BY

HOWARD PYLE

MCMVII

СОДЕРЖАНИЕ

I. С БУКАНЬЕРАМИ

II. ТОМ КРИСТ И СУНДУК С СОКРОВИЩАМИ

III. ПРИЗРАК КАПИТАНА БРЭНДА

IV. ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ДЬЯВОЛА В НЬЮ-ХОУПЕ

I. С БУКАНЬЕРАМИ

Рассказ о приключениях, выпавших на долю Генри Мостина под командованием капитана Г. Моргана в 1665-66 годах.

I

Хотя это повествование в большей степени относится к захвату испанского вице-адмирала в гавани Пуэрто-Бельо и спасению Ле Сюр Симона, его жены и дочери (приключение, в котором преуспел капитан Морган, знаменитый пират), мы, тем не менее, расскажем вам о том, как был взят в плен испанский вице-адмирал в гавани Пуэрто-Бельо и немного о более ранней истории мастера Гарри Мостина, которого вы, если хотите, можете считать героем нескольких событий, описанных на этих страницах.

В 1664 году отец нашего героя отплыл из Портсмута, что в Англии, на Барбадосские острова, где у него имелась обширная сахарная плантация. Туда, в эти края Америки, он перевез с собой всю свою семью, в которой наш мастер Гарри был пятым из восьми детей - крупный, крепкий парень, настолько мало подходящий для Церкви (для которой он был предназначен), насколько это было возможно. В то время, когда рассказывается эта история, мастеру Гарри Мостину исполнилось не больше шестнадцати лет, но он был таким же крупным и рослым, как многие двадцатилетние мужчины, и обладал таким безрассудным и дерзким духом, что для него не существовало слишком опасных или озорных приключений.

В то время в этой части Америки было много разговоров о капитане Моргане и его невероятных успехах в пиратских походах против испанцев.

Этот человек когда-то был наемным работником на сахарной плантации мистера Роллса на Барбадосских островах. Отслужив свой срок и отличаясь беззаконным нравом, а также невероятной тягой к приключениям, он присоединился к другим своим единомышленникам и, купив каравеллу с тремя пушками, честно вступил на путь пиратства, самого успешного из всех, о каких когда-либо слышали в мире.

Мастер Гарри очень хорошо знал этого человека еще по тем временам, когда тот служил у мистера Роллса на сахарной плантации, - высокого, широкоплечего, крепкого парня с красными щеками, пухлыми красными губами, голубыми глазами навыкате и волосами рыжими, как каштан. Многие знали его как смелого, грубоватого человека, но в то время никто не подозревал, что он способен стать таким знаменитым, каким стал впоследствии.

Слава о его подвигах была на слуху в тех краях более года, когда во второй половине 1665 года капитан Морган, совершивший очень успешную экспедицию против испанцев в залив Кампече, где приобрел несколько важных трофеев из серебряной флотилии, прибыл на Барбадос, чтобы организовать еще одно подобное предприятие и набрать рекрутов.

Он и несколько других искателей приключений приобрели судно водоизмещением около пятисот тонн, которое намеревались превратить в пиратское, прорезав порты для пушек и установив три или четыре карронады на главной палубе. Название этого корабля, как уже упоминалось, было "Добрый самаритянин", самое неподходящее название, какое только могло быть для такого судна, которое, вместо того чтобы "заживлять раны", предназначалось для причинения таких разрушений, какие предполагали учинять эти нечестивые люди.

Это было предприятие, как раз подходящее по вкусу нашему герою; а потому, собрав в охапку одежду и имея в кармане не более шиллинга, он отправился в город на поиски капитана Моргана. Он нашел великого пирата, устроившегося заурядно, в окружении кучки оборванцев и головорезов, собравшихся вокруг него, которые очень громко разговаривали и пили за здоровье ром так, будто это была подслащенная вода.

В кого же превратился наш пират! Как он отличался от бедного, скромного клерка с сахарной плантации! Сколько у него было золотых галунов! Какая прекрасная испанская шпага с серебряной рукоятью! Какая яркая бархатная перевязь с тремя пистолетами в серебряной оправе! Если бы мастер Гарри не принял решение заранее, то, несомненно, принять его заставило бы такое великолепное зрелище.

Этого воина наш герой попросил отойти с ним в сторонку и, когда они отошли в угол, высказал собеседнику свои намерения, а именно, что он хотел бы принять участие в экспедиции в качестве джентльмена-авантюриста. При этих словах наш разбойничий капитан-пират расхохотался и, отвесив мастеру Гарри сильный удар по спине, поклялся во всеуслышание, что сделает из него человека и что жаль, если такой хороший человек станет священником.

Капитан Морган сдержал свое слово, потому что, когда "Добрый самаритянин" при попутном ветре отправился в плавание к острову Ямайка, мастер Гарри оказался одним из искателей приключений на его борту.

II

Если бы вы только могли увидеть город Порт-Ройял таким, каким он был в 1665 году, то увидели бы зрелище, достойное внимания. В то время не было ни красивых домов, ни больших контор, построенных из кирпича, какие вы можете найти в наши дни, но вдоль улиц теснилось множество дощатых и плетеных хижин, и все они были так пестры от флагов и разноцветья, что сама Ярмарка Тщеславия не могла бы быть веселее. Сюда стекались все пираты и буканьеры, кишевшие в тех краях, люди кричали, ругались и играли в азартные игры, и деньги лились, как вода, а потом, возможно, заканчивали свое веселье смертью от лихорадки. Ибо в этих жарких широтах небо над головой затянуто тучами, и от них жарко, как от одеяла, а когда светило солнце, оно заливало дымящиеся пески, так что дома превращались в печи, а улицы - в топки; поэтому неудивительно, что люди умирали, как крысы в норе. Но, похоже, их это мало заботило; так что повсюду вы могли бы увидеть множество накрашенных женщин, евреев, купцов и пиратов, разодетых в красные шарфы, золотую тесьму и всевозможные нелепые наряды, и все они сражались, играли в азартные игры и тратили на эти нечестно добытые сокровища ограбленного испанца.

Прибыв сюда, капитан Морган встретил радушный прием и ожидавшее его послание от губернатора, в котором ему предлагалось явиться к его превосходительству при первой же возможности. После чего, взяв с собой нашего героя (которого он необычайно полюбил), наш пират, не теряя времени, отправился навестить сэра Томаса Модифорда, который в то время был королевским правителем всего этого дьявольского варева зла.

Они застали его превосходительство сидящим в большом мягком кресле в тени решетчатой веранды, пол которой был выложен кирпичом. Из соображений прохлады он был одет только в рубашку, бриджи и чулки, а на ногах у него были домашние туфли. Он курил большую сигару, а на столике у его локтя стоял бокал с соком лайма, водой и ромом. Здесь, вдали от палящего зноя, было очень прохладно и приятно, а морской бриз с силой дул сквозь рейки, время от времени встряхивая их и ероша длинные волосы сэра Томаса, которые он откинул назад, чтобы было прохладнее.

Могу вам сказать, что цель этого разговора касалась спасения некоего Ле Сюр Симона, вместе со своей женой и дочерью находившегося в плену у испанцев.

Этот джентльмен-авантюрист (Ле Сюр Симон) за несколько лет до этого был назначен пиратами губернатором острова Санта-Катерины. Это место, хотя и было хорошо укреплено испанцами, захватили буканьеры, обосновавшиеся там и наводнившие эти моря так, что ни один испанский флот не был в безопасности от них. В конце концов испанцы, не в силах больше терпеть посягательства на свою торговлю, направили против флибустьеров огромные силы, чтобы изгнать их из их островной крепости. Что они и сделали, вернув Санта-Катерину вместе с ее губернатором, его женой и дочерью, а также со всем гарнизоном пиратов.

Этот гарнизон был отправлен завоевателями на галеры, на рудники, а некоторых - неизвестно куда. Самого губернатора - Ле Сюр Симона - собирались отправить в Испанию, где он должен был предстать перед судом за пиратство.

Должен вам сказать, что известие обо всем этом только что дошло до Ямайки, доставленное туда испанским капитаном, неким доном Родригесом Сильва, который, кроме того, был отправителем депеш испанским властям, касавшихся всего этого дела.

Таков, в общем, был смысл этой беседы, и когда наш герой и его капитан вместе возвращались из дома губернатора на постоялый двор, пират заверил своего спутника, что намерен получить эти депеши от испанского капитана в тот же день, даже если ему придется применить силу, чтобы добыть их.

Все это, как вы должны понимать, было предпринято только из-за дружбы, которую губернатор и капитан Морган питали к Ле Сюр Симону. И действительно, удивительно, насколько честными и преданными были эти порочные люди в своих отношениях друг с другом. Ибо вы должны знать, что губернатор Модифорд, и Ле Сюр Симон, и все пираты были одного происхождения - все они принимали участие в пиратских акциях тех времен и все держались друг друга так, словно были самыми честными людьми в мире. Вот почему все они были так полны решимости спасти Ле Сюр Симона от испанцев.

III

Придя к себе после беседы с губернатором, капитан Морган обнаружил там нескольких своих товарищей, обычно собиравшихся в этом месте, чтобы сопровождать его: одни - из команды "Доброго самаритянина"; другие - те, кто надеялся получить от него что-либо; третьи - те оборванцы, которые собрались вокруг него, потому что он был знаменит, и потому что им было приятно принадлежать к его "двору" и называться его последователями. Нашего удачливого пирата почти всегда окружал такой маленький двор.

Обнаружив, что собралось с десяток или больше негодяев, капитан Морган сообщил им о своей нынешней цели - что он собирается найти испанского капитана, чтобы потребовать у него документы, и попросил их сопровождать его.

Сопровождаемый этими людьми, наш пират направился вниз по улице; его лейтенант, уроженец Корнуолла по имени Бартоломью Дэвис, шел с одной стороны, а наш герой - с другой. Так они бродили по улицам почти час, прежде чем нашли испанского капитана. Ибо, пронюхал ли он, что капитан Морган разыскивает его, или, оказавшись в месте, полном врагов, спрятался в каком-нибудь укромном убежище, несомненно, что пираты обошли почти весь город, прежде чем обнаружили его в неком трактире, который держал португальский еврей. Туда они и направились, и капитан Морган вошел с величайшим хладнокровием и самообладанием, а его последователи шумно последовали за ним по пятам.

Помещение внутри было очень темным, освещалось только дверным проемом и двумя большими решетчатыми окнами или проемами в передней части.

В этом темном, жарком помещении - в лучшем случае, не слишком просторном - собрались двенадцать или пятнадцать мужчин злодейского вида, они сидели за столиками и пили вместе, им прислуживали еврей и его жена. Нашему герою не составило труда определить, кто из этой компании был капитаном Сильва, не только потому, что капитан Морган устремил на него свой воинственный взгляд, но потому, что испанец был одет более изысканно, чем кто-либо из присутствующих.

Капитан Морган подошел к нему и потребовал его документы, на что тот ответил такой неразборчивой речью на испанском и английском языках, что ни один человек не смог бы понять сказанное. На это капитан Морган, в свою очередь, ответил, что он должен получить эти бумаги, чего бы ему это ни стоило, после чего выхватил из-за пояса пистолет и приставил его к голове противника.

При этих угрожающих действиях жена трактирщика закричала, а еврей, словно обезумев, умолял их не рушить дом у него на глазах.

Наш герой едва ли мог сказать, что последовало за этим, только то, что внезапно начался бой. Повсюду засверкали ножи, а затем раздался пистолетный выстрел так близко от его головы, что он застыл как оглушенный, услышав чей-то громкий крик, но не зная, в кого стреляли - в друга или врага. Затем еще один пистолетный выстрел настолько оглушил все, еще остававшееся от слуха мастера Гарри, что в ушах у него звенело больше часа спустя. К этому времени все помещение было заполнено пороховым дымом, слышались звуки ударов, ругательства, крики и звон ножей.

Когда мастер Гарри, у которого не было ни малейшего желания ввязываться в драку, ни особого интереса к ссоре, направился к двери, маленький португалец, сухонький и проворный, как обезьяна, нырнул под стол и попытался вонзить ему в живот большой длинный нож, который, если бы достиг своей цели, положил бы конец его приключениям.

Оказавшись в опасности, мастер Гарри схватил тяжелый стул и, швырнув его в своего врага, который готовился к новой атаке, выбежал за дверь, ожидая каждое мгновение ощутить удар клинка между ребер.

Снаружи собралась большая толпа, и другие, услышав шум, прибежали, чтобы присоединиться к ним. Среди них и стоял наш герой, дрожа как осиновый лист, и по его спине, словно вода, бежали мурашки, - избежав гибели, которая ему угрожала.

Вы не должны считать его трусом; вам следует помнить, что в то время ему едва исполнилось шестнадцать лет и что это было первое дело подобного рода, с которым он столкнулся. Впоследствии, как вы узнаете, он показал, что в трудную минуту может проявить мужество.

Пока он стоял там, пытаясь прийти в себя, а внутри продолжалась суматоха, внезапно из дверей почти одновременно выбежали двое мужчин, за ними по пятам следовала толпа дерущихся. Первым из этих людей был капитан Сильва; другим, преследовавшим его, был капитан Морган.

Когда толпа у дверей расступилась при их внезапном появлении, испанский капитан, поняв, как он предполагал, что перед ним открылся путь к отступлению, с невероятной быстротой бросился через улицу в переулок на другой стороне. Видя, что его жертва пытается ускользнуть от него, капитан Морган выхватил из-за пояса пистолет и, перекинув его на мгновение через руку, выстрелил в убегавшего испанца, да так метко, что, хотя улица была уже полна народу, тот упал, кувыркаясь снова и снова, после чего застыл, дернувшись пару раз, неподвижный, как бревно.

При звуке выстрела и падении человека толпа с воплями разбежалась в разные стороны, и, поскольку на улице почти никого не осталось, капитан Морган перебежал дорогу к тому месту, где лежала его жертва, все еще сжимая в руке дымящийся пистолет, наш герой следовал за ним по пятам.

Бедный Гарри никогда прежде не видел, как в одно мгновение убивают человека, который за мгновение до этого был полон жизни и активности, потому что, когда капитан Морган перевернул тело на спину, он с первого взгляда понял, как мало он знал о таких вещах, ибо человек этот был мертв как камень. Это было ужасное зрелище для того, кто был едва ли старше ребенка. Он не знал, сколько времени простоял как вкопанный, глядя на мертвое лицо, на подергивающиеся пальцы и дрожащие конечности. Тем временем вокруг них снова собралась огромная толпа.

Что касается капитана Моргана, то он выполнял свою работу с величайшим хладнокровием и неторопливостью, какие только можно вообразить, расстегивая жилет и рубашку убитого им человека пальцами, которые не подергивались и не дрожали. На шее мертвеца на шнурке висели золотой крест и связка серебряных медалей. Капитан Морган резко сорвал их и протянул звенящие безделушки Гарри, взявшего их своей онемевшей рукой, пальцы которой едва могли сомкнуться на том, что они держали.

Документы капитан Морган нашел в бумажнике, лежавшем во внутреннем нагрудном кармане жилета испанца. Он просмотрел их один за другим и, удовлетворившись, снова убрал, а бумажник с его содержимым сунул в свой карман.

Затем он, казалось, впервые обратил внимание на мастера Гарри, который, должно быть, действительно являл собой идеальную картину ужаса и смятения. После чего, расхохотавшись и сунув пистолет, из которого только что стрелял, обратно в кобуру, он сильно хлопнул бедного Гарри по спине, пожелав ему быть мужчиной, поскольку ему предстоит еще увидеть много таких зрелищ, как это.

Но бедному мастеру Гарри было не до смеха, потому что прошло много дней, прежде чем его воображение смогло избавиться от образа мертвого испанца; и когда он шел по улице со своими товарищами, оставив толпу позади, а мертвое тело там, где оно лежало, ожидая, когда о нем позаботятся друзья, в ушах у него гудело и звенело от оглушительных пистолетных выстрелов, раздававшихся в тесной комнате, а по лицу каплями стекал пот, и он не знал, было ли все произошедшее реальностью или это был сон, от которого он мог очнуться.

IV

Бумаги, за которые капитан Морган ухватился как за результат совершенного им убийства, должно быть, полностью удовлетворили его, поскольку, нанеся в тот вечер второй визит губернатору Модифорду, пират на следующее утро поднял якорь и направился в Дарьенский залив. Там, после двухнедельного плавания в этих водах, не встретив ни одного судна, они в конце концов настигли каравеллу, направлявшуюся из Пуэрто-Бельо в Картахену, захватили это судно, и, обнаружив, что на нем нет ничего, кроме необработанных шкур, потопили ее, находясь примерно в двадцати лигах от главного города Картахены. От капитана этого судна они узнали, что флотилия в то время стояла в гавани Пуэрто-Бельо, еще не отплыв оттуда, в ожидании перемены ветра, прежде чем отправиться в Испанию. Кроме того, что гораздо больше соответствовало их намерениям, испанцы сообщили пиратам, что Ле Сюр Симон, его жена и дочь находятся на борту вице-адмирала этого флота и что название корабля вице-адмирала - "Санта-Мария-и-Вальядолид".

Как только капитан Морган получил нужные ему сведения, он направил свой корабль прямо к заливу Санто-Блазо, где мог бы находиться в безопасности под защитой мыса с таким названием, не подвергаясь опасности быть обнаруженным (эта часть материка была совершенно необитаема), и в то же время в пределах двадцати-двадцати пяти миль от Пуэрто-Бельо.

Благополучно добравшись до этой якорной стоянки, он сразу же объявил своим спутникам о своих намерениях, заключавшихся в следующем.

Для них совершенно невозможно было надеяться провести свое судно в гавань Пуэрто-Бельо и напасть на испанского вице-адмирала там, где он находился в окружении вооруженного флота; следовательно, если чего-то и можно было добиться, то это должно было быть предпринято с помощью какого-нибудь хитрого плана, а не открытого нападения. Предварив таким образом то, что хотел сказать, он заявил, что его целью было сесть на одну из шлюпок и отправиться на ней в Пуэрто-Бельо, надеясь, что какая-нибудь представившаяся возможность поможет ему либо в достижении его целей, либо в получении дополнительной информации. Проявив себя таким образом, он пригласил всех, кто осмелится, добровольцами в экспедицию, прямо сказав им, что никого не будет принуждать идти против воли, поскольку это отчаянное предприятие, имеющее лишь призрачные возможности по его завершении для тех немногих, кто станет его участником, получить большую выгоду и, возможно, значительную добычу.

И таково было невероятное влияние этого смелого человека на своих товарищей, такова была их уверенность в его мастерстве и хитрости, что не более дюжины из всех находившихся на борту отказались от этого предприятия, но почти каждый человек желал, чтобы его взяли.

Из этих добровольцев капитан Морган отобрал двадцать человек, в том числе и нашего мастера Гарри, и, договорившись со своим лейтенантом, что, если по истечении трех дней от экспедиции не будет никаких известий, тот отправится на Ямайку ждать новостей, предпринял эту экспедицию, бывшую, пожалуй, самой смелой и самый отчаянной из всех, какие с тех пор сделали его имя знаменитым. Ибо что может быть более беспримерным предприятием, чем маленькая открытая шлюпка, вмещающая всего двадцать человек, вошедшая в гавань третьей по силе крепости материковой Испании с намерением отрезать испанского вице-адмирала от целого флота мощно вооруженных судов, и всех находившихся там людей. Как вы думаете, кто-нибудь на свете отважился бы на такое?

Но вот что можно сказать об этом великом пирате: если он и предпринимал такие отчаянные предприятия, как это, то тщательно разрабатывал свои планы, и они никогда не заканчивались неудачей. Более того, сама их безнадежность была такова, что никто не мог и заподозрить, чтобы он осмелится на такое, и, соответственно, его враги никогда не были готовы защищаться от его атак. Да, если бы он только носил королевские цвета, то мог бы стать таким же великим и прославленным, как сам адмирал Блейк!

Но все это не имеет значения; сейчас я должен сказать вам, что капитан Морган в этой открытой шлюпке со своими двадцатью помощниками достиг мыса Салмедина на закате дня. Приблизившись к гавани, они обнаружили флотилию, стоявшую на якоре, с двумя военными кораблями и вооруженной галерой, стоявшими на страже у входа в гавань, всего в полумиле от других кораблей. Заметив флот в таком положении, пираты вскоре спустили паруса и поплыли вдоль берега, выдавая себя за испанское судно из Номбре-де-Диос. Итак, держась берега, они смело вошли в гавань, на противоположной стороне которой на значительном расстоянии виднелась крепость.

Теперь, когда их приключение было так близко к завершению, капитан Морган потребовал, чтобы каждый человек поклялся быть с ним до последнего, и наш герой поклялся так же искренне, как и все остальные на борту, хотя, должен признаться, его сердце сильно билось при приближении того, что должно было случиться. Получив таким образом клятвы от всех своих сторонников, капитан Морган приказал главному врачу экспедиции, когда будет отдан приказ, просверлить в лодке шесть отверстий, чтобы, когда она затонет под ними, они все были вынуждены продвигаться вперед, не имея ни малейшего шанса на отступление. И такова была власть этого человека над своими последователями, таков был их благоговейный страх перед ним, что ни один из них не проронил ни слова, хотя то, что он приказал сделать хирургу, обрекало их либо на победу, либо на смерть, без возможности выбора. Хирург также не ставил под сомнение полученный приказ, и уж тем более не помышлял о том, чтобы его нарушить.

К этому времени уже совсем стемнело, и, заметив невдалеке двух рыбаков в каноэ, капитан Морган спросил их по-испански, какое из судов, стоящих на якоре в гавани, принадлежит вице-адмиралу, поскольку у него есть депеша для его капитана. После чего рыбаки, ничего не подозревая, указали им на огромный галеон, стоявший на якоре менее чем в полумиле от них.

Соответственно, пираты направили свою шлюпку к этому судну, и когда подошли довольно близко, капитан Морган обратился к врачу, сказав, что теперь ему пора исполнить возложенную на него обязанность. Тот сделал, как ему было приказано, и сделал это так тщательно, что вода хлынула в шлюпку огромными потоками, и все матросы бросились к галеону, как будто каждое следующее мгновение могло стать для них последним.

Как вы думаете, какие чувства испытывал в это время наш герой? Подобно остальным, он испытывал такое благоговение перед капитаном Морганом, что, я уверен, предпочел бы утонуть, чем усомнился в отданном приказе, даже если речь шла о том, чтобы утопить шлюпку. Тем не менее, когда он почувствовал, как холодная вода хлещет ему по ногам (поскольку снял ботинки и чулки), им овладел такой страх утонуть, что даже испанский галеон не страшил его, если только он мог чувствовать под ногами твердые доски.

Вся команда, казалось, была охвачена таким же смятением, поскольку люди налегли на весла с такой невероятной силой, что оказались возле борта галеона еще до того, как шлюпка наполовину наполнилась водой.

Когда они приблизились, было уже довольно темно и луна еще не взошла, вахтенный на палубе окликнул их, после чего капитан Морган крикнул по-испански, что он капитан Альварес Мендазо и что он привез депеши для вице-адмирала.

Но в этот момент, когда шлюпка была уже настолько полна воды, что была готова опрокинуться, она внезапно накренилась на один борт, словно собираясь затонуть под ними, после чего все матросы, без дальнейших распоряжений, начали карабкаться по борту, проворные, как обезьяны, и каждый из них был вооружен пистолетом в одной руке а в другой - абордажной саблей, и они оказались на палубе прежде, чем вахтенный успел закричать или подать какой-либо другой сигнал тревоги, кроме как крикнуть: "Благослови нас Иисус! кто это?" - при этих словах кто-то сбил его с ног рукояткой пистолета, хотя кто это был, наш герой не смог разглядеть в темноте и спешке.

Прежде чем кто-либо из находившихся на палубе успел оправиться от испуга, а те, кто был внизу, подняться на палубу, часть пиратов во главе с плотником и хирургом вбежали в кают-компанию и завладели оружием, в то время как капитан Морган, мастер Гарри и португалец по имени Мурильо Бразилиано, влетел со скоростью ветра в большую каюту.

Здесь они застали капитана вице-адмирала, игравшего в карты с Ле Сюр Симоном и своим другом, при этом присутствовали мадам Симон и ее дочь.

Капитан Морган мгновенно приставил пистолет к груди испанского капитана, поклявшись с самым ужасным и свирепым выражением лица, что, если тот скажет хоть слово или издаст хоть какой-нибудь звук, он покойник. Что касается нашего героя, то, вступив в игру, он поступил так же с другом испанца, заявив, что застрелит его, если тот откроет рот или пошевелит хотя бы пальцем.

Все это время дамы, не понимая, что произошло, сидели безмолвные, как камни; но теперь, когда они пришли в себя настолько, что обрели дар речи, младшая из них начала кричать, но Ле Сюр Симон сказал ей, чтобы она замолчала, поскольку это были друзья, которые пришли, чтобы помочь им, а не враги, которые пришли, чтобы причинить им вред.

Все это, как вы должны понимать, заняло совсем немного времени, потому что не прошло и минуты, как в каюту ворвались трое или четверо пиратов, которые вместе с португальцем сразу же связали обоих испанцев по рукам и ногам и заткнули им рты кляпами. Когда это было сделано, к удовольствию нашего пирата, а испанский капитан растянулся в углу каюты, он разразился громким смехом и протянул Ле Сюр Симону руку, которую тот пожал от всей души. Покончив с этим и пребывая в прекрасном расположении духа после своего первого успеха, он повернулся к двум дамам.

- А это, дамы, - сказал он, беря нашего героя за руку и представляя его, - молодой джентльмен, который отправился вместе со мной учиться пиратскому ремеслу. Рекомендую его вам.

Подумайте, в какое замешательство это повергло нашего мастера Гарри, который и в лучшие свои годы всегда чувствовал себя неуютно в обществе незнакомых дам! Можете себе представить, каковы были его чувства, когда он предстал перед взором мадам Симон и ее дочери, будучи босиком, в одной рубашке и бриджах, без шляпы на голове, с пистолетом в одной руке и абордажной саблей в другой. Однако его смущение длилось недолго, потому что почти сразу же после представления капитан Морган внезапно снова стал серьезным и приказал Ле Сюр Симону увести своих дам в какое-нибудь безопасное место, поскольку самая опасная часть приключения была еще впереди, и вышел из каюты в сопровождении мастера Гарри и других пиратов (теперь вы можете называть его пиратом), следовавших за ним по пятам.

Выйдя на палубу, наш герой увидел, что часть испанской команды сбилась в кучу на носу, как стадо овец (остальные столпились внизу, задраив люки), и таков был их ужас перед пиратами и так ужасно было имя Генри Моргана, что ни один из них не осмелился подняться на палубу, ни один из этих бедняг не осмелился поднять тревогу, и даже не попытался спастись, прыгнув за борт.

По приказу капитана Моргана эти люди вместе с некоторыми из его людей проворно взбежали на палубу и начали ставить паруса, которые, поскольку ночь была уже довольно глубокой, долгое время не были замечены ни одним из судов, стоявших поблизости на якоре.

В самом деле, пиратам, возможно, удалось бы уйти, сделав самое большее один-два выстрела с военного корабля, если бы в это время не взошла полная луна, вскоре открывшая тем из флота, кто находился ближе всего к ним, что происходит на борту вице-адмирала.

С одного из судов окликнули их, а затем, через некоторое время, не получив ответа, окликнули снова. Даже тогда испанцы, возможно, не сразу заподозрили бы что-то неладное, а только то, что вице-адмирал по какой-то причине, известной только ему одному, решил сменить место стоянки, если бы один из испанцев на борту - но кто это был, капитан Морган так и не смог выяснить - не ответил на оклик криком, что вице-адмирал захвачен пиратами.

При этих словах была немедленно поднята тревога, и на той части флота, которая находилась ближе всего к вице-адмиралу, поднялась страшная суматоха - раздались громкие приказы, бой барабанов и экипажи забегали туда-сюда.

Но к этому времени паруса вице-адмирала наполнились сильным береговым ветром, дувшим со стороны гавани, после чего плотник, по приказу капитана Моргана, обрубил оба якоря, и галеон направился в глубь гавани, с каждой минутой набирая ход, а ветер дул почти в корму. Ближайшее судно было единственным, которое на данный момент могло хоть как-то помешать. Этот корабль, к этому времени зарядивший одно из своих орудий, смог сделать прощальный выстрел по вице-адмиралу; ядро упало где-то впереди, как мог видеть наш герой по огромному потоку брызг, взлетевших в лунном свете.

При звуке выстрела все суда флотилии, еще не потревоженные сигналом тревоги, были подняты на ноги, так что пираты увидели, что им придется обойти все корабли, находящиеся между ними и открытым морем, прежде чем они смогут считать себя спасшимися.

И действительно, по мнению нашего героя, последовавшая за этим битва, должно быть, была самой страшной канонадой, какую когда-либо слышали в мире. Поначалу все было не так уж плохо, поскольку прошло некоторое время, прежде чем испанцы смогли привести свои орудия в боевую готовность, ибо они были совершенно не готовы к такому случаю, как этот. Но мало-помалу сначала один, а затем и другой корабль открыли огонь по галеону, пока нашему герою не стало казаться, что все громы небесные, обрушенные на них, не могли бы вызвать более сильного шума и что ни один из них не смог бы избежать гибели.

К этому времени взошла полная круглая луна, так что клубы дыма, поднимавшиеся в воздух, казались белыми, как снег. Воздух был наполнен свистом и визгом выстрелов, каждый из которых, попадая в галеон, в воображении нашего героя увеличивался в десять раз из-за грохота, который они производили, и из-за облака осколков, которые они выбрасывали в лунный свет. Наконец он внезапно увидел, как один несчастный растянулся на палубе, и когда его рука показалась из-за мачты, кисти у нее не было, а рукав рубашки в лунном свете покраснел от крови. При виде этого зрелища силы покинули бедного Гарри, и он почувствовал уверенность, что его ждет такая же участь или даже еще худшая.

Но, в конце концов, это было ничто по сравнению с тем, что могло бы произойти средь бела дня, учитывая ночную тьму и то, как мало испанцы могли подготовиться к такому нападению, а также чрезвычайную поспешность, с которой они разряжали свои ружья (многие не понимали, в чем причина всего этого шум), - почти все пули пролетали так далеко от цели, что не более одной из двадцати попадали в цель.

Тем временем капитан Морган и Ле Сюр Симон, последовавшие за ним на палубу, стояли как раз над тем местом, где, укрывшись за фальшбортом, лежал наш герой. Капитан раскурил трубку и теперь стоял в ярком лунном свете у поручней, заложив руки за спину, глядя вперед с величайшим хладнокровием, какое только можно вообразить, и обращая на шум сражения не больше внимания, чем если бы оно происходило в двадцати лигах от него. Время от времени он вынимал изо рта трубку, чтобы отдать какое-то распоряжение человеку за рулем. Если не считать этого, он стоял неподвижно, и ветер развевал его длинные рыжие волосы по плечам.

Если бы не вооруженная галера, пираты могли бы увести галеон без особого ущерба, несмотря на всю эту канонаду, поскольку военное судно, стоявшее на якоре ближе всего к ним в устье гавани, оставалось еще так далеко, что они могли бы пройти мимо него, прижавшись довольно близко к берегу, и оно не причинило бы им большого вреда в темноте. Но как раз в этот момент, когда впереди показалась открытая вода, из-за оконечности берега появилась эта галера, которая могла либо атаковать наших пиратов, либо вынудить их подойти близко к военному кораблю, чтобы это последнее судно могло использовать свое оружие с большим эффектом.

Должен вам сказать, эта галера была похожа на другие галеры подобного рода, которые вы можете встретить в этих водах: корпус был длинным и низко сидел в воде, чтобы весла могли свободно опускаться. Нос корабля был острым и выдавался далеко вперед, на нем была установлена пушка, в то время как на корме несколько галерей, построенных одна над другой в виде замка, служили убежищем для мушкетеров, а также командовавших ими офицеров.

Наш герой мог наблюдать за приближением этой галеры поверх фальшборта правого борта, и ему казалось невозможным, чтобы они могли спастись как от нее, так и от военного судна. Но капитан Морган по-прежнему сохранял то же самообладание, которое демонстрировал все это время, лишь время от времени отдавая распоряжения рулевому, который, перекладывая штурвал, разворачивал нос галеона сильнее к левому борту, как будто хотел обойти нос галеры и добраться до открытой воду. Этот маневр подводил пиратов все ближе и ближе к военному кораблю, который теперь начал добавлять свой грохот к гулу сражения, причем с таким эффектом, что при каждом выстреле можно было услышать треск раскалываемого дерева, а время от времени - крики или стоны какого-нибудь раненого. Если бы сейчас был день, они все должны были бы погибнуть, хотя, как уже говорилось, из-за ночи, неразберихи и спешки они избежали полного уничтожения, хотя скорее чудом, чем благодаря какой-либо стратегии с их стороны.

Тем временем галера, державшая курс так, словно собиралась подойти к ним вплотную, подобралась уже так близко, что тоже открыла по ним мушкетный огонь, так что к грохоту канонады добавились жужжание и грохот пуль.

Еще через две минуты она коснулась бы их бортом, как вдруг капитан Морган внезапно крикнул рулевому, чтобы тот резко повернул направо. В ответ мужчина со всей возможной быстротой повернул штурвал, и галеон, с готовностью повинуясь рулю, лег на курс, который непременно привел бы их к столкновению с врагом.

Возможно, сначала испанцы подумали, что пираты намереваются проскочить мимо их кормы, потому что немедленно начали ускоренно грести веслами, чтобы не дать им пройти, так что вода вокруг галеры превратилась в пену; в то же время они открыли такой огонь из мушкетов, что было почти чудом, как можно было остаться в живых.

Что касается нашего героя, то, мне кажется, на мгновение он забыл обо всем, кроме того, удастся ли маневр его капитана, - ибо в самый первый момент он, словно по наитию, угадал, что задумал капитан Морган.

В этот момент столь удачно выполненного маневра, пуля сразила человека, стоявшего за рулем. Услышав резкий крик, Гарри обернулся и увидел, что тот падает вперед, а затем на четвереньки на палубу, кровь растекается под ним черной лужей, а штурвал, вырвавшись из его рук, вращается так, что мелькание спиц превратилось в туман.

Еще мгновение, и корабль потерял бы управление, если бы наш герой, подскочив к штурвалу (как раз в тот момент, когда капитан Морган выкрикнул кому-то приказ сделать это), не схватил мелькающие спицы, не развернул их обратно и таким образом не вернул нос галеона на прежний курс.

В первый момент он думал только о том, как бы выполнить приказ своего капитана. Он не думал ни о пушечных ядрах, ни о пулях. Но теперь, когда его задача была выполнена, он внезапно пришел в себя и обнаружил, что галереи галеона охвачены огнем мушкетных выстрелов, и с ужасом осознал, что все выстрелы оттуда предназначались ему. Он в отчаянии огляделся по сторонам, но никто не подошел, чтобы облегчить ему задачу, и он решился держаться до конца, хотя прекрасно понимал, что в следующее мгновение может умереть внезапной смертью. В ушах у него гудело и звенело, а мозг был легким, как перышко. Не знаю, дышал ли он, но он крепко зажмурил глаза, как будто это могло спасти его от пуль, градом сыпавшихся вокруг него.

В этот момент испанцы, должно быть, разгадали замысел пиратов, потому что внезапно прекратили стрельбу и начали выкрикивать множество приказов, в то время как весла взбивали пену на воде. Но было уже слишком поздно спасаться бегством, потому что через пару секунд галеон нанес своему врагу такой сильный удар по левому борту, что нашего Гарри чуть не швырнуло на палубу, а затем раздался ужасный треск дерева, смешанный с криками людей. Галеру опрокинуло на бок, и галеон, отплыв в открытое море, не оставил от своего врага ничего, кроме тонущих обломков, а вода была усеяна покачивающимися в лунном свете головами и машущими руками.

Теперь, когда опасность миновала, многие прибежали на помощь нашему герою, стоявшему у штурвала. Что касается капитана Моргана, то, спустившись на главную палубу, он похлопал молодого рулевого по спине.

- Ну, мастер Гарри, - сказал он, - разве я не говорил вам, что сделаю из вас мужчину?

Наш бедный Гарри расхохотался, но с грустью в голосе, потому что руки у него дрожали, как в лихорадке, и были холодны как лед. Что же касается его эмоций, то, видит Бог, он был скорее готов расплакаться, чем рассмеяться, если бы капитан Морган только знал об этом.

Тем не менее, несмотря на то, что его поступок был совершен под влиянием момента, я заявляю, что это был действительно храбрый поступок, и не могу не задаться вопросом, много ли сегодня найдется шестнадцатилетних джентльменов, которые в подобной ситуации поступили бы так же, как наш Гарри.

V

Остальные приключения нашего героя были менее опасными, чем те, о которых мы уже рассказывали, потому что на следующее утро испанский капитан (очень вежливый и благовоспитанный джентльмен) снабдил его своим собственным костюмом, и мастер Гарри был представлен дамам в подобающем виде. Ибо капитан Морган, если раньше и испытывал симпатию к молодому человеку, теперь не мог проявлять к нему должного уважения. Он ел в большой каюте, и все его ласкали. Мадам Симон, толстая и краснолицая дама, без конца расхваливала его, а юная мисс, которая была чрезвычайно хороша собой, постоянно строила ему глазки.

Должен вам сказать, что они с мастером Гарри часами проводили время вместе, и она делала вид, будто учит его французскому, хотя он был так охвачен любовной страстью, что чуть не задыхался от нее. Она, со своей стороны, почувствовав его эмоции, ответила на это с чрезвычайным добродушием и самодовольством, так что, будь наш герой постарше, а путешествие более продолжительным, он, возможно, полностью запутался бы в сетях прекрасной сирены. Все это время, как вы должны понимать, пираты держали курс на Ямайку, куда добрались на третий день.

Однако за это время пираты чуть не сошли с ума от радости, поскольку, когда стали осматривать свой приз, то обнаружили, что его груз состоял из серебра стоимостью в 130,000 фунтов стерлингов. Удивительно, как все они не напились от радости. Без сомнения, они бы так и поступили, если бы капитан Морган, зная, что они все еще должны опасаться преследования испанского флота, не пригрозил им, - первого же, кто без его разрешения выпьет хоть каплю рома, он застрелит прямо на палубе. Эта угроза возымела такое действие, что все оставались совершенно трезвыми, пока не добрались до гавани Порт-Ройяла, что и случилось около девяти часов утра.

И вот тут-то роман нашего героя прекратился. Не успели они бросить якорь в гавани, как подошла шлюпка с военного корабля, и на борт поднялись лейтенант Грантли (близкий друг отца нашего героя) и его старший брат Томас, который, сделав очень суровое лицо, сообщил мастеру Гарри, что он отчаянный и закоренелый злодей, который наверняка закончит свою жизнь на виселице, и что он должен немедленно вернуться к себе домой. Он сказал нашему пирату, что его семья чуть не сошла с ума из-за его порочного и неблагодарного поведения. И наш герой не смог оправдаться.

- Что ж, - сказал наш Гарри, - надеюсь, ты позволишь мне подождать, пока наш приз не будет поделен и я не получу свою долю?

- Приз, вот как! - возразил его брат. - Ты действительно думаешь, что твой отец согласился бы на твою долю в этом ужасном кровавом деле?

И вот, после долгих споров, наш герой был вынужден уйти; у него даже не было возможности попрощаться со своей возлюбленной. Он больше ее не видел, только издали: она стояла на полуюте, когда они отплывали, и лицо ее было залито слезами. Что касается его самого, то он чувствовал, что в жизни больше нет радости; тем не менее, стоя на корме шлюпки, он, хотя и с болью в сердце, отвесил ей изящный поклон и помахал шляпой, которую позаимствовал у испанского капитана, прежде чем брат велел ему снова сесть.

Итак, в конце этой истории мы расскажем только о том, что наш хозяин Гарри, вместо того чтобы отправиться на виселицу, в свое время стал уважаемым и богатым торговцем сахаром, с женой-англичанкой и замечательными детьми, а когда у него было подходящее настроение, он иногда рассказывал об этих приключениях (и о многих других, о которых здесь не рассказывается) так, как я рассказал их вам.

II. ТОМ КРИСТ И СУНДУК С СОКРОВИЩАМИ

Старинная история о временах капитана Кидда

История о Томе Кристе, о том, как он получил свое имя, и о том, как оказался в маленьком поселении Хенлопен, расположенном в устье залива Делавэр, начинается в далеком 1686 году, когда сильный шторм пронесся по атлантическому побережью от края до края. Во время самого сильного урагана барк выбросило на берег на мелководье Хен-энд-Чикен, чуть ниже мыса Хенлопен, в устье залива Делавэр, и Том Крист был единственным из всех находившихся на борту злополучного судна, кому удалось спастись.

Это следует сказать прежде всего, потому что именно благодаря этому странному и чудесному спасению, случившемуся с ним в то время, он получил данное ему имя.

Даже в те далекие времена, когда существовали американские колонии, маленькое поселение Хенлопен, состоящее из англичан, нескольких голландцев и шведов, было всего лишь пятнышком на лике великой американской дикой природы, простиравшейся от болот и лесов неведомо как далеко от побережья на запад. Эта дикая местность была полна не только диких зверей, но и дикарей-индейцев, которые каждую осень приходили сюда, чтобы провести зиму на берегах пресноводных озер недалеко от Хенлопена. Там в течение четырех-пяти месяцев они питались рыбой, моллюсками, дикими утками и гусями, обтачивая наконечники для стрел и изготавливая глиняные горшки и сковородки под прикрытием песчаных холмов и сосновых лесов за мысами.

Иногда по воскресеньям, когда преподобный Хиллари Джонс читал проповедь в маленькой бревенчатой церкви в глубине леса, эти полуодетые краснокожие дикари, спасаясь от холода, заходили внутрь и садились на корточки в задней части церкви, бесстрастно вслушиваясь в слова, которые не имели для них никакого значения.

Но вернемся к крушению барка в 1686 году. Такое крушение отмелях Хен-энд-Чикен было настоящей удачей для бедных и нуждающихся поселенцев в дикой местности, где случалось так мало хорошего. За ночь судно развалилось на куски, и на следующее утро пляж был усеян обломками - ящиками и бочками, сундуками и рангоутом, бревнами и досками - обильным урожаем, который поселенцы могли собирать по своему усмотрению, и никто не мог им запретить или воспрепятствовать.

На некоторых бочонках с водой и морских сундуках было написано "Бристольский купец", и судно, без сомнения, было родом из Англии.

Как уже говорилось, единственным человеком, которому удалось спастись живым после крушения, был Том Крист.

Тома нашли поселенец, рыбак по имени Мэтт Абрахамсон и его дочь Молли. Его выбросило на берег среди обломков, в большом деревянном сундуке, надежно обвязанном веревкой и закрепленным между двумя перекладинами - очевидно, для лучшей защиты от прибоя. Мэтт Абрахамсон подумал, что нашел нечто более ценное, чем обычно, когда наткнулся на этот сундук; но, когда перерезал веревки и вскрыл ящик своим широким топором, то был поражен не больше, чем если бы увидел саламандру, а не младенца девяти или десяти месяцев от роду, который лежал, наполовину задушенный одеялами, покрывавшими дно сундука.

Молли, дочь Мэтта Абрахамсона, родила ребенка, который умер примерно за месяц до этого. И когда она увидела малыша, лежащего на дне сундука, то громко закричала, что Добрый Человек прислал ей другого ребенка вместо ее собственного.

Дождь, предшествовавший урагану, лил тусклыми косыми струями, поэтому она завернула ребенка в мужское пальто, которое было на ней, и побежала домой, не дожидаясь, пока соберут еще что-нибудь из обломков.

Именно пастор Джонс дал найденышу его имя. Когда до него дошла весть о том, что Мэтт Абрахамсон нашел ребенка, он отправился в рыбацкую хижину, чтобы посмотреть на него. Он осмотрел одежду, в которую был одет малыш. Она была сшита из тонкого льна, и преподобный джентльмен высказал мнение, что родители найденыша, вероятно, были знатного происхождения. Вокруг шеи и под мышками ребенка был обернут платок, завязанный сзади, а в уголке, украшенном тончайшей вышивкой, были выгравированы инициалы Т.К.

- Как ты его назовешь, Молли? - спросил пастор Джонс. Говоря это, он стоял спиной к камину и грел ладони у огня. Карман его пальто оттопыривался от большой бутылки спиртного, которую он подобрал днем на месте крушения. - Как ты его назовешь, Молли?

- Я назову его Том, в честь моего собственного ребенка.

- Это очень хорошо сочетается с инициалом на платке, - сказал пастор Джонс. - Но какое еще имя ты бы ему дала? Пусть это будет что-нибудь на букву "К".

- Я не знаю, - сказала Молли.

- Почему бы не назвать его Крист, раз уж он заново родился во Христе из моря?

Итак, его назвали Том Крист и окрестили Томом Кристом.

Вот и все о начале истории Тома Криста. История же сундука с сокровищами капитана Кидда начинается поздней весной 1699 года.

Именно в том году знаменитый пиратский капитан, вернувшись из Вест-Индии, завел свой шлюп в залив Делавэр, где простоял больше месяца, ожидая вестей от своих друзей в Нью-Йорке.

Ибо он послал в этот город весточку, спрашивая, свободен ли путь для его возвращения домой с богатой добычей, которую он привез из индийских морей и с берегов Африки, а сам тем временем оставался в Делавэрском заливе в ожидании ответа. Перед своим отплытием он перенес на берег то, что перевернуло всю жизнь Тома Криста.

К тому времени Том Крист вырос в мальчика четырнадцати-пятнадцати лет с сильными конечностями и крепкими суставами. Он жил жалкой жизнью со старым Мэттом Абрахамсоном, потому что старый рыбак больше половины времени находился в подпитии, а когда пребывал в таком состоянии, не проходило и дня, чтобы он не обругал Тома, не отвесил ему затрещину, а то и не побил. Можно было бы подумать, что такое обращение сломит дух бедного маленького подкидыша, но на Тома Криста оно произвело прямо противоположный эффект, ведь он был одним из тех упрямых, крепких, несгибаемых парней, которые становятся тем жестче, чем хуже с ними обращаются. Прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз возмущался или жаловался на жестокое обращение со стороны старого Мэтта. В такие моменты он сжимал зубы и терпел все, что с ним случалось, пока полупьяный старик не сходил с ума от его упрямого молчания. Может быть, в противном случае он прекратил бы избиение, которому подвергал мальчика, крича: "Молчишь? Молчишь? Что ж, посмотрим, смогу ли я развязать тебе язык!" Когда дело доходило до такого, Молли обычно вмешивалась, чтобы защитить своего приемного сына, и тогда они с Томом вместе сражались со стариком до тех пор, пока не вырывали у него из рук палку или ремень. Тогда старый Мэтт выгонял их на улицу или гонял по всему дому, может быть, с полчаса, пока его гнев не остывал; он снова возвращался, и буря на какое-то время утихала.

Помимо своей приемной матери, у Тома Криста был очень хороший друг в лице Парсона Джонса, который время от времени заглядывал в хижину Абрахамсона в надежде получить полдюжины рыбин на завтрак. У него всегда находилось доброе слово для Тома, который зимними вечерами приходил в дом этого доброго человека, чтобы выучить буквы, а также немного читать, писать и считать, так что к настоящему времени он уже мог произносить по буквам слова из Библии и альманаха, и знал достаточно, чтобы разменять два пенса на четыре полпенни.

Вот таким мальчиком был Том Крист, и вот какую жизнь он вел.

Поздней весной или ранним летом 1699 года шлюп капитана Кидда вошел в устье залива Делавэр и изменил всю его дальнейшую жизнь.

Итак, мы подошли к рассказу о сундуке с сокровищами капитана Кидда.

II

Старый Мэтт Абрахамсон держал плоскодонную лодку, на которой он рыбачил, на некотором расстоянии по берегу, по соседству со старым кораблем, затонувшим на отмели. Это было обычное место для рыбалки поселенцев, и лодка Старого Мэтта обычно лежала здесь, вытащенная на песок.

В тот день после полудня разразилась гроза, и Том отправился на берег, чтобы вычерпать воду из лодки и подготовить ее к утренней рыбалке.

Когда он возвращался, уже светила полная луна, и ночное небо было затянуто плывущими облаками. Время от времени на западе что-то тускло сверкало, а один раз послышался приглушенный раскат грома, предвещавший новую бурю.

Весь этот день пиратский шлюп простоял у самого берега за мысами, и теперь Том Крист мог видеть бледно мерцающие в лунном свете паруса, расстеленные для просушки после шторма. Он шел по берегу домой, когда заметил, что на некотором расстоянии впереди него к маленькому узкому пляжу причалила корабельная шлюпка, а вокруг нее собралась группа мужчин. Он поспешил вперед, сгорая от любопытства, посмотреть, кто это, но только подойдя к ним вплотную, смог различить, кто это такие. Он понял, что это, должно быть, группа людей, сошедших с пиратского шлюпа. Они, очевидно, только что высадились на берег, и двое мужчин вытаскивали из лодки сундук. Один из них был негр, обнаженный по пояс, а другой - белый мужчина в рубашке без рукавов, в коротких штанах, с красным платком-банданой на шее и золотыми серьгами в ушах. За спиной у него была длинная косичка, а на боку висел большой нож в ножнах. Другой мужчина, очевидно, командир группы, стоял чуть поодаль, пока они поднимали сундук из лодки. В одной руке у него была трость, а в другой - зажженный фонарь, хотя луна светила ярко, как днем. На нем были высокие сапоги и красивый сюртук со шнуровкой, а еще у него были длинные вислые усы, завивавшиеся ниже подбородка. На голове у него была изящная шляпа с пером, длинные черные волосы ниспадали на плечи.

Все это Том Крист мог разглядеть в лунном свете, поблескивавшем на золотых пуговицах его сюртука.

Они были так заняты извлечением сундука из шлюпки, что сначала не заметили, как подошел Том Крист и остановился рядом. С ним заговорил белый мужчина с длинной косой и золотыми серьгами в ушах.

- Что тебе здесь нужно, парень? - спросил он грубым, хриплым голосом. - Откуда ты взялся? - А затем, опустив свой конец сундука и не дав Тому времени ответить, указал в сторону берега и сказал: - Тебе лучше заняться своими делами, если ты знаешь, что для тебя лучше; и не вздумай возвращаться, иначе тебя ждет то, чего ты не хочешь.

Том мельком заметил, что все пираты смотрят на него, а затем, не сказав ни слова, повернулся и пошел прочь. Человек, заговоривший с ним, с угрожающим видом следовал за Томом некоторое расстояние, словно желая убедиться, что он ушел, как ему было велено. Но вскоре он остановился, и Том поспешил дальше один, пока шлюпка и команда не остались далеко позади и не затерялись в лунной ночи. Тогда он тоже остановился, повернулся и посмотрел туда, откуда пришел.

Было что-то очень странное во внешности людей, которых он только что видел, что-то очень таинственное в их действиях, и он задумался, что все это значит и что они собираются делать. Он постоял немного, присматриваясь и прислушиваясь, но ничего не видел и не слышал - только звуки отдаленных разговоров. Что они делали на пустынном берегу ночью? Затем, повинуясь внезапному порыву, он повернулся и пошел напрямик через песчаные кочки, держась довольно близко к берегу, поскольку его целью было проследить за ними и пронаблюдать за тем, что они делают, с обратной стороны невысоких песчаных холмов, окаймлявших берег.

Он прошел уже некоторое расстояние, возвращаясь кружным путем, когда услышал голоса, которые, казалось, приближались к нему по мере того, как он приближался к говорившим. Он остановился и замер, прислушиваясь, и в тот же миг, когда он остановился, голоса тоже стихли. Он молча сидел на корточках в ярком, мерцающем лунном свете, окруженный безмолвными песчаными просторами, и тишина, казалось, давила на него, словно тяжелая рука. Затем внезапно снова зазвучал мужской голос, и, прислушавшись, Том услышал, как кто-то медленно считает. "Девяносто один, - начал голос, - девяносто два, девяносто три, девяносто четыре, девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять, сто, сто один" - медленный, монотонный отсчет приближался и ближе к нему - "сто два, сто три, сто четыре" и так далее.

Внезапно он увидел, как над песчаным холмом показались три головы, так близко от него, что он быстро присел на корточки рядом с холмом, возле которого стоял. Сначала он испугался, что они могли заметить его в лунном свете, но этого не произошло, и сердце его снова забилось сильнее, когда считавший голос зазвучал ровнее. "Сто и двадцать, - говорил он, - и двадцать один, и двадцать два, и двадцать три, и двадцать четыре", - и затем тот, кто считал, вышел из-за небольшого песчаного пригорка в свет мерцающего сияния.

Это был тот самый человек с тростью, которого Том видел некоторое время назад, - командир высадившейся на берег группы. Теперь он держал трость под мышкой, а фонарь поближе к чему-то, что держал в руке и на что пристально смотрел, пока медленно и размеренно шел по песку по совершенно прямой линии, отсчитывая каждый свой шаг. - "И двадцать пять, и двадцать шесть, и двадцать семь, и двадцать восемь, и двадцать девять, и тридцать".

За ним шли еще две фигуры: один был полуголый негр, другой - мужчина с заплетенной косой и серьгами в ушах, который, как видел Том, вытаскивал сундук из лодки. Теперь они несли тяжелый ящик вдвоем, с трудом пробираясь по песку шаркающей походкой.

Когда тот, кто считал, произнес слово "тридцать", двое мужчин с кряхтением опустили сундук на песок, причем белый человек тяжело дышал, отдувался и вытирал лоб рукавом. Тот, кто считал, тут же достал листок бумаги и что-то на нем записал. Они долго стояли так, а Том все это время лежал за песчаным пригорком и наблюдал за ними, и некоторое время царила тишина. Том слышал, как маленькие волны набегают на далекий берег, а один раз - далекий звук смеха одного из тех, кто стоял у корабельной шлюпки.

Прошла одна, две, три минуты, затем мужчины подняли сундук и снова двинулись в путь; и тогда мужчина снова начал свой отсчет. - "Тридцать и один, и тридцать и два, и тридцать и три, и тридцать и четыре, - он зашагал прямо по открытому пространству, все еще пристально разглядывая то, что держал в руке, - и тридцать и пять, и тридцать и шесть, и тридцать и семь", - и так далее и так продолжалось до тех пор, пока три фигуры не скрылись в небольшой ложбинке между двумя песчаными холмами на противоположной стороне поляны, а Том все еще слышал вдалеке звук считающего голоса.

Как только они скрылись за холмом, внезапно вспыхнул слабый свет; и мало-помалу, пока Том все еще лежал, прислушиваясь к счету, он услышал, после долгого перерыва, далекий приглушенный раскат грома. Он подождал немного, а затем поднялся и взобрался на вершину песчаного холмика, за которым лежал. Он огляделся по сторонам, но больше никого не было видно. Затем он спустился с холма и последовал в том направлении, куда ушли капитан пиратов и двое мужчин, несших сундук. Он осторожно крался вперед, время от времени останавливаясь, чтобы убедиться, что все еще слышит считающий голос, а когда тот умолк, лег на песок и стал ждать, пока он не зазвучит снова.

Вскоре, следуя таким образом за пиратами, он снова увидел вдалеке три фигуры и, обогнув песчаный холм, поросший жесткой осокой, вышел к небольшому открытому ровному пространству, белевшему в лунном свете.

Все трое пересекли песчаный берег и находились теперь не более чем в двадцати пяти шагах от него. Они снова опустили сундук, на который белый человек с длинной косой и золотыми серьгами в ушах присел отдохнуть, а негр встал рядом с ним. Луна ярко, как днем, освещала его лицо. Оно смотрело прямо на Тома Криста, и каждая черточка была так четко обозначена белым светом и черными тенями, словно была вырезана из слоновой кости и гагата. Он сидел совершенно неподвижно, и Том, вздрогнув, отпрянул, решив, что его обнаружили. Он лежал молча, сердце его тяжело билось где-то в горле, но тревоги не было, и вскоре он услышал, как снова начался отсчет, а когда оглянулся еще раз, то увидел, что они уходят прямо через небольшое открытое пространство. Прямо перед ними лежал мягкий, скользящий холмик песка. Они не свернули в сторону, а пошли прямо по склону, причем вожак, помогая себе тростью, поднимался по песчаному склону, продолжая считать и не отрывая взгляда от того, что держал в руке. Затем они снова скрылись за белым гребнем на другой стороне.

Том осторожно следовал за ними, пока они не отошли почти на полмили в глубь острова. Когда он в следующий раз увидел их отчетливо, это было с небольшого песчаного возвышения, выглядевшего как гребень чаши на песчаном дне внизу. На этом гладком белом дне луна сияла почти ослепительно ярко.

Белый человек, помогавший нести сундук, теперь стоял на коленях, занятый какой-то работой, хотя что он делал, Том сначала не разглядел. Он заострял длинный деревянный колышек, и когда закончил свое дело, то встал и подошел к тому месту, где тот, кто, по-видимому, был капитаном, воткнул свою трость вертикально в землю, словно отмечая какое-то определенное место. Он вытащил трость из песка, воткнув вместо нее палку. Затем вбил длинный колышек деревянным молотком, который протянул ему негр. Резкий стук молотка по верхушке колышка прозвучал громко в полной тишине, и Том лежал, наблюдая и гадая, что все это значит.

Мужчина быстрыми ударами загонял колышек все глубже и глубже в песок, пока не осталось всего два-три дюйма над поверхностью. Когда он закончил свою работу, снова мелькнула слабая вспышка света, и вскоре раздался еще один приглушенный раскат грома; Том, посмотрев на запад, увидел серебристый край круглой и резко очерченной грозовой тучи, медленно поднимающейся в небо и раздвигающей другие, разорванные, плывущие облака.

Теперь двое белых мужчин склонились над колышком, а негр наблюдал за ними. Затем человек с тростью направился прямо от колышка, неся с собой конец измерительной линейки, другой конец которой человек с заплетенной косой прижимал к верхушке колышка. Когда капитан пиратов дошел до конца измерительной линейки, он начертил на песке крест, и затем они снова отмерили еще один отрезок.

Так они отмерили расстояние пять раз подряд, и затем с того места, где лежал Том, он увидел, как мужчина с косой вбил еще один колышек у подножия пологого песчаного холма, который переходил в высокую белую дюну, четко выделявшуюся на фоне ночного неба. Как только мужчина с заплетенной косой вбил в землю второй колышек, они снова начали измерять и, продолжая измерять, исчезли в другом направлении, которое увело их за песчаную дюну, где Том больше не мог видеть, что они делают.

Негр все еще сидел у сундука, где его оставили эти двое, и лунный свет был таким ярким, что с того места, где лежал, Том мог видеть, как он мерцает в белках его глаз.

Вскоре из-за холма в третий раз донесся резкий стук молотка, вбивающего очередной колышек, и через некоторое время двое пиратов снова появились из-за белого склона на освещенном лунным светом пространстве.

Они направились прямо к тому месту, где стоял сундук, и белый человек с негром, снова подняв его, пошли прочь по ровному песку за край холма и скрылись из виду Тома.

III

Том Крист больше не мог видеть, что делают пираты, и не осмеливался пересечь открытое пространство песка, разделявшее их. Он лежал, размышляя о том, что они задумали, а грозовая туча тем временем поднималась все выше и выше над горизонтом, все громче и громче раздавались раскаты грома, сопровождаемые тусклыми вспышками из облачных глубин, похожих на пещеры. В наступившей тишине он время от времени слышал щелчки, словно от какого-то железного орудия, и предположил, что пираты зарывали сундук, хотя где именно, он видеть не мог. Он все еще лежал, наблюдая и прислушиваясь, и мало-помалу по песку пронеслось дуновение теплого воздуха, а из чрева грозовой тучи, которая с каждой минутой все приближалась и приближалась, донесся глухой раскат грома. Том Крист все еще лежал и наблюдал.

Внезапно, почти неожиданно, из-за песчаного холма появились три фигуры: капитан пиратов шел впереди, а негр и белый мужчина следовали за ним по пятам. Они прошли примерно половину пути по белой песчаной равнине между холмом и пригорком, за которым лежал Том Крист, когда белый человек остановился и наклонился, как будто хотел завязать шнурок на ботинке.

Негр на несколько шагов опередил своего спутника.

То, что последовало за этим, случилось так внезапно, так неожиданно, так стремительно, что Том Крист едва успел осознать происходящее, прежде чем все закончилось. Когда негр проходил мимо него, белый человек внезапно и бесшумно выпрямился, и Том Крист увидел, как лунный свет блеснул на лезвии огромного кинжала, который он теперь держал в руке. Он сделал один-два бесшумных кошачьих шага за спину ничего не подозревающего негра. Затем в бледном свете блеснуло лезвие и раздался удар, глухой стук которого Том отчетливо услышал даже с того места, где лежал, растянувшись на песке. Тут же раздался крик негра, который, спотыкаясь, пробежал вперед, остановился и на мгновение застыл как вкопанный.

Том отчетливо видел, как нож вошел ему в спину, и ему даже показалось, будто он заметил блеск острия, когда оно вышло из его груди.

Тем временем капитан пиратов остановился и, положив руку на трость, бесстрастно наблюдал за происходящим.

Негр бросился бежать. Белый человек некоторое время стоял, глядя ему вслед, а затем бросился вдогонку за своей жертвой. Негр был не очень далеко от Тома, когда пошатнулся и упал. Он попытался подняться, потом снова упал ничком и долго лежал неподвижно. В это мгновение край облака закрыл луну, внезапно наступила темнота; но в наступившей тишине Том услышал звук еще одного удара и стон, а затем чей-то голос, обращенный к капитану пиратов, сказал, что все кончено.

Он увидел смутную фигуру капитана, идущего по ровному песку, а затем, когда луна выплыла из-за облака, он увидел белого человека, стоящего над черной фигурой, неподвижно лежащей на песке.

Тогда Том Крист вскочил на ноги и побежал прочь, нырнув в песчаную ложбину, скрывавшуюся в тени внизу. Он преодолел следующий подъем и спустился в следующую темную ложбину, и так далее по скользкой, колеблющейся земле, тяжело дыша. Ему казалось, будто он слышит приближающиеся шаги, и в ужасе, охватившем его, почти каждое мгновение ожидал, что холодное лезвие ножа вонзится ему под ребра таким же ударом сзади, какой был нанесен бедному негру.

Он побежал дальше, как в кошмарном сне. Ноги его отяжелели, словно свинец, он тяжело дышал, дыхание в горле стало горячим и сухим. Но он все бежал и бежал, пока, наконец, не оказался перед хижиной старого Мэтта Абрахамсона, задыхаясь и всхлипывая, с ослабевшими коленями и дрожащими от слабости ногами.

Когда он открыл дверь и вбежал в темную хижину (поскольку и Мэтт, и Молли уже давно спали в своих постелях), вспыхнул свет, и как раз в тот момент, когда он захлопнул за собой дверь, раздался раскат грома, такой сильный, как будто на землю обрушилась крыша неба, так что двери и окна хижины задребезжали.

IV

Том Крист забрался в постель, дрожа всем телом, обливаясь потом, его сердце колотилось, как отбойный молоток, а голова кружилась от долгой, внушающей страх гонки по мягкому песку, в которой он старался обогнать сам не зная какой преследующий его ужас.

Долгое, очень долгое время он лежал без сна, дрожа и трясясь от нервного озноба, а когда все-таки заснул, то только для того, чтобы погрузиться в чудовищные сны, в которых снова видел разыгравшуюся, с различными гротескными вариациями, трагическую драму, свидетелем которой он стал прошлой ночью.

Забрезжил яркий, влажный рассвет, еще до восхода солнца Том встал и вышел на улицу, чтобы увидеть, что ночной дождь еще не кончился.

Первым делом он взобрался на ближайший песчаный холм и посмотрел в ту сторону, где днем ранее находился пиратский корабль.

Его там больше не было.

Вскоре после этого Мэтт Абрахамсон вышел из хижины и позвал Тома перекусить, потому что им пора было отправляться на рыбалку.

Все утро воспоминания о прошедшей ночи висели над Томом Кристом, как огромное облако, предвещающее беду. Они заполнили тесное пространство маленькой лодки и распространились по всему обширному пространству неба и моря, которые их окружали. Они не рассеивались ни на мгновение. Даже когда он вытаскивал мокрую, с которой капало, леску с бьющейся рыбой на крючке, на него внезапно нахлынуло воспоминание о том, что он видел, и он мысленно застонал при этом воспоминании. Он смотрел на обветренное лицо Мэтта Абрахамсона, на его тонкие челюсти, которые, похожие на пещеры, флегматично пережевывали табачный лист, и ему казалось чудовищным, что старик совершенно не замечает черной тучи, окутавшей их всех.

Когда лодка снова причалила к берегу, он выскочил на берег и, как только съел свой обед, поспешил на поиски пастора Джонса.

Он пробежал весь путь от хижины Абрахамсона до дома священника, почти ни разу не остановившись, и когда постучал в дверь, то задыхался и всхлипывал.

Добрый человек сидел на пороге задней кухни и курил свою длинную трубку в солнечном свете, в то время как его жена гремела внутри сковородками и посудой, готовя ужин, от которого воздухе уже пропитался сильным запахом свинины.

Том Крист рассказал свою историю, задыхаясь, торопясь, перескакивая с одного на другое, а пастор Джонс слушал, время от времени издавая удивленные возгласы. Огонек в его трубке погас.

- И я не понимаю, зачем они убили бедного негра, - сказал Том, закончив свой рассказ.

- Ну, понять это легко, - ответил добрый преподобный. - Они зарыли сундук с сокровищами!

Мистер Джонс в волнении вскочил со своего места и теперь расхаживал взад-вперед, попыхивая своей пустой трубкой, как будто она все еще была зажжена.

- Сундук с сокровищами! - воскликнул Том.

- Да, сундук с сокровищами! Вот почему они убили бедного негра. Видишь ли, он был единственным, не считая тех двоих, кто знал, где он спрятан, а теперь, когда они убрали его с дороги, никто, кроме них самих, ничего не знает. Злодеи... Ну вот, только посмотри на это! - От волнения патер сломал чубук своей трубки надвое.

- Ну, тогда, - сказал Том, - если это так, это и впрямь дьявольское сокровище, и оно способно навлечь проклятие на любого, кто его найдет!

- Это скорее навлечет проклятие на душу того, кто его закопал, - возразил пастор Джонс, - и, возможно, станет благословением для того, кто его найдет. Но скажи мне, Том, как ты думаешь, ты смог бы снова найти то место, где оно было спрятано?

- Я не могу сказать наверняка, - пожал плечами Том, - все это было среди песчаных кочек, и к тому же было ночью. Может быть, мы смогли бы найти следы их ног на песке, - добавил он.

- Это маловероятно, - возразил преподобный джентльмен, - потому что шторм прошлой ночью смыл бы их все.

- Я мог бы найти то место, - сказал Том, - где лодка была вытащена на берег.

- Что ж, тогда есть с чего начать, Том, - сказал священник. - Если мы сможем найти это, то, возможно, сможем выяснить, куда они направились оттуда.

- Если бы я был уверен, что это сундук с сокровищами, - воскликнул Том Крист, - я бы прочесал каждый фут песка отсюда до Хенлопена, чтобы найти его.

- Это все равно что искать булавку в стоге сена, - вздохнул преподобный Хилари Джонс.

Когда Том шел домой, ему казалось, что с его души свалилась огромная тяжесть уныния. На следующий день они с пастором Джонсом должны были вместе отправиться на поиски сокровищ; Тому казалось, он едва может дождаться этого момента.

V

На следующий день после обеда пастор Джонс и Том Крист вместе отправились в экспедицию, которая сколотила ему состояние. Том нес лопату через плечо, а преподобный джентльмен шел рядом с ним, опираясь на трость.

Пока они трусцой двигались по берегу, то говорили друг с другом о единственном, о чем могли говорить, - о сундуке с сокровищами.

- И насколько, ты сказал, он был большой? - спросил добрый джентльмен.

- Примерно такой длины, - сказал Том Крист, отмеряя лопатой, - примерно такой ширины и такой глубины.

- А что, если он окажется набит деньгами, Том? - спросил преподобный джентльмен, в возбуждении от этой мысли описывая тростью широкие круги и быстро шагая вперед. - Что, если он окажется набит деньгами, что тогда?

- Клянусь Моисеем! - воскликнул Том Крист, спеша поспеть за своим другом. - Я бы купил себе корабль, и я бы торговал с Индией и Китаем. Предположим, сэр, что в сундуке полно денег, и предположим, что мы их найдем; как вы полагаете, хватило бы их на покупку корабля?

- Уверен, что этого хватит, Том; хватит с избытком, и еще много останется.

- И если мы его найдем, то я могу оставить себе сокровища, не так ли, в этом нет никакой ошибки?

- Да можешь быть уверен, что это будет твое! - воскликнул пастор громким голосом. - Можешь быть уверенным, что это будет твое! - Он ничего не знал о законе, но сомнения по поводу этого вопроса сразу же начали закрадываться в его мозг, и некоторое время он шагал молча. - Чье же еще это будет, как не твое, если ты найдешь его? - вырвалось у него. - Ты можешь мне это сказать?

- Если у меня когда-нибудь будет свой корабль, - сказал Том Крист, - и, если я когда-нибудь поплыву на нем в Индию, то привезу вам оттуда самый лучший чай, сэр, какой когда-либо привозили из Кохинхины.

Пастор Джонс расхохотался.

- Спасибо, Том, - сказал он, - и я поблагодарю тебя еще раз, когда получу свою порцию чая. Но скажи мне, Том, ты когда-нибудь слышал о фермерше, которая пересчитывала своих цыплят, прежде чем они вылупились?

Так они разговаривали, спеша вместе по берегу, и, наконец, дошли до места, где Том резко остановился и стал озираться по сторонам.

- Вот здесь, - сказал он, - прошлой ночью я видел лодку. Я знаю, что это было здесь, потому что помню вон тот обломок, и что там был высокий кол, вбитый в песок как раз на том месте, где стоит этот.

Пастор Джонс надел свои очки и подошел к колу, на который указывал Том. Внимательно осмотрев его, он воскликнул: "Эй, Том, его совсем недавно вогнали в песок. Это совершенно новый деревянный кол, и пираты, должно быть, сами установили его здесь в качестве ориентира, точно так же, как они вбивали в песок колышки, о которых ты говорил".

Том подошел и посмотрел на кол. Это был крепкий кусок дуба толщиной около двух дюймов; он был тщательно обработан, а его верхняя часть была выкрашена в красный цвет. Он потряс кол и попытался сдвинуть его с места, но тот был так глубоко вбит в песок, что он не мог пошевелить его.

- Да, сэр, - сказал он, - должно быть, его поставили здесь в качестве метки, потому что я уверен, вчера или позавчера его здесь не было.

Он стоял, оглядываясь по сторонам, чтобы увидеть, нет ли других признаков присутствия пиратов. На некотором расстоянии из песка торчал краешек чего-то белого. Он увидел, что это клочок бумаги, и указал на него, крикнув: "Вон там клочок бумаги, сэр. Интересно, это они оставили его после себя?"

Этот листок оказался там по счастливой случайности. Был виден лишь небольшой кусочек его, не более дюйма, и если бы не острый глаз Тома, его бы наверняка не заметили и прошли мимо. Следующая буря скрыла бы его, и всего, что случилось потом, никогда бы не случилось.

- Посмотрите, сэр, - сказал он, стряхивая с него песок, - на нем что-то написано.

- Дай-ка мне взглянуть, - сказал пастор Джонс. Он поправил очки на переносице, взял бумагу в руки и начал просматривать ее. - Что все это значит? - спросил он. - сплошные цифры и больше ничего. И затем он прочитал вслух: - "Знак - З.З.В. к З.". Как ты думаешь, Том, что это значит?

- Я не знаю, сэр, - ответил Том. - Но, возможно, мы сможем лучше понять это, если вы продолжите читать.

- Тут просто огромное количество цифр, - сказал пастор Джонс, - насколько я понимаю, в них нет ни крупицы смысла, если только они не указывают направление. - И затем он начал читать снова: - "Знак З.З.В. к З. 40, 72, 91, 130, 151, 177, 202, 232, 256, 271" - видишь, это, должно быть, направление. "299, 335, 362, 386, 415, 446, 469, 491, 522, 544, 571, 598" - как же их много, этих чисел. "626, 652, 676, 695, 724, 851, 876, 905, 940, 967. Знак З.И. к И. 269 футов. Знак З.З.В. к З. 427 футов. Знак. Копать к западу шесть футов".

- Что это за знак такой? - воскликнул Том. - Что это за знак? И в том, чтобы копать, тоже есть что-то особенное! - У него в мозгу словно вспыхнул внезапный свет. Он почувствовал, что быстро приходит в возбуждение. - Прочтите это еще раз, сэр, - воскликнул он. - Сэр, вы помните, я говорил вам, что они вбивали колышки в песок? И разве они не говорят копать рядом с ним? Прочтите это еще раз, сэр, прочтите это еще раз!

- Колышки? - переспросил добрый джентльмен. - Давай посмотрим, не идет ли речь о колышках. Давай посмотрим еще раз. Да, пожалуй что так. "Колышек на юго-юго-восток, на расстоянии 269 футов".

- Да! - снова воскликнул Том Чист в сильном волнении. - Разве вы не помните, что я вам говорил, сэр, 269 футов? Уверен, что именно столько, я видел, они измеряли линейкой.

Теперь пастор Джонс уловил тот огонек возбуждения, который так сильно разгорался в груди Тома. Он чувствовал, что с ними вот-вот произойдет что-то удивительное.

- Конечно, конечно! - в свою очередь воскликнул он громким голосом. - А потом они отмерили 427 футов в направлении с юга на юго-запад, вбили еще один колышек и закопали сундук в шести футах к западу от него. О, Том, о, Том Крист! если мы правильно все поняли правильно, состояние тебе обеспечено.

Том Крист стоял, уставившись прямо в взволнованное лицо старого джентльмена и не видя ничего, кроме него, в ярком солнечном свете. Действительно ли они вот-вот найдут сундук с сокровищами? Он чувствовал, как солнце припекает ему плечи, и слышал резкие, настойчивые крики крачки, парившей и кружившей в солнечном свете прямо над их головами, взмахивая раздвоенным хвостом и острыми белыми крыльями; он стоял, не отрывая взгляда от лица доброго старого джентльмена.

Первым заговорил пастор Джонс. "Но что означают все эти цифры?" И Том заметил, как дрожит и шелестит бумага в его руке от волнения. Он поднес бумагу к глазам и снова начал читать. "Знак 40, 72, 91..."

- Знак? - выкрикнул Том. - Ну, это, должно быть, означает вон тот кол; это, должно быть, и есть знак. - И он указал на дубовый кол, красный кончик которого сверкал на фоне белого песка позади них.

- А 40, и 72, и 91, - воскликнул старый джентльмен не менее пронзительным голосом, - это, должно быть, означает количество шагов, которые пират считал, когда ты слышал его шаги.

- Я убежден, это именно то, что они значат! - воскликнул Том Крист. - Так оно и есть, и это не может быть ничем иным. О, пойдемте, сэр, пойдемте, сэр, давайте поторопимся и найдем этот сундук!

- Погоди! Погоди! - сказал добрый джентльмен, поднимая руку, и Том Крист снова заметил, как она дрожит. Голос у него был достаточно спокойный, хотя и очень хриплый, но рука дрожала, как у паралитика. - Погоди! погоди! Прежде всего, мы должны выполнить измерения. Удивительно, - прохрипел он после небольшой паузы, - как эта бумага вообще оказалась здесь.

- Может быть, ее занесло сюда штормом, - предположил Том Крист.

- Возможно, возможно, - пробормотал пастор Джонс. - Похоже на то, что после того, как негодяи закопали сундук и убили бедного негра, налетела такая сильная буря, что бумага выпала из кармана этого человека и унеслась прочь, а он даже не заметил этого.

- Но давайте же найдем сундук! - воскликнул Том Крист, пылая от возбуждения.

- Да, да, - ответил добрый человек, - только подожди немного, мой мальчик, пока мы не разберемся, что к чему. У меня с собой карманный компас, но нам нужно что-нибудь, чтобы отмерить футы, когда мы найдем колышек. Сбегай к дому Тома Брука и принеси мерную линейку, с помощью которой он размечал свой новый хлев. Пока тебя не будет, я определю направление, отмеченное на бумаге, своим карманным компасом.

VI

Тома Криста не было почти час, хотя он проделал почти весь путь туда и обратно, словно на крыльях ветра. Когда он, запыхавшись, вернулся, пастора Джонса нигде не было видно, но Том увидел, что его следы ведут в глубь острова, и пошел по следам на гладкой поверхности, пересекая песчаные кочки и спускаясь в ложбины, и вскоре нашел доброго джентльмена в том месте, которое показалось ему знакомым.

Это было открытое пространство, где пираты вбили свой первый колышек и где Том Крист впоследствии видел, как они убили бедного чернокожего. Том Крист огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть какие-нибудь следы трагедии, но пространство было ровным и нетронутым, как пол, за исключением того места, где на середине его пастор Джонс, который теперь наклонился над чем-то, лежащим на земле, затоптал все вокруг.

Когда Том Крист увидел его, он все еще стоял, наклонившись, и счищал песок с того, что нашел.

Это был первый колышек!

Не прошло и получаса, как они нашли второй и третий колышки, и Том Крист, сбросив куртку, принялся как безумный рыться в песке, а пастор Джонс стоял и наблюдал за ним. Солнце уже клонилось к западу, когда лопата Тома Криста наткнулась на что-то твердое.

Если бы это было его собственное сердце, то, что он нашел в песке, его дыхание едва ли могло бы стать чаще.

Это был сундук с сокровищами!

Пастор Джонс спрыгнул в яму и принялся разгребать песок руками, как будто сошел с ума. Наконец, с некоторым трудом, они вытащили сундук из песка на поверхность, где он стоял, покрытый налипшим на него песком.

Он был надежно заперт на висячий замок, и потребовалось немало ударов лопатой, чтобы сломать его. Пастор Джонс собственноручно поднял крышку.

Том Крист наклонился и заглянул в открытый сундук. Он бы не удивился, увидев, что тот доверху набит желтым золотом и яркими драгоценными камнями. Наполовину он был заполнен книгами и бумагами, а наполовину - холщовыми мешочками, надежно перевязанными веревочками.

Пастор Джонс вытащил один из мешочков, и в нем звякнуло, когда он это сделал. Мешочек был набит деньгами.

Он перерезал бечевку и дрожащими руками передал мешочек Тому, который в экстазе изумления и с головокружением от восторга высыпал на расстеленный на земле плащ целый водопад блестящих серебряных монет, которые засверкали и зазвенели, падая блестящей кучей на грубую ткань.

Пастор Джонс поднял обе руки вверх, а Том уставился на то, что увидел, гадая, так ли это на самом деле и действительно ли он не спит. Ему показалось, будто он видит сон.

Всего в сундуке было двадцать два мешочка: десять из них были набиты серебряными монетами, восемь - золотыми, три - золотым песком и один маленький мешочек с драгоценностями, завернутыми в вату и бумагу.

- Этого достаточно, - воскликнул пастор Джонс, - чтобы мы оба стали богатыми людьми на всю жизнь.

Палящее летнее солнце, хотя и клонилось к закату, обжигало их, как огонь, но они этого не замечали. Они не замечали ни голода, ни жажды, ни усталости и сидели, словно в трансе, а вокруг них на песке были разбросаны мешочки с деньгами, на пальто лежала огромная куча денег, а рядом стоял открытый сундук. Прошел час, прежде чем пастор Джонс приступил к тщательному изучению книг и бумаг, хранившихся в сундуке.

Из трех книг две, очевидно, были судовыми журналами пиратов, бросавших якорь в устье залива Делавэр. Вторая книга была написана на испанском и, очевидно, представляла собой судовой журнал какого-то захваченного приза.

Именно тогда, сидя на песке и слушая, как добрый старый джентльмен читает своим высоким, надтреснутым голосом, они узнали из кровавых записей в этих двух книгах, кто бросил якорь в бухте, и это оказался знаменитый капитан Кидд. Время от времени достопочтенный джентльмен прерывался, чтобы воскликнуть: "О, проклятый негодяй!" или "О, отчаянные, жестокие негодяи!" - и затем продолжал читать дальше, то тут, то там.

И все это время Том Крист сидел и слушал, время от времени украдкой протягивая руку и дотрагиваясь до кучки денег, все еще лежавшей на пальто.

Можно было бы задаться вопросом, зачем капитан Кидд хранил эти чертовы записи. Вероятно, он спрятал их, поскольку они настолько изобличали многих выдающихся людей колонии Нью-Йорк, что, имея эти книги в качестве улик, было бы невозможно привлечь пирата к ответственности, не посадив вместе с ним на скамью подсудимых дюжину или более благородных джентльменов. Если бы он мог оставить их при себе, они, несомненно, стали бы отличным средством защиты от виселицы. Действительно, когда капитан Кидд был наконец осужден и повешен, его обвиняли не в пиратстве, а в том, что он ударил взбунтовавшегося моряка ведром по голове и случайно убил его. Власти не решились судить его за пиратство. Его повесили, потому что он был пиратом, но мы знаем, что именно вахтенные журналы, которые Том Крист привез в Нью-Йорк, помогли в этом деле; он был обвинен и осужден за непредумышленное убийство за то, что убил ведром своего собственного корабельного плотника.

Итак, пастор Джонс, сидя в косых лучах солнца, читал эти ужасные отчеты о пиратстве, а Том, разложив перед собой груду золотых и серебряных монет, сидел и слушал его.

Вот было бы зрелище, если бы кто-нибудь наткнулся на них! Но они были одни, над ними простирался огромный свод неба, а вокруг лежала белая песчаная пустыня. Солнце опускалось все ниже и ниже, пока не осталось времени только на то, чтобы просмотреть остальные бумаги в сундуке.

Почти все они были переводными векселями ювелиров, выписанными в пользу некоторых из самых известных купцов Нью-Йорка. Пастор Джонс, читавший имена, знал почти обо всех джентльменах понаслышке. Да, это были джентльмены. Вот мистер Такой-то. Что ж, если все, что здесь говорится, правда, злодей ограбил одного из его лучших друзей. "Интересно, - сказал он, - зачем этому негодяю понадобилось так тщательно прятать эти бумаги вместе с другими сокровищами, ведь они не могли принести ему никакой пользы?" Затем, отвечая на свой собственный вопрос: "Потому что это даст ему власть над джентльменами, к которым они обращаются, так что он сможет заключить выгодную сделку, спасая свою шкуру, прежде чем вернет векселя их владельцам. Вот что я тебе скажу, Том, - продолжал он, - ты сам должен отправиться в Нью-Йорк и договориться о возвращении этих бумаг. Для тебя это будет равносильно еще одному богатству".

Большинство векселей было выписано в пользу некоего Ричарда Киллингсуорта, эсквайра.

- Он, - сказал пастор Джонс, - один из богатейших людей в провинции Нью-Йорк. Ты должен сообщить ему о том, что мы обнаружили.

- Когда мне отправляться? - спросил Том Крист.

- Ты отправишься на первом же судне, которое бросит здесь якорь, - сказал пастор. Он повернулся, все еще держа банкноты в руке, и теперь перебирал пальцами деньги, все еще лежавшие на пальто. - Послушай, Том, - сказал он, - не мог бы ты одолжить мне пару десятков этих дублонов?

- У вас будет пятьдесят десятков, если захотите, - сказал Том, преисполненный благодарности.

- Ты самый славный парень, какого я когда-либо видел, Том, - сказал пастор, - и я буду благодарен тебе до конца своих дней.

Том набрал полную пригоршню серебряных монет.

- Возьмите их, сэр, - сказал он, - и можете взять еще, сколько захотите.

Он высыпал их в кулек, и пастор сделал движение, словно хотел высыпать содержимое себе в карман. Затем замер, как будто его внезапно посетило сомнение.

- В конце концов, я не уверен, что мне стоит брать эти пиратские деньги, - пробормотал он.

- Пожалуйста, возьмите их, - сказал Том.

Пастор все еще колебался.

- Нет, - резко произнес он, - я их не возьму, это кровавые деньги.

С этими словами он высыпал монеты в опустевший сундук, затем встал и отряхнул песок со своих штанов. Затем, проявив большую энергичность, он помог снова завязать мешочки и уложить их обратно в сундук.

Они снова закопали сундук в том месте, где его нашли, а затем священник сложил драгоценный листок, бережно положил его в свой бумажник, а бумажник - в карман.

- Том, - повторил он в двадцатый раз, - сегодня ты разбогател.

И Том Крист, позвякивая в кармане бриджей полудюжиной дублонов, почувствовал, что слова пастора были правдой.

Когда они вдвоем возвращались домой по ровному песчаному пространству, Том Крист внезапно остановился как вкопанный и стал озираться по сторонам.

- Здесь, - сказал он, ковыряя каблуком песок, - они убили бедного негра.

- И здесь же похоронили, - добавил пастор Джонс и с этими словами воткнул свою трость в песок. Том Крист вздрогнул. Он не удивился бы, если бы трость наткнулась на что-то мягкое под этой ровной поверхностью. Но этого не произошло, и больше никаких следов той трагедии никто никогда не видел. Поскольку, независимо от того, унесли ли пираты тело, закопали ли его в другом месте, или буря, поднявшая песок, полностью выровняла его и скрыла все следы той трагедии, несомненно, что они никогда не попадались на глаза - по крайней мере, Тому Кристу и преподобному Хиллари Джонсу, насколько мне известно.

VII

Такова история о сундуке с сокровищами. Теперь остается только завершить историю Тома Криста.

Он не вернулся жить к старому Мэтту Абрахамсону. Пастор Джонс взял на себя заботу о нем и его судьбе, и Тому не нужно было возвращаться в рыбацкую хижину.

Старый Абрахамсон много говорил об этом и, бывало, приходил навеселе и ругал доброго пастора Джонса, пространно заявляя, что он сделает с Томом - если когда-нибудь поймает его - за побег. Но Том во всех этих случаях старательно держался от него подальше, и угрозы старика ни к чему не привели.

Время от времени Том навещал свою приемную мать, но всегда, когда старика не было дома. А Молли Абрахамсон предупреждала его, чтобы он держался подальше от ее отца.

- Я никогда не видела, чтобы он был в таком отвратительном настроении, Том, - сказала она. - Он сидит и дуется весь день напролет, и, по-моему, он убил бы тебя, если бы застал.

Конечно, Том ничего не сказал о сокровище даже ей, и они с преподобным джентльменом держали это знание при себе. Примерно через три недели пастору Джонсу удалось переправить его на борт судна, направлявшегося в Нью-Йорк, и через несколько дней Том Крист высадился в этом месте. Он никогда раньше не бывал в таком городе и не мог не удивляться количеству кирпичных домов, множеству людей, снующих туда-сюда по красивым, твердым, земляным тротуарам, магазинам и лавчонкам, в витринах которых были выставлены товары, и, самое главное, укреплениям и батарее на мысе, рядам грозных пушек и часовым в алых мундирах, расхаживавших взад и вперед по крепостному валу. Все это было чудесно, как и скопление судов, стоявших на якоре в гавани. Это было похоже на новый мир, настолько он отличался от песчаных холмов и заросших осокой равнин Хенлопена.

Том Крист поселился в кофейне неподалеку от ратуши и оттуда отправил с почтальоном письмо, написанное пастором Джонсом мастеру Киллингсуорту. Через некоторое время мальчик вернулся с запиской, в которой Тома просили прийти в дом мистера Киллингсуорта сегодня в два часа дня.

Том отправился туда с большим трепетом, и сердце его совсем упало, когда он увидел прекрасный, величественный кирпичный дом в три этажа, с коваными буквами на фасаде.

Контора находилась в том же здании, но Тома, благодаря письму мистера Джонса, провели прямо в гостиную, где его ожидал великий богач. Он сидел в кожаном кресле, курил трубку и держал под рукой бутылку прекрасной старой мадеры.

У Тома еще не было возможности купить новый костюм, а грубое платье, в котором он приплыл из Хенлопена, не очень-то шло ему по фигуре. Да и мистер Киллингсуорт, по-видимому, был не слишком высокого мнения о его внешности, поскольку курил, искоса поглядывая на Тома.

- Ну, мой мальчик, - сказал он, - и что же это за великая вещь, которую ты хочешь мне рассказать, такая необыкновенная? Я получил письмо от этого, как его там, мистера Джонса, и теперь я готов выслушать, что ты хочешь сказать.

Но если поначалу он не придал особого значения внешности своего посетителя, то вскоре изменил свое отношение к нему, поскольку не успел Том произнести и двадцати слов, как весь облик мистера Киллингсуорта изменился. Он выпрямился в своем кресле, отложил трубку, отодвинул бокал с мадерой и предложил Тому сесть. Он молча слушал, как Том Крист рассказывал о зарытом сокровище, о том, как он видел убийство бедного негра, и о том, как они с пастором Джонсом нашли сундук. Только один раз мистер Киллингсуорт прервал повествование.

- Подумать только, - воскликнул он, - что этот негодяй в этот самый день разгуливает по Нью-Йорку, как честный человек, и задирает нос перед лучшими из нас! Но если бы мы только могли раздобыть эти судовые журналы, о которых ты говоришь... Ну же, расскажи мне об этом подробнее.

Когда рассказ Тома Криста был окончен, поведение мистера Киллингсуорта отличалось от прежнего так же, как дневной свет отличается от темноты. Он задал тысячу вопросов, причем самым вежливым и любезным тоном, какой только можно вообразить, и не только предложил Тому выпить бокал своей прекрасной старой мадеры, но и пригласил его остаться на ужин. По его словам, не будет никого, кроме его жены и дочери.

Том, охваченный паникой при одной мысли об этих двух дамах, решительно отказался остаться даже на чашку чая, которую предложил ему мистер Киллингсуорт.

Он не знал, что ему суждено остаться здесь до конца своих дней.

- А теперь, - сказал мистер Киллингсуорт, - расскажи мне о себе.

- Мне нечего рассказать, ваша честь, - сказал Том, - кроме того, что меня выловили из моря.

- Тебя вынесло на берег из моря! - воскликнул мистер Киллингсуорт. - Вот как? Давай, начни с самого начала и расскажи мне все.

После этого Том Крист сделал, как ему было велено, начав с самого начала и рассказав все так, как часто рассказывала ему Молли Абрахамсон. По мере того, как он продолжал, мистер Киллингсворт становился все более и более возбужденным. Внезапно он вскочил с кресла и принялся расхаживать взад-вперед по комнате.

- Стоп! стоп! - воскликнул он, наконец, посреди рассказа Тома. - Стоп! остановись! Скажи, ты знаешь название потерпевшего крушение судна, с которого тебя выбросило на берег?

- Я слышал, - сказал Том Крист, - что это был "Бристольский купец".

- Я так и знал! Я так и знал! - воскликнул великий человек громким голосом, воздевая руки к небу. - Я почувствовал это в тот момент, когда ты начал рассказывать. Но скажи мне вот что: при тебе не было найдено ничего, на чем был бы какой-нибудь знак или имя?

- Там был платок, - сказал Том, - помеченный буквами "Т" и "К".

- Теодосия Киллингсуорт! - воскликнул торговец. - Я так и знал! Я так и знал! Боже мой! подумать только, чтобы могло случиться такое чудо! Мальчик! мальчик! знаешь, кто ты такой? Ты сын моего родного брата. Его звали Оливер Киллингсуорт, и он был моим партнером по бизнесу, и ты его сын. - Затем он выбежал в прихожую, крича и призывая свою жену и дочь прийти.

Итак, Том Крист - или Томас Киллингсуорт, как его теперь стали называть, - все-таки остался ужинать.

Такова эта история, и я надеюсь, что она вам понравится. Потому что Том Крист, как и следовало ожидать, стал богатым и знаменитым и женился на своей хорошенькой кузине Теодосии (которую назвали в честь его собственной матери, утонувшей на "Бристольском купце").

Он не забыл своих друзей и привез пастора Джонса жить в Нью-Йорк.

Что касается Молли и Мэтта Абрахамсонов, то они оба до конца своих дней получали пенсию в размере десяти фунтов в год; теперь, когда у Тома все было хорошо, он не держал зла на старого рыбака за все те побои, которые ему пришлось пережить.

Сундук с сокровищами был доставлен в Нью-Йорк, и если Том Крист и не получил всех денег, которые в нем были (как предполагал пастор Джонс), то, по крайней мере, получил приличную сумму. И я убежден, что эти судовые журналы сделали больше для ареста капитана Кидда в Бостоне и его повешения в Лондоне, чем все остальное, что было выдвинуто против него.

III. ПРИЗРАК КАПИТАНА БРЭНДА

Повесть о необычайных приключениях, выпавших на долю Барнаби Тру, эсквайра из Нью-Йорка, в 1753 году.

I

Не так-то просто объяснить, почему человека следует дискредитировать из-за того, что его дед, возможно, совершил что-то дурное, но мир, который никогда не бывает слишком разборчив в том, на кого возложить вину, часто рад заставить страдать невинных, а не виновных.

Барнаби Тру был хорошим, честным мальчиком, каким только могут быть мальчики, но все же ему никогда не позволяли полностью забыть, что его дедом был тот самый знаменитый пират, капитан Уильям Брэнд, который после стольких удивительных приключений (если верить дешевым историям и балладам, которые о нем слагали), был убит на Ямайке капитаном Джоном Мальо, командиром его собственной галеры "Приключение".

Насколько я слышал, никто никогда не отрицал, что до того момента, как капитану Брэнду было поручено сражаться с пиратами Южных морей, он всегда считался самым честным и уважаемым морским капитаном. Он отправился в это приключение на корабле "Ройял Соверен", снаряженном несколькими самыми достойными купцами Нью-Йорка. Губернатор Ван Дам лично участвовал в этом приключении и лично подписал распоряжение капитану Брэнда. И если несчастный человек сбился с пути, у него, вероятно, возникло большое искушение сделать это; многие ведут себя не лучше, когда в этих далеких морях появляется такая возможность, когда можно очень легко совершить множество выгодных сделок, и никто об этом не узнает.

Несомненно, из-за этих историй и баллад наш капитан стал самым злым, нечестивым негодяем; и если так, то одному Богу известно, как он страдал и заплатил за это, потому что он сложил свои кости на Ямайке и никогда не увидел ни своего дома, ни жены, ни дочери после того, как "Ройял Соверен" отправился в долгое и неудачное путешествие, оставив свою семью в Нью-Йорке на попечение незнакомых людей.

В то время, когда капитан Брэнд встретил свою судьбу в гавани Порт-Ройяла, он увеличил свою флотилию до двух судов - "Ройял Соверен" (судно, снаряженное для него в Нью-Йорке, прекрасная бригантина и хороший парусник) и галеры "Приключение", которую он захватил где-то в Южных морях. Этим последним судном он поручил командовать некоему Джону Мальо, которого подобрал неизвестно где, - молодому человеку из очень хорошей семьи в Англии, ставшему пиратом. Этот Мальо, которого жизнь человека заботила не больше, чем солома для веника, был тем, кто впоследствии убил капитана Брэнда, как вы сейчас услышите.

На этих двух судах, "Ройял Соверен" и "Приключение", капитан Брэнд и капитан Мальо пересекли Мозамбикский пролив так же четко, как свистит боцманский свисток, и после трех лет пиратства, захватив огромную добычу в виде золота, серебра и жемчуга, отправились прямиком в Америку, добравшись сначала до острова Ямайка и гавани Порт-Ройяла, где бросили якорь, чтобы дождаться вестей из дома.

Но к этому времени власти были настроены против пиратов, и им пришлось спрятать свою добычу до тех пор, пока они не смогут помириться с Адмиралтейским судом у себя на родине. Итак, однажды ночью капитан Брэнд и капитан Мальо вместе с двумя другими пиратами высадились на берег с двумя огромными сундуками сокровищ, которые они зарыли где-то на берегу реки Кобра, недалеко от того места, где когда-то стоял старый испанский форт.

Что произошло после того, как сокровище было зарыто таким образом, никто не может сказать. Говорили, будто капитан Брэнд и капитан Мальо поссорились, и в результате капитан Мальо выстрелил капитану Брэнду в голову, а пират, который был с ним, таким же образом расправился с товарищем капитана Брэнда.

После этого двое убийц вернулись на свое судно "Приключение" и уплыли, унося с собой кровавую тайну зарытого сокровища.

Но, как вы должны понимать, это двойное убийство капитана Брэнда и его спутника произошло примерно за двадцать лет до событий, описанных в этой истории, когда нашему герою был всего один год. Итак, перейдем теперь к нашей нынешней истории.

Очень жаль, когда у кого-то есть дедушка, закончивший свои дни подобным образом; но Барнаби Тру не виноват в этом и не мог ничего сделать, чтобы предотвратить это, поскольку он даже еще не родился на свет в то время, когда его дедушка стал пиратом, и ему был всего один год, когда капитан Брэнд встретил свою смерть на реке Кобра. Тем не менее мальчики, с которыми он ходил в школу, никогда не уставали называть его "Пиратом" и иногда пели "в его честь" знаменитую балладу, начинающуюся так:

О! меня звали капитан Брэнд,

Я плавал, я плавал,

О! меня звали капитан Брэнд,

Я плавал, я плавал;

О! меня звали капитан Брэнд,

И я грешил на море и на суше,

Ибо я нарушал заповеди Божьи,

И плавал, и плавал.

Было отвратительно петь такие песни внуку такого несчастного человека, и часто Барнаби Тру сжимал свои маленькие кулачки и дрался со своими мучителями, несмотря ни на что, а иногда возвращался домой с разбитым носом или подбитым глазом, и его бедная мать плакала над ним и горевала о нем.

Не то чтобы все его дни были сплошными насмешками и мучениями; ведь если его товарищи иногда так с ним обращались, то иногда случались и другие времена, когда он и они были такими большими друзьями, какими только могли быть, и, бывало, самым дружеским образом ходили вместе купаться, когда было немного скучно, на песчаный берег под небольшим обрывом вдоль Ист-Ривер выше Форт-Джорджа.

В том месте росла рощица раскидистых буков, с прекрасной тенью и местом, где можно было разложить одежду, пока они плавали, плескаясь в воде. В такие моменты мастер Барнаби разражался таким громким смехом, словно его дед был самым честным корабельным мастером в городе, а не пиратом с окровавленными руками, которого убили за его грехи.

Ах! Как приятно вспоминать те дни, когда ты был мальчиком! Барнаби, возможно, помнил, как часто, - когда он и его товарищи вот так же плескались в воде, - солдаты, свободные от дежурства, выходили из форта и, возможно, присоединялись к ним в воде, а другие, возможно, стояли на берегу в своих красных мундирах, смотрели и курили трубки.

Бывали и другие случаи, когда, может быть, на следующий же день после того, как наш герой доблестно сражался со своими товарищами, он отправлялся с ними на прогулку по дороге в Бовери, проявляя предельное дружелюбие; возможно, чтобы помочь им украсть вишни у какого-нибудь старого голландского фермера, забыв в таких приключениях, что его собственный дедушка был таким вором.

Но вернемся к нашему рассказу.

Когда Барнаби Тру было от шестнадцати до семнадцати лет, он поступил на работу в контору своего отчима, мистера Роджера Хартрайта, известного вест-индского коммерсанта, самого уважаемого человека и одного из самых добрых и верных друзей, каких только можно иметь в мире.

Этот добрый джентльмен долгое время добивался расположения матери Барнаби, прежде чем женился на ней. На самом деле, он ухаживал за ней еще до того, как она решила выйти замуж за Джонатана Тру. Но он не решался сделать ей предложение, а она, будучи энергичной, красивой женщиной, выбрала мужчину, который сказал все, что думает, и таким образом оставила молчаливого любовника на произвол судьбы. Но как только она овдовела и снова стала свободной, мистер Хартрайт возобновил свои ухаживания и стал приходить каждый вторник и пятницу вечером, чтобы посидеть и поговорить с ней. Одним из самых ранних воспоминаний Барнаби Тру было воспоминание о добром джентльмене, сидевшем в кресле старого капитана Брэнда; солнечный свет падал на его колени, накрытые большим красным шелковым носовым платком, и он потягивал чай с капелькой рома. Он долго ходил в гости к вдове Тру, прежде чем решился спросить ее о чем-то более конкретном, и вот Барнаби исполнилось почти четырнадцать лет, прежде чем мистер Хартрайт женился на ней и стал дорогим и почитаемым приемным отцом нашего героя.

Благодаря доброте этого человека Барнаби не только нашел место в конторе, но и так быстро продвинулся по службе, что, когда нашему герою исполнился двадцать один год, он успел совершить четыре рейса в Вест-Индию в качестве суперкарго на судне мистера Хартрайта "Прекрасная Елена", а вскоре после того, как ему исполнился двадцать один год, отправился в пятый.

В этих приключениях он участвовал не в качестве простого суперкарго, а в качестве доверенного лица мистера Хартрайта, который, не имея возможности завести собственных детей, ревниво стремился продвинуть нашего героя на высокий и ответственный пост, и поэтому хотел, чтобы он был в курсе всех деталей бизнеса и поближе познакомился с корреспондентами и агентами в тех частях Вест-Индии, где дела велись наиболее активно. Он давал Барнаби самые лучшие рекомендательные письма, так что корреспонденты мистера Хартрайта в тех краях, видя, что этот джентльмен принимает интересы нашего героя как свои собственные, всегда прилагали немалые усилия, чтобы быть очень вежливыми и услужливыми, проявляя к нему всяческое внимание.

Особенно среди этих джентльменов по всей Вест-Индии можно упомянуть мистера Эмброуза Гринфилда, торговца с хорошей репутацией, жившего в Кингстоне, Ямайка. Этот джентльмен приложил все усилия, чтобы сделать пребывание нашего героя в этих краях как можно более приятным для него. О мистере Гринфилде скажем здесь с большими подробностями, чем о других людях, о которых стоило бы упомянуть, потому что, как читатель вскоре сам убедится, именно благодаря этому хорошему другу наш герой впервые познакомился не только с той дамой, которая впоследствии так ярко проявила себя в его жизни, но также и с человеком, который, хотя и был удостоен титула, оказался, возможно, величайшим злодеем, избежавшим справедливой участи на виселице.

Вот и вся история Барнаби, вплоть до начала этой, без которой вы вряд ли сможете понять смысл тех самых необычных приключений, какие впоследствии с ним случились, и логику их последствий после того, как они произошли.

II

Во время пятого путешествия нашего героя в Вест-Индию он пробыл шесть или восемь недель в Кингстоне, на острове Ямайка, и именно в это время с ним произошло первое из тех необычайных приключений, о которых пойдет речь в этом повествовании.

У Барнаби была привычка, прибывая в Кингстон, останавливаться у очень приличной, респектабельной вдовы по имени миссис Энн Боллз, которая вместе с тремя чрезвычайно милыми дочерями содержала в чистоте и порядке дом для размещения приезжающих на этот остров.

Однажды утром, когда он сидел, прихлебывая кофе, одетый только в просторные хлопчатобумажные панталоны и куртку из того же материала, а на ногах у него были домашние туфли (как принято в этой стране, где каждый старается одеваться полегче по причине жары), мисс Элиза, младшая из трех дочерей, - бойкая, симпатичная мисс шестнадцати или семнадцати лет, - спотыкаясь, вошла в комнату и вручила ему запечатанное письмо, которое, по ее словам, незнакомец только что оставил у двери, быстро удалившись, как только освободился от этого поручения. Можете представить себе удивление Барнаби, когда он вскрыл письмо и прочитал следующее:

"Мистеру Барнаби Тру.

Сэр, хотя вы не знаете меня, я знаю вас, и говорю вам вот что: если вы придете в "Праттс Ординариум" в следующую пятницу в восемь часов вечера и будете сопровождать человека, который скажет вам: "Ройял Соверен" прибыл, вы узнаете о чем-то очень полезном для вас. Сэр, сохраните это письмо и передайте его тому, кто обратится к вам с этими словами, чтобы подтвердить, что вы тот человек, которого он ищет. Сэр, это самое важное, что может касаться вас, поэтому, пожалуйста, никому об этом не говорите".

Таковы были слова письма, написанного самым корявым и злодейским почерком, какой только доводилось видеть нашему герою, и на котором, кроме его собственного имени, не было адреса и вообще никакой надписи.

Первым чувством, охватившим Барнаби Тру, было крайнее и глубокое изумление; второй мыслью, пришедшей ему в голову, было то, что, возможно, какой-нибудь остроумный малый - которых он знал в этом заведении немало, а они были такими же дикими, безбашенными повесами, каких когда-либо видел мир, - пытался сыграть с ним шутку. К примеру, мисс Элиза Боллес, отличавшаяся живым и озорным характером, была бы не прочь устроить подобную шалость при удобном случае. С этой мыслью Барнаби подробно расспросил ее о внешности и состоянии человека, оставившего записку; на все вопросы мисс отвечала с таким невозмутимым видом и такой искренностью, что он больше не мог подозревать ее в какой-либо интриге против него, и таким образом избавился от любых подобных подозрений в ее адрес. Она сообщила ему, что тот, кто принес записку, был высоким, худощавым мужчиной с красным шейным платком, повязанным вокруг шеи, и с медными пряжками на ботинках; он походил на моряка, у него была большая копна рыжих волос, ниспадавших на спину. Но, Боже мой! такое описание могло соответствовать десяткам людей в оживленном портовом городе! Соответственно, наш герой спрятал записку в бумажник, решив в тот же вечер показать ее своему доброму другу мистеру Гринфилду и спросить его совета по этому поводу.

Он так и сделал, и мнение этого джентльмена было таким же, как и у него, а именно, что какой-то шутник задумал разыграть его и что содержание письма - не более чем дымовая завеса.

III

Тем не менее, хотя Барнаби, таким образом, утвердился в своем мнении относительно характера полученного им сообщения, он все же решил для себя, что доведет дело до конца и явится в "Праттс Ординариум", как того требовала записка, в назначенный в ней день и время.

"Праттс Ординариум" в то время был очень красивым и знаменитым заведением в своем роде, где продавали хороший табак и лучший ром в Вест-Индии, а за ним был разбит сад, спускавшийся к гавани и густо засаженный пальмами и папоротниками, собранными в группы цветами и другими растениями. Здесь было несколько столиков, некоторые в маленьких гротах, вроде нашего Воксхолла в Нью-Йорке, с красными, синими и белыми бумажными фонариками, развешанными среди листвы. Туда джентльмены и леди иногда заходили вечером, чтобы посидеть и выпить сока лайма с сахаром и водой (а иногда и чего-нибудь покрепче), посмотреть на суда по другую сторону воды и таким образом насладиться дневной прохладой.

Итак, наш герой отправился туда немного раньше времени, указанного в записке, и, пройдя прямо через "Ординариум" в сад за ним, выбрал столик в дальнем конце зала, поближе к кромке воды, где его не мог сразу заметить никто из посетителей, зато он мог легко разглядеть любого, кто бы ни вошел. Затем, заказав немного рома с водой и трубку, он приготовился ждать появления этих остроумных парней, которые, как он подозревал, вскоре придут сюда, чтобы посмотреть, чем закончится их розыгрыш, и насладиться его замешательством.

Место было довольно приятное, потому что сильный прохладный ветерок с суши заставлял листья пальмы у него над головой беспрестанно шуршать в темном небе, где, поскольку луна была тогда наполовину полной, они то и дело сверкали, словно стальные лезвия. Волны плескались о маленькую пристань в конце сада, издавая приятный звук в вечерних сумерках и искрясь по всей гавани, где лунный свет отражался от кромки воды. Огромное количество судов стояло на якоре, а над ними в лунном свете вырисовывались темные очертания военного корабля.

Наш герой просидел почти час, покуривая трубку и потягивая ром с водой, но так и не увидел никого из тех, кто, как он подозревал, мог вот-вот прийти сюда, чтобы посмеяться над ним.

Внезапно из темноты вынырнула весельная лодка и причалила к пристани у подножия сада; в темноте на берег сошли трое или четверо мужчин. Они высадились очень тихо, прошли по садовой дорожке, не произнеся ни слова, и, сев за соседний столик, заказали ром с водой и принялись пить, время от времени перебрасываясь парой слов на языке, который Барнаби не очень хорошо понимал, но, судя по некоторым фразам, как он подозревал, это был португальский. Наш герой не обращал на них особого внимания, пока мало-помалу не заметил, что они перешептываются и с любопытством разглядывают его. Он почувствовал, что ему становится не по себе от этого наблюдения, которое с каждой минутой становилось все более и более пристальным, и уже начал подозревать, что этот интерес к нему может быть связан с чем-то большим, чем простое праздное любопытство, когда один из мужчин, который, очевидно, был начальником отряда, внезапно сказал ему: "Эй, приятель, не желаешь ли выпить с нами?"

Услышав это обращение, Барнаби сразу же осознал, что дело, в которое он ввязался, на самом деле не было шуткой, как он предполагал, а обещало стать очень интересным приключением. Тем не менее, не желая быть слишком поспешным в своих выводах, он очень вежливо ответил, что выпил уже достаточно и что дальнейшее только разгорячит его кровь.

- Что ж, - говорит незнакомец, - возможно, я ошибаюсь, но я полагаю, что вы мистер Барнаби Тру.

- Вы правы, сэр, это мое имя, - признал Барнаби. - Но я все равно не могу понять, какое это может иметь отношение к вам и почему это должно быть причиной приглашения выпить с вами.

- Это я вам сейчас объясню, - очень спокойно ответил незнакомец. - Ваше имя интересно мне, поскольку меня послали сюда сообщить мистеру Барнаби Тру, что прибыл "Ройял Соверен".

Надо сказать, при этих словах сердце нашего героя подпрыгнуло к горлу. Его пульс забился с огромной скоростью, поскольку перед ним внезапно открылось приключение, о котором человек может прочитать в книге, но которое вряд ли может случиться с ним в реальной жизни. Будь он мудрее и старше, он, возможно, отказался бы от всего этого, вместо того чтобы вслепую брести туда, где он не видел ни начала, ни конца; но, поскольку ему едва исполнился двадцать один год и он обладал жизнерадостным характером и склонностью к авантюрам, которые вовлекли бы его практически во все, что имело привкус опасности, он ухитрился сказать довольно непринужденным тоном (хотя одному Богу известно, как это было трудно в данном случае):

- Что ж, если это так, и если действительно прибыл "Ройял Соверен", что ж, тогда я присоединюсь к вам, раз уж вы оказались так добры, что пригласили меня. - С этими словами он встал, подошел к другому столу, прихватив с собой трубку, сел и закурил со всей непринужденностью, на какую был способен в подобных обстоятельствах.

При этих словах его собеседник разразился смехом.

- В самом деле, - сказал он, - вы хладнокровный человек. Но послушайте, молодой джентльмен, - и тут он снова посерьезнел. - Это слишком серьезное дело, чтобы допустить ошибку в имени. Я верю, что вы, как вы говорите, мистер Барнаби Тру, но, тем не менее, чтобы убедиться окончательно, я должен попросить вас сначала показать мне записку, которая у вас при себе и которую вам поручено показать мне.

- Очень хорошо, - ответил Барнаби, - она у меня здесь, в целости и сохранности, и вы ее увидите. - После этого он без лишних слов достал свой бумажник, открыл его и протянул собеседнику таинственную записку, которую бережно хранил при себе с тех пор, как получил ее. Его собеседник взял бумагу и, придвинув к себе свечу, горевшую для удобства тех, кто будет курить табак, сразу же начал читать ее.

Это дало Барнаби Тру возможность секунду-другую рассматривать его. Это был высокий, худощавый мужчина с красным платком, повязанным вокруг шеи, с прядью рыжих волос, ниспадавшей на спину, и с медными пряжками на ботинках, так что Барнаби Тру не мог не заподозрить, - это тот самый человек, который передал записку мисс Элизе Боллз в дверь ее доходного дома.

- Все в порядке и так, как и должно быть, - сказал тот, после того как внимательно изучил записку. - А теперь, когда бумага прочитана (подкрепляя свои действия словами), я сожгу ее в целях безопасности.

Так он и сделал, скрутив ее и поднеся к пламени свечи.

- А теперь, - сказал он, продолжая свою речь, - я расскажу вам, зачем я здесь. Меня послали спросить, достаточно ли вы мужественны, чтобы взять свою жизнь в свои руки и отправиться со мной в той лодке вон там, у подножия сада. Скажите "да", и мы отправимся в путь, не теряя больше времени, потому что дьявол высадился на берег здесь, на Ямайке, - хотя вы и не знаете, что это значит, - но мы постараемся не дать ему опередить нас. Скажите "нет", - я уйду, и обещаю, что вас больше никогда не будут беспокоить подобным образом. А теперь говорите начистоту, юный джентльмен, и сообщите нам свое решение, примете ли вы участие в этом приключении или нет.

Если наш герой и колебался, то недолго, а когда заговорил, голос его звучал настолько ровно, насколько это было возможно.

- Будьте уверены, во мне достаточно мужества, чтобы пойти с вами, - сказал он, - и если вы попытаетесь причинить мне вред, я сумею постоять за себя; а если я не смогу, то вот кое-что, что поможет мне. - С этими словами он приподнял клапан своего кармана и показал рукоятку пистолета, который захватил с собой, когда выходил из своей квартиры в тот вечер.

При этих словах его собеседник расхохотался во второй раз.

- Ну, - сказал он, - мне нравится ваш настрой. Тем не менее, никто во всем мире не желает вам меньшего зла, чем я, и поэтому, если вам придется прибегнуть к этому приему, то не против нас, ваших друзей, а только против того, кто злее самого дьявола. Так что теперь, если вы готовы, приняли решение и полны решимости довести это дело до конца, нам пора уходить.

После чего наш герой, выразив свое согласие, его собеседник и остальные (которые за все это время не произнесли ни единого слова) дружно встали из-за стола, и, когда незнакомец расплатился, они вместе спустились к лодке, которая, очевидно, ожидала их прибытия на берегу.

Спустившись, наш герой смог разглядеть, что это была большая лодка, управляемая двумя десятками чернокожих мужчин в качестве гребцов, и что на корме были два фонаря и три или четыре лопаты.

Человек, который все это время вел беседу с Барнаби Тру и который, как уже было сказано, был, очевидно, капитаном экспедиции, немедленно спустился в лодку; наш герой последовал за ним, и остальные тоже; едва они уселись, лодка оттолкнулась от берега и отправилась в путь; чернокожие люди начали грести и, на некотором расстоянии, обогнули военное судно за кормой.

После того, как они покинули берег, не было произнесено ни слова. Барнаби Тру был слишком погружен в свои мысли, чтобы разговаривать (а мысли его к тому времени крутились вокруг обманщиков, способных заманить человека в капкан и увести его так, чтобы о нем больше никогда не услышали). Что касается остальных, то они, похоже, не решались ничего сказать теперь, когда приключение началось, и поэтому команда плыла почти целый час, а капитан направлял лодку прямо через гавань, как бы к устью реки Кобра. На самом деле, это и был пункт их назначения, в чем Барнаби вскоре смог убедиться сам, увидев низину с растущими на ней длинными рядами кокосовых пальм (внешний вид которых он очень хорошо знал), которые постепенно начали вырисовываться из полумрака в лунном свете. Когда они приблизились к реке, то обнаружили, что прилив был очень сильным, так что вода покрывалась рябью и пузырями рядом с лодкой, когда команда чернокожих мужчин изо всех сил сопротивлялась ему. Медленно выгребая против течения, они обогнули то, что показалось им то ли мысом, то ли островком, покрытым густой порослью мангровых деревьев, хотя по-прежнему никто не проронил ни слова ни о месте их назначения, ни о том, какая у них цель.

Теперь, когда они приблизились к берегу, ночь, казалось, наполнилась шумом прибоя, а воздух был насыщен запахом тины и болота. И над всем этим сияла белизна лунного света, на небе то тут, то там вспыхивали редкие звезды; и все было таким странным, таинственным и так отличалось от всего, что он видел раньше, что Барнаби не мог отделаться от ощущения, будто все это сон, от которого он в любой момент может проснуться. Что же касается города и "Ординариума", которые он покинул так недавно, они настолько не соответствовали его нынешнему опыту, что казалось, будто они остались в другой жизни, отличной от той, которой он наслаждался сейчас.

Тем временем гребцы налегли на весла, и лодка снова медленно вышла на открытую воду. В этот момент предводитель экспедиции внезапно издал громкий повелительный крик, после чего чернокожие люди мгновенно перестали грести, и лодка поплыла вперед, в ночь.

В тот же момент наш герой заметил еще одну лодку, плывущую вниз по реке к тому месту, где они замерли. Эта другая лодка, столь странно приближавшаяся в темноте, была полна людей; некоторые из них были вооружены, ибо даже на расстоянии Барнаби не мог не заметить, что лунный свет время от времени поблескивал на стволах мушкетов или пистолетов. Это повергло его в сильное душевное смятение, ибо он пребывал в полном неведении относительно того, были ли они друзьями или врагами, а также относительно того, что должно было произойти дальше.

Однако на этот счет он недолго пребывал в сомнениях, потому что гребцы приближающейся лодки продолжали уверенно грести вперед, пока не подплыли довольно близко к Барнаби и его спутникам, а мужчина, сидевший на корме, внезапно встал и, когда они проходили мимо, погрозил Барнаби и его спутникам тростью самым угрожающим и сердитым жестом. В тот же миг, когда лунный свет ярко осветил его, Барнаби разглядел его так же ясно, как днем, - крупный, дородный джентльмен с круглым красным лицом, одетый в красивый, расшитый галунами камзол из красной ткани. На корме лодки, рядом с ним, стоял ящик или ларец величиной со средний дорожный чемодан, но весь покрытый комьями песка и грязи. Проходя мимо, джентльмен, все еще стоявший на ногах, указал на этот сундук своей тростью - элегантной тростью с золотым набалдашником - и громко крикнул: "Вы пришли за этим, Абрам Доулинг? Тогда подойдите и возьми это". И с этими словами, когда он снова сел, разразился смехом, как будто то, что он сказал, было самой остроумной шуткой, какую только можно вообразить.

То ли потому, что он заметил вооруженных людей в другой лодке, то ли по какой-то причине, известной только ему самому, капитан экспедиции нашего героя ответил не сразу, а сидел неподвижно, как камень. Но, наконец, когда другая лодка отошла довольно далеко, он вдруг нашел слова, чтобы крикнуть ей вслед: "Отлично, Джек Мальо! Отлично, Джек Мальо! Ты снова взял над нами верх. Но следующий раз будет третьим, и тогда настанет наша очередь, даже если Уильяму Брэнду придется восстать из могилы, чтобы самому разобраться с тобой".

На это достойный джентльмен в другой лодке ничего не ответил, только снова разразился громким хохотом.

Однако на корме вражеской лодки был еще один человек - худощавый мужчина с выпяченными челюстями и лысой, как яблоко, макушкой. В руке он держал огромный пистолет, которым размахивал перед собой, крича джентльмену, стоявшему рядом с ним: "Только скажите мне слово, ваша честь, и я всажу пулю в этого сукина сына". Но тот запретил ему, лодка вскоре растворилась в ночной тьме и пропала из виду.

Все это произошло за несколько секунд, и прежде чем наш герой осознал происходящее, он обнаружил, что лодка, в которой он все еще сидел, тихо дрейфует в лунном свете (некоторое время никто не произносил ни слова), а плеск весел другой лодки удаляется все дальше и дальше.

Спустя некоторое время один из тех, кто находился в лодке Барнаби, спросил по-испански: "Куда теперь?"

При этих словах капитан экспедиции, казалось, внезапно пришел в себя и снова обрел дар речи.

- Куда теперь? - проревел он. - Идите к дьяволу! Хотите уйти? Идите, куда хотите! Возвращаемся - вот что мы сейчас сделаем! - Он разразился ругательствами, с пеной на губах, словно окончательно сошел с ума, в то время как чернокожие люди, снова налегая на весла, гребли обратно через гавань так быстро, как только могли.

Они высадили Барнаби Тру на берег у старой таможни, но он был так сбит с толку, поражен происшедшим, тем, что видел, и именами, которые слышал, что лишь наполовину осознавал знакомую картину, в которую внезапно вернулся. Лунный свет и ночь, казалось, обрели для него новый и необычный вид, и он направился по улице к своему дому, как пьяный или во сне. Ибо вы, должно быть, помните, что Джон Мальо был капитаном галеры "Приключение" - тем, кто застрелил деда Барнаби, а Абрам Доулинг, должен вам сказать, был канониром "Ройял Соверен" - тем, кого застрелили в то самое время, когда капитан Брэнд встретил свой трагический конец. И все же он слышал, как произносились эти имена - одно с одной лодки, другое с другой, - так что не мог не задаться вопросом, кто же эти существа, среди которых он оказался.

Что же касается сундука, сплошь покрытого грязью, то он мог строить только предположения о том, что в нем находилось и что означала его находка.

Но об этом наш герой никому ничего не сказал, равно как и о своих подозрениях, ибо, несмотря на юный возраст, обладал темпераментом, унаследованным от своего отца (который был одним из десяти детей, рожденных в семье бедного, но достойного пресвитерианского священника из Блуфилда, штат Коннектикут), так что даже своему хорошему другу мистеру Гринфилду Барнаби ни словом не обмолвился о том, что с ним случилось, и на следующий день продолжал заниматься своими делами, будто ничего особенного не произошло.

Но ему еще суждено было встретиться с теми существами, среди которых он оказался в ту ночь; ибо то, что он считал концом всего этого дела, было только началом дальнейших приключений, вскоре выпавших на его долю.

IV

Мистер Гринфилд жил в прекрасном кирпичном доме недалеко от города, на Мона-роуд. Его семья состояла из жены и двух дочерей - красивых, жизнерадостных молодых леди с блестящими зубами, сверкавшими, когда они смеялись. В этот приятный дом Барнаби Тру часто приглашали на семейный ужин, после которого он и его добрый хозяин сидели на веранде, глядя на горы, покуривая сигары, в то время как молодые леди смеялись и разговаривали или играли на гитаре и пели.

За день или два до отплытия "Прекрасной Елены" из Кингстона, на обратном пути в Нью-Йорк, мистер Гринфилд остановил Барнаби Тру, когда тот проходил через контору, и пригласил его поужинать в тот вечер. (Поскольку в тропиках, как вы должны знать, из-за жары завтракают в одиннадцать часов и ужинают в вечерней прохладе, а не в середине дня, как мы делаем в более умеренных широтах).

- Я бы с удовольствием, - сказал мистер Гринфилд, - представил вам сэра Джона Мальо и мисс Марджори, которые будут вашими соседями по плаванию в Нью-Йорк, и для которых каюта и две смежные каютные комнаты должны быть оборудованы, как указано здесь, - он показал письмо, - по распоряжению сэра Джона, - добавил мистер Гринфилд, - возле каюты самого капитана.

Затем, не зная ни истории Барнаби Тру, ни того, что капитан Брэнд был его дедушкой, добрый джентльмен, назвавший сэра Джона Джеком Мальо, продолжил рассказывать нашему герою, каким знаменитым пиратом тот был и как именно он застрелил капитана Брэнда на другом берегу океана. в гавани двадцатью годами ранее.

- Да, - сказал он, - это тот самый Джек Мальо, хотя теперь он приобрел известность и значение, как и любой другой человек, которому посчастливилось стать наследником баронетского титула и поместья.

И вот в ту же ночь Барнаби Тру снова увидел человека, убившего его деда, встретившись с ним на этот раз лицом к лицу.

В тот раз в гавани он увидел сэра Джона Мальо издали, в темноте; теперь, когда он разглядел его поближе, ему показалось, будто он никогда в жизни не видел более неприятного лица. Нельзя сказать, чтобы этот человек был совсем уж уродлив, у него были довольно красивый нос и двойной подбородок, но глаза у него были красные и водянистые, и он постоянно моргал, словно они всегда болели. Губы у него были толстые и багрово-красные, а щеки тут и там испещрены мелкими прожилками.

Когда он заговорил, его голос дребезжал в горле до такой степени, что хотелось самому откашляться, чтобы послушать его. Итак, при виде пары толстых белых рук, опухшего лица и выпяченных толстых губ, слыша хриплый голос, Барнаби и в самом деле показалось, что он никогда еще не видел человека, который бы ему так не понравился.

Но если сэр Джон Мальо так не нравился нашему герою, то его внучка - совсем наоборот. У нее была тонкая светлая кожа, алые губы и золотистые волосы - правда, по такому случаю они были припудрены добела - и самые голубые глаза, какие он когда-либо видел в своей жизни. Милое, робкое создание, которое, казалось, не осмеливалось и слова вымолвить в свое оправдание, не спросив разрешения у этого огромного зверя, своего деда, потому что она съеживалась и вздрагивала всякий раз, когда он внезапно заговаривал с ней или бросал на нее взгляд. Когда она все-таки набиралась смелости что-нибудь сказать, то говорила так тихо, что Барнаби был вынужден наклонить голову, чтобы расслышать ее слова; а когда улыбалась, то невольно замирала и поднимала глаза, словно проверяя, не слишком ли много веселья она себе позволила.

Что касается сэра Джона, то он сидел за обедом и жадно поглощал пищу и пил, все время причмокивая губами, но едва ли сказал хоть слово вежливости мистеру Гринфилду, или миссис Гринфилд, или Барнаби Тру, но вид имел скучный и угрюмый, как будто хотел сказать: "Ваши чертовы еда и питье ничуть не лучше, чем должны быть, но какими бы они ни были, я должен их есть или не есть ничего".

Только после того, как ужин закончился, и юная леди и обе мисс уединились в уголке, Барнаби услышал, что она разговаривает более-менее непринужденно. Язык у нее развязался, и она принялась тараторить без умолку, едва переводя дыхание. И вдруг ее дедушка крикнул своим хриплым, дребезжащим голосом, что пора уходить, после чего она разом замолчала и вскочила со стула с таким испуганным видом, словно он собирался ударить ее своей тростью с золотым набалдашником, которую всегда носил с собой.

Барнаби Тру и мистер Гринфилд вышли проводить их до кареты, где стоял слуга сэра Джона с фонарем в руках. И уж конечно, он был ни кем иным, как тем самым тощим негодяем с лысой головой, который предложил застрелить капитана экспедиции Барнаби в гавани той ночью! В круге света, падавшего на его лицо, Барнаби Тру узнал его в тот момент, когда впервые увидел. Хотя тот и не мог узнать нашего героя, он ухмыльнулся ему самым наглым, фамильярным образом и даже не прикоснулся к шляпе при виде его и мистера Гринфилда; но как только его хозяин и молодая хозяйка сели в карету, он захлопнул дверцу, вскарабкался на сиденье рядом с кучером и умчался прочь, не сказав ни слова, но с еще одной наглой ухмылкой, на этот раз адресованной как Барнаби, так и старому джентльмену.

Таковы были сэр Джон Мальо и его слуга, и дурное мнение, которое сложилось о них у нашего героя, только подтвердилось при дальнейших встречах.

На следующий день на борт "Прекрасной Елены" начали доставлять дорожные чемоданы сэра Джона Мальо, а после полудня все тот же тощий, похожий на злодея слуга вприпрыжку, проворно, как козел, взбежал по трапу, а за ним двое чернокожих мужчин тащили большой морской сундук.

- Как? - воскликнул он. - Так, значит, вы и есть суперкарго? Я, конечно, подумал, что вы более влиятельны, когда увидел вас вчера вечером сидящим и разговаривающим с его честью как с равным. Ну, не важно, - сказал он, - приятно иметь шустрого, благовоспитанного молодого человека в качестве суперкарго. Так что идите сюда, протяните руку помощи и приведите в порядок каюту его чести.

Что за речь пришлось выслушать от такого человека! Учитывая отвращение нашего героя к злодею и столь отвратительную фамильярность, можете догадаться, в какое состояние его привело столь дерзкое обращение.

- Вон там вы найдете стюарда, и он покажет вам каюту, которую займет сэр Джон.

С этими словами он повернулся и с поразительным достоинством удалился.

Спускаясь вниз, в свою каюту, он не мог не заметить краем глаза, что тот все еще стоит там, где он его оставил, и смотрит на него с самым злобным выражением лица, так что испытал удовлетворение от осознания того, что у него на борту появился враг на это путешествие, который вряд ли простил бы или забыл то, что, по его мнению, было столь оскорбительным неуважением к нему со стороны Барнаби.

На следующий день на борт поднялся сам сэр Джон Мальо в сопровождении своей внучки, за ним следовал его слуга, а за ними - четверо чернокожих мужчин, несших два сундука, небольших по размеру, но очень тяжелых по весу. Сэр Джон и его спутник отнеслись к этим двум сундукам с величайшим вниманием и заботливостью, проследив, чтобы их должным образом отнесли в каюту, которую ему предстояло занять. Барнаби Тру стоял в кают-компании, когда они проходили мимо него; но хотя сэр Джон пристально смотрел ему прямо в лицо, он ни разу не сказал нашему герою ни единого слова и ни взглядом, ни жестом не показал, чтобы когда-либо встречал его раньше. Увидев это, слуга, который замечал все глазами, быстрыми, как у кошки, начал ухмыляться и хихикать, видя, что Барнаби так пренебрегают.

Молодая леди, которая тоже это заметила, покраснела и с величайшей любезностью обратилась к бедному Барнаби.

Помимо сэра Джона и молодой леди, на борту находились еще два пассажира, направлявшиеся в Нью-Йорк: преподобный Саймон Стайлс, директор процветающей академии в Спэниш-Тауне, и его жена. Это была достойная пара с чрезвычайно спокойными характерами, они почти не разговаривали, но довольствовались тем, что могли часами сидеть вместе в большой каюте и читать ту или иную книгу. Итак, учитывая сдержанный юмор этой достойной пары и пристрастие сэра Джона Мальо к тому, чтобы все время сидеть взаперти в своей каюте с двумя сундуками, которыми так дорожил, Барнаби Тру пришлось проявить к молодой леди то внимание, которого требовали обстоятельства. Это он сделал с большим удовольствием для себя - как может предположить любой, учитывая, что энергичный молодой человек двадцати одного года и милая и красивая юная девушка семнадцати или восемнадцати лет были вместе день за днем в течение более чем двух недель.

Соответственно, поскольку погода была очень хорошей, корабль спокойно плыл по течению при легком бризе, и у них не было другого занятия, кроме как целыми днями сидеть и разговаривать, глядя на синее море и ясное небо над головой, - нетрудно представить, что должно было случиться.

Ах, молодость! мудро это или нет, но молодой человек в таких обстоятельствах легко подвергается приступу страсти, как это случилось в то время с бедным Барнаби Тру! Как часто во время этого путешествия наш герой лежал ночами без сна на своей койке, ворочаясь с боку на бок и не находя успокоения во сне, - может быть, всего лишь из-за того, что ее рука коснулась его, или из-за того, что она произнесла какое-то слово, от которого им овладело восхитительное беспокойство?

Всего этого могло бы не случиться, если бы сэр Джон Мальо присматривал за своей внучкой, вместо того чтобы день и ночь запираться в своей каюте и выходить только для того, чтобы подкрепиться или, может быть, два-три раза пройтись по палубе, прежде чем снова вернуться к заботам о сундуках, которые, по-видимому, были для него гораздо более ценны, чем его собственная плоть и кровь.

Не следует также предполагать, будто Барнаби возьмет на себя труд задуматься о том, что из всего этого выйдет, ибо какой молодой человек в таком положении, как он, не был бы вполне доволен такой приятной жизнью в раю для дураков, удовлетворившись тем, что предоставляет будущему самому позаботиться о себе. Соответственно, наш герой старался, и довольно успешно, отогнать от себя все сомнения, какие могли возникнуть в его собственном сознании относительно будущего, удовлетворяясь тем, что делал свою беседу настолько приятной для собеседницы, насколько это было в его силах.

Так продолжалось до тех пор, пока все не закончилось с такой внезапностью, которая обещала на какое-то время ввергнуть нашего героя в пучину отчаяния.

"Прекрасная Елена", по расчетам капитана Мэнли, в полдень того дня находилась примерно в пятидесяти пяти лигах к северо-востоку-востоку от гавани Чарльстона в Южной Каролине.

Вряд ли наш герой в течение многих лет после этого забудет даже малейшее обстоятельство того случая. Он, возможно, будет помнить, что это был необычайно приятный, благоуханный вечер, солнце зашло полчаса назад, и небо все еще было ярко освещено, а воздух был необычайно мягким и ароматным. Он, возможно, очень хорошо будет помнить, как они стояли, облокотившись на борт судна, и смотрели на запад, как она погрузилась в глубокое молчание, словно отдавшись очень серьезным мыслям.

Вдруг она без всяких предисловий начала рассказывать Барнаби о себе самым доверительным тоном, каким никогда прежде с ним не говорила. Она рассказала ему, что они с дедушкой направляются в Нью-Йорк, чтобы оттуда отправиться в Бостон, штат Массачусетс, где они должны были встретиться с ее кузеном, капитаном Мальо, служившим там. Продолжая, она сказала, что капитан Мальо является следующим наследником девонширского поместья и что они должны пожениться осенью.

Можете себе представить, в какое смятение и печаль повергло бедного Барнаби это признание, произнесенное столь внезапно. Он не мог ответить ей ни слова и стоял, глядя в другую сторону, стараясь сохранить хоть какое-то душевное равновесие. Ибо это был внезапный, ужасный удар, и дыхание у него в горле стало горячим и сухим, словно пепел. Между тем молодая леди продолжала говорить, - хотя и очень сдержанным голосом, - что он понравился ей с самого первого момента, как она его увидела, что она была очень счастлива в те дни, что провела в его обществе, и что она всегда будет думать о нем как о дорогом друге, который оказал ей большую поддержку, был очень добр к ней, - у которой в жизни так мало радостей.

Наконец Барнаби решился сказать, хотя и хриплым, каркающим голосом, что капитан Мальо, должно быть, очень счастливый человек и что если бы он был на месте капитана Мальо, то был бы счастливейшим человеком на свете. После этого, обретя дар речи, он продолжал говорить ей, хотя и в сильном смятении духа, что он тоже любит ее и что то, что она ему сказала, поразило его в самое сердце и сделало самым несчастным человеком на свете.

Она не выказала ни малейшего раздражения по поводу его слов и даже не повернулась, чтобы посмотреть на него, а только тихо ответила, что ему не следует так говорить, поскольку им обоим будет больно говорить о таких вещах, и что, хочет она того или нет, она должна делать только то, что приказывал ей дедушка, ибо он действительно был ужасным человеком.

На это бедный Барнаби мог только повторить, что любит ее всем сердцем, ни на что не надеется в своей любви, и что теперь он самый несчастный человек на свете.

Именно в этот момент, столь важный для нашего героя, кто-то, кто все это время незаметно прятался рядом с ними, внезапно отошел в сторону, и Барнаби, несмотря на сгущающуюся темноту, смог разглядеть того самого негодяя-слугу сэра Джона Мальо. И он не мог не понимать, что этот негодяй, должно быть, слышал все, о чем они говорили.

Оглянувшись, он увидел, что этот парень направился прямиком в большую каюту, где и исчез с хитрой ухмылкой на лице, так что наш герой не мог не догадаться, что целью подслушивающего было сообщить обо всем, что он подслушал, своему хозяину. При этой мысли к его горю добавилась последняя капля горечи, ибо что может быть более мучительным для любого честного человека, чем сознание того, что такой негодяй подслушал столь священный разговор, каким он наслаждался с молодой леди. Она, со своей стороны, не могла знать, что мужчина подслушивал то, что она говорила, поскольку все еще продолжала опираться на борт, а Барнаби по-прежнему стоял рядом с ней, не двигаясь, поглощенный бушевавшими в нем страстями и не зная, как ему поступить.

После довольно долгого молчания молодая леди подняла глаза, чтобы узнать причину столь долгого молчания ее спутника, и в этот самый момент из каюты выбежал сэр Джон Мальо без шляпы, но с тростью с золотым набалдашником в руке. Он побежал прямо через палубу к тому месту, где стояли Барнаби и молодая леди, размахивая тростью с самым яростным и угрожающим видом, в то время как доносчик, ухмыляясь, как обезьяна, следовал за ним по пятам. Когда сэр Джон приблизился к ним, он закричал так громко, что его могли услышать все на палубе: "Ах ты, потаскушка! (И все это время, как вы должны помнить, он размахивал тростью, словно хотел ударить молодую леди, которая чуть не упала от него на палубу, словно спасаясь от такого удара.) Ах ты, потаскушка! Что ты здесь делаешь, разговариваешь с негодным янки-суперкарго, о которого благородной даме не пристало вытирать ноги, в то время как ты стоишь и слушаешь его дурацкую болтовню? Иди в свою каюту, потаскушка, - только на этот раз он назвал ее еще хуже, - пока не отведала этой трости!"

Можете себе представить, в какую ярость привели нашего героя подобные слова, произнесенные в его присутствии. Конечно, он едва ли сознавал, что делает, но он уперся рукой в грудь сэра Джона Мальо и с силой оттолкнул его, одновременно крича на него за то, что тот осмелился угрожать молодой леди, и что он вырвет у него из рук трость и выбросит ее за борт.

Еще немного, и сэр Джон рухнул бы плашмя на палубу, так сильно толкнул его Барнаби. Но ему удалось сохранить равновесие, ухватившись за поручень. После чего, придя в себя, он бросился на нашего героя, словно дикий зверь, размахивая тростью, и, я уверен, ударил бы его (и одному Богу известно, что бы тогда произошло), если бы его слуга не схватил его и не удержал.

- Берегись! - крикнул наш герой все еще хриплым голосом. - Берегись! Если ты ударишь меня этой палкой, я вышвырну тебя за борт!

К этому времени, услышав громкие голоса и топот ног, некоторые члены экипажа и другие люди на борту поспешили к месту происшествия. В то же время капитан Мэнли и первый помощник, мистер Фрисден, выбежали из каюты. Что же касается нашего героя, то он распалился гневом, и его было не так-то легко остановить.

- И вообще, кто ты такой, - кричал он, и его голос казался хриплым даже ему самому, - чтобы угрожать мне! Ты можешь быть чертовым пиратом и выстрелить в человека сзади, как ты застрелил бедного капитана Брэнда на реке Кобра, но ты не посмеешь ударить меня, глядя мне в лицо. Я знаю, кто ты и что ты такое!

Что касается сэра Джона Мальо, то, даже если бы его внезапно разбил паралич, он не смог бы так резко остановиться. Он стоял, вытаращив большие, навыкате, как у рыбы, глаза, а лицо было багровым, как вишня. Что касается главного осведомителя, Барнаби с удовлетворением отметил, что тот перестал ухмыляться и держал своего хозяина за руку, словно удерживая его от дальнейших актов насилия.

К этому времени прибежал капитан Мэнли и потребовал объяснить, что означает весь этот переполох. После чего наш герой закричал, все еще пребывая в состоянии крайнего возбуждения:

- Негодяй оскорбил меня и молодую леди; он угрожал ударить меня своей тростью. Но он меня не ударит. Я знаю, кто он и что из себя представляет. Я знаю, что у него в каюте в этих двух сундуках, и я знаю, где он это нашел и кому это принадлежит.

При этих словах капитан Мэнли хлопнул нашего героя по плечу и принялся трясти его так, что тот едва держался на ногах, приказывая ему замолчать. Он сказал: "Как вы смеете, будучи офицером этого корабля, ссориться с моим пассажиром! Отправляйтесь в свою каюту и оставайтесь там, пока я не разрешу вам снова выйти".

Тут мастер Барнаби немного пришел в себя.

- Но он пригрозил, что ударит меня своей тростью, - сказал он, - а я не потерплю этого ни от кого!

- Это не имеет значения, - очень сурово произнес капитан Мэнли. - Отправляйтесь в свою каюту, как я вам велел, и оставайтесь там, пока я не разрешу вам снова выйти, а когда мы придем в Нью-Йорк, я постараюсь сообщить вашему отчиму о вашем поведении. Я не потерплю подобных беспорядков на борту своего корабля.

К этому времени, как вы можете догадаться, молодая леди уже ушла. Что касается сэра Джона Мальо, то он стоял в свете фонаря, и его лицо, раньше бывшее красным, теперь стало серым, как пепел, и, если бы взгляд мог убивать, он, конечно, уничтожил бы Барнаби Тру на месте.

Так завершились события того памятного дня. Никто из действующих лиц этой сцены не подозревал, что над ними нависла зловещая Судьба, которая так скоро обратит все их нынешние обстоятельства в совершенно иные!

И как же мало подозревал наш герой о том, что ожидало его завтра, когда, понурив голову, он отправился в свою каюту, захлопнул за собой дверь и, бросившись на койку, погрузился в пучину глубочайшего унижения и отчаяния.

V

От этих своих меланхоличных размышлений Барнаби мало-помалу, сам того не желая, погрузился в беспробудный сон, нарушаемый всевозможными фантастическими сновидениями, в которых сэр Джон Мальо играл какую-нибудь важную и зловещую роль.

Во время одного из таких сновидений он проснулся, услышав внезапный и сильный звук пистолетного выстрела, прозвучавший, как ему показалось, у него в ушах. За ним немедленно последовали звуки нескольких других выстрелов, быстро сменявших друг друга, доносясь с верхней палубы. А через миг "Прекрасную Елену" сотряс удар такой силы, что судно накренилось, и Барнаби сразу понял, что другое судно - случайно или намеренно, он не знал - должно быть, столкнулось с ними.

Однако в этом вопросе, а также в том, было ли столкновение спланировано заранее, у него сразу же не осталось ни малейших сомнений, потому что как раз в тот момент, когда "Прекрасная Елена" встала на ровный киль, послышался звук множества шагов, бегущих по палубе вниз, к большой каюте. Затем раздался оглушительный шум голосов, сопровождаемый борьбой; кто-то метался из стороны в сторону, с силой ударяясь о перегородки и переборки. В тот же миг раздался пронзительный женский крик, и голос, принадлежавший сэру Джону Мальо, выкрикнул, словно в отчаянии: "Негодяи! Проклятые негодяи!" - и вслед за этим в тесном пространстве огромной каюты раздался пистолетный выстрел.

Задолго до этого Барнаби уже стоял посреди своей каюты. Потратив время лишь на то, чтобы схватить один из пистолетов, висевших в изголовье его койки, он бросился в большую каюту, где было темно, как ночью, а висевший там фонарь был либо погашен, либо отброшен в темноту. Все было черно, как уголь, во мраке царили шум и неразбериха, среди которых то и дело раздавались пронзительные женские голоса. Не успел наш герой сделать и пары шагов, как налетел на двух или трех человек, боровшихся на палубе, и с громким стуком упал, выронив свой пистолет, который, однако, почти сразу же подобрал.

Что предвещал весь этот шум, он мог только догадываться, но вскоре, услышав голос капитана Мэнли, кричавшего: "Чертов пират, ты что, хочешь меня задушить?", он сразу понял, что случилось с "Прекрасной Еленой", и что на них напали какие-то пираты, в то время в огромных количествах бороздивших воды Америки.

Именно с этой мыслью он взглянул в сторону трапа и увидел на фоне ночной тьмы очертания мужской фигуры, стоявшей неподвижно, как статуя, посреди всей этой суматохи, и тогда, словно по какому-то наитию, понял, что должно быть, это и есть мастер-изготовитель всего этого дьявольского варева. Все еще стоя на коленях на палубе, он приставил пистолет к груди этой фигуры и мгновенно нажал на спусковой крючок.

В свете пистолетного выстрела Барнаби едва успел разглядеть плоское лицо с пышными усами, треуголку, отделанную золотым галуном, красный шарф и медные пуговицы. Затем темнота, густая и черная, снова поглотила все.

Но если наш герой и не смог ясно разглядеть лицо человека, в которого разрядил свое оружие, то нашелся некто, заметивший в нем некоторое сходство, потому что голос сэра Джона Мальо, раздавшийся почти у самого локтя Барнаби, трижды громко и яростно выкрикнул: "Уильям Брэнд! Уильям Брэнд! Уильям Брэнд!" - после чего послышался звук падения на палубу какого-то тяжелого тела.

Это было последнее, что наш герой, возможно, помнил об этом примечательном нападении, поскольку в следующий момент, - случайно или намеренно, он так и не узнал, - он почувствовал такой страшный удар по голове сбоку, что мгновенно потерял сознание и больше ничего не помнил.

VI

Когда Барнаби Тру снова пришел в себя, он понял, что за ним ухаживают с большим мастерством и заботой, что его голову промыли холодной водой и наложили повязку так тщательно, как будто за ним ухаживал хирург.

Он почти не осознавал присутствия окружающих его людей, и не мог сразу вспомнить, что с ним произошло, и только когда открыл глаза, обнаружил, что находится в совершенно незнакомой каюте, узкой по размерам, но очень хорошо обставленной и выкрашенной в белый и золотой цвета. При свете фонаря, бьющем ему в глаза, и при тусклом свете раннего утра он разглядел, что над ним склонились двое мужчин - один из них, негр в полосатой рубашке, с желтым платком на голове и серебряными серьгами в ушах; другой - белый мужчина, одетый в странную, диковинную одежду иностранного производства, с пышными усами, свисающими ниже подбородка, и золотыми серьгами в ушах.

Именно этот последний ухаживал за раненым Барнаби с такой предельной заботой и нежностью.

Все это Барнаби увидел, придя в себя после обморока. Затем, вспомнив о том, что с ним случилось, и ощущая, что голова его болит так, словно вот-вот расколется, он снова закрыл глаза, с огромным трудом удерживаясь от громкого стона и размышляя о том, что же это за пираты, которые могли нанести человеку такой страшный удар по голове как тот, от которого он страдал, а потом так заботятся о том, чтобы снова вернуть его к жизни и сделать так, чтобы ему было комфортно.

Больше он не открывал глаз, а лежал и удивлялся, пока повязка не была должным образом перевязана вокруг его головы и закреплена. Затем он снова открыл глаза и спросил, где находится.

Услышав его речь, ухаживавшие за ним проявили чрезмерные признаки радости, кивая головами и улыбаясь ему, как бы желая его подбодрить. Но то ли из-за того, что они не захотели отвечать, то ли из-за того, что они не говорили по-английски, они никак не ответили, кроме этих знаков и жестов. Белый человек, однако, сделал несколько движений, предлагая нашему герою встать, и, все еще улыбаясь и кивая головой, указал на дверь. В то же время негр поднял пальто нашего героя и жестом предложил ему надеть его. Соответственно, Барнаби, видя, что от него требуется покинуть то место, где он лежал, поднялся, хотя и с большим усилием, и позволил негру помочь ему надеть пальто, хотя и чувствовал сильное головокружение и с трудом держался на ногах - голова у него раскалывалась на части, и судно сильно качало, как при сильном шторме.

Все еще чувствуя тошноту и головокружение, он вышел в прекрасный салон, который, как обнаружил, был выкрашен в белый цвет с позолотой, как и каюта, которую он только что покинул. Этот салон был обставлен с самым изысканным вкусом, какой только можно вообразить. Во всю его длину тянулся стол, а на подвесной полке над ним рядами стояли бутылки и прозрачные, как хрусталь, бокалы.

Но что больше всего привлекло внимание нашего героя, так это мужчина, сидевший к нему спиной, одетый в грубый камзол и с красным платком, повязанным вокруг горла. Вытянув ноги под столом, он курил трубку со всей возможной непринужденностью и комфортом. Когда Барнаби вошел, он обернулся и, к глубокому изумлению нашего героя, он увидел в ярком свете лицо того самого человека, который памятной ночью возглавил таинственную экспедицию через Кингстонскую гавань к реке Кобра.

VII

Этот человек пристально смотрел на Барнаби Тру более полуминуты, а затем расхохотался. И действительно, Барнаби, стоявший с повязкой на голове, должно быть, представлял собой весьма забавную картину того глубокого изумления, которое испытал, узнав, кто был пират, в чьи руки он попал.

- Ну что ж, - сказал тот, - раз уж вы наконец встали, большого вреда от этого не будет, я уверен. А как чувствует себя ваша голова, мой юный господин?

На это Барнаби ничего не ответил, но, испытывая изумление и головокружение, уселся за стол напротив своего собеседника, пододвинувшего к нему бутылку рома и бокал с подвесной полки. Он наблюдал, как Барнаби наполняет свой бокал, и, как только это было сделано, сказал: "Полагаю, вы считаете, что вчера вечером с вами обошлись очень дурно. Да, с вами обошлись достаточно жестоко, хотя кто нанес вам этот удар по голове, я знаю не больше, чем нерожденный ребенок. Сожалею о том, как с вами обошлись, но мне многое нужно сказать, и можете быть уверены, что вам желают только добра, и, прежде чем вы расстанетесь со всеми нами, вы поверите в это и без моих слов.

Он отхлебнул грог и продолжил говорить.

- Вы помните, - сказал он, - ту нашу вылазку в Кингстонскую гавань и то, что мы потерпели неудачу в ту ночь? - И, не дожидаясь ответа Барнаби, добавил: - А вы помните, что я сказал этому негодяю Джеку Мальо в ту ночь, когда его лодка проплывала мимо нас? Я сказал ему: "Джек Мальо, - сказал я, - ты снова взял над нами верх, но в следующий раз настанет наша очередь, даже если самому Уильяму Брэнду придется восстать из могилы, чтобы рассчитаться с тобой".

- Я припоминаю что-то в этом роде, - ответил Барнаби, - но, признаюсь, совершенно не понимаю, к чему вы клоните.

При этих словах его собеседник разразился громким смехом.

- Что ж, очень хорошо, - сказал он, - сегодняшняя ночная работа - это всего лишь завершение того, что так неудачно началось. Взгляните туда, - он указал на угол каюты, - и тогда, может быть, вы все поймете.

Барнаби повернул голову и увидел в углу каюты те самые два сундука, которые сэр Джон Мальо так заботливо хранил в своей каюте под присмотром на протяжении всего путешествия с Ямайки.

- Я покажу вам, что в них, - продолжил его собеседник и встал, а с ним и Барнаби, и они направились туда, где стояли сундуки.

У нашего героя имелись достаточно сильные подозрения относительно того, что содержалось в этих сундуках. Но, Господи! можно ли было заподозрить то, что увидели его глаза, когда этот человек поднял крышку одного из них - замки на нем были уже взломаны - и, откинув ее, явил изумленному и ослепленному взору Барнаби несметное сокровище из золота и серебра, часть которого была упакована в кожаные мешки, но в ящиках также лежало множество монет, больших и маленьких, желтых и белых, и нашему герою показалось, будто перед ним лежит большая часть сокровищ Индии.

- Ну, и что вы об этом думаете? - спросил другой. - Разве этого недостаточно, чтобы человек стал пиратом? - расхохотался и снова захлопнул крышку. Затем, внезапно посерьезнев, сказал: - Пойдемте, мастер Барнаби. Мне предстоит с вами очень серьезный разговор, так что наполните свой бокал еще раз, и мы продолжим.

Даже по прошествии многих лет, даже в свете того, что произошло впоследствии, Барнаби не смог бы повторить всего, что было сказано ему в тот раз, потому что у него сильно стучало в голове, он был потрясен увиденным и пребывал в полном неведении относительно большей части того, что рассказал ему тот, другой. Тот, другой, начал с того, что Барнаби, вместо того чтобы сожалеть о том, что он внук Уильяма Брэнда, мог бы поблагодарить за это Бога; что за ним (Барнаби) наблюдали и заботились в течение двадцати лет так, что он и представить себе не мог; что за сэром Джоном Мальо все это время тоже наблюдали, и было очень странно, что долги сэра Джона Мальо в Англии и совершеннолетие Барнаби так сблизили их на Ямайке - хотя, в конце концов, все это было к лучшему, как и следовало ожидать самому Барнаби, и благодарить за это Бога. Ибо теперь все долги негодяю Джеку Мальо были выплачены полностью, основная сумма и проценты, до последнего пенни, и Барнаби должен был радоваться этому больше всех. Тут тот, другой, с удовольствием отхлебнул грога, а затем, хитро подмигнув, добавил, что Барнаби не единственный пассажир на борту, но есть еще один, в компании которого он, без сомнения, был бы рад завершить остаток путешествия, в которое он сейчас отправлялся. Итак, теперь, если Барнаби достаточно пришел в себя, его следует познакомить с другим пассажиром. С этими словами, не дожидаясь ответа, он быстро встал и, убрав бутылку рома и бокалы, пересек кают-компанию - Барнаби все это время наблюдал за ним, как во сне, - и открыл дверь каюты, похожей на ту, которую Барнаби занимал незадолго до этого. Он исчез всего на мгновение, потому что почти сразу же появился снова, ведя за собой даму.

К этому времени дневной свет в каюте стал более ярким и ясным, так что, когда свет упал прямо на ее лицо, Барнаби Тру узнал ее в тот же миг, как она появилась.

Это была мисс Марджори Мальо, очень бледная, но странно спокойная, без малейшего выражения страха ни на лице.

Автор не смог бы дать сколько-нибудь ясного представления об обстоятельствах последующих дней, которые в течение недели привели Барнаби Труа и очаровательный объект его привязанности к окончанию их путешествия и всех этих удивительных приключений. Ибо когда впоследствии наш герой пытался восстановить в памяти события, которые тогда произошли, все они казались ему сном или чарующим видением.

Все, что он мог вспомнить, - это долгие дни восхитительного наслаждения, за которыми следовали ночи, полные мечтаний. Но как же очаровательны были те дни! Как восхитительны были те ночи!

Иногда он и его возлюбленная могли по часу проводить вместе в тени паруса, держась за руки и не произнося ни единого слова, хотя временами эмоции бедного Барнаби заходили так далеко, что он задыхался от восторга. Что же касается ее лица, то в такие моменты оно, казалось, иногда становилось прозрачным, как будто из-за его глубины исходил свет.

Судно, на котором они оказались, было бригантиной приличных размеров и постройки, но с многочисленной командой, самой странной и диковинного вида, какую Барнаби когда-либо видел. Ибо одни были белые, другие желтые, третьи черные, и все были разодеты в яркие цвета, с золотыми серьгами в ушах, у одних были длинные усы, а у других на головах повязаны платки. И все они говорили на каком-то жаргоне, из которого Барнаби Тру не понимал ни слова, но который, судя по одной-двум фразам, какие он потом вспомнил, мог быть португальским. И эта диковинная компания, состоявшая Бог знает из каких людей, ни разу не обратилась в своих разговорах ни к Барнаби, ни к молодой леди. Они могли время от времени поглядывать на него и на нее уголками своих желтых глаз, но и только; в остальном они действительно походили на создания из сна. Только тот, кто был капитаном этого странного судна, спускаясь в кают-компанию, чтобы смешать стакан грога или раскурить трубку, мог сказать Барнаби несколько слов о погоде или о чем-нибудь в этом роде, а затем снова отправиться на палубу по своим делам.

Действительно, можно с полной уверенностью утверждать, что подобного приключения никогда раньше не случалось, ибо эти два невинных юных создания находились на борту судна, которое, при обстоятельствах, описанных выше, без сомнения, было пиратским или буканьерским, команда которого совершила Бог знает какие злодеяния; и все же они были так же далеки от всего этого, так же глубоко поглощены порывами своей страсти и так же невинны в своем удовлетворении, как Коридон и Филлис возле своих журчащих ручьев и цветущих лугов, окруженные нимфами и сатирами.

VIII

Вполне вероятно, что вежливый читатель этого правдивого повествования, вместо того чтобы рассматривать его как попытку автора изложить перед ним любопытную историю, все это время забавлялся, рассматривая ее всего лишь как причудливый рассказ, предназначенный для его развлечения. Если это так, то автор вряд ли может надеяться убедить его в том, что последующее - это серьезное повествование о том, что, хотя и не столь прямолинейно в своем изложении, является совершенно необъяснимым феноменом. Соответственно, автор немного нерешительно призывает читателя поверить в правдивость того, о чем он должен рассказать. Вкратце это выглядит следующим образом.

В последнюю ночь этой части своего путешествия Барнаби Тру был разбужен вспышками молний, проникавшими в его каюту, и громкими раскатами приближающегося грома. В то же время, услышав над головой звуки шагов, двигавшихся взад и вперед, словно в сильном волнении, и громкие выкрики приказов, он понял, на судно, должно быть, надвигается сильный шквал. Убедившись в этом, он встал со своей койки, быстро оделся и поспешил на палубу, где обнаружил большое скопление людей, бегающих туда-сюда и карабкающихся вверх и вниз по снастям, как обезьяны, в то время как капитан и еще один, которого он узнал как помощника капитана, кричали и отдавали приказы на странном иностранном жаргоне.

Действительно, с огромной скоростью приближалась гроза, над головой, словно дым, кружились огромные дождевые облака, а время от времени с невероятной яркостью сверкали молнии, сопровождаемые громкими раскатами грома.

По этим вспышкам молний Барнаби понял, что ночью они достигли берега, потому что во внезапном ослепительном свете увидел гористый мыс и длинную полосу песчаного пляжа, выделявшуюся на фоне ночной тьмы. Это все, что он смог разглядеть, хотя и не мог сказать, что это был за берег, поскольку вскоре в небе случилась еще одна вспышка, и он увидел, что земля скрыта за приближающимся ливнем.

Вскоре дождь обрушился на них вместе с сильным порывом ветра и белой пеной на воде. Этот сильный порыв ветра, внезапно налетевший на судно, накренил его, так что на мгновение ему с большим трудом удалось удержаться от опрокидывания. Действительно, шум бури, доносившийся сквозь такелаж, вспышки молний, раскаты грома, хлопанье развернутого паруса в темноте и крики капитана судна, который бегал взад и вперед, как сумасшедший, отдавая приказы на незнакомом языке, все это было похоже на столпотворение, когда все дьяволы преисподней вырвались на свободу в ночи.

Именно в этот момент, когда Барнаби Тру держался за поручни, после продолжительной темноты внезапно последовала продолжительная вспышка молнии. На мгновение ночь стала светлой, как день, и в это мгновение произошло нечто настолько замечательное, что дало название самой этой истории. Ибо там, стоя на палубе недалеко от трапа, словно только что поднявшись снизу, наш герой увидел фигуру, лицо которой уже однажды смутно разглядел при вспышке выстрела своего собственного пистолета в темноте. Однако в этот раз вся фигура была отчетливо видна, и Барнаби ясно, как Божий день, разглядел высокого, дородного мужчину, одетого в безвкусный сюртук с блестками, на голове у него была треуголка с золотым галуном. Его ноги, затянутые в короткие бриджи и большие кожаные морские сапоги, доходившие ему до колен, были широко расставлены, словно для того, чтобы упереться в наклон палубы. Лицо, которое увидел наш герой, было белым, как тесто, с рыбьими глазами и костлявым лбом, на котором сбоку виднелось большое пятно, похожее на кровь.

Все это, как уже было сказано, проявилось так же резко и ясно, как дневной свет, при одной вспышке молнии, а затем в тот же миг снова исчезло, словно поглощенное тьмой, в то время как ужасный удар грома, казалось, расколол небеса над головой, и сильный запах серы наполнил все вокруг.

В тот же миг из темноты раздался чей-то голос: "Уильям Брэнд, клянусь Богом!"

Затем, когда дождь превратился в настоящий ливень, Барнаби вбежал в кают-компанию, преследуемый сам не зная какими мыслями. Ибо если это действительно была фигура старого Уильяма Брэнда, которую он видел однажды раньше, а теперь увидел снова, то могила, должно быть, действительно разверзлась и извергла своих мертвецов в бурю ветра и молний; ибо то, что увидел в тот момент, - он всегда это утверждал, - он увидел так ясно, как никогда раньше.

Это последнее сохранившееся свидетельство о том, что капитана Уильяма Брэнда видели глаза живого человека. Должно быть, это произошло недалеко от нагорья под Сэнди-Хуком, поскольку на следующее утро, когда Барнаби Тру вышел на палубу, ярко светило солнце, а бригантина стояла на ровном киле на якоре у Стейтен-Айленда, на расстоянии трех или четырех кабельтовых от маленькой деревушки на берегу, и город Нью-Йорк был виден как на ладони.

Это было последнее место в мире, которое он ожидал увидеть.

IX

И действительно, было очень странно весь день лежать на берегу Стейтен-Айленда, когда Нью-Йорк был виден как на ладони, но такой недосягаемый. Ибо, хотел Барнаби Тру сбежать или нет, он не мог не заметить, что и за ним, и за молодой леди наблюдали так пристально, что с таким же успехом они могли быть пленниками, связанными по рукам и ногам и запертыми в трюме.

В течение всего утра на борту бригантины происходило множество таинственных событий, а во второй половине дня к городу подошла парусная лодка, на борту которой находился капитан бригантины и большой груз на корме, накрытый брезентом. Что так привлекло внимание Барнаби, он тогда не догадывался и ни на минуту не подозревал, какое огромное значение это имело для него.

Незадолго до захода солнца маленькая лодка вернулась, забрав пиратского капитана бригантины. Поднявшись на борт и обнаружив Барнаби на палубе, тот попросил его спуститься в кают-компанию, так как хотел сказать ему нечто очень важное. Там они застали молодую леди сидящей, яркий вечерний свет проникал сквозь застекленную крышу, отчего внутри было довольно светло.

Капитан приказал Барнаби сесть, и тот выбрал место рядом с молодой леди. Как только он был готов слушать, капитан начал очень серьезно, примерно так:

- Хотя вы можете считать меня капитаном этой бригантины, мастер Барнаби Тру, на самом деле это не так, но я действую по приказу старшего, которому подчинялся во всем, что делал.

Начав так, он продолжил, сказав, что ему еще предстоит сделать одно дело, и это самое важное из всех.

Он сказал, это то, что должны сделать также и Барнаби, и молодая леди, и он надеется, они охотно выполнят свою часть работы; но независимо от того, сделают они это добровольно или нет, они должны это сделать, поскольку таковы приказы, которые он получил.

Вы, наверное, догадываетесь, как взволновал нашего героя этот пролог. Он нашел под столом руку молодой леди и крепко сжимал ее в своей; но каковы бы ни были его ожидания относительно окончательного смысла сообщений, которыми его собеседник собирался одарить его, его самые смелые ожидания не могли сравниться с тем, что от него требовали.

- Приказ, отданный мне, таков, - продолжил его собеседник. - Я должен доставить вас и молодую леди на берег и проследить, чтобы вы поженились, прежде чем я покину вас, и с этой целью выбран очень хороший, порядочный, честный священник, который живет вон там, на берегу, в деревне; с ним поговорили, и сейчас он, без сомнения, ждет вашего прихода. Это последнее, что я собираюсь сделать; так что сейчас я оставлю вас с ее юной светлостью наедине на пять минут, чтобы обсудить это, но поторопитесь, потому что, хотите вы того или нет, это должно быть сделано.

После этого он быстро ушел, как и обещал, оставив этих двоих наедине: нашего героя, словно окаменевшего, и молодую леди, отвернувшуюся, красную как огонь, насколько Барнаби мог легко различить в сгущающихся сумерках.

Не могу сказать, о чем говорил ей Барнаби, какие слова или аргументы он использовал, потому что его разум был рассеян, а эмоции бурлили, и вскоре он обнаружил, что повторяет ей снова и снова, - Бог знает, что он любит ее всем сердцем и душой, и что во всем мире для него не существовало ничего, кроме нее. После этого, собравшись с силами, чтобы продолжить свою речь, он сказал ей, что если она не согласится на то, о чем говорил этот человек, и если она не захочет выйти за него замуж, как ей было велено, он скорее умрет тысячью, нет, десятью тысячами смертей, чем согласится на то, чтобы заставлял ее. Тем не менее, он сказал ей, что она должна решить и сказать ему "да" или "нет", и что Бог знает, - он отдал бы весь мир за то, чтобы она сказала "да".

Все это и многое другое он произнес в таком смятении, что с трудом отдавал себе отчет в произнесенных словах, а она сидела так, словно у нее перехватило дыхание. Он также не знал, что она ответила ему, только то, что она согласна выйти за него замуж. Он заключил ее в объятия и впервые прижался губами к ее губам в таком экстазе, что ему показалось, будто он вот-вот упадет в обморок.

Итак, когда капитан вернулся в кают-компанию, он увидел, что Барнаби сидит, держа девушку за руку; она отвернулась, а он был настолько полон радости, что даже небеса не могли бы сделать его счастливее.

Шлюпка, принадлежащая бригантине, была готова и ждала у борта, когда они поднялись на палубу, спустились в нее и заняли свои места. Добравшись до берега, они высадились и пошли по деревенской улице в сумерках; она цеплялась за руку нашего героя, как будто вот-вот упадет в обморок. Капитан бригантины и еще двое мужчин, находившихся на борту, проводили их до дома священника, где они обнаружили доброго человека, который ждал их теплым вечером, покуривая трубку и расхаживая взад-вперед перед своей дверью. Он немедленно повел их в дом, где, поскольку его жена принесла свечу и присутствовали еще двое жителей деревни, добрый, благочестивый человек задал несколько вопросов об их именах, возрасте и происхождении, а также добавил свое благословение; церемония была совершена, и свидетельство, должным образом подписанное присутствующими жителями деревни - мужчины, которые сошли на берег с бригантины, отказались прикасаться к какой-либо бумаге.

Та же самая парусная лодка, которая доставила капитана в город, ждала Барнаби и молодую леди, когда они спустились к пристани. Там капитан бригантины, пожелав им счастливого пути и сердечно пожав Барнаби руку, помог оттолкнуть лодку, которая, подгоняемая попутным ветром, быстро поплыла прочь, оставив позади и берег, и этих странных существ, и бригантину, на которой они плыли.

Они слышали в темноте скрип парусов, поднимаемых на борту пиратского судна; Барнаби Тру больше никогда не видел ни его, ни команды, и, насколько известно автору, никто другой их также не видел.

X

Было уже около полуночи, когда они добрались до пристани мистера Хартрайта в конце Бивер-стрит. Там Барнаби и лодочники помогли молодой леди сойти на берег, и они с нашим героем направились по тихой и пустынной улице к дому мистера Хартрайта.

Можете представить себе изумление отчима нашего героя, когда, разбуженный непрекращающимся стуком Барнаби в парадную дверь, он, одетый в халат и с зажженной свечой в руке, отпер ее, отодвинул засов и увидел, кто его разбудил в такой поздний час. Он увидел молодую и красивую леди, которую Барнаби привел с собой домой.

Первой мыслью доброго человека было, что "Прекрасная Елена" вошла в порт; Барнаби не стал разубеждать его, когда вошел в дом, а подождал, пока все рассядутся, прежде чем рассказать свою странную и удивительную историю.

- Это оставили для тебя сегодня днем два иностранных моряка, Барнаби, - сказал добрый человек, проходя через холл и одновременно поднимая свечу повыше, чтобы Барнаби мог разглядеть предмет, прислоненный к деревянной обшивке у двери в столовую.

Наш герой с трудом поверил своим глазам, когда увидел один из сундуков с сокровищами, которые сэр Джон Мальо привез с Ямайки.

Он попросил своего отчима поднести свечу поближе, а затем, когда его мать к этому времени спустилась вниз, откинул крышку и продемонстрировал ошеломленному взору все находившиеся в нем несметные сокровища.

Можно предположить, что в ту ночь никто из них не сомкнул глаз, поскольку Барнаби рассказывал о своих приключениях и задавал тысячи вопросов, и уже совсем рассвело, когда он закончил едва ли половину того, что должен был рассказать.

На следующий день в порт прибыла "Прекрасная Елена" с ужасными новостями не только о том, что ночью на нее напали пираты, но и о том, что сэр Джон Мальо погиб. То ли от внезапного испуга, то ли от переполнявшей его страсти лопнул какой-то кровеносный сосуд в его мозгу, - но точно известно, что, когда пираты покинули "Прекрасную Елену", унося с собой молодую леди, Барнаби и сундуки, они оставили сэра Джона Мальо лежать на палубе в припадке, - изо рта у него шла пена, лицо почернело, как будто его душили. Именно в таком состоянии его подняли и отнесли на койку, где на следующее утро, около двух часов, он умер, так и не открыв глаз и не произнеся ни единого слова.

Что же касается негодяя-слуги, то после этого его никто никогда не видел; хотя кто скажет, прыгнул ли он за борт, или пираты, напавшие на корабль, увели его с собой в целости и сохранности?

Мистер Хартрайт был крайне озадачен вопросом о том, кому принадлежал сундук с сокровищами, оставленный этими людьми для Барнаби, но известие о смерти сэра Джона Мальо очень облегчило ему решение этого вопроса. Ведь если это сокровище и не принадлежало Барнаби, то, несомненно, принадлежало его жене, законной наследнице сэра Джона Мальо. Таким образом, он удовлетворил свое желание, и таким образом огромное состояние (по фактическим подсчетам, превышающее шестьдесят три тысячи фунтов стерлингов) досталось Барнаби Тру, внуку знаменитого пирата Уильяма Брэнда.

Что касается другого сундука с сокровищами, то о нем больше никто ничего не слышал, и Барнаби не мог решить, было ли его содержимое разделено между пиратами как добыча, или же они увезли его с собой в какую-нибудь странную страну, чтобы там поделить между собой.

Таким образом, мы подходим к завершению нашей истории, и нам остается только заметить, что независимо от того, было ли это странное появление капитана Брэнда действительно призрачным, или же он присутствовал при этих двух случаях во плоти и крови, о нем, как уже было сказано, больше никогда не слышали.

IV. ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ДЬЯВОЛА В НЬЮ-ХОУПЕ

В то время, когда начались события, о которых пойдет речь, - читателю следует сообщить, что они произошли между 1740 и 1742 годами, - на высоком скалистом гребне Пик-а-Шейк-а-Сок-Пойнт (или Пиг-и-Соу-Пойнт, как его стали называть) еще оставались деревянные руины заброшенной церкви, известной в тех краях как Старый молитвенный дом Свободной Благодати.

Это скромное здание было возведено особой религиозной сектой, называвшей себя "Верующие в Свободную Благодать", радикальным принципом которой было отрицание существования такого места, как Ад, и утверждение всеобщего милосердия Бога, согласно которому все души должны наслаждаться вечным счастьем после земной жизни.

За эту опасную ересь приверженцы "Свободной Благодати" были изгнаны из Массачусетской колонии и, после многочисленных странствий, в конце концов обосновались на плантациях Провиденса, в Пик-а-Шейк-а-Сок Пойнт, неподалеку от города Нью-Хоуп. Там они построили себе некоторое количество хижин и церковь для богослужений; там они жили некоторое время, зарабатывая себе на жизнь плодами скудной почвы, на которой обосновались.

Как можно предположить, местные жители отнеслись к присутствию столь необычного соседа без особой благосклонности, и в конце концов наследники прославленного воина с индейцами предъявили старинную грамоту, согласно которой капитан Исайя Эпплбоди был награжден орденом "За отвагу". Верующих предупреждали, чтобы они покинули свое мрачное и каменистое убежище и нашли какое-нибудь другое пристанище. Таким образом, снова изгнанные в мир, они погрузились на сноу1 "Добрые спутники" из Бристоля, отправились в провинцию Пенсильвания, и впоследствии о них больше ничего не было слышно в тех краях. Их покинутые дома превратились в руины, а церковь пришла в упадок.

1 [Двухмачтовое судно с прямой оснасткой.]

А теперь, приступим к повествованию о событиях, ознакомиться с которым автор и приглашает читателя.

I. КАК ДЬЯВОЛ ПОСЕЛИЛСЯ В МОЛИТВЕННОМ ДОМЕ

В то время, о котором пойдет речь в этом рассказе, поселение Нью-Хоуп превратилось в крупный портовый город, осуществлявший чрезвычайно выгодную торговлю с Вест-Индией кукурузной мукой и сушеной треской в обмен на сахар, патоку и ром.

Среди наиболее влиятельных граждан этого ныне богатого сообщества наиболее заметным был полковник Уильям Белфорд - магнат, выдающийся и почитаемый одновременно в гражданских и военных делах колонии. Этот джентльмен был незаконнорожденным сыном графа Кланденни от дочери хирурга Шестьдесят седьмого шотландского полка, и после смерти своего отца унаследовал весьма значительное состояние, благодаря которому теперь обладал солидными доходами.

Наш полковник в немалой степени пользовался обстоятельствами своего знатного происхождения. Он имел обыкновение вспоминать своего отца с трезвостью, придававшей факту его незаконнорожденности зловещую серьезность, и не скрывал, что был другом и доверенным лицом нынешнего графа Кланденни. В общении с несколькими губернаторами колоний он проявлял такую властность, какую могло поддерживать только его происхождение, и, обладая внушительной внешностью, держался с присущей континенту сдержанностью, неизменно внушавшей благоговейный трепет тем, кого он считал нужным облагодетельствовать беседой.

У этого благородного и выдающегося джентльмена был брат, полная противоположность ему самому. Капитан Обадия Белфорд был уроженцем Вест-Индии, жителем Кингстона на острове Ямайка. Он был пьяницей и сквернословом, отступником от добродетели; признанным торговцем неграми-рабами и слыл буканьером, если не отъявленным пиратом, какие в то время в огромных количествах водились в этих тропических широтах. Он не был неизвестен в Нью-Хоупе, который посещал несколько раз в течение недели или около того. Все это время он жил у своего брата, в доме которого шокировал домочадцев такими выходками, как курение трубки в гостиной, сомнительные любезности в адрес служанок, ругань в коридорах с такой изобретательностью, что покраснел бы даже самый безбожный моряк.

Соответственно, можно себе представить, в какое смятение пришел полковник Белфорд, когда в один прекрасный день получил письмо от капитана Обадии, в котором наш отчаянный вест-индиец сообщал своему брату, что он намерен покинуть жаркие широты, в которых прожил так долго, и отныне намерен поселиться и жить в Нью-Хоупе.

Обратившись к полковнику Белфорду "мой дорогой Билли", он призвал этого джентльмена порадоваться такому решению и сообщил ему, что намерен в будущем вести "самый достойный образ жизни, какой когда-либо существовал в аду", и добавил, что собирается купить подарок для своей племянницы Белинды - "чертовски милую маленькую чернокожую девочку", которая будет носить за ней в церковь ее молитвенник.

Итак, в одно прекрасное утро, выполняя это обещание, наш вест-индиец внезапно появился в Нью-Хоупе с огромным количеством сундуков и дорожных сумок и с такими громкими восклицаниями, что весь город узнал о его прибытии через полчаса после этого события.

Однако, когда он предстал перед полковником Белфордом, его встретили так холодно и так сдержанно, что даже обливание холодной водой не смогло бы полностью заглушить его многословие. Ибо наш великий человек и не думал мириться с постоянным присутствием вест-индийца. Соответственно, после того, как прозвучали первые слова приветствия, он обратился к капитану Обадии примерно в таком тоне:

- На самом деле, мой дорогой брат Обадия, с самыми искренними сожалениями в мире я вынужден признаться, что не могу предложить тебе дом со мной и моей семьей. Дело не только в том, что мне не нравятся твои манеры, - хотя, как старший младшему, могу сказать, мы, жители более северных широт, не так относимся к этому вопросу, как, несомненно, в Вест-Индии, - но и в том, что привычки моего домашнего хозяйства таковы, что я и надеяться не могу, чтобы они соответствовали твоим привычкам и вкусу. Однако могу дать тебе совет: ты можешь поселиться в таверне "Синий лев", которая, несомненно, будет в точности соответствовать твоим наклонностям. Я навел справки и уверен, что ты найдешь самые лучшие апартаменты в этой превосходной гостинице, которые будут предоставлены в твое распоряжение.

На это поразительное обращение наш вест-индиец в первый момент не мог ответить ничего другого, кроме как широко распахнуть глаза и уставиться на полковника Белфорда, так что его высокая, худощавая фигура, длинная шея, сутулые плечи и желтое лицо с одной стороны приобрели оттенок индиго; вместе со всем этим и огромным крючковатым носом, похожим на клюв, он в точности напоминал какую-то голодную хищную птицу, готовящуюся наброситься на ничего не подозревающую жертву. Наконец, обретя дар речи и постучав по полу тростью с набалдашником из слоновой кости, чтобы подчеркнуть свою речь, он воскликнул: "Что? Что? Что? Разве так приветствуют брата, только что вернувшегося в дом? Почему!.. кто ты? Разве я не твой брат, который мог бы выкупить твою долю, и у меня осталось бы достаточно денег, чтобы жить в бархате? Почему? Почему?.. Очень хорошо, будь по-твоему; но если я не втопчу тебя в грязь лицом, то меня не зовут Обадия Белфорд!" Воскликнув это, желая сказать что-то еще, но не находя подходящих для этого случая слов, он развернулся на каблуках и стремительно удалился, хлопнув за собой дверью, - что прозвучало как раскат грома, - и, удаляясь по улице, сыпал такими проклятиями, на какие вряд ли был способен даже дьявол из преисподней.

Однако последовал совету полковника Белфорда и поселился в таверне "Синий лев", где вскоре собрал вокруг себя целый двор из тех, кто решил воспользоваться его экстравагантной щедростью.

На самом деле, он тратил свои деньги с невероятной щедростью, сопровождая это множеством остроумных самозабвенных клятв, что может посоревноваться в богатстве с двумя лучшими людьми в Нью-Хоупе, и даже тогда у него останется достаточно денег, чтобы купить своего брата от волос до кожаных сапог. Он не скрывал, что получил отповедь от полковника Белфорда, потому что обида жгла его, словно горячая смола, и чем чаще он ее вспоминал, тем сильнее она зудела. Иногда его ярость была такой, что он едва мог сдерживаться. В подобных случаях, изрыгая проклятия и ругательства, как исчадие ада, он призывал Небеса в свидетели, что будет жить в Нью-Хоупе хотя бы для того, чтобы опозорить своего брата, и снова и снова заявлял, с невероятным разнообразием ругательств, что втопчет своего брата в грязь лицом.

Соответственно, он усердно принялся дразнить и мучить хорошего человека теми мелкими и злобными выходками, какие только могла изобрести его злоба. Он выкрикивал оскорбительные слова на улицах, развлекая всех, кто его слышал; он расхаживал взад и вперед перед домом полковника Белфорда, распевая во весь голос непристойные песни; он даже стучал набалдашником своей трости по прутьям ограды, или бросал камень в кота мадам Белфорд в порыве своей злобы.

Он приобрел значительный участок земли, включающий Пиг-и-Соу Пойнт, а также старый молитвенный дом "Свободной Благодати". Он заявил, что намерен построить здесь дом для себя, который посрамит деревянный сарай его брата. В соответствии с этим он вскоре приступил к возведению этого здания, столь значительного по размерам и занимающего столь возвышенное положение, что оно вызывало восхищение во всех этих краях и было широко известно, как дворец Белфорда. Эта великолепная резиденция была построена полностью из кирпича, и капитан Обадия хвастался, что материалы для нее были привезены из Нью-Йорка. При возведении этого элегантного сооружения были задействованы все плотники и каменщики в округе, так что оно росло с поразительной быстротой. Тем временем на месте постройки для всех желающих хранились ром и голландские вина, так что это место стало общим местом отдыха всех тех простых людей, которые любили крепкие напитки, многие из которых приезжали из таких отдаленных мест, как Ньюпорт, чтобы насладиться расточительностью нашего капитана.

А сам он тем временем расхаживал по улицам в своем красном камзоле, отделанном золотой тесьмой, в шляпе, сдвинутой набок на его костлявой голове, тешил себя мыслью, что является объектом всеобщего восхищения, и, преисполняясь безграничного самодовольства, хвастался своим резким голосом с экстравагантными манерами великолепием дворца, который он строил.

В то же время, имея, по его словам, в запасе лишнюю черепицу, он подлатал и отремонтировал старый молитвенный дом "Свободной Благодати", так что его серый и седой фасад, хотя и обновленный в том, что касается крыши и стен, через некоторое время стал выглядеть очень странно из-за ярко-желтой черепицы на его состарившейся шкуре. И наш капитан не смог бы предложить никакого другого объяснения столь странному капризу фантазии, кроме как сказать, что ему нравилось поступать со своей собственностью так, как он хотел.

Наконец, когда строительство большого дома было завершено, и он сам поселился в нем, обставив его по своему усмотрению, наш капитан вскоре начал принимать в нем своих друзей с такими большими расходами и чрезмерной расточительностью, какие вызывали неизменное восхищение всей колонии. По большей части гости, которых капитан Обадия принимал с такой щедрой снисходительностью, были офицерами или правительственными чиновниками из гарнизонов Ньюпорта или Бостона, с которыми он так или иначе познакомился. Временами эти веселые джентльмены буквально овладевали городом, расхаживая взад и вперед по улице под предводительством хозяина, с величайшим хладнокровием и бесстыдством выводя дам из себя и отпуская громкие критические замечания по поводу всего, что они видели вокруг, выражая свое мнение с величайшей свободой и непринужденностью.

Оргии во дворце Белфорда не ограничивались такими излишествами, как азартные игры, игра в кости и выпивка; иногда общество было шокировано присутствием нарядно одетых и ярко накрашенных дам, которые приезжали неизвестно откуда, чтобы насладиться празднествами в большом доме на холме, который респектабельным жителям Нью-Хоупа было угодно заподозрить в самом серьезном преступлении.

Сначала от всего этого поднимался такой дым, что ничего больше нельзя было разглядеть, но мало-помалу стали поговаривать о других странных и необычных обстоятельствах - сначала среди простых людей, а затем и среди богатых. Сначала шептались, а потом и стали поговаривать в полный голос, что в старом молитвенном доме "Свободной Благодати" на Пойнте обитает дьявол.

Первая информация об этом ужасном наваждении поступила от рыбака, который, зайдя в гавань вечером после бурного дня, увидел, по его утверждению, старый молитвенный дом весь залитый светом. Некоторое время спустя один лудильщик, срезавший путь из Стэплтона по старой индейской дороге, стал свидетелем похожего, но гораздо более примечательного явления. На этот раз, как торжественно объявил лудильщик, было видно, что молитвенный дом не только весь освещен, но и где-то вдали, над темной водой, звонил колокол, подавая сигнал, как внезапно появилась красная звезда, которая, сверкая, словно метеор, невероятно ярко вспыхнула на несколько секунд, и все вскоре снова погрузилось в чернильную тьму. В другой раз скрипач, возвращавшийся домой около полуночи из Спроулз-Нек, увидел, что церковь освещена, и, разгоряченный ромом, подошел поближе, где, лежа в траве, он, по его словам, в полночь увидел множество фигур, из здания доносились горестные вопли, а затем послышался голос, словно принадлежавший заблудшему духу, который громко крикнул: "Двадцать шесть, все готово!" - после чего свет в церкви мгновенно погас, и наступила непроницаемая тьма.

Говорили, что, когда сам капитан Обадия впервые узнал о подозрениях, возникших в отношении посещаемости старого молитвенного дома демонами, он устремил на своего отважного информатора такой угрожающий взгляд, что тот не мог пошевелить ни рукой, ни ногой под его злобным взглядом. Затем, наконец, он разразился громким смехом, восклицая: "Ну и что дальше? Почему нет? Вы должны знать, что в прошлом мы с дьяволом были очень хорошими друзьями. Я часто виделся с ним в Вест-Индии, и должен вам сказать, я заново отстроил старый молитвенный дом, чтобы мы с ним могли время от времени беседовать о старых временах, не употребляя при этом много вяленой трески, рома и бекона, прислушиваясь к каждому слову, которое собирались сказать друг другу. Если хотите знать, не далее, как прошлой ночью мы с призраком Иезавели танцевали фанданго вон там, на кладбище, в то время как сам дьявол сидел, скрестив ноги, на надгробии старого Дэниела Рута и дул в сухую, пыльную голень вместо флейты. Теперь, - тут он произнес страшную клятву, - ты знаешь самое худшее, что может быть известно, и могу сказать только одно: если когда-нибудь после наступления темноты нога человека снова ступит на Пиг-и-Соу Пойнт, чтобы помешать дьявольской забаве и моей собственной, он непременно пострадает, насколько может обжигать сера. Так что набей это в свою трубку и кури".

Эти ужасные слова, как бы экстравагантно они ни звучали, были, безусловно, прямым подтверждением самых худших подозрений, какие только могли возникнуть в связи с этим печальным событием. Но если еще оставались какие-либо сомнения относительно значимости таких зловещих слухов, капитан Обадия вскоре сам положил им конец.

В субботу преподобный Джосайя Петтибоунс ужинал в элегантной резиденции полковника Белфорда. Как раз по такому случаю преподобный джентльмен и его высокочтимый хозяин курили вместе трубки в библиотеке, когда раздался громкий и настойчивый стук в дверь, и вскоре вошел слуга, ведя за собой не кого иного, как самого капитана Обадию. Бросив на своего брата хитрый, озорной взгляд, капитан Обадия обратился непосредственно к преподобному мистеру Петтибоунсу, сложив руки с самым непередаваемым видом притворного смирения. "Сэр, - сказал он, - преподобный сэр, вы видите перед собой смиренного и кающегося грешника, который так безнадежно погряз в беззакониях, что не знает, сможет ли даже такое глубокое благочестие, как у вас, вытащить его из ямы, в которой он находится. Сэр, по городу разнесся слух, будто дьявол завладел моим старым молитвенным домом, и, увы! Я должен признаться, что это правда". Тут наш капитан опустил голову на грудь, словно подавленный ужасным сообщением, которое он сделал.

- Что это я слышу? - воскликнул преподобный джентльмен. - Могу ли я верить своим ушам?

- Нет! - воскликнул полковник Белфорд. - Конечно, вы не можете поверить своим ушам. Неужели вы не видите, что это нелепая ложь, и что он говорит это вам, чтобы подразнить и унизить меня?

При этих словах капитан Обадия одарил своего брата взглядом, полным преувеличенного и ханжеского смирения.

- Увы тебе, брат, - воскликнул он, - за то, что ты обвинил меня так несправедливо! Тьфу на тебя! Можешь ли ты останавливать кающегося грешника на его исповеди? Но ты должен иметь в виду, что я обращаюсь именно к этому джентльмену, а не к тебе. - Затем, вновь обратившись к преподобному мистеру Петтибоунсу, он продолжил свое выступление такими словами: - Сэр, вы должны знать, что, находясь в Вест-Индии, я, среди прочего, участвовал в одной из тех авантюр против испанского флота, о которых вы, возможно, слышали.

- Вы имеете в виду пиратство? - спросил преподобный Петтибоунс, и капитан Обадия кивнул головой.

- Это ложь! - воскликнул полковник Белфорд, хлопнув ладонью по столу. - У него никогда не хватало духу на что-то столь опасное, как пиратство, или более пагубное, чем работорговля.

- Сэр, - обратился капитан Обадия к преподобному джентльмену, - я снова говорю, что обращаюсь к вам с исповедью. Так вот, сэр, однажды мы увидели испанскую каравеллу, очень богатую, нагруженную несметным количеством посуды, но не было даже легкого порыва ветра, который мог бы сдвинуть нас с места. "Я бы, - говорю, - отдал дьяволу свою душу за легкий ветерок, который доставил бы нас туда". "Договорились, - раздался голос рядом со мной, и - увы, должен признаться в этом! - я увидел человека с очень мрачным лицом, какого никогда прежде не видел на борту нашего корабля. - Подпишите это, - говорит он, - и ваше желание будет исполнено!" - "Чем подписать?" - спрашиваю я. "Кровью", - говорит он. Увы, сэр! что могло так соблазнить такого беднягу, как я?

- И вы подписали? - спросил мистер Петтибоунс, которому не терпелось услышать завершение столь странного повествования.

- Горе мне, сэр, что я сделал это! - ответил капитан Обадия, закатывая глаза так, что остались видны только белки.

- И вы захватили испанский корабль?

- Мы сделали это, сэр, и обчистили его полностью.

- Все это чудовищная ложь! - в ярости воскликнул полковник Белфорд. - Сэр, как вы можете сидеть с таким самодовольным видом и быть выставленным на посмешище из-за такой экстравагантной басни?

- Это действительно невероятно, - пробормотал мистер Петтибоунс.

Услышав этот ответ, капитан Обадия расхохотался, а затем продолжил свой рассказ.

- Сэр, - заявил он, - вы можете верить мне или нет, как вам заблагорассудится. Тем не менее, могу сказать вам, что, получив свой приз и имея время хладнокровно обдумать заключенную сделку, я сказал себе: "Обадия Белфорд! Обадия Белфорд, ты попал в затруднительное положение. Пора тебе покинуть эти края и жить достойно, иначе ты будешь проклят навеки". И вот я приехал сюда, в Нью-Хоуп, преподобный сэр, в надежде закончить свои дни в тишине. Увы, сэр! поверите ли вы в это? не успел я достроить свой прекрасный новый дом, как сюда явилось то злое существо, которому я продал свою душу. "Обадия, - сказал он, - Обадия Белфорд, я тоже хочу пожить в Нью-Хоупе". - "Где?" - спрашиваю я. "Что ж, - говорит он, - ты можешь подлатать старый молитвенный дом, он послужит мне на какое-то время". "Хорошо, - сказал я себе. - В этом не может быть ничего плохого", - и сделал, как он велел, - а разве вы не сделали бы то же самое для того, кто служил вам? Увы, ваше преподобие! вот он и сейчас здесь, и я не могу от него избавиться, а по всему городу ходят слухи, будто он владеет молитвенным домом.

- Это невероятная история! - воскликнул преподобный Петтибоунс.

- Ложь от начала до конца! - воскликнул полковник.

- И как же мне теперь выпутаться из этой передряги? - спросил капитан Обадия.

- Сэр, - сказал мистер Петтибоунс, - если то, что вы мне рассказали, правда, то я не в силах вам помочь.

- Увы! - воскликнул капитан Обадия. - Увы! увы! Тогда я действительно проклят! - И с этими словами, всплеснув руками, словно в крайнем отчаянии, он повернулся и стремительно бросился вон из дома, словно гонимый десятью тысячами фурий.

Это была самая невероятная сплетня, какую когда-либо слышал преподобный Джосайя, и в течение двух недель он носил ее с собой, куда бы ни пошел. "Это самая невероятная история, которую я когда-либо слышал, - восклицал он. - И все же, там, где так много дыма, должен быть и огонь. Что касается бедняги, то если я когда-либо и видел заблудшую душу, то видел ее стоящей передо мной в библиотеке полковника Белфорда". После чего заключал: "Да, да, это невероятно и превосходит все ожидания. Но если это правда хотя бы в малой степени, что ж, тогда в этом есть справедливость - что дьявол должен завладеть святилищем той самой ереси, которая не только лишила бы его власти, приписываемой ему всеми другими христианскими верованиями, но и уничтожила бы то адское жилище, которое было его обиталищем на протяжении вечности".

Что касается капитана Белфорда, то, если он хотел уединиться на Пиг-и-Соу Пойнт, он принял самые строгие меры, чтобы помешать любопытным шпионить за ним там после наступления темноты.

II. КАК ДЬЯВОЛ УКРАЛ ТАБАКЕРКУ У ИНСПЕКТОРА ТАМОЖНИ

Лейтенант Томас Гудхаус был таможенным инспектором в городе Нью-Хоуп. В тех краях он пользовался немалой известностью и славился тем, что мог выпить больше ананасового рома с меньшим эффектом для своего равновесия, чем любой другой мужчина в округе. Это был невысокий, коренастый, широкоплечий человек с громким голосом, лицом цвета яркой гвоздики и рыжими волосами такого цвета, который бесконечно подчеркивал всепожирающий огонь его лица.

Таможня представляла собой маленькое белое каркасное здание с зелеными ставнями, нависавшее над водой, словно собираясь обрушиться в волны. Здесь в любое время суток, с десяти утра до пяти часов пополудни, можно было найти инспектора, сидевшего за своим столом и курившего трубку, в то время как худой, чахоточный клерк с неослабевающим усердием склонялся над множеством бухгалтерских книг и бумаг, скопившихся перед ним.

Своим назначением на должность инспектора Королевской таможни лейтенант Гудхаус был особенно обязан покровительству полковника Белфорда. За несколько лет до этого почтенный инспектор обратился к этому джентльмену с письменной рекомендацией от графа Кланденни весьма необычного свойства. Лейтенанту посчастливилось спасти жизнь достопочтенного Фредерика Данберна, второго сына графа, - необузданного, беспутного, недисциплинированного юнца, склонного к таким озорным затеям, как отвинчивание дверных молоточков, избиение часовых и похищение вывесок таверн.

Будучи очень известным пловцом в Итоне, достопочтенный Фредерик, находясь в Каузе, решил на спор проплыть довольно значительное расстояние. В разгар этого предприятия его внезапно скрутили судороги, и он неминуемо утонул бы, если бы лейтенант, оказавшийся в лодке неподалеку, не прыгнул за борт и не спас молодого джентльмена из водной могилы, в которую тот вот-вот должен был погрузиться, тем самым вернув его в объятия его благодарной семьи.

За это счастливое спасение граф Кланденни подарил спасителю своего сына золотую табакерку, наполненную гинеями и украшенную следующей надписью:

"Лейтенанту Томасу Гудхаусу, который, по воле Милосердного Провидения, стал Счастливым Хранителем Прекрасной и Драгоценной Жизни не по годам зрелого Человека, эта шкатулка вручается отцом Того, кого Он спас, в знак благодарности за Его заслуги.

Томас Монкхаус Данберн, виконт Данберн и граф Кланденни.

17 августа 1752 года".

Удовлетворив таким образом насущные требования своей благодарности, граф Кланденни, вполне возможно, решил не брать на себя большую ответственность за будущее спасителя своего сына. Тем не менее, чувствуя, что для него следует что-то сделать, он добился для лейтенанта Гудхауса проезда в Америку и написал ему убедительное рекомендательное письмо к полковнику Белфорду. Этот джентльмен, желая угодить законному главе своей семьи, так успешно использовал свое влияние, что лейтенант вскоре получил должность таможенного инспектора вместо капитана Молла, недавно скончавшегося.

Лейтенант, к некоторому удивлению своих покровителей, исполнял свою новую официальную должность инспектора не только энергично, но и с подобающим достоинством. Он бесконечно высоко ценил ответственность своей должности и с большей ревностью относился к тому, чтобы собрать каждый королевский фартинг, чем если бы эти деньги были собраны для его собственного вознаграждения.

Во времена прежнего правления капитана Молла не было ничего необычного в том, что тончайшие голландские и шелковые ткани или бочонок бренди попадали в дом какого-нибудь влиятельного торговца или колониального сановника. Но лейтенант Гудхаус ни в коем случае не пренебрегал своими обязанностями. Он скорее пожертвовал бы своей самой дорогой дружбой или самой дорогой привязанностью, чем не выполнил бы свой долг перед короной. В перерывах между исполнением своих обязанностей ему, возможно, и нравилось предаваться более мягкому общению, но в десять часов утра, каким бы ни было его состояние, он сразу же облачался в строгий костюм блюстителя королевских интересов.

Таким образом, он противопоставил свои добродетели своим порокам и установил между ними равновесие. Когда он едва держался на ногах, то изо всех сил отстаивал свою честность, заявляя, что никто не миновал его таможню, не заплатив положенного, и призывая Небеса в свидетели, что именно его рука спасла жизнь благородному молодому джентльмену. Затем, достав из кармана брюк сверкающий знак своей доблести - золотую табакерку и крепко сжав ее в загорелом волосатом кулаке, он сначала предлагал своему собеседнику щепотку табаку, а затем просил его прочитать надпись, выгравированную на крышке табакерки; это был его ответ на вопрос, имеет ли какое-то значение, если человек время от времени выпивает лишнюю каплю, при условии, что он собирает все до последнего фартинга королевских доходов и что у него имеется доказательство спасения сына графа Кланденни.

При таких обстоятельствах он ни на мгновение не позволил бы своей драгоценной табакерке расстаться с ним. Для него она была символом тех добродетелей, о которых никто, кроме него самого, не знал, и чем больше он сомневался в собственной добродетельности, тем более ценным в его глазах становился знак его правоты. "Да, вы можете взглянуть на это, - говорил он, - но будь я проклят, если расстанусь с ней. Я бы, - восклицал он, - не позволил самому дьяволу вырвать ее у меня из рук".

Разговоры о нечестивом владении старым молитвенным домом "Свободной Благодати" были в самом разгаре, когда официальное сознание инспектора, который как раз в то время страдал от своей физической немощи, внезапно охватила непреодолимая тревога. Он заявил, что видел на Пиг-и-Соу Пойнт что-то похуже "дьявола", и далее, что, по его мнению, капитан Обадия занимается свободной торговлей и под прикрытием этих невероятных историй по ночам контрабандой ввозятся товары, облагаемые пошлиной. Он дал себе клятву, скрепив ее самыми торжественными заверениями и множеством остроумных клятв, какие мог придумать только ум, возбужденный горячкой опьянения, что при первом же удобном случае он возьмет на себя труд отправиться на Пиг-и-Соу Пойнт и разузнать, был ли это дьявол или контрабандисты, которые завладели старым молитвенным домом "Свободной Благодати". Затем, достав свою драгоценную табакерку и постучав по крышке, он предложил всем понюшку. Затем, обратив внимание на надпись, он потребовал ответа, нужно ли человеку, который так смело вел себя в тот раз, бояться церкви, полной дьяволов. "Я бы, - воскликнул он, - предложил дьяволу щепотку, как я предлагаю ее вам. А потом я попросил бы его прочесть это и сказать мне, осмелится ли он сказать, что черный цвет - это цвет белков моих глаз".

И эти слова не были пустой похвальбой со стороны инспектора таможни, ибо не прошло и недели, как стало известно, что в старой церкви возобновились богослужения, и инспектор, не найдя таких, у кого хватило бы смелости сопровождать его, сам сел в маленькую лодку и в одиночку поплыл к церкви на Пиг-и-Соу Пойнт, решив сам расследовать те происшествия, которые так взволновали общество.

Уже смеркалось, когда инспектор отправился в ту памятную одинокую экспедицию, и совсем стемнело, когда он завершил ее. Он захватил с собой бутылку рома, чтобы, как он заявил, прогнать холод из своих костей. Соответственно, ему показалось, будто прошел удивительно короткий промежуток времени, прежде чем он обнаружил, что плывет в своей лодке под непроницаемой тенью скалистого мыса. Глубокий и бесконечный мрак ночи нависал над ним зловещей тьмой, превращаясь в жидкую мглу, когда она соприкасалась с водной гладью залива и растворялась в ней. Но наверху, на высоком и неровном склоне Пойнта, инспектор, у которого затуманилось зрение, увидел ряд тусклых и зловещих огней, после чего, собравшись с мыслями, предположил, что сияние, которое он видел, исходило из окон старого молитвенного дома "Свободной Благодати".

С пьяной серьезностью закрепив свою лодку, инспектор направился прямо, хотя и неуверенными шагами, вверх по крутой и неровной тропинке к этому таинственному свечению. Время от времени он спотыкался о камни, попадавшиеся на его пути, но ни разу полностью не потерял равновесия и ни на мгновение не утратил своей пьяной серьезности. Так, с упрямой настойчивостью, он, наконец, подошел к завершению своего приключения.

Старый молитвенный дом был двухэтажным, нижний этаж раньше использовался верующими в "Свободную Благодать" как место, где совершались некоторые таинственные обряды, относящиеся к их вере. На верхний этаж, предназначенный для обычного богослужения на их воскресных собраниях, вела высокая крутая лестница, от земли к крытому крыльцу, прикрывавшему дверной проем.

Инспектор задержался ровно настолько, чтобы заметить, что ставни на нижнем этаже плотно закрыты и заперты на засовы, а из окон наверху лился тусклый и зловещий свет. Затем он сразу же поднялся по ступенькам с мужеством и совершенной уверенностью, которыми в полной мере может обладать только человек в особом состоянии алкогольного опьянения.

Он остановился, чтобы постучать в дверь, и ему показалось, что едва он коснулся панели костяшками пальцев, как задвижка внезапно распахнулась. Неописуемый тяжелый запах обрушился на него и на мгновение затмил все его чувства; он обнаружил, что стоит лицом к лицу с фигурой невероятно высокого роста.

Даже при этом неожиданном появлении инспектор не утратил ни капли своего мужества. Напротив, он еще более укрепился в своем решении. Собравшись с духом, он сказал: "Я очень хорошо знаю, - сказал он, - кто вы такой. Осмелюсь сказать, вы сущий дьявол, но будь я проклят, если вы будете вести здесь дела, не выполнив своих обязанностей перед королем Георгом. Возможно, я пью слишком много, - воскликнул он, - но я выполняю свои обязанности - все до последнего фартинга". Затем, достав табакерку, он сунул ее под нос существу, к которому обращался. "Возьми щепотку и прочти это, - прорычал он, - но не бери в руки, потому что я ни за что не выпущу это из рук".

Существо, к которому он обращался, все это время стояло, словно лишившись дара речи и возможности двигаться, но при этих последних словах к нему, по-видимому, вернулся дар речи, ибо оно издало такой пронзительный рев, что инспектор, каким бы храбрым он себя ни считал, отступил на шаг или два. В следующее мгновение его словно ударило молнией по запястью, и табакерка, описав желтый круг на фоне освещенной двери, исчезла в ночной тьме. Прежде чем он успел прийти в себя, другой удар пришелся ему в грудь, и он кубарем скатился с платформы, словно сквозь бесконечное пространство.

На следующий день инспектор не явился в таможню в обычное время, и все утро не появлялся за своим столом. К полудню в обществе поднялась серьезная тревога, и около двух часов, когда начался сильный прилив, мистер Томпкинс, чахоточный клерк, и два матроса с "Сары Гудрич", стоявшей тогда у причала мистера Хоппинса, сели в шлюпку, чтобы узнать, если возможно, о том, что с ним случилось. Они плыли вдоль мыса более получаса, прежде чем обнаружили какие-либо следы пропавшего инспектора. Затем, наконец, они увидели его лежащим неподалеку на каменистой полоске пляжа, где, судя по его позе и тому, как он расположился отдохнуть, он прилег под воздействием спиртного.

В этом месте мистер Томпкинс высадился на берег и, пробираясь по скользким камням, обнажавшимся при отливе, добрался, наконец, до того места, где лежал его шеф. Инспектор отдыхал, прикрыв глаза рукой, словно защищая их от солнца, но как только мистер Томпкинс подошел достаточно близко, чтобы разглядеть его лицо, он издал громкий вопль, похожий на визг. Ибо по посиневшим губам, приоткрытым в уголках, чтобы показать желтые зубы, по восковой белизне толстых волосатых рук - словом, по внешнему виду всей фигуры - он сразу понял, что инспектор мертв.

На его крик прибежали два матроса. Они с величайшим хладнокровием, какое только можно себе представить, перевернули инспектора, но не обнаружили на нем никаких следов насилия, пока вдруг один из них не обратил внимание на то, что у него сломана шея. На это другой предположил, что он упал со скал и свернул себе шею.

Затем оба моряка осмотрели его карманы, а клерк стоял рядом, парализованный ужасом, с лицом цвета теста, с мурашками по телу и подергивающимися, как у параличного, руками и пальцами. Ибо было что-то неописуемо ужасное в том, как эти живые руки шарили по карманам мертвого, и он охотно отдал бы недельное жалованье, чтобы не отправиться в экспедицию за спасением своего вождя.

В карманах инспектора они нашли пачку табака, красный платок-бандану яркого цвета, кошелек, туго набитый медными и серебряными монетами, серебряные часы, которые все еще тикали громко и настойчиво, кусок просмоленной бечевки и складной нож.

Табакерка, которую лейтенант показывал с такой невероятной гордостью, как символ своей сомнительной добродетели, исчезла.

III. СТРАННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗНАТНОГО МОЛОДОГО ДЖЕНТЛЬМЕНА

Достопочтенный Фредерик Данберн, второй сын графа Кланденни, выиграв в "Пинценнелли" около шестисот фунтов стерлингов в экарте за один присест, вместе с двумя своими друзьями, капитаном Блессингтоном и лордом Джорджем Фитцхоупом, отправился на прогулку по самым отдаленным районам Лондона, чтобы достойно завершить вечер. Соответственно, они отправились по Йоркской лестнице в "Три журавля", готовые на любую пакость. На воде трое молодых джентльменов развлекались криками и пением, останавливаясь лишь время от времени, чтобы отпустить колкость в адрес пассажиров какой-нибудь другой, проплывающей мимо лодки.

Какое-то время все шло очень хорошо; некоторые из тех, кто находился в проплывающих мимо лодках, смеялись и ругались в ответ, другие выкрикивали гневные реплики. Наконец они поравнялись с широким, плосконосым, похожим на голландский ялик судном, которое тяжело двигалось против течения, с командой полупьяных матросов, только что зашедших в порт. В ответ на вызов наших юных джентльменов на корме другой лодки появился человек, который, по-видимому, был капитаном команды, - мужчина, которого Данберн мог различить при тусклом свете фонаря и слабом освещении туманного полумесяца, обладавший огромным, грубым красным лицом и круглой головой, увенчанной заплесневелой и облезлой меховой шапкой, - проорал в ответ, что, если они только подплывут на своей лодке поближе на минуту-другую, он напоит их чем-нибудь таким, что они успокоятся на всю ночь. Он добавил, что не желал бы ничего лучшего, чем иметь возможность размозжить Данберну голову в лепешку, и что он отдал бы крону за то, чтобы они трое оказались на расстоянии вытянутой руки хотя бы на минуту.

После этого капитан Блессингтон поклялся, что немедленно исполнит его пожелание, и отдал соответствующий приказ лодочникам. Те повиновались так быстро, что, прежде чем Данберн успел осознать, что произошло, две лодки оказались бок о бок, и между планширями оставалось не более фута свободного пространства. Данберн увидел, как один из лодочников его собственной лодки ударом весла сбил с ног члена экипажа другой лодки, а затем человек в меховой шапке схватил его за шиворот. Данберн дважды ударил его по лицу, и в лунном свете увидел, как из носа нападавшего потекла кровь. Но его удары не произвели никакого другого эффекта, кроме как вызвали поток самых ужасных ругательств, какие когда-либо долетали до его ушей. После этого лодки отнесло так далеко друг от друга, что нашего юного джентльмена перекинуло через борт и окатило холодной речной водой. В следующее мгновение кто-то ударил его по голове для страховки деревянной палкой; удар был таким сокрушительным, что темнота, казалось, раскололась на части, вспыхнув ослепительным пламенем огней и мириадами кружащихся звезд, которые вскоре исчезли в глубокой и беспросветной тьме бесчувственности.

Как долго продолжался этот обморок, наш юный джентльмен так и не смог сказать, но, когда сознание вернулось к нему настолько, что он смог осознавать окружающее, он увидел, что находится в комнате, стены которой были желтыми и жирными от грязи, а сам он лежал на кровати, настолько отвратительной на его вкус, что он не мог не пожалеть о том обмороке, от которого очнулся. Взглянув на себя, он увидел, что с него сняли всю одежду и что теперь он был одет в рубашку без рукавов и такие изодранные штаны, что они едва прикрывали его наготу. Пока он лежал таким образом, удрученный столь печальной ситуацией, в которую попал, он отчетливо и болезненно осознавал, что время от времени слышит шумный гомон громких пьяных голосов и непрерывный звон бокалов, доносившийся, казалось, из пивной внизу, с ругательствами и обрывками нестройной песни, перекрывавшими общий шум. Его раненая голова раскалывалась от невыносимой боли; казалось, она вот-вот разорвется на части, и он был охвачен жгучей жаждой, которая, казалось, поглощала все его жизненные силы. Он громко позвал, и в ответ пришла толстая одноглазая женщина, которая принесла ему что-то выпить в чашке. Он с жадностью проглотил это и тут же (возможно, в напиток был подмешан наркотик) снова потерял сознание.

Когда, наконец, он во второй раз предстал перед светом разума, то обнаружил, что находится на борту брига "Пророк Даниил", направлявшегося в Балтимор, что в Америке, что его качает бурлящее море, и он стоит на сильном ветру, который гонит судно с огромной скоростью к далеким и неизвестным странам. Земля по-прежнему виднелась как за кормой, так и на траверзе, но перед ним простирался бескрайний океан. Данберн обнаружил, что по-прежнему одет в ту же рубашку без рукавов и рваные штаны, которые были на нем в доме, где он впервые очнулся. Однако теперь к его костюму добавилась старая потрепанная шляпа, от которой осталась только часть тульи. Словно довершая печальный беспорядок в его внешности, он, проведя рукой по лицу, обнаружил, что борода и волосы у него начали отрастать щетиной, а шишка на темени, все еще величиной с грецкий орех, залеплена кусками грязного пластыря. На самом деле, если бы он только знал об этом, у него был такой же жалкий вид, как у самого несчастного из тех несчастных, которых ежедневно похищали из трущоб и с улиц больших городов, чтобы отправить в Америку. Прошло немного времени, и он обнаружил, что стал одним из нескольких работников, которые по окончании своего путешествия должны были быть проданы для работы на плантациях Мэриленда.

Узнав о своей несчастной судьбе и будучи теперь в состоянии передвигаться (хотя и спотыкаясь), наш юный джентльмен, не теряя времени, отправился на поиски капитана, которому попытался объяснить несчастный случай, выпавший на его долю, признавшись, что он второй сын графа Кланденни, и заявил, что если он, капитан, повернет "Пророка Даниила" обратно в какой-нибудь английский порт, то его светлость не пожалеет средств ради такого дорогого ему человека, как его второй сын. На это обращение капитан, предположив, что он либо пьян, либо не в своем уме, ничего другого не ответил, кроме как без промедления повалил его на палубу и приказал возвращаться на нос, где ему и место.

С тех пор за беднягой Данберном закрепилась репутация безобидного сумасшедшего. За это его прозвали графом Рагсом, и товарищи по несчастью не уставали уговаривать его рассказать о своих приключениях, чтобы развлечься, поддразнивая его за то, что, по их мнению, было его манией.

Нелегко также представить себе все те мучения, каким были способны подвергнуть его эти жалкие, непристойные негодяи. Бывали моменты, когда, поддразниваемый злорадными шутками своих товарищей, Данберн, как он признавался себе, мог бы совершить убийство с величайшим удовольствием на свете. Однако он был наделен немалой способностью к самоограничению, так что все еще мог обуздывать свои страсти в рамках разума и политики. К счастью, он в совершенстве владел французским и итальянским языками, так что, когда ярость его раздражения становилась слишком сильной, чтобы ее контролировать, он успокаивал себя, обрушиваясь на своих мучителей с уничтожающим многословием на этих иностранных языках, за которое его товарищи, пойми они хоть слово, устроили бы ему хорошую взбучку. Однако они относили все, что он сказал, к бессвязной болтовне маньяка.

Примерно в середине плавания "Пророк Даниил" столкнулся с сильнейшим штормом, из-за которого судно настолько сбилось с курса, что, когда во второй половине бурного дня во второй половине августа показалась земля, первый помощник капитана, который уже несколько лет занимался торговлей в Новой Англии, высказали мнение, что это побережье Род-Айленда и что, если капитан решит это сделать, он может зайти в гавань Нью-Хоупа и оставаться там до тех пор, пока юго-восточный ветер не утихнет. Капитан немедленно последовал этому совету, так что к наступлению темноты они бросили якорь в сравнительно тихой гавани.

Данберн был превосходным и опытным пловцом. В тот вечер, когда совсем стемнело, он прыгнул за борт, нырнул под киль и вынырнул с другой стороны. Таким образом, оставив всю команду на борту искать его или его мертвое тело у правого борта "Пророка Даниила", он медленно поплыл вдоль левого борта. То частично погруженный в воду, то плывущий на спине, он направился к мысу, находившемуся примерно в миле от него, где, как он заметил еще до того, как стемнело, стояло старое деревянное строение, похожее на церковь, и большой кирпичный дом с высокими, узкими трубами, на небольшом расстоянии друг от друга.

Холод воды в тех краях Америки была настолько невыносим, что Данберн едва мог плыть, и, когда выбрался на каменистый, усеянный валунами пляж, довольно долго лежал скорее мертвый, чем живой. Казалось, в его конечностях почти не осталось жизненных сил, настолько они оцепенели от ледяного холода, проникшего в самый мозг его костей. Он долго не мог оправиться от этого чрезмерного окоченения; его конечности все еще продолжали время от времени подергиваться, словно в конвульсиях, и в такие моменты он совершенно не мог контролировать их дрожь. Однако, в конце концов, глубоко вздохнув, он заставил себя осознать окружающее, которое, как он признал, было настолько удручающим, насколько он мог себе представить. Его приходящие в себя чувства были отвлечены непрекращающимся шумом воды, ибо разбивающиеся волны, с поразительной быстротой несущиеся от гавани к берегу под порывами сильного ветра, с грохотом разбивались о скалы белой пеной. Над этим водяным шумом расстилался влажный мрак ночи, полный черноты и пронизывающего холода мелкого косого дождя.

Сквозь эту пелену тумана и мрака Данберн наконец различил слабый свет, размытый пеленой дождя и темноты и исходивший как будто со значительного расстояния. Ободренный этим близким присутствием человеческой жизни, наш юный джентльмен вскоре собрал свои оцепеневшие силы, встал и через некоторое время начал медленно и неуверенно принялся взбираться на каменистый холм, лежавший между каменистым берегом и этим слабым, но обнадеживающим светом.

Так, сильно потрепанный бурей, он, наконец, добрался до черного квадратного строения, из которого исходил свет. Здание, которое он увидел, оказалось небольшой деревянной церковью высотой в два этажа. Ставни на нижнем этаже были плотно закрыты и заперты изнутри. Ставни на верхнем этаже были открыты, и из них исходил свет, который указал ему путь с берега. Высокие деревянные ступени, мокрые от дождя, вели к небольшому крытому крыльцу или притвору, откуда через плотно закрытую дверь можно было попасть на второй этаж церкви.

Стоя снаружи, Данберн мог различить глухое бормотание мужского голоса, которое, как он предположил, могло принадлежать проповеднику. Как можно догадаться, наш юный джентльмен пребывал в плачевном состоянии. Он был оборван и небрит; его единственной одеждой были жалкая рубашка и залатанные бриджи, служившие ему на протяжении всего долгого путешествия. Эта отвратительная одежда промокла до нитки, и вид у него был такой непривлекательный, что он вынужден был признаться самому себе, у него не хватает смелости показаться так посторонним людям. Поэтому, отыскав какое-то укрытие в притворе церкви, он скорчился там в углу, кутаясь в свои лохмотья и находя, что ему стало немного теплее в этом укрытии от холода и пронизывающего ветра. Скорчившись таким образом, он вскоре услышал звуки множества голосов, глухие и стонущие, доносившиеся изнутри здания, а затем - время от времени - лязг, словно от множества цепей. Затем внезапно дверь рядом с ним широко распахнулась, и он увидел коридор, освещенный слабым красноватым светом. Тотчас же появилась фигура мужчины, а за ним - не собрание, как мог бы предположить Данберн, а весьма печальная процессия почти или совсем обнаженных мужчин и женщин, чьи черные очертания вырисовывались на фоне тусклого освещения сзади. Эти несчастные существа, жалобно вздыхавшие и стенавшие монотонным многоголосым воем, были скованы цепями за запястья, по двое, и когда они проходили мимо Данберна, его ноздри поразил тяжелый и зловонный запах, исходивший частично изнутри здания, частично от несчастных существ, проходивших мимо него.

Когда последнее из этих несчастных существ выбралось из недр этого ужасного места, громкий голос, прозвучавший так близко от Данберна, что поразил его слух своим внезапным восклицанием, выкрикнул: "Всего двадцать шесть", и в тот же миг тусклый свет изнутри погас, превратившись в темноту.

В наступившем мраке и тишине Данберн некоторое время не слышал ничего, кроме стука дождя по крыше и непрерывных капель и струек воды, стекающих с карнизов в лужи возле здания.

Затем, когда он стоял, все еще удивляясь тому, что увидел, внезапно раздался громкий и пугающий треск, словно опустился какой-то люк. В темноте здания показался слабый круг света, как от фонаря, который кто-то держал в руках. Послышалось позвякивание ключей, приближающиеся шаги и голоса, разговаривающие между собой, и вскоре в вестибюле показались темные фигуры двух мужчин, один из которых нес корабельный фонарь. Один из этих людей закрыл и запер за собой дверь, и затем оба уже собирались повернуться и уйти, так и не заметив Данберна, как вдруг свет фонаря, падавший сверху, осветил его бледное и печальное лицо, и он понял, что его присутствие обнаружено.

В следующее мгновение свет фонаря попал ему в глаза, и он увидел острый круглый обод пистолетного ствола, направленного прямо ему в лоб.

В этот момент жизнь нашего юного джентльмена висела на волоске. В напряженный момент ожидания его мозг, казалось, расширился, как пузырь, а в ушах звенело и жужжало, словно в них попала туча мух. И вдруг чей-то голос, словно удар, разорвал тишину: "Кто ты и чего тебе надо?"

- На самом деле, - сказал Данберн, - я не знаю...

- Что ты здесь делаешь?

- Этого я тоже не знаю.

Тот, кто держал фонарь, поднял его так, чтобы свет еще ярче осветил лицо Данберна. Затем его собеседник спросил: "Как ты сюда попал?"

Данберн решил ответить ровно настолько правдиво, сколько требовал вопрос.

- Я ни в чем не виноват, - воскликнул он. - Меня ударили по голове и похитили в Англии, чтобы продать в Балтиморе. Судно, которое забрало меня, зашло вон в ту гавань, чтобы дождаться хорошей погоды, а я прыгнул за борт и поплыл к берегу, чтобы попасть в ту проклятую передрягу, в которой я сейчас нахожусь.

- Значит, у тебя есть образование? Конечно, если судить по твоей речи.

- Да, - ответил Данберн, - я получил достаточно приличное образование, чтобы стать джентльменом, если представится такая возможность. Но что из этого? - в отчаянии воскликнул он. - С таким же успехом я мог бы учиться не больше, чем уличный нищий, несмотря на всю пользу, которую это мне приносит.

Собеседник еще раз осветил светом фонаря жалкую босоногую фигуру нашего молодого джентльмена.

- Я хотел, - сказал он, - размозжить тебе мозги. Однако теперь у меня есть идея использовать тебя с пользой, так что я сохраню тебе жизнь на некоторое время и посмотрю, как ты будешь себя вести.

В его голосе почти исчезла угроза, и Данберн в значительной степени обрел былую уверенность.

- Я бесконечно признателен вам, - воскликнул он, - за то, что вы пощадили мои мозги, но, уверяю вас, я сомневаюсь, что вам когда-нибудь еще представится такая прекрасная возможность убить меня, какой вы только что воспользовались.

Эта речь, по-видимому, чрезвычайно развеселила его собеседника, потому что он разразился громким и раскатистым смехом и сунул пистолет в карман камзола. - Пойдем со мной, и я обеспечу тебя едой и приличной одеждой, в которых ты, по-видимому, испытываешь немалую нужду, - сказал он. После этого, не произнеся больше ни слова, он повернулся и покинул это место в сопровождении своего спутника, который за все это время не проронил ни звука. Недалеко от церкви эти двое расстались, обменявшись лишь короткими словами.

Собеседник Данберна и наш молодой джентльмен, следовавший за ним по пятам, довольно долго шли молча по высокой мокрой траве в непроглядной тьме, пока, наконец, все в том же непроницаемом молчании не достигли границы огороженного участка и не оказались перед большим и внушительным домом, выстроенным из кирпича.

Таинственный провожатый Данберна, все еще с фонарем в руке, провел его прямо по широким ступеням и, открыв дверь, ввел в холл, имевший весьма внушительные размеры. Оттуда он повел его в столовую, где наш юный джентльмен заметил длинный стол и буфет резного красного дерева, освещенный тремя или четырьмя свечами. На зов хозяина явился слуга-негр, которому он приказал принести хлеба, сыра и бутылку рома для своего несчастного гостя. Пока слуга выполнял поручение, хозяин уселся поудобнее и одарил Данберна долгим внимательным взглядом. Затем неожиданно спросил нашего молодого джентльмена, как его зовут.

В тот момент Данберн не нашелся, что ответить на этот вопрос. Его так жестоко оскорбили, когда он сказал правду во время путешествия, что теперь он не знал, признаться ему или отрицать свою личность. Он не обладал особыми способностями ко лжи, поэтому без малейших колебаний решил сохранить свое инкогнито. Придя к такому выводу, он ответил хозяину, что его зовут Том Робинсон. Однако тот, казалось, не заметил ни его колебаний, ни имени, которым он счел нужным назваться. Вместо этого он, казалось, погрузился в задумчивость, которую прервал только для того, чтобы предложить нашему юному джентльмену сесть и рассказать о приключениях, которые с ним приключились. Он посоветовал ему ничего не утаивать, каким бы постыдным это ни случились.

- Будь уверен, - сказал он, - что, какие бы преступления ты ни совершил, чем невыносимее будет твой порок, тем больше ты будешь угождать мне в достижении той цели, которую я преследую.

Ободренный таким образом и уже начавший лукавить, наш юный джентльмен, желая угодить хозяину, наугад начал рассказ, составленный по большей части из того, что он помнил о полковнике Джеке, приправленный выдержками из остроумного романа мистера Смоллетта о "Фердинанде, графе Фатоме". Едва ли в этих занимательных романах упоминалось хоть одно мелкое преступление или подлый поступок, которые он не приписал бы себе. Тем временем он, к своему удивлению, обнаружил, что ложь на самом деле не такое уж сложное искусство, как он предполагал. Хозяин довольно долго слушал его молча, но, в конце концов, был вынужден призвать кающегося грешника остановиться.

- Сказать по правде, мистер Как-тебя-там, - воскликнул он, - я не верю ни единому твоему слову. Однако я удовлетворен тем, что в твоем лице я обнаружил, как у меня есть все основания надеяться, одного из самых отъявленных лжецов, с какими мне приходилось сталкиваться за долгое время. Более того, я заявляю, что любой, кто может с таким невозмутимым видом лгать так чудовищно, как это только что сделал ты, может быть способен если не на тяжкое преступление, то, по крайней мере, на значительный обман, а возможно, и на предательство. Если это так, то ты очень подходишь для моих целей, хотя я бы предпочел видеть в тебе сбежавшего преступника, убийцу или вора.

- Сэр, - сказал Данберн очень серьезно, - мне жаль, если я вам не по душе. Как вы сказали, я нахожу, что могу лгать очень легко, и если вы дадите мне достаточно времени, то, осмелюсь сказать, я смогу стать достаточно опытным в других, более преступных делах, чтобы удовлетворить даже ваше воображение. Боюсь, я не смогу совершить убийство и не решился бы на попытку поджога, но я легко мог бы научиться жульничать в карты или, если вам так больше нравится, подделать ваше собственное имя на банкноте в сто фунтов. Однако признаюсь, я в полном неведении относительно того, почему вы хотите, чтобы я пользовался такой дурной репутацией.

При этих словах собеседник разразился громким хохотом.

- Должен заявить, - воскликнул он, - ты самый занимательный негодяй из всех, с кем я когда-либо встречался. Но послушай, - добавил он, внезапно посерьезнев, - как, ты сказал, тебя зовут?

- Уверяю вас, сэр, - сказал Данберн с самой простодушной откровенностью, - я совершенно забыл. Как я сказал - Том или Джон Робинсон?

Хозяин снова расхохотался.

- Ну, - сказал он, - какая разница? Том или Джон - это все равно. Я вижу, что ты оборванный, вшивый нищий, и думаю, ты беглый слуга. Даже если это самое худшее, что можно сказать о тебе, ты мне очень подходишь. Что касается имени, я сам подберу тебе его, и оно будет самым лучшим. Я предоставлю тебе кров здесь, в этом доме, и в течение трех месяцев буду одевать как лорда. Ты будешь жить в самом лучшем доме и встретишь множество самых изысканных людей, какие только могут себе позволить колонии. Все, чего я от тебя требую, - это чтобы ты делал в точности то, что я тебе скажу, в течение трех месяцев, пока я тебя развлекаю. Решай. Это выгодная сделка?

Данберн некоторое время сидел, очень серьезно задумавшись.

- Прежде всего, - сказал он, - я должен знать, какое имя вы собираетесь мне дать.

Некоторое время тот недоверчиво смотрел на него, а затем, словно внезапно набравшись решимости, воскликнул: "Имя? Почему я должен его скрывать? Я скажу тебе. Тебя будут звать Фредерик Данберн, и ты будешь вторым сыном графа Кланденни".

Если бы гром грянул в небесах над головой Данберна, он не мог бы быть поражен больше, чем этими поразительными словами. На мгновение он растерялся, не зная, куда смотреть и что думать. В этот момент в комнату вошел негр, неся бутылку рома и хлеб с сыром, за которыми его посылали. Когда звук его появления достиг ушей нашего юного джентльмена, он пришел в себя от потрясения и внезапно разразился таким пронзительным и нестройным смехом, что капитан Обадия уставился на него так, словно решил, что его оборванный подопечный окончательно лишился рассудка.

IV. РОМАНТИЧНЫЙ ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ ЮНОЙ ЛЕДИ

Мисс Белинда Белфорд, дочь и единственный ребенок полковника Уильяма Белфорда, была молодой леди, обладавшей немалыми претензиями на личное обаяние самого высокого порядка. Действительно, многие знатоки подобных вопросов, без сомнения, считали ее настоящей красавицей Северных колоний. Среднего роста, с хрупкой, но щедро округленной фигурой, она держалась с неописуемой грацией и достоинством. Ее волосы, которым иногда позволялось спадать локонами на белоснежную шею, были каштанового цвета, такого темного и мягкого, что порой восхищенный наблюдатель мог принять их за черные. Ее глаза, тоже темно-карие, обладали самым чарующим и подвижным блеском; нос, хотя и небольшой, был достаточно высок и вылеплен с такой изысканной утонченностью, что придавал необычайное очарование всему ее облику. Она с легкостью становилась первой красавицей на каждом собрании, которое удостаивала своим присутствием, и ее имя было на слуху в каждом гарнизонном городке Северных провинций.

В одно прекрасное утро мадам Белфорд и ее очаровательная дочь были заняты тем, что, как подобает благородным англичанам, угощали друзей чаем и немного сплетничали. В эту очаровательную компанию внезапно ворвался полковник Белфорд, на лице которого отразилось чрезмерное, хотя и приятное волнение.

- Мои дорогие! мои дорогие! - воскликнул он, - какие у меня для вас новости! Это невероятно и не укладывается в голове! Как вы думаете, леди, кто находится здесь, в Нью-Хоупе? Нет, вы не можете догадаться; я должен вас просветить. Это не кто иной, как Фредерик Данберн, второй сын его светлости. Да, вы, наверное, удивлены. Я видел его и разговаривал с ним сегодня утром, а это было не более получаса назад. Он путешествует инкогнито, но мой брат Обадия узнал, кто он такой, и сейчас принимает его в своем новом доме на мысе. Там собралась большая компания молодых офицеров из гарнизона, и, как мне сказали, все они очень увлечены игрой в карты и кости. Мой благородный юный джентльмен узнал меня, как только увидел. "Вы, - сказал он, - если я не ошибаюсь, полковник Белфорд, близкий друг моего отца". Он, - воскликнул говоривший, - интереснейший и бесхитростный юноша с чрезвычайно живыми и элегантными манерами, который лицом в точности напоминает своего дорогого и уважаемого отца.

Можно себе представить, в какой трепет привела эта новость тех, кто ее услышал.

- Дорогой, - воскликнула мадам Белфорд, как только первый всплеск всеобщего удивления сменился более легким восприятием новости полковника Белфорда, - дорогой, почему ты не привел его с собой, чтобы представить нам? Какую возможность ты упустил!

- Нет, дорогая, - возразил полковник Белфорд, - я не забыл пригласить его сюда. Он сказал, что ничто не могло бы доставить ему большего удовольствия, если бы у него не было назначено свидание с несколькими молодыми джентльменами из гарнизона. Но, поверь, я не отпустил его, не взяв обещания посетить нас. Он будет обедать с нами завтра в два часа. И, Белинда, дорогая, - тут полковник Белфорд ущипнул покрасневшую щечку дочери, - ты должна выглядеть как можно лучше по такому серьезному поводу. Мне сообщили, что благородный джентльмен чрезвычайно разборчив в своих вкусах относительно того, что представляет собой женское совершенство.

- Но, папа, - с живостью воскликнула юная леди, - я не стану требовать от моего юного джентльмена никаких особых милостей, это я тебе обещаю. Я возмущена, - с жаром воскликнула она, - я невысокого мнения о нем, который приехал в Нью-Хоуп, не сообщив об этом ни единым словом тебе. И я не восхищаюсь вкусом того, кто предпочел воспользоваться гостеприимством моего дяди Обадии, а не твоим.

- Дорогая, - очень серьезно сказал полковник Белфорд, - ты выражаешь свое мнение с совершенно неоправданным легкомыслием, учитывая высокое положение, которое занимает молодой человек. Однако я могу объяснить тебе, что он приехал в Америку совершенно неожиданно и случайно. И он не стал бы раскрывать свое инкогнито, если бы мой брат Обадия не узнал об этом почти сразу по его прибытии. Он заявил, что вообще не посетил бы Нью-Хоуп, если бы капитан Обадия Белфорд не настаивал на своем гостеприимстве таким образом, чтобы исключить возможность любого отказа.

Но на этот упрек мисс Белинда, которой родители очень потакали, ничего другого не ответила, кроме как с милой дерзостью вскинула голову и надула свои вишневые губки в бесконечно милой манере.

Хотя наша юная леди так решительно протестовала против того, чтобы использовать какие-либо необычные чары для развлечения их ожидаемого гостя, она, тем не менее, уделяла немалое внимание именно тому, против чего так возмущалась. Соответственно, когда она была представлена знатному гостю своего отца, ее румянец и глаза, искрящиеся от эмоций, вызванных этим событием, произвели такое впечатление на нашего юного джентльмена, что он ничего не мог поделать, кроме как стоять и смотреть на нее с изумлением, на мгновение заставившим его забыть о приличиях.

Однако он сумел взять себя в руки и воспользоваться своим представлением с такой пользой, что к тому времени, как они сели за обеденный стол, обнаружил, что беседует со своей прекрасной спутницей со всей возможной легкостью и оживленностью. И в этом обмене вежливыми колкостями он не обнаружил, чтобы ее остроумие хоть в малейшей мере уступало бы ее личному обаянию.

- Сейчас, мадам, - воскликнул он, - теперь я более чем готов поверить в счастливую случайность, которая перенесла меня, пусть и против моей воли, из Англии в Америку. Пейзажи, какие красивые! Природа, какая плодородная! Женщины, какие изысканные! Ваша страна, - воскликнул он с энтузиазмом, - похожа на рай!

- Сэр, - с живостью отозвалась юная леди, - я не принимаю вашу похвалу за комплимент. Уверяю вас, я не знаю ни одного молодого джентльмена, который не стал бы откладывать свое прибытие на небеса до последней возможности.

- Конечно, - заметил наш герой, - стремление попасть в обитель святых слишком велико, чтобы его можно было рекомендовать скромному молодому человеку из других мест. Но когда человек оказывается в обществе гурии...

- А у вас в Англии действительно есть гурии? - воскликнула молодая леди. - В Америке вам, должно быть, приходится довольствоваться обществом гораздо более земного типа!

- Честное слово, мисс, - сказал наш юный джентльмен, - вы вынуждаете меня признаться, что я нахожусь в обществе особы, которая мне гораздо более по душе, чем любая из моих знакомых гурий.

За оживленной болтовней, время от времени переходившей в более серьезные разговоры, обед прошел с большим удовольствием для нашего молодого джентльмена, который готовился к чему-то чрезвычайно скучному и тягостному. После трапезы, выкуренная в беседке трубка и прогулка по саду настолько дополнили его радостные впечатления, что, когда он отправился верхом в сторону Пиг-и-Соу Пойнт, его сопровождали самые живые и приятные мысли, какие только можно вообразить. Как тонко она выражалась! Она такая красивая! Он сам удивлялся тому, что улыбается, глупо потакая своим приятным фантазиям.

Мысли юной леди, хотя, несомненно, более умеренного толка, также имели не менее приятную перспективу. Наш юный джентльмен отличался высокой, прямой фигурой и красивым, худощавым лицом, свидетельствовавшим о превосходном воспитании. Ей показалось, что его манеры отличались элегантностью и изяществом, которые она прежде встречала только на страницах остроумных романов мистера Ричардсона. Она также не могла не заметить восхищения собой, отразившегося на его лице. На таком хрупком фундаменте она развлекалась больше часа, возводя такие воздушные замки, что, если бы кто-нибудь разгадал ее мысли, она умерла бы от стыда.

Но хотя наша юная леди предавалась глупым мечтаниям, какие могут прийти в голову любой женщине с живым воображением и темпераментом, читатель должен понять, у нее оказалось достаточно достоинства и силы духа, чтобы прикрыть эти глупые и романтические фантазии покровом столь утонченного и неуловимого очарования сдержанности, что, когда на следующий день молодой джентльмен зашел засвидетельствовать свое почтение, он покинул ее, в десять раз более очарованный, чем был накануне.

Нельзя также отрицать, что наша юная леди прекрасно знала, как наилучшим образом использовать свои возможности. У нее уже был большой опыт в том, чтобы дразнить противоположный пол теми восхитительными, хотя и невинными пытками, которые заставляют жертву бодрствовать по ночам и мечтать в течение всего дня.

Вскоре состояние нашего юного джентльмена стало таким, что к концу месяца он уже не знал, продолжалась ли его теперешняя жизнь недели или годы; в очаровательном безумии, охватившем его, он не обращал внимания на время, все остальные соображения были поглощены желанием побыть в обществе своей очаровательницы. Карты и кости перестали доставлять ему привычное удовольствие, и когда во дворце Белфорда собиралось веселое общество, ему с величайшим трудом удавалось набраться терпения и принять участие в этих развлечениях. Освободившись от них, он с удвоенным рвением возвращался к удовлетворению своей страсти.

Тем временем капитан Обадия настолько привык к присутствию своего гостя, что даже не пытался скрыть порочное, ужасное пристрастие, которое внушало такой к Пиг-и-Соу Пойнту в этих краях. Скорее всего, вест-индиец, по-видимому, был такому поведению своего иждивенца.

В один прекрасный день в последних числах октября наш юный джентльмен провел большую часть дня в обществе прекрасного объекта своего внимания. Листья, хотя и опали с деревьев в огромном изобилии, казалось, сделали это только для того, чтобы позволить более сочному сиянию золотого солнечного света проникнуть сквозь поредевшие ветви. Это и пылкость его страсти так увлекли нашего героя, что, когда он покинул девушку, ему показалось, будто он ступает легко, как перышко, и не знал, было ли это от солнечного тепла или от его собственных порывов, которые наполнили вселенную такой необычайной яркостью.

Обуреваемый захватывающими размышлениями, он подошел к своему ставшему ненавистным дому на Пиг-и-Соу через старый молитвенный дом. Там он неожиданно наткнулся на своего покровителя, капитана Обадию, наблюдавшему за похоронами последней из трех жертв его коммерции, скончавшихся в тот день. Двоих уже похоронили, а третья свежевырытая могила находилась в процессе заполнения. Двое мужчин, один негр, а другой белый, почти закончили свою работу, утрамбовывая осыпающуюся землю лопатами в неглубокой выемке. Тем временем капитан Обадия стоял неподалеку, его красный мундир пламенел в косых лучах солнца, а сам он курил трубку со всей возможной непринужденностью и хладнокровием. В руках, сцепленных за спиной, он сжимал трость с набалдашником из слоновой кости, и когда наш герой приблизился, он обратил к нему злобное выражение лица и приветствовал улыбкой, одновременно забавной, озорной и злобной до крайности.

- Как поживает наша очаровательная чаровница? - спросил он.

Представьте себе, если вам угодно, человека, парящего в самом экстатическом блаженстве рая, внезапно низвергнутого оттуда в самую грязную часть ада, и тогда вы поймете те чувства отвращения и омерзения, охватившие нашего героя, который, внезапно пробудившись от своих любовных грез, обнаружил себя в присутствии мрачного и непристойного зрелища смерти, который, очнувшись от таких захватывающих и утонченных размышлений, услышал, как его приветствуют столь грубым и вульгарным обращением.

Сознавая про себя, что не осмеливается немедленно ответить хозяину дома, он повернулся на каблуках и ушел, не произнеся ни единого слова.

Однако ему не удалось так легко сбежать. Не успел он сделать и двадцати шагов, как, услышав за спиной шаги, обернулся и увидел капитана Обадию, который вприпрыжку бежал за ним, размахивая тростью и нелепо посмеиваясь, словно наслаждаясь какой-то самой изысканной шуткой.

- Как? - вскричал он, едва только смог отдышаться. - Как? Ты не можешь ответить, негодяй? И не гляди на меня так! можно подумать, что ты и в самом деле сын лорда, а не таков, каким я тебя знаю, - нищий слуга-беглец, которого я приютил, как паршивого кота под дождем. Но, ладно, ладно, не обижайся, мой мальчик! Я не буду тебе суровым хозяином. Я вижу, куда дует ветер, и следил за всеми твоими поступками. Я знаю, кто твоя возлюбленная. Слушай, негодяй! Тебе нравится моя племянница, не так ли? Что ж, яблоко созрело, если ты решил его сорвать. Женись на своей прелестнице и будь проклят; и если ты окажешь мне эту услугу, я заплачу тебе двадцать фунтов в день вашей свадьбы. Ну, что ты на это скажешь, паршивый попрошайка в чужой одежде?

Наш юный джентльмен остановился как вкопанный и посмотрел прямо в лицо своему мучителю. Только мысль о гневе отца спасла его от того, чтобы запутаться в паутине собственных страстей, но он тут же забыл об этом.

- Капитан Обадия Белфорд, - сказал он, - вы самый отъявленный негодяй, какого я когда-либо видел в своей жизни; но если мне посчастливится угодить этой молодой леди, я предпочел бы умереть, чем не помочь вам в этом!

При этих словах капитан Обадия, который, казалось, ничуть не обиделся на мнение гостя о его честности, разразился громким раскатистым смехом, запрокинув голову и так нелепо выпятив нижнюю челюсть, что лучи заходящего солнца попали прямо в его широкую, похожую на пещеру глотку.

V. КАК ДЬЯВОЛ БЫЛ ИЗГНАН ИЗ МОЛИТВЕННОГО ДОМА

Известие о том, что достопочтенный Фредерик Данберн, второй сын графа Кланденни, женится на мисс Белинде Белфорд, дочери и единственном ребенке полковника Уильяма Белфорда из Нью-Хоупа, вызвало самый живой интерес во всех Северных колониях Америки.

День был назначен, и все обстоятельства продуманы с такой тщательностью, что приглашение считалось высшей честью, какая только могла выпасть на долю счастливчика. На этом интересном мероприятии должны были присутствовать два колониальных губернатора и их леди, английский генерал, капитан флагманского корабля "Ахиллес" и более десятка колониальных богачей и знатных дам.

Капитана Обадию не пригласили ни на церемонию, ни на завтрак. Этот отказ он воспринял с огромным удовольствием, которое, не ограничиваясь непосредственным поводом, проявлялось с перерывами более двух недель. Это могло выражаться в смешках по поводу самого восхитительного развлечения, которые раздавались, когда наш капитан расхаживал взад и вперед по холлу своего огромного дома, покуривая трубку и хрустя костяшками пальцев; в другое время он разражался неудержимым хохотом по поводу экстравагантного обмана, который, как ему казалось, он сам навязывал своему брату, полковнику Белфорду.

Наконец наступил день свадьбы, обставленной с такой пышностью, с какой это было возможно благодаря исключительному богатству и положению полковника Белфорда. К свадебному завтраку большие раздвижные двери между гостиной и столовой в доме полковника Белфорда были широко распахнуты, и стол, занимавший всю длину двух комнат, был уставлен самой роскошной и изысканной посудой и фарфором. За столом собрались уважаемые люди, и это событие было замечательным не только богатством меню, но и изысканностью угощения, предназначенного для празднования столь знаменательного события.

Во главе стола сидела молодая пара, сияющая от всепоглощающего счастья, не задумывавшаяся о том, что может уготовить им будущее, но довольствовавшаяся торжествующим экстазом момента.

Элегантное празднество было в самом разгаре, когда в коридоре внезапно возник оживленный спор, и, прежде чем кто-либо успел поинтересоваться, что происходит, в комнату, тяжело ступая, вошел капитан Обадия Белфорд, размахивая тростью с набалдашником из слоновой кости, с выражением самого злобного торжества на лице. Обращаясь к жениху и не обращая внимания ни на кого другого из присутствующих, он воскликнул: "Хотя я и не приглашен на это развлечение, я пришел отдать тебе свой долг. Вот двадцать фунтов, которые я обещал заплатить тебе за женитьбу на моей племяннице".

С этими словами он вытащил из кармана шелковый кошелек, полный золотых монет, повесил его на набалдашник трости и протянул жениху через стол. Этот джентльмен, со своей стороны (ожидавший чего-то подобного), встал и с самым вежливым и изысканным поклоном принял его и сунул в карман.

- А теперь, мой юный джентльмен, - воскликнул капитан Обадия, скрестив руки на груди и сунув трость под мышку, глядя исподлобья на собравшихся с самой злобной и экстравагантной ухмылкой, - а теперь, мой юный джентльмен, может быть, вы окажете честь присутствующим здесь леди и джентльменам рассказать им, за какие услуги я, таким образом, плачу.

- Разумеется, я сделаю это, - воскликнул наш герой, - с величайшей готовностью на свете.

Все это время изысканное общество сидело как громом пораженное, крайне удивленное необычным обращением незваного гостя. Даже слуги замерли с тарелками в руках, чтобы лучше слышать, чем все закончится. Невеста, охваченная внезапной и необъяснимой тревогой, почувствовала, как краска отхлынула от ее лица, и, протянув руку, схватила своего возлюбленного за руку, который с готовностью взял ее, крепко сжав в своей ладони. Что касается полковника и мадам Белфорд, то, не зная, что предвещает это замечательное обращение, они сидели, словно окаменев: один побелел как мел, а лицо другой стало красным, как вишня. Однако наш юный джентльмен сохранял предельное хладнокровие и самообладание. Указав пальцем на незваного гостя, он воскликнул:

- Леди и джентльмены, в лице капитана Обадии Белфорда вы видите самого отъявленного негодяя, какого я когда-либо встречал в своей жизни. С невероятной злобой и мстительностью он не только преследовал моего уважаемого тестя, полковника Белфорда, но и пытался осуществить неоправданную месть невинной и добродетельной молодой леди, которую я теперь имею честь называть своей женой. Но как же он запутался в своих махинациях! Как же он запутался в сетях, которые сам же и расставил! Я расскажу вам свою историю, как он велел мне это сделать, и тогда вы сможете судить сами!

При этом неожиданном обращении выражение злобного торжества исчезло с лица капитана Обадии, которое становилось все более и более вытянутым, пока, наконец, не затуманилось таким сомнением и тревогой, что, даже если бы капитану грозила потеря тысячи фунтов, он не смог бы изобразить большего унижения и уныния. Тем временем, поглядывая на него с озорной улыбкой, наш юный джентльмен начал рассказ обо всех тех приключениях, которые выпали на его долю с того момента, как он вместе с двумя своими товарищами отправился в достопамятную экспедицию с Йоркской лестницы. По мере того как он рассказывал, лицо капитана Обадии постепенно меняло цвет: от естественного коричневого до болезненно-желтого, а затем приобрело такой свинцовый оттенок, что не могло бы принять более жуткого вида, даже если бы он упал замертво. Крупные капли пота выступили у него на лбу и потекли по щекам. Наконец, он больше не мог терпеть и громким, пронзительным голосом, какой мог бы исторгаться терзанием дьявола, он воскликнул: "Это ложь! Все это чудовищная ложь! Это нищий беглый слуга, которого я укрыл от дождя, накормил и приютил у себя - и вот он восстал против меня и ударил руку, которая сделала это!"

- Сэр, - ответил наш юный джентльмен спокойным голосом, - то, что я вам говорю, не ложь, а чистая правда. Если кто-то из присутствующих сомневается в моей правдивости, вот письмо, полученное с последней почтой от моего достопочтенного отца. Вы, полковник Белфорд, прекрасно знаете его почерк. Взгляните и скажите, не обманываю ли я вас.

При этих словах полковник Белфорд взял письмо дрожащей, как у параличного, рукой. Он пробежал его глазами, но вряд ли прочел хотя бы одно слово из того, что в нем содержалось. Тем не менее, он увидел достаточно, чтобы рассеять свои сомнения, и готов был расплакаться, настолько велико было облегчение от мучительной и всепоглощающей тревоги, овладевшей им с самого появления брата.

Тем временем наш молодой джентльмен, повернувшись к капитану Обадии, воскликнул: - Сэр, я действительно орудие Провидения, посланное сюда, чтобы призвать вас к ответу за ваши злодеяния, - он произнес это с таким добродетельным видом, что вызвал восхищение у всех, кто его слышал. - Я прожил с вами, - продолжал он, - почти три отвратительных месяца, и знаю все ваши привычки и обстоятельства вашей жизни. Я заявляю, что вы нечестиво и кощунственно превратили старый молитвенный дом "Свободной Благодати" в загон для рабов, более года ведя гнусную и в высшей степени бесчеловечную торговлю с Вест-Индией.

Услышав эти слова, капитан Обадия заставил себя разразиться громким и неистовым смехом.

- Ну и что из того? - воскликнул он. - Что за нечестие во всем этом деле? Что, если я обеспечил несколько сахарных плантаций неграми-рабами? Разве здесь нет тех, кто не воспользовался бы этой возможностью, если бы она ему представилась? Это мое дело, и я не нарушаю закон, занимаясь работорговлей.

- Я поражен, - воскликнул наш юный джентльмен все в том же добродетельном тоне, - я поражен тем, что вы можете так легко пройти мимо такого злодеяния. Я лично насчитал более пятидесяти могил ваших жертв на Пиг-и-Соу Пойнте. Покайтесь, сэр, пока еще есть время.

На этот призыв капитан Обадия не ответил ничего, но разразился самым злобным, наглым смехом.

- Вот как? - воскликнул наш юный джентльмен. - Вы провоцируете меня на дальнейшие разоблачения? Тогда у меня есть для вас еще одно доказательство, которое может побудить вас к более серьезному размышлению. - С этими словами он вытащил из кармана пакет, завернутый в мягкую белую бумагу. Он развернул его и показал взорам всех яркий и сверкающий предмет. - Это, - воскликнул он, - я нашел в письменном столе капитана Обадии, когда искал немного воска, чтобы запечатать письмо. - Это была золотая табакерка покойного таможенного инспектора Гудхауса. - Что, - воскликнул он, - вы можете предложить, сэр, в качестве объяснения того, каким образом это попало к вам в руки? Смотрите, здесь, на крышке, выгравировано имя владельца и обстоятельства, при которых он спас мою несчастную жизнь. Именно это впервые привлекло мое внимание к нему, поскольку я хорошо помню, как мой отец подарил ее моему спасителю. Как она попала к вам и почему вы так тщательно прятали ее все это время? Сэр, относительно смерти лейтенанта Гудхауса, я подозреваю вас в более зловещем деянии, чем превращение этого бедного убежища в загон для рабов. Как только капитан вашего невольничьего судна Моррис вернется с Ямайки, я прикажу арестовать его и заставлю рассказать все, что ему известно об обстоятельствах убийства лейтенанта.

При виде столь неожиданного предмета в руке молодого джентльмена у капитана Обадии отвисла челюсть, а его огромный рот широко раскрылся, как будто его внезапно разбил паралич. Он поднял дрожащую руку и медленно, машинально провел ею по щеке, испещренной пятнами пороха. Затем, внезапно, собравшись с силами, которые, казалось, на мгновение покинули его, он громко воскликнул: "Клянусь Богом, это был несчастный случай! Я столкнул его с лестницы, он упал и сломал себе шею!"

Наш юный джентльмен посмотрел на него с холодной и сдержанной улыбкой.

- Это, сэр, - сказал он, - у вас будет возможность объяснить соответствующим властям, если только, - добавил он, - вы не решите уехать из этих мест и избежать справедливого гнева тех законов, согласно которым вы можете понести ответственность за свои проступки.

- Я, - взревел капитан Обадия, - останусь и предстану перед судом! Я еще доживу до того момента, когда увижу, как вы будете страдать! Я... - Он запнулся, не в силах подобрать слова, чтобы выразить свою безграничную ярость и разочарованную злобу. Затем, повернувшись и яростно взмахнув рукой, он бросился вон из дома, расталкивая тех, кто стоял у него на пути, и оставляя за собой поток проклятий, способных спалить весь мир.

Он испортил веселье свадебного завтрака, но облегчение от чудовищных сомнений и тревог, которые поначалу одолевали тех, кого он намеревался погубить, было настолько велико, что они не обратили внимания на столь незначительное обстоятельство.

Что касается нашего юного джентльмена, то он вышел из этого приключения с таким достоинством в поведении и с таким возвышенным видом благородной прямоты, что присутствующие не могли не восхититься благоразумием столь юного человека. Молодая леди, на которой он женился, если раньше считала его Парисом и Ахиллом в одном лице, теперь добавила к числу его достоинств мудрость Нестора.

Капитан Обадия, несмотря на вызов, брошенный им своим врагам, и выраженную решимость остаться и предстать перед судом, в течение нескольких дней, как стало известно, внезапно и таинственным образом покинул Нью-Хоуп. Независимо от того, слишком ли сильно он сомневался в своей правоте, чтобы подвергнуть ее испытанию в суде, или же чувство унижения из-за провала его плана оказалось слишком велико, чтобы он мог это вынести, очевидно, его целью было никогда больше не возвращаться сюда. Ибо в течение месяца наиболее ценные из его вещей были вывезены из его большого дома на Пиг-и-Соу Пойнт и погружены на баркас, специально для этой цели зашедший в гавань. Никто не знал, куда они были перевезены, поскольку капитана Обадию в тех краях никогда больше не видели.

И никогда больше старый молитвенный дом не был потревожен подобными проявлениями, которые так долго наводили ужас на общину. Тем не менее, хотя дьявол был таким образом изгнан из своего обиталища, старая церковь никогда не теряла своей дурной репутации, пока не была окончательно уничтожена пожаром примерно через десять лет после описанных здесь событий.

В заключение остается только сказать, что, когда достопочтенный Фредерик Данберн представил свою жену своей знатной семье, ему легко простили его мезальянс ввиду ее необычайной красоты и жизнерадостности. Через год или два лорд Каррикфорд, его старший брат, умер от чрезмерного распутства во Флоренции, где он тогда служил в английском посольстве, так что наш юный джентльмен стал прямым наследником титула своего отца, и таким образом обе ветви семьи объединились в одну.