Готорн Дж. : другие произведения.

Арчибальд Малмезон

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Произведение Джулиана Готорна (сына Натаниэля Готорна). Относится к жанру нео-готики. Никакой мистики и пр.


Archibald Malmaison

by Julian Hawthorne

1879

I

  
   Арчибальд Малмезон был вторым сыном сэра Кларенса Батта Малмезона, из Малмезона, Сассекс. Судьба распорядилась так, что он родился 29 февраля 1800 года. Его старший брат, Эдвард, родившийся в 1798 году, скончался раньше него, о чем будет сказано ниже. Других братьев у него не было, но после Арчибальда на свет появились четыре девочки, две из которых умерли в детстве от скарлатины, а оставшиеся выросли и вышли замуж. Однако, поскольку они не имеют никакого отношения к нашей истории, мы больше не будем о них упоминать.
   Малмезоны, как это следует из фамилии, имели французское происхождение и были гугенотами. Подобно другим эмигрантам, в течение одного-двух поколений произношение их фамилии было совершенно варварским образом искажено, в результате чего о них стали говорить, как о Малмси.
   Как случилось, что замок императрицы Жозефины был назван таким же образом, автору неизвестно; во всяком случае, сассекские Малмезоны имеют преимущественное право так называться. Поместье, занимавшее от семисот до восьмисот акров земли, располагалось в той части графства, которая граничила с графствами Кент и Сюррей. Полковник Баттлдаун, солдат Полуострова, владел соседним поместьем в Кенте, в то время как прилегающий уголок Сюррея принадлежал в то время достопочтенному Ричарду Пеннроялу, - тому самому, чей отец, лорд Эпсом, по слухам, выиграл у Фокса девяносто тысяч фунтов за один вечер. Эти три семьи находились в дружеских отношениях с самого начала правления Георга III.
   Сэр Кларенс был союзником отца достопочтенного Ричарда в парламенте (оба принадлежали к вигам), а полковник Баттлдаун, хотя и был тори, представлял собой замечательную компанию; при этом его политические заблуждения нисколько не вызывали отторжения, а, наоборот, служили неиссякаемой темой оживленных разговоров. Сказать по правде, кажется, эти три джентльмена, должно быть, провели немало времени в шумных дискуссиях за тремя-четырьмя вечерними бутылками кларета после тяжелого дня, посвященного служению стране и обществу.
   Самым младшим из троих был достопочтенный Ричард; ко времени рождения Арчибальда ему было немногим больше двадцати; но он обладал таким же холодным, проницательным умом и серьезностью, как и его старшие товарищи, над которыми он, как кажется, даже имел некоторую власть. Возможно, он унаследовал что-то от своего благородного отца - умение спокойно играть при больших ставках, когда капризная фортуна сомневалась, чью сторону ей принять. В 1801 году он женился на мисс Джейн Малмезон, сестре баронета, бывшей на пятнадцать лет старше него, но зато она принесла ему пятьдесят тысяч фунтов стерлингов - сумму немалую в те времена.
   О миссис Пеннроял следует сказать следующее: через семь лет после замужества, в возрасте сорока двух лет, она совершенно потеряла память, а спустя еще несколько лет случайно упала в декоративный пруд с рыбками и утонула в нем, прежде чем ее хватились слуги. Ей устроили пышные похороны, но, как кажется, ее смерть мало кого огорчила. Детей у нее не было.
   Была ли бедная старая Джейн первой представительницей рода Малмезонов, проявившей какую-то слабость или иным каким путем получившей покровительство высших сил? Существовало древнее предание о том, что сын или внук первого эмигранта заключил какое-то соглашение со злым духом, согласно которому он (сын или внук) продлевал свое земное существование на сто сорок лет с помощью хитроумного способа: он жил семь лет подряд, после чего на семь лет погружался в сон. В обмен на это он, конечно же, подписал обычный в подобных случаях договор с его темным величеством.
   Окончательный результат этой сделки, - как это обычно бывает в подобных случаях, - неизвестен. Удалось ли этому достойному джентльмену добраться до своего третьего полувека? И не приобрел ли он к тому времени достаточную сметливость, чтобы обмануть вторую сторону договора относительно своего долга? История об этом умалчивает; единственное, что утверждается с видимой уверенностью, это то, что сэр Юстас де Малмезон обладал способностью по своей воле исчезать с глаз людей. Возможно, он завещал это свое полезное качество некоторым из своих потомков; ибо среди семейных документов имеется любопытное повествование, подписанное и засвидетельствованное, в котором говорится, как один из членов семьи во времена (как кажется) второго претендента, ощущая на себе сильное давление приспешников немецкого принца и преследуемый ими вплоть до крайней восточной комнаты его замка Малмезон, внезапно стал невидим, так что от него не осталось ничего, кроме кинжала и плюмажа с его шляпы. В то время в этой комнате имелся только один выход, а соседняя комната была битком набита солдатами.
   Далее в хронике сообщается, что исчезновение не было окончательным: беглец вновь объявился на третий день, на том же самом месте, где прежде исчез, но, по-видимому, в гораздо худшем состоянии. Поначалу его приняли за привидение и бросились врассыпную; но он поспешно направился в столовую и, обнаружив на столе большую говяжью вырезку, набросился на нее и в удивительно короткое время уничтожил целиком, запив полутора галлонами бургундского. Этот подвиг восстановил веру домочадцев в материальную состоятельность их господина, вследствие чего последовало множество благодарений, пиров и ликования. Тайна исчезновения, впрочем, так и осталась нераскрыта.
   Автор приводит эти старые записи, ничуть их не изменяя; возможно, в них содержится указание на то, что семью Малмезонов отличали некоторые необычные особенности.
   Что касается Арчибальда, то его можно было назвать скорее невзрачным, чем ярким. Он рос унылым, флегматичным ребенком, не плакал и не шалил; целыми днями он просиживал с одной-единственной игрушкой, не играя в нее, а держа в руках или зажав между колен. Он начал ползать, ходить и говорить строго в положенное для этого время. Казалось, он решил жить в соответствии с днями своего рождения - то есть в четыре раза медленнее, чем остальные люди. Единственное, что он умел делать хорошо - это есть и спать; но при этом он никогда не казался ни полностью проснувшимся, ни вполне сытым. Как и следовало ожидать, телесно он быстро развивался, и в семь лет (или год с тремя четвертями, как шутил баронет) весил на добрых двенадцать фунтов больше, чем его брат Эдвард, бывший на два года старше него, хотя, при этом, его нельзя было назвать крепким ребенком.
   Он казался ласковым, но в какой-то особенной манере, потому что его симпатии были чрезвычайно ограничены. Он очень любил пятнистую кошку, которая была для него всем на свете; за ней шла его маленькая сестренка; а далее, как ни странно, он испытывал какое-то собачье восхищение по отношению к достопочтенному Ричарду Пеннроялу - чего данная особа совершенно не заслуживала и, вероятно, не желала. Он также остро чувствовал окружающую обстановку; он никогда не ощущал себя в полной мере дома нигде, кроме как в детской, в которой спал; с другой стороны, он всегда проявлял признаки повышенного беспокойства и отвращения, когда его вносили в восточную комнату - ту самую, в которой таинственным образом исчез, а затем снова появился, его прадед. Однако единственное, что заставляло его плакать, - это компания маленькой Кейт Баттлдаун, единственной дочери полковника, которая была на год или два младше Арчибальда и считалась самой милой и изящной малышкой в округе. Но Арчибальд, которому шел восьмой год, был готов на все, лишь бы избежать ее общества - даже уйти пешком.
   Одним словом, он выказывал такие признаки несовершенного и извращенного понимания, которые стали бы причиной того, - имей он более скромное происхождение, - что его стали бы называть дурачком. Будучи же сыном сэра Кларенса Батта Малмезона, он считался чудаком. Деревенские старухи утверждали, что он принадлежит к тем, кто может видеть эльфов, и что если бы кто-нибудь знал, как это сделать, его можно было бы заставить раскрывать тайны и оказать магические услуги. Но, с другой стороны, его следовало опасаться как возможного (пусть и невольного) слуги зла; в особенности опасно, как утверждали эти почтенные дамы, было стать объектом его внимания или привязанности, - догма, получившая ужасное подтверждение в судьбе пестрой кошки, которая, угодив в капкан, поставленный на грабительницу курятника, была задавлена бультерьером, воспользовавшимся благоприятными для него обстоятельствами, чтобы расплатиться за старые обиды. Эта трагедия случилась в январе 1807 года и произвела сильное впечатление на Арчибальда Малмезона. Он не плакал и не рвал на себе волосы, но дело приняло гораздо более серьезный оборот - он потерял аппетит.
   Но самая примечательная часть истории еще впереди. Никто не сказал ему, что кошка мертва, а та, обладая склонностью к авантюрам, часто покидала дом на несколько дней без разрешения и предупреждения. Тем не менее, Арчибальд сразу же догадался о ее судьбе и даже (как это показалось некоторым по выражению его лица) узнал, как это случилось. Он дал понять, что хотел бы взглянуть на ее останки, но это было невозможно, поскольку кошку тайно погребли в темном углу на задворках сада. Можно ли поверить, что "странный" ребенок тут же вскочил на свои толстенькие ножки, не торопясь и не отклоняясь ни на шаг, вышел из детской, прошел по коридору, спустился по лестнице, пересек холл, вышел в дверь и так далее - в сад за домом, к тому самому месту, где лежала бедная Табби!
   Этот факт засвидетельствован и не подлежит сомнению; но автор не уверен, чтобы кто-то придал ему должное значение. Мальчик никогда прежде не ходил так далеко, хотя был прекрасно развит и мог преодолевать куда большие расстояния. Он не сопротивлялся прогулкам, но, как уже было сказано, пренебрегал хлебом с молоком, и каждые несколько дней отправлялся в сад на заднем дворе и стоял у могилы на холоде, пристально глядя на нее, но не делая никаких движений. Это продолжалось около шести недель и вызвало сильное любопытство в округе. Наконец, в конце февраля у Арчибальда случился припадок, по-видимому, эпилептического характера. Придя в себя, он неожиданно потребовал стакан молока и с жадностью выпил его; после чего уснул и не просыпался в течение тридцати шести часов.
   К тому времени, когда он проснулся, он уже стал в Малмезоне персоной более значительной, чем за всю свою предыдущую короткую жизнь. К его кровати постоянно подходили люди, пытавшиеся с высоты своих знаний и жизненного опыта объяснить причину столь неестественного сна. Одни при этом предсказывали, что он потеряет ясность ума, другие - что он станет признанным чародеем, третьи - что он вообще никогда больше не проснется. В общем, подобно всем прочим пророкам, они предсказывали все, кроме того, чему долженствовало случиться на самом деле; но, если бы хорошенько подумали, то предсказали бы и это.
  

II

   Арчибальд проснулся и сел на постели. Открыл рот, видимо, собираясь что-то сказать, но язык отказывался повиноваться и произносить какие-либо узнаваемые слова. Он произвел какой-то бессвязный звук, отдаленно напоминающий крик младенца, после чего, словно рассердившись на собственную неудачу, издал громкий негодующий вопль, время от времени приглушаемый засовыванием в рот пальцев. Что бы с ребенком ни случилось, было очевидно, он - голоден; впрочем, этого следовало ожидать. Ему принесли немного хлеба и молока, - это стало его любимой едой; но, к всеобщему изумлению и смятению, он, казалось, даже не знал, что это такое, и продолжал проявлять признаки все возрастающего аппетита. Они пробовали давать ему самую разнообразную пищу, но тщетно; они пытались вкладывать ему в рот ее кусочки, но он утратил способность жевать и не мог удержать их. Чем больше были их старания, тем сильнее становилось его раздражение, пока, наконец, не поднялись такие гвалт и смятение по поводу мастера Арчибальда, что прежде довольно незаметный маленький персонаж должен был бы гордиться этим.
   Среди встревоженных и растерянных людей, толпившихся в это время в детской, была молодая женщина, - кормилица последнего ребенка Малмезонов, трехмесячной девочки. Это была здоровая, полная крестьянка, которая, подавшись вперед, чтобы взглянуть на обезумевшего Арчибальда, прижимала к своей обнаженной груди младенца, - единственное человеческое существо, сохранявшее спокойствие. Арчибальд заметил ее, тотчас же протянул к ней руки и подался всем телом, сопровождая это действие криком, в котором ясно слышались нетерпение и голод, - иначе истолковать его было невозможно. Да, невозможно, но это не имело никакого значения; другого толкования быть не могло. Честная Мегги, хихикая и краснея, отложила в сторону младенца (сразу ставшего менее спокойным) и прижала к груди крепкого, неразумного молодого джентльмена, у которого уже прорезались зубы. Это не помешало ему хорошенько поужинать, и с тех пор его могло обеспокоить только отсутствие единственного человека, - Мегги. Все счастливо устроилось, домашние разошлись, а баронет с громким смехом заявил, что он всегда говорил: Арчи - всего лишь грудной младенец, и вот теперь все могли убедиться, что он был прав в своем утверждении!
   Однако, доктор Роллинсон (старый врач, отец нынешнего носителя этого знаменитого имени), наблюдал за этой сценой с чем-то большим, чем обычное удивление; она озадачила, но вместе с тем и чрезвычайно его заинтересовала. Он был менее консервативным, чем многие представители его профессии; он держал свой разум открытым и был не прочь исследовать странные гипотезы, и даже сам, при случае, выдвигал их. Вопрос, стоявший сейчас перед ним и бросавший вызов его опыту и здравомыслию, заключался в следующем: что случилось с Арчибальдом? Почему мальчик вдруг вернулся к первичному источнику питания, причем, не из простой детской прихоти, а на самом деле не зная иного, хотя, казалось, что пищу он может получить любым другим способом? Очевидным ответом было бы, что мальчик стал совершенным идиотом; но чем больше доктор Роллинсон обдумывал это грубое и простое объяснение, тем менее удовлетворительным оно ему казалось. И он благоразумно решил исследовать симптомы и взвесить все за и против, прежде чем взять на себя ответственность сделать окончательный вывод.
   Первым результатом его наблюдений явилось подтверждение первоначального его впечатления: Арчибальд вовсе не был идиотом. В выражении лица ребенка присутствовала какая-то пустота, но это была скорее пустота невежества, чем глупости. А невежество его вызывало удивление. Он никогда не считался мальчиком большого ума, но пропасть в его знаниях до странного припадка и после была приблизительно такой же, какая разделяет знания Бэкона и простого земледельца. Даже если бы он только-только появился на свет, то и в этом случае не смог бы выказать меньшего знакомства с ним; отец, мать, сестра - все они были ему совершенно незнакомы; он пристально смотрел на них, не узнавая; он никогда не поднимал глаз, когда произносили его имя, и не подавал виду, будто понимает разговоры, которые велись вокруг него. Его собственные мысли и желания выражались нечленораздельными звуками и жестами, но тайна речи, без сомнения, интересовала его; он изучал движения губ тех, кто обращался к нему, с пристальным, серьезным вниманием, казавшимся весьма забавным, - за исключением его бедной старой тети Джейн, которая бледнела под его пытливым взглядом и заявляла, что он, должно быть, околдован, ибо, хотя он, казалось, ничего не знал, все же у него был самый понимающий взгляд из всех детей, каких ей когда-либо доводилось видеть. Тетя Джейн высказывала то, что уже начало признаваться всеми. Чего бы ни лишился Арчибальд, не подлежало сомнению, что он каким-то образом вернулся к первоначальному знанию (термин "материнское знание" в данных обстоятельствах кажется неуместным), до сих пор ему неизвестному. Он мог забыть свое имя и свою мать, зато научился учиться и познавать и впервые в жизни проснулся. Это было все равно, что сказать: он был новым существом в старом обличье; и это тоже не самый лучший эвфемизм понятию подменыша. Неужели он и в самом деле подменыш? Мудрая женщина, о которой мы уже упоминали, с уверенностью утверждала, что это так, и что, каким бы невежественным он ни представлялся, на самом деле он знал гораздо больше, чем знало любое человеческое дитя в его возрасте или даже больше. В подтверждение этого мнения приводилось доказательство того, что слышали, как мастер Арчибальд, оставшись один в детской, напевал себе под нос слова какой-то песенки, чего не могло бы быть, если бы он вообще не знал слов; значит, он, несомненно, был подменышем.
   Случайно услышав этот довод, доктор Роллинсон решил, что имеет смысл продолжить расследование. Те свидетельства, которые ему удалось собрать, подтверждали истинность этой истории. Причем, песня эта, если верить свидетелям, отнюдь не была обыкновенной детской песенкой, а имела своим содержанием нечто вроде прелестных служанок и пенящихся винных кубков, из тех, какую мог бы написать Томас Мур, и какую джентльмены могли бы исполнять спустя пару часов после начала пиршества. Дело принимало для Арчибальда серьезный оборот. Однако дальнейшее расследование придало ему иную окраску. Выяснилось, что эту песню частенько пел в присутствии Арчибальда до случившегося с ним припадка достопочтенный Ричард, к которому, как уже говорилось, мальчик испытывал странную привязанность.
   Возможно, именно потому, что любовь - хороший учитель, мальчик приобрел способность повторять некоторые куплеты про себя, конечно, не понимая их смысла; и, скорее всего, бессознательно, напевал их так, как это делал бы обычный попугай; причем, всегда в определенное время, а именно после того, как его укладывали спать, и он глядел в темный потолок, прежде чем заснуть. Само по себе это не было чем-то примечательным; загадка заключалась в том, почему он делал это сейчас? Из всех обрывков, сохранившихся в его памяти, почему уцелела именно эта песня, смысла которой он никогда не понимал? Может быть, виной всему была его привязанность к мистеру Пеннроялу? К такому заключению мог бы прийти человек сентиментальный, но доктор был человеком здравомыслящим. Возможно, мальчик притворялся? Нет, это невозможно. Но тогда, в чем же причина?
   К этому времени доктор уже убедил себя, что решение этой загадки в значительной мере прояснит остальное. Поэтому он делал заметки и продолжал наблюдать и анализировать. Во-первых, он обнаружил, что пение происходило при тех же обстоятельствах, что и до припадка, и никак иначе.
   Тогда он придумал эксперимент, чтобы выяснить, сознавал ли Арчибальд, что он поет, или же это было чисто механическое действие, в то время как его ум был занят другим. После того как ребенок лег в постель, он тихо расположил лампу так, что та отбрасывала круг света на потолок над кроватью, а остальная часть комнаты оставалась в тени. В ту ночь песни слышно не было, и в течение недели он еще дважды повторил свой опыт, с тем же результатом. В другой раз он попросил достопочтенного Ричарда войти в комнату, примыкавшую к детской, и спеть песню так, чтобы Арчибальд мог ее услышать. Арчибальд услышал ее, но не подал виду, что она его интересует. Затем его привели к мистеру Ричарду; это была их первая встреча после припадка. Это должно было подтвердить привязанность ребенка. Но этого не случилось. Напротив, после того, как он в течение нескольких минут смотрел на дядю едва ли не исподлобья, Арчибальд отвернулся с выражением явной антипатии, и после этого его уже не удавалось подвести к дяде против его воли. Привязанность очевидным образом исчезла.
   - Нет, мадам, успокойтесь, - несколько бесцеремонно сказал доктор вечером за чашкой чая леди Малмезон. - Ребенок не подменыш, но он изменился, причем, изменился к лучшему, клянусь Богом! Теперь он может отличить тухлое яйцо от свежего, - продолжал доктор с многозначительным смешком, значение которого, впрочем, леди Малмезон, возможно, не уловила. Но дело заключалось в том, что доктор Роллинсон никогда особенно не любил достопочтенного Ричарда Пеннрояла.
   На следующий день случилась новая неожиданность. Арчибальд пошел, как обычный мальчик его возраста.
   - И как же это случилось? - спросил доктор.
   Ему рассказали, что это произошло, когда пришло время его кормить; он сидел в своем маленьком кресле в одном конце детской, когда Мегги показалась в другом. Едва завидев ее, он, как обычно, поднял крик, но Мегги, вместо того чтобы направиться прямо к нему, остановилась, чтобы перекинуться парой слов со старшей няней, расстегивая при этом платье, и нетерпение мастера Арчибальда было доведено до крайности нетерпеливым взглядом на то, что его ожидало. А потом, прежде чем кто-либо что-то смог понять, вскочил со стула, побежал, не прекращая реветь, и потянул Мегги за платье.
   - Не прекращая реветь, вот как? - сказал доктор.
   - А двигался так, словно ему лет десять, сэр, и мы были сильно удивлены этому; не могли бы вы, сэр, что-нибудь сказать по этому поводу?
   - Что-нибудь сказать?.. Ну, это именно то, чего я вправе был ожидать, вот что я вам скажу! - ответил доктор Роллинсон, который, по-видимому, уже начал прозревать разгадку великой тайны. Но пока что он не стал давать никаких объяснений.
   Чуда с хождением Арчибальда больше не повторилось, хотя в течение нескольких недель он прошел стадии ползания и хождения неуверенного, пока совершенно не освоился и не стал передвигаться самым активным образом. Во всем остальном также наблюдался прогресс. От невнятного бормотания он перешел к внятному произношению; его словарный запас пополнялся с поразительной быстротой и, вопреки своей прежней привычке, он говорил все чаще и чаще. Если раньше он был молчуном, то теперь отличался болтливостью; его наблюдательность и цепкая память вызывали восхищение. Короче говоря, он использовал свои пять чувств в десятки раз лучше, чем в прежние времена; и никто из тех, кто видел его сразу после припадка, не узнавали в нем сейчас того же самого ребенка. Он не просто наверстывал упущенное, - он несравнимо опережал свое прежнее "я"; казалось, он высвободился из ментального и физического кокона, - отбросил в сторону сковывающую неуклюжесть и с необыкновенной легкостью устремился вперед в своем развитии. В конце года он выглядел десятилетним, и за этот год изменился до неузнаваемости. И хотя он прожил на самом деле всего восемь лет, первые семь не оказали никакого влияния на его физическое и умственное развитие. Он, несомненно, не сохранил воспоминаний об этом времени; он словно не прожил их. Единственное, что осталось ему в наследство от них, - это упитанное, здоровое тело; во всем остальном Арчибальд был новым человеком. Он заново познакомился со своей семьей и окружающими, но здесь произошли некоторые изменения. Кроме случая с дядей, было замечено: он испытывал антипатию к тем, кого раньше любил, и наоборот.
   Пример незначительный, но интересный, подобно всему остальному в таком странном деле, как этот, - случай с пятнистой кошкой, похороненной в саду. Арчибальда привели к могиле, которую он так трогательно посещал до своего припадка, - через несколько недель после того, как он чудесным образом изменился; были использованы все средства, чтобы оживить в нем воспоминание о тяжелой утрате; дошли даже до того, что обнажили останки бедного животного... Арчибальд поначалу отнесся ко всему безразлично, затем - интересом, а потом - с глубоким отвращением. И больше ничего. Все ассоциации, связанные с его любимицей, скорбь о потере которой, как предполагалось, и стала причиной припадка, совершенно исчезли из его сознания, как если бы никогда в нем не присутствовали. Более того, в нем обнаружилось отвращение к кошкам, все время возраставшее; в то же время собаки, чье присутствие он терпеть не мог, теперь стали его любимыми спутницами. То же самое происходило и с другими вещами; у мальчика вырабатывалось новое отношение ко всему в жизни, - независимое от его прошлого к нему отношения. Характер его также изменился; он больше не был робким, милым и послушным, но решительным, предприимчивым и смелым. Уже тогда было понятно, что с таким характером он легко займет в мире то положение, к которому будет стремиться.
   - Нет, нет, доктор, что бы вы ни говорили, я никогда не поверю, чтобы это был один и тот же ребенок, - со вздохом сказала леди Малмезон. - Этот шумный, своевольный мальчик совсем не напоминает моего спокойного, ласкового, маленького Арчи. Вчера он поколотил своего брата Эдварда, а ведь тот на два года старше его. Каково! Скажите, дорогой доктор, что вы об этом думаете?
   - Мое мнение, леди Малмезон, таково, что женщины никогда не бывают довольны, - ответил грубоватый старый врач. - Я помню то время, когда вы считали своего спокойного маленького Арчи простофилей, - и были совершенно правы. А теперь, когда стечение обстоятельств превратило его в Крайтона, вы начинаете жалеть прежнее ничтожество! Разве в этом есть логика? - И доктор взял понюшку табаку.
   - Но разве это возможно, чтобы натура ребенка изменилась в одно мгновение? - настаивала леди Малмезон.
   - А разве в одно мгновение не лучше, чем дюйм за дюймом? То, что случилось, может оказаться вовсе не таким, каким это пытаются представить. Мальчик заснул, едва родившись, и только что проснулся - вот что я об этом думаю. И теперь начинает жизнь не так, как большинство из нас, с момента рождения, а с семилетнего возраста. До сих пор он просто спал; теперь он начал жить, имея для этого более благоприятную основу в виде развившегося тела. Он не помнит, что ему снилось, - и что в этом такого?
   - Но ведь кое-что он все-таки помнит, доктор. Эта песня... И потом, он бежал по комнате.
   - Чисто физически, чисто автоматически, - ответил доктор, постукивая по табакерке, с тайным удовольствием наблюдая за тем, с каким благоговением восприняла леди Малмезон это странное слово. - Если бы он не сохранил способность это делать, он бы этого не делал. Тело, смею вас заверить, растет при любых обстоятельствах, - как во сне, так и наяву; тело обладает собственной памятью, отличной от памяти ментальной. Разве вы сами, за вышиванием, никогда не напевали песенку о... о побеге леди Снаффл с капитаном?
   - Ах, доктор!..
   - А если бы я вошел в тот момент и спросил, что вы поете, что бы вы мне ответили? Конечно, что вы ничего не поете! Надеюсь, теперь вам все понятно?
   - Да, - ответила леди Малмезон тоном, в котором слышалось совершенно противоположное. Доктор Роллинсон усмехнулся про себя, и они продолжили игру в пикет.
  

III

  
   Возможно, однако, что читатель, поняв сказанное доктором лучше, чем это удалось доброй леди Малмезон, все же придерживается мнения, что изложение истинной подоплеки дела могло бы быть сделано этим выдающимся человеком более ясно. Можно сказать, что мальчик проспал семь лет, а потом проснулся, но что означает это утверждение? Являются ли столь продолжительные сны вполне обычным явлением? А если так, то не может ли проснувшийся человек, после более или менее продолжительного периода бодрствования, снова заснуть? Возможно, старый врач вовсе не был удовлетворен своим предположением относительно природы случившегося так, как старался это представить, и его ученые рассуждения были ни чем иным, как просто средством избежать дальнейших расспросов. Но кто может постичь истинную глубину проницательности человека, избравшего медицину своей стезей?
   О маленькой Кейт Баттлдаун, чье общество производило на Арчибальда весьма странное впечатление, уже упоминалось. Через год или два после его "пробуждения" она снова "встала у него на пути", но на этот раз совершенно с иными результатами. В семейных бумагах сохранилось письмо, содержащее очень милое описание отношений, которые вскоре установились между этими маленькими особами. Кажется, они сразу же привязались друг к другу и испытывали взаимное восхищение. Арчибальд, властный по отношению к своим братьям и сестрам, а также, насколько это было возможно, ко всем остальным, был тише воды, общаясь с маленькой чародейкой; без сомнения, его манеры, - а, возможно, и характер, - много выигрывали от общения с нею. Есть портрет двух детей, написанный сэром Томасом Лоуренсом, ныне висящий в гостиной доктора Роллинсона (где, несомненно, многие его пациенты видели его, не зная его истории), возможно, самый лучший, - изображающий мальчика одиннадцати и девочку девяти лет, самых прелестных, каких только можно найти в трех королевствах. Мальчик, черноглазый и черноволосый, кажется, смело делает шаг вперед, вызывающе глядя на смотрящего; его левая рука, вытянутая за спиной, держит руку маленькой Кейт, как бы защищая девочку, а ее большие карие глаза смотрят на его лицо с выражением наполовину опасливого, наполовину восхищенного доверия. Есть еще один ее портрет, написанный десять лет спустя, но другого портрета Арчибальда не существует. Однако, как утверждается, в 1823 году или около того он считался одним из самых красивых молодых людей своего времени.
   Привязанность их друг к другу с возрастом только крепла. У нее, даже в столь раннем возрасте, проявлялись черты своенравного, импульсивного, и вместе с тем расчетливого характера, какие впоследствии только развились и окрепли; но, вне всякого сомнения, она испытывала к Арчибальду искреннюю привязанность, а он припадал к ее ногам с рыцарской целеустремленностью, более характерной для пятнадцатого века, чем для начала девятнадцатого. Его ревнивая опека вызывала немало веселья среди его старших товарищей; рассказывают, что на двенадцатом году жизни он даже поручил полковнику Баттлдауну передать от его имени официальный вызов достопочтенному Ричарду Пеннроялу; проступок последнего заключался в том, что тот посадил мисс Баттлдаун к себе на колени и поцеловал ее. Дело, однако, было благополучно улажено после того, как достопочтенный джентльмен выразил сожаление по поводу своей неосторожности, а полковник и сэр Кларенс поручились за его хорошее поведение в будущем.
   Но предпочтение, которое дети отдавали друг другу, наводило мысли о чем-то ином, кроме мимолетного развлечения для отцов. Казалось, не существовало никаких причин, почему бы им не закончиться браком. Правда, Кейт вполне могла рассчитывать найти себе более блестящую пару, чем второй сын баронета; но, помимо близких отношений семейств, существовали еще и иные обстоятельства. У второго сына сэра Кларенса имелся неплохой шанс в будущем стать удачным политиком; что же касается достатка, то его тетушка по материнской линии, некая мисс Тремонт из Корнуоллла, старая дева, не имевшая более близких родственников, чем ее племянник, вполне могла завещать ему семьдесят тысяч фунтов. Более того (этот аспект дела полковник Баттлдаун, несомненно, учитывал) не исключалось, что Арчибальд в конце концов унаследует Малмезон, несмотря на несчастный случай с ним. Эдвард Малмезон обладал слабым здоровьем, и годы не сделали его сильнее. Он был занят наукой, и не склонен к активному образу жизни, в чем его брат уже начал преуспевать; он плохо видел, всегда был бледен; короче говоря, если только в скором времени с ним не случится благоприятной перемены, его шансы по отношению к Арчибальду падали до нуля.
   "Арчи брал над ним верх в драках, - говорил себе полковник, - почему бы ему не взять над ним верх и в другом? Конечно, я не хочу, чтобы бедняге Эдварду причиняли вред, он - хороший мальчик; но нужно проводить военную кампанию рассчитывая не только на то, что происходит, но и на то, что может случиться".
   Таким образом, решение о супружестве, возможное, но не окончательное, находилось в состоянии ожидания развития событий, - со стороны родителей; в то время как в сердцах молодых людей, стороны, наиболее в этом заинтересованной, все уже было решено. Кейт и Арчибальд виделись, сколько и когда им хотелось, хотя, придавая своим отношениям куртуазный характер, привыкли притворяться, будто исполнению их желаний препятствуют всевозможные зловещие обстоятельства, но, в конце концов, исчерпали свою изобретательность в отношении тайных встреч, бегства через садовую ограду и душераздирающих разлук, ибо воображаемые бессердечные родители безжалостно вырывали их из объятий друг друга. В письме сэра Кларенса доктору Роллинсону, датированном 27 декабря 1811 года, баронет пишет: "Наши Рождественские праздники были на время прерваны романтическим событием. Кэтрин, единственная дочь полковника Баттлдауна, сбежала с мистером Ричардом Малмезоном из Малмезона. Прежде, нежели беглецов успели догнать, они уже успели стать мужем и женой в сарае для хранения садового инструмента в углу двора. В парламент будет подано заявление о расторжении брака, пока стороны не достигнут соответствующего возраста". Судя по всему, сэр Кларенс обладал большим чувством юмора.
   Спустя несколько недель после этого события бедная старая тетя Джейн покинула сей мир посредством декоративного пруда с рыбками. Пруд, о котором идет речь, находился на границе между поместьями Малмезонов и Пеннроялов, его окружали полдюжины ив, изогнутые стволы которых склонялись к поверхности воды, и к нему вели два лестничных пролета. Будучи небольшим по площади, пруд был необычно глубок, а дно его было покрыто мягкой грязью. Если бы тетя Джейн не была замечена тонущей, то, скорее всего, ее не нашли бы до Судного дня; в мутных глубинах пруда нашлось бы место для всего рода Малмезонов. После этого несчастного случая мистер Пеннроял приказал огородить его красивыми железными перилами. Это привело к разговорам о том, что ему, возможно, следовало это сделать раньше. Разве не было возможно, что его будущие жены разделят участь первой? Разве не было преступной небрежностью с его стороны позволить ей скрыться от своих слуг? Как такое могло случиться? Или мистер Пеннроял не заботился о том, что люди могут посчитать потерю им жены не горем, а наоборот, поскольку те ее пятьдесят тысяч фунтов, процентами на которые он мог распоряжаться, после ее смерти перешли в его собственность, и он мог теперь распоряжаться ими по своему усмотрению. В таких обстоятельствах джентльмен, заботящийся о своей репутации, должен был беречь жену как зеницу ока. Конечно, было очень странно, что бедное, хрупкое, слабое рассудком существо сумело ускользнуть от слуг, затем направиться прямо к пруду, - в середине зимы, - и намеренно прыгнуть в него. Она могла бы лежать там, и никто ни о чем не узнал бы, если бы молодой Арчибальд Малмезон случайно не увидел ее и не поднял тревогу. Но если бы он оказался у пруда на несколько минут раньше, кто знает, не увидел бы он тогда нечто, о чем никто не подозревал!
   Все эти случайные разговоры показывали лишь то, что достопочтенный мистер Пеннроял не был любимцем своих соседей; это был факт, не требующий доказательств. Некоторые мужчины, в глубине души добрые и даже способные в определенных случаях вызвать искреннюю привязанность, в целом общей любовью не пользуются. Когда мистера Пеннрояла обвиняли в скупости, вовсе не считали, что у него множество долгов или что они составляют огромную сумму. Когда говорили, что он необщителен и циничен, забывали, что одних только подобных замечаний было вполне достаточно, чтобы сделать его таким. А когда обвиняли в том, что он не уделял жене достаточно внимания и получил выгоду от ее кончины... ну, джентльмену сложно ухаживать за слабоумной или выглядеть безутешным, если само Провидение дает ему пятьдесят тысяч фунтов в обмен на нее. Он устроил ей пышные похороны, надел траур и заставил сделать это всех своих домочадцев. Что же касается железных перил, их можно было рассматривать как своего рода памятник ушедшей, в котором поразительным образом сочетались практическая польза и память.
   Эта трагедия произвела на Арчибальда довольно странное впечатление. Как уже говорилось, тревогу поднял именно он. Оказалось, он оказался неподалеку от пруда и заметил что-то, барахтающееся в воде; на его крики прибежал егерь и пара деревенских жителей. Мальчик наблюдал за извлечением безжизненного тела в торжественном молчании, с румянцем на щеках. Он очень любил тетю Джейн, особенно после того, как ее разум ослаб, и был единственным, кого бедная женщина, казалось, узнавала, и в чьем обществе находила утешение. Он не проливал слез и казался скорее рассерженным, чем опечаленным, и в течение нескольких дней почти не разговаривал; что касается самой трагедии, то относительно нее он вообще не обмолвился ни словом. Он всегда отличался умением молчать; в данном случае он был так мрачно сдержан, словно похоронил внутри себя государственную тайну. По отношению же к вдовцу его поведение из враждебного превратилось попросту в наглое. Было любопытно наблюдать, как мальчик, едва выйдя из детской, то не обращал внимания на своего родственника, словно тот был отпетым негодяем, не достойным внимания джентльмена, то надменно смотрел ему в лицо, да еще и как бы сверху вниз! ибо было замечено, что достопочтенный Ричард проявлял удивительную снисходительность, если не сказать, кротость, по отношению к своему грубому маленькому родственнику. До этого события, он время от времени говорил мальчику грубости и бросал на него резкие взгляды... Тяжелая утрата, наверное, смягчила его сердце.
   Однако время шло, мало-помалу острота утраты притуплялась, и имя тети Джейн все реже упоминалось кем-либо; в конце концов, о ней попросту забыли. Произошли и другие перемены: полный старый полковник счел своим долгом присоединиться к сэру Артуру Уэлсли на полуострове, а Кейт стала брать на себя руководство домашними делами (ее мать была инвалидом) и бывать дома чаще, чем прежде, и поэтому не так часто виделась с Арчибальдом; она дала ему понять, что с его стороны было бы благородно посещать ее, как это делали мистер Пеннроял и другие джентльмены. Юная леди уже вступала в пору начала расцвета своей красоты и обладала более чем достаточным девичьим достоинством, учитывая, что ей едва исполнилось тринадцать. И когда, при упоминании о Пеннрояле, Арчибальд заметил:
   - На самом деле, Кейт, ты не должна сравнивать меня ни с ним, ни с каким-либо другим мужчиной. Вспомни, что мы поженились два Рождества назад, -
   Она ответила:
   - Глупый мальчишка! Это был не настоящий брак; настоящий брак совершается в церкви, священником, когда на мне будет белая фата.
   - Но ведь мы убежали, - возразил встревоженный Арчибальд.
   - Тайное бегство без кареты, запряженной четверкой, и кузнеца? Что за чушь!
   - То есть, ты хочешь сказать, что ты мне не жена, Кейт? - спросил мальчик, побледнев.
   - Ни твоя, ни чья-либо еще, мистер Арчибальд.
   - Кейт! - страстно воскликнул он, и кровь бросилась ему в лицо, - берегись! Ты не сможешь быть ничьей женой, кроме как моей! И я не вижу разницы между женитьбой с кузнецом и фатой и без них. Любой, кто осмелится назвать себя твоим женихом, умрет! Я умею обращаться со шпагой, да и с пистолетом тоже!
   - О, Арчи, какой же ты злой! Как ты жесток со мной, хотя знаешь, что я никогда не смогу полюбить никого, кроме тебя, даже если жестокая судьба разлучит нас хотя бы на время! - Юная леди цитировала "Эвелину", и Арчибальд прекрасно знал это, но они так привыкли применять фразы из этого произведения к своему собственному роману, что это выходило у них само собой.
   - Но скажи, что ты, наконец, станешь моей! - воскликнул Арчибальд, продолжая сцену со всей возможной серьезностью.
   - Нет, милорд, вам не следует так давить на меня... О нет, вы не должны делать этого, Арчи... В книге сказано, что лорд Орвилл только целует ей руку...
   - Я не лорд Орвилл, и я буду целовать тебя так, как захочу, и мне плевать на книгу, когда я испытываю то, что испытываю сейчас! Я думаю только о тебе!
   - Браво, молодой человек! Именно так и надо с ними разговаривать! - воскликнул доктор Роллинсон, который подслушал весь этот разговор и теперь явился всей своей полной фигурой, с подагрой и грубым смешком. - Книги хороши для лицедейства, но когда все по-серьезному, пользуйтесь своим собственным языком. - И он одобрительно похлопал мальчика по плечу. - Да, да, она тут же выйдет за тебя замуж, как только увидит, что ты строишь глазки какой-нибудь другой красавице! Только не говори, что их не существует; ты можешь отправиться куда угодно и сам убедиться, что это не так! - Таковы были циничные слова, которые этот человек не постеснялся произнести на ухо своему юному другу; после этого он, посмеиваясь, куда-то увел его, оставив мисс Баттлдаун в легком недоумении. Доктору казалось, что он прекрасно знает женщин. И если это было так, он был очень знающим человеком!
  

IV

  
   Малмезон Хаус несколько лет назад был частично разрушен пожаром, а два года спустя часть, оставшаяся неповрежденной, была снесена, чтобы освободить место для предполагавшейся ветки Лондонской и Южно-береговой железной дороги. Ветка до сих пор так и не построена, а на месте почтенного здания остались лишь несколько куч поросшего травой мусора. Но в то время, о котором идет речь, это была внушительная громада серого камня, стоявшая на небольшом возвышении, с лужайкой перед ней и множеством окружавших ее больших деревьев. Центральная часть здания и правое крыло были построены во времена Елизаветы; левое крыло было построено сэром Кристофером Реном или кем-нибудь из архитекторов его школы и, хотя внешне соответствовало остальной части здания, внутри было просторным и более современным. Стены старой части достигали в толщину более четырех футов, и даже перегородки между комнатами представляли собой два фута прочной каменной кладки. Многие комнаты были увешаны гобеленами; при сносе дома были обнаружены несколько потайных ходов, выдолбленных в стенах, ведущих из комнаты в комнату, и скрытых раздвижными панелями. Здание состояло из двух этажей и чердака; неровный коридор на первом этаже, плохо освещенный, а местами совершенно темный, тянулся от центра в правое крыло.
   В конце правого крыла располагалась восточная комната, о которой уже упоминалось. Первоначально в нее можно было попасть только через большую смежную комнату, в которую, опять же, вел только темный коридор. Таково было положение вещей во время знаменитого таинственного исчезновения сэра Чарльза Малмезона в 1745 году. Но в начале нынешнего столетия в наружной стене была сделана дверь, выходившая на крытую каменную лестницу, спускавшуюся во двор. Таким образом, комната стала обособленной, так сказать, от остального дома. Живущий в комнате мог запереть дверь, соединяющую его комнату с соседней, и входить и выходить через другую, когда ему заблагорассудится. Что касается двора, то часть его раньше служила конюшней с стойлами для трех лошадей; теперь они были перенесены в другую часть особняка, хотя сама конюшня, конечно, осталась; через нее нужно было пройти, чтобы попасть на крытую лестницу.
   Можно вспомнить, что Арчибальд, в "период усыпления", проявлял сильное, хотя и совершенно иррациональное отвращение к этой восточной комнате. Возможно, там имелось нечто, недоступное восприятию обычных, здоровых чувств. Как бы то ни было, впоследствии он преодолел это отвращение, и на двенадцатом году жизни (на третьем, как сказал бы сэр Кларенс), поселился там и не допускал в нее никаких "женщин", разве что в качестве особой милости. В те дни, когда люди были в большей или меньшей степени подвержены влиянию суеверий, далеко не каждый мальчишка мог бы наслаждаться ощущением, что проводит ночи в столь уединенной обстановке, ибо правое крыло на этом этаже пустовало почти полностью. Но Арчибальд, по-видимому, был совершенно свободен от боязни как естественного, так и сверхъестественного. Он собрал все свои мальчишеские драгоценности - ружье, шпагу, удочки и хлысты для верховой езды, и разместил их на стенах. Он смел паутину с окон и потолка, выкинул кучу всякого хлама, скопившегося в комнате за последние полвека, притащил несколько удобных стульев с высокими спинками и старых столов, повесил книжную полку с "Искусным рыболовом" Уолтона, "Диалогами дьяволов", "Арабскими ночами", "Эвелиной" мисс Берни и другими, столь же модными и остроумными произведениями, и развел огонь в камине, придав комнате даже более уютный вид, чем это можно было ожидать. Сама комната была длинной, узкой, со сравнительно низким потолком; решетчатые окна на несколько футов вдавались в массивные стены; большие коричнево-зеленые и желтые гобелены, не выцветшие за два с лишним столетия своего существования, по-прежнему дисгармонировали с современными обоями; в рамке над камином висел портрет баронета-якобинца сэра Годфри Неллера. Это был поясной портрет; баронет был изображен в офицерской форме, одной рукой прижимающим к груди рукоять меча, а указательный палец другой был направлен вниз, как бы намекая: "Теперь я там!" Камин, следует заметить, был устроен на противоположной окну стороне комнаты, то есть, в одной из перегородок. А что было по другую сторону этой перегородки?
   Небольшой зал, выходивший в коридор - он располагался под прямым углом к восточной комнате, вдоль южной передней части крыла. И это был не коридор, хотя он и тянулся на некоторое расстояние параллельно восточной комнате и имел дверь с восточной стороны. Дверь эта вела в темный чулан, размером с обычную комнату, служивший вместилищем для мусора. Значит, темный чулан примыкал к восточной комнате по другую сторону перегородки? Вовсе нет. Если бы в стене чулана было открыто окно, то оно смотрело бы - не в комнату Арчибальда, а в узкий глухой дворик или колодец, целиком заключенный между четырьмя каменными стенами, служивший непонятно какой цели, разве что являлся некой неуклюжей архитектурной деталью. Не было ни малейшей возможности проникнуть в этот колодец или хотя бы заглянуть в него, если бы только кто-то не попытался забраться на крышу дома. О его существовании стало известно только из слов случайных рабочих, занятых обновлением черепицы или починкой обветшалой трубы. Подробный осмотр здания, конечно, сразу же выявил бы его наличие, но, насколько известно, такого осмотра никогда не производилось. Он выявил бы также и то, о чем никто не подозревал, но что, тем не менее, имело важное значение, а именно: что глухой двор или колодец был, по крайней мере, на пятнадцать футов короче и на двадцать пять футов уже, чем следовало бы!
   Арчибальд так же был далек от любых подозрений, как и все остальные; более того, он, скорее всего, никогда в жизни не задумывался о планах архитекторов. Зато он очень много думал о портрете своего прадеда, а поскольку тот висел так, что был прекрасно виден из самого удобного кресла, стоявшего у камина, Арчибальд проводил много времени, глядя на него. На что указывал сэр Чарльз указательным пальцем левой руки? И что означал этот по-особому пристальный, слегка хмурый взгляд, который нарисованные глаза всегда устремляли на него? У Арчибальда, вероятно, было несколько романов миссис Рэдклифф среди прочих книг на его полках, и он, возможно, лелеял мысль, что сокровище, или какая-то важная тайна спрятаны где-то поблизости. Проследив направление указательного пальца, он обнаружил, что тот устремлен в точку пола, располагавшуюся примерно в пяти футах справа от камина. Пол в комнате был сделан из массивных дубовых досок, почерневших от времени, и в этом месте казался не менее прочным, чем в любом другом. Тем не менее, он решил, что заняться поисками будет очень весело; можно проделать в том месте дыру и посмотреть, что скрывается под досками. Он потихоньку раздобыл пилу, молоток и стамеску, и однажды, когда никого не было дома, запер комнату и принялся за работу. Она оказалась не из легких: крепость дуба оказалась такова, что края стамески завернулись, а пилой вообще невозможно было работать. Спустя полчаса, после почти безрезультатной работы молотком и стамеской, он решил передохнуть. Доска, над которой он трудился, упиравшаяся в стену под прямым углом, была короткой, не более восемнадцати дюймов в длину, и была вставлена только для того, чтобы заполнить щель, образованную недостатком длины доски, продолжением которой являлась. Между их концами имелся небольшой зазор, и в него Арчибальд воткнул свое долото. Ему показалось, что зазор увеличился, он надавил посильнее, начал двигать долото взад и вперед; зазор увеличивался; на самом деле, короткая доска уходила под настил. Вскоре открылась небольшая продолговатая впадина, в которую юный исследователь заглянул с бьющимся сердцем, ожидая найти в ней что-то необычное.
   Но то, что он нашел, ни в малейшей степени не соответствовало его ожиданиям; это не была шкатулка с драгоценными камнями, и это не было документом, подтверждающим право семьи на владение графством Сассекс. Это был всего лишь потускневший серебряный жезл, около девяти дюймов в длину, скрученный в форме штопора. Один конец его заканчивался широкой плоской головкой. Больше в углублении не было ничего, - ничего, что указывало бы на то, для чего предназначался жезл и почему был так искусно спрятан. И все-таки, подумал Арчибальд, если бы он не был для чего-то нужен, стал бы кто-то прятать его, причем, оставив странное, таинственное указание на место тайника? Нет, конечно, не стал бы! Скорее всего, и портрет был написан только для того, чтобы служить указателем на спрятанный жезл. Значит, либо в тайнике, помимо него, было спрятано еще что-то, либо жезл предназначен для использования каким-то, пока непонятным, способом. Это сомнений не вызывало.
   Так рассуждал Арчибальд, - то есть, мог бы так рассуждать, ибо нет прямых доказательств того, что происходило в его голове. Во-первых, он тщательно осмотрел тайник и убедился, что из него нельзя извлечь больше ничего, кроме пыли; что за ним не скрывается какой-либо другой тайник, в котором было бы спрятано нечто более ценное. Следующим его шагом было изучение скипетра в надежде, что внимательный осмотр или внезапное наитие подскажут ему, для чего тот нужен. Его старания были вознаграждены: на плоской головке он нашел почти стершиеся цифры 3 и 5, начертанные одна под другой так, что образовывали дробь, то есть 3/5; кроме того, он пришел к убеждению: странная форма скипетра была придана ему не случайно, как он предполагал вначале, но намеренно, с неизвестной пока целью. Эти выводы, естественно, возбудили его любопытство еще больше, но дальше них дело не пошло. Арчибальд был умным мальчиком, но не был детективом, обученным дедуктивному методу, и решение проблемы оказалось ему не по зубам. Он использовал цифры 3 и 5 всеми способами, какие только могло подсказать ему воображение; он брал их в футах, дюймах, ярдах; он складывал их и вычитал - все было напрасно. Единственное, что он сделал, так это не доверился никому другому; он ни словом не обмолвился о своей находке даже Кейт; решив, что если существует тайна, которая должна быть раскрыта, она должна быть раскрыта именно им. Наконец, после нескольких дней бесплодных усилий, потеряв терпение, он вернул скипетр в тайник, решив дать себе передышку и посмотреть, не вмешаются ли в дело время и случай. Этот план, хотя, несомненно, и был разумным, по-видимому, не привел ни к какому результату, подобно всем прочим; и прошло более года, прежде чем скипетр снова был потревожен. Мало-помалу, его мысли перестали настойчиво возвращаться к загадке, Арчибальдом завладели другие интересы. Трагическая смерть его тети, любовь к Кейт, его будущее - сотни проблем занимали его, пока серебряный скипетр не оказался наполовину забыт.
   Однако, во второй половине 1813 года, он случайно сделал весьма любопытное открытие.
  

V

  
   Осенью этого года он впервые отправился на охоту со своим отцом и соседними деревенскими джентльменами, и, судя по всему, ему дважды вручали лисий хвост. По его просьбе, для него изготовили щиты с головами двух лис, и он решил разместить их по обе стороны камина.
   Пространство стены выше, правее и левее каминной полки на несколько футов было свободно; далее, с одной стороны, висел портрет, с другой - гобелен; дубовые панели поднимались от пола на четыре фута, а потом, до самого потолка, шла штукатурка. Каминная полка и камин были сделаны из темного сланцевого камня и кирпича соответственно.
   Арчибальд решил расположить щиты так, чтобы им ничто не мешало - чуть выше уровня панелей и достаточно близко к каминной полке. Он с некоторым усилием заколотил гвоздь с левой стороны в твердую штукатурку, после чего, тщательно отметив симметричную ему точку с правой стороны, принялся забивать второй гвоздь. Но тот сопротивлялся; когда Арчибальд ударил посильнее, гвоздь согнулся, и молоток, сорвавшись, вошел в соприкосновение с белой поверхностью стены; при этом раздался звук, будто от удара по металлу.
   Краткое расследование показало, что в стену вделан круглый железный диск, диаметром около трех дюймов, выкрашенный белой краской под цвет штукатурки. С какой целью он был помещен здесь? Мальчик принялся соскребать краску с поверхности диска, чтобы посмотреть, действительно ли это железо или какой-нибудь другой металл; при этом маленькая подвижная крышка отошла в сторону, открыв скрывавшееся за нею маленькое круглое отверстие. Арчибальд сунул в него гвоздь и узнал, что за ним располагается пустота, уходящая прямо в стену, на расстояние, превышающее длину гвоздя; но насколько, и что находится в конце, он мог только предполагать.
   Мы можем только представить его себе, стоящего на стуле с гвоздем в руке, размышляя над способом прощупать эту пустоту позади таинственной металлической крышки, напоминающей замочную скважину. В этот самый момент, он случайно поднимает глаза и ловит на себе пристальный взгляд своего далекого предка, изображенного на портрете, который, казалось, все это время молча наблюдал за ним, и только какие-то неизвестные обстоятельства мешали ему подсказать, что делать дальше. А еще этот указательный палец... Указывающий - на что?
   Разумеется, на тайник в полу; но было кое-что еще, ибо, если заметить, что найденное в стене отверстие является третьей точкой на прямой линии между концом указательного пальца и нишей, в которой хранился серебряный скипетр, то оно находилось ровно в трех футах от указательного пальца и в пяти от тайника; таким образом, проблема тройки вверху и пятерки внизу благополучно решилась, и осталось только действовать!
   Арчибальд, в сильном волнении, спрыгнул на пол, но первым делом убедился, что обе двери надежно заперты. Затем вновь вернулся к своему расследованию, с бьющимся сердцем и разыгравшимся воображением, рисовавшим ему самые дикие картины того, что может случиться в ближайшем будущем; однако вскоре им овладел тошнотворный страх, ибо его расследование могло окончиться ничем! Но нет, что-то должно было быть, какая-то тайна, погребенная на много лет, чтобы сейчас ожить для него, и только для него; тайна, смутные рассказы о которой дошли сквозь мрак двухсотлетней давности; тайна старого сэра Чарльза в портретной рамке, человека с репутацией мага. Что там могло скрываться? Какой-нибудь талисман - возможно, книга заклинаний, которые позволят ему становиться невидимым и со скоростью желания перемещаться из одного места в другое, стать настоящим чародеем, наделенным всеми сверхъестественными способностями. Слегка дрожащими от нетерпения руками он отодвинул кусок доски в полу и вытащил серебряный скипетр; затем взобрался на стул и приложил его к отверстию, в точности под него подходившему. После чего на мгновение замер.
   Во всех историях, которые он читал, оккультные знания приобретались в обмен на то, что считалось равноценным, а именно - на собственные души стремившихся их получить. Вряд ли можно было ожидать, что Арчибальду удастся изменить условия сделки; но был ли он готов заплатить такую цену? Возможно, каждый человек в тот или иной момент своей жизни сталкивается с необходимостью дать тот или иной ответ на этот вопрос; и если бы не любопытство и скептицизм, а также нежелание извлекать урок из чужого опыта, весьма вероятно, этот ответ был бы более благоприятным для добродетели, чем тот, который дается на самом деле. Арчибальд недолго колебался. То ли он не верил в какую-либо поджидающую его опасность, то ли решил бросить ей вызов, какой бы она ни была; или же, зайдя так далеко, он не смог справиться со жгучим желанием идти до конца, - в любом случае, он втянул в себя воздух, упрямо сжал губы и вставил серебряный скипетр в отверстие.
   Входя, тот медленно поворачивался, очевидно, следуя внутреннему изгибу, извиваясь, подобно змее, пока снаружи не осталась всего пара дюймов. Искатель приключений продолжал давить; что-то поддалось, и в то же мгновение странный шаркающий звук заставил его резко обернуться.
   Что случилось с каминной полкой? Ее правая сторона выдвинулась вперед, казалось, почти на фут, в то время как левая скрылась на то же самое расстояние в стене; между тем, камин, в котором горел огонь, оставался на прежнем месте. Сначала Арчибальду показалось, что каминная полка вот-вот обрушится, а с ней и вся перегородка; но когда он немного оправился от удивления и внимательно все осмотрел, то обнаружил: масса серого камня располагалась на скрытой оси, вокруг которой вращалась независимо от кирпичной кладки камина. Серебряный скипетр ослабил пружину, которой удерживался механизм, и, в результате, открылся проем в казавшейся единым монолитом стене. Спустившись со стула, он без труда подвинул "дверь" и убедился, что за ней находится проход, тянущийся неизвестно на сколько. Из него тянуло странно сухим воздухом. Что касается темноты, то она казалась такой же плотной, как в центральной камере Великой пирамиды.
   Арчибальд, возможно, испытывал некоторый страх, поскольку был всего лишь мальчиком, а случилось это более шестидесяти лет назад, когда призраки и фэйри не считались безобидными выдумками, как в наши дни. Тем не менее, отступать было не в его привычках, а кроме того, его приключение зашло слишком далеко. Ничто не смогло бы заставить его отступить. Что бы ни случилось, он доведет свои поиски до конца.
   Без света, однако, ничего невозможно было разглядеть; нужно было взять со стола в коридоре одну из свечей. Мальчику не потребовалось и полминуты, чтобы сходить за ней и вернуться; затем он протиснулся в отверстие и оказался в сводчатом туннеле, прямо за камином, тепло которого почувствовал, приложив руку к кирпичной стене. Туннель, тянувшийся внутри стены влево, был примерно шести футов в высоту и двух с половиной в ширину. Арчибальд вполне мог перемещаться по нему.
   Но прежде он внимательно изучил механизм вращающейся каминной полки. Это было чрезвычайно остроумное и вместе с тем простое устройство, так точно подогнанное во всех своих частях, что после стольких лет неподвижности продолжало работать, как будто было сделано только вчера. После того, как Арчибальд вылил немного оружейного масла на шарниры и в пазы, он обнаружил, что тяжелая каменная конструкция поворачивается и закрывается так же бесшумно и легко, как его собственные челюсти. Ее можно было открыть изнутри, вставив серебряный скипетр в отверстие, соответствующее наружному, и, попрактиковавшись в открывании-закрывании до тех пор, пока не убедился, что полностью овладел данным процессом, он положил скипетр в карман, осторожно закрыл за собой каменную панель и со свечой в руке двинулся по тоннелю.
   Пройдя десять шагов, он уткнулся в стену, располагавшуюся под прямым углом к тоннелю, по которому он двигался. Осторожно заглянув за угол, он увидел в конце короткого прохода массивную дверь из темного дерева, обитую железом, полуоткрытую, с ключом в замочной скважине, словно кто-то в спешке забыл закрыть и запереть ее за собой. Арчибальд медленно распахнул ее; двигаясь, она заскрипела, сквозняк заставил пламя свечи замерцать, отбрасывая странные пляшущие тени на пустоту позади двери. В следующее мгновение Арчибальд переступил порог и достиг конечной цели своего путешествия.
   Поначалу он ничего не мог разглядеть отчетливо, кроме того, что находился в помещении, казавшемся огромным, наличие которого никак не мог объяснить. Читатель, информированный лучше, наверняка уже определил его нахождение в том месте, о котором недавно шла речь, а именно, между колодцем и восточной комнатой. Осторожно, на ощупь, пробираясь по комнате, Арчибальд вскоре обнаружил на стене канделябр, в который и поставил свою свечу, так что предметы, находившиеся в комнате, стали смутно различимы. Это было довольно просторное помещение с высокими потолками, обставленное с таким причудливым и мрачным великолепием, какого не было ни в одной другой комнате Малмезона. Сводчатый потолок поддерживали огромные дубовые балки, пол был выложен полированным мрамором. Стены, вместо того, чтобы быть увешанными гобеленами, были расписаны фигурами в натуральную величину, изображавшими, насколько можно было судить, какой-то странный обряд. В одном конце комнаты стоял массивный шкаф, полки которого были завалены золотыми и серебряными предметами, богато украшенными чеканкой, очевидно, очень ценными. Здесь, как кажется, хранились многие фамильные драгоценности, исчезнувшие во время восстания якобитов и считавшиеся утраченными. Шкаф был сделан из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, так же как и широкий круглый стол в центре комнаты. В нише напротив шкафа поблескивал полный комплект рыцарских доспехов шестнадцатого века; атмосфера в комнате была так суха, что на их полированной поверхности, покрытой, как и все прочие предметы, мелкой пылью, не было заметно ни единого пятнышка ржавчины. Кровать с вышитым покрывалом и тяжелыми шелковыми занавесями стояла в глубокой нише слева от шкафа.
   На столе лежало множество бумаг и пергаментов, некоторые - сложенные, иные - в беспорядке. Один лист был развернут, на него было брошено перо, рядом стояла старинная чернильница, а на подставке у кровати - покрытая золотой эмалью табакерка с поднятой крышкой, в которой, вне всякого сомнения, лежали остатки какого-нибудь острого темного нюхательного табака времен Георга II.
   Арчибальд смотрел на все это в задумчивом молчании. Эта комната была оставлена, если судить по ее виду, много лет назад; с тех пор все предметы здесь оставались нетронутыми, непотревоженными; ничто, кроме времени, не заглядывало сюда; но даже оно оказалось над ними не властно! Они лежали здесь, забытые, заброшенные, и это было ужасно. Почему тайна этой комнаты оказалась предана забвению?
   И почему судьба выбрала именно его, чтобы найти ее? И что ему теперь делать? "Во всяком случае, - сказал он себе, - эта тайна стала моей тайной, и когда-нибудь я узнаю, как мне надлежит ей распорядиться". Он чувствовал, что когда настанет время, она принесет ему власть, богатство и безопасность; и с каким-то странным чувством гордости ощутил себя избранным Провидением истинным наследником Малмезона - единственным, кому было позволено стать наравне с теми историческими и легендарными предками, которым тайна этой комнаты принесла славу магов и чародеев. Отныне Арчибальд становился точно таким же волшебником, как и они.
   Или, возможно, некромантия вовсе не такая глупость, как он полагал? Возможно ли, что даже сейчас старые чародеи проводят здесь свои собрания, и что они могут усомниться в его праве присутствовать среди них?
   Когда эта мысль промелькнула в голове мальчика, он медленно двинулся вперед, посматривая по сторонам, как вдруг волосы на его голове зашевелились от того, что нельзя было назвать страхом, но уж точно ощущением, далеким от спокойствия. В самом темном углу комнаты он увидел силуэт человека, бесшумно, украдкой подкрадывавшегося к нему. Теперь, когда он заметил его и остановился, он также остановился; человек, казалось, не сводил с него глаз. Сомнений быть не могло; это был человек, видимый совершенно отчетливо, за исключением черт лица, поскольку их скрывала тень. Но какое живое существо, - по крайней мере, из смертных, - могло существовать в комнате, запертой в течение шестидесяти лет?
   Арчибальд, которому еще не исполнилось и четырнадцати, несомненно, был мальчиком отважным. То, что инстинкт понуждал его пуститься наутек, в этом не могло быть сомнения; и если бы он убежал, эта повесть никогда не была бы написана. Но он решил иное: сделать шаг навстречу видению и узнать, кто ему противостоит. Он шагнул вперед и увидел, что видение представляло собой его собственное отражение в высоком зеркале, разглядеть которое ему помешали темнота и волнение. Мгновенная слабость, ставшая результатом данного открытия, оказалась такова, что силы оставили его, колени подогнулись, и он упал, ударившись лбом об угол черного шкафа. Но через мгновение он снова был на ногах; лоб его кровоточил, он ощущал странное головокружение. Свеча почти сгорела, нужно было возвращаться. Он достал ее из подсвечника, вышел за дверь, прошел по туннелю и вставил серебряный ключ в замочную скважину. Каменная панель открылась; он выронил то, что осталось от свечи, и выскользнул в отверстие на яркий свет. Первое, что он увидел, когда глаза немного привыкли к свету, была фигура мисс Кейт Баттлдаун. Возвращаясь из коридора он, должно быть, забыл запереть за собой дверь комнаты. Она стояла спиной к нему, глядя в окно и, по-видимому, подавала знаки кому-то снаружи.
   Арчибальд бесшумно закрыл панель; благодаря тому, что он смазал петли, ни один звук не выдал произведенного им движения. В следующее мгновение Кейт обернулась и, увидев его, вздрогнула и воскликнула:
   - Ах!
   - Доброе утро, мисс Кейт, - сказал Арчибальд.
   - Арчибальд!
   - Да?
   - Минуту назад тебя здесь не было!
   - Вот как?
   - Как ты здесь оказался?
   Арчибальд сделал жест в сторону двери, ведущей на крытую лестницу.
   - Не может быть, она заперта, - сказала Кейт, - и ключ с этой стороны.
   Она сделала шаг по направлению к нему и вдруг остановилась, с ужасом глядя на него.
   - Что случилось, Кейт?
   - Ты весь в крови, Арчибальд! Что произошло? Ты... кто ты? - Она была готова поверить в то, что перед ней призрак.
   - Кто я? - повторил мальчик. Странное головокружение усиливалось, он почти не сознавал, спит он или бодрствует. Кто он такой, на самом деле? Что случилось? Кто эта молодая леди? Что...
   - Арчибальд! Арчи! Ответь мне! Почему ты выглядишь так странно?
   - Я не знаю... - ответил Арчи и расплакался.
   Мисс Кейт побледнела и попятилась к двери.
   - Я хочу мою кошечку! - прорыдал Арчи.
   Кейт остановилась.
   - Тебе нужна я?
   - Мне нужна моя кошечка, моя маленькая кошечка! Они закопали мою кошечку в земле, в саду! Я хочу, чтобы они вернули мне ее! Я хочу играть с ней!
   С этими словами, со слезами, стекающими по его щекам, бедный Арчи заковылял по направлению к ней, вытянув руки, неуверенными шагом, точно маленький ребенок. Но Кейт уже добралась до двери и с криком выбежала в соседнюю комнату, а затем в длинный коридор.
   Бедный Арчи ковылял следом за ней, его детское сердце было переполнено скорбью по пестрой кошке, которую похоронили в саду за домом семь лет назад. Семь лет назад? Или это случилось только вчера?
  

VI

   Крики мисс Кейт Баттлдаун, когда она бежала по коридору, должно быть, подняли на ноги всех домочадцев; ужасная новость была сообщена им со всеми подробностями; а затем, живым ее подтверждением, появился бедный Арчи. Воцарилось величайшее смятение и недоумение. Никто ничего не понимал. Неизвестно, что случилось. Что это за история о том, будто Арчи внезапно появился там, где раньше его не было, точно так же, как до него это случилось с его прадедом, сэром Чарльзом? Кейт, которой мы можем простить некоторую неточность или преувеличение при данных обстоятельствах, клялась, что она смотрела прямо в центр комнаты, и там никого не было; а потом, вдруг, там появился Арчи, из ничего! Такова версия ее слов, переданная леди Малмезон в письме к своей сестре, мисс Тремаунт из Корнуолла, написанном вскоре после происшествия. Мисс Тремаунт, как читатель помнит, много лет назад намекала на свое намерение сделать Арчибальда своим наследником; а письмо леди Малмезон было забавной и довольно остроумной попыткой передать рассказ о происшествии с бедным Арчи так, чтобы не лишить его этого наследства. Доктор Роллинсон, писала она, осмотрел милого Арчи и сказал, что случившегося можно было ожидать, и что здоровье милого ребенка от этого, конечно, не пострадает, а, напротив, укрепится, и жизнь станет дольше. Не могло быть никакого сомнения в том, что бедняга Арчи в течение последних нескольких лет испытывал почти неестественное возбуждение или нервное напряжение, что вызывало у леди Малмезон величайшее беспокойство, и она была искренне благодарна судьбе за то, что все случилось так, как случилось, а не хуже, то есть, вернулось на круги своя. Теперь она была уверена, что ее дорогой Арчи доживет до того момента, когда станет тихим, добрым, рассудительным английским джентльменом, способным эффективно и добросовестно исполнять обязанности деревенского английского джентльмена, будь то управление поместьем или... или в чем бы ином они ни заключались. К истории о таинственном появлении Арчи из пустоты леди Малмезон отнеслась с юмором; хотя в глубине души была очень напугана этим случаем, а кроме того, была убеждена, что Арчи на всю жизнь останется лишь немногим отличающимся от идиота. Хорошо известно, что английские деревенские джентльмены никогда не бывают идиотами.
   А каково было мнение о рецидиве, случившемся с Арчи, старого доктора Роллинсона? Единственные прямые доказательства, заслуживающие внимания, - его собственные слова, - к сожалению, отсутствуют, и мы вынуждены полагаться на неточные или предвзятые слухи, процитированные выше. Вполне вероятно, он пришел к выводу, что глупость - нормальное состояние, присущее мальчику, и что его преждевременное развитие в течение семи лет, являлось по существу чем-то ненормальным и временным, важным только с точки зрения патологии. Действительно, в состоянии изменившегося Арчибальда не было ничего, что можно было бы посчитать за болезнь. Он был здоров, как четырнадцатилетний мальчик (если бы был четырнадцатилетним мальчиком, а не семилетним ребенком!). Он ничего не знал и не сохранил никаких воспоминаний о своей прежней жизни; его нужно было учить грамоте - и это было, по общему мнению, ужасно трудно; иногда он выражал желание повидать свою няню Мэгги, которая, как, наверное, с радостью узнает отзывчивый читатель, вышла замуж с той поры, как мы слышали о ней в последний раз. Он был очень озадачен, обнаружив, что стал выше ростом, чем когда видел себя в последний раз, и прошло много времени, прежде чем он научился узнавать себя в зеркале. Излишне говорить, что все, связанное с потайной комнатой и серебряным скипетром полностью стерлось из его памяти; и хотя он был найден с ним в руке, он не мог сказать, что это за предмет и где он его взял.
   В этой связи, однако, следует упомянуть кое-что, что, будучи правдой, бросает новый, странный свет на его психологическое состояние. Есть основания полагать, что он посетил тайную комнату в сомнамбулическом состоянии. Доказательства, на которых основано это предположение, кажутся спустя столько лет довольно шаткими; но несомненно, что через несколько недель после того, как мальчик вновь вернулся в семилетний возраст, серебряный скипетр исчез; почти наверняка он снова вернулся в тайник под полом рядом с камином. Но, в таком случае, кто, кроме Арчибальда, мог положить его туда? И каким образом он мог это сделать, кроме как во сне? Известно, что во время своего "непросветленного периода" он был сомнамбулой; и если помнил о тайнике, то из этого следует, что он также помнил об использовании скипетра и посещал секретную комнату. Таким образом, мальчик казался забывчивым и глупым только в часы бодрствования; но во время сна он таким не был! Следовательно, мы можем иметь дело с воздействием некоего всепоглощающего интереса, но оставим обсуждение этого врачам и метафизикам. Нам же остается просто взирать на происшедшее с почтительным недоумением.
   Нам следует, однако, оставить Арчибальда и уделить внимание другим персонажам этой драмы. Для большинства из них настало тяжелое время. Любопытно отметить, как на примере этих людей находит подтверждение поговорка о том, что беда не приходит одна. Судьба, кажется, постаралась поразить всех сразу, словно наверстывая упущенное время; подобно драматургу, который очищает сцену от всех второстепенных и лишних персонажей, оставляя ее свободной для тех двух-трех главных героев, которые могут беспрепятственно действовать дальше.
   Полковник Баттлдаун сражался под командованием Веллингтона против Сульта при Ортезе; командуя кавалерией, этот доблестный офицер и добродушный джентльмен получил удар саблей по голове и был выбит из седла; когда его подобрали после битвы, он был уже мертв. Его похоронили на месте сражения; практика посылать тела героев в поисках места, достойного принять их, не была в то время модной, как сейчас. Но известие о его смерти пришло в дом; его друзья погрузились в траур, а мисс Кейт в четырнадцать лет унаследовала большое состояние. Но она казалась старше своих лет и считалась "именно тем человеком, который должен стать наследником", что бы это ни значило. Она была чрезвычайно красива, обладала должным чувством собственной значимости и способностью следить за всем, что представляло для нее интерес. В то же время, многие ее поступки указывают на то, что иногда она поддавалась внезапным порывам, и что характер ее был довольно-таки своенравным. Такая женщина могла бы стать героиней современных романов.
   Нежные отношения, существовавшие между ней и Арчибальдом, поневоле были разорваны. Что можно поделать с возлюбленным, который вдруг совершенно перестает помнить о вас, который вам не верит, когда вы называете ему свое имя, чьи единственные ассоциации с этим именем датируются сроком на семь лет раньше и неприятны? Никто не может обвинить Кейт в том, что она отказалась от Арчибальда; нужно было быть больше, чем человеком, чтобы доверить свое сердце заботам полоумного волшебника, чье таинственное сходство или связь с очаровательным молодым джентльменом делали его еще более нежелательным. Бедная Кейт! Если она отдала свое сердце Арчибальду, а потом Арчибальд стал кем-то другим, что можно сказать о ее сердце? Не было ли оно безвозвратно утрачено, и удивимся ли мы, если впоследствии обнаружим в ней склонность к бессердечию?
   Следующим сцену покинул сэр Кларенс Батт Малмезон. Веселый баронет никогда не стал прежним человеком после рецидива болезни его второго сына, которого он любил больше своего первенца, и чье предполагаемое будущее ласкало его самолюбие. Он часами сидел, наблюдая за вялой игрой ребенка на полу в детской; он постоянно пытался пробудить в своем помраченном сознании искорки прежнего блеска, а когда эти усилия не оканчивались ничем, тяжело вздыхал, и по его старческим щекам текли слезы. Если бы с Арчибальдом не был связан период обманчивых обещаний, вполне вероятно, мальчик получил бы достаточно любви; но он невольно совершил непростительный проступок, пробудив надежды, которым не суждено было сбыться. Сэр Кларенс чувствовал себя человеком из сказки, получившим от феи кошелек с золотом; но, открыв его, обнаружил внутри вместо монет пучок желтых осенних листьев. Героическая гибель его друга полковника только усилила угнетенное состояние баронета, и его мрачность нисколько не смягчалась мыслью о том, что наследство Кейт не принесет Арчибальду никакой пользы. Приходится признать, что сэр Кларенс, в конце концов, стал выпивать слишком много вина после обеда.
   И чем больше вина он пил, тем реже у него возникало желание вернуться к прежнему образу жизни, к верховой езде и охоте, и, следовательно, тем более капризным и толстым он становился. Наконец, он едва не поссорился с доктором Роллинсоном, потому что тот прямо сказал ему: бутылка загонит его в гроб; но через несколько дней он все-таки поссорился, причем очень сильно, с достопочтенным Ричардом Пеннроялом.
   Этот джентльмен наведался в Малмезон и остался обедать; за десертом разговор зашел о нынешнем печальном состоянии местных дел.
   - Все летит к черту! - воскликнул бедный сэр Кларенс. - Ни один джентльмен не должен скатываться до такого существования!
   - Ну же, Малмезон, - улыбаясь, сказал Пеннроял, - вы заходите слишком далеко. Все не так уж плохо. Есть и хорошее.
   - Хорошее? Чего хорошего вы увидели? Какого черта вы имеете в виду?
   - Например, что касается бедного полковника. Конечно, все мы очень сожалеем, что потеряли его; прекрасный человек и замечательный игрок в пикет. Но, в конце концов, он не мог жить вечно; и что же мы имеем? Мы имеем то, что прекрасная мисс Баттлдаун становится самой богатой наследницей в трех графствах.
   - Ну, и что же в этом хорошего? Что мне до ее наследства? Или у моего мальчика есть возможность жениться на ней? Отвечайте!
   - Думаю, что нет; зато на ней может жениться кто-то другой.
   - Кто-то другой? Кто, хотел бы я знать? - завопил сэр Кларенс. - Дайте мне взглянуть на того негодяя, который посмеет жениться на Кейт Баттлдаун!
   - Я вас прекрасно слышу, Малмезон, и на вашем месте не стал бы так напрягаться - вам же известно, что сказал доктор. Что же касается мисс Баттлдаун, то она, конечно же, имеет право выйти замуж за кого пожелает, не так ли?
   - Нет, не так! - возразил баронет, еще сильнее разозлившись. - Она принадлежит моему Арчибальду, и если какой-нибудь негодяй...
   - Вы невыносимы, сэр Кларенс, - перебил его Пеннроял, все еще улыбаясь, но уже не такой приятной улыбкой. - Человек, который и в лучшие времена вел себя не очень сдержанно, должен быть более осторожен, чтобы избегать того, что может ухудшить его состояние, - и он многозначительно взглянул в сторону графина.
   - Пеннроял! - с достоинством произнес старый баронет. - Мы с вашим отцом были друзьями еще до вашего рождения, вы мой шурин; но если бы вы не сидели за моим столом, я научил бы вас лучшим манерам, чем манере учить старших. Я сказал, что хотел бы взглянуть на того негодяя, который осмелился бы жениться на Кейт Баттлдаун и... и... какое вам до этого дело?
   - Такое, - спокойно ответил Пеннроял, - что я сам женюсь на ней!
   Сэр Кларенс с громким проклятием вскочил с кресла и снова сел. Он взял себе за правило: ни за что на свете не оскорблять гостя, находящегося под его крышей. Его лицо побагровело, вены на лбу и шее заметно вздулись и запульсировали. Взгляд его был устремлен на непроницаемое лицо достопочтенного Ричарда, он с трудом переводил дыхание. Последовала довольно продолжительная пауза, прерываемая только этим неровным дыханием. Наконец, проявляя вежливость, что выглядело почти гротескным, бедный джентльмен подтолкнул графин к своему шурину и смертельному врагу, сопровождая это движение хриплым звуком, вероятно, в попытке помочь самому себе продышаться. Но это усилие оказалось чрезмерным. В следующее мгновение глаза баронета закатились, он судорожно всхлипнул и упал лицом на стол.
   Мистер Пеннроял быстро поднялся и позвонил в колокольчик.
   - Немедленно пошлите за доктором, - сказал он появившемуся слуге. - Сэр Кларенс слишком много выпил или переел, как мне кажется. И помогите мне уложить его на диван и ослабить шейный платок. Примените обычные средства, а я поднимусь наверх и поговорю с леди Малмезон.
   Обычные средства не помогли, и когда доктор Роллинсон прибыл через четыре часа, было уже очевидно, что он ничем не может быть полезен. Сэр Кларенс так и не пришел в себя полностью, а через пару дней перестал дышать. Было проведено дознание, в результате которого вынесен вердикт о смерти в результате апоплексического удара, после чего последовали пышные похороны. Вдова, дама с ограниченным интеллектом, зато весьма чувствительная, несколько недель постоянно плакала и уверяла достопочтенного Ричарда, что ей больше не на кого положиться, кроме как на него. Арчибальд, бродивший во время траура по дому с ничего не выражающим лицом, без определенной цели, почти не выказывал скорби по поводу утраты или хотя бы того, что понял случившееся; но всякий раз, когда встречал Пеннрояла, следовал за ним с собачьей нежностью, странно контрастировавшей с той антипатией, которую проявлял к нему во время предыдущей стадии своего существования. Что касается брата Арчибальда, бледного и худого, но исполненного достоинства девятнадцатилетнего юноши, то он принял титул сэра Эдварда и стал главой дома с серьезностью, удивлявшей тех, кто видел в нем только погруженного в хандру ученого. Спокойно, но уверенно, он дал понять, что сознает всю ответственность своего положения и знает, как добиться к себе уважения. Он не поощрял мать в ее стремлении к безграничной зависимости от Пеннрояла; между ним и последним, по-видимому, возникло более или менее заметное охлаждение. Конечно, Пеннроял был далек от того, чтобы любить церемонного и пунктуального молодого баронета, не употреблявшего спиртного и не игравшего в карты.
   С другой стороны, по отношению к Арчибальду он проявлял циничное и презрительное добродушие, часто забавляясь тем, что задавал бедному туповатому юноше всевозможные вопросы о событиях, происшедших в тот период, когда он был "развит не по годам", и о которых Арчибальд, разумеется, ничего не помнил. Достопочтенный Ричард Пеннроял был не первым человеком, не сумевшим понять, откуда исходит самая большая опасность.
  

VII

   Новость, которой мистер Пеннроял убил сэра Кларенса, была правдой. Он был помолвлен с прекрасной наследницей, мисс Баттлдаун, и все три графства одобряли этот брак. Он объединял два больших смежных поместья и два значительных состояния. Между ними была довольно значительная разница в возрасте: Пеннроялу было около сорока, а мисс Баттлдаун - только девятнадцать; но это мало что значило, поскольку во всем остальном они были ровня. Считалось, что мисс Баттлдаун имеет правильные представления о своих обязанностях, в том числе, обязанностях наследницы. С того времени как бедный Арчибальд Малмезон лишился рассудка, она получила не одно предложение, которое могла бы принять молодая леди, достаточно слабая духом, чтобы считаться исключительно с личными интересами; но ей не требовался кто-то старше ее, чтобы посоветовать не принимать их. В самом деле, когда-то она позволила себе сделать вывод, что отвергает самую мысль о замужестве с кем бы то ни было, и это была демонстрация похвальной девичьей сдержанности; но нельзя было ни ожидать, ни желать, чтобы она придерживалась этого решения, поскольку имелись серьезные причины для его изменения. Такой прекрасной причиной был мистер Пеннроял. Он миновал критический период своей жизни; он пережил дискредитирующие слухи, распространявшиеся по его поводу; он выказал себя рачительным землевладельцем; и сам факт того, что он вдовец, придавал ему некоторую респектабельность, не всегда присущую неженатым джентльменам его возраста. Наконец, он принадлежал к известному знатному роду, и хотя для него не существовало вероятности унаследовать титул, кто лучше него мог бы проиллюстрировать существенные добродетели, присущие английскому сельскому джентльмену?
   Мы ничего не знаем о ранней стадии развития этого очаровательного любовного романа. Но можно сделать вывод о том, что он развивался традиционными путями. Мистер Пеннроял сообщил вдове покойного полковника о своих сердечных устремлениях и получил от нее разрешение обратиться к избранной им даме. По прошествии нескольких недель или месяцев (в зависимости от обстоятельств) взаимно дополняющих одно другое бесед и переписки, он попросил девушку назначить день, который должен был сделать его счастливейшим из людей. Она какое-то время колебалась, медлила, но, в конце концов, с подобающим румянцем назначила дату, слишком отдаленную для нетерпеливого влюбленного, но при этом настолько близкую, насколько позволяли условности. Вскоре, когда все предварительно было улажено, подготовка к торжественному событию пошла значительно быстрее.
   Поначалу было решено, что свадьба состоится в доме невесты, но по какой-то причине это решение было впоследствии изменено, и местом проведения церемонии назначили Малмезон. Для этого случая был приготовлен большой обеденный зал, не раз использовавшийся в подобных целях в прошлые годы. Это было просторное, величественное помещение, шестидесяти футов в длину и сорока в ширину, с высоким потолком, с дубовыми панелями, богато украшенными резьбой; вдоль стен были расставлены латы, на самих стенах висели мечи, пики и знамена - реликвии родовой доблести. Зал располагался на первом этаже самой древней части дома, сразу позади анфилады комнат, одной из которых была восточная. Он не использовался в качестве столовой с тех давних времен, когда слуги принимали пищу за одним столом с лордами, но в нем время от времени устраивались семейные торжества; а в 1775 году, когда покойный сэр Кларенс достиг совершеннолетия, здесь был устроен пышный банкет для окрестной знати и дворянства. Пол в восточном конце зала был приподнят примерно на восемь дюймов над уровнем остальных помещений, и именно здесь должны были расположиться жених и невеста. На службы был приглашен один очень почтенный декан, а также восемь подружек невесты и один шафер, причем последним был не кто иной, как бедный, невзрачный Арчибальд собственной персоной.
   Этот выбор вызвал удивление и пересуды. Дело, по всей видимости, обстояло так, что роль шафера поначалу была предложена молодому сэру Эдварду Малмезону, который, однако, от нее отказался. Причиной его поступка было, во-первых, неодобрение этого брака; он придерживался того мнения, что вдовец его тетки мог бы воздержаться от второго брака, или же, в любом случае, выбрать себе любую другую невесту, но никак не ту, которая должна была стать женой Арчибальда. Второй причиной была его личная неприязнь к достопочтенному Ричарду и нежелание поощрять его близость к своей семье. Но сэр Эдвард не мог настолько противиться желанию своей матери, чтобы воспрепятствовать празднованию свадьбы в Малмезоне, и, будучи вынужден уступить ей в этом, благоразумно счел наиболее подходящим для себя принять внешне любезный вид, насколько это не шло вразрез с его чувством собственного достоинства.
   Поэтому, когда Пеннроял - то ли из злого умысла, то ли из искренней доброжелательности к тому, кто проявлял по отношению к нему почти детскую привязанность, - выбрал в качестве шафера брата сэра Эдварда, последний не возражал. Если бы он попытался поговорить с Арчибальдом наедине, его доводы не возымели бы никакого действия, а если бы и возымели, то препятствие было бы устранено стараниями леди Малмезон. Излишне говорить, что Арчибальд чрезвычайно гордился возложенными на него почетными (как он считал) обязанностями, и старался упомянуть о них при каждом удобном случае, в любое время и в любом месте; казалось, он не думал и не говорил ни о чем другом. Маловероятно, чтобы он в полной мере понимал происходящее, и уж тем более, иронию ситуации; тем не менее, его мозг получил некоторое развитие, и записные острословы утверждали, что если достопочтенный Ричард Пеннроял будет продолжать хоронить своих жен, избирая Арчибальда шафером при последующей женитьбе, то со временем юноша превратится в интеллектуала.
   День бракосочетания был назначен на 5 марта 1821 года, - день, который хорошо запомнился в округе. К счастью, мы располагаем обширными отчетами обо всем происшедшем - свидетельствами многих очевидцев, которые, не совпадая в некоторых незначительных деталях (что неизбежно), тем не менее, сходятся во всех существенных моментах. Я изложу суть их настолько кратко, насколько это позволяет должное внимание к последующим, более важным, обстоятельствам нашей истории.
   Мисс Кейт Баттлдаун вместе с матерью приехала в Малмезон вечером 4-го числа и провела там всю ночь; церемония была назначена на одиннадцать часов следующего дня. Молодая леди провела около часа, прежде чем лечь спать, в беседе с Арчибальдом, который, будучи радостно возбужден в ожидании предстоящего события, был гораздо оживленнее и разговорчивее, чем обычно. Когда они шли рядом по большому залу, в одном конце которого несколько рабочих все еще занимались украшениями к завтрашнему торжеству, они, наверное, представляли собой красивое зрелище. Кейт обладала в то время изящной, грациозной фигурой, была немного выше среднего роста и обладала тем, что называют "стилем"; на самом деле, несмотря на свою молодость, она уже некоторое время считалась образцом моды и манер для всех честолюбивых молодых женщин в радиусе двадцати миль. В тот вечер она была одета в платье из какого-то тонкого белого материала, оборчатый край которого не доставал до пола по меньшей мере шесть дюймов, открывая пару изящных лодыжек, обтянутых ажурными шелковыми чулками. Юбка платья начиналась сразу под мышками, и каждую линию фигуры его обладательницы можно было проследить сквозь плотно прилегающие, прозрачные складки. Руки мисс Баттлдаун были обнажены, если не считать черных шелковых сетчатых перчаток, которые она носила; ее темные вьющиеся волосы были собраны на голове и скреплены черной ленточкой; черная бархатная лента облегала ее белую шею, а спереди на платье располагался ряд черных бантов. У нее был узкий лоб, большие карие глаза, расположенные, пожалуй, чуть ближе друг к другу, чем следовало бы, тонкий нос и губы, скорее полные, чем тонкие; выражение лица - энергичное и властное. Что касается Арчибальда, его тоже можно было назвать красивым молодым человеком; он был в прекрасной физической форме, к сожалению, не подкрепленной душевной силой. Его правильное, тонко очерченное лицо, со здоровой бледностью, черными глазами и волосами, всегда имело тусклый, жалкий вид, словно он что-то забыл. Его фигура, почти идеальная и наполненная силой, двигалась неуклюже и безвольно, словно не ощущая собственных возможностей и скорее обремененная, чем наоборот, их избытком.
   Улыбка, которая могла бы украсить его лицо, была, тем не менее, довольно глупой и, казалось, держалась на губах до тех пор, пока он сам не забывал, чему улыбается. Его руки - сильные, хорошо сложенные, с тонкими длинными пальцами - беспомощно свисали вдоль тела; если он пытался ими пользоваться, каждый палец, казалось, имел свое собственное представление о том, что должно было быть сделано, и они сонно, лениво, пытались справиться со своей задачей. Молодой человек был одет в сюртук с высоким воротником, короткий жилет и облегающие панталоны по моде того времени; его черные волосы спадали на плечи естественной роскошью локонов. Бедный Арчибальд, не протестуя, надевал все, что ему давали надеть, но он не позволил прикоснуться к своим волосам и даже намазал их маслом Макассара.
   - Ты рад, Арчи? - спросила мисс Кейт, продолжая их разговор.
   - Да, рад! Ужасно рад! - ответил тот, медленно и важно кивнув головой.
   - Значит, ты совсем не сожалеешь обо мне?
   - Сожалею? О, нет! - сказал Арчи, покачивая головой все с тем же умным и серьезным видом.
   - Почему ты всегда повторяешь, когда тебе кто-то что-то говорит, хотя, кажется, не понимаешь слов говорящего? Было время, сэр, когда для вас невозможно было бы произнести слово "сожаление". Неужели ты обо всем забыл? Неужели ты забыл лорда Орвилла и Эвелину?
   - Забыл. Да, все забыл!
   - Ну же, постарайся, я хочу, чтобы ты вспомнил. Ты же понимаешь, что завтра я должна выйти замуж за Ричарда Пеннрояла - за Ричарда Пеннрояла!
   - Дядя Ричард, дорогой дядя Ричард. Я люблю дядю Ричарда!
   - Неужели ты никого не любишь, кроме него? Разве ты не любишь меня?
   - Я не люблю тебя. О, нет!
   - Арчи, неужели ты забыл, как мы поженились в саду за домом, как ты говорил, что я - твоя маленькая жена, и как ты хотел драться на дуэли с Ричардом, потому что он посадил меня к себе на колени и поцеловал?
   - Смотри, как красиво! - воскликнул Арчи, чье внимание, пока она говорила, было приковано к двум рабочим, разворачивавших кусок алой ткани, которую нужно было прикрепить к портьерам.
   - Что за создание! - пробормотала Кейт себе под нос. То, что этот простак не обратил внимания на ее романтические воспоминания, немного раздражало ее. Возможно, у нее имелась и другая причина сожалеть о глупости своего спутника. Она помнила, что когда-то любила его, - или то, что называлось им, - больше, чем сейчас любила человека, за которого завтра выходила замуж. Почему сейчас он не тот, каким был тогда? Его лицо, руки, фигура - все было таким же, вернее, даже более красивым и возмужалым, чем прежде. Почему же душа, - или что бы там ни существовало в человеке этой таинственной невидимой движущей силой, - не смогла окрепнуть за эти семь лет? Рядом с ней имелось пять футов одиннадцать дюймов хорошо вылепленной живой глины, которая росла и совершенствовалась в течение более чем двадцати лет; и все-таки, так и осталась мягким глупым ребенком, лишенным памяти, ума и страсти. Такие мысли, возможно, приходили в голову молодой наследнице; и тогда она, возможно, думала, глядя на него: "если бы мой Арчибальд был здесь, завтра мы могли бы стать свидетелями другого зрелища, чем то, которое предполагается программой". Она могла бы подумать так, но не сказала этого и, конечно, ни в коем случае не сказала бы этого вслух. Но было бы несправедливостью по отношению к ее вкусу предположить, что, помимо мирских и прочих соображений, она действительно предпочла бы остролицего, коротко стриженного, чопорного джентльмена сорока лет, молодому человеку вдвое моложе его возрастом, наделенному всеми достоинствами и красотой, не говоря уже о семидесяти тысячах фунтов мисс Тремаунт. Разве можно винить ее, если она вздохнула с мимолетным сожалением о таинственном исчезновении своего героя? Да, он исчез еще более таинственно и безвозвратно, чем старый сэр Чарльз семьдесят лет назад. Где же он теперь - на небесах, на земле или под землей? Существовал ли он вообще? Могла ли она мечтать когда-нибудь снова встретить его? Фи! Что за чепуха!..
   - Красиво! - повторил Арчи, который, несмотря на угасание других своих способностей, сохранил способность к восприятию цвета.
   - Бедный мальчик... бедное существо! - сказала Кейт. - Ты очень много потерял, когда утратил рассудок. Между шафером и женихом существует огромная разница. А тебе все равно, хотя, возможно, это твоя самая большая потеря... ха, ха! Идем, Арчи, малышам, вроде тебя, настало время ложиться спать.
   - Кейт... - начал Арчи и замолчал.
   - Что?
   - А ты кого-нибудь любишь?
   Сначала она встретила его взгляд, полный тупой серьезности, с презрительной улыбкой, но потом улыбка сошла с ее губ, и она ответила:
   - Один раз со мной это случилось.
   - Со мной тоже! - ответил Арчи, с каким-то вялым энтузиазмом.
   - Ты тоже... когда? - спросила она, ее сердце забилось быстрее.
   - Мне кажется, это со мной случилось... во сне.
   Она коротко рассмеялась и отвернулась.
   - Да, Арчи, сон - самое лучшее для тебя; теперь для тебя лучшее - это все время спать; завтра просыпаться будет уже поздно. Спокойной ночи, Арчи.
  

VIII

  
   Старая мисс Тремаунт по случаю бракосочетания приехала из Корнуолла в сопровождении своего пуделя, своей служанки и своего исповедника. Добрая леди изменила свое завещание несколько лет назад, узнав об изменении состояния своего любимого племянника, и все опасались, что она оставит свое состояние Римской Церкви, к которой принадлежала. Но, получив известие о ее предстоящем визите, леди Малмезон стала тешить себя надеждой, что сэру Эдварду удастся произвести столь благоприятное впечатление на свою тетю, что он сумеет заполучить хотя бы часть ее денег.
   Но мисс Тремаунт вряд ли прибыла в Малмезон с подобным намерением; на самом деле, причина ее приезда была никак, или, точнее, почти никак не связана с семьей покойного баронета. Мало кто знал, что сорок-пятьдесят лет назад между полковником Баттлдауном и этой чопорной старой девой, чья душа в настоящий момент разделилась поровну между картами и псалтирью, существовали нежные отношения. Тем не менее, было именно так; они даже были помолвлены, хотя помолвка и держалась в секрете, поскольку в то время полковник был сравнительно бедным молодым лейтенантом, а потому, отнюдь не желанным зятем с точки зрения родителей. Когда юная леди должна была достигнуть совершеннолетия, она собиралась бежать из дома; тем более трудно объяснить причину дурацкой ссоры между влюбленными, закончившейся тем, что леди стала поддразнивать джентльмена, заботясь только о своих деньгах, - это и стало причиной разрыва помолвки. Без сомнения, все можно было поправить; но лейтенанту был отдан приказ отправиться на действительную службу в американские колонии, где он пробыл несколько лет. Позже он служил в Индии, а когда в следующий раз встретил свою любовь в Лондоне, то был уже на двадцать лет старше, чем когда они виделись в последний раз, и он был майором, с наградами на груди и женой на руках. Мисс Тремаунт никогда не выказывала ни тени горя или разочарования, но осталась незамужней, а в последнее время стала чрезвычайно набожной и обратилась к иезуитам. Но когда полковник умер, и она узнала, что его дочь вот-вот выйдет замуж, она решила отправиться в Малмезон; и кто знает, не лелеяла ли она в глубине души, скрытой даже от исповедника, тайную цель сделать своей единственной наследницей Кейт? Во всяком случае, было совершенно очевидно, что она привезла с собой свое завещание.
   Этот роман, как уже сказано, был известен лишь немногим, а поскольку мисс Баттлдаун не входила в их число, то она и вела себя с пожилой леди менее приветливо, чем могла бы при иных обстоятельствах. Кейт, по своей натуре, не любила пожилых женщин, да и сама не была настолько взрослой, чтобы понимать: ни один, по-настоящему разумный человек, не должен обходить своим вниманием семьдесят тысяч фунтов, независимо от того, насколько он нуждается в деньгах. Поэтому ее манеры можно было назвать скорее снисходительными, чем уважительными; а добрая леди Малмезон, хотя очень любила Кейт и была бы счастлива, если бы та унаследовала семьдесят тысяч фунтов от персидского шаха или президента Соединенных Штатов, не была идиоткой настолько, чтобы посоветовать молодой леди изменить линию своего поведения. Что же касается мисс Тремаунт, то она хранила самообладание, держалась прекрасно и никогда не упоминала о своем завещании, даже в те моменты, когда удержаться от этого было очень сложно. Она была учтива с сэром Эдвардом, снисходительна к Арчибальду, добра по-сестрински к леди Малмезон и спокойно наблюдала за всем и вся. В утро свадьбы она восхищалась туалетом невесты и давала советы с таким вкусом, что глаза гордой молодой красавицы искрились; а как раз перед тем, как гости вошли в зал, она нежно пожала Кейт руку и произнесла, самым нежным тоном, что надеется на ее счастливую семейную жизнь. "Я всегда считала вашу мать одной из самых счастливых женщин, моя дорогая, - добавила она. - Пусть ваша удача превзойдет ее!" Это добродушное пожелание вызвало у леди Малмезон некоторое беспокойство; сэр Эдвард улыбнулся в сторону, как показалось, с легкой иронией; Кейт же задумалась и пожалела, что стала выказывать мисс Тремаунт признаки того, какой очаровательной пожилой леди считает ее.
   В то утро большой зал выглядел величественным, как никогда прежде. Мартовское солнце пробивалось сквозь высокие окна, и его лучи образовывали яркие пятна на широком полу, блестели на древних мечах, нагрудниках и празднично украшенных портьерах. В верхнем конце комнаты собралось довольно много светских и титулованных особ, перешептывающихся и шуршащих нарядами по последней тогдашней моде. За несколько минут до одиннадцати сам преподобный декан и его помощник, вместе с женихом и Арчибальдом, вошли и с большой помпой и достоинством заняли свои места под балдахином, сооруженным специально для этого случая, покрытом свежими цветами, благоухание которых распространялось над собравшимися подобно священному фимиаму. В одиннадцать часов наступила всеобщая тишина ожидания, и вскоре дверь в дальнем конце зала распахнулась, и появилась свадебная процессия. Она выглядела очень живописно, двигаясь по длинному ковру, расстеленному на полу и усыпанному цветами. Невесту, под вуалью, с цветками апельсина, поддерживал под руку сэр Генри Роллинсон (год назад добрый доктор был посвящен в рыцари благодарным монархом), который и должен был выдать ее замуж. Она выглядела спокойной, бледной и чрезвычайно красивой. Вдову полковника Баттлдауна сопровождал лорд Эпсом, старший брат достопочтенного Ричарда; на голове у нее был великолепный розовый тюрбан, а глаза ее были красными. Впрочем, все эти подробности и многое другое можно прочесть в "Морнинг Пост" от 7 марта 1821 года, куда мы и отсылаем любопытного читателя.
   Служба началась. Когда сэр Генри Роллинсон передавал невесту, он случайно взглянул на Арчибальда и заметил, что у того на лице застыло очень странное выражение, а через мгновение молодой человек опустился на стул, оказавшийся рядом с ним, обхватив голову руками и тяжело дыша. Никто больше не заметил этого происшествия, а сэр Генри, полагавший, что юноша вот-вот упадет в обморок, конечно же, не мог оказать ему никакой помощи. Служба продолжалась. Ричард Пеннроял и Кэтрин Баттлдаун были объявлены мужем и женой, и отныне ни один человек не мог разъединить тех, кого соединил сам Господь. На пальце новоиспеченной жены сияло кольцо. Сам преподобный декан благословил пару. Все это время Арчибальд сидел, обхватив голову руками, а врач не без опаски наблюдал за ним и мысленно проклинал глупость тех, кто решил использовать бедное полоумное существо в этом действе.
   Принесли книгу регистраций, в которой счастливая пара и ее друзья должны были записать свои имена. Первыми расписались муж и жена. Настала очередь Арчибальда. Заранее проверили, что он способен вывести на бумаге свое имя. Но он продолжал сидеть, обхватив голову руками. Сэр Генри тронул его за плечо.
   - Ну же, парень... Арчи! Вставай! Иди сюда! Тебя ждут!
   Он говорил резко и повелительно, надеясь сначала вывести молодого человека из оцепенения, а затем, как можно приличнее, вывести его из зала.
   Арчибальд поднял смертельно бледное, покрытое потом лицо, и с каким-то вызовом взглянул на окружающих. Вскочил на ноги, опрокинув при этом стул, покатившийся по ступеням помоста и с грохотом упавший на каменный пол внизу.
   - Я вошел через дверь на лестнице! - произнес он взволнованным голосом, поразившим всех, кто его слышал, - настолько тон его отличался от обычного. - Если вы думали, что она заперта, то ошиблись. А как еще я мог войти?.. Как я здесь оказался? Это же большой зал! Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали?
   Наступила мертвая тишина. Все чувствовали, что сейчас произойдет что-то ужасное. Несколько женщин истерически засмеялись. По-видимому, сначала показалось, что Арчибальд сменил свой безобидный идиотизм на состояние буйного безумия. Старый врач был, вероятно, единственным из присутствовавших, кто был близок к тому, что могло оказаться правдой. В отличие от достопочтенного Ричарда Пеннрояла. Он протиснулся между почтенным рыцарем и его шафером и, полагаясь на свое многократно доказанное влияние на последнего, крепко взял его за руку и посмотрел прямо в глаза.
   - Не строй из себя дурака, Арчи, - тихо, но отчетливо, произнес он голосом, в котором слышалась приглушенная угроза. - Все в порядке. Ты же знаешь, что ты - мой лучший друг. Ты должен написать свое имя как один из свидетелей бракосочетания - только и всего.
   - Какое бракосочетание? - удивленно спросил Арчибальд. - Кто вы такой? - через мгновение спросил он. А затем воскликнул: - Вы - Ричард Пеннроял, я не сразу вас узнал. Вы выглядите таким старым!
   - Этот парень совсем спятил! - пробормотал Ричард, отворачиваясь и пожимая плечами. - Мне следовало хорошенько подумать, прежде чем подвергать себя риску связаться с сумасшедшим. Нам нужно немедленно вывести его из комнаты.
   Юный сэр Эдвард услышал эту последнюю фразу.
   - Простите, но вынужден вам напомнить: мой брат находится в своем доме, в Малмезоне, - серьезно произнес он.
   - О, конечно, как вам будет угодно, - нахмурившись, ответил Ричард.
   Арчибальд, тем временем, заметил Кейт и сразу же узнал ее; отойдя от матери и сэра Генри Роллинсона, пытавшихся успокоить его; он подошел к ней, и взял ее руки в свои.
   - Кейт, я никогда не видел тебя такой красивой, - сказал он. - Но почему на тебе эта белая вуаль? И цветы апельсина? Это похоже на свадьбу. Кто-то что-то говорил о свадьбе... Это будет наша свадьба?
   - Свадьба уже состоялась, мой дорогой Арчи, - вмешался жених, протягивая руку невесте и улыбаясь не слишком любезно. - Эта леди теперь миссис Пеннроял. Отойдите в сторону, будьте хорошим мальчиком...
   Арчибальд схватил Ричарда за руку и сердитым движением отбросил назад, в объятия его тещи, направлявшейся к ним.
   - Вы живете под крышей моего отца, иначе я сказал бы, что вы - лжец, - мрачно сказал молодой человек. Затем, повернувшись к невесте, которая не произнесла ни слова с тех пор, как начала разыгрываться эта сцена, не сводя глаз с главного героя, сказал: - Он больше не оскорбит тебя, моя дорогая. Но все это очень странно. Что все это значит?
   - Это значит... Что уже слишком поздно! - ответила девушка тихим голосом, в котором звучала горечь. Что она имела в виду?
   Ричард, бледный от ярости, снова подошел. В толпе послышался ропот, наметилось движение; все ожидали развития событий.
   - Миссис Пеннроял, - процедил он сквозь зубы, - я вынужден настоятельно просить вас взять меня под руку и... и покинуть этот дом, где гостей унижают и оскорбляют!
   Арчибальд обернулся, его лицо потемнело. Но Кейт умоляющим жестом подняла руку, и Арчибальд заметил блеск золотого кольца на ее пальце. Увидев это, он замер.
   - Это... правда? - спросил он с недоумением в голосе.
   В этот момент сэр Эдвард снова счел нужным вмешаться, сказав, с холодной учтивостью:
   - Мистер Пеннроял и вы, друзья мои; надеюсь, вы сочтете возможным не обращать внимания на поведение моего брата. Вы можете видеть, что он не в себе. Когда он очнется, он обязательно попросит прощения у каждого из вас. Мистер Пеннроял, умоляю вас и вашу жену забыть о том, что произошло и не обвинять мой дом столь тяжким обвинением. Пусть исчезнет малейшая тень, способная омрачить столь радостное событие!
   В последних словах слышалась ирония, но она была слишком серьезной и церемонной, чтобы стать очевидной, и Пеннроял уже был готов ответить сэру Эдварду со всем возможным достоинством. Остальные собравшиеся приняли извинения, как хотя бы такой формальный выход из создавшегося положения. Каждый приложил усилия, чтобы возобновить безразличный разговор и вести себя так, словно ничего не произошло. Сэр Эдвард с восхитительным самообладанием и вежливой улыбкой проводил гостей из зала в соседнюю комнату, где был накрыт свадебный стол. Арчибальд остался в зале, доктор и старая мисс Тремаунт остались с ним. Он стоял неподвижно, уперев руки в бока и устремив взгляд в пол. Доктор и мисс Тремаунт переглянулись; старая леди подошла к Арчи и взяла его за руку.
   - Ты узнаешь меня, дорогой? - спросила она.
   Арчибальд посмотрел на нее и покачал головой.
   - Я - твоя тетя, Рут Тремаунт. Мне очень жаль тебя, дорогой.
   - Вы можете сказать мне, что со мной происходит? Я что, сошел с ума?
   - Напротив, - отозвался доктор, - вы уже второй раз в своей жизни становитесь самим собой. Вы просто проспали, мой мальчик, вот и все.
   Арчибальд обвел глазами зал, словно ища кого-то.
   - А где мой отец? - наконец, спросил он.
   Последовала неловкая пауза. Наконец, мисс Тремаунт сказала:
   - Мой дорогой, твой сон длился семь лет. За такой отрезок времени многое может случиться.
   - Но мой отец... где он? Я хочу видеть его, я должен увидеть его! - И он сделал несколько шагов к двери.
   - Мой бедный мальчик, ты не сможешь его увидеть... Он... он...
   - Где он? - воскликнул Арчибальд, топнув ногой.
   - Он уже пять лет, как покоится в могиле.
   Арчибальд с минуту смотрел на доктора, а потом расхохотался.
  

IX

  
   Арчибальдом снова овладела его "разумная" ипостась; или же он снова проснулся; или же давление крови внутри черепа в очередной раз ослабло; во всяком случае, теперь в оболочке из плоти и крови был прекрасный юноша, всего лишь час назад представлявший собой слабоумного мальчика. Когда первый этап восстановления закончился, новый человек с удивительной быстротой и живостью начал приспосабливаться к чуждой среде. Он ничего не помнил о том, что произошло с того самого дня, когда он разговаривал с Кейт в восточной комнате, а из пореза на его лбу сочилась кровь; но он принял эти факты с решимостью и стоицизмом юноши. Мир развивался вокруг него, пока он отсутствовал в нем, пребывая... где? Что ж, силой своей воли и великолепными способностями он снова займет в нем достойное положение, и даже более чем достойное. Ему нанесли рану, возможно, неизлечимую, но он вполне был способен за это отомстить. Он не был обескуражен; его дух, казалось, вернулся к жизни после семилетней спячки, и теперь для него не было ничего невозможного.
   Разумеется, его новая метаморфоза вызвала множество разговоров среди соседей; Арчибальд Малмезон был самой обсуждаемой фигурой в этой части страны в течение нескольких недель, ввиду невозможности прийти к какому-либо удовлетворительному заключению относительно его состояния или условий, позволяющих чуду продолжаться. Одни горячо утверждали, что он - сумасшедший; другие выступали против этой точки зрения с точно такой же энергией. Обе стороны приводили множество аргументов, а когда все они были опровергнуты, обратились к сэру Генри Роллинсону, который мудро покачал головой, что могло быть воспринято любой стороной как доказательство ее правоты.
   Впрочем, этот достойный джентльмен приближался к своему закату, и фактически перестал жить еще до наступления физического конца. Однако он не ушел, не оставив по себе наследника, того, кому завещал быть достойным памяти своих предков. Это был мистер Э. Форбс Роллинсон, его сын, прошедший курс обучения в Вене и Париже, и вернувшийся на родину с самыми лучшими дипломами, какие только могли дать ему континентальные университеты. В то время это был молодой человек лет двадцати пяти, с большой квадратной головой, невысокий и плотно сбитый. Дикие заросли на подбородке и очки на носу, помогавшие проникать в глубину души того, кто с ним говорил, отличавшие его в более поздние времена, тогда еще не появились.
   Новый доктор Роллинсон знал кое-что об Арчибальде, еще будучи мальчиком, и, конечно, очень интересовался (помимо искренне дружеских чувств к нему) столь замечательным случаем. Его гипотеза по данному вопросу, поскольку он выдвинул ее сам, не во всех отношениях совпадала с гипотезой его отца; он принадлежал к несколько более поздней школе - более критической и менее догматической. Однако было бы рискованно утверждать, что молодой доктор Роллинсон точно знал, что происходит с Арчибальдом, - тем более что за последнее время не раз видел повод изменить свои первые впечатления. Достаточно сказать, он считал ситуацию периодической, или регулярно повторяющейся, что полностью укладывалось в его предположения, и поэтому он с интересом ждал прошествия еще семи лет, чтобы проверить их правоту. Обнаружить периодичность болезни, - еще не значит объяснить ее, но это уже кое-что. Гораздо интереснее было бы узнать, что думает по этому поводу сам Арчибальд; и будь автор романистом, имеющим дело с собственным творением, он не отказался бы от попытки проанализировать его душевное состояние. Как бы то ни было, автор может лишь указать на любопытную область догадок, которые приводит: молодой человек не оставил никаких признаний или дневников, в которых анализировал бы самое себя; еще меньше он был склонен обсуждать происходящее с ним с другими молодыми людьми. Обладая завидным здравым смыслом и немалым мужеством, он принимал вещи такими, какими они были; он чувствовал, что его индивидуальность никоим образом не умаляется тем обстоятельством, что она была непостоянной и изменчивой; возможно даже, это казалось ему не более странным, чем ночной сон. И то, и другое, одинаково странно, с той только разницей, что семичасовой сон является общим для всех, в то время как сон длительностью в семь лет, безусловно, беспрецедентен.
   Но один вопрос, кажущийся нелепым, напрашивается сам собой, - или может вскоре возникнуть, - а именно: должен ли Арчибальд нести ответственность в одной фазе своего существования за преступление, совершенное в другой; за преступление или любое другое действие, связанное с благосостоянием или здоровьем других людей. Аналогия со сном не кажется в данном случае вполне удовлетворительной, ибо в обычном сне или даже в сомнамбулическом, мы не вступаем в активный контакт с окружающими нас людьми и, следовательно, не подпадаем под действие законов, поскольку наши законодатели не составили их для указанных состояний. Присяжные, вынося свой вердикт, были бы смущены тем, что, хотя только одна "половина" виновного была в самом деле виновна, они не могли бы назначить ей справедливого наказания, не наказав в то же время несправедливо другую половину, невиновную. Поэтому последовательное существование, хотя отчасти утомительно и обременительно, все же не лишено своих преимуществ.
   Тем временем, в отношениях между семейством Малмезонов и достопочтенным Ричардом Пеннроялом случились важные перемены. Последний считал себя оскорбленным первыми на своей свадьбе и отказался от примирения, которое, сказать правду, ни сэр Эдвард, ни его младший брат не стремились ему навязать. Леди Малмезон выступала за мир, но ее мнение в семейных советах уже не имело большого значения. В конце концов, наступила развязка.
   Сэр Эдвард Малмезон и Пеннроял случайно встретились за столом их общего друга и, после того, как дамы удалились, Пеннроял, выпивший вина больше, чем обычно, начал разговаривать излишне громко, крайне оскорбительным тоном. Сэр Эдвард сдержал гнев и ничего не ответил, поскольку к нему некоторое время не обращались лично. Через некоторое время Пеннроял подошел к тому месту, где он сидел, и оба джентльмена разговорились. В конце концов, Пеннроял заявил, что его оскорбил человек, сохранивший свой нынешний титул и поместье исключительно по причине его (Пеннрояла) доброты. Сэр Эдвард был вынужден спросить, что тот имеет в виду.
   Пеннроял начал высказывать пренебрежительные замечания в адрес покойного сэра Кларенса, который, как он намекнул, не имел законного права на титул. Наступила мертвая тишина, и все взоры обратились на сэра Эдварда, чье бледное лицо стало еще бледнее, когда он заговорил с невозмутимой учтивостью:
   - Я должен умолять мистера Пеннрояла не говорить намеками, а прямо заявить, не намерен ли он обвинить в бесчестии моего отца.
   - Для человека светского достаточно намека, - дерзко ответил достопочтенный Ричард. - Я здесь не для того, чтобы учить школьников английскому языку.
   - Я не могу позволить вам уклониться от ответа на мой вопрос, - ответил сэр Эдвард с блеском в глазах, хотя тон его голоса не изменился. - Так или иначе, вы должны объяснить то, на что сочли нужным намекнуть этим джентльменам.
   Пеннроял расхохотался.
   - Когда вы проживете еще несколько лет, молодой джентльмен, - сказал он, - вы научитесь быть осторожным, когда станете спрашивать слишком откровенные сведения о нравственности ваших дедушек и бабушек.
   Услышав это грубое замечание, присутствующие выразили свое возмущение, но Пеннроял, ничуть не смутившись, добавил:
   - Пусть он опровергнет это, если сможет. Поскольку он провоцирует меня, я утверждаю, что его отец не имел права на титул. Пусть докажет обратное, если сможет. Я не настаивал на этом разговоре, но хочу сказать молодом сэру Эдварду Малмезону, как он себя называет, что у него есть собственность, на которую он не имеет никаких прав, и что от моей доброй воли зависит, как долго он будет владеть ею.
   Хозяин - это был Фрэнсис Гастингс Кент, эсквайр, тот самый, который впоследствии прославился при обсуждении "закона о зерне", вмешался, и попытался привести говорившего в чувство.
   - Послушайте, Пеннроял! - воскликнул он. - Вы пьяны, и оскорбили джентльмена за моим столом. Я вынужден просить вас принести ему извинения. Я нисколько не сомневаюсь, что титул сэра Эдварда Малмезона ничуть не хуже вашего или моего, и уж во всяком случае, он не должен подвергаться сомнению. Повторяю, вы должны извиниться перед сэром Эдвардом!
   В комнате был только один человек, не согласный с этим, и это был майор Болингброк, отставной офицер из хорошей семьи, но не совсем безупречной личной репутации; считалось, что он дрался на дуэлях чаще, чем этого требуют правила хорошего тона, и вот уже в течение нескольких месяцев жил в доме мистера Пенрояла.
   - Конечно, это не мое дело, - сказал сей доблестный воин. - Если сэр Эдвард предпочитает мириться с подобными высказываниями человека на том основании, что тот был пьян, когда позволил себе их, это его дело. Но лично я посоветовал бы сэру Эдварду потребовать полного удовлетворения.
   Сэр Эдвард, однако, спокойно поднялся и с улыбкой сказал, что не собирается и дальше оставаться причиной скандала, добавив: он не сомневается, что мистер Пеннроял, как только соберется с мыслями, даст все необходимые разъяснения; после чего, поклонившись, вышел из комнаты.
   Впоследствии возникло подозрение, что Пеннроял напился с целью безнаказанно оскорбить наследника Малмезона, а майор явился специально, чтобы помочь ему и его подстрекать. Так какова же была цель, и на чем основывалось обвинение, выдвинутое Пеннроялом? В отношении последнего ничего не было известно до более позднего времени, непосредственный же результат был таков. Сэр Эдвард вернулся домой и выглядел более веселым и бодрым, чем обычно. Следующее утро он провел в своей комнате, очевидно, занятый изучением каких-то бумаг. Во второй половине дня он сказал матери и Арчибальду, что ему придется на несколько дней уехать в Лондон по делам, причем выехать сегодня же вечером. Он ни словом не обмолвился о происшествии в доме Фрэнсиса Кента, и ни Арчибальд, ни леди Малмезон ничего о нем не знали. В тот же вечер он попрощался с ними и уехал, по-видимому, с легким сердцем, приказав брату исполнять обязанности полномочного представителя семейства в его отсутствие и пообещав матери, по возвращении, привезти ей тюрбаны по последней моде.
   Он отсутствовал пять дней. Достопочтенный Ричард Пеннроял, которого в то же самое время вызвали по делам, вернулся домой примерно за двадцать четыре часа до того, как сэра Эдварда привезли в Малмезон в карете с пулевым отверстием под ключицей. Дело в том, что оба джентльмена отправились в Бельгию, а не в Лондон, и там стрелялись в присутствии майора Болингброка и друга сэра Эдварда, чье имя до нас не дошло. Пеннроял не пострадал; сэр Эдвард, находившийся под присмотром доктора Роллинсона-младшего, пролежал несколько дней в критическом состоянии; но когда пуля была извлечена, пришел в себя и вскоре смог встать с постели и ходить по дому. Но хотя его силы понемногу восстанавливались, он, по-видимому, пребывал в смятении; он вел обширную переписку с семейными адвокатами в Лондоне и постоянно чего-то искал - что именно, не мог сказать никто. Но что бы это ни было, он не мог найти этого, и его тревога не уменьшалась.
   Арчибальд, разумеется, расспрашивал его о подробностях дуэли, и об ее причине, но брат старался увести разговор в сторону, сказав только, что Пеннроял был очень груб и не принес подобающих извинений; а поскольку оскорбление было нанесено публично, он был вынужден вызвать его. Отвечая на расспросы Арчибальда относительно предмета его нынешней переписки с адвокатами, он объяснил: она связана с некоторыми старинными семейными традициями и представляет интерес только для антикваров.
   Арчибальд принял эти ответы, ничем не выразив своего недоверия. Братья любили друг друга, но странные события, происходившие с младшим, не позволили установиться по-настоящему близким и доверительным отношениям между ними. Арчибальд был слишком горд, чтобы требовать от сэра Эдварда дальнейших подробностей или наводить справки в ином месте. Более того, он, возможно, нуждался в информации менее своего брата, если бы знал настоящую причину. У Арчибальда имелись свои секреты.
   Пеннроял, между тем, помалкивал, ожидая, когда скандал стихнет. Намеревался ли он убить сэра Эдварда, или был рад, что дуэль не закончилась смертью последнего, сказать трудно. Разумеется, ни он, ни его жена, больше в Малмезоне не появлялись. Соседи, какое-то время, оказывали ему холодный прием; но когда его противник пришел в себя, а дело утратило первоначальную остроту, оказалось, что его не в чем обвинить, кроме разве как в том, что он совершил неблагоразумный поступок, находясь под воздействием алкоголя, и впоследствии искупил его в соответствии с кодексом чести, в ту эпоху еще не вышедшим из употребления. Да и, в конце концов, какое им было дело? Пеннроял, как бы ни был неприятен сам по себе, владел значительной собственностью и принадлежал к хорошей семье. Короче говоря, общество снова приняло почтенного блудного сына в свои объятия, а миссис Пеннроял продолжила являть собой пример безупречного вкуса.
   Однако по прошествии шести-семи месяцев спокойное течение жизни снова было нарушено. Сэр Эдвард то ли от волнения, то ли по неосторожности, снова заболел, рана его открылась и воспалилась. Он никогда не обладал крепким здоровьем, и с каждым днем шансы, что он сможет пережить это новое испытание, уменьшались. Доктор Роллинсон сделал все, что было в его силах, но однажды утром сэр Эдвард попросил позвать к нему брата и, когда они остались вдвоем, сказал:
   - Итак, Арчи, как тебе понравится стать сэром Арчибальдом?
   С минуту они молча смотрели друг на друга.
   - Ты в этом уверен? - спросил младший, слегка нахмурившись.
   - Абсолютно.
   - Нэд, мы же братья, - сказал Арчибальд.
   Молодые люди взялись за руки; Арчибальд сидел на краю кровати, глядя сверху вниз на больного, чье лицо осунулось от истощения, а глаза запали и блестели.
   - Арчи, мне нужно кое-что сказать тебе.
   - Я этого боялся.
   - Это совсем не то, чего ты мог бы ожидать. Ссора между мной и Ричардом случилась из-за нашего отца. Ричард сказал, что он... он...
   - Не смущайся. Говори.
   - Что его мать не была леди Малмезон.
   - Он солгал!
   - Я сказал ему то же самое. Но, к сожалению, это еще не все. Он бросил мне вызов, - чтобы я доказал обратное. С тех пор, как я встал после дуэли, я ищу бумаги, касающиеся рождения сэра Кларенса, но их нигде нет. Нет никаких записей о том, что у нашей бабушки вообще был сын. С другой стороны, есть косвенные свидетельства о том, что у нашего дедушки был роман с какой-то женщиной... Короче говоря, мне не удалось найти подтверждение законности наследования сэром Кларенсом титула. Но самое худшее даже не это.
   - Остальное мне известно; мне известно все! Почему ты сразу не открылся мне? Ты изводил себя мыслью, что если не можешь оправдать отца, то на Малмезон может претендовать Ричард, по старому соглашению времен сэра Чарльза.
   - Как ты догадался?
   - Мне все известно. Я знаю, где находятся бумаги, которые ты искал. Успокойся, Нэд. Сэр Кларенс был законным наследником. У другой женщины тоже был сын, но он умер в младенчестве. Почему ты не был откровенен со мной, Нэд? У Ричарда прав на Малмезон не больше, чем у нашего конюха. Черт бы его побрал! Надеюсь, он будет наказан! Сначала мы разорим его, а потом убьем.
   - Если бы я только знал!.. - произнес больной, помолчав. - Но ты уверен в своих словах? У тебя есть доказательства? Где ты нашел эти бумаги?
   - Они у меня есть. Выздоравливай, и я все тебе расскажу. Есть много чего интересного, что мне нужно не только рассказать тебе, но и показать.
   - Слава Богу! Теперь мне не важно, что со мной будет дальше. Я стал лучше понимать тебя, Арчи, увы, слишком поздно. Это моя вина, что я не озаботился этим раньше. Ты более меня достоин носить этот титул.
   - Нет. Если бы я так думал, то не стал бы отказываться от него; но если я унаследую Малмезон, наша семья... она прекратится! Я могу предвидеть некоторые вещи, Нэд. Судьба нашей семьи связана с тобой; я принесу ей только одни несчастья. Ты должен выздороветь.
   Братья снова взялись за руки, посмотрели друг другу в глаза, после чего Арчибальд вышел; прошел день, наступил вечер. В полночь Арчибальд стал сэром.
  

X

  
   Прошло совсем немного времени, и новый баронет, - последний в роду, - начал показывать себя. Характер у него был решительный, скрытный и властный; по отношению к соседям он держался надменно, никогда не стремясь оказать дружескую услугу или помириться с врагом. Он мало кому нравился; но многие благоговели перед ним. Казалось, он ни к кому не испытывает симпатии; его странная, двусмысленная история окружала его атмосферой тайны и сомнений; его природа не была похожа на природу других людей; ходили слухи, что он наделен силой, превосходящей силу обычного человека. Вполне вероятно, что его удивительная красота, в минуты гнева или страсти вспыхивавшая поистине дьявольски, лишь усугубляла это впечатление; мужчины избегали встречи с суровым пытливым взглядом его черных глаз, зато для женщин его взгляд обладал неким очарованием, никак не связанным с его красотой. Но было в нем что-то еще, не поддающееся описанию. За столетие, или даже за полвека до времени описываемых событий, сэру Арчибальду было бы трудно избежать обвинений в колдовстве.
   Но, в конце концов, разве не был он потомком своих предков? Кем были некоторые из них? Разве в соседней деревне Гринстед не нашлось бы людей, готовых дать показания под присягой, что красивый молодой баронет обладает способностью становиться невидимым, когда ему заблагорассудится? Разве сама миссис Пеннроял, еще будучи девочкой, не свидетельствовала о том, как он внезапно предстал перед ней средь бела дня в комнате, перед этим бывшей совершенно пустой? Эта комната обладала странной репутацией; именно в ней или где-нибудь поблизости случилось большинство этих странных событий. Слуга, однажды вошедший в нее, сообщить сэру Арчибальду, что прибыл один из его адвокатов и ждет его, обнаружил комнату пустой, хотя всего лишь десять минут назад он видел, как в нее вошел его хозяин. Полагая, что он, должно быть, вышел через другую дверь, через проход на конюшню, он уже собирался последовать за ним, когда заметил, что она заперта изнутри. Придя в замешательство, он уже собирался удалиться, как вдруг услышал взрыв смеха, продолжавшегося почти минуту и который, хотя и отдавался эхом в его ушах и доносился, казалось, из окружавшего его воздуха, все же звучал слабо и невнятно, словно его и смеявшегося разделяло огромное расстояние. Но откуда бы он ни доносился, - издалека или поблизости, - это, несомненно, был смех сэра Арчибальда, только более безумный и презрительный, чем когда-либо услышанный из его уст. Честный слуга был испуган донельзя и постарался как можно быстрее покинуть комнату; однако прежде, чем он успел пересечь соседнюю и выйти в коридор, он услышал властный голос самого сэра Арчибальда; он обернулся, на ослабевших ногах, с побледневшим лицом, и увидел баронета, стоявшего в дверном проеме. Тот стоял, во плоти, в плаще и сапогах со шпорами, словно только что вернулся из поездки.
   - Что вы делали в этой комнате? - требовательно осведомился баронет.
   Слуга неуверенно ответил.
   - Выслушайте и запомните, раз и навсегда, - сказал баронет не грубо и не строго, но таким тоном, что слова его, казалось, навеки должны были запечатлеться в душе слуги. - Никто не может войти в эту комнату, если я сам не открою дверь. Иначе может случиться беда, которую я не в силах буду отвратить. Это все. А теперь проводите ко мне мистера Моугейджа.
   Больше он ничего не сказал, но и уже сказанного оказалось достаточно; собственного говоря, итак вряд ли можно было заставить кого-нибудь по доброй воле войти в эту комнату. Считалось, что в ней обитают привидения, а сэр Арчибальд либо сам был привидением, либо каким-то образом имел отношение к их появлению.
   Автор упоминает эту историю, к которой читатель уже имеет ключ, только для того, чтобы показать: сэр Арчибальд пользовался в то время тем, что отыскал, и надежно хранил свою тайну. У него были дела в потайной комнате, и он не хотел, чтобы его беспокоили. Что это были за дела, он не сказал ни одной живой душе, - в сущности, рядом с ним не было никого, кто мог бы стать его доверенным лицом. Он был одинок, как никто другой. Кого же он должен был любить, и кто мог любить его? Даже его мать, слабевшая телом и душой, испытывала к нему скорее страх, чем нежность. Большую часть времени она проводила, играя в карты со своей компаньонкой и беспокоясь о здоровье спаниелей. Но если сэр Арчибальд никого не любил, то существовал некто, кого он ненавидел. Он считал Ричарда Пеннрояла ответственным за все несчастья, обрушившиеся на Малмезон и на него самого и, очевидно, был не из тех, кто мог простить обиду.
   Пеннроял, со своей стороны, не был склонен спокойно ожидать нападения; он вышел врагу навстречу. Весной 1824 года - примерно через девять месяцев после смерти сэра Эдварда - в каждом особняке и трактире на двадцать миль вокруг стало известно, что вскоре между Малмезоном и Пеннроялом начнется судебная тяжба, причем решаться будет не что иное, как вопрос о владении поместьями Малмезонов, на которые Ричард Пеннроял претендовал в связи с предполагаемой несостоятельностью законного наследника сэра Джона Малмезона, покойного отца сэра Кларенса, - по утверждению Пеннрояла, появившегося на свет от брака лиц неравного положения. Автор не собирается вдаваться в подробности этого дела и задерживать на нем внимание читателя; читатель может, если ему будет угодно, прочитать о нем полностью и подробно в другом месте. Достаточно будет сказать, что Пеннроял представил доказательства, что он и его отец всегда имели документы, дававшие им право на спорное имущество в случае определенных нарушений; и только неоднократные и торжественные заверения сэра Кларенса в том, что никакого нарушения, связанного с его рождением, на самом деле не существует, удерживали их от предъявления своих претензий. Однако позднее, из случайно полученных сведений, выяснилось, что сэр Кларенс либо был виновен в умышленном и преступном искажении фактов, либо был обманут сам. В подтверждение чего достопочтенный Ричард представил документы несомненной подлинности, свидетельствовавшие о том, что у сэра Джона имелся незаконнорожденный сын; и теперь обвиняемому следовало доказать, что этот сын умер в младенчестве, а также предъявить свидетельство о рождении законного наследника сэра Джона Малмезона и отождествить этого наследника с сэром Кларенсом.
   В отношении вопроса о незаконности имелись некоторые неудобные обстоятельства. Сэр Кларенс знал, что у него есть брат, рожденный вне брака, и, возможно, он также знал, что документы, касающиеся его собственного рождения, не находятся там, где он мог бы их найти. Возможно, он даже сознавал, что если бы его титул был оспорен, то возникли бы серьезные трудности в его отстаивании. В то же время, сэр Кларенс был полностью убежден в том, что титул принадлежит ему по праву. История незаконнорожденного сына была знакома ему и остальным членам семьи во всех подробностях. Конечно, эта тема не была желанным предметом обсуждения, но это был признанный факт семейной истории. Сэр Джон в юности вел не вполне приличную жизнь и завел немало связей, прежде чем стать баронетом. Одной из таких связей была связь с дочерью арендатора; она продолжалась до тех пор, пока Джон Малмезон не вступил в брак. Примерно в то время, когда состоялось бракосочетание, у дочери арендатора родился ребенок; сам Кларенс родился примерно через год. Ребенок прожил всего пять или шесть лет; после его смерти мать уехала в Лондон, и с тех пор о ней никто ничего не слышал. Это было известно; единственная проблема заключалась в том, что никто не мог сказать, что стало со свидетельством о рождении Кларенса или о смерти первого ребенка. Следовательно, для злонамеренного человека открывались возможности утверждать то, что утверждал сейчас достопочтенный Ричард.
   Откуда же достопочтенный Ричард получил информацию об отсутствии этих бумаг? Об этом никто никогда не говорил вне семьи. Следует только заметить, что его брат, лорд Эпсом, не желая иметь к этому делу никакого отношения, явно и решительно от него отстранился. Но это не остановило Ричарда; он получил информацию, он определился с планом действий, и должен был довести дело до конца. Он не сомневался в своем успехе и, вероятно, ожидал от него не только солидной материальной выгоды, но и удовлетворения своей неприкрытой вражды. Ему доставило бы особенное удовольствие увеличить свое благосостояние за счет сэра Арчибальда Малмезона.
   Учитывая столь плачевную для себя перспективу, молодой баронет встретил выпавшее на его долю испытание с похвальной стойкостью. Те, кто видел его, смотрели на него с любопытством, ожидая от него тревоги, если не отчаяния. Но он сохранял удивительное спокойствие, смягчавшее его обычную надменность. Беседуя со своими адвокатами, он не казался ни взволнованным, ни беспомощным, и вообще, вел себя так, словно его победа над своим противником не вызывала никаких сомнений. На что же он рассчитывал? Неужели на то, что титул столько времени оставался неоспоренным? Строил ли он свои надежды на возможном пробеле в цепи доказательств Пеннрояла? Можно было только догадываться. И вот подошло время, когда догадкам надлежало превратиться в уверенность.
   Наступила осень 1825 года. В один прохладный, ясный, но серый день, сэр Арчибальд оседлал свою лошадь и верхом отправился в свое поместье. Примерно через час он подъехал к пруду, который, как уже говорилось, располагался на границе между Малмезоном и землей Ричарда Пеннрояла. Приблизившись к этому месту, он увидел вдали фигуру женщины, тоже верхом на лошади. Это была Кейт - миссис Пеннроял. Она медленно двигалась ему навстречу, так что вскоре, если только кто-то из них не изменит направления, они должны были встретиться на берегу пруда.
   Сэр Арчибальд уже много месяцев не встречался с этой дамой, и, когда узнал ее, первым его побуждением было натянуть поводья. Затем он взглянул, не поступит ли она именно так. Но она двигалась по-прежнему, и он, вызывающе улыбнувшись, тронул лошадь, и через несколько мгновений их разделяло всего полудюжина ярдов. Они остановились, словно по обоюдному согласию.
   Как прекрасна она была! Сэр Арчибальд заметил это и заскрежетал зубами в бессильной ярости. Она должна была принадлежать ему.
   - Добрый день, миссис Ричард Пеннроял!
   - Добрый день, Арчибальд!
   Его имя, произнесенное так нежно, с такой сладостной фамильярностью, заставило его кровь закипеть. Он ожидал холодности и формальности.
   - Я не ожидал, что мне выпадет честь встретить здесь вас, - сказал он. - Но, мне кажется, мы уже встречались здесь раньше. - Это было в те дни, на которые Арчибальд оглядывался, как изгнанник оглядывается на родину. Его лошадь сделала несколько шагов вперед, и всадник остановил ее только тогда, когда оказался на расстоянии вытянутой руки от всадницы. - Кажется, это было давно, и все же, когда я смотрю на вас, мне кажется, это случилось только вчера.
   - Вы изменились сильнее, чем я, - ответила дама, пристально глядя на него. С физической точки зрения так оно и было; мальчик превратился в красивого молодого человека, но Арчибальд истолковал ее слова иначе и с горечью ответил:
   - Может быть, вы изменились меньше, но это малое в вас вызвало все те перемены, которые вы находите во мне.
   - Значит, вы сердитесь на меня? Я рассчитывала на обратное, - произнесла миссис Пеннроял с печальным достоинством, которое ей очень шло.
   - Сердиться на вас? - вырвалось у Арчибальда, и лицо его вспыхнуло. - Неужели поступить подобным образом вас заставило желание... сохранить мою дружбу?
   Миссис Пеннроял прервала его, гордо выпрямившись.
   - Простите, сэр, но я вовсе не собиралась ничего вам навязывать. Если вы хотите быть моим врагом, вы в этом вольны; а я, возможно, научусь быть вашим.
   Сказав так, она начала разворачивать лошадь. Но Арчибальд, оказавшийся в неловком положении и не желавший оканчивать разговор подобным образом, тронул свою, и снова оказался рядом с ней.
   - Вы меня неправильно поняли, - сказал он. - А что еще мне оставалось подумать? Вы ведь не станете отрицать, что ваш... что Ричард Пеннроял не выказал себя моим другом.
   - Я не стану отрицать ничего из того, в чем вы сочтете нужным обвинить меня, сэр, - ответила леди, все еще обиженная и возмущенная, но от этого еще более прекрасная.
   Арчибальд подумал, что она, возможно, не совсем справедливо несет ответственность за недоброжелательность другого человека, даже если этот человек был ее мужем; и от этой мысли - к другой, что она, возможно, склонна сочувствовать своему мужу, перейти было очень легко. Это предположение снова заставило бешено забиться его сердце, а глаза заблестеть. Он схватил ее лошадь под уздцы.
   - Не уезжайте! Давайте еще немного поговорим, раз уж встретились.
   - И что же хочет сказать мне сэр Арчибальд Малмезон?
   - Вы только что называли меня просто Арчибальдом.
   - А вы назвали меня "миссис Ричард Пеннроял".
   - Ну вот... вы опять! - огорченно произнес он.
   - Разве вы не помните моего другого имени? - спросила она, на мгновение подняв на него свои карие глаза, а затем снова опустив их.
   - Кейт!
   Она протянула ему свою красивую руку, он взял ее и поднес к губам. Мысли теснились в его голове, он испытывал ярость и блаженство. Но миссис Пеннроял, добившись того, чего хотела, знала, как ей следует поступать. Она отдернула руку.
   - Ну вот... вы были несправедливы ко мне, Арчибальд. Разве мы не были когда-то хорошими друзьями? Как могли вы поверить, будто я желаю вам зла?
   - Ах, Кейт, но вы же вышли за него замуж!
   - Вспомните, сэр, я почти предложила вам жениться на мне, но вы этого не сделали.
   - Вы мне это предложили!..
   - Вы просто забыли. Видите ли, все было так странно. Я даже сейчас не могу понять, тот ли вы Арчибальд, которого я знала раньше.
   - Зато я знаю, и очень хорошо, - мрачно сказал он. - А вы - жена моего врага, человека, который пытается погубить меня. Кейт, - внезапно он замолчал, - как Ричард узнал о пропаже этих бумаг в нашей семье? Я говорил вам однажды... вы помните тот день? Об этом не знал никто, кроме вас.
   Возможно, миссис Пеннроял предпочла бы не слышать этого вопроса. Но, поскольку он был задан, она была обязана дать на него лучший отчет, какой только могла.
   - Именно поэтому мне и хотелось увидеться с вами сегодня, - ответила она. - Я виновата перед Арчибальдом, но это вышло случайно. Это было давно... еще до того, как начались неприятности, когда мы были еще в хороших отношениях. Ах! Если бы время вернулось назад!
   - Значит, это вы сказали ему?
   - Я не знала, что это - тайна. Из слов Ричарда я поняла, что ему это известно или, по крайней мере, он это подозревает, и просто подтвердила его подозрения. Позже, когда я увидела, как разворачиваются события, я умоляла его остановиться. Но было уже слишком поздно. Я не могла успокоиться, не сказав вам об этом и не попросив прощения.
   Арчибальд не поверил бы этим словам, если бы его волновал именно этот вопрос. К сожалению, он поверил им. Он поверил, потому что страстно желал этого, и тем легче простил, поскольку это означало: он снова возьмет ее руку в свои хоть на несколько мгновений.
   - Если бы вы помирились с Ричардом, я была бы счастлива, - со вздохом сказала миссис Пеннроял.
   - Вы боитесь за него или за меня? - с улыбкой спросил Арчибальд.
   - За вас обоих, - дипломатично ответила она.
   Он покачал головой, все еще улыбаясь.
   - Не нужно беспокоиться, Кейт. Ни мне, ни моим близким, ничего не угрожает; а о себе Ричард пусть позаботится сам.
   Миссис Пенроял была поражена. Она считала дело Малмезона практически безнадежным. Этот намек на обратное вызвал у нее сильное, но не неприятное ощущение. Ричард был ее мужем, но он был далеко не так молод, как Арчибальд, а что касается внешности! - здесь не могло быть никакого сравнения. Арчибальд был, наверное, одним из самых красивых молодых людей Англии. Возможно, миссис Пеннроял никогда не испытывала страстной любви к своему мужу, а с другой стороны, Арчибальд ей определенно очень нравился. В теперешнем положении она полагала, что право оказаться на стороне победителя ничуть не умаляется тем, что этим победителем оказывается ее муж; но если выяснится, что это не так... об этом следовало подумать. Конечно, строго говоря, несчастья мужа должны были быть ее собственными несчастьями, но в данном случае его несчастьем окажется неспособность погубить Арчибальда, и миссис Пеннроял считала себя в вправе не разделять его. Нет, охватившее ее ощущение определенно нельзя было считать неприятным. Но можно ли было быть уверенной, что Арчибальд не заблуждается?
   - Я очень рада за вас обоих, - сказала она, наконец. - Я бы никогда не смогла вынести, если бы у вас были отняты титул и поместье. Значит, предположение о том, что бумаги утрачены, было ошибочным?
   - Больше я ничего не могу вам сказать, - ответил Арчибальд, глядя на нее.
   - Ах, вы меня не простили... Вы мне не доверяете!
   Он остановил лошадей и повернулся к ней.
   - Кейт, вы - жена моего врага, и я должен помнить об этом! Если бы я увидел, что вы ведете двойную игру, я возненавидел бы вас больше, чем его... Я способен на любое преступление. Я не скажу вам ничего. Скоро вы все узнаете сами. А пока, надеюсь, вы будете хранить молчание о том, что я сегодня сказал вам. Пусть он верит, что добьется успеха, пока не увидит, что потерпел неудачу. Вы мне это обещаете?
   Миссис Пенроял не видела ничего дурного в подобном обещании, и не понимала, почему бы ей не оказать ему такую услугу, какую могла.
   - У жены не должно быть секретов от мужа, Арчибальд.
   - Неужели у вас никогда не было от него секретов, Кейт?
   - Вы не имеете права спрашивать меня об этом!
   Арчибальд рассмеялся.
   - Вы счастливы с ним, целыми днями?
   Она подняла на него глаза, их взгляды встретились.
   - Иногда дни кажутся чересчур длинными, - сказала она почти шепотом.
   - Как сегодняшний? - спросил он, наклоняясь к ней.
   - Осенние дни короткие, - ответила она, улыбнулась и отвернулась.
   - Вы часто выезжаете осенью?
   - А что еще мне остается делать, когда моего мужа нет дома?.. Но я должна возвращаться, уже поздно.
   - Вы обещаете?
   Она в третий раз протянула ему руку. Она раскраснелась больше обычного, дыхание стало несколько неровным. Этот разговор давался ей тяжело. Арчибальд был более сильным, она чувствовала это, и ей нравилось это чувствовать! А он, держа ее теплую, нежную руку в своей, ощущал странное волнение в своем сердце. Неужели судьба, до сих пор неблагоприятная к нему, наконец, повернется к нему лицом и даст сразу все - месть и любовь? Как сладка была бы месть, осуществленная через любовь.
   Наконец, они расстались и разъехались в разные стороны. Это была их первая встреча, но далеко не последняя.
  

XI

  
   Адвокаты, тем временем, продолжали работать с похвальным усердием, и мистер Пеннроял считал своих цыплят уже вылупившимися, не особенно обращая внимание на происходящее вокруг него. Ему казалось, что он, наконец-то, стал баловнем Фортуны. Ибо жизнь этого джентльмена не была во всех отношениях столь благополучной, как казалось. Он испытывал прискорбную слабость к игре в кости и карты, часто приносившую ему крупные суммы, но, в конце концов, обошедшуюся в двадцать раз дороже всех его выигрышей. Поэтому он отказался от этой разновидности развлечений и решил накапливать состояние более достойным способом. Он внимательно изучал фондовую биржу, пока не почувствовал себя в достаточной степени хозяином положения и финансистом. Он покупал и продавал, делая все возможное, чтобы купить дешево, а продать - дорого. Он провернул несколько удачных операций; но опять-таки вскоре обнаружил, что ситуация складывается не в его пользу. Его наличные деньги исчезали, а его дом и земля потихоньку попадали в закладные. Именно в это время он женился на Кейт Баттлдаун, и деньгами, которые она ему принесла, возместил убытки; горизонт снова был чист. Увы! улучшение было временным. Неудача вернулась, еще более неумолимая, чем прежде. Деньги Кейт ушли вслед за его собственными, и не вернулись. Говорят, большая часть их осела в карманах майора Болингброка, его секунданта на дуэли.
   Неудача свила себе гнездо под крышей его дома.
   Вдобавок к своим горестям и неудачам, он не находил того понимания и утешения в супружестве, которое ему хотелось бы иметь. Правда, он женился прежде всего из-за денег; но при этом был далеко не безразличен к другим достоинствам жены, и они не только не утомляли его, но распаляли все сильнее и сильнее, пока этот холодный, саркастичный, необщительный человек не превратился в распутника. Жена вознаградила его, хотя и не слишком щедро; ее положение не оправдывало ее ожиданий, она была рассержена потерей денег и раскаивалась в том, что совершила необратимый шаг слишком поспешно. Интеллектуально она ни в чем не уступала своему мужу, и совершенствовала свое преимущество над ним, нисколько о нем не заботясь. Сказать проще, она безжалостно издевалась над несчастным джентльменом; можно сказать, "он страстно целовал розгу".
   Такое положение вещей сохранялось вплоть до встречи миссис Пеннроял с Арчибальдом, о которой говорилось выше. После этого в поведении миссис Пеннроял по отношению к мужу произошла заметная, весьма очаровательная, перемена. Она вдруг стала ласковой и внимательной. Она льстила ему, она уступала ему, она советовалась с ним и с нежностью умоляла его советоваться с ней, посвящать ее во все мельчайшие подробности своих дел, чего он никогда прежде не делал, и доверять ей все свои сокровенные страхи и устремления. Каждое его действие она встречала успокаивающим согласием и простодушным одобрением; в особенности она поддерживала и укрепляла в нем его враждебность к сэру Арчибальду Малмезону и убеждала его не жалеть денег, поскольку успех ему был обеспечен, и постоянно подтверждала свою готовность заложить все свои драгоценности, - если понадобится, - чтобы расплатиться с самыми лучшими адвокатами, которым предстояло вести дело.
   Такое ее поведение доставляло мужу немалое удовольствие, ибо он всегда немного ревновал ее к сэру Арчибальду, и на самом деле одним из побудительных мотивов к его нынешнему поступку было желание отплатить за это. Но открытие, что миссис Пеннроял ненавидит молодого баронета так же сильно, как и он сам, пролилось ему на душу бальзамом, так что для полного и окончательного блаженства ему требовалось только благополучное окончание судебного процесса.
   И вот, процесс начался, и все дворяне и лендлорды трех графств, а также другие люди, собрались, посмотреть и послушать. Заключались пари, что суд не закончится через семь дней; все шансы были за то, что судьям понадобится никак не менее семи недель. Общество позабыло о своей скуке и с довольным видом погрузилось в пикантную историю о скандалах, интригах, обманах и грабежах. Читатель знает, чем все закончилось. Никогда еще разочарование не было таким полным. Ученые законники открывали свои рты только для того, чтобы снова закрывать их.
   Ибо после того, как знаменитый мистер Адольфус, адвокат истца, красноречиво и остроумно изложил суть претензий, дав живописные очертания доказательств, которые собирался привести, и фактов, которые собирался доказать, после того, как эта блистательная речь была закончена, поднялся мистер Сержант Раннингтон, представлявший ответчика, и отпустил несколько замечаний, которые, хоть и были произнесены обыденном тоном, прозвучали в ушах присутствующих подобно раскатам грома, за исключением двоих; а на достопочтенного Ричарда Пеннрояла произвели такое впечатление, словно у него в голове взорвалась ручная граната, а позвоночник аккуратно вытащили через затылок.
   Автор не станет приводить здесь речь Сержанта, но в результате истец лишился всего, на что полагался, чтобы оправдать свое требование, - на отсутствие каких-либо прямых доказательств, устанавливающих личность покойного сэра Кларенса Батта Малмезона и смерть того незаконнорожденного ребенка, которого истец пытался с ним отождествить.
   Сержант Раннингтон признался, что и сам был в недоумении относительно того, что могло заставить истца вообразить отсутствие прямых доказательств. Он лелеял надежду, ради общей благопристойности, ради самой человеческой природы, что его ученый собрат сможет бросить ему вызов, на который в какой-то степени стоило бы отвечать; он искренне сожалел, что его надежды совершенно не оправдались.
   Если бы он заранее был осведомлен об аргументах, к которым имел дерзость прибегнуть истец, он избавил бы его и других уважаемых лиц от многих хлопот, а суд - от нескольких часов потраченного зря драгоценного времени, произнеся одно-единственное слово, или даже обойдясь без оного. На самом деле, этот процесс, из-за которого поднялся такой шум, был до того пустым и глупым, что он почти готов извиниться перед судом и господами присяжными за то, что демонстрирует им, насколько он пустой и глупый. Но на самом деле, извинения, если таковые и должны последовать, должны быть принесены иной стороной, - таково его мнение.
   Не ему решать, какие мотивы побудили истца возбудить этот иск. Ему не хочется обвинять кого-либо в злобе, в бессовестной жадности, в предательстве и наглости. Истец должен объяснить, почему передал дело в суд, и какие у него были основания полагать, что оно может быть решено в его пользу.
   Что касается него самого, то он довольствуется предъявлением документов, которые его ученый собрат со стороны истца так страстно желал увидеть, и смиренно просить не вменять ему оплату расходов по судебному процессу.
   Так закончился этот процесс. Люди поначалу с трудом верили собственным ушам и глазам, но когда документы были признаны подлинными и составленными по всем правилам, когда ученый мистер Дж. Адольфус не без отвращения отказался продолжать дело, когда суд сделал несколько весьма суровых замечаний по поводу поведения истца, когда в короткой речи было принято предложение Сержанта Раннингтона относительно издержек, - короче говоря, когда все было улажено, за совершенно немыслимый промежуток времени в два и три четверти часа, - общество пришло к осознанию факта, что оно было самым вопиющим и возмутительным образом обмануто, и что достопочтенный Ричард Пеннроял оказался мошенником.
   Никто не потрудился скрыть эти чувства от почтенного джентльмена, и тот покинул суд, без малейшего сочувствия с чьей-либо стороны.
   Бедняга! Он достаточно страдал в тот ужасный день; и все же был избавлен от позора и мучения, самых острых из всех, - он не видел взглядов и улыбок, какими обменялись его жена и сэр Арчибальд Малмезон, когда было оглашено решение суда.
  

XII

  
   Мы приблизились к завершению этой странной и зловещей истории. Действие почти полностью ограничивается тремя главными персонажами.
   Если бы Пеннроял был на двадцать лет моложе, когда на него обрушилась эта катастрофа, он просто пришел бы в ярость; но ему было около пятидесяти, он выглядел старше своих лет, и это, по всей видимости, подавляло и пугало его. Он сидел безвыездно в своем особняке, подобно крысе в норе, ничего не говорил и ничего не замечал, употребляя спиртное сверх меры. Огненная субстанция не возбуждала его; она удерживала его от осознания своего несчастья. Он знал, что разорен, и что никакие средства не могут спасти его от разорения. Средства и энергия отсутствовали в равной степени, и он не мог вернуть их к прежнему состоянию. Он сидел в своем кресле и размышлял о жизни, сознавая всю тяжесть случившейся катастрофы; и ничто не могло пробудить его, - даже известие о том, что его враг, сэр Арчибальд, получивший после смерти своей тетки мисс Тремаунт наследство в размере свыше семидесяти тысяч фунтов, скупает закладные и, вероятно, истребует с него взыскание, когда он полностью окажется в его власти. Арчибальд победил, он больше не может сражаться с ним. Пусть наслаждается своим триумфом и доведет дело до конца. Во всяком случае, было то, в чем он, Ричард, одержал над ним верх, и эта мысль приносила ему утешение в его несчастье. У него была жена - женщина, за которую сэр Арчибальд отдал бы свои земли, состояние и душу в придачу. Да, Кейт принадлежала ему, и только ему; и именно решимость сохранить ее своей, а значит, как можно дольше досаждать врагу, удерживала Ричарда от поиска спасения в самоубийстве. Так Провидение ведет людей от плохого к худшему, с намерением исторгнуть из них зло, от которого они не могли отказаться добровольно.
   Однажды зимним вечером, когда Ричард, по своему обыкновению, сидел в задумчивости, потягивая бренди, на столе рядом с ним горела лампа, а угли тлели в очаге возле его ног, послышались легкие, размеренные шаги и шелест платья; он понял, что в комнате присутствует его жена. Он поднял изможденное лицо и взглянул на нее. Она казалась прекрасной богиней! Молодой, грациозной, прелестной! Как чисто и ясно было ее лицо, как блестели темные глаза, какими мягкими были ее пышные волосы! Она была изумительно красива; и все, чем она была, - сокровищем расцветшей женственности, - принадлежало ему, а не кому-то другому, причем, по ее собственной воле; Она действительно любила его, думал он; она доказала это в последнее время; она заботилась о нем, хотя он был стар, разорен и унижен. Это было странно, но приятно. Может быть, подумал он, если бы ему на пути встретилось такое любящее существо в дни его молодости, он не оказался бы сейчас в таком положении. Но тогда, в те, прежние времена, он не был ни разоренным, ни опустошенным человеком.
   - Кейт!
   - Да, Ричард?
   - О, не говорите так! Разве я не Дик, ваш дорогой старый Дик?
   - Я не хотела вас обидеть.
   - Подойдите и сядьте здесь, рядом со мной... нет, вот сюда, на подлокотник моего кресла. Это было очень мило с вашей стороны - прийти сюда. Мне становится все более и более одиноко. Я хочу, чтобы моя Кейт сказала мне, что любит меня...
   - Я зашла пожелать вам спокойной ночи. Уже поздно.
   - Поздно, разве?.. Еще нет девяти. Останьтесь и поговорите со мной. Я не выпью больше ни капли, если вы останетесь.
   - Я устала, у меня болит голова. Вы ведь не хотите видеть меня такой?
   - Не хочу видеть! Хочу, очень хочу! Я бы уже давно умер без вас, Кейт! Не хочу видеть!..
   - Чепуха! Что вы имеете в виду? Боюсь, вы уже слишком много выпили.
   - Я говорю вполне серьезно: если бы не вы, я вышиб бы себе мозги в день суда, - после того, как пристрелил бы этого негодяя! Но раз уж у меня есть вы, я знаю лучший способ наказать его, чем вышибить ему мозги. Знать, что вы моя - ад для него. И в этом аду я буду держать его, пока душа не покинет мое тело!
   - Какое ему дело, ваша я или нет?
   - Он любит вас - и заботится о вас! Вам не нужно даже завлекать его. Он любит вас, и это ад для него - знать, что вы принадлежите другому мужчине. Как вы думаете, сколько тысяч фунтов он отдал бы за то, чтобы поцеловать эту маленькую ручку, которую сейчас целую я? Жаль, что он не видит, как я это делаю!
   - Чепуха, вы сошли с ума... Значит, вы заботитесь обо мне только для того, чтобы досадить ему?
   - Нет, не только. Видит Бог, - если Он есть, - я люблю вас, Кейт, всем, что во мне осталось, - кроме той части меня, которая ненавидит его. Но я ненавижу его меньше, чем люблю вас, и это говорит о многом!
   - Полагаю, бренди вы любите сильнее, чем меня.
   - Вы так думаете? Достаточно одного вашего слова, и я больше никогда не прикоснусь к нему!
   - Мне все равно. Я не хочу, чтобы вы отказывали себе в том, что любите.
   - А вы, вы ведь любите меня, Кейт?
   - Послушайте, Ричард, дни, когда вы ухаживали за мной, давно прошли. Мне нужно идти. Спокойной ночи.
   - Нет, не уходите! Мне почему-то кажется, что сегодня я не могу обойтись без вас.
   - Хотите, я налью вам еще один бокал?
   - Да... нет! Сегодня я больше не буду пить, Кейт...
   - В самом деле?
   - Я старею. По естественному ходу вещей я умру задолго до вашей смерти. Это случится не скоро, но когда-нибудь все равно случится, вы же знаете. Вы можете мне кое-что пообещать?
   - Сегодня я ничего обещать не буду. Думаю, вы меня переживете.
   - Обещайте, что бы ни случилось, не выходить за него замуж.
   - Право же, Ричард, я... я никогда не слышала большей глупости! Я не желаю оставаться здесь дольше и выслушивать подобные глупости. Вы не в себе. Позвольте мне уйти.
   - Уйти? Куда? Черт возьми, я хочу сказать, вы не уйдете!.. Я вовсе не то хотел сказать, Кейт, простите меня! Вы - моя жена, а я - ваш муж; я люблю вас; и почему-то мне страшно отпустить вас, словно я никогда больше вас не увижу. Но тогда... Сделайте одну вещь, прежде чем уйти, поцелуйте меня! Иначе я не разрешу вам уйти!
   Принужденная, миссис Пеннроял поцеловала мужа, точнее, позволила ему поцеловать себя, после чего с содроганием и замиранием сердца вышла из комнаты.
   Ричард Пеннроял остался один; угли в камине посерели и умерли. Он пошевелил их ногой, - они рассыпались пеплом. Ему стало холодно. Как тихо было в доме, как одиноко! У него не осталось приятных мыслей, которые могли бы составить ему компанию сейчас, когда жена покинула его; зато многие неприятные воспоминания, затаившиеся в темных уголках его сознания, были готовы обрушиться на него, если он даст им хоть малейший шанс. Почему так настойчиво стремилось вырваться глупое лицо сумасшедшей старой Джейн, его жены, умершей так много лет назад? Почему на нем запечатлелся такой глупый, неразумный упрек? Да, неразумный, ибо в чем же он виноват? Он просто позволил событиям идти своим чередом, не более того... не более! И все же это лицо, глупое старое лицо, тусклое, безжизненное, смотрело на него из всех темных углов, куда бы он ни взглянул. А если он закрывал глаза, то видел его сквозь опущенные веки, даже ближе, чем прежде.
   Он открыл глаза; там, во мраке позади лампы, было ее лицо. Может быть, это знак, что ему пора уходить? Не издевается ли она над ним, над его страхом? Страхом? Он не испытывал страха. Он был Пеннроялом, в его венах текла благородная кровь, пусть сейчас он был стар и дрожал; возможно, это из-за того, что в последнее время он слишком много пил. Но - страх? Только не это. Он последует за ним, если до этого дойдет, последует за ней...
   Он медленно встал с кресла, не сводя глаз с лица, и направился к нему, протягивая руки. Но он не мог подойти к нему ближе; оно отступало перед ним, подобно блуждающему огню. Он продолжал идти, пересек комнату; казалось, дверь воспрепятствует ей, но этого не случилось. Он выглянул в коридор, - она стояла там. На маленьком столике у двери лежал пистолет. Ричард знал, что он заряжен. Машинально, не глядя, он поднял его, проходя мимо. Затем пошел дальше на цыпочках, и темное, ничего не выражающее лицо указывало ему путь, а если он колебался, впивалось в него злобным взглядом. Что ж, он пойдет за ней до конца.
   К счастью, входная дверь оказалась открыта, и он, выходя, не произвел никакого шума. Они выскользнули наружу, преследуемая и преследователь, - в холодную тишину ночи. В ночи была луна, но - тусклая, висевшая очень низко. Тени казались более реальными, чем свет. Снег, на котором могли бы остаться его следы, отсутствовал. Но куда его ведут? Кажется, он направляется на северо-запад, к Малмезону; да, и к пруду на границе двух поместий. Ричард содрогнулся, вспомнив об этом пруде и о том ужасном значении, которое придавал ему этот безмозглый, идиотский призрак старого лица его первой жены. Однако за последние несколько мгновение лицо, казалось, обрело тело; теперь он видел серую фигуру, двигавшуюся перед ним; серую и неясную в тусклом лунном свете, в бесшумно колышущихся одеждах. Это был тот самый путь, которым шла старая Джейн в тот самый день, много лет назад, - в ее последний день на земле; и все-таки, разве она не была сейчас здесь, этой ночью? Она вела его к пруду, но что же дальше?
   Она быстро перемещалась впереди, шагах в семидесяти, то исчезая в тени, то вновь появляясь на свету. Она ни разу не обернулась и не поманила его, а продолжала идти прямо, и Ричарду приходилось тратить немало усилий, чтобы не отстать от нее. Наконец, он увидел блеске темного пруда на некотором расстоянии от себя.
   Стиснув зубы, он последовал дальше. Серый призрак, наконец, остановился. Но была ли это Джейн? У Джейн не могло быть такой высокой, грациозной фигуры. Должно быть, это призрак какой-то другой женщины. Да и было ли это призраком? А если так, то было ли человеком то, что вышло из-за кустов и направилось к ней?
   Две фигуры встретились; мужчина обнял женщину и покрыл поцелуями ее глаза и губы. Поцелуи! Да, это и в самом деле были поцелуи! Теперь они, казалось, разговаривали друг с другом; его руки обвивали ее талию. Лунный свет высветил черты его лица; это был его враг - Арчибальд Малмезон! А женщина была его женой, но не умершей, а настоящей.
   - Мы в полной безопасности, дорогая, - говорил Арчибальд. - Комната для тебя подготовлена, и нет никакой возможности ее обнаружить. В течение недели или около того поднимутся шум и смятение, они будут искать тебя, живую или мертвую; и я - вместе с остальными, чтобы отвести от себя все подозрения. В конце концов, будет решено, что ты сбежала в какую-нибудь другую страну, а может быть, Ричард попадет под подозрение, что что-то сделал с тобой, как это случилось с его первой женой. Во всяком случае, рано или поздно они откажутся от поисков; так или иначе, нам никто не будет мешать. В Малмезоне никто не посмеет сунуть нос в восточную комнату, а что касается другой, то ты и я - единственные существа, которые знают о ее существовании. Дорогая, ты ведь не станешь возражать побыть немного пленницей, ведь вместе с тобой будет заключена и моя любовь?
   Женщина трепетно прижалась к нему.
   - Я и не знала, что будет так трудно расстаться с ним, - пробормотала она. - Я ненавижу его, и все же это было тяжело. Он так несчастен и одинок. Что он теперь будет делать? Он все время повторял, что любит меня, и просил любить его, называть Диком... и еще... он заставил меня поцеловать его. О, Арчи, я ощущаю этот поцелуй всем своим телом. Я всегда буду чувствовать его!
   - Нет. Это заставит тебя забыть о нем...
   - Тише! Я что-то слышу!
   - Ты очень взволнована...
   - Ах, смотри! Это он! Господи, помилуй нас!
   Сэр Арчибальд взглянул и, действительно, увидел высокую фигуру достопочтенного Ричарда Пеннрояла, без шляпы, с выражением на лице, будто его только что прокляли. Тем не менее, он улыбнулся и поклонился с отвратительной вежливостью.
   - Добрый вечер, сэр Арчибальд. Позвольте узнать, есть ли у вас с собой оружие?
   Сэр Арчибальд сунул руку внутрь камзола и вытащил пистолет.
   - Прекрасно, это очень удобно. Давайте посмотрим на сложившуюся ситуацию. Миссис Пеннроял, раз уж вы - моя жена, может быть, вы окажетесь настолько добры, что дадите нам возможность поговорить? Нет, она предпочла упасть в обморок. В таком случае, нам надлежит поступить наилучшим образом. Но позвольте попросить вас целиться хорошенько, дорогой сэр Арчибальд, потому что если вы промахнетесь, это повлечет за собой неприятные последствия как для миссис Пеннроял, так и для вас самих. Теперь я брошу этот камешек, и когда он коснется поверхности воды, мы выстрелим. Вы согласны? Замечательно.
   Он поднял камень и уже собрался бросить его, когда баронет впервые нарушил молчание.
   - Мистер Пеннроял, я не хочу, чтобы это продолжалось дальше.
   - Подлец и трус! - прорычал тот; его ярость на мгновение прорвалась сквозь тонкую маску насмешливой вежливости. - Тогда я застрелю тебя, как собаку, ибо ты собака и есть!
   Больше не было произнесено ни слова. Сэр Арчибальд поднял пистолет; его противник высоко подбросил камень, и когда тот коснулся поверхности воды, оба нажали спусковой крючок.
   Ричард Пеннроял промахнулся; пуля сэра Арчибальда поразила врага в сердце; он покачнулся вперед и назад, после чего упал ничком, швырнув пистолет в распростертую на земле фигуру своей жены; но пистолет пролетел мимо и ударил сэра Арчибальда в висок. Прежде, чем улеглась рябь, поднятая падением камня, мистер Пеннроял перестал существовать.
   Миссис Пеннроял все еще была без сознания, но когда сэр Арчибальд приблизился к ней, она приподнялась и посмотрела: сначала на него, а потом на мертвое тело.
   - Оно того не стоило, - сказала она.
   - Все кончено, - пробормотал он. - Ты не ушиблась?
   - Что нам теперь делать?
   - Мы должны вернуться в Малмезон.
   - Но его нельзя оставлять здесь.
   Сэр Арчибальд склонился над телом своего врага и повернул его лицом кверху. Его выражение было спокойным и счастливым.
   - Я брошу его в бассейн, - сказал он. - Он будет не первым мертвецом, лежавшим там.
   Он наклонился и, взяв мертвеца за руки, потащил его к одному из лестничных пролетов, ведущих вниз, к воде. Кейт сидела и смотрела на него, сложив руки на коленях. Она услышала всплеск и увидела рябь. Сэр Арчибальд вернулся, поднял пистолет и тоже бросил в бассейн.
   - Сегодня ночью поверхность покроется льдом, - сказал он, - а остальное сделают рыбы. Идем!
   В потайной комнате Малмезона мягко горели свечи в дюжине канделябров из полированного серебра. Их свет падал на роскошную мебель, достойную будуара прекрасной и благородной дамы. Широкие кресла из черного дерева были обиты тонким синим шелком; в украшенном инкрустацией шкафу стояли золотые сервизы; пол был застелен персидскими коврами и шкурами; в камине пылал огонь, а на столе стоял накрытый ужин, способный вызвать аппетит даже у Эпикура. Высокое зеркало в дальнем конце комнаты отражало свет свечей, в нише неподвижно замерли старинные доспехи, металлические рукавицы покоились на рукояти меча; можно было подумать, что кто-то из их прежних владельцев, превратившийся в духа, мрачно взирает из-под опущенного забрала на окружающее великолепие.
   Это была самая приятая и прекрасная сцена, какую только может явить этот мир; она была способна пробудить любовь к жизни у самого сурового аскета.
   Через массивную дубовую дверь, укрепленную массивными железными полосами, вошли два бледных, изможденных человека - мужчина и женщина. Свет, ударив им в глаза, заставил их заморгать и отвернуться. Мужчина подвел женщину к камину, усадил в низкое кресло и, взяв с кровати в нише синее атласное покрывало, нежно накинул его ей на плечи. Она, казалось, не замечала, где находится и что происходит вокруг нее; она сидела с застывшими глазами и лицом, время от времени вздрагивая, явно погруженная в какие-то неприятные воспоминания. Мужчина подошел к столу, налил бокал вина, поднес его к губам женщины; после некоторого сопротивления, она немного отпила.
   - Здесь ты в такой же безопасности, - сказал он, - как на каком-нибудь необитаемом острове в Южном море. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась, пока тебе придется оставаться здесь.
   - Но какой в этом смысл? - спросила она с каким-то апатичным раздражением.
   - Скоро мы сможем уехать отсюда, - ответил он. - Дорогая, не печалься. Наше счастье впереди.
   - Мне никогда этого не забыть, - произнесла она с дрожью в голосе. - Что толку? Я не могу уйти от него. Как ты думаешь, поверхность уже замерзла?
   - Забудь об этом. Когда ты согреешься и выпьешь еще немного вина, ты успокоишься. Не было сделано ничего такого, о чем стоило бы пожалеть, Кейт. Я люблю тебя больше, чем когда-либо.
   - Что толку? - снова повторила она. - Оно того не стоило.
   Они помолчали.
   - Я должен оставить тебя на несколько минут, - мягко сказал он. - Мне необходимо показаться леди Малмезон и слугам. Никто не знает, что я выходил из дома. К тому времени, когда я вернусь, ты уже согреешься, и мы вместе поужинаем. Все будет хорошо.
   Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Она оттолкнула его с внезапным отвращением.
   - У тебя на лбу кровь, - резко произнесла она.
   - Всего лишь царапина, я совсем забыл о ней, - ответил он, пытаясь улыбнуться. - Самое большее, через полчаса, мы снова будем вместе.
   Она ничего не ответила; немного постояв, глядя на нее сверху вниз, он повернулся и вышел. Закрыл за собой дубовую дверь, запер ее, затем ощупью прошел по каменному коридору и вышел через потайной вход. Положил серебряный скипетр в гнездо под полом и вышел в соседнюю комнату. На пороге он на мгновение остановился, прислонившись к косяку. Его охватило ощущение внезапной слабости, голова стала тяжелой. Вскоре он пришел в себя и стал вспоминать, куда направляется. К тому времени, когда он добрался до верха большой лестницы, ему пришла в голову мысль, что его, наверное, ищут.
   Спустившись по ней, он направился прямо в комнату леди Малмезон. Было около одиннадцати часов. Старая леди играла в карты со своей компаньонкой, спаниель спал у нее на коленях. Она удивленно подняла глаза, поскольку сэр Арчибальд редко удостаивал ее своим визитом.
   - Мама, - спросил он, неловко подойдя к ее креслу и остановившись, - где Кейт?
   - Сын мой! Что случилось?
   - Она сегодня выходит замуж? - продолжал баронет обиженным тоном.
   Леди Малмезон и ее компаньонка обменялись испуганными взглядами.
   - Думаю, это очень нехорошо, - с упреком произнес молодой человек, - потому что Ричард попросил меня быть его шафером, а они ушли и поженились, пока я спал. Это жестоко по отношению к Кейт, хоть я и не люблю ее; но я не верю, что в этом виноват Ричард, потому что он хороший; он мне нравится.
  

* * * * *

   - Позвоните в колокольчик, Симпсон, - прерывающимся голосом сказала леди Малмезон, - и скажите, чтобы послали за доктором Роллинсоном.

XIII

  
   В течение месяцев ужаса, предположений и смутных слухов, возникших после обнаружения таинственного исчезновения мистера и миссис Пеннроял, никому ни на мгновение не пришло в голову предположить какую-либо связь между этим необъяснимым обстоятельством и столь же любопытным, но не вызывающим сомнения фактом, что бедный сэр Арчибальд снова "сошел с ума".
   Как это случилось? Всем было известно, что сэр Арчибальд провел в своей комнате весь день и вечер, вплоть до того момента, когда вошел в комнату своей матери, уже лишившись рассудка.
   Мысль о том, что исчезнувшие могли столкнуться с нечестной игрой, никогда не воспринималась всерьез; все сходились на том, что у мистера Пеннрояла было достаточно причин не желать оставаться в месте, где к его репутации и гостеприимству относились одинаково плохо. Поэтому, скорее всего, супружеская пара тайно бежала на чужбину, и поселилась под вымышленными именами где-нибудь в Америке или на Континенте.
   Неудивительно, что они уехали вместе; было хорошо известно, что супруги находились в очень хороших отношениях друг с другом, особенно в течение последнего года. Досужая история о конюхе, утверждавшем, будто он видел миссис Пеннроял и сэра Арчибальда беседующими, сидя на лошадях, возле пруда, за несколько недель до суда, когда они, по словам рассказчика, вели себя скорее дружелюбно, чем наоборот, была воспринята как обычная выдумка.
   Шли месяцы и годы; поместье и земли Пеннроялов были проданы, само имя их стало забываться. Безумный баронет и его престарелая мать продолжали жить в Малмезоне тихо, без каких-либо происшествий, почти не выезжая, и ничего не предпринимая, разве что занимаясь приращением своих владений. И все-таки, несмотря на невозмутимое спокойствие, казалось, над древним домом нависла какая-то тень.
   Старые истории о прошлых "магических подвигах" сэра Арчибальда и его предков время от времени оживали по вечерам возле каминов; кое-кто считал, что нынешнее его состояние является карой за то, что он посмел раскрыть какие-то запретные тайны.
   По их мнению, Малмезон был проклят, особенно та его часть, в которой располагалась восточная комната. В этой комнате обитали призраки, и никогда еще она не посещалась так часто, как в течение нескольких дней, последовавших за утратой сэром Арчибальдом памяти.
   Возможно, это демоны пировали по поводу печального положения бедного, глупого молодого баронета. Во всяком случае, оттуда доносились крики, слабые и приглушенные, но совершенно отчетливые, в то время как всем было известно, - там нет и не может быть ни единой живой души; однако все слуги в Малмезоне могли поклясться, что слышат их. Без сомнения, это место было проклято.
   Поздно вечером 22 января 1833 года сэр Арчибальд обнаружил, что стоит на лестнице в Малмезоне, хотя и не представлял себе, как и зачем здесь оказался. Он не мог вспомнить, видел свою мать и слуг или нет. Неудивительно, что мысли его были немного рассеяны, из-за тягостной тайны, камнем лежавшей у него на душе. Конечно, он должен был их увидеть. Он покинул Кейт с намерением сделать это и вернуться к ней в течение получаса; как он мог оказаться здесь, если не с этой целью? Мысли его обгоняли одна другую. Могли подумать, что мистер и миссис Пеннроял покинули страну, спасаясь от кредиторов. Если только поверхность пруда замерзнет, и холодная погода продержится пару недель, то не останется никаких следов, способных бросить на него подозрение. Что касается его самого, ему будет нетрудно доказать свое алиби, если такое случится. В конце концов, он действовал по принуждению, в порядке самозащиты; условия были равными. Он не был виновен ни в каком преступлении, кроме... ну, назовем это преступлением; он был готов принять на себя всю его тяжесть. Так что скоро они смогут уехать отсюда и найти свое счастье в Италии, Испании, где угодно. Через какое-то время они, возможно, поженятся и открыто вернутся в Англию. Перед ними открывались безграничные возможности. Жизнь - это то, что им нужно, и вся она у них впереди. Они оба были молоды; впечатление от мрачной трагедии вскоре исчезнет. Кейт была так взволнована и расстроена, когда он оставил ее, и неудивительно! Но вино, еда и тепло скоро вернут румянец ее щекам и блеск ее глазам. Милая Кейт! Милая, своенравная, нежная, надменная, и, наконец, - его! Его, несмотря на все препятствия, которые чинило им Небо! Да, они добились своего счастья вопреки воле Божией и человеческой, и если Господь убьет их, что ж, они умрут вместе, в объятиях друг друга!
   Думая подобным образом, Арчибальд Малмезон добрался до восточной комнаты, зажег свет и свечу, стоявшую на столике у двери. Он взглянул на часы - половина двенадцатого, значит, он отсутствовал менее получаса. Интересно, что делает Кейт? Он на мгновение замер, представив ее в какой-то роскошной позе, но нетерпение не позволило ему медлить. Он быстро достал из-под пола серебряный скипетр, открыл потайную дверь и вошел, держа в руке зажженную свечу. Через мгновение он был уже у внутренней дубовой двери, но она не поддалась. Он вспомнил, что закрыл ее для большей безопасности. Ключ оставался в замке, он повернул его и вошел.
   У него вырвался невольный возглас удивления. Вместо мягкого света, как он ожидал, комната была погружена в тяжелый мрак, казалось, устремившийся ему навстречу и почти поглотивший слабое мерцание его жалкой свечи. Почему так смертельно холодно? Куда исчез тот веселый огонь, пылавший в камине полчаса назад? Но ведь Кейт не могла погасить его и уйти? Это невозможно, двери были заперты. А, вот и она!
   Она стояла на коленях, склонив голову и положив руки на спинку одного из низких кресел. Должно быть, она молилась. Ее густые каштановые волосы были распущены и ниспадали на плечи. Она не сделала ни малейшего движения. Это было так странно! Неужели она все еще молится? Или, может быть, она уснула?
   Он сделал пару шагов и остановился. Она по-прежнему не пошевелилась.
   - Кейт, - произнес он приглушенным голосом, а поскольку она не ответила, он заговорил громче: - Кейт, я вернулся; зачем ты позволила огню погаснуть и пугаешь меня темнотой? Что ты делаешь, стоя на коленях? Вставай, дорогая, сегодня не время для молитв. Кейт... ты не хочешь поцеловать меня прямо сейчас?
   Возможно, она без сознания. Бедняжка, должно быть, упала в обморок!
   Он подошел к ней вплотную и положил руку ей на плечо; но ничего не почувствовал под тканью платья. Испуганным, судорожным движением он притянул ее к себе, так что голова ее сдвинулась, и его глазам предстало страшное зрелище, которое невозможно описать словами. Он издал слабый, дрожащий крик, и замер, не в силах отвести взгляд.
   Автор должен признаться, что ему не хочется продолжать этот рассказ дальше, хотя именно дальнейшее, по словам его почтенного друга, доктора Роллинсона, представляет подлинный научный интерес. В течение восьми или девяти месяцев после этого эпизода, он постоянно находился рядом с сэром Арчибальдом, делая весьма важные, с точки зрения медицины, записи, не говоря уже о том, что он также, время от времени, записывал признания несчастного баронета. После его смерти, доктор произвел вскрытие черепной коробки и обнаружил... впрочем, это не имеет никакого значения! Это не имеет никакого отношения к тайнам человеческой души.
   Автор строго придерживался фактов. Конечно, некоторые разговоры были им вымышлены, но всегда на основании логики и адекватном восприятии. Все даты и "совпадения" - подлинные. Но на самом деле, автор решил для себя никогда более в будущем не совершать экскурсов в кажущиеся неправдоподобными области действительности, и ограничиваться чистым вымыслом.
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"