ПОТРЯСАЮЩАЯ ЗВЕЗДА ЭЙ. ДЖ. ПЕЛИКАН
В драматической постановке
Огромное скопление талантов. Трогательно. Волнующе.
Феноменальный актерский состав, в том числе:
Мисс ДЖУЛИЯ МОРТИМЕР в роли Элизы, матери-рабыни.
Мисс РУБИ БОННЕР в роли маленькой Евы.
Чудесные Сценические Эффекты - Реалистичные Сценические Декорации.
Чудесный побег рабыни-матери!
Поразительные воспоминания о днях, предшествовавших Гражданской войне.
Когда Том Дриггс произнес последнее слово о туфлях, пришедшее ему в голову, он указал на плакат и сказал мне::
- Джек, это замечательная постановка; ты должен ее увидеть.
Мне всегда казалось несчастьем, что моя фамилия Спрат. Независимо от того, что мое имя Генри, мальчики в школе и колледже неизбежно называли меня Джеком, из-за глупого детского стишка о том, что шпроты известны везде, где говорят по-английски. Однако я давно понял, что протест ничего не дает, и потому ответил:
- Мне не нравятся подобные представления.
- Я знаю, - отозвался Дриггс, - и не пошел бы смотреть его ни за какие деньги, но тут совсем другое дело. Я видел это представление в "Аристотеле" прошлой весной. Актеришки так себе, но Джули и Руби - замечательные. Ты много потеряешь, если не увидишь их. Не представляю, где старый Пеликан мог найти такое сокровище. Они гениальны. Я лично знаком с Руби.
- "Слезы на глазах", - процитировал я объявление.
- Да, сэр! Это факт! - сказал Дриггс с жаром и убрал ногу с возвышения, чтобы повернуться и посмотреть на меня. - Я сам плакал, когда увидел Джули в первом акте. Если ты увидишь ее игру, то обнаружишь, что она не так смешна, как кажется.
- Возможно, так и будет.
- Я бы пошел и сам, если бы завтра не встречался с человеком в Пургатори-Спрингс.
Пока Том Дриггс говорил о Джулии Мортимер почти так же тепло, как о туфлях, мимо крыльца гостиницы прошел мужчина и поклонился нам.
Ему было около шестидесяти лет, рост пять футов десять дюймов, седые волосы, такие же усы и имперский вид. На нем была военная шляпа со шнурком; он шел, слегка прихрамывая, и держал трость с серебряным набалдашником, точно шпагу. Он по-военному отдал честь, когда шел мимо нас. Его внешность и осанка ясно указывали на то, что он был ветераном Гражданской войны. Его походка внушала уверенность, что он все еще носит пулю в ноге.
- Это полковник Бэнтам, мэр города, - сказал Дриггс. - Так мне сказал хозяин гостиницы. Он имеет какое-то отношение к Руби Боннер. Красивый мужчина, не правда ли?
- Мне предстоит здесь жить некоторое время, - сказал я. - Так что мне нужно будет разыскать его и представиться ему.
Том Дриггс начал проявлять склонность вернуться к обсуждению обуви, поэтому я попрощался с ним и оставил его сидеть там, в ожидании омнибуса, который должен был отвезти его к поезду.
Прежде чем предстать перед полковником и миссис Бэнтам, я зашел в парикмахерскую гостиницы, чтобы побриться. Это была лавка Феликса Экорна, и он находился в ней один, когда я вошел. Феликс представлял собой маленького печального человечка с темными глазами, смуглым лицом и черными вьющимися волосами, блестевшими от помады. В Феликсе Экорне было что-то от вульгарного Гамлета, а в его заведении царила некая мрачная атмосфера, заставившая меня вспомнить о сцене на кладбище.
Феликс Экорн поздоровался со мной печально, словно человек, недавно перенесший тяжелую утрату, и не произнес ни слова, пока готовил полотенце и чашку.
Тишина, наконец, стала слишком давящей, и спросил я его, пока он взбивал щеткой пену:
- Вы знаете, где живет полковник Бэнтам?
- Я знаю, где живет Джо Бэнтам. Некоторые называют его полковником, но он не полковник.
- Судя по его виду, он старый солдат и ходит так, словно его ранили.
- Ходит! Ха! - ответил Феликс Экорн презрительно, мрачным голосом. - Когда шла драка, он не ходил, а бегал; домой или куда-нибудь еще, подальше от опасности.
- Разве он не был на войне?
- Он был клерком в интендантстве, и к нему всегда обращались, когда нужно было купить мулов в округе Пайк, когда там было жарко и летали ядра! Можете говорить что угодно, но я видел все записи собственными глазами.
- Люди вокруг, - продолжал Феликс Экорн, с серьезным видом поводя бритвой по ремню, - утверждают, что я скептик, и это так. Когда я был мальчиком, меня часто наказывали, но я узнавал о разных вещах, и чем больше я узнавал, тем меньше верил. Есть очень мало вещей, которые люди считают такими, какие они есть на самом деле.
Феликс Экорн ни в коем случае не вызывал восторга, но ему удалось пробудить в моем сознании некоторый интерес и любопытство.
- И что же это за некоторые вещи, которые вы имеете в виду? - спросил я.
- Говорят, что мы произошли от обезьян и отбросили хвосты, потому что от них не было никакой пользы. Теперь я спрашиваю вас: вы бы сделали это, если бы у вас была такая вещь? Что касается Экорна, то он никогда бы не был таким дураком. Хвост, которым можно хватать вещи! Ну, он был бы так же удобен, как третья рука. Прямо сейчас я мог бы обмахивать вас веером, пока брею. Нет, сэр! Ложь, которую люди говорят, ужасна! Вы верите, что страусы прячут голову в песок, когда вы их ловите? Ну, а я - нет! Я наблюдал за ними часами и даже пугал их, но они никогда этого не делали. Все это чушь, и точно так же со змеями в Ирландии. Когда я был мальчишкой, мне внушили, что в Ирландии нет змей, но я знаю одного ирландца, который видел их и убивал там.
- Может быть, он сказал неправду.
- Я доверяю ему во всем. А вот книгам и газетам верить нельзя. Вот генерал Вашингтон; он никогда не рубил топором вишневое дерево; и Бенджамин Франклин никогда не запускал воздушного змея; и нет никакого дяди Сэма, которого вы видите на фотографиях в газетах; "Все люди лжецы", - сказал Давид, и он был прав, если действительно это сказал, потому что я не уверен, что он это сделал или что он когда-либо существовал; потому что если бы он существовал, то почему у него не было фамилии? Это очень подозрительно, само по себе.
- Существует ли что-то, в чем вы уверены? - спросил я.
- Да, кое в чем я уверен, - ответил он таким тоном, словно в любой момент мог разрыдаться. - Конечно, нет никакого экватора, как говорят географы, и никакого Тропика Рака. Эти линии по всему миру - сплошная ложь. Никто никогда их не видел и не увидит. А Северный полюс! Вы знаете, что Северный полюс не находится поблизости от Северного полюса? Вы это знаете?
- Я слышал об этом.
- Вот именно! Такого места не существует. Для меня удивительно, как людям, которые ходят в церковь и притворяются благочестивыми, хватает наглости, чтобы пытаться обмануть нас таким образом сказочками об экваторе и тому подобном.
- Но все же, - сказал я, когда Феликс Экорн завершил действие, которым был занят, - Бэнтам - настоящий человек, который живет в настоящем доме, а вы еще не сказали мне, где этот дом.
Феликс Экорн встряхнул полотенце, и пока он складывал его, мне показалось, что он пытается найти какой-нибудь аргумент, чтобы доказать несуществование Бэнтама и обманчивую природу резиденции полковника. Потерпев неудачу в этом усилии, он повернулся ко мне и сказал:
- Идите прямо по этой улице направо два квартала и поверните налево; это будет третий дом на западной стороне, с гранитным карнизом, только карниз на самом деле не гранитный. Это листовое железо, окрашенное и отшлифованное, чтобы обмануть. Вы не сможете пропустить это.
При этих словах полковник Бэнтам прошел мимо двери лавки.
- А вот и Бэнтам,- сказал Феликс Экорн. - Он покажет вам дорогу, если вы попросите его.
Я крикнул: "Полковник!" - и тот остановился, когда я вышел и представился ему.
Полковник Бэнтам выпрямился, свел ноги вместе и поднял трость перед лицом, отдавая честь, как на праздничном параде. Затем он схватил мою руку и, энергично пожимая ее, сказал:
- Профессор, я официально приветствую вас в Счастливой Лощине и лично от себя - в священных стенах моего дома. Я с большим удовольствием отведу вас туда. Возьмите меня за руку.
Я положил руку на локоть полковника Бэнтама, и мы пошли по улице. Мне показалось, что полковник прихрамывал, причем, сильнее, чем я думал.
- Вы должны извинить меня, профессор, - сказал он, - за то, что я иду медленно. Недавняя междоусобица наложила на меня свой отпечаток. Я все еще страдаю за свою страну. Я не обращаю внимания на боль, но иногда мне становится горько, когда я вижу, как народ купается в роскоши, в то время как люди, чья кровь погасила огонь восстания, прозябают, забытые.
- Вы служили в армии?
- Я горжусь, сэр, что грудью встретил врага и стоял с высоко поднятой головой невзирая на ужасы линии фронта.
- Вы участвовали во многих сражениях?
- Сражения, сэр! Я никогда не говорил об этом иначе, как с друзьями, да и теперь вспоминаю об этом неохотно, почти со стыдом, но мои товарищи по оружию, несмотря на мои постоянные протесты, настаивают на том, чтобы называть меня Сражающимся Джо; мое первое имя, как вы знаете, Джозеф. Но я умоляю вас воздержаться от употребления этого прозвища в отношении меня.
- Я рад, - сказал я, - что удостоился чести жить с храбрым ветераном.
- Не со мной, - ответил он, касаясь моей руки своей правой, в которой держал трость. - Миссис... Бэнтам - богиня этого святилища. Она настаивает на том, чтобы взять несколько культурных друзей в качестве пансионеров из-за стремления к расширению домашнего хозяйства; кстати, возможно, из-за денег на булавки. Сэр, вы же знаете, как это бывает с прекрасным полом: всегда хочется тратиться на безделушки! Я позволяю ей поступать по-своему, пока исполняю свои официальные обязанности. Я - мэр города. Мои сограждане призвали меня управлять судьбами Счастливой Лощины, и я это делаю. Жалованье главного магистрата ничтожно, но я честолюбив, и это очень важно для меня, поскольку мирные условия исключают возможность маневра батальонами на поле боя для исполнения распоряжений муниципалитета.
Пока он говорил, мы подошли к очень большому и толстому полицейскому с красным лицом и огромным двойным подбородком. Полицейский принял воинственную позу и, когда мы проходили мимо, отдал честь полковнику, любезно ответившему на приветствие.
- Офицер, - спросил полковник, - вам есть что доложить?
- Нет, ваша честь!
- Это, - сказал полковник, когда мы двинулись дальше, - моя полиция. Верен, исполнителен, подчинен строгой дисциплине. Его зовут - Элиас Гафф, очень достойный человек.
- Он - вся полиция, только один человек?
- Один, и он сам себе хозяин, выполняя мои приказы. Но следующей весной их будет двое, после того как мы определимся с налогами.
- Мы, - сказал полковник,- приближаемся к нашему дому. Я открою вам дверь и провожу в гостиную, но вы должны согласиться не обращать внимания, если я не представлю вас лично миссис Бэнтам. У нас случилась небольшая размолвка. Вы же знаете, как это бывает. Даже самые звонкие и мелодичные колокольчики иногда фальшивят. Она - прелестная женщина, прелестная - и, без сомнения, очень скоро диссонанс растворится в гармонии; буря уляжется. Видите ли, миссис... Бэнтам настаивает, чтобы я надевал фрак к обеду и не требовал супа больше одной порции, но я не согласен с ее требованиями. Человек, привыкший командовать легионами, не может с готовностью отказаться даже от самой малой частицы власти.
- Мы пришли! Я звоню. Хелен, скажи своей госпоже, что прибыл профессор Спрат. Я вас ненадолго оставлю и буду ждать неподалеку.
С этими словами полковник Бэнтам обогнул дом, удалился в сад и сел на скамейку в тени деревьев. Его хромота казалась не такой страшной, как при нашей первой встрече.
Миссис Бэнтам оказалась довольно пухленькой и хорошенькой седовласой женщиной, а когда она вошла в комнату с протянутой для приветствия рукой, ее манеры показались мне похожими на манеры ее мужа.
- Как мило, что вы теперь с нами, мистер Спрат, и как восхитительна ваша профессия - взращивать зарождающиеся умы и освежать их росой учености! Я вспоминаю своих дорогих учителей с неослабевающей любовью, ибо вы должны знать, что в детстве я жила среди всех изысков роскоши и имела самых одаренных учителей. Можно сказать, мой родовой дом был осыпан щедротами рога изобилия. Но я охотно иду на любые жертвы ради полковника. Кстати, где он сейчас? Он пришел с вами?
- У него была назначена встреча, - ответил я, - и он на минутку отлучился.
- Он вам понравится, - тепло сказала она. - Вы полюбите его со всеми его недостатками. Мой почтенный отец всегда говорил мне: "Эдит, если хочешь выиграть в супружескую лотерею, предпочитай интеллект всему прочему", и этот рассудительный совет повлиял на мое решение, когда полковник Бэнтам сделал мне предложение.
- Он произвел на меня благоприятное впечатление, - сказал я, потому что не мог ответить иначе этой доброй женщине.
- Это замечательно! - воскликнула миссис Бэнтам. - Все говорят так же. Но полковнику нужен размах - большой размах, более широкий горизонт. Счастливая Лощина - прелестный маленький рай, но горизонты не расширяются, и интеллект полковника Бэнтама не может проявить себя в полной мере, даже в главном магистрате.
Когда я выразил сожаление по поводу этих неблагоприятных обстоятельств, миссис Бэнтам, с которой я в письме договорился о том, на каких условиях буду жить в ее доме, позвала слугу, и я прошел в свою комнату, куда также был доставлен мой багаж.
Это была уютная комната, и я остался доволен. Немного погодя, я спустился вниз, и, когда миссис Бэнтам сказала мне: "Обед в шесть, мистер Спрат", - вышел в сад. Полковник Бэнтам ждал меня.
- Мой дорогой мальчик, - сказал он, обеими руками увлекая меня к скамье под раскидистым конским каштаном, - вы ведь нашли ее прелестной женщиной?
- Да, конечно!
- Я так и знал! - с улыбкой произнес он. - Она более чем прелестна; она величественна; она - величественная женщина! Но, профессор, - и лицо полковника вытянулось, - в бочке меда всегда имеется ложка дегтя, в алмазе всегда присутствует изъян! Слабость, вот истинное имя этой женщины!
- Что заставляет вас так говорить?
- Сэр, простите меня за откровенность; я делаю это только, подчиняясь священному доверию дружбы. Ее слабость - это эмоциональность, и это действительно слабость; женская слабость, но все же слабость. Вы молоды, прислушайтесь к совету старика. Не давайте воли чувствам. Держите себя в руках. Будьте стоиком, если можно так выразиться.
- А теперь, профессор, могу ли я просить вас о помощи? Я в буквальном смысле оказался в тяжелом положении. В последнее время я испытываю очень серьезную нагрузку на свои финансы, и сложившаяся на настоящий момент ситуация настоятельно требует пять долларов. Это противно всем инстинктам моей натуры, но не могли бы вы, не подвергая себя неудобствам, дать мне эту сумму в счет платы за комнату?
Когда я протянул ему деньги, полковник Бэнтам встал и сказал:
- Как только я смогу реализовать свои активы, ссуда будет возвращена с процентами. А теперь, простите за кажущуюся невежливость, но меня призывают мои служебные обязанности. Чувствуйте себя здесь как дома. Ведите себя так, как будто вы находитесь в своем собственном доме.
Полковник отсалютовал мне тростью и удалился, прихрамывая даже еще сильнее, чем прежде. У него, казалось, были различные степени хромоты.
Я счел своим долгом немедленно, перед вечерней трапезой, приготовленной миссис Бэнтам, навестить доктора Балфинча, чтобы поставить его в известность о своем прибытии и о моей готовности приступить к работе, как только ему понадобятся мои услуги.
Пока полковник Бэнтам ковылял по улице, радуясь, что нужда на время отступила, я свернул за угол, пересек Северный мост через Араминк-крик и направился к школе.
Классическая и математическая Академия доктора Балфинча находилась на окраине города, в окружении нескольких больших и красивых деревьев, при полном отсутствии другой растительности. Земля была голой и твердой, - свидетельство о том, что ученики активно использовали ее для спортивных игр. Здание Академии было сложено из бледно-розовых кирпичей, которые выглядели так, словно когда-то были малиновыми и выцвели на солнце. Деревянные стены сильно нуждались в покраске и ремонте, но здание было большим, хорошо устроенным, и впоследствии я убедился, что оно вполне соответствует потребностям процветающей школы.
Подойдя к главному входу, я встретил группу мальчиков, а когда спросил одного из них, где могу найти доктора Балфинча, он указал мне его кабинет на втором этаже; при этом и сам мальчик и толпа других мальчиков засмеялись, словно верили, будто мое знакомство с доктором может иметь какие-то смешные аспекты.
Поднявшись по истертой и пыльной лестнице, я шел по коридору, пока не подошел к двери кабинета доктора. Когда я остановился перед ней, то услышал звук, который неопытный человек мог бы принять за сигнал, что кто-то в комнате стряхивает пыль с ковра. Открыв дверь, я увидел высокого угловатого мужчину с бледным лицом, чисто выбритым, и с суровой улыбкой на лице, который держал мальчика левой рукой, а правой прикладывал к его спине розгу.
На скамейке у стены сидели еще четверо мальчишек, на лицах которых были написаны одновременно печаль и озорство. Когда я вошел, они мрачно улыбнулись, и мне показалось, - в их глазах мелькнула надежда, что посетитель может отвлечь доктора от цели, которую тот явно преследовал, - выпороть их.
Но надежда угасла, когда доктор, продолжая упражнение, которым занимался, не замечая меня, наконец отпустил свою жертву и, повернувшись ко мне с улыбкой, сказал:
- Добрый день, сэр, вы посидите здесь, пока я не закончу свою работу, или подождете меня в коридоре?
Мальчики на скамейке выглядели так, словно жизнь лишила их последней капли радости. Я ответил, что подожду его в коридоре.
Когда я повернулся, чтобы выйти, доктор Балфинч поднял свою розгу, собираясь продолжить свое занятие, и сказал мне:
- Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына.
Я вышел и стал ходить взад и вперед, заглядывая в окна и на детскую площадку, а из кабинета доносились характерные звуки, пока четверо мальчиков не выскочили из кабинета и не бросились вниз по лестнице, как будто у них были неотложные дела.
Потом доктор позвал меня и, ухватив меня за руку, улыбнулся еще ярче, сжал тонкие губы и сказал:
- Это самая болезненная часть работы по воспитанию молодежи, господин Спрат (на самом деле, доктор не выглядел так, как если бы ему было больно), но я, как видите, придерживаюсь старых теорий. Вы знаете старую пословицу: "Щадящий розгу..." и так далее. Я не хочу, чтобы в этой школе мальчики были избалованы. Я пользуюсь розгой сорок лет, и уверен, что сегодня мои ученики присутствуют на небесах только потому, что я их выпорол.
- Странный способ, - осмелился произнести я, - подготовить юный дух к небесному благословению.
- Похоже на то, - добродушно ответил доктор, - но строгая дисциплина тела всегда считалась важным фактором духовного роста. Я написал брошюру на тему "Как правильно воспитывать мальчиков", и в этой публикации показываю, что любовь - это самая могущественная из всех сил в воспитании молодежи. Но любовь, замечу я, по самой своей природе предполагает жертвенность, а жертвенность - это всего лишь другое название страдания, а порка и страдание, так сказать, синонимы. Из этого я делаю вывод, что розга - самый эффективный инструмент любви.
Меня очень интересовало изложение доктором своих теорий, но имелись и другие темы для разговора. Я сменил тему, и когда наш разговор закончился, было решено, что я начну свою работу в школе в качестве помощника учителя утром следующего понедельника. Я прибыл в Счастливую Лощину в пятницу.
Вернувшись домой, я вошел без стука и был смущен, увидев полковника Бэнтама, стоявшего в гостиной, и миссис Бэнтам, обнявшую его за шею, склонившую голову ему на грудь и плакавшую.
- Входите, профессор! - воскликнул полковник, когда я сделал движение, собираясь выйти. - Входите! Вы стали невольным свидетелем трогательной драмы супружеского примирения. Я считаю невозможным по какому бы то ни было поводу разорвать узы, которые связывают меня с той, которую люблю с юности. Компромисс был достигнут. Я согласился отказаться от привычки требовать второй порции супа, а миссис Бэнтам любезно согласилась больше не настаивать на фраке к обеду. У вас пока нет опыта супружеской жизни. Пусть в вашей памяти запечатлеется, что секрет счастья - это компромисс. Взаимная уступка - основа любви, а любовь означает мир. Ангел Мира и Спокойствия снова расправляет свои белые крылья над этим святилищем любви.
Подняв голову и вытирая слезы, миссис Бэнтам повернулась ко мне и с выражением радости на лице спросила:
- Вы когда-нибудь любили, мистер Спрат?
Я был вынужден признать, что этот опыт до сих пор был мне неизвестен.
- Ах! - воскликнула миссис Бэнтам. - Только те, кто любил, могут познать совершенное блаженство, являющееся следствием примирения. Я бы охотно отдала свою жизнь за своего самого лучшего и храброго мужа. Полковник говорил о компромиссе. Назовите это так, если хотите, но никакие соображения об одежде, какими бы ни были требования общественного порядка, не оторвут меня от груди моего любимого мужа.
Выразив, боюсь, с некоторой неловкостью, свое удовольствие от того, что эти два сердца снова бьются в унисон, я повернулся, чтобы уйти, но миссис Бэнтам остановила меня.
- Ужин ждет, - сказала она. - Дайте мне свою руку.
Столовая была очень хорошей, в ней, через боковое крыльцо, имелся выход в красивый сад, и еда была гораздо лучше той, которую я ел в компании Тома Дриггса в отеле "Метрополитен".
Кроме полковника и миссис Бэнтам, здесь присутствовали еще два человека, и оба были очень любезны. Когда полковник произнес молитву в четырехсложных словах с видом человека, гордящегося своим искусством красноречия, он представил меня другим постояльцам: мистеру Эмерсону Спайкеру, редактору "Национального защитника Счастливой Лощины", и мисс Эльмире Бэнтам, дочери полковника, бывшей членом Коллегии адвокатов округа Блэр.
Мисс Бэнтам была хороша собой, и, судя по выражению лица, умна; при этом, ее манеры отличались сдержанностью, словно в противовес открытости чувств ее отца и матери.
Мистер Спайкер говорил много и уверенно, и еще до конца обеда пригласил мисс Эльмиру, меня, полковника и миссис Бэнтам пойти с ним сегодня вечером на представление "Хижины дяди Тома" в Большом Оперном Театре. Полагая, что обнаружил в моем лице намерение отклонить это приглашение, он прошептал мне:
- Это, в некотором роде, комплимент, знаете ли. К тому же, для меня и тех, кто со мной, вход бесплатный.
При таких обстоятельствах мне ничего не оставалось, как только согласится.
- Вы должны пойти, мистер Спрат, - сказала миссис Бэнтам. - Наша дорогая племянница, Руби Боннер, играет роль в этой пьесе.
Мне стало любопытно увидеть Руби Боннер.
ГЛАВА III. ТРУППА "ХИЖИНЫ ДЯДИ ТОМА"
После обеда полковник Бэнтам заявил, что ему нужно вернуться в свой кабинет, чтобы выслушать отчет полиции за сегодняшний день, и попросил меня сопроводить миссис Бэнтам на спектакль. Мистер Спайкер был вынужден отправиться на свое рабочее место, чтобы прочесть последние корректуры и отправить статью в печать, а мисс Бэнтам в семь часов консультировала клиента в своем офисе. И редактор, и мисс Бэнтам должны были встретиться с нами до начала представления.
Миссис Бэнтам оказалась приятной собеседницей, и, пока мы медленно шли к Большому Оперному Театру, я узнал от нее кое-что интересное. Оказалось, что Руби Боннер, маленькая Ева, которой предстояло выйти на сцену, была дочерью брата миссис Бэнтам, Амоса Боннера. Амосу не повезло. Много лет назад его бросила жена, забрав с собой девочку Руби, и он, не найдя ни матери, ни ребенка, уехал в Австралию, испытывая отвращение к жизни. Он никогда не писал ни одному члену своей семьи, но ходили слухи, будто он преуспел в каком-то неизвестном деле, так что миссис Бэнтам говорила о "своем брате Амосе" с интересом и любовью. "Дом, в котором мы живем, - добавила она, - был его домом и до сих пор принадлежит ему".
Больше всего меня занимало то, что жена Амоса Боннера сбежала с братом доктора Балфинча, которого звали Саймон Балфинч; Саймон оставил жену и сына, жившими тогда в Счастливой Лощине, нежно опекаемые доктором Балфинчем, который, как оказалось (и этот факт придавал ситуации некоторую пикантность), был отвергнут бедной женщиной до того, как она вышла замуж за его негодяя брата.
- Но почему, - спросил я, - вы позволяете Руби оставаться на сцене среди стольких соблазнов?
- Ее мать определила ее туда, - ответила миссис Бэнтам, - когда девочка была совсем маленькой, и она успешно играла детские роли. Теперь, когда она стала старше, мисс Мортимер наполовину удочерила ее, и ребенок не хочет жить с нами, потому что... ну, вы знаете, полковнику еще не удалось довести до того, что я могу назвать триумфальной кульминацией, планы, которые, как мы оба уверены, принесут нам достаток, превосходящий самые смелые мечты.
Понять ситуацию было нетрудно, и любопытство, которое я уже испытывал по отношению к Руби, значительно возросло.
Большой Оперный Театр представлял собой обшарпанную старую казарму, зрительный зал которой располагался на уровне улицы, а самыми поразительными его чертами были грязь и неудобство.
Когда я вошел вместе с миссис Бэнтам, привратник сообщил нам, что труппа только что прибыла в театр, так как поезд, на котором она приехала в город, несколько задержался. Когда мы заняли свои места, в зале уже собралось около дюжины человек, а через несколько минут появились полковник, мисс Бэнтам и мистер Спайкер, а к восьми часам собралось человек семьдесят пять или даже все сто.
- Ерунда, - сказал мистер Спайкер, поднимаясь и оглядываясь. - Здесь в сумме не наберется и пятидесяти долларов.
Затем из таинственного отверстия под сценой показался оркестр из четырех исполнителей и, предварительно позвенев струнами и выдав несколько трелей флейты, заиграл негритянскую мелодию. Когда она закончилось, они исполнили еще одну, и еще, для создания атмосферы, наводящий на мысль о жизни на плантации.
Музыка вызвала в памяти полковника Бэнтама воспоминания. Повернувшись ко мне, он сказал:
- Ужасная вещь, сэр, этот институт рабства! Когда президент Линкольн спросил моего совета относительно издания Декларации об освобождении, я сказал ему: "Сделайте это немедленно, господин президент! Уничтожьте это противоестественное учреждение", а потом он прислал мне первый черновик документа и попросил просмотреть его. Я предложил несколько исправлений, которые вы можете найти в официальном экземпляре.
Занавес все еще не поднимался, и оркестр в пятый раз заиграл "Мой старый дом в Кентукки".
Когда прозвучал заключительный аккорд, полковник Бэнтам наклонился к редактору и спросил:
- Есть что-нибудь новенькое с Уолл-стрит?
- Насколько мне известно, нет. Я не очень внимательно слежу за подобными вещами, - ответил мистер Спайкер.
- Ах! - воскликнул полковник Бэнтам, снова откидываясь на спинку кресла. - Зато я поддерживаю тесную связь со Стрит, у меня там есть свои интересы. Мои последние наблюдения показали, что рынок лихорадит.
Пока полковник говорил, за занавеской послышалась перебранка.
- Похоже, у Эй Джи неприятности, - сказал редактор.
Оркестр вернулся к "Вниз по Саванне" и заиграл fortissimo, с явной целью скрыть тот факт, что у Эй Джи возникли проблемы.
Наконец, занавес поднялся, явив внутренность хижины дяди Тома, где происходило молитвенное собрание чернокожих людей. Они пели гимн так радостно, как будто никакая волна тревоги никогда не накатывала на Эй Джи.
Трепет охватил зрителей, когда Джулия Мортимер в образе Элизы ворвалась в комнату с младенцем на руках и, бросившись в объятия Джорджа, своего мужа, заявила, что только смерть разлучит ее с ним.
Полковник Бэнтам плакал обильно и демонстративно. Какое-то время я опасался, что бурное волнение заставит его удалиться в вестибюль, но его жена, совершенно ослепленная слезами, ухитрилась заставить его остаться.
На самом деле, плакали все, кроме мисс Бэнтам, которая не выказывала никаких чувств, если только легкая улыбка, игравшая на ее губах, не могла быть истолкована как выражение презрения; а Феликс Экорн, сидевший в самом первом ряду, казалось, прилагал усилия, чтобы выглядеть заинтересованным.
Когда занавес опустился, раздались бурные аплодисменты, и они были заслуженными, ибо мисс Мортимер, несомненно, проявила немалый драматический талант.
Дирижер оркестра что-то прошептал первой скрипке, словно намереваясь разнообразить репертуар, но, похоже, передумал, потому что снова послышалось "Наш старый дом в Кентукки".
Когда после долгого ожидания занавес снова поднялся, все актеры были уже на сцене, готовые к исполнению своих ролей, но никто не двигался и не говорил. Затем дядя Том вышел вперед со шляпой в руке и обратился к публике:
- Леди и джентльмены, Пеликан задолжал нам жалованье за четыре недели, и мы прекратим игру прямо здесь, если он не заплатит нам все и сразу.
Когда дядя Том удалился, из-за кулис вышел невысокий и довольно полный человек в парике, явно сильно взволнованный. Это был Эй Джи Пеликан.
Когда он заговорил, то, казалось, забыл, что у него нет с собой шляпы, потому что снял парик и обмахивался им. Смех публики обратил его внимание на ошибку, и он снова надел парик на голову, задом наперед. Когда смех продолжился, он в каком-то отчаянии снова снял парик и принялся энергично обмахиваться им, говоря:
- Дамы и господа, друзья, представление окончено. Мне очень жаль, но мне выпала нелегкая судьба. Сегодня у нас не хватит денег, чтобы заплатить за помещение. Мне жаль этих бедных людей, мне жаль вас, мне жаль себя, потому что я погибший человек.
Затем Эй Джи Пеликан с париком в руке сошел со сцены в сопровождении дяди Тома, Элизы и всей компании, и занавес опустился.
Мистер Спайкер проявил больше чувств, чем кто-либо из присутствующих. Трудно было бы выразить словами отвращение, написанное на его лице, когда, повернувшись ко мне, он сказал:
- Вот это номер, мистер Спрат! У меня уже готова критическая статья, в которой с теплой похвалой отмечены пафос четвертого акта и апофеоз Евы в последнем акте, - что он превзошел по трагизму все, что когда-либо ставили в Счастливой Лощине. Крайне не повезло, не так ли?
- Ну, вы ведь можете ее снять?
- Снять! Как бы не так, она отправилась в печать в восемь часов.
Я согласился, что это очень плохо.
- Да, - мрачно согласился он, - довольно скверно, и это еще не самое худшее. Я напечатал все программки, и Пеликан должен мне за них и за тридцать строк своего объявления в течение десяти дней. Я не получу от него ни цента. "Защитник" обанкротится, если такое будет продолжаться.
Мы медленно пошли по проходу к двери, и всем стало жаль Пеликана. Полковник Бэнтам сказал, что возглавит подписку на газету, чтобы помочь ему выпутаться из беды, и я думаю, он сделал бы это большими буквами на большую сумму, окажись у него под рукой перо и бумага. Щедрые порывы полковника всегда не соответствовали его финансовому положению.
Пока мы тихо и печально говорили о крахе грандиозной звездной постановки Эй Джи Пеликана, Феликс Экорн прошмыгнул мимо меня и, снова потупив взор, сказал:
- Никогда не было такого негра, как дядя Том. Все это - навязывание обществу ложных представлений.
Полковник и миссис Бэнтам попросили меня пройти с ними в зеленую комнату, где они должны были поприветствовать Руби и проводить ее к себе домой.
- Это, - сказал полковник, когда мы шли по вестибюлю к выходу на сцену, - не только священная обязанность, но и высокая честь - предоставить убежище от бури этому невинному агнцу.
Войдя в зеленую комнату, мы увидели Джулию Мортимер, одетую для улицы и сидящую на диване у окна, держа за руку Руби, которая сидела рядом с ней. На полу, высунув языки и тяжело дыша, лежали две борзые и, подняв головы, переводили взгляд с одного члена труппы на другую, словно удивляясь, почему их не вызывают на сцену.
Пеликан стоял в углу с очень несчастным видом; дядя Том, Легри и другие персонажи драмы что-то говорили ему.
Как только Руби заметила миссис Бэнтам, она вскочила, бросилась в объятия доброй женщины и, положив свою хорошенькую головку на грудь тети, разрыдалась.
Полковник протянул руки к Джулии Мортимер и, казалось, был удивлен и огорчен тем, что эта прелестная женщина не бросилась в объятия к нему, не положила голову ему на грудь и не заплакала. Но мисс Мортимер не двинулась с места, пока Эй Джи Пеликан, протиснувшись сквозь толпу, не вышел вперед и не поздоровался с полковником. Тот пожал руку управляющего, прошептал слова сочувствия и попросил:
- А теперь, мистер Пеликан, познакомьте меня с прелестной страдалицей.
Повернувшись к мисс Мортимер, Эй Джи Пеликан сказал:
- Джулия, это полковник Бэнтам, мэр города и дядя Руби.
Мисс Мортимер встала и любезно поздоровалась с полковником, а он, схватив ее руку, поднес ее к губам и произнес:
- Мадам, соблаговолите принять поклон от того, кто всегда поклоняется святыне красоты!
Мисс Мортимер улыбнулась, когда полковник отпустил ее руку и, он выпрямившись, принял позу солдата на параде.
- Вы более чем добры, - сказала она.
- Нет, нет! Не добр, но справедлив, - ответил полковник. - Совершенно невозможно, мисс Джулия, преувеличить искусство, с каким вы исполняли вашу роль.
- Только не "Джулия", - вмешался Эй Джи Пеликан, мягко положив руку на плечо полковника. - Ее зовут Жюли, произносится Ж-ж-юли с легким жужжанием на "Ж".
- Я ваш должник, сэр, за поправку, - сказал полковник, кланяясь ему. - Благодарю вас. Мое владение французским произношением далеко не так совершенно, как мне хотелось бы. Но мисс Жюли не обратит внимание на столь пустяковое обстоятельство, как ничего не значащая точность в произнесении ее имени, когда я скажу ей, что ее театральный гений всколыхнул самые глубокие тайники моей натуры.
- Не совсем так, я думаю, - сказала мисс Мортимер, смеясь.
- Именно так! - возразил полковник, потянувшись за носовым платком и вытирая слезы, которые потекли у него из глаз от волнения, вызванного воспоминанием о выступлении Жюли. - Я должен сказать о невероятном великолепии вашей игры. Вы коснулись струн чувств пальцами вдохновения. Миссис Сиддонс в дни своей славы не смогла бы превзойти вас.
Прежде чем мисс Мортимер успела ответить, миссис Бэнтам, обняв Руби, повернулась к полковнику, который, в свою очередь, обнял девушку, поцеловал ее и сказал:
- Больше никаких слез, дитя мое! После грозы - солнечный свет. Облака рассеиваются. Мы примем тебя в лоно церкви. Дядя и тетя прижимают тебя к своим любящим сердцам. Пойдем с нами в тихую гавань, носящую священное имя дома. Пойдем!
- И Джули тоже, - добавила миссис Бэнтам.
- Конечно, конечно, - сказал полковник, быстро поворачиваясь к мисс Мортимер и снова протягивая ей руки, как будто надеялся, что она передумает и решит положить голову ему на грудь. - Джули, конечно, понимает, что наш дом принадлежит ей.
Мисс Мортимер начала объяснять, что, по ее мнению, лучше остаться в отеле.
- Нет! - с жаром воскликнул полковник. - Никогда! Никогда! Я никогда не соглашусь на это. Как? Приемная мать этого милого ребенка обречена на одиночество в отеле! Все мое естество восстает против этой мысли.
- Мы этого не вынесем, - горячо поддержала его миссис Бэнтам.
- Я рад буду приветствовать вас, - сказал полковник, - под сенью моего скромного дома. Мой дом - ваш; возьмите его, опустошите его! Волк может выть у его дверей сколько угодно*, но ни одно дитя гения не станет жертвой его хищной ярости, пока рука Джозефа Бэнтама способна удерживать дверную ручку! Пойдемте!
--------------
* Здесь непереводимая игра слов: волк у порога - идиома, означающая нужду.
Итак, полковник взял мисс Мортимер под руку, а мы с миссис Бэнтам пошли вместе с Руби, которой миссис Бэнтам меня и представила.
Мы попрощались с Эй Джи Пеликаном и актерами и, выйдя через служебный вход на улицу, медленно направились к дому полковника.
Руби Боннер, казалось, нисколько не стеснялась своей тети, и, когда мы возвращались домой, она живо рассказывала нам обо всех злоключениях грандиозной звездной постановки Эй Джи Пеликана и о том, как провалился сезон. Потом она сказала:
- Бедный мистер Пеликан! Это было очень тяжело для всех участников труппы, но его никто не винит.
Когда мы подошли к дому, полковник высвободил руку мисс Мортимер и, обогнав гостей, распахнул парадную дверь. Выпрямившись, как часовой на посту, он приветствовал каждого из нас взмахом трости, когда мы проходили в холл. Затем, закрыв дверь, он последовал за компанией в гостиную, где, еще раз выпрямившись и сделав приветственный жест, заявил:
- Очаг доблести, если мне будет позволено употребить это выражение, почитается ступнями гения! Джули! Руби! Ваши странствия закончились! Это привилегия Джозефа Бэнтама, которой он гордится, - сказать вам: усталые паломники, вы достигли места отдохновения.
Пока миссис Бэнтам вела Руби и мисс Мортимер наверх, мы с полковником сидели у камина и ждали их возвращения. Было еще не поздно, и полковник сиял от счастья, которое всегда приносит исполнение акта милосердия.
Я сидел и смотрел на шпагу, повешенную миссис Бэнтам над камином и задрапированную американским флагом, к котороой была приколота табличка с надписью "меч Геттисберга", а полковник говорил о Джулии Мортимер.
- Вы когда-нибудь видели равную ей, профессор? Ее интеллект сияет, подобно звезде. Мы будем купаться в лучах ее чудесного гения, не так ли? А Руби, милая крошка! она наполнит это скромное жилище воспоминаниями о малыше, которого у нас отнял мрачный жнец.
Затем полковник достал носовой платок и приложил его к глазам. Я поднялся, чтобы более внимательно рассмотреть "меч".
- Вас привлекает это орудие войны? - спросил полковник. - Внимательно осмотрите его. Оно достойно вашего внимания. Этим самым мечом я сдержал атаку Пикетта в Геттисберге. Он покрыт кровью и освящен воспоминаниями. Я не люблю говорить об этом никому, кроме тех, кого люблю, но генерал Грант сказал, что он предпочел бы быть владельцем шпаги полковника Бэнтама, чем президентом Соединенных Штатов.
- Вы знали Гранта? - спросил я.
- Знал ли я его! Слово "знал" здесь неуместно. Вы помните Давида и Ионафана? Наши души смешались. Но дело в том, что... неважно, хотел я сказать... Однако, возможно, мне не нужно стесняться говорить это в моем собственном доме. Мне вдруг захотелось сказать, что я считаю славу Гранта гораздо выше его истинных заслуг.
- Каково же ваше мнение на этот счет?
- Вот оно: в самом начале войны я сказал президенту Линкольну, что, если у меня будет полная свобода действий, я подавлю восстание за восемь недель. На это у Гранта ушли годы.
- У вас был план?
- Очень простой, сэр. Я бы растянул войска в одну линию, от Потомака в штате Огайо, и просто загнал все силы Конфедератов, шаг за шагом, в Мексиканский залив. Мистер Линкольн был бы рад принять его, но план был отклонен его кабинетом. Океаны крови были пролиты напрасно, потому что президенту не позволили принять мою систему действий.
В этот момент в гостиную вошли миссис Бэнтам, Джулия и Руби, мистер Спайкер, войдя в дом и повесив шляпу на вешалку в прихожей, вошел вместе с ними. Он выглядел подавленным, но выразил сочувствие Пеликану, с которым договорился встретиться утром в своем офисе. Как только он закончил говорить, к нам присоединилась Эльмира Бэнтам и мило поприветствовала вновь прибывших.
Бэнтамы поговорили с Джулией и Руби о катастрофе, постигшей театральную труппу, а затем о будущем женщины и девушки, которые из-за Эй Джи Пеликана лишились средств к существованию. Мисс Мортимер ни о чем не жалела.
- Я устала от этого, - сказала она. - Я устала от поездок, общения с грубыми людьми и встреч с публикой. Если бы не Руби, я бы ушла уже давно, и мне совсем не жаль, что ей пришлось покинуть сцену. Это не очень хорошее занятие для нее, но, кажется, у нее не было другого способа заработать.
- Теперь мы позаботимся о ней, - сказала миссис Бэнтам.
- Она может спокойно отдыхать, - добавил полковник, - под опекой дяди Бэнтама.
- Мне надо в школу, дядя, - сказала Руби.
- И ты в нее пойдешь, - ответил полковник, протягивая руку, чтобы погладить ее золотистые волосы. - Ты будешь пить из источников познания, и, без сомнения, наш друг профессор поможет тебе овладеть ими. Не так ли, профессор?
- Я сделаю все, что смогу, - сказал я, не без удовольствия думая, что у меня может появиться такая очаровательная ученица.
Итак, было решено, что Руби Боннер останется с нами и постарается завершить свое образование, а Джули тоже останется и будет стараться обеспечивать себя литературной работой.
- Я много писала, и почти всегда успешно, - сказала мисс Мортимер. - В самом деле, я зарабатывала писательством и копила деньги, и уверена, что найду выгодное предложение.
- Позвольте спросить, - обратился к ней полковник с поклоном, - в каком именно жанре литературы вы добились таких успехов?