняжка Топси, ей, должно быть, потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от поездки домой с африканцем!
   Ну, я не собирался рисковать, встретив ее на лестнице; я чувствовал странное отвращение к тому, чтобы кто-то увидел меня с этим маленьким кожаным мешочком. Поэтому я отправился в свою комнату, намереваясь немедленно лечь в постель. К этому времени моя правая рука, в которой я держал эту штуку, стала довольно влажной и липкой.
   Я переложил его в левую руку, а правой провел по перилам, потому что сюда не мог проникнуть лунный свет, мама часто жаловалась на темноту в коридоре, а я не мог включить свет на лестничной площадке, чтобы Топси не увидела его снизу.
   Тьфу! какой липкой была моя рука, и еще эта ужасная вонь - от мешочка, как я предположил. Я поднял руки к лицу, но, к моему удивлению, не ощутил никакого запаха.
   Вернувшись в свою комнату, я положил мешочек на туалетный столик, который оказался самым неудобным местом в самом темном углу. Почему-то я еще не мог лечь спать. То ли из-за яркого лунного света, то ли из-за волнения, вызванного встречей с Эми после столь долгого времени, мой пульс бился слишком быстро, чтобы заснуть.
   Стоит ли мне почитать книгу? Нет, я чувствовал, что реальная жизнь слишком интересна, чтобы жертвовать ею даже на минуту ради нереальной. Я хотел уничтожить мешочек с "маленьким подарком" Кашози. Только и всего. Но с таким же успехом я мог посмотреть, что там внутри.
   Я взял его в руки и отнес к окну. Господи, если бы я опустил жалюзи и скрыл это бледное сияние! Почему я не мог этого сделать и не включил электрический свет, одному Богу известно. А ведь от таких глупых поступков может зависеть жизнь.
   Мне потребовалось некоторое время, чтобы развязать мешочек, и, в конце концов, мне пришлось прибегнуть к своему перочинному ножу, чтобы разрезать ремни. Наконец он открылся, и из него сразу же высунулась серая губчатая масса.
   Что, черт возьми, это было? Я потыкал это пальцем, и оно показалось мне чем-то вроде грибовидной поросли. При этом я поднес эту штуку к окну, пытаясь заглянуть в самое сердце растения, если это было растение.
   Как только я это сделал, легкое облако скрылось с лица луны, и ее лучи хлынули прямо в зловонный центр, который, клянусь, пульсировал, как человеческое сердце. В то же самое время неописуемый запах подверг испытанию мои чувства, так внезапно, как будто мне в лицо бросили гниющую массу. Он исходил из самого сердца этого, волна за волной.
   Я чуть не отшвырнул эту штуку от себя. Почти - потому что сразу же после первого отвратительного тошнотворного запаха я различил неотразимый аромат, настолько необычный и абсолютно свежий, что почувствовал, - я должен вдохнуть его. Я поднес эту мерзкую тварь поближе к лицу, испытывая одновременно отвращение и смертельное восхищение.
   Все время я чувствовал слабую и болезненную пульсацию в центре этой штуки. Отвратительное зловоние, несомненно, преобладало, и все же я был связан той слабой нитью предательской красоты, которая, казалось, проходила через него.
  

Жажда крови

  
   Мне нравилась эта штука. Я сделаю для нее все, что угодно. У меня голова шла кругом, но какая разница? Другие попытаются отнять ее у меня. Пусть попробуют. Я их ненавидел. Она должна принадлежать только мне. Я ненавидел всех. Я бы убил. Да, так оно и было, убей, убей, убей.
   Когда я думаю об ужасной жажде крови, которую породил во мне этот непристойный, грязный продукт поклоняющихся дьяволу джунглей, даже сейчас я чувствую тошноту.
   Убить - да, так оно и было. Убивать...
   Перочинный нож все еще был у меня в руке. Я тихонько выскользнул из комнаты. С последним слабым проблеском здравомыслия я почувствовал легкое отвращение, обнаружив, что повесил эту штуку себе на шею. Ее темные листья скользили по мне при каждом движении. Они скользили влево, вправо - они ласкали меня. Они приведут меня к самореализации, к крови, к пульсирующей жизни и ползучей смерти.
   К этому времени я уже миновал небольшой клочок земли. Ласка посмотрела на меня острыми, испуганными глазами и исчезла. Я рассмеялся. Теперь вонь висела повсюду, в паутине, оплетавшей лиственницы, в тумане, низко висевшем над травой.
   Что это за ужасная вонь? Откуда она исходит? Из дома, конечно, дома впереди. Я должен добраться до него и убить. Да, так оно и есть. Убить...
   Я проснулся, казалось, годы спустя, окруженный прохладными звуками и запахами английского раннего осеннего утра. Мне рассказали, как Кашози внезапно с криком выбежал из дома, разбуженный тем, чего мы никогда не узнаем. Он побежал прямо к дому Эми, вскарабкался на балкон - должно быть, он выследил меня по ужасному запаху - и схватил мою руку как раз в тот момент, когда я опускал нож к горлу Эми.
   Единственное, чего они не могли мне сказать, так это почему бедный Кашози счел необходимым убежать с места происшествия и повеситься на балке в старом каретном сарае. Что случилось с его отвратительным "маленьким подарком", также остается загадкой. Никто больше никогда не видел и не слышал об этом.
  

СИГНАЛЫ В ТУМАНЕ

Серая фигура в окне вагона

Р. ТЁРСТОН ХОПКИНС

  
   Энн Харсон была единственной женщиной моей юности, которую я не могу забыть. Я не стану пытаться оправдываться, говоря:
   - Она была замечательной и красивой, но, конечно, когда я женился на Норе Джерард, я совсем забыл о ней.
   Нет, я никогда ее не забывал. Даже если бы не станция, она продолжала бы жить в памяти, свежая и юная.
   Я называю это станцией, но мои друзья, которые путешествуют со мной вверх и вниз по линии, презрительно называют ее "помойкой". Но они не знают секретов, которыми мы делимся между собой, не так ли, старушка станция?
   Твои гниющие бревна говорят со мной, и я понимаю их безмолвный язык. Твои мягкие стены из красного кирпича впитали тени давних лет... тени меня и тени дорогой Энн. Я сказал "тени Энн"? Ну, тени, возможно, самый умеренный способ выразить это. Я думаю, твои стены содержат нечто более явное, чем тени...
   Наверное, это был удар для тебя, когда линию электрифицировал, экспрессы, вытеснили старые паровозы, и ты оказалась закрытой и покинутой. Удивительно, как напряжения и вибрации не разбили тебя вдребезги и не разбросали по травянистой насыпи.
   Признаюсь, я совсем забыл о тебе. Но в течение первого года моего брака я забыл о большинстве вещей, которые предшествовали появлению Норы в моей жизни. Почти все, кроме Энн.
   Правда, воспоминание о ней перестало вызывать тупую боль, но, тем не менее, я продолжал иногда думать о ней, потому что, помимо красоты, она была талантливой художницей, и именно это было причиной того, что ее черты представали перед моими глазами, когда я меньше всего этого ожидал.
   До того дня, когда у нас с Норой случилась наша первая ссора, ты говорила не более чем шепотом, когда мы пронеслись мимо и скрылись за поворотом. Но именно в тот день я случайно глянул в окно и мельком увидел твое название - Брамлинг. В следующее мгновение мы проехали мимо, прежде чем я успел увидеть, пробились ли глицинии сквозь крышу зала ожидания и оплетены ли вьюнами перила, тянущиеся вдоль задней части твоей платформы.
   На следующий день я ждал встречи с тобой и исполнил старый трюк с поворотом головы головы, чтобы на одно мгновение замедлить скорость. Да, ты выглядела так же. Ты ничуть не изменилась с того летнего утра, когда мы с Энн вышли на твою платформу. С Энн, женщиной, которую я любил.
   Это было очень давно, но детали того дня немного размыты, словно какой-то художник, такой как Уистлер, смог нарисовать картину в моей памяти.
   Помнишь то утро? Энн с ее большими серьезными глазами, долговязая, с походкой школьницы. Энн в прохладном летнем платье и дурацкой маленькой шляпке, надвинутой на один глаз.
   Энн сказала:
   - Это наш день, Март.
   Ты знала, что она на самом деле имела в виду:
   - Это наш последний день, Март.
   Она преподавала искусство живописи, а я учился в той же школе. Однажды я влюбился в нее на уроке анатомии. Она не вела занятия, а разговаривала с другой студенткой.
   Теперь я вижу, как она морщит брови, слегка приоткрыв губы, покачивается на одной ноге. Затем она оглянулась и заметила, что я наблюдаю за ней. Я отвернулся, но почувствовал, что она улыбается.
   Однажды она вошла в студию до того, как пришла модель или кто-либо из студентов. Я работал над небольшой пастелью. Она все еще где-то хранится у меня. Но где? Это тоже немного размыто.
   Я был слишком застенчив, чтобы поднять глаза, поэтому притворился, будто меня больше интересует моя работа, чем ее присутствие, хотя было совсем наоборот. Я слышал, как она ходит среди полотен, стоящих возле белой оштукатуренной стены, а затем она подошла к тому месту, где сидел перед мольбертом я, и заглянула через мое плечо.
  

Дега - и века

  
   - Это напоминает мне Дега, - сказала она.
   Я подумал, она намекает на то, что эскиз не был моим первоначальным замыслом.
   - Я не копировал его, - ответил я, защищаясь.
   - Я знаю, что вы этого не делали. Дега никогда не рисовал таких ног.
   Она была права: видит Бог, я не был Дега! Я так и сказал.
   Она задумчиво кивнула и поджала губы.
   - Тогда почему вы позволяете вашему восхищению взять верх над выражением собственных впечатлений?
   Я пожал плечами.
   - Я начинаю думать, что у меня не так уж много своего.
   - Вы говорите, как старик. Вот если бы вы были в моем возрасте...
   - Вы ненамного старше меня, - галантно перебил я.
   - Мне тридцать, а вам еще нет двадцати.
   Она снова оказалась права. Мне было восемнадцать. Меня злила мысль о том, что моя молодость была так очевидна. Я бы не поверил, что ей тридцать. На вид ей было не больше двадцати одного года.
   - Вы собираетесь что-нибудь написать? - внезапно спросила она.
   - Что вы имеете в виду?
   - Что-нибудь стоящее. Разве вы не ощущаете страстного желания создать произведение искусства, которое будет жить так же долго, как произведения Дега?
   Я заверил ее, что ощущаю.
   - Слова, слова, - поддразнила она; затем, видя, что я обиделся, улыбнулась и попросила разрешения взглянуть на мои работы.
   Я показал ей, и, поскольку изголодался по похвале или ободрению, ее слова одобрения звучали сладкой музыкой в моих ушах. Любой художник, который работал в одиночку, испытывая сомнения и мучительные страхи перед возможной неудачей, поймет, что я имею в виду, когда говорю о поиске родственной души. Одиночество убило больше художников, чем отсутствие еды и питья.
   Неудивительно, что я влюбился в нее, но очень удивительно, что она увидела в моей неопытной юности что-то, что привлекло ее в ответ.
   Я почти старик, но теперь я знаю, что она действительно любила меня. Ты тоже, ты, масса обожженных солнцем досок, выцветших плакатов и покрытых грязью стекол, ты знаешь это, потому что приложила руку к тому, чтобы рассказать мне об этом задолго до того, как это произошло.
   Я говорю: "После того, как все это случилось". Неужели это когда-то случилось? Иногда мне трудно убедить себя в этом.
   Это был первый день, когда ты увидела нас. Это был первый раз, когда мы вышли вместе, так что ты была в начале и в конце. Недалеко от тебя был лес. Теперь он выкорчеван, и дома с красными крышами стоят на том месте, где я ее поцеловал.
   Сразу же после этого я воскликнул:
   - Черт возьми, я стану знаменитым художником, даже если это убьет меня. Я просто должен сделать это... ради тебя...
   Она высвободилась из моих объятий и серьезно посмотрела на меня.
   - Нет, не для меня, Март. Не для чего-то, к чему ты можешь прикоснуться или подержать, а для себя. Для твоего настоящего "я", которому наплевать, нравится это другим или нет.
   - Хорошо, - сказал я. - Для моего внутреннего "я". Но и для тебя тоже.
   Она покачала головой.
   - Нет. Мужчина не может любить двоих.
   Как она была права. Что ж, она была права во всем, что касалось художников. Художник, если он собирается вложить в свою работу все лучшее, что он может дать, не должен принадлежать никому, кроме самого себя.
   Видите ли, у художников всегда есть идеи, своеобразные ментальные повороты и переменчивый характер, и у нас обоих была двойная проблема с этими вещами. Вы знаете, что происходит, когда непреодолимая воля встречается с непоколебимой волей?
   Что ж, именно это и случилось с нами. Возможно, Энн понимала, что мы всегда будем тратить часы и дни на бесплодные споры; во всяком случае, я с самого начала понял, что мы никогда не поженимся.
   Ты подозревала, что мы поссорились, когда стояли на твоей платформе, ожидая поезда, который отвезет нас обратно в город? Мы могли бы сидеть в твоем мрачном, но уютном зале ожидания и дуться друг на друга, но вместо этого между нами повисла холодная тишина, которую только я, смирив свою юношескую гордость, мог изгнать. Я сделал это позже, но драгоценный момент был потерян, чтобы никогда не вернуться.
   Шли месяцы. Мы больше никогда не ссорились, но все это время я знал, что она никогда не была предназначена для меня. Если бы это было так, я мог бы стать настоящим художником. Как бы то ни было, я зарабатываю приличные большие суммы денег, рисуя красивые плакаты с красивыми девушками.
  

В последний раз

  
   Что ж, наконец этот день настал. Помнишь, когда ты видела нас в последний раз? Помнишь мрачное выражение моего лица? Она только что сказала мне, что уезжает. Уезжает. Ты понятия не имеешь, что значили для меня эти два слова. Они означали конец всего.
   После того, как она сказала их мне, я не мог говорить, потому что был на грани слез. Я был классическим романтическим влюбленным!
   Когда я немного пришел в себя, то сказал:
   - Почему? Ты не можешь. Не сейчас. Ты мне нужна... ужасно.
   Она отвела взгляд.
   - И ты мне, Март, но этого не должно быть. Честно говоря, этого не должно быть.
   - Есть кто-то еще, - обвинил ее я.
   - Нет... Март. Просто есть некоторые вещи, более могущественные, чем мы сами, вот и все. Возможно, когда-нибудь ты поймешь.
   - Пойму когда-нибудь, - возмутился я. - Ты снова обращаешься со мной, как со школьником. Ты считаешь меня ребенком. Тебе на меня наплевать. Ты...
   Она заставила меня замолчать, прикрыв мне рот прохладной ладонью. Я все еще чувствую мягкое давление этой руки всякий раз, когда начинаю выходить из себя.
   Так что, как видишь, у меня была небольшая причина выглядеть мрачным, пока мы ждали прибытия поезда. Я видел ее в последний раз на ее месте в вагоне.
   Через несколько дней она уехала, и я больше никогда ее не видел - или видел?
   Да, мне было очень плохо - я до сих пор это помню. Наверное, я страдал от какой-то скуки воображения. Мои картины превратились в хладнокровные и наглые мазни, которые дюжинами приносили очень желанные гинеи.
   Прошли годы, я встретил Нору и женился на ней. Я забыл о лесе, который пошел на строительство домов, и о пустых днях после отъезда Энн. Я даже забыл, что собирался стать настоящим художником.
   Однажды вечером меня задержали допоздна в Лондоне, я работал в высококлассной коммерческой студии, которая разрабатывала дизайн для всего, от этикеток с маринованными огурцами до гигантских плакатов, которые вы видите на щитах.
   Я сел на одиннадцатичасовой поезд на вокзале Виктории, и у меня было отдельное купе. Как только мы проехали станцию Восточный Кройдон, то попали в густой туман, и была почти полночь, когда мы медленно проехали через Три моста.
   Через равные промежутки времени сигналы на линии отключались, и через окно я время от времени видел силуэт фигуры в мерцающем свете вспышки. Я попытался заснуть, но не смог, и вдруг начал думать об Энн. Ты скажешь, было любопытно, что я вдруг подумал о женщине, которую не видел более двадцати лет, Что ж, ты права, так оно и было.
   Вся болезненная радость тех часов, проведенных в ее обществе, вернулась, и в моем воображении ее лицо было яснее и ближе, да, ближе, чем когда-либо за долгое время. Я пытался сосредоточиться на Норе и моем сыне в школе-интернате, но видение оказалось сильнее меня. Я прекратил борьбу и позволил своим мыслям наполниться Энн.
   Я едва заметил, как миновал Клэйвордс-Хит, и только когда мы резко остановились, я снова выглянул в окно.
   А потом я увидел тебя. Окутанную туманом, я все же сразу узнал тебя, потому что поезд остановился, и мой вагон оказался рядом с твоим мрачным залом ожидания. Ни одна лампа не горела. Твои окна остро нуждались во внимании стекольщика, потому что младшее мужское население Брамлинга, как ему и подобает, выражало неодобрение железнодорожной станции, на которую никогда не прибывают и не отправляются поезда.

Серая фигура

  
   Я провел газетой по запотевшей поверхности окна. Выглянул наружу, напряженно всматриваясь в зал ожидания.
   Пока я вглядывался, в его полумраке возникла фигура. Она казалась просто пятном более глубокого серого цвета в серой мгле, и на мгновение, когда она двинулась к двери, мое сердце заколотилось от мысли, что было что-то странное, что-то очень странное и неестественное в сцене, на которую я смотрел. Когда фигура прошла через дверной проем и остановилась на платформе, я увидел, что это была женщина. Да, это была женщина.
   И все же чего-то не хватало, чего-то, что я должен был бы обнаружить, как только взглянул на нее, - но я никогда не смог бы объяснить, чего именно. Я наблюдал за ней, когда она шла к моему вагону, и мне казалось, что я наблюдаю ужасное нарушение какого-то физического закона, - какого, я не мог понять. Внезапно почувствовав тошноту и головокружение, я резко опустил жалюзи.
   Вся трусость моей натуры побуждала меня закрыть внутреннюю раздвижную дверь коридора и крепко держать ее, пока видение не откроет ее и не сядет рядом со мной. Но другая половина меня, которая презирает труса и способна проявить немного мужества, заявила о себе и призвала меня снова поднять штору и посмотреть, что такого странного в этой женщине.
   Я отпустил штору. Вплотную к окну было прижато чье-то лицо! Лицо, полное ужаса и дурных предчувствий, лицо Энн Харсон. Наши глаза встретились через долю вечности, не измеряемую земными стандартами времени. Она подняла бледную белую руку и поманила меня за собой.
   Непрошеная мысль поспешила предупредить меня, что это лицо не от мира сего и что оно не свято, и это внезапное знание вырвало у меня крик боли, так что я внезапно и ужасно остался один. Окно, в которое смотрело лицо, было пустым, если не считать тумана, который теперь рассеивался и проплывал маленькими облачками.
   Вполголоса я разговаривал сам с собой, как делал всегда, когда какой-нибудь кризис заставал меня в состоянии возбуждения.
   - Март, ты трус! Это была Энн, женщина, которую ты любил, и ты ее боишься! Она попала в какую-то ужасную беду и нуждается в твоей помощи. Не будь трусом, иди и посмотри, сможешь ли ты ей помочь.
   Должно быть, я машинально снял шляпу с вешалки. Конечно, я не помнил, чтобы делал это, так же как я не помнил, как открывал дверь купе, выходил на твою платформу, закрывал за собой дверь и шел ко входу в зал ожидания.
   Я сделал шаг вперед в темноту и тихо позвал:
   - Энн, Энн. Это я. Март. Чем могу помочь, дорогая?
   Ответа не последовало. Твой зал ожидания был совершенно пуст. Я не могу сказать, как долго стоял там, но когда я повернулся, поезд уже ушел. Я мог только различить блестящие рельсы и кремни между шпалами. Единственным звуком было капанье влаги с нависающих деревьев на твою жестяную крышу.
   Страх покинул меня. Моя паника исчезла так же внезапно, как и появилась, и тень дурного предчувствия рассеялась. Я чувствовал себя счастливым и испытывал странное облегчение. Когда я возвращаюсь к редко посещаемым уголкам моей памяти, я все еще могу вспомнить его.
   В то время я не задумался и не спросил себя, почему я был наполнен этим озарением уверенности, но позже, несколько часов спустя, сказал себе:
   - Интересно, что это было, что заставило меня выйти из поезда?
   Убедившись, что Энн не прячется за твоей оградой или в тени роз, я спустился по длинной деревянной лестнице, ведущей к дороге.
   Мне удалось разбудить кого-то в деревне и уговорить позволить мне воспользоваться их телефоном. Я сказал Норе, что поезд сломался и что, по всей вероятности, я не вернусь домой до утра.
   Затем я пошел в гостиницу "Пастух и собака" и остановился там на ночь.
   На следующее утро за завтраком хозяин сказал:
   - Ужасная авария на виадуке прошлой ночью, сэр. Около пятидесяти человек погибли и получили ранения.
   - Каком виадуке? - спросил я.
   - Барнсбери. Между Брамлингом и Брайтоном. Всего в нескольких милях дальше по линии. Он рухнул, и поезд сошел с рельсов.
   - Какой поезд?
   - Одиннадцатичасовой экспресс из Виктории в Брайтон, сэр, - ответил он.
   - Машинист поезда, похоже, был сильно озадачен тем, что его остановил тройной противотуманный сигнал в Брамлинге как раз перед аварией, - добавил хозяин.
   - Озадачен? - вмешался я. - Озадачен? Почему? По всей линии горели противотуманные сигналы.
   - Да, да, но не на пятимильном участке в Брамлинге. Железнодорожники уже несколько лет не пользуются там противотуманными сигналами. Я это точно знаю, - задумчиво сказал хозяин. Он помолчал. - Видите ли, я был последним человеком, который отвечал за противотуманные сигналы на этом участке линии.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"