Бутби Г. : другие произведения.

Преступление под водой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник Г. Бутби, надеюсь, уже известного читателям, в который входит повесть и несколько рассказов.

A CRIME OF THE UNDER-SEAS

By GUY BOOTHBY

LONDON
WARD LOCK & CO LIMITED
1905

  
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПОД ВОДОЙ
   ПРИЗРАЧНЫЙ СКОТОВОД
   СОКРОВИЩЕ САКРАМЕНТО НИКА
   ВО ВНЕШНЮЮ ТЬМУ
   ЧТО И ТРЕБОВАЛОСЬ ДОКАЗАТЬ
   КУПИДОН И ПСИХЕЯ
   НЕУМЕСТНЫЕ ПРИВЯЗАННОСТИ
   НАВОДНЕНИЕ
   МИСТЕР АРИСТОКРАТ
   МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
  
  

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПОД ВОДОЙ

ГЛАВА I

  
   Есть старая поговорка, что "одна половина мира не знает, что существует другая половина", но насколько она верна, понимают лишь очень немногие из нас. Что касается Востока, она, несомненно, верна. Там есть люди, занимающиеся весьма прибыльной торговлей, о которых мир никогда не слышал, и обычный домосед-англичанин, по всей вероятности, отказался бы поверить в это, даже если бы ему были представлены самые достоверные доказательства. В тот вечер, с которого я начинаю рассказ, мы втроем сидели и болтали на веранде отеля "Гранд Ориент" в Коломбо. Мы были старинными друзьями, и каждый из нас недавно прибыл на Цейлон. Макдугалл, крупный рыжеволосый шотландец, сидевший справа от меня, только сегодня утром прибыл из Тутикорина на британском индийском пароходе и должен был отплыть в Бирму следующей ночью. Насколько я мог судить, он зарабатывал себе на жизнь главным образом контрабандой предметов, подлежащих обложению пошлиной, в другие страны, где наказание, если его поймают, составляет штраф не менее тысячи фунтов или возможность получить до пяти лет тюремного заключения. Человек в большом кресле рядом с ним был Коллингуэй, лондонец, прибывший накануне из Южной Америки на пароходе из Австралии. Он выслеживал скрывавшегося управляющего аргентинским банком и, как впоследствии выяснилось, собирался завладеть деньгами, с которыми тот покинул страну. Излишне говорить, что он не был государственным служащим, а банк, о котором идет речь, ничего не знал о его начинаниях. Наконец, был я, Кристофер Коллон, тридцати шести лет, чей жизненный путь был еще более странным, если такое вообще возможно, чем у тех двух мужчин, которых я только что описал. Во всяком случае, одно можно сказать наверняка: если бы меня попросили дать точное описание самого себя и своей профессии в то время, мне было бы чрезвычайно трудно это сделать. Будь у меня шикарная лондонская контора, личный секретарь и полдюжины клерков-корреспондентов, я, вероятно, назвал бы себя крупным частным детективом или, как пишут в рекламных колонках наших ежедневных газет, просто частным детективом. И все же, это описание едва ли подошло бы мне; я был им и одновременно чем-то большим. Во всяком случае, я вел довольно тяжелую и к тому же довольно опасную жизнь. Это будет лучше понято, если я скажу, что как-нибудь мог бы получить комиссионные по телеграфу от какой-нибудь лондонской фирмы, которая, - предположим, - передала товары индийскому радже и не смогла получить за них плату. Моим делом было как можно скорее добраться до его штаб-квартиры и вытянуть из него деньги тем способом, какой я сочту самым подходящим, не присвоив почти ничего. Как только я покончу с ним, меня могут послать с аналогичным поручением к китайскому мандарину в Ханькоу или Кантон, или, может быть, за концессией на добычу золота, или что-нибудь в этом роде, в один из бесчисленных султанов Малайских государств, тех очаровательных мест, где глава государства приглашает вас на обед в шесть часов, а в полночь вас находят с шестью дюймами холодного криса в животе. Помню, как однажды меня послали из Сингапура в Кимберли, чтобы я встретил и сопроводил торговца алмазами парсов из этого города в Калькутту, за три часа до его прибытия. И что еще смешнее, хотя мы вместе отправились в Кейптаун и даже потом делили одну каюту на пароходе, он ни на секунду не заподозрил, что я за ним слежу. Часто я задавался вопросом, что бы он подумал, если бы только догадался, что я знаю, - он носит бриллианты на миллион фунтов в простом кожаном поясе под одеждой, и что каждую ночь, когда он спал, я убеждал себя, - все в порядке, и камни все еще там. Это путешествие могло стать для него последним, по крайней мере, так думали его друзья в Калькутте, и если бы я только мог рассказать вам обо всем, что произошло во время нашего путешествия, вы бы не удивились, как я был рад, когда мы достигли Индии, и я передал его главным партнерам его фирмы. Но если бы я продолжал рассказывать вам о своих приключениях, то говорил бы с сегодняшнего дня и до Рождества. Поэтому позвольте мне перейти к делу, по сравнению с которым все, что я когда-либо делал до сих пор, - ничто. Когда я закончу, то думаю, вы согласитесь, что знакомое высказывание, воплощенное в моем первом предложении, должно быть изменено с "одна половина мира не знает, что существует другая половина" на "одна половина мира не знает, как существует другая половина". Это большая разница.
   Я часто думал, что нет более приятного места в нашем странном старом мире, чем отель "Гранд Ориент" в Коломбо. По крайней мере, более интересного места точно нет. Там у изучающего людской характер будет достаточно экземпляров, чтобы постоянно держать его в тонусе. Днем и ночью в гавань заходят суда всевозможных типов в любом состоянии, по меньшей мере, из трех из четырех известных четвертей земного шара. В любое время дня и ночи мужчины и женщины из Европы, Индии, Малайзии, с Дальнего Востока, из Австралии, а также из Южных морей и Америки через Австралию толпами входили и выходили из этого гостеприимного караван-сарая.
   В этот раз, поговорив о многих вещах и сотый раз обо всех знакомых местах, мы вернулись к размышлениям о нашей жизни и о том, как мало домашнего уюта в ней было.
   - Если бы я только мог ясно видеть свой путь, я бы бросил его, женился и осел, - сказал Кэллингуэй, - не в Англии, не в Шотландии, не в Америке, если уж на то пошло, а, по-моему, на самом прекрасном острове в мире.
   - И что же это за остров? - спросил я, поскольку у меня имелись свои соображения на этот счет.
   - Тасмания, - быстро ответил он. - Земля румяных лиц. Я знаю там одно местечко, которое меня вполне устроит.
   - Я бы дал вам за него щепотку табаку, - убежденно сказал Макдугалл. - Чего стоит жизнь человека в этих дырах и закоулках? Покончив с бродяжничеством, я решил поселиться в маленьком местечке, которое знаю по названию, в пятидесяти милях к северу от Клайда, где можно немного порыбачить и пострелять, а если хотите, то просто выпить самого лучшего виски, какое когда-либо варили в старушке Шотландии. Я испортил пищеварение всеми этими диковинными напитками, которые глотал все эти двадцать лет. Не говорите мне о своих Тасманиях. Я их совсем не люблю.
   - А что скажете вы, мистер Коллон?
   - В отличие от вас, я не успокоюсь, пока могу двигаться, - ответил я. - Если вы, ребята, устали от своей жизни, то я от своей не устал; и я уверен, Кэллингуэй, к тому времени, как вы поселитесь в своем тасманийском доме на двенадцать месяцев, а вы, Макдугалл, пробудете в своем шотландском поместье столько же времени, - вы оба будете от души сыты ими по горло и пожелаете снова вернуться к прежней жизни здесь.
   - В таком случае, испытайте меня, - с жаром ответил Кэллингуэй. - Подумайте, какова наша теперешняя жизнь. Сегодня мы здесь, а завтра уйдем. Во всем огромном мире у нас нет ни одного фута земли, который мы могли бы назвать своим. Единственный дом, который мы знаем, - это номер в отеле или каюта на борту корабля. Мы никогда не уверены: если проснемся утром, то не будем ли к ночи лежать неподвижные и холодные, с пулей в сердце, или с шестью дюймами холодной стали в легких. Наши нервы из года в год напряжены до предела, а в кругу наших знакомых нет ни одной порядочной женщины. В конце концов, жены.
   - Девушки, девушки, тут я согласен с вами, - без церемоний перебил Макдугалл. - В конце концов, это девушки дарят нам радость жизни. Слушайте, что говорит Робби:
  
   "За женщин!" каждый честный малый
   На зимних праздниках, бывало,
   Воскликнет средь друзей:
   В них небеса нам ниспослали
   Рай на земле, бальзам в печали
   И душу жизни всей!*
   * Р. Бёрнс "Миссис Скотт из Уочепа", пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник.
  
   - Если вы собираетесь продолжать в том же духе, то вы безнадежны, - заявил я. - Когда Кэллингуэй начинает думать, что ему пора остепениться, а вы, Макдугалл, начинаете цитировать Бёрнса, я прихожу к выводу, что мне лучше пожелать вам спокойной ночи.
   Пока я говорил, к крыльцу подъехал рикша, и, когда кули опустил оглобли, из нее вышел пожилой джентльмен. Расплатившись, он поднялся на веранду и направился в дом. К этому времени я так привык к вновь прибывшим, что, не думая о том, какую необычную картину представлял этот солидный старый английский торговец, не обратил на него особого внимания.
   - Ну что ж, - сказал Кэллингуэй после нескольких минут молчания, последовавших за моим последним замечанием. - Пожалуй, я попрошу вас, джентльмены, выпить еще виски с содовой за мой успех, а потом покину вас и отправлюсь на свое добродетельное ложе. Моя проклятая посудина отплывает завтра в шесть часов утра, и если я не отплыву на ней, то потеряю общество самого почтенного джентльмена, которого провожаю в Гонконг. Поскольку дельце кажется выгодным, у меня нет желания потерять его.
   Он дотронулся до колокольчика на столике рядом с собой и, когда мальчик подошел, заказал выпивку. Мы выпили за его успех в деле, которым он собирался заняться, а затем он и Макдугалл пожелали мне спокойной ночи и удалились, оставив меня на веранде одного. Вечер был чудесный, а так как мне совсем не хотелось спать, я закурил еще одну сигару и остался на месте, наблюдая за мерцающими огоньками в гавани и прислушиваясь к болтовне мальчишек-рикш на стоянке через дорогу.
   Сидя там, я не мог не думать о странной жизни, которую вел, о многих странных приключениях, которые мне довелось пережить, а также о моих чудесных спасениях от того, что в то время казалось почти неминуемой смертью. Не далее как в тот же день я получил телеграмму от одной известной и весьма уважаемой фирмы в Бомбее с предложением заняться довольно деликатным делом на Филиппинских островах. Цена, предложенная мне, была во всех смыслах этого слова хорошей; но я так ненавидел испанские колонии, что, если бы подвернулось что-нибудь получше, я готов был без раздумий позволить уважаемой фирме отправиться к дьяволу. Но жить надо, даже на Востоке, и по этой причине я не считал себя вправе выливать грязную воду, если нет чистой.
   Пока эти мысли проносились у меня в голове, я отчетливо услышал, как кто-то вышел на веранду из двери справа от меня, и через минуту, к моему удивлению, толстый пожилой джентльмен, который полчаса назад показался мне типичным английским торговцем, направился ко мне, обходя столики. Дойдя до того места, где я сидел, он остановился и, достав из кармана сигару, принялся ее раскуривать. Во время этой операции я заметил, что он внимательно разглядывает меня; закончив, он тихо произнес:
   - Мистер Коллон, я полагаю?
   - Таково мое имя, - ответил я, глядя на него сквозь облако дыма. - Скажите, пожалуйста, откуда оно вам известно?
   - Я многое слышал о вас, - ответил он.
   - В самом деле? - сказал я. - В таком случае, скажите, пожалуйста, могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
   - Думаю, да, - ответил он с улыбкой. - Собственно говоря, я только что прибыл из Мадраса, где, услышав, что вы должны быть на Цейлоне, предпринял это путешествие специально, чтобы увидеть вас.
   - Неужели! - сказал я с немалым удивлением. - И, скажите на милость, что вы хотите, чтобы я сделал для вас?
   - Я хочу, чтобы вы взяли на себя ответственность за то, что, по моему мнению, обещает быть одним из самых необычных и сложных случаев даже в вашей обширной практике, - сказал он.
   - Если это так, как вы говорите, то, должно быть, дело действительно необычное, - ответил я. - Возможно, вам не составит большого труда посвятить меня в подробности.
   - Я сделаю это с величайшим удовольствием, - ответил он. - Если вы позволите мне сесть рядом с вами, я расскажу вам всю историю от начала до конца. Я думаю, что вы согласитесь со мной, что, если возьметесь за это дело, оно, как я только что намекнул, по всей вероятности, окажется самым сенсационным и самым прибыльным делом из всех, какими до сих пор занимались даже вы.
   Затем он сел рядом со мной и рассказал следующую замечательную историю.
  

ГЛАВА II

  
   - Во-первых, мистер Коллон, - сказал старый джентльмен, которому понадобились мои услуги, - я должен вам представиться. Меня зовут Леверсидж, Джон Леверсидж, и я младший партнер фирмы "Уилсон, Берк и Леверсидж" из Хаттон-Гардена, Парижа, Калькутты и Мельбурна. Мы, как вы уже поняли из нашего первого адреса, торговцы алмазами и драгоценными камнями, и делаем очень большой бизнес на Востоке вообще; также среди Тихоокеанских островов и в Австралии. С двумя последними наша торговля ограничивается главным образом жемчугом и золотом, ни одно из этих мест не может предложить много драгоценных камней. Тем не менее, связь с ними ценна для нас, поскольку позволяет нам держать двух покупателей почти постоянно занятыми; факт, я думаю, говорит сам за себя. Около полугода назад мы получили телеграмму из Лондона, извещавшую о том, что близ одного из островов к югу от Новой Гвинеи обнаружена огромная черная жемчужина, по всей вероятности, самая прекрасная из всех, когда-либо обнаруженных. Сначала ее доставили на остров Четверга, который, как вам, вероятно, известно, является центром этой особой индустрии в австралийских водах, а затем, с особой секретностью, в Сидней, где наш агент, человек, которому мы очень доверяли, счел своим долгом взглянуть на нее от нашего имени. В результате мы получили шифрованную телеграмму в нашей лондонскуой фирме, в которой говорилось, что драгоценность, насколько он понимает, абсолютно уникальна и что, по его мнению, нам следует приобрести ее, даже по непомерной цене, которую запросил за нее негодяй, в чьи руки она попала. Это был человек по имени Боллинсон, полукровка-швед, я бы сказал, - судя по описанию, которое мы о нем получили; хотя, если взять во внимание то, как он обращался с нами, думаю, что еврей было бы несколько ближе к истине. Но какой бы национальности он ни был, факт остается фактом: он так хорошо знал свое дело, что, когда мы завладели жемчужиной, которую намеревались заполучить любой ценой, то заплатили за нее сумму, почти вдвое превышавшую первоначальную. Но это мало что значило для нас, так как мы полностью доверяли нашему агенту, всю свою жизнь занимавшемуся жемчугом и которому с тех пор, как он поступил к нам на службу, посчастливилось заключить для нас несколько великолепных сделок. Короче говоря, когда он телеграфировал о цене - хотя, должен признаться, мы слегка присвистнули, - мы телеграфировали в ответ: "Купите и привезите сами на следующем пароходе", будучи убеждены, что поступили правильно и не пожалеем об этом. Как вы знаете, через шесть месяцев в Европе состоится императорская свадьба, и так как мы получили указание представить на рассмотрение все, что мы могли бы предложить, достойное этой чести, то были уверены, что государь, о котором идет речь, приобретет у нас эту драгоценность и, таким образом, позволит нам вернуть наши деньги и справедливый процент, помимо того, чтобы отплатить нам наши расходы и наши хлопоты. И действительно, на следующий день нам пришло сообщение, что наш агент завершил сделку и в тот же день отправляется в Англию, но не через Мельбурн и Аделаиду, как мы предполагали, и не через Ванкувер, что было бы самым лучшим маршрутом, а через Квинсленд, Барьерный риф и Арифурское море, - маршрут более длинный и, как мы очень хорошо знали, отнюдь не такой безопасный, как первый. Затем он добавил весьма важную информацию о том, что с тех пор, как жемчужина оказалась у него, было предпринято не менее трех попыток завладеть ею. Все это, как вы понимаете, произошло восемь недель назад. В то время я находился в Лондоне и поэтому могу дать вам информацию из первых рук.
   - Ровно восемь недель? - спросил я, потому что всегда хотел быть уверенным в датах. Многие хорошие дела, за которые я брался, потерпели фиаско по той простой причине, что стороны, инструктировавшие меня, были немного небрежны в вопросе дат.
   - Завтра будет ровно восемь недель, - ответил он. - Или, вернее, поскольку сейчас уже за полночь, я бы сказал, что уже сегодня. Однако в данном конкретном случае дата не имеет большого значения.
   - В таком случае я должен извиниться за то, что прервал вас, - сказал я. - Вы, кажется, говорили, - ваш агент сообщил, что перед отъездом из Сиднея некие лица предприняли не менее трех попыток завладеть жемчужиной, о которой идет речь.
   - Так оно и было. Но, очевидно, ему удалось ускользнуть от них, иначе он снова телеграфировал бы нам на эту тему.
   - Значит, вы больше не получали от него никаких сообщений?
   - Только одно, из Брисбена; он сообщил, что садится на почтовый пароход "Монарх Македонии" в этом порту и в тот же день отплывет на нем в Англию.
   Услышав название судна, я вздрогнул от удивления и, можно сказать, ужаса.
   - Боже мой! Вы хотите сказать, что он был на борту "Монарха Македонии"? Он же, как уже известно всему миру, налетел на скалу где-то у берегов Новой Гвинеи и пошел ко дну со всеми, находившимися на нем, кроме двух счастливчиков.
   Старый джентльмен кивнул.
   - Ваша информация совершенно верна, мой дорогой сэр, - сказал он. - Однажды ночью, между одиннадцатью и двенадцатью часами, в тумане, судно подошло ближе к побережью Новой Гвинеи, чем следовало, и ударилось о какую-то не нанесенную на карту скалу, погрузившись на глубину от пятнадцати до двадцати морских саженей. Из команды ее корабля спаслись только двое: матрос с фок-мачты и первый пассажир салона, преподобный У. Колуэй-Браун, священник из Сиднея. Этим двоим каким-то необычайным образом удалось заполучить лодку, и в ней они добрались до берега, находившегося в тридцати-сорока милях. Здесь они пробыли несколько дней, опасаясь за свою жизнь со стороны туземцев, и, в конце концов, были подобраны торговой шхуной под названием "Чаша поцелуев", шкипер которой доставил их на остров Четверга, где они были приняты и о них хорошо позаботились.
   - А ваш агент? Вы узнали что-нибудь о его судьбе?
   - Ничего такого, что могло бы нас утешить, - печально ответил он. - Мы телеграфировали, как только узнали об этом, сначала агентам в Брисбене, которые, чтобы доказать, что он плыл на корабле, телеграфировали нам номер его каюты, а затем преподобному Колуэю-Брауну, который все еще находился на острове Четверга. Тот немедленно ответил, что прекрасно помнит, - он видел этого джентльмена на палубе как-то вечером, но что он не видел его после того, как судно ударилось о скалу, и может только предполагать, что тот, должно быть, был в постели, когда произошло несчастье. Можете представить себе, как мы были огорчены потерей нашего старого служащего и верного друга.
   - Вполне могу в это поверить, - ответил я. - И что же вы хотите, чтобы я сделал?
   Мистер Леверсидж несколько секунд молчал, и я не стал его перебивать, думая, что он, возможно, раздумывает, как бы подоходчивее объяснить мне, в чем дело.
   - Итак, мистер Коллон, - сказал он после некоторого раздумья, - мы хотим, чтобы вы как можно скорее отправились со мной на место крушения и попытались достать жемчужину, которую наш агент вез нам. Ваша репутация ныряльщика нам хорошо известна, и могу вам сказать, что, как только до нас дошла весть о крушении, мы сказали друг другу: "Жемчужину нужно вернуть любой ценой, а Кристофер Коллон - человек для этой работы". Поэтому не будете ли вы так добры сказать мне, возьметесь ли вы за эту работу, и если да, то какова будет ваша плата?
   Какими бы странными ни были мои приключения до сих пор, и какими бы любопытными (ибо это, по-моему, самый осторожный термин) ни были некоторые из обращений ко мне в свое время, не думаю, чтобы мне когда-либо делали такое необычное предложение, как то, которое сделал мне старый джентльмен, так неожиданно явившийся на мои поиски. Он был недалек от истины, когда сказал, что это, вероятно, одно из самых странных дел, в каких мне когда-либо предлагали принять участие. В одном я был твердо убежден, а именно в том, что не собираюсь сразу давать ему решительный ответ. Я не знал, каково мое положение, и, дав обещание и будучи вынужденным впоследствии отказаться от него, я мог получить пятно на своей репутации. Кроме того, прежде чем дать согласие, я хотел выяснить, каково законодательство в отношении погибшего корабля. У меня не было ни малейшего желания взять его на абордаж и овладеть драгоценным камнем, а потом обнаружить, что о нем пишут во всех газетах мира, а меня самого вызывают в суд по обвинению в пиратстве, или как там это называется.
   - Вы должны дать мне время подумать, - сказал я, обращаясь к пожилому джентльмену, сидевшему рядом. - Я хочу прояснить ситуацию. Насколько мне известно, я могу быть обвинен в уголовном преступлении, а это никуда не годится. Ни для кого не секрет, что чем больше приключений случается с драгоценным камнем, тем более ценным он становится. С другой стороны, рука закона тянется далеко, и я не собираюсь быть кошкой, которая вытаскивает ваши каштаны из огня и обжигает при этом свои лапы. Это вряд ли устроило бы Кристофера Коллона, как бы хорошо это ни было для других.
   - Дорогой сэр, - ответил мистер Леверсидж, - на этот счет вам абсолютно нечего опасаться. У нас нет никакого желания обвинять вас или каким-либо образом ущемлять ваши интересы. Я сам займусь этим делом, и это будет достаточной гарантией того, что мы не подвергнем себя неоправданному риску. На карту поставлена как моя общественная, так и личная репутация, и ради себя самого, можете быть уверены, я очень постараюсь, чтобы мы не столкнулись с законом. Доброе имя моей фирмы тоже на весах, и это должно что-то значить. Нет, дорогой сэр, будет сохранена строжайшая и абсолютная секретность, и условия будут следующие: если вы согласны, и мы сможем договориться, то зафрахтуем судно, если это возможно, в Батавии, снабдим его необходимыми приспособлениями и со всей возможной скоростью отправимся на нем к месту катастрофы. Затем вы спуститесь на корабль, обнаружите багаж нашего агента, который наверняка находится в его каюте, мы вытащим его на поверхность, осмотрим, достанем жемчужину и, сделав это, снова отплывем в Батавию, где вам будет выплачена сумма, о которой мы договоримся. После этого мы должны расстаться; вы пойдете своей дорогой, я - своей, и ни одна живая душа ничего не узнает.
   - Все это очень хорошо, но как насчет офицеров и экипажа судна, которое мы зафрахтуем? Неужели вы думаете, что они ничего не заподозрят, и как вы собираетесь обойтись с ними?
   - Это мы берем на себя, не бойтесь. Если она увидят, как уверенно мы действуем, они наверняка поверят, что мы имеем право посетить судно. К тому же, после того, как мы с ними расстанемся, мы их больше никогда не увидим. Нет, я не думаю, что вам стоит их опасаться. Ну, что скажете?
   - Не знаю, что и сказать, - ответил я. - Не знаю, стоит ли мне за это браться. Риск велик, а у меня есть еще одно предложение, которое, похоже, может принести мне кругленькую сумму. Все эти обстоятельства должны быть рассмотрены, прежде чем я смогу дать вам ответ.
   - Естественно, - ответил он. - Но все же я верю, что вы найдете способ помочь нам. Ваше мастерство ныряльщика хорошо известно, и я делаю вам комплимент, полагая, что вы обладаете одним из самых редких преимуществ - умением держать язык за зубами, когда это необходимо. Просто подумайте, и утром сообщите мне о своем решении.
   - Очень хорошо,- ответил я. - Я так и сделаю. Вы непременно получите мой ответ после завтрака.
   - Я рад это слышать, и благодарю вас. А теперь, спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - ответил я, и после этого мы разошлись по своим комнатам.
   К пяти часам следующего утра, после беспокойной ночи, я принял решение. Если старый джентльмен согласится на мои условия, я сделаю то, о чем он просит. Половина суммы должна была быть выплачена до нашего отъезда из Коломбо, а остаток - по возвращении в Батавию или по завершении нашей работы, при условии, что она продлится не более шести месяцев. Все расходы должна была покрыть его фирма, и мне должен был быть выдан документ, освобождающий меня от всякой вины, если закон сочтет нужным обрушиться на нас за то, что мы делали. Все это я воплотил в письме, которое переписал и отправил мистеру Дж. Леверсиджу в его номер, пока он одевался.
   После завтрака он нашел меня на веранде.
   - Большое спасибо за вашу записку, - быстро сказал он. - Я буду счастлив согласиться на ваши условия. Если вы не возражаете, мы немедленно их оформим.
   - Это очень любезно с вашей стороны, - ответил я, - но к чему такая спешка?
   - Потому что сегодня днем мы должны отплыть на почтовом пароходе в Батавию через Сингапур, - ответил он. - Как вы сами увидите, времени терять нельзя.
  

ГЛАВА III

  
   В жизни каждого человека обязательно происходят события, часто самого тривиального характера, которые, как бы мало мы ни думали о них в то время, обречены оставаться с нами, неизгладимо запечатленными в нашей памяти, пока мы не сойдем с этого смертного круга. Что касается моего собственного существования, то я всегда буду помнить открывшийся нам вид на Танджонг-Приок, как называется морской порт Батавии, в тот день, когда мы прибыли туда из Сингапура, занятые самыми необычными поисками, в которых я когда-либо принимал участие. Дело шло к вечеру, и небо, не только западное, но и все небо вдоль и поперек, было залито великолепными оттенками заката. Такого другого я, помнится, никогда не видел. В эти дни, когда я вспоминаю об этом странном приключении, первое, что я вижу в своем воображении, - это голландская гавань с ее блестящими зеленью причалами с одной стороны, пустынные, колеблемые ветром кокосовые деревья на берегу с другой, и это удивительно красивое небо, обволакивающее все, как кроваво-красная мантия.
   Путешествие с Цейлона в Сингапур, а оттуда на Яву не требует особых комментариев, за исключением того, что оно было совершено с максимальной скоростью и минимальным удобством. Однако желание мистера Леверсиджа добраться до места катастрофы было столь велико, что он не мог дождаться даже самых необходимых приготовлений. Всю дорогу от Коломбо до Сингапура он ворчал на скорость судна, а когда мы чуть позже задержались у берегов Суматры, я подумал, что с ним случится припадок. Однако, как я уже говорил, мы все-таки добрались до Сингапура, и, несмотря на задержку, довольно вовремя. Сделав это, мы сошли на берег и, следуя моему совету, поселились в отеле "Недерландер". В мире мало мест красивее Явы, и мало таких, где я хотел бы провести свою жизнь. Однако это был первый визит Леверсиджа на остров, и, как обычно в таких случаях, его красота произвела на него сильное впечатление. Ява похожа сама на себя и ни на что другое на всем пространстве Великолепного Востока.
   Устроившись поудобнее, мы стали думать о приготовлениях к завершению последней части нашего странного путешествия, а именно - путешествия к затонувшему кораблю. Это было деликатное дело, и к нему нужно было подходить осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Голландское правительство подозрительно, как крыса, и гораздо более бдительно, чем полагают многие. Если бы пространство позволяло, а оно не позволяет, я мог бы представить вам убедительное доказательства на эту тему.
   - Что вы собираетесь делать в первую очередь? - спросил я мистера Леверсиджа вечером, когда мы сели после ужина на веранде перед нашими спальнями.
   - Завтра утром я начну поиски судна, которое доставит нас дальше, - ответил он. - Я, конечно, не желаю, в соответствии с данным вам обещанием, скомпрометировать вас каким-либо образом, но если вы дадите мне несколько советов относительно того, как мне следует действовать, я буду вам очень благодарен. Я в первый раз на Яве и, естественно, не знаком с местными обычаями.
   - С превеликим удовольствием сделаю для вас все, что в моих силах, - ответил я, - при условии, конечно, что я не беру на себя никакой ответственности. Во-первых, вам понадобится маленький корабль, который доставит нас на место как можно быстрее. Затем вам придется нанять водолазное снаряжение, насосы, костюм и т. д., а это, поскольку от них будет зависеть моя жизнь и весь успех дела, должно быть самого наилучшего качества. Обеспечив безопасность корабля, вы должны найти надежного шкипера и команду. Она должна быть снабжена провизией, и, когда все это будет сделано, вы должны позаботиться о том, чтобы отплыть из Танджонг-Приока так, чтобы ни одна живая душа здесь не догадалась о причинах вашей спешки. Таково мое видение ваших действий.
   - Вы абсолютно правы, - ответил он, - но, боюсь, это гораздо труднее, чем вы думаете. Во-первых, я хочу быть уверенным в человеке, прежде чем обратиться к нему. Я не хочу сделать неверный шаг и оказаться лицом к лицу с тем, кто не только откажется удовлетворить мою просьбу, но и сообщит правительству, как только я уйду, о моих намерениях. Это все испортит.
   - Что ж, если вам нужен человек, у которого вы могли бы навести справки, - ответил я, - и в то же время чувствовать себя в безопасности, думаю, что смогу вывести вас на его след. Сейчас у меня в сумке лежит его визитка, и завтра утром я отдам ее вам. Одно совершенно ясно: если на этом острове и есть кто-то, кто может вам помочь, то это он. Но не позволяйте ему заподозрить, что вы охотитесь за жемчужиной, иначе он захочет войти с вами в долю, или продаст вас правительству, если вы не согласитесь на его условия. Я точно знаю, что он владеет флотом быстроходных шхун, хотя, думаю, когда вы спросите его, он будет отрицать, что вообще что-либо о них знает. Они оснащены по последнему слову техники, включая насосы и оборудование, но я ничего не знаю о командах, которые на них служат. Вы должны.познакомиться с ними сами, только будьте очень осторожны и держите глаза открытыми. Помните, что здесь каждый мужчина - моряк или притворяется им. Однако чаще всего он самый большой негодяй, какого можно найти на Востоке, и не только обманет вас, как только получит возможность сделать это, но и перережет вам горло при первом удобном случае, хотя бы для того, чтобы увидеть, как вы будете себя вести, пока он это делает. Я имел с ними дело больше лет, чем мне хотелось бы, и говорю это по собственному опыту. А теперь, с вашего позволения, я пойду спать. Завтра утром я дам вам его адрес.
   - Большое спасибо,- сказал он. - Я искренне благодарен вам за помощь, которую вы мне оказали.
   - Не стоит об этом. Я только надеюсь, что это окажет вам реальную услугу. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, дорогой сэр, - ответил он. - Спокойной ночи. Я верю, что теперь мы определенно приступили к нашей работе и что мы находимся на пороге великих событий.
   На следующий день, рано утром, то есть после раннего завтрака, который подается либо в спальни, либо на веранде, как предпочитают посетители, я вручил старому джентльмену визитную карточку человека, о котором говорил накануне вечером, и он немедленно отправился на его поиски. Пока его не было, я решил прогуляться по городу и узнать, что происходит, поэтому, надев свой пробковый шлем, закурил сигару и отправился в путь. У меня был старый друг, который мог рассказать мне все, что я хотел знать, - человек, которого я часто находил полезным, - и, что еще лучше, человек, которого я некоторое время назад убедил в том, что ни в коем случае не следует пытаться играть со мной по своим правилам. Это был любопытный старик по имени Маалтаас, который утверждал, будто он голландец. Но я случайно узнал, что это не его имя; что он был уроженцем Южной Германии и бежал, чтобы избежать военной службы. Он жил на верхнем этаже любопытного здания на главной улице города, нижняя часть которого была населена китайцами, и он хвастался, что знает о том, что происходит на дальнем Востоке, больше, чем даже сам Ли Чун Тан.
   Я застал его в тот момент, когда он вставал с постели, и вид у него был такой, словно он только что оправился от тяжелого опиумного приступа. Когда я открыл дверь, он приветствовал меня, не выказав ни малейшего удивления. Смешное маленькое высохшее существо из кожи и костей, которое никто не желал бы видеть.
   - Господин Коллон? - сказал он, вернее, ахнул, потому что всегда страдал астмой. - Я почему-то ожидал увидеть вас сегодня утром.
   - Значит, ваши ожидания оправдались, - ответил я. - Я случайно оказался в Батавии и решил навестить вас. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я видел вас в последний раз.
   - Но почему вы так внезапно покинули Коломбо, господин? - спросил он с любопытством, не обращая внимания на последнюю часть моей речи. - И как получилось, что вы не приняли предложение выжать доллары из той табачной фирмы на Филиппинах?
   - Откуда, черт возьми, вы вообще об этом знаете? - спросил я с удивлением, потому что, должно быть, имел в виду, - это дело обсуждалось в строжайшей тайне, и я понятия не имел, что кто-то еще, кроме заинтересованных сторон, имел хоть какое-то представление об этом, не говоря уже об этой иссохшей старой мумии на Яве, сидевшей на своей кровати, скривив лицо щелкунчика в том, что считал приятной улыбкой.
   - Я стар, глух и слеп, как летучая мышь, - ответил он, - но я достаточно молод, чтобы быть в здравом уме. Мои уши всегда открыты для сплетен, и хотя я слеп, я могу заглянуть в мир так же далеко, как и мои соседи.
   - У вас удивительно острое зрение, папаша, - ответила я. - Это всем известно. И более того, вы никогда не ошибаетесь, не так ли? Будь я так же умен, как вы, я бы завтра же занялся контрабандой опиума на Формозе и нажил бы на этом целое состояние.
   Случилось так, что это самое предприятие было единственной настоящей неудачей старика в его жизни, или, точнее, это была единственная неудача, которая когда-либо обнаруживалась. Следовательно, он был очень чувствителен к этому.
   - Считаете себя очень умным, не так ли? Но вы еще не так умны, как старый Маалтаас. Несмотря на то, что он стар, он все еще в здравом уме. Предположим, он расскажет вам о вашем поручении и о том, почему этот седовласый старый английский купец Леверсидж с вами, а?
   - Что вы знаете о Леверсидже, старый колдун? - воскликнул я, не без некоторого волнения думая о том, какие могут быть последствия, если этот старый негодяй узнает об игре, в которую мы играем, и о необходимости хранить тайну.
   - Гораздо больше, чем вы думаете, - ответил он с лукавой усмешкой. - Когда Хэттон-Гарден берет на буксир Кристофера Коллона, мне кажется, что за их маленькой игрой стоит понаблюдать. Во всяком случае, стоит посмотреть, сможете ли вы обнаружить причину всего этого.
   - Вполне возможно, ваше любопытство будет удовлетворено, - сказал я, - но что касается меня, то я не вижу в этом никакой пользы. Они платят мне довольно хорошо, и все же...
   - Меньше, чем стоит жемчужина? - воскликнул он. - Полагаю, именно это вы и собирались сказать?
   Удивление, которое я не сумел скрыть, должно быть, показало ему, что он попал в яблочко. Но я почти мгновенно пришел в себя и к тому времени уже принял решение, какой путь мне следует избрать.
   - Нет, я не думаю, что это полная стоимость жемчужины, - ответил я. - Вряд ли это так. И все же, мы должны жить, а дела, как вы, наверное, знаете, в последнее время идут не слишком оживленно. Как у вас дела?
   - Ничего, - ответил он и многозначительно добавил: - Я сейчас кое-что ищу. "Суши сено, пока светит солнце" - вот мой девиз, и я всегда считал его хорошим.
   - Тогда мне очень жаль, что я ничем не могу вам помочь, - сказал я. - Если бы я мог, вы бы знали, что я сделаю все, что в моих силах, не так ли?
   Он еще раз взглянул на меня и усмехнулся. Из того, что я знал о его привычках, я мог видеть, что некоторые неприятности еще впереди.
   - Вы всегда были благодарны за небольшую помощь, мой мальчик, не так ли? Если мне не изменяет моя бедная старая память, у нас было много хороших дел. Возможно, теперь я смогу оказать вам добрую услугу, но я бедный человек и хочу получить что-нибудь за свои хлопоты.
   - Что вы можете для меня сделать? - спросил я, вглядываясь в его хитрое старое лицо в надежде получить хоть какое-то представление о том, что у него на уме.
   - Я могу предупредить вас насчет вашей нынешней работы, - сказал он. - Это может избавить вас от многих неприятностей, и не только неприятностей, но и от некоторой опасности, если то, что я слышал, верно.
   - Черт возьми! И что же это за предупреждение? - спросил я.
   - Не слишком быстро, мой друг, - ответил он. - Прежде чем я скажу вам, я хотел бы кое-что получить. Дайте мне информацию, о которой я прошу, и вы узнаете все. Это стоит услышать, даю вам слово.
   - Ну и что же вы хотите узнать? Я доверял вам раньше, и я не против сделать это снова. Задайте свой вопрос, и я на него отвечу. Но если вы затеете какую-нибудь пакость или обманете меня, почему бы вам просто не позаботиться о себе, вот и все.
   - Я не собираюсь обманывать вас, - ответил он, снова скривив лицо. - Я хочу знать одно: когда вы уговорили султана Пела-Пелу выдать вам этого португальца, за которого Цунгли-Ямен в Пекине предложил такую награду, какую угрозу вы использовали? У меня там небольшая игра, и я хочу ущипнуть его, чтобы он завизжал, если откажется. Расскажите мне, как вам это удалось, и я дам вам необходимую информацию.
   Прежде чем ответить, я с минуту обдумывал свое положение. Я не хотел выдавать свою тайну без крайней необходимости, и все же у меня были веские основания полагать, что старик не стал бы намекать на то, что я должен что-то знать, если только его новости не стоили того, чтобы их рассказывать. Однако, в конце концов, я решился, достал записную книжку и открыл одну запись.
   - Вот оно, - сказал я, протягивая ему листок. - Я получил эту информацию из первых рук, поэтому знаю, что на нее можно положиться. Я пригрозил ему разоблачением, и хотя до этого он сидел на дереве очень высоко, ему пришлось спуститься.
   Маалтаас дважды перечитал то, что было написано на листке, а затем нацарапал несколько слов на клочке бумаги, который достал из-под подушки. Сделав это, он вернул мне книжку, которую я сунул в карман.
   - Ну, так что вы хотели мне сказать? - поинтересовался я.
   - Сначала ответьте мне на один вопрос, - сказал он. - Вы отправляетесь на место крушения "Монарха Македонии", не так ли?
   - Я не собираюсь говорить, так ли это, - ответил я, - но предположим, ради продолжения разговора, что так. Что же тогда?
   Он наклонился чуть ближе ко мне, и его лукавые старые глаза блеснули, словно две сверкающие звезды.
   - В таком случае, - сказал он, - мой вам совет: поторопитесь, ибо в одном вы можете быть уверены, и это то, что вы не первый.
   Услышав это, я вскочил на ноги.
   - Не первый! - воскликнул я. - Что, черт возьми, вы имеете в виду? Почему мы не первые?
   - Потому что вчера к месту крушения отправилась шхуна с полным водолазным оборудованием на борту. Ее ведет Джим Пич, и с ним Йокогама Джо.
   Я не стал дожидаться продолжения, а, подхватив шлем, направился к двери и, не успев досчитать до пятидесяти, со всей возможной скоростью помчался по улице. Джим Пич уже однажды чуть не побил меня, и мне бы не хотелось давать ему шанса сделать это сейчас.
  

ГЛАВА IV

  
   Вернувшись в гостиницу после разговора с хитрым старым негодяем Маалтаасом, я увидел, как мистер Леверсидж входит во двор через другую калитку. Я поспешил за ним и едва успел поймать его, когда он пересекал веранду, чтобы пройти в свою гостиную. Он резко обернулся, услышав мои шаги за спиной, и один взгляд на мое лицо, должно быть, сказал ему, что что-то случилось. Его лицо побледнело, и я заметил, что его губы нервно дернулись.
   - В чем дело? - спросил он, задыхаясь. - Что вы хотите мне сказать? Я вижу, что с вашим лицом что-то не так.
   - Действительно, что-то не так, - ответил я. - Пойдемте в дом, я вам все расскажу. Я нарочно поспешил назад, чтобы сразу же дать вам знать.
   - Я вам очень обязан, - сказал он. - Заходите. Ваше лицо пугает меня. Я боюсь плохих новостей.
   - Боюсь, я должен сообщить вам не очень хорошие новости, - ответил я. - Однако, если мы проявим смекалку, то, возможно, сумеем исправить положение, пока еще не поздно. Прежде всего, вам следует узнать, что сегодня утром я посетил одного старого друга, который живет здесь, одного из самых умных людей на Востоке, если не самого красивого. Это человек, который знает все; который, по всей вероятности, мог бы вам сказать, почему тот русский крейсер, который должен был прибыть в Гонконг в прошлую пятницу, в последний момент вернулся во Владивосток, хотя ему не требовался уголь и с ним все было в полном порядке. Или он расскажет вам, как и мне, о причинах, побудивших некоего английского торговца драгоценностями поспешить из Мадраса в Коломбо, а затем отправиться на Яву вместе с человеком по имени Кристофер Коллон.
   - Вы хотите сказать, что наши дела здесь кому-то известны? - воскликнул он в тревоге. - В таком случае, мы разорены.
   - Не совсем, я думаю, - ответил я, а затем с некоторым хвастовством, которое не мог не выказать, добавил: - Во-первых, это известно не кому-то, а всего лишь одному человеку. Во-вторых, Маалтаас может играть быстро и выигрывать у большого количества людей, но он не осмелится сделать это со мной. Мы слишком полезны друг другу, чтобы пытаться каким-либо образом испортить друг другу игры. Если бы не он, я бы никогда не узнал, что случилось, пока не стало бы слишком поздно, чтобы исправить это.
   - Но вы еще не рассказали мне, что произошло, - обиженно сказал мистер Леверсидж.
   - Дело в том, - сказал я, - что пока мы поздравляли себя с нашей сообразительностью, нас чуть не опередили в том, что мы намеревались сделать. Другими словами, мы не так рано вышли на поле, как думали.
   - Что вы имеете в виду? Не так рано вышли на поле... Вы хотите сказать, что кто-то еще пытается сделать то, что мы собираемся сделать? Что кто-то еще готовится отправиться на место крушения?
   - Да, - ответил я, кивнув. - Вы попали в точку. Вчера из Танджонг-Приока вышла шхуна с водолазом на борту, и, насколько я могу судить, - а в этом нет никаких сомнений, - она направилась к месту крушения.
   - Вы имеете в виду правительственное судно? Наверняка его послали власти?
   - Я не имею в виду ничего подобного, - сказал я. - На ее борту находится Джим Пич, один из самых ловких и умелых людей в этих водах. А когда я скажу вам, что с ним ныряльщик Йокогама Джо, то вы поймете, насколько реальна причина для тревоги. Во всяком случае, мистер Леверсидж, я считаю, что если мы не окажемся там первыми, то лучше вообще позабыть о жемчуге, потому что он достанется им так же точно, как то, вы родились. Я никогда не видел, чтобы Джимми Пич потерпел неудачу в том, за что брался, кроме одного раза. Его не так-то просто победить, этого Джимми. Он знает эти воды так же хорошо, как вы знаете Оксфорд-стрит, а если, как я предполагаю, это его собственная шхуна, то мы потратим все наше время, пытаясь поймать ее.
   Когда я сказал это, на лице старого джентльмена отразилась целая гамма эмоций. Недоумение, тревога, жадность и мстительность, казалось, боролись в нем за господство. Было очевидно, - воспитанный в глубоком уважении к священным правам собственности, он не мог поверить, что может жить человек, который осмелился бы вести себя по отношению к нему, Джону Леверсиджу из Хаттон-Гардена, так, как теперь, по слухам, поступали Пич и его банда. Он сжал кулаки, поняв, что успех предприятия целиком зависит от того, сумеем ли мы обыграть остальных в их собственной игре, и по блеску его глаз я догадался, что старик готов на все, чтобы завладеть тем, что было куплено и оплачено его фирмой и что он, поэтому, считал своей законной собственностью.
   - Если вы так говорите, мистер Коллон, - сказал он, наконец, - то не может быть никаких сомнений в том, какие действия нам следует предпринять. Что бы ни случилось, мы должны быть на месте первыми. Я думаю, что поступаю так, как хотела бы моя фирма, когда говорю, что этих негодяев надо перегнать любой ценой. Если этот человек, о котором вы говорите, этот Пич, не тот, кого можно победить, позвольте мне сказать вам то же самое относительно меня самого. Уверяю вас, победа будет на нашей стороне.
   - Отменно сказано,- кивнул я. - Мне нравится ваш дух, мистер Леверсидж, и я с вами заодно. Я уже побил Джимми раньше, и готов сделать это снова.
   - Надеюсь и верю, что вам это удастся, - ответил он. - А теперь, что вы посоветуете? Какие шаги мы должны предпринять в первую очередь? Прошу вас, помогите мне, ибо вы должны быть лучше сведущи в подобных делах, чем я. Мне кажется, однако, что одно совершенно ясно: если эти люди отплыли вчера на своей шхуне, они выигрывают у нас один день, и нам будет трудно их догнать. Конечно, мы могли бы это сделать, но было бы безопаснее действовать так, как будто мы думаем, что это не так. Что касается меня, то я не склонен рисковать. Я хочу быть уверен, что мы доберемся туда раньше них.
   - Единственный способ сделать это, конечно, зафрахтовать пароход, - ответил я, - а это потребует больших денег. Но это даст нам уверенность, что мы победим их.
   - В таком случае деньги не имеют значения. Мы должны сдержать слово, данное императору, а для этого моя фирма потратит вдвое больше, чем это может стоить. Но вопрос в том, где мы найдем нужный нам пароход? Сегодня утром мне было трудно, нет, почти невозможно достать даже шхуну. И за единственную, о которой я слышал, владелец запросил такую невозможную цену, что я не был расположен уступать его требованиям, пока не посоветуюсь с вами по этому вопросу и не удостоверюсь, что мы не сможем найти другую. Что вы посоветуете?
   Я на мгновение задумался. У меня уже был опыт общения с яванскими судовладельцами, и я кое-что знал об их приятных маленьких привычках. И тут мне в голову пришла одна мысль.
   - Я думаю, если вы позволите мне вести переговоры, мистер Леверсидж, - сказал я, - я смогу получить то, что вы хотите. Человек, о котором я только что говорил с вами, тот самый, который дал мне информацию о Пиче и его команде, - это именно тот человек, к которому следует обратиться. Я не сомневаюсь, что он найдет для нас судно, и хотя нам, возможно, придется заплатить ему за труды, он позаботится о том, чтобы нас не обманули. Есть еще одно предложение, которое я хотел бы сделать, и оно заключается в том, чтобы вы позволили мне телеграфировать одному моему знакомому на острове Четверга, чтобы он послал шхуну в один из районов побережья Новой Гвинеи с людьми, которым он может доверять. Тогда мы могли бы по прибытии переправиться на нее и отправить пароход обратно, не сообщая ничего тем, кто на борту, о нашем поручении. Что вы думаете об этом предложении? На мой взгляд, это было бы лучшим вариантом.
   - Я согласен с вами, - ответил он. - Это замечательная идея, и я вам очень благодарен. Мы займемся ее воплощением в жизнь не теряя времени. Как только вы увидите этого человека, Маалтааса, мы отправим сообщение, о котором вы говорите, на остров Четверга.
   - Я немедленно увижусь с ним, - ответил я. - Нельзя терять ни минуты. Пока мы здесь разговариваем, шхуна идет к месту катастрофы так быстро, как только может.
   Я откланялся, и менее чем через четверть часа снова сидел в комнате почтенного Маалтааса. Не потребовалось много времени, чтобы дать ему понять, какой милости мы от него хотим, и не потребовалось много времени, чтобы он дал мне понять, на каких условиях он готов ее оказать.
   - Полагаю, вы совсем не снизите свою цену? - спросил я, когда он закончил. - То, о чем вы просите, многовато для такой простой услуги.
   - Ни гульдена, - коротко ответил он.
   - Если мы договоримся, когда мы сможем отплыть?
   - Завтра утром, при свете дня, если хотите.
   - И вы гарантируете, что людям, которых вы пошлете с ней, можно доверять?
   - Никому в этом мире нельзя доверять, - мрачно ответил он. - Я никогда еще не встречал человека, которого нельзя было бы купить за такую цену. Более того, если бы я встретил его, я был бы последним, кто доверял бы ему. Скажу лишь, что люди на судне настолько достойны доверия, насколько это вообще возможно.
   - Этого достаточно. Сейчас я вернусь к своему директору и поставлю его в известность о ваших условиях. Если я не вернусь сюда в течение часа, можете считать, что мы согласны на ваши условия, и можете приступать.
   - Нет, благодарю вас, мистер, - сказал Маалтаас, - так не пойдет. Если я получу деньги в течение часа, я буду считать, что вы согласны, - и не иначе. Половина денег сразу, а
   остальная часть будет выплачена капитану, когда вы доберетесь до места назначения. Если вы хотите, чтобы он подождал вас и привез обратно, вы должны заплатить половину обратного тарифа, когда подниметесь на борт, и остаток, когда вернетесь сюда. Вы понимаете?
   - Конечно. Я дам вам ответ в течение часа.
   Пятнадцать часов спустя деньги были выплачены, телеграмма на остров Четверга отправлена, и мы стояли на палубе голландского парохода "Кёниг Людвиг", двигавшегося вдоль Явы со скоростью добрых пятнадцати узлов в час.
   - Если мастер Пич не поторопится, мы будем в состоянии бросить ему буксирный трос, - сказал я мистеру Леверсиджу, стоявшему рядом со мной.
   - Искренне надеюсь,- ответил он. - Во всяком случае, вы можете быть уверены, что мы устроим хорошую гонку. Как мы будем называть ее?
   - Гонка за Жемчугом Мертвеца, - сказал я.
  

ГЛАВА V

  
   К моему удивлению, еще до того, как мы пробыли в море двадцать четыре часа, все на борту "Кёнига Людвига", казалось, оценили меру нашего рвения и осознали, что на самом деле мы отправляемся не в увеселительную поездку, как было объявлено, а устраиваем гонку со шхуной, которая отплыла из того же порта почти сорок восемь часов назад. Собственно говоря, именно мистер Леверсидж был ответственен за то, что выпустил кота из мешка. Как ни требовалось соблюдать строжайшую сдержанность в отношении нашего поручения, его волнение было столь велико, что он не мог не поделиться своими надеждами и страхами, разумеется, под залог секретности, с половиной команды корабля. К счастью, однако, у него хватило здравого смысла не выдать цели нашего путешествия, хотя, боюсь, многие должны были это заподозрить.
   На седьмой день после отплытия из Батавии мы достигли той части побережья Новой Гвинеи, где нас должна была встретить шхуна, о которой я телеграфировал на остров Четверга. До сих пор мы не видели судна Пича, и в глубине души считали себя вправе считать, что обогнали ее. Теперь, если бы только мы могли пересесть на другое судно и добраться до места, не теряя времени, казалось, у нас был бы отличный шанс закончить наше дело и уйти прежде, чем та успеет появиться. После тщательного размышления, мы согласились позволить пароходу вернуться без нас на Яву, а по окончании работы решили продолжить наше путешествие на борту шхуны к острову Четверга. Здесь мы должны были расстаться: Леверсидж возвращался со своими сокровищами в Англию через Брисбен и Сидней, а я на следующем китайском пароходе отправлялся в Гонконг, где намеревался задержаться на некоторое время, рассчитывая получить от него деньги. Но, как вы вскоре увидите, мы торговались без хозяев. События должны были обернуться совсем не так, как мы ожидали.
   Было раннее утро. До восхода солнца оставался еще час, когда капитан постучал в наши каюты и сообщил, что мы достигли того места, куда он должен был нас доставить. Мы оделись со всей возможной быстротой и, сделав это, поднялись на палубу. Когда мы вышли, стояло необычно тихое утро; тяжелый туман лежал на поверхности моря. Последнее, насколько мы могли судить по воде, было спокойным, как мельничный пруд. Не было слышно ни звука, кроме мерного капания воды с навеса на палубе. Из-за тумана было невозможно определить, прибыла ли шхуна с острова Четверга на место встречи. Она могла находиться рядом с нами, а могла быть и в пятидесяти милях отсюда.
   Один раз нам показалось, что где-то неподалеку по левому борту заскрипел блок, но, хотя мы крикнули, по меньшей мере, дюжину раз и несколько минут подавали сигнал свистком, ответа не последовало.
   - Эта задержка очень досадна, - раздраженно сказал мистер Леверсидж после того, как мы вместе бродили по палубе больше часа. - Каждая минута имеет для нас первостепенное значение, ибо каждый час, который мы тратим здесь в бездействии, приближает другую шхуну к месту катастрофы. Как только туман рассеется, нам придется с лихвой наверстывать упущенное.
   Как мы пережили остаток того утра, я помню только очень смутно. Что касается меня, то, кажется, большую часть я провел с книгой, лежавшей на шкафчике штурманской рубки. Мистер Леверсидж, с другой стороны, почти ни минуты не сидел неподвижно, но почти все утро бегал с места на место по судну, выглядывая за борт, чтобы посмотреть, не рассеивается ли туман, и, сверяясь с часами, громко стонал каждый раз, когда возвращал их в карман. Не помню, чтобы я когда-нибудь видел человека более нетерпеливого.
   Как только обед закончился, мы вернулись на палубу, но туман оставался таким же густым, как и прежде. Тишина, царившая вокруг, была жуткой, и когда один из нас заговорил, его голос, казалось, разнесся на многие мили. Однако мы по-прежнему ничего не слышали и тем более не видели шхуны, которая должна была доставить нас к месту назначения.
   - Если этот туман скоро не рассеется, я, кажется, сойду с ума, - сказал, наконец, Леверсидж, опустив руку и шлепнув ладонью по фальшборту. - Пока мы застряли здесь, шхуна этого негодяя Пича, "Танцующая Девушка", идет вперед, чтобы испортить нам праздник. Никогда в жизни я не испытывал ничего более неприятного.
   Природа, видимо, пожалела его, поскольку, едва эти слова слетели с его губ, как по левому борту появился разрыв в тумане; а затем с быстротой, поистине волшебной, если учесть, какой густой она была мгновение назад, огромная завеса отодвинулась от лица бездны, позволив нам увидеть низкие очертания мыса в десяти милях или около того по правому борту и небольшое судно, направлявшееся к нам с юго-востока. Как только я навел на него подзорную трубу, я сразу узнал в ней шхуну, о которой телеграфировал на остров Четверга. Часом позже она была уже на расстоянии кабельтова от нас, и мы как можно быстрее переносили на борт свои вещи. Затем снова подняли паруса, "Кёниг Людвиг" пронзительно свистнул нам на прощание, и вскоре мы уже неслись по синему морю к месту назначения с такой скоростью, какую только мог пожелать человек.
   Остаток дня мы двигались так быстро, что на рассвете следующего оказались в том месте, куда направлялись, а именно - на месте крушения несчастного парохода "Монарх Македонии". Мы все были на палубе, когда добрались до него, и я никогда не забуду выражение изумления, появившееся на лице Леверсиджа, когда шкипер отдал несколько приказаний и присоединился к нам у поручней, отрывисто сказав при этом: "Джентльмены, вот мы и пришли; я думаю, что это то самое место, куда вы велели мне привести вас".
   - Вот это место! - воскликнул он, оглядывая гладкое, улыбающееся море. - Уж не хотите ли вы сказать, что именно здесь "Монарх Македонии" встретил свою жестокую судьбу? Не могу в это поверить.
   - Тем не менее, это правда, - ответил шкипер. - То есть, насколько я могу судить по координатам. Взгляните на карту и убедитесь сами.
   С этими словами он расстелил на палубе свиток, который держал в руке, и мы все опустились на колени, чтобы рассмотреть его. Чтобы показать наше местоположение, шкипер провел грязным ногтем большого пальца по карте и сделал отметку примерно в том месте, куда он направлял шхуну.
   - Вы хотите сказать, что несчастный корабль лежит сейчас под нами? - спросил мистер Леверсидж с некоторым благоговением в голосе.
   - Насколько я могу судить, он должен быть где-то здесь, - ответил шкипер, небрежно обводя рукой окрестности. Потом, достав из кармана пиджака лист бумаги, продолжил:
   - Вот координаты разведывательного судна Адмиралтейства относительно скалы, о которую оно ударилось, так что мы не можем быть очень далеко.
   Следуя примеру мистера Леверсиджа, мы подошли к левому борту и осмотрелись.
   - Страшно подумать, что там, внизу, лежит огромное судно, плод стольких человеческих мыслей и изобретательности, а тела погибших на нем мужчин и женщин все еще находятся на борту. Не знаю, завидую ли я вам, Коллон, что вы решили навестить его. Кстати, сколько дали замеры?
   - Семнадцать саженей, - ответил шкипер.
   - И вы думаете, что он лежит на некотором расстоянии от скалы, о которую ударился?
   - Я это знаю. Выжившие рассказывают, что, как только пароход ударился, вахтенный офицер скомандовал дать задний ход и снял его с камней, но прежде чем он успел отойти хотя бы на кабельтов, он камнем пошел ко дну.
   - Я понимаю. А теперь, мистер Коллон, начинается ваша часть дела. Когда вы собираетесь приступить к работе? Нам не стоит медлить, потому что другая шхуна может быть здесь в любой момент.
   - Я немедленно начну готовиться к погружению, - ответил я, - и, если все пойдет хорошо, завтра утром сделаю первый спуск. Сегодня днем этого делать не стоит.
   Поэтому, как только наша полуденная трапеза была закончена, я приказал принести на палубу насосы и водолазное снаряжение и провел вторую половину дня, проверяя их и подготавливая к предстоящей завтра работе. К ночи я был полностью готов спуститься вниз в поисках жемчужины.
   - Будем надеяться, что завтра к этому времени мы уже будем на пути к острову Четверга, - сказал мне Леверсидж, когда позже вечером мы стояли на палубе, прислонившись к перилам. Не могу не думать о том, что все эти несчастные мертвецы лежат всего в сотне футов под нашим килем. Как только мы получим заберем то, что нам нужно, мы, не теряя времени, снимемся с якоря.
   Я уже собирался ответить ему, когда что-то заставило меня посмотреть на запад. Сделав это, я вскрикнул от удивления, потому что не более чем в пяти милях от нас увидел огни приближающегося судна.
   - Взгляните туда, - воскликнул я, - что это?
   Мистер Леверсидж проследил за направлением моей руки.
   - Если я не ошибаюсь, - сказал шкипер, - это шхуна "Танцующая Девушка".
   - Тогда нас ждут неприятности. Что же, черт возьми, делать?
   - Понятия не имею. Мы не можем заставить ее повернуть назад, а если они увидят, что мы ныряем, то наверняка поймут наши мотивы и донесут на нас.
   Мы оба повернулись и посмотрели в ту сторону, где в последний раз видели судно, но, к нашему удивлению, его там уже не было.
   - Что это значит? - воскликнул Леверсидж. - Что с ней могло случиться?
   - Думаю, я могу вам ответить, - сказал шкипер. - Нас снова ждет туман.
   - Опять туман,- ответил старый джентльмен. - Если это так, то нам конец.
   - Напротив, - сказал я, - я думаю, что мы спасены. Если представится такая возможность, я думаю, что смогу найти выход из этой передряги.

ГЛАВА VI

  
   Из всех тысячи и одного странного явления могучих глубин, на мой взгляд, нет ничего более необычного, чем туманы, которые так внезапно возникают в восточных водах. В какой-то момент вся морская гладь простирается перед взором; затем далеко на горизонте появляется крошечное облачко, похожее на маленькую светлую точку в безупречной синеве. Она приближается, и, пока делает это, распространяется вьющимися венками пара. В конце концов, моряк оказывается отрезанным от всего, погруженным в свой собственный маленький мир, такой крошечный, что даже не может видеть перед собой собственное судно во всю его длину. Ночью эффект еще более странный, потому что тогда вообще ничего не видно.
   В этот раз туман поднялся быстрее, чем я когда-либо видел. Едва мы заметили огни шхуны, которая, - мы были убеждены, была "Танцующей Девушкой", - как они снова исчезли. Но, как я уже говорил мистеру Леверсиджу, это обстоятельство не только не вредило нам, но, наоборот, спасало нас. Если бы она наткнулась на нас средь бела дня, когда мы были заняты работой над обломками корабля внизу, все стало бы ясно сразу, и победил бы сильнейший. Однако теперь, если ее команда собиралась выудить деньги раньше нас, я был уверен, что мы с блеском выйдем из этой передряги.
   - Мы не должны пытаться скрыть наше положение, - сказал я, поворачиваясь к шкиперу, которого теперь едва мог видеть. - Если бы я был на вашем месте, то продолжал звонить в этот ваш колокол, - он даст Пичу знать, что кто-то уже на месте, и поможет подготовить его ум к тому, что должно произойти.
   Шкипер ощупью пробрался вперед, чтобы отдать необходимые распоряжения, и вскоре предупреждающе зазвучал колокол. После этого мы сели на световой люк и стали ждать прибытия шхуны со всем хладнокровием, на какое были способны. Однако наше терпение было обречено на жестокое испытание, так как прошло более двух часов, прежде чем до нас донесся какой-либо звук, сообщивший нам, что она находится по соседству. Затем с внезапностью, которая была почти пугающей, над безмолвным морем до нас донесся голос.
   - Если мне придется спуститься в лодку, черномазые, - говорил мужчина, - я дам каждому из вас такой хороший пинок, какого вы никогда в жизни не получали. Ну-ка, поживее, или я спущусь к вам быстрее, чем вы успеете оглянуться, чтобы помочь вам взбодриться.
   Не было никакой возможности ошибиться в том, чей это был голос.
   - Это Джимми Пич, - сказал я, поворачиваясь к мистеру Леверсиджу, стоявшему рядом со мной у фальшборта. - Я знаю его приятную манеру разговаривать с командой. Он славный шкипер, этот Джимми, а человек, который с ним, Йокогама Джо, равен ему во всех отношениях.
   - Но как они сюда попали? - спросил старый джентльмен. - Это не паровое судно, в этом тумане видно не больше, чем в кромешной тьме, и нет ни малейшего дуновения ветра.
   - Ее буксирует лодка, - ответил я. - Если вы прислушаетесь, то услышите скрип весел в уключинах. Именно на это я и рассчитывал. А теперь, я собираюсь напугать мастера Джимми так, как никогда и никто не пугал его прежде, о чем, я думаю, он будет помнить до конца своих дней. Если он когда-нибудь узнает об этом, и мы встретимся на берегу, я думаю, он попытается со мной рассчитаться.
   С этими словами я приставил к губам сложенные ладони и закричал в ту сторону, откуда несколько минут назад донесся голос.
   - Эй, на корабле! Это та самая "Танцующая Девушка" из Куктауна?
   Наступила полная тишина. Я мог бы досчитать до ста, прежде чем мне крикнули в ответ:
   - Что это за судно?
   Я был готов к этому вопросу.
   - Канонерская лодка Ее величества "Пантера", стоящая на якоре над обломками "Монарха Македонии", - ответил я. - Вы - та самая "Танцующая девушка"?
   Последовала еще одна долгая пауза, затем другой голос ответил:
   - К дьяволу эту вашу "Танцующую Девушку"! Мы - шхуна "Кэролайн Смитерс" из Кэрнса, и идем из Макассара в Порт-Морсби.
   Я снова поднял руки и ответил им.
   - Хорошо, - ответил я, - подождите минутку, я отправлю к вам шлюпку, чтобы убедиться. Мы ищем "Танцующую Девушку", и, поскольку она покинула Батавию десять дней назад или около того, она вот-вот должна быть здесь.
   Повернувшись к мистеру Леверсиджу, стоявшему рядом со мной, я прошептал: "Если я не ошибаюсь, они сейчас уберутся так быстро, как только смогут".
   - Почему вы так уверены, что они это сделают? - спросил он. - Пока он не пытается проникнуть на затонувший корабль, он имеет полное право находиться здесь.
   - Как вы и сказали, он имеет на это полное право, - ответил я, - но вы можете поспорить на свой последний доллар, что он уберется как можно скорее. Есть то, что адвокаты называют стечением обстоятельств. Во-первых, я случайно узнал, что шкипер "Пантеры" уже довольно давно разыскивает его по одному делу Кингсмиллской группы. Они пытались схватить его повсюду, но до сих пор он оказывался слишком умен для них. Я думаю, он придет к выводу, что благоразумие - лучшая часть доблести, и последует ему. Слушайте!
   Мы оба прислушались и через мгновение отчетливо различили равномерное "чип-чип" весел, когда они буксировали шхуну от нас.
   - Он уже вытащил две шлюпки, - сказал я, - и это говорит о том, что он намерен отплыть как можно быстрее. Почему-то я не думаю, что мастер Пич будет беспокоить нас еще день или два. Но не рассердится ли он, если когда-нибудь узнает, как мы его одурачили? Мир будет недостаточно велик, чтобы вместить нас двоих. Теперь все, что нам нужно, - это чтобы туман держался, пока он не скроется из виду. Я не чувствую никакого ветра.
   Я смочил палец и поднял его над головой, но ничего не почувствовал. Ночь была такой же тихой, как и туманной. Видя поэтому, что ждать в надежде на улучшение погоды бесполезно, я пожелал всем спокойной ночи и, будучи поздравлен с тем, как мне удалось избавиться от Пича, спустился вниз к своей койке.
   И действительно, когда на следующее утро мы вышли на палубу, туман исчез, а вместе с ним исчезла и шхуна "Танцующая Девушка". Дул свежий ветерок. Небо над головой было сапфирово-голубым, яркий солнечный свет струился по нашим палубам, а море вокруг нас было зеленым и прозрачным, как изумруд. Маленькие волны плескались у борта, и шхуна весело приплясывала на якоре. После вчерашнего тумана это было похоже на новый мир, и когда мы убедились, что наш враг действительно скрылся из виду, всей компанией сели завтракать.
   Покончив с едой, мы вернулись на палубу. Великолепное утро продолжалось, с той лишь разницей, что к этому времени море несколько успокоилось.
   Экипаж уже готовил водолазный аппарат к моему спуску. После беспокойства, вызванного прибытием "Танцующей Девушки", шутки, которую мы сыграли с ее капитаном, и волнения, вызванного этим, я был почти потрясен, увидев, что главная, или, точнее, единственная цель моего путешествия так безошибочно и бессердечно предстала передо мной. Я взглянул через борт на улыбающееся море и подумал о визите, который мне предстояло нанести несчастному судну, лежавшему так тихо и спокойно под этими коварными волнами. И ради чего? Ради драгоценного камня, который, в конечном счете, украсит личность простого земного владыки. Казалось самым грубым святотатством нарушать это царство Смерти с такой вульгарной целью.
   - Я вижу, вы приступаете к приготовлениям, - сказал мистер Леверсидж, вышедший на палубу, когда я давал указания относительно оборудования. - Прежде чем вы это сделаете, не лучше ли нам изучить план самого судна, чтобы вы могли иметь представление о том, где находится каюта, которую вы собираетесь посетить?
   - Может быть, это и к лучшему, - ответил я. - И где же план?
   - Он у меня в портмоне, - ответил старый джентльмен и через минуту, сказав мне оставаться на месте, нырнул вниз в поисках нужного предмета. Вскоре он вернулся, неся с собой лист бумаги, в котором, когда он расстелил его на палубе, я узнал один из тех печатных бланков, которые пароходные компании предоставляют будущим пассажирам при приобретении билетов.
   - Вот, - сказал он, разглаживая его и ставя палец на крошечный красный крестик, - это каюта, которую занимал наш агент. Вы спускаетесь на прогулочную палубу и, спустившись в кают-компанию, резко поворачиваете налево и проходите по левому борту, пока не достигнете поворота рядом с буфетной стюарда. Девятнадцать - это номер, а койка нашего агента была под номером сто шестьдесят три, который, как вы видите из этого плана, находится выше слева от вас, когда вы входите. Следующую каюту занимал преподобный Колуэй-Браун, который, как вам известно, был одним из тех, кому удалось спастись. Я думаю, нам повезло, что он был священником, иначе мы не знаем, что могло бы случиться.
   Взяв в руки принесенный им план и внимательно изучив его, я постарался запечатлеть его в памяти, насколько это было возможно.
   - Теперь, - сказал я, - думаю, что запомнил место, так что давайте приступим к работе. Чем скорее дело будет закончено и жемчужина окажется у вас, тем лучше для меня.
   - Уверяю вас, я тоже не возражаю против этого, - ответил он. - Это очень утомительное и неприятное дело для всех, кого оно касается.
   Затем я направилась к главному люку, рядом с которым лежал мой костюм. Все было готово, и я тут же приступил к своему туалету - натянуть на себя костюм было делом всего нескольких секунд. Затем мои ноги оказались в огромных сапогах со свинцовыми подошвами; шлем без стекла был надет мне на голову и приклепан к ошейнику, свинцовые гири, каждая весом в двадцать восемь фунтов, прикреплены к моей груди и спине, спасательный трос привязан к поясу, а другой конец прикреплен к фальшборту, возле которого моя плавучая база должна была занять свое место, пока я буду оставаться внизу.
   - А теперь дайте мне фонарь и топор, - сказал я, на ощупь пробираясь к трапу, где стояла лестница, и занимая на ней свое место. - После этого вы можете вкрутить стекло и начать качать воздух. Пройдет не так уж много времени, мистер Леверсидж, прежде чем вы узнаете свою судьбу.
   - Желаю вам удачи, - ответил он; стекло шлема было завинчено, насосы принялись нагнетать воздух. Я был в их мире и в то же время - в своем собственном, этакое земноводное существо, наполовину сухопутное, наполовину морское.
   По обычаю, я в последний раз огляделся, чтобы убедиться, - все идет как надо, а затем, махнув напоследок рукой тем, кто оставался на палубе, начал спускаться по трапу в зеленую воду, мало думая о страшном зрелище, ожидавшем меня на дне океана.
  

ГЛАВА VII

  
   Новичок, совершая свой первый спуск под волны в водолазном костюме, склонен столкнуться с многочисленными сюрпризами. Прежде всего, он обнаруживает, что сам костюм, который, когда он стоял на палубе, казался таким громоздким и совершенно неповоротливым, становится легким, как перышко, едва только он оказывается под поверхностью. К своему удивлению, он может передвигаться с такой же свободой, как и на суше. И несмотря на то, что воздух поступает к нему по многометровым трубам от насоса на верхней палубе и, следовательно, немного пахнет индийской резиной, он с облегчением обнаруживает, что, преодолев свою первую нервозность, может дышать так же легко и свободно, как сидя в каюте судна, которое он так недавно покинул.
   Как уже говорилось в предыдущей главе, едва только стекло было ввинчено в переднюю часть моего шлема, я помахал на прощание своим друзьям на палубе шхуны и начал спускаться по трапу в свое авантюрное путешествие. Обо мне могут говорить все, что угодно, но никто и никогда не сможет разрушить мою репутацию ныряльщика. И действительно, задача, которую я собирался выполнить, была из тех, которыми любой водолаз мог бы гордиться.
   Дно, на которое я спустился, было покрыто белым песком, кое-где - короткими водорослями и кусками кораллов, причем последние были всевозможной формы и цвета. Подняв глаза, я различил сквозь зеленую воду корпус шхуны и проследил, как ее трос спускается к якорю, упавшему футах в пятидесяти от того места, где я теперь стоял. Передо мной почти отвесно поднималось дно, и, вспомнив то, что мне говорили, я понял, что нахожусь рядом с той самой скалой, о вершину которой разбилось несчастное судно. Заметив все это, я стал поворачиваться, пока не увидел сам корабль. Это была странная и печальная картина. Его мачты свалились за борт, и когда я направился к нему, то ясно различил зияющую дыру в носовой части, ставшую причиной его к гибели.
   Перелезая через груду кораллов, на которых оно лежало, я обошел его кругом, внимательно осматривая, и, сделав это, стал оглядываться в поисках способа попасть на борт. Это, однако, оказалось гораздо более трудной задачей, чем можно было предположить вначале, так как оно не накренилось, как можно было бы предположить, а расположилось в своем естественном положении в каком-то коралловом овраге, и вследствие этого его борта были почти такими же крутыми, как стены дома. Взяв в руку спасательный канат, я подал сигнал своим товарищам наверху, кодом, о котором я заранее договорился с ними, - чтобы они спустили мне короткую железную лестницу, которую приготовили на случай, если она понадобится. Получив лестницу, я приставил ее к борту судна, но не раньше, чем принял меры предосторожности, прикрепив один конец веревки к ней, а другой - к моей талии, чтобы мы не расстались и я не остался без возможности снова выбраться из судна, когда окажусь внутри. Вскарабкавшись по ней, я перелез через сломанный фальшборт и вскоре уже был на палубе, у входа в кают-компанию на прогулочной палубе. В облике судна уже была заметна страшная и значительная перемена: по некогда белоснежным доскам начала распространяться густая зеленая поросль, а блестящая медь, бывшая в былые дни гордостью его офицеров, теперь почернела и выцвела почти до неузнаваемости. Вспоминая о том, каким корабль был когда-то, о деньгах, которые он стоил, о его спуске на воду и крещении, о гордости, с которым он когда-то бороздил океаны мира, этого было достаточно, чтобы вызвать слезы. Теперь можно было видеть его мертвым и беспомощным, лежащим под волнами, ярким украшением которых он когда-то был. Я думал о мужчинах и женщинах, отцах и матерях, красивых юношах и хорошеньких девушках, которые когда-то уверенно ходили по этим палубам; о дружбе, которая завязалась между ними, и о клятвах, которые были принесены, а затем о той последней ужасной сцене в полночь, когда судно столкнулось с неведомой опасностью, а уже несколько мгновений спустя опускалось все ниже и ниже, пока не легло неподвижной и беспомощной массой на каменистом ложе, где я теперь нашел его.
   Чувствуя, что, если я хочу побыстрее закончить работу, мне лучше не тратить время попусту, я попытался открыть дверь трапа, но дерево разбухло и, несмотря на все мои усилия, не поддавалось. Однако несколько ударов моего топора разбили ее и позволили мне войти. Внутри было слишком темно, чтобы я мог ясно видеть, но с помощью моего электрического фонаря это затруднение вскоре было преодолено, и, держа последний над головой, я продолжил спуск.
   На лестничной площадке, на полпути вниз, втиснувшись в угол, я наткнулся на первые тела - мужчины и женщины. Мое движение по воде заставило их сделать мне насмешливый реверанс, когда я проходил мимо, и я заметил, что мужчина держал женщину в своих объятиях очень крепко, как будто решил, что их не разлучит даже сам король Смерть.
   Добравшись до подножия лестницы, я прошел в салон, не без содрогания, однако, думая о предстоящей мне работе. Боже, помоги бедным мертвецам, которых я там видел! Они были повсюду, в самых нелепых позах. Некоторые плавали под потолком, а некоторые застыли в креслах. В свое время я побывал на местах многих кораблекрушений и видел много любопытных и ужасных зрелищ, но то, что я увидел на этом злополучном судне, превзошло все, что я когда-либо встречал в своей жизни. Любая попытка дать истинное описание была бы невозможна. Я должен продолжить свой рассказ и предоставить это вашему воображению.
   К тому времени, как я добрался до этого места, я уже был сыт по горло и нуждался в отдыхе. Поэтому я вернулся на палубу и дал сигнал наверх, что собираюсь вернуться на поверхность. Перемена, когда я это сделал, от полутьмы ужасного мира под водой к яркому солнечному свету, который я обнаружил наверху, была почти поразительной по своей внезапности. Но после того, что я увидел внизу, мне было приятно снова оказаться в компании живых людей. Удивление Леверсиджа, увидевшего меня так скоро, было почти жалким. Он с трудом сдерживал желание расспросить меня и, как только переднее стекло моего шлема было снято, тут же спросил:
   - Почему вы так быстро поднялись? Вас не было всего четверть часа. Вы нашли жемчужину?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Я пока даже не смог найти каюту этого человека,- ответил я. - Я поднялся, потому что мне нужно было отдохнуть. Я работаю на большой глубине, вы должны это помнить. И, кроме того, там, внизу, далеко не лучшая компания.
   - Но расскажите мне о самом судне, - продолжал старый джентльмен. - Как оно выглядит, и не испытывали ли вы каких-либо затруднений при подъеме на борт?
   Я ответил на его вопросы, как мог, и после нескольких минут отдыха приказал снова ввинтить стекло в шлем, а затем снова спустился на дно океана.
   К этому времени я уже знал, как лучше всего попасть на борт затонувшего судна, и вскоре уже спускался по трапу в кают-компанию. Затем, не тратя больше времени на поиски, я двинулся дальше в поисках нужной мне каюты, которая, как я уже сказал, находилась по левому борту, - третья дверь от буфетной стюарда. Вскоре я нашел ее и взломал дверь. Сделав это, я поднял фонарь и вошел. Никогда не забуду того, что я там увидел. Как ни хорошо я был подготовлен к чему-то ужасному, зрелище, которое предстало перед моими глазами, заставило меня вздрогнуть. Тело несчастного агента мистера Леверсиджа лежало наполовину в койке, наполовину на полу, словно он что-то искал под подушкой. Сюртук и жилет были сняты, в остальном он был полностью одет. Не без труда оторвав от него взгляд, я оглядел каюту в поисках его багажа и несколько мгновений не видел его. Потом заметил чемодан и саквояж под одной койкой и еще один чемодан под другой. Все они сгнили, как промокшая коричневая бумага, из-за долгого нахождения в соленой воде. Однако мне удалось вытащить их из каюты в коридор, не потревожив тело на койке, а затем постепенно перенести их по трапу на верхнюю палубу. Сделав это, я дал знак своим друзьям опустить веревки и, как только они были закреплены, с удовлетворением увидел, как они поднимаются к шхуне наверху. Покончив с этим, я снова вернулся в ту ужасную каюту, чтобы обыскать тело и убедиться, что не оставил после себя ничего такого, о чем потом пожалел бы.
   Вернувшись в каюту, я... Но как я могу рассказать вам остальное? Достаточно сказать, что я вытащил из койки останки того, что когда-то было агентом мистера Леверсиджа, взглянул на них и снова уронил с криком, который эхом отдавался в моем шлеме, пока мне не показалось, что он разорвал барабанные перепонки моих ушей. Потрясение от сделанного открытия оказалось для меня почти невыносимым, и с минуту я стоял, прислонившись к переборке, уставившись на бедный труп перед собой в ошеломленном изумлении. Затем я опустился на колени, в поисках некоего предмета, и, найдя его, осторожно положил в холщовый мешок, висевший у меня на поясе. Затем я пустился в обратный путь так быстро, как только мог, чтобы снова достичь поверхности. Видит Бог, я сделал достаточно поразительное открытие и, поднимаясь по лестнице, думал о том, что скажет на это мистер Леверсидж.
  

ГЛАВА VIII

  
   Я был так потрясен важностью открытия, сделанного мною в недрах затонувшего корабля, что, когда поднялся по трапу и снова оказался среди своих собратьев в чистом и благопристойном мире над волнами, мне показалось, что я должен начать свой рассказ старому Леверсиджу, прежде чем снимут переднее стекло моего шлема; и если такое было возможно, то его нетерпение было еще больше моего. Мы стояли в одном и том же мире, едва ли в трех футах друг от друга, дышали одним и тем же воздухом, смотрели на одни и те же вещи, но в то же время были так же далеки друг от друга, как полюса.
   Однако, как только стекло было снято, я, взобравшись на борт, уселся на главный люк. Рядом со мной на палубе лежал промокший багаж, в точно таком виде, как я отправил его с корабля внизу, еще нетронутый. Увидев его, я велел своему помощнику, как только мой шлем был снят, начать распаковывать его. Пока он занимался этим, Леверсидж стоял напротив меня, его губы дрожали; ему не терпелось отвести меня в сторону, чтобы расспросить о результатах моих поисков. Поэтому, когда я переоделся, он не мог больше сдерживаться, взял меня под руку и, взяв с палубы багаж, повел меня в кормовую каюту, где, убедившись, что мы одни, сел за стол и еще раз жадно вгляделся в мое лицо.
   - Что вы хотите мне сказать? - спросил он таким изменившимся голосом, что я чуть не испугался. - Вы обнаружили нечто такое, что удивило вас. Я вижу это по вашему лицу. Что это? Жемчужина у вас?
   - Не все сразу, пожалуйста, - ответил я. - Я отвечу на ваши вопросы в надлежащем порядке. Для начала признаюсь, что жемчужины у меня нет. Вполне возможно, что она находится в том багаже, который я прислал снизу, хотя, должен сказать, не думаю, что это возможно. Во всяком случае, если ее там нет, я могу только догадываться, где она может быть. Конечно, она не на теле утопленника, потому что я тщательно обыскал его, прежде чем подниматься на поверхность.
   Не успел я договорить, как он уселся на пол рядом с сумкой, которую принес с собой в каюту. Открыть ее не составило никакого труда. Материал, из которого она была сделана, был, конечно, не кожей, а каким-то заменителем, отрывавшимся от застежек, словно коричневая бумага. Я сидел неподвижно, покуривая трубку и невозмутимо наблюдая за ним, пока он бросал на пол различные предметы, находившиеся в ней. По выражению его лица было видно, что он не был вознагражден за свои поиски. Во всяком случае, никаких признаков жемчужины там не было, как не было никаких признаков того, что она вообще когда-либо там хранилась. Старик снова и снова переворачивал груду одежды, а затем самым тщательным образом осмотрел сумку, но никакие поиски не доставили ему тот предмет, который он так усердно искал. Убедившись, наконец, что его там нет, он снова повернулся ко мне.
   - Совершенно ясно, - сказал он, пристально глядя на меня, - что ее нет в этом мешке. Вы уверены, что в каюте не было другого багажа?
   - Совершенно уверен, - ответил я. - Но прежде чем мы пойдем дальше, может быть, вы позволите мне рассказать вам все, что я обнаружил, когда был внизу. Видит Бог, это проливает новый свет на случившееся.
   - Продолжайте, - сказал он, отодвигая от себя вещи, которые достал из сумки. - Расскажите мне все. Вы же знаете, как я нетерпелив. Что же вы обнаружили?
   - Я все вам расскажу, - ответил я. - Как я уже сказал, войдя в каюту, я увидел тело вашего агента, лежащее наполовину на койке, наполовину на полу. По состоянию его туалета было ясно, что он не ложился спать в ту ночь, когда судно разбилось. Поэтому мне показалось странным, что он не смог выйти из своей каюты за то короткое время, которое было отведено несчастным пассажирам на спасение. Однако это к делу не относится. Есть один момент, который затмевает все остальные. Обнаружив этот багаж, который вы сейчас осмотрели, и отослав его вам, я решил обыскать самого этого человека в поисках жемчужины. Я сделал это только для того, чтобы совершить ужасное открытие.
   - Что это было? - вскричал мистер Леверсидж в отчаянии. - Ради Бога, дружище, рассказывайте быстрее. Почему бы вам не перейти к делу? Неужели вы не видите, что своими заминками сводите меня с ума? Что случилось с нашим человеком, если он вызвал такое потрясение ваших чувств?
   Я немного помолчал, пристально глядя на него, а затем внушительно произнес:
   - Его горло было перерезано от уха до уха.
   Если бы дело не было так ужасно серьезно, я бы посмеялся над выражением лица старого джентльмена. Он был бледен как полотно, глаза его наполовину вылезли из орбит, а рот открывался и закрывался, как у рыбы, только что выловленной из родной стихии. Прошло почти полминуты, прежде чем он нашел в себе силы ответить мне.
   - Убит! - воскликнул он. - Боже мой, что вы имеете в виду, Коллон? Вы, должно быть, сошли с ума, если говорите такие вещи. Как его могли убить? И кто мог это сделать?
   - То, что его убили, не вызывает сомнений, - ответил я. - Передо мной было доказательство. Более того, очевидно, это было сделано как раз перед тем, как судно ударилось, если судить по состоянию его одежды.
   - Но кто это мог сделать, как вы думаете? Вы нашли какую-нибудь зацепку, которая могла бы нам это подсказать? Не то чтобы это имело большое значение, учитывая, что и убийца, и жертва теперь мертвы.
   - Не будьте в этом так уверены. Мы знаем, что жертва мертва, но в том, кто ее убил, я не уверен.
   - Что вы имеете в виду?
   В ответ я достал из шкафчика рядом с собой небольшую холщовую сумку, которую носил на поясе, когда посещал судно. Я сунул в нее руку и, вытащив кое-что, подтолкнул через стол к моему собеседнику. Он поднял этот предмет с возгласом изумления.
   - Бритва! - воскликнул он. - Но разве это не выглядит так, будто человек покончил с собой?
   - Думаю, что нет, - ответил я. - Просто взгляните на белую ручку и скажите мне, знакомо ли вам имя на ней.
   Он достал очки и, водрузив их на нос, внимательно осмотрел костяную рукоятку смертоносного оружия, которое я ему дал. На этот раз он был удивлен еще больше, чем прежде, и, по правде говоря, потрясен еще больше.
   - Колуэй-Браун, - сказал он себе, - да ведь это имя одного из тех, кто остался в живых после крушения, человека, которому мы телеграфировали из Батавии, священника, сообщившего нам последние новости о покойнике. Что означает эта ужасная вещь?
   - Если вы спросите, что я думаю по этому поводу, - сказал я очень медленно и обдуманно, - то я отвечу так: это похоже на подставу. Если вы помните, излагая мне суть дела, вы сказали, что были предприняты попытки заполучить жемчужину до того, как ваш агент покинул Австралию. Следовательно, ясно, что она была у него. Некий человек называет себя Колуэй-Браун и заказывает место в каюте, соседней с каютой вашего несчастного друга. Однако есть только одна вещь, которая меня поражает, и это, должен признаться, обескураживает.
   - Что именно?
   - Я не могу понять, что побудило его убить этого человека именно в ту ночь. Это было самое странное место из всех, какое он мог выбрать. Он мог сделать это на острове Четверга и благополучно сойти на берег, а мог подождать, пока они доберутся до Батавии. Делать это между двумя портами, да еще в такое время ночи, кажется мне делом рук сумасшедшего, и я не могу понять, почему он поступил именно так.
   - Возможно, когда судно ударилось о скалу, негодяй решил добыть жемчужину или погибнуть.
   - Боюсь, что и это не годится, поскольку по его собственному признанию мы знаем, что преподобный Колуэй-Браун был на палубе в момент удара. Поэтому он не мог спуститься по трапу, пересечь кают-компанию, пройти по коридору, войти, перерезать горло вашему агенту, найти жемчужину и завладеть ею, вернуться на палубу и спасти свою жизнь в те несколько секунд, которые прошли между ударом судна и его гибелью.
   - Но если он этого не делал, то как вы это объясните? - спросил он.
   - Я ничего не могу объяснить, - ответил я. - Однако одно совершенно очевидно. Сильнейшее подозрение падает на Колуэя-Брауна, и, поскольку вашей жемчужины нет среди вещей умершего или на его теле, то вполне естественно предположить, что она находится у преподобного джентльмена, которому посчастливилось выбраться на берег, не только не погибнув, но и, - как он думал, - без единого шанса быть обвиненным в убийстве.
   - Негодяй, презренный негодяй. Но он не должен думать, что победил нас. Я спущу его с небес на землю, и он за это поплатится, иначе меня зовут не Леверсидж.
   - Но сначала вы должны поймать его, - сказал я, - а, судя по тому образцу его мастерства, которое он нам уже представил, я склоняюсь к мысли, что он самый скользкий клиент из всех, какие когда-либо носили обувь из кожи.
   - Тем не менее, его повесят, как только я до него доберусь.
   - Думаю, я могу объяснить вам причину, почему это не так, - тихо сказал я. - Его не повесят, потому что, когда все будет сказано и сделано, это будет самым неразумным шагом, который вы могли бы предпринять, в ваших собственных интересах и интересах вашей фирмы, чтобы привлечь его к суду. Полагаю, вы не особенно беспокоитесь о том, что правительство узнает о вашем визите на погибший корабль?
   - Вполне естественно, - ответил он. - Думаю, я уже говорил вам об этом.
   - В таком случае, как вы собираетесь доказать, что ваш человек был убит? Откуда вам это стало известно? И если вы позволите мне это сказать, - я не могу не думать, что вам будет чрезвычайно трудно, если не совсем невозможно, доказать, что наш друг Колуэй-Браун был человеком, совершившим это ужасное преступление.
   - Вовсе нет,- ответил он. - А как насчет бритвы? Мы знаем, что это его собственность, и если убийство было совершено не ей, то как вы объясните, что она оказалась в каюте нашего агента?
   - Я вовсе не пытаюсь объяснить это, - ответил я. - Я просто пытаюсь показать вам, насколько бесполезно было бы, по всей вероятности, пытаться доказать преступление человека, которого мы подозреваем.
   - Тогда что вы предлагаете делать?
   Я немного подумал, прежде чем ответить.
   - Ну, насколько я понимаю, лучше всего было бы, - сказал я, - последовать за нашим преподобным другом и, когда мы загоним его в угол, обвинить его в преступлении и пригрозить передать его в руки правосудия, если он не вернет вам украденное имущество. Если это будет сделано разумно, то не должно возникнуть особых трудностей в получении от него того, что вы хотите.
   - Но предположим, что он уже расстался с жемчужиной, что тогда? В хорошеньком положении мы тогда окажемся.
   - Не думаю, что он сейчас от нее избавится, - ответил я. - Видите ли, у него не было такой возможности. Он побоялся бы продать ее на острове Четверга, где жемчужина была известна, или, если уж на то пошло, вообще в Австралии. Более того, он вряд ли будет торопиться, из опасения, что кто-то может идти по его следу. Он знает, что он - единственная душа, спасшаяся при крушении, и он уверен, что его преступление останется скрытым навсегда. Если повезет, вы сможете поймать его прежде, чем он успеет скрыться.
   - Но вы говорите о том, чтобы его поймал я. Вы же не собираетесь оставить меня одного? Помните, что вы дали свое согласие быть мне помощником в этом деле.
   - Если вы этого хотите, я, конечно, займусь этим делом вместе с вами, - ответил я. - Но, похоже, дело гораздо серьезнее, чем я предполагал вначале, а мое время дорого.
   - Относительно этого вам нечего бояться. А теперь, я полагаю, нам нет смысла оставаться здесь; что же нам делать?
   - Поднять якорь и как можно скорее отправиться на остров Четверга, - быстро сказал я.
   - А когда мы туда доберемся?
   - Схватить преподобного Колуэя-Брауна как можно скорее, если он там, и запугать его, чтобы он отдал драгоценность, которой так несправедливо завладел, любыми методами, какие только сможем придумать.
   - А если он покинул остров?
   - Тогда мы будем преследовать его, как ищейки, пока не поймаем, даже если для этого нам придется объехать полмира.
   - Вы серьезно?
   - Да, - ответил я .
   - Тогда - по рукам.
   Мы пожали друг другу руки, и не прошло и четверти часа, как шхуна под веселым бризом понеслась к острову Четверга и его самому важному обитателю - преподобному Колуэю-Брауну.
  

ГЛАВА IX

  
   Солнце уже почти скрылось за кромкой джунглей, покрывающих западные вершины холмов острова Четверга, когда наша шхуна прошла через пролив Принца Уэльского и бросила якорь в гавани маленького городка Порт-Кеннеди. Все, кто был на борту, в этот момент находились на палубе, и я могу поручиться за то, что, по крайней мере, двое, - мистер Леверсидж и я, - испытывали сильное волнение. С тех пор как я рассказал ему об ужасном открытии, сделанном в каюте его агента на борту "Монарха Македонии", мы с нетерпением ждали момента, когда доберемся до острова и либо встретимся лицом к лицу с преподобным Колуэй-Брауном, либо узнаем что-нибудь, что, в конце концов, приведет нас к нему. Я ни на секунду не допускал, что после всего случившегося он окажется настолько глуп, чтобы остаться на острове дольше необходимого. Он, естественно, хотел бы оказаться от места крушения на много-много миль, а также оказаться там, где он мог бы избавиться от драгоценного камня. Было полсотни причин, почему он не должен был пытаться сделать это на острове Четверга. Во-первых, там не было никого, кто мог бы дать ему цену, которую он, вероятно, запросит; а во-вторых, следует помнить, что именно в этой местности камень впервые появился и привлек к себе столько внимания. Показать его там или позволить кому-либо заподозрить его присутствие было бы безумием, а было ясно, что преподобный Колуэй-Браун - не дурак. По этим причинам я был убежден, что когда мы сойдем на берег, чтобы навести справки, то обнаружим, что наша птичка упорхнула.
   Перед тем как осмотреть остров, мы провели совещание со шкипером в рубке, где мистер Леверсидж выплатил причитающуюся сумму за аренду судна и в то же время дополнил ее щедрым подарком офицерам и команде; я был уверен, что тайна нашего визита к месту крушения будет в надежных руках.
   Дело было улажено ко всеобщему удовлетворению, и, как только якорь брошен, мы собрали свой багаж и спустились в лодку, ожидавшую нас у борта. В это время к якорной стоянке, обогнув мыс, подошел пароход. Я узнал его и мысленно отметил этот факт для дальнейшего использования, на случай, если это будет необходимо.
   Я уже не в первый раз бывал на острове Четверга и был хорошо знаком с обычаями и особенностями этого места и его обитателей. Поэтому не стал тратить время на расспросы ни в одном из заведений, торгующих грогом на берегу, а прошел вдоль берега, пока не добрался до самого великолепного караван-сарая - отеля Всех Наций. Я был уверен, что именно здесь, если вообще где-нибудь, мы услышим кое-какие новости о человеке, за которым охотимся. Я прошел через веранду и в сопровождении мистера Леверсиджа вошел в бар. Настоящий рабочий час еще не наступил, и по этой причине, если не считать канака, спящего в углу, и роскошно одетого юноши, протирающего стаканы за стойкой, бар был пуст. Было ясно, что последний никогда не видел меня раньше, а если и видел, то забыл и мое имя, и обстоятельства нашей последней встречи. Поэтому я велел ему позвать ко мне своего хозяина.
   - Боже милостивый, неужели это вы, мистер Коллон? - воскликнул тот, войдя в комнату и увидев меня перед собой. - Я думал, вы в Китае. По крайней мере, Билл Смит с "Коралловой королевы" только вчера говорил, что помощник капитана "Шаньдуна" видел вас в Фучжоу в последний раз, когда был там, а это было около пяти месяцев назад.
   - Пять месяцев - долгий срок, - сказал я со смехом. - За это время многое может случиться. Пять месяцев назад, если бы вы сказали кому-нибудь из людей, которые были на "Монархе Македонии", что случится в будущем, они бы вам не поверили.
   - Это ужасно, не так ли? - ответил он, качая головой. - Полагаю, вам известно, что единственные спасшиеся были доставлены сюда. Собственно говоря, я их и принял.
   - Я так и думал, - ответил я. - Когда мы плыли, я сказал своему другу, что уверен, - их доставят в отель Всех Наций.
   - Да, я принял их. Один, правда, поднялся на борт китайского судна на следующий день, но преподобный Колуэй-Браун задержался дольше.
   - Черт бы его побрал! - говоря это, я взглянул на бармена, который слушал меня обоими ушами. У меня не было желания, чтобы он услышал то, что мы должны были сказать, поэтому я немного отвел хозяина в сторону, сказав: - Кстати, Берч, не могли бы мы провести пять минут с вами наедине в вашей отдельной комнате?
   - Почему бы и нет? - ответил он. - Конечно, если и есть на свете человек, которого мы всегда рады видеть, так это вы, Дик Коллон. Пойдемте со мной, джентльмены, и поговорим.
   Через несколько минут мы уже сидели в кабинете гостеприимного хозяина, из окон которого открывался великолепный вид на гавань, острова за ней и в ясный день - на мыс Йорк, самую северную береговую линию Австралии, простирающуюся на много миль к югу. Много странных историй могла бы рассказать комната, если бы она могла говорить. В ней люди продавали свое первородство во всех смыслах и целях за миску похлебки; в ней другие, до тех пор считавшиеся ничтожествами, узнавали, что судьба повернулась к ним лицом и что в будущем они займут свое место среди высокородных. В этой комнате были арестованы люди, бежавшие от правосудия с Юга, которые считали себя вне досягаемости преследования и высадились на берег, в ожидании, пока почтовый пароход принимает на борт уголь. Для меня одного эта комната была связана с по меньшей мере сотней различных воспоминаний и ассоциаций. Я был знаком с ней много лет, но могу с уверенностью сказать, - я никогда еще не входил в нее с таким странным делом.
   - Итак, чем могу быть полезен? - спросил Берч, пригласив нас сесть и закрыв за собой дверь.
   - Я хочу попросить вас об одном одолжении, - сказал я. - Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете о преподобном Колуэй-Брауне.
   - Человек, о котором мы только что говорили? - спросил Берч с выражением удивления на лице. - Единственный оставшийся в живых после крушения?
   - Вот именно, - ответил я. - Мой друг очень интересуется им и очень хочет его найти.
   - В таком случае, боюсь, вы пришли слишком поздно, - ответил Берч. - На прошлой неделе он отправился в Брисбен на "Уднадатте". Он сказал, что хочет вернуться в Сидней как можно скорее. Мы собрали для него деньги, и пароходная компания предоставила ему свободный проезд на Юг. Я думаю, что бедняга хотел этого, потому что потерял все, что имел в этом мире, и вышел из этой передряги таким несчастным, каким только может быть человек.
   - Я тоже чувствую себя довольно несчастным, не сомневайтесь, - сказал я.
   - Несчастный - это не то слово, - ответил он. - Вы никогда в жизни не видели такого несчастного человека, и я никогда не бывал даже вполовину так напуган. Все время, пока он находился в этом доме, он был готов в любой момент отпрыгнуть от собственной тени. Нервный и робкий, как ребенок. Он не выносил, когда его оставляли одного, и при этом был настолько нелюдим, насколько это вообще возможно, когда мы были с ним. Неудивительно, говорю я, если подумать, через что ему пришлось пройти. Для меня загадка, как ему удалось спастись.
   - Он рассказывал вам об этом, пока был здесь? - спросил Леверсидж. - Полагаю, он подробно рассказал вам о своем опыте?
   - В этом-то все и дело,- ответил Берч. - Что бы вы ни делали, вы не могли заставить этого беднягу говорить о "той ужасной ночи", как он ее называл. На любую другую тему он мог говорить достаточно много, когда хотел, но как только вы начинали расспрашивать его о крушении или о чем-то, связанном с судном, он подносил руки к глазам и вздрагивал, как будто видел все это снова. Что касается меня, то я не думаю, что он когда-нибудь сможет это забыть. Это будет кошмаром для него, пока он жив.
   - Я тоже так думаю, - сказал Леверсидж с таким необычным акцентом, что наш хозяин, наливавший нам что-то освежающее, замер и удивленно посмотрел на него.
   Я поспешил продолжить разговор.
   - Бедняга! Судя по всему, в ту ночь он был очень близок к смерти. Мы пытаемся найти его. Вы говорите, что на прошлой неделе он отправился на юг на "Уднадатте", намереваясь высадиться в Сиднее. Вы случайно не знаете, какой у него там адрес? Для нас крайне важно найти его как можно скорее.
   Берч задумался на несколько мгновений, а затем покачал головой.
   - Боюсь, я не могу сказать вам ничего, что могло бы вам помочь, - сказал он. - Все, чего он хотел с утра до вечера, - это как можно быстрее попасть на Юг. Его жена в Сиднее, сказал он, и он боится, что она будет волноваться, пока снова не увидит его во плоти. Это было его единственной мыслью - поскорее оказаться на Юге.
   - И он никогда не говорил вам, где живет - в Сиднее или в буше?
   - Он никогда не говорил нам, где живет. На этот счет он был молчалив, как устрица.
   - Но если он священник, то нетрудно будет выяснить, где находится его паства, - сказал мистер Леверсидж, - особенно теперь, когда его имя известно многим. Вы, конечно, знаете, священником какой конфессии он является?
   Тут, к нашему изумлению, Берч хлопнул себя по колену и разразился хохотом. Это было больше, чем я мог вынести.
   - Черт вас побери, - сказал я, - над чем вы смеетесь?
   - Над вашим вопросом. Это все равно что шутка.
   - Не понимаю. Я не вижу в этом ничего смешного.
   - Нет? Ну, я вам объясню, - ответил Берч. - Во-первых, - мой старый друг Коллон, и вы, мистер Леверсидж, - это выдает вас обоих с головой. Вы только что сказали мне, что знаете этого человека и хотите ему помочь. Все, что я могу сказать, это то, что если вы это делаете, то вы знаете о нем очень мало. Ну, джентльмены, я же говорю вам, что этот пастор был такой же птицей, как и все остальные, с кем я встречался. Он может быть или не быть работником в винограднике, но все, что я могу сказать, так это то, что если он и вправду священник, то он владеет сквернословием лучше всех священников, каких я знал, и даже, пожалуй, лучше меня самого. На следующий день после того, как он обосновался здесь, один из моих канакских мальчиков пролил ему на руку горячий суп за столом, он повернулся к нему и изрек самое адское проклятие, какое я когда-либо слышал за все мои дни рождения. Говорю вам, все замерли, услышав его. Если он так разговаривает со своей паствой, неудивительно, что его отправили в морское путешествие.
   Услышав это, мы с Леверсиджем переглянулись.
   - Ну, если вы больше ничего не можете нам сказать, то, боюсь, ждать на острове бесполезно. Сейчас на якоре стоит почтовый пароход. Я думаю, лучшее, что мы можем сделать, мистер Леверсидж, - это сесть на корабль и как можно скорее отправиться в Брисбен, а оттуда в Сидней.
   - Я согласен с вами, - ответил мой спутник. - Доброго дня, мистер Берч, и спасибо за вашу любезность.
   - Прошу вас, не упоминайте об этом, сэр, - ответил любезный Берч. - Я только хотел помочь вам в поисках вашего друга.
   Я, в свою очередь, пожал ему руку и последовал за Леверсиджем к ступенькам веранды, когда Берч окликнул меня.
   - В чем дело, Дик, мой мальчик? Что это за маленькая игра? Зачем вам так нужен этот сквернослов?
   - По делу, - ответил я, - просто по делу.
   Берч понимающе улыбнулся и подмигнул мне.
   - Полагаю, это дело Хаттон-Гарден,- сказал он. - Вы же не думаете, что я не узнал вашего друга? А теперь, может быть, я окажу вам добрую услугу?
   - Конечно, - ответил я. - Я бы сделал это для вас, если бы мог.
   - Ну, тогда возьмите это с собой на борт и обдумайте на досуге. В тот день, когда пастор покинул нас, он пришел ко мне один в мою комнату и предложил мне...
   - Предложил вам что? - сказал я, забыв, что меня могут подслушать.
   - Одну из самых прекрасных черных жемчужин, какие я когда-либо видел или о каких когда-либо слышал, - ответил он. - Он хотел, чтобы я купил ее, но я отказался, и ему пришлось увезти ее к своей бедной жене в Сидней. Ну, что вы об этом думаете?
   - Спасибо, Джон, - сказал я, тепло пожимая ему руку. - Вы сказали мне именно то, что я хотел знать. До свидания.
   Спускаясь с холма, я сообщил Леверсиджу о том, что сказал мне Берч. Он остановился и посмотрел на меня.
   - Хорошо, - сказал он, глубокомысленно качая головой. - Это снимает все сомнения относительно того, был ли он тем человеком, который украл жемчуг.
   - И это также без тени сомнения доказывает, что именно он перерезал горло вашему агенту. Мой преподобный Колуэй-Браун, для вас припасен день возмездия, или я сильно ошибаюсь.
   - Но что вы обо всем этом думаете?
   - Что я думаю? Я думаю, что его преподобие был немного не в себе, когда предложил Берчу эту жемчужину. Именно такими промахами они выдают себя. А вот и лодка, давайте сядем на нее и продолжим погоню.
  

ГЛАВА X

  
   Через полтора часа после того, как мы сошли со шхуны на берег острова Четверга, мы уже были на борту почтового парохода, направлявшегося в Брисбен и на Юг. Это был великолепный вечер, а красота пейзажа, когда вы приближаетесь и входите в знаменитый пролив Олбани, - готов поспорить на что угодно, - не имеет себе равных. Боюсь, однако, что в этот раз наши мысли были слишком заняты погоней, которую мы затеяли, и новостями, которые мы так недавно получили, чтобы могли уделять много внимания чему-либо еще. Наша добыча опередила нас на добрую неделю, и вполне возможно, что за это время искала возможность ускользнуть от нас. Но она не смогла бы этого сделать; по крайней мере, только если бы я сам отказался от преследования. По той или иной причине, помимо совершенного им преступления, я питал к этому человеку яростную ненависть и был полон решимости не дать ему ускользнуть от меня и насладиться плодами своего злодеяния, если это можно предотвратить.
   По прибытии в Куктаун, наш первый порт захода и сосредоточение большей части островной торговли, я сообщил мистеру Леверсиджу, что намерен сойти на берег, чтобы убедиться, что он не покинул там свое судно. В тот день старый джентльмен чувствовал себя не очень хорошо и с величайшей неохотой признался, что не может сопровождать меня.
   - Но мое отсутствие не имеет никакого значения, - любезно сказал он. - Я полностью доверяю вам и уверен, что вы и без меня проведете все необходимые расследования. Однако у меня есть только одна просьба, и она заключается в том, чтобы вы как можно скорее вернулись на борт, чтобы дать мне знать, если обнаружите что-нибудь, что может быть нам полезно. Можете себе представить, с каким нетерпением я буду ждать ваших новостей.
   - Я не задержусь ни на секунду дольше, чем это будет нужно, - ответил я. - Как только я наведу необходимые справки, я вернусь.
   Затем, попрощавшись с ним, я сошел на берег и пошел по длинной пыльной улице, которая составляет деловую часть Куктауна. Первым делом надо было навестить агента пароходной компании и выяснить, не может ли он сообщить мне что-нибудь о преподобном Колуэй-Брауне. На это, как оказалось, агент был совершенно не способен. Он сказал мне, что видел джентльмена, о котором идет речь, на борту судна, но, кроме того, что поздравил его с чудесным спасением, больше не разговаривал с ним. Несколько разочарованный скудостью его сведений, я оставил его и пошел дальше по улице, намереваясь навести справки в гостинице, принадлежащей старому знакомому ныряльщику, который, я был уверен, счел бы своим долгом повидаться с этим человеком, если бы тот сошел на берег.
   Добравшись до дома, я вошел в него и обнаружил, что мой старый приятель сидит за стойкой бара и читает статью из "Австралазиан" мужчине, развалившемуся на скамейке возле двери и курившему сигару.
   Увидев меня, он вскочил на ноги и, схватив мою руку, тряс ее до тех пор, пока я не подумал, что он больше никогда ее не отпустит.
   - Дик Коллон, клянусь Небом! - воскликнул он. - Ну, кто бы мог подумать, что я снова увижу вас здесь! Мне сказали, что вы насовсем покинули эти воды. Что привело вас в Куктаун?
   - Разве вы не видите? - ответил я. - Разве я не выгляжу так, словно нуждаюсь в перемене воздуха?
   - Перемена воздуха, будь я проклят! - ответил он со смехом. - Вам никогда в жизни не было нужно ничего подобного. С вами есть кто-нибудь?
   - Всего лишь старик из Англии, - сказал я. - Я показываю ему красоты Австралии.
   - Как его зовут?
   - Леверсидж, - ответил я. - Он сегодня немного не в духе, иначе я взял бы его с собой. Он здесь ищет человека - того самого, который спасся с "Монарха Македонии", преподобного Колуэя-Брауна.
   - Черт бы его побрал! И он не может его найти?
   - Он еще не сделал этого. Именно для того, чтобы узнать, не можете ли вы сказать нам, сошел ли он здесь на берег, я и поднялся к вам.
   - Простите, что не могу помочь вам, старина, но зачем он хочет видеть его? Конечно, если это не частное дело.
   - Он хочет узнать, что священник может рассказать ему о его друге, который утонул с кораблем, из которого ему посчастливилось выбраться, - вот и все.
   - Мне жаль только, что я ничем не могу вам помочь, - сказал он, но с некоторым колебанием, которое я не преминула заметить. - А теперь расскажите мне побольше о себе. Вспомните, сколько лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.
   Мы немного поболтали о былых временах. Потом к нам присоединился мужчина, который курил у двери, и, поговорив еще немного о скачках и вообще обо всем, я сказал, что мне пора возвращаться на корабль. Услышав, что я намерен идти пешком к гавани, человек, похожий на букмекера, решил сопровождать меня и, пока мы были в пути, был так любезен, что предложил сообщить мне за вознаграждение несколько превосходных способов сколотить состояние на австралийской земле. Однако, к его огорчению, мы расстались, а я не решился воспользоваться его помощью.
   Когда я доложил мистеру Леверсиджу, добравшись до его каюты, о том, что мне удалось узнать, мы единодушно пришли к заключению, что наш человек не сошел с парохода в Куктауне, как мы считали возможным, а, должно быть, продолжил свое плавание. Однако, узнав, что наш отъезд задержится по крайней мере на пару часов, я решил снова сойти на берег и прогуляться. В конце концов, я снова оказался в доме моего старого друга. Он принял меня с большим весельем, и вскоре стало очевидно, что во время моего отсутствия он неоднократно пробовал свой собственный товар. В баре было полно народу, и когда я вошел, стало ясно, - он только что отпустил какую-то хорошую шутку, потому что последовавший за этим смех был долгим и оглушительным.
   - Входите, старина, - крикнул он, увидев меня. - Вы именно тот человек, который нам нужен, потому что мы только что говорили о вас. Ребята хотят пожать вам руку.
   Гадая, что это за шутка, и думая, что мне следует это выяснить, я выполнил его просьбу.
   - Не помню, когда я так много смеялся в последний раз, - начал мой друг, наливая мне виски. - И держу пари на все, что я стою, вы никогда даже не подозревали, не так ли?
   - Никогда не подозревал - о чем? - спросил я довольно резко, обнаружив, что мой гнев разгорается от усмешек, которые я видел на лицах вокруг меня. - Выкладывайте, старина, я хочу знать, в чем заключается шутка.
   - Что ж, она отличная, можете не сомневаться, - ответил он. - Сегодня вы общались тут с одним парнем. "Птармиган - это лошадь", - сказал он. "Возможно", - ответили вы. - "Я готов поставить на него пять к одному",- сказал он. Вас это не заинтересовало. И все это время вы ни на секунду не подозревали, что он ни больше, ни меньше, как тот самый человек, о котором вы расспрашивали сегодня днем, тот самый парень, который несколько недель назад спасся с "Монарха Македонии".
   - Что? - воскликнул я, с трудом веря, что расслышал его правильно. - Вы хотите сказать, что этот старый нищий, который так много говорил о скачках и пошел со мной на пристань, и есть тот самый преподобный Колуэй-Браун, о котором я вас спрашивал?
   - Тот самый человек, - ответил он и хлопнул меня по плечу. - Могу сказать вам, Дик, что я чуть не лопнул от смеха, когда увидел, как вы болтаете вдвоем.
   Увидев выражение моего лица, толпа в баре готова была расхохотаться. Но когда я пробежался по ней взглядом, они передумали и стали смотреть в другую сторону. Я так разозлился, что готов был порвать Донована на мелкие кусочки за сыгранную со мной шутку. Однако ему не потребовалось много времени, чтобы понять, как я раздражен.
   - Ну-ну, Дик, старина, - сказал он, - не сердитесь на меня. Я не мог поступить иначе. Видите ли, он провел неделю в моем доме и щедро за все расплачивался. Более того, когда он пришел ко мне, то сказал, что не хочет, чтобы стало известно, что спасшийся с "Монарха Македонии" - это он, поскольку не хотел, чтобы все на него глазели. По этой причине он сменил фамилию, а я пообещал, что никому его не выдам, даже вам.
   - Вы же ясно видели, как он мне нужен, - сердито сказал я. - Вы испортили мне выгодное дело, и это очень плохо, Джим. Где этот парень сейчас?
   - На борту шхуны "Дружба", - ответил он, - стоящей рядом с вашим пароходом. Он уже покинул мой дом, так что я имею полное право сказать вам об этом. Но вам следует поторопиться, если вы хотите поймать его; он отплывает сегодня вечером.
   Не говоря больше ни слова, я покинул это место и со всех ног побежал по улице. Я вспомнил, что видел шхуну рядом с нами, когда сошел с почтового парохода, но когда я добрался до него, ее уже не было.
   - А где та шхуна, что стояла здесь? - спросил я нескольких бездельников, которых обнаружил на пристани.
   - Вы имеете в виду "Дружбу"? - спросил один из мужчин. - Да вон же она, вон там!
   Он указал на белый парус, как раз исчезавший за мысом. Увидев это, я в ярости сжал кулак и благословил Джима Донована. Если бы он не сбил меня со следа, я мог бы к этому времени довести погоню до успешного исхода. Однако теперь этот человек благополучно вырвался из моих лап, и никакие благословения не вернут его обратно. Однако я боялся рассказать старому Леверсиджу, какую шутку со мной сыграли.
   - Вы знаете, куда направляется шхуна? - спросил я человека, стоявшего рядом со мной и все это время наблюдавшего за моим лицом.
   - Сначала к Гилбертам, а потом в Гонолулу, - ответил он.
   Я поблагодарил его и вернулся на пароход, чтобы сообщить хозяину о своей неудаче. Он выслушал мой рассказ до конца и, хотя я видел, что он горько разочарован, он ни разу не упрекнул меня за мою глупость.
   - Вздор, мой дорогой друг! - сказал он в ответ на мое выражение сожаления. - Вы ничего не могли поделать. Вы никогда раньше не видели этого Колуэй-Брауна, так как же вы могли узнать его, особенно когда он так старался обмануть вас? Но что, по-вашему, нам лучше всего сделать?
   - Мы должны как можно скорее добраться до Сиднея и сесть там на пароход, идущий в Гонолулу. Если повезет, мы прибудем на остров первыми. А пока я собираюсь разыскать владельцев "Дружбы" и получить разрешение подняться на борт их шхуны, когда она прибудет. Они знают меня и, думаю, согласятся.
   Я так и сделал, и когда я доверительно объяснил свою причину главе фирмы, моя просьба была немедленно удовлетворена. Вооружившись письмом к их капитану, я вернулся на почтовое судно, и менее чем через полчаса мы продолжили наше путешествие на Юг. Прибыв в Брисбен, мы сели на почтовый поезд до Сиднея и через пять часов после прибытия в столицу Нового Южного Уэльса уже были на борту парохода "Гордость Тихого океана", направлявшегося в Гонолулу через Фиджи. Это действительно была гонка со временем, и преподобный Колуэй-Браун, убийца и вор, был призом.
  

ГЛАВА XI

  
   Кто из видевших его когда-либо забудет рассвет погожим утром в гавани Гонолулу? Конечно, никто. На фоне заросшего деревьями острова, такого темного и в то же время наводящего на мысль о тропической роскоши; небо над головой, такое насыщенное радужными оттенками, и море, такое спокойное и в то же время, изукрашенное всеми цветами жемчужной раковины. Когда человек видит его, он вынужден прийти к выводу, что другого такого не может быть. Он прекрасен за пределами понимания.
   Солнце еще не показалось из-за горизонта, когда мы с мистером Леверсиджем покинули гостиницу, в которой жили с момента нашего прибытия на остров, и направились к маленькому пароходу, который мы зафрахтовали и которому было приказано быть готовым выйти в море в любой момент. Накануне поздно вечером нам сообщили, что шхуна, прибытия которой мы с таким нетерпением ждали, была замечена дальше по побережью, и поэтому мы стремились как можно скорее отплыть к ней.
   - Погоня становится все более захватывающей, - сказал мистер Леверсидж, когда мы поднялись по трапу и поздоровались со шкипером. - Остается надеяться, что преподобный джентльмен не покинул корабль в Гилбертах и не отправился в другом направлении. В таком случае мы, по всей вероятности, навсегда потеряем его из виду.
   - Этого я не боюсь, - ответил я. - Во-первых, он не сможет получить там желаемой суммы, а во-вторых, у меня есть некоторое убеждение, что он направляется в Америку. Такая жемчужина, как та, что у него с собой, в Сан-Франциско пользовалась бы гораздо большим спросом, чем здесь или на Гилбертах, и, судя по впечатлению, которое у меня сложилось об этом человеке, он достаточно умен, чтобы понимать это.
   - Рад это слышать, - сказал мистер Леверсидж. - Тем не менее я не успокоюсь, пока не получу ее. Я не забуду гонки, которую устроил нам этот человек, пока жив.
   - Не думаю, что вы это сделаете, - сказал я. - По совести говоря, она была достаточно захватывающей. Я только надеюсь, что финиш будет удовлетворительным.
   - Я тоже на это надеюсь, - тихо ответил он. И тут я услышал, как шкипер отдал команду в машинное отделение, вскоре мы снялись с якоря и легли на курс. Оставив за собой шлейф черного дыма, мы покинули гавань и вышли в море - помощник за штурвалом, шкипер, расхаживавший по мостику, и мы с Леверсиджем, напрягавшие глаза в поисках нужного нам судна. Однако прошло больше часа, прежде чем мы увидели его белые паруса, поднимающиеся над линией моря впереди нас. Через полчаса нас разделяло всего пять миль, и с каждым мгновением мы становились все ближе друг к другу. Когда мы подошли так близко, что могли различить людей, стоявших на палубе, я подошел к нашему капитану.
   - Итак, капитан, - сказал я, - чем скорее вы доставите нас на борт этого судна, тем лучше для нас. Мне нужно передать шкиперу письмо от его владельцев, и это должно быть сделано как можно скорее.
   - Я делаю все, что в моих силах, - ответил он.
   Капитан шхуны, видя, что мы хотим поговорить с ним, повернул свое судно, когда наш шкипер крикнул, что пришлет шлюпку. Команда заняла свои места у весел, мы с мистером Леверсиджем сели в нее. Десять минут спустя нас подняли на борт шхуны, и я вручил капитану письмо, полученное от ее владельцев. Он внимательно прочел письмо и, сделав это, повернулся ко мне.
   - Это довольно серьезное дело, мистер... - тут он сделал паузу и снова заглянул в письмо, - мистер Коллон. Но я не вижу причин воспрепятствовать вам. Мои хозяева говорят, что я должен позволить вам поступать так, как вы считаете нужным по отношению к моему пассажиру, так что, полагаю, вы можете это сделать. И все же, мне это не по душе.
   - Не беспокойтесь, капитан, - сказал я. - Что бы ни случилось, вы можете быть уверены, что ваши хозяева не возложат на вас ответственность. Тот человек, который нам нужен, на палубе или мы должны искать его внизу?
   - Он, кажется, еще не встал с койки, - ответил шкипер, - но если вы последуете за мной вниз, я скоро это выясню.
   Мы последовали за ним по палубе и вниз по трапу. Войдя в маленькую каюту, он сообщил мистеру Макгуайру, что с ним хотят поговорить два джентльмена, пожал плечами и снова поднялся на палубу. Он едва успел добраться до нее, как из каюты, напротив двери которой мы стояли, вышел человек в грязной пижаме, с волосами, стоявшими почти дыбом, и почти вылезшими из орбит глазами. Я видел, как он отшатнулся к фальшборту и вскинул руки, словно отгоняя воспоминание о наших лицах, и почти в то же мгновение услышал, как мой спутник издал слабый крик, за которым последовали слова: "Боже мой, что это?" Макгуайр, или Колуэй-Браун, - под этим именем мы знали его лучше, - ухватился за обшивку, промахнулся и медленно соскользнул вниз, пока не свалился кучей на палубу. Это признание оказалось слишком сильно подействовало на него, и он потерял сознание.
   Когда он пришел в себя, мы подняли его и прислонили к шкафчику рядом со столом. Во всех Южных морях едва ли можно было найти более жалкую фигуру. Он снова и снова смотрел на Леверсиджа и каждый раз стонал. Я был озадачен больше, чем мог выразить. Одно только лицо старого джентльмена стоило того, чтобы проделать долгий путь. Наконец он отдышался и смог говорить.
   - Ах вы, жалкий обманщик! - воскликнул Леверсидж, вскакивая на ноги и говоря с горячностью, которая поразила меня не меньше, чем вызвавшая ее сцена. - Вы хотите сказать, что это вы сыграли с нами такую шутку? Должен ли я понимать, что вы - именно та собака, которая заставила нас танцевать? Клянусь Небесами, вы заплатите за это так, как никогда еще не платил человек!
   Тут он сделал паузу, чтобы перевести дух, и я воспользовался случаем, чтобы попросить объяснений.
   - Неужели вы не понимаете? - воскликнул он, повернувшись ко мне, глаза его горели, а обычно румяное лицо побелело от ярости. - Этот несчастный ничуть не больше преподобный Колуэй-Браун, чем я.
   - Вот как? - пробормотал я, широко раскрыв рот от удивления. - Тогда кто же он?
   - Наш агент - человек, которому мы доверяли. Человек, который должен был привезти жемчужину в Англию!
   - Это действительно очень красиво, - сказал я, как только оправился от изумления. - И более того, это объясняет многое из того, чего я не мог понять. Неудивительно, что он испугался, когда я упомянул ваше имя в отеле Донована в Куктауне. Если бы не этот ваш приступ... вы были бы со мной, вы узнали бы его, и мы были бы избавлены от этого путешествия через Тихий океан. Но все же есть один вопрос, который требует прояснения. - Тут я повернулся к несчастному, стоявшему перед нами. - Если преподобный Колуэй-Браун не убивал агента, то ясно, что агент должен был убить преподобного Колуэя-Брауна. Мы подозревали пастора. Однако, похоже, мы ошиблись.
   К этому времени агония несчастного стала такой, что на него невозможно было смотреть. Как ни старался, он не мог вернуть себе самообладание. До этого момента он воображал, что его обвиняют всего лишь в воровстве, в то время как тайна более серьезного преступления, как он полагал, все еще надежно заперта в каюте почтового судна на дне моря. Поэтому он испытал еще большее потрясение, обнаружив, что его преступление раскрыто, причем, тем самым человеком, которого он боялся больше всех других. Неудивительно, что он чувствовал себя не в своей тарелке. Боюсь, в глубине души я жалел его, но не тогда, когда думал об утонувшем почтовом судне и о дикой борьбе в каюте 33.
   - Что вы можете сказать в свое оправдание? - спросил Леверсидж, снова поворачиваясь к нему. - Вам известно, что мы должны доставить вас на берег для того, чтобы арестовать как убийцу Колуэя-Брауна?
   - Я знаю это, - воскликнул несчастный, - но вы не знаете всего. Вы не представляете, с чем мне пришлось мириться. Вы не можете себе представить, какие искушения стояли на моем пути. Он был одним из тех, кто преследовал меня сначала от Мельбурна до Сиднея, а потом до Брисбена. Утром, днем и ночью меня окружали воры и убийцы. Я едва осмеливался закрыть глаза, боясь, что никогда больше не открою их, а если и открою, то обнаружу, что моя драгоценная подопечная исчезла. Этот человек, которого вы называете Колуэй-Браун, был главарем банды, но я узнал об этом только тогда, когда мы добрались до острова Четверга. Потом он стал кружить вокруг меня на палубе и возле моей каюты, все время говоря о жемчугах и драгоценных камнях и стараясь склонить меня к дружеским отношениям. В ночь крушения он пришел ко мне, как раз когда я собирался лечь спать. Один взгляд показал мне, что он был под воздействием алкоголя, и я также заметил, что он держал одну руку в кармане, выглядевшем подозрительно. Вскоре он подошел ко мне, когда я стоял у умывальника, и, прежде чем я понял, что он задумал, выхватил из кармана бритву и попытался вцепиться мне в горло. Я был слишком поражен внезапностью всего этого, чтобы вскрикнуть, но не настолько, чтобы не быть в состоянии защитить себя. Я боролся с ним с силой отчаяния, и, наконец, мне посчастливилось высвободиться и бросить его на пол. Затем дьявол, который устраивает все это для своей собственной выгоды, - можете быть уверены, -завладел мной, и в течение нескольких мгновений я не осознавал, что делаю. Я помню, как смотрел на него, когда он лежал подо мной на полу, и помню также, как схватил бритву, выпавшую из его руки, и сделал себе при этом ужасный порез. После этого я уже не уверен в своих действиях; но одно я знаю точно: когда я поднялся на ноги, его горло было перерезано от уха до уха. Вы, мистер Леверсидж, который сейчас так сердиты на меня, можете мне не верить, но я говорю вам, что упал на койку, пытаясь найти в себе мужество покончить с собой, когда подумал о том, что сделал. Но я не смог этого сделать. Я прислонился к койке и закрыл лицо окровавленными руками, всхлипывая так, словно мое сердце вот-вот разорвется. Потом я посмотрел на человека и, увидев, что он совершенно мертв, задумался, как бы мне лучше спасти свою шею от роковой петли.
   Пока я пытался собраться с мыслями и размышлял, что мне делать, судно задрожало от носа до кормы; затем я услышал шум на палубе, крики и топот ног. Я немедленно покинул свою каюту и побежал вверх по трапу так быстро, как только мог, только чтобы обнаружить, что огромный корабль тонет.
   Что произошло в течение следующих нескольких минут, я не могу сказать; более того, я не помню ничего из того, что произошло, пока я не обнаружил, что плаваю на поверхности, задаваясь вопросом, как долго я еще буду оставаться в живых. Остальное вы знаете. Я был спасен вместе с еще одним мужчиной, и, что еще важнее, жемчужина была со мной. Я уверен, что она проклята. Только когда я выбрался из воды и обнаружил, что спаслись только мы двое, мне пришла в голову мысль выдать себя за мертвеца и таким образом сохранить драгоценность для себя. Я боролся с искушением, Бог знает как сильно, но оно было слишком сильным для меня, и в конце концов я сдался. Все шансы, утверждал я, были в мою пользу. Насколько я знал, за исключением второго спасенного, который не отличал одного пассажира от другого, я был единственным выжившим. Ваш агент должен был утонуть. Поэтому, если я назову себя Колуэй-Браун, то смогу избежать разоблачения.
   Когда я добрался до острова Четверга, намереваясь отправиться в Америку, где, как я думал, у меня будет больше возможностей продать украденную жемчужину, я назвал себя именем покойника. Затем пришла ваша телеграмма с просьбой предоставить информацию о вашем агенте. Я ответил на нее так, как, по-моему, ответил бы фальшивый пастор, и сказал себе, что мне следует поторопиться. На следующей неделе я отправился на Юг, но всем было так любопытно увидеть меня, что я оставил эту мысль и сошел с корабля в Куктауне, намереваясь пересесть на это судно и таким образом отправиться через Гонолулу в Штаты. Но этому не суждено было случиться. Вы, сэр, нашли меня у Джима Донована. И только по счастливой случайности мне удалось ускользнуть от вас. Теперь вы, мистер Леверсидж, поймали меня, и вам остается сказать, что вы намерены делать.
   Я взглянул на Леверсиджа, который посмотрел на меня. Положение было неловкое. Не было никаких сомнений, что рассказ этого человека был правдив, и если так, то, по крайней мере, отчасти, он заслуживал нашей жалости. Мистер Леверсидж решил эту проблему, спросив, что случилось с жемчужиной. В ответ мужчина порылся в нагрудном кармане пиджака, вытащил оттуда маленькую плоскую коробочку и передал ее через стол.
   - Она там, проклятая тварь! - сказал он с горечью. - Господи, если бы я ее никогда не видел! Она погубила мое тело и душу.
   С лихорадочной серьезностью мистер Леверсидж открыл шкатулку и вынул из ваты, которой она была наполнена, самую прекрасную черную жемчужину, какую я когда-либо видел за всю свою жизнь. Видя ее, я легко мог понять искушение, которое она породила в сердце агента. Мистер Леверсидж, однако, положил ее обратно и спрятал коробочку в карман. Затем он повернулся к несчастному, стоявшему перед нами.
   - В глубине души вы знаете, - сказал он, - правдива ли история, которую вы рассказали нам о смерти этого человека, или нет. В любом случае, вы можете быть уверены в одном, а именно в том, что ваш секрет спрятан в надежном месте. Да простит вас Бог и позволит вам самим совершить свое спасение; мы не будем наказывать вас. Остальное - дело вашей собственной совести.
   Десять минут спустя мы уже были на нашем пароходе, возвращавшемся в Гонолулу так быстро, как только он мог нести нас, мало думая о том, что нас там ждет.
  

ГЛАВА XII

  
   Мы добрались до гостиницы только к середине дня, но как только мы это сделали, мистер Леверсидж спрятал шкатулку с жемчужиной в надежное место. С таким трудом найдя ее, он не хотел рисковать потерять ее снова. Покончив с этим, мы посвятили полчаса делу, после чего я спустился в контору агента, чтобы навести справки о почтовом пароходе в Японию, который должен был прибыть из Сан-Франциско на следующий день. Остаток дня был занят визитами к старым друзьям, и только после наступления темноты я вернулся в наш отель. Прибыв туда, я, к своему удивлению, застал мистера Леверсиджа в моей спальне в состоянии крайнего возбуждения. Он стоял посреди комнаты, держа в руке маленькую деревянную шкатулку с жемчужиной. Я спросил, в чем дело.
   - Слава Богу, вы вернулись! - воскликнул он. - Коллон, я сделал ужасное открытие. Вы не поверите, но нас снова обманули, причем самым наглым образом, и сделал это, казалось бы, раскаявшийся пес на борту парохода.
   - Что вы имеете в виду? - спросил я, едва веря его словам. - Как нас обманули?
   В ответ на мой вопрос он поднял крышку шкатулки и высыпал ее содержимое на ладонь, которую театрально протянул мне.
   - Нас ужасно обманули,- сказал он. - Это не та жемчужина, которую купила моя фирма. Это - подделка. Этот хитрый негодяй, должно быть, сам изготовил ее для этой цели, и все его заверения были так же фальшивы, как и сама жемчужина.
   - Что? - воскликнул я. - Не могу в это поверить. Дайте мне взглянуть на эту штуку.
   Взяв у него жемчужину, я внимательно ее осмотрел. То, что он сказал, было правдой. Она не была подлинной. В то же время, однако, я готов утверждать, что это была самая лучшая подделка такого рода, с какой я когда-либо сталкивался. До этого момента в глубине души я презирал фальшивого Колуэй-Брауна, считая его за простую трусливую дворняжку, которая, как только на нее надели ошейник, начала плакать и скулить, заявляя, что поддалась искушению и глубоко раскаивается. Теперь, однако, я начал испытывать к нему большее уважение, чем прежде, по той простой и достаточной причине, что в испытании мастерства он оказался для нас слишком ловким.
   - Что мы можем сделать?- спросил мистер Леверсидж. - К этому времени он, возможно, уже пересел на другое судно и покинул Остров. В таком случае нам придется начать погоню заново.
   Я уже собирался ответить, когда в комнату вошел один из слуг и протянул мистеру Леверсиджу записку, которую тот вскрыл. Прочитав письмо, он передал его мне.
   - Боже мой! Я с трудом могу в это поверить, - услышал я его тихий голос. - Прочтите это, мистер Коллон.
   Записка была от капитана шхуны "Дружба" и гласила следующее:
   "Дж. Леверсиджу, сквайру,
   Отель "Пасифик", Гонолулу.
   Уважаемый сэр,
   С величайшим сожалением вынужден сообщить вам, что человек, которого вы посетили сегодня утром на борту моего судна, был застрелен полчаса назад человеком, который, очевидно, ожидал его прибытия в этот порт. Убийца находится под надежной охраной. Насколько я понял из его слов, вы являетесь или до недавнего времени являлись его работодателем, и я счел своим долгом немедленно связаться с вами.
   Остаюсь, сэр,
   со всем почтением,
   Дж. Болсовер".
   - Это возмездие с отмщением,- сказал я. - Но кто может быть убийцей?
   - Один из тех, кто охотился за жемчужиной в Австралии, - ответил мистер Леверсидж. Затем выражение его лица внезапно изменилось, и он схватил меня за руку. - По сотням причин он наверняка носил жемчужину при себе. Как вы думаете, мог ли убийца украсть ее?
   - Мы очень скоро это выясним, - ответил я, вскакивая с кресла, в которое только что бросился. - Пойдемте, мистер Леверсидж, мы сейчас же отправимся на судно. Сейчас не время для полумер.
   С этими словами мы схватили шляпы и вышли из гостиницы на поиски шхуны "Дружба". Поднявшись на борт, мы обнаружили, что вокруг царит необычная тишина. Шкипер встретил нас у трапа и пожал руку.
   - Это скверное дело, джентльмены, - сказал он, - и я сожалею, что оно случилось на борту моего судна.
   - Очень скверное дело, как вы говорите, - ответил мистер Леверсидж. - Как давно это случилось?
   - Около полутора часов назад,- ответил тот. - Уже темнело, когда на борт поднялся человек и попросил разрешения повидать вашего друга. Он стоял как раз там, где мы сейчас стоим, и, сказав несколько слов, они вместе пошли на корму. Они, должно быть, сразу же начали ссориться, потому что, когда я спускался по трапу, то услышал, как они обменялись несколькими громкими словами, затем раздался выстрел, и ваш друг упал на палубу. Я выскочил на палубу и оказался там как раз вовремя, чтобы схватить убийцу, когда он уже переваливался через борт. Мы тут же заковали его в кандалы и, как только это сделали, отправили на берег и сдали полиции.
   - А убитый?
   - Мы отнесли его вниз, но он умер прежде, чем мы доставили его туда. Сейчас он лежит в своей каюте. Через час за ним приедет полиция. Может быть, вы хотите его видеть?
   - Благодарю вас, - сказал мистер Леверсидж, и капитан повел нас вниз, где оставил наедине с покойником.
   - Сейчас или никогда, - сказал я. - Если нам нужна жемчужина, мы должны найти ее до того, как прибудет полиция, чтобы забрать тело, иначе как вы собираетесь доказать свои права на нее?
   - Но где вы собираетесь ее искать? - спросил мистер Леверсидж.
   - Я собираюсь для начала обыскать тело, - ответил я, - а затем, если у нас останется достаточно времени, осмотрю его багаж. Вам лучше следить за дверью.
   Говоря это, я достал из кармана маленькие, но чрезвычайно острые складные ножницы, которые всегда ношу с собой. Затем, откинув одеяло, которым было укрыто тело, я пробежал по нему опытными пальцами. Удивительно, какое множество тайников заключено в человеческом теле. Но это дело всей моей жизни - знать их все, и в данном конкретном случае вскоре я обнаружил, что высоко под правой рукой его пальто было тщательно подбито. Разрезать подкладку оказалось делом нескольких секунд, и результаты оправдали мои ожидания.
   - Вот ваша жемчужина, мистер Леверсидж, - сказал я, вынимая ее, и через мгновение протянул ему драгоценный камень. - А теперь давайте как можно скорее поднимемся на палубу. Однако вам лучше оставить свой адрес у капитана, чтобы полиция знала, где вас найти, если потребуется ваше присутствие на дознании.
   Он последовал моему совету, и мы спустились к нашей лодке. На следующее утро, чтобы избежать возможных неудобств в будущем, мы решили явиться в полицейское управление, где изложили все, что нам было известно об убитом. Три часа спустя я попрощался с мистером Леверсиджем на палубе американского почтового парохода.
   - До свидания, мистер Коллон, - сказал он. - Странно так расставаться после всего, что мы пережили вместе. От всего сердца благодарю вас за сотрудничество. Прежде чем вы уйдете, я хочу задать вам только один вопрос.
   - Какой?
   - Был ли я прав или ошибался, когда сказал вам на Цейлоне, что, по моему мнению, этот случай окажется одним из самых необычных во всем разнообразии ваших дел?
   - Вы были совершенно правы, - ответил я. - Я никогда не сталкивался с чем-то подобным. До свидания.
   - До свидания, и пусть вам всегда сопутствует такой же успех.
   Три месяца спустя, когда я занимался одним делом в Кохинхине, с почтового парохода мне был доставлен небольшой пакет, вскрыв который, я обнаружил ценный бриллиантовый перстень и карточку с надписью: "Кристоферу Коллону, в признание его услуг, оказанных фирме Уилсон, Бурк & Леверсидж, Хаттон-Гарден".
   Большая черная жемчужина, которая стала причиной всего, что было рассказано в этой истории, теперь является одной из самых главных драгоценностей императрицы. Как мало думает она, когда он украшает, черный, как ночь, ее белоснежную грудь, о том, чего она стоила, или о той роли, которую она сыграл в драме, которую я теперь неизменно называю "Преступление под водой"!
  

ПРИЗРАЧНЫЙ СКОТОВОД

  
   - Удивительно очаровательная обстановка и такая же красивая усадьба, - лучшие из всех, какие я видел в буше, - сказал я. - Вы, несомненно, сотворили чудо за то короткое время, которое являетесь ее владельцем.
   Была лунная ночь, и мы с Джимом Спайсером сидели на веранде Уоррадун Стэйшн в Западном Новом Южном Уэльсе. Десять часов пробило почти полчаса назад, а в четверть десятого миссис Спайсер пожелала нам спокойной ночи и ушла спать. Узнав, что я не ощущаю усталости, ее муж пригласил меня взять трубки и грог и переместиться на веранду, где мы могли бы поговорить о старых временах, никого не беспокоя. Я только в тот день приехал из Мельбурна, а так как мы не виделись более трех лет, то легко представить, что нам было о чем поговорить. Много лет тому назад мы вместе работали в Квинсленде, совершили две экспедиции и не раз вместе испытывали удачу на золотых приисках. Потом он устроился управляющим на крупную ферму на Дальнем Западе, а я уехал на юг, в Мельбурн, чтобы бросить буш и заняться скучным бизнесом, унаследованным от отца. Поэтому можно понять мое удивление, когда однажды утром я получил письмо от моего старого товарища, сообщавшего мне, что он женился и приобрел усадьбу на Уоррадун Крик. В конце письма он, прибавил, что, если я нуждаюсь в отпуске и соблаговолю предпринять долгое путешествие к нему, он не только окажет мне сердечный прием, но и будет очень благодарен за мою помощь в разгадке тайны, которая вплоть до момента написания этого письма совершенно сбивает его с толку. В чем заключалась тайна, он не сообщил.
   Теперь, как известно всему бушу, Уоррадун, несмотря на то, что находится на прямом пути к Западному Квинсленду, является одним из самых непригодных мест на всем нашем великом Островном континенте. Для начала вам предстоит четырехсотмильное путешествие по железной дороге, затем поездка в дилижансе на расстояние более двухсот миль, которая приведет вас в городок Яррапанья, поселение из четырех домов на пересечении Уоррадун Крик с рекой Солт-Буш. В городке можно раздобыть лошадей, и с их помощью проделать оставшуюся часть пути, более ста миль. В лучшие времена это утомительное занятие, но когда разливается вода или, летом, когда совсем нет воды, оно становится особенно опасным. Чтобы компенсировать эти недостатки, однако, когда вы доберетесь до фермы, вы получите такой же сердечный прием, как любой, какой можно получить в буше. Сам дом большой и, безусловно, лучший в этом районе. Усадьба представляла собой аккуратное деревянное строение, крытое дранкой, с опоясывающей его широкой верандой. Она построена на склоне холма и выходит на равнину, отделяющую возвышенность от реки. Далеко на севере, там, где хребты тянутся к Крик, имеется узкий проход, через который проходят все партии, везущие скот из Квинсленда на юг. К югу начинается густой кустарник акации мулга, покрывающий всю поверхность холмов, насколько хватает глаз. За рекой, в тридцати милях к западу, находится ферма Ярка, где в то время, о котором я пишу, жил ближайший сосед Джима, достопочтенный Мармадьюк Чадфилд, молодой англичанин, который после того, как дал своей семье возможность изучить более легкомысленную сторону его характера, был отправлен в Австралию, где, как они надеялись, тяжелая работа и ограниченный запас денег превратят его в степенного и респектабельного колониста.
   - Да, - сказал Спайсер, подходя к перилам веранды и глядя вниз на залитую лунным светом равнину, - это, как вы говорите, отнюдь не плохое место. Завтра вы увидите, что все здания здесь удобны, ферма хорошо защищена, здесь много травы, вода - в изобилии, и, как вы знаете, мы находимся на прямом пути отправки скота на юг. Более того, я получил это место на значительный срок на исключительных условиях.
   - Сердечно поздравляю вас. А теперь расскажите мне о недостатках, ибо я полагаю, что они есть.
   - Насколько я знаю, только один. В то же время, однако, должен признаться, что он достаточно значителен, чтобы перевесить все преимущества вместе взятые. Собственно говоря, именно это обстоятельство и заставило меня написать вам на прошлой неделе и попытаться уговорить вас нанести нам визит.
   - Теперь я припоминаю, что в своем письме вы говорили о какой-то тайне, которую хотели прояснить. Что это? В наши прозаические дни загадки, за исключением горнорудных дел, встречаются редко. Мне не терпится услышать, в чем именно заключается ваша.
   Пока я говорил, Спайсер стоял, облокотившись на перила веранды, и смотрел вниз по склону на реку. Теперь он повернулся и, прислонившись спиной к одному из столбов, поддерживающих крышу, несколько секунд пристально смотрел на меня.
   - Прежде всего, старина, - сказал он, - постарайтесь запомнить, я не хочу, чтобы надо мной смеялись. На карту поставлено так много, что я щепетилен, как старик с подагрой. Проблема, с которой мне приходится бороться, заключается в том, что в этом месте якобы водятся привидения. Я знаю, что это глупо со стороны такого человека, как я, но факт остается фактом, и это чрезвычайно неприятный факт.
   - Черт возьми, - ответил я. - Что же это за призрак?
   - Человек на белом коне скачет по равнине вон там.
   - Это только слухи, или вы сами видели привидение?
   - Я видел его три раза, - торжественно ответил Спайсер. - Первый раз - через неделю после моего приезда, второй - три месяца назад, а последний - в ту самую субботу, когда писал вам. Но как будто этого было недостаточно, с самого нашего приезда нас беспокоили самые таинственные звуки в самом доме.
   - О каких звуках вы говорите?
   - Самых разных, черт бы их побрал! Иногда крик около полуночи, от которого вы просыпаетесь в постели и пот катится с вашего лица; иногда стоны; а иногда, но не так часто, странный шум, который похож на человеческий голос, приглушенный одеялом, пытающийся сказать: "Спаси меня, спаси меня", и не очень удачно. Как вы знаете, я довольно смелый человек и поэтому думаю, что смогу выдержать это сам, но мне нужно заботиться о других. Я должен думать о своей жене. При обычных обстоятельствах она самая отважная маленькая женщина, какая когда-либо жила в буше, но нервы ни одной женщины не выдержали бы постоянного напряжения, которое им приходится выдерживать здесь. Видите ли, моя работа часто заставляет меня целыми днями находиться в разъездах, и мне приходится оставлять ее одну. Служанок у нас нет, даже местных. Когда мы приехали, то привезли с собой женщину из Мельбурна, но она пробыла здесь всего неделю, а потом уехала с первой же воловьей упряжкой, которая прошла этим путем. Однако нам удалось, предложив большую зарплату, нанять другую. Она пробыла здесь месяц, а потом сказала, что предпочла бы отправиться в город одна, чем остаться здесь еще на одну ночь. Мы пробыли здесь пять месяцев и неделю, и за это время у меня сменилось четыре повара, три главных скотника, восемь младших и десять конюхов. Что касается местных, то я не видел их поблизости с тех пор, как впервые встретил, когда в последний раз ночевал у Чадфилда за рекой, и пытался уговорить одного, - от которого он хотел избавиться, - прийти и составить компанию моим собственным мальчикам. Его ответ был многозначителен. - Нет, не пойду, - сказал он. - Слишком много чертовых дьяволов у Варрадуна. - Короче говоря, дружище, если я не сумею положить конец этому призрачному делу, то буду разорен. Все мои сбережения вложены в этот дом, и если я не сумею расплатиться, что ж, мне придется продать его, вернуться в Квинсленд и снова стать слугой, а не хозяином.
   - Скверная ситуация, - сказал я. - Не удивлен, что вы хотите все уладить. Кстати, давно ли это место пользуется такой зловещей репутацией?
   - Только последние три года, - ответил он.
   - Есть ли какая-нибудь история, объясняющая это?
   Спайсер на мгновение замолчал.
   - Ну, вот вы и поставили меня в щекотливое положение, - ответил он. - Хотя мне это и не нравится, но должен признаться, что одна история есть.
   - Вы можете мне ее рассказать?
   - Если вы думаете, что это поможет вам решить проблему, буду рад сделать это. Вам следует знать, что около трех лет назад погонщики скота, согласно обычаю, разбили лагерь вон там, на равнине. Они направлялись из Квинсленда в Аделаиду под присмотром старого погонщика по имени Берк, достойного старика, который всю жизнь провел в разъездах. Вечером между ним и его помощником возникла ссора. От слов они перешли к действию, и в стычке помощнику хорошенько досталось. Он сделал вид, что удовлетворен, и завернулся в одеяло, явно сожалея о содеянном.
   Час спустя третий белый человек из отряда сел на коня и отправился сторожить скот, оставив двух других, как ему показалось, спящими. Вернувшись через два часа, он обнаружил, что Берк поражен в сердце, а второй человек пропал. Помните, когда вы сегодня переправлялись через реку, то заметили место, огороженное белой оградой?
   - Заметил. И удивился, что бы это могло быть.
   - Так вот, там похоронен Берк.
   - Значит, призрак - это призрак убитого? Как он выглядит?
   - Это старик с длинной седой бородой; он одет во все белое и сидит на белом коне. В руке он держит хлыст, а на голове белая фетровая шляпа, надвинутая на самые глаза.
   - Кто-нибудь еще видел его?
   - Десятки людей. Он прогнал Джеймисона, первого владельца этого места и первого строителя этого дома. Уильямс, из Миндананы, пришел следующим; он построил хижину слева и собрал свои вещи ровно через три месяца после того, как заплатил деньги за покупку. Он сказал, что скорее потеряет пять тысяч фунтов, чем останется здесь еще на одну ночь. Макферсон, шотландец, твердый, как десятипенсовый гвоздь, и эмоциональный, как кирпич, был следующим. Он заплатил деньги и не собирался терять их только потому, что слышал странные звуки и видел странные зрелища. Но по прошествии шести месяцев он изменил свое мнение. Деньги для него не проблема, сказал он; он готов потерять все до последнего пенни, если только больше не увидит Уоррадуну. Бенсон последовал за Макферсоном. Он купил это место по дешевке, бросил скот и, судя по тому, что рассказывали мне горожане, похоже, считал, что сделал очень умный ход.
   - Что случилось с Бенсоном?
   - Он вернулся на юг, даже не распаковав свои воловьи повозки. Кажется, он купил дом в Новой Зеландии. Именно у него я приобрел эту собственность.
   - А цена, которую вы за это заплатили?
   - Меньше четверти его стоимости, из-за Призрачного Скотовода. Я бываю обеспокоен в среднем три ночи в неделю; моя жена пугается чуть ли не до полусмерти каждый раз, когда ложится спать; и, за исключением моего старшего скотника Руфорда и двух местных мальчиков, я не могу держать в доме прислугу и, следовательно, вынужден работать без передыху, что невозможно. Проще говоря, кто-то должен уйти: либо Призрачный Скотовод, либо я. Я все обдумал на прошлой неделе, и результатом моих размышлений стало письмо к вам. Я знаю по опыту, что у вас холодная голова, и мне не раз представлялась возможность убедиться в вашей отваге. Молодой Чадфилд, мой сосед, человек, который ради моего общества сделал все возможное, чтобы убедить меня дать этому месту еще один шанс, пообещал прийти и помочь нам, и если мы трое не сможем справиться, что ж, думаю, нам должно быть стыдно.
   - Мы, конечно, постараемся, - ответил я. - Я не верю в привидения, и нам будет нелегко, если мы не сумеем выяснить, из какого материала состоит ваша беда. Еще один вопрос. Является ли он регулярно или неразборчив в своих предпочтениях?- Что касается его лично, то довольно регулярно. Именно в полнолуние он является наиболее активно, но шум в доме продолжается в любое время, иногда две или три ночи подряд. Затем, иногда, наступает недельное молчание, после чего нас снова беспокоят ночь за ночью, пока мы почти не приходим в отчаяние.
   - Это место кажется очень таинственным, - сказал я. - И я вполне понимаю, что вас это беспокоит.
   - Что бы вы сказали, если бы вам пришлось здесь жить, - ответил он. - Это действует на нервы до тех пор, пока ты не начинаешь шарахаться от собственной тени. А теперь, полагаю, вы устали и хотели бы отдохнуть. Налейте себе ночную порцию, а потом я покажу вам вашу комнату.
   Я наклонился к столу и взял в руки пузатую бутыль, в которой содержался спирт, - по правде говоря, я как раз выливал ее содержимое в свой стакан, - когда из темного дома позади нас вышел человек, а затем последовал пронзительный крик, прорезавший неподвижный ночной воздух, словно резкий разрыв ситцевого полотна. После этого наступила полная тишина, которая, на мой взгляд, была даже хуже, чем сам звук. Я вскочил на ноги.
   - Боже мой,- воскликнул я, - что это?
   Но Спайсер только странно рассмеялся.
   - Вас представляют нашему сверхъестественному другу, - ответил он. - Теперь вы знаете, с чем нам постоянно приходится мириться.
   - Но это звучало так по-человечески,- сказал я. - И все же, если подумать, в нем была какая-то странная нотка, которая несколько опровергает мою теорию. Одно, однако, совершенно ясно: он исходил из дома и, я бы сказал, из центрального коридора.
   - Вы совершенно правы. Вот где мы всегда его слышим. Но если вы думаете, что там кто-то прячется, вы ошибаетесь. Проходите и посмотрите сами.
   С этими словами он повел меня в дом. Я последовал за ним. Как он и сказал, никого не было видно. Коридор, о котором шла речь, был около двадцати футов в длину и четырех в ширину. По одной двери в каждом конце и по две с каждой стороны. Он был хорошо освещен масляной лампой на железном кронштейне, ввинченном в деревянную раму. Стены были сложены из деревянных досок, а пол покрыт клеенкой, которая тянулась из конца в конец. Спайсер вынул лампу из кронштейна и, открыв одну из дверей слева, провел меня в гостиную. Мы тщательно исследовали ее, но там не было ничего, что могло бы хоть как-то объяснить шум, который мы слышали. Удовлетворившись этим, мы перешли в комнату на противоположной стороне коридора. Это была моя спальня, и в ней, как и в другой комнате, наши поиски не увенчались успехом. Соседняя комната была кабинетом Спайсера, и, кроме сейфа, письменного стола, небольшого буфета, стула и ряда бухгалтерских книг, не было ничего, что могло бы возбудить наши подозрения. Мы снова вышли в коридор.
   - Эта комната, - сказал он, указывая на дверь напротив голоса, - наша спальня.
   Он постучал в дверь.
   - Минни, - закричал он, - ты не спишь?
   - Нет, - последовал ответ, - и очень напугана. Когда ты собираешься лечь спать?
   - Я уже иду, - ответил он. Затем, повернувшись ко мне, он протянул руку. - Спокойной ночи, - сказал он, - и приятных снов. Жаль, что мы пригласили вас сюда только для того, чтобы побеспокоить своими проблемами.
   - Я очень рад, что приехал, - ответил я. - И если я смогу помочь вам разрешить ваши затруднения, буду рад еще более.
   Через четверть часа я уже лежал в постели и спал. Если в ту ночь и был еще какой-то шум, то я его не слышал. Я устал после долгого путешествия и проспал еще долго после того, как взошло солнце.
   Поднявшись, я вышел на веранду, где застал хозяйку.
   - Доброе утро, - сказала она, протягивая мне руку. - Джим только что ушел на скотный двор, но скоро вернется к завтраку.
   В Австралии нашлось бы немало людей, которые возблагодарили бы свою звезду за то, что они не являются владельцами фермы Уоррадуна, но мало кто не позавидовал бы Спайсеру, по поводу его спутницы жизни. Она была хорошенькой брюнеткой с чудесными карими глазами и такой сочувственной, материнской манерой, что в ее обществе все чувствовали себя как дома, даже если увидели ее всего пять минут назад.
   - Не могу выразить, как вы добры, - сказала она, - что пришли нам на помощь. Можете себе представить, какое удручающее впечатление произвело это место на нас с Джимом. Мы испробовали все, что могли придумать, чтобы разгадать эту тайну, но безуспешно. Теперь остается посмотреть, не справитесь ли вы с этим лучше, чем мы.
   - Я сделаю все, что в моих силах, - ответил я, и в этот момент по ступенькам поднялся Джим.
   - Доброе утро, - сказал он, входя на веранду. - Надеюсь, вы хорошо спали и вас больше не беспокоили никакие звуки.
   - Если они и были, то меня они не разбудили, - ответил я. - Полагаю, вы не обнаружили ничего, что могло бы пролить свет на тот крик, который мы слышали прошлой ночью?
   - Ничего, - ответил он, качая головой. - Но в довершение всех неприятностей, которые мы уже испытываем, наш повар только что сообщил мне, что видел Белого Всадника на равнине прошлой ночью, и поэтому предупредил меня, что намерен уехать в полдень. Он говорит, что скорее потеряет все свое жалованье, чем останется еще на одну ночь.
   - О, Джим, мне очень жаль это слышать, - сказала его жена. - Нам будет очень трудно найти другого. Мы действительно, кажется, обречены на неудачу.
   Джим ничего не сказал, но я заметил, как он сжал губы, когда мы пошли завтракать. Его терпение было почти истощено, и я подозревал, что, если тайна вскоре не будет раскрыта, он последует примеру своих предшественников, потеряет все деньги, которые вложил в ферму, и разорвет свою связь с Уоррадуной.
   Утром я помог ему с клеймением на скотном дворе, а после обеда мы отправились на прогулку через реку, надеясь встретить стадо скота, которое собирали его люди. Однако нам это не удалось, и мы добрались до дома уже в сумерках. К тому времени, как мы расседлали лошадей и поставили их в стойла, над холмами за домом уже поднималась полная луна. Выйдя на веранду, мы услышали голоса в гостиной.
   - Это Мармадьюк Чадфилд, держу пари на соверен, - сказал Джим. - Я рад, что он приехал, потому что, хотя он довольно-таки хлипкий тип, он неплохая компания.
   Через минуту мы вошли в комнату, и меня представили высокому стройному юноше лет двадцати восьми. Ростом он был не ниже шести футов двух дюймов, на лице его не было ни бороды, ни усов, и оно могло похвастаться несколько бессмысленным выражением, которое только усиливал монокль. Он говорил шепеляво и протяжно и, если судить по его собственным признаниям, казалось, не знал ни одной вещи во всей системе Вселенной. Не прошло и пяти минут, как я, выражаясь шахтерским языком, наткнулся на твердую скалу его ума, и, хотя у меня имелись небольшие сомнения в его добродушии, его проницательность меня нисколько не впечатлила. Его ферма, Ярка, была, как позже сообщил мне Джим, большим поместьем и содержала большое количество скота. Этот успех, однако, ни в коем случае не был результатом усилий Чадфилда. Цитируя его собственные слова, он "предоставил все своему надсмотрщику, немцу по имени Мюльхаузер, не путался под ногами и не вставлял палки в колеса. Скотоводство было совсем не его специальностью, и если ему приходилось платить парню за работу, что ж, он заставлял его работать, в то время как сам сидел тихо и весело проводил время, постоянно отъезжая в город, и все такое прочее".
   После обеда мы сидели на веранде и курили трубки почти до десяти часов, когда миссис Спайсер пожелала нам спокойной ночи и удалилась к себе, как и накануне вечером. После того как она ушла, в разговоре наступило затишье. Ночь была совершенно тиха, как бывает только в буше; луна висела высоко над крышей, и, следовательно, равнина под нами была почти такой же светлой, как днем. Единственным звуком было тиканье часов в гостиной позади нас и слабые вздохи ночного ветерка в кустарнике на холмах позади дома. И здесь я должен сделать отступление. Кажется, я еще не объяснил, что перед домом имелся неухоженный сад ярдов пятьдесят в длину и тридцать в ширину, огороженный грубой изгородью из кустарника. Я лениво сидел, курил и смотрел на сад. Красота ночи, казалось, действовала на нас троих успокаивающе. Джим только собрался заговорить, как Чадфилд вскочил со стула и, указывая на изгородь, на которую я только что смотрел, воскликнул: "Что это там?"
   Мы проследили взглядом за его рукой и тут же вскочили на ноги.
   Будучи всего лишь жалким сценографом, я не знаю точно, какие слова должен употребить, чтобы заставить вас увидеть то, что мы увидели тогда. Не более чем в пятидесяти ярдах от нас на белом коне сидел высокий человек с длинной седой бородой, одетый во все белое, вплоть до шляпы и ботинок. В руке он держал белый хлыст. Как он умудрился подобраться так близко, не издав ни звука, чтобы предупредить нас о своем приближении, я не мог понять; но в одном я был уверен, - он это сделал. Время, прошедшее с того момента, как мы увидели его, и до того, как он развернул лошадь и молча уехал, не могло быть больше минуты, но, тем не менее, мы смогли прекрасно его разглядеть.
   - За мной! - крикнул Джим, бросаясь вниз по ступенькам и направляясь к калитке в глубине сада. Мы следовали за ним по пятам, но к тому времени, как мы достигли забора, Призрачный Скотовод исчез. Мы смотрели на залитую лунным светом равнину, пока у нас не заболели глаза, но ничего не увидели.
   - С тех пор он здесь уже третий раз, - сказал наш хозяин, - и каждый раз он исчезал прежде, чем я успевал подойти поближе и хорошенько его рассмотреть.
   - Что меня поражает, так это то, что его лошадь не издавала ни звука, - заметил достопочтенный Мармадьюк, - а земля здесь достаточно твердая.
   - Подождите здесь, пока я принесу фонарь, - крикнул Спайсер. - Не выходите за ограду, и тогда вы не уничтожите никаких следов, которые он мог оставить.
   С этими словами он поспешил обратно в дом, чтобы вернуться минут через пять, неся в руке большой фонарь. С его помощью мы тщательно исследовали землю по другую сторону забора, но безрезультатно. Не было видно и следа лошадиных копыт.
   - Ну, это получше петушиных боев, - сказал достопочтенный, когда Джим погасил фонарь и мы повернулись, чтобы идти обратно к дому. - Это призрак отца Гамлета с жаждой мести, не знаю. Я буду рад, когда ему придет в голову навестить меня в Ярке. Боюсь, в таком случае мой уважаемый родитель увидит меня в Англии раньше, чем ему будет удобно.
   На эту речь Джим не ответил ни слова, а я не счел замечание достойным ответа. На веранде мы расстались, пожелав друг другу спокойной ночи: Джим отправился в свою комнату, достопочтенный занял диван в гостиной, на котором для него была приготовлена кровать, а я - в свою спальню. Я видел, как Джим выключил лампу в коридоре, и слышал, как он задул ее, когда я закрывал дверь. Потом я разделся и прыгнул в постель.
   Не знаю, сколько времени я проспал, но у меня сохранилось самое яркое воспоминание о том, как я вдруг сел в постели, пот лил с моего лица, и эхо самого ужасного крика, который когда-либо слышал смертный, звенело у меня в ушах. Прежде чем я успел взять себя в руки, он раздался снова, сопровождаемый на этот раз странным стонущим звуком, который, должно быть, продолжался, пока я мог сосчитать двадцать. Решив, что дело зашло слишком далеко, я вскочил с кровати, открыл дверь и выбежал в коридор, но тут меня схватили чьи-то руки. Подняв правую руку, я схватил нападавшего за горло, и в этот момент дверь комнаты Джима открылась, и он вышел, держа в руке свечу. И тут я обнаружил, что сжимаю между большим и указательным пальцами не горло призрака, а горло достопочтенного.
   - Черт бы вас побрал,- сердито сказал Джим. - Что, черт возьми, вы задумали?
   - Задумал? - ахнул Чадфилд. - Я только что услышал самый мерзкий крик, какой только слышал в жизни, и выбежал из своей комнаты, чтобы посмотреть, в чем дело, а этот парень схватил меня за горло. - Затем, повернувшись ко мне, он продолжил в своей обычной протяжной манере: - Мне кажется, вы чуть не сломали мне шею.
   - Поберегите ее, - коротко крикнул я, потому что был взволнован, и кто-то должен был ответить за испуг, который я получил. - Джим, вы слышали этот крик?
   - Разумеется, - ответил бедный Джим. - Хотел бы я сказать, что нет.
   - Значит, - сурово ответил я, - если в этом месте есть призрак, я должен увидеть его, прежде чем уеду отсюда. А если это розыгрыш, что ж, я должен найти шутника и узнать причину его шуточек. И когда я это сделаю, я сломаю ему шею.
   С этими словами я подошел сначала к двери в одном конце коридора и осмотрел ее, затем к другой; после этого я попробовал дверь, ведущую в кабинет. Все три были надежно заперты с нашей стороны.
   - Насколько я помню, звук, казалось, доносился откуда-то отсюда, - сказал я, указывая на центр пола. - Что под этими досками, Джим?
   - Только твердая мать-земля,- ответил он. - Я поднял несколько досок, когда поселился здесь, и положил новые.
   - Ладно, я сяду и буду ждать дальнейших событий, - сказал я. - Кто-нибудь из вас желает разделить мое бдение?
   - С удовольствием,- сказал Джим.
   - И я тоже, если это необходимо, - сказал достопочтенный с особенным рвением. - Я не собираюсь рисковать тем, что меня разбудит еще один такой вопль.
   Джим прошел в спальню и что-то сказал жене. После этого мы оделись и устроились как можно удобнее в гостиной. Но хотя мы оставались там до рассвета, больше ничего не услышали. На рассвете мы вернулись в свои постели и крепко спали, пока в восемь часов нас не разбудила миссис Спайсер.
   В тот же день, несмотря на наши насмешки, достопочтенный покинул нас и вернулся к себе. Он сказал, что с него хватит Уоррадуны, и мы не слишком напрягались, чтобы заставить его передумать.
   - Никогда бы не подумал, что он окажется таким трусом, - сказал Джим, глядя, как юноша исчезает за речным лесом. - И все же он здесь не лишний, ведь если эти несчастные коровы придут сегодня ночью, нам понадобятся все люди, чтобы присматривать за ними на равнине.
   - Как вы думаете, они будут здесь сегодня вечером?
   - Это более чем вероятно. Они должны были быть здесь сегодня утром, а так как они не могут остановиться в кустарнике, то сила обстоятельств заставит их разбить лагерь на равнине. В таком случае фунт против шести пенсов за то, что наш друг Скотовод доставит нам неприятности. Обычно он появляется, когда мимо гонят скот.
   - Если он это сделает, мы должны заняться им и решить раз и навсегда вопрос о его... ну, о его духовности, скажем так. Полагаю, вы найдете пару револьверов?
   - Полдюжины, если понадобится, и более того, патроны к ним.
   Затем мы вместе вернулись в дом. Было время чая, и, приведя себя в порядок, мы сели за стол. В середине ужина на веранде послышались тяжелые шаги, и через минуту в комнату вошел Руфорд, единственный оставшийся у Джима скотник.
   - Значит, наконец-то вы объявились, - сказал Джим, узнав, кто это. - А где же скот?
   - Они разбили лагерь на равнине, - последовал ответ. - Им не повезло. Все, что я мог сделать, это заставить двух местных парней остаться с ними. Вы едете?
   - Мы едем через полчаса, - сказал Джим. - Этот джентльмен и я останемся с вами на ночь и поможем. А теперь идите и пей чай.
   Он исчез, не сказав больше ни слова.
   - Но если вы вдвоем собираетесь помогать со скотом, кто останется со мной? - спросила миссис Спайсер. - Я не могу остаться здесь одна.
   - Совершенно верно, - сказал Джим. - Я об этом не подумал. Черт бы побрал этого жалкого труса Чадфилда! Вот что я тебе скажу, Минни. Я пришлю Руфорда позаботиться о тебе. Он человек надежный, а нам, видишь ли, крайне необходимо быть там, на случай, если сегодня вечером объявится Скотовод. Если он это сделает, мы надеемся закончить дело.
   Верные своему обещанию, как только ужин закончился, мы оседлали лошадей и поскакали к костру, который ярко горел на равнине внизу.
   К тому времени, как мы добрались до него, небо затянули тучи, и шел легкий моросящий дождь. Руфорд отвел скот к реке и, когда тот напился, медленно погнал его в лагерь, где за ним наблюдали два местных парня. Ночь была не из веселых, потому что поднялся ветер и стонал среди дубов, как миллион заблудших душ. Более одинокого места, чем эта равнина, я никогда не видел.
   Когда мы подошли к костру, Руфорд раздраженно сказал:
   - Я полагаю, вы считаете забавным болтаться вокруг лагеря, шептать и стонать, чтобы напугать человека до полусмерти.
   - Кто слоняется вокруг лагеря, шепчет и стонет? - спросил Спайсер. - Да ведь мы только что приехали из дома. Вы, должно быть, либо пьяны, либо бредите.
   - Пусть меня повесят! - сказал он. - Говорю вам, что кто-то стонет, как старик, вокруг этого лагеря с самых сумерек!
   - Стонет, как ваша бабушка, - сказал Спайсер, слезая с седла и привязывая лошадь к ближайшему дереву. - Я хочу, чтобы вы отправились в дом и оставались там. Миссис Спайсер совсем одна, и я думаю, что она может испугаться. Мы присмотрим за скотом.
   Когда он ушел, мы растянулись у костра на найденных там одеялах и принялись ждать.
   Я и теперь ясно вижу всю сцену. Из-за тяжелых облаков было так же темно, как внутри вашей шляпы, и ни одного проблеска света по всей длине и ширине неба. Перед тем как уйти, Руфорд развел костер, и пламя с ревом взметнулось вверх, как вдруг из кустов позади нас донесся долгий, странный стон, заставивший нас сесть. Мы посмотрели в ту сторону, откуда он, казалось, исходил, и увидели там, стоящего в полном свете костра, высокого худого человека лет пятидесяти. У него были седые волосы и длинная седая борода. Он был одет в сапоги для верховой езды, в какую-то белую материю, а в руке держал хлыст. Лицо его было бледно, как смерть, и бесконечно печально, и он, казалось, переводил взгляд с одного из нас на другого, как будто не знал, к кому обратиться.
   Мы оба онемели от изумления, пока Спайсер не крикнул:
   - Привет, дружище! Кто вы?
   Фигура исчезла в темноте так же тихо, как и появилась, и можете себе представить наше состояние.
   - Ну что ж, посмотрим, кто это, - воскликнул Спайсер и, схватив горящую палку и приказав мне следовать за ним с другой, бросился в кусты в том направлении, куда, как мы предполагали, направился незнакомец.
   В течение двадцати минут мы искали повсюду, во всех возможных укрытиях в радиусе пятидесяти ярдов от лагеря, но безуспешно. Мы не смогли обнаружить ни единого следа нашего таинственного посетителя. Потом мы вернулись к костру и снова легли.
   Вахта Спайсера была с девяти до одиннадцати, а так как было уже почти восемь, он решил попытаться поспать часок, прежде чем ему снова придется сесть в седло. Однако вскоре он отказался от этой попытки.
   Хотя в тот момент мы больше не видели незнакомца, могу вас заверить, что нам было не легко. Скот вдруг стал очень беспокойным, и по мычанию и фырканью мы могли сказать, что он был встревожен. Пока мы прислушивались, из кустарника слева от нас донесся тот же странный стонущий звук, похожий на плач женщины, попавшей в беду, но, хотя мы пристально вглядывались в ночь и дважды отползали от костра в том направлении, мы ничего не смогли обнаружить.
   В девять часов Спайсер заступил на вахту, и местные парни пришли в лагерь, сообщив, что скот очень беспокойный.
   Некоторое время после его ухода я лежал на одеялах и смотрел в небо. Оно все еще было затянуто тучами, и казалось, предстоит дождливая ночь. Где-то около десяти часов Спайсер позвал меня присоединиться к нему, так как со стадом было что-то не так, и я, оседлав лошадь, выехал.
   Облака разошлись, и на мгновение ярко засияла луна. Это было любопытное зрелище, - то, которое я увидел тогда. Скот - около пятисот голов - поднялся, двигался взад и вперед и непрерывно ревел. Еще больше нас беспокоило то, что время от времени старый бык, - вожак стада, - отделялся от него и нюхал ветер, после чего издавал такой рев, что сотрясалась земля. Видя это, любой скотовод знает, что ему следует держаться поблизости и приглядываться на случай неприятностей.
   Подъехав к Спайсеру, я спросил, что, по его мнению, случилось, но он несколько мгновений не отвечал.
   Затем он сказал очень таинственно:
   - Вы встретились с ним по дороге?
   - С кем? - спросил я.
   - С нашим другом, Призрачным Скотоводом?
   - Дьявол! Он снова появился?
   Осторожно оглядевшись, Джим направил свою лошадь в сторону шахты и тихо сказал:
   - Он уже полчаса вертится вокруг этих коров. Скот может видеть его, и именно это заставляет его беспокоиться. Поверьте мне на слово, у нас скоро будут серьезные неприятности!
   - К черту все это, - сказал я. - Это будет означать двойную вахту всю ночь, да еще в такой моросящий дождь.
   - Ничего не поделаешь. Но лучше скажите ребятам, чтобы они были наготове на случай, если понадобятся. Смотрите! Смотрите! Вот он опять!
   Я посмотрел в том направлении, куда он указал, и действительно, из густого тумана, который теперь скрывал деревья вдоль берега реки, в полумрак, где стояли мы, выехал призрак, которого мы видели два часа назад у нашего костра. Но теперь он изменился: на этот раз он сидел верхом на белом коне, и, казалось, был похож на нас, стоявших на страже. Сначала мне показалось, будто это мой мозг создал для меня призрак из кружащегося тумана, но фырканье и ужас скота, когда он почувствовал его присутствие, убедили меня в его реальности.
   Мало-помалу парень обогнул кустарник и снова исчез в тумане, чтобы через минуту или две появиться слева от нас. Затем он начал медленно приближаться к нам. Могу сказать вам, ситуация была настолько жуткой, что по моему телу поползли мурашки. Он свободно сидел в седле, держа на бедре хлыст; я припоминаю, что один рукав у него был закатан, а поводья перекинуты через левую руку.
   Когда он находился в восьми или десяти шагах от нас, мой конь, который следил за ним, словно окаменев, вдруг фыркнул и, резко развернувшись, помчался по равнине, словно за ним гнался дьявол. Не успел я преодолеть и пятидесяти ярдов, как услышал, что Спайсер с грохотом мчится за мной, и мы, должно быть, проскакали добрых две мили, прежде чем смогли остановить перепуганных животных. Потом мы услышали, как в миле или около того справа от нас несется скот.
   - Я знал, что так будет, - завопил Спайсер, - скот с ума сошел от страха. Так что же, черт возьми, делать?
   - Думаю, попытаться остановить его.
   - Давай попробуем. Теперь либо все, либо ничего!
   Мы двинулись вниз по склону так быстро, как только могли наши лошади. Скот был близко, и мы едва успели помешать первым коровам нырнуть в реку. Если вы хоть что-то знаете о развороте стада, то поймете, какая у нас была работа. Но я не думаю, что мы вообще смогли бы справиться с этим, если бы не посторонняя - или, как я мог бы сказать, духовная - помощь, которую мы получили.
   Пока Спайсер двигался по берегу реки, я занимался своим делом у подножия утеса, а так как двое местных парней убежали в дом задолго до того, как скот испугался, между нами не было никого, кто мог бы помочь нам. Внезапно, одному Богу известно как, Призрачный Скотовод пришел нам на помощь, и едва ли можно было найти более совершенного погонщика. Он гнал его, подгонял отставших и загонял. Но каким бы умелым скотоводом он ни был, очевидно, что успех сопутствовал ему по причине его призрачной личности; потому что, как только стадо увидело его, оно развернулось и побежало обратно на равнину, как одержимое.
   Наконец, однако, мы собрали всех животных вместе, и тогда Спайсер подъехал к тому месту, где находился я, и сказал:
   - Присмотри за ними, а я тем временем вернусь обратно в лагерь. Я хочу кое-что сделать.
   Я не успел возразить, потому что в следующую минуту он исчез, и я остался наедине с тем ужасным незнакомцем, которого все еще видел в тумане. Вернувшись, Джим поравнялся со мной и сказал:
   - По-моему, это становится слишком однообразным.
   - Что вы собираетесь делать? - У меня перехватило дыхание, а зубы стучали, словно кастаньеты.
   - Попробовать, как на него подействует это, - ответил он и с этими словами вытащил из кармана револьвер. - И мне все равно, что за этим последует.
   В этот момент призрак снова появился в поле зрения. Скот по обе стороны от него фыркал, все еще не оправившись от ужаса. Такое поведение нас совершенно озадачило, так как мы оба знали, что стадо никогда не станет вести себя так в присутствии обыкновенного скотовода из плоти и крови. Когда он приблизился к нам шагов на двадцать, Спайсер закричал:
   - Убирайся, дружище, или, клянусь, я впущу в тебя дневной свет!
   Луна сейчас была достаточно яркой, чтобы мы могли разглядеть его лицо. И хотя, как уже говорил, я - не трус, но могу сказать вам, это заставило меня ощутить слабость, таким белым и жутким было это видение. Затем призрак поднял руку, словно предупреждая, и направился к нам.
   Однако Спайсера это не устроило, потому что он закричал:
   - Прочь! или, клянусь Богом живым, я выстрелю. Прочь!
   Но фигура продолжала приближаться. И тогда... Щелк! Щелк! Щелк! револьвер выстрелил, и в следующее мгновение раздался страшный крик и топот копыт. Больше я ничего не видел, потому что, когда Джим выстрелил, мой конь встал на дыбы и упал, придавив меня.
   Наверное, меня оглушило падение, потому что, когда я пришел в себя, надо мной склонился Спайсер.
   - Он исчез? - спросил я, как только смог говорить.
   - Да! Унесся, как сумасшедший, через равнину, а вместе с ним и скот. Должно быть, я промахнулся, или же пуля прошла сквозь него.
   Поскольку больше не было причин оставаться, мы вернулись в дом и рассказали свою историю. Затем, когда стало достаточно светло, мы позавтракали, сели на лошадей и отправились в кустарник на поиски пропавшего скота. К наступлению сумерек мы собрали триста пятьдесят голов из пятисот, пригнанных Руфордом на равнину. Бедные животные были совершенно измучены, и так как бесполезно было даже думать о том, чтобы гнать их дальше в таком состоянии, мы были вынуждены разбить лагерь еще на одну ночь на этой ужасной равнине. Но, к нашей радости, мы больше не видели Призрачного Скотовода.
   На следующее утро, когда мы завтракали, Билли, абориген, прибежал в дом, почти вне себя от волнения.
   - Я нашел его, - крикнул он. - Я нашел его, этого дьявола, недалеко отсюда.
   - Что вы имеете в виду? - спросил Спайсер, отставляя чашку с чаем. - Где вы нашли этого человека?
   - Я нашел его, возле биллабонга. Я думаю, он мертвый, совсем мертвый.
   Спайсер сделал мне знак, и мы, не говоря ни слова, вскочили и побежали в сторону скотного двора. Сев на лошадей, мы последовали за нашим проводником через кустарник на расстояние, возможно, полутора миль, пока не достигли небольшого биллабонга или речной заводи.
   В дальнем конце виднелась странная белая куча, и мы поскакали к ней во весь опор.
   Добравшись до нее, мы обнаружили человека, лежащего, съежившись, на земле под низко растущим деревом. Он был одет в костюм из белой фланели, сапоги его были выкрашены в тот же цвет, и даже шляпа была подогнана под цвет костюма и сапог. У него также имелась длинная седая борода и накладные усы.
   Спайсер спешился и опустился рядом с ним на колени. Пощупав сердце, он сдернул бороду и чуть не вскрикнул от изумления.
   - Боже мой! - воскликнул он. - Вы узнаете этого человека?
   Я наклонился и посмотрел. Не знаю, поверите ли вы, но Призрачный Скотовод, человек, совершивший такие чудеса двумя ночами раньше, был не кто иной, как наш друг Чадфилд, молодой англичанин, владелец фермы Ярка за рекой, человек, который, казалось, был так напуган призраком и который хвастался, что ничего не смыслит в скотоводстве. Несколько мгновений мы стояли и смотрели на него в изумлении. Я заговорил первым.
   - Как вы думаете, он мертв? - спросил я.
   - Вне всякого сомнения, - сказал Спайсер. - Посмотрите на эту отметину у него под подбородком. Прошлой ночью, когда он скакал в темноте через кустарник, стараясь скрыться от нас, то, должно быть, напоролся вон на тот сук и вылетел из седла. Смерть, должно быть, наступила почти мгновенно.
   Вокруг талии Чадфилда был обмотан длинный тонкий шнур, уходивший ярдов на двадцать в кусты. Мы прошли по нему и обнаружили большой кусок сырой шкуры, привязанный к его концу.
   Спайсер внимательно осмотрел его.
   - Зверь, которому принадлежала эта шкура, был убит всего два дня назад, - сказал он. - Теперь я понимаю, почему наш скот был таким беспокойным. Он чуял запах крови, а, как вам известно, это неизменно приводит его в ужас. Хитрый негодяй! он делал вид, что ничего не знает, и все же знал достаточно.
   - Да, - сказал я, - но как насчет той ночи, когда призрак появился у садовой ограды, а этот человек сидел с нами на веранде?
   - Ну, он, вероятно, хотел отвести от себя подозрения и поэтому послал своего погонщика, который должен был быть посвящен в тайну, чтобы сыграть эту роль.
   - Но с какой целью он вас пугал?
   - Неужели вы не догадываетесь? Что ж, думаю, что смогу вам ответить. Теперь я припоминаю, что, когда я приехал сюда, его скот пасся по всей Уоррадуне, и он пользовался этим местом, как своим собственным. Кроме того, он пугал и отгонял часть скота у тех, кто прогонял его через это место.
   Оставив тело там, где мы его нашли, чтобы забрать на обратном пути, мы пересекли реку и углубились в кустарник за ней.
   Час спустя мы обнаружили хитро замаскированный в одинокой лощине большой скотный двор, на котором был заперт наш потерянный скот. В поле зрения никого не было, и ничто не объясняло, как животные туда попали, но вряд ли могли быть сомнения в их похищении. Кроме того, в соседнем сарае лежали клейма, и это были клейма фермы Ярка.
   - Думаю, теперь мы знаем достаточно, - торжественно сказал Спайсер, когда мы садились на лошадей, чтобы вернуться.
   - Во всяком случае, достаточно, чтобы покончить с Призрачным Скотоводом Уоррадуны, - ответил я.
   Через три часа мы снова были дома, а тело Чадфилда лежало в хижине, ожидая полицию из Яррапаньи, которая должна была провести дознание. Парня из местных тем временем послали на ферму Ярка сообщить управляющему о случившемся.
   Наш обед в тот день был одновременно счастливым и печальным. Счастливым - потому что тайна Призрачного Скотовода была разгадана; печаль - из-за боли, которая была неотделима от открытия двуличия друга.
   Когда обед подошел к концу, мы вышли на веранду. После короткого разговора Спайсер исчез и через несколько минут вернулся с киркой и лопатами.
   - Что вы собираетесь делать? - спросил я, когда он поставил их в коридоре и снял пальто.
   - Я хочу, если это возможно, выяснить, откуда происходили ночные крики, - ответил он. - Похоже, это будет долгая работа, так что, если вы поможете мне разобрать эти доски, я буду вам очень благодарен.
   - Конечно, помогу, - сказал я, и мы принялись за работу.
   Но хотя мы трудились большую часть дня, результат оказался крайне разочаровывающим. Мы не нашли ничего, кроме сухой земли и стружек.
   - Раз так, мы снесем столбы, поддерживающие стены с обеих сторон, - сказал Джим и, сказав это, взялся за тот, на котором была закреплена лампа. - Если мы ничего не найдем, то будем продолжать разбирать дом на куски, пока не найдем.
   Но мы были избавлены от этой неприятности. Ослабив упомянутый столб, мы сделали важное открытие. Он оказался полым, и в нем имелась свинцовая труба диаметром около дюйма. Мы немного посовещались, а потом отправились в мою спальню и выломали доску в полу. Благодаря этому мы смогли увидеть, что труба пересекла комнату и уходила под дальнюю стену. Выйдя на улицу, мы снова нашли ее и проследили ее мимо колодца, кухни и скотного двора, в кустарник, где она вошла в огромное дерево, стоявшее примерно в пятидесяти ярдах от дома.
   - Теперь все ясно, как Божий день, - радостно воскликнул Спайсер, взбираясь на дерево и готовясь спуститься в дупло. - По-моему, мы разгадали тайну ночных криков. Отправляйтесь в дом и послушайте.
   Я сделал, как он сказал, и, пробыв в коридоре около минуты, был вознагражден тем, что услышал крик, эхом разнесшийся по дому: "О, спасите меня! спасите меня!"
   Когда звук затих, миссис Спайсер с испуганным лицом вбежала в дом из кухни. Через минуту к нам присоединился ее муж.
   - Ты слышал этот крик, Джим? - с тревогой спросила она. - Мне показалось, ты сказал, что нам не следует беспокоиться об этом снова?
   Он обнял ее за талию и притянул к себе.
   - Нисколько, маленькая женщина, - сказал он. - Этот крик должен был дать знать, что призрак наконец-то похоронен, и что после сегодняшнего дня это место будет таким милым и уютным, в каком только может пожелать жить человек. Тот негодяй в хижине пытался удерживать его пустым как можно дольше для своих собственных целей, но, в конце концов, я победил его. Мы взяли его за четверть его настоящей стоимости, и не должны забывать, что обязаны этим нашему старому врагу, Призрачному Скотоводу из Уоррадуны.
  

СОКРОВИЩЕ САКРАМЕНТО НИКА

  
   Далеко на самом северном побережье Австралии лежит маленький мир, совершенно обособленный и не похожий ни на какой другой на всем удивительном Востоке. Его главный центр находится в Торресовом проливе, где большинство жителей занимаются ловлей жемчуга, добычей трепангов и черепаховых панцирей и вообще накоплением тех гигантских богатств, о которых так много слышат и которые так мало видят.
   Прогуливаясь по улицам острова Четверга, самого маленького из этой группы, но при этом центра торговли и резиденции такого правительства, какое может позволить себе колония Квинсленд, вы будете поражены количеством представленных национальностей. Живут вместе, если не в единстве, то уж точно в унисон, кавказцы и монголы, эфиопы и малайцы, китайцы, варвары-англичане, сингалезцы, португальцы, французы и канаки - все предрассудки одинаково забыты. На верандах гостиниц постоянно сидят люди, которые с фамильярностью старых друзей рассказывают о самых отдаленных уголках земли и чья жизнь проходит главным образом в таких местах, куда средний человек никогда не ходит и не мечтает попасть. Если вы хороший слушатель, они расскажут вам много интересного, и ближе к полуночи вы почувствуете, как у вас возникает смутное убеждение, будто девятнадцатый век еще не начался, и вы слушаете повествование Синдбада Морехода, рассказываемое им самим.
   Однажды днем, когда я сидел на веранде и смотрел, как китайский почтовый пароход идет к якорной стоянке, и думал, хватит ли у меня сил зажечь третью сигару, я почувствовал, как меня коснулась чья-то рука. Обернувшись, я увидел маленького Соломона, лет десяти, одетого в старые охотничьи штаны и ухмыляющегося до ушей. Сумев привлечь мое внимание, он протянул мне письмо. Письмо было от моего друга Мак-Бейна, управляющего жемчужной фермой на соседнем острове, и сообщало, что он будет рад видеть меня по важному делу, если я найду время пообедать с ним сегодня вечером. Не было ничего, что я сделал бы с большей легкостью или с большей охотой.
   Удобно устроившись на веранде, Мак-Бейн объяснил причину, по которой он послал за мной. - Вы сочтете меня сумасшедшим, но у меня есть некий любопытный объект, который я хочу изучить, прежде чем кто-нибудь еще доберется до него.
   - Белый или черный? - спросил я без особого интереса, потому что мы жили в стране человеческих диковинок.
   - Белый.
   - Национальность?
   - Космополит, как мне кажется.
   - Профессия?
   - Авантюрист с большой "А".
   - Откуда родом?..
   - Ну, он, кажется, и сам не знает. Один из моих судов для ловли жемчуга вытащил его из лодки примерно в двух градусах к западу от Ладронов.
   - Но он наверняка знает, как попал в лодку? Мужчины не отправляются в увеселительные путешествия по океанам, не зная, где оно началось. Неужели ему нечего сказать в свое оправдание?
   - Именно это я и хочу, чтобы вы услышали. Либо этот человек - лжец, каких поискать, либо у него есть секрет величайшей вещи на земле. Сегодня вечером он будет у нас, и вы решите сами.
   Когда обед закончился, мы вышли с сигарами на прохладную веранду и с полчаса сидели, курили и говорили о разных вещах. Затем на тропинке послышались шаги, и перед нами возник высокий худой человек.
   Мак-Бейн встал и пожелал ему доброго вечера, придвинув стул так, чтобы я мог видеть его лицо.
   - Сэр, меня зовут Никодимус Б. Паттен из Сакраменто-Сити, штат Калифорния, США - можно просто Сакраменто Ник.
   - Что ж, мистер Паттен, позвольте представить вам моего друга, которому не терпится услышать любопытную историю, которую вы рассказали мне вчера вечером. Не хотите сигару?
   Поклонившись мне с серьезным видом, он выбрал сигару, закурил и с наслаждением выпустил дым через нос. Яркий свет лампы падал на его лицо, и я инстинктивно принялся изучать его. Это было замечательное лицо, и, несмотря на неправильность его черт, на нем было выражение достоинства, которое несколько смутило меня. Имелись также явные следы телесных и душевных страданий в недалеком прошлом. Прочитав, все, что смог, на его лице, я попросил его начинать.
   Он сделал это без колебаний и не задумываясь.
   - Джентльмены, прежде чем я начну свой рассказ, позвольте мне сказать вам, что, когда произошло то, о чем я собираюсь вам рассказать, нас было трое: Ездра У. Дайсон из Милуоки, штат Висконсин, США; Джеймс Дэнс из Лондона, Англия; и Никодимус Б. Паттен из Сакраменто-Сити, сидящий сейчас перед вами. Думаю, большинство людей назвали бы нас авантюристами, потому что мы побывали почти во всех уголках земного шара. Черт меня побери! в свое время я повидал такое, что поразило бы даже вас, и, думаю, моя сегодняшняя история не самая любопытная.
   Может быть, вы не помните, как три года назад, в четырех днях пути от Сингапура, в Бедфордском замке развалилась некая посудина?
   Я прекрасно помнил это обстоятельство. Это был акт вопиющего пиратства, который в то время наделал много шума, и я также смутно припоминал, мне говорили, будто в причастности к этому подозреваются белые люди. Будучи спрошен, знает ли он что-нибудь об этом деле, он ответил: "Ну, я не говорю, что знаю, но у меня было подозрение, что в тот момент мы находились в китайских водах. Впрочем, благослови вас Господь, в те дни было мало мест, куда бы мы не заглядывали. Я говорю вам это потому, что не хочу плавать под чужим флагом, а также потому, что такая работа уже закончена, фирма пошла ко дну, и мы никогда больше не пойдем по Длинному Следу".
   - Два года назад, по некоторым причинам, о которых не стоит упоминать, нам нужно было на некоторое время бросить якорь, и мы остановили свой выбор на Батавии. Нет лучшего места в мире, чтобы лечь на дно, чем Ява.
   Можете мне поверить, джентльмены, вам никогда не найти такого парня, который шатался бы среди местных и мог запросто выяснить, кто что делает, и нельзя ли в чем-нибудь поучаствовать, как Ездра У. Дайсон из Милуоки, США.
   Во-первых, он мог болтать на любом жаргоне, от китайского до малайского, возможно он даже знал язык, на котором говорит сам дьявол; а когда он подозревал, что у местного есть что-то стоящее, он просто цеплялся к нему, словно клещ, пока не вытягивал из него все. Одетый в туземную одежду и подобающим образом раскрашенный, он мог пройти куда угодно. Это он нашел то, что погубило нас, привело меня сюда и отправило Джима и его самого кормить рыб на глубине в тысячу саженей. Как только мы прибыли в Батавию, он начал околачиваться в Туземном квартале в поисках какой-нибудь конкретной информации, которую мог бы с толком использовать. Он отсутствовал два или три дня, а однажды вечером, когда мы с Дэнсом курили на площади, он подошел к нам в большой спешке.
   - Парни, - шепотом сказал он, - я влез кое во что по самые уши, кажется, нам светит такая удача, о какой мы не смели и подумать. Сегодня вечером я кое-куда собираюсь, так что будьте наготове и ждите от меня весточку, и когда я подам знак: "Приезжайте", приезжайте немедленно!
   С этими словами он ушел в свою комнату, и мы слышали, как он роется в своих сундуках.
   Немного позже из-за угла вышел местный торговец фруктами, кланяясь и протискиваясь к нам. Мы сказали ему, чтобы он убирался, но он принялся завывать на все лады, подталкивая свои корзины ближе к нам.
   - Прекрасные дурианы и самые сладкие мангустины, какие только можно достать!
   Рослый ночной сторож заметил его и заковылял по площади. Можете представить наше изумление, когда лоточник сказал:
   - Как дела, парни? Держите свои вещи упакованными и будьте готовы отправиться в путь, как только получите от меня весточку.
   Тут подошел сторож.
   - Клянусь вам, дурианы только что сорваны, а мангостины сегодня утром еще висели на деревьях.
   Мы отказались покупать, и он ушел, продолжая что-то завывать о своих плодах, в Туземный квартал.
   В течение двух или трех дней от него не было и тени знака. Затем один из этих китайских торговцев вышел на площадь с двумя кули, несшими его товары, и как только мы увидели второго негра, то узнали Милуоки и держались рядом, чтобы не прозевать его сообщение в любой форме, в какой бы оно ни последовало.
   Оказавшись возле нас, китаец велел своим людям сложить вещи, - и подошел к нам с подносом вееров, ароматов и всего остального; но, увидев, что у Милуоки в руках пачка тапочек, мы хотели только тапочки. Торговец дал знак, и он принес их, передав одну пару Дэнсу, а другую - мне. Мы вошли внутрь, чтобы примерить их, и, как и ожидали, в одном было аккуратно спрятано письмо. Теперь я забыл, что именно там было написано, но это означало, - он узнал все, что хотел, и что мы должны были встретиться с ним в восемь часов на Сингапурской пристани в Танджонг-Приоке, не взяв с собой ничего, кроме наших револьверов.
   Приведя в порядок вещи в отеле и уничтожив то, что было опасным в нашем багаже, мы отправились в Приок, когда наступили сумерки. Ровно в восемь мы ждали на пристани, где стоят посыльные шлюпки, и гадали, что же, черт возьми, нас ожидает. Не прошло и десяти минут, как по реке подошла туземная лодка, и, когда она проходила мимо нас, гребец дважды чихнул. Это был старый сигнал, и Дэнс ответил тем же. Лодочник направил лодку к нам и вышел на берег.
   - Ну, парни, - сказал он очень тихо, - пока все идет по плану. А теперь к делу! Видите вон ту шхуну, что стоит на якоре у пролива? Она отплывает на рассвете. Я отвез шкипера и помощника на берег не более десяти минут назад, и они должны вернуться через час. На борту всего трое парней, и наше дело - очистить ее до того, как вернутся остальные. Вы понимаете?
   - Но что ты собираешься делать, Милуоки? - спросил я, потому что это казалось рискованной игрой.
   - Не сейчас; потом я тебе расскажу, и ты скажешь, что это стоит свеч. Давайте, прыгайте сюда, и я доставлю нас на борт!
   В гавани было тихо; голландский военный корабль стоял под крылом волнореза, а слева от него - почтовое судно из Сурабайи. Мы прошли между ними, проследовали к маяку и вышли на открытое пространство. Здесь было небольшое волнение, но Милуоки уверенно гнал лодку к судну. Кто-то, скорее всего вахтенный, заметил его и, повернувшись к нему, сказал по-голландски: "Вы рано вернулись, капитан". К тому времени, как он заметил свою ошибку, мы уже были на борту, и Дэнс заткнул ему рот кляпом. Остальные находились внизу, и я думаю, вы бы рассмеялись, если бы увидели выражение их лиц, когда Милуоки стукнул кулаком по столу. Вскоре, однако, они поняли, в чем дело, и решили, что нет смысла выставлять себя дураками. Затем Милуоки отдал приказ поднять якорь и ставить паруса. Мы знали свое дело, и менее чем через двадцать минут шхуна уже шла вдоль побережья со скоростью добрых десять узлов в час.
   Как только мы легли на курс, Милуоки направился прямо к корме, туда, где за штурвалом стоял Дэнс.
   - Думаю, пришло время, - говорит он, - посвятить вас в тайну. Вы знаете меня, а я знаю вас, и этого вполне достаточно. Нам удалось кое-чем поживиться, но это дело сулит каждому из нас больше, чем вы можете себе представить. Это не сотни фунтов, но тысячи, может быть, миллионы; во всяком случае, достаточно, чтобы сделать нас троих принцами!
   - Звучит неплохо, но как ты узнал об этом? - спросили мы с некоторым сомнением.
   - Как узнал? Как человек может что-то узнать? Ходя по разным местам среди людей, которые говорят. Я пронюхал об этом несколько месяцев назад, но так и не узнал ничего конкретного, пока не стал своим среди местных. Парни, если вы хотите узнать что-нибудь стоящее, идите в город и станьте своим в какой-нибудь курительной; я это сделал, и вот - я знаю. Там был один старик, который ходил туда каждую ночь, курил, жевал, плевался и лежал до тех пор, пока не отключался. Судя по его рассказу, он когда-то немного занимался нашим делом, и часто болтал об острове, на котором он оказался пятьдесят лет назад, где на мели стоит старый португальский корабль с сокровищами, битком набитый золотом, бриллиантами, рубинами и жемчугом, и все они ждут человека, который отправится за ними. Сначала я решил, что он бредит, потому что он не помнил, как туда попал, но он поклялся, что нашел корабль и как раз доставлял его груз, когда пришли туземцы и снова отправили его в море. Все, что он раздобыл, кроме старого кинжала, было украдено у него в Сайгоне. Как только я увидел этот инструмент, я начал понимать, что в его рассказе все-таки что-то есть, потому что, где бы он его ни достал, это было настоящее португальское оружие двухсотлетней давности. Ну, как известно любому юнцу, португальцы плавали в этих морях двести лет назад; почему бы одному из них не потерпеть крушение со всем своим грузом и с тех пор о нем никто не слышал? Ответьте мне на это! Во всяком случае, я решил узнать у этого старика все.
   Сначала он хитрил и, казалось, подозревал, что я чего-то добиваюсь. Итак, однажды ночью я застал его одного и ... Помнишь готтентота Джо в Кимберли? - ну, возможно, я сыграл в ту же игру на этой старой бухте, и когда он отключился, я начал выкачивать из него все, что он знал. Старик выложил все карты, но все же кое-что держал в рукаве; однако я получил и это, и вот его карта, насколько я мог ее составить.
   С этими словами он вытащил бумагу и поднес ее к нактоузу. Затем, положив палец на цветную отметку, он продолжил.
   - Сюда мы доберемся без проблем, но дальше все скрывается в тумане, поскольку старик не разбирался в навигации и ничего толком объяснить не смог. Однако, оказавшись среди этих островов, думаю, мы не окажемся слишком далеко от нужного, а чтобы найти его, - клянусь Богом, - мы обыщем каждый берег! Согласно словам старика, в его центра поднимается большая гора с чудовищной белой скалой в середине склона, в форме человеческого кулака. На одной линии со скалой есть ручей, бегущий вглубь острова, достаточно большой, чтобы не скрести днищем; пройди по этому ручью милю или около того, и ты выйдешь к озеру, а на другой стороне этого озера должна быть старая посудина. Итак, что вы думаете?
   - Что я думаю? Я думаю, Милуоки, ты дурак, что втянул нас в такую поганую историю, а мы еще большие дураки, что последовали за тобой. Остров, я думаю, никогда не существовал, и первый же военный корабль, который заметит эту шхуну, нас арестует. Но, пока мы здесь, нам лучше извлечь из этого максимум пользы. Что скажешь, Джим?
   - Я с вами, - сказал Дэнс, и это все решило.
   Короче говоря, мы плавали на этой шхуне почти три недели. Ветер был в основном благоприятный, у судна был хороший ход, а запасы, учитывая, что оно принадлежало голландцам, не так уж плохи. Однако, с моей точки зрения, они кое в чем дали маху, - и это был запас грога на борту. Будь моя воля, он отправился бы за борт, но Милуоки назначил себя шкипером и слышать об этом не хотел.
   Во вторник, тринадцатого января, мы увидели то, что было обозначено отметкой на карте старого негра, поэтому мы немного посовещались и решили внимательно осматривать каждый остров, попадающийся на нам на пути.
   Вы, люди, живущие внутри этого гнилостного рифа, не знаете, что такое острова. Там вы могли видеть видеть их со всех сторон, они задирают свои зеленые головы, чтобы посмотреть на проплывающие мимо корабли; там такой теплый воздух, такое зеленое море и такое голубое небо, что это похоже на жизнь в новом мире. Птицы всех цветов пролетают над вашими головами весь день, а в ночной тишине, лежа на палубе, вы можете слышать шум водопадов, и время от времени грохот большого дерева, падающего в джунглях.
   Однажды утром, когда я стоял за штурвалом, Милуоки и Джим Дэнс поссорились. Все началось ни с чего, и ни к чему бы не привело, если бы не этот проклятый грог. Я крикнул им, чтобы они прекратили, но это было бесполезно, поэтому, бросив штурвал, я пошел к ним. Прежде чем я успел подойти, шкипер выхватил револьвер, и я услышал, как Джим крикнул: "Ради Бога, не стреляй!" Затем раздался выстрел, и, конечно же, Дэнс упал замертво.
   Вы можете себе это представить? Над головой голубое небо и несколько белых облаков; на палубе бедный Джим лежит, словно спит, а Милуоки, прислонившись к фок-мачте, смотрит на него. Понимая, что держать тело на борту бесполезно, я позвал одного из голландцев на корму и велел ему завернуть его в кусок парусины. Затем мы вместе выбросили его за борт; оно затонуло с глухим нырком, и таким образом мы потеряли одного из участников нашей авантюры.
   Милуоки был слишком пьян, чтобы встать за штурвал, и я стоял вместо него. Незадолго до захода солнца он выходит на палубу, выглядя ужасно изможденным. Пробравшись на корму, он говорит голосом торжественным, как у судьи: "Сакраменто Ник, ты славный парень. Клянусь Библией, да поразит тебя Господь, если ты солжешь, - я действительно застрелил Джеймса Дэнса?"
   Видя, что происходит у него в голове, я ответил просто:
   - Да.
   - Был ли я пьян в то время?
   - Именно так!
   - Твои слова верные, да поможет тебе Бог?
   - Да, да!
   - Ну, раз так, больше не нужно ничего говорить. Это приговор суда. Товарищ по кораблю, твоя рука.
   Мы пожали друг другу руки, и он повернулся к поручням. Прежде чем я понял, что он задумал, он взобрался на них и бросился в море. Он вынырнул только один раз; затем показалось белое брюхо акулы, и больше я никогда не видел Ездру У. Дайсона из Милуоки-Сити, штат Висконсин.
   Три дня спустя, когда я слишком устал, чтобы нести вахту, эти головорезы-голландцы взбунтовались и высадили меня в шлюпку, с недельным запасом провизии и небольшим количеством воды.
   Вас когда-нибудь бросали на произвол судьбы? Я вижу, что с вами этого не случалось; что ж, надеюсь, что с вами этого и не случится. К счастью, стояла хорошая погода, и я смог соорудить небольшой парус, но как долго я плыл среди этих островов, черт меня побери, если я знаю. Я пребывал в неведении о своем положении; когда не хватало провизии, я просто сходил на берег, собирал фрукты, пополнял запас воды и снова отправлялся в плавание. Однажды теплым днем я оказался рядом с самым большим островом, который я когда-либо видел. Из его центра поднималась высокая гора, и, разрази меня гром, если я лгу, в середине склона был большой белый камень в форме человеческого кулака! Когда я увидел это, то был совершенно ошеломлен; я встал и смотрел до тех пор, пока не заболели глаза. Я совершенно случайно наткнулся на тот самый остров, который мы собирались искать. Лавируя, я сумел попасть под его подветренную сторону, и там, действительно, между двумя высокими берегами имелся вход в красивую реку. Свернув парус, я взялся за весла и поплыл внутрь. К этому времени солнце уже почти село, и я устал как собака; поскольку, изнурив себя, я все равно ничего бы не смог добиться, а мое будущее лежало передо мной, я бросил якорь там, где находился, и оставался в своей лодке до утра.
   Как только рассвело, я снова двинулся вперед, и вскоре выплыл на озеро, примерно в милю длиной и в полмили шириной. Вода была прозрачной, как хрусталь, и гладкой, как стекло. Выйдя на пляж с ослепительно белым песком в самом дальнем конце, я вытащил на берег свою лодку и приготовился начать исследования. Когда я огляделся, мои глаза увидели большую, покрытую ползучими растениями массу, лежащую в полном одиночестве в центре пляжа. Пусть я никогда больше не отличу бочку для воды от бочки для солонины, если это не был старый галеон того же образца, какой можно увидеть в книгах с картинками про Колумба. Дрожа, как парализованная обезьяна, я побежал к нему.
   Его водоизмещение составляло тонн сто, но невозможно было точно определить его размер из-за растений, его покрывавших. Как он вообще попал на этот берег, и почему не сгнил начисто за те двести лет или больше, которые он, должно быть, пролежал здесь, я объяснить не могу. Во всяком случае, тогда я не стал разгадывать это, а принялся за поиски способа проникнуть внутрь. С главной палубы, казалось, сделать это было проще всего, и, чтобы добраться до нее, я принялся рубить цветущие лианы. Это оказалось труднее, чем можно было подумать, потому что они срослись и скрутились в канаты, и складной нож был столь же полезен, как зубочистка. Когда наступила ночь, я проделал большую работу и только что поднялся на палубу.
   На следующее утро я снова взялся за дело и к полудню имел удовольствие стоять перед входом в кают-компанию. И снова я почувствовал, как меня охватывает тот же проклятый страх; но когда я вспомнил о сокровище, то распрощался со страхом и надавил плечом на дверь. Она рассыпалась и кучей упала на палубу, а когда пыль рассеялась, я оказался у входа в небольшой коридор, ведущий в кают-компанию. Я вошел в него, осторожно ступая, но не успел сделать и нескольких шагов, как палуба внезапно подалась, и я с грохотом провалился. Падение мне чертовски не понравилось, но оно служил мне добрую службу, потому что мое тело проломило доски и принесло проблеск света в темноту.
   Обнаружив, что не ранен, я принялся осматриваться и заметил, что бревна прогнили, и решил расширить отверстие, которое только что проделал. Два пинка и толчок, - поток солнечного света, - и ужасное зрелище предстало моим глазам. Я стоял рядом со старинной койкой, на которой лежало (хотите, верьте, хотите - нет) мумифицированное тело человека. Он был не один, потому что в центре каюты, вцепившись в тяжелый стол, стоял еще один парень, тоже прекрасно сохранившийся; он стоял, упершись ногами в толстые перекладины, и его сморщенное пергаментное лицо с вытаращенными глазами, обращенными ко мне, ухмылялось. Мой скальп, казалось, приподнялся, а внутренности превратились в воду. Издав вопль, я выскочил на свежий воздух.
   Снаружи все было солнечным, голубым, полным ярких красок, и, словно для того, чтобы оттенить только что оставленное мною, ко мне подлетела большая бабочка. Через несколько минут ко мне вернулось присутствие духа, и я рассмеялся при мысли о том, что Сакраменто Ник боится мертвецов; поэтому я вернулся в поисках дальнейших тайн. Я снова спустился в нижнюю каюту, но на этот раз был готов ко всему. Хранитель сокровищ уставился на меня, но ничего не сказал.
   Пока я размышлял, как мне лучше всего приступить к поискам, в комнату ворвался легкий ветерок, толкнул фигуру за столом, высвободил его руку и с сухим стуком опустил на пол старый труп. При его падении к моим ногам подкатился маленький кусочек металла, и, подняв его, я обнаружил, что это ключ любопытной формы. Воодушевленный своим открытием, я попробовал его на первом из сундуков, которые были расставленны по всей каюте, когда, к своему удивлению, обнаружил, что он открыт. Кто-то был здесь до меня; возможно, я опоздал! Я вспотел, здесь было слишком темно. Я попытался подтащить сундук к свету, но он был слишком тяжелым. Затем я сунул руку внутрь и - великий Иосафат, как я закричал! Схватив то, что смог удержать, я бросился через каюту на свет и, опустившись на землю, разложил перед собой то, что схватил. Не прошло и секунды, как я понял, что это алмазы, и, клянусь небесами, алмазы чистейшей воды! Они лежали, подмигивая и моргая мне и солнцу. В течение минуты я, наверное, выглядел безумным. Я закрыл глаза и подумал, не покажется ли мне все это сном, когда я открою их снова; но нет, красавцы были там, выглядя даже ярче, чем раньше.
   Джентльмены, как странно, что привычки и меры предосторожности цивилизации остаются с человеком даже в самых необычных обстоятельствах. Ибо, хотя менее чем в двадцати ярдах от того места, где я находился, было больше богатства, чем я или пятьдесят человек могли когда-либо потратить, я обнаружил, что боюсь потерять даже один из них, со скрупулезной осторожностью поднимая каждый драгоценный камень и пряча его в своем джемпере. Следующий ящик был заперт, и я попробовал открыть его ключом. Несмотря на возраст и ржавчину, замок щелкнул, и крышка поднялась. Я снова почувствовал прикосновение камней и, схватив пригоршню, опять поспешил на свет. На этот раз это были рубины; бирманские рубины, как подсказывал мне мой опыт, и ни в одном из них не было ни малейшего изъяна. Во второй раз я осторожно поднял их и спрятал, как и прежде, когда случайно оглянулся. Пусть меня повесят, если я был один! Со всех сторон на меня пристально смотрели туземцы. Я вскочил на ноги и нащупал револьвер. Какой же я был дурак, что оставил его в лодке! Видя, что я знаю об их присутствии, они приблизились ко мне, и, когда они это сделали, лучше рассмотрел их. Они не были похожи на других уроженцев Южных морей, были лучше сложены и немного темнее. Правда, они были одеты в короткую набедренную повязку, похожую на таппу, но у них не было ни копий, ни щитов. Когда я увидел это, то был готов сражаться, но затем отказался от этой идеи; их было слишком много.
   Спустя несколько минут, они повели меня через лес в западном направлении, разговаривая на языке, который казался странно знакомым. На закате мы вышли на большую поляну, на которой стояла довольно большая туземная деревня, и я подумал, глядя на нее, что, если когда-нибудь выберусь из этой передряги и займусь работорговлей, я буду знать, где искать товар. В ней было около пятидесяти хижин, построенных из дерева,с коническими травяными крышами. По центру тянулся ухоженный сад, в дальнем конце которого стояло самое большое и самое обшарпанное здание на участке. Как только мы показались в поле зрения, навстречу нам вышла толпа, и посреди сотен орущих туземцев меня повели к большому дому. Вождь, с чванством нью-йоркского полицейского, велел мне подождать, пока он переместит свою тушу на несколько ступенек. Через некоторое время он вернулся и сделал мне знак следовать за ним.
   Когда я вошел внутрь, у меня было достаточно времени, чтобы осмотреться, потому что прошло, должно быть, целых полчаса, пока кто-то пришел. Несколько плетеных занавесок раздвинулись, и вошло нечто, похожее на человека. Я говорю "похожее", потому что не совсем ясно представляю, кем он был; во всяком случае, я не слишком погрешу против истины, сказав, что ему было около ста лет и он был настолько уродлив, насколько это вообще возможно. Он был так же бледен, как и я, и по манерам вождя, который привел меня к нему, я понял, что он имеет большое влияние на туземцев. Бросившись на землю, этот старый дурак вождь слабо шевелил пальцами ног, пока ему не велели встать. Затем он начал объяснять, где он меня нашел и что я делал.
   Во время своего рассказа старый парень, которого, как я впоследствии узнал, звали дон Сильвио, своими злыми маленькими глазками проделал во мне множество отверстий; затем, приказав вождю выйти, он сам начал меня осматривать. Он говорил на том же жаргоне, что и туземцы, что-то вроде ублюдочного португальского, и, все еще пристально глядя на меня, спросил:
   - Незнакомец, как ты попал на этот остров?
   Я счел за лучшее скрыть от него правду, поэтому сказал:
   - Я моряк, потерпевший кораблекрушение, сеньор, и приплыл сюда на шлюпке.
   Его глаза сверкнули, а длинные худые пальцы сжали украшенную драгоценными камнями трость.
   - И ты совсем ничего не знал о сокровище, которое здесь можно найти?
   - Сеньор,- сказал я, глядя ему прямо в лицо, - позвольте мне объясниться. Разве может моряк, потерпевший кораблекрушение, думать о сокровищах?
   По его глазам я увидел, что назревает буря, и догадывался, что она обрушится на меня. Вдруг он закричал:
   - Ты лжешь - ты, собака, вор - ты лжешь! Ты пришел за тем, что мог украсть, но ты ничего не получишь, ничего - ни одного камня. Судьба, постигшая тех, кто пришел раньше, постигнет и тебя. Кораблекрушение или не кораблекрушение, ты умрешь!
   Он принялся бить палкой в гонг, и в комнату ввалилось около дюжины туземцев. Они, казалось, знали свое дело, и прежде чем я успел сказать хоть слово, меня потащили по улице к маленькой и надежно охраняемой хижине, втолкнули внутрь и закрыли дверь. Мне не нравилось такое развитие событий, и, едва восстановив дыхание, я начал искать способ сбежать, но это было бесполезно. Вдобавок ко всем моим неприятностям, я просто умирал с голоду и уже начал думать, что меня уморят голодом, когда раздались шаги, дверь открылась, и появилась туземная девушка, неся на голове два деревянных блюда, которые она поставила передо мной. Пользуясь успехом у женщин, я попытался вовлечь ее в разговор, но либо она не понимала моих слов, либо страх отнял у нее язык; во всяком случае, она не произнесла ни слова. После того как она ушла, я принялся за еду, и никогда ни до, ни после я не получал такого удовольствия от еды. Затем, растянувшись на сухом тростнике в углу, я вскоре заснул.
   Я проснулся в холодном сером рассвете от появления той же красавицы, которая поставила мой завтрак, сказав при этом: "Белый человек, ешь хорошо, потому что на рассвете ты умрешь!" На мгновение потрясение лишило меня дара речи; я мог только сидеть и смотреть на нее. Она, казалось, поняла, что происходит у меня в голове, и как бы в утешение добавила: "Незнакомец, почему ты боишься смерти? Это может произойти только один раз!" Ее рассуждение, хотя и достаточно логичное, не было рассчитано на то, чтобы справиться с моей бедой, и когда она ушла, я начал задаваться вопросом, узнает ли кто-нибудь в Сакраменто-Сити о моей судьбе, и горько проклинал тот день, когда я отправился на поиски этого злодейского острова. Когда я сидел, положив голову на руки, драгоценности, которые я засунул в джемпер, выпали на землю и лежали там, дразня меня своим сверкающим великолепием. Как бы то ни было, плакать из-за пролитого молока было бесполезно; я сам навлек на себя эту ситуацию и, что бы ни случилось, должен пройти через это. Внезапно мое ухо уловило шлепанье босых ног за пределами хижины! Затем дверь открылась, и вошел вождь. "Ну, белый человек, - сказал он, - все готово, и топор ждет голой плоти!" Как бы вы себя чувствовали в такой ситуации? Что касается меня, то я сделал хорошее лицо и решил, - поскольку я больше не мог жить свободным и независимым американским гражданином, - то хотя бы умереть как таковой. Жаль, подумал я, что никто из соотечественников этого не увидит. Меня провели через деревню к открытому участку перед домом дона Сильвио. Для собравшейся толпы это могло быть Четвертое июля. В центре, специально для меня, был поставлен предмет, который меня ужасно очаровал: причудливо вырезанный кусок дерева тускло-коричневого цвета, с двух сторон покрытый пятнами и потертый. Мне не потребовалось и секунды, чтобы понять, что это такое; и вы можете подумать, как это странно, что я стал задаваться вопросом, как моя длинная шея будет выглядеть на нем.
   Когда меня остановили, я считал само собой разумеющимся, что работа по отправке меня на тот свет начнется немедленно, но я ошибся. Казнь не могла состояться до прибытия дона Сильвио, и прошел уже добрый час после восхода солнца, когда в толпе поднялось волнение, и маленький дьявол с иссохшим обезьяньим лицом, ковыляя, направился ко мне. Если он казался столетним в полутьме своего дома, то сейчас он выглядел вдвое старше, однако огонь в его глазах был таким же ярким, как и всегда. Прохромав дюжину шагов до того места, где я стоял, он тщательно осмотрел меня. Затем, постучав палкой по колоде, сказал: "Сеньор, вы собирались искать сокровища в золотой стране, и, я надеюсь, ваши усилия ожидает достойный конец". Сказав это, он направился к своему месту; два туземца подняли над его головой большой травяной зонт, и, устроившись поудобнее, он отдал приказ начать представление. Из толпы вышел туземец и подошел ко мне, держа в руке топор. Дойдя до колоды, он сделал мне знак встать на колени. Я в последний раз огляделся - сначала взглянул на густые джунгли, потом на огромную гору, вздымающуюся в голубое небо. После этого мои глаза вернулись к колоде, и, вы вряд ли мне поверите, случилось удивительное. По обе стороны от нее появились два тонких столба бледно-голубого дыма, около шести футов в высоту. Пока я смотрел на них, они постепенно принимали очертания людей, пока я не смог различить черты старого Милуоки и бедного Джима Дэнса из Лондона. Они, казалось, мягко подзывали меня и говорили, чтобы я не боялся. Возможно, я отчасти понял, потому что вытянул свою длинную шею через колоду без малейших признаков страха. Я услышал хихикающий смех дона Сильвио, увидел, как палач подошел на шаг ближе, поднял руки, а потом закрыл глаза и больше ничего не помнил.
  

* * *

  
   Когда я пришел в себя, то увидел, что лежал на тростниковой подстилке в своем жилище, и туземная девушка, о которой я упоминал, сидела рядом со мной. Положив мне руку на голову, она весело рассмеялась и сказала: "Незнакомец, она все еще там, но завтра она наверняка исчезнет!" Почему они не убили меня, я не мог понять; разве что для того, чтобы подвергнуть меня пытке ждать еще один день; во всяком случае, на следующее утро я был готов к тому, что охранник придет, чтобы вывести меня.
   Снова собралась толпа, снова этот злодей старый дон заставил меня ждать, и снова топор поднялся, но не ударил. Я получил отсрочку еще на один день. Ну, такие вещи случались каждое благословенное утро, пока я чуть не сошел с ума от напряжения. На восьмой день вместо того, чтобы заставить меня ждать на площади, меня повели прямо в дом дона. Старый пират ждал меня и, как только я прибыл, принялся расспрашивать о внешнем мире, казалось, проявляя всепоглощающий интерес к тем фрагментам моей собственной жизни, о которых я счел нужным ему рассказать. Когда он узнал все, что ему было нужно, он сказал: "Теперь иди, пока ты свободен; но помни, если ты приблизишься к этому кораблю хотя бы на полмили, в тот же миг ты умрешь!" Я, спотыкаясь, вышел из его присутствия и пошел по улице, ошеломленный. То, что у него имелась какая-то причина пощадить мою жизнь, было несомненно; но какая именно, я тогда не мог представить. Добравшись до своей хижины, я бросился на тростник и попытался все обдумать.
   В тот вечер, вскоре после захода солнца, когда я гулял за пределами деревни и ломал голову над возможностью побега, произошло событие, изменившее все мои мысли и планы. Я проходил через джунгли, где светлячки начали зажигать свои фонарики здесь и там, когда столкнулся лицом к лицу с самой красивой девушкой, какую когда-либо видел, и... ну, я свободный американский гражданин, но, кроме того, мужчина; однако, мне кажется, что эта молодая женщина лишила меня уверенности в себе. Ей не могло быть больше восемнадцати лет: кожа у нее была белая, как молоко, волосы и глаза - темно-черного цвета, и когда она шла, это было похоже на звук падающих розовых лепестков. Увидев меня, она вздрогнула от неожиданности и чуть было не побежала; но что-то, казалось, подсказывало ей, что я не мог причинить ей никакого вреда, поэтому, преодолев свой страх, она сказала: "Сеньор, я рада, что мой дед дал вам свободу!" Ее дедушка! Не будучи в состоянии поверить, я сказал: "Но, мисс, дон Сильвио, конечно, не ваш дедушка?" - "Нет, сеньор, он был дедушкой моего отца, но я называю его так, потому что иначе получается слишком длинно". Возможно, мое поведение, как я уже сказал, не внушало ей опасений; во всяком случае, после этого ее застенчивость, казалось, исчезла, и мы вернулись в деревню. Она сказала мне, что это она заставила старого негодяя пощадить меня, и я думаю, что взгляд, которым я наградил ее за это, имел какое-то отношение к румянцу, разлившемуся по ее лицу. Она также объяснила мне, какое преступление я совершил, взломав старый галеон, который, по ее словам, был священной вещью на острове. Она не знала, как долго он пролежал там, но подозревала, что ее прадед приказал, чтобы все остальные, кто пришел с ним, были убиты, - факт, в который, держу пари, я вполне мог поверить.
   Вошла луна, прежде чем мы увидели деревню, и когда она ушла, я вернулся в свою хижину в полном очаровании, влюбленный, как самый настоящий школьник. Почему-то после этого я никогда не думал о побеге, а принялся за обустройство своей каюты. Каждый день дон Сильвио приходил ко мне с расспросами, и вы без труда можете догадаться, что я изо всех сил старался завоевать доверие старика. Как я с этим справился, вы скоро узнаете.
   Каждый вечер, едва садилось солнце, я отправлялся в рощу за деревней, где, конечно же, всегда встречал правнучку дона. Ее красота и удивительная невинность так очаровали меня, что я чуть не сошел с ума, решив сделать ее своей женой; и когда я обнаружил, что она, по-видимому, испытывает ко мне такую же симпатию, я больше не мог этого выносить и сразу же попросил у старика ее руки. Можете представить себе мое удивление, когда, не имея ни малейшей надежды на успех, я услышал о его согласии; более того, он пожелал, чтобы свадьба состоялась на следующий день. Его пожелание было исполнено, и на следующее утро в присутствии всей деревни она стала моей женой.
   Следующий год превзошел все, что я когда-либо знал о счастье. Он миновал в розовом тумане, и когда родился наш мальчик, оно было полным. Я объявил его американцем, согласно конституции Соединенных Штатов, и старый дон назначил большой пир в его честь. Он был устроен на площади, и вся деревня приняла в нем участие. Я и теперь вижу это зрелище: неясные очертания горы за огромными пылающими факелами из сладко пахнущего дерева, длинные ряды столов, крики и смех туземцев, а во главе, между моей женой и ее прадедушкой, мальчик в колыбели. Когда пир был в самом разгаре, старый дон встал и протянул мне серебряную кружку, наполненную каким-то сладким напитком. Он велел мне выпить за здоровье моего сына, и я, не подозревая предательства, выпил. В следующее мгновение во мне произошла перемена; я попытался встать на ноги, но это было бесполезно; все вокруг меня закружилось. Я только успел увидеть, как моя жена бросилась ко мне, но старый дон оттащил ее назад, как моя голова упала на стол, и мои чувства покинули меня.
   Следующее, что я помню, это то, что я лежу, больной и слабый, на дне моей собственной лодки, и вокруг меня нет ничего, кроме большого зеленого моря. Остров исчез, а вместе с ним исчезли моя жена и ребенок. Сначала я подумал, что, должно быть, спал и видел сны весь прошлый год; но нет, еда, которой была снабжена лодка, была достаточно ясным доказательством реальности. Целую вечность я плыл по этим проклятым морям туда и сюда, ища потерянную землю; но, должно быть, меня занесло в другие воды, потому что я больше не видел островов. У меня кончилась еда, и я уже потерял всякую надежду на спасение, когда один из ваших кораблей появился в поле зрения и подобрал меня.
   Итак, джентльмены, вы слышали мою историю. Верите вы этому или нет, я, конечно, не знаю; но я готов дать показания под присягой, - все, что я вам рассказал, правда; и более того, если вы пошлете судно на поиски этого острова и его сокровищ, я возьму на себя командование им. Если мы найдем его, я думаю, что смогу сделать вас двумя богатейшими людьми на земле, а когда у меня будут жена и ребенок, я буду самым счастливым человеком на свете. В доказательство того, что сокровище там, и в качестве моего вклада в расходы, я вручаю вам это.
   Из внутреннего кармана он достал кожаный мешочек, из которого вынул то, что сначала показалось маленьким кусочком хрусталя; при осмотре оказалось, что это бриллиант, стоимостью не менее ста фунтов.
   - Это камень, - сказал он, держа его под таким углом, чтобы лучше всего было видно, как он горит, - из сундуков на корабле-хранителе, и это единственный оставшийся из всех, что я видел и взял. Я пока оставлю его у вас. Помните, что на борту старого галеона есть еще тысячи, больше и лучше, чем этот. Скажите, джентльмены, вы готовы отправиться за таким товаром?
   В тот вечер было слишком поздно заниматься этим вопросом, поэтому мы попросили его прийти утром для дальнейшего разговора. Поднявшись, он серьезно поклонился нам и, не сказав больше ни слова, удалился. На следующий день его не нашли, и с тех пор он больше не появлялся. То ли он заблудился и упал в море, то ли был самозванцем и боялся разоблачения, я не имею ни малейшего представления. Я знаю только, что у меня есть ценный бриллиант, и я жду возможности вернуть его необычайно любопытному владельцу.
  
  

ВО ВНЕШНЮЮ ТЬМУ

   Я всё простил: простить достало сил,
   Ты больше не моя, но я простил.
   Он для других, алмазный этот свет,
   В твоей душе ни точки светлой нет.
  
   Не возражай! Я был с тобой во сне;
   Там ночь росла в сердечной глубине,
   И жадный змей всё к сердцу припадал...
   Ты мучишься... я знаю... я видал...
   Генрих Гейне
   Перевод И. Анненского
  
   Возможно, вы вспомните, как душа Тома Гилфоя была спасена его женой, как Годфри Хэлкетт был убит своей возлюбленной и как планы Девушки-Кенгуру были разрушены одним ударом некоего вельможного адъютанта. Все это - вопросы истории. Эта история имеет аналогичный характер, но с несколько иным концом.
   Я не собираюсь рассказывать вам, как получил эту информацию, и не буду говорить, в какой австралийской колонии произошли эти события. Если вы сами когда-нибудь устраивали скандал, вы поймете, почему, и посочувствуете мне. Однако помните, что лично я их не виню. Находясь в таком положении, они не могли поступить иначе. Но я утверждаю, что это опровергает обвинение, которое выдвигают против нас люди, много путешествовавшие по свету, когда говорят, что под поверхностью австралийского общества нет ничего.
   Официально и для целей торговли этого человека звали Сирил Джордж Патон Хейвуд; его друзья, однако, называли его Ланселотом. Девичья фамилия женщины была Элис Мэри Уиттакер, иначе Гиневра; и как Ланселот и Гиневра, они так же известны в трех колониях, как пропавшая депеша некоего губернатора.
   Ланселот состоял на государственной службе и был заместителем помощника Генерального регистратора Земель, Титулов или что-то столь же вычурное. В департаменте он занимал высокое положение, имел право носить униформу при случае и мог похвастаться правом личного входа на приемы вице-короля; однако его финансовое положение не было столь блистательным. Седоголовые не упускали возможности заявить, что он был слишком молод, а любой знает, что невозможно считать человека достигшим блестящего положения, пока возраст не лишит его возможности показать это. Вот почему, в соответствии с особенностями нашего законодательства, мы почитаем и храним окаменелости в ущерб более молодым и способным людям.
   Помимо всего прочего, Ланселот страдал чахоткой и, не считая жалованья, не имел ни гроша. Поэтому он, естественно, любил Гвиневру, любовью, которая была собачьей в своей верности, и она отвечала на его страсть с таким же пылом. В течение трех сезонов, насколько мне известно, они ездили вместе, сидели вместе на танцах и встречались при каждой мыслимой возможности. Она была отчаянно скрупулезна во всем, за что бралась. Любой мужчина, который когда-либо танцевал с ней, подтвердит это утверждение.
   Затем на сцене появился король Артур, и местное общество, - мы были в горах в жаркие месяцы, - заняло места, чтобы увидеть результаты.
   Артур ни в коем случае не был идеальным рыцарем. Его прошлое было книгой за семью печатями, поэтому его признали бесчестным; его настоящее было золотым веком, поэтому он, очевидно, перевернул новую страницу. Люди говорили, что он стоит четверть миллиона, но даже это не могло помешать ему быть пухлым маленьким рыжим человеком с двойным подбородком, всегда ужасно чистым и выставляющим на всеобщее обозрение множество бриллиантов. Он сказал миссис Уиттакер, по секрету, на балу у Беллейкеров, что ему не терпится жениться и остепениться, если только он сможет встретить подходящую девушку; и, будучи хорошей матерью, та сообщила мужу в экипаже по дороге домой, что может указать ему именно такую.
   Уиттакер ничего не сказал, потому что в то время боролся с финансовым кризисом, и, кроме того, полностью доверял своей жене.
   Примерно через месяц Артур купил великолепный летний дворец на полпути вверх по горной дороге, великолепно обставил его и принялся развлекаться по своему желанию. Соседями у него были достойный судья и популярная вдова. Судья задал тон, вдова дала ему женское общество. Косвенно он заплатил и за то, и за другое.
   Излишне говорить, что общество находило эти увеселения великолепными, потому что он устраивал восхитительные импровизированные танцы прохладными летними вечерами, а его кубки с шампанским со льдом не иссякали. Он открыл теннисные корты для всего общества, а его бильярдная была местом встречи молодых спортивных людей, живших на многие мили по соседству. Он также устраивал прекрасные поездки верхом при лунном свете; и после дня, проведенного в изнуряющей жаре равнин, пробираться по прохладным оврагам в приятной компании было занятием весьма освежающим.
   В начале лета Ланселот снимал комнаты в городке на склоне холма, а вечерами спокойно прогуливался по горным дорогам с Гвиневрой. Конечно, все остальные тоже прогуливались, но это только придавало делу пикантности; а поскольку большинство из них тоже играли в любовь, их присутствие едва ли имело значение.
   Осенью, когда люди начали подумывать о возвращении в город, Уиттакер умер, оставив свою семью почти без средств к существованию. Король Артур одним из первых выразил свое сочувствие и, как мне сказали, после пятиминутной преамбулы прямо попросил руки Гвиневры.
   Несмотря на свое горе, миссис Уиттакер сумел оценить величие его предложения и в тот вечер позаботилась о том, чтобы объяснить дочери, как необходимо, ради всех них, чтобы она удачно вышла замуж. Гвиневра, однако, не могла видеть замужество в том же свете. Если бы это был Ланселот, она была бы очень счастлива, сказала она, но даже ради своей семьи она не собиралась выходить замуж ни за кого другого. Мать отложила это дело на неделю; она спорила, умоляла, угрожала и, наконец, заплакала; но ее дочь оставалась упрямой.
   Зная все это, можете представить себе наше удивление, когда два месяца спустя было публично объявлено о помолвке короля Артура с прекрасной Гвиневрой. Но еще больше нас поразил тот факт, что Ланселот, казалось, нисколько этому не огорчился. Его сердечная болезнь быстро развивалась, и, возможно, клапан требовал его полного внимания.
   Если бы, однако, мы увидели некое маленькое письмо, испачканное бесчисленными пятнами слез, мы могли бы понять суть дела; но поскольку мы этого не сделали, нам пришлось, как некой даме, прославленной в Писании, спорить о том, что можно было бы назвать недостаточными предпосылками.
   В конце июня Артур и Гвиневра обвенчались в англиканском соборе под присмотром лорда-епископа. Это была во всех отношениях блестящая свадьба, и подарок жениха невесте был вещью, на которую можно было смотреть и восхищаться. Гвиневра прошла церемонию так, словно с детства ничем другим не занималась. (Как я уже говорил, она была отчаянно скрупулезна во всем, за что бралась.) Ланселота не было; его здоровье не позволяло этого, он сказал, что счастливая пара в тот же день уехала на пароходе "Чанг-Ша", чтобы провести свой медовый месяц в Японии.
  

* * *

  
   Однажды утром, придя в офис, Ланселот обнаружил на своем столе письмо. Письмо было от известной английской адвокатской фирмы и сообщало ему о смерти неизвестного родственника, который, возможно, ввиду того, что они никогда не встречались, оставил ему сумму в тридцать тысяч фунтов, удачно вложенную.
   Его это почти не интересовало, и он спросил, какая ему теперь от этого польза? Любой мог видеть, что ему с каждым днем становилось все хуже, и я думаю, что именно на этой неделе его врач впервые настоял на том, чтобы он отказался от своей работы и поселился в каком-нибудь тихом месте, где беспокойство не грозило ему ни в какой форме. Ему было всего тридцать три, но он был очень стар.
   В начале декабря счастливая пара вернулась на юг. Наступила жаркая погода, и снова все жили в горах. Артур и его жена отправились прямо во дворец на горной дороге, и в первый же "полдень" большая гостиная Гвиневры была заполнена посетителями. Две вещи были болезненно очевидны даже для наименее наблюдательного: она была всего лишь ходячим скелетом, в то время как ее муж был чище и даже более удручающе вежлив, чем когда-либо. Сначала мы не знали, как это объяснить, пока не заметили его пристрастия к частому употреблению бренди; мужчины рассказали об этом своим женщинам, которые, как обычно, распространили слух по округе.
   Ланселот зашел в понедельник после их возвращения, и Артур приветствовал его, если уж на то пошло, слишком бурно. Гвиневра пересекла комнату, они пожали друг другу руки, и послеполуденный свет позволил им как следует рассмотреть друг друга. Они были парой призраков, и каждый был потрясен переменой в другом. Он последовал за ней к японскому чайному столику и взял чашку чая из ее рук. Дрожание чашки и блюдца говорило само за себя. Артур наблюдал за ними от камина с самой мягкой улыбкой на лице. Ему было приятно видеть слезы на глазах жены, когда она заметила перемену в своем прежнем возлюбленном. С этого дня Ланселота принимали, и Артур настоял на том, чтобы его приглашали на все мероприятия, большие или незначительные.
   Каковы бы ни были его собственные мысли, Ланселот не мог не видеть удовольствия, какое доставляло Гвиневре его общество, поэтому он решил, что приглашения исходили от нее. Его здоровье было слишком слабым, чтобы позволить ему ездить верхом или играть в теннис, но, разъезжая по горным дорогам, гуляя в саду или бездельничая в музыкальной комнате, он был ее постоянным спутником. Естественно, пошли слухи, но Артур уверял, что он только рад видеть свою жену счастливой со своими старыми друзьями. Это было неправдой, об этом красноречиво говорили высокие бокалы с бренди в его кабинете.
   Так продолжалось все летние месяцы, пока на щеках Гвиневры снова не зацвели розы. Ее муж заметил эту перемену, но никак не прокомментировал ее; через некоторое время должен был настать день расплаты.
   Однажды Ланселот зашел к одному известному специалисту (когда-нибудь я расскажу вам любопытную историю о его жене), и после недолгого ожидания его провели в кабинет. В течение пяти минут он вдыхал профессиональный запах этого места и, прислушиваясь к тиканью часов на каминной полке, принял решение на определенную тему.
   После того, как специалист завершил осмотр, Ланселот сказал: "Как видите, я худею с каждым днем; меня почти убивает пройти пятьдесят ярдов, и мой аппетит полностью покинул меня. Вы не в первый раз рассказываете мужчинам об их судьбе: расскажите мне мою. Какова длина моего троса?"
   - Мой дорогой сэр! - ответил этот достойный человек, укладывая свои принадлежности обратно в чемоданчик. - Вы не должны отчаиваться! Пока есть жизнь, есть надежда; при должном уходе вы еще можете...
   - Но я не собираюсь ухаживать за собой должным образом. Сколько мне осталось жить?
   - Как я уже сказал, со скрупулезным вниманием к деталям и надлежащими советами, скажем, двенадцать месяцев, возможно, больше.
   - А без этого?
   - Я не могу вам сказать - может быть, пять минут, может быть, пять месяцев; это зависит от вас самих.
   - Я рад это слышать. Хорошего дня!
   Когда он садился в коляску, в нагрудном кармане у него шуршало письмо. Он откинулся на спинку сиденья, бормоча слова Гейне.
  
   Положи мне руку на сердце, друг,
   Ты слышишь в комнатке громкий стук?
   Там мастер хитрый и злой сидит
   И день и ночь мой гроб мастерит.
   Стучит и колотит всю ночь напролет,
   Давно этот стук мне уснуть не дает.
   Ах, мастер, скорей, скорей бы уснуть, --
   Я так устал, пора отдохнуть*.
  
   * Перевод Е. Книпович
  
   На полпути по горной дороге Артур догнал коляску и поскакал рядом.
   - Вы выглядите не лучшим образом, старина, - сказал он, - приходите сегодня к ужину и посмотрим, не сможем ли мы вас развеселить - в 7.30, как обычно!
   - Спасибо! Думаю, я так и сделаю, - ответил Ланселот. - Я действительно чувствую себя не очень хорошо!
  

* * *

  
   Сразу после десерта Гвиневра удалилась, оставив мужа и гостя вдвоем.
   Когда Ланселот достал из кармана носовой платок, который зацепился за письмо, незаметно упавшее на пол.
   Поднявшись, Артур увидел его и поднял. Он прочел его без извинений, и при этом его лицо застыло. Затем он вежливо протянул его своему гостю, сказав:
   - Прошу прощения, это, очевидно, ваше!
   Ланселот ничего не сказал, но откинулся на спинку стула, в то время как другой продолжал:
   - Это действительно очень прискорбное дело; моя жена собирается опозорить мое имя, чтобы посвятить себя исключительно заботе о вашем здоровье?
   - Это моя вина, - пробормотал Ланселот, - только моя!
   - Мой дорогой друг, вовсе нет. Судя по этому письму, она влюблена в вас - возможно, она права. Мы не будем спорить на этот счет. Похоже, ей нравится играть роль Святой Марии
   Магдалины.
   - Что вы собираетесь делать?
   - Выгоню ее сегодня же из моего дома или улажу это дело с вами!
   - Делайте со мной, что хотите, но, ради Бога, пощадите ее!
   - Очень хорошо! Давайте спокойно обсудим этот вопрос. Как вы знаете, я не верю в то, что называется сентиментальностью, и, к счастью, могу с чистой совестью сказать, что не люблю свою жену. Вероятно, если бы это было так, я поступил бы иначе. Я предлагаю, чтобы случай решил за нас, уедет ли моя жена из Австралии, как она предполагает, с вами, или вы отправитесь один, скрыв свою цель и обещая никогда больше не общаться с ней. Оба варианта неприятны, но моя выгода в том, что в любом случае я избавлюсь от вас!
   - Боже милостивый, старина, что за нечестивое соглашение! А если я откажусь?
   - Ради нее вы не можете. Уверяю вас, сегодня же я выгоню ее из своего дома!
   - Но вы будете обращаться с ней по-доброму, если я соглашусь?
   - Не слишком ли любопытный вопрос вы задали мне? Вы должны понять, что это полностью зависит от нее. Вы согласны с моим предложением?
   - Боже, помоги мне, у меня нет выбора!
   Последовала долгая пауза, во время которой из гостиной слабо доносилась музыка Гвиневры.
   - Очень хорошо, в таком случае нам лучше принять решение немедленно. Что играет моя жена?
   - Анданте и скерцо Бетховена.
   - Вы знаете его?
   - Основательно.
   - Тогда это говорит в вашу пользу. Видите ли, по этим часам сейчас всего три с половиной минуты девятого. Если она прекратит играть до первого удара, я выиграю, и она останется со мной, и наоборот. Вы согласны?
   - Я не могу поступить иначе. Боже, помоги ей, это все моя вина!
   - Вовсе нет, уверяю вас. Давайте устроимся поудобнее. Вы не попробуете этот портвейн? Нет? Напрасно, отличный урожай. Ах, одна минута прошла! Какая прелестная мелодия, и она играет ее очаровательно. Скерцо восхитительно! Могу я побеспокоить вас насчет графина? Спасибо! Прошло две минуты. Похоже, удача меня покинет. Что ж, ничего не поделаешь. Я не знаю, кто из нас выиграет от перемен. Кстати, позвольте мне порекомендовать вам поехать в Европу, вы могли бы зимовать в Алжире; климат, который вы найдете, наиболее благоприятен... Ах! она прекратила. Что ж, я боюсь, мистер Хейвуд, судьба решила не в вашу пользу. Мне распорядиться насчет вашей коляски?
   Ланселот ответил лишь судорожным вздохом. Затем тонкая струйка крови потекла с его губ по подбородку. Волнение было слишком сильным для него; хрупкая нить, которая связывала его с жизнью, оборвалась, и он был мертв.
  

ЧТО И ТРЕБОВАЛОСЬ ДОКАЗАТЬ

  
   То принцип древний: и простой, и верный,
   И опыт жизни, что знаком земле.
   Коль ты любил, что стоило любви,
   Любовь была и выгодой безмерной:
   Так поднимись, страдая, к той скале -
   Любовь к ней ради выгоды яви!*
   Р. Браунинг, "Среди скал", пер. А.В. Лукьянова
  
   В любой день, между тремя и пятью часами дня, вы, вероятно, найдете в Клубной библиотеке, где-нибудь рядом с книжным шкафом, худого мужчину с беспокойными глазами лет пятидесяти пяти. Он отзывается на имя Пеннеторна-Корнелиуса Пеннеторна, - и иногда с ним можно довольно приятно побеседовать. Однако, как правило, он переполнен бессмысленными идеями, основанными на том, что он называет "Выводами из установленных принципов", и это стало для него причиной невозможности сделать что-либо иначе, - от завязывания шнурка на ботинке до выплаты процентов по кредитам, - кроме как основываясь на им самим созданных теориях.
   Он ушел из армии, поскольку доказал Военному министерству, что наука современной войны основана на совершенно неправильной основе, и те отказались от его помощи в исправлении этого. Он отправился в Австралию. Это было в 69-м или, возможно, в 70-м.
   Ничего не зная о работе на ферме, он отдал шестьдесят тысяч фунтов за участок на Диамантине, чтобы продемонстрировать воплощение своих собственных теорий о скотоводстве. А когда они оказались несостоятельными, он потратил небольшое состояние на завод по дроблению золотой руды - с тем же успехом. Впрочем, все его проекты неизменно заканчивались одним и тем же.
   Но эти неудачи его ничему не научили, и никто и ничто не могло показать ему, какой он на самом деле полный осел. Некоторых людей можно урезонить, но Пеннеторн к таковым не относился: он происходил из упрямого корнуоллского рода; и как только он видел, что его теория проваливается, он расставался с ней и с головой погружался во что-нибудь другое.
   Потерпев неудачу в скотоводстве, коневодстве, ирригации и добыче золота, он искал что-нибудь другое, во что можно было бы вложить свои деньги, но ему так ничего и подворачивалось под руку.
   Затем кто-то прислал ему брошюру, озаглавленную "Фольклор наших предшественников-аборигенов" или что-то в таком же идиотском роде, и в этом он увидел новое для себя поприще. Местность, в которой он жил, кишела аборигенами, поэтому он с головой окунулся в их личные дела. Он утверждал, что теория об их обращении была совершенно неправильной, и в течение трех месяцев он истязал колониальную прессу длинными статьями, осуждающими всех, кто имел отношение к правительству. Начиная с "Защитника аборигенов" и его сотрудников, и заканчивая комиссаром полиции и духовенством всех конфессий. Затем, работая в Законодательном и Исполнительном советах, он замахнулся на самого губернатора. Ему ни на мгновение не пришло в голову, что он выставляет себя вопиющим ослом.
   Итак, из всех абсурдных идей этого абсурдного человека самой любимой и, следовательно, самой абсурдной была идея о том, что в основе своей природа как черных, так и белых одинакова. Он утверждал, что только образование и возможности ответственны за разницу. Он заявил, что докажет это.
   Взяв из ближайшего племени маленькую девочку-полукровку, лет восьми, он отправил ее на юг в школу и, прервав всякое ее общение с ее народом, принялся наблюдать за результатами.
   После того как ребенок в течение десяти лет наслаждался всеми преимуществами роскоши, он отправился, чтобы узнать, каких успехов она достигла, и был поражен результатом. Вместо полудикой девчонки, какой он ее помнил, он нашел хорошо воспитанную, образованную девушку, способную постоять за себя где угодно. Она приняла его с такой непринужденностью, что он был ошеломлен, и он был доволен сверх всякой меры. Он сказал, что отправится в Клуб и покажет тамошним насмешникам, что, по крайней мере, одна его теория оказалась успешной.
   Придя туда, он нашел там странное поколение и был немало огорчен, обнаружив, что он и его теории почти забыты. Молодые люди смотрели, как он бродит по комнатам, и говорили друг другу: "Кто этот старый зануда Пеннеторн и из какого чулана он выбрался?"
   Он так радовался успеху своей теории, что отправил девушку на год в Европу, а сам вернулся в Глухие кварталы. Следует помнить, что цвет ее кожи был не чисто черным, а каким-то грязно-коричневым, что она ни в коем случае не выглядела дурно, и что она была прекрасно образована.
   Затем возникла ситуация, которую он должен был предвидеть: "Когда ее образование будет завершено, что с ней делать?" В одиночестве своего положения он думал и думал, но не мог прийти к какому-либо выводу. Она будет знать достаточно, чтобы стать идеальной гувернанткой, но тогда, возможно, никто не захочет дать ей работу. Невозможно, чтобы она вернулась в племя, и столь же маловероятно, что какой-нибудь подходящий мужчина попросит ее руки. Он начал понимать, какого белого слона вырастил для себя.
   Однажды холодной зимней ночью, когда хлестал дождь и ветер свистел за окнами, ему пришло в голову, что было бы совсем не неприятно сменить свою сварливую старую экономку на женщину помоложе, которая могла бы сделать вечера приятными музыкой и интеллектуальными беседами. Но у этого плана был бы один недостаток - это означало бы брак.
   Все это время его протеже писала ему очаровательные письма из Рима и Неаполя, живописуя все чудеса, которые видела. Иногда, на бегу, он читал эти письма и продумывал определенные схемы.
   По ее возвращении он отправился в Сидней с целью встретиться с ней. Он обнаружил, что его ждет хорошенькая маленькая женщина в аккуратном темно-синем дорожном платье. Ее белые манжеты и воротник очаровательно контрастировали с темным цветом лица. Она приняла его очень любезно, и он заметил, что она переняла манеры англичанок из высшего общества, с которыми встречалась. Они поехали в Австралию, а через неделю поженились по специальному разрешению.
   Большинство людей, которые его помнили, сказали, что он выставил себя очень большим дураком; остальные - что выскажут свое мнение, когда увидят, как повернутся события.
   Едва поженившись, они сразу же отправились на ферму. И тут Пеннеторн поступил очень неразумно. Ему следовало бы совершить турне по Тасмании и Новой Зеландии или посетить Японию, - как принято. Но он не был похож на других людей, и для него было морально невозможно вести себя как разумное существо - его теории мешали и сбивали его с толку.
   В течение первого года или около того все шло прекрасно; он писал блестящие отчеты о своей новой жизни тем немногим мужчинам, дружбу с которыми, по его мнению, стоило сохранить. Затем переписка резко оборвалась, что привело в изумление его друзей.
   Из тех, кто насмехался над теориями Пеннеторна, самым большим насмешником был Уильям Певис Фаррингтон, впоследствии - его честь мистер судья Фаррингтон. В разгар своего счастья Пеннеторн пригласил судью, - если он когда-нибудь направится в ту сторону, и т. д. - вы знаете, как это обычно бывает, - провести с ним день или два и посмотреть, как обстоят дела. Примерно через год Фаррингтон действительно оказался где-то в этом районе и заехал, как его и просили.
   Хозяин встретил его возле усадьбы, дальше они поехали вместе, и Фаррингтон заметил, что Пеннеторн определенно выглядит на свой возраст. Когда они добрались до дома, последний, оставив гостя в столовой, отправился на поиски жены и вернулся минут через десять, сказав, что ей нездоровится. Они обедали вдвоем. В течение всего обеда Пеннеторн казался встревоженным и смущенным, а когда обед закончился, повел гостя в сад, где резко спросил:
   - Фаррингтон, вы считаете меня сумасшедшим, не так ли?
   Судья пробормотал единственное, что пришло ему в голову в данный момент, и попытался увести разговор в сторону, поинтересовавшись здоровьем миссис Пеннеторн. Это имело совершенно противоположный эффект, чем тот, на который он надеялся.
   Его друг решил отработать долг за двенадцать лет, и, приступив к работе, он вылил на несчастного судью огромное количество теорий, фактов и аргументов. Он собрал свои аргументы, подкрепил их своими теориями и закрепил все своими фактами, его голос поднялся с обычного спокойного уровня до более высокой ноты почти детской мольбы. Бессознательно, он пытался убедить себя, через посредничество второго лица, в мудрости, содержащейся в его брачном эксперименте.
   Фаррингтон внимательно слушал. Его тренированный ум понимал то, во что верил другой, и то, что тот пытался доказать вопреки своим собственным убеждениям. Тем не менее, он мог видеть, что лейтмотивом всей речи был очередной провал, но поскольку каждый признал, что последний эксперимент оказался полностью успешным, в чем состояла суть этого провала? Он пребывал в недоумении и путем деликатных расспросов выяснил некоторые факты, озадачившие его еще больше.
   Одно было совершенно очевидно: Пеннеторн был очень влюблен в свою жену. Во-первых, судье дали понять, что ни один мужчина не может желать более любезной жены, чем миссис Пеннеторн. Она обладала добродетелями, слишком многочисленными, чтобы их перечислять, - но она была нездорова. Ни один мужчина не мог бы желать более совершенной жены, чем миссис Пеннеторн, которая годилась бы в помощницы оксфордскому профессору, но она была нездорова. В его утверждениях всегда звучал один и тот же рефрен: "Она нездорова!"
   Не будучи в состоянии понять, Фаррингтон глубоко заинтересовался этим рефреном.
  

* * *

  
   Незадолго до рассвета судью разбудил хозяин дома. В одно мгновение он понял, что произошло что-то ужасное.
   Миссис Пеннеторн исчезла ночью, и ее муж не знал, куда! Даже, несмотря на то, что у него стучали зубы, а подсвечник дрожал в его руке, он был вынужден изложить свою теорию ее исчезновения.
   Фаррингтон, видя, что тот не несет ответственности за свои действия, поступил так, как счел нужным. Он выгнал всех работников фермы обыскать местность. Те провели весь день, обыскивая буш, обшаривая плотины и колодцы, и с наступлением ночи должны были отказаться от продолжения поисков, как от занятия безнадежного.
   Фаррингтон и Пеннеторн ехали домой вместе. Проезжая через скалистый овраг, они заметили дым от костра, поднимающийся в неподвижный ночной воздух, и подъехали, чтобы взглянуть. Это ужинали аборигены. Одна грязная девчонка подняла голову и посмотрела на них из-под одеял. Это была миссис Пеннеторн!
   После тринадцати лет цивилизации расовый инстинкт оказался слишком сильным: запах костров, зов буша и очарование старой дикой жизни вернулись к ней с удвоенной силой, и поэтому последнюю теорию также пришлось отнести к провальным.
   Что и требовалось доказать.
  

КУПИДОН И ПСИХЕЯ

  
   В судовых книгах он числился как Эдвард Брейтуэйт Колчестер, но между Тилбери и Сиднейской гаванью он был больше известен как Купидон. Его мать была вдовой с еще четырьмя отпрысками, полностью зависевшими от ее собственных усилий и усилий Тедди.
   Даже в лучшие времена домик в Сиденхэме подвергался жестоким испытаниям по причине отсутствия денег, но когда Тедди был назначен четвертым офицером парохода компании X. Y. Z. "Принц Кембрии", положение, казалось, стало меняться к лучшему.
   Если вы вспомните, что все в этом мире предопределено, то увидите, что будущее Тедди полностью зависело от его влюбленности - первой любви, конечно, а не от прозаического делового романа, который последует позже.
   После второго путешествия он получил двухнедельный отпуск и поспешил домой. Увлекаясь теннисом и подобными развлечениями, он, естественно, общался со многими очаровательными девушками, которые, - поскольку он был приятным молодым человеком и вдобавок моряком, - общались чрезвычайно охотно. Затем он безнадежно влюбился в совершенно невозможную девушку, и в волнении последнего вальса сделал предложение, которое было принято, в силу жалованья четвертого офицера, зарождающихся усов и дюжины или около того медных пуговиц.
   Во время следующего путешествия его поведение по отношению к незамужним женщинам было отмечено той осмотрительностью, какая всегда должна характеризовать помолвленного мужчину. Он ни на мгновение не позволял себе забывать об этом, и главным украшением его каюты было изображение юной леди в рамке, взирающей на него с задумчивым выражением.
   Теперь для его окончательного счастья было необходимо, чтобы Тедди Колчестер узнал, что, как и его собственные медные пуговицы, без постоянной полировки, привязанность молодой леди склонна терять большую часть своей первозданной яркости, и что слишком много морского воздуха не годится ни для того, ни для другого. Он считал дни до возвращения, и по мере того, как их количество уменьшалось, его любовь возрастала.
   В Плимуте его встретило письмо - невнятное, почти школьное послание, очевидно, написанное кем-то очень несчастным; оно ошеломило его. Если бы он видал реальный мир чуть более долгий срок, то смог бы прочесть между строк что-то вроде: "Ты, Тедди, отсутствовал целых три месяца, и я за это время безумно влюбилась в солдата". Затем он бы отметил, что писавший находился в Солсбери, после чего он бы порылся в своих домашних бумагах и обнаружил, что Королевская Уилтширская кавалерия йоменов расположилась лагерем в Хамингтон-Дауне. Но так как он видел жизнь только в телескоп, то не мог этого сделать, поэтому испытал острую боль.
   Он получил сочувствие от матери, на четырх страницах. И хотя она удивлялась тому, что какая-то девушка бросает ее мальчика, она не могла не испытывать удовлетворения от того, что может превратить три четверти его жалованья в еду и одежду для ее выводка.
   В следующем рейсе "Принц Кембрии" имел полный комплект пассажиров, и "Девушка-кенгуру", которую вы, возможно, помните, была в их числе. В Плимуте к ним присоединилась маленькая замкнутая девочка, и так как она в значительной степени замешана в этой истории, вы должны знать, что она отзывалась на простенькое имя Хинкс.
   В течение первой недели или около того Тедди держался очень отчужденно от пассажиров, полностью погрузившись в воспоминания о девушке, ради которой он собирался жить "только воспоминаниями".
   Будучи честным, прямым молодым человеком, он, конечно, следовал предписаниям любовных романов. Он начал с того, что пожалел себя за пережитое горе, затем стал представлять себе будущее, которое могло бы быть у них, если бы она вышла за него замуж; но еще до того, как они покинули Залив, он пришел к обычному в таких случаях выводу и жалел себя за то, что пожалел девушку, которая оказалась достаточно глупа, чтобы бросить такого достойного молодого человека, как Эдвард Брейтуэйт Колчестер.
   Однажды лунной ночью, он облокотился на перила прогулочной палубы, испытывая симпатию к миру в целом, когда кто-то подошел к нему. Это была мисс Хинкс. Она начала свой разговор двумя или тремя вопросами о море, и он сделал поразительное открытие, что в ее голосе прозвучала именно та нотка сочувствия, которая требовалась ему для его сочувствия. Ему было жаль ее, потому что другие люди пренебрежительно относились к ней, а ей - его, потому что ей рассказывали преувеличенные истории о его любовной связи. Вместе они составляли довольно любопытную пару.
   Когда под присмотром "Девушки-кенгуру" организовывались вечеринки на берегу, мисс Хинкс держалась в стороне. Почему-то сложилось впечатление, что она бедна, и никто не заботится о том, чтобы оплачивать ее расходы. Но, в конце концов, как-то раз она все-таки пошла, и это из-за четвертого офицера. Когда она поблагодарила его за доброту, он на мгновение забыл о своем обещании "жить отныне только воспоминаниями".
   "Девушка-кенгуру", узнав, что мисс Хинкс была на берегу в сопровождении этого "милого маленького розового офицера", очень развеселилась и окрестила их Купидоном и Психеей.
   В конце концов, Тедди начал все меньше и меньше заботиться о фотографии в своем шкафчике и все больше и больше - о привилегии делиться своими печалями с сочувствующим ему существом. На борту корабля так много возможностей для встреч, и, как это ни странно, разбитое сердце быстрее всего восстанавливается, когда подвергается второй атаке чувства. Это лечение основано на гомеопатическом принципе "подобное лечит подобное".
   К тому времени, когда они добрались до Адена, он убедил себя, что его первая любовь была результатом слишком щедрой натуры, а эта, вторая, - единственной настоящей страстью в его жизни.
   В Коломбо мисс Хинкс сошла на берег со свитой доктора - пообедала в "Маунт-Лавинии", поужинала в "Гранд-Ориентале" и около девяти часов отправилась обратно на корабль.
   Тедди, перепачканный угольной пылью, следил за прибытием груза, и по мере того, как он это делал, его любовь росла.
   Из-за угольных барж лодки не могли подойти к берегу, поэтому пассажирам приходилось карабкаться с одного судна на другое. Мисс Хинкс была последней из своей компании, кто отважился на это; и как раз в тот момент, когда доктор, протянув руку, велел ей прыгать, громадина качнулась, и она с криком упала в пустоту. Затем, прежде чем кто-либо успел понять, что произошло, баржа вернулась на свое место. Мисс Хинкс исчезла.
   Тедди, с середины трапа, сорвав с себя китель, прыгнул в воду и, рискуя лишиться мозгов, нырял и нырял между судами, но безуспешно. Затем он увидел что-то белое за кормой и поплыл к нему.
  

* * *

  
   Пара, должно быть, пришла к взаимопониманию в спасательной шлюпке, потому что на следующий день было объявлено об их помолвке.
   "Девушка-кенгуру" продемонстрировала свое остроумие, сказав: "К счастью, они Купидон и Психея, иначе сочли бы любовь недостаточным капиталом для того, чтобы начать вести домашнее хозяйство!"
   Тедди написал матери из Аделаиды, и она, бедняжка, не очень обрадовалась этой новости. Но всех нас ждал сюрприз.
   По прибытии "Принца Кембрии" в Сидней мисс Хинкс встретил весьма респектабельный пожилой джентльмен, который, как оказалось, был ее поверенным. Узнав о помолвке, он с особенным интересом осмотрел Тедди и спросил, знает ли тот о своей удаче. Мисс Хинкс улыбнулась.
   Полчаса спустя мы узнали, что девушка, которую мы все жалели за ее бедность, была мисс Хинкс-Грэттон, миллионерша и владелица бесчисленных ферм и городских зданий!
   Сегодня Тедди - директор полудюжины судоходных компаний, и он вполне согласен с тем, "что все в этом мире предопределено".
  

НЕУМЕСТНЫЕ ПРИВЯЗАННОСТИ

  
   Суть того, что я хочу проиллюстрировать, заключается в том, как небезопасно играть с такой страстью, как Любовь, даже если это делается для того, чтобы угодить самому близкому и дорогому другу. Когда-то хорошенькая миссис Белвертон смеялась надо мной за то, что я ее предупредил, но теперь она вынуждена признать правоту моих доводов.
   Именно миссис Белвертон, как вы помните, основала знаменитый Клуб верховой езды для тех, кому не исполнилось пятидесяти лет, чьи инициалы, U. F. R. C., над двумя скрещенными охотничьими хлыстами и двумя трензелями, были истолкованы непочтительными людьми как означающие Неограниченный Флирт, Религиозно Охраняемый. Клуб сейчас не существует, но его влияние будет прослеживаться в нескольких семьях в течение многих лет.
   Следующие события, как вам должно быть известно, произошли летом перед тем, как Уильяму Белвертону было пожаловано звание рыцаря, и в то время, когда он снимал Акацию Лодж на углу Маунтин-Роуд, дом далее дома Тома Гилфоя и почти напротив резиденции Девушки-Кенгуру благословенной памяти.
   Миссис Белвертон прославилась в нашем австралийском мире тем, что сочувствовала всем несчастным любовным приключениям как наставница, философ и друг; и это ее сочувствие втягивало ее во многие и необычайные передряги. Если бы шторы в ее гостиной могли заговорить, то они пролили бы свет на многие вопросы, представляющие жизненный интерес, но при этом столь деликатного характера, что их публикация здесь категорически невозможна.
   Супруги Отуэй-Белтон, например, обязаны своим теперешним счастьем ее помощи в критический момент их семейной истории, в то время как Лавлейсы, муж и жена, были бы сегодня разделены всей длиной и шириной нашего континента, если бы не ее тактичное вмешательство в течение отчаянных пяти минут на веранде Гринуэев. И так далее.
   Вам следует знать, что в течение трех месяцев того года, о котором я пишу, с нами был молодой землевладелец, который отзывался на имя Полтуисла. Больше я ничего не могу вам о нем рассказать, кроме того, что он был крупным корнуолльцем, костлявым и вульгарно богатым. Его родные должны были быть очень внимательными; они должны были удерживать его дома, пересчитывая его денежные мешки, вместо того, чтобы позволять ему бродить по Божьей земле, нарушая тщательно продуманные планы других людей.
   Все неприятности начались с того, что он встретил хорошенькую маленькую Джесси Халройд с ямочками на щеках, на теннисной вечеринке в Доме правительства и убедил себя, после менее чем получасового бессвязного разговора, что она - самая милая девушка, какую он когда-либо встречал. Он снова встретил ее на следующий день на званом обеде у верховного судьи. Затем, постоянно думая об одном и том же, он начал воображать себя влюбленным. Но поскольку она уже давно отдала свою любовь Лоуренсу Колливару из Казначейства и не имела достаточного опыта, чтобы вести два дела одновременно, его поведение показалось нам всем совершенно нелепым.
   Зайдя в следующий понедельник к миссис Халройд, где его накормили и обильно угостили, он с тех пор принялся приставать к дочери со своими ухаживаниями. Это был еще один пример неприятностей с Ланкастерами, о которых я рассказывал вам в другом месте, только с позициями, повернутыми вверх не той стороной.
   В течение почти месяца это преследование продолжалось неуклонно и систематически, пока люди, которые не имели к этому никакого отношения, не начали говорить об этом в открытую, а сама девушка пришла в полное замешательство, пытаясь найти возможность избавиться от непрошенного ухажера. Я должен сказать вам, что даже до прихода корнуолльца мать с неприязнью относилась к ее выбору; теперь же, в свете тысяч Полтуисла, он был полностью дискредитирован. Но Джесси полагала, что любит Колливара, и она привыкла к этому; когда в комнату вошел Полтуисл, она стиснула свои хорошенькие зубки от ярости и сказала, что не собирается отказываться от Лоуренса, что бы ни случилось. Потом она вдруг вспомнила о миссис Белвертон, с отчаянной храбростью отправилась к ней, рассказала ей все и попросила ее о помощи.
   И вот случилось так, что миссис Белвертон в тот момент было нечего делать, и она нуждалась в развлечении; более того, Колливар был ее протеже. На самом деле, именно ее влияние обеспечило ему быстрое продвижение по службе, а также любовь маленькой Джесси Халройд. Она сказала, что воспитывает его так, чтобы он стал идеальным мужем, и она, конечно же, не позволит новоприбывшему расстроить ее планы.
   В конце разговора, взяв девушку за руку, она успокаивающе сказала:
   - Идите домой, моя дорогая, и постарайтесь развеселиться; держите мистера Полтуисла на расстоянии вытянутой руки всякий раз, когда увидите его, а остальное предоставьте мне!
   Оставшись одна, эта превосходная женщина устроилась на подушках и посвятила полчаса тщательному созерцанию.
   Она понимала, что с таким человеком, как Полтуисл, обычные меры были бы даже хуже, чем бесполезны, поэтому решилась на план, которому могли бы позавидовать даже короли и принцы.
   В тот же вечер она была приглашена на ужин с Артуром и Гвиневрой, о которых я вам прежде рассказывал, и Провидение (которое более замешано в таких мелких делах, чем многие думают) поместило по левую руку от нее не кого иного, как самого корнуоллца.
   Будучи наслышан о знаменитой миссис Белвертон и ее остром языке, он немного побаивался ее. Она заметила это и использовала с максимальной пользой.
   Пренебрегая всеми остальными, даже своим законным партнером, который, смею вам сказать, был весьма важным землевладельцем, она направила все свое бесконечное очарование на угловатого молодого человека рядом с ней, и так преуспела, что, прежде чем Белвертон начал, по обычаю, хвастаться своим портвейном, тот полностью попал под ее чары забыл обо всем на свете.
   На следующий день, отправившись на теннис к Халройдам, он встретил миссис Белвертон возле библиотеки. Глядя на него сквозь кружево красивого красного зонтика с самым невинным видом, она спросила его совета, какую книгу ей следует прочесть. Конечно, он тут же отослал домой коляску и перерыл книжные полки - с любой женщиной это было опасно, но с миссис Белвертон это было более чем самоубийственное безумие. Предвидеть результат мог бы даже ребенок.
   Еще до того, как они добрались до полки Б, он совершенно потерял голову, и когда они вышли из библиотеки, он проигнорировал теннис и попросил разрешения отнести к ней домой ее книги.
   Она держала его при себе до тех пор, пока не закончилась всякая возможность поиграть в теннис, а затем, угостив его пирогом, чаем и милой беседой, отослала его, уверенного, что он, наконец, встретил совершенство среди женщин.
   Ее план удался на славу, потому что с этого часа Полтуисл совершенно забыл о своем прежнем увлечении. Миссис Халройд удивлялась, но ее дочь выразила восторг, и, видя это, Колливар с новым пылом принялся за свое ухаживание.
   Но миссис Белвертон, при всем своем уме, допустила один просчет, и результат оказался более чем катастрофическим. Она забыла, что Джесси Халройд, несмотря на свою влюбленность, была еще совсем ребенком. В результате, когда эта молодая леди увидела, что Полтуисл больше не поклоняется в ее святилище, а склоняется к другой женщине, более красивой и более совершенной, чем она сама, она позволила своему тщеславию оказаться задетым.
   Не прошло и недели после ее визита в Акация Лодж, как она пришла к мысли, что, учитывая все обстоятельства, Полтуисл отнюдь не был плохим, и, конечно, все знали, что он богат. Не прошло и двух недель, как Колливар оскорбил ее, и она была уверена, что он нравится ей не больше, чем большинство мужчин; и менее чем через три недели (так странно порочна женщина) она уже презирала Колливара и ненавидела миссис Белвертон всем сердцем и душой за то, что та отвлекла внимание корнуоллца на себя.
   Затем настала очередь Колливара обратиться за помощью; и в этот момент, когда ситуация, казалось, вышла за рамки разумного, миссис Белвертон сказала несколько очень горьких вещей обо всех, кого это касалось, включая ее саму.
   Однако не в характере этой леди было сдаться на милость обстоятельств; поэтому, внимательно изучив дело, она поняла, что единственным возможным выходом из затруднительного положения было изменение ее прежней тактики. С этой целью она бросила Полтуисла и взялась за Колливара, надеясь таким образом вернуть мысли ревнивой девушки в их первоначальное русло.
   Люди переглядывались и говорили:
   - Нет, вы только посмотрите! Что за кокетка эта миссис Белвертон! Сначала это был славный мистер Полтуисл, а теперь молодой Колливар из Казначейства. Ее поведение просто возмутительно!
   Как-то в душный субботний полдень, Клуб верховой езды собрался напротив библиотеки, чтобы прогуляться на Холмы. Присутствовало много членов клуба, и среди них - миссис Белвертон, мисс Халройд, Полтуисл и Колливар.
   Все разбились на пары обычным способом, и, поскольку Колливар присоединился к миссис Белвертон, Полтуисл был вынужден довольствоваться мисс Халройд. Вследствие этого он был не слишком вежлив.
   Прежде чем они достигли вершины горы, на небе собрались густые тучи, и гром грохотал над холмами. Члены Клуба съели клубнику, пофлиртовали и отправились домой, как только наступили сумерки.
   Пары следовали тем же порядком на обратном пути, и Полтуисл со своего места в тылу наблюдал за другой парой ревнивыми, голодными глазами.
   Это был бурный вечер. Беспрерывно гремел гром, и когда почти на полпути домой тучи разорвались и полил дождь, все бросились искать укрытия. Миссис Белвертон, к своему ужасу, обнаружила, что в полутьме сидит на лошади под большим деревом, а ее спутниками являются Колливар и Полтуисл.
   Последний, чьи манеры были примерно на одном уровне с его скромностью, оставил мисс Халройд на дороге, чтобы найти убежище для себя.
   В сердце бедной девушки бушевал ураган, когда она, поняв причину его поведения, последовала за ним, незаметно добравшись до другой стороны дерева. Было так темно, что вы едва могли различить свою руку перед своим лицом, и дождь просто лил стеной.
   Иногда, когда миссис Белвертон находится в общительном настроении, ее можно уговорить рассказать историю о том получасе под деревом, и она считает эти полчаса самыми забавными в своей жизни. Но хотя сейчас она смеется над этим, мне кажется, тогда ей было не до смеха.
   После намеков на то, что другой должен удалиться, оба мужчины перешли к оправданию своего присутствия и закончили тем, что между раскатами грома прошептали на ухо леди заверения в своей бессмертной любви и преданности.
   Гремел гром, сверкали молнии, дождь промочил их насквозь, и миссис Белвертон гадала, чем все это закончится, когда Джесси Халройд показалась из-за дерева.
   Они все уставились на нее, и, поскольку миссис Белвертон пошла на все это несчастное дело ради нее, она, естественно, зашипела:
   - Фальшивая подруга, я вас ненавижу! О, миссис Белвертон, как я вас ненавижу; я готова убить вас!
   Вспышка молнии осветила ее лицо. Оно было бледным, а губы ее дрожали, как плохо приготовленный пудинг. Последовала пауза, пока кто-то не сказал, очень просто, и это было самым смешным:
   - Дитя мое, вы промокли насквозь, отведите вашу лошадь в укрытие!
   Но прежде чем фраза была закончена, девушка повернула голову лошади и галопом помчалась по дороге.
   Затем миссис Белвертон собралась с мыслями и принялась разуверять двух своих поклонников в своих чувствах. Учитывая все обстоятельства, это объяснение было весьма любопытным. Когда это было сделано, она поехала домой одна, размышляя, я полагаю, о тщете мирского существования.
   Печальный итог состоит в том, что и Полтуисл, и Колливар теперь искренне ненавидят свою потенциальную благодетельницу за то, что она пыталась способствовать их счастью, и еще больше ненавидят друг друга за то, каждый вмешивался в сердечные дела другого. В то же время, мисс Халройд ненавидит всех троих лютой ненавистью, и, конечно, ее нельзя заставить понять, что только ее собственная глупость ответственна за все, что произошло. Лично мне было бы более интересно узнать, что обо всем этом думает Уильям Белвертон.
  

НАВОДНЕНИЕ

  
   - Не благодарите меня; я уверен, что обязан вам в равной степени. За эти три месяца я не видел ни одного человеческого лица; и хотя я всего лишь презираемое животное, бывшее некогда джентльменом, я так и не смог преодолеть глупое желание снова иметь дело со своими соплеменниками. Простите за комплимент!
   Вам лучше стреножить лошадей и пустить их к ручью. Утром я сам проверю, как они.
   Когда сделаете это, - если вы проголодались, то найдете чай в чайнике, а в этих пакетах - мясо и воду. Это плата за проезд через границу Квинсленда, но это лучшее, что я могу вам предложить.
   Однообразная местность? Клянусь Небесами, да! Думаю, даже пустыня, по которой блуждали евреи, была веселее. Везде песок, акации и ни одной живой души - ни одной живой души, акации и песок, и непрестанное сожаление, удел каждого человека, имеющего в нем свою долю!
   Вы уже закончили? Тогда зажгите вашу трубку. Нет, нет, не спичкой, старина, а угольком - вот так! Когда вы пробудете в буше так долго, как я, вы увидите в спичке нечто большее, чем просто средство закурить трубку. Но к тому времени вы уже будете на прямой дороге к еще более своеобразной мудрости, которая, впрочем, никогда не будет вам полезна.
   А теперь пододвиньте одеяла к огню и перестаньте думать о своих лошадях. Травы вдоволь, так что пусть едят досыта. Это единственное место здесь, где они могут наесться вдоволь.
   Откуда я узнал, что вы новичок? Это достаточно просто! Свет в ваших глазах, ладони ваших рук и свежесть вашего голоса. Простите мою грубость, но вы скоро все узнаете сами.
   Кстати, о знаниях! Рассмотрим класс, к которому я принадлежу. В этой стране он многочислен, и буш - это и наше убежище, и наше кладбище. Мы хотим никого не знать, и мы хотим, чтобы никто не знал нас; и, будучи вне досягаемости гордости или стыда, мы живем исключительно воспоминаниями о прошлом, а это более страшная пытка, чем любая вера или секта может обещать нам в будущем. Если у вас есть склонность к сочинительству, вы могли бы написать книгу наших страданий, и, поверьте мне, у вас был бы неисчерпаемый резервуар, который никогда не оскудеет.
   До того, как вы прибыли сюда, у вас ведь было другое представление об Австралии? Вот именно! Люди, живущие за шестнадцать тысяч миль отсюда, владеющие банковскими счетами, с набитыми желудками, имеют о ней одно представление, в то время как мы, живущие, как Исав, имеем совсем другое. Так вот, я когда-то знал... Но прошу прощения!
   В проезжали в полдень мимо старой хижины у Бент Крик? Три черных столба и обломки обуглившейся древесины, желтые валуны на фоне темно-коричневого утеса и два щенка динго, сидящие на пороге, - разве это не картина?
   Ну, если вам сегодня эта местность кажется скучной и пустынной, попробуйте представить себе время, когда это была самая дальняя граница на западе, и только Великая Неизвестность отделяла хребты за нашей спиной от Тиморского моря.
   По причинам, которые не могут вас заинтересовать, я был первым, кто поселился там. Как ни странно, мой напарник тоже принадлежал к нашему племени. По национальности он был венгром, и, кроме всего прочего, прилежным учеником Гете и лучшим игроком на цитре, какого я когда-либо слышал. Я хочу рассказать вам о его связи с этой хижиной.
   Так как люди редко ссорятся, когда честолюбие уходит из их жизни, в течение года мы были настолько близки к чему-то, что в определенном смысле можно назвать счастьем, насколько позволяли безжалостные Небеса. Затем все внезапно изменилось.
   Однажды, после долгого периода сухой погоды, выглядевшего почти как засуха, на западе собрались долгожданные грозовые тучи, и ночью хлынул ливень. Ручей, в течение последних месяцев представлявший собой всего лишь цепочку наполовину высохших колодцев, начал быстро набухать и к утру превратился в приличный поток. На следующий день, в четверг, это была речка, и дождь все еще продолжался. К вечеру пятницы на нас обрушился потоп. Такой потоп, какого вы никогда в жизни не видели!
   Чтобы дать вам некоторое представление о его размерах, вы должны представить себе эту равнину; от гор позади вас до кустарника вон там, - огромное пространство пенящейся, ревущей, стремительной, бурлящей воды.
   Она разлилась на много миль в ширину вокруг старой хижины, о которой я говорил, и больше недели мы были зажаты на крошечном островке (хижина стоит на небольшом возвышении, как вы, возможно, заметили), а вода с каждым днем все ближе и ближе подступала к нашей двери. Спасения не было, и я сомневаюсь, что у нас был хоть малейший шанс.
   Утром, днем и ночью поток ревел и несся мимо, увлекая лесные деревья и всевозможных несчастных животных. Каждый миг можно было ожидать разрушения хижины и нашего немедленного ухода в Вечность!
   Теперь вы должны вспомнить, что в жизни нет такой вещи, как случайность. Каждому существованию отведен определенный срок, и избежать предопределенного конца невозможно ни для одного человека. Вы можете улыбаться, но я убежден, - то, что я говорю, правильно, и это именно тот случай.
   На девятую ночь нашего заключения мы сидели в нашей единственной комнате, пытаясь согреться и прислушиваясь к вою бури снаружи. Ветер, стонавший в щелях, играл с огнем и отбрасывал фантастические тени на грубо обтесанные бревна стен.
   Когда в жизни человека нет будущего, - вы поймете это легко, - он становится бессердечным, даже в том, что касается его смерти; поэтому, даже когда над ним нависла угроза разрушения, Ядески искал утешения в своей музыке. Достав цитру из футляра, он брал ее в руки и позволял пальцам блуждать по струнам. Сладкая, грустная мелодия, которую он играл, придавала почти благоговейный вид голым стенам и одиночеству комнаты.
   Буря снаружи то кричала, то бормотала; но, не обращая на это внимания, он продолжал играть, переходя от старинных народных песен мадьярских деревень к триумфальной музыке удачливых охотников, от торжественных военных мелодий к нежным, напевным колыбельным песням.
   Внезапно, сквозь бурю, ясно и отчетливо прорвался крик. Это был крик человека, который, чувствуя, как рука Смерти сжимает его, знает, что, если помощь не придет быстро, эта хватка окрепнет, и его жизнь покинет его. Прежде чем он успел позвать снова, мы бросились наружу.
   Ветер превратился в ураган, вода с рычанием обступила крошечный холм и катилась черными волнами, которые можно было принять за море, к нашим ногам. Продвигаясь в направлении, откуда исходил звук, Ядески крикнул изо всех сил. Его голос, однако, затерялся в общем шуме. Но в тот же миг, словно в ответ, в дюжине шагов от наших ног в пене показалось белое лицо. Ядески сразу же нырнул, лицо исчезло, и на мгновение я потерял их обоих из виду. Затем они вынырнули на расстоянии вытянутой руки от того места, где я стоял, и я вытащил их - дело Судьбы, заметьте!
   Вдвоем мы отнесли незнакомца в нашу хижину и положили перед огнем.
   Более часа, несмотря на наши усилия, он оставался без сознания; затем его глаза медленно открылись, и через несколько мгновений к нему вернулась способность говорить. Два слова сорвались с его губ, и, услышав их, мой напарник с посеревшим лицом прислонился к стене.
   Сон последовал за возвращением в сознание, я вернулся на свою койку. Ядески, однако, сидел, уставившись на огонь, с выражением на лице, которое я не мог, хоть убей, понять. Всю ночь он, должно быть, оставался в том же положении, но когда взошло солнце, он встряхнулся и принялся за приготовление утренней трапезы.
   При свете дня я увидел, что незнакомец был молодым человеком привлекательной внешности. Он объяснил, что он венгр и пробыл в Австралии всего месяц. Из того, что я мог понять, он путешествовал в какую-то новую область, которая недавно начала осваиваться дальше на северо-западе. Когда он переправлялся через реку, разлившуюся из-за наводнения, вода отбросила его от его отряда, он потерял свою лошадь. Его несло милю за милей, он отчаянно боролся за жизнь, полдня он провел на дереве, которое, в конце концов, вымыло из-под него, вынесло в главный поток и, если бы не наша своевременная помощь, вскоре он был бы мертв.
   Надеюсь, я не утомляю вас?
   Так вот, наводнение продолжалось, и больше недели наш случайный гость был вынужден оставаться с нами. Затем вода спала так же быстро, как и поднялась, и, когда безопасность пути была снова гарантирована, он решил продолжить свое путешествие.
   В ночь перед его отъездом мы сидели у костра и слушали музыку Ядески. По своему обыкновению, он играл мелодию за мелодией, по-видимому, не замечая нашего присутствия.
   Незнакомец слушал с глазами, полными странного трепета.
   От нежнейшего пианиссимо музыка поднялась до дикой, яростной ноты отчаяния. Неземной пафос овладел инструментом - необъяснимая, но сильная тоска, смутное желание чего-то недостижимого овладело нами. Затем музыка резко оборвалась, чары рассеялись, и молодой человек, вскочив на ноги, закричал дрожащим от волнения голосом:
   - О, скажите мне, где вы научились так играть?
   Музыкант не ответил, он сидел, уставившись в огонь. Тряся его за плечо, молодой человек повторял свой вопрос, пока, словно во сне, Ядески не пробормотал:
   - Много лет назад, далеко отсюда. Какое это имеет значение?
   - Значение! Черт возьми, именно эта музыка привела меня сюда; именно эта проклятая музыка убила мою... - Он не закончил и прислонился к стене.
   - Позвольте мне объяснить, почему я задал вам этот вопрос, - сказал он, наконец, когда к нему вернулось спокойствие. - Мы говорили ночью о Буде. Я родился в десяти милях от этого города, старший в семье из восьми человек. Наша ферма была такой же хорошей, как и любая в округе, и мы веками арендовали ее у графов Романьи. Мой отец, должен вам сказать, умер, когда мне было всего девять лет, и поэтому моя мать, которая славилась в округе своей красотой и игрой на цитре, осталась одна присматривать за нами.
   Однажды вечером, когда она, по своему обыкновению, играла у дверей нашего дома, граф шел мимо и, услышав ее музыку, остановился, чтобы купить стакан молока. Он сам был прекрасным музыкантом, и по его просьбе она сыграла ему. Затем, сказав много красивых слов и раздав нам, детям, пригоршню монет из своего кармана, он уехал.
   На следующий день он пришел снова, и на следующий, и так далее, день за днем, пока мы, дети, которые до сих пор боялись его имени больше, чем имени Бога, не осмелели настолько, что вполне могли смотреть на него как на одного из нас.
   Ах, как хорошо я помню тот вечер, когда он впервые сыграл эту адскую мелодию! Я вижу дым, стелющийся низко над землей, и чувствую запах сосен, плывущих вниз по склону горы. Я вижу, как моя мать сидит, смотрит и слушает, словно завороженная. Должно быть, это была музыка дьявола, потому что она въелась ей в сердце, и в тот же день, неделю спустя, соседка пришла сказать нам, что наша мать больше не вернется к нам.
   Шесть лет спустя, когда я был почти мужчиной, она вернулась. Я помню это возвращение домой, как будто это было только вчера.
   Была поздняя зимняя ночь, и молодая луна слабо светила над покрытой снегом землей. Раздался стук в дверь, я открыл ее и увидел кучу тряпья - мою мать!
   Она умерла с рассветом, но не раньше, чем рассказала мне все. Теперь я хочу встретиться с графом. Я поклялся, что час, когда я встречусь с ним лицом к лицу, будет его последним часом! Разве вы не сделал бы то же самое?
   Голова Ядески опустилась на вытянутые руки, и, если бы не какое-то дрожащее движение плеч, он вполне мог бы заснуть. Я лежал в тени своей койки, гадая, что все это может означать.
   - Я начал свои поиски в Вене, где у него был дом, но, похоже, у него были серьезные неприятности с правительством, и он бежал из Австрии. Я последовал за ним в Италию, в Англию и в Америку, но напрасно. Я продолжаю преследовать его по всему миру, но я не отчаиваюсь, потому что уверен, - рано или поздно Бог приведет меня к нему.
   С усилием контролируя свой голос, Ядески спросил:
   - И что тогда?
   - Что тогда? Но, боюсь, я утомил вас своей историей. Прошу прощения. Спокойной ночи!
   Он упал на свои одеяла, свернулся калачиком и больше ничего не сказал. Тишину нарушал только треск горящих поленьев. Незадолго до рассвета меня разбудили звуки нежнейшей музыки - той самой странной мелодии, которую мы слышали накануне вечером. Она началось, но так и не была закончена.
   Невидимая нами, густая пелена наползала на глаза игрока, и его гибкие пальцы напрягались в объятиях Смерти. Музыка становилась все тише и тише, пока, наконец, не слилась в густой, монотонный звук "кап-кап-кап", в первых признаках дня, когда рассвет прокрался к нам под дверью старой хижины.
   Затем послышался странно тяжелый всхлип, и фигура музыканта повернулась вполоборота. После чего со стола упал длинный нож с острым лезвием, и грохот заставил нас обоих вскочить.
   Но Ядески был недосягаем для человеческой мести. Он перерезал себе вену на руке и мирно истек кровью. Quo cinque nomine de mortuis nil nisi bonum loqua. О мертвых ничего, кроме хорошего.
   Смотри, поднялась луна, поднимается ветер. Вам лучше взять это дополнительное одеяло, До рассвета будет холодно.
   Слышите? Лошади пересекли ручей и направляются к хижине, о которой мы только что говорили. Утром они будут за много миль отсюда. Не берите в голову! Спокойной ночи!
  

МИСТЕР АРИСТОКРАТ

  
   Что есть любовь? Молю тебя, скажи!
   Может фонтан -- источник лжи,
   и наслаждений, и покаяний миражи?
   А может звонкий колокол души,
   зовущий в рай иль ад? Скажи -
   Это и есть Любовь? Скажи...*
  

* Сэр Уолтер Рэли, "Что есть Любовь?" Пер. Алексея Горшкова

  
   Австралийский буш - это прежде всего склепы человеческих жизней, а следовательно, и привязанностей. Бесчисленные истории, аккуратно сложенные и спрятанные в укромных уголках великого островного континента, помеченные как "Не разыскиваемые до Судного дня", неопровержимо докажут это. Когда труба Гавриила призовет спящих с мест их отдыха в тени хмурых гор, в длинных серых оврагах, из пустынь и открытых всем ветрам равнин, австралийский контингент буша будет одним из самых печальных и несчастных из тех, которые предстанут перед Троном Суда. "Мистер Аристократ" будет там, и только его дело будет достойно слушания.
   В то время, о котором я собираюсь вам рассказать, мы продвигались в новую область в верховьях реки Флиндерс, в Северном Квинсленде, и когда перед нами неожиданно появились лошади и люди, все стало выглядеть совсем не так уныло. Надвигалась ночь; холодный ветер шептал среди скал, и высокая тростниковая трава склоняла перед ним голову, шепча: "Плачь, плачь, плачь". Затем полная луна взмыла над тощими холмами, устремлявшимися в одинокое небо, и когда она поднялась, мы увидели перед собой огни фермы Минтабера Хед.
   Наткнуться на жилище в такой глуши было удачей, какой мы не ожидали. Мы подъехали, объявили о себе и о том, что занесло нас в эти края, и нас радушно приняли. Управляющий, вышедший поприветствовать нас, был мужчиной средних лет, очень высоким и широкоплечим. Он также был очень тихим и сдержанным, что, возможно, было связано с отсутствием контактов с сомнительными преимуществами цивилизации много лет. Он провел меня в дом и поставил передо мной все лучшее, что смог найти. После ужина мы закурили трубки и просидели, разговаривая, на веранде до девяти часов, когда я попросил разрешения удалиться. Хозяин проводил меня в мою комнату и, прежде чем пожелать спокойной ночи, удивил меня, спросив, легко ли меня напугать. На вопрос "чем?" он ответил: "Чем угодно; звуками, которые вы можете услышать, или вещами, которые вы можете увидеть".
   Когда я заверил его, что, по моему мнению, мои нервы в полном порядке, он оставил меня разгадывать смысл странной фразы в одиночку.
   Я был озадачен больше, чем хотел признаться, и, по правде говоря, забрался в постель, почти жалея, что мы не разбили лагерь в овраге, как было предложено вначале. Но так как в течение получаса не произошло ничего необычного, я задремал и вскоре оказался в стране снов. Должно быть, было около полуночи, когда меня внезапно разбудил и привел в сидячее положение крик, такой ужасный, такой неземной, что я не мог сравнить его ни с чем, что слышал когда-либо раньше. Трижды он пронзительно и отчетливо прозвучал в неподвижном ночном воздухе, и при каждом повторении мое сердце с новой силой колотилось о ребра, а пот ручьями катился по лицу. Затем послышались слова (это определенно был женский голос): "Они идут, они идут! Неужели никто не спасет меня?" Вскочив с постели, я натянул на себя одежду, схватил револьвер и бросился через веранду в том направлении, откуда, как мне показалось, доносился звук.
   Стояла великолепная ночь, полная и ясная луна освещала комнату, где мы обедали; но, прежде чем я успел выглянуть и удовлетворить свое любопытство, меня схватили сзади за руку и, повернувшись, я увидел управляющего.
   - Тише, тише! - прошептал он. - Ни слова, ради Бога. Смотрите и слушайте!
   Он указал в комнату, и мои глаза проследили за направлением его руки.
   В центре, глядя прямо перед собой, застыв, как мраморная статуя, хотя каждый мускул был готов к действию, стояла самая красивая и величественная женщина, какую я когда-либо видел в своей жизни. С величавостью греческой богини она соединила красоту Клеопатры. Ее глаза приковали мое внимание; казалось, они сверкали; выражение ее лица было выражением раненой тигрицы, ожидающей смертельного удара. Но ее волосы были самой странной частью ее внешности, потому что в великолепном изобилии свисали до талии и были белыми, как первый снег.
   Когда мы смотрели, она на мгновение замерла, словно прислушиваясь, а затем снова раздался ужасный леденящий кровь крик:
   - Они идут! Они идут! Неужели никто не спасет меня?
   Это было так ужасно, что моя кровь, казалось, превратилась в лед. Однако прежде чем я успел взять себя в руки, ее поведение изменилось, и она встала на колени на полу, целуя и лаская что-то, что, по ее мнению, находилось перед ней. Затем, постепенно, ее голос затих в душераздирающих рыданиях, и в этот момент мой хозяин вошел и поднял ее. Она, казалось, потеряла всякую способность узнавать и позволила ему отвести ее в ее комнату.
   Проходя мимо меня, управляющий прошептал: "Подождите здесь!"
   Вернувшись, он провел меня через веранду в сад. Когда мы вышли из дома и стояли, облокотившись на жерди загона для лошадей, он рассказал мне следующую необыкновенную историю, и великолепная ночь и долгие вздохи ночного ветра, дующего с гор, казались подходящим аккомпанементом к его рассказу.
   - Вся моя семья с самого начала была против. Им в ней не нравилось все. Одни говорили, что она очень подозрительна, другие - что у нее дьявольский характер, но главное обвинение против нее состояло в том, что она была гувернанткой в доме некоего дворянина и стала причиной ухода старшего сына из дома. Однако мне было все равно, что они говорили; я был безумно влюблен и, думаю, женился бы на ней, даже если бы выяснилось, что она была самым подлым негодяем.
   После того как мы поженились, спустя приблизительно месяц, она попросила меня продать мою часть фермы в Сомерсетшире и увезти ее в Австралию.
   Соответственно, я избавился от поместья, веками принадлежавшее нашей семье, и, собрав вещи, отправился в путь, чуть не разбив этим сердце моей старой матери.
   Приехав в Сидней, я снял небольшой домик на Бонди-уэй и устроился как можно комфортнее; но я не мог долго бездельничать, поэтому, должным образом обеспечив ее счастье там, я попрощался с ней на некоторое время и отправился в буш. Каждый раз, когда мне удавалось получить отпуск, я возвращался в Сидней, и, думаю, что в каком-то смысле она была рада меня видеть, хотя ее манеры всегда были холодными.
   Мало-помалу я перебрался в Квинсленд, пробрался на север, а затем получил это место в управление. Вы должны помнить, что тогда здесь была дикая местность, а из-за аборигенов и динго, недостатка воды и незнания местности у меня возникало достаточно проблем, способных свести человека с ума. Не прошло и года, как хозяин прислал ко мне молодого англичанина, который, по его словам, стремился убраться как можно дальше от остального мира. Я не задавал никаких вопросов, но принял его так радушно, как только мог. Это был вполне приличный молодой человек, высокий, грациозный и очень сдержанный. Не знаю, почему, но вскоре мы стали называть его "мистер Аристократ", - и это имя подошло ему как перчатки. Он прибыл с вьючными лошадьми и среди прочих писем привез мне одно от моей жены.
   Она безнадежно устала от Сиднея и юга, - писала она, - и после зрелых размышлений решила присоединиться ко мне в буше.
   Я не знал, что делать. Жизнь здесь, прямо скажем, не подходила для любой приличной женщины. Но так как она, очевидно, приняла решение и не собиралась его менять, мы должны были сделать все возможное для ее удобства, а, она, соответственно, прибыла со следующей воловьей упряжкой.
   Бедный идиот, каким я был, думал, что это начало новой эры в моей жизни, и, конечно, в течение недели или двух она, казалось, была рада снова быть со мной. Но вскоре меня постигло разочарование.
   Примерно через месяц после ее приезда у меня появилась причина для отъезда на несколько дней, и мне пришлось взять с собой всех свободных людей. Собираясь, я, оказавшись на углу веранды, к своему удивлению, услышал в комнате голос моей жены, которая говорила на таких повышенных тонах, на каких, по моему мнению, она не была способна говорить. Она, очевидно, была вне себя от ярости, и, выйдя на веранду, я увидел, что объектом ее гнева стал не кто иной, как молодой англичанин, "мистер Аристократ".
   Говорю вам, сэр, она хлестала этого мужчину языком так, как я никогда в жизни не слышал, чтобы это делала женщина, и к тому времени, как я простоял там пару минут, я узнал достаточно, чтобы это разрушило все мои надежды, убило мое счастье и убедило меня в ее предательстве по отношению ко мне.
   Он сделал паузу, чтобы перевести дух, а затем продолжил.
   - Вы, трусливый, съежившийся пес, - шипела она, словно ядовитая змея, - вы думали, что сможете улизнуть из Англии, чтобы я не узнала об этом, не так ли? Но вы не смогли. Вы думали, что сможете уползти из Сиднея так тихо, что я не смогу вас найти, не так ли? Но вы не смогли. Вы думали, что сможете сбежать сюда, чтобы спрятаться, чтобы я не обнаружила и не пошла по вашим следам, не так ли? Но вы не смогли. Нет! Нет!! Нет!!! Идите, куда хотите, милорд, даже в самый ад, и я выслежу вас там, чтобы посмеяться над вами и объявить об этом так, чтобы весь мир услышал, что вы - жалкий трус, который разрушил жизнь женщины, и у него не хватило мужества признать это и попытаться все исправить.
   Молодой человек закрыл лицо руками и сказал:
   - О Боже! когда все это закончится?
   - Когда вы сделаете то, что вы... - начала она снова, но я больше не мог этого выносить, поэтому вошел в комнату и встал между ними.
   Когда она увидела меня, выражение ее лица сразу изменилось, и она подошла, улыбаясь, чтобы поприветствовать меня, как Иезавель, которой она и была. Но мне не хотелось ей ничего говорить, поэтому я отодвинул ее в сторону и приблизился к нему. Какое-то мгновение он ошеломленно смотрел на меня. Но только мгновение. Затем его охватило какое-то безумие, и он набросился на меня, словно дьявол. Все время, пока мы дрались, она сидела и смотрела на нас с ужасной улыбкой на лице. Чуть не убив его, я приказал ему покинуть ферму и, не сказав ей ни слова, покинул дом.
   В тот день мы проделали солидный путь, и к вечеру разбили лагерь рядом с лагуной Утесов (вы, вероятно, разобьете лагерь там завтра вечером). Я лег, но примерно за час до рассвета, не в силах заснуть, вышел в буш, чтобы найти и загнать лошадей. Вернувшись в лагерь, я обнаружил у костра одного из парней-аборигенов с фермы, который что-то бормотал и дико жестикулировал перед возбужденной аудиторией. Когда я подошел, он говорил:
   - Итак, честное слово, я смотрю; эти черные дьяволы уже грабят ферму. Бах-бах-бах! Он - мертвый белый парень.
   Ему не нужно было больше ничего говорить. Я знал, что это значит. И за меньшее время, чем требуется, чтобы это сказать, - мы уже были на обратном пути, скакали как сумасшедшие по пересеченной или гладкой местности, забыв обо всем, кроме необходимости спешить. Менее чем через два часа мы достигли зданий, которые вы видите там, внизу, - как раз вовремя, чтобы отогнать негодяев, когда они врывались в дом.
   Вы сами поймете, насколько мои слова близки к истине, когда я скажу вам, что к этому моменту крыша усадьбы была наполовину сожжена, в то время как хижина и сарай давно превратились в пепел. Тела старого повара и мальчика-аборигена по имени Рокка лежали мертвыми на открытом месте. Это было ужасное зрелище, достаточное, чтобы человека стошнило, но у меня не было времени думать о них. Я искал свою жену и, пока не услышал крик и не узнал ее голос, подумал, что она, должно быть, убита. Затем, когда я толкнул полуобгоревшую дверь усадьбы (негодяи разбросали повсюду хворост), она закричала так, как вы слышали ее сегодня вечером.
   - Они идут! они идут! Неужели никто не спасет меня?
   Когда я вошел в комнату, она стояла на коленях в центре, окруженная сломанной мебелью и кусками тлеющей крыши, ломая руки и причитая над телом на полу.
   Хотя она была испачкана грязью, дымом и кровью, она выглядела необыкновенно красивой; но - не знаю, поверите ли вы мне - ужасы той ночи сделали ее волосы белоснежными. Управляющий подвел ее к креслу, а я опустился на колени рядом с телом на полу. Это был "мистер Аристократ".
   Он был почти мертв; не требовалось знаний врача, чтобы увидеть это. Он лежал в большой луже крови и с трудом дышал, но после того, как я дал ему воды, он достаточно пришел в себя, чтобы рассказать мне, что произошло.
   Оказалось, что он покинул ферму, как я ему приказал, но, когда он уезжал, его подозрения вызвало количество дымовых сигналов, поднимавшихся с окрестных холмов. Зная, что аборигены замышляют недоброе, он держал глаза открытыми, и когда перед наступлением темноты увидел аборигенов, крадущихся по долине, то вспомнил, что, кроме повара, мальчика и женщины в усадьбе никого не осталось, и вернулся по своим следам так быстро, как только мог. Но он опоздал: они уже окружили дом и убили двух человек, которых мы нашли лежащими на открытом месте. Затем он услышал крик женщины и забыл обо всем, кроме того факта, что ее нужно спасти.
   Миновав открытое пространство, он бросился к дому. Она увидела его и открыла дверь, но не раньше, чем два копья вонзились ему в бок. Выдернув их, он принялся защищать ее.
   К счастью, у него с собой было ружье и много патронов, так что всю ту душную, ужасную ночь он сражался с ними, истекая кровью, чтобы спасти женщину, которая разрушила его жизнь. Ей-Богу, сэр! кем бы он ни был раньше, в тот момент он был храбрым человеком, и я уважаю его за это! По его собственным словам, он убил троих из них. Затем, когда рассвело, часть крыши обвалилась, и он получил еще одно копье через сломанную дверь. Это повергло его на землю; и в этот момент прибыли мы и прогнали дьяволов.
   Из последних сил он притянул меня к себе и прошептал, что всегда поступал со мной благородно и что, несмотря на ее искушение, никогда не уступал ей. Клянусь Богом, перед троном Которого он должен был вскоре предстать, - он поклялся в этом, - и, клянусь честью, сэр, я верю, что он говорил правду.
   Когда он закончил говорить, она встала и посмеялась над ним, назвав меня дураком и идиотом за то, что я слушал его бред. Тогда, в первый и последний раз в моей жизни, я пригрозил ей, и она замолчала.
   Когда взошло солнце и его лучи проникли сквозь тлевшую крышу, "мистер Аристократ" прошептал:
   - Я хочу, чтобы вы оказали мне услугу. Я хочу, чтобы вы сообщили моим родным, что я прощаю их. Видите ли, они недооценили меня, и это немного облегчит жизнь моей матери.
   Затем, с этим священным именем на устах, он тихо ушел со сцены своего жертвоприношения в тайны потустороннего мира.
   Когда он был мертв, женщина, которая является моей женой, выползла из того места, где она сидела, и, обняв бездыханное тело, стонала, словно ее сердце разрывалось. Мы оттащили ее. Но с этого дня она лишилась рассудка.
   С тех пор, в один и тот же час, ночь за ночью, год за годом, она переживает ту ужасную трагедию в той старой комнате; и в одиночестве жизни вокруг меня, я должен слушать и переносить это. Самое странное, что у меня не хватает духу оттолкнуть ее от себя.
   Теперь вы понимаете значение сцены, свидетелем которой вы стали сегодня вечером, и вы можете видеть в моем случае исполнение церковного наказа: "Кого Бог соединил, человек да не разлучит!"
   Мы вместе вернулись в дом, и он оставил меня у двери моей спальни; но, хотя я вернулся в свою постель, даже если бы мне предложили золото всех Индий, я не смог бы сомкнуть глаз.
   На следующее утро наши лошади были пригнаны, и после завтрака мы снова отправились в путь. Когда мы проехали около мили, управляющий, который сопровождал нас ради компании, проводил меня с дороги на травянистый холмик у излучины ручья. Здесь, под прекрасной акацией, я обнаружил аккуратно огороженную могилу.
   Под деревом, в головах небольшого холмика, имелась маленькая белая доска, и на ней были написаны два слова: "М. Аристократ".
  

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

  
   Прежде всего, следует понять, что, когда мужчины и женщины пересекают Границу Благоразумия в ту Страну Никогда-никогда, где обручальные кольца забываются, а семейная переписка внезапно прекращается; они делают это, полагая, что вряд ли когда-нибудь снова встретят кого-либо из прежней жизни.
   Это заблуждение можно объяснить одним из двух: либо недостаточным знанием мира, либо преувеличенным представлением об их собственной исключительности. Первое встречается чаще, но одно так же фатально, как и другое.
   Вполне возможно, что после такого промежутка времени никто не вспомнит дело "Клитероу, Гвинн-Харден". И все же, в то время оно вызвало большой переполох. Клитероу, по-моему, служил в армии, а женщина была женой банкира Гвинн-Хардена. Она происходила из хорошей семьи, была чрезвычайно гордой и, помимо всего прочего, более или менее уважаемой, и имела репутацию признанной красавицы того сезона.
   Клитероу и Жена Другого Мужчины были неразумны до безумия. Ибо, если бы они довольствовались поклонением друг другу в соответствии с сертифицированным кодексом общества - несомненно, достаточно гибким - никаких проблем не возникло бы. Но, по той или иной причине, они не были удовлетворены тем, чтобы общаться предписанным способом; но должны были встречаться во всевозможных дырах и углах, переписываться шифром и передавать письма из рук в руки, а не по почте. Естественно, люди заговорили, и скандал вошел в поговорку. В течение всего сезона они были на языке у всех, а во время Гудвудской недели, по окончании периода сентиментальных шалостей, они исчезли навсегда и в один день.
   Гвинн-Харден, хотя и говорили, что он очень любил свою жену, был по-своему философом. После первого шока он даже не пытался ее найти; с другой стороны, он вложил деньги, которых стоили бы ему ее поиски, в боливийские железные дороги, сомнительное, но все же лучшее вложение, сказал он. Сделав это, он поместил все оставленные ею вещи на чердаке под замок, купил новую марку сигар и постарался забыть о ней.
   Четыре года спустя ему удалось связаться с нужными людьми и заинтересовать их колониальными делами. Более того, у него хватило здравого смысла заняться своей работой и оставить женское общество в покое. Он был проницательным, циничным человеком, со вкусом к эпиграммам, и сказал себе: "Я супружеский Магомет по той причине, что, поскольку отказываюсь подавать на развод, парю между возможным раем и совершенным адом". Это была горькая, но в данных обстоятельствах, возможно, простительная речь.
   Теперь начинается та часть истории, на которой мне не терпится остановиться. Через три года после только что описанного исхода, Гвинн-Харден отправился в Австралию. Даунинг-стрит занялась его делами, и, как следствие, представители Ее Величества были вежливо проинструктированы оказать ему всю возможную помощь. Хорошо быть Кем-то, и, как сообщит вам любой путешественник, представление вице-короля - это рычаг, которым ни в коем случае нельзя пренебрегать.
   Губернатор колонии устроил банкет, чествовал и пытался вывернуть своего гостя наизнанку для своих собственных целей, после чего передал его на милость своего министра по делам колоний, или как вы их называете, главаря банды, находившейся тогда у власти.
   У этого джентльмена было свое мнение по поводу непрошеных визитеров, и он утверждал, что большинству следует показать слишком много, чтобы те увидели слишком мало. Поэтому он сказал, что возьмет Гвинн-Хардена под свою опеку.
   С этой целью он заманил свою жертву в длительную поездку по районам, расположенным на окраинах, чтобы тот мог сам увидеть хребет страны и сделать свои собственные выводы. Идея была нехитрой, но из-за того, что он не мог учесть в своих расчетах случайности, связанные с прошлым, она полностью провалилась. Даже министры по делам колоний бессильны против Судьбы.
   На каждой ферме их встречали с тем гостеприимством, которым так справедливо славится австралийский буш. Подобно пресловутой сове, Гвинн-Харден говорил мало, а думал много.
   Между тремя и четырьмя часами жаркого дня путешественники увидели на возвышении перед собой очаровательную усадьбу фермы Вудноро. Министр по делам колоний с нетерпением ждал приятной встречи, поскольку уже останавливался там раньше.
   Они оставили свою коляску на попечение мальчика-аборигена в загоне для лошадей, и, когда они подошли к дому, министр рассказал Гвинн-Хардену все то хорошее, что он знал о владельце фермы и его жене. Значительную часть рассказа он посвятил описанию последней, в ответ банкир мрачно улыбнулся.
  

* * *

  
   Оставив позади маленький цветник, они вышли на прохладную каменную веранду, где из высокого тростникового кресла поднялась дама, чтобы поприветствовать их. Министр по делам колоний бросается вперед, чтобы взять ее за руку...
   Министр по делам колоний... Гвинн-Харден - миссис Чичестер.
   Миссис Чичестер (бледная, как привидение, тщетно нащупывая левой рукой стену позади себя, в то время как правой она теребит воротник): Гвинн-Харден! (Затем медленно и с невероятным усилием). Я... я... я... я надеюсь, у вас все хорошо.
   Мистер Гвинн-Харден (с любопытным выражением на лице, которое министр по делам колоний приписывает нервозности): Очень хорошо, благодарю вас!
   Министр по делам колоний. Я с нетерпением жду возможности представить мистера Гвинн-Хардена вашему мужу, миссис Чичестер.
   Миссис Чичестер (с величайшим усилием). К сожалению, мой муж в настоящее время находится в отъезде.
   Мистер Гвинн-Харден. Тогда мне придется ждать его возвращения с должным терпением. Уверен, знакомство с ним будет для меня необыкновенно приятным. Что-нибудь не так, миссис Чичестер?
   Миссис Чичестер (все еще теребя воротник). Нет, нет... ничего. Очень жарко. Вы не зайдете внутрь? (Встает и идет в столовую, где отпирает буфет и ставит на стол виски.) Я уверена, что вам нужно немного освежиться после долгой поездки по жаре.
   Министр по делам колоний (с энтузиазмом, указывая на цветущие растения). Клянусь Юпитером, Харден, разве это не прекрасно? Попробуйте найти что-нибудь столько же прекрасное, как цветущая бугенвиллея. Ах! Прошу прощения, миссис Чичестер.
   Миссис Чичестер (проходя мимо него). Спасибо. Если вы меня извините, я, пожалуй, пойду приготовлю ваши комнаты. (Уходит через веранду.)
   Министр по делам колоний берет бутылку виски, в то время как Гвинн-Харден, повернувшись к нему спиной, критически рассматривает две фотографии на каминной полке.
   Министр по делам колоний (обращаясь к нему). Черт возьми, Харден, что многие мужчины согласились бы отдать за такую жену?
   Мистер Гвинн-Харден (оборачиваясь). В самом деле, что?
   Они переходят на веранду, где видят маленького и очень грязного ребенка, по-видимому, мальчика, который внимательно изучает обоих мужчин, прежде чем решиться приблизиться.
   Мистер Гвинн-Харден. Ах, мой маленький человечек, скажите, пожалуйста, как вас зовут?
   Ребенок. Джек Ч'естер.
   Министр по делам колоний. Энглиз-Джек Чичестер. Он прекрасный мальчик и типичный житель этой страны. Иди сюда, Джек. Сколько тебе лет?
   Ребенок. Я уже взрослый.
   Мистер Гвинн-Харден. У вас тоже есть ребенок?
   Миссис Чичестер (появляется в конце веранды). Джек, тебе пора спать. Пожелай мне спокойной ночи и немедленно отправляйся.
   Джек подходит к Гвинн-Хардену и подставляет ему лицо для поцелуя, но ему отказывают в этой чести. Министр по делам колоний горячо целует его. Затем мать и ребенок исчезают вместе.
   Министр колоний (смеясь). Похоже, вы не любите целоваться с детьми!
   Мистер Гвинн-Харден. С чужими? Нет, спасибо!
   Министр по делам колоний (который никогда не слышал о скандале, про себя). Интересно, существует ли миссис Гвинн-Харден?
  

* * *

  
   За четверть часа до ужина. Гвинн-Харден стоит, положив руки на каминную полку, и смотрит в пустой камин. К нему подходит миссис Чичестер.
   Миссис Чичестер (приближаясь). Джордж! Джордж, для себя я ничего не прошу, но ради моих детей. О, Джордж, будь милосерден!
   Мистер Гвинн-Харден (поворачиваясь). Миссис Чичестер, я десять тысяч раз прошу прощения за то, что не видел, как вы вошли. Этот свет так обманчив, возможно, вы подумали, что я ваш муж!
   Миссис Чичестер. Джордж, ты забыл меня?
   Мистер Гвинн-Харден. Моя дорогая миссис Чичестер, пожалуйста, позвольте мне зажечь лампу, тогда вы увидите, к кому обращаетесь. Я - мистер Гвинн-Харден, и, если вы простите меня за эти слова, я не помню, чтобы когда-либо видел ваше лицо раньше. Если да, то я был достаточно груб, чтобы забыть об этом обстоятельстве. Ваш муж...
   Миссис Чичестер. Что - мой муж?
   Мистер Гвинн-Харден. Только то, что я надеюсь встретиться с ним лицом к лицу очень скоро.
   Одновременно с ужином входит министр по делам колоний.
  

* * *

  
   10 часов после полудня, в тот же вечер. Сцена - спальня Гвинн-Хардена. Он снимает сюртук и жилет и, сделав это, обнаруживает на столе записку, адресованную ему. Он читает ее, а затем долго и пристально смотрит на свое отражение в стекле.
   Мистер Гвинн-Харден (разрывая записку на сотню кусочков). Хм! Это, безусловно, девятнадцатый век - однако, пора ложиться спать.
  

* * *

  
   На следующее утро министр по делам колоний и его спутник без всякой видимой причины изменили свои планы и продолжили путешествие. Когда коляска стояла у дверей, и последний подошел попрощаться с хозяйкой, он сказал:
   - Мне очень жаль, что мы вынуждены уехать, потому что теперь у меня не будет возможности встретиться с вашим мужем, миссис Чичестер. А поскольку через месяц я уезжаю в Англию, маловероятно, что мы вообще когда-нибудь встретимся!
   На эту речь миссис Чичестер, как показалось министру по делам колоний, довольно нелогично ответила:
   - Да благословит вас Бог!
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"