Тимофеева Елена Антоновна : другие произведения.

На краю гнезда

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:


  
  
  
  
  
   НА КРАЮ ГНЕЗДА часть 1
  
  
   "На краю гнезда" является второй частью трилогии ("Ключик от Рая", "На краю гнезда", "Час Ангела") и логическим продолжением романа "Ключик от Рая". Все произведения тесно связаны общими главными героями и ссылками на общие события, поэтому автор предлагает читателям не нарушать хронологии и читать последовательно, начиная с первой части.
   Аннотация: ...Не зря мачеха посылала проклятья вслед счастливой паре - Кире и Штефану: "Всю жизнь станешь искать её - и не найдёшь, а ты будешь ждать его - и не дождёшься!" Так и случилось: перешагнула Кира Стоцкая-Пален через десятилетия. А там, в 1931 году, новые лица, старые друзья и роковая тайна, капризно ломающая её жизнь.
  
   А наша жизнь стоит на паперти
   И просит о любви с протянутой рукой.
   Л.Рубальская
  
   Глава 1
   6 ноября 1931 года
   Шарк-шарк ...Метлу поменяла - молодец! Старая была и тяжёлая, и сучковатая. Сколько заноз из пальцев вытянула... Ещё б рукавицы дали - совсем хорошо бы стало! Так ведь не дадут же! Говорят, мол, выдали тебе в прошлом году - и хватит. А то, что от них одни дыры остались, кого волнует?
   Баба Нина прислонила новую метлу к решетке фонтана (фонтан уже лет пятнадцать как засорился и не хотел работать), потуже затянула под подбородком бумазейный платок в клетку - холодно сегодня, сыро, ветрено. Как там у известного в нынешних широких кругах "революционера и атеиста" Пушкина - "унылая пора! очей очарованье!" - как навалит листьев, да как прилипнут они к земле - вот то-то очарованье метлой их отдирать. И надо вымести всё подчистую: завтра большой праздник да и на демонстрацию народ повалит, а уж что после останется... Говорят, вон те ворота в старые времена запирались и потому не шастал здесь кто попало. Не пахло из-под дворовых арок "продуктами выделения человеческого организма" - это так профессор из двадцатой квартиры говорит. А попросту - мочой. Уж сколько гоняла баба Нина очумелых мужиков из подворотни - не перечесть. А всё равно не получается за всеми уследить: то один к стенке пристроится, то другой, запыхавшись влетит. Вот и тянет из всех тёмных углов этими самыми "продуктами выделения".
   А ведь осень-то какая стоит! Тёплая, солнечная, прозрачная... Будто и не Ленинград это вовсе. Вот только сегодня что-то похолодало, а так - прямо Сочи или Ялта какая-нибудь. И листья пахнут так вкусно, так по-старому. Она стала напевать: душа была полна...шарк-шарк... каким-то новым счастьем...шарк-шарк...
   Завтра страна, как один человек, станет петь, веселиться: четырнадцатая годовщина Пролетарской революции - это не шутка. Конечно, какие-нибудь несознательные элементы вместо праздника прольют горькие слёзы по старым временам... Но их, этих несознательных, почти всех извели. Под корень извели, как крыс вытравили. Так что завтра все, как один, запоют и запляшут под красными транспарантами да знамёнами.
   А сегодня баба Нина отмечала свой личный праздник. Наконец-то и её, работницу-пролетарку, заметили ответственные товарищи и наградили за ударный труд: в очередной раз уплотнили двадцатую квартиру. Ей уже дали ордер на комнату в этой самой уплотнённой до невозможности квартире. Там, конечно, тесновато: живут то ли восемь, то ли двенадцать семей, а это в общей сложности почти сорок человек. Ну и что? А в каморке под лестницей лучше, что ли? Разве можно у метёлок да совков, вёдер да тряпок ребёнка разместить? Нет, конечно. А уж как баба Нина мечтала каждый вечер забирать из садика домой доченьку свою пятилетнюю - малышечку Нюточку. Посмотрит на календарь, где вся страна расписана по цветам - желтый, фиолетовый, красный, зелёный, розовый - и закручинится. Она возненавидела этот календарь, прямо сразу, как только утвердили его в Совнаркоме. Тогда постановили, что работать вся страна должна непрерывно пятидневками; каждому рабочему, служащему определили свой цвет -цвет нерабочего дня. Ей достался жёлтый, воспалённым глазом светился он с аляповатого календаря на стенке. Но баба Нина радовалась, потому что желтый - это её нерабочий день и накануне она сможет забрать Нюточку и провести вместе с доченькой ещё одни сутки. Долго ждала она счастливого момента, когда сможет ввести в отмытую, чистую комнату Нюточку. И дождалась.
   Так что сегодня баба Нина переселяется в настоящую комнату, в которой даже есть окно и пол паркетный. И служба у неё теперь новая будет. Теперь она станет заведовать лифтом, а попросту - теперь она лифтёрша. Ещё бы нашли помощницу для уборки лестниц - совсем стало бы всё замечательно. Конечно, вымести лестницы да помыть - это не то, что махать без устали метёлкой круглый год. Она и сама бы справилась, но спина, проклятая, покоя не давала: застудилась на сквозняках да морозах. Вот потому и пообещали подобрать ей в помощь девчонку. А уж у лифта сидеть приятней, чем ломом лёд отбивать на улице. Хорошо, что лифт включили! Сколько лет не ходил, а тут взяли да включили. Торжественно так, с речами, с аплодисментами. Только начнёт этот лифт поднимать жильцов с завтрашнего дня, прямо сразу после демонстрации. Да, праздник - он и есть праздник!
   Нет, не листьями это пахнет! Что-то давнее, забытое, бывшее тысячу лет назад, бередило уставшую душу. Свежий, прозрачный аромат заставил затрепетать её ноздри. Баба Нина, как собака, повела носом: ну точно - пахнет лёгкими духами. Холодный ветер принёс аромат откуда-то справа, от поленницы. Ещё не развиднелось, и дрова возвышались мрачной громадой. Баба Нина прищурилась, всматриваясь в чуть светлеющее пятно, и отпрянула: из темноты на неё блестели чьи-то глаза.
   -Эй, ты что тут? - она ткнула метёлкой в светлое пятно, - ну-ка, вылезай оттуда!
   Пятно распрямилось и оказалось миниатюрной девушкой-подростком с испуганными глазами и дрожащими губами. За свою жизнь баба Нина насмотрелась на разных девушек. Она видела умирающих от голода в восемнадцатом году, плакала над растерзанными и валяющимися возле стены после налёта банды в девятнадцатом, видела краснощёких крепконогих комсомолок в красных косынках в двадцатых.
   А когда-то в той, прежней жизни, перед нею прошла целая вереница томных, изысканных созданий, которых потом сжевала своими крепкими челюстями революция и выплюнула за ненадобностью. И вот снова. Надо же! Теперь она смотрела на одно из таких уже почти забытых созданий.
   -Чего молчишь? - баба Нина обошла находку вокруг. Пальтишко с широким шалевым воротником из серого каракуля, из-под него виден подол лёгкого платья, тонкой вязки ажурная шаль-паутинка, лёгкие туфельки из светлой кожи на ногах. Откуда такая взялась? - Ты что, с кинофабрики? Кино снимаете?
   Но девчонка по-прежнему молча таращилась, лишь судорожно сжимала руки на груди.
   -Ты вот что, не молчи! Говори, откуда пришла? Или чего задумала?
   -Сударыня... - наконец, разлепила дрожащие губы девчонка, - сударыня, помогите...
   Баба Нина даже отшатнулась:
   -Ты что, ты что! Какая я тебе сударыня?! - она быстро огляделась: по улице народ уже шел на службу. В голове у бабы Нины заметались мысли. Что за девчонка? Актриска с кинофабрики - тут она рядом, - может, кино из старой жизни снимают? Ладно, решила она, разберёмся, не в первой. - Не в себе ты, вижу. Пойдём ко мне. Там видно будет, что делать.
   Она взяла девчонку за холодную ладошку и повела в свою каморку. Они прошли через ещё тёмный двор к подъезду с дельфинами. Девчонка покорно шла за бабой Ниной, только ручонка дрожала в крепкой ладони дворничихи.
   Баба Нина занимала чуланчик под лестницей, сюда когда-то местный швейцар складывал мётлы, совки, лопаты отгребать снег от порога. Окна в бывшем чуланчике не было, да и лучше без него: зимой теплее. Зато был свет, настоящий, электрический - предмет гордости бабы Нины. Ещё был примус на тумбочке, чайник, жестяная кружка, на крохотном столике миски, бидон с водой, под стенкой топчан, накрытый лоскутным одеялом и шкафчик, похожий на гробик. Да, интересно смотрелась девчонка среди этого убожества. Баба Нина только хмыкнула. Она раскочегарила примус, и он зашипел, зафыркал. Сразу сильно запахло керосином.
   - Иди, сядь, - кивнула баба Нина в сторону расшатанного стула. Девчонка протиснулась мимо стола и села под стеночкой, так и не снимая с себя своего пальтишки. - Сейчас кипяток будет, чай заварим, попьём и поговорим. Ты пальто-то сними. У меня тут тепло. Видишь, печку топила, так ещё стена не остыла.
   Девчонка кивнула и сняла пальто, оставшись в темно-зелёном, в цвет её глаз, платье тонкой шерсти. Села прямо и руки на коленях сложила - ни дать ни взять благородная барышня. Надо присмотреться к находке. Кто её знает, что за девица? Баба Нина сбросила свой бушлат, размотала клетчатый платок и оказалась худощавой женщиной лет сорока с тронутыми сединой волосами, скрученными на затылке в тугой узел.
   Они пили кипяток, грея руки о бока кружки. Баба Нина взяла из-под газеты кусочек чёрного хлеба, отломила половину и протянула девчонке. Но та отказалась:
   -Спасибо, сударыня. Но я недавно ужинала.
   -Ты опять? Какая я сударыня? - прямо-таки зашипела баба Нина. - Зови меня баба Нина. Так кто ты, откуда? Где же ты ужинала? Уж завтракать давно пора, а не ужинать.
   Девчонка тяжко вздохнула:
   -Если б это был только сон! - тоскливо протянула она.
   -Так, ладно. Слишком много вопросов. И ни одного ответа. Давай по порядку. Как зовут?
   Та не отвечала, смотрела, не мигая, в кружку с водой, потом подняла глаза:
   -Я узнала это место, хотя вокруг было темно. Это было возле Александровского лицея...
   -Какого? - у бабы Нины дрогнул голос.
   -Александровского. Мы часто проходили мимо. Но я не могу понять, сплю я или нет, - она вопросительно глянула на дворничиху, - понимаете, я хорошо помню, как мы с тётей Соней ехали в поезде, потом был корабль. Мы плыли, и вдруг погас свет, а я оказалась возле решётки Александровского лицея на Каменноостровском проспекте. Было темно, но один фонарь всё же горел. Я пошла по проспекту. Шла, шла... Пришла сюда, а тут какие-то мастеровые, кажется, они были пьяны, заступили мне дорогу. Я вывернулась от них, пробежала дворами и забилась в поленницу. Я сплю, да?
   Она с надеждой смотрела на бабу Нину. Та прокашлялась:
   -Ты не спишь.
   -Да нет же, конечно, сплю. Посудите сами: мы уезжали в марте, снега уже не было, но морозило. А сейчас осень, да? - дворничиха кивнула, - вот видите. Не может же так быть: десять дней назад весна, а теперь осень!
   Кажется, с девчонкой всё ясно - она сумасшедшая. И, небось, сбежала из лечебницы. Баба Нина посмотрела на беднягу: совсем ребёнок ещё. И всё же что-то в её бреде зацепило женщину. Ну да, конечно, она слишком правильно говорит, это её постоянное "сударыня" ... И одежда! Совершенно не поношенная, модная ...когда же это было модным? Дворничиха задумалась, разглядывая платье девчонки. Завышенная талия, длинная юбка сужается к щиколоткам, отделка шнуром и бисером - похоже, перед войной такое носили.
   -А какое сегодня число? - вдруг спросила баба Нина.
   -Вы думаете, я сумасшедшая и не замечаю дней? - обиделась девчонка. - Сегодня 15 апреля 1912 года. Только я не понимаю, почему сейчас осень.
   Ну вот, здравствуйте. Это называется "договорились". Баба Нина с жалостью посмотрела на убогую: ведь сразу же поняла, что та умом тронулась. Значит, из жёлтого дома сбежала. И всё же тревожила одна несуразность. Ну, допустим, сбежала она из больницы, так ведь была бы одета во всё больничное. Ан нет, не больничное на ней! Как раз наоборот, такую одежду сейчас разве что в театре встретишь или на кинофабрике. Точно, девчонка роль играет: надела платьице довоенное и в роль вживается. А тут её ещё пьяные забулдыги напугали - вот и перепутала все времена.
   Баба Нина решила сходить на кинофабрику - благо, тут рядом находится - да спросить, не потерялась ли у них статистка и какое кино из довоенной жизни они запустили. Дворничиха тяжело поднялась, потирая разболевшуюся некстати спину.
   -Ты вот что: посиди тут, никуда не выходи. Никому не отвечай, ежели стучать будут. Я недалеко сбегаю и скоро буду. Свет не зажигай. Лучше ложись да поспи чуток. Как, говоришь, тебя зовут?
   -Кира Сергеевна Стоцкая-Пален, - Кира внимательно смотрела на женщину. - У вас поясница болит, да?
   -Болит, будь она неладна. А как не болеть, когда целыми днями на морозе да на дожде?
   -Постойте, я попробую вам помочь, - девушка взяла за руку недоверчиво смотрящую на неё бабу Нину, - сейчас, сейчас. Ой, как же вы такое терпите?! Это очень больно. А теперь как?
   А баба Нина вначале даже и не поняла, что спина больше не болит. Она стояла и прислушивалась к себе, изумлённо глядя на улыбающуюся девчонку:
   -Не болит.
   -И не будет болеть, не бойтесь.
   -Не может быть. Уж как только меня не лечили: утюгом с горячими углями гладили, пчёл подпускали, притираниями мазали - не помогало. А ты так просто: раз - и всё!
   Баба Нина почти бегом неслась по улице Красных Зорь в сторону кинофабрики и радовалась своему здоровью: ни болей в спине, ни болей в ногах - сорок лет сбросила да и только. Что за девчонка - чудо, прямо-таки!
   Но уже через полчаса настроение бабы Нины изменилось. Нет, боль в спине не вернулась и она чувствовала себя здоровой как никогда. На фабрике удалось выяснить, что никакого кино из дореволюционной жизни не запускалось и даже не предполагалось запускаться. А в актёрском отделе барышня в кудряшках, посмотрев в какие-то листочки, заявила, что никакой Киры Стоцкой-Пален никогда у них не числилось. В задумчивости баба Нина вышла из дверей кинофабрики и пошла к себе. Оставалось одно: девчонка сумасшедшая и надо вернуть её в клинику.
  
   Когда эта странная женщина ушла, Кира в полной темноте сняла с себя платье и, сбросив туфли, улеглась поверх жесткого лоскутного одеяла, укрывшись пальто. Она всё пыталась сопоставить события, но, что она ни делала, в голове стоял полный хаос и связать ниточки не получалось. Она постаралась вспомнить, буквально, посекундно, чем занималась до того, как погас свет.
   Они вернулись в каюту после тяжёлого разговора в музыкальном салоне. Им не спалось, тётя Соня читала книгу, Кира пришивала пуговицу к пальто и при этом пыталась сложить цифры с пергамента. Не очень-то у неё получалось - всё время сбивалась. Мешал какой-то шум в коридоре, и она вновь и вновь сбивалась со счета. Тетя Соня вышла узнать, что там произошло. Кира заново начала складывать цифры, как указкой, ведя иголкой по пергаменту. Укололась и расстроилась, что испачкала листок, обозвала себя глупой Спящей красавицей. Погас свет. Всё.
   Кира встала, крутанула ещё тёплую лампочку, как это делала баба Нина. Лампочка загорелась чахоточным светом, но даже в таком свете было видно, что никаких пятен на пергаменте нет. А ведь должно было остаться хоть что-то. Но вместо него пробел в столбике из цифр, как будто кто-то стёр и кровь, и цифры. Но она-то точно помнит, что здесь стояли четыре циферки, и она помнит, какие: девятнадцать и тридцать один.
   Над столом висел небольшой плакатик с мастеровым, бьющим молотом по голове толстяка в цилиндре. "Дикость какая!" - подумала Кира. На плакатике было написано: "Табель-календарь на 1931 год", потом шли числа и месяцы, а сбоку: "Первый день. Второй день. Третий день. Четвертый день. Пятый день". Дней недели не было. Кира не стала разбираться со странным календарём без дней недели, её глаза уставились на обозначенный год: 1931. Потом она медленно сложила пергамент и спрятала его в медальон. Погасила свет и легла под своё пальто. Её била дрожь, а в голове густым звоном отдавало: 1931... 1931...1931...
  
   Девчонка спала - так, во всяком случае, показалось бабе Нине, когда она вернулась из своей разведывательной вылазки. Но присмотревшись, она поняла, что девчонка не спит, а из закрытых глаз потоком льются слёзы.
   -Ты вот что, Кира, не реви, а толком объясни, в чём твои печали, - баба Нина села рядом на топчанчик. И тогда Кира стала рассказывать, как ехала с тётей, как плыла на "Титанике", как внезапно погас свет, а она оказалась здесь.
   -Подожди, "Титаник" - это тот, что потонул? - прервала её баба Нина.
   -Почему утонул? - удивилась Кира, - совсем нет.
   Для бабы Нины всё стало ясно: девчонка блаженная и как все блаженные верит в свой бред. Отвести её в милицию - и дело с концом. И тут же пожалела девчонку, которая так легко вылечила её больную спину. А что там в милиции? Сдадут в больничку, а дальше? А если кто обидит, блаженную-то? А вдруг у неё, у бабы Нины, опять спина заболит? Сидела, размышляла, прикидывала и не знала, на что решиться.
   Но тут девчонка спросила:
   -А это правда, что сейчас 1931 год? - и глаза у неё стали зелёные-зелёные, а страх так и плескался в них.
   -Правда-правда, - кивнула баба Нина на календарь на стенке. - Расскажи мне о себе.
   Девчонка совсем поникла:
   -Я жила с тётей, но она умерла, а тётя Соня - подруга тёти - взяла меня с собой в путешествие, - баба Нина никогда дурой не была, и прекрасно поняла, что девчонка не хочет говорить правду либо говорит не всё. Обижаться на это баба Нина не стала: осторожничает - и ладно. Время трудное - не каждому можно довериться. Однако не совсем безумная эта девчонка. Можно, конечно, попробовать... И она решилась:
   -Je vous demande de me dire la vИritИ, - глядя прямо в глаза девчонке сказала баба Нина звучным голосом. Та вздрогнула:
   -Puis-je vous faire confiance? - быстро ответила она.
   -Можете, - и пораженная Кира увидела, как из зачуханной дворничихи вдруг вылезает, как бабочка из куколки, другой человек: плечи бабы Нины распрямились, подбородок надменно вскинулся, на обветренном лице сложилась любезная улыбка, - можете доверять, сударыня. Не удивляйтесь! Если хочешь жить, не будешь брезгливым и глупым. Я хотела жить и, заметьте, выжила, не спрашивайте, каким образом, но я выжила. Многое повидала и скажу напрямик: с какой целью вы придумали эту занимательную историю, я не знаю. То, что вы мне рассказали, - это бред. Любой, послушав вас, скажет: вы, сударыня, сумасшедшая.
   -И вы так думаете? - безнадёжно спросила Кира.
   -А что, я иначе должна думать? Посудите сами, вы говорите, что плыли с тётушкой на "Титанике". Допустим. Но, во-первых, этот злосчастный корабль затонул и там погибла уйма народа. И вновь допустим, что вы спаслись. Но, во-вторых, это было в 1912 году. То есть девятнадцать лет назад. Это вы как объясните? Сколько вам лет? Пятнадцать?
   -Семнадцать исполнилось.
   -Да не всё ли равно: пятнадцать-семнадцать! Вы почти ребёнок и не могли быть тогда там. Если же даже допустить, что всё это правда, а не бред больного человека, как это возможно - из 1912 года сразу перейти в 1931 год?
   -У меня нет разумных объяснений и добавить нечего. Поверьте, там, в 1912 году, осталась вся моя жизнь. Мне даже страшно представить, что тут у вас произошло, если вы стали такой... - Кира замялась, подбирая слова.
   -Опустившейся? - горько и надменно усмехнулась Нина.
   -Я не хотела вас обидеть, - Кира тронула натруженную красную руку, - простите.
   Та лишь отмахнулась, а Кира продолжила:
   - Да, мне страшно всё это представить, потому что там, в 1912 году, остались близкие мне люди. Что с ними? - голос её задрожал, из глаз опять полились слёзы, - живы ли они?
   -Ну, будет, будет тебе! - Нина, опять ставшая усталой дворничихой, похлопала Киру по плечу. - Что же нам делать?
   -Помогите мне! Мне не к кому больше обратиться. Я здесь ничего не знаю, а мне надо найти близких, - она умоляюще сжала руку Нины. - Помогите мне найти моего мужа!
   -Возможно, я ввязываюсь в очередную авантюру и стану жалеть об этом, - Нина усмехнулась, - но я постараюсь тебе помочь. Хотя, уж прости, не верю в твою фантастическую историю. Зацепила ты меня. А коли так, давай начнём учиться жить в сегодняшнем дне. Для начала ты должна забыть свои словесные выкрутасы, говори мне "ты". И надо придумать вам, то есть тебе, биографию.
   В течение ближайшего часа они придумывали Кире историю. Решили, что Кира - дочка двоюродной сестры Нины, приехала из далёких мест на Украине, но в дороге её обокрали. По нынешним порядкам без документов Кира могла прожить целых три месяца, но надо было сходить в милицию (это нынешняя полиция - догадалась Кира) и оставить заявление, чтобы получить временные бумаги. Со службой тоже можно легко определиться: Нине нужна помощница по уборке подъездов. Но тут дворничиха засомневалась, сможет ли такая изысканная птичка-невеличка, вся тонкая до прозрачности, возиться с грязными тряпками да холодной водой? Девчонка с жаром уверила, что, если надо, готова не только лестницы заплёванные убирать, но и тротуар перед домом мыть. А это значило, что Кира получит карточку едока соответствующей категории. Нина, чувствуя себя совершенной авантюристкой, сама села писать заявление, потому что Кира не знала новой орфографии.
   Порывшись в своём шкафчике, дворничиха вытащила ватную стёганку, грязно-серого цвета юбку, ситцевую блузку в цветочек, чёрный платок. Юбка Кире не понравилась - слишком короткая, всего до середины икр. Но Нина "успокоила", мол, это ещё длинная, сейчас так только в деревне носят.
   -А вот с обувью дело похуже. У тебя ножка совсем маленькая, как у ребёнка. У меня есть ботинки - на зиму берегла - но они тебе будут невозможно велики.
   -Можно ваты набить в носок, - предложила Кира. Она уже переоделась и заглядывала в осколок зеркала на стене, - Боже мой, да так даже пугала на огородах не выглядят!
   -Забудь эти словечки! "Боже мой"! Ты что? Сейчас же везде воинствующие безбожники - а ты "Боже мой"! Я вот думаю, может, нам сказать, что ты от испуга онемела? Ну, когда тебя ограбили? А то ведь ляпнешь что-нибудь такое! Так, решено. Ты немая и вообще дурочка от рождения. "Немота" потом пройдёт - это когда попривыкнешь. В ботинки мы газету затолкаем. Надо только без портретов выбрать куски, а то ещё привлекут как контрреволюционеров.
   -Да что ж за жизнь тут у вас?! - поразилась Кира.
   -А вот погоди, увидишь.
   Они выбрались во двор. Кира огляделась и ахнула. Это же дом, где жила тётя Соня. Но как всё изменилось! Она дёрнула Нину за руку:
   -Я знаю этот дом! - та в ответ зашипела:
   -Молчи! Я же сказала тебе!
   Но как молчать, если это её дом! Под окнами второго этажа, закрывая рельефные маки и папоротники, растянули красное полотнище с неряшливой надписью белой краской: "Работать, строить и не ныть!" Некоторые окна вместо стёкол были забиты фанерой, а где-то и фанеры не было. Фонтан, возле которого они часто встречались со Штефаном, завалили каким-то хламом, ворота покосились. По улице проезжали одна за другой машины, груженые телеги и изредка извозчики. А люди! Кира зажмурилась. Это же не может быть, чтобы по улице шли только одни неряшливые мастеровые в кепках! Потом вспомнила, как сама она одета, но никто не оглядывается на неё и не удивляется этому пугальному виду.
   Свернули в переулок. На углу тётка в косынке и синем мятом халате поверх пальто клеила афиши Музыкального театра. Кира засмотрелась на грязно-белую афишку и чуть не налетела на мужика в сером пыльнике, тащившего на вытянутых руках мусорный бак.
   -Куда лезешь, дурища! -гаркнул мужикв самое Кирино ухо.
   -Ну ты, потише! - осадила его Нина, беря девушку за дрожащую руку, - ничего не бойся. Не будешь бояться?
   Она говорила с нею, как с маленькой девочкой, или с совсем убогой. Но Киру это не обидело. Она кивнула в ответ, провожая глазами набитый людьми трамвай, к которому сзади прицепился беспризорник в драной кепке.
   Они довольно быстро дошли до конторы, хотя Кире в её неимоверных ботинках было тяжеловато поспевать за Ниной. Та потянула её внутрь подворотни, там за узенькой обшарпанной дверью находилась пресловутая контора. Здесь оглушительно стрекотали сразу две пишущих машинки, соревнуясь между собой, чья каретка звякнет внушительнее. Лавируя между столами с барышнями-машинистками, они прошли к начальнику. Солидный дядька в гимнастёрке, подпоясанной кожаным ремнём, далеко отставив руку с листком и щурясь, пытался прочесть что-то, напечатанное лиловым шрифтом. За его спиной на стене размещались два плаката. На одном напоминали, что "сон на работе на руку врагам рабочего класса". Второй плакат прямо-таки приковал к себе Кирин взгляд. Там огромный мужик с усами и в синей рубахе держал увесистый пучок хворостин, рядом стояла противного вида тётка в грязном переднике - видимо, его жена. Уродливый ребёнок в коротких штанишках заливался слезами. Сзади толпились какие-то дети с транспарантами. Кира пригляделась. На развёрнутом полотнище было написано: "Не бей и не наказывай ребят, веди их в пионеротряд". "Теперь понятно, - подумала Кира, - почему сверху кривая надпись: "Долой избиение и наказание детей в семье". Пока она таращилась на плакат, Нина уже обо всём договорилась с начальником. Мужчина, с сомнением глянув на Киру, только головой покачал:
   -Прям совсем доходяга! Что-то твоя родственница того, - и он покрутил пальцем у виска, - совсем дурочка.
   -Да нет, это она с перепугу. В городе впервой - вот и шарахается от всего. Давеча её чуть мусорным баком не придавили... А так-то она ничего.
   -Ну смотри, Иванова, под твою ответственность, - он размашисто поставил лиловую печать на бумагу. - Вот, гражданочка Стоцкая, твои новые бумаги.
   И протянул ей широкую ладонь. Кира не сразу поняла, что ему надо. Выручила Нина: она схватила руку конторщика и стала яростно трясти.
   -Вот спасибо тебе, Семёныч! - приговаривала она при этом. Кира наблюдала и запоминала, как надо себя вести.
   Когда они вышли из конторы и пошли в сторону дома, Нина облегченно вздохнула:
   -Теперь будешь работать только голыми руками, никаких рукавиц. Если б он тебя за руку взял, то сразу понял, что к деревне ты имеешь такое же отношение, как я к Чемберлену. Пока мозоли не натрешь - никому руки не давай, поняла? Ох, нам же сегодня переезжать! У меня же ордер на въезд. Сейчас придём, двор пометём чуток и за переезд возьмёмся. А вечером я за доченькой своей сбегаю, заберу её из садика.
   -Нет, я не могу, - возразила Кира, - мне сначала надо сходить туда, где мы раньше жили.
   -Да ты что такое говоришь! - всплеснула руками Нина. - Ты что, не понимаешь? Надо сначала метлой помахать. Иначе прогул запишут, а тогда карточки не дадут. А есть что станем? Без карточек-то?
   Пришлось сметать нападавшие листья, собирать их в кучи и жечь большим костром. В какой-то момент Нина глянула на свою "племянницу" и ужаснулась. То, что она метлой никогда не работала (и это, по легенде, деревенская девица!), - ещё полбеды. А вот то, что на пальцах у неё кольца...
   -Стой! -Нина взволновалась не на шутку, - стой, что это у тебя?
   -Обручальное кольцо, - удивилась Кира: неужели сама не видит.
   -Быстро сними и спрячь. Где это ты видела дворника с кольцами на руках? Да и не носят сейчас обручальных колец.
   Кира сняла кольца. Она решила потом надеть их на шнурок, на котором висел медальон. Подметать двор оказалось тяжёлым делом: метла огромная, жесткая, так и норовила выпасть из рук. А волдыри на ладонях появились уже через десять минут. Было больно, но Кира терпела, удивляясь тому, с какой поразительной лёгкостью справляется с работой Нина. Значит, и она, Кира, справится. А волдыри заживут! День катился к середине, и Кире стало казаться, что она здесь не несколько часов, а уже целую вечность находится. Из того, что рассказала Нина, Кире стало ясно: произошла катастрофа. Вся прежняя жизнь рухнула, но не это сейчас занимало её. Были вопросы, которые и задать-то страшно: жив ли Штефан? Как они: её муж, Андрей Монастырский и Олечка - как они все прошли через тот ужас, о котором она успела узнать? Чего тут только не было! Война империалистическая, революция, гражданская война... Кира и слов-то таких не знала, но суть их поняла - это чудовищно страшно.
   Потом они пили кипяток с хлебом, и Кире уже не пришло в голову отказываться - есть хотелось.
  
  
   Глава 2
  
   На остановке несколько человек ожидали трамвай. Они с Ниной тоже стали ждать. Подлетел гремящий и звенящий вагон, народ рванулся ко входу. Киру отпихнули, и она бы не влезла даже на подножку, если бы Нина не схватила её за руку и, толкнув впереди себя грудью и животом, не втиснула в вагон.
   -Нам близко, - она уже узнала, где жила раньше Кира, - стой здесь.
   --Но это же открытая площадка?
   -Ну и что? Просто крепче держись, а то так качнет, что вывалишься и костей не соберёшь! - Кира вцепилась в поручни.
   Они ехали по улице Красных Зорь - так теперь назывался Каменноостровский проспект. Появилось много домов, которых не было в 1912 году. Некоторые были бы очень красивы, если бы не заделанные фанерой оконные проёмы. По случаю близкого праздника везде висели плакаты и лозунги. На некоторых домах размещалась реклама. Одна картинка рассмешила Киру: был изображен земной шар, и его от дождя прикрывала огромная галоша. Надпись сообщала: "Резинтрест защитник в дождь и слякоть". Кира поймала себя на том, что уже начинает привыкать к новому для неё миру. Во всяком случае, одежда людей уже не вызывала удивления, хотя барышни в коротеньких до колен юбочках, честно говоря, смущали. И мужчины, и женщины носили всё в грязно-зелёных, чёрных, тёмно-коричневых тонах. На всех особах женского рода платки и косынки, или лихо надвинутые на бровь береты, а мужчины все в кепках, лишь редко-редко мелькнёт шляпа. Многие мужчины в галифе и сапогах, а у женщин туфли с перепоночкой или парусиновые тапочки не по сезону, на некоторых тяжёлые ботинки со шнуровкой. И ещё Кира заметила, что вся обувь у людей очень старая, поношенная. Так что своего огородно-пугального вида ей не надо стесняться.
   При виде дома, где они жили со Штефаном, у Киры закружилась голова. Она обмерла, побледнела, но Нина дёрнула её за рукав стёганки и потащила к парадному.
   -Нет, нам не сюда, этой части дома при мне ещё не было. Вон наше парадное, - Кира остановилась и, задрав голову, смотрела на свои окна. Как и везде, часть стёкол отсутствовала и больше не стоял у дверей крепкий швейцар в ливрее. У входа она остановилась и испуганно взглянула на Нину:
   -Я боюсь, - прошептала она. Нина поняла, чего панически боялась Кира: она войдёт в свою квартиру, а там скажут, что мужа её здесь нет или ещё чего похуже.
   -Чего уж теперь, - кивнула Нина, - раз пришли, надо зайти, - и она потянула Киру за собой. В когда-то нарядном парадном произошли изменения. Камин был забит мусором, кафельные плитки пола кое-где выбиты, а на потолке вместо люстры торчал закопчённый шнур с погашенной лампочкой без абажура, и лифт не работал. Нина порылась в безразмерных карманах своего бушлата, достала огрызок карандаша и листок бумаги.
   -Вот держи, - протянула всё Кире, - будешь как будто записывать.
   -Что записывать? - удивилась та.
   -Сейчас узнаешь, - усмехнулась женщина. Оттуда же, из кармана, она добыла красную повязку, - ну-ка, завяжи тесёмки.
   Повязку пристроили на рукав бушлата, Нина поправила кепку и решительно направилась по лестнице вверх. Дверь их квартиры не изменилась, только теперь на ней был прибит ящик с надписью "Почта" и вокруг звонка пришпилены, приклеены и прикноплены бумажки с фамилиями и инициалами.
   -Смотри, есть твоя фамилия?
   Кира уже читала и перечитывала: Лазенков И.Т. - 1 звонок, Иванов О.Т. - 2 звонка, Кузнецова Р.И - 3 звонка... Фамилии Пален не было. Она в отчаянии оглянулась.
   -Что? Нет?
   -Нет.
   -Ну что ж, тогда зайдём, - и она вдавила кнопку звонка и держала её, пока за дверью не послышался шум и возня.
   -Кто там ещё! - раздался раздраженный голос, возня усилилась и дверь распахнулась. Пожилой тип в стираной-перестираной голубой майке, брюках-галифе и шлёпанцах неприязненно смотрел на них поверх круглых очков, одна дужка которых была обмотана нитками. - Что нужно?
   -А вы не горячитесь, гражданин хороший, - одёрнула его баба Нина, - что нужно, то и нужно.
   Она оттеснила плечом мужичонку и вошла в прихожую. Оглянулась на Киру:
   -Гражданка младший инспектор, чего стоишь, входи, - и незаметно подмигнула ей. Кира робко втиснулась в прихожую и вздрогнула, наткнувшись взглядом на зеркало, только самого зеркала там не было, потому что так нельзя назвать поверхность стекла, сплошь покрытую сеткой трещин. Между тем баба Нина подавила сопротивление мужичонки, предъявив ему бумажку с множеством круглых лиловых печатей:
   -Вам ясно, гражданин? - с нажимом спросила она, - вы поняли, что просто так старшего инспектора Облшнурпроводки не направляют? Или вы думаете, что мы можем так вот просто тратить рабочее время?
   -Какая Облшнурпроводка? - вопрошал поникший мужичонка и отступал в глубину квартиры. - Что проверять-то?
   -Что надо, то и проверим, - поставила нахала на место баба Нина, - кто у вас тут старший уполномоченный по квартире?
   -Я, - совсем растерялся тип в майке, - Лазенков Иван Трифонович.
   -Вот и хорошо, гражданин Лазенков, - похвалила его баба Нина, - сейчас вы нас проведёте по квартире и покажете всю-всю проводку, а товарищ, - она кивнула в сторону Киры, - запишет, где и у кого надо поменять её. Ясно?
   -Ах, вот оно что! - обрадовался Лазенков, - так бы и сказали, что проводку менять будете. Давно пора!
   -Мы ничего не меняем, мы только записываем пожелания и инспектируем, - уточнила между прочим баба Нина. - Жильцы все дома?
   -Конечно, нет. Все на службе. Но у меня ключи есть.
   -А вы почему дома сидите? - тут же строго спросила баба Нина.
   -Простудился на субботнике - вот разрешили один день перележать. А завтра обязательно на демонстрацию, - уверил он их.
   -Вот и правильно. Это пусть буржуи болеют! - она милостиво глянула на Лазенкова, - ну, товарищ, веди нас сначала в места пользования.
   Они прошли по коридору и вышли на кухню. Там стояли столы и столики вплотную друг к другу. На каждом возвышался примус, а то и керосинка. Огромная плита, на которой когда-то готовила вкусные соусы кухарка-горничная Катюша, холодным надгробием возвышалась среди столов. Потолок совершенно закоптился и почернел. Баба Нина осматривала проводку, покрытую жирной чёрной копотью, и одобрительно кивала, будто ей это очень нравится.
   -Запиши, - она ткнула рукой в сторону Киры, - здесь надо поменять от этого стола к этому.
   -Ну почему же только здесь? - возмутился Лазенков, - а здесь? И тут?
   -Всему своё время, - осадила его баба Нина, - а время у нас сейчас трудное. Кто тут у вас живёт? Ну-ка, перечислите всех, пусть товарищ запишет.
   Лазенков стал перечислять фамилии, фамилии Пален он не упомянул.
   -Всех назвали? Может, кого забыли?
   -Всех, всех назвал.
   Потом они пошли по комнатам. Их оказалось намного больше, чем было в 1912 году, потому что каждую перегородили, создавая немыслимую архитектуру квартиры. Кабинет-библиотека, конечно, не сохранился: ни книг, ни шкафов, в которых они стояли, не осталось. Безобразная перегородка делила его чуть ли не поперёк. Камин в гостиной заложили кирпичом - зачем? Идя по когда-то красивой квартире, Кира убедилась, что и от её пребывания здесь ничего не осталось. Вот просто совсем ничегошеньки.
   -А кто тут раньше жил? До победы Пролетарской революции? - между прочим поинтересовалась баба Нина. Лазенков пошевелил кустистыми бровями:
   -Кто жил? Буржуи жили. Говорили, какой-то профессор.
   Кира заволновалась:
   -Фамилию помните?
   Баба Нина неодобрительно взглянула на неё.
   -Кто ж теперь вспомнит всех буржуев? - почесался Лазенков.
   -И что с ними сталося? - баба Нина продолжала "осматривать" проводку.
   -Да сбежали небось или постреляли.
   -Что постреляли? - не поняла Кира.
   -Да их и постреляли, - Лазенкову уже надоели эти расспросы. - Вот тут у нас ещё комната. Только, - он замялся, - там чахоточная. Уж скоро ей...
   Они стояли перед дверью в спальню Эльзы Станиславовны. Кира быстро взглянула на Лазенкова и бабу Нину:
   -Я зайду, - и она постучала в дверь.
   -Да ты не стучи, не стучи. Так входи. Там она, ...не встаёт уже.
   Кира толкнула дверь и вошла. В комнате было темно из-за занавешенного окна и очень душно. Пахло очень больным человеком, застоявшейся мочой и старыми тряпками.
   -Можно к вам? - стараясь не вдыхать глубоко зловонный воздух, спросила Кира. Она различила на стоящей у стенки кровати горку то ли одеял, то ли скомканных тряпок. Звук, раздавшийся оттуда, можно было принять за разрешение.
   -Я зажгу свет? - она щелкнула выключателем, но свет не загорелся - лампочки в патроне не было. Тогда она подошла к окну и отдёрнула ситцевую занавеску, ставшую от грязи чёрной. В комнате чуть посветлело. Кира взглянула на больную. Это лицо она знала. Тогда это была молоденькая, хорошенькая девушка, которая готовила им со Штефаном всякие вкусности и по-детски радовалась их новогоднему подарку - роскошной шали.
   -Катюша! - прошептала Кира. Бледное, до синевы лицо с провалившимися щеками. Не лицо - череп, обтянутый кожей, редкие седые волосы. Больная открыла глаза и перевела их на стоящую девушку. Она всматривалась в её лицо.
   -Пить, - прошептала она. На голом столе боком валялась алюминиевая помятая кружка.
   -Сейчас, принесу, - она схватила кружку, но сначала рванула на себя оконную форточку, чтобы впустить хоть чуть-чуть свежего воздуха, потом побежала за водой. В коридоре Лазенков доказывал бабе Нине необходимость смены всей проводки в квартире.
   -Ну что там? - по бледному Кириному лицу баба Нина поняла, что там всё очень плохо.
   -Надо врача. Срочно. За ней кто-нибудь смотрит? - Кира подступила к Лазенкову.
   -Одинокая она. Кто ж станет туда ходить? Опять же, чахотка.
   -Можно карету скорой помощи? - Кира повернулась к бабе Нине. Та только покачала головой и, в свою очередь, взглянула на мужичонку в майке:
   -Слушай, друг-товарищ, здесь же больница рядом! Или вот что, ну-ка пойди, позвони. В третьей квартире есть телефон, я знаю. Там милицейский начальник живёт. Пойди, сделай доброе дело. Скажи, человек умирает.
   И мужик послушался, только чертыхнулся, но как был в шлёпанцах и майке, так и пошёл. Кира уже несла воду.
   -Пейте, Катюша, - она приподняла голову больной и поднесла к её губам кружку. Та сделала глоток и бессильно откинулась на сбившуюся в комок подушку без наволочки. А Кира с ужасом поняла, что ничем не сможет помочь несчастной женщине, что появилась она в этой вонючей комнате слишком поздно. Осмысленным взглядом больная посмотрела на Нину, потом на Киру. Её зрачки расширились, и она, вжавшись в подушку, зажмурилась. Потом широко раскрыла глаза:
   -Кира Сергеевна, - прошелестела она.
   -Да, Катюша. Сейчас приедет врач, вас отвезут в больницу. Но, пожалуйста, умоляю, скажите, что с моим мужем? Вы знаете?
   Больная напряженно всматривалась в Киру:
   -Я говорила ему, что вы вернётесь. А он... - она стала задыхаться.
   -Вы о Штефане, да? Что? Что он?
   -Он сказал, что не помнит вас...
   В прихожей стукнула дверь - вернулся Лазенков:
   -Сейчас приедут, - сообщил он, заглядывая в комнату и опасливо глядя на Катюшу. - Я это... я в прихожей подожду, чтобы дверь, значит, открыть, - и скрылся.
   -Катюша, я о барине спрашиваю, - Кира в отчаянии посмотрела на Нину. Та только пожала плечами, - Скажите, ради Бога, что с ним? Вы знаете?
   Но больная впала в беспамятство.
   Нина наклонилась к Кире:
   -Нам лучше уйти. Сейчас медицина приедет, начнёт выспрашивать.
   -Пусть. Я не могу её так бросить. И потом, может, она скажет. Вы же слышали, она что-то знает.
   Баба Нина с сомнением покачала головой:
   -Вряд ли.
   Звонок в передней заставил их вздрогнуть.
   -Не успели. Теперь молчи. Я стану всё говорить, - баба Нина строго глянула на Киру.
   Фельдшер и санитар в несвежих белых халатах и с носилками вошли в комнату.
   -Ух, ну и дух тут у вас, бабоньки!
   Фельдшер быстро оглядел больную, пощупал пульс:
   -Да куда ж её везти?!
   -Помогите ей, - не выдержала Кира.
   -Ты, милая, что ж сама не видишь: ей уж не помочь. Всё, отмучилась. Зря нас вызывали, - и он прикрыл лицо Катюши одеялом.
   -Как? - не поняла Кира, - как отмучилась?
   -Да вот так: кончилась она. Ну, уж ладно, коли приехали, так заберём тело. Документы какие имеются?
   Кира беспомощно огляделась. Из мебели, кроме стола, кровати и стула, был ещё шкаф. Она подошла и открыла дверцы - пусто. На полке старенькая потертая сумочка. Кира узнала её. Когда-то эта сумочка принадлежала ей. Она открыла сумочку и вывалила содержимое на стол. Там оказалось удостоверение личности без фотографии, продовольственные карточки на три месяца с частично не вырезанными талонами, фотография. Кира мельком глянула на фотографию, отложила её. Протянула фельдшеру Катюшино удостоверение. Тот сел за стол заполнять бумагу. Всё это время Кира не сводила глаз с картинки на стене. Каким чудом сохранился "портрет цветка" - даже трудно вообразить. Но он сохранился, и надпись по-немецки была видна. Кира знала, что там написано. Там написано: "Мамочке от Штефана". А ещё за картинкой должен быть сейф. Но в комнате переклеивали обои, и, видимо, сейф убрали, потому что никаких следов его на засиженной клопами и мухами стене не осталось.
   Когда формальности были выполнены, фельдшер поднялся:
   -Кто уполномоченный по квартире? - спросил он у бабы Нины. Она выглянула в коридор:
   -Гражданин Лазенков, - позвала она, - подойди сюда.
   Лазенков, всё так же в майке, бочком вдвинулся в комнату.
   -Вот справка, что мы забираем тело скончавшейся. Это в милицию снесёте. Они комнату опечатают. Сейчас мы её просто закроем. А уж потом сюда кто-нибудь вселится. Только грязь здесь... - он говорил, а Лазенков кивал согласно головой на каждое его слово. - Давай, берись за носилки. Поможешь снести тело в машину. Я сейчас вернусь, - обернулся он к женщинам, - надо закрыть комнату при свидетелях.
   Они переложили бедную Катюшу на носилки и пошли на лестницу. Едва они вышли, Кира подошла к картинке и быстро сняла её со стены.
   -Спрячьте её, пожалуйста, - попросила Нину. Потом взяла фотографию и сунула под стёганку.
   -Ну и денёк сегодня! - вздохнула Нина. - Эта бедняга оказалась знакомой?
   -Наша горничная, - кивнула Кира и понурилась, - она что-то знала о муже, но я не поняла. Это уже было похоже на бред.
   -Она тебя узнала, - баба Нина пристально смотрела на Киру.
   -Да, узнала, - согласилась Кира. - Да что с того? Где мне мужа искать?
   -Ты ещё сто раз подумай, нужно ли тебе это.
   -Да что вы такое говорите! - возмутилась Кира.
   -Да вот то и говорю, что за двадцать лет много воды утекло. И если жив он, - Кира вздрогнула, - если жив, то ещё не известно, захочет ли он тебя знать и видеть.
   Шум в передней прервал их спор: вернулся фельдшер с Лазенковым.
   -Ну, давайте замкнём дверь.
   Они вышли из комнаты, дверь заперли, а ключ отдали уполномоченному по квартире. Здесь им делать больше нечего.
   Домой возвращались молча. Опять ехали в тесном трамвае, но смотреть по сторонам уже не хотелось. Голову занимало сказанное Катюшей. Что значит: "Он сказал, что не помнит вас"? Штефан не помнит?! Нет, конечно. Это всего лишь бред умирающего больного.
   Обедать Нина повела Киру на кинофабрику. Там находилась специальная столовая, в которую у неё были талоны на обед. Теперь такие же талоны были и у Киры. Они получили по тарелке пустого супа, а на второе им дали сизого цвета скользкой перловки. Есть хотелось, и они, не привередничая, всё так же молча, съели свои порции. Похожими на них - голодных и усталых, отвратительно одетых людей - было заполнено всё помещение столовой. Над раздаточным столом висел лозунг: "Даёшь индустриализацию и коллективизацию!" Кира не поняла ни слова, да и не стремилась что-либо понять. В её голове по-прежнему крутилось Катюшино: "Он сказал, что не помнит вас".
   -Теперь займёмся своими делами, - всё это время Нина упорно размышляла. Показалось или нет, что бывшая горничная узнала Киру. Нет, не показалось. Тогда что это значит? А ничего не значит. Не может этого быть - бред больного. А если нет? Но в это же невозможно поверить: 1912 и 1931! А если это правда?! Мысли метались, и ничего не придумывалось.
   Они вышли на улицу. Замечательно распогодилось для ноября: свет от заходящего солнца высвечивал ещё не везде облетевшую листву, делая воздух золотисто-прозрачным. Кира вздохнула: никак не получается у неё увидеть знаменитые белые ночи.
   -Давай-ка присядем, пока совсем не стемнело, - предложила баба Нина. Они сели на лавочку во дворе кинофабрики. - Что за картинку я держу за пазухой?
   -Когда-то муж, ещё совсем ребёнком, нарисовал этот цветок и подарил своей матери. Она очень любила, нет, не любила, а любит его, - поправилась она. - Ведь ей должно быть не больше шестидесяти, его отцу около семидесяти лет.
   -А фотография?
   Кира достала фотографию и протянула её Нине. Та взяла и стала рассматривать. Это была лишь часть снимка: смеющаяся Кира в нарядном платье прижималась щекой к плечу высокого человека, изображение которого было оторвано.
   -Рядом стоит Штефан, - пояснила Кира. - Это мы фотографировались после Нового года. Почему оторвали его изображение, не представляю.
   -Да-а, - протянула Нина, - история твоя невозможная. Но будем считаться с тем, что есть. А есть у нас на сегодняшний день 6 ноября 1931 года. И никуда нам с тобой от этого не деться. Надо привыкать жить в этом времени - другого пока, - она усмехнулась, - у нас нет. Мы сейчас с тобой пойдём весёлым делом заниматься: за Нюточкой в садик сходим. А потом новоселье у нас. И станем искать твоего... как его?
   -Штефана, - подсказала Кира.
   -Вот-вот, этого самого Штефана. Да, кстати, - она удивилась, - почему такое имя? Он что, поляк?
   -Он из прибалтийских немцев: Штефан-Георг фон дер Пален.
   -Ух ты! Фон дер! Барон?
   -Граф. Только он не любил, когда его так называли. Он всегда говорил, что он Штефан Пален. Он хороший врач и служил у Бехтерева.
   -Стыдливый, значит, - удивленно улыбнулась Нина. Но Кира покачала головой:
   -Он гордый, честный, благородный и очень добрый.
   -А, ну тогда всё ясно, - засмеялась Нина, - он всего лишь самый-самый лучший, да? - она поймала себя на том, что давно ей не было так легко и свободно, как сегодня, с появлением этой явно двинутой умом девчонки. Девчонки, которой хотелось верить. А может, и она, Нина, тоже умом двинутая?
   -Ну да, естественно. Он самый лучший, - серьёзно ответила Кира. Нина перестала смеяться, лишь покачала головой да вздохнула:
   -Ничего. Мы что-нибудь узнаем, - не говорить же девчонке, что именно добрых, честных и благородных в первую очередь загребла и похоронила новая система. - Пойдём, пора уже.
   Они двинулись в садик за Нюточкой. Девочка уже с нетерпением ждала прихода матери: надела и зашнуровала ботиночки со сбитыми носами, напялила серое пальтишко и беретик. Сложив ручки, она сидела в коридоре на маленьком стульчике. Завидев мать, бросилась к ней.
   -Вот, Нюточка, - обнимая и целуя ребёнка сказала Нина, - эта девочка будет жить у нас. Это твоя троюродная сестричка Кира. Она приехала издалека. Злые люди плохо с нею обошлись, но мы ей поможем. Будешь ей помогать?
   Девочка застеснялась, спряталась за юбку матери.
   -Что ж ты прячешься? Иди, поздоровайся с сестрицей, - и подтолкнула дочь к девушке. Кира вспомнила, как Штефан знакомился с маленьким сыном Олечки, и присела на корточки перед девочкой:
   -Меня зовут Кира, и я никого здесь не знаю. Ты поможешь мне? - девочка быстро глянула на девушку, кивнула и опять спряталась за мать.
   -Ну вот и хорошо. Познакомились. Теперь пошли переселяться. Праздник у нас сегодня!
   У памятника "Стерегущему" Кира остановилась:
   -Когда-то здесь текла вода из иллюминатора. А знаете, - начала Кира, но Нина тут же прервала её:
   -Сколько раз говорить: запомни, обращаешься ко мне на ты, - рассердилась она. - Что, трудно запомнить?
   -Хорошо, буду на ты. Но я не стану вас, то есть тебя, называть бабой Ниной, - возразила Кира, - какая же ты баба? Баба - это снежная, с носом-морковкой. Или в деревне... А ты - нет. Я буду тебя называть тётя Нина. Хорошо?
   -Пусть так, - согласилась произведенная в тёти баба Нина. Они уже подошли к воротам. - Смотри, опять листья нападали. Не будем сегодня грести их. Всё. У нас праздник!
   -А ведь в этом доме у меня жила родная тётя и её подруга.
   -Да ну? - удивилась Нина. - Бывают же совпадения.
   -Тётина подруга была известная певица, она выступала в Мариинском театре. Софья Григорьевна Преображенская. Не слыхала о такой?
   -Нет, не до театров было. Это с нею ты путешествовала?
   -С нею. В её квартире жила моя подруга и, - она на секунду замолчала. Нина вопросительно глянула, - и наш общий друг. Может, они и сейчас там живут?
   -Вот уж вряд ли. Двадцать лет прошло. В этих квартирах столько народу перебывало - не пересчитать! А как уплотнять-то стали, так совсем дом стал похож на муравейник. Я - дворник, казалось бы, должна всех жильцов знать, а не получается. Всё время то въезжают, то уезжают, а то и похуже... - она не стала уточнять, что именно похуже. - В какой квартире они жили?
   -Вон там, на третьем этаже.
   -Не может быть! - поразилась Нина. - Вот это совпадение! Мы же туда как раз и переселяемся. Подожди, а как фамилия твоих друзей?
   -Ольга Матвеева и Андрей Монастырский. Он служил в больнице при Лавре.
   -Лавру давно закрыли. Монастырский? - она посмотрела на Киру, та кивнула,- Ну да, Монастырский. Это же профессора Монастырского как раз и уплотняют!
   -Как? Профессора? Монастырского?! - чуть не запрыгала от радости Кира.
   -Да погоди ты, дурочка! Ещё не знаешь, как он встретит тебя, - попыталась вразумить её Нина. - Осторожнее надо быть!
   -С Андреем? - засмеялась Кира, - с Андреем осторожнее? Тётя Нина, он же, наверное, знает, где мне искать Штефана. Идём скорее туда, - и она потянула её за рукав.
   -Подожди, - остановила её Нина. - Сначала соберём всё наше, потом там же помыть надо, в комнате-то, а уж тогда своё ставить.
   Пришлось с этим согласиться. Они быстро уложили вещи. Что там складывать-то? Кружку да чайник с примусом? Одежду увязали в узел, постельное тоже. Дали Нюточке в руки чайник - пусть ребёнок помогает, сами нагрузились табуреткой, примусом, тряпками и двинулись отмывать комнату.
   -А примус зачем?
   -Увидишь, - загадочно ответила Нина.
   Для Киры наступил тревожный момент. У неё уже была сегодня встреча с прошлым, что же теперь будет?
  
   Коммунальная квартира встретила их разными запахами. Но основной запах - это был запах дезинфекции. Совершенно больничный, даже глаза защипало с непривычки.
   -Во, как у них тут, - толкнула Киру в бок Нина, - хлоркой пахнет.
   Кира не стала думать о том, что ещё недавно здесь пахло хорошими духами тёти Сони и Олечки, пахло кофе и ванильными булочками. Они только что поднялись по знакомой лестнице, и Кира с разочарованием убедилась, что победившему пролетариату лень нести мусор на помойку, да и белый мрамор ступеней почернел до невозможности. Ладно, теперь лестницы - её забота, она отмоет или хотя бы постарается их отмыть. Как ни странно, в передней ничего не изменилось: вешалка со стойками для обуви (пустыми стойками - никто не ставил теперь сюда свою обувь, видимо, боялись, что украдут или лишней не было?), зеркало и даже телефон. Нет, телефон был другой. Тот, старый, стоял на столике, а этот висел на стене. Над входной дверью почему-то повесили корыто, на полку вместо шапок поставили несколько плетёных корзин. Когда-то свободный широкий коридор весь был заставлен сундуками, ящиками, банными шайками, тазиками, рукомойниками и сбитыми из грубых досок столиками. И ещё Кире бросилось в глаза обилие дверей. Она в растерянности оглянулась. Нина, казалось, тоже оробела. С кухни доносились голоса и стук, как будто кто-то колотил чем-то. Они двинулись в сторону кухни, больно натыкаясь на углы сундуков. Нюточка на цыпочках шла за ними.
   Большая кухня была вся заставлена столами - такую картину они сегодня уже видели. Такую, да не совсем. Здесь столов и столиков было раза в два больше. Над некоторыми ухитрились протянуть верёвки и развесить на них нижнее бельё. Стены скрылись под разнокалиберными шайками-лейками и подвесными полочками. С закопченного потолка свисала на длинном шнуре тусклая лампочка, а с неё липкая лента с приклеившимися к ней ещё летом мухами. Воздух кухни, чадный и влажный, требовал срочного проветривания. Но окно не открывали. В этом дымном котле варилось несколько женщин. Кто-то помешивал варево в чугунке на примусе, кто-то мыл посуду, поставив тазик на столик; кто-то стирал, расплескивая грязную воду по полу. Одна женщина, намотав, кажется, наволочку на каталку, со стуком возила по ней ребристой доской - гладила, хотя на соседской полке стоял чугунный утюг и почему бы не взять его?
   -Всем доброго здоровьица, - Нина поклонилась общим поклоном, - теперь соседями будем.
   -Явились - не запылились!
   -Да куда ж ещё-то? И так тьма народу!
   -И вам здравствуйте!
   -Дак это ж баба Нина, дворничиха наша!
   Все голоса слились в один, и в этом едином голосе не слышалось бурной радости по поводу их появления. Кира приготовилась бежать без оглядки, но Нина и не думала отступать. Она усмехнулась:
   -А уж мы как рады! - потом сменила тон на деловой, - где тут наше место?
   В ответ опять понеслись "приветливые" реплики. Но одна из тёток - та, что гладила доской, - помахала рукой:
   -Сюда идите. Тут столик от прежней хозяйки, - и она показала на задвинутый в самый дальний тёмный угол столик.
   Лавируя между столами, они пробрались к своему ободранному колченогому имуществу. Нина поставила примус и огляделась. Женщины оторвались от своих дел и глазели на них.
   -Меня Ниной зовут, это если кто не знает, и я теперь заведую нашим лифтом. А это Кира - племянница моя, она станет убирать лестницы в нашем доме. Ну а это Нюточка - дочка моя. Так что будем знакомы.
   Женщины продолжили свои дела. Та, что гладила, подошла ближе:
   -Ты, Нина, на наш гадючник не обращай внимания. Я - Зойка, работаю на кинофабрике. А эти злые, черти. Сквалыги! Здесь у нас навроде общежития от театра. Тут и артисты, и билетёры, и костюмеры - в общем, обслуга всякая из Музыкальной комедии. Муж мой - старший по квартире, зайдёт к вам вечером, всё расскажет. Комната, знаешь, где ваша?
   -Знаю, видела уже. Там помыть бы.
   -Воду в ванной можно набрать, но сливать грязную туда нельзя. Сливай в уборной.
   -Вот и ладно. Спасибо, - и они двинулись к себе. Всё это время Кира стояла, оглушенная шумом, под недобрыми взглядами тёток. Это ж надо так всё измазать, изляпать, а ведь была кухня чистая, светлая, даже нарядная когда-то. Их комната находилась в самом конце коридора, пока шли туда, Кира насчитала двенадцать разных по цвету дверей.
   Напротив их двери с большим висячим замком не было ни тазиков, ни корзин, а была обычная дверь, выкрашенная зеленой масляной краской. Кира смотрела на эту дверь с медной ручкой - это когда-то была её комната. Кто теперь там живёт? Рядом с их дверью, потрескавшейся и облезлой, почти впритык разместилась другая, менее обшарпанная. И здесь не висели тазы. Нина пошуровала ключом внутри замка, и его дужка откинулась.
   -Входите, девочки. Нюточку вместо кошки вперёд пустим, - улыбнулась Нина, - на счастье.
   Они вошли, огляделись. Уже темнело, и узкая комнатка показалась мрачной и неприветливой. Свет не горел. Хорошо, что Нина догадалась вывернуть лампочку у себя в каморке. Она поставила табурет на стол - наследство, доставшееся им от прежних жильцов, - влезла на это шаткое сооружение и вкрутила лампочку.
   -Ну-ка, щелкни выключателем, - Кира ткнула кнопку, и свет загорелся. Эту комнату она тоже знала. Не совсем эту, потому что это была лишь половинка той прежней комнаты. Здесь сначала жила горничная, а потом сюда вселили Олечку, но тогда в этой комнате было два окна. А теперь её перегородили как раз между окнами, выходящими во двор. То есть сделали перегородку, и из одной приличной комнаты получилось две узеньких, как шкафчики. Стены вместо обоев были обклеены старыми газетами. Зато стёкла в окне оказались целыми, не разбитыми. На полу лежал старый, но довольно чистый матрац, стоял стол, с высоты которого осматривала Нина свои владения, и пустая этажерка со сломанной ножкой.
   -По-моему, неплохо. Ты как считаешь? - Нина легко слезла со стола, мимоходом отметив, что ни спина, ни колени не болят. - Давай, я быстро протру окно, а ты займись полом. Приходилось? - она показала на пол. Кира кивнула. - Сними стёганку, положи на табурет. Я за водой схожу. А ты поставь матрац на попа. Нюточка, детка, посиди пока на табуретке.
   И они занялись уборкой.
   -Тётя Нина, когда мне пойти к Андрею?
   -Не торопись. Надо сначала оглядеться. И какой он тебе Андрей? Он уважаемый учёный...
   Она была права, Кира это понимала. Надо оглядеться, то есть надо ждать. Она яростно тёрла изуродованный паркет, пытаясь из грязно-серого сделать его опять чистым и светлым, вспоминала, как драила пол в заведении мадам Десмонд. Ничего! Как там у Толстого? "Образуется"? Вот именно, образуется!
   Они отмыли пол и окно, отчистили дверь и кухонный столик. Потом в несколько ходок перетащили жалкую мебель из Нининой каморки и тоже её протёрли. Только-только всё расставили, как явился старший квартирный - муж той самой Зойки, что гладила на кухне бельё. Он объяснил, когда кто дежурит по квартире. Раз их трое, значит, и дежурить они станут три недели подряд, хотя сейчас пятидневками считают, но дежурят они по-старому, неделями. И должны будут каждый день мести коридор, кухню, а в конце дежурства мыть всё, и не забывать чистить уборную с ванной. График висит в кухне на дверях забитого черного хода. Ещё с них в месяц по гривеннику с человека на лампочки в местах общего пользования - в кухне, коридоре, уборной и ванной, значит. И дежурство их начнётся с десятого ноября. С тем он ушёл. А женщины так устали, что просто свалились, Нина с Нюточкой на матрац, а Кира на топчанчик, и заснули.
   Среди ночи Кира проснулась, ей показалось, что кто-то рядом возится, но потом она догадалась, что это пришёл сосед, и за тоненькой перегородкой слышен каждый шорох. Как странно, вчера - "Титаник", сегодня - Петербург. Нет, не Петербург! Кира даже села на топчанчике. Конечно же, теперь всё это по-другому называется, теперь это Ленинград. Кошмар какой-то! И она опять забылась тяжёлым сном.
   Утром всё тело Нины болело так, словно на ней, как на лошади, возили воду. Но, не обращая на это внимание, она встала, как всегда затемно. Подоткнула одеяло Нюточке и постояла над Кирой. Та ещё спала. Совсем бледная девчонка с раскрасневшимися щеками - с чего бы это? Она коснулась её лба: кажется, жар. Только этого не хватало! Надо же, других лечит, а себя не может! Ничего удивительного, что приболела, столько всего за сутки произошло, а сколько ещё произойдёт... Но, надо признать, девчонка - молодец. Не ныла, не отлынивала от грязной работы. Сразу видно: тот ещё орешек!
   Кира открыла глаза и первое, что увидела, - обеспокоенное лицо над собой. Она молча смотрела на это лицо, вспоминая и мечтая, чтобы всё было сном, и только. Нет, не сон.
   -Ты как? - Нина всматривалась в девушку.
   -Доброе утро, - ответила и сразу спросила, - а что "я как"?
   -Доброе утро, - ответила Нина. - Мне показалось, что ты затемпературила. Руки-ноги не болят после вчерашнего?
   -Нет, всё хорошо. А который час?
   -Уже шесть, мне через полчаса надо быть у лифта.
   -Господи, это в такую-то рань? И до которого часа?
   -До семи вечера, но и выходной есть, как у всех. Сегодня и завтра у всех выходной из-за праздника. Но в конторе сказали, чтобы мы уже сегодня работали. Сказали, что потом дадут эти дни отгулять. Ничего, не пропадём. А я молока у соседки купила и согрела. Тебе и Нюточке. Так что вставай, пей и за работу. Не забыла, надо лестницы мести.
   Мыться в ванной было холодно, но Кира решилась, стараясь не смотреть на потрескавшуюся эмаль и грязно-жёлтые потёки. Кожа тут же покрылась пупырышками, но она растёрлась полотенцем из Нининых запасов. Расчесала волосы опять же Нининым гребешком и придумала себе причёску: два хвостика-косички, перевязанные тесёмочкой оторванной от тряпки, которой Нина мыла окна. Платок не стала повязывать - будет только мешать. В уборной стоял специфический запах и на гвоздике висели рваные газеты, она подивилась этому, ещё хорошо, что вода лилась из бачка. Соседи уже тоже встали и потянулись в сторону уборной и кухни. Кира выпила молоко, съела кусок хлеба, поставила в комнате стакан с молоком для ещё спящей Нюточки и отправилась, как здесь говорили, на трудовой фронт - мыть лестницы. Нина гордо восседала у лифта, ожидая первых пассажиров. Но кому же нужно так рано подниматься наверх? Да никому. Сейчас все спускались, а лифт на спуск с людьми не работал. Обязанностью Нины было поднять человека на нужный этаж, а вниз она ехала "порожняком". Вот и сидела теперь в гордом одиночестве, придумывая себе занятие. И придумала: неплохо бы что-нибудь вязать - носки, например. Носки всегда нужны и мужчинам, и женщинам. Их даже можно будет вязать на заказ - всё лишняя копейка будет. Только надо ещё эти копейки наскрести, чтобы шерсть купить и спицы. Ничего, она что-нибудь придумает.
   -Ты почему без стёганки? - удивилась она, увидав Киру.
   -В ней неудобно. Тётя Нина, я подумала и решила, нужно по очереди мести и мыть. Сегодня я подмету все лестницы, а завтра все подмету, но одну ещё и помою. И так все потихоньку, а то сразу все - трудно. Да?
   -Нет, - вздохнула она, - хорошо придумала, но ко мне уже забежал наш управдом - лифт смотрел. Так вот он сказал, что лестницы надо мыть два раза в день: утром и вечером. Но ты сегодня-то не особенно старайся - у всех праздник. И у тебя он должен быть. Сейчас все на демонстрацию идут.
   -Демонстрация? Да, я слышала про такое. Но не видела. Такое было лет шесть-семь назад. Полиция всех разогнала...
   -Ты что говоришь-то? Ты себя слышишь? - рассердилась Нина. - Прикуси язык!
   -Ой, - испугалась Кира и стала оглядываться, не стоит ли кто на площадке, - забыла...
   -Забыла она! - ворчала Нина, - а демонстрацию эту увидишь. Посмотришь со двора, народ здесь потом пойдёт.
   Отмывая лестницы, Кира читала фамилии жильцов на дверях, искала одну единственную нужную ей. Сегодня она пойдёт к Андрею, и всё-всё у него узнает. На нижних этажах ступени были засыпаны плотным слоем земли, и пройти можно было лишь по узенькой очищенной дорожке. Кира задавала себе вопрос, что у них тут такое делалось, если один из самых красивых и удобных для жильцов домов превратился в не сказать что. Она притащила дворницкий скребок и стала им отдирать сбившуюся в камень землю. Нина, видя, что затеяла Кира, стала ей помогать. Так они расчистили целый лестничный пролёт.
   -Слушай, ну зачем ты так ломаешься? Тяжело же! - не выдержала Нина.
   Кира распрямилась, упрямо посмотрела на Нину:
   -Я хочу, чтобы всё было как прежде.
   -Дурочка! Как прежде уже никогда не будет, - устало отозвалась Нина и пошла на свою скамеечку у лифта. Вскоре к ней спустилась Нюточка и устроилась радом с матерью, не решаясь попросить покатать её на лифте. Нина, конечно, догадалась, чего хочется дочери и дважды прокатила её вверх-вниз, а потом выставила во двор на осеннее солнышко поиграть у фонтана.
   А Кира влезла в пахнущую старой ватой стёганку и пристроилась у ворот, она смотрела на радостных людей, которые густой толпой шли по улице Красных Зорь. Они тащили разные плакаты, транспаранты, пели, танцевали. Интересны были лица этих людей, Кира всматривалась и вдруг поняла: у них было общее выражение на лицах - выражение счастья. С точки зрения человека из 1912 года, они ужасно одеты, они непозволительно шумно ведут себя, но у них радостные лица. Плевали они на такие мелочи, как отсутствие бархата и шёлка. Подумаешь, нет перчаток или собольего манто! Кому это сейчас надо? Есть что на себя набросить - и ладно.
   От одной такой весёлой группы отделился высокий молодой человек в коротеньком пальто и традиционной кепке. Молодой человек направлялся в их двор. Завидев Киру, он окинул её смеющимся взглядом:
   -Ты кто такая? - и сделал строгое лицо, - почему не на демонстрации?
   Кира не привыкла, чтобы незнакомые молодые люди заговаривали с нею, да ещё так дерзко. Поэтому она лишь дернула плечиком в стёганке и отвернулась. Но парень не отставал:
   -Слушай, ты чего отворачиваешься? Я же тебя спросил, почему не на демонстрации?
   Тогда Кира сердито посмотрела в его красивые нахальные чёрные глаза и чётко произнесла:
   - Я с незнакомыми людьми не разговариваю, - повернулась и пошла к своему парадному.
   Парень опешил, секунду-другую стоял столбом, потом двинулся следом. Он поймал Киру за рукав стёганки уже на входе и довольно ощутимо дёрнул:
   -Ты что? - он по-настоящему рассердился. - Тоже мне барыня нашлась! С ней разговаривают, а она строит из себя тут.
   Нина увидела сцену в дверях и поспешила Кире на помощь:
   -Уже с демонстрации, Сергуня? - и стала теснить Киру в сторону.
   -С демонстрации, баба Нина, - он не сводил сердитого взгляда с Киры. - Это кто же у нас тут, а?
   -А это племянница моя, приехала издалека. Да вот в дороге обворовали, беднягу. Так она так напугалась, что почти немая стала.
   -Ну да, немая! Скажешь тоже. Слышал, какая она немая. Ты комсомолка? - опять обратился он к Кире. Та только молчала и смотрела в сторону. Может, и вправду ненормальная?
   -Да нет, какая она комсомолка. У них там и ячейки-то не было. Погорельцы они с Украины. Она вот ко мне добралась и жить здесь станет.
   -Грамотная? - не отставал парень.
   -Кирочка, ты читать-писать умеешь? - Нина изо всех сил сигналила Кире глазами, мол, будь начеку. Кира уже поняла, что дала маху там, у ворот, поэтому только головой помотала.
   -Значит, зовут тебя Кира? И читать-писать не умеешь? - ему стало жаль деревенскую дурочку. Ну ничего, прямая задача комсомола делать из таких отсталых девчонок настоящих советских граждан. - Ладно. Это мы решим. Запишем тебя на курсы всеобуча. Что ж будем знакомы: я - Сергей Палёнов. Заметь не от полена, которое рубят. Я - Палёнов, из тех, кто, кого хочешь, сам запалит, - и побежал наверх, перескакивая через две ступеньки.
   Нина проводила молодого человека взглядом и посмотрела на Киру:
   -Везёт тебе, девка! Это ж надо, сразу взять и встретить Серёжку-активиста.
   -Да я всего лишь сказала, что с незнакомыми людьми не разговариваю.
   Нина чуть не взвыла:
   -Ничего себе! Ты бы уж сразу сказала, мол, обращайтесь ко мне "ваше сиятельство"! Я же говорила тебе - молчи, ничего не говори, только молчи.
   Кира чуть не плакала:
   -Кто же он такой, этот юноша?
   -Юноша... - передразнила её Нина, - самый въедливый из них. Привяжется - не отстанет! До всего докопается. Осторожнее с ним! Мать у него в кассе сидит в Народном доме, билеты продаёт, а отец там же капельдинером служит. Но он их ни во что не ставит, даже не разговаривает. Говорит, отсталые они мещане. Сказывали, выгнал он родителей из дому! Во, какой!
   - Да уж, любящий сынок...Гонора у него многовато. И откуда ты, тётя Нина, всё знаешь?
   - Да вот знаю. Все мимо дворника идут. Вот что, пойдём обедать. Пора уже. Она повесила табличку "обед" на дверь лифта, и они, захватив с собой Нюточку, двинулись в сторону кинофабрики.
   После "праздничного" обеда (для разнообразия им дали суп, пахнущий селёдкой), Кира отмывала другое парадное. Устала до невозможности, чуть не заснула под слабенькими струйками холодного душа. Нина устроила ей разнос: нельзя такой холодной водой мыться, заболеть же пара пустяков. Она сунула Кире кружку кипятка для согрева и куда-то вышла. Кира грела руки об кружку и клевала носом - так хотелось спать. Из коридора донеслась музыка, играли на пианино, потом очень приятный голос стал распевать гаммы. И вдруг запел что-то из "Весёлой вдовы". Надо же, у них в квартире поют арии из оперетты! Спать тут же расхотелось, захотелось посмотреть, кто это там заливается. Но тут появилась Нина:
   -Всё, пойдём. Я договорилась, - объявила она.
   -О чём это ты? - не поняла Кира.
   -Как о чем? Ты же хотела с профессором поговорить. Вот я и договорилась с ним.
   -С Андреем? - обрадовалась Кира.
   -С Андреем Афанасьевичем, - кивнула Нина. - Только, знаешь, я сказала, что ты от испуга, ну когда на тебя напали...
   -А на меня напали?
   -Это я так сказала. Так вот. Когда на тебя напали, ты от испуга чуть тронулась и всё путаешь. В общем, он ждёт. Пошли.
   -Да зачем всё это? - удивлённо улыбнулась Кира. - К чему эти выдумки? Мы с ним давно знаем друг друга.
   -И хорошо, что знаете. Увидит - порадуется. Не могла же я вот так ему всё сходу ляпнуть.
  
  
   Глава 3
  
   Далеко идти не пришлось. Соседняя дверь оказалась дверью комнаты, где жил профессор Монастырский. Кира постучала и, услышав невнятный ответ, вошла.
   Такая же длинная комната в одно окно, только на стенах зелёные обои в цветочек, а не старые газеты. Кабинетный стол торцом к окну и кресло. Кожаный диван с высокой спинкой, резной шкаф, другой - с книгами. Из-под жёлтого абажура свет падал на мужчину в кресле. Мигом охватив взглядом комнату, Кира уставилась на мужчину. Он встал, цепко вглядываясь в её лицо.
   -Входите, входите, - приветливо сказал мужчина и улыбнулся знакомой улыбкой. Это был Андрей Монастырский. И он её не узнавал! - Ваша тётя просила побеседовать с вами. Проходите, садитесь сюда. О! Какое поразительное сходство! Вы так похожи на одну работу Врубеля! Это когда-то был художник такой, - пояснил он.
   Он изменился, её старый друг Андрей. Но изменился как-то странно. Он отпустил усы и бороду, довольно длинные волосы падали на воротник рубашки. Кажется, похудел. Она всё смотрела и смотрела, ожидая, что сейчас он расхохочется и скажет, как он рад её видеть. Ничего подобного. Он просто смотрел и ждал, что она скажет. Кира подумала, может, виноват платок у неё на голове, или он стал плохо видеть, или свет неяркий - должна же быть причина, по которой он её не узнаёт.
   -Ты...вы, - начала она, - не узнаёте меня?
   Он пожал плечами:
   -Мы встречались? Вы у меня лечились? Простите, не припомню. Много больных, мог забыть, - и добавил: - простите.
   -Много больных?! - в смятении зашептала Кира, от волнения путая "ты" и "вы", - много больных! Всмотрись же в меня внимательно. Я же Кира! Кира Стоцкая. И вы мне уже говорили о Врубеле.
   Она сдёрнула платок с головы, взметнулись лёгкие серебристые волосы:
   -Смотрите, это же я! - но он лишь успокаивающе улыбнулся.
   -Не волнуйтесь так. Лучше скажите, где мы виделись.
   Кире показалось, что ей не хватает воздуха:
   -Откройте! Можно открыть форточку? - она смотрела, как он подходит к окну, как открывает форточку. Он обернулся, свет упал на лицо, и Кира поняла, что ей показалось в нём странным. Эта борода, эти усы, волосы - всё напоминает грим на актёре. На молодом актёре, которому надо сыграть роль старого человека. И актёр для этого гримируется, "состаривает" себя. Монастырский поступил именно так. Он пытался пушистыми усами и окладистой бородой скрыть своё до неприличия молодое лицо. Лицо студента, но никак не профессора, которому хорошо за сорок. Кира сглотнула и, вздохнув, сказала:
   -Хотите, я вам погадаю?
   У Монастырского от удивления стали круглыми глаза. Девушка почему-то раздражала его, но этика врача не позволяла ему выставить её вон.
   -Ну, погадайте, - неохотно согласился он, протягивая ладонь.
   Кира взяла его за руку:
   -Вы родились в Киеве. Ваш отец - священник, он служил в Кирилловской церкви на Подоле...
   Он отдёрнул руку:
   -И что с того? Я это никогда не скрывал, во всех анкетах писал. Да, мой отец - священник. Они с матерью погибли в девятнадцатом году.
   -Прости, пожалуйста! - смутилась Кира, - этого я не знала. Прости!
   -Если вам не трудно, говорите мне "вы", - у Монастырского мелькнула мысль, что это подстроенная провокация. У него были основания считать так. Теперь он захотел дослушать "гадание".
   -Вы учились в Одессе. У вас были друзья, - Кира держала его руку и чувствовала, как вздрагивают его пальцы. - Среди них был студент по имени Штефан Пален, - рука дёрнулась, и холодные пальцы сжали её ладошку:
   -Да, и это не тайна. Всё это было в далёком прошлом. Чего вы хотите?
   -Я вас прошу, - голос у Киры стал от волнения хриплым, и это было похоже больше на мольбу, чем на требование, - очень прошу сказать, где он сейчас.
   -Вы же гадалка, - он издевательски ухмыльнулся, - сами прочтите, - и протянул руку мерзкой девице. Но та покачала головой:
   -Прошу вас, не будьте жестоким. Скажите, где сейчас Штефан?
   Монастырский смотрел на неё тяжёлым взглядом:
   -Какую игру вы ведёте? - у него начала болеть голова, остренькая иголочка тоненько колола правый висок. -Ну что ж, если хотите знать... Да, у меня был друг - тоже медик. В четырнадцатом году, как и многих из нас, его призвали. Его судьба сложилась не так счастливо, как у меня. Насколько мне известно, он погиб в Галиции в конце шестнадцатого года...
   Девица сползла со стула на пол в глубоком обмороке. Подхватив девчонку под спину и коленки, Монастырский уложил её на диван. Нашатырь у носа заставил её застонать, она оттолкнула руку с вонючим пузырьком.
   -Это неправда, - тихо и убеждённо заявила она, почти с ненавистью глядя ему в глаза. - Вы лжёте.
   -Ну вот что, милая, - разозлился Андрей, - ваша тётя слёзно просила меня поговорить с вами. Говорила, у вас душевная травма. Но вижу, это вы кого угодно травмируете. Уходите.
   -Я уйду, конечно. Только я никак не могу понять, почему вы не хотите признаться, что знаете меня. К чему эта игра? Зачем это? Вот, смотрите, - она достала с шеи медальон и открыла его. Сложенный пергамент зажала в кулачке, а медальон протянула Андрею. Тот взял его в руки, зачем-то потрогал кольца на шнурке и поднёс к свету фотографию. Кира вообразила, что сейчас он вскрикнет и бросится обниматься. Ничуть не бывало. Он смотрел зло и нетерпеливо.
   -Если вам уже лучше... - сухо и неприязненно начал он, возвращая медальон. Но Кира не дала ему закончить:
   -Вот что, Андрей Афанасьевич Монастырский. То, что вы солгали мне о Штефане, я не сомневаюсь. Видимо, у вас есть на то причины. Но почему вы не желаете узнать меня - человека для вас далеко не чужого? Я не понимаю.
   Она села на диване поудобнее. Видно было, что она решила во что бы то ни стало добиться своего.
   -Начнём сначала. С вами мы познакомились в Одессе в конце десятого года. А в этой петербургской квартире когда-то жила моя тётя и её подруга Софья Григорьевна Преображенская. Их-то вы должны помнить? Или тоже "забыли"? А мы с вами, дорогой друг, - ядовитым тоном она выделила слово "друг", - поселились здесь осенью одиннадцатого года, и той же осенью обвенчались. Да-да, Андрей Афанасьевич, не делайте удивлённых глаз.
   Она говорила, говорила, но не видела в его глазах ни искорки воспоминаний. Только выражение досады и неприязни. Он, не скрывая, демонстративно взглянул на часы.
   -Давайте уже закончим этот пустой разговор, - и ещё раз бросил взгляд на циферблат часов.
   - Прекратите изображать из себя по уши загруженного работой. Лучше отверните манжет. Там у вас шрам. Вы искали следы проклятого браслета и резали себя. Сами резали! Ну-ка, заверните манжет! -приказала она. Он отвернул манжет и уставился на ровную полосу давнего шрама. - И теперь вы не верите? Может, вы решили, что за вами в бане подглядывали, а потом мне сообщили? Как жаль, что нет альбома с фотографиями! Уверена, там хоть одна бы да нашлась, где мы с вами или с Олечкой вместе снялись. И её вы не помните? Или она тоже в Галиции погибла? Молчите? Вы на себя в зеркало часто смотрите? Решили, что усы и бороду отрастили и тем самым скрыли свой возраст? Так нет же. Молодое лицо не спрячешь так просто. А ведь это всё от него, - она кивнула на шрам на руке Монастырского, - это он вам не даёт жить жизнью обычного человека, он вас бережёт. Вам ведь за сорок, - она устало вздохнула. - Не хотите говорить и не надо. Вы жестокий человек, господин Монастырский.
   Она пошла к двери, уже взялась за ручку, но обернулась:
   -Андрей, я прошу, умоляю, скажи, что Штефан жив! - он угрюмо глянул на неё, покачал головой:
   -Он погиб в Галиции в шестнадцатом году. Мне нечего добавить.
   Едва эта особа убралась, Монастырский, упав в кресло, сжал виски. Если раньше всего лишь иголочки кололи висок, то теперь боль стала невыносимой. Он слепо пошарил в ящике стола, достал порошки от головной боли, один за другим высыпал на язык сразу два, запил водой из стакана. Он никак не мог понять, что значило появление этой особы. Рассказывала какие-то небылицы. Они были женаты! Да, он был женат сто лет назад и сто лет как разведён. И прекрасно знает, где сейчас находится его бывшая жена, до которой ему нет никакого дела. Уж как-нибудь свою жену он бы вспомнил. Забыть, что был женат! Придумать же такое! Чепуха. А самой-то лет пятнадцать, не более, да ещё небылицы рассказывает. На "Титанике" она была, где почти все утонули. Бред сумасшедшей. Психиатрия, конечно, не его область, но тут любому ясно, что девушка сумасшедшая. Только вот зачем объектом своего бреда она сделала его, Андрея Монастырского? И эти расспросы о Палене, об Олечке! Бред. Но откуда она знает подробности его жизни? Если она не сумасшедшая, тогда напрашивается лишь один вывод: провокация. Но глупая какая-то провокация... И всё же девица - провокатор. И у него есть основания так думать.
   Месяц назад за ним заехала машина. Молодцеватый мужчина в гражданском предложил (именно предложил!) посетить одно закрытое местечко. Андрей помнил свои впечатления, когда он вместе с этим гражданином шёл длинными коридорами со множеством дверей. И часовые приветствовали его спутника, вскидывая руку к форменной фуражке с красным околышем. Конечно, такой проход по очень специализированному учреждению впечатлил должным образом профессора Монастырского. В небольшом кабинетике, где, кроме стола, двух стульев, сейфа и шкафа, ничего не было его спутник, назвавшийся Николаем Николаевичем, указал Монастырскому на стул, сам устроился за столом. Он уставился тускло-серыми глазами в Андрея и молча разглядывал его. Под таким пристальным взглядом любой почувствует себя неуютно, и Андрей Афанасьевич ни с того ни с сего занервничал. Ему сразу стало жарко, вспотели ладони. И тогда он придумал: стал считать про себя от ста в обратном порядке. Странно, но эта детская уловка помогла, он чуть расслабился, что совсем не понравилось его визави. Тот достал из стола папку с уютными тесёмочками и надписью "дело", раскрыл её. Там лежал всего один листок. Обмакнув ручку с обгрызенным кончиком в чернила, Николай Николаевич посмотрел на Монастырского:
   -Назовите себя и год вашего рождения, - он был очень вежлив, этот гражданин в гражданском. Затем последовали обычные анкетные вопросы, на подобные Андрей уже раз сто отвечал. Наконец, он не выдержал:
   -Я арестован? - у него не получилось спросить это небрежно: голос дрогнул.
   -Пока нет, - спокойно ответил Николай Николаевич. - Мы просто с вами знакомимся.
   -Зачем?
   -Здесь вопросы задаю я, - напомнил Николай Николаевич, - но я объясню. Вы, кажется, занимаетесь регенерацией у человека? Вот этот вопрос нас и интересует.
   Андрей Афанасьевич ожидал чего угодно, но не такого объяснения. Пораженный, он уставился на Николая Николаевича:
   -Но что может интересовать вашу структуру? В моих опытах нет ничего секретного. Это обычная рутинная экспериментальная работа.
   -Ну да, ну да, - покивал Николай Николаевич. - А скажите, профессор, вы опыты и на людях проводите? Отрезаете? Отрываете? Мы можем помочь с материалом для исследований.
   Андрея передёрнуло от этих "отрезаете, отрываете".
   -Мы ничего у людей не отрезаем и тем более не отрываем. А если больному необходимо выполнить резекцию желудка, то мы выполняем это, лечим надлежащим образом и, конечно, наблюдаем, то есть ведём больного. А опыты, к вашему сведению, ведутся, как правило, на животных.
   -Да-да, - рассеянно поддакнул Николай Николаевич, - я так и думал. На других вы этого не делаете. Вы гуманный человек. А вот скажите, профессор, на себе вы не экспериментировали?
   -На себе?! - изумился Андрей, - но зачем мне это нужно?
   -Не нужно? Нет? - он в упор смотрел на Андрея холодным рыбьим взглядом, - а если что-нибудь заменить в человеке? Сколько он тогда проживет?
   -Да что заменить? У нас вон волосы, ногти, кожа всё время меняется. И что, дольше от этого живёт человек?
   -Это всё снаружи. А если что-то поменять внутри? И человек не станет, например, стареть? Что вы на это скажете?
   -Что скажу? Что скажу... - Андрей покраснел, - скажу, что науке это пока не доступно. Это фантазии писателей. Фауст - и всё такое!
   -Значит, - тон Николая Николаевича стал сухим и официальным, - вы, гражданин Монастырский, утверждаете, что омолаживание человеческого организма путём регенерации невозможно?
   -Я не знаю, - растерянно пробормотал Андрей. - Учёные вели работу по ксенотрансплантации, то есть трансплантации органов животных, например, человеку. Хотя бы доктор Воронов - он этим занимается во Франции. Но я тут при чем? Я этим никогда не занимался.Я работаю в другом направлении.
   -Ладно, закончим на этом. Пока закончим, - Николай Николаевич встал, взял папку в руки, глянул в заполненный листок, - распишитесь о неразглашении.
   Пока Андрей пробегал глазами страничку и подписывался, Николай Николаевич внимательно рассматривал его. Потом он подписал пропуск и, протягивая его Андрею, обронил:
   - Я правильно записал год вашего рождения? Вам, действительно, сорок четыре года?
   Под его многозначительным взглядом Андрею стало зябко:
   -Да, всё правильно.
   Возвращаясь домой, Андрей всё время прокручивал в голове этот разговор, вспоминая рыбий взгляд Николая Николаевича. Да, по какой-то причине, его физический возраст совершенно не совпадал с фактическим. Одно время этот феномен забавлял как его самого, так и коллег-медиков. На службе это стало предметом подтрунивания, и чтобы отвязаться от коллег, он отпустил дурацкие усы и бороду. И всё равно идеально молодая кожа, мальчишеский румянец, густые светлые волосы сорокачетырёхлетнего профессора были объектом зависти коллег-мужчин и предметом мечтаний коллег-женщин. Но чтобы всем этим заинтересовалась та-а-акая организация! Но заинтересовалась же! Смогли найти его, наблюдать, а теперь ещё и допрашивать. Значит, всё это время кто-то снабжал их информацией. Кто?
   Всё это вспоминал теперь Андрей Афанасьевич, морщась от непроходящей головной боли. И ещё неприятность. Теперь ему казалось, что он в самом деле когда-то, давным-давно, видел эту девушку.
   А Кира не стала возвращаться к Нине, та станет интересоваться, расспрашивать. И она побрела вон из уже спящей квартиры, ей не хотелось сейчас ни с кем говорить, побыть бы одной и только. На лестнице было пусто, холодно, лампочка не горела. Вот и хорошо. Она села на мраморную ступеньку, обхватила колени руками и застыла в позе васнецовской Алёнушки. Штефан погиб! Да может ли быть такое?! Андрей солгал. А если нет? Сердце замерло и ухнуло вниз. Как это может быть - нет Штефана? Всё есть: этот город, этот дом, солнце, луна, а его нет?! Зачем тогда она здесь? Зачем, если его нет? Зачем это всё вообще? Как можно жить без него? Она плакала, тихонько поскуливая от сжатой пружиной внутренней боли. А там, внутри, всё сильнее и сильнее сжималось. И ей казалось, что мир сузился до крохотной огненной точки, и эта точка сжигает ей сердце, выжигает душу. Жжет и жжет, и никак не может выжечь.
   -Это кто ж тут у нас? - она не среагировала, не вздрогнула от насмешливого голоса. Палёнов наклонился, всматриваясь, - да это ж наша барынька. Ты чего тут расселась?
   Девушка не отвечала, сидела, сжавшись в тугой комок.
   -Эй, ты что, спишь? - он присел рядом и тронул её за сведённое судорогой плечо. Чиркнул спичкой и отпрянул - огонёк спички отразился в огромном чёрном пустом зрачке - плохо дело, совсем плохо. - Ты, как тебя там, Кира, что ли, вставай, слышишь!
   Он потрогал её руку - ледяная. Жива ли она?! Да нет, вроде дышит, только тихо. Тогда он открыл дверь, поднял скрюченную девчонку на руки и понёс к бабе Нине. Он ввалился без стука к уже заснувшей Нине, та вскочила как ужаленная и бросилась хлопотать над Кирой. Заплакала со сна Нюточка.
   -Позови, позови скорее профессора, - толкнула она Палёнова к двери, - видишь, неладное с нею.
   Монастырский тут же явился вместе со своим саквояжем. Осмотрел Киру, достал шприц и что-то ей вколол. Палёнов с Ниной стояли в стороне и видели, как сведённые судорогой руки девушки обмякли, она наконец-то закрыла свои глаза со страшными зрачками и вытянулась на матрасе.
   -Её согреть бы, - оглянулся на Нину Монастырский, - тащите всё тёплое, что у вас есть.
   Нина сдёрнула с топчанчика одеяло и стала укрывать Киру. А Палёнов сунулся в шкафчик и вытащил Нинин бушлат, стёганку и ещё что-то мягкое, и пушистое. Всё это он тоже набросил на девушку. Пораженный Монастырский уставился на изящную дамскую штучку, отделанную каракулем. Да и от Палёнова не скрылось несоответствие элегантного вельветового пальто и старой стёганки, лежащей рядом. Но сейчас было не до вопросов. Девушка заворочалась, и профессор склонился к больной. Она увидела Монастырского, и глаза её засияли изумрудной зеленью:
   -Андрюша, а мне такое приснилось... - он отшатнулся, побледнел и быстро вышел из комнаты.
   -Однако, - удивлённо пробормотал Палёнов и передразнил, - "Андрюша". Ладно, баба Нина, ты сама тут разбирайся. Пойду я.
   Нина только рукой махнула, она видела, как из закрытых глаз Киры катятся слёзы.
   -Что, что он тебе сказал, профессор-то? - тронула она девушку. Та замотала головой из стороны в сторону, судорожно вздохнула и посмотрела на Нину слепыми от горя глазами:
   -Он сказал, что Штефана больше нет.
   Нина примерно так и предполагала. Она молча отошла, здесь никакие слова не помогут. Надо только ждать - время лечит. Пусть девочка поплачет, может, и отпустит её хоть чуть-чуть.
   Нина проснулась как всегда до рассвета. И хотя сегодня по случаю праздничного дня ей не нужно было идти к лифту, она не дала понежиться себе в постели. Кира тоже уже встала, но в комнате её не было. Обеспокоившись, Нина поторопилась на кухню. Девчонка сидела там на соседском ящике для картошки. Она повязала чёрный платок совсем по-старушечьи, на бледном лице болезненно горели глаза.
   -Как ты рано. Сейчас картошку сварим, Нюточка любит с постным маслицем, - захлопотала Нина, поглядывая на вялую Киру. - Чистить не станем. Сварим в мундире. А то на очистки много уйдёт. Ты вот что, займись картошкой. А я сбегаю за молоком, его уже привезли. Сваришь картошку?
   Она добилась от Киры безразличного кивка, подхватила бидончик и убежала. Кира посидела ещё какое-то время, потом подошла к столу и бессмысленно уставилась на его поверхность: она забыла, зачем подошла сюда. Взгляд зацепился за стоящий на столе примус. Вспомнила: надо сварить картошку.
   Насвистывая песенку, в кухню ввалился Палёнов. Он только что умылся, и кончики волос ещё были мокрыми. Он удивленно уставился на апатичную Киру:
   -О, товарищ барынька, да ты ранняя птичка.
   Кира подняла равнодушные глаза:
   -Надо сварить картошку, - прошептала она.
   -Так бери и вари. Чего ждёшь? Слушай, ты ж из Украины, вроде должна по-украински говорить. А говоришь по-русски и без акцента... Интересная у тебя деревня... Так чего стоишь-то? Вари свою картошку.
   -Примус...
   -Что - примус? Не зажигается? Значит, засорился. Возьми и почисти, - тут он догадался, - у вас что, не было примуса? У вас, наверное, печи. Такие большие русские печи, да?
   Кира кивнула.
   -Смотри, надо сделать вот так, - он быстро управился с шипящей машинкой, а Кира вспомнила, как они со Штефаном приехали в Петербург, и он разогревал для неё ужин. Тогда он легко и ловко справился с таким же примусом. Она помнила, как ему шла рубашка с расстёгнутым воротом, как красивы были его сильные руки с завернутыми манжетами - из глаз потоком хлынули слёзы.
   -Вот этого только не хватало! - возмутился Палёнов. - Если ты станешь рыдать из-за примуса, то что дальше-то будет?
   Он оставил несчастный примус, который наконец разгорелся и шипел на всю квартиру, взял за плечи и сильно встряхнул. Потом ещё раз и ещё - так, что голова Киры моталась из стороны в сторону.
   -Эй, ты что это делаешь?! Ну-ка отпусти её! - сердитый и взлохмаченный, Монастырский стоял на пороге кухни.
   -Больно нужна она мне! То стоит, как потерянная, то ревёт белугой. Сам с этой малахольной разбирайся, - огрызнулся Палёнов и опять зло передразнил Киру: - "Андрюша".
   Чертыхаясь, он вышел с кухни. Монастырский в нерешительности потоптался:
   -Он вас не обидел?
   -Нет.
   -Но почему вы плакали? - при виде этой девицы у него вновь заболела голова. Как будто в глубине мозга, как сквозь асфальт, пробивался росточек, пробивался, но никак не мог пробиться. Когда он увидел, как Серёжка Палёнов трясёт беднягу, а у той уж зубы стучат, он возмутился, и ему захотелось отбросить мальчишку подальше. И тут ему показалось, что нечто подобное уже было с ним. Только очень-очень давно.
   -И почему же вы плакали? - повторил он свой вопрос.
   -Так. Вспомнила кое-что, - Монастырский отвёл взгляд, ему неприятно было собачье выражение её глаз. Что в них? Надежда, вопрос, тоска? Он всё ей вчера сказал. И всё же...
   -Если этот юноша станет приставать к вам, скажите мне. Я смогу его урезонить, - неизвестно зачем вдруг сказал он и, неловко поклонившись, вышел.
   Поставив картошку на огонь, Кира стала ждать, когда она закипит. Зевая, на кухне появлялись то одни, то другие соседи. Кто-то дружелюбно здоровался, кто-то не обращал на неё никакого внимания. Их столик оказался в удачном месте. Во-первых, он стоял в самом углу, и вся кухня прекрасно просматривалась. А во-вторых, из-за того, что рядом была дверь черного хода и ею не пользовались, места у них с Ниной оказалось больше, чем у других, потому что, хотя дверь была забита, но подход к ней требовалось оставить свободным. Кира сидела на крохотном складном стульчике и, опустив голову на кулачок, думала о своём. Она глубоко ушла в свои невесёлые мысли и не заметила, что возле неё кто-то стоит. Она бы и дальше так сидела, если б над ухом не прозвучало очень интимно: "Твои глаза зелёные, твои слова обманные..."
   Перед ней в картинной позе стоял удивительный человек. Кира всегда знала, что её Штефан очень привлекателен. У него была красота аристократа, сочетающая изящество и мужественность.
   Человек, стоящий перед нею тоже красив. Но это была злая, почти демоническая красота. Жгучий брюнет с густыми вьющимися волосами и яркими тёмными глазами. Уже далеко не юноша, на вид лет пятидесяти, он отлично знал, насколько хорош. Кира чуть не взвыла. Ко всему ещё и этот тип! Только его не хватало сейчас в жизни Киры. Это же как судьба пошутила, если привела в эту коммунальную квартиру ещё одного человека из её прошлой жизни. И, к счастью, он тоже не узнавал её. Губы брюнета скривились в снисходительной усмешке:
   -Что за птичка к нам залетела? - бархатным голосом промурлыкал он. - Откуда ты, прекрасное дитя?
   Кира устало повела плечами:
   -Ах, Бога ради, не изображайте из себя сытого кота, - у брюнета расширились и тут же сузились зрачки:
   -О, да мы пытаемся трепыхаться! Это уже интересно, - усмехнулся он, обводя её глазами. На что Кира, вспомнив как Олечка учила её ставить на место театральных нахалов, сделала то же самое: она смерила его ленивым взглядом снизу вверх и сверху вниз и, не говоря ни слова, отвернулась, бросив через плечо:
   -Я не намерена с вами беседовать, сударь.
   Он издал удивлённый возглас. К счастью, появилась с бидоном молока Нина, она сразу уловила возникшее напряжение. Да и соседи с интересом прислушивались.
   -Дайте мне подойти к столу, товарищ Комаровский, - и решительно отодвинула красавца.
   -Полди-Комаровский, с вашего позволения, - обиженно уточнил брюнет. На что Кира тут же фыркнула. Брюнет проигнорировал её невоспитанность. Может, решил, что с неё нечего взять? Но Кира его недооценила.
   -Уважаемая Нина, - прозвучал бархатный голос, - прошу вас представить меня этой барышне.
   Бедная Нина только глазами захлопала: "уважаемая, прошу представить, барышня"! Да что же здесь произошло, пока она за молоком бегала? Полди ждал, и Нина, вспомнив модный салон своей подруги по Смольному институту, произнесла уже забытые слова:
   -Кирочка, позволь тебе представить артиста театра музыкальной комедии Витольда Болеславовича Полди-Комаровского, - и повернулась к нему, - моя племянница Кира.
   Кира подняла голову, закутанную в простой черный платок, протянула руку артисту. А тот вдруг забыл, что сам выстроил эту, как ему показалось, смешную мизансцену, церемонно склонился к ручке замарашки.
   -Я слышала, как вы распевались. У вас поразительно красивый голос, Витольд Болеславович, - вежливо отозвалась Кира.
   -Публике нравится. Но музыку лучше слушать в театре. Вы бывали у нас в оперетте?
   -К сожалению, нет.
   -Это поправимо. Я добуду вам контрамарку. Вот вернусь из поездки - мы на две недели едем с концертами по деревням и сёлам - и достану контрамарку. Пойдёте?
   -Конечно, мы с тётей будем очень рады. Спасибо.
   Нина слушала и ушам не верила. Что происходит? Светская беседа в коммунальной кухне возле кипящей картошки в мундире! Они что забыли, где находятся и какой сейчас год? Это надо немедленно прекратить!
   -Товарищи, - чуть не возопила Нина, - дайте молоко вскипятить! Кира, тебе пора лестницы мыть! Иди в комнату, разбуди Нюточку, а я сейчас приду.
   Кира встала, слегка поклонилась, извиняясь, и ушла. Полди-Комаровский задумчиво проводил её взглядом, и этот взгляд не понравился Нине.
   -Она совсем ребёнок, - начала она, Витольд Болеславович понимающе кивнул и отправился к себе.
   Конечно, Кира получила очередной нагоняй от Нины.
   -Но я лишь хотела быть вежливой с человеком лет на двадцать старше меня, - пыталась оправдаться она.
   -Ты что, не понимаешь? Развела церемонии, как на светском приёме. Ты из деревни глухой приехала! А ведёшь себя... Ты хочешь, чтобы мы с Нюточкой из-за тебя пострадали? Если так будет продолжаться, нами заинтересуются из одной очень серьёзной организации. А если это произойдёт, мы вряд ли выйдем оттуда. Пойми же ты, наконец!
   -Прости меня, Ниночка, - вдруг заплакала Кира, - мне сегодня так плохо!
   Глядя на плачущую девушку, захныкала и Нюточка. Нина кинулась её утешать. Потом они ели горячую картошку и запивали её молоком - царский завтрак.
   -Ниночка, можно нам сходить в церковь? - попросила Кира, когда они уже допивали молоко. - Я хочу свечки поставить родителям и... и Штефану, - выговорила она с трудом.
   -Можно. Мы пойдём во Владимирский собор. Но, Кира, - она серьёзно глянула на девушку, - не спеши его хоронить.
   -Нет, что ты, - испугалась Кира, - я и не думала. Я хочу помолиться о его здравии!
   -Вот и правильно,- согласилась Нина. - А знаешь, я уже думала обо всём этом. И вот что надумала. Наш профессор тебя не узнал? Ведь так? Почему не узнал - другой вопрос. Главное - не узнал. Так как же он мог незнакомому, то есть чужому человеку, взять и доверить жизнь своего друга? Понимаешь?
   У Киры загорелись глаза:
   -Да-да, конечно. Как я, дурища, не додумалась сама?! - она засмеялась и бросилась обнимать Нину, - он жив, конечно, жив!
   В полупустом соборе, где служба уже закончилась, они поставили свечки во здравие, помолились за ушедших навсегда. Кира долго стояла у образа Богородицы, смотрела в горько-спокойные очи и шептала, рассказывая свою печальную историю, хотя прекрасно знала, что ей, Вечной Заступнице, и так всё известно. Сейчас среди мерцающих свечей Кире сделалось легко и свободно, ей показалось, что горести уходят прочь. Она почувствовала, как утраченные силы и надежды возвращаются к ней.
   У Народного дома бабки продавали сладости: разноцветный постный сахар, тянучки. Им ужасно, до собачьего слюнотечения, захотелось сладкого, и они купили на пятачок три тянучки, намертво склеивающие челюсти, тут же сели на скамейку и с наслаждением их сжевали. Потом просто гуляли, болтая о разных новых порядках, никак не знакомых Кире. Вспомнили замечательную беседу с Витольдом Болеславовичем и посмеялись.
   -Всё же ты с ним будь осторожнее, - отсмеявшись, посоветовала Нина. - Красивый, чертяка! Но что-то есть в нём неприятное.
   - Понимаешь, он тогда, давно ещё приставал ко мне. Я думаю, меня из-за него из театра выставили. Да ну его! Тоже мне - Полди... Ты немецкий знаешь? Нет? Так вот по-немецки "полди" - это смелый. Представляешь, Полди-Комаровский, получается, из компании смелых комариков, - зашлась от смеха Кира. - Что это за фамилия такая? Мой папа сказал бы: "Не шляхетских кровей. Мужи-ик". И нос наморщил бы. Вот так, - она показала, как сморщился бы Сергей Петрович. И они захохотали.
   Ну да, Витольд Болеславович Полди-Комаровский в самом деле не происходил из аристократов. А кому эти аристократы сейчас нужны? Видел он, как их ставили к стенке только за наличие носового платка да чистые ногти. Видел, как потом они целыми семьями вымирали, получая на человека 50 граммов хлеба на двое суток, хлеба, не похожего на хлеб. И видел он, как многие из них учились выживать, как приспосабливались к новой жизни, как мимикрировали, научившись и нос вытирать рукавом, и лихо плеваться, и матерные словечки вставлять в разговоре.
   А он, Витольд - артист. Артисты умеют приспосабливаться: работа у них такая - всё время изображать кого-то. Он приспособился. Это тогда, по первой молодости, в голове романтические бредни гуляли: барышни, лунные ночи, шампанское со льда да болтовня: "Пусть сильнее грянет буря!". Сколько их, этих барышень, вилось вокруг него?! Хрупкими мотыльками летели. Любви требовали. Ну что ж, любви хотите? Так получите. Ему не жалко. Но никаких обязательств. Он свободный художник. А слёзы-страдания - это мелодрама. Это оставьте кинематографу, госпоже Холодной с её страстными вздохами.
   Уж сколько лет прошло, а дуры эти никак не отстанут. И главное (что уж совсем смешно), на смену маменькам пришли их дочки. Да настырные такие! Но не для того сумел выжить в этом страшном балагане сын харьковского мещанина Витька Комаровский, чтобы посадить себе на шею какую-нибудь влюблённую дуру. Ещё и дети пойдут... Вонючие пелёнки стирать да сопли вытирать - никогда! Он создан для другого. Сцена - его призвание. Вот только годы стали лететь со страшной скоростью. Ещё вчера было тридцать, а сегодня уже почти пятьдесят. Вернуть бы молодость! Уж он бы разгулялся!
   Да, стареть стал Витольд. А как иначе объяснить, что какая-то дерзкая девчонка, у которой и вида-то приличного нет, вместо того, чтобы застесняться под его жгучим взглядом, вдруг стала изображать из себя царицу Клеопатру? Ну что ж, посмотрим, каким соловьём ты скоро запоёшь. Надо к ней приглядеться получше. Что там скрывает вдовий платок? Да и говорит она не как деревенская голытьба. Что-то тут не так. Давно он не испытывал чего-то, подобного охотничьему азарту. Берегись, лесная зверюшка, охота на дичь объявлена.
  
   Сидя в своём кабинете, Николай Николаевич внимательно читал доставленную ему служебную записку, в которой сообщалось, что объект "Учёный" полдня провёл дома, потом вышел прогуляться, купил в кассе театра комедии, что в Народном доме, билет на спектакль. Вечер провёл в театре. Смотрел спектакль "Холопка" композитора Стрельникова. Ещё сообщалось, что в квартире поселились новые жильцы: бывшая дворничиха, а теперь лифтёр Иванова Н.И., с племянницей Стоцкой К.С., прибывшей с Украины. Стоцкая страдает припадками. "Учёный" был вызван для оказания ей помощи. Стоцкая употребляет странные для деревенской жительницы слова. Николай Николаевич сделал пометку: "Уточнить, какие слова" и поставил вопросительный знак.
  
   Сразу после обеда как всегда без стука открылась дверь и на пороге возник Палёнов в рубашке цвета хаки. Кира уже знала, что это безобразие называется юнгштурмовкой и носят их (тут она поморщилась, припоминая очередное сложное слово), комсомольцы.
   -Так, гражданочки, хватит глупостями заниматься, - никакими глупостями они не занимались. Нина сматывала в клубок с рук Нюточки добытую по случаю шерстяную пряжу, а Кира набирала петли на спицы, вспоминая, как в пансионе её учили вязать. При этом они слушали, как Витольд в своей комнате распевал романсы, его баритон разносился по всей квартире. Причем про глаза зелёные он спел даже дважды.
   -Вас не учили стучаться? - сердито посмотрела Кира на Палёнова, и тут же получила от Нины сильный пинок по ноге. Но молодой человек внимание не обратил на оговорку.
   -Стучаться? Что за церемонии? - отмахнулся он и направился к Кире, - сейчас я тебя учить буду. Ты ни читать не умеешь, ни писать не можешь. Потом на курсы запишешься. Пока я с тобой позанимаюсь. И нечего просто так сидеть: устроили тут дамскую гостиную с вязанием. Вы б ещё крестиком вышивать начали! К семи пойдём к нам в институт, там сегодня на комячейке чистка.
   -На комячейке? А чего ради ты её с собой потащишь? - удивилась Нина.
   -А затем, что чистка публичная. Пусть привыкает. А то в своей деревне только коровам хвосты крутила. Надо эту старую жизнь бросать! Где это видано, чтобы ячейки комсомола не было? Не может быть такого! Вот я и хочу разобраться, откуда такая несознательная гражданка взялась.
   Кира только глазами хлопала, слушая, как этот парнишка распоряжается её собственными временем. У него и сомнений не возникло, что она откажется.
   -Никуда я не пойду, - заявила ему Кира, - мотай клубок, тётя Нина.
   -Та-ак. Не понимаешь? Да? Ты посмотри, посмотри на себя: отсталый элемент. Дремучая деревня.
   Но на Киру его слова не произвели никакого впечатления уже потому, что она половину из сказанного вообще не поняла. До неё дошло одно: этот въедливый нахал не отвяжется. И она решила сменить тактику.
   -Пришёл учить - учи. И нечего обзываться. Но с тобой никуда не пойду. Мне одеться не во что. Всё постирала.
   Он озадаченно оглядел её:
   -А в этом?
   -Ты что, не видишь? Это же медицинский рваный халат.
   Он секунду подумал:
   -Всё, есть решение. Сейчас приду, - и вылетел за дверь.
   Нина только головой покачала:
   -Я же говорила тебе, что этот как вцепится, так уж и не отодрать. Теперь он тебя решил приобщать к новому и светлому. Только держись! А сейчас учить начнёт. В общем, "Барышня-крестьянка". Ты смотри, не показывай чудеса обучаемости...
   Кира только досадливо хмыкнула. Они оглянуться не успели, как Палёнов вернулся с охапкой одежды.
   -Вот, можешь выбрать, - и сбросил всё на матрас. Женщины подошли ближе и стали рассматривать одёжки. Там были платья, юбки и блузки, даже пальто.
   -Откуда это у тебя? - подозрительно взглянула на Палёнова Кира.
   - Материно, она не носит, - объяснил он.
   -Это почему же не носит? Вроде неплохие платья. А она не заругает?
   -Не заругает, - отвёл он глаза.
   Кира посмотрела на Нину:
   -Как ты думаешь, мы можем взять взаймы что-нибудь? Потом постираем и вернём.
   -А почему бы нет? - решила Нина и подцепила пальцем блузку, похожую на мужскую рубашку.
   -Ладно, уговорил, - улыбнулась Кира. Она взяла блузку и юбку, прикинула на себя: длинновато, да и ушивать надо. Но это не страшно. - Тётя Нина, а это тебе, - и протянула той платье в клеточку.
   -Не надо, - стала отказываться она.
   -Надо, надо. В чём ты в театр пойдёшь, когда Витольд Болеславович добудет контрамарку?
   -В театр? - насупился Палёнов, - смотрю, Витольд уже успел...
   -Что успел? - строго спросила Кира.
   -В мещанское болото он тебя тащит. Вот что. Ладно баба Нина - она старенькая. А ты?!
   -Во-первых, тётя Нина не старенькая. И перестань звать её бабой. Какая она тебе баба?! Она женщина и очень даже привлекательная.
   -Женщина? - искренне удивился Палёнов, - и как же мне её звать?
   -Очень просто: Нина Ивановна. Ведь не трудно же.
   -Ребята, это ничего, что я тут с вами сижу? Может, хватит меня обсуждать?
   -Извини, тётя Ниночка, это я виновата, - покраснела Кира. Палёнов только досадливо запыхтел:
   -Так, всё. Занимаемся, - он достал из одного кармана пиджака чернильницу-непроливайку, ручку с блестящим пёрышком и тетрадочный листок. Из другого кармана вытянул книжку в грязно-коричневом переплёте с надписью: "А. Попов. О беспроволочной телеграфии". - По этой книжке будем учиться читать.
   Следующие полчаса он заставил Киру учить алфавит и писать буквы. Она "запомнила" половину алфавита и под тихое хихиканье Нины "с трудом" отыскивала знакомые буквы в тексте. Из Палёнова был плохой учитель, он сердился, когда Кира "ошибалась" и путалась, но она покорно сносила его замечания. Пока ей на глаза не попалось словосочетание "радиотелеграф Попова и Маркони". Маркони! Это его система была установлена на "Титанике", и ей довелось ею воспользоваться. Она тут же ушла в свои воспоминания, но ощутимый толчок в бок чуть не свалил её с табурета на пол и вернул в реальность.
   -Эй, ты что? - возмутилась она, - больно же!
   Палёнов озадаченно уставился на неё. Он не понял, что именно больно.
   -Слушай, ты что забыл, кто ты и кто я? - вздохнула Кира.
   -Ты - товарищ Кира. Что тут не понятного? - распахнул он свои чёрные глаза.
   -Ещё чего! Я - женщина, а ты - мужчина. Ты же сильнее меня, а значит, не должен пихать как мешок с картошкой или приятеля-комсомольца.
   Он задумался, потом покраснел, потом рассердился:
   -Для нас все одинаковы. Какая разница, мы все комсомольцы.
   -А я нет. И если ты будешь так делать, я никуда с тобой не пойду, - решительно заявила Кира, не обращая внимания на выразительные подмигивания Нины. - И вымой руки.
   -У меня чистые руки! - взбеленился Палёнов.
   -А ногти? - сверкнула глазами Кира. - Про ногти забыл? Или твоя комсомольская гордость запрещает тебе чистить их? "Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей!" - вырвалось у нее, прежде чем она успела сообразить, что не могла деревенская девчонка знать наизусть "Онегина". Она даже сжалась, понимая, что это сейчас дойдёт до мальчишки. Но он так разозлился, что не обратил внимания на бросающуюся в глаза несуразность.
   -Так, - заорал он, - выучить алфавит и научиться писать буквы! Завтра спрошу! А сейчас собирайся. Через десять минут зайду, - и вылетел из комнаты.
   -Ну как я тебя одну отпущу? - пригорюнилась Нина. - Ты смотри, что наделала! Мальчишка сам не свой. Слушай, а давай ты заболеешь?
   -Нет, не поможет. Он всё равно потащит меня в эту свою ячейку. Ты не беспокойся, я буду молчать.
   -Да уж видела я, как ты молчишь.
   -Ничего, образуется.
   За отпущенное Палёновым время Кира успела сбегать в ванную и сполоснуться.
   По коридору в это время слонялся Витольд.
   -Кто это опять там в ванной плещется? - спросил он у пробегающей мимо Зойки.
   -Как кто? Да Нинкина племянница. Утро-вечер, как часы, под душ лезет. И чего ей надо: есть же баня - иди туда. Нет, надо ванную занимать.
   -Ну да, в баню по субботам, утром - рукомойник, - поддакнул ей Витольд, - распустили девчонку.
   -Вот и я о том же, - не поняла его иронии Зойка.
  
   Глава 4
  
   До Электротехнического института Палёнов с Кирой добрались за двадцать минут. Она еле поспевала за ним в своих несуразных ботинках, а он не обращал внимания на её усилия и, широко шагая, нёсся вперёд. Кира поняла - злится. Ну и пусть. Но, она заметила, он поменял рубашку, (о Боже!) вычистил ногти и даже причесался. Теперь стало видно, насколько он может быть привлекательным. Она задумчиво посмотрела на гордо вскинутую голову мальчишки: до чего ж похож на местного ловеласа Витольда.
   Комячейка заседала в одной из аудиторий, где амфитеатром располагались скамьи для студентов. Удивительно, сегодня выходной день, отдыхать надо, а эти собрались тут, шумят, спорят. В толпе юношей попадались и девушки в косынках либо белых беретиках. Напрасно Палёнов говорил, что у них все одинаковы - и юноши, и девушки. Ничего подобного. Девушки чистенькие, аккуратные, и руки у них чистые. Юноши попроще и не такие запущенные, как её спутник. Они размашисто и громко приветствовали друг друга, называя по фамилии. Палёнов усадил Киру во второй ряд, свысока оглядел приятелей, небрежно кивнул в её сторону:
   -Соседка. Выступает за смычку города и деревни, - те понимающе посмотрели и тут же забыли о ней, заспорив о какой-то повестке собрания. Кира рассматривала аудиторию. Опять страшноватые плакаты на стенах.
   Пока Кира разглядывала зал, наступила относительная тишина. Возле кафедры появился парень и объявил, что начинается публичное заседание комячейки. Потом все голосовали за повестку собрания. В списке чистящихся Кира уловила знакомую фамилию. Вот как, значит, эта непонятная чистка коснется Палёнова. Интересно - посмотрим, послушаем.
   То, что дальше началось, показалось непривычной к таким зрелищам Кире настоящей фантасмагорией. На кафедру поднимались юноши и девушки. Они рассказывали о себе, и им начинали задавать вопросы, часто просто дурацкие. Например, как ты относишься к войне Северных и Южных штатов 1861 года? Это ещё ладно, но когда стали обвинять какую-то девушку в том, что она пудрится, а та, чуть не плача, объясняла, что сделала так лишь один раз, а потом поняла, какое это мещанство и клялась впредь так никогда не поступать. Её не послушали и исключили из комсомола. При этом комсомольцы орали с места так, что Кира поняла - сейчас она оглохнет.
   Наступила очередь Палёнова. Он стал рассказывать о себе. Родился, учился - это понятно. Мать из семьи рабочего Путиловского завода, служит кассиром в театре комедии. Отец тоже из семьи рабочих, был на германской, теперь служит в том же театре капельдинером. Он с ними почти не общается, потому что для них мещанский уют важнее пролетарской совести. Киру аж передёрнуло от его тона. Это ж надо так не любить родителей! Вот дуралей.
   Потом посыпались вопросы и о международном положении, и о политике партии, об осуждении троцкизма - тут уж Кира просто "поплыла" от стоящего крика. Но в целом, это был крик доброжелательный, пока вдруг не вылезла какая-то девица в круглых очках и беретике, из-под которого торчали в разные стороны косички, и не заявила, что Палёнова надо исключить из комсомола, потому что он дерётся. Это прозвучало так нелепо и по-детски, что все засмеялись. Но девица настаивала на своём. Оказывается, не далее как сегодня на субботнике по поводу праздника, когда они расчищали площадку стадиона от мусора, Палёнов подрался с Лепуновым да так, что того пришлось отвести в лазарет. А комсомолец, который не умеет действовать убеждением и позволяет себе распускать руки, не достоин состоять в организации. Со своего места Кире было хорошо видно, как покраснел Палёнов. Ребята стали кричать, чтобы он объяснил причину драки. Но молодой человек упрямо молчал, глядя в пол.
   Тогда вытащили к кафедре второго участника драки - Лепунова. Худосочный, с торчащими огромными ушами и подбитым глазом, он так проигрывал внешностью высокому и красивому Палёнову, что Кира сразу поняла: тут замешана женщина. Она не ошиблась, но то, что раскрылось в ходе разбирательства, заставило взглянуть на Палёнова по-новому. Оказалось, этот Лепунов требовал, чтобы девчонки перенесли за ворота стадиона сваленные в кучу огромные гранитные брусы. Даже мальчикам это было тяжело таскать, а тут худенькие девочки. Палёнов своей волей отменил указание Лепунова. Тот разозлился - страдал его авторитет! Слово за слово - они сцепились, а потом Лепунов проорал, что чего ждать от такого сукиного сына, как Палёнов, тем более, что его мамашка, как та самая сука, сидит в будке и торгует билетами. Вот тут он и врезал Лепунову со всей силы.
   Теперь в зале стали орать, что, конечно, надо исключать за такие дела. Кира видела, как бледнеет лицо юноши, как поникли его плечи, и не выдержала. Она сейчас не думала, что совершает непростительную ошибку, но терпеть подобное не желала.
   Она стянула с головы платок и как парламентёр, который в любой момент ожидает пулю за своё выступление, ринулась к кафедре. Её появление встретили свистом и хохотом. Да, это было смешно: миниатюрная фигурка в юбке и кофте не по размеру и чудовищных ботинках, взъерошенные серебристые волосы и огромные сверкающие кошачьи глаза. Она не стала обращать внимание на стоящий кругом гвалт. Просто подошла к Палёнову и стала рядом с ним, едва доставая макушкой ему до плеча. Потом подняла вверх руку с зажатым белым платком и ждала, когда они замолчат. И они стали постепенно стихать.
   -За что вы обвиняете Палёнова? - начала она, - я вам скажу: за то, что он настоящий мужчина, - они опять зашумели, но она взмахнула рукой, и они замолчали. - Здесь комсомольцы, и я поняла, вы считаете, что за вами будущее. Возможно, так и будет. Но вы не только комсомольцы, вы ещё мужчины и женщины, и вам от этого никуда не деться. Плох тот мужчина, который не умеет беречь свою женщину. Палёнов не хотел, чтобы девчонки таскали тяжести, потому что они женщины, будущие матери, и нам нельзя поднимать тяжелое. Потому что так уж устроен наш организм, не для такой он работы. Теперь ответьте мне, правильно рассудил Палёнов? Правильно.
   Теперь второе. Лепунов оскорбил мать Палёнова. Нечего кричать, что он, как вы это называете, отмежевался от родителей. Да, отмежевался. Ну и что? Она что, после этого перестала быть его матерью? Не мужчина тот, кто позволяет оскорблять свою мать, ту, благодаря которой, он сейчас здесь стоит. Палёнов это понимает, и он ведёт себя, как настоящий взрослый мужчина, потому что только настоящий мужчина будет заботиться о своей женщине и беречь её. И только настоящий мужчина никогда не оскорбит свою мать и не позволит делать это другим, - тут Кира поняла, что из этого пафоса надо как-то выходить. - А ещё он сегодня выучил меня алфавиту, потому что я не умею читать. И он за смычку города и деревни. Вот! - и она повязала платок на голову. В зале захохотали, даже зааплодировали. Кира покраснела и пошла на своё место.
   Палёнова не исключили, но вкатили выговор и общественное порицание. Потом все дружно пели, и Кира узнала мотив доброго старого "Гаудеамуса":
   Старых дней рассеем жуть,
   Бросим жизнь убогую.
   Комсомольцы, в добрый путь
   Ленинской дорогою...
   Домой они возвращались той же дорогой почти в полной темноте. Кира недовольничала. Чего ради она вылезла защищать Серёжку-активиста? Какой из неё оратор? Но как странно, что все эти ребята совершенно свободно, не стесняясь, вываливают на всеобщее обсуждение свои личные, можно сказать, интимные истории! А отчуждение от родителей? Нет, не так. Они это называли "отмежевание". Глупость какая-то. Разве можно отмежеваться от родителей? Отец, мать - это же навсегда. Жестокие мальчишки и девчонки! Кира негодующе фыркнула и пошла быстрее. Палёнов не летел уже впереди, он шёл рядом, искоса поглядывая на спутницу.
   Когда вылезла со своим обвинением эта пигалица Василькова, он растерялся и решил, что не скажет ни слова в своё оправдание. И вдруг неожиданность - появилась защитница, и она сумела переубедить ребят. Такая маленькая и такая храбрая. Ох, не проста, эта девица! Он вспоминал, как она говорила: ровно, гладко, без ошибок в ударениях. А голос какой? Звучный, красивый. Он вспомнил их урок чтения. Почему у него вдруг появилось чувство, что его дурачат? Нет, тут надо присмотреться к ней и всё-всё обдумать. А ещё ему отчего-то было немного стыдно. Чего он стыдился? Сам не знал. Так и дошли до дома молча. У самых дверей Кириной комнаты Палёнов буркнул:
   -Спасибо за помощь, - она кивнула и закрыла дверь.
   И для Монастырского этот день получился насыщенным. После завтрака его вдруг потянуло в сон. Обычно он не обращал на это внимания и боролся с сонливостью самым примитивным образом: намочить голову под краном - и всё, можно хоть всю ночь работать. А тут спать захотелось и когда? Утром. Он подумал, подумал да и прилёг на диван. Заснул, словно его выключили. И увидел он чудо необыкновенное. Чудо это стояло на берегу залива, волны осторожно подкатывались к её ногам, ветер играл газовым шарфом, а из-под широких полей соломенной шляпы серьёзно и вопросительно смотрели глаза дивной синевы. Он рванулся к ней в этом своём сне, кричал, звал по имени. Теперь и не вспомнить это имя! Но она не слышала его - только смотрела, будто говорила: "Где ты?" И его охватило жуткое чувство вины. От этого и проснулся. Вышел на улицу, думал проветрить голову - ничего не получилось. Синие глаза не шли из памяти. Тогда он зашёл в театр и купил в кассе билет на спектакль. Кассирша была давней знакомой, народ за билетами на оперетту не ломился - можно было поговорить. И он рассказал ей свой сон.
   -Стареешь, Андрюшенька, - посмеялась давняя знакомая, глядя в его молодое, с нелепыми усами и бородой, лицо, и продекламировала: "И очи синие бездонные цветут на дальнем берегу..."
   -Ну да, "и ключ поручен только мне", как же иначе? Только мне. Задача лишь в том, где он, этот самый ключ?
   Спектакль ему совсем не понравился. Он любил традиционные постановки. Если писатель написал пьесу из жизни 19 века, пусть так и будет: и костюмы, и декорации соответствующие. Поэтому, когда крепостная балеринка Поленька выскочила на сцену в комиссарской кожанке, красной косынке да с двумя деревянными кобурами до колен, он невпопад хрюкнул от сдерживаемого смеха и стал пробираться к выходу. На него шипели, ворчали, но он упрямо шёл, наступая на ноги сидящим, подальше от этого авангарда.
   Он решил раньше лечь спать, вдруг в его сон опять войдёт дивная незнакомка. Сразу уснуть не удалось. За стенкой племянница Нины рассказывала о каком-то собрании. Часто упоминали фамилию Палёнова. Потом они угомонились, а он ещё долго лежал, пытаясь настроиться на желанный сон.
  
   Не спалось и Серёже Палёнову. Он сидел в кресле-качалке и смотрел в темноту за окном. Их комната в квартире была самой большой, потому что её не стали по какой-то причине перегораживать, когда начались первые уплотнения. Вообще-то она принадлежала Андрею Афанасьевичу Монастырскому, но он с ними поменялся, заявив, что ему одному комнатёнка-половинка будет в самый раз. Они здесь жили все вместе: мама, папа и он - Серёжа. Он начал помнить себя лет с шести. Всё, что было ранее, слилось в одно солнечное и приятное цветовое пятно. Мама рассказывала, что тогда, ещё до победы Пролетарской революции, они ездили на юг к родственникам, там их вкусно кормили и очень любили. Они всегда возвращались в свою старую квартиру, сколько помнит себя - столько и возвращались. Папа уже который год был на фронте. Наступил 1917 год. Стали исчезать продукты, и он всегда был голодным. Мама говорила, что это скоро кончится и всё станет по-старому. Вернулся с фронта отец, они с Андреем Афанасьевичем постоянно о чём-то шептались. Мама стала бояться, что Серёжа может потеряться, и требовала от него как следует запомнить своё имя, отчество и фамилию. Она могла разбудить его ночью и потребовать, чтобы он сказал, как его зовут. Он капризничал, хотел спать, но она трясла его, и тогда он отвечал: Серёжа Палёнов. После этого он долго не мог заснуть, тогда отец брал его, уже большого восьмилетнего мальчика, на руки и ходил с ним, прижимая к своей груди его голову.
   Отец работал на заводе "Русский дизель", точил какие-то детали, а мать шила платья нэпманшам в модном ателье. У них всегда было уютно. Мама всё умела и всё успевала: шить, готовить, мыть общий коридор, стирать, гладить - не было дела, за которое она не взялась бы - у неё всё получалось. Отец старался ей помогать. Сколько раз Серёжа видел, как папа забирал половую тряпку из рук падающей от усталости мамы и домывал коридор или драил уборную. Соседи хихикали, видя, как он яростно трёт пол тряпкой. Но папа не обращал на них внимание.
   А потом, года три назад, появился этот тип. Полди-Комаровский занял освободившуюся комнату в их квартире. Серёжа хорошо помнил то лето. Он только что стал студентом-радиотехником. Вообще-то он хотел стать лётчиком, но медицинская комиссия нашла дурацкие шумы в сердце, и с самолётами пришлось попрощаться. Витольда Болеславовича Палёнов возненавидел с первого взгляда. Всё в Полди-Комаровском раздражало Серёжу: холёное лицо с цыганскими чёрными глазами, бархатный голос, его крахмальные рубашки и галстук-бабочка, его кошачья манера неслышно подкрадываться - короче, абсолютно всё в артисте вызывало неприятие. А когда он заметил, какими глазами провожает Полди-Комаровский его маму, а мама улыбается особенной улыбкой в ответ на любезности артиста, в нём всё перевернулось. Он стал грубить, причем не только маме, но даже отцу. Приученный родителями к чистоплотности, он теперь не менял неделями юнгштурмовку, говоря себе, что пусть такие, как Полди красуются в чистых рубашках, а он, Сергей, не опустится до мещанского быта. Витольд платил ему той же монетой - он Серёжу на дух не выносил, но был с ним вежлив до заносчивости.
   Обстановка в семье стала настолько мерзкой, что всё накопившееся дурное обязательно должно было выйти наружу. Так и случилось полгода назад. Мать в последнее время часто нервничала, возможно, из-за отца, который ушёл с завода и стал работать капельдинером в театре. В тот вечер отец задержался, мать ждала, сердилась. Она устроила очередной выговор Сергею за нечистоплотность, тот резко ответил. Он хорошо помнил, как мать сказала, что с такой свиньёй, как он, жить в одной комнате противно. И тогда он сказал то, что сказал. Он сказал: "Ну и убирайся к своему любовнику Полди, и живи с ним!"
   У матери сделалось несчастное лицо, он с ужасом ждал, что сейчас она разразится рыданиями, но она не заплакала. Тут вернулся отец, и она ему всё-всё рассказала. Отец устало вздохнул и сказал, что когда-нибудь ему станет очень-очень стыдно. Стыдно ему стало уже тогда, в тот самый вечер. А родители переехали жить в театр.
   При кассе театра была крохотная комнатка, где хранили старые афиши и всякую дребедень. Отец договорился с администратором, и им разрешили там пожить до Нового года. Потом родители планировали насовсем уехать куда-нибудь на юг.
   Так он остался один. Когда сегодня эта деревенская девчонка на чистке вдруг заговорила о его якобы мужском поступке, ему стало настолько стыдно, что даже тошнота подкатила к горлу. Знала бы она, какой гадостью он является на самом деле!
  
   Следующие две недели Кира провела в упорных трудах по отдраиванию парадных лестниц их дома. Она потихоньку втянулась в местные порядки. Эти люди уже не раздражали её, ей почему-то было их жаль, вот прямо-таки до слёз жаль. Андрей Монастырский избегал её, и это бросалось в глаза. Она порывалась пойти к нему, поговорить, но он либо отсутствовал до самой поздней ночи, либо вообще дома не ночевал.
   За последний месяц у Монастырского уже было две встречи с Николаем Николаевичем, причем оба раза это происходило как бы случайно. Раз он читал лекцию студентам и среди белых халатов увидел человека в форменной фуражке и тоже в медицинском халате. Это было так нелепо: медицинский белый халат и фуражка с красным околышем, что Андрей сбился, замолчал, а сердце забухало в груди, как молот кузнеца. После лекции Николай Николаевич не подошёл, он исчез, испарился из аудитории. И Монастырскому даже подумалось, что, может, он ему всего лишь привиделся. Но вторая встреча показала, что этот субъект не привиделся. Андрей направлялся домой, когда возле него притормозила служебная машина, из неё выглянул Николай Николаевич и жестом позвал к себе.
   -Что можете сказать по интересующему нас делу? - вместо приветствия задал он вопрос, блеснули холодные рыбьи глаза.
   -По какому делу? - глядя в эти притягивающие отвратительные глаза, пробормотал Андрей.
   -Ну, думайте, думайте, - неопределённо и невпопад ответил Николай Николаевич и велел шофёру трогать. А Андрей остался стоять, весь покрытый холодным потом, он сам не понимал, почему этот человек с рыбьими глазами так устрашающе на него действует. Но он догадывался, что хищники ходят вокруг него кругами, и эти круги постепенно сужаются.
  
   Палёнов занимался с Кирой ещё два раза, убедился, что она запомнила алфавит. Правда, один раз она, проговаривая его, допустила досадную ошибку. Палёнов в очередной раз потребовал, чтобы она назвала буквы, и она начала: "аз, буки, веди, глаголь...".
   -Ты это что? - раскрыл он рот от удивления. Кира испуганно вжала голову в плечи.
   -А что я? - сделала она невинное лицо, - что тебе не нравится? Красиво звучит.
   -Ты как это говоришь? Так уж больше десяти лет не говорят!
   -Ну и что? - начала она выкручиваться, - это мне тётя Нина сказала, как раньше было и как теперь. Мы сравнивали, вот.
   -Нина Ивановна? - после того их разговора он теперь только так называл Нину, - напрасно она тебе голову забивает этим старьём.
   Потом он уехал в Москву, сначала на какой-то очередной слёт студентов, а после укатил в Смоленск на двухнедельную практику.
   Вместе с Ниной Кира ходила в справочное адресное бюро, там они сделали запрос на поиск адреса "Штефана Палена, 1890 года рождения", но получили ответ, что такой гражданин в городе Ленинграде не проживает. В другом бюро они запросили адрес Степана Ивановича Палена. Весёленькая, коротко стриженная барышня на протянутой ей квитанции об оплате справки, послюнив химический карандаш, от чего у неё сделался фиолетовым язык, написала адрес: проспект 25 Октября, дом 65, квартира 4.
   Не чуя под собой ног, неслась Кира туда, на Невский, ставший проспектом 25 Октября, бедная Нина еле поспевала за нею. Но это была ошибка адресного бюро: их встретил рослый сорокалетний мужчина, оказавшийся Степаном Ивановичем Палиным. В отчаянии Кира села на ступеньки и заплакала. Нина не утешала её, она понимала, что слова здесь бесполезны.
   Когда Сережа Палёнов в начале декабря вернулся после практики в Ленинград, он едва узнал племянницу Нины Ивановны. Она страшно осунулась, на лице зелёным огнём горели глаза, окруженные тёмными тенями. При этом девчонка была вялой и безразличной. На его "привет!" она мрачно глянула, кивнула и продолжала мыть лестницу. Кстати, мраморные ступени лестницы в их парадном теперь стали белыми, и оказалось, что площадки перед дверями квартир вымощены в чёрную и белую мраморную плитку. Он даже и не подозревал, что в их доме так красиво.
   Вечером он заглянул к соседям напротив. Надо же выяснить, что происходит. Свет у них не горел, но на столе теплился огарок свечи. Нюточка и Нина спали, укрывшись с головой, а Кира сидела у столика и при тусклом свете перешивала своё зелёное платье. Она решила отрезать часть подола до нужной длины и подшить его. А белый воротничок и манжеты всегда были популярны: и в десятые, и в двадцатые, и в тридцатые годы. Теперь будет в чём в театр пойти.
   Когда Палёнов появился, она сделала ему знак не шуметь, потому что Нина только что заснула. На столе лежала контрамарка на завтра, выписанная на два человека, и рядом две карамельки, на фантиках которых среди скрещенных знамён скакал буденовец.
   -Что, уже Полди появился? - ехидно поинтересовался Палёнов, кивнув на карамельки и контрамарку.
   -Появился. Дальше что? - огрызнулась Кира. Ей не понравился его тон.
   -Это он любит - карамельки-билетики... - вдруг его осенило, - слушай, пойдём в кинематограф. Посмотрим фильм, он, правда, не новый. Но я его не смотрел. Пошли! Чего тут сидеть в темноте?
   Кира подумала, что, если они поздно вернутся после кинематографа, то, может, она сможет увидеть Монастырского и поговорить с ним. Так чего ж не пойти? Всё лучше, чем вот так сидеть в темноте.
   -Хорошо, - согласилась она и привычно потянулась к платку.
   -Вот только давай без этого. Сними ты его! Ты в нём похожа на картинку в дяди Андреевом альбоме.
   Да? - с интересом посмотрела она на Палёнова. - Хочешь, угадаю, какая картинка?
   -Ну, попробуй.
   -Там икона. Божья матерь из Кирилловской церкви в Киеве. Угадала?
   -Ты её, наверное, у него видела, - кивнул он, - только не понимаю, зачем он её на стол к себе поставил, да ещё в рамочке.
   -А ты у него спроси, - посоветовала Кира.
   -Спрашивал. Не говорит. Только однажды сказал, что это давняя история и он её уже не помнит. Я ему говорю, что ж тогда ты её на столе держишь, если не помнишь. А он говорит, что привык и любит эту картинку. Чудак.
   -И никакой не чудак. Разве он тебе не говорил, что он, когда маленьким был, жил рядом с этой церковью в Киеве?
   -Говорил, давно говорил. А ты-то откуда знаешь?
   -Да он как-то сказал. Что ты ещё о нём знаешь?
   -Он, как и отец, был на войне, потом в разных клиниках работал уже после Гражданской.
   -У него семья есть?
   -Слушай, спроси сама. Что ты выспрашиваешь?
   -Значит, не знаешь...
   -Была у него семья, была. Жена была, но куда делась - не знаю. Она сестрой милосердия была. Так, хватит сплетничать. Собирайся уже, пошли, - решительно закончил он.
   Кинотеатр "Арс" располагался в огромном доме с башнями. Оказывается, это был не простой просмотр фильма, это был просмотр-диспут, просмотр-обсуждение для студентов-радиотехников. Теперь Кира не очень-то выделялась в толпе юношей и девушек. Её лёгкое пальтишко, беретик (Палёнов притащил из маминых запасов) и башмаки были такими же, как у многих здесь присутствующих.
   Пока все усаживались на места, Кира вспомнила, как всего два месяца назад они со Штефаном были в кинематографе и смотрели "Пиковую даму" Петра Чардынина. Тогда ещё Штефан смеялся над тем, как Германн таращил глаза при виде старой графини. Два месяца и двадцать лет назад - с ума можно от всего этого сойти!
   Погас свет, коснулся клавиш пианист, и на экране зажглась надпись "Сорок первый". Вначале Палёнов пытался ей читать титры, но Кира отмахнулась от него - сама прочту. Её не захватила эта история. Какие-то грязные люди тащатся через пустыню. Есть и пить нечего, их догоняют, они отстреливаются. Нет, не интересно. В перерывах, когда меняли кассеты, ребята шумели, обсуждали свои институтские дела. Опять гас свет, и продолжались бесконечные блуждания в пустыне. Потом чаще стала появляться на экране Ада Войцек-Марютка, и Кире показалось возмутительным присутствие женщины среди всех этих грязных небритых мужиков. Но постепенно среди песков, моря, грязи, пота, убийств стала вырисовываться другая история - история двух очень молодых людей. Это захватывало, втягивало так, что, когда фильм кончился и зажегся свет, по щекам Киры текли слёзы. Палёнов с удивлением глянул на неё, но ничего не сказал. Потом стали обсуждать фильм.
   Собственно, назвать обсуждением небольшое выступление студентки в очках с косичками (Кира узнала девчонку, которая требовала наказать Палёнова за драку), было трудно. Девчонка по фамилии Василькова чётко разложила всё по полочкам, объяснив, что с такой дрянью, как поручик Говоруха-Отрок, только так и следовало поступить - стрелять без сожаления. А то, что красный боец Марютка развела всякие буржуазные амуры, - возмутительно. И надо бороться за всеобщее счастье всех угнетённых трудящихся, а не сидеть на этом острове, как на даче в Крыму. И вообще советская женщина должна отказаться от развратной буржуазной любви и сочетать трудовые обязанности с обязанностями... Тут Василькова запуталась в обязанностях и села на место под общий смех. Кто-то из ребят заявил, что если бы все занимались только борьбой за угнетённых, то дети бы перестали рождаться. Но на него зашикали, заорали, обозвали ренегатом, мещанином, обывателем и даже троцкистом.
   -И никакой это не троцкизм, - отбивался парень, - это десять лет назад принято было схватить девушку и... - он покраснел, - в общем, даже если он противен ей, она не могла отказать, наоборот, радоваться должна была... и никаких обязательств. Как стакан воды - взять да выпить.
   -Слышали, знаем про стакан воды! - заорали в первом ряду, - давно уже всё не так!
   -Вот именно! - упрямо мотнул головой парень, - не хочу быть стаканом!
   Тут началось веселье, и хохот поднялся неимоверный. Посыпались, прямо скажем, не очень приличные шуточки. Кира почувствовала, как её щёки заливает краска. Она опустила глаза на свои заношенные ботинки. Серёжка Палёнов ткнул её локтем в бок:
   -Это всё ерунда, - прокричал он ей в ухо, - эту теорию давно уже осудили. И правильно: кому нужен грязный, захватанный руками стакан?!
   Студент, сидевший рядом с Кирой, вдруг встал и заорал на весь зал:
   -Здесь у нас представитель деревенской молодёжи, выступавшая в прошлый раз за смычку города и деревни. Мы все поддерживаем линию партии. Даёшь смычку! - все захлопали. Парень выдернул с места Киру и толкнул к маленькой полукруглой сцене, - давай, скажи! Что ты думаешь об этом?
   Кира испугалась. Что она думает? Она смотрела на этих ребят, видела их глаза. Вон Василькова - смотрит презрительно, Палёнов - заинтересованно, остальные - никак, просто ждут. Чего ждут? Серьёзных размышлений о том ужасе, что произошёл тогда и происходит с ними со всеми сейчас?
   -Мне кажется, - тихо начала она. Тут же заорали: "Громче говори!" Она упрямо тряхнула головой, - а вы не шумите, - и замолчала, ожидая, когда они хоть чуть-чуть стихнут. Они ещё пошумели и затихли. - Мне кажется, это как Ромео и Джульетта. Когда кругом ненависть, любовь умирает. Ненависть убивает любовь. Я плакала, когда смотрела, потому что эта девушка, Марютка, такая красивая, добрая. И она убивает. Помните, она на прикладе винтовки записывала очередного, убитого ею человека, а потом этим же карандашиком пишет стихи? Мне тогда стало страшно. Женщина должна любить, детей рожать, а она - убивает! Так не должно быть!
   Тут уже все заорали, засвистели. Кира испуганно глянула вокруг, втянула голову в плечи. На помощь пришел Палёнов. Он вышел и встал рядом с Кирой:
   -Чего орёте? Сами же хотели слышать, что скажет трудящаяся деревни. Конечно, товарищ ошибается: советская женщина - женщина-борец. Она чужда буржуазным пережиткам и общественное ставит выше личного.
   И опять вылезла Василькова:
   -Ей надо общественное порицание объявить!
   -Василькова, ты сначала займись её просвещением, возьми шефство над ней, а потом уж порицания объявляй, - одёрнул её Палёнов. Но Василькова не унималась:
   -Тогда тебе, Палёнов, надо объявить выговор, потому что ты мало занимался с товарищем из деревни. Вот она и говорит возмутительные вещи. Это надо же: "детей рожать"! Какая-то княжна Джаваха, прямо. Живёт уже в 30-х годах двадцатого века, а думает, как какая-нибудь тургеневская барышня.
   -Что-то ты всех в одну кучку сложила: и Джаваху, и Тургенева. Сама же говорила, что советская женщина должна сочетать, - засмеялся Палёнов.
   Шумной толпой вывалились на улицу и стали расходиться. Какое-то время шли молча, потом Палёнов поинтересовался:
   -А где ты слышала о Ромео и Джульетте?
   -Нина рассказывала, - ляпнула Кира, спохватилась, но было поздно.
   -Нина Ивановна? - удивился Палёнов, - надо же, какие у нас лифтёры - Шекспира знают! Она тебе, значит, рассказала, а ты запомнила? Молодец. И пока меня не было, читать выучилась? Здорово.
   Она покосилась на него - иронизирует. Надо его чем-то отвлечь.
   -Смотри, кораблик! - остановилась она у витрины с разными игрушками. За стеклом были расставлены оловянные солдатики в форме красноармейцев, игрушечная швейная машинка, совсем как настоящий "Зингер", коробка с воздушным змеем, разные лото и несколько моделей кораблей. Там были парусники, пароходы и даже - Кира глазам не поверила - четырёхтрубный красавец "Титаник". - Какой корабль!
   -Этот? Это "Титаник". Слышала о нём?
   -Так, кое-что. Расскажи, если знаешь.
   -Я мало знаю. Надо у дяди Андрея спросить, у него когда-то вырезки были, только не знаю, сохранились ли. Он почему-то собирал всё о "Титанике". Слышал, там почти полторы тысячи человек утонули. Он же на айсберг налетел.
   -Как на айсберг? Ты что-то путаешь. Это же "Титаник"! Говорили, что его нельзя потопить? Как он мог утонуть?
   -Говорили, а он взял да утонул.
   -Когда это было? - она следила за голосом, и Палёнов не заметил её волнения.
   -Точно не помню. Кажется, в апреле 1912 года. Эй, ты чего это?
   Кира прислонилась спиной к стене дома и остановившимся взглядом смотрела на звёздное небо над головой. В апреле 1912 года! Как же Софья Григорьевна? Что с ней?
   -Ничего, голова закружилась, - она отлепилась от стены и двинулась дальше.
   Уже поднимаясь по лестнице дома, Палёнов похвалил:
   -Здорово ты отмыла здесь! Молодец. Мама рассказывала, что тут когда-то ковровая дорожка стелилась.
   -Ты знаешь, мою-мою, всё чисто вроде. И вдруг кто-нибудь как пройдёт в грязных сапожищах - вся работа насмарку.
   -А хочешь, покажу, как здесь раньше было? У отца сохранилась фотография. Пойдём ко мне. Сейчас увидишь.
   Кире было очень любопытно побывать в её собственной комнате. Палёнов отпер дверь.
   -Заходи, - пропустил её вперёд. Кира огляделась. Она ждала, что у парня будет раскидано, пыльно, не подметён пол, и ошиблась. Чисто, уютно, всё на своих местах.
   -Надо же, какой у тебя порядок! - удивилась она.
   -Отец приучил. Он, знаешь, терпеть не может, когда всё разбросано.
   -Ругается?
   -Он никогда не ругается. Не знаю, как это у него получается, но так посмотрит...
   -У меня тоже был строгий отец. Думаю, он хотел сына, а родилась я. Он постоянно закалял меня.
   -Это как?
   -Требовал, чтобы я умывалась только холодной водой. Зимнее пальто запрещал. Уж как мама его упрашивала! У него на всё был один ответ: "Истинный шляхтич плюёт на погоду!" Это поговорка у него была такая, - спохватилась Кира, быстро взглянув на Палёнова. Тот, кажется, не заметил её оговорки.
   Кира разглядывала комнату. Бабушкино зеркало из одесского дома она сразу узнала и заволновалась. Приблизилась, заглянула. Отразилась девочка-подросток со светлыми волосами до плеч и грустными глазами. Кира тронула холодную поверхность и почувствовала, что она упруго поддалась, как тогда в Петербурге.
   -Это мамино зеркало, - пояснил Палёнов.
   Она заметила на столике фотографию.
   -Боже мой! - вырвалось у неё и глаза заволокло слезами. Она потрясла головой, отгоняя их, всматривалась в снимок и не верила глазам. Штефан! В незнакомом пальто, в шляпе с полями и при усах. Смотрит блестящими глазами и улыбается своей чуть иронической улыбкой. Рядом (ну, конечно же!) Олечка, жизнерадостная, смеющаяся. А мальчик? Этот маленький, в пальтишке и шапочке? Этот мальчик вырос с тех пор, как она его видела в последний раз. "Хочу леденчика!" - вспомнила Кира. Как же она не узнала мальчика?! Кира обернулась к Палёнову с растроганной улыбкой:
   -Серёженька! Так ты Серёженька?
   Он удивился, фыркнул:
   -"Серё-ё-ёженька". Конечно, кто ж ещё? Слушай, ты что-то не в себе.
   -В себе, в себе! - сквозь слёзы, которые всё-таки полились, улыбнулась она. - Серёженька, скажи, где они сейчас? Где твоя мама? И где он?
   -Да здесь, рядом. Мама в кассе театра служит, а отец там же капельдинером. Слушай, перестань реветь.
   Кира не поняла:
   -Отец? Кто отец? Какой отец?
   -Это же та самая фотография, о которой я тебе говорил. Дяде Андрею фотографический аппарат подарили, и он всех снимал. И нас снимал тогда, в семнадцатом. Отец из госпиталя только что вернулся после контузии. Видишь, как красиво было? Фонтан работал, дрова не лежали...
   -Это твои родители? - голос оборвался хрипом. Палёнов удивленно посмотрел на неё.
   -Ну да, родители. Мама и отец, - в тоне появилась усмешка, - семейство Палёновых: Ольга Яковлевна и Степан Иванович.
   -Из рабочих, - невнятно пробормотала она, но Сергей разобрал.
   -Из рабочих, - подтвердил он.
   -И совсем рядом, - откликнулась Кира, - совсем рядом, значит.
   -Ну, да. - Палёнов не понимал, чем вызван странный тон девчонки, и от этого начал сердиться. Он сейчас чувствовал себя маленьким мальчиком. Из-за неё чувствовал. Теперь они словно бы поменялись: она стала старше, а он младше, это ему не нравилось. И то, что сидит, уставившись на фотографию, пальцем по стеклу возит - всё не нравилось.
   -Ты так на них смотришь, будто знаешь.
   Она подняла голову, посмотрела долгим взглядом:
   -Нет, Серёженька, я их совсем не знаю, - и вздохнула, будто у неё сердце вынули. - У тебя красивая мама, ты на неё очень похож. Папа как её зовёт? Олечкой?
   -Олечкой? Ты что! Это совсем по-детски. Да и какая она Олечка? Мама решительная, смелая. Она - Ольга, а не Олечка. А отец её Олей зовёт.
   -А она его как? Степан Иванович?
   -Она его Стёпочкой зовёт и смеётся. А он хмурится - не любит, когда так его.
   - Любишь родителей, - прищурилась Кира, - а говорил, что отмежевался.
   -Одно другому не мешает, - буркнул Палёнов.
   Кира встала, потянулась, глядя в сторону. Фотографию не выпускала.
   -Пойду я, устала сегодня и спать хочется, - поставила снимок на стол и как бы между прочим спросила, - а ты слышал такую фамилию - Пален?
   -Конечно, слышал. Их до революции было пруд пруди. А тебе зачем?
   -Да так, кто-то говорил. Спокойной ночи, Серёженька. Ложись спать, тебе завтра в институт рано. Не забудь умыться перед сном.
   И это взять да так вот и оставить? Он поймал Киру за руку, толкнул на стул:
   -Ну, уж нет. Ты что это себе придумала? "Спокойной ночи, не забудь умыться", - передразнил он. - Хватит из себя дурочку строить! Рассказывай!
   -Что рассказывать? Ты о чём?
   Палёнов постоял, глядя на неё сверху, отошёл к стене. Видно было, что злится. Но продолжал молчать, только сердито поглядывал. Кире, как это ни странно, стало смешно:
   -Держу пари, ты сейчас до двадцати считаешь. Ну?
   -Считаю. Ну и что. Отец всегда говорит, что если не хочешь сгоряча что-нибудь ляпнуть, посчитай про себя до двадцати.
   -Помогает? - первый раз за весь вечер улыбнулась она.
   -Не всегда. Сейчас мне надо до ста досчитать, - и спохватился, - зубы не заговаривай. Рассказывай.
   Кира встала, подошла к зеркалу, глянула в него:
   -Пойди сюда.
   Палёнов удивился, подошёл, встал рядом.
   -Что ты видишь?
   -Нашла время разглядывать!
   -Всё же скажи, что ты видишь.
   -Тебя вижу, что ж ещё? Себя, комната отражается. Что ты голову морочишь?
   -Не торопись, посчитай до двадцати, - остановила она его. - А если я скажу тебе, что я вижу совсем другое?
   -Да ладно тебе!
   -А вот и не ладно. И я вижу комнату, но не эту. Нет, неправильно сказала. Эту, конечно, но не теперь. У той стены стоит кровать, - она обернулась, - а здесь её нет. Возле окна письменный стол с зажжённой лампой под зелёным стеклянным абажуром, этажерка с книгами. Хочешь, прочту названия на корешках? "Российская фармакопея. 1910 год", "Учебник ушных болезней.1909 год". А там стоят гардероб и комод с зеркалом. Но не такой, как этот. Этот старый, а тот сделан недавно, в 1910 году. На полу ковёр тёмно-зелёный с кремовыми цветами.
   -Хватит придумывать!
   -Подожди, это ещё не всё. Я себя вижу. На мне дорожное платье в клеточку с маленьким воротником из нерпы. И такая же муфта в руках.
   -А на мне царская корона, - поморщился он.
   -А тебя тут вообще нет, Серёженька, - усмехнулась Кира, - совсем нет.
   Конечно, это звучало типичным бредом, ясно же: девчонка ломает комедию. Только зачем? Какая цель у неё? Палёнов глянул на своё отражение в зеркале, скользнул взглядом по Кириному отражению, пожал плечами. Открыл крышку комода, взял листок, карандаш, сел за стол. Кира наблюдала за ним.
   -Разберёмся, - он разделил листок вертикальной линией пополам, нахмурился, - здесь, слева, будет то, что ты о себе рассказываешь. А здесь, справа, - то, что я заметил. Итак, слева: семнадцать лет, деревенская, грамоте не обучена. Теперь справа: лет, может, и семнадцать. Но смотришь ты как взрослая. Глаза у тебя старые.
   -Какие же старые? Ни одной морщинки.
   -Старые, изнутри старые. А что это за деревня такая, где так учили разговаривать? Там что, одни академики живут? Говорила, читать-писать не умеешь, а в кино сама всё читала. А здесь как сказала? "Хочешь, прочту названия" и слова произнесла, совсем не из медвежьего угла взятые. Деревенская как бы сказала? Ковёр с жёлтыми цветами - вот как. А ты? "Кремовые цветы". И как понять про комод, который "сделан недавно, в 1910 году"? Для тебя двадцать лет - недавно? И "истинный шляхтич" опять же. Теперь сделаем вывод. А он напрашивается довольно странный.
   -И какой же? - она ждала, спокойно глядя на Палёнова.
   -Какой? Вот какой: ты всё время врёшь. Ты не та, за кого себя выдаешь, - он победно ухмыльнулся, но чёрные глаза смотрели подозрительно. - Угадал? Угадал. Ты шпионка - вот кто. Но это я так вначале подумал. Не стала бы ты раскрываться ни на чистке, ни сегодня в кинематографе. Здесь другое, но что - не знаю. Тебя подослали, да? Зачем?
   Тут Кира не выдержала и, несмотря на серьёзность его заявления, захохотала. Он вздрогнул:
   -Эй, ты чего это? - захлопал он ресницами.
   -Серёженька, милый, не говори так, или я лопну от смеха!
   В коридоре послышалась какая-то возня, приглушенные восклицания. Палёнов подскочил к двери и рывком распахнул её. Профессор Монастырский держал за шиворот извивающегося уполномоченного по квартире, то есть Зойкиного мужа. Он норовил выскользнуть из крепкой Андреевой руки, но тот стиснул хилого уполномоченного и не отпускал.
   -Что это ты, дядя Андрей? - удивился Палёнов.
   -Иду я к себе, тихо иду. Чтобы никого не разбудить шумом. И вижу: этот гражданин сидит под дверью у тебя, ухо к замочной скважине приложил - подслушивает. Вот я его и сгрёб.
   -Не имеете права, гражданин Монастырский! У нас свобода. Хочу - под дверью сижу, хочу - в щель смотрю.
   -Это у нас на подглядывание, на шпионство всякое, значит, свобода?! - тряхнул Андрей висящего кулём уполномоченного. - Пошёл вон, мерзавец!
   -За мерзавца ответите! - пискнул Зойкин муж и рванул в свою комнату.
   -Заходите, дядя Андрей, - пригласил Серёжа, - у нас тут интересный разговор получается. Пойду чайник принесу, пить хочется.
   Монастырский вошёл и замер, увидев Киру. Его глаза вспыхнули радостью и тут же погасли. Секунду-другую Кира всматривалась в его лицо:
   -Ты вспомнил! Ты всё вспомнил! - она кинулась к Андрею, и он, обняв её, прижал к себе.
   -Бедная, бедная, - шептал он, гладя её по голове. - Не плачь! Перестань, иначе я тоже заплачу. Так и будем вместе рыдать в четыре глаза, устроим фонтан слёз и затопим всю чёртову коммунальную квартиру.
   -Как же я ждала, когда ты вспомнишь! Знаю, что нельзя плакать, сейчас вернётся этот мальчик. Он не поймёт, а объяснить я не смогу. Да и не надо ему пока ничего знать, - Кира жалобно посмотрела сквозь слёзы, - не могу остановиться! Тут ещё это зеркало...
   -Да, зеркало интересное, - согласился Андрей.
   -И ты видел там?..
   -Видел. Там наша комната до всего этого безобразия. Аж жуть берёт.
   -А Штефан? Он меня помнит?
   Андрей покачал головой.
   -Нет. Ну вот, опять слёзы потоком! - он с тревогой посмотрел на дверь, - вот что, пошли ко мне, пока Серёжка не вернулся. Быстрей!
   Он стал подталкивать её к двери, но она остановилась, схватила фотографию со стола:
   -Теперь пошли.
   Когда Палёнов вернулся, в комнате никого не было. Он подошёл к зеркалу, посмотрел на себя, поморщился. Как бы ему хотелось вместо иссиня-чёрных вьющихся иметь такие, как у Васьки со второго отделения, гладкие русые волосы. А глаза! В кого такие жгучие? У отца светло-карие, янтарные, у мамы - как спелые вишни в Виннице, где они жили у родственников сразу после начала войны.
   Хорошо жили! Старенький священник и его жена любили его, называли своим внучком. Бабушка ставила перед ним полную миску черно-коричневых ягод и жаловалась, что нет сахара - тогда уже всё потихоньку исчезало, и надо было менять на рынке вещи на сахар или очень дорого покупать. Но ему не нужен был сахар, потому что вишни были сладкими. Бабушка отмывала от вишнёвого сока его замурзанную мордашку и приговаривала:
   -Замурзёха-цыганёнок словно чёрный трубочист, будет наш внучок Серёжа чист-чист.
   А дедушка приглаживал поповскую бороду, одобрительно кивал головой и подмигивал весёлым глазом:
   -А потом вареничков с вишенкой, да побольше!
   Палёнов зажмурился. Он не хотел это вспоминать. Потому что потом надо вспомнить, что сделала Чрезвычайка с его назваными дедушкой и бабушкой в девятнадцатом, когда нашли в их доме раненого офицера. Он подслушал, как мама говорила об этом отцу. Они думали, он спит, а он не спал и всё слышал. Утром он cпросил у мамы, правда ли то, что он слышал. "Да", - просто сказала мама и добавила, что встретила знакомую из Винницы. А ещё она сказала, что они были хорошими людьми и за них надо молиться, а глаза её при этом были покрасневшими и опухшими, будто она не спала много суток.
   -Вот ещё, молиться! - возмутился одиннадцатилетний Серёжа, - мы, пионеры, в Бога не верим.
   Но этих славных стариков, батюшку и матушку из Винницы, он запомнил. У него вообще была хорошая память. Например, он помнил, как в декабре шестнадцатого вернулся с фронта заикающийся после контузии отец. В печке тогда сожгли всю отцову одежду, потому что иначе было не избавиться от вшей. Голову отца обрили наголо. А дядя Андрей поил его успокоительными лекарствами и постепенно заикание прошло. Мама настаивала, чтобы отец устроился на какую-нибудь фабрику или завод, и он стал работать на заводе. Сначала он отмывал какие-то котлы, потом стал к точильному станку. Приходил уставший, грязный, пахнущий машинным маслом. Это уже было в конце семнадцатого. Однажды Серёжа спросил у мамы, почему отец стоит у станка, он же врач. Мама удивилась:
   -С чего ты это взял, Сережа? Это дядя Андрей врач. Ты перепутал, дорогой. Папа служил санитаром при госпитале. Разве рабочий с завода может быть врачом? - при этом она сделала такие смешные круглые глаза, что Серёжа засмеялся, и она вместе с ним.
   Палёнов ещё раз хмуро взглянул на себя. Он ненавидел своё лицо ещё и потому, что относил себя к типажу, подобному ненавистному Полди. Нацепи галстук-бабочку - одно лицо получится! Мерзкая внешность дамского угодника: высокий, черноволосый, черноглазый - романтический герой, как сказали бы дореволюционные барышни. Стыдобище какое! Вот взять хотя бы его отца - женщины головы сворачивают, когда он в своей униформе стоит с программками и проверяет билеты. А того, похоже, это вообще не волнует, плевал он на всех этих дамочек. Только улыбается виновато-ироничной улыбкой.
   Так что там эта девчонка увидела в зеркале? Ничего особенного, всё как обычно. А какую историю насочиняла! Он взял листок с "компроматом", перечитал. Занятная история получается. Надо бы обдумать.
   Нина несколько раз за ночь просыпалась от шепота и плача за стенкой. Тонкая перегородка - голоса слышны, но ни слова не разобрать. Нина догадалась, что это Кира с Монастырским шепчутся. Удалось девочке всё-таки застать его дома, долго она ждала этого. Ну, пусть поговорят.
   Много чего рассказал Кире Андрей Афанасьевич Монастырский. Боль, горечь, разочарования, потери - всё было в его рассказе. Всё было в их жизни.
   -Но почему Палёнов? Откуда эта фамилия? - сморкаясь в платок, предложенный Андреем и шмыгая покрасневшим носом, спросила Кира.
   -О, это тоже та ещё история! - он усмехнулся. - Всё началось в конце шестнадцатого. Штефан вернулся с фронта перед Рождеством. Видела бы ты его! Худой, вшивый, заикается. Чёрт! Перестань сейчас же. Если будешь плакать, не стану говорить. Конечно, мы с Олечкой взялись за него. Два месяца выхаживали. А потом февральская революция, и началось... Всё перемешалось, все орут друг на друга. Красные банты, советы депутатов... Вот тут Олечка и проявила сообразительность. Знаешь, у неё потрясающая интуиция! Она мгновенно сообразила, что раз дело дошло чуть ли не до отмены субординации в армии, то и титулы ни к чему хорошему не приведут. Это была её мысль: сделать из графа работягу. Представляешь, кругом всякие собрания, демонстрации, а она все бумаги дома перебрала, все вещи пересмотрела и, если хоть что-то намекало на прошлое, жгла в печке. Я тогда в Мариинском лазарете служил. Подвернулись подходящие документы умершего раненого. Вот откуда фамилия Палёнов, там даже имя-отчество совпали. И появился сын рабочего Палёнов Степан Иванович. А Штефан-Георг фон дер Пален исчез. Соседи новые, старые - кто-то умер, кто-то уехал. Олечка заставила сына выучить, вызубрить, кто папа, кто мама. Не понимаешь? Мальчишка мог ляпнуть что-то из старой жизни. Вот она ему и внушала, что он был маленький, голодный и плохо помнил, как они жили. Она ему байки про дедушку - мастера с Путиловского завода - плела. Представь, добилась своего. Если бы не она, страшно подумать, где мы все могли оказаться.
   - Он её очень любит, да? Штефан Олечку? - Кира отвела глаза, но Андрей чувствовал по напряжению в её голосе, как она сейчас ждёт и как боится его ответа.
   -Я же тебе объяснил. Тебя словно бы вычеркнули из нашей жизни. Он злился, совал нам под нос фотографии. Но никто: ни Олечка, ни я - не могли зацепиться ни за одно воспоминание, связанное с тобой. А потом это началось и у него. Когда приехала его мать с утешениями, он её просто не понял.
   -Эльза Станиславовна... Ты что-нибудь о них знаешь?
   -Ничего. Только то, что они в шестнадцатом году уехали в Берлин. Потом связь прервалась.
   -Но как же ты? Насколько я понимаю, теперь не любят священников, теперь все безбожники. А ты поповский сын. Тебя не трогают.
   -Бог миловал. Пока, - он нахмурился. - Но в последнее время появился странный тип. Чего-то добивается от меня, намекает на то, что я якобы проводил над собой опыты по омолаживанию.
   -А ты проводил?
   -Конечно. Вспомни, как мы все получили твои браслеты.
   -А Штефан? С ним то же, что и с тобой?
   -И с ним, и с Олечкой.
   -А этот тип, он чего хочет?
   -Волшебного средства для вечной жизни, чего ж ещё! Да только организация, где он служит, шутить не любит.
   -Поэтому ты в этих жутких усах и бороде? Чтобы выглядеть старше?
   -Да, только не очень помогает. Ты же мне уже говорила, что выглядит это как грим на актёре.
   - Андрей, - вдруг испугалась Кира, - но они же могут и Штефаном заинтересоваться, и Олечкой! Вы все должны немедленно уехать.
   -Как легко ты рассуждаешь! - покачал он головой, - куда мы денемся? Уехать! Но если честно, я уже думал над этим. И ничего не придумал.
   -А твоя жена? Где она?
   -Откуда знаешь о жене? Ах, да. Ты же нам когда-то гадала. И мне, и Лизе. Мы с нею встретились в госпитале. Она себя не помня ухаживала за ранеными. Два года жили душа в душу. А потом она увлеклась идеями госпожи Блаватской, её Теософическим обществом и уехала в Индию. Как-то пришло письмо, ещё тогда, до революции. И больше ничего.
   -Бедный Андрюша! - но ему это не понравилось, - ладно, ладно, не сердись. Как вы все здесь живёте?! Грязно, шумно, тесно...
   -Живём... Привыкли уже. Вначале, конечно, пытались как-то порядок наводить, потом бросили. Тут ведь что ни вечер шум поднимается: соседи отношения выясняют. Дым коромыслом! Сначала мы со Штефаном выскакивали на эти вопли. Видела бы ты, как он за шиворот растаскивал их! А потом одна тётка с подбитым глазом написала жалобу в домком, мол, её Ванюшке руки скрутили да оставили на полу валяться. Милиционер приходил, протокол составил и внушение сделал, чтобы не лезли не в своё дело почём зря.Вот мы и утихомирились с тех пор.
   -Скажи, а почему Штефан не живёт здесь?
   -Дурацкая история. Глупый мальчишка, Серёжка, приревновал мать к Полди. Они поругались - и вот результат. Теперь они живут в кассе театра. Представляешь? Там не то что жить... В общем, распустился мальчишка.
   -Он мне сегодня сказал, что я что-то вроде шпионки, что меня подослали. Глупыш!
   -Глупость, конечно, но как бы он не вздумал поставить в известность товарищей.
   -Андрюша, пойдём к Штефану! Сейчас прямо! Вдруг он увидит меня и сразу всё-всё вспомнит?
   -Когда, сейчас? Среди ночи?
   -И что? Я хочу видеть мужа!
   Андрей вздохнул:
   -Какого мужа? Кира, он не твой муж. Он муж Ольги Яковлевны Палёновой. Уже двадцать лет!
   Тут Кира согнулась и, уткнувшись носом в колени, зарыдала:
   -Нет! Нет! - давясь слезами, лепетала она.
   Андрей погладил её по спине:
   -Ты сейчас на него обижена. Думала, он без тебя станет мучиться, изведётся весь... Было это. Давно было. Двадцать лет назад. Для тебя - мгновение, а для нас целая жизнь прожита. Каково это? - он помолчал, - что поделаешь? Так жизнь сложилась. Она любит его.
   -А он? Он любит? - подняла Кира голову.
   -Ты уже спрашивала. Не знаю, любит ли. Скорее всего, да. Ты вот что, сейчас иди, поспи хоть чуть-чуть. Завтра решим.
   -Я пойду туда, - твёрдо заявила Кира. - А вечером... Вспомнила! Полди добыл контрамарку на завтра. И ты пойдёшь с нами: со мной и Ниной.
   Спать? Нет спать Кира не могла. Какой тут сон, когда через пару часов она увидит Штефана? И усидеть на месте нельзя. Лучше делом заняться. Недавно Совнарком издал постановление о переходе на прерывную неделю, и с 1 декабря вся страна перешла на шестидневку с фиксированным днём отдыха. Теперь 6, 12, 18, 24 и 30 числа каждого месяца у всех был выходной день. Сегодня как раз шестое декабря - день отдыха, но внутреннее напряжение и нетерпение не отпускали. И она отправилась отмывать лестницы. К шести утра она закончила, поставила в закуток под лестницей ведра и веники и, присев на чистый мрамор ступеньки, стала мечтать. Вот она приходит к театру, вот видит Штефана. Она подойдёт и скажет: "Я вернулась". Нет, не так. Она скажет: "Смотри, это же я". Он посмотрит-посмотрит, засмеётся и подхватит её, как всегда это делал, на руки. А она будет смотреть в его медовые глаза и слушать его голос, и обнимать крепко-крепко - так, чтобы оторвать нельзя.
   Видимо, она задремала, потому что не слышала, как спустился Палёнов. Он довольно ощутимо ткнул её в плечо:
   -Ты чего это вчера сбежала? Испугалась? - он с интересом всматривался в её очумелое со сна лицо.
   -Слушай, отстань от меня. Чего ты привязался? - он хмыкнул на её грубость и вдруг сел рядом:
   -Ты вот что: не бойся, - посмотрел в глаза, - я никому не скажу.
   Кира встретила взгляд его чёрных глаз, улыбнулась:
   -Спасибо. Ты поверь, я никому ничего плохого не сделаю. Просто со мной произошла очень странная история, и, честное слово, я тебе всё расскажу. Только не сейчас. Хорошо?
   Он кивнул, поднялся:
   -Не сиди на мраморе, простудишься, - и пошёл к выходу.
   Когда Кира вошла в свою комнату, на столе уже стояло молоко, французская булка и варёные яйца. Какое богатство! Нина, стоя под лампой, разглядывала оставленный на столе снимок. Она взглянула на бледную с тёмными кругами вокруг глаз Киру, неодобрительно покачала головой:
   -Поешь и спать. И не спорь. Это обязательно, - потом показала на снимок, - это он?
   -Он, - Кира с отвращением смотрела на еду, - теперь я знаю, где он, Ниночка. И сегодня я его увижу.
   -А ведь и я его знаю, - она поставила перед Кирой молоко, - пей. Конечно, я его знаю. Я же дворником была. Все прописки-выписки на мне. Но они здесь давно живут, в квартире твоего профессора. Мы-то с тобой искали Палена, а он Палёнов, - она заметила, как дёрнулась Кира, - ладно-ладно, можешь не объяснять. Я сама такая. Только как же теперь будет? Он же женат, давно женат. У них вон сын какой взрослый. Да и помнит ли он тебя? А если он, как профессор? Ничего не помнит?
   -Андрей уже вспомнил. Но, Ниночка, не мучь меня. Я ничего не знаю, кроме одного - сегодня пойду к мужу.
   -К чьему мужу ты пойдёшь?
   -Ну что вы все: и Андрей, и ты - твердите одно! К чьему да к чьему? К моему! Он - мой муж, и я его люблю!
   -Конечно, любишь. Только это ведь для тебя два месяца прошло, а для него-то двадцать лет!
   -Так. Всё! - Кира выпрямилась и зло посмотрела на Нину, - Ты идёшь к лифту? Вот и иди. А меня оставь в покое.
   Нина лишь головой покачала.
  
  
  
  
  
   Глава 5
  
   Около десяти часов, когда совсем рассвело, Кира вышла на улицу и понеслась к театру. Было холодно, снежно и скользко. Она даже упала, поскользнувшись в своих ботиках. Старичок в чёрном пальто помог ей подняться, даже отряхнул её. Она пробормотала что-то вроде "благодарю вас, сударь" и помчалась вперёд, оставив старичка стоять с открытым от удивления ртом.
   Громоздкое здание Народного дома нависало над садом. Слева над входом горела двадцатипятисвечовыми лампочками полукруглая надпись "Ленинградский театр музыкальной комедии". Кира некоторое время стояла возле массивных дверей, потом подошла и потянула створку на себя. Просторное гулкое фойе, афиши, прямо - лестница, вход на которую перекрыт красным бархатным канатом. Справа дверь с закрытым окошечком и надписью "касса". Кира двинулась к этой двери.
   Дверь как дверь, ничего особенного. Она потрогала блестящую холодную ручку, коснулась кончиками пальцев притолоки - дверь в его мир, и там ей нет места. Понимание пришло неожиданно. Решимость покидала её. Не сводя глаз с невзрачной двери, выкрашенной мышиного цвета краской, она отступала к выходу. Сейчас она чувствовала себя воином, проигрывающим сражение. Да и какой она воин? Так, маленький общипанный барабанщик. И о каком сражении может идти речь? С кем сражаться? С Олечкой за Штефана? Или с самим Штефаном за него же? Сражаться, интриговать... Это значит вмешаться в их жизнь, всё сломать в ней, разрушить. Есть ли у неё на это право? Она представила большие такие весы, на одной чаше несколько месяцев счастья - её счастья, а на другой - двадцать лет жизни, полной невзгод, лишений, волнений, взаимных забот и, наконец, любви. Так какая чаша перетянет? Вот именно, всё ясно же и так. И никому нет дела, что она, Кира, жить без него не может. Что она и не живёт уже, а просто тихо угасает, умирает от любви.
   Она вышла из здания с надписью "Театр комедии" - символическая надпись, ничего не скажешь, - и побрела домой. Истопник, тащивший охапку дров, проводил взглядом печальную фигурку.
  
   Заслышав шум за стенкой, Нина поняла - вернулся со службы сосед, и она отправилась к нему.
   -Андрей Афанасьевич, можно к вам? - она удивилась, завидев профессора, сидящим в пальто и шапке. - Что это вы не раздеваетесь? Не заболели случайно?
   -Нет, всё в порядке. Что вы хотели, Нина Ивановна? - сказал он, но не сдвинулся с места.
   -Я хотела о Кире поговорить. Но если вам сейчас некогда...
   -Говорите. Что с Кирой не так?
   -Понимаете, она не ест. Совсем ничего. Вы же видели её: кожа да кости. Так помереть недолго. Все эти дни она как в лихорадке - то радуется, то плачет. У неё настроение скачет от восторга до отчаяния. Сегодня она даже разозлилась на меня, когда мы... - она в замешательстве посмотрела на Андрея, потом махнула рукой, - вы же с ней давно знакомы - всё знаете, да и я чуть-чуть знаю её историю. В общем, она сегодня собралась бежать туда, к театру, чтобы увидеться с мужем. А я напомнила ей, что он теперь не её муж. Она обозлилась и всё же пошла туда. Видели бы вы, какой она вернулась! Не пришла, а приползла назад. Я заскочила на обед, смотрю - сидит, в окно смотрит. Спрашиваю, мол, видела его? Она только головой покачала и опять в окно уставилась. Мы сегодня в театр должны были пойти по контрамарке. Она вчера платье приготовила, радовалась. А сейчас лежит носом к стенке и молчит. Нехорошо это. Поговорите с ней!
   -Да, конечно. Только пальто сниму.
   Кира лежала на своём топчанчике, отвернувшись к стене. Нина глазами показала, мол, сами видите. Андрей кивнул и прошептал:
   -Побудьте пока у меня, я вас позову, - он закрыл дверь за Ниной, подошёл к топчанчику, постоял, разглядывая унылую фигурку, присел рядом, - Вчера ты была полна надежд, - начал он, - что случилось этим утром, почему такое настроение?
   Она молчала.
   -Хорошо, тогда я попробую представить, что произошло. Ты сломя голову понеслась сегодня к театру. Там ты встретила Штефана, он не обратил на тебя внимания, то есть не узнал. И ты, полная вселенской скорби, притащилась домой. Теперь лежишь в позе эмбриона и оплакиваешь свою несчастную молодую жизнь. Есть-пить не хочешь, хочешь уйти в мир иной и не страдать. Так? Что я могу на это сказать? Глупо - вот что.
   -Нет.
   -Ах, нет? Почему же? - он обрадовался, что она ответила.
   -Нет, потому что я его не видела.
   -Не видела. Тогда отчего это горе?
   Она ещё больше сжалась в комочек:
   -Мне нет места в их жизни. Ты это понимаешь? Они жили-жили, а тут я...
   Он какое-то время молчал, подёргал себя за бороду:
   -Да, именно так всё обстоит.
   -Ну, вот видишь!
   -Что я вижу, я сейчас тебе скажу. Нужно с ним встретиться, и с Олечкой. В этой нашей общей истории события, на мой взгляд, пошли не в том направлении. Нельзя было тебе уезжать с Софьей Григорьевной! Если б можно было всё вернуть! Так не воротишь! Двадцать лет мне не снилась Нора, а теперь каждую ночь её вижу. Улыбается так печально, будто прощается. Я ей кричу, зову - она не слышит.
   -Теперь уже поздно что-то менять. Они - семья.
   -Ты об Олечке и Штефане? Там не так всё просто. Ты сядь, а то разговаривать с твоей спиной - мало удовольствия, - Кира села, опираясь спиной на стену. - Ты не думала над тем, почему оказалась именно в этом году? Что это? Случайность? И вообще, почему это случилось?
   -Думала, много думала. Какие-то обрывки мыслей появлялись, но вместе не складывались.
   Андрей взял стакан молока и сунул ей в руки, она машинально взяла и глотнула. Он таким же манёвром подложил ей булочку.
   -Расскажи ещё раз, что ты делала перед тем, как здесь оказалась. Посекундно вспомни.
   Кира жевала булку и вспоминала:
   -Мы с тётей Соней слушали музыку, потом пошли к себе в каюту. Да, ты знаешь, она мне жуткую историю рассказала. Представь, сказала, что она убила тётю Полину.
   -Ничего себе признание! - не поверил Андрей.
   -Да-да, будто Полина боялась из-за меня. Ну то, что откроется история с двоемужеством. Прости, Андрей! - он только хмыкнул. - Тётя Соня хотела всё нам с тобой рассказать, но Полина этого не хотела. Она у тебя какой-то пузырёк с лекарством вытащила и подлила тёте Соне, а та увидела и переставила чашки. Только она не думала, что это отрава.
   -А знаешь, я ведь догадывался. Всё говорило, что не просто так ушла от нас Полина.
   - Да. Так вот: мы вернулись в каюту, но спать после такого разговора не хотелось. Я села пришить пуговицы на пальто, а она читала книгу. Достала из медальона кусочек пергамента и складывала цифры...
   -Покажи мне его.
   -Смотри, - открыв медальон, она протянула листок Андрею, при этом её взгляд остановился на фотографии Штефана. Она отложила хлеб, оживившиеся было глаза потухли:
   -Ни к чему это. Ты же сам говоришь: не воротишь назад.
   Он оторвал взгляд от листочка с цифрами:
   -Ты помнишь, она, Нора, в дневнике писала, что только ты можешь всё исправить? Только ты! От тебя зависит многое. Не знаю, что именно, но не зря же со всеми нами случилась такая чертовщина. Даже если Штефан...Нет, не хочу сейчас говорить об этом. Скажу тебе на чистоту: ты и только ты отвечаешь за нас всех. Поняла! С тебя всё началось. Да-да, не спорь, с тебя, милая. Тот сундук, будь он неладен, твоим был. Так что твоё это наследство и тебе с ним разбираться. И ещё: у тебя права нет - взять и бросить всё.
   -Ах, какая речь, господин прокурор! - она гневно сощурила глаза, - я за всех отвечаю, видите ли! Права не имею... А ты подумал, каково это видеть любимого человека с другой женщиной? Каково это сидеть на краю чужого гнезда?
   Андрей долгим взглядом посмотрел в её пылающие злой зеленью глаза:
   -Ты думаешь я никогда не испытывал ничего подобного? - тихо спросил он.
   Кира опустила голову. Уж кому, но только не Андрею, слушать подобные упрёки, да ещё от неё.
   -Так что ты там считала на этом листочке? - уже другим тоном спросил он.
   -Складывала, складывала, а тут в коридоре зашумели. Я сбилась. Тётя Соня пошла узнать, в чём там дело. Я пальто надела, чтобы пуговицы проверить, да так в нём и осталась - холодно было в каюте. Опять стала считать. Листок был в руке, я иголкой вела по цифрам и случайно укололась. Всё.
   -Совсем всё?
   -Сначала стало темно. Я ещё подумала, что свет выключили, а потом вижу - стою на Каменноостровском возле лицея.
   -А листок?
   -Листок держала в руках.
   -Ничего не понимаю, - он потёр голову. - А цифры ты успела сложить?
   -Нет. Да и что их складывать? Теперь всё равно будет другая сумма.
   -Почему это? - удивился он.
   -Видишь белое пятно? Здесь тоже были четыре цифры. И знаешь какие? 1931! Но потом они исчезли.
   -1931?! Тогда, Кира, получается, это не просто цифры - это обозначения разных лет.
   -Я уже думала об этом. Я даже подумала, что раз моя кровь попала именно на этот, 1931 год, я здесь и очутилась. Но это же полный бред!
   -А может, и не бред, - задумчиво сказал Монастырский. - Надо попробовать. Слушай, мы сейчас прямо и попробуем.
   -Ни за что! А если получится? Я не могу оставить Штефана здесь!
   -А, вот как заговорила! Вот так-то и надо! А то "мне нет места в их жизни" ...
   -Перестань! И отдай листок.
   -Подожди. Нина Ивановна, - он всего лишь немного повысил голос, - зайдите к нам сюда!
   Мгновение спустя Нина вошла в комнату:
   -Вот нагородили перегородок! Из картона они что ли? - она увидела стакан из-под молока, полбулочки - всё-таки удалось профессору уговорить Киру поесть.
   - Нина Ивановна, помогите нам. Это всего лишь небольшой эксперимент. Вы не против?
   -Не против. А что нужно сделать?
   -Ничего особенного. Нужно лишь уколоть палец и мазнуть им по этому листку. Согласны?
   -Почему нет? Давайте, экспериментируйте.
   Андрей прокалил на огне обычную швейную иголку и слегка ткнул в палец Нины Ивановны. Выступила крохотная капелька крови.
   -Приложите палец вот хотя бы сюда, где 1968... - Нина Ивановна прижала палец к указанным цифрам. Андрей, не выпуская листок из рук, напрягся в ожидании, но ничего не произошло. Нина Ивановна по-прежнему стояла рядом. Он взглянул на Киру:
   -Не получилось. Подождите, а если сюда - 1910? - тот же результат.
   -Теперь пятна останутся, - пробормотал Андрей. - Нет, ничего. Смотри, Кира, никаких следов на пергаменте. Да, над этим стоит подумать, - и он вернул Кире листок.
   -Если мы хотим успеть в театр, нам пора выходить, - напомнила Нина Ивановна, - или мы не пойдём, Кирочка?
   -Нет, пойдём! И ты, Андрей, познакомишь меня с семьёй Палёновых.
  
   По пути к театру Андрей рассказал, что предположительно через неделю он уедет в Берлин на конференцию Союза врачей. Ему предстоит доклад с демонстрацией прибора, способствующего регенерации тканей.
   -А знаешь, кто мне помогал в работе над прибором? - откуда Кире было это знать, - Серёжка Палёнов. Да-да, он у меня в лаборатории уже год работает. Толковый мальчишка. Хочу его с собой в Берлин взять.
   -Только уж больно активный, - пожаловалась Нина.
   -Молодой ещё, - заступился Андрей. Нина глянула искоса на юношескую физиономию профессора, но промолчала.
   Чем ближе они подходили, тем медленнее шла Кира. Её спутники нетерпеливо посматривали на неё и не выдержали, когда она совсем остановилась.
   -Ну что ты? - дёрнул её за руку Андрей, а Нина, заглянув в бледное лицо, шепнула:
   - Du courage, ma cherie! - Кира слабо улыбнулась: Нина права - мужество ей сейчас необходимо. Как Андрей сказал? Она в ответе за всё, что произошло с ними? Значит, нет права у неё на трусливое прижимание ушей да на покорное складывание лапок. На бледных щеках Киры появился румянец, и вспыхнули глаза. Андрей хорошо знал это её выражение лица:
   -Что? "Вперёд, истинный шляхтич"? - засмеялся он. Она лишь сверкнула глазами.
   До начала спектакля оставалось не больше пятнадцати минут, а Андрей ещё не купил билет. Но, похоже, и на этот спектакль народ не ломился. Андрей сунулся в окошечко кассы, потом оглянулся и позвал Киру. У неё ёкнуло сердце и задрожали колени, но она подошла и заглянула в кассу.
   Олечку не портила даже странная причёска из волос, собранных сзади узлом, спереди же они были старательно уложены в замысловатые волны. Ярко накрашенные губы, много пудры - никогда раньше Олечка не позволяла себе такой вульгарности. Но Кира уже знала, что это значит. Это всего лишь очередная "защитная окраска", скрывающая непозволительную молодость.
   -Вот, познакомьтесь: Ольга Яковлевна Палёнова - моя давняя знакомая. А это наши соседи: Нина Ивановна Иванова и её племянница Кира Стоцкая, - представил их друг другу Андрей. Олечка высунулась из окошка кассы почти по пояс, протянула руку Нине Ивановне и кивнула Кире:
   -Значит, соседи? Очень рада. С Ниной Ивановной мы давно знакомы, - она быстро, но внимательно оглядела стоящих женщин и улыбнулась, - в последнее время у нас здесь набирается лишь ползала. Но спектакль хороший, традиционный, без авангарда - сами увидите, - и уже обращаясь к Андрею, добавила:
   -А нам здесь пожарная охрана жить запретила. Так что возвращаемся в свои пенаты.
   -Давно пора, - порадовался Андрей.
   -Давно пора, - ответила Олечка, она всё поглядывала на Киру, - скажите, мы с вами не могли раньше встречаться? - и пояснила, - лицо ваше кажется знакомым.
   -Конечно, могли, - согласилась Кира, так странно было говорить с ней словно с незнакомой.
   -Вот как? Значит, точно встречались. Ну, ещё вспомним. Сейчас вам пора, иначе опоздаете.
   Они двинулись вверх по лестнице, и Кира чувствовала затылком Олечкин взгляд. Пожилая капельдинерша проверила их билеты и махнула в направлении гардероба. Кира вертела головой по сторонам - искала глазами Штефана. У них приняли пальто, и Андрей одобрительно поцокал языком при виде зелёного с белым воротничком и манжетами платья Киры:
   -Тебе очень идёт, совсем гимназистка. И медальон сюда кстати, - улыбнулся он, - а вот там мы купим программку.
   И он повёл своих дам к правому входу в зал, где возле капельдинера крутились зрители, в основном женщины. Они задавали ему вопросы, покупали программки, шутили, как со старым знакомым. Он отшучивался, улыбался всем и каждой. Если Андрей и Олечка прикрывались гримом, как щитом, то Штефан, она поняла это с первого взгляда, плевал на все предосторожности. Он словно бросал вызов своей молодостью. Кира даже испугалась: среди коренастых, грубо срубленных фигур, круглых лиц с носами картошкой он, высокий, стройный, с тонким лицом аристократа, с гордой посадкой головы не просто выделялся, он бросался в глаза. Его не портила даже дурацкая зелёная, обшитая жёлтым галуном униформа. К тому же, видимо, Олечка тщательно подогнала это лягушечье безобразие под его фигуру, и теперь нелепая форма даже напоминала офицерский китель.
   -Он с ума сошёл! - прошептала Кира. Андрей неопределённо хмыкнул:
   -Он никого не хочет слушать. Затеял какую-то свою игру...
   Да, её строптивый красавец-муж совсем не изменился. Он заметил Андрея, радостно заулыбался и шагнул им навстречу:
   -Зачастил к нам, да? - от этого, такого родного, голоса сердце Киры уже не просто забилось, оно скакало где-то в горле и в висках.
   -Вот, привёл наших новых соседей. Нина Ивановна, познакомьтесь.
   -Да мы же знакомы со Степаном Ивановичем. Вы забыли, Андрей Афанасьевич. Вот Кирочку познакомьте.
   -И, правда. Тогда начну сначала. Кира, это Степан Иванович Палёнов, отец нашего Серёжи.
   Кирину ледяную руку накрыла тёплая ладонь Штефана:
   -Рад знакомству. Какая холодная рука! Здесь можно выпить горячего чая и согреться,- он улыбался, глядя сверху вниз на Киру.
   -Чая? Да, это было бы здорово: чай, много сливок и побольше сахара.
   -Да-да, обычно маленькие девочки так и пьют чай, - он удивился странному выражению её лица. - Так вы с моим сыном знакомы?
   -Да, он помогает мне привыкнуть к городской жизни. Ведь я из деревни. А он, как и все, за смычку города и деревни. Вот, шефствует надо мной.
   Прозвенел звонок.
   -Пойдёмте, я покажу вам ваши места. Контрамарку, конечно, Полди добыл? Он сегодня занят в спектакле. Андрей, тебе сюда. А дам я провожу, - он всё время поглядывал на Кирин медальон, - занятное украшение, старинное. Откуда оно у вас?
   - Подарили, - неопределённо ответила она, потрогав медальон.
   Он провел их до седьмого ряда, слегка поклонился и ушёл.
   -С ума сойти! - только и сказала Нина, потом глянула в Кирино лицо, - du courage, ma cherie!
   Под звуки увертюры Кира вспоминала, как они со Штефаном были здесь в самом начале января 1912 года. Тогда в присутствии государя императора торжественно открылся этот новый зал принца Ольденбургского. Давали "Жизнь за царя",огромный зал был полон. В темноте сверкали золотые эполеты и драгоценности дам. Они сидели в десятой ложе, и вся огромная сцена была как на ладони. С ума сойти можно - всего несколько месяцев назад!
   А Полди-Комаровский был хорош. Он так проникновенно спел арию Мистера Икс - некоторые дамы прослезились, глядя на горящие в прорезях маски чёрные глаза и интересную седину на висках. В антракте народ направился в буфеты, а Кира к правому боковому входу в зал, Нина и Андрей потянулись за нею. Штефан был на своём месте и по-прежнему раздавал улыбки дамам. Кира остановила свой отряд неподалёку, так, чтобы можно было за ним наблюдать. То, что происходило, нравилось ей всё меньше и меньше. Она спрашивала себя, почему у неё появилось это чувство, почему сейчас он ей неприятен. И наконец, сообразила: это не улыбка. Это гримаса. Так человек, которого мучают сильные боли и не хочет, чтобы об этом знали, прячет свои страдания под натянутой улыбкой. Нервная улыбка Штефана была фальшивой, он заставлял себя улыбаться.
   -Андрей, что происходит? - не выдержала она. Но её друг только покачал головой:
   -Не здесь и не сейчас, - серьёзно ответил он, догадавшись, о чём она хотела сказать, и расцвёл беспечной улыбкой навстречу приближающемуся Штефану. - Завсегдатаи замучили?
   Тот только отмахнулся, скривившись:
   -Пустяки! Ну как вам Полди? - обратился он к женщинам.
   Нина, которой очень шла причёска, придуманная Кирой, чувствуя себя если не красавицей, то, во всяком случае, привлекательной, радостно улыбнулась:
   -Очень страдает, но поёт он прекрасно. Жаль, что зал наполовину пуст.
   -Да, обидно. Спектакль неплохой.
   -А вы помните открытие этого зала? - вдруг спросила Кира.
   -Да, конечно. Очень торжественное событие, много известных персон, - опять улыбался он, внимательно глядя на неё серьёзными глазами, - об этом во всех газетах писали. А у нас есть письменная история театра. Посмотрите в программке - там об этом сказано.
   -Я ещё плохо читаю, - Кира сделала вид, будто смутилась, - лучше расскажите.
   -Открытие состоялось, - начал он тоном лектора, - четвёртого января 1912 года. В тот вечер давали оперу "Жизнь за царя" композитора Михаила Глинки...
   -В зале дамы в нарядных туалетах и при драгоценностях, - подхватила Кира, глядя в его янтарные глаза и не обращая внимания на тревожное покашливание Нины, - свет играет на золоте офицерских эполет. Оркестр настраивает инструменты, в зале тихо переговариваются. Вдруг все смолкают и встают - под звуки гимна появляется государь император с императрицей. В десятой ложе пара. Он - доктор, увлекающийся психиатрией, это красивый молодой мужчина во фраке, рядом его жена. На ней чёрное с золотом шифоновое платье и нитка жемчуга, подаренная матерью мужа...
   - А говорили, что не умеете читать. Какое у вас богатое воображение, - холодным тоном прервал её Штефан. - Если бы не ваш юный возраст, мы бы подумали, что вы там присутствовали.
   -Возраст бывает обманчивым, - не сдавалась Кира, - кажется, тебе семнадцать, а на самом деле - под сорок. А бывает и наоборот: тебе за сорок, а кажется, что всего лишь двадцать три.
   -О, я вижу, вы любите загадки, - его глаза сверкнули неприязнью. - Думаю, мы ещё сыграем в эту игру. Позже сыграем.
   -Нам пора в зал, - вмешался в их диалог Андрей и потащил в зал. Пока они дошли до мест, он успел устроить Кире выволочку:
   -Ты что, с ума сошла? - ворчал он. - Ты хоть понимаешь, что так сразу нельзя? И потом всё первое действие мы с ним говорили о наших делах. Оказывается, не только за мною ходят агенты. К нему тоже приставили человека. Я думаю, их поэтому выселяют из театра. Скорее всего, нас сгоняют, как цыплят, в одну корзину. Он боится за сына. А тут ты с намёками.
   -Андрей, он помнит события, но не помнит меня! - чуть не плача, прошептала Кира.
   -Он вспомнит, только нужно терпение. Помнишь, как в одном романе написано, что вся мудрость человеческая заключается в двух словах: ждать и надеяться? Вот сиди и жди.
   -Никогда не отличалась мудростью, - печально откликнулась Кира.
   Во втором действии страдания Мистера Икс достигли предела. Все его не понимали, презирали и гнали прочь. Зал наполнился сочувственными вздохами.
   -Надо в антракте зайти к Полди и поблагодарить его за билеты и спектакль, - прошептала на ухо Кире Нина. Та согласно кивнула.
   В антракте они двинулись к двери за кулисы, но предварительно прошли мимо того места, где обычно стоял Штефан, его там не оказалось. Разочарованная Кира сразу сникла.
   -Кто пойдёт к Полди? Всех не пустят. Так кто? - поинтересовался Андрей, - Вы, Нина Ивановна, или ты, Кира?
   -Нет-нет, только не я, - стала отказываться Нина Ивановна. - Зайди к нему, Кирочка, ладно?
   -Да, конечно. Хорошо бы с цветами...
   -Ничего, и так сойдёт, - уверил её Андрей. - Мы тебя здесь подождём.
   Пахнет за кулисами, видимо, во всех театрах одинаково: пудра, грим, духи, краска, пыль и ещё много чего. Здесь шла своя особенная жизнь. Монтировщики прибивали декорации, реквизиторы выкладывали свои штучки, осветители проверяли свет. В своих гримёрных отдыхали актёры, перемывая кости приятелям. Оркестранты играли в шахматы, а кто-то, вопреки правилам, рискнул перекинуться в картишки. Так было двадцать лет назад, так происходило сейчас и так будет ещё через сто лет.
   Кира быстро разобралась, где женская половина, где мужская. На дверях гримуборных были приколоты картонки с фамилиями. Вот и Полди-Комаровский. Она постучала.
   -Войдите, - донеслось из-за двери. Кира осторожно вошла, оставив дверь приоткрытой - помнила урок, полученный в Одессе. Он переодевался за ширмой.
   -Это я - Кира Стоцкая, Витольд Болеславович, - глядя на ширму, сказала Кира. Витольд высунулся оттуда:
   -Рад видеть. Сейчас я выйду, уже заканчиваю. Одну минутку. Присядьте пока.
   Но Кира не стала садиться, она рассматривала афиши. Кажется, он переиграл все опереточные персонажи. Надо же: даже теноровые партии подгоняли под его баритон!
   -Вот и я, - он появился из-за ширмы в костюме, расшитом блёстками, осталось лишь надеть маску. Удивлённо оглядел Киру, - как вам идёт это платье! Куда же девалась та крестьяночка, что недавно так печально сидела на кухне? - игриво спросил он, и тут же без перехода, - как спектакль?
   Кира поняла, что подразумевалось "как я".
   -Замечательно. Никогда не слышала такого красивого сочного голоса. У вас, Витольд Болеславович, бархатный тембр. Мы с Ниной Ивановной вам очень благодарны за удовольствие вас слушать, - вот какую россыпь благодарностей накрутила.
   -Как мило, вы это говорите. Хотите вина? - он двинулся к столику, где стояла открытая бутылка и бокалы.
   -Нет, спасибо. Я лишь зашла выразить вам благодарность. Не хочу отвлекать вас. Вам же надо сосредоточиться перед выходом, - тут её взгляд упал ещё на одну афишу, в самом углу. Она быстро подошла к ней. Ну да, афиша оперного театра Одессы, только очень старая, пожелтевшая - "Трубадур". Среди действующих лиц и исполнителей: граф ди Луна - В. Комаровский. Вот как! Ещё не Полди-Комаровский, а просто В. Комаровский. Она вопросительно глянула на Полди.
   -Когда-то я начинал именно так, - усмехнулся Витольд.
   -Скажите, - спросила, не подумав, - а в 1909 году вы случайно не пели в Одессе?
   -Это было так давно, я уж и не помню, - зажеманничал он. - А впрочем, да, эта афиша как раз того сезона. Почему вы спрашиваете?
   -Одна дама рассказывала, что обожала молодого премьера с бархатным голосом и страстными чёрными глазами.
   -Ах, эти поклонницы, - усталым, но довольным тоном проворчал он и двинулся к ней, - выпейте со мной!
   -Нет-нет, - Кира решительно направилась к двери, ловко обойдя Полди. - Спасибо, Витольд Болеславович. Удачи на спектакле, - и выскочила за дверь.
   Бедная Олечка! Каково это - постоянно встречать первую свою любовь, ненавидеть его и улыбаться ему? А Серёжа? Знает ли он, что Полди его отец? Но как судьба играет ими! В одной квартире и Олечка, и Серёжа, и Полди, и Штефан! Не говоря уж о ней самой.
   Она задумалась и повернула не в ту сторону. Надо было налево, к выходу, а она пошла в сторону кулисы, прикрывающей выход на сцену. Там, в левой кулисе, кто-то возился. Она заглянула и замерла. Они яростно целовались - балеринка из кордебалета и Штефан. Его зелёная форменная куртка валялась на полу, белая рубашка была наполовину расстёгнута. Руки балеринки обвились вокруг его шеи, пальцы запутались в его длинных волосах, глаза томно блуждали. Вот они встретились с расширенными глазами Киры, и балеринка стала отталкивать мужчину. Ещё ничего не понимая, он обернулся и увидел Киру. Его лицо скривилось в злой усмешке:
   -Л-любительница загадывать загадки! - прошипел он сквозь зубы, выпуская балеринку из рук, - так вы ещё и л-любительница шпионить? Нравится подглядывать, да? - он шагнул к ней и больно схватил за руку, - получаешь удовольствие, д-девочка?
   -И не думала, - её тоже охватила злость, - велика радость смотреть, как кто-то кого-то тискает! Нашли место! Животные! Пустите руку, Дон Жуан опереточный! - и свободной рукой влепила ему пощёчину.
   Этого он не ждал. Не выпуская её руки, он отпрянул, и тут его взгляд упал на висящий у неё на шее медальон. В злых глазах мелькнуло недоумение, замешательство. Он выпустил руку Киры. Ещё раз глянул на медальон, повернулся и, ничего не сказав, ушёл. Всё это время балеринка стояла рядом, потом она подняла куртку Штефана и двинулась следом за ним, бросив на ходу:
   -Дурочка! Это же театр!
   Кира вылетела из служебной двери в фойе, где к ожидающим её Андрею и Нине присоединилась Олечка:
   -Я иду домой! - бросила им она.
   -Как домой? - огорчилась Нина.
   -Действительно, - вмешалась Олечка, - надо же досмотреть.
   -Всё, что надо, я уже увидела, - Кира пыталась справиться со злыми слезами, закипавшими на глазах. Она отвернула манжет, - хватит с меня этого!
   -Полди! Мерзавец! - взвился Андрей, - говорил, что не надо было её одну к нему отпускать. Я ему набью его смазливую физиономию!
   -Полди тут ни при чем! - горько усмехнулась Кира. - Это один твой знакомый капельдинер постарался.
   Олечка мгновенно сообразила, о ком речь:
   -Вы хотите сказать... - надменно начала она.
   -Да, именно это я хочу сказать. Вы правильно поняли.
   -Что ты такое говоришь?! - возмутился Андрей. - Чтобы он себе такое позволил! Он не способен на это!
   -Он позволил, - устало отвернулась от них Кира, - и теперь он на многое способен.
   Они молча шли по тёмному парку. Нина сердилась, но молчала, потому что ей жаль было уходить из светлого театра, где так красиво и благородно страдали герои, уходить в узенькую комнатушку с обклеенными газетой стенами. Андрей молчал, потому что никак не мог соединить того Штефана, которого он знал столько лет, с тем новым Штефаном, который так странно сегодня проявился.
   Искрился и сверкал снег, такой чистый, такой пушистый, скрывающий грязь.
   -Го-о-осподи! - вдруг заголосила Кира, повалившись на колени, - Го-о-осподи, забери меня отсюда! Не хочу-у! Не хочу-у!
   Немногочисленный парковый народ тут же стал сбегаться на её крик. А она продолжала голосить, раскачиваясь из стороны в сторону:
   -До-о-омой! Верни! Меня-я! Не могу я здесь! Больше не могу! Го-о-осподи!
   Первым опомнился Андрей. Он рухнул на колени рядом с Кирой, схватил её за плечи и тряхнул так, что с её головы слетел берет и покатился под ноги окружившим их людям:
   -Прекрати! Сейчас же! - она продолжала выть, бессмысленно глядя в небо и никак не реагируя. Тогда он хлестнул её по щеке раз, затем ещё раз и ещё. Она замолчала и уткнулась лицом в его колючее пальто.
   -Это репетиция. Они актёры, роль репетируют, - Нина попыталась объяснить беспокойной толпе странную сцену.
   -Что-то уж больно натурально, - пробасил дядечка в заячьем треухе.
   -Как дамочка убивается, - покачала головой тётка в платке.
   -Да нет! Это театр. Всего лишь театр! Так надо по роли, - в отчаянии уверяла Нина.
   Андрей встал, прижимая к себе дрожащую Киру:
   -Мы репетируем, - срывающимся голосом сказал он и попытался улыбнуться, - видите, актриса стесняется. Она боится, что у неё плохо получилось.
   -Да ты не тушуйся! - похлопал кто-то Киру по плечу, - получилось у тебя. Вишь, сколь народу сбежалось-то!
   Андрей кивнул им и потащил Киру прочь от сочувствующих. Нина поспешала рядом.
   Дома он первым делом велел уложить Киру в постель, и, пока Нина этим занималась, набрал в шприц лекарство и вколол Кире успокоительное. Все производимые манипуляции она перенесла молча, только держала Андрея за руку. Потом вдруг села и зашептала:
   -Они опять приходили.
   -Кто приходил?
   -Дети. Они стояли на снегу босиком в белых рубашках.
   -Кирочка, - Андрей погладил её по руке, - это галлюцинация, тебе пригрезилось.
   -Нет, Андрюша, нет. Они и тогда приходили, когда я собиралась уезжать. И теперь опять.
   -Да что за дети такие?
   -Маленькие: мальчик и девочка. Стоят, взявшись за руки, смотрят пустыми глазами. Серьёзно так смотрят. И лица у них совсем-совсем старые. И сегодня они всю дорогу шли перед нами... - она откинулась на подушку, закрыла глаза - подействовало лекарство - и через минуту уснула.
   -Это нервный срыв, - объяснил Андрей Нине. - Бедная девочка!
   -Что же там, за кулисами, произошло?
   -То, чего не должно было быть. Но она справится. Она сильная.
  
  
  
   Глава 6
  
   Ольга Яковлевна запила таблетку от головной боли и оглядела каморку, ставшую в последние полгода их жильём. Стены, обклеенные старыми афишами, с вбитыми в них гвоздями и вешалками для одежды; столик, который сбил из старых ящиков Стёпочка, а Ольга укрыла цветным платком вместо скатерти. На этом столике они готовили еду, за ним же съедали свой обед, стараясь не касаться горячего металла примуса. Как смеясь говорил Стёпочка: "Убогая отдельная квартира". Да - Стёпочка! Весь вечер её мысли крутились вокруг него. И вокруг новой соседки Андрея. Но вопрос в том - новая ли это знакомая? Лицо девушки-подростка по имени Кира Стоцкая было знакомо. Но подробности знакомства всё время расплывались, никак не получалось соединить их. От этого усиливалась головная боль, хотелось лечь, укрыться одеялом и заснуть, или хотя бы попытаться заснуть. Ольга посмотрела на часы - половина второго, а Стёпочка ещё не вернулся. Когда закончился спектакль, он забежал переодеться и вновь ушёл, ничего не объяснив. Воротник скинутой им рубашки был выпачкан губной помадой. Ольга брезгливо поморщилась и бросила рубашку в корзинку с грязным бельём.
   Как странно сложилась их жизнь! У них был бурный роман летом двенадцатого года. Стёпочка (тогда у него было красивое имя - Штефан) перебрался к ней. Почему они не поселились в его квартире, Ольга не задумывалась. Ей здесь было удобнее - и всё. Она лишь знала, что у её мужа (они не стали венчаться - жили гражданским браком) была в прошлом трагическая история, о которой он не хотел говорить, а она и не настаивала. Он безумно привязался к маленькому Сереже. Гулял с ним, кормил кашей с ложечки, купал в ванне. И Серёжа платил такой же привязанностью, он не ложился спать без папиной сказки, ловил каждое слово, сказанное обожаемым отцом. Штефан гордился сыном, писал в письмах родителям о его успехах.
   Его родители. Как-то - было это летом четырнадцатого - Штефан повёз их в Эстляндию. Как они радовались этой поездке! Серёжа не переставал укладывать, распаковывать и опять складывать свои вещи. Он едет к дедушке и бабушке! Иван Фёдорович и Эльза Станиславовна встретили их приветливо, радушно, но Ольга чувствовала, что ей здесь не рады. Вот Серёжа - другое дело. С ним старшие Палены возились, баловали его. Здесь Ольга случайно узнала то, о чем Штефан никогда не заговаривал. Его жену звали Кирой. Кира. Кира? Ну да, именно это имя. Такое же, как у их новой соседки. Наверное, из-за имени та ей показалась знакомой.
   А потом началась война, и ей пришлось сначала проводить Штефана, а затем и Андрея на фронт. Сама же она вместе с Серёжей отправилась в Винницу к родителям. Они бы отдохнули там и душой, и телом, если бы не проклятая война. Андрея отозвали с фронта для научной работы в октябре пятнадцатого. О том, что Штефан в лазарете, Ольга узнала в конце лета шестнадцатого года. Он писал, что скоро их должны отправить в Петроград, и она решила возвращаться домой. По дороге домой приболел Серёжа - где-то подхватил коклюш. Бедный ребёнок кашлял так, что его выворачивало. Из-за болезни Серёжи три недели просидели в Витебске, затем тронулись дальше. Домой попали лишь в конце ноября. А в декабре возвратился Штефан. У него была тяжёлая контузия: снаряд разорвался рядом с походной операционной, из группы врачей и сестёр в живых не остался никто, кроме Штефана. Взрывной волной его выбросило из операционной и завалило землёй. Его откопали и уже собрались нести к убитым, но он пришёл в себя. Ему повезло - он отделался парой сломанных рёбер, сотрясением мозга. Вначале ничего не слышал, но потом слух вернулся. Врачи говорили, что на нем заживает, как на собаке. Вот только заикание не проходило. Он бы раньше вернулся домой, но подхватил тиф. Когда добрался до дома, Андрей, Ольга да и подросший Серёжа не узнали его, так он исхудал. Вот тогда-то они и стали его выхаживать. Всё, что можно было купить лучшего из продуктов, покупалось или обменивалось Ольгой на Сытном рынке. Она выхаживала Штефана, как мать выхаживает больного ребёнка. Андрей пичкал его какими-то своими лекарствами, разными успокоительными, витаминами. Штефан уже не заикался, разве что когда сильно волновался или сердился. А потом случилось то, что случилось: наступил февраль и октябрь семнадцатого. И началась не жизнь, а выживание.
   Штефан, ставший Степаном Ивановичем, очень беспокоился о родителях, оставшихся в Эстляндии. Потом с оказией пришло известие, что они перебрались в Берлин. Больше никаких вестей от них не было.
   Когда в их несчастную квартиру вселился Полди-Комаровский, для Ольги Яковлевны наступили трудные дни. Конечно, Витольд сразу узнал её. Она хорошо помнила удивлённое лицо своего бывшего возлюбленного, когда он с кофейником в руках появился на общей кухне. Полди присматривался несколько дней, но вскоре, улучив момент, когда её мужчин не было дома, постучался в их дверь. Тогда она очень сдержанным тоном объяснила всю безнадёжность его внимания к ней. Не выразив никакого протеста, Витольд ушёл. Но при каждой встрече отвешивал ей двусмысленные комплементы, это раздражало, злило. Ольга Яковлевна давно поняла, что этот "роковой" красавец, вновь возникший в её жизни, был печальной ошибкой её самоуверенной юности. Она заплатила за свою самоуверенность и глупость по полному счёту.
   И всё же она была благодарна Полди за то, что у неё есть Серёжа. Только ни за что на свете она не хотела, чтобы мальчик узнал, кто его настоящий отец. Кстати, Серёжа и Витольд терпеть друг друга не могли. Их неприязнь возникла как-то сразу, буквально, с первого взгляда. И Ольга Яковлевна даже была этому рада. Кто такой для неё Полди, знали и Стёпочка, и Андрей, но никогда о нём не говорили.
   Год назад со Стёпочкой стали твориться странные вещи. Он почти перестал спать, а если засыпал, то ненадолго. Его преследовало внутреннее беспокойство, снилась всякая жуть. Так было до тех пор, пока однажды Стёпочка не спросил у неё, помнит ли она, при каких обстоятельствах они исследовали содержимое сундучка, привезённого с юга. Оказывается, он уже говорил об этом с Андреем и вот теперь хотел услышать её версию.
   Да, она всё помнит. Они открыли этот сундучок с помощью красивого кольца. Но не это интересовало Стёпочку - его волновал вопрос, кто при этом присутствовал. Ольга стала перечислять: Андрей, Стёпочка, она сама и...Тут-то и выяснилось, что они все не могли вспомнить, кто четвертый был тогда с ними. А ещё Стёпочка вспомнил, что поставил сундучок в сейф квартиры родителей. Потом они даже побывали там под каким-то предлогом. Их встретила совершенно больная изможденная женщина, которая с непонятным волнением всматривалась в них глазами чахоточной больной и порывалась что-то спросить. Наконец, она решилась и задала свой вопрос, вызвавший у них недоумение. Эта женщина спросила, вернулась ли Кира Сергеевна. А в той квартире им ничего не удалось узнать, потому что там уже несколько раз делали ремонт и никаких следов сейфа не было видно.
   Вот, опять это имя! Удивительно, что история с сейфом ей вспомнилась именно сегодня. Ольга Яковлевна усмехнулась: это сколько же Кир вокруг них вьётся! Сегодняшняя девушка-подросток, получается, уже третья по счёту. А говорили, что Кира - редкое имя. Ольга Яковлевна решила разжечь примус и вскипятить чайник на тот случай, если Стёпочке захочется чая. Она протянула руку к спичкам и замерла. Боль ушла из головы, сделав её лёгкой и светлой. Вместе с болью ушла, нет скорее, сползла с её мозга туманная пелена. Теперь она знала, кто был четвертым, когда они вскрывали сундучок. Она села на стул и уставилась в стену.
   Не может быть! Она засмеялась, потом заплакала. Какой ужас! Какое счастье и какое несчастье! Бедная девочка! Но как, каким образом она оказалась здесь? Бедный Штефан - что с ним будет, когда и он всё вспомнит! Ах, Андрей-Андрюшенька, ты уже всё знал, когда решился привести сюда Киру. Господи, что же такое натворил Стёпочка там, за кулисами?
   Год назад он вдруг однажды сбрил свою дикую бороду и усы и, оставив завод, перешёл к ней в театр. У каждого из них к этому времени давно уже была своя жизнь, и они не покушались на свободу друг друга. Поэтому навязчивые приставания женской части труппы к красивому молодому человеку - её мужу - Ольга Яковлевна воспринимала совершенно спокойно. Они со Стёпочкой были старыми друзьями, а то, что когда-то волновало и восхищало в их отношениях, осталось милыми воспоминаниями. А вот что беспокоило Ольгу Яковлевну - так это его подавленное состояние. На людях оно никак не проявлялось, он мог, казалось, беспечно шутить, смеяться, но и она, и Андрей чувствовали, что Штефан находится на грани срыва. И одной из причин этому была постоянная необходимость притворяться, жить двойной жизнью. Человеку, для которого честность и порядочность были делом принципа, притворство - тяжкий крест.
  
   Стёпочка вернулся домой около пяти утра. Он вошёл, стараясь произвести как можно меньше шума, чтобы не разбудить Ольгу. Разделся, не зажигая свет, и прилёг с краю того безобразия, которое не заслуживало названия кровати. Заснуть не получалось, он лежал, закрыв глаза, и вспоминал только что состоявшийся разговор с Андреем Монастырским. Теперь, когда они обо всём договорились, оставалось лишь ждать и надеяться на лучшее. Только бы не сорвалось! А там будь что будет.
   Весь последний год он безуспешно пытался найти выход из мучительного положения, в котором оказался. С некоторых пор ему стало ясно, что он не помнит часть собственной жизни, и это его нисколько не волнует. Не волновало - так правильнее. Но с недавнего времени его стало тревожить одно и то же сновидение: комната здесь, в их квартире, на столе объёмистый резной ящичек, чьи-то тонкие руки - на пальце кольцо с искристым зелёным камнем - ощупывают резную крышку. Крышка откидывается - и он летит в пропасть, неизвестно откуда взявшуюся. Он пытается ухватиться хоть за что-нибудь -бесполезно, он падает и падает, понимая, что это конец. Спустя время сон чуть изменился. Теперь он видел четыре фигуры вокруг стола с сундучком. Он знал этих людей, кроме одной бесплотной тени, что вырисовывалась рядом с ним. Он мучительно хотел заглянуть в лицо тени, но это никак не получалось. А дальше опять откидывалась крышка сундучка - и он падал, зная, что умирает. И ещё он знал, что только эта тень, лица которой ему никак не разглядеть, только она сможет спасти его от гибели. Когда там, в Галиции, он лежал оглушенный, контуженный, засыпанный землёй и понимал, что уже ничто не спасёт его, ему привиделось скорбное лицо с огромными зелёными глазами. И он потянулся к этим спасительным глазам, завозился, пытаясь сбросить тяжесть земли. Санитары увидели, как шевелится земля, и откопали его. Впоследствии он пытался вспомнить черты, мелькнувшие в его сознании в тот ужасный миг, но так и не вспомнил.
   Год назад, он тогда был в цехе, его вызвали к начальнику по кадрам. В комнате, заполненной стеллажами-ячейками и сейфами, за столом, кроме начальника в меховой жилетке, сидел невзрачный человек с рыбьими глазами. Этот с рыбьими глазами взглянул на начальника по кадрам, и тот бочком-бочком выскользнул наружу, тщательно закрыв дверь.
   -Гражданин Палёнов Степан Иванович? - полувопросительно сказал рыбьеглазый. Он не пригласил присесть, сидел и молча рассматривал Штефана. Потом кивком указал на стул и опять молчал.
   Штефан сел, засунув плохо вымытые руки в карманы брюк. И тоже стал разглядывать этого малопривлекательного человека. Он решил не поддаваться на эти штучки и стал отвлекать себя пристальным изучением портрета вождя над головой рыбьеглазого.
   -Можете называть меня Николаем Николаевичем, - прервал молчание человек за столом и открыл личное дело, лежащее перед ним. - Расскажите о себе, гражданин Палёнов.
   -Я обо всём написал в автобиографии, когда поступал на службу, - удивился Штефан.
   -Да, написали. А теперь расскажите, - и пока Штефан говорил, не сводил с него холодных глаз.
   -Да, всё правильно. Слово в слово, как здесь написано. У вас хорошая память.
   -Не жалуюсь, - пожал плечами Штефан. Он уже понял, что допустил промах. Нельзя было повторять эту сказку, сочинённую и заученную им дословно. Чертыхнувшись про себя, он решил быть внимательнее. Но он даже предположить не мог, зачем его вызвали. Замечательный Николай Николаевич тем временем вдруг расцвёл улыбкой:
   -Это-то и ладненько! Память у вас отличная. Курите - нет? И правильно: лёгкие здоровыми будут. А как насчёт водочки? Тоже нет? Чудненько! - исходил мёдом Николай Николаевич. - Вот такие крепкие, здоровые граждане нам нужны в первую очередь.
   -О чём вы? - не удержался Штефан.
   -О чём? Да вот о чём: долг каждого советского гражданина помогать, так сказать, отечеству. Вы, конечно, вступили в ОСОАВИАХИМ? Вот и правильно, - похвалил он Штефана, - теперь мы занимаемся тем, что подбираем лучшие кадры для гемотрансфузии. И вы нам подходите по всем показателям.
   -Чем же уж так хороша оказалась моя кровь? - удивился Штефан.
   -Хороша, даже очень, - радостно закивал лысеющей головой Николай Николаевич. - Вы, конечно, согласитесь на эту процедуру? Вот и чудненько. Но надо написать заявление - порядок такой. Потом вам дадут дополнительный паёк и отдых предоставят. Так что пишите.
   Он положил перед Штефаном листок бумаги и ручку, подвинул чернильницу. Штефан решил: если надо писать заявление на донорство крови, он напишет. В конце концов, его не убудет, если он выступит донором и предоставит часть своей крови какому-нибудь больному. Он написал заявление, подписался и протянул листок сияющему Николаю Николаевичу. Тот взял его, прочёл, перечитал и вложил в личное дело. Потом уставился на Штефана немигающим взглядом:
   -Скажите, гражданин Палёнов, по какой причине вы скрываете своё образование?
   -Н-ничего я не скры-ываю... - Штефан уже понял, что не просто допустил промах - он подписал себе приговор. Его подловили, как ребёнка, на ерунде.
   -Тогда как вы объясните, - прервал его Николай Николаевич, - что человек, имеющий четыре класса церковно-приходской школы, с полуслова понял, что такое гемотрансфузия и написал это сложное слово без ошибок?
   -К-как объясню? Очень просто: я служил санитаром на фронте, - проклятое заикание выдавало его волнение.
   -Допустим, - согласился Николай Николаевич. - А как вы объясните, что ваши родственники - да-да, представьте, у Палёнова (настоящего Палёнова) были родственники - не узнали вас? А вы - их?
   -Люди м-могут ошибаться, меняться. Да м-мало ли?
   -Могут. Но не в вашем случае. Ваш друг - Андрей Афанасьевич Монастырский - занимается интересующей нас проблемой. Что вы можете об этом сказать?
   -О чём? Я не интересуюсь н-наукой.
   -Да? Кстати, что может быть общего у человека с четырьмя классами образования и известного профессора?
   -М-мы играем в шахматы.
   -Сколько вам лет? - вдруг спросил Николай Николаевич.
   -С-сорок один, - ледяные иголочки побежали по позвоночнику.
   -Сорок один. А вы хорошо выглядите. Мне вот только тридцать пять, а я старше вас смотрюсь лет на десять. Как вы это объясните?
   -Я веду здоровый о-образ жизни. Вы же знаете.
   -Знаю. Я много чего знаю, - согласился Николай Николаевич и вдруг подался к Штефану и, глядя белыми от ненависти глазами, прошипел ему в лицо, - знаю, что, будь моя воля, я бы тебя, контра недобитая, здесь же к стенке поставил! Ты, сволочь, думаешь органы обмануть?! Не выйдет.
   От неожиданности Штефан отшатнулся, но тут же взял себя в руки:
   -Не смейте м-мне тыкать! И нечего угрожать! -раз дело повернулось таким образом, теперь ему нечего терять, - что в-вам нужно, в конце концов?
   Николай Николаевич уже успокоился:
   -Нам нужно, гражданин Палёнов, чтобы вы каждую неделю писали нам отчёт о ваших знакомых. Чем интересуются, с кем встречаются, о чём говорят, чем живут.
   - Я н-не пригоден для доносов, - выпрямился Штефан.
   -Ещё как пригодны. Да я и не уговариваю - я всего лишь обязываю вас сотрудничать, так сказать на добровольно-принудительных условиях.
   -Я уже сказал: н-нет!
   -Вы, видимо, меня не поняли. Ваше согласие не требуется. Вы станете сотрудничать и писать, как вы говорите, доносы. Это ведь сейчас у меня нет приказа арестовать вас. Но, уверяю вас, судьба ваша изменится.
   -Я вас не боюсь.
   -Не сомневаюсь. Сейчас не боитесь. Но ведь и не таких обламывали. У нас не только женщины рыдают как дети. За себя не боитесь, говорите? - с гаденькой усмешечкой проговорил Николай Николаевич. - И правильно. Чего вам-то бояться? Ну, почки отобьют - в камере-то всякий народ попадается. Пустяки! А вот сынок ваш, Серёженька - такой хороший юноша - вечерами не сидит дома? Ах, эта молодёжь! Да и супруга ваша, Ольга Яковлевна - прямо красавица. Вдруг кто пристанет? Сейчас хулиганьё с ножиками ходит, прямо спасу от них нет! Да и сыночек может в драку угодить... Или того хуже - к нам...
   Штефан даже зубами заскрипел, когда вспомнил, как в смертельном страхе за сына и жену подписал согласие на сотрудничество. Но одного не мог понять, кто и почему, несмотря на явно фиктивную биографию, приказал его не трогать? С того дня он каждую неделю писал отчёт. Он приходил на специальную квартиру, где его ждал человек в штатском, писал там свой отчёт и уходил. Это по их приказу он поменял место службы. Там для привлекательного мужчины, с их точки зрения, открывалось больше возможностей: среди актрис были жёны и любовницы очень известных в городе лиц.
   Он ненавидел ловушку, в которой оказался, но, в первую очередь, ненавидел себя. Они требовали, чтобы он знакомился и сходился с теми женщинами, которые их интересовали в первую очередь. Они требовали подробных отчётов, требовали, чтобы он пересказывал разговоры, не гнушались даже театральными сплетнями. Чего только он не изобретал, чтобы придать правдоподобие этим доносам! Он подробно описывал интимные моменты своих встреч с дамами, наивно надеясь, что таким образом отвлечёт начальство и они забудут поставленную перед ним задачу. А глупые бабы, как нарочно, выбалтывали все свои секреты красивому любовнику. Сколько голов могли полететь из-за их длинных языков!
   Им были недовольны - нужен не пересказ сплетен, а факты. Он бы ещё долгое время морочил им голову, но месяца через четыре случились сразу два события: в парке напали на Ольгу, а к Серёже пристали пьяные забулдыги и повредили в драке руку.
   На очередной встрече человек в штатском с ухмылкой посочувствовал его родственникам, многозначительно сказав, что бывает и хуже. И напомнил, что в органах дураков не держат и что отчёты требуется не отписывать, а писать. Штефан намёк понял: от него не отстанут. Им почему-то надо замарать его, сломать, растоптать. Он ломал голову над вопросом: зачем им это нужно - делать из него проститутку? Прекрасно понимая, что от него и его семьи отстанут лишь в одном-единственном случае - если его не станет совсем и навсегда, - он для себя всё решил. Единственное, что его удерживало от последнего шага, - это сын, за жизнь которого он отчаянно, до боли боялся. Душевно истерзанный, он ждал удобного момента и мучительно искал выход. И, кажется, этот момент настал.
   Профессор Монастырский изредка бывал за границей - разные конференции, съезды. Вот и теперь ему предстоит поездка. Надо, чтобы он взял с собой Серёжу, а там ... Как только он убедится, что мальчик в безопасности, найдётся применение спрятанному в тайнике трофейному парабеллуму. Это решит все вопросы раз и навсегда.
   Едва он коснулся дверной ручки, Андрей распахнул перед ним дверь. Он словно ожидал его прихода. Сейчас, сейчас он начнёт свою исповедь, после которой Андрей вряд ли когда-либо пожмёт ему руку. Он не отказался, когда Монастырский поставил на стол бутылку коньяка и две рюмки.
   -Б-богато живёшь, - усмехнулся Штефан, оттягивая начало разговора.
   -Всего лишь гонорар за вскрытый фурункул на шее партийного начальника, - отмахнулся Андрей. Штефан не стал пить коньяк. Он начал говорить. Андрей слушал, не перебивал. Только закончив свой трудный монолог, Штефан взял рюмку, но тут же поставил назад: руки дрожали - он не хотел, чтобы Андрей это видел.
   Монастырский молчал, он запустил пятерню в волосы, взъерошив их до неприличия, подёргал себя за светло-русую бороду, прошёлся по комнате.
   Штефан встал, обречённо направился к двери.
   -Подожди, - остановил его Андрей. - То, что ты рассказал, не укладывается в голове. Я и не предполагал, что...
   -Не предполагал, что я пре-евращусь в п-проститутку? - скривился Штефан.
   -Не нужно говорить за меня. Я не то хотел сказать. Ты замкнулся на себе, а здесь всё страшнее, чем я думал. Я не предполагал, что они зайдут так далеко.
   -Эт-то начало, понимаешь? Они, эти крысы, д-далеко пойдут, - Штефан горько усмехнулся. - Помоги вывезти Серёжу, Андрей. Надо на-айти отца, мать. Я знаю, они в-в Берлине. Я н-напишу им и ещё письмо С-Сереже. Отдашь ему, перед встречей с родителями.
   -Мы ещё всё обговорим. Только не вздумай ничего письменного оставлять здесь в квартире. У меня постоянно кто-то роется в вещах. Что ты морщишься? Голова болит? - он с интересом посмотрел на Штефана, - давно у тебя головные боли начались?
   -С месяц уже, - он потёр лоб, - п-пустяки, пройдёт.
   -Пройдёт, - согласился Андрей. - Ты зачем мою соседку обидел?
   -Это ту золотушную девчонку, ко-оторую ты сегодня привёл на спектакль? А пусть не подглядывает!
   -Во-первых, никакая она не золотушная, просто очень хрупкая. А во-вторых, не подглядывала она! Останешься или пойдёшь к себе?
   -Пойду. Ольга станет волноваться. Завтра мы переезжаем, - уже у двери он остановился, - у этой девчонки интересный медальон. Как бы узнать, откуда он у неё?
   -Узнаем, - пообещал Андрей. - Да, и ещё: не торопись с парабеллумом!
   Штефан вскинул на него затравленные, совсем больные глаза:
   - Как получится.
  
   За стенкой, зажимая зубами уголок подушки, чтобы не взвыть в голос, плакала Кира.
   Она проснулась, как от толчка - внезапно. Лекарство Андрея не помогло, не получилось проспать всю ночь без сновидений. Штефан только подходил к двери, а она уже знала - он рядом. Ей не было слышно ни слова из их разговора, но она сердцем чувствовала нестерпимую муку, терзающую его. В кого превратили этого гордого, благородного человека здешние умельцы! Ведь он медленно умирал каждую минуту и каждую секунду.
   У Киры от сострадания отчаянно сжималось сердце. Бедный, бедный! Вскочить, побежать за ним - но ведь он и не поймёт, зачем это она. Сейчас надо как-то по-другому. Но вот как?
   Отмывая утром лестницу, Кира боялась пропустить Серёжу, а ей во что бы то ни стало нужно его перехватить до института. Она видела, как, прижимая парусиновый портфель, потащился в свою контору муж одной из соседок (доносчик по идейным соображениям?) за ним выскочила Зойка и тоже понеслась на службу. Потом вальяжной походкой отправился по своим ранним делам благоухающий одеколоном Полди. Наконец, дверь хлопнула в очередной раз и, застёгивая пальто на ходу, вышел Палёнов.
   -Серёжа, - позвала его Кира, - ты сегодня когда вернёшься?
   -А что? - подозрительно глядя на неё, вопросом на вопрос ответил Палёнов. С некоторых пор он начал настороженно к ней относиться.
   -Нет, ты скажи, в котором часу вернёшься, - настаивала Кира.
   -Сегодня у меня нет лекций. Пойду к Андрею Афанасьевичу в лабораторию, потом в библиотеку, - он подумал, подсчитал, - в двенадцать буду. Только вечером ребята должны собраться, мы от группы должны выступить с живой газетой на слёте "синеблузников".
   - "Синеблузники"? Это кто?
   -Это что-то типа агитбригады. Неужели не слышала? Вот придут ребята - посмотришь. Так что к семи надо домой вернуться.
   -О, как хорошо! - обрадовалась Кира, - ты проводишь меня? Есть тут одно местечко, но одна я, боюсь, не найду.
   -Это где же?
   -В Лахте.
   -В Лахте? Ничего себе. А зачем тебе?
   -Вот поедешь со мной, тогда скажу.
   -Ладно. Жди к двенадцати.
   И Кира стала ждать. Её внимание привлёк лёгкий скрип соседской двери. Она выглянула и нос к носу столкнулась с крадущимся на цыпочках Зойкиным мужем - Васьковым. Кажется, он только что побывал в комнате Андрея. При виде Киры он остановился с вытаращенными глазами.
   -Что вам понадобилось в комнате Монастырского? - воскликнула она. - Где вы взяли ключ?
   -Какая комната? Какой ключ? - его глазки забегали, - ты это, как тебя там, с чего это взяла?
   -Не притворяйтесь, что не понимаете, - Кира постаралась выпрямиться, чтобы казаться выше этого дядьки и придать себе солидности. - У нас тонкая перегородка, и всё слышно. Что вы там делали? Обыскивали? Я сейчас соседей позову!
   Зойкин муж быстро огляделся: кухня далеко, да туда и не слышен разговор - там вечно шипят примусы. Он приободрился:
   -Не твоего ума дело! Соседей позовёшь? - он ухмыльнулся, - да кто ж сюда сунется? И потом, все на работе. А вот я сейчас как возьму тебя за горло, пигалица деревенская, так узнаешь сразу, кому что понадобилось... - он надвинулся на неё вплотную. Кира уперлась руками в грудь Васькову, но он, хоть и плюгавенький, всё же был сильнее её. Он ловко, одной рукой, перехватил обе её руки, другая рука стиснула ей горло. - Что ж ты не кричишь, дурёха? - и он сильнее сжал пальцы на её горле.
   Кира рванулась в одну сторону, в другую - бесполезно. Открылась дверь напротив.
   -Что это за игры ты затеял, Васьков? - свет из-за спины обрисовал женскую фигуру. - Фи, Васьков! Не стыдно тебе? Вот скажу Зойке, что ты по углам девочек тискаешь. Уж она-то тебе задаст по первое число!
   -Это ты, Ольга Яковлевна? - пальцы на горле нехотя разжались, - это я так, озорую маленько. Вишь, какая девка беленькая. Ходит тут, подолом метёт, завлекает. Уж ты не говори Зойке, - заюлил он, выпуская Кирины руки.
   -Ах ты, озорник! Да ладно тебе крутиться, как уж между вилами. Иди уж! - разрешила Ольга Яковлевна. Васьков хмуро глянул на Киру, подтянул штаны повыше и пошаркал тапочками по коридору в сторону своей комнаты.
   Теперь они стояли друг против друга - Ольга и Кира.
   -Ну что? Я зайду к тебе? - Ольга подтолкнула Киру к комнате, плотно закрыла за собой дверь. Кира молчала. В ней боролись несколько чувств: хотелось броситься к Олечке на шею, хотелось поплакать вместе, хотелось схватить за волосы и дёргать побольнее.
   -Я знаю, чего тебе хочется сейчас больше всего, - усмехнулась Ольга, - тебе хочется вцепиться мне в волосы и расцарапать физиономию. Угадала?
   Кира гордо вскинула подбородок:
   -Угадала, - полоснула в ответ глазами, - но я не хочу портить твою сложную причёску. И ещё...
   -Ой, Кирка, - засмеялась Олечка, - двадцать лет прошло, а ты такая же.
   С Киры мгновенно сошла вся её гордость, она сделала шаг к Олечке, и они обнялись. Плакали, смеялись, опять плакали и вновь смеялись.
   -Я за всю жизнь столько не рыдала, как здесь у вас, - сморкаясь в старый носовой платок, сказала Кира.
   -У нас! Знала бы ты, как мне отвратительно всё это! А ты говоришь "у нас".
   -Когда ты вспомнила?
   -Вчера вечером. Понимаешь, всё время сильно болела голова и было ощущение, чего-то потерянного. Знаешь, так бывает: вот оно тут, рядом, а что именно и не вспомнить.
   -Почему же он никак не вспомнит?
   -Не знаю. Может, потому что он дольше всех не забывал? - она стала серьёзной, - ему сейчас очень плохо.
   -Знаю, - Кира помолчала, - хочу, чтобы ты знала, я тебе благодарна, очень благодарна.
   -За что? - удивилась Олечка.
   -За него. Андрей рассказывал, что ты в семнадцатом придумала. За то, что сохранила его. Я здесь скоро два месяца и разное повидала. Что-то радует, а что-то ужасает до смерти. Да и Нина с Андреем многое рассказали. Без тебя он бы не выжил.
   -Он того стоит, - просто сказала Олечка. - Ещё скажу тебе: не злись на меня. Двадцать лет мы держались друг за друга, цеплялись, чтобы выжить. Счастья, головокружительного, сумасшедшего хватило всего на два года, а потом... Война, революция, потери - ужас. Каждый сидел мышкой в норке - тихо-тихо. Знаешь, что я поняла? Жить можно везде: в голоде, в холоде - везде. Но когда каждую минуту унижают, топчут - тогда не живёшь, тогда выживаешь. Тогда начинаешь спрашивать - зачем всё это. Зачем выживать, не лучше ли одним махом кончить всё?
   -И он хотел так - одним махом? - полными слёз глазами Кира смотрела на Олечку. Та кивнула:
   -Останавливало одно: ребёнок - Серёжа. Мы не хотели оставлять его этим, товарищам. Мы так боролись за него! Только представь: дома - "спасибо", "дорогой", "спокойной ночи, милый". Как у Карла Мая, "сперва люби, потом учи". А у них всё наоборот. У них героем объявлен тот, который со своей бандой моих отца и маму прикладами забили, а до этого издевались над стариками! - Олечка вытерла ладонью слёзы, - у них дети пишут доносы на родителей, отрекаются от них. Как мы мечтали, что Серёжа не будет таким, как эти выродки. Но, Кира, они побеждают! Я чувствую это. Он отдалился от нас. А тут ещё заявился этот...
   -Полди?
   -Ну да, Полди. И стал грозиться, что расскажет всё Серёже. Стал требовать свиданий. Видишь ли, "страстный любовник" вдруг захотел воскресить былые радости.
   -И что ты?
   -Ненавижу гадину! А Серёжа его не выносит. Полди пристаёт со своими комплиментами, в театре проходу не даёт. Я ему пригрозила лицо расцарапать, если еще раз сунется. Со Стёпочкой они уже подрались однажды. После этого Полди чуть поостыл, а теперь вновь начал цепляться.
   -Андрей берёт Серёжу с собой?
   -Да, если товарищи разрешат.
   -Этот, Васьков, сегодня у Андрея в комнате ковырялся. Я его застала выходящим оттуда.
   -А, так вот почему он тебе в горло вцепился. Гад какой!
   Кира подошла к зеркальцу на стене - красные следы от пальцев не спрятать под воротником. Она замотала горло платком:
   -Так не видно? - повернулась она к Олечке.
   -Нет. У Андрея был наш старый альбом. Сколько раз ему говорила: сожги его! Не послушал. А если попадёт к ним - всем достанется. Ладно, я сама этим займусь. Там в альбоме есть карточка Ричарда...
   -Ричарда? - улыбнулась Кира.
   -Да, и нечего улыбаться. Я его сто лет не видела, а сегодня, наконец, повезло. Ладно, пойду к себе. Надо вещи разобрать да поесть сготовить. Кстати, чего ты такая взъерошенная выскочила в фойе?
   -Ничего не кстати, - насупилась Кира.
   -А всё-таки? Да ладно, не стесняйся. Я уже такого разного насмотрелась, что отучилась стыдиться. Рассказывай!
   -А я - нет! И рассказывать не хочу.
   -Да ты не скрывай за манжетой синяк. За что он тебя так? Здорово ты его вывела из себя, если он мог такое учудить.
   -Уж он учудил - ничего не скажешь. Просто я оказалась не вовремя и не к месту для них.
   -Для них? - подняла брови Олечка, - а, ну всё ясно: пылкую сцену увидела. Бедняга! Мне легче - я привыкла. Пойду, пора мне.
   Пришедший на полчаса раньше Серёжа был хмур и чем-то раздосадован. Он зашел за Кирой, и они отправились в Лахту. Внизу Нина помахала им рукой и пожелала удачной поездки. Уже возле самых ворот со сбитым медным фонарём они столкнулись с Полди.
   -На прогулку, молодые люди? - расцвёл он улыбкой в сторону Киры.
   -А вам-то что? - тут же нагрубил ему Палёнов. Но тот и бровью не повёл, продолжал улыбаться Кире.
   -Да, Витольд Болеславович, на прогулку, - вежливо ответила Кира, обходя артиста.
   -Завтра у меня "Марица". Приглашаю, - не отставал Полди.
   -Спасибо, Витольд Болеславович. Мы с тётей Ниной подумаем.
   -Пошли уже! - дёрнул её за рукав Палёнов.
   -Не терпится отделаться от меня? - усмехнулся Витольд, глядя на Серёжу, глаза выдавали его неприязнь. Тот сунул руки в карманы пальто, уставился яркими черными глазами в точно такие же глаза Полди, постоял, перекатываясь с носка на пятку, сплюнул сквозь зубы. Кира не выдержала этого петушиного задирания и, кивнув Полди, потащила прочь Серёжу.
   -Ну что ты взъелся на него? - уже на остановке трамвая спросила она. - Он же всего лишь старался быть любезным.
   - Знаю, к чему ведут его любезности, - всё ещё сердито ответил Палёнов. Они влезли на площадку полупустого трамвая и покатили по бывшему Каменноостровскому проспекту. - Так зачем мы туда едем? В Лахту?
   -Там когда-то жили знакомые моих друзей, - начала она, но молодой человек прервал её:
   -Какие знакомые?! Ты же приехала из далёкой деревни, - зашипел он ей в ухо.
   -Перестань, а? Ты же всё уже давно понял. Какая я деревенская? - Кира посмотрела ему в глаза. - Просто сделай выбор, реши раз и навсегда: сообщать куда следует или нет. Если хочешь, можешь здесь сойти. Дорогу на Шпалерную ты знаешь... Там тебя примут с радостью.
   Трамвай как раз, звеня и громыхая, подъезжал к очередной остановке.
   -Ну, чего ждёшь? Иди, доноси! - она видела, как вспыхнуло его лицо, как сжались на поручнях его пальцы. Трамвай, громыхнув, потащился дальше.
   -Вы сегодня -что? Сговорились, да? И дядя Андрей туда же. Надо же - "доноси"! - он смотрел на остающиеся сзади дома, - да отец убил бы меня, если б узнал, что я способен на такое! И вообще с чего это вы взяли, что я могу...
   У Киры защемило сердце от боли за Штефана.
   -Твой отец - умный человек, он способен понять...
   -Но не подлость!
   А вот и дом Циммермана - всё такой же основательный, красивый. Как лихо под Новый 1912 год подкатили они в санях к этому подъезду! Вон в том окне виднелась ёлочка. А за тем окном была их гостиная. И не знали они, что ждёт их. Могла ли она представить, что глубокий, с богатыми интонациями голос мужа сменится на нервное бесцветное запинание? Никогда бы не поверила, что умного, достойного человека можно скрутить, заморочить бесовщиной... Что же ещё сделают с ними эти нелюди?! О, Штефан, как же вытащить тебя из этой грязи? Тебя же надо выхаживать, как выхаживают страшно больного человека. Сможешь ли ты очистить своё сердце, свою душу?
   Она с тоской смотрела на отражающееся в окнах их квартиры морозное солнце. Сейчас, сейчас она закроет глаза, досчитает до десяти, откроет и...
   -Ты чего это? - он с удивлением смотрел, как из зажмуренных глаз Киры покатились слёзы.
   -Это от солнца - слишком яркое. Всего лишь солнце, Серёженька.
   Нуда, скажет тоже - солнце! А то он не видит, что изнутри её грызёт что-то, потому и плачет. Что за день сегодня! И ещё разговор этот странный с профессором Монастырским. Кроме них, в лаборатории никого не было. И ассистенты, и лаборанты разбежались по аудиториям. Сергей возился с настройками аппарата, а Андрей записывал в журнал наблюдений последние результаты. Не постучав, вошел малопривлекательный человек с рыбьими глазами. Его сопровождал юноша не старше Сергея.
   -Здравствуйте, профессор. А, и ваш помощник здесь же? Отлично, - он прошёл прямо к столу с журналами наблюдений. - Вот, зашёл лично сообщить, что через пять дней вы и ваш ассистент отбываете в Берлин. А это, - он кивнул в сторону молодого человека, - Паша, Павел Трифонович Алексеенко, ваш второй ассистент, помощник, так сказать. Он введён в курс дела и можете во всём на него полагаться. Он, хотя и молодой, но уже опытный сотрудник.
   Паша, он же Павел Трифонович, расплылся в простодушной улыбке:
   -Рад познакомиться, профессор. Ни о чём не беспокойтесь. Билеты, паспорта и все необходимые документы будут у меня - вам останется лишь заниматься наукой.
   -Подождите, какой помощник? - растерялся Монастырский. - И почему мои документы должны быть у вас? Мне - что, не доверяют?
   Николай Николаевич потрогал клеёнчатую обложку тетради, подравнял стопочку исписанных листков:
   -У Паши документы не потеряются. Вам же спокойнее, - и посмотрел на Палёнова, будто ища поддержки, - эти учёные - совсем как дети!
   Андрей Афанасьевич разозлился: мало того, что ему подсовывают неизвестно кого, так ещё и пытаются выставить этаким сумасшедшим профессором.
   -Что вы заканчивали, молодой человек? - подлетел он к Алексеенко, - у кого учились?
   Тот посмотрел на взъерошенного Монастырского, перевёл взгляд на Палёнова, опять на Монастырского:
   -У кого учился, спрашиваете? - сощурился он, - а учился я у товарища Дзержинского. Хороший учитель, отличный! Беспощадный к врагам Советской власти.
   Уже когда эти двое ушли из лаборатории, Андрей Афанасьевич лишь развёл руками:
   -Вот так-то, дорогой Серёжа, теперь будем под неусыпным наблюдением. Только подобного агента нам не хватало! Соглядатая приставили.
   -А что? Ведь и вправду он будет заниматься бумагами, а мы наукой. А за границей всё может быть, любая провокация. Там, знаете, как не любят советских?
   -Ты только послушай, что говоришь! Этот человек - агент ОГПУ.
   -Ну да, это ясно. Только я не понимаю, почему вы так волнуетесь? Товарищ Менжинский ясно сказал, что враги всегда готовы нанести удар в спину Советской власти и органы ОГПУ стоят на страже... И долг каждого советского человека выявлять нелояльных к нашей власти людей и сообщать о них куда следует.
   -Замолчи! Мальчишка! - цыкнул на него Монастырский. - Тебе задурили голову, и ты, как попугай, повторяешь, не знаю, что. И вообще, знаешь, иди-ка ты домой - мне подумать надо. И тебе не мешало бы начать думать.
   И вот теперь эта странная Кира ни с того ни с сего гонит его на Шпалерную. Что такого они знают, о чём не догадывается он, Серёжа Палёнов?
   -Ты сама всё время врёшь и притворяешься, - вдруг заявил он. - Скажешь, нет?
   -Не скажу.
   Он минуту подождал, думал, что она объяснит, но Кира угрюмо молчала.
   Они молча проехали несколько остановок, ещё минут пятнадцать - и они догромыхают до Новой Деревни, там пересядут в вагончик пригородного поезда-подкидушки и доберутся до Лахты.
   -Ты зачем в библиотеку ходил? - вдруг спросила Кира.
   - "Цемент" сдал, Толстого взял, - буркнул Сергей.
   - Толстого? Какого из них?
   -Конечно же, который "Война и мир". Какого же ещё? - удивился он.
   -Да? Но есть же ещё этот, как его - "красный граф"?
   -Нет, это скучно.
   -А этот: "И всем мирам одно начало, И ничего в природе нет, Что бы любовью не дышало"? Алексей Константинович Толстой?
   - Такого не знаю. И потом там опять про любовь. Это мещанство.
   -А что плохого, когда про любовь? Да и любовь, она ведь везде...
   -Скажешь тоже - "везде". А бороться против мировой буржуазии, по-твоему, тоже любовь?
   -Бороться? Ради чего бороться?
   -Ну, ты совсем! - задохнулся от негодования Палёнов, - ради чего бороться? За победу мирового пролетариата, конечно.
   -А зачем тебе эта победа?
   -Ты специально, да?
   -Нет, ты ответь.
   -Ну, хорошо. Объясняю, - как на собрании комсомольской ячейки начал он, - в странах буржуазии угнетаемыми являются пролетарии. В Советском Союзе произошла социальная революция, пролетариат победил. Теперь у нас нет богатых и нет бедных. Теперь все мы равны. Конечно, ещё есть проблемы. Но это временно. Мы строим социализм и обязательно построим его! Каждый советский гражданин обязан прилагать все усилия для этого. И тогда наша Советская Родина станет сильной и сможет помочь угнетённым народам.
   -Я правильно поняла: ты строишь светлое будущее для своей Родины?
   -Ну да, сначала для неё.
   -Тогда ты сам себе противоречишь. Ты же только что сказал, что любовь - это мещанство. Сказал?
   -Сказал, потому что так считаю.
   -А как же Родина? Ты же для неё, любимой, для её светлого будущего стараешься? Значит, ты любишь своё отечество. Ясно?
   -Что "ясно"? Конечно, люблю. Это же совсем другое. Сравнила: родина и ... - он запнулся.
   -А! Вот то-то и оно! - улыбнулась Кира, - видишь, как всё просто? Любовь - главное в жизни. Ты любишь мать, отца, ты любишь солнце, первую травку на пригорке, ты любишь свою работу, свою страну. Ты любишь! Это главное.
   -Как ты всё повернула! - не хотел сдаваться Палёнов, - всё равно, я не очень стихи люблю. Разве что "...ваше слово, товарищ маузер..."
   -Да ладно тебе! Не настрелялись ещё?! А "Цемент" - это что-то знакомое. Нина приносила из домкома. Это там вместо того, чтобы домом-детьми заниматься, женщины по собраниям болтаются? А их забытые дети от болезней умирают?
   -Как ты всё в чёрном свете видишь! Разве это главное? Главное - трудиться во что бы то ни стало ради светлого будущего. А ты: "домом-детьми"! Какой дом? Какие дети, когда такое творится!
   -А что, Серёженька, такое творится? - мягко спросила Кира.
   Он косо глянул:
   -А ты не понимаешь, что нужно строить будущее? Конечно, семья - это ячейка общества. Но как можно думать о чём-то личном, какая может быть любовь, когда надо сражаться за победу мирового пролетариата?
   - Нет-нет, не начинай сначала. Сколько можно? Не дурак же ты, в самом деле. Во всяком случае, мне так не кажется. Ты, Серёженька, не только лозунги читай. Ты думай!
   На малюсенькой платформе в Новой Деревне гулял ветер. Он задувал в лицо мелкий острый снег, жалящий щеки и глаза. К счастью, долго ждать не пришлось и вскоре они уже сидели на поцарапанных скамейках внутри холодного вагона. Палёнов порадовался, что Кира сидит спиной к неприличной надписи на спинке скамейки. А Кира продышала окошечко в морозном узоре на окне и смотрела на сказочные ели и заваленные снегом кусты.
   -Хочешь, расскажу тебе сказку? - неожиданно предложила Кира. Палёнов удивился, но согласно кивнул.
   -Жила-была девочка, жила с мачехой и её дочками. Назовём её Золушкой. Не очень оригинально, конечно, но что было, то было. И задумала мачеха сбыть Золушку с рук, то есть выдать замуж за старого лавочника. А та, не будь дурой, взяла да и сбежала. И приехала она в большой город, где много моря и солнца. И пропала бы там, если бы случайно не встретила Добрую фею, а та помогла ей устроиться на службу в хорошее место. Мечтала наша Золушка, как и все Золушки, о Прекрасном принце, а ещё она хотела, чтобы и у неё, никому не нужной и бездомной, был свой уютный дом с чаем по утрам в тонком фарфоре и с серебряной сахарницей. Она хотела самого малого и самого большого: она хотела счастья. И однажды она встретила Прекрасного принца. Это был очень красивый принц с глазами цвета мёда. Но Добрая фея когда-то давно очень сильно намучилась: она тоже встретила красавца-принца с огненными чёрными очами. И он страшно обидел её, почти до смерти обидел. Но добрые люди спасли бедную фею. Добрые люди, да ещё Маленький мальчик, который теперь появился у Доброй феи и которого она обожала. Так вот фея, которую когда-то обидел красивый принц, боялась, что и с Золушкой может произойти такое же. И она старалась разлучить Прекрасного принца и Золушку. Но оказалось, что Добрая фея ошиблась, - это был настоящий Прекрасный принц, и он по-настоящему полюбил Золушку. И Добрая фея подружилась с ними, а они полюбили Добрую фею и тоже захотели ей помочь. Однажды они нашли Маленького мальчика и привезли его к Доброй фее. Представляешь, сколько всем было радости!
   -Тут и сказочке конец, а кто слушал - молодец! - криво усмехнулся Палёнов.
   -А вот и нет. Однажды Золушка, которая была очень доброй и не умела говорить "нет", когда её сильно просили, поехала навестить тётушку. Она сначала ехала на поезде, потом плыла на большом корабле. И вдруг случилось злое волшебство: страшный волшебник перенёс нашу Золушку на двадцать лет вперёд. Всё изменилось в её любимом королевстве за двадцать лет. Теперь там наступила вечная зима, потому что люди перестали любить. Они занимались очень важным делом - они строили светлое будущее для всего мира, поэтому Золушка с её ненужной добротой и любовью к одному-единственному принцу им была не нужна. Они решили, что ради этого самого всеобщего счастья можно и уморить глупую Золушку. Подумаешь, какая-то девчонка! Её маленькое личное счастье и всемирное - ясно же, что важнее.
   -А что же Прекрасный принц?
   -А Прекрасный принц забыл Золушку. Нет, вначале он сильно горевал, а потом Злой волшебник затуманил его голову, и он забыл свою Золушку. Теперь он любил Добрую фею и её Маленького мальчика. Конечно, Маленький мальчик давно стал взрослым Сыном. Однажды Злой волшебник захотел отобрать у Прекрасного принца его Добрую фею и Сына. И чтобы этого не случилось, Прекрасный принц заставил себя служить Злому волшебнику, но каждую секунду, каждое мгновение он мечтал лишь об одном, как спасти Сына.
   -А Золушка?
   -И Золушка тоже мечтает. Она хочет помочь Прекрасному принцу спасти его Сына. И ещё Золушка знает, что без Прекрасного принца она умрёт. Вот такая сказка. Мы приехали, Серёженька. Пойдём скорее.
   Палёнов шёл за Кирой. На лице его застыла недоверчивая усмешка. Зачем она придумала эту идиотскую сказку? Прекрасный принц, фея, волшебник... Чушь какая-то!
   Они вышли на Вокзальную аллею с огромными берёзами, и Кира уверенно повела его в сторону маленькой церквушки.
   -Зайдём? - но Палёнов помотал головой, - а я зайду. Ты постой тут, хорошо? Я быстро.
   В церкви витал аромат воска и ладана. Старушка в чёрном платке испуганно зыркнула на Киру и заспешила к выходу, крестясь на ходу. Кира поставила свечку Богородице, печально взирающей на пустую церковь. Воинствующие безбожники и сюда добрались, люди боялись заходить помолиться лишний раз. Хорошо, что хотя бы церковь пока цела. Старенький батюшка, проходя мимо, перекрестил Киру.
  
  
  
   Глава 7
  
   Довольно быстро Кира привела Палёнова к крохотному облупленному домику.
   -Вот тут когда-то жили эти люди, - показала она на дом. Палёнов оглядывался кругом - у него было странное чувство, что он уже здесь бывал.
   -Что ты так смотришь? - Кира догадывалась, что он сейчас чувствует. Уже виденное - дежавю - состояние, хорошо ей знакомое.
   -Почему мне кажется, что я здесь раньше бывал? - задумчиво спросил он.
   -Бывает, - неопределённо пожала она плечами. Он должен сам вспомнить, без подсказок.
   По плохо протоптанной дорожке они подошли к покосившемуся крылечку. Раз дорожка протоптана, значит, в домике кто-то живёт. Но кто? Тогда, в двенадцатом году Марии Михайловне Пантелеевой и её мужу Григорию Петровичу уже было за пятьдесят. Живы ли они?
   Кира постучала в дверь, за окошком дёрнулась занавеска - их рассматривали. Потом из-за двери спросили:
   -Кто там? Кого вам нужно?
   -Скажите, можем мы видеть Пантелеевых? - ответила Кира.
   Дверь заскрипела и отворилась. На пороге стояла маленькая худенькая старушка в пуховом платке, завязанным сзади узлом.
   -Пантелеевы - это мы, - она вглядывалась в нежданных гостей через толстые стёкла очков, подхваченных резиночкой за дужки.
   -Здравствуйте, Мария Михайловна, - улыбнулась Кира. - Помогите, пожалуйста, найти одного человека.
   -Входите, - старушка отступила в сторону. - Только у нас печка засорилась, поэтому холодно.
   -Серёжа, ты знаешь, как прочистить печь? - посмотрела на Палёнова Кира. Он выглядел совсем растерявшимся. - Можешь?
   -Попробую, - он сбросил пальто, засучил рукава, - показывайте.
   Мария Михайловна повела их в гостиную, где в старом кресле, весь укутанный платками и одеялами, дремал Григорий Петрович. При виде гостей он сделал попытку встать, но тяжесть одёжек и одеял не дала этого сделать.
   -Здравствуйте, - поздоровались Кира и Сергей. Старичок кивнул им. Мария Михайловна пригласила Киру присесть, села сама и уставилась на Киру в ожидании рассказа, а Сережа занялся печкой. Он пошуровал в ней кочергой, выгребая золу, потом уверенно направился в сторону кухни за совком и веником.
   -Видите ли, Мария Михайловна, - начала Кира импровизировать, как только Серёжа вышел, - я разыскиваю свою тётю Ольгу Яковлевну Матвееву. Олечку Матвееву. Вы же помните её?
   -Олечку? - удивилась Мария Михайловна. - Ну конечно, помню. И муж мой, Григорий Петрович, помнит. Гришенька, ты помнишь нашу Олечку? Ну, вот видите? Как же, как же! Олечка Матвеева! Но ведь мы уж лет двенадцать не виделись.
   -Понимаете, её разыскивает один человек, с которым она была близко знакома в девятом году. Очень близко знакома. Вы догадываетесь, о ком я?
   Вошел Серёжа с ведром, совком и веником и стал ковыряться в печи.
   -Тут и догадываться нечего. Вы о Витьке говорите. Он её, бедняжку, соблазнил да бросил. Да что с него взять? А она, бедняжечка, хотела руки на себя наложить. Это ж мы тогда с Гришей пришли, да как увидели запертую дверь и давай стучать. Ломать пришлось, дверь-то! Бог миловал, спасли бедняжечку. Тогда и договорились, что возьмём ребёночка к себе. Два года растили, холили-лелеяли. Чудный мальчик, чудный! Потом красавица наша забрала мальчонку к себе, но мы часто бывали у них. Она замуж вышла за немца. Хорошо так вышла - немец-то графом был. Да такой красавец, куда там Витьке!
   -А где она сейчас?
   -Вот тут мы вам не поможем, потому как не знаем. Давно связь потеряли. Вот доживаем своё, - старушка пригорюнилась, потом встрепенулась, - уж не обижайтесь, но даже если б знала, где она сейчас, ни за что не сказала бы. Это ж надо такое: Витька разыскивает! Не заслужил он её!
   Тем временем Серёжа, старательно делая вид, что не слушает болтовню женщин, прочистил печь и даже разжёг её. В комнате сразу потеплело.
   -Вот спасибо вам, - засуетилась Мария Михайловна. - Теперь и чайку можно.
   -Нет-нет, спасибо, - отказалась Кира, - нам ведь ещё в Ленинград добираться. А мы вам гостинчик привезли: яблоки - зимний сорт.
   И она поставила узелок, который всю дорогу держала в руках, на стол.
   -Да что вы, - замахала сухой ладошкой старушка, - не надо!
   -Конечно, надо! Что ж это я зря весь день этот узелок таскала? - усмехнулась Кира. - Пошли, Серёжа!
   Он направился к дверям, а Кира чуть задержалась.
   -Мария Михайловна, у вас тут фотографический снимок висит. Это ведь она, моя тётя. Можно я возьму его? - попросила она. Старушке не очень-то хотелось отдавать фотографию, но гостинчик на столе решил вопрос:
   -Бог с вами, берите, - и она вытянула из рамки фотографию. Кира взяла её и сунула в карман пальто. Потом наклонилась, поцеловала старушку в морщинистую щёку и заспешила следом за Серёжей, ожидавшим её возле калитки.
   -Жаль, у меня денег нет. Им бы не помешали, - они молча дошли до самого вокзальчика и теперь ждали поезд. - У них там в кастрюльке только горбушка ржаного лежит.
   -Я оставила. Вчера жалование выдавали.
   -Конечно, всё отдала, - полувопросительно пробормотал Сергей.
   Кира пожала плечами: чего спрашивать - и так ясно.
   -Ладно, с этим мы разберёмся. А вот старикам твоих рублей не хватит. Надо что-то придумать.
   -Что тут придумаешь? Из ничего что-то не получится.
   -У матери есть жемчуг, - он оживился, - знаешь, такой чудный, как будто светится изнутри. Длинная нитка. Она всё ценное на продукты сменяла, а этот жемчуг сберегла. Говорит, семейные драгоценности, пусть останутся на самый крайний случай. Разве это не крайний?
   -Ты всё же спроси у матери. Конечно, старики заслужили помощи. А жемчуг, хоть и потрясающе красивый, всего лишь украшение. Жизнь дороже. Отец поддержит тебя, и Эльза Станиславовна не была бы против, - добавила она тихо. Но Палёнов услышал.
   -Эльза Станиславовна? Бабушка? Ты откуда её знаешь? - Кира молчала, и это его раздражало. Опять тайны, намёки - сколько можно? - Вот что: либо ты сейчас всё расскажешь, либо...
   Кира насмешливо посмотрела:
   -Либо вытрясешь всё из меня? Стукнешь? - усмехнулась она.
   -Дура, - огрызнулся он.
   -Вот-вот, будешь обзывать, потом надаёшь пощёчин и сведешь в ОГПУ. Ах, нет, доносить ты не станешь - тебе же папочка не велит доносить. А сам ты думать не умеешь, да и не хочешь. Так что делать станешь?
   Пыхтя и фыркая, подошёл поезд. Палёнов открыл дверь вагона, но Кира не входила. Она стояла и ждала, что он ей ответит, потому что понимала: вот сейчас она должна будет ему всё-всё объяснить. Кто знает, что из этого получится. Насколько сильно въелись в этого мальчика лозунги "товарищей"? Что он сделает, когда узнает о родителях, сможет ли понять их? Или сделает, как в том фильме, что они вместе смотрели? Взяла красноармеец Марютка винтовку и пристрелила своего любимого синеглазенького, а потом билась и выла над ним?
   -Ты идёшь? В вагоне поговорим, там теплее всё-таки, - почти попросил Палёнов. И Кира шагнула в вагонное нутро.
   И вновь они сидели на деревянных скамейках, а колёса выбивали вопросы на стыках рельсов.
   -Как жил здесь у бабушки Маруси и деда Гриши, я не помню, - он наклонился к ней и говорил, глядя прямо в лицо, - но помню, как мы приезжали с матерью и отцом к ним в самом начале войны. Да и они у нас часто бывали до семнадцатого года. Всегда игрушки привозили и леденцы. Я маленьким леденцы любил. А потом я всё забыл. Но теперь вспомнил. Они мои приёмные бабушка и дедушка, и я хочу им помочь.
   Он помолчал, отвернувшись к окну, потом опять склонился к Кире:
   -Ты тут всякого наговорила: пощёчины, ОГПУ... Дура ты, Кирка. Ты что, считаешь, я по подсказки родителей живу? Можешь вообще ничего не рассказывать. Я ведь не дурак: сам вижу, что с нашей семьёй что-то не так. Мне лет шесть было, когда мать вдруг стала "вспоминать" наших рабочих дедушек и бабушек из крестьян. Прямо среди ночи будила и просила, чтобы я ещё и ещё раз пересказал нашу семейную историю. Вот я и заучил: папин отец - Иван Фёдорович - из воронежских крестьян, приехал в Петербург, стал работать на заводе, здесь женился на чухонке-молочнице Эльзе Станиславовне. И оба они померли то ли от холеры, то ли от оспы давным-давно. А с мамой вообще всё просто: она подкидыш. Знаешь, кому её подкинули? Никогда не догадаешься. В семью отца! До сих пор слово в слово помню, как она рассказывала: однажды ранним утром дедушка Иван Фёдорович вышел из дома, а жили они тогда в сыром подвале, куда солнечный свет почти не попадал. Так вот, вышел дедушка и увидел: сидит хорошенькая черненькая девочка, прямо цыганочка, лет четырёх-пяти. А в карманчике её розового платьица записочка, мол, это Олечка Матвеева, а отца её звали Яшей - и всё. Решили, что цыганка бросила ребёнка, взяли и удочерили девочку. Росли они вместе с отцом и поженились потом. Как тебе эта история?
   -У Лидии Чарской есть что-то похожее, кажется, даже этими словами, - она встала, собираясь выходить. Серёжа поднялся за ней.
   -Вот-вот. Если б не одно но. Мы ездили в Эстонию, тогда она называлась Эстляндия. Как я радовался, как волновался! Отец часто рассказывал о тамошнем доме, о белках, скачущих по деревьям, о можжевельниках на поле. Я так мечтал всё это увидеть - перед отъездом даже ночь не спал. И мы поехали: отец, мама и я. Знаешь, где мы жили? В доме Ивана Фёдоровича и Эльзы Станиславовны. Были они живы-здоровы, и я называл их дедушкой и бабушкой. Хорошо помню, как больные приходили к дедушке и он лечил их, потому что никакой он не рабочий. Он доктор, как и отец. Но мать всем говорила, что он рабочий, а всю войну служил санитаром. Я тогда уже перестал спрашивать, зачем она врёт. Решил: значит, так нужно.
   -А фамилию их помнишь?
   -Нет, фамилию не помню, - с сожалением сказал он, - но это были родители отца, он их называл папой и мамой - это помню. А еще помню, как бабушка звала отца...
   -Штефан-Георг, - подсказала Кира. Палёнов кивнул: он уже не удивлялся.
   -Да, Штефан-Георг. Насколько я понимаю, фамилию отца - настоящую фамилию - ты тоже можешь назвать.
   -Могу. Но нужно ли тебе это?
   -Да, - твёрдо сказал он. - Нужно.
   -Хорошо, - она набрала полную грудь воздуха - это как кинуться в высоты в воду, - полное имя твоего отца - Штефан-Георг фон дер Пален.
   -Пален. Точно! Я же знал это! - он закусил губу, - но почему это надо было скрывать, придумывать себе жизнь?
   -Господи, да ты что? Совсем не понимаешь? Они же ради тебя старались! Учился бы ты сейчас в институте, если б кто-то узнал, что у тебя отец из дворян? Сколько людей пострадали только из-за того, что они дворяне?! А твой отец из эстляндских немцев, да с такой фамилией, да ещё и граф! Кто бы стал с ним церемониться? Были бы вы сейчас "лишенцами". И ни продуктовых карточек, ни жилья - ничего.
   -А, брось! Вон дядя Андрей из семьи священника и что? Ничего.
   -Прямо уж совсем ничего! Много ты знаешь.
   Он досадливо хмыкнул, но упрямо стоял на своём:
   -Всё равно не пойму, зачем надо было так себя перекраивать.
   -Мне кажется, тогда это было правильное решение. Лучше уж перестраховаться, чем попасть в ЧК. Ты вот представь, что Тургенев или Толстой были бы живы в семнадцатом году. Долго бы веселые матросы в клёшах с ними разбирались? Они бы сначала стреляли, а потом бы уж памятники ставили. Умница твоя мама: она быстро всё сообразила. Понимаешь, это была ложь во спасение, - она погладила его по руке. - Она спасала свою семью и, прежде всего, тебя. Но ты не печалься! Когда-нибудь придут другие времена и ты сможешь гордиться своей фамилией. А сейчас главное, чтобы ты понял, зачем они так поступили.
   -Да понял я, понял! Ты что же думаешь, я такой идиот, что ли? - он посмотрел на неё косо, - Ты за этим возила меня в Лахту?
   -И за этим тоже.
   -Значит, есть ещё что-то? Может, ты хотела, чтобы я ещё раз убедился, какая дрянь мой отец? Мой настоящий отец. Так я это давно знаю и видеть его не могу.
   -Ах, вот оно что! - протянула Кира. - Что ж, тем лучше. Тогда ты сможешь понять: что бы ты ни узнал о своём отце, я говорю о Штефане, - он всегда всё делал только из любви к тебе.
   -Начала, так договаривай!
   -Нет. Если Штефан захочет, он тебе всё сам расскажет, - и отвернулась к окну. Там опять проплывала громада дома Циммермана, и она тоскливо провожала её глазами.
   - Туда ехали - здесь ты рыдала, и опять то же. Что там такое, в этом доме?
   -Всё равно ты не поверишь, - вытерла она мокрые глаза.
   -А всё-таки?
   -Там на третьем этаже была наша квартира. Ясно?
   -Ничего не ясно. Может, расскажешь?
   -Это, Серёженька, такая дикая история, что я сама в неё с трудом верю, - она достала из кармана фотографию, - вот, смотри.
   Он взял снимок и стал рассматривать. Потом изумлённо уставился на неё:
   -Как это сделали? Здесь же и родители, и дядя Андрей, и ты...
   -И ты, - ткнула в малыша на коленях Олечки Кира.
   -И я... Кто это сделал? И зачем?
   -А тебя не интересует, когда это сделали? - грустно усмехнулась она. - Этому снимку, Серёженька, почти двадцать лет.
   -Ерунда. Этого не может быть.
   -Как видишь, может. И вообще тебе бы надо со мною попочтительнее что ли говорить. Всё-таки я постарше тебя аж на четырнадцать лет, - он лишь с сожалением покачал головой: с ума сошла, бедняга. - Не веришь? Я так и думала. Нам выходить, пошли.
   -Давай пройдёмся к "Стерегущему", и ты, Золушка, расскажешь свою историю. Только без вранья! - предложил Палёнов. Кира согласилась. Почему нет? Одной невероятной историей больше за сегодняшний день. И Кира стала в очередной раз рассказывать, всё заново переживая.
   -И ты хочешь, чтобы я в это поверил, - фыркнул Палёнов. Они уже несколько раз прошли мимо "Стерегущего", через мост, к Марсову полю и обратно. Давно уже зажглись фонари, в их желтушном свете кружились и опускались под ноги снежинки, переливаясь и искрясь серебристо-синими огоньками, озябший народ спешил по своим делам. - Сейчас пойду и спрошу у отца.
   Он решительно повернул к их дому. Кира испугалась:
   -Ты что! Этого нельзя делать! Он сам, понимаешь, сам должен всё вспомнить, - но Палёнов её не слушал, она дергала его за рукав, - Ты можешь спросить у Андрея Афанасьевича или у мамы - они тебе расскажут. А у отца пока нельзя. Он лишь разозлится. Ну, хорошо. Вот, смотри, - решилась она, подошла к фонарю поближе, достала медальон. - Этот медальон мне подарил твой отец. Видишь, здесь герб Паленов.
   -Ну и что? Почем я знаю? Может, ты на рынке его купила.
   -Да? А это я тоже купила? - она открыла крышечку, и Сергей увидел своего отца - красивого, уверенного в себе - таким он был когда-то, до всей этой безумной жизни. На другой стороне медальона отец обнимал Киру, и были они веселы и счастливы.
   -Всё равно это не ты, - не сдавался он, - это твоя старшая сестра или мама. Точно, это твоя мама - вон причёска совсем другая.
   -Ну ты - Фома Неверующий! - сдалась Кира. - Ладно, спросишь потом у Олечки или у Андрея. Только не суйся с этим к отцу, очень тебя прошу!
   Он постоял что-то соображая:
   -Ну-ка, дай мне ту фотографию, что у бабушки Маруси взяла.
   Вздохнув, Кира протянула картонку. Он стал внимательно всматриваться в снимок:
   -Здесь есть одна странность, - Кира обрадовалась: дошло, наконец. Но оказалось, он имел в виду совсем другое, - Если поверить тебе... Нет, это так, только гипотеза. Допустим, ты ничего не сочинила. Тогда объясни мне это, - и он ткнул пальцем в фотографию.
   -Что объяснить? - не поняла Кира.
   -Вот это, - нетерпеливо потыкал он пальцем в снимок. - Почему он тебя обнимает?
   Кира закусила губу. Вот этого она ему не рассказала и совсем не хотела, чтобы он знал.
   -А что такого? - попробовала она выкрутиться.
   -Ты давай не крути. Я же вижу: и в медальоне, и тут -он с тобой, а не с мамой. Это ведь не случайно?
   -Не случайно, - она вздохнула и как можно легкомысленнее проговорила, - Конечно, не случайно. Ничего плохого нет в том, что муж обнимает свою жену.
   -Какую жену? - не понял Сергей, - кто жена?
   -Я - жена, Серёженька. Видишь ли, я замужем...
   -За отцом? - зачем-то уточнил он. - А мама?
   -Серёженька, это ведь тут для вас шли все двадцать лет подряд. А я шагнула из апреля 1912 года в ваш жуткий 1931 год. Все считали меня погибшей, поэтому так и получилось. Когда-то мы очень дружили: я, Штефан, Олечка и Андрей. Меня не стало, а они - твой отец и мама - оказались вместе. Так получилось.
   -И ты это спокойно говоришь?
   -А что мне делать? И потом, если бы ты знал, как я благодарна твоей маме за него. Он жив, почти здоров - это главное. Остальное... Об остальном не спрашивай. И пошли уже домой. Мне ещё лестницы мыть. А ты хотел с матерью о жемчуге поговорить.
   -Так это твой жемчуг, получается?
   -Эльза Станиславовна подарила. Да ладно, это пустяки.
   У дома они столкнулись со спешащим на службу Штефаном. Заметив их, он остановился:
   -Серёжа, тебя весь день не было дома. Мама волнуется, - он долгим взглядом окинул смирно стоящую рядом Киру, - да и барышня посинела от холода, - чуть поклонившись, он быстро пошёл в сторону театра.
   -Слушай, а если... - он осёкся, увидав, каким взглядом смотрела вслед его отцу Кира. Ему стало неловко, будто он подсмотрел глубоко скрытое, непредназначенное для посторонних. Он прокашлялся и почти грубо сказал, - ладно, пошли уже.
  
   Пока сына не было дома, Ольга Яковлевна прибрала комнату. Подмела пол, протёрла пыль, постояла, разглядывая себя в зеркале, потом достала свежую скатерть и постелила её на стол. Сегодня утром к ней подошёл Серёжа:
   -Мама, - она испугалась: так непривычно просительно прозвучал его голос, - мама, можно к нам сегодня ребята придут? Нам выступать завтра на слёте, а репетировать негде... А ещё у Пашки день рождения. Мы попьём чая?
   -Конечно, Серёженька, пусть приходят. Мы с папой не станем мешать. Он, наверное, после службы к дяде Андрею пойдёт, а я у Ниночки посижу, поболтаю.
   Ей тут же захотелось обнять сына, приласкать, но подумала, что ему теперь это может не понравиться, отступила на шаг. Мальчик ушёл, и Ольга Яковлевна занялась делами. Сварила смертельно надоевшую перловку на ужин (и за этой перловкой пришлось отстоять километровую очередь!), заправила её жаренным на постном масле луком - вроде ничего, есть можно.
   После работы купила в коммерческом магазине связку сушек, присыпанных маком, и кулёк карамелек. Притащила всё домой, а тут и Серёжа с Кирой вернулись из своей поездки. Пока сын умывался, она подогрела на примусе кашу и успела до прихода студентов накормить его, ещё и рубашку свежую подсунула. Только тогда стукнула в дверь Нины. Там наблюдалась похожая картина. Нина кормила такой же кашей тоненькую, до прозрачности, Киру. А та устало ковыряла ложкой в тарелке.
   -Кирка, тебе бы выспаться... Ты посмотри на себя: кожа да кости, - Олечка с жалостью оглядела подругу.
   -Что, так всё безнадёжно? - попыталась в ответ пошутить Кира. Она в самом деле чувствовала себя смертельно уставшей. И тем не менее стоило прилечь, сон уносился от неё со всех ног. Видимо, сказывалось постоянное нервное напряжение. И вставать утром не было ни сил, ни желания: голова кружилась и даже подташнивало. Но Кира видела, как встаёт Нина и, не жалуясь, занимается обычными домашними делами, потом идёт вниз, к лифту, захватив бесконечное вязание. Тогда Кира стыдила себя и буквально за шкирку вытаскивала из постели, упорно не замечая бурчания соседей, шла в ванную и становилась под ледяной душ.
   -Ничего не безнадёжно, - не приняла её шутливого тона Олечка. - Ты всегда была маленькая и хрупкая. И сейчас такая, просто стала на два размера меньше, а может, и на три. Шучу я, шучу, не пугайся! Кости не торчат, можешь не беспокоиться. Ты как-то вся разом уменьшилась, но очень гармонично. Это я тебе как портниха говорю. У меня на женские фигуры глаз намётанный. Так что, Дюймовочка, ложись-ка спать. А мы пока тут с Ниночкой пошушукаемся.
   Кира послушно устроилась на своём топчанчике, закрыла глаза и, что удивительно, сразу провалилась в глубокий сон. Она спала и не слышала, как к Палёновым пришла целая группа - человек восемь - юношей и девушек, как они, сдвинув стол в сторону, репетировали свою живую газету, как спорили и опять репетировали. Кира проснулась от громкого голоса Серёжи и шиканья Олечки:
   -Кирка, - позвал он через дверь, потом сунул голову в комнату: - Кирка, ты где?
   -Тише, тише, - замахали руками на него обе женщины, - спит она, устала очень.
   Но Кира уже проснулась, села:
   -Уже не сплю, и уже отдохнула, - улыбнулась она подругам, - ты звал меня, Серёжа?
   -Пошли, там нужна твоя помощь. Заодно посмотришь, что мы там отрепетировали.
   -Сейчас приду, - пообещала Кира, и Серёжка скрылся за дверью.
   -Вот куда ты собираешься? - недовольничала Нина, - там одни мальчишки и девчонки, лучше бы с нами посидела.
   -И правда, Кира, посиди с нами, - присоединилась к Нине Олечка.
   -Конечно, посидим ещё. Но я обещала Серёже, - она пригладила волосы и, виновато улыбнувшись, отправилась в комнату напротив.
   Там было шумно и накурено. Все о чём-то спорили, перебивали друг друга, совсем молодой лобастый парень курил одну папиросу за другой. Он сидел, закинув ногу на ногу, чуть в картинной позе, с усмешкой поглядывая на спорящих. На крахмальной скатерти пыхтел самовар, на плоском блюде желтели сушки - парень с папиросой хрустел ими между затяжками.
   -О, подшефный товарищ из деревни, - подмигнул Кире уже знакомый очкарик Пашка.- Очень кстати! Сейчас мы тебе наш монтаж покажем. А то тут спорят, орут - никак не могут решить - с музыкой давать или нет.
   -С музыкой! С музыкой! - завопили со всех сторон несколько человек.
   -Нет! Нет! - ответили им хором трое мальчишек.
   -Всё, хватит! - гаркнул на них Серёжка. -Голосуем. Кто за музыку? Один, два, три, четыре... Пополам! Тогда так: пусть Лёвка и Кира смотрят и скажут, как лучше - с музыкой или нет.
   Киру усадили рядом с парнем с папиросой. Она не любила запах папиросного дыма, но взглянув на обтрёпанные манжеты, торчащие из-под несуразного ватника, и совершенно разбитые ботинки, промолчала. Серёжа сбегал к Монастырскому и притащил патефон с пластинками.
   -Кирка, давай ставь музыку, - приказал он, и сунул ей в руки пластинки. Этого она не ожидала. У них дома был граммофон с красивой блестящей трубой, и папенька разрешал иногда ей заводить его. Но этот коричневый чемоданчик совсем не походил на граммофон. С какой стороны к нему подступиться?
   -Не умеешь, да? - ухмыльнулся Лёвка, - это просто. Смотри, - он отщёлкнул замочки чемоданчика, вставил кривую ручку в гнездо, - видишь, сюда кладут пластинку... давай какую-нибудь.
   Кира мельком глянула на пластинку: "Дни нашей жизни" -и протянула её Лёвке. Он опустил её на диск, плавным движением покрутил кривую ручку, щелкнул рычажком и поставил звукосниматель на пластинку. Внутри патефона зашипело, и очень громко для небольшой комнаты грянул духовой оркестр. И все захохотали. Кира очень хорошо знала этот модный, часто исполняемый военными оркестрами марш Чернецкого и, конечно же, знала придуманную на его мотив песенку: "По улице ходила большая крокодила..." Музыка гремела, и перекричать её не было никакой возможности. Лёвка остановил пластинку.
   -Всё, будем без музыки, - решил Серёжка. - Давайте ещё разик всё повторим и чаю попьём.
   Ребята выстроились в шеренгу и стали по очереди декламировать жуткие по форме и содержанию стихи на злобу дня: о только что открывшихся вытрезвителях, о введённых правилах дорожного движения, о переименовании Твери в город Калинин, о взрыве в Москве храма Христа Спасителя и будущем строительстве дворца Советов. При этом они время от времени менялись местами, поднимали руки, словно сигнальщики на море, опускались на одно колено или садились на корточки. Выглядело это нелепо и уморительно. Кире пришло в голову, что они пародируют что-то, но лица мальчишек и девчонок были серьёзными от сознания необходимости затеянного ими дела.
   -Ну как? - подошёл к Лёвке с Кирой Пашка. - Хорошо получилось?
   -Отвратительно, - отрезал Лёвка ошеломлённому студенту, - вы похожи на сломанных свихнувшихся кукол.
   На него сразу налетели несколько человек, обозвали контриком и троцкистом, на что тот отмахнулся и закурил очередную папиросу.
   -А тебе как, - не унимался Пашка, теперь прицепившись к Кире. Та слабо улыбнулась:
   -Не знаю. Я такого никогда не видела. И ничего не поняла...
   -Вот-вот, - Пашка повернулся к Сергею, - ты совсем с нею не занимаешься. Смотри, какая она отсталая! Нарушаешь комсомольскую дисциплину, Палёнов. Теперь, когда дисциплина в труде и учёбе играет решающую роль в наших успехах, тот, кто нарушает её, не достоин звания советского студента. Товарищи! - все притихли, - товарищи, и мы виноваты, потому что весь коллектив обязан отвечать за это.
   Кира растерянно переводила взгляд с одного лица на другое, ей всё казалось, что они сейчас захохочут, затормошат её с воплем: "Ну, как мы тебя разыграли!" Ничего подобного. У всех на лицах появилось виноватое выражение, а Серёжка покраснел и стушевался.
   -Ребята, да вы что! - не выдержала она, - он и читать, и писать меня научил, и в библиотеку записал, в кинематограф водил... Сколько ж можно? Давайте лучше чай пить с конфетами. Пашка, у тебя же день рождения! Ну-ка, подставляй уши! Сколько раз надо дёрнуть, признавайся!
   Тут все "отмякли", кинулись драть Пашке уши, потом уселись вокруг стола по два человека на стуле. С одной стороны от Киры оказался дымящий, как паровоз, Лёвка, а с другой - Серёжа. Кто-то захотел поиграть в "города", но Лёвка предложил вместо названий городов читать стихи по две или по четыре строчки, и чтобы они начинались на последнюю букву в последнем слове. Все загорелись и бойко начали декламировать. Но, видимо, студенты знали не очень много стихов, потому что быстро начали выбывать из игры. Вскоре остались "сражаться" только Кира да Лёвка. Кире досталась очередная буква "и", она подумала и прочла из Блока: "И веют древними поверьями её упругие шелка..."
   - "А в небе, ко всему приученный, бессмысленный кривится диск. И каждый вечер друг единственный в моём стакане отражён...", - подхватил Лёвка. А Кира продолжила:
   - "Но никто не подумал просто встать на колени и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране даже светлые подвиги - это только ступени в бесконечные пропасти к недоступной весне".
   Лёвка уже открыл рот, но тут аккуратненькая девочка с косичками перебила его:
   -Я знаю, кто это написал. Это написал предатель Вертинский, и написал он это о наших врагах. И надо быть дурой, чтобы читать его стихи!
   -Почему же "дурой"? - прищурилась Кира. - Разве жалеть погибших - это дурость? Лёвка, читай или ты сдаёшься?
   -И не подумаю. "Если жизнь тебя обманет, не печалься, не сердись!", - невозмутимо прочёл Лёвка и повернулся к девчонке с косичками: - Пушкин тебя устраивает, надеюсь? - девчонка открыла и закрыла рот, но промолчала. Всем уже стало ясно, что победителя не будет, и ребята немного заскучали.
   -Объявляю последний раунд, - нашелся Пашка. - Кирка, начинай!
   -Сейчас, сейчас... Вспомню что-нибудь потруднее. А, вот: "Или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвёт пистолет, так, что сыплется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет..." Ну, что молчишь? Сдаёшься? - и осеклась: побледневший Лёвка нервно затянулся папиросой и хрипло буркнул:
   -Сдаюсь.
   -Какие-то пиратские стихи: пистолет, бунт, кружева... - Пашка усмехнулся, - кто написал? Не удивлюсь, если опять Вертинский...
   -Нет, не Вертинский, - Кира улыбнулась, - это написал замечательно смелый человек, поэт Николай Гумилёв. Наверное, он сейчас где-нибудь в экспедиции и потому не издаёт свои стихи, и в библиотеке нет ни одной его книги.
   -Он больше ничего не напишет, - глухо проговорил Лёвка и добавил ровным, без выражения, голосом: - его расстреляли в 1921 году за участие в заговоре...
   Потом среди общего молчания встал, застегнул свой замызганный ватник и, не попрощавшись, вышел. Студенты тоже засобирались по домам. Кира ничего не поняла:
   -Я что-то не то сказала? - спросила она у Серёжки, когда все ушли.
   -Не то. Но ты не виновата, ты же не знала, что Николай Гумилёв Лёвкин отец.
  
   После одиннадцати в парке почти никого не было. Во-первых, потому что дорожки от снега чистили утром, а к концу дня такие сугробы наваливало, что народ гуськом шёл по узенькой протоптанной тропинке. И если кто-нибудь шёл навстречу, человек вынужден был делать шаг в сторону, попадая по колено в сугроб. А кому хотелось ботинки снегом забивать? Но вечерами здесь мало кто бродил, потому что место было неспокойным, и это была вторая причина, почему поздним временем в парке попадались либо совсем отчаянные, либо далёкие от закона элементы. Но Штефану нравился снег, и он не боялся ни урок, ни их ножей. Здесь, в пустом парке, вне стен дома и театра, он чувствовал себя по-настоящему свободным, а что касается урок, то ему на себя было уже давно наплевать.
   В последнюю неделю он жил в каком-то лихорадочном состоянии. Это началось, как только он узнал о скорой поездке Андрея Монастырского в Берлин. Он сразу стал обдумывать разные варианты, как, наконец, вытянуть сына из этого социалистического болота. Болото затягивало, и скоро от них даже кругов на поверхности не останется. Да, надо спешить. Письмо для родителей, написанное по-немецки, уже несколько дней лежало в нагрудном кармане пиджака. В нём он кратко сообщал, что жив-здоров, главным в письме была просьба сделать всё возможное для его сына. Штефан надеялся на понятливость родителей, потому что не мог писать всё, что думает, - листок мог попасть в чужие руки. Остальное при встрече расскажет Андрей, конечно, если ему удастся найти супругов Пален. Они там, в Берлине, Штефан это точно знал, но адреса не было. Андрей предложил дать в несколько газет объявление с почти нейтральным содержанием, типа "Штефан Пален поздравляет с наступающим Рождеством родителей. Справки: Главпочтамт, до востребования, А. Монастырскому". Если повезёт и газета с объявлением попадётся на глаза отцу или матери, тогда, он уверен, родители помогут. Чёрт побери! Если повезёт, если они прочтут объявление, если встретятся с Андреем... Если, если, если... От всех этих "если" он был настолько напряжен, что казалось ещё секунда - и нервы не выдержат, он сорвётся.
   Письмо к Серёже он написал сегодня между антрактами. Для этого пришлось напроситься к Верочке Геллер в её гримуборную с тонким намёком приятно закончить вечер. Ей, солистке балета, полагалась гримёрка на двоих, но приболела Томочка Бельская, и Верочка царила в крохотной комнатке. Сегодня давали "Баядеру", поэтому европейская одежда перемешивались с восточными костюмами. В этой оперетте много танцев и Штефан надеялся, что достаточно долго пробудет здесь в одиночестве и успеет написать письмо. Потом, конечно, придётся отработать любезности, выданные Верочке в качестве аванса.
   На столике придавленная хрустальной пудреницей лежала сложенная в несколько раз записочка. Развернув её и прочитав, Штефан усмехнулся: это же его "вольная" на сегодня. Поэтому, когда Верочка, разгорячённая аплодисментами, впорхнула в гримёрку и, томно покачивая бёдрами, двинулась в его сторону, он, молча и оскорблено, протянул ей злосчастный листок, подписанный неким В.П-К., напоминавшим о чарующих моментах вчерашнего вечера. Верочка растерянно хлопала наклеенными ресницами, но сходу ничего не смогла придумать, и тогда он, мысленно похвалив себя за сцену в духе фильмов с Верой Холодной, цинично улыбнувшись, вышел из гримёрки.
   В письме сыну Штефан рассказал о себе, о своих родителях. Он писал о том, как они жили с отцом в их деревянном доме на краю леса возле огромного можжевелового поля с разбросанными рукой сумасшедшего великана гранитными валунами. Как они с отцом бродили по лесам, как лечили больных, как радовались, когда приезжала мама из Петербурга. Штефан описывал свою небогатую приключениями жизнь, такую спокойную и уютную. Сейчас, спустя годы, он с нежностью вспоминал то, что теперь стали называть пошлым мещанством, пережитком прошлого. Многое отдал бы он, чтобы вернулись те годы. Но, к сожалению, это невозможно. Почему он должен скрывать своё происхождение? Образование? Никогда ни Иван Фёдорович, ни он сам - ничего предосудительного не делали, они всего лишь лечили больных, помогали людям. Теперь он душевно опустошен. У него и оставалось-то всего ничего: семья - любимый сын, жена - да чувство собственного достоинства. Эти унизили и растоптали его.
   Он не оправдывался, не просил прощения или снисхождения у Серёжи, он просто рассказывал, исповедовался, выворачивал душу, открывая её на обозрение. Он тысячу раз задавал себе вопрос, как так могло случиться, что всё лучшее, что было в его личном мире, вдруг рухнуло в одно мгновение. Не очень-то был он набожным когда-то, да и не в Боге дело. Были вещи, через которые не переступит ни один нормальный человек. И дело не только в Божьих запретах. Ни один обычный мозг, без патологии, не сможет вместить чудовищные зверства, которые стали творить здесь люди. Причем, и те и другие: и белые, и красные. Кто из них более виноват? Какая разница, если одни вырезали погоны на плечах офицеров, а другие резали звёзды на груди комиссаров? Как мог человек опуститься до подобной звериной жестокости? Нет, не правильно. Это не звериная жестокость. Зверь не станет пытать, мучить себе подобного. Зверь всего лишь убьёт.
   Криминалисты писали о предрасположенности к преступлениям, к садизму у некоторых индивидуумов. Но могут ли быть сотни и сотни извращенцев, и может ли безумие охватить сразу такое количество народа? Этому и название-то не подобрать, и ни в одной книге по криминалистике нет описания такого количества садистов, безумных садистов. Штефан не верил, что у этих больных людей с извращенным сознанием и туманным представлением о нравственности, могут вырасти нормальные добрые дети, потому что уже где-то внутри их личности прячутся кровавые наклонности их родителей. И, значит, эти самые дети станут делать то же самое. И нужен им всего лишь повод для этого. И этот повод рано или поздно обязательно найдётся. И ещё он просил, умолял сына послушать то, что скажет Андрей Монастырский и сделать так, как тот предложит.
   Теперь оставалось лишь ждать результата от поездки Монастырского в Берлин. А для себя Штефан уже всё решил. Но сыну об этом знать не нужно.

Чем ближе он подходил к дому, тем сильнее болела голова. Он даже присел на скамеечку, оставленную лифтёршей у лестницы, и закрыл глаза, чтобы чуть успокоились в его голове безумные кузнецы. В подъезде пахло вымытыми полами, сверху доносилось шварканье тряпкой о ступени, женщина вполголоса выводила приятную мелодию. Он прислушался - надо же, по-польски поёт: "Przyznaj si?, a mo?e ci? zrozumiem,
рrzyznajsi?, i tak min??y dni". Что-то вроде "признайся, и, может, тебя пойму я, признайся, ведь прошлого не вернуть". Да уж, всем нужны признания. Заплескалась вода. Там полоскали и выкручивали тряпку, и опять шварканье по мрамору ступеней. Теперь она пела: "Мы расстались с тобой, и мой поезд летит, только дым за собой оставляет, а разбитое сердце болит и болит, и душа бесконечно страдает". О, кажется, там так растрогались от слов романса, что даже заплакали. Надо же, какая чувствительность!

   Щелкнул замок чьей-то двери, и до отвращения знакомый голос произнёс:
   -Как мило это у тебя получается, Кирочка, - так вот кто это так жалобно пел, намывая лестницу.
   От неожиданности Кира вздрогнула:
   -Добрый вечер, Витольд Болеславович.
   -Зачем ты на ночь глядя тут возишься? Можно было бы разок и пропустить, - он поднялся на ступеньку ближе.
   -Из домкома проверяют, да и Зойкин муж вечно пристаёт: "Лестницу вымыла?"
   -Ой, какие пустяки, - он поднялся ещё на две ступеньки. - Этого типа надо взять за шиворот и хорошенько встряхнуть - убежит, словно заяц. Грязная работа, после неё руки делаются грубыми, красными. У тебя такие маленькие ручки, совсем не крестьянские. Такие ручки беречь надо.
   -Оставьте мои руки в покое, Витольд Болеславович! И не мешайте мне работать, - рассердилась Кира, - что это вы сюда забрались?
   -Какая ты строгая! А глазки-то сверкают, сверкают. Ах, ты, птичка-невеличка! - к её изумлению Витольд вдруг обхватил её руками и попытался поцеловать. На неё пахнуло "Тройным" одеколоном. Кира попробовала увернуться, мокрые губы мазнули по её сжатым губам.
   -Вы что? С ума сошли? - сквозь зубы прошипела она, отпихивая его, - пустите меня немедленно!
   Витольд решил, что девчонка затеяла свою игру, прижал её сильнее и настойчивее.
   -Ну что ты кочевряжишься, дурочка? Пойдём ко мне! Хочешь, подарю тебе духи или пудру?
   -Вы же ви-идите, что девушка не хо-очет ваших подарков. Обратитесь с вашим предложением к Верочке Геллер, уж она-то обрадуется, - прозвучал рядом насмешливый голос. - Ну же, Полди, отпустите её!
   Как они не заметили подошедшего вплотную к ним Палёнова-старшего?!
   -Вам-то что за дело, - огрызнулся раздосадованный артист, - идите своей дорогой, Дориан Грей по-советски!
   -У вас, видимо, плохо с памятью. Вы быстро забываете полученные уроки? - спокойно и даже вполне дружелюбно, но с нехорошим блеском в глазах спросил Палёнов.
   Секунду Витольд ещё удерживал Киру, потом руки его разжались и он, зацепившись ногой за ведро так, что оно зазвенело, юркнул в открытую дверь квартиры.
   У Киры задрожали ноги, и она села прямо на только что вымытую ступеньку. Если бы у неё была палка, она бы, наверное, треснула по кудрявой башке этого побитого молью ловеласа. Вспомнила, как его мокрые губы коснулись её, и рукавом стёганки стала тереть рот. Штефан молча наблюдал за нею, потом присел рядом.
   -Обязательно по ночам в пустом подъезде возиться? - сухо поинтересовался он. - Мало ли ещё кому какие фантазии в голову взбредут.
   -Да, уж фантазировать вы умеете! - вдруг обозлилась она. Он понял и, легко коснувшись её руки, примирительно произнёс:
   -Недавно я был груб с вами... Простите.
   -Пустяки, всего пара синяков, - зло усмехнулась она.
   Вновь щёлкнул замок двери, и высунулась голова Сергея:
   -Кирка, ты ещё здесь? - тут он увидел отца, вспыхнул, - папа?!
   -Уже иду, - Штефан поднялся, кивнул Кире, - не сидите на камне: простудитесь.
   Он ушел. Сергей постоял, засунув руки в карманы, потом взял ведро:
   -Пошли домой, хватит тут мыть-размывать.
   Кира поднялась со ступеньки:
   -Ты говорил с матерью?
   -Говорил, - нахмурился Палёнов. - Да только, оказывается, она решила сменять жемчуг на костюм для меня. Ну, чтобы за границей стыдно не было. Я сказал: не надо мне никаких костюмов, договаривайся обратно. Обещала что-нибудь придумать.
   -Времени мало остаётся до отъезда. Но, может, вправду, придумает...
   -Отец-то чего хотел? - вдруг напряженно спросил он.
   Кира пожала плечами:
   -Да ничего. Витольд духи предлагал, а твой отец шуганул его, - она спохватилась, - извини, я не подумала.
   -Да, ладно, - махнул он рукой.- Я чего к тебе шёл-то: меня на сутки раньше отправляют в Германию. Надо оборудование сопроводить и наладить к приезду Андрея Афанасьевича. Так что завтра вечером еду в Москву, а уж оттуда в Берлин.
   -Как завтра?! Как всё быстро повернулось. Но ты не беспокойся, даже если завтра мы не успеем съездить к старикам, я всё сделаю, обязательно сделаю.
   Палёнов искоса посмотрел на неё: что она может? Ведь совсем заморыш, усталый маленький заморыш.
   -А давай чаю попьём, - неожиданно предложил он и застеснялся, покраснел и от этого сердито объяснил, - ты же, наверное, ничего не ела. Давай здесь на кухне и попьём, а?
   -Давай, - согласилась она, хотя уже на ногах от усталости не стояла, - только умоюсь и приду.
   Нина легла и почти заснула, когда тихонько вошла Кира.
   -Кирочка, там тебе молоко и хлеб на столе, - сонно пробормотала Нина. Недавно она сообщила, что придётся вернуть в садик Нюточку на целую шестидневку. Она плакала, что-то бормотала, невнятно пытаясь объяснить причину, но Кира ничего не поняла из её объяснений. Видя, как Нина расстраивается, едва речь заходит о ребёнке, Кира больше эту тему не затрагивала и не пыталась докопаться до истины.
   -Спокойной ночи, Ниночка. Я посижу с Серёжей на кухне, - и поцеловала её в обветренную щёку.
   Умывшись и переодевшись, Кира вышла на кухню. Серёжка уже вскипятил воду и заварил чай, выложил на блюдце конфеты, оставшиеся от импровизированного дня рождения Пашки-очкарика.
   -Конфеты? Замечательно! - обрадовалась Кира. - А у меня молоко и хлеб. Будем пить чай с молоком, а конфеты с хлебом - вот и пирожное.
   Они удобно устроились за палёновским столом у окна, но тут прошлёпали тапки и Васьков в трусах и ядовито-зелёной майке заглянул на кухню:
   -Что ж это вы, товарищи, свет жжете? На вас лампочек не напасешься. Где ж ваша сознательность? И нечего чаи на кухне гонять. Это место общественное, оно для всех предназначено, чтобы, значит, продукты питания готовить. А они уселись тут! Может, вы ещё свидание тут устроите при ясной луне?
   -Слушай, дядя Васьков, шёл бы ты, а? - взвился Палёнов. - Можешь погасить свой свет. Вот, у меня свечка есть.
   -Ты это, не очень-то шуми! Молод ещё! - ершился Васьков.
   -А вот я пойду в милицию, да покажу синяки на горле, да заявление напишу на вас, дяденька. И свидетель у меня есть, - вмешалась Кира.
   - Какие такие синяки? Ничего не знаю, - но с кухни его сдуло.
   -Неужто этот сморчок лез к тебе? - недоверчиво спросил Палёнов. Он зажёг белую свечу в стакане. Кира кивнула и, отвернув воротник, показала на шее отпечатки пальцев Зойкиного мужа.
   -Вот гад!
   -Конечно, гад! Он в комнате Монастырского копался, что-то там искал. Да ну его! Лучше посмотри, как за окном красиво. Люблю такой снег: мелкий, медленный, искрящийся. Кажется, будто он замирает в воздухе и не знает, куда лететь: на землю или в небо. Смотри, и луна светит. Как тебе повезло, ещё день-два и ты увидишь Берлин...
   -Да что в нём особенного? Город как город - обычный. Нет, заграницу посмотреть, конечно, здорово.
   - "Здорово", - передразнила его Кира, - какой ты! Ты же не просто Берлин увидишь. Это будет предрождественский город! Представляешь? Ах, да куда тебе представить! Там в витринах будут фигурки Девы Марии, Иосифа, Младенца Христа. Везде разноцветные лампочки, гирлянды из еловых лап, мишура. Подарки, сладости, дети с блестящими от восторга глазами, Дед Мороз. А в домах пылающие камины, пахнет елью, красивые нарядные люди и все счастливы...
   -Религия - опиум для народа! Мы Рождество не празднуем - это пережиток. Попы дурят головы людям, - возразил комсомольским голосом Палёнов. Он специально так грубо оборвал её. Не хотелось ему видеть, как наливаются слезами её зелёные глаза.
   -Ах, брось! - поморщилась Кира, - Вы церкви разрушаете, иконы сжигаете и что - стал народ добрее от этого? Вон, дети маршируют с плакатами "Папа, не бей меня!" А старики с голоду умирают! Дело не в церкви, не в религии. Дело в самом человеке. Мне рассказывали, был такой философ Кант. Я не точно помню его слова...Так вот он сказал, что его две вещи больше всего поражают: звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас. Представляешь? Нравственный закон внутри нас... Понимаешь, закон внутри - это совесть! А она либо есть, либо её нет. Это же врождённое качество человека. Конечно, она может спать до поры до времени, а потом раз - и как в песне, "совесть Господь пробудил" - проснётся она, и тогда мало не покажется. Вот у твоего отца она есть, потому ему так сейчас тяжело.
  
   Ольга Яковлевна пришила очередную пуговицу на Серёжину рубашку. На столе стопочкой лежали уже тщательно отобранные, проверенные и готовые к укладыванию в чемодан вещи.
   -Поздно уже. Ложись спать, Оля, - позвал Степан Иванович. После принятых порошков голова чуть успокоилась, и он с удовольствием вытянулся на кровати. Там, в кассовой комнате, у них вместо кровати были сбитые им самим нары, а так как места не хватало, то их пришлось сделать короче, чем требовалось ему по росту. Приходилось спать, поджав под себя ноги, и вечно не хватало одеяла, чтобы прикрыть колени.
   -Да-да, уже заканчиваю, - Ольга сделала узелок и откусила нитку.
   -А Серёжа где? - сонным голосом спросил Степан Иванович.
   -Чаёвничает на кухне, - быстро посмотрела на мужа, - с Кирой.
   -Наш Серёжа? - не поверил он. - У них что - роман?
   -Возможно. А ты против?
   -Нет, конечно. Только эта девочка какая-то не такая. Представляешь, сегодня Витольд тащил её к себе.
   -Вот паразит!
   -Вот именно. Она ещё совсем ребёнок, - совсем уже засыпая, пробормотал он.
   -Ты думаешь? - усмехнулась Олечка. Она стала перекладывать вещи сына в старый заслуженный чемодан. Потом села ждать Серёжу.
   Он пришёл через полчаса, задумчивый и невесёлый.
   -Мама, как же быть с деньгами? - спросил он, раздеваясь.
   -Я что-нибудь придумаю, сынок. Спи.
  
  
  
  
   Глава 8
  
   Неожиданно для себя Кира проспала и вышла мыть лестницы с опозданием. Со всеми делами она управилась лишь к полудню и была очень рада, что Васьков не заявился её проверять. Она присела рядом с Ниной возле лифта. От того, что она постоянно забывала поесть, у неё кружилась голова. Нина с осуждением посмотрела на Киру:
   -Вот скажи, кому это нужно - вот так загонять себя? Не ешь, не пьёшь - скоро свалишься.
   -Не свалюсь, Ниночка, не свалюсь. И потом, знаешь, я уже привыкла. Когда меня из театра выгнали, так совсем есть нечего было. И, видишь, жива-здорова!
   -Пока жива и пока здорова. Там у нас супчик есть, хлеб свежий, ржаной. Иди-ка ты, поешь. Давай, я тебя на лифте подниму.
   -Подними, подними, Ниночка.
   Есть захотелось зверски, едва она увидела кастрюльку с супом. Она приканчивала вторую тарелку, когда влетел возбуждённый и весёлый Серёжка Палёнов:
   -Есть! Есть деньги! - он размахивал пачкой червонцев. - Мама снесла жемчуг в комиссионный, и там сразу дали две сотни червонцев. Это же шесть тысяч рублей! Поедем скорее к бабушке Марусе. Только надо быстро-быстро: туда и обратно, к восьми мне надо заехать домой за чемоданом, после бежать в лабораторию за аппаратом, и сразу на вокзал.
   -А родители? Ты с ними успеешь увидеться?
   -Они прямо на вокзал придут.
   Им повезло с трамваем, повезло с поездом - добрались за два часа. Увидев Киру и Серёжу, Мария Михайловна всплеснула руками, обрадовалась и тут же затеяла чай с французской булкой. Григорий Петрович выполз из своего кресла и тоже сел за стол. В домике было тепло и уютно, уходить не хотелось и время мигом пролетело.
   Глянув на ходики на стене, Кира поняла: пора.
   -Григорий Петрович, Мария Михайловна, - начала она, - мы принесли вам от Олечки подарок. Это небольшая сумма, но если расходовать экономно, то надолго хватит.
   -Да что вы! Зачем? - замахала руками Мария Михайловна. - Вы ж и так в прошлый раз оставили нам.
   -Дорогая Мария Михайловна, послушайте. Дело в том, что, скорее всего, Олечка не сможет больше навестить вас. И мы с братом уезжаем. Поэтому это, так сказать, прощальный подарок, - она достала из сумочки завёрнутые в газету деньги. - Здесь червонцы, двести червонцев. Возьмите и спрячьте их. Никому не показывайте, тратьте понемногу.
   Старики сидели совершенно оглушённые свалившимся на них богатством, они никак не могли осознать того, что происходит. Сергей с жалостью смотрел на них и вдруг почувствовал, как горький комок подкатывает к горлу, глаза стало печь, словно туда песок попал. Он обнял и расцеловал деда Гришу, потом бабушку Марусю и почти выбежал из тёплого домика. Кира догнала его уже за калиткой. И опять они молча шли в сторону вокзала. Неожиданно Кира остановилась, взяла Серёжку за рукав и развернула к себе лицом:
   -Ты запомнил это? Хорошо запомнил? - он кивнул. - А теперь слушай: ты не должен возвращаться сюда. Нет, ты не понял. Не сюда, в Лахту. Ты не должен возвращаться в Ленинград!
   До него медленно доходило.
   -Что ты несёшь?! Ты с ума сошла! Как это я могу не вернуться домой? Я не предатель.
   -Конечно, нет. Как можно предать то, что не твоё? Кто придумал всё это? Разве это Россия?! Вымороченная, чужая...Ты не предашь эту выдуманную страну. Это только в газетах так пишут, мол, "я со своим народом". Ерунда! Народ - это толпа, у народа нет лица. Кто это решил, что народ всегда прав? Почему какая-то незнакомая тебе тётка должна решать за тебя, как тебе жить, во что верить, кого любить? Что - и Зойкин муж, Васьков, - тоже народ?
   -Ты извращаешь, выворачиваешь всё на изнанку, - стоял он на своём, - людей угнетали, эксплуатировали... Теперь настали другие времена. Да, сейчас трудно, но мы преодолеем это, всё изменится.
   -Да-да-да, господин Чернышевский уже провозгласил, мол, работайте ради будущего, оно светло и прекрасно.
   -Да, светло и прекрасно, - твёрдо и зло процедил он.
   -А вот другой писатель, которого вы не очень любите, не хотел, чтобы это светлое прекрасное наступило, если в его основании лежит одна единственная слезинка истерзанного ребёнка...Представь, вы добились своего - построили светлое будущее, но для этого вам пришлось через кого-то переступить? Короче, кое-кого убить...
   -Да, потери были и ещё будут...
   -Потери? А если этот кто-то твой отец или мать? Такой выбор: светлое будущее для всех или жизнь твоей матери. Одна-единственная жизнь, но это жизнь твоей матери? Ты, лично ты, будешь счастлив в своём прекрасном будущем? Что ж ты молчишь? Ты же строишь светлое завтра для Зойки, её мужа, для Полди, наконец?
   -Я не хочу с тобой говорить!
   -Пойми ты: этот корабль тонет.
   - Почему ты решила, что если я сбегу с корабля и спасусь, то тем самым сохраню для будущего нечто замечательное? Другие станут здесь строить, горбатиться, умирать от дикого напряжения ради будущего, а я, такой незаменимый, такой бесценный, устроюсь там, среди буржуев, и буду мёд ложками лопать! Что во мне такого ценного, чтобы ради меня кто-то гробился? Запомни: я не крыса!
   -Ты не крыса. Просто у тебя есть шанс - твой шанс, единственный?
   -Замолчи. Знать тебя не желаю!
   -Подожди, не закатывай истерик! Просто подумай. Научись же, наконец, думать!
   Но он не стал слушать. Он шарахнулся от неё, как чёрт от ладана, и бросился бежать к вокзалу.
   Они ехали в разных вагонах поезда, потом трамвай тащился невыносимо медленно, и Кира видела упрямое выражение его лица. Она глядела в окно и глотала слёзы. Неужели она всё испортила? Ах, как она ошиблась! Штефан не простит ей этого.
   У дома с башнями трамвай задымился и всех высадили. Кира не стала ждать следующего трамвая, она пошла, оскальзываясь в своих резиновых ботиках на стёртых подошвах. Ледяной ветер бил в лицо, выбивая слёзы и продувая тоненькое пальто насквозь. Она мгновенно замёрзла до зубовной дрожи. В голове вертелась лишь одна мысль: Штефан не простит. Возле бывшего лицея Кира больно споткнулась об наледеневшую кочку и шлепнулась в кучу снега, наметённую дворниками. Ей помогли встать какие-то люди и побежали дальше по своим делам. А она дохромала до ограды и опять сползла в снег, обхватила коленки руками, сжавшись в комочек, так и сидела, закрыв глаза. Сейчас она мечтала открыть глаза и очутиться рядом со Штефаном. И чтобы не было ничего из этого вокруг, только они вдвоём. Он своим тёплым дыханием согреет её замёрзшие руки, отогреет её несчастное сердце. И тогда она объяснит ему, что всего лишь хотела помочь, поддержать его. Он улыбнётся, посмотрит своими янтарными глазами и скажет, что он всё понимает и очень-очень её любит, и обнимет, и прижмёт к себе, и она замрёт от невыносимого счастья.
   -Так и будешь сидеть? - раздался над нею раздраженный голос Сергея Палёнова. Уже пять минут стою над тобой, всё сидишь и сидишь. Вставай, пошли домой. А то я опоздаю, скоро семь часов уже.
   Она подняла к нему белое лицо, безразлично сказала:
   -Теперь всё равно: он не простит меня.
   -Не знаю, о чём ты там лепечешь, но я сейчас возьму тебя за шкирку и потащу, как щенка, - он сделал движение, чтобы подхватить её за воротник пальто. Кира вяло отпихнула его руку, но всё-таки попыталась встать. Ничего не вышло: ноги затекли от неудобной позы и так замёрзли, что не разгибались. Палёнов чертыхнулся, ухватил её подмышки, поставил на ноги, встряхнув, как мокрую простыню. Потом перехватил поудобнее за талию и почти на весу потащил в сторону дома. Так они прошли метров двести, потом Кира оттолкнула его:
   -Всё. Я уже могу сама, - но за локоть его, тем не менее, ухватилась. - Почему вернулся? Ты же впереди шёл? Что, совесть заела? Думал, наорал, нагрубил и от проблемы избавился? Нет, дорогой мальчик, не избавился.
   Кира почувствовала, как дёрнулась его рука от этого её "дорогой мальчик", но лишь крепче прижала его локоть к своему боку. И вдруг заговорила совсем другим тоном:
   -Первый раз я тебя увидела, когда тебе было два годика. Мы со Штефаном приехали в Лахту, долго искали домик Марии Михайловны: адреса у нас не было. Мы же хотели Олечке сюрприз на именины сделать. Мы все: Андрюша, Штефан и я - придумали привезти тебя, чтобы ты больше не жил отдельно от матери. Олечка тяжело это переносила. Ещё в Одессе, когда мы обе в хористках бегали в театре, она мечтала забрать тебя к себе. Но денег не хватало, а у Пантелеевых тебе жилось очень хорошо, - она покосилась на Палёнова. Он хмурился, но молчал. - Так вот, мы нашли этот пряничный домик, занесённым по окна снегом. Там ещё толстый кот сидел на крыльце. Тебя не было дома. Григорий Петрович увёл тебя на прогулку, а потом ты появился - крохотный кудрявый мальчик в бархатном костюмчике с белым воротничком. Я протянула тебе игрушку - пирамидку. Но ты не взял, ты смотрел на меня и готовился зареветь во весь голос. И тогда Штефан опустился на колени рядом с тобой и стал говорить о какой-то чепухе, и ты успокоился. Потом мы пили чай, а ты заснул у него на руках. Я думаю, уже тогда он навсегда привязался к тебе.
   -И ты хочешь, чтобы я бросил здесь родителей, а сам весело жил там? - угрюмо спросил он. - Хочешь, чтобы я себя всю жизнь последней сволочью чувствовал?
   Они уже добрались до бывшего театра "Аквариум". Окна ресторана бросали яркий свет на заснеженный тротуар. Кира остановилась:
   -Знаешь, мы с Андреем и твоей мамой много говорили о том, как я здесь очутилась. Мы даже что-то вроде эксперимента провели. Если бы и на тебя действовала эта штука! - она достала из медальона листок пергамента. Удивительная вещь! Он был мягкий, эластичный, а совсем не жесткий. - Смотри. Здесь цифры, они выжжены, и мы считаем, что это не просто числа. Это годы. Вот в этом месте... - какой-то мужчина остановился возле них и стал с интересом прислушиваться.
   -В чём дело, гражданин? - строго спросил Палёнов, - вы же видите, мы с девушкой о личном говорим. Проходите!
   -О личном? Каком таком личном? Сейчас всё общее, - огрызнулся мужчина, но повернулся и пошёл своей дорогой.
   -Так что там цифры? - напомнил Палёнов.
   -Да, это не просто числа, это годы, - повторила Кира. - Вот сюда попала капелька крови Нины Ивановны. Капелька просто скатилась с листка, не оставив следа. А вот сюда, видишь, где белое пятно, попала моя кровь. И тут было выжжено 1931. Как видишь, я здесь, в этом проклятом году.
   -И что? Почему на Нину Ивановну не подействовала, а у тебя получилось?
   - Это длинная история. Тебе её Андрей там, в Берлине, расскажет. А если в двух словах: у нас четверых есть... Нет, я не стану тебе это рассказывать. Пусть Андрей - он учёный, может, лучше объяснит. Скажу одно - это сплошная мистика. Вот хочешь - верь, хочешь -не верь. Но это так. Я считаю, что если со мною всё получилось, то и с ними получится. Тут есть 1910 год - это хороший год...
   -Ты же сама понимаешь, как это звучит. Чушь собачья!
   -Может, и чушь, - она сложила пергамент и запихала его в медальон. - Только это наша единственная надежда.
   -А если не получится?
   -Тогда не знаю...
   -Ты это серьёзно? - усмехнулся Палёнов.
   -Серёжа, - её голос задрожал, - ты же видишь, как плохо твоему отцу. Ему хуже, чем Андрею или Олечке. Ты знаешь, он ведь очень гордый, очень сильный человек. Он не сможет долго жить в постоянной лжи и подлости. Да, именно, подлости. Если он узнает, что ты в безопасности, у него будут развязаны руки. Потому что главное для него - это спасти тебя. Он не видит будущего здесь, в этой измученной стране. Прости, что я говорю таким высоким стилем. Но это так!
   Они уже подошли к дому.
   -Серёженька, пожалуйста, поговори с Андреем. И думай, думай! - она протянула ему руку, - а теперь прощай! Прощай, Серёженька!
   Кира взяла его за голову, притянула к себе, заглянула в чёрные глаза и поцеловала в лоб, потом в обе щеки:
   -Иди, милый. Тебе пора, - подтолкнула его к подъезду.
   Нина только что спустила лифт, когда вошла Кира.
   -Да ты же совсем белая! - ахнула она. - Такой мороз! Давай скорей сюда.
   Она потащила Киру в кабинку лифта.
   -Ты же так насмерть замёрзнешь!
   -Ниночка, это другое. Мне изнутри холодно. Холодно так, будто в меня затолкали весь снег и лёд этого города. Знаешь, почему? Я боюсь. Никогда так не боялась, как сейчас. Я такое натворила... Он мне не простит, никогда не простит...
   -Прекрати! Какое другое? Что я не вижу, как ты заледенела вся? Сейчас согрею тебе молока, а ты ложись и не смей вставать до утра! Только воспаления лёгких нам не хватало! - Нина ловко раздела Киру, натянула на неё поверх рубашки свою шерстяную кофту, носки, приказала: - ложись!
   -Мне ещё лестницы мыть... Васьков пожалуется, - прошептала Кира.
   -Ещё чего! Не пожалуется! Сейчас молоко принесу.
   Когда Нина принесла кружку горячего молока, Кира уже почти спала. Под настойчивые уговоры Нины она заставила себя выпить всё молоко до дна.
   -Кажется, даже под угрозой пистолетом я сейчас не смогу встать, - пожаловалась она Нине. Та укрыла её чуть ли не с головой, погасила свет и вышла.
   Заснуть сразу не удалось, но потом всё же сон добрался до неё. Её голова беспокойно металась по подушке. Нарядная мама в синем бархатном платье подошла к ней и опустилась рядом на топчанчик. Она с грустью смотрела на Киру, потом погладила её по лёгким волосам:
   -Бедная моя девочка, - прошептала она.
   Кира открыла глаза:
   -Мамочка! - заплакала она, - возьми меня к себе!
   -Тише, тише. Сейчас ты согреешься, отдохнёшь. Ты так устала...
   -Мамочка, всё так плохо...
   -Нет, милая, нет. Ты у нас самая сильная. Всё пройдёт, всё пройдёт.
   -Не уходи, мамочка. Побудь со мной!
   -Не уйду, милая. Я всегда с тобой. А сейчас спи. Закрой глаза и спи.
  
   Аппарат Андрей велел везти с собой, не сдавать его в багажное отделение ни под каким видом. Серёжа устроил деревянный ящик, перехваченный багажными ремнями, под свою полку. На перроне стояли разные провожающие. Кто-то бегал за "Ситро", кто-то тащил "Боржом" - "радиоактивную воду", согласно рекламе в газете. С перрона Андрей, в тёплом верблюжьем пальто, сделал ему знак: выйди. Видимо, ещё похолодало, потому что вместо мелкого снега, шедшего весь день, воздух теперь искрился крошечными кристалликами, от дыхания всех стоящих на улице валил пар.
   -Серёжа, слушай меня внимательно, пока нет рядом нашего сторожа, - отводя Палёнова в сторону от весёлой группы провожающих, сказал Андрей. - Мы с тобой очень хорошо заколотили ящик, но на границе его станут досматривать в любом случае. Если понадобится, что вполне возможно, вскроешь, только аккуратно, обшивку и предъявишь содержимое.
   -Конечно, дядя Андрей, я всё сделаю, - он искал глазами родителей.
   -Ты слушаешь меня? - дёрнул он Сергея за рукав.
   -Слушаю, - покорно повернулся он к Монастырскому.
   -Там на станине ты увидишь дополнительный шов. Это я решил её утяжелить. Незначительно, конечно, но всё-таки. Ничего в лаборатории подходящего не оказалось, пришлось торопиться - вот я и сунул туда четыре тома Брокгауза и заварил их там внутри.
   -Господи, дядя Андрей! Да лучше б вы взяли толстый деревянный брус или доску.
   -Как получилось, так получилось. Чего уж теперь! Доски - тоже не лучший вариант. Просто помни об этом. А, вот и твои родители...
   Серёжа оглянулся и сразу увидел высокую фигуру отца, рядом еле поспевала за его широкими шагами мать. Отец, как обычно, без шляпы, шел, чуть откинув красивую голову назад. Мать, изящная, лёгкая, в шляпке грибочком, опиралась на его руку. Их провожали любопытные взгляды, на них оглядывались. Серёжа уже привык к этому. Он всматривался в лица своих ослепительно прекрасных родителей, и у него, как давеча в Лахте, в горле образовался комок и защипало глаза.
   Они были взволнованы, но старались это скрыть.
   -Серёженька, здесь в пакете, пирожки. С картошкой, как ты любишь, - Ольга Яковлевна протянула аккуратный, с кокетливым бантиком пакет. - Стёпочка, термос!
   -Да, вот он, - Палёнов-старший вынул из кармана широкого пальто синий термос с жёлтой крышкой (где только достали такую редкость!) и подал сыну.
   Оставалось минут десять до отправления поезда, они стояли рядом и молчали. Так всегда бывает: казалось бы, все слова уже сказаны, но вот поезд тронется и ты понимаешь, что не сказал самого важного, самого главного.
   -Ты со всеми простился? - спросила Ольга Яковлевна, - и с Кирой?
   -О, это бы-ыло настоящее "прощание сла-авянки", - усмехнулся Степан Иванович, - они так прощались, что даже не заме-етили, как я мимо шёл.
   -Серёженька, у тебя это серьёзно? - с непонятной для Степана Ивановича тревогой спросила Ольга Яковлевна.
   -Мама, это не то, что ты думаешь. Кира - мой друг, - он подумал и добавил, - самый настоящий друг.
   -Оля, позволь нам чуть по-ошептаться, - попросил Степан Иванович жену. Та кивнула. Они отошли на шаг в сторону.
   -Серёжа, - отец волновался и от этого заметнее заикался, - у Мо-онастырского для тебя есть п-письмо. Прошу тебя, прочти его. И ещё: Андрей о-обещал мне помочь в одном ж-жизненно ва-ажном для всех нас деле. Прислушайся к тому, что он скажет тебе. Не руби с плеча! Подумай, очень хо-орошо подумай, прежде чем принять ре-ешение. О нас с мамой не беспокойся.
   -Хорошо, папа. Мне кажется, я догадываюсь, о чём ты говоришь. Я подумаю, хорошо подумаю, обещаю тебе. А ты, - он посмотрел в глаза отцу, - не оставляй Киру!
   -Киру?! - удивился отец, - значит, всё-таки ты...
   -Нет. Но ты дай слово, что не оставишь её и станешь ей помогать. Слышишь, дай слово!
   -Ну, хорошо, хорошо. Обещаю не с-спускать с неё глаз, - он попытался улыбнуться, но у него не получилось.
   Паровоз свистнул раз, другой. На перроне засуетились, стали обниматься и входить в вагоны. Из черной тарелки динамика невнятно пролаял женский голос. Проводник в темно-синей гимнастёрке взялся за поручни вагона:
   -Отправляемся, граждане! - объявил он громко.
   Олечка отодвинула мужа в сторону, обняла сына. Она плакала, не стесняясь окружающих, и быстро шептала ему в ухо:
   -Серёженька, прости, если что не так. Я тебя очень люблю. Помни меня, пожалуйста!
   -Ну что ты, мама! - он поцеловал её, толкнул к отцу, - отец, береги её!
   Сергей вскочил в вагон. Поезд дёрнулся, сдал назад и медленно двинулся вперёд, постепенно набирая ход. Сергей смотрел, как отдаляются от него, теряясь в темноте, дорогие лица, и понимал, что даже если он вернётся назад, здесь уже всё изменится, станет другим. Если вернётся...
   -Ну, чего разнюнился? Здоровый мужик, а ревёшь, как баба! - проводник закрыл на ключ вагонную дверь и ухмыльнулся щербатым ртом.
  
   Утром Олечка постучалась к Кире, но та уже ушла мыть свои лестницы. Со вчерашнего вечера, с момента отъезда Серёжи Олечка места себе не находила. Она металась по комнате, совсем уже поздней ночью вдруг вскочила, стала завешивать старым платком зеркало. Ей всегда это зеркало не нравилось. Кому приятно смотреться в стекло, где, кроме тебя, отражается интерьер совсем другой комнаты? Она просила Штефана убрать это чудовище, он задумчиво смотрел на неё и отрицательно качал головой.
   Сегодня муж рано ушёл на службу помогать дворникам разгребать горы снега вокруг театра. Да и ей уже пора бежать открывать кассу. Ещё и Андрея надо проводить, он уезжал таким неудобным дневным поездом. Но прежде всего ей надо увидеть Киру, а той, как назло, нигде не было.
   В кассовой комнатёнке было холодно, и она не стала снимать пальто. Заглянул в окошечко Штефан:
   -Полди прогулял репетицию. Предста-авляешь?
   -Да, странно, - она суетливо перебирала бумажки на столике, складывала и опять распрямляла билетные корешки.
   -Ты плохо себя чувствуешь?
   -С чего бы мне хорошо себя чувствовать?!
   -Оля, Серёжа умный мальчик. Он примет правильное решение.
   -Какое решение? - испугалась она, - о чём ты?
   -Мы говорили об этом недавно. Не надо сейчас так нервничать.
   -Ах, ты об этом...
   -Ну да, о чём же ещё? - удивился он.
   -Прости, Стёпочка, я плохо спала, поэтому так раскисла. Ты иди, занимайся своими делами. Скоро на вокзал ехать.
   Спустя три часа они провожали Монастырского точно так, как вчера провожали Серёжу. Потом долго ехали на трамвае вдоль бывшего Невского проспекта, не разговаривая, каждый думал о своём. Штефан мысленно молился, чтобы у Андрея всё получилось в их затее с Серёжей. Не заходя домой, он отправился на службу, пора было готовить зал к очередному спектаклю.
   Олечка с ненавистью, которой у неё раньше не было, смотрела на бегущих по тротуару людей и мечтала никогда-никогда их больше не видеть. Возле дома она заглянула в кооперативную лавку и купила кусочек домашней колбасы. Если её добавить в суп, появится запах мяса. Из чего была сделана эта колбаса, она не хотела думать. Она бы купила мяса, но его в продаже давно не было.
   Лифтерша Нина сообщила, что из театра несколько раз приходили выяснять, не вернулся ли домой Полди.
   -И что? Неужели до сих пор не вернулся? - удивилась Олечка.
   -Вроде, нет.
   -А Кира? Опять на лестницах, как на галерах?
   -А куда деться? - вздохнула Нина.
   Потом Олечка варила суп с колбасой (как-никак мясо) - будет первое и второе блюдо на обед. Вечером придёт голодный Штефан, и она решила сварить ещё и перловку. Опять приходили из театра: Витольд Болеславович не явился на спектакль, что было уж совсем невозможным. Посудачили на кухне об этих ветреных актёрах, об их бесконечных любовницах да разошлись по своим комнатам. Олечка не могла сидеть у себя, она опять постучалась к Кире. На этот раз та была на месте. Они тут же устроили себе вечерний чай, как когда-то на квартире госпожи Киселёвой. И тут Кира рассказала подруге о своём разговоре с Серёжей. Они сидели, прижавшись друг к другу, шептались, вытирали слёзы, постоянно набегающие на глаза, и мечтали, о том, как изменится их жизнь. Ну, должна же она хоть когда-нибудь измениться?
   Утром, когда Кира домывала их лестницу, в подъезд вошёл милиционер в длинной шинели, он шёл за администратором театра. Они поднялись в их квартиру, несколько раз позвонили в звонок для Полди.
   Кира сунулась:
   -Так открыто же!
   -Что открыто? Его комната? - насторожился милиционер.
   -Нет, дверь в квартиру. Входите, - она толкнула дверь и посторонилась, пропуская их внутрь.
   -А ты, гражданочка, из этой квартиры, получается? - заинтересовался милиционер. - Знаешь такого: Витольда Болеславовича Полди-Комаровского?
   -Конечно, знаю. Это наш сосед, артист. Уже несколько раз из театра приходили, стучали к нему. Но он, наверное, уехал, потому что не отвечает.
   -Ты вот что, девушка, стой здесь. Мы сейчас ломать дверь будем.
   -Зачем? Есть же ключи у Васькова. Это наш квартирный уполномоченный.
   -Ну, тогда сходи к нему, позови.
   Кира поставила ведро у двери и пошла к Васькову. Того дома не оказалось, но была сердитая Зойка. С ключами в руках она вышла к милиционеру. Тот взял ключ и открыл дверь.
   -Все стойте здесь, - строго сказал он,- я сам зайду.
   Он зашел и тут же вышел, опять замкнув дверь.
   -Где у вас телефон? - и пошёл звонить в уголовный розыск. Актёр Полди-Комаровский не смог бы прийти на репетицию и на спектакли ни завтра, ни послезавтра потому, что он уже два дня был мёртв.
   Соседи, те, кто в это рабочее время, оказался дома, собрались на кухне. Они тихо переговаривались, все жалели весёлого, ещё молодого мужика. Строили предположения, от какой болезни мог он умереть, пока не появился на кухне милиционер, снявший свою шинель и оставшийся в гимнастёрке, и не сообщил, что несчастный Полди-Комаровский умер вовсе не от болезни, а был убит, то есть умер он от удара по голове. Соседи ахнули и стали расползаться по своим комнатёнкам. Милиционер велел всем сидеть дома, сейчас подъедут из уголовного розыска и каждого опросят.
   Кира была потрясена: самовлюблённый болван Полди - нет, о мёртвых плохо не говорят! Бедняга, кто и за что его? Бледная Зойка вышла из комнаты певца и сказала, что вроде ничего не пропало. Уж она-то знает - столько раз там бывала. Кому мог помешать артист?
   Сотрудники розыска ходили по соседям, записывали показания. Побывали и у них с Ниной. Как и все жильцы квартиры, ни Кира, ни Нина ничего не слышали и не видели. Комнату Полди опечатали и ушли, пообещав ещё вернуться. В театре сделали замены в спектаклях, где он участвовал, в фойе вывесили большую фотографию с чёрной ленточкой на раме. Все были потрясены и перешёптывались по углам, многие дамы плакали.
   Олечка вернулась со службы с распухшим от слёз носом и красными глазами, она поставила чайник на огонь, прошла к себе и, не раздеваясь, легла на кровать. Кира поскреблась к ней в дверь:
   -Олечка, к тебе можно? - спросила она виноватым голосом. Она почему-то чувствовала себя виноватой, наверное, из-за того, что совсем недавно ссорилась с бедным Витольдом. - Темно у тебя. Зажечь свет?
   -Не надо, - всхлипнула с кровати Олечка. Кира села с краю, погладила её по плечу:
   -Ты так убиваешься... Даже не представляла, что он тебе был так близок.
   -Конечно, близок! Глупость какая! Не прощу себе! Целых полгода жили в этой крысиной норе в театре. А он был здесь, один. Это я виновата. Зачем рассказала Стёпочке... А он ходил в эту отвратительную столовую, ел всякую гадость. Я же видела, как он похудел! - она зарыдала со всхлипами. У Киры тут же ручьём хлынули слёзы.
   -Так ты все эти годы его любила. Как это ужасно!
   Олечка вдруг села. Её глаза блестели в слабом свете с улицы:
   -Подожди, ты это о ком сейчас говорила? - ткнула она в бок Киру.
   -Как о ком? - удивилась та. - О Витольде, конечно.
   -Ну и дура ты, Кирка! - засмеялась Олечка, вытирая глаза. - Ты так таращишься, что даже в темноте видно, какое глупое у тебя сейчас лицо. Что мне этот мерзавец? Я о Серёже говорила! Вот уехал мальчик - и всё. Я чувствую: мы уже не увидимся, - она опять зарыдала.
   -Это уж как получится, - Кира подумала и спросила, - а почему Полди - мерзавец?
   -Потому мерзавец, что он жизнь мою в ад превратил. Три года душу из меня вынимал! Как вселился сюда, так и началось. Увидел меня на кухне и стал выяснять, та ли я идиотка, которая когда-то из-за него чуть жизни себя и своего будущего ребёнка не лишила. А когда он убедился, что я - это я, тут уж он прямо заявил, что желает видеть меня в своей постели. Хорошо, я догадалась Стёпочке намекнуть, мол, пристаёт, мерзавец, и всё такое... Витольд тогда от Стёпочки хорошо получил. Но надо было знать этого гада! Он лишь на время притаился и стал присматриваться к Серёже. А однажды кто-то на кухне при Витольде возьми и ляпни, мол, как вы с палёновским Серёжей похожи - прямо одно лицо. Как-то он улучил момент, затащил меня к себе и потребовал сказать, кто отец Серёжи.
   -Так не говорила бы!
   -Да он уж всё знал! Это он так, куражился. А потом он пригрозил, что расскажет правду сыну, и он узнает, что родился незаконнорожденным, что его мать... и так далее. Но это ерунда, потому как не старые времена! Не сильно-то на эти вещи сейчас смотрят. Главное, он хотел сказать Серёже, что это он его отец, а не Стёпочка. И потребовал за молчание, чтобы я к нему приходила.
   -И ты ходила к нему? - испугалась Кира.
   -А что мне оставалось? Ходила.
   -Ужас какой! Надо было поговорить с Серёжей. Олечка, он ведь давно догадался, кто его настоящий отец.
   - Настоящий отец у него - Штефан, а не этот мерзавец. Штефан его воспитал, а тот ничего никогда, кроме гадостей не делал. Я ведь почему спала с Витольдом? Он сказал, что пойдёт в ОГПУ и всё там расскажет. Расскажет, какое у меня "пролетарское" происхождение. И что Стёпочка - совсем не Стёпочка. Шантажировал и грозил. Вот и бегала тайком, когда он приказывал.
   -Кошмар! Но, может, не расстреляли бы за это? Пусть бы шёл и говорил.
   -Ты тут всего ничего и многого не знаешь. Может, и не расстреляли бы, а может, да. Или арестовали бы и услали на Соловки. Грех это радоваться смерти человека, но, Кирка, это же не человек, это пиявка мерзкая. Как же я счастлива, наконец, избавиться от него.
   -А Штефан знал, что ты... ну ты понимаешь? - дрожащим голосом спросила Кира.
   -Ты с ума сошла! Если бы Штефан об этом узнал, он бы убил мерзавца. И тогда уж точно чекисты всё разузнали. Нет, этого нельзя было допустить, - сказала она твёрдо.
   Открылась дверь, и в светлом прямоугольнике четким силуэтом возникла фигура Штефана.
   -Оля, почему без с-света сидишь? - обеспокоенно спросил он и щёлкнул выключателем. Две заплаканные, взъерошенные женщины уставились на него, как на видение. Ойкнув, Олечка вскочила и с воплем: "Чайник выкипел!" - понеслась на кухню. А Кира стала подбираться к двери. Штефан проводил жену недоумённым взглядом, потом вопросительно посмотрел на Киру:
   -Вы тут беседовали? Я п-помешал?
   -Нет-нет, - заверила она, - совсем нет.
   -Скажите, вы давно знакомы с Серёжей? - он глянул в сторону завешенного зеркала, поморщился.
   -С Серёжей? Чуть больше месяца. А что?
   -Он просил присматривать за вами, - улыбнулся Штефан.
   -Вот как? - она выпрямилась и с высоты своего небольшого роста независимо оглядела его, - значит, присматривать? А знаете, я ведь уже большая девочка и со спичками не играю.
   -Не со-омневаюсь, - развеселился Штефан. - Именно поэтому он просил не оставлять вас...
   Кира смотрела в его смеющиеся глаза цвета мёда и понимала, что сейчас совершенно безобразно, до истерики, разрыдается. Она резко рванулась к двери и сходу налетела на Олечку с наполовину выкипевшим чайником в руках. Чайник выпрыгнул у неё из рук и покатился по полу, выплеснув остаток кипятка Кире на руки. Она зашипела от боли и выскочила из комнаты.
   -Что ты ей такое сказал? - поднимая чайник, спросила Ольга. - Ну вот, теперь заново надо ставить кипятиться.
   -Ничего особенного не сказал, - он, опустившись на корточки, вытирал тряпкой пол, - только спросил, когда они познакомились с Серёжей.
   Олечка усмехнулась, глядя на его манипуляции с тряпкой, но помогать не стала.
   -Слушай, а ты её не обварила случайно? - посмотрел он снизу на жену. - Мне показалось, она как-то заверещала...
   -Да, нет, по-моему, всё на пол выплеснулось, - успокоила его Олечка.
   Олечка ошиблась. Кипяток обварил Кире тыльную часть рук от кисти до локтя. Было нестерпимо больно, она побежала в ванную комнату и сунула обе руки под холодную воду. Держала обожженные руки под водой и тихонько поскуливала от боли. На обожженных руках вздулись безобразные волдыри. От холода боль немного ушла. Ещё полгода назад и боль, и волдыри пропали бы за пять минут, на ней мгновенно всё заживало, а теперь нет. Почему? А если она теперь и лечить не сможет? Что это значило? С ней происходили какие-то изменения, но хорошо это или плохо - пока не ясно. От ледяной воды руки ломило, но как только она вытаскивала их из-под крана, нестерпимая боль тут же возвращалась. Кира закрыла кран и пошла к себе.
   -Господи, это ещё что? - ужаснулась Ниночка.
   -Вот, обварилась, - она беспомощно посмотрела на подругу, - что делать? Бывает... Только я не представляю, как завтра стану лестницу мыть.
   -Какая лестница? Ты что! Тебе в больницу надо, срочно!
   -Если по каждому пустяку в больницу бегать... Лучше я лягу, мне что-то холодно и трясёт как-то.
   -Но так нельзя оставлять, - она помогла Кире переодеться в рубашку, подложила под голову подушку. Больные руки Кира устроила поверх одеяла. Нина набросила старенький халатик, она решила постучаться к профессору, пусть посмотрит и скажет, что делать. Уже в коридоре вспомнила, что Монастырский уехал. Ну что ж, остаётся одно: позвать Палёнова, и она решительно постучала в их дверь. Открыла Ольга и вопросительно посмотрела на Нину.
   -Ольга, у нас тут неприятность, Кирочка кипятком обварилась, - она замялась, - может, Степан Иванович посмотрел бы девочку. Всё-таки он к медицине имел отношение.
   -Какое там отношение, - привычно начала Олечка, потом вздохнула, - сейчас скажу ему.
   Нина вернулась к себе. Киру сильно лихорадило, на руки страшно было смотреть. В дверь легонько стукнули, и вошел Палёнов. Он подошёл к Кире, лежащей с закрытыми глазами, и увидел её руки. Потом он сделал знак Нине выйти с ним в коридор:
   -Нина Ивановна, нужна тёплая кипяченая во-ода, пищевая сода и соль. Остальное я возьму у Монастырского, у меня есть к-ключ от его комнаты. Да, ещё нужна бутылка из-под воды - у Ольги была, возьмите у неё, - и он открыл комнату Монастырского.
   Олечка дала Нине бутылку и пошла к Кире, та по-прежнему лежала с закрытыми глазами, но теперь дышала часто-часто:
   -Ты как? - Олечка наклонилась к подруге. - Кирка! Открой глаза! Ну что ты вылетела как сумасшедшая?! - Кира открыла блестящие сухие глаза:
   -Тебя Нина позвала? Зачем? Пройдёт, - отрывистым шёпотом ответила она.
   -Сильно больно, да? Ты извини, я случайно.
   -Знаю, - она поморщилась от боли и пожаловалась, - меня почему-то всю трясёт...
   -Сейчас Стёпочка придёт и поможет, - попыталась успокоить она Киру, но та сразу взвилась:
   -Вы что, ему сказали?! - она попыталась сесть, но, задев рукой за шершавое одеяло, осталась лежать, тихонько заскулив от боли.
   -Ну что ты делаешь! - возмутилась Олечка, - что ты дергаешься? Ведёшь себя, как гимназистка. Не съест он тебя! Всё-таки он врач.
   -А то я этого не знаю! - огрызнулась Кира и попросила, - Только ты не уходи, ладно?
   -Ладно, - кивнула Олечка в ответ. - Ты вот лучше скажи, почему мы с тобой такие невезучие? Всё на нас сыплется. А теперь у тебя ещё... Ах, Кирка, Кирка...
   -Что на вас с-сыплется? - обе разом вздрогнули: они не слышали, как вошел Штефан. Он принёс старый докторский саквояж Андрея и теперь внимательно смотрел на обеих женщин, но они сконфуженно молчали. - Ну вот что, Оля, иди и Нину Ивановну захвати. Когда закончу, я вас позову. А сейчас не мешайте. У Киры ожог процентов шесть-семь, и виноваты в этом мы с тобой, до-орогая.
   По тому, как он сказал "дорогая", и Кира, и Олечка догадались, что он сердится. Олечка покорно пошла к выходу. Кира потянулась за ней:
   -Олечка! - та сделала ей "страшные" глаза за спиной Штефана, покрутила пальцем у виска и выскочила в коридор. А Кира испуганно уставилась на Штефана, который смотрел на неё долгим внимательным взглядом.
   -Так-так, с этим разберёмся позже, - и приказал, - лягте и не бойтесь. Больнее чем сейчас, я не сделаю.
   Он раскладывал всякие медицинские штучки на столике. Кира скосила глаза, чтобы посмотреть, что там звякает и блестит, испуганно ойкнула и велела себе не смотреть туда. Она напряженно вытянулась и закрыла глаза. Надо же, как сказал! "Больнее не сделаю". Да он каждую секунду сердце рвёт. Не сделает он больнее - куда уж больше!
   А Штефан тем временем занимался её руками, но так, что она почти не чувствовала его касаний. Он наложил сухую повязку, заправил бинты и вколол ей какое-то лекарство, от которого внутренняя дрожь стала отпускать. Смешал немного соды и соли в бутылке, налил в стакан, посмотрел в бледное лицо девушки:
   -Это не-евкусно, но выпить надо, - она сквозь полусомкнутые ресницы видела его чёткий профиль. Он наклонился, просунул руку и поднял её вместе с подушкой, другой рукой поднёс к её губам стакан, - д-давайте, сделайте глоточек.
   Кира глотнула и поперхнулась - вот гадость. Это же не то что пить - это в рот взять противно. А он всё уговаривает:
   -Ни-ичего, ни-ичего, сейчас привыкните. Отдохнули? Ещё глоточек...
   Он влил в неё целый стакан. Кира скосила глаза на бутылку: там ещё столько же! А мучитель уже опять налил пойло в стакан, сейчас начнёт уговаривать. Но Штефан не стал уговаривать, он поставил стакан на стол:
   -Передохнём п-пока, - и откинулся на стуле, закрыв глаза. Кира поняла: он устал и у него нестерпимо болит голова. Сейчас он был так близко, совсем рядом. Замученный и измотанный до невозможности, её любимый человек. От жалости щемило сердце, хотелось обнять его. Прижать к груди эту изумительно красивую голову, перебирать его мягкие густые волосы и шептать, шептать слова надежды и утешения. Вместо этого она лежит тут, как забинтованная мумия! Кира в тысячный раз прокляла тот момент, когда дала согласие Софье Григорьевне на поездку с ней в Америку. Потом она задумалась, а что было бы, если б она не поехала, осталась в Петербурге. Война-то всё равно началась в четырнадцатом году, и Штефан, как и Андрей Монастырский, был бы там, где они были. А потом революция и гражданская война! У Олечки хватило сообразительности на выживание. А на что была бы способна она, Кира? Тут она ужаснулась, потому что поняла: её способностей к выживанию явно не хватило бы, а это значит, что ...
   -Давайте ещё попейте воды, и я, наконец, о-оставлю вас в покое, - он вновь приступил к ней с этим противным стаканом. Его лицо оказалось совсем близко. Она видела тёмные тени под глазами, длинные пушистые ресницы - постоянный предмет её зависти, лёгкую небритость и мечтала прижаться носом к его груди да замереть так навсегда.
   - Что вы так смотрите? - он неправильно истолковал её взгляд, - ладно, не пейте больше. Теперь от-тдыхайте. Завтра я сделаю перевязку.
   Вот и ушёл. А неё опять глаза на мокром месте. Фонтан слёз какой-то! Нет, так нельзя! Она возьмёт себя в руки, решила Кира, прямо завтра и начнёт. Больше никаких слёз! С этим и заснула.
   Утром Нина решила покормить Киру с ложечки, на что та и возмутилась, и рассмеялась:
   -Ниночка, я всё могу сама. Не хватало ещё, чтобы ты на меня тратила своё время. Лучше присядь, передохни.
   Нина села за стол и внимательно следила, как Кире удаётся управляться с ложкой и стаканом. Ничего, отлично управилась. В самом деле руки почти не болели.
   -А давай бинты снимем? - предложила Кира.
   -Не вздумай! Ты что?! Тебе так задаст Степан Иванович, будешь знать, как нарушать предписания врача. Раз он сказал, что зайдёт для перевязки, значит, сиди и жди.
   -Да здорова я, здорова! Вот увидишь, - протестовала Кира. Но Нина была неумолима. Штефан не заставил себя ждать. Чисто выбритый, в свежей сорочке - сейчас он больше походил на себя из 1912 года, и Кира жадно вглядывалась в его лицо, надеясь, что вот сейчас он засмеётся своим добрым смехом и подхватит её на руки. Не засмеялся и не подхватил. Но чутко уловил смену её настроения и вопросительно посмотрел:
   -Что-то случилось?
   -Нет, ничего. Просто мы с Ниночкой хотели размотать бинты...
   -Этого не-ельзя делать, - перебил он её и пояснил, - волдыри я вчера вскрыл, может попасть и-инфекция. Недели три ещё лечиться. Так что не спешите. Я сам сделаю перевязку.
   Он размотал бинты с левой руки, хмыкнул и стал разматывать правую руку.
   -Надо же! Если б сам вчера не обрабатывал ваши руки, в жи-изни не поверил бы в такое, - он в растерянности смотрел на тонкие Кирины руки. Он потёр подбородок, - вот это ре-егенерация! Ваш случай, милая девушка, для профессора Монастырского. Вот подождите, вернётся Андрей Афанасьевич и я всё-всё ему ра-асскажу. Удивительный случай!
   -Первый в вашей врачебной практике? - усмехнулась Кира. Он внимательно посмотрел на неё, нахмурился:
   -Возможно, не первый. Не всё за-апоминается, - он отвернулся, складывая чистые бинты в саквояж. Кира видела, что, несмотря на подтянутый вид, тени под глазами стали заметнее, он время от времени тёр висок рукой. Спал ли он сегодня? Похоже, что нет. И она решилась:
   -Я могу помочь вам. Ваша головная боль, она же вас измучила...
   -П-пустяки. Просто надо выйти на воздух, - покачал он головой и поморщился, от движения в голове прямо-таки что-то перекатилось.
   -Зачем же терпеть боль? - настаивала Кира. - Дайте руку!
   Он протянул Кире изящную кисть, но она-то знала, что при всей внешней тонкости и изяществе его руки способны монету согнуть. Кира осторожно, как драгоценность, взяла его руку в свои ладошки и тут же ощутила, как в её голове забила кувалда.
   Штефан смотрел на странную девочку и терялся в догадках. Вот она взяла его за руку с таким выражением лица, будто сейчас начнёт священнодействовать, а всего лишь подержала его ладонь в своих руках. Только чуть побледнела. А боль стекла с него, он решился покрутить головой, чтобы проверить - нет, не болит.
   -Да вы целительница, - улыбнулся он ей светлой улыбкой, - это настоящее чудо!
   Уже выходя, посоветовал:
   -Вы сегодня воздержитесь от мытья лестниц. У вас такая тонкая нежная кожа, лучше поберегите её. Хотя бы до завтра.
   Весь день Кира ходила почти в радужном настроении, ещё и ещё раз вспоминая, как он ей это сказал, как улыбнулся и как посмотрел при этом. Днём приходили из розыска. Вместе с театральным администратором вскрывали комнату Витольда. Кира как раз подметала коридор - была их с Ниной очередь дежурить по уборке квартиры - и слышала разговор работника розыска с администратором. Они должны были взять одежду для покойника, чтобы прилично его похоронить. А потом администратор попросил забрать под расписку коллекцию бутафорских орденов. Он объяснил, что у Витольда были четыре великолепных ордена, выполненные большими мастерами. Эти сверкающие разноцветьем камней звёзды покойный всегда надевал на костюм Раджами в "Баядере", ценности они особой не представляли, все камушки - хорошо гранённое свинцовое стекло, то есть стразы. После каждого спектакля он их снимал с костюма и аккуратно укладывал в плоский футляр с бархатной подкладкой. Теперь эту роль станет исполнять другой артист, и красивые безделушки очень украсят его сценический костюм. А потом это помять о покойнике. Театру хотелось бы что-нибудь оставить, чтобы потом зрители слагали легенды и рассказывали, что вот, дескать, в этом костюме выступал ещё сам Полди-Комаровский, видите, как играют камни на звёздах-орденах.
   Сотрудник розыска не был против, и администратор полез в шифоньер за коробкой. Коробки на месте не оказалось. Он удивился, сотрудник розыска достал из кожаной планшетки протокол осмотра места происшествия. В протоколе никакая коробка-футляр не числилась. Сотрудник подумал, подумал и предположил, что если футляр с орденами не найдётся в театре, то это возможный мотив для убийства. Вряд ли вор хорошо разбирался в драгоценных камнях, а уж как ордена сверкали и переливались администратор обрисовал в подробностях. Комнату закрыли и снова опечатали, а сотрудник пошёл по соседям, выяснять, может, кто видел эти побрякушки.
  
  
  
   Глава 9
  
  
   Двадцать первого декабря, в понедельник хоронили Полди-Комаровского на Смоленском кладбище. Под плач многочисленных поклонниц и траурную музыку театрального оркестра беднягу опустили в могилу. Вечером соседи собрались на кухне и помянули бедного артиста, а хлебнувший водочки Васьков во весь голос обличал контриков-индивидуалистов, которые даже на поминки соседа не явились. Его пьяная болтовня была адресована Палёновым и Нине с Кирой. Олечка сумерничала у Киры, а Штефан перечитывал толстенную диссертацию Монастырского о регенерации тканей. Никто из них не пошёл на кухню поминать Полди.
   На следующий день арестовали Васькова. Они с Зойкой только-только сели обедать, как в дверь позвонили тремя короткими звонками. Зойка порадовалась, что не к ним. А оказалось, к ним. Васьков как раз дочищал картофелину в мундире и радовался, что по карточкам дали селёдку. Это ничего, что селёдка ржавая да сухая - с варёной картошкой сойдёт. Сотрудники розыска усадили воющую Зойку на диван, а сникшего Васькова на стул, позвали понятых и стали бойко делать обыск. Внезапно Зойка, подскочив к сотруднику, вынимавшему вещи из шкафа, заверещала:
   -Что ж вы делаете? Что лазите по углам, по шкафам? За что казните моего Васькова?
   Другой сотрудник отодвинул Зойку:
   -Ты, гражданочка, не ори! Что надо, то и делаем. А твой Васьков вор и убийца, за то и арестован.
   -Как вор и убийца?! - Зойка растерянно оглянулась, - он в домкоме состоит, он у товарища Будённого в Гражданскую воевал...Какой он убийца?
   -Так, всё! - прикрикнул тот, что писал протокол. - Замолчала, быстро!
   И они продолжили обыск. Под стопкой белья обнаружился футляр с орденами. Оказывается, Васьков предлагал эти побрякушки в комиссионке, но там дали за них мало. Он их продемонстрировал ещё кое-кому, прошёл слух, что у Васькова есть царские ордена. Слухи доползли и до уголовного розыска. Под рёв и причитания Зойки понурого Васькова увели. На кухне злобно шептались и перешёптывались, но стоило там появиться зарёванной Зойке, как все суетливыми тараканами разбежались по своим углам.
   Ниночка с Кирой собирались ужинать, когда стукнули в дверь и вошла Олечка:
   -Всем доброго вечера, - поздоровалась она. - Дамы, пошли ко мне. Устроим девичник, пока Стёпочка на службе. Повод есть - именины Серёжи и Стёпочки.
   -Не лучше ли хотя бы дождаться его со службы? - Кире не очень понравился блеск в глазах подруги. Олечка что-то задумала, и Кира насторожилась. Она хорошо знала свою подругу, уж если та что решит, то ни за что не отступится. Хоть бы посоветовалась с нею!
   -Дождёмся, дождёмся, - пообещала Олечка. - А сейчас пошли ко мне. Смотрите, что я у Андрюши добыла, - и она показала две бутылки с жидкостью ядовито-желтого цвета.
   -Лимонный ликёр? - удивилась Нина. - Это же настоящая отрава.
   -Ах-ах, какие мы благородные! - рассмеялась Олечка, - пошли, лимонный ликер - самое то, что сейчас надо!
   В комнате Олечки было чисто, слегка пахло пудрой и, кажется, даже духами. О присутствии Штефана ничего не говорило. Зеркало по-прежнему стояло завешенным.
   -Гулять - так гулять! - заявила Олечка, ставя на стол, покрытый клеёнкой с изображением тракторов и трактористов, бутылки ликёра. Она достала из тумбочки гранёные стаканы, парочку солёных огурцов, кусок чайной колбасы и конфеты "подушечки" поросячьего цвета. Нина внесла свою часть "банкета" в виде серого хлеба и печенья "Красный Октябрь".
   Когда расставили тарелки и сели, Олечка достала и торжественно поставила на стол четвёртую тарелку.
   -Для Степана Ивановича? - спросила Нина.
   -Нет, не для Стёпочки, а вот для него, - с этими словами она вытащила из-под клеёнки картонный прямоугольник-фотографию, ласково провела по ней рукой и, подставив за ней стакан, чтобы не падала, устроила фотографию на четвёртой тарелке. - Для него. Пусть побудет с нами. Дамы, вы не против?
   Кира задумчиво смотрела на портрет Ричарда, который сто лет назад Олечка выпросила у неё, и, кажется, начинала понимать душевное состояние подруги.
   - До чего хорош! - восхитилась Нина. - Родственник?
   -Если бы! - вздохнула Олечка. - Ну, давайте, тяпнем ликёрчика за здоровье наших именинников.
   Кому сказать, что ликёр можно заедать солёным огурцом с чайной колбасой, засмеяли бы, наверное. Они быстренько прикончили липкую приторную жидкость из бутылки. Щёки раскраснелись, глаза заблестели.
   -Как там мой сыно-о-ок? - пригорюнилась вдруг Олечка и запричитала, - в этой неметчине далё-о-окой? Хорошо ли ему-у? Помни-ит ли мать свою непутёвую?
   -А чего ж не вспоминать? - утешала её Нина, - будто не ты билась над ним, как орлица над орлёнком? Будто ночей не досыпала, когда болел?
   -Он хороший мальчик, Олечка, - Кира погладила подругу по плечу. - Он всегда-всегда будет помнить и тебя, и отца. Он вас очень любит, только говорить об этом не умеет.
   -Споём, девочки? - и Олечка затянула: "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина" ...
   Она пела, не сводя глаз с фотографии, внезапно замолчала, потом тряхнула головой:
   -Кирка, он зовет меня!
   -Кто? - испугалась Кира, - Серёжа?! Серёжа зовёт?
   -Да нет. Ричард зовёт. А у меня что-то с головой такое... Понимаешь, я хочу заснуть, а не получается. Лежу, лежу, в потолок смотрю - и ничего. И Стёпочка почти не спит. Тихо так лежит, не шевелится, глаза закрыты, но не спит - по дыханию слышу. Он от Андрея ждёт сообщения и потому места себе не находит. А я уж всё знаю! Там у них всё-всё получилось...
   -Откуда ты знаешь?
   -Знаю, чувствую. У меня внутри будто специальная машинка такая, вроде метронома. Если плохое что-то, сразу начинает быстро-быстро тикать, а если всё отлично, то его не слышно. У Серёжи всё хорошо, всё наладится. А Ричард меня ждёт. Я ведь его только во сне и вижу. А сейчас так плохо спится! Представляете, девочки, я у Андрюши спирт стащила, развела его водой и на ночь, для сна пью.
   -Помогает? - подала голос Нина.
   -Помогало, а теперь нет, - и она вновь запела: "Тонкими ветвями я б к нему прижалась и с его листвою день и ночь шепталась", - давайте дальше пить!
   -А мне тоже один сон всё время снится, - заедая ликёр "подушечкой" и морщась от сладости, сказала Нина, - как на Пушкарской матросики с отца погоны срывают. У меня красивый отец был, и форма ему шла. А они ...
   -Не надо, - Кира обняла Нину, - не надо, милая.
   -Почему не надо? Я должна это помнить! Им, всем погибшим, должна! Ты вот никогда не спрашивала, сколько мне лет. А ты спроси, спроси!
   -Сколько тебе лет, Ниночка? - послушно спросила Кира.
   -Мне тридцать пять. Понимаешь, всего тридцать пять. Что ты так смотришь? Ну да, мы с тобой ровесники. И ещё не известно, как бы ты выглядела, если б прожила здесь все эти двадцать лет. Ты посмотри, какие у всех нас здесь старые лица. Даже у Ольги, несмотря на ваши чудеса.
   -Если б мы могли всё изменить!
   -Ничего не изменишь! - покачала головой Олечка, - ничего. Что должно было случиться, то случилось.
   -Но ведь что-то спрятано там, в том сундуке! Что там такое? Почему Нора говорила, что в моих руках время? Что я могу изменить?
   -Дурочка, что ты можешь изменить? Для себя, возможно, для меня, Андрея или Стёпочки. Но мы песчинки, наша судьба - пустяк для истории. Так что, дорогая, ничего ты не изменишь. А помнишь, ты предсказывала нам будущее? И что? Где моё нарядное платье и букеты цветов?
   -Всё пошло по-другому, - кивнула Кира, - а давай я сейчас посмотрю.
   -Ну, посмотри, - согласилась Олечка.
   -Ничего не вижу, - сожалея, прошептала Кира, - совсем ничего. Пропали способности.
   -Нет, дорогая, не думаю. Скорее, это у меня будущего нет.
   -Как такое может быть? - возмутилась Нина.
   -А вот так, - стояла на своём Олечка. - Здесь у меня нет будущего. Потому она и не видит ничего. Посмотри, что у Ниночки.
   Кира постаралась сосредоточиться на мысли: "Нина через десять лет".
   -Ну что там? - серые глаза Нины пылали интересом. Но Кира медлила, потом вздохнула:
   -Там, Ниночка, война.
   -Как, опять? - ахнули обе женщины.
   -Опять. Ты в подвале, там дети, женщины. А вот ты в госпитале, вокруг раненые. Ты им помогаешь.
   -Господи, опять война! Всё, хватит этих предсказаний! Так совсем с ума сойти можно! Давайте эту липкую гадость пить.
   Они почти допили вторую бутылку. Только Кира, знавшая свою особенность хмелеть от бокала шампанского, почти не пила - всего-то одну рюмочку тянула весь вечер. Крепкая гадость тем не менее действовала так, будто она выпила целую бутылку. Уставшая за день Нина клевала носом, засыпая и тут же просыпаясь. Бодрее всех была Олечка. Она подошла к зеркалу, сняла с него платок, стала вглядываться:
   -Кирка, ну-ка пойди сюда, - махнула она рукой, - смотри. Что ты видишь?
   Кира видела их прежнюю комнату, видела себя в красивом платье и ничего не видела из сегодняшнего дня. Она протянула руку и коснулась поверхности зеркала. Стекло вдавливалось, словно резиновое. Кира надавила сильнее и почувствовала, что дальше рука не идёт - стекло сопротивлялось.
   -Так что ты видишь?
   -То, что уже видела: наша комната такая, как тогда, когда мы здесь жили.
   -Да? А я вижу песчаный берег, солнечный день. На берегу никого нет. А теперь смотри, - и она положила руку на поверхность зеркала. Её рука вошла в стекло так, будто там была пустота. Она погрузила руку по самое плечо.
   -Ты что?! - Кира схватила Олечку за плечи и оттащила от стекла. - С ума сошла!
   -Не волнуйся! Никуда я не денусь, - успокоила её Олечка, - что мне там делать без него?
   -А если там пустота? И ты погибнешь? - Кира так волновалась, что даже зубы стучали.
   -Он там. И он меня ждёт, - язык Олечки заплетался. - Спать хочется, а нельзя. Надо Стёпочку дождаться, напоить его чаем. За ним присматривать надо, он, Кирка, что-то задумал, нехорошее задумал. Ну, что ты таращишься? Пойдем, сядем и будем петь. Помнишь, как когда-то на кухне пели?
   И она завела: "Среди долины ровныя, на гладкой высоте...". Кира помедлила и присоединилась: "Цветёт, растёт высокий дуб..." - так и пропели всю-всю песню и не слышали, как вошёл Палёнов с вскипевшим чайником в руках.
   -Им-менины отме-ечаете? - тихо спросил он. Его внезапное появление разозлило Олечку:
   -Ну что ты всегда подкрадываешься?! Сколько уж просила: не делай так? Скажи, просила?
   -И не по-одкрадывался я вовсе, - оправдывался он.
   У Киры будто перед носом помахали красной тряпкой, ноздри её затрепетали, она глянула исподлобья на Олечку и резко сказала:
   -Прекрати сейчас же! Что ты кричишь? - встала и отошла к зеркалу. - Не подкрадывался он, и ты прекрасно это знаешь!
   -Ах, посмотрите на эту защитницу! - Олечка встала, пошатнулась, но удержалась на ногах, приблизилась к мужу, - он - мой муж! Хочу - ругаю, хочу - люблю.
   Обняла мужа, влепила ему звучный поцелуй и победно оглянулась на поникшую Киру:
   -Ясно? - её качнуло в очередной раз, и, если б Штефан не поддержал, она бы свалилась на пол. Он поднял Олечку на руки и уложил на кровать, выдернул одеяло из-под жены, набросил на неё. Присел рядом:
   -Сле-егка перебрала? Отлежись. М-может, поспишь, наконец.
   Олечка повозилась, дремота навалилась на неё, но она всё же пробормотала:
   -Кирка, напои его чаем и не злись на меня. Я пошутила...
   -А я и не злюсь, - откликнулась Кира, - к тому же ты уже так однажды шутила.
   Штефан вопросительно посмотрел на Киру, но она не стала ничего объяснять и занялась чаем. Первое, что она сделала, - это спрятала в карман фотографию Ричарда. Кира постаралась сделать это незаметно для Штефана. Он не заметил или сделал вид, что не заметил. Кира заварила свежий чай, собрала со стола грязные тарелки и стаканы и поставила их на тумбочку. Достала большую чашку с надбитым краешком, налила в неё чай.
   -Пейте, пока горячий. Тут есть хлеб и печенье. И кусочек колбасы.
   Штефан подошёл к столу, посмотрел на спящую Нину:
   -Как её сморило! Сидя спит.
   -Она устала очень, потом немного выпила - вот и заснула. Сейчас я отведу её, - она сделала движение к Нине, чтобы разбудить, но Штефан остановил:
   -Не будите. Лучше откройте дверь, - он подхватил Нину на руки и пошёл следом за Кирой. Они уложили спящую Нину, укрыли её.
   -Пойдёмте пить чай, - позвал Штефан. Кира хотела отказаться, но он добавил, - сегодня мои именины всё-таки.
   Олечка по-прежнему спала, иногда она что-то бормотала, но опять уходила в свой сон с головой. Штефан и Кира сидели рядом за столом. Он налил ей чай:
   -Простите, ни сливок, ни сахара нет, - он смущенно улыбнулся, - вы же любите сладкий и со сливками, да?
   -Да, люблю. И чтобы серебряная сахарница...
   -А в ней щипчики для сахара, серебряные... - он потёр висок.
   -Опять голова болит?
   -Нет, не болит. Но у меня странное чувство, что я что-то упускаю из виду. Иногда прямо маячит совсем близко, вот-вот ухватишь. Да, ладно, - он махнул рукой.
   -О Серёже есть новости? - неожиданно спросила Кира. Штефан задумчиво посмотрел на неё, он колебался - рассказать или нет? В конце концов, что он знает об этой девочке? Практически ничего. Но и Серёжа, и Андрей, покидая город, просили не оставлять её. И с Ольгой у них какие-то тайны... Сплошная загадка. Вот, сидит, молчит и смотрит зелёными глазами. Прямо в душу заглядывает.
   -Есть новости, - решился он. У Киры загорелись глаза:
   -Говорите же! Там всё получилось? Андрей смог...
   -Однако! - поразился он, - вам многое известно. Но всё равно я ничего ещё не знаю толком. Андрей прислал телеграмму до востребования. Там дурацкий текст, но есть одно слово, которое означает, что всё получилось. Теперь надо дождаться его и всё узнать в подробностях.
   -Да-да, конечно! - покивала Кира. - Олечка будто чувствовала. Она сказала, что всегда знает наперёд. Сегодня она сказала, что у Серёжи всё будет хорошо. Дай то Бог! Дай Бог!
   -Вы верите в Бога? - усмехнулся он, - а в людей - нет?
   -Ах, Боже мой, не начинайте сначала, - вспыхнула Кира, - и в людей верю, и в Бога. И говорю ему "спасибо" каждый раз, когда... Да ладно, это не интересно.
   -Расскажите о себе, - попросил он.
   -Особенно нечего и рассказывать-то. Сбежала от мачехи, мыкалась в людях. Ничего интересного, - он пристально смотрел, и Кира под этим внимательным взглядом стала краснеть. - Ну не могу я сейчас всё рассказать, и не спрашивайте почему. Но я расскажу, обязательно. Только не сейчас.
   Она встала, подошла к зеркалу. В его глубине пылал камин, корсаж её платья украшала чайная роза, а в руке она держала бокал с шампанским. Вот за её спиной возникла фигура Штефана в элегантном тёмном костюме. Он обнял её и прижался щекой к её волосам. Кира всхлипнула.
   -Забавное зеркало, правда? - услыхала она за спиной спокойный голос Штефана и стремительно обернулась. Он стоял точно так, как там, в глубине стекла, только его руки не обнимали её. - Показывает то, чего нет.
   -А что вы видите?
   -Вижу побережье, к кромке берега подходит лес. Тропинка, много можжевельника. Знакомые места.
   -А я знаю, почему вы сейчас не заикаетесь, - ужасаясь самой себе, вдруг бестактно заявила Кира. Он недоуменно вскинул бровь. - Да-да, я догадалась. Вы симулируете заикание. Нет, конечно, бывает, что вы сильно волнуетесь - тогда другое дело. Но обычно вы имитируете речь заикающегося человека.
   -И зачем же мне это нужно? - усмехнулся Штефан.
   -Вам это нужно, чтобы скрыть ваш акцент, который, несмотря на прошедшие годы, у вас не исчез. Ваш немецкий акцент, Штефан-Георг фон дер Пален, - она смотрела в его сразу потемневшие глаза и ставшее чужим лицо.
   -Вы это серьёзно? - процедил он сквозь зубы.
   -Серьёзнее не бывает! - с безрассудной храбростью подвыпившего человека бросила она. Внутри её всё вопило: да вспомни же ты меня, в конце концов! Он, молча, крепко ухватил её за локоть, бросил взгляд на спящую Олечку:
   - Пойдёмте! - приказал он. Не выпуская её руки, вывел в коридор, открыл дверь комнаты Андрея и втолкнул туда. Кира чувствовала себя хуже некуда. Как могла она так глупо поддаться настроению?! Что теперь? Вон, даже дверь запирает на ключ. Она стала лихорадочно придумывать, что ему сказать.
   Штефан смотрел на девчонку, и опять у него было чувство, что он упускает нечто важное. Эта девица слишком много знает, слишком много. Пришла пора разобраться.
   -Садитесь, - он кивнул на диван. Сел рядом, настольную лампу поставил так, чтобы её свет падал на лицо Киры. - Рассказывайте.
   -Что? Что вы хотите знать? - она оттягивала время. Смешно, но на этом месте она совсем недавно сидела, когда говорила с Андреем. Он тоже светил ей лампой в лицо и допрашивал строгим тоном. Но тогда она не боялась. А сейчас боится. Боится Штефана! А как не бояться? У него было чужое, злое лицо, и Кира закрыла глаза, чтобы не видеть сузившихся в щёлочки глаз и их жесткого выражения.
   -Не в-валяйте дурочку! - прошипел он. Человек, с которым несколько минут назад она чувствовала себя так легко, вдруг изменился.
   -А вы перестаньте меня пугать! - обиженно глянула она, - вы шипите, как змея!
   Он усмехнулся:
   -Так что вы знаете? - уже спокойнее спросил он.
   -Только то, что рассказали Олечка, Андрей и Серёжа. И нечего так на меня смотреть. Вы прекрасно знаете, что я не побегу об этом кричать на каждом углу. Зачем мне это?
   -Д-да, зачем?
   -Незачем! Слушайте, отстаньте от меня. Я устала, спать хочу. Ну что вы пристали?
   -И давно вы в курсе наших семейных дел?
   -Давно, скоро два месяца.
   -Ничего не понимаю, - он откинулся на спинку дивана, - почему они это сделали? Что в вас такого, что заслужило их доверие?
   - Спросите у них.
   -Спрошу. Обязательно спрошу. Завтра же Ольга всё объяснит. Кстати, они обе напились этой гадости до бессознательного состояния. А вы? Почему вы...
   -Почему не валяюсь пьяненькая? Да потому, что не умею пить - пьянею от бокала шампанского.
   -И часто вы пили шампанское? - недоверчиво спросил он.
   -Не часто. Но бывало. На Рождество, на Новый год.
   -Рождество? - задумчиво переспросил он и добавил совсем, как недавно это сделал Серёжа: - Рождество мы теперь не празднуем, оно отменено как пережиток и вредное явление. Когда же вы, совсем ещё девочка, могли праздновать Рождество?
   Его лицо сейчас не было ни злым, ни жестоким. Лёгкая улыбка коснулась уголков губ.
   -Это было чудесно и ужасно одновременно. Странно, да? Чудесно потому, что вокруг меня были замечательные люди, добрые и внимательные. А ужасно потому, что там был самый дорогой для меня человек. Он нежно и преданно любил меня.
   -Что ж ужасного в этом?
   -Видите ли, я тяжело болела и у меня была амнезия. Я ничего не помнила, а врачи сказали, что память...
   -Что память должна сама вернуться и подталкивать её нельзя, - закончил он за неё.
   -Да. Вы только представьте, он был рядом, а я ничего не помнила, - она замолчала. Воспоминания накатили на неё. Штефан взял её руку, осторожно погладил вздрагивающие пальцы. - Мы играли в фанты, мне выпало спеть.
   -И что вы пели?
   Кира тихонечко, почти шёпотом стала напевать: "Тихая ночь, дивная ночь..." Продолжая напевать, она подошла к окну. Там парил и падал снег, на подоконнике вырос целый сугроб. Он тоже приблизился к окну и смотрел на улицу поверх её головы. За окном царил покой. Лёгкий, пушистый снег окутал все дворовые постройки, спрятал наполовину разобранный сарайчик, кучу смёрзшейся земли превратил в сверкающий сугроб. Умершее дерево с двумя засохшими ветками застыло стрелками на снежном циферблате, показывая вечное время.
   Они отражались в стекле: он и она, разлученные этим беспощадным временем. В лице Штефана проступило безнадёжное одиночество. От жалости, любви и сострадания у неё перехватило горло. Она обернулась, ткнулась лицом ему в плечо. Штефан обнял её, такую маленькую, взъерошенным воробышком притулившуюся к нему. Тёплая волна нежности окатила его, и он ласково погладил её по блестящим светлым волосам. Кира подняла к нему лицо с огромными от невыплаканных слёз глазами и всем своим существом потянулась к нему.
  
   -Ниночка, можно подарить тебе зеркало? - глядя в зеркало лифта, Олечка тщательно заправляла под шляпку растрепавшиеся от ветра волосы. Она сбежала со службы, насочиняв администратору про головную боль. Тот решил, что, судя по бледности, кассирша и вправду нездорова, и отпустил ценного работника, для видимости немного поворчав и усадив в кассу своего заместителя.
   -Какое зеркало? - удивилась Нина. - То, что у тебя в комнате?
   -Да, именно это.
   -И ты хочешь его мне подарить? Нет, Оля, я не возьму его. Подожди, сначала выслушай. Ты же знаешь, зеркало принадлежало Кириной бабушке. Как я могу его взять?
   -Неужели ты думаешь, что Кира будет против? И потом, уверяю тебя, она здесь ненадолго. Видишь ли, судьба других вещей меня нисколько не волнует. Но это зеркало не должно пропасть.
   -Ты что, уезжаешь?
   -Скорее всего, да. Ну ладно, не хочешь в подарок, возьми на хранение. Согласна?
   -На хранение - другое дело.
   -Вот и хорошо. Сегодня же и перетащим его к тебе. И ещё. У нас в театре костюмерные разбирают, - на ходу стала сочинять она, - и отдают служащим ненужное. Я себе там уже приглядела кое-что. Но забивать шкаф тряпками - терпеть не могу. Я снесу к тебе свою одежду? Уж это ты можешь принять в подарок? Хотя старое тряпьё и не дарят?
   -Одежду можно. Но только если тебе самой не нужно.
   -Не нужно. А Кирка где?
   -Где ж она может быть? Слышишь, наверху тряпкой возит? Она сегодня какая-то нервная. Ни секунды не посидит, крутится и крутится, как заведённая.
   -Это она умеет - крутиться-то! Подними меня к ней, пожалуйста.
   -Чего ж не поднять? Поехали.
   Подоткнув подол платья, Кира отмывала ступени. Какое-то время Олечка молча наблюдала за ней:
   -Передохни, так до дыр дотрёшь, - наконец сказала она.
   Кира распрямилась, поправила подол и присела на подоконник:
   -Что-то ты рано сегодня.
   -Да ну их, - махнула рукой Олечка. - Ты лучше скажи, где Стёпочка сегодня ночевал?
   -У Андрея. Как тебя и Ниночку разнёс по кроватям, так и пошёл туда.
   -А ты сразу рядышком пристроилась! - сердито посмотрела на Киру Олечка. - А впрочем, ерунда: это уже столько раз было. Вот теперь он и с тобой мне изменил.
   Кира вспыхнула:
   -Это мне он с тобой изменил! Мне!
   -Не кипятись! Я же сказала: мне это уже не интересно. Давно не интересно. Он - не мой мужчина.
   -Конечно, не твой, - буркнула Кира.
   -Кирка, я не ссориться пришла.
   -А чего ж ты тогда...
   -Ладно-ладно, хватит уже, - она помолчала. - Слушай, я сегодня его видела!
   -Кого?
   -Его, Ричарда. Он там и ждёт меня.
   -А по-моему, ты ещё не проспалась после двух бутылок ликёра. Ты что, не поняла? Это зеркало показывает то, что тебе хочется видеть. Мне оно показывает двенадцатый год. Штефану - его Эстляндию, а тебе - Ричарда.
   -Возможно. Но ты заметила, твои руки не проходят туда. А мои проходят. О чём это говорит?
   -О чём это говорит?
   -А говорит это, дорогая подруга, о том, что для меня туда открыта дверь, а для тебя - нет.
   -И ты намерена влезть в несчастное зеркало с ногами? А если назад не сможешь вернуться?
   -А я и не хочу. Мне бы только с ним встретиться! Бросай свою лестницу, пошли ко мне.
   -Ты иди. Я быстро здесь закончу, - согласилась Кира.
   Она сбежала от Штефана ранним утром, оставив его спящим. Весь день Киру мучило: он не узнал её. А нежность его - всего лишь желание утешить несчастную девчонку. И от этого мучительная тоска прямо-таки заедала её, а ещё ей было страшно. Страшно так, что время от времени начинали трястись руки и зубы выбивали дикую мелодию. А страшно было, потому что пришла в голову мысль: возможно, он никогда не вспомнит и не узнает её. Ну, может же такое случиться? Конечно, может, решила она. Что тогда? Тогда только с моста в реку - что ж ещё?
   И ещё она заметила неприятную, просто смертельную для себя, вещь. Если тогда, в 1911 году, когда она впервые увидела Штефана, в его глазах мелькал интерес к простенькой хористочке, то теперь он смотрит на неё пустыми глазами. Так можно смотреть на какую-нибудь ободранную зверушку у забора -бездомную кошку, брошенную собаку, но не на женщину. Какой вывод? Вывод напрашивался сам собой: она не нужна ему! От этих мыслей по спине полз колючий холод и внутри всё тоскливо сжималось.
   -Что это ты такая квёлая? - Олечка деловито разбирала полки в шкафу. Она откладывала свои вещи в одну сторону, мужские вещи в другую. Окинув Киру внимательным взглядом, усмехнулась, - не получилось оживить Снежного короля?
   Кира бросила взгляд исподлобья:
   -Ну чего ты злобствуешь? Почему?
   -Ах, прости, прости. Сама не знаю, что болтаю. Это чисто бабские штучки. И потом не забывай, я всё же много лет в театре проработала. Там же никто ничего просто так не скажет. Всё с вывертом, всё с подвохом. Так что это уже автоматически получается.
   -Ладно, оставь. А почему ты его так назвала?
   -Снежный король? - она подумала, - как тебе объяснить? Понимаешь, это самый холодный человек, из всех, кого я знаю. Нет-нет, я не стану тебе ничего объяснять. Понимай, как хочешь.
   Она и не требовала объяснений, потому что Олечка говорила явную чушь. Это Штефан-то - Снежный король?! Кира фыркнула.
   -Нечего фыркать! Лучше разложи это в шкафу. Верхнюю одежду повесь на плечики. Это всё для Стёпочки. Всё своё и Серёжино я отдаю Ниночке. Пусть делает с вещами, что хочет.
   -Ты так этим занимаешься, будто знаешь, что никогда не вернёшься. Это что - нормально, да?
   -Нормально. Видишь, я даже сложила кое-что в дорожную сумку. Может понадобиться на первый случай, - Олечка рассеянно огляделась. - Что ещё? Вроде бы ничего не забыла...
   Кира не выдержала, шагнула к Олечке и, взяв её за плечи, тряхнула со всей силы:
   -Это безумие! Прекрати сейчас же! Сейчас придёт Штефан и я ему всё расскажу. Он не даст тебе сделать это!
   -Расскажи, расскажи! - засмеялась Олечка, прислушалась, - вот он, кажется, идёт. Можешь начинать.
   И она демонстративно уселась на стул спиной к зеркалу. В дверь постучали, и вошёл Андрей Монастырский.
   -Андрей! -взвизгнули обе женщины, - вернулся!
   -Вернулся! - смертельно уставший, небритый, но довольный Андрей улыбнулся им.
   Олечка бросилась к нему, затормошила:
   -Как Серёжа? Быстро рассказывай!
   -А где Стёпочка?
   -На службе, конечно. Не тяни, Монастырский! Садись! Рассказывай.
   -Не буду мучить вас. Скажу одно: получилось, - он осмотрелся, - а вы что, переезжаете?
   -Да, мы переезжаем. Потом, потом о нас. Сначала о Серёже.
   -Вы хоть поесть сгоношите, - он жалобно глянул, - Кажется, целую корову бы съел!
   -Вот колбаса и чай, - Олечка в нетерпении закусила губу, - и не жалоби меня. Давай, рассказывай!
   -Всё прошло, как мы и планировали, - он отхватил от бутерброда порядочный кусок и глотнул остывшего чая. - Дал объявление в газете. Этим же вечером на почтамте меня ждала записка. Встретился с Иваном Фёдоровичем - постарел он, надо сказать, сильно - всё ему рассказал, передал письмо от Стёпочки. На следующий день прямо во время заседания секции устроил им с Серёжей встречу. Конечно, пришлось с приставленным к нам товарищем помудрить. Серёжа - умный мальчик, и, мне кажется, он ещё здесь для себя всё решил. Не без твоего, Кируля, участия. Кстати, у меня письма каждому из вас, - Андрей достал три конверта, - это тебе, Олечка, а это тебе. Стёпочке отдам, когда его увижу.
   -Как же он скрылся от вашего цербера? - Кира держала конверт, на котором значилось: "Кире".
   -Очень просто. Мне пришлось банально напоить мальчишку - вылакал он целую бутылку коньяка. Правда, я туда кое-что добавил, для пущего эффекта, так сказать. А Серёжа тем временем собрал вещи, документы и ушёл туда, где его уже ждал господин Пален. Кстати, тот альбом со старыми фотографиями он тоже забрал. Я его запаял в станину аппарата - так и вывез. Утром полиция обнаружила вещи на мосту Монбижу через Шпрее. Там же была записка, в которой он объяснил свой поступок. Так что тебе, Олечка, теперь надо изображать убитую горем мать.
   Олечка побледнела:
   -А ты уверен, что у него получилось?
   -Да-да. Уже сказал же тебе: всё получилось. Вот газета, видишь? - он протянул Олечке газету с объявлениями, - ах, да, забыл, что ты не понимаешь по-немецки. Вот заметка отдела происшествий о том, что покончил с собой студент из Советского Союза Сергей Степанович Палёнов и что причина самоубийства уточняется. А вот здесь, ниже, объявление о том, что семейство Пален благодарит за поздравления с Рождеством.
   Сияющая Олечка расцеловала Монастырского:
   -Спасибо, Андрюшенька, спасибо! - она повернулась к Кире, - вот видишь, я же говорила тебе, что всё будет хорошо. Теперь меня здесь ничто не держит.
   -Это ты о чём? - не понял Монастырский.
   -Я, Андрюшенька, ухожу туда, - она махнула в сторону зеркала. - Меня там ждут.
   -Андрей, с ней надо что-то делать! - Кира с беспокойством следила за подругой, - понимаешь, она вбила себе в голову, что это зеркало - дверь в мир, где её ждёт Ричард.
   -А что? Вполне может быть, - он подошёл к зеркалу, постоял, посмотрел в него. Потом осторожно коснулся его поверхности, - твёрдая и холодная. С чего ты взяла, что это вход туда?
   -Смотри, - Олечка быстро подошла и погрузила руку в зеркальную глубину, - видишь?
   Андрей озадаченно смотрел на ушедшую в неизвестность руку подруги:
   -Впечатляет, даже очень, - только и сказал он. - Да, вы же ещё не знаете одной серьёзной вещи. Вы же понимаете, НКВД факта самоубийства советского студента просто так не оставит. Идёт расследование. Со мной уже в Москве беседовали, думаю, здесь тоже скоро вызовут.
   -Андрей, - забеспокоилась Кира, - вызвать-то вызовут, но отпустят ли?
   -А вот это нам уже неведомо, - кисло улыбнулся он, - могут и не отпустить.
   -Скорее бы пришёл Штефан! - Киру охватила жуткая тревога.
   -Вот что, давайте зеркало перетащим к Ниночке, - неугомонная Олечка решила во что бы то ни стало именно сейчас закончить все дела.
   С помощью Андрея с величайшей осторожностью зеркало перенесли к Нине. Оно создавало поразительный контраст убожеству комнаты.
   -Ничего-ничего, - нервно поглядывая в зеркало, успокаивала скорее себя, чем других Олечка. Она осторожно коснулась поверхности, проверяя, не пропал ли эффект, - вот, видите, всё в порядке. А сейчас я хочу прочесть письмо сына, - и она ушла к себе.
   Монастырский тоже отправился к себе отсыпаться после дороги. А Кира села читать письмо Серёжи. Оно оказалось коротким, заметно было, что он торопился. Он писал, что постоянно думает об их разговоре. И теперь, обдумав, может с уверенностью сказать, что она, Кира права и не права одновременно. С его, Сергея Палёнова, точки зрения, государство и страна - разные вещи. Он считает, что у вымороченного государства нет будущего - в этом он с ней, с Кирой, согласен. А вот у страны, у его отечества, есть будущее. И пусть он остаётся вне отечества, это не значит, что оно перестало для него быть таковым. И он решил, что можно для него работать и за его пределами. И ещё он просил не оставлять отца. Теперь он знал о нём всё: Андрей рассказал. И он, Сергей, набьёт морду всякому, кто посмеет хоть в чём-то упрекнуть его отца.
   Ну что ж, время покажет, кто из них прав - Серёжа или она, Кира. В зеркале её двойник бодро улыбался ей. Теперь это уже была их гостиная в доме Циммермана. Стояла наряженная ёлка, пылал камин, и она знала, что через мгновение в эту замечательную комнату войдёт её ослепительно красивый мужчина.
   Но вместо ослепительного мужчины без стука в комнату вошёл - Кира не поверила своим глазам - вошёл Григорий Александрович Иванов, собственной персоной.
   -Вы... вы? - беспомощно глядя на него, пролепетала Кира.
   -Я. И что? Что это вы так обомлели? - он невозмутимо уселся на табуретку. Долго же искать вас пришлось. Но, - он усмехнулся, - я всегда нахожу. У меня нюх...
   -Но как же так, - начала Кира и замолчала. Он выглядел совершенно так, как при их последней встрече. Впрочем, нет. Виски сильнее серебрились, он похудел. Стал более поджарым, что ли? И одежда... Кожаная куртка, перетянутая ремнями, брюки-галифе заправлены в сапоги.
   -Ну, нагляделись, и довольно, - он закинул ногу на ногу, - дело наше не окончено, так что продолжим разговор.
   -Нам не о чем с вами говорить, - она всё ещё никак не могла опомниться от его внезапного появления.
   Григорий Александрович согласно кивнул:
   -Так я и предполагал. Только зря вы это. Что ж, начнём сначала. Итак, у вас есть некий предмет, необходимый мне. Кажется, всё предельно просто?
   -Если это так просто, пойдите и сами его возьмите!
   -Спокойно, спокойно. Не горячитесь.
   -Не смейте успокаивать меня! - рассердилась Кира, её бесил уверенный тон господина Иванова. - Кому вы служите? Чьи приказы выполняете, господин Иванов?
   Он посидел некоторое время, молча глядя на сверкающий носок своего сапога, и неожиданно спросил:
   -Вы в Бога верите? Можете не отвечать, по вашим глазам вижу, что верите. В какого Бога?
   -Что значит "в какого"? - не поняла Кира.
   -Сидит косматый старик на облаке и решает, кому что делать, так?
   -Не так. И не приставайте ко мне с такими вопросами. Вы не священник, и мы не на исповеди.
   -Ладно, - миролюбиво согласился он, - зайдём с другой стороны. Задачка для школьника-подготовишки: как отличить доброе и злое?
   -Дурацкий вопрос. Доброе - это доброе...
   -А злое - это злое, - с издёвкой закончил он. - Даю подсказку: всё вокруг замечательно хорошее и только хорошее. Как отличить зло от добра?
   -Если всё хорошее, то зла нет...
   -Плохо, очень плохо! Не догадалась девочка. А всего-то надо сравнить одно хорошее с другим и выяснить, какое из них лучше.
   -Но это не значит, что одно из них нечто злое, - фыркнула Кира.
   -Не значит. Но это путь, по которому мы пройдём в сравнениях и придём к конечной точке "зло-добро", потому что, (внимание!) существование зла даёт нам понять, почувствовать вкус добра.
   -Как многословно, вместо того, чтобы просто сказать: всё познаётся в сравнении, - пожала плечами Кира. - Но вы заболтали мой вопрос: кому вы служите?
   -Вы помните легенду о вашем предке - прекрасном Люции?
   Кира помнила. О лучезарном Люции было написано в тетради, которую они достали из сундучка.
   -Это всего лишь легенда...
   -И да и нет. Мальчишка был слишком строптив и излишне добр - прямо-таки излучал пресловутый альтруизм. Вот и поплатился. Но он оставил тот самый предмет, который вы мне вернёте...
   -Слушайте, хватит мне морочить голову! Ничего я вам не верну, пока вы толком не объясните, кто за вами стоит. Это, во-первых. А во-вторых, сундучок всегда, слышите, всегда хранился в нашей семье. Неужели вы думаете, что стоило какому-то, - она чуть не ляпнула: Гришке-прохвосту, - какому-то навязчивому господину заявить о своих мифических правах и я побегу выполнять его требования? В-третьих, зачем вам пустой футляр от браслетов?
   Господин Иванов пропустил мимо ушей её слова, только вальяжнее опёрся спиной о стену:
   -Вы думаете, я не знал, что в футляре уже нет браслетов? Знал. Повторяю: содержимое ящичка необходимо не мне. Сундучок должен вернуться к тому, кто его создал.
   -Попробуйте забрать!
   -Да, тут вы правы. Мальчишка сделал так, что взять его можно только при условии, если его отдадут добровольно...
   Вот как! Отдать добровольно - обязательное условие. Кира об этом не знала. Тут же на её лице проявилось упрямое выражение:
   -И вы решили, что я это сделаю? Почему?
   -Сделаете. Иначе в вашей жизни всё пойдёт по новому кругу. Исхода нет.
   -Я вам не верю!
   -И не надо! Вы изволили сказать: "Всё познаётся в сравнении"? Вот тогда и узнаете разницу между злом и добром. Господь наш - Создатель - много чего придумал, разных тварей всяких. Творил-творил и сотворил... Глянул - и не всё Ему понравилось. Но не стирать же всех с лица земли да сначала начинать?! Вот и решил Создатель всё-всё оставить, но так, будто это всего лишь черновичок. Мол, живите как хотите. И не захотел Он смотреть на свою неудачную работу, решил всё там у себя заново красиво построить. А у нас тут завертелось такое странное-разное-чудное... Как вам такая история?
   -Чушь! - но голос её прозвучал как-то неуверенно, - чушь придумали. И ещё, чтобы вы уже отстали от меня, нет у меня сундучка. Где он - тоже не знаю. Так что ничего у вас не получилось, любезный господин Иванов.
   -Сейчас не получилось - потом получится. Кстати, ящичек находится в доме Палена в Эстонии. В сейфе. И мы с вами туда отправимся сразу после Рождества. Не люблю Рождество. И хорошо, что его здесь запретили! Так что, любезная госпожа Пален, готовьтесь к поездке за границу, - ехидно усмехнулся Григорий Александрович.
   Рывком открылась дверь:
   -Кира, тебя требуют... - увидев Григория Александровича, расположившегося в их комнате, Нина, сдавленно охнув, рухнула как подкошенная. Господин Иванов встал, подошёл к лежащей в обмороке женщине, спокойно переступил через неё и вышел в коридор.
   Кира засуетилась возле обморочной Нины, приводя её в чувства. Протопали сапоги, и на пороге возник администратор театра:
   -Ну где же вы? - раздражённо спросил он Киру, не обращая внимания на лежащую на полу женщину. - Там уголовный розыск вас дожидается!
   -Не кричите! Лучше помогите перенести её на матрас, - вдвоём они перенесли уже пришедшую в себя Нину на матрас. Та испуганно пялилась на администратора и шарила глазами по комнате.
   -Где он? - пролепетала Нина.
   -Григорий Александрович? Ушёл. Даже не помог тебя перенести, мерзавец.
   Но Нина не успокоилась:
   -Ты видела, как он уходил? Кто ещё видел?
   -Товарищ администратор, - повернулась к тому Кира, - вы видели, как уходил товарищ в кожанке и ремнях?
   -Никого я не видел, - злился администратор, - пошли уже!
   -Ниночка, не беспокойся. Лежи, отдыхай. Я скоро вернусь.
   Оказалось, что пришли сотрудники уголовного розыска. Знакомый им всем по прошлым опросам дяденька в кожаной фуражке требовал вызвать именно её, Киру. Олечка выглянула из-за своей двери, увидела, как подруга идёт впереди сотрудника уголовного розыска, и спряталась у себя.
   Выяснилось, что дяденька в фуражке вспомнил девчонку-уборщицу из этой квартиры и понадобилась она ему всего лишь для уборки комнаты Полди. Следствие закончилось, виновный в убийстве найден и будет осуждён. Помещение числилось за театром, и желающих жить в хорошей комнате было предостаточно. Сотрудник розыска снял печать и отдал администратору бумаги для получения въездного ордера. Кире же было велено протереть везде пыль да помыть пол, чем она немедленно занялась. Администратор устроился на кухне, он не хотел оставлять ключи от комнаты и ждал окончания уборки.
   Протерев пыль, Кира занялась полом, с содроганием замывая пятно у дивана. Пол она мыла, стоя на коленках. Под диваном тряпка зацепилась за паркетину, пришлось лечь на пол, чтобы её отцепить. Тогда она и увидела блестящий светлый шарик-горошину. Кира дотянулась до него и взяла в руки. Жемчужина! Крупная, слегка розоватая жемчужина из нитки Эльзы Станиславовны. Кира сидела на полу и рассматривала драгоценность. Как она здесь оказалась? От Серёжи она знала, что Олечка выставила жемчуг на продажу и он был продан. Деньги они с Серёжей отвезли старикам в Лахту. Почему одна жемчужина оказалась здесь? Кто рассыпал жемчуг? Такое могло произойти только в том случае, если б нитка - очень крепкая шёлковая нить - порвалась, и жемчуг посыпался на пол. Его собрали, но одна штука закатилась под диван, и её не заметили. Да, очень странно. Кира сунула жемчужину в лифчик и стала домывать пол. В мыслях был полный сумбур: Гришка-прохвост с его бредом, обморок Ниночки, "самоубийство" Серёжи, жемчужина из ожерелья, Штефан и ещё раз Штефан - всё разом крутилось, не вмещаясь в её бедной голове.
   Ворочаясь на своём топчанчике, Кира услыхала тяжкий вздох Нины.
   -Нина, ты не спишь? Как чувствуешь себя?
   -Нормально. Кира, скажи, он правда был здесь?
   -Кто? Иванов что ли? Был. А что, ты знаешь его?
   -Знаю ли я Гришку Иванова? - всхлипнула Ниночка. - Ещё как знаю! Только не мог он здесь быть, никак не мог.
   -Почему, Ниночка?
   -Умер он, убили его десять лет назад.
   Кира похолодела. Слезла с топчана, подошла к лежащей навзничь Нине. В темноте блестели её глаза, тёмным провалом кривился рот:
   -Ты многого не знаешь, Кирочка, - она рывком села. -Что там было до двадцатого года - неважно. Но в двадцатом он, Гришка подобрал меня в лазарете. Тогда они всех: и больных, и медперсонал - всех расстреливали. А он оставил меня у себя навроде собачки. Да-да, собачки. И обращался так же. Еду кидал в миску на полу, воду тоже наливал в миску. Потом это ему надоело. Притащил откуда-то вечернее платье, велел надеть. Теперь он каждый вечер ставил меня к стене и стрелял из нагана. Он это называл "рисовать портрет" - на стене из пулевых отверстий получался контур фигуры. Я ждала, что он придумает, когда закончит своё "рисование". И он придумал. Теперь он стал играть в рулетку. Заряжал одним патроном, крутил барабан и стрелял. И целился в живот, гадина! Знал, сволочь, что я беременная была уже. Представляешь, так каждый день! Я потихоньку уже с ума сходить начала и всё думала, как от него избавиться. Он и "товарищей" своих приводил. Спирт пили они до потери сознания. Получилось у меня украсть наган у них, те даже не заметили. А однажды он мне вдруг и говорит, что надоела я ему, фигура моя ему теперь не нравилась. И я поняла: пора. Он спал. Я толкнула его, чтобы проснулся. Он вскочил, руку под подушку сунул за револьвером, но я раньше выстрелила - раз, другой. Потом перевернула всё в комнате, будто напали на нас, окно разбила и себе в руку пальнула. В общем, хоронили красного чекиста с оркестром, а меня признали его вдовой.
   -Господи, Ниночка! Конечно, ты же Иванова! - дошло до Киры, её била дрожь. - А ребёнок? Ты родила его?
   - Родила. Вначале радовалась, что не одна теперь. А потом поняла, не могу с ним.
   -Почему, Ниночка?
   -Смотрю на младенца и отца его подлого вижу. До того дошло, что однажды чуть подушкой не придушила. Тогда взяла да подкинула в приют с записочкой, что Иванов это Александр Григорьевич, а сама сюда, в Ленинград подалась.
   -И ничего не знаешь о нём?
   -И знать не хочу. У меня есть Нюточка - она мой единственный ребёнок. Ты мне скажи, как этот гад здесь оказался? Похоронили же его!
   -Ты уверена, что это он?
   -Ещё бы! Даже одет так, как тогда одевался: в кожанке и галифе - ничуть не изменился. Куда он пошёл, когда я в обморок свалилась?
   Кира молчала: она вся похолодела, на коже выступили пупырышки от страха.
   -Что ты молчишь? Что ему надо было? Куда потом этот упырь делся?
   -Не знаю, куда делся. А приходил он за мной, - и они обе перекрестились.
  
  
  
   Глава 10
  
   Следующий день принёс новые сплетни. Началось с того, что об этой квартире по дому поползли невероятные слухи. Говорили, что это несчастливая квартира, в которой уже человек двадцать умерло. Болтали, что в Гражданскую, когда был голод, здесь кого-то съели. Возле Нины останавливались жильцы дома и начинали издалека, так им казалось, будто бы сочувствуя, выспрашивать о Васькове, о Полди. При этом у них восторженным ужасом горели глаза, а некоторые даже сучили ногами от нетерпения, ожидая подробностей.
   А сегодня с утра заговорили о комсомольском активисте Палёнове и о его странной кончине в далёкой Германии. Нина отмахивалась от любопытствующих, отговариваясь, что ничего такого не знает. Супруги Палёновы из дома не выходили, и к ним Нина никого не поднимала. Но в двенадцать часов пришла маленькая делегация от комячейки института, где учился Серёжа. Они настояли, чтобы их пустили к родителям их товарища. Лохматая девушка в круглых очках очень решительно прошла по длинному коридору квартиры и постучала в дверь к Палёновым. В просторной комнате, куда они вошли, у стола печально сидела женщина в тёмном платье, её обнимала знакомая им всем деревенская девушка Кира, опираясь плечом на косяк и глядя в окно, стоял высокий поджарый мужчина. Вошедшие смутились, сбились кучкой, но девушка в очках шагнула вперёд:
   -Мы депутация от комячейки нашего курса. Я - Василькова, - мужчина у окна повернулся к ним, а женщина в тёмном подняла голову, - мы постановили всем курсом выразить вам сочувствие, хотя мы знаем, что он отмежевался от родителей. Нам очень жаль Сергея. Но, обсудив его поступок на комячейке, мы вынесли решение, что это поступок мелкобуржуазного характера, так поступают только слабые люди. Комсомолец так не может поступить, и мы вынесли ему строгий выговор, посмертно, конечно. Но нам всё равно жаль нашего товарища.
   Девушка в очках прижала руки к груди и выжидающе уставилась на женщину в тёмном. Та лишь махнула рукой и отвернулась от них. Кира презрительно скривилась:
   -Кто же вы для Серёжи: товарищи или судьи?
   -Мы товарищи. И судьи тоже.
   -Ах, вот как! А ведь это ты, пигалица, настаивала, чтобы его исключили из комсомола за то, что он заступился за свою мать, - Кира угрожающе двинулась в сторону девчонки в очках. - Надо же! Они осудили мальчика! Это так-то вы пришли выразить сочувствие?!
   -По-одождите, Кира, - Штефан подошёл к группе Серёжиных однокурсников. Красивый, молодой, он смотрелся их ровесником. Он склонился к девице в очках и, глядя ей в сверкающие стёклышки, процедил: - маленькая жестокая т-тварь. Уби-ирайтесь отсюда! Все!
   Депутацию от комячейки курса мигом сдуло из комнаты.
   -Вот дураки! - всё ещё сердилась Кира, - надо же: "вынесли строгий выговор"!
   -Да ну их! - ссутулилась Олечка, - как мне это всё надоело!
   Штефан взглянул на Ольгу и обнимающую её Киру, скривился и вышел. Час назад курьер в форменной шинели и фуражке доставил профессору Монастырскому повестку на явку к следователю, и Андрей позвал к себе Штефана. Оба они чувствовали, что события начинают нарастать, но предвидеть, что из этого получится, пока было трудно.
   Пален решил дождаться Монастырского в его комнате, там полно медицинских книг - с удовольствием почитает.
   Но сначала он перечитал письмо Серёжи. Тот просил прощения у отца, писал, что никогда не станет стыдиться человека, который был поставлен перед страшным выбором. Неожиданно в постскриптуме была добавлена просьба не оставлять Киру и, по возможности, беречь её.
   Надо же, опять эта Кира! Штефан вспомнил, как совсем недавно, возвращаясь со службы поздним вечером, услышал пение. Ольга пела с кем-то. Он замер перед дверью, не желая мешать. Просто стоял и слушал. У него появилось ощущение, что он должен вспомнить нечто важное. Важное настолько, что без этого не сможет дальше существовать. Ему даже показалось, что он почти вспомнил. Но память подвела: нечто мимолётное вновь ускользнуло, унеслось прочь. Он слушал, как два голоса трогательно выводили слова песни, и тоска стиснула сердце колючей лапой.
   Женщины праздновали то, что теперь не принято отмечать - именины. Пьяненькая Ольга, спящая на стуле Нина и эта странная девчонка. Ольга стала выговаривать ему, а девчонка бросилась его защищать! И, будь он неладен, подобное с ним уже бывало в той, старой жизни! У него даже в глазах потемнело.
   Потом они с этой самой Кирой, о которой то и дело все просят заботиться и беречь её, словно она самый дорогой бриллиант из царской короны, пили чай. Обычные слова "сахар, сливки, сахарница...", но был в них какой-то неясный ему подтекст. Ещё он чувствовал её притворство. Эта девчонка постоянно врала. Зачем? Он не мог понять. Это раздражало, злило. Он не сдержался - за это было стыдно. Он, взрослый мужчина, должен был держать себя в руках и не доводить их разговор до объятий и поцелуев. Но девчонка сама отчаянно этого хотела. Он никогда не встречал подобного отчаяния. Она ринулась в его руки, как в последнее убежище. Да ладно: грехом больше, грехом меньше - какая разница?
   А потом приехал Монастырский, и ему стало не до Киры с её странностями.
   Этим днём там, на явочной квартире, он отказался писать отчёт. Ухмылка на лице гепеушника, похожая на оскал, многое сказала ему. Но Штефан уже ничего не боялся: Серёжа вне опасности, а Ольгу он завтра же отправит в Тмутаракань, где её никто не найдёт. За себя он не беспокоился - до завтра они уж точно его не тронут. В других обстоятельствах он, наверное, бежал бы вместе с Ольгой. Но он решил иначе. Он вынес себе приговор. Да, мальчик пишет, что никогда не станет стыдиться его. Ключевое слово в этой ситуации - бесчестье. Без чести - нельзя жить. Есть старый способ смыть позор. И Штефан всё для себя решил.
   Он взял толстый том "Психиатрии" десятого года издания, с удовольствием взвесил его в руке - в прошлом ему нравилось вчитываться в его страницы. Устроился на диване и стал перелистывать читаное-перечитаное издание. Из середины книги выпало несколько листков и открытки.
   На открытке была изображена Богородица с Младенцем. Внизу печатными буквами подписано, что это работа Михаила Врубеля. Какое невозможное сходство с Кирой! Удивительно! Просто одно лицо. Разница лишь в цвете глаз, да ещё, пожалуй, в их выражении. У врубелевской Богородицы глаза тёмные, полные безумного ужаса. Штефан прикрыл глаза, вспоминая Кирино лицо. Ну да, она совсем другая, смотрит прозрачными зелёными глазами, в которых грусть, любовь, тоска, ожидание, доверие, надежда и отчаянная вера. Интересно, кто мог сунуть открытку-репродукцию в монографию по психиатрии?
   А что тут ещё? Газетная вырезка, пожелтевшая и потёртая. Маленькая фотография четырёхтрубного парохода. От взгляда на заголовок Штефана замутило: "Гибель "Титаника". Он, не понимая почему, всегда ненавидел этот несчастный корабль лютой ненавистью. Даже от вида четырёхтрубника белело в глазах и перехватывало дыхание. Пален потёр висок - начинала болеть голова. Где-то там в глубине его мозга спрятана причина ненависти к "Титанику". Докопаться бы!
   Еще открытка? Сентиментальный сюжет: под чахлым светом луны "греется" на лесной поляне мечтательно улыбающаяся нимфа с роскошными струящимися серебристыми волосами. Глаза её томно обращены на зрителя. И он был готов поклясться, что эти широко раскрытые прозрачные глаза-омуты зелёного цвета. Семнадцатилетняя девчонка на дореволюционной открытке?!
   Оставался ещё листочек-записка, тоже пожелтевший, сложенный пополам. Он развернул его и с улыбкой прочёл: "А знаете, у кого самый красивый муж? Конечно, у меня!" Эти Ольгины штучки! Ольгины?! Он растерянно уставился на дату: март 1912. В марте двенадцатого года они с Ольгой ещё не были женаты. Штефан вздрогнул от звука стукнувшей за стенкой двери, сразу раздались голоса Ольги и Киры. Кажется, они ссорились - не разобрать.
   Он не стал ждать и быстро направился в соседнюю комнату. Ольга стояла перед зеркалом. Штефан поморщился: нашла время любоваться собой. Но тут он сообразил, что стеклянной поверхности не было. Там всё клубилось и переливалось.
   -Хорошо, что ты пришёл, - засияла Ольга радостной улыбкой. - Представляешь, эта дурочка не хочет отпускать меня. Объясни ты ей, что я давно уже всё решила. И дай мою дорожную сумку.
   Машинально Штефан поднял за ручки объёмистую сумку и протянул её Олечке. Потом повернулся к Кире:
   -Пусть. Так лучше. Не держите её. Это бесполезно. Мы всю ночь спорили. Я думал увезти её. Но, видите, она решила иначе. Отпустите её.
   Кира разжала пальцы:
   -Олечка, а я? Как я без тебя?
   Олечка потянулась к Кире, обняла её:
   -Зачем тебе я? У тебя есть он. Штефан, может, теперь ты вспомнишь, наконец, кто с нами вскрывал сундук? Нас было четверо: я, Андрей, ты и...
   -Кира?! - мучительно, хрипло, словно стон вырвалось из его груди, - Кира!
   Оглушенный разом обрушившимися на него воспоминаниями, он стоял, не сводя глаз с побледневшей девочки, уставившейся на него огромными сухими глазами.
   -Ну вот, наконец-то! Узнал... - прошептала она. Он не успел ответить. С грохотом распахнулась дверь, и влетел взмокший от бега Андрей:
   -Вот вы где! Все в сборе! Я прибежал вас предупредить. Сейчас они будут здесь. Меня арестовали!
   -Боже мой! - Кира рванулась к Штефану.
   -Но почему? - Штефан крепко обнял дрожащую девушку, - и как ты здесь оказался, если тебя арестовали?
   -Сам не знаю, как мне удалось от них улизнуть. Хорошо, что руки не связали. Они повели меня через двор, а он у них там открытый. Пихнул охранника, вскочил на трамвай, потом подвернулась машина. Это всё не важно. Важно то, что они сейчас будут здесь. Я их на минут десять опередил.
   -Андрей! - Олечка протянула к нему руку, - быстро хватайся за меня. Я втащу тебя сюда.
   -Оно же меня не пустит! - вскричал он.
   -Не тяни! Дай руку, - Олечка тянула его за собой в клубящуюся глубину. Голос её звучал глухо, она почти исчезла. - Штефан, толкни его!
   Штефан схватил Андрея за плечи и изо всей силы толкнул внутрь зеркала. Оно заклубилось радужным туманом, разгораясь ярче и ярче, и полностью поглотило Олечку и Андрея. Потом мгновенно успокоилось и стало обычным зеркалом, отражающим убогую комнатку.
   -Получилось! - Кира обернулась к Штефану. - Получилось!
   -Кира, - он всматривался и всматривался в неё, узнавая заново, - Боже мой, Боже мой!
   Кира светло улыбнулась, коснулась его лица, волнистых волос. Он поймал её лёгкую руку, прижал к губам:
   -Двадцать лет чудовищного сна! Какое счастье, что он, наконец, кончился.
   -Штефан, Штефан - твоё имя как музыка!
   И ужаснулась: сейчас явятся чекисты. Она оттолкнула его:
   - Штефан, тебе нельзя здесь оставаться.
   -Да куда ж я денусь? От них не скрыться!
   -Но ты должен, - она тряхнула его, - должен! Выход есть. Вот, смотри.
   Кира открыла медальон, достала пергамент, развернула:
   -Видишь, тут есть цифры: 1910? А ещё 1911? Это годы, для тебя и меня.
   -Да, вижу, - но смотрел на их фотографию в медальоне. - Неужели это может вернуться?
   -Штефан, ты не слушаешь меня! - рассердилась Кира. - Сейчас единственное, на что я надеюсь, - этот листочек. Капелька крови - и они не достанут тебя. Жди меня там, я найду тебя.
   -Подожди ещё секунду! - он покрывал поцелуями её лицо, - как я соскучился по тебе! Простишь ли ты когда-нибудь меня?
   -Мне не за что тебя прощать! - в отчаянии она оттолкнула его, - торопись!
   Капелька крови загорелась тёмным рубином:
   -А если не получится? - он поднял янтарные глаза на бледную Киру.
   -Всё получится, любимый. Только аккуратно прижми руку сюда...
   -Кира! Скорей! - в комнату влетела Нина, - там... из ГПУ... пришли...
   Они разом вздрогнули. Рубиновая капля скатилась с пальца Штефана и упала на пергамент.
   -Штефан! - безумными глазами Кира смотрела на место, где только что стоял её обретённый и вновь утраченный муж. Потом перевела взгляд на пергамент: там бледнели и исчезали цифры. 1969!
   Нина глазам не верила. Человек был и исчез! В коридоре с шумом кто-то ходил, хлопали двери. Сейчас придут к ним. Кира, с онемевшим от внутренней боли лицом, протянула маленький свёрток Нине:
   -Ниночка, это жемчуг. Мой жемчуг, который Олечка сохранила. Я отдаю его тебе. Спрячь его. У вас тут будет лет через десять что-то страшное. А жемчуг стоит очень дорого. Ты сразу его не продавай, лучше по одной жемчужинке. Будет, на что жить. Я ухожу. Всё получилось не так, как я хотела. Но я буду его искать. Я умру без него. Прощай, Ниночка. Спасибо тебе за всё.
   И вновь рубиновая капелька падает на цифры:1968.
   Когда сотрудники ГПУ вошли в комнату Нины Ивановны, там, кроме хозяйки, никого не было. Старинное зеркало отражало убогую комнатушку.
  
  
  
  
  
  
  
   НА КРАЮ ГНЕЗДА
  
   часть 2
  
  
   Глава 1
  
  
   Сентябрь 1975 года.
  
   -Та-ак, Петрова, глупая голова, стань ровно! Ты считаешь, можно с такими волосами ходить в школу? Посмотри, посмотри на себя! Эти кудряшки, эти локоны - что ты из себя гимназистку строишь? Немедленно выйди из класса и приведи голову в порядок. И нечего смотреть на меня глазами старой коровы, - кукла с растрёпанной головой не хотела выходить из класса. Она пялилась на строгую учительницу немигающим взглядом. Учительнице это надоело, она подумала, что таких непослушных учеников у неё давно не было, взяла строптивую ученицу за подол ситцевого платьица и переложила себе за спину (что при этом подумала кукла, осталось неизвестным). Девочка посидела, наморщив лоб и думая, какие ещё слова говорит учительница в их 1- "б" классе, когда сердится. Таких словечек было много, потому что класс мог пошуметь на уроках, а на переменах любил подраться. Но тут ей вспомнилось ещё одно незнакомое слово, которое она недавно слышала: - ма-ам, а ма-ам! Что такое "ублюдук"?
   Мать аккуратным библиотечным почерком переписывала библиографические карточки для научной библиотеки. Всё-таки двадцать рублей добавки к шестидесяти пяти рублям школьного библиотекаря. Получалась приличная сумма! Зарплата для человека "без особых запросов". Жаль, что на этом всё время "съедается" и ребёнком заниматься некогда. Вот что Шурка сейчас спросила? Она посмотрела на дочь, расположившуюся на коврике возле кровати.
   -Как ты сказала? - смотрела на девочку, а думала о своём: Шурке нужны сапоги на зиму и колготки тёплые. Хорошо бы шерстяные, да вот где их достать? - Что ты спросила, Шурочка?
   Девочка уже простила непослушную лохматую Петрову и теперь пристраивала её в коробке от обуви:
   -Ублюдук. Что такое ублюдук? - повторила она, накрывая носовым платком-одеяльцем куклу.
   -Ублюдок, - машинально поправила мать и строго посмотрела,- Шура, это грубое слово. Где ты слышала его?
   -Мама Маринки Королёвой говорила тёте Маше: "Родила ублюдка, а мы должны ей бесплатные талоны на обед давать". Что такое "ублюдок"?
   -Это значит, - мать вздохнула, - незаконнорождённый ребёнок. Раньше так говорили о некоторых детях. Это плохое слово. Никогда не говори его, слышишь?
   -Да, слышу, слышу. Как это, незаконно... мам, какой? ...рождённый?
   -Ну, это дети, у которых нет папы или мамы...
   -Как у меня? У меня же нет папы. И я ублюдок?
   -Шура! Я же тебе сказала: это грубое слово. Его нельзя говорить, тем более детям, - она помолчала, - а папа у тебя есть, ты это отлично знаешь. Только он живёт очень далеко. Вот ты перебила меня, не дослушала, а я объясняла. Незаконнорождённый - это когда у папы и мамы нет такой бумажки - документа о том, что они женаты. Примерно так. Кстати, ты уроки сделала?
   Это было совсем некстати, конечно. Но уж слишком "скользкая" для их дома тема, и лучше перевести разговор в другое направление. Она смотрела, как дочь нехотя достаёт из портфеля букварь.
   -Я это уже читала! - девочка ткнула в раскрытый учебник.
   -Прочти ещё раз, а я послушаю.
   -"Жук", - начала читать Шура, - "Дима и Зина пошли в парк. Там они поймали жука. У жука усы. У жука 6 лапок". Ма-ам! Ну скучно же!
   Действительно, скучно: "У жука усы". Придумали же!
   -Молодец, хорошо прочла, - кивнула Кира, - а если скучно, так ты придумай что-нибудь про этого жука: какие у него лапки - длинные или короткие, какие усы...
   -У него грязные лапки, - засмеялась Шура, - он по земле лазит - вот и запачкался. Хотел почиститься - и замазал усы. А эти Дима-Зина - глупые. Жука поймали! И дальше? В коробочку посадят? А он домой шёл, детям сгущёнку нёс. А они его схватили и куда-то потащили...
   В дверь стукнули:
   -Кира, к телефону!
   -Спасибо! - отозвалась Кира, вставая из-за стола, - Шурочка, выпей молока, умойся и спать. А твои Дима и Зина посмотрели-посмотрели на жука, посчитали его лапки да отпустили - пусть к детям своим идёт.
   Тяжёлый чёрный аппарат стоял на столике от сломанной швейной машины. Кто-то из соседей догадался прикрыть ободранную деревяшку скатертью с кисточками, из которых все говорящие по телефону выплетали косы и косички, головой прижимая трубку к плечу. Кира присела на стоящий рядом шаткий венский стул. В трубке шуршало и щелкало.
   -Да? - она привычно глянула в высокое зеркало над столиком, откинула косу за спину, - слушаю...
   -Кирка, это я, - высокий голос Вики Соболевой дрожал от нетерпения, - у меня потрясающая новость!
   Соседка и подруга Вика Соболева работала в центральной городской детской библиотеке, ужасно этим гордилась, ведь не каждая выпускница библиотечного отделения института культуры (в народе - "кулька") смогла устроиться так удачно, да ещё без блата.
   -У меня потрясающая новость, - повторила Вика, - наши завтра едут в Таллин. Представляешь?
   -А мне-то что радоваться? - опечалилась Кира. Таллин - её давнишняя мечта, мечта, которая всегда обходила её стороной. В школе, где она работала, часто давали туда профсоюзные путёвки, но доставались они только учителям. А Кира всего лишь библиотекарь: что-то среднее между техническим персоналом и учителем. Ни то, ни сё. Да и желающих вырваться на "запад" всегда хватало. Можно, конечно, купить путёвку в бюро путешествий на улице Желябова, но там всегда был дефицит путёвок в Таллин, да и Кирин бюджет таких роскошеств не позволял. - Ты поэтому звонишь?
   -Вот вечно ты так! Не слушаешь, думаешь о своём. Я же тебе только что сказала: наша Дора Иосифовна идёт на конференцию - это в субботу-то! - но у неё должность такая - заведующая абонементом, вот и пусть мучается. Она не может поехать со всеми, и я выцыганила у неё путёвку для своей сестры. Поняла?
   -Какой сестры? Ты же одна у родителей.
   -Нет, ты всё-таки непроходимая тупица. Для тебя, дурочка, для тебя!
   -Для меня?! - Кира чуть не запрыгала от радости, но потом поостыла, - а сколько надо заплатить?
   -Полная стоимость восемнадцать пятьдесят, но это же профсоюзная путёвка, поэтому семь пятьдесят. Правда, здорово?
   -Ещё бы! Семь пятьдесят я найду. Но ты подожди, мне ещё надо у Тамары спросить, сможет ли она посидеть с Шурочкой. Не клади трубку. Я мигом.
   В этой коммуналке Кира жила совсем недолго. С кем-то она приятельствовала, с кем-то лишь здоровалась, а с Тамарой и Викой по-настоящему подружилась. Мужа у Тамары не было, дочь давно выросла, жила отдельно и с матерью отношений не поддерживала. Киру это удивляло и возмущало, потому что добрее и бескорыстнее человека, чем Тамара редко можно встретить. Тамара всегда соглашалась присмотреть за Шурой. Так было, когда Киру, погнали в командировку: на три дня в колхоз собирать картошку. Так случилось, когда Кира в апреле заболела воспалением лёгких и её положили в больницу, из которой она через неделю сбежала, оставив докторам расписку об отсутствии претензий, если вдруг это плохо кончится. И теперь Кира отправилась к безотказной соседке, тут же получила согласие, о чём с радостью сообщила Вике.
   -Ну и чудненько. Отъезд в восемь, но прийти надо на минут пятнадцать раньше. Это на Невском, у Думы. Приду и всё расскажу. Всё, Стоцкая, иди собирайся и завтра вставай раньше, чтобы не опоздать, - и она положила трубку.
   Кира обычно не опаздывала. Грешила этим Вика. Она любила, чтобы её ждали, любила красиво войти, когда уже все сидели за столом. Из своего появления она устраивала целый спектакль. Звенел дверной звонок, входила Вика, картинно замирала в дверях и обводила взглядом всех присутствующих. Её зелёные с крапинками глаза (когда-то Олечка называла такие глаза "червивые яблочки") радостно сверкали: опоздание делало её центром внимания - настоящий момент триумфа. Но вообще-то немного безалаберная, немного взбалмошная, простодушно-эгоистичная, Викуся была добрейшим существом. За что её и ценила Кира.
   Телефон разразился резкой трелью. Кира глянула на серебряные часики на запястье: десять часов - и сняла трубку, уже зная, кто это звонит.
   В трубке раздался глуховатый баритон:
   -Добрый вечер! - на том конце провода возникло вопросительное молчание.
   -Добрый вечер. Это я, - ответила она.
   -Вот теперь слышу, что вы. Ваш голос сегодня не такой...
   -Не такой? Странно.
   -Правда, правда. У вас настроение другое. Погодите-ка, сейчас скажу. Вы радуетесь чему-то. Угадал?
   Надо же! Как это он так взял и определил?
   -Угадали. Мы с подругой завтра едем в Таллин. Я так давно об этом мечтала.
   -Вот оно что! Поздравляю. Таллин - удивительный город. Вы уже бывали там?
   Кира усмехнулась: ещё бы, и не один раз. Но её собеседнику это знать не обязательно:
   -Нет, не бывала. Но много читала, фотографии видела, и в кино...Но у меня ещё и совсем прозаический интерес. Говорят, там можно купить то, что у нас здесь не продаётся. Вы извините, мне собраться надо, - быстро "свернула" она разговор.
   -Да-да, конечно. Что ж, тогда до встречи в эфире. Удачной вам поездки.
   Звонки начались с месяц назад. Однажды, когда телефон испускал настойчивые трели, она подняла трубку, мужской голос попросил позвать Наталью Николаевну. В их квартире таких не числилось. Мужчина уточнил номер, оказалось полное совпадение. Кира посочувствовала ему, но помочь ничем не могла. Слово за слово: они разговорились. Заканчивая разговор, он вдруг сказал, что позвонит завтра в это же время. Он позвонил на следующий вечер ровно в десять. Они болтали минут пятнадцать о всякой всячине. Он не спрашивал её имени, она не спрашивала его имени. Это было что-то вроде игры. Как-то Кира сказала, что их разговоры похожи на беседы киношных героев. Был такой фильм, где люди на работе друг друга не замечали, а по телефону общались с удовольствием...
   -А, знаю, знаю... - по голосу было слышно, что он улыбается, - там в конце он изничтожил себя. Попросту убил.
   -Как убил?! Да нет же. Совсем наоборот. Они встретились и оказались нужны друг другу.
   -Но он же взял и отключил телефон, будто аппарат в реанимации. И тот, телефонный, сразу умер.
   -Вот как вы это поняли! - удивилась Кира, - мне в голову такое не пришло.
   С тех пор она сильно зауважала своего вечернего собеседника. Говорить с ним было легко, он не навязывался, чувствовал её настроение и никогда не предлагал встретиться. Именно это устраивало Киру прежде всего.
  
   -Сколько можно торчать здесь? -оглядывалась Вика, - никого нет, может мы опоздали?
-Как никого нет? Полно народу. И ещё только половина восьмого. Автобусов-то сколько!
   -Ладно, пошли свой искать. Там у них спереди на стёклах список организаций...
   Они пошли вдоль двух рядов автобусов, вчитываясь в надписи на ветровых стёклах, сделанные от руки вкривь и вкось.
   -Ищи сначала "Таллин-Вызу", а потом уж нашу библиотеку. Интересно, кто с нами поедет?
   -Какая разница!
   -Не скажи. Сядут старые бабки и начнут ныть: там их трясёт, тут им дует... Лучше бы молодые да весёлые. Вот как мы с тобой, - Вика засмеялась. - О! Смотри: ЦГДБ - это же мы: центральная городская детская библиотека. Мы с тобой первые. Лучшие места займём! И автобус красивый. Надо же "Икарус"! Не то, что эти львовские!
   В списке на посадку, кроме их библиотеки, числились две школы, конструкторское бюро, завод и кондитерская фабрика. Вика с Кирой намертво пристроились к входной двери, решив, что, если они отойдут в сторону, хороших мест им не видать, как собственных ушей. Появился водитель, с важностью хозяина отомкнул дверь, велел не занимать передние сидения и отошел в сторону. Вика впорхнула в машину и торжественно приземлилась в кресла третьего ряда.
   -Потрясающе! Кирка, мягкие кресла, откидываются, как в самолёте. Садись к окну, - Кира запротестовала, но подруга пресекла её политесы, - сядь и смотри в окно. Я уже несколько раз в Таллин ездила. Я спать буду. Пришлось в такую рань подняться!
   Автобус постепенно заполнялся. Подошла уже с раннего утра замученная экскурсоводка с кучей бумаг, бросила их на первое кресло и вышла покурить с водителями.
   -Ты посмотри-и-и, - Вика уставилась в окно, - настоящий викинг!
   Кира проследила за её восторженным взглядом. Мужчина лет двадцати пяти ростом под два метра, непривычно длинные очень светлые волосы стянуты сзади резинкой.
   -Ты только посмотри, какая фигура! А глаза! Уверена, у него синие глаза, - продолжала восхищаться Вика. - Так, пойдём. Я должна с ним познакомиться. Вставай, быстро!
   -Ну и иди. Я-то тут при чём? - честно говоря, Кира хотела вздремнуть. Высокие блондинистые викинги её не волновали потому, что все её интересы сходились в одной точке, и этой точкой был потерянный и до сих пор не найденный Штефан. Но подруга настойчиво тянула её вон из автобуса, и она, вздохнув и внутренне сердясь на бесцеремонность Вики, поплелась за ней.
   Они выбрались наружу. Кира поёжилась: конец сентября, а холодно, словно наступил ноябрь. Вика оглянулась на Киру, подмигнула и сказала так, чтобы высокий красавец её услышал:
   -Пойдём, посмотрим, может, они заблудились среди этой тьмы автобусов.
   Блондин не мог их не услышать. Он оглядывался, явно пребывая в растерянности. На плече у него висела сумка, в правой руке он держал листок бумаги. Так как Вика, разговаривая с Кирой, шла вперёд не глядя, она налетела на блондина. Столкновение состоялось. Затем последовали взаимные извинения. А потом выяснилось, что молодой человек не может найти свой автобус и что едет он на экскурсию "Таллин-Вызу".
   -Так это ж наш маршрут, - обрадовалась Вика, - здесь всего два автобуса туда. И стоят они рядом. От какой вы организации?
   -Да это не я. Это должен был ехать мой товарищ, но у него жена родила на две недели раньше. Вот я вместо него и еду. Он работает на Адмиралтейском заводе.
   -Значит, так и надо смотреть на стекле.
   -Я смотрел, но ничего похожего нет.
   Вика тоже стала рассматривать списки:
   -Да вот же! В самом низу от руки написано. Плохо видно из-за "дворников". Видите, почти закрыто? Так что едете вы с нами в этом автобусе. Заходите, там в четвертом ряду справа есть одно место. Будем рядом сидеть.
   -Спасибо вам. Без вас я бы потерялся, - он взлетел по ступенькам и скрылся в салоне машины.
   -А глаза у него серые, - Вика посмотрела на Киру, - но до чего ж хорош!
   Потом они познакомились. У молодого человека оказалось удивительное имя - Вацлав.
   -Родители обожали балет - вот в честь Нижинского и назвали, - пояснил он и смущенно добавил, - дурацкое сочетание получилось: Вацлав Борисович Иванов.
   Вика с Вацлавом оживленно беседовали, Кира откинулась в кресле и собралась чуть вздремнуть. Но тут в динамиках что-то фыркнуло, и в уши врезался сиплый голос экскурсоводки. Она на всякий случай напомнила, куда они едут (мало ли, вдруг кто не в тот автобус сел), потом сказала, как зовут водителей (их оказалось двое, и их имена тут же вылетели из головы). У экскурсоводки было колоритное имя - Дина Моисеевна Клакс и выглядела она замечательно: на приземистом полном теле ярко-розовая кофточка без рукавов, узкая кримпленовая юбка цвета мокрого асфальта и, как заметила Кира, тапочки на босу ногу. Вацлав тоже заметил летний наряд Дины Моисеевны и шепнул Вике, кивнув на экскурсоводку:
   -Знойная женщина... - Вика засмеялась. Кажется, они нашли полное понимание.
   Потом к ним в руки приплыл огромный список для регистрации. Автобус трясло на городских ухабах, писать на колене было сложно, но они нацарапали и год рождения, и место работы, и все паспортные данные, и адрес. А голос Дины Моисеевны вещал из динамиков про столицу Эстонской Советской республики, обещал поговорить об изменениях в экономике и культуре, которые произошли за годы Советской власти и о дальнейших перспективах развития братской республики и о давней дружбе русского и эстонского народов. На этих словах Кира ненадолго отключилась, она так хотела спать, что задремала даже под громкий голос Дины Моисеевны.
   Ей приснился короткий сон, от которого с привычной болью сжалось сердце. Распахивается дверь их гостиной и стремительно входит Штефан. Искорками вспыхивает пламя свечей на праздничном столе, его янтарные глаза улыбаются. Ослепительно белая рубашка, воротника которой касаются кончики волнистых волос, он протягивает сильную руку, сверкает запонка на манжете. Она вкладывает свои пальцы в его ладонь... и просыпается:
   -...головной совхоз объединения "Гомонтово", - Дина Моисеевна честно отрабатывала свою зарплату, не обращая внимания на то, что практически никто в автобусе её не слушал. - Справа двухэтажный административный корпус, где трудятся более 80 человек в управленческом аппарате, из них 70% с высшим образованием...
   Мимо пролетел километровый столбик с цифрой 68, потом другой уже с цифрой 69.
   Январь 1968 года. Она шагнула в него из декабря 1931.Кира помнила то состояние внутренней дрожи, испуга, волнения, надежды и ещё многого другого, когда увидала перед собой знакомое здание Витебского вокзала. На улице уже зажглись фонари, холод стоял неимоверный, а она в одном платье и тапочках среди снежной метели. Кира забежала в открывшуюся дверь. Вокруг сновали и суетились люди, которым было мало дела до неё.
   Надо бы всё обдумать, но для начала согреться. Она двинулась на второй этаж в зал ожидания. Вот где было тепло! Обложившись сумками и чемоданами, люди сидели на длинных скамьях с высокими спинками - ждали своего поезда. Кира нашла свободное место возле женщины с ребёнком на руках. Здесь, в уголке, у батареи отопления, никто не смотрел в её сторону, она села на скамейку и задумалась.
   Всё произошло настолько стремительно! Вот только что её пальцы касались лица Штефана, а вот уже он исчез, подхваченный неведомо чьей волей. Она вспомнила, как мачеха кричала в лицо Штефану, что будет он всю свою жизнь искать Киру и что никогда не быть им вместе. Неужели сбудутся проклятия сумасшедшей фурии?! Кира содрогнулась от ужаса. Нет, тысячу раз нет! Пусть время развело их, она ещё поборется за своё счастье. А пока надо набраться терпения, прожить этот год в надежде на предстоящую встречу. Какие они, люди из 1968 года? Чем живут, как живут? Что произошло за 37 лет? Вопросы, вопросы, вопросы...
   У неё ничего нет: ни документов, ни денег. Как жить, где жить? Надо что-то придумать. В кармане ситцевого платья (в январе-то месяце!) лежала фотография, выпрошенная у Марии Михайловны, жемчужина, подобранная в комнате Полди, на шее под платьем медальон с клочком пергамента, кольца - мамино и обручальное - и серебряные часики.Всё это надо спрятать. Но куда? Без пальто на зимнюю улицу не выйти, значит, надо найти укромное местечко здесь. Легко сказать! Все залы внутри вокзала регулярно убираются, уборщицы моют полы, вытирают пыль. Пыль! Надо найти такое место, где больше всего пыли или туда трудно добраться при уборке.
   Она пошла по залам вокзала - худенькая девочка в платье не по сезону. Из ресторана с витражным стеклом на полстены неслась музыка, пахло жареным мясом. Поесть бы! В зале ожидания с картинами, изображающими железную дорогу, на скамейке, подложив узлы под голову, спали несколько человек. Тускло горели лампочки в белых плафонах, из огромного арочного окна падал бледный свет на затёртый паркет.
   На широком подоконнике с потрескавшейся краской валялся пустой целлофановый пакет. Недолго думая она сунула в этот пакет свои сокровища, завязала хвостиком свободную часть. Облупившийся металлический экран скрывал батареи отопления. Кира прикинула, пролезет ли её рука в узкую щель между экраном и подоконником. С трудом, оцарапавшись, она просунула туда руку, нащупала трубы, плотно прилегающие к стене. Под толстым крюком, на котором держалась батарея, осыпалась цементная штукатурка - туда вполне мог поместиться небольшой пакетик. Кира втиснула свёрточек в эту щель и отошла от окна с дрожащими от волнения руками. На скамейках по-прежнему все спали, никто на неё и не глянул.
   Она побрела в зал ожидания. Есть хотелось так, что в животе урчало, от всех волнений кружилась голова. Сзади раздался топот, трели свистка, крики. Тяжелая дверь резко распахнулась, и прямо навстречу Кире вылетел здоровущий мужик. Она заметалась, пытаясь увернуться, но он нёсся прямо на неё. От столкновения она отлетела в сторону, со всего размаху приложилась головой о скамью и потеряла сознание.
   Потом, уже в больнице, она поняла, насколько ей повезло. К счастью, голова её оказалась достаточно крепкой и дело ограничилось лёгким сотрясением мозга. Белые халаты двоились в слезящихся глазах, отчаянно болела голова и подкатывала тошнота. Её прикатили на скрипучей каталке и оставили в длинном коридоре, где было холодно, потому что двойные двери то и дело распахивались, впуская морозный воздух с улицы. Санитарка сунула ей миску с отбитой эмалью и надписью чёрной краской "травма" на боку на случай, если её стошнит. Она же, пробегая мимо, накинула на Киру коротенькое детское байковое одеяльце и велела не вставать. От холода захотелось в туалет, и она попыталась приподняться, но всё сразу завертелось перед глазами, заставив рухнуть на стылую клеёнку каталки. И всё же Кира сползла с каталки и, цепляясь за кафельные стены, потащилась к туалету. На обратном пути не только голова, но и ноги подвели её окончательно, и она свалилась возле каталки, потеряв сознание.
   И всё же ей повезло. Уже в палате, придя в себя и лёжа под тёплым ватным одеялом с пододеяльником, на котором стояло штук пять жирных чёрных штампов министерства здравоохранения СССР, она улыбнулась: здесь тепло и здесь накормят. Об остальном она подумает позже. Она смотрела в тёмное окно, где ветер раскачивал фонарь, его отсветы бросали тени на стены и потолок, и потихоньку успокаивалась.
   Тридцать семь лет пронеслись для неё одним мгновением. В стране многое изменилось, и ей надо приспосабливаться к новой жизни. Можно попробовать "забыть" всё-всё. Действительно, какой спрос с человека с амнезией? Она усмехнулась: дело привычное. И неплохо бы задержаться в больнице, попривыкнуть да оглядеться.
   Оказалось, что "скорая" доставила её в детскую больницу на Васильевском острове. Видимо, посчитали её девчонкой-подростком, возраст определили на глаз - вот и поместили среди детишек. Здесь лежали дети с переломами да ушибами, а теперь и Кира оказалась среди них.
   К ней стали приходить разные официальные люди, её спрашивали, допрашивали, снимали показания, писали протоколы. Но что с неё возьмёшь, если она ничегошеньки не помнит? Приходила девушка в гражданском, представилась лейтенантом Дашкевич из детской комнаты милиции. Замечательный диалог у них получился, после того, как девушка представилась.
   -Давай познакомимся, - она достала блокнотик и ручку. - Как тебя зовут?
   -Кира Стоцкая - Кира рассудила так: ей не стоит скрывать фамилию и имя, потому что Штефан будет её искать. А как она найдётся, если изменит фамилию?
   -Замечательно, - обрадовалась лейтенант, - это ты помнишь. А сколько тебе лет?
   Тут Кира задумалась. В самом деле, сколько ей лет? Она родилась в 1895 году, сейчас наступил 1968. Легко подсчитать:
   -Семьдесят три года, - брякнула она, не подумав. Лейтенантша огорчилась:
   -Не хочешь говорить? И не надо. Я же вижу, тебе лет четырнадцать. Почему ты оказалась на вокзале? Ты куда-то ехала? С кем?
   -Не знаю, - тут Кира не покривила душой. Разве разберёшь, почему тебя выбросило на вокзал. И это ещё хорошо. А если б на льдину в открытом океане?
   -Кира, ты можешь мне всё-всё рассказать. Может, ты кого-нибудь боишься? Ты сбежала, да? От кого? Не молчи, расскажи мне! - чувствовалось, что лейтенантше наскучило выспрашивать упрямую девчонку. Едва она её увидела, интуитивно поняла: толку не будет. Странная девчонка: белобрысая, худая, замученная, но с мятежными глазами. Заштампованная печатями Минздрава белая больничная рубашка соскальзывает с узеньких плечиков, тонкие руки с неожиданно мозолистыми ладошками - она что, землю копала с утра до вечера? Лейтенантша сделала себе пометку в блокнотике: возможно, девчонка из деревни или села какого-нибудь. У неё уже сложилась первая версия: девчонка сбежала из дома, где её заставляли много работать. К версии прилагалась тысяча вопросов - пока все без ответов. Одежда девочки - отдельная тема. Ситцевое платьице с невообразимым рисунком на ткани: тракторы, трактористы, колхозницы со снопами пшеницы - бред сумасшедшего. А парусиновые туфли, похожие на тенниски, с пятнами, замазанными зубным порошком? А ещё хлопковые в рубчик штопаные-перештопаные коричневые чулки с широкими розовыми резинками-подвязками, невообразимые трусы и уродливый лифчик. В каком медвежьем углу можно найти сейчас подобные вещи?
   На все вопросы девчонка отвечала односложно: не знаю, не помню. Лейтенантша подумала, что, может, она, в самом деле, не помнит - врачи говорили, что такое вполне возможно.
   Кира сделала вид, что ужасно устала от расспросов, закрыла глаза и отвернулась к стене. Девушка-милиционер ушла, недовольная необщительной пациенткой. Милиция посылала запросы, её фотографии разослали по разным отделениям. Но никто её не знал, никто её не искал. И никому она была не нужна.
   Тут она ошибалась. Она оказалась нужной малышам в палате, молоденькой докторше Анне Константиновне и санитарке, или, как их называли в детском отделении, нянечке Варваре Тихоновне.
   В тот день, когда её доставили в больницу, к ним в палату определили четырёхлетнего мальчишечку со сломанной в двух местах рукой. Как уж он свалился так "удачно" в детском садике - одному Богу известно. Как-то, уже засыпая, Кира услышала, что Стасик плачет. Она встала, выглянула в коридор: на настенных круглых часах стрелки показывали начало первого, на столе медсестры горела лампа, но самой медсестры не было. Кира подошла к Стасиковой кровати. Тот лежал на спине с закрытыми глазами, из которых потоком лились слёзы. Помочь бы ему, но Кирин дар исцелять куда-то исчез и пока никак не проявлялся.
   -Стасик, - тихонько позвала Кира, - у тебя ручка болит? Позвать сестричку?
   Мальчишка затаился, не открывал глаза, но слёзы продолжали бежать по щекам.
   Она осторожно погладила мальчишку по растрёпанным рыжим волосёнкам. Он шмыгнул носом и вдруг протянул к ней обе руки: и ту, что была закована в гипс, и здоровую, но глаза так и не открыл. Кира беспомощно оглянулась: не очень-то она разбиралась в детских слезах. Но всё же взяла Стасика на руки - он оказался довольно тяжёлым - и присела с ним на кровать. Он чуть поёрзал, устраиваясь удобнее у неё на руках:
   -Хочу к маме, - прошептал он.
   -Завтра, завтра мама придёт, - она чуть покачивала его и сама себе удивлялась: сердце вдруг сжало, мягко и щекотно, а глаза заволокло слезами. Наверное, потому она и не заметила, как в палату вошла молоденькая докторша и неслышно стала возле них.
   -Сейчас он успокоится, - улыбнулась она Кире и ласково погладила Стасика по голове. Через минуту он уже спал, посапывая носом.
   -Положи его, он теперь до утра не проснётся, - сказала докторша. Кира уложила мальчика, укрыла его одеялом до самого носа - в палате стало прохладно - и повернулась к докторше. Они оказались почти одного роста: тоненькая улыбчивая докторша и Кира.
   -Меня зовут Анна Константиновна. Это твоё место? - она подошла к Кириной кровати. Та кивнула. - Иди сюда, посидим, поболтаем.
   Кира присела рядом. Она разглядывала докторшу: хорошенькая, с ямочками на щеках, непокорные тёмные волосы не желали прятаться под медицинской шапочкой, в голубых глазах- лучистых и прозрачных -улыбка и мягкая грусть.
   -Тебя зовут Кира?-спросила Анна Константиновна. - Ты совсем взрослая для этого отделения. Они в истории болезни записали, что тебе четырнадцать лет. Но ведь это не так. Я права?
   -О чём вы? - она стойко выдержала взгляд голубых глаз. Потянулась за одеялом - отопление отключили что ли? - закуталась с головой, - вам не холодно?
   -Нет, не холодно, - беззаботно улыбнулась Анна Константиновна, - но ты не хочешь говорить об этом? Ну и ладно. Люблю ночные дежурства: все спят, тихо.
   "Она похожа на куклу, - подумала Кира, - на большую забытую куклу"
   -Вот уж нет! - фыркнула Анна Константиновна, - Совсем я не похожа на куклу, и уж тем более на забытую. Никто меня не забывал... Придумала тоже... "Зайку бросила хозяйка..." Ну что ты так смотришь? Ты, небось, подумала, что я мысли читаю. Конечно, нет. Всё очень просто. Видишь ли, я не просто доктор, я психиатр. То, что я похожа на большого пупса, мне все об этом твердят. И ещё ты прошептала слово "забытая", прошептала, а сама этого не заметила. Я права?
   Кира не удержалась и улыбнулась в ответ:
   -В самом деле, всё просто.
   -Вот видишь! Ладно, ложись уже спать, - докторша встала, - ещё увидимся. Спокойной ночи!
   Дежурила Анна Константиновна часто - почти каждую ночь, и всякий раз она заходила к Кире. У них вошло в привычку встречаться после двенадцати и час-другой по-дружески болтать. Кира удивлялась, как это юная докторша не устаёт от таких дежурств. Анна Константиновна, попросту Аня - она сама предложила перейти на "ты" - только смеялась в ответ на Кирины вопросы. Они говорили о прочитанных книжках - обе любили Куприна и Бунина, только Кира хорошо знала написанное до двенадцатого года. Анечка же присоветовала ей почитать позднего Бунина.
   Говорили о кино, о театре - и тут Аня рассказывала последние новости. Как-то Кира решилась и выложила ей всю свою историю. Правда, при этом она сочинила, что вычитала всё это в одной книге, название которой не запомнила.
   Анна Константиновна молча выслушала её, покачала головой, вздохнула:
   -Главное - не отчаивайся! Не знаю когда, но всё у тебя получится. Вот тогда и вспомнишь меня.
   Кира ничего не ответила, лишь опустила голову, скрывая набежавшие слёзы и поплотнее закутываясь в одеяло, - всё же отопление по ночам отвратительно работало.
   О себе Анечка тоже рассказала. Родилась за год до конца войны, но отца никогда не видела, потому что, едва оправившись от ранения, прямо из госпиталя он вновь ушёл на фронт. И сгинул лейтенантик на Ораниенбаумском плацдарме, так и не узнав, что добрая и ласковая сестричка, так умело и легко перевязывавшая его простреленное плечо, родила дочку Анечку с такими же яркими, как у него, голубыми глазами.
   Трудные послевоенные годы не испортили характер Аниной мамы, оставалась она по-прежнему ласковой, весёлой и смогла Анечку вырастить такой же. Девочка с медалью окончила школу, легко поступила в медицинский институт, хотя на каждое место было по семнадцать абитуриентов и охотнее брали мальчиков. Её всегда привлекала психиатрия, особенно детская. А теперь, в двадцать четыре года, она уже дипломированный врач-интерн и ей обеспечено место в детской больнице. На Кирин вопрос, почему в ту ночь она заглянула в их палату, Анечка неопределённо пожала плечами:
   -Сама не знаю. Меня будто кто-то толкнул и сказал, что я там нужна.
   Ни на секунду не пожалела Кира, что Анечка теперь всё о ней знает. Лишь спросила:
   -Ты думаешь, что я сумасшедшая?
   Та покачала головой:
   -Раньше, наверное, так бы и подумала. Но теперь - нет. Слишком многое на свете нам ещё не известно, - помолчала, прошлась по полутёмной палате, где над Кириной кроватью горела тусклая лампочка в металлической воронке. - Но как ты себе представляешь возвращение назад? Ты же захочешь вернуться, да? Ну вот! Нет, как ты это сделаешь - меня не интересует. Тут другое... Вот, допустим, ты уже там. И что? Ты думаешь, твой муж будет помнить тебя? А если, нет? Тебе же заново придётся всё-всё строить, понимаешь?
   -Но почему? Ведь он так же, как и я, вернётся в своё время...
   -Я знаю лишь одно: со временем шутки плохи. И ты можешь всё забыть, и он тоже. Что тогда? Вы не встретитесь никогда. Или, допустим, ты вернулась туда до момента вашей первой встречи. Он же тебя вообще не знает.
   -Чушь какая-то получается, - Кира ткнулась лицом в подушку. - Нет-нет! Он, как и я, будет всё помнить. Или вот что: я найду его и всё расскажу.
   -Ты только представь: к тебе подходит неизвестный человек и вдруг говорит, что он твой муж и что вы только что вернулись из далёкого будущего. Как ты отреагируешь? Вот то-то же! Есть лишь один вариант...
   -Один? Какой?
   -Ты находишь его, и вы остаётесь в этом времени навсегда.
   -Ни за что, - тряхнув головой, заявила Кира. - Да, теперь здесь самолёты, телевизор, лекарства... Но мой дом там, и только там! И я знаю, что для Штефана тоже. Как тебе объяснить? Каждый должен жить в своём времени, должен прожить свою жизнь. А я как будто живу чужую. Знаешь, как актёры в кино или в театре проживают чужие жизни. А потом они приходят домой и у них начинается их собственная история. Так и у меня.
   -Наверное, ты права. Каждый должен прожить свою жизнь. Жить... прожить... Красивые слова, правда?
   Открылась дверь, и в палату заглянула дежурная сестра:
   -Хватит полуночничать! Спать давно пора! Спокойной ночи! - и скрылась за дверью.
   -Расстроила я тебя, да? - грустно улыбнулась Анечка.
   -Ну что ты! Мне тут так плохо было. Но пришла ты - и всё изменилось. Без тебя я бы тут залила слезами всю палату.
   -А ведь я сегодня с тобой прощаюсь, Кирусик.
   -Что-то случилось? Ты уезжаешь? - ахнула Кира. - Вот почему ты такая...такая...
   -Невесёлая? - Анечка подошла к окну, посмотрела на черные ветки клёна за стеклом. - Ужасно не хочется со всем этим расставаться.
   -Но почему вдруг?
   -Так получилось... Но я рада, что мы встретились с тобой, - она натужно улыбнулась, - ты теперь совсем здорова. Тебя скоро выпишут, и всё-всё у тебя наладится. А я... я тебе больше не нужна. Дальше ты сама. Вот тебе Бунин от меня, на память. Там есть моя любимая "Холодная осень", думаю, тебе понравится.
   Утром лечащий доктор, как всегда, обошёл больных детей. Опять к Кире приходили из социального отдела, потом появилась лейтенант Дашкевич и приставала с новыми вопросами, не получила ни одного ответа и ушла раздосадованная. После обеда Кира читала рассказы Бунина из Анечкиной книжки, и, наверное, поплакала бы над "Холодной осенью", но она дала себе слово больше не лить слёз, потому лишь пошмыгала носом.
   Перед ужином у девчонки-соседки по палате вдруг разболелась сломанная нога, она плакала и просила позвать доктора. На посту никого не было, и Кира пошла в ординаторскую. Все собрались там: и врачи, и сестры, и даже санитарки. На столе стояли гранёные стаканчики, бутылка. Один стаканчик, налитый водкой, был накрыт кусочком хлеба. Рядом, опираясь о банку с двумя гвоздиками, стояла фотография. Кира позвала врача, а сама не сводила глаз с портрета смеющейся Анечки.
   -Что? Что это? - просипела она непослушным ртом.
   -Не видишь разве? - оглянулась няня Варя, - Поминки у нас. Ушла наша звёздочка, наша Анечка. Эх, как ты побледнела-то!
   -Варвара Тихоновна, - вмешался один из докторов, - отведите больную в палату. А то она тут ещё чего доброго в обморок упадёт!
   Няня Варя крепко ухватила Киру за руку и медленно повела в палату.
   -Как же это случилось? - совладала с непослушными губами Кира.
   -С дежурства она шла, да видно усталая была - вот и не заметила машину. Раз - и нет человека. А уж как мы любили её! Вот теперь сороковины отмечаем...
   -Подождите, какие сороковины? - остановилась Кира.- Она же сегодня дежурила! Я видела её, говорила с ней!
   Санитарка вытаращила глаза, покачала головой:
   -Что говоришь-то?! Уж больше месяца как схоронили её. Ты вот что, пойдём-ка в палату. Приляг. Не в себе ты что-то, - и она потащила Киру по коридору.
   К вечеру у Киры поднялась температура под сорок. Она металась, бредила и жалобно звала то Анечку, то Штефана.
   Почти месяц она прожила в больнице, всё это время решали, куда потом её направить. Скорее всего определили бы её в детский дом-интернат для детей с задержкой развития, потому что, судя по всему, к самостоятельной жизни больная не способна, потому как не понимает многих слов ("космонавт", "9 Мая", "фашисты", "Отечественная война", "ракета"), неадекватно воспринимает окружающих и "страдает отставанием в развитии, осложнённым травмой головы с последующей амнезией". Но потенциал есть, и, скорее всего, пациентка выправится. Отправлять её в школу рабочей молодёжи сейчас неразумно, потому что это связано с определением на работу и в общежитие. Там уж точно она не сможет справиться со своими проблемами. А их хватает, что и говорить. За девочкой нужен - пока нужен - присмотр, и есть одно местечко, где она найдёт полное понимание. Далее сердобольная комиссия из двух врачей, лейтенанта Дашкевич и социального работника решила отправить девочку в специальный детский дом-интернат для детей с задержкой в развитии, где она сможет успешно социализироваться и посещать школу для обычных детей. Кира тогда подумала: "Интересно, детский дом для детей с задержкой в развитии, а школа для обычных детей - как это сочетается?"
   Только не суждено было Кире Стоцкой попасть в детский дом-интернат, занимавший двухэтажный деревянный дом 19 века. Лечащий врач, готовя документы Киры к передаче в медчасть интерната, заметил, что нет заключения ещё одного специалиста. Конечно, это простая формальность, но дело есть дело, и Киру отправили в смотровую. Она робко постучалась, вошла. Полная дама в белом халате что-то помечала в толстом журнале, она кивнула Кире и показала на стул рядом. Кира села и огляделась. Кроме стола с бумагами, где работала дама-врач, у стены стоял топчан, застеленный простынёй и клеёнкой в цветочек, шкаф со всякими склянками-банками, какая-то блестящая ёмкость на тумбочке, раковина с краном, из-за простынки в виде экранчика выглядывало странной формы кресло с металлическими деталями. Врач подняла голову и взглянула на Киру:
   -Первый раз на осмотре? - улыбнулась она, - не бойся, больно не будет.
   Кира не боялась, только ей не нравилось кресло под лампами. Доктор взяла её историю болезни, просмотрела, наскоро листая:
   -Как же тебя угораздило так головой стукнуться? - посочувствовала она. - Ну, давай, раздевайся.
   Кира сняла коричневый больничный халат и рубашку.
   -Совсем раздевайся, догола. Понимаешь, мне нужно тебя осмотреть и кое-что записать. Ты не стесняйся. Я же доктор, - она всё время улыбалась.
   Доктор-не доктор, а стоять голой перед кем-либо не очень приятно. Врач обошла вокруг Киры, разглядывая её, потом недоверчиво хмыкнула:
   -Когда месячные были в последний раз? - задала она стандартный вопрос.
   Для Киры это был сложный вопрос, потому что из-за парадоксальности прожитого ею времени, она давно уже сбилась в своих женских делах. Ну не говорить же, что в последний раз недомогание было в марте 1912 года или ноябре 1931?! И она честно ответила:
   -Не знаю.
   -Что ж, залезай на кресло, - почему-то нахмурилась доктор. Кира вскарабкалась на неудобное сооружение, доктор, надев перчатки, начала её осматривать. После нескольких неприятных минут Кире было велено одеваться. Доктор сделала записи в истории болезни, сурово глянула на совсем оробевшую Киру:
   -Иди в палату. Мне надо переговорить с твоим врачом.
   Кира побрела наверх, в своё отделение, по дороге заглянула в подсобку к няне Варе. Та пила чай.
   -Садись, погоняем чаи вместе, - предложила она, и Кира устроилась на шатком стульчике рядом.
   -Ты чего это такая красная? - глянула няня Варя на девушку.
   И Кира рассказала о своих приключениях, ей до сих пор было неловко вспоминать осмотр врача.
   -Дурочка, чего стесняться-то, - посмеялась няня Варя, - с нами, девушками, и не такое бывает. А вот чего это она с твоим доктором решила говорить - это вопрос. Ну да ладно, всё уладится. Значит, выписывают тебя? Жаль. Нет, хорошо, конечно, что выписывают. А жаль, потому что привыкла я к тебе. А то пошла бы ко мне, внучкой стала бы.
   -И я привыкла, - Кира обняла и расцеловала няню Варю.
   -Стоцкая, вот ты где... - сунулась в подсобку санитарка. - Иди, там к тебе пришли.
   Лейтенант Дашкевич сегодня надела форменный китель, сумку-портфель она поставила на подоконник, без привычной улыбки глядя, как приближается её подопечная.
   -Что ещё вспомнила сегодня? - вместо приветствия бросила она. Кире это показалось странным, потому что её дело вроде бы уже закрыли. Чего им ещё нужно?
   -Вроде ничего.
   -Хочу возраст твой уточнить. В твоей истории болезни поставили "четырнадцать под вопросом". Но я же вижу, ты старше, - она внимательно следила за лицом девушки. У той порозовели щёки, - так сколько же тебе лет?
   Кира опустила голову:
   -Семнадцать.
   -Вот! Так я и знала, - она ткнула пальцем в Киру, - ты притворщица. Притворялась тут девочкой... А сама...
   -Что сама?
   -Всё-то ты помнишь, всё-то ты знаешь. Думаешь, обвела всех вокруг пальца? Ошибаешься. Теперь с тобой иначе говорить будут, - она сделала строгое официальное лицо, - отвечай: от кого тут скрываешься? Быстро отвечай!
   "Ну вот, началось", - подумала Кира, но вслух деланно равнодушно проговорила:
   -Я ничего не помню. Уже сто раз сказала, что ничего не помню. А сколько лет мне недавно вспомнила, только говорить не хотела. Думала, что в другую больницу отправят, во взрослую. А я здесь привыкла. И няня Варя тут...
   -Привыкла она! Теперь будешь отвыкать, - она порылась в своём портфеле, достала какую-то справку, - согласно медицинскому освидетельствованию, у тебя, Стоцкая, беременность в 14 недель. И не помнить, каким образом это случилось, ты не можешь. Так что давай, говори!
   Вот оно что! У Киры задрожали колени, она повернулась и медленно на подгибающихся ногах пошла в свою палату. Вот почему у неё голова кружилась и подташнивало по утрам. Четырнадцать недель! Это много или мало?
   -Четырнадцать недель - это много? - подняла она глаза на вошедшую за ней Дашкевич. Та фыркнула:
   -Достаточно. Так как же это случилось?
   Кира только посмотрела на девушку в погонах, вздохнула и привычно ответила:
   -Не помню.
   Она с головой погрузилась в своё новое состояние. Отвернулась от всех, натянула одеяло до ушей, лежала и улыбалась. Она представила, каким изумительным светом вспыхнули бы глаза Штефана, если бы она рассказала ему эту замечательную новость. У неё даже в глазах защипало от избытка чувств. Кира тут же приказала себе не разнюниваться - ведь это вредно для ребёнка. К тому же все слёзы она выплакала в том далёком 31 году. Теперь понятно, почему в последнее время она себе напоминала фонтан слёз. Но теперь - ни-ни. Теперь она будущая мать и думать должна, прежде всего, о ребёнке.
  
  
  
  
   Глава 2
  
   Дальше всё закрутилось-завертелось. К ней приходил врач: уговаривал, пугал, какие-то люди её стыдили и говорили, что она себе всю жизнь ломает. Объясняли, что в её сомнительном положении возможен только один выход - избавиться от ребёнка. У Киры сложилось впечатление, что все-все ополчились против неё. Лишь один человек её поддерживал- это няня Варя.
   -Плюнь ты на них, - сердилась она, - ишь, забегали! Чего раньше-то думали? Почему не осмотрели? Я тебе так скажу: грех это. Страшный грех! И раньше, если б вздумали тебя под нож совать, а уж теперь - и подавно. Не слушай ты их! Перебирайся ко мне. Пусть выписывают.
   Няня Варя теперь ходила везде с Кирой: и к завотделением, и к главврачу, и даже в милицию. Её настырность сделала своё дело. Киру выписали из больницы с паспортом в руках под сотню подписок няни Вари о полной её ответственности за больную. Кира помнила, как впервые переступила порог бабулиной коммуналки. Была середина марта, светило солнышко, вовсю распевали птицы. Варвара Тихоновна с Кирой проехали на звенящем трамвае пару остановок по Среднему проспекту. Девушка не отрывалась от окна, глядела во все глаза на спешащих по своим делам людей. Как же они изменились! Если для тридцать первого года преобладающими были все оттенки серого: светло-серый, тёмно-серый, цвет мокрого асфальта, цвет пыльного асфальта и так далее, то теперь серый разбавился коричневым, синим, зелёным. Исчезли мужчины в полувоенной форме: в галифе и сапогах. Но теперь женщины надели самые настоящие сапоги, только не такие громоздкие и уродливые, как когда-то у мужчин. Поменялся не только внешний вид людей, стали другими машины, автобусы. Кире показалось, что изменился целиком весь город. Но это не вызвало у неё страха, не испугало, как тогда, в 1931. Этот город не показался ей враждебным, и это радовало.
   Варвара Тихоновна заметила её улыбку:
   -Ты чего?
   -Хорошо здесь, няня Варя, - Кира вся светилась радостью.
   -А, ну-ну, - и подумала, что хорошо бы узнать, кто отец ребёнка да найти этого гада, что такую дурёху обморочил. Уж она бы ему, паразиту, показала, где раки зимуют! Но благоразумно промолчала, только попросила не звать её няней: - ты вот что, зови меня бабушкой. Ведь всё-таки теперь ты моя внучка.
   Жила Варвара Тихоновна на одной из линий Васильевского острова, в огромном доме аж на шестом этаже.
   -У нас знаешь, какой дом? Ещё немцы строили, до революции. Видишь, плиткой выложили "1914" и ещё над входом написали: "Salve" - это по-латыни вроде "здравствуй" будет, - Варвара Тихоновна заметно гордилась своим домом. - А лифт у нас какой! Скамейка бархатная, зеркало... И лестница хорошая: светлая, широкая да чистая.
   Они поднялись на лифте на шестой этаж. На площадке было только две двери, окрашенные тёмно-коричневой краской.
   -Нам сюда, - махнула рукой Варвара Тихоновна и достала огромный ключ с хитрой бородкой. На дверях белела кнопка звонка, и рядом висел список жильцов с указанием, кому сколько раз звонить. - Видишь, нам два раза звонить будут.
   В обширной прихожей с настенным зеркалом они разделись и пошли по широкому коридору с почти зеркально натёртыми полами.
   -Это дверь Егоровых - у них две комнаты и балкон есть. Здесь живёт семья военного, но они сейчас уехали. Тут ещё маленький коридорчик, там такая змеища обитает - не приведи Господь. Никому покоя не даёт. Зато напротив двери её - уборная - так ей и надо, кобре очкастой. Там комната Петровых, у них окна на улицу выходят. Тут ванная, но мы в ней только умываемся и стираем. Мыться в баню ходим, я на Шестнадцатой линии люблю париться, - они свернули направо, - тут кухня. Наш стол с краю - нам удобно, не надо через весь коридор кастрюли таскать, потому что вот наша дверь. Тут ещё одна уборная есть и чёрный ход, мы здесь мусорное ведро держим.
   Она открыла дверь:
   -Входи. Теперь ты дома.
   Кира переступила порог небольшой комнатки с одним окном во двор. Она уже разобралась в квартирном лабиринте. В давние времена это была бы недорогая квартира с комнатой и туалетом для прислуги. А бабулина комнатка была бы убежищем для горничной и кухарки. Пока Кира оглядывалась, Варвара Тихоновна согрела на газе синий эмалированный чайник, заварила чай в толстопузеньком чайничке, достала из старенького холодильника "Саратов" сыр, колбасу, масло. Определила всё это на обеденный стол, покрытый клеёнкой в зелёную с белым клеточку.
   -Садись, ужинать пора, - позвала она Киру, рассматривающую деревья во дворе. - У нас осенью красиво: тут дубы да клёны растут. Клёны разноцветные: и красные, и жёлтые - прямо Левитан. Ты давай ешь получше. Теперь тебе силы нужны, вот и набирайся. Мажь хлеб маслом, сверху колбаски докторской положи и сырочком придави. Да не забудь сахар в чай насыпать.
   Судя по обстановке в комнате, у бабули не было никаких особых ценностей. Но всё же одна вещица улыбнулась Кире застенчивой улыбкой: серебряная сахарница. Слегка царапанная, потемневшая, с помятым бочком - она была настоящая, из прошлой милой жизни и кричала об этом тусклым блеском потёртого серебра.
   Докторская колбаска на белой булочке с маслом да с сыром показалась невозможно вкусной, Кира даже глаза зажмурила от удовольствия. Варвара Тихоновна только улыбалась, глядя на неё:
   -Ты не смотри, что комнатка небольшая. Поместимся! У меня раскладушка есть, ребёночку потом кроватку купим. А для начала в корыте поспит.
   В тот вечер они долго говорили, прикидывали, как лучше устроиться. Решили, что надо поспрашивать в домоуправлении - может, какая работа подходящая подвернётся, потом пойти в женскую консультацию на учёт становиться. Короче, самые обычные дела. Варвара Тихоновна чувствовала, что гнетёт её приёмную внучку какая-то тяжёлая забота, но с расспросами не приставала, ждала, когда та сама всё расскажет.
   Очень просто решился вопрос с работой: её взяли убирать парадную и чёрную лестницы с зарплатой в 60 рублей. И с консультацией повезло - всего-то дорогу перейти. К тайничку своему Кира наведалась, как только бабуля ушла на сутки дежурить в больницу. В зелёном пальто с коричневым цигейковым воротником-шалькой и чёрных фетровых сапогах на резиновом ходу она влетела в зал ожидания, независимо продефилировала к окну и замерла там, сделав вид, будто любуется грязными сугробами на дороге. Потом, воровато оглянувшись, пошарила рукой под подоконником. Сокровище было на месте.
   Как-то бабуля полезла в шифоньер за простынёй и наткнулась на целлофановый пакетик. Она повертела его в руках и отложила на стол. Кира тогда была на кухне, и, когда она вошла с шипящей на сковороде яичницей, бабуля строго посмотрела:
   -Вот, смотри, что нашла в шифоньере, - и кивнула в сторону свёртка, - это что тут у нас?
   Кира не смутилась, не покраснела - и это бабуле понравилось.
   -Это моё. Я не прятала от вас, я просто положила, чтобы не потерялось, - она раскрыла пакетик и вытряхнула на стол его содержимое: фотографию, медальон с кольцами, жемчужинку и часики.
   Варвара Тихоновна взяла фотографию:
   -Это бабушка твоя? Уж как ты на неё похожа - прямо одно лицо. Это дедушка? А это кто ж такая? - она ткнула пальцем в изображение Олечки.
   -Это бабушкина подруга с сыном, - Кира не стала пугать своей историей бабулю, вдруг решит, что внучка умом повредилась. - Здесь мамины кольца и серебряные часики. Моё наследство... Я всё это на вокзале спрятала, потом, когда головой стукнулась, забыла. А теперь вспомнила.
   -А как на вокзале оказалась, вспомнила?
   Кира отрицательно помотала головой.
   -...справа торговый центр, кафе и Дворец культуры - подарок шефов-рабочих Кировского завода... - какой всё же настырный голос у этой экскурсоводки!
   Это сколько же километров она вспоминала? На столбике цифра 103. Сто три километра воспоминаний!
   Шурочка родилась в августе, когда все были заняты событиями в Чехословакии. В роддом провожала её всё та же Варвара Тихоновна, ставшая совсем родным человеком. Осматривая Киру, дежурная врач с полудюжиной золотых колец на поясе халата всё время морщилась и бурчала себе под нос об отвратительно узком тазе, о дистрофическом сложении роженицы. Из всех родильных страданий Кира запомнила только внезапно наступившее дивное состояние полного отсутствия боли в измученном теле. Толстая акушерка посмотрела на бледную до синевы девчонку:
   -Чего ж теперь-то плакать? Ведь не больно уже!
   -Я от счастья, - улыбнулась искусанными губами Кира и повторила, - от счастья...
   Девочка родилась крохотная, светловолосая и, как все младенцы, с голубыми глазками. Очень спокойная, она спала часами. Когда хотела есть, начинала не плакать, а кряхтеть, как старушка. В свидетельстве о рождении, несмотря на все протесты тётки-регистраторши в ЗАГСе, Кира настояла на отчестве дочери - Штефановна, а вот в графе "отец" стоял длинный прочерк. Прочитав отчество девочки, Варвара Тихоновна лишь покачала головой: вот ведь девка! Говорит, что ничего не помнит, а отчество вон какое выбрала. От всех волнений у Киры перегорело молоко, надо было бегать за детским питанием в поликлинику, стирать и гладить пелёнки и главное - где-то их сушить. Соседи жужжали, что от пелёнок прохода нет. Конечно, нет. Кому охота пролезать между сырыми пелёнками? Но они нашли выход из положения. Стали вешать пелёнки поздней ночью на общей кухне, а в шесть утра уже снимали, но соседи всё равно злились и шипели.
   Наступил 1969 год. Каждый его день Кира проживала в радостном ожидании. Дни шли, слагались в недели, недели - в месяцы, к декабрю у неё резко упало настроение, потом наступил январь семидесятого и она впала в глубокую тоску. Шурочку устроили - опять-таки помогли бабулины знакомые- в ясли рядом с домом. Бабуля отказалась от суточных дежурств и теперь каждый день уходила к восьми утра на работу. Вечером Кира забирала ребёнка из яслей, передавала в руки бабули и мчалась на занятия в школу. По средам в школе не учились, тогда весь вечер принадлежал ей и ребёнку: она играла с дочерью, читала ей, пела, с удовольствием варила вкусные кашки, купала, укладывала спать - занималась обычными родительскими делами. Но, оставаясь наедине со своими мыслями, изводила себя одним и тем же вопросом: где Штефан?
   Её уже запомнили во всех районных адресных бюро. Она каждый месяц приходила к разным будочкам и диктовала сотруднице бюро свой запрос: "Пален Штефан Иванович, год рождения неизвестен" либо "Палёнов Степан Иванович, год рождения неизвестен". Ответ всегда был один и тот же: "Среди проживающих в Ленинграде не числится". Она мрачно читала и перечитывала коротенькую строчку ответа, и на неё нападало безнадёжное чёрное уныние.
   -...кварцевый песок, полученный после обработки руды, отправляют Нарвскому комбинату строительных изделий. Здесь производится более 60% аммофоса со знаком качества...
   Вот и сто тридцать четвёртый километр проехали. Убегали назад километровые столбики за окном автобуса. Мелькали ушедшие в прошлое дни в Кириной голове.
   Трудно и медленно налаживался их быт. Теперь Кира училась в школе рабочей молодёжи. Вначале это было горе, а не учёба: знаний по современным понятиям у неё не было никаких. Но тем не менее её приняли в седьмой класс - условно. Её бы взяли, наверное, во второй или третий класс, но не было в вечерней школе начальных классов. Утро Кира проводила за привычным делом: мыла лестницы, днём с бабулей они ходили в магазин или на Андреевский рынок, потом учебники и школа. Училась она старательно и сумела догнать одноклассников. Правда, с математикой не очень получалось, но учителя были понимающие и не особо гоняли свою ученицу по геометриям с алгебрами.
   Бабуля по-прежнему работала в детской больнице. Она души не чаяла в своей внучке и каждый день благодарила Бога, что он надоумил взять девочку к себе. Только время от времени её сердце сжималось от страха, что в один не прекрасный момент появится кто-то, кто уведёт от неё любимую внученьку, заберёт крохотулечку Шурочку...
   А потом, в самом конце 1969 года, бабули не стало. Кира вздохнула: почему все, кого она любила, так быстро уходили от неё? Вот вчера ещё была, живая, весёлая, а сегодня - уже нет. Медсестра из реанимации рассказала, что в бреду Варвара Тихоновна всё прощение просила и звала, звала кого-то в сером плаще. Так и умерла, не приходя в сознание, унеся с собой свой грех, о котором Кира и не догадывалась. А если бы успела Варвара Тихоновна всё рассказать обожаемой внученьке, может, и пошла бы их жизнь совсем-совсем другим путём.
   ...Звонки раздались около полудня. Звонили сразу ко всем. На эти трели в коридор толпой высыпали соседи. Человек в невообразимой пижамной куртке, обтрёпанных брюках, наголо обритый и в теннисках на босу ногу спрашивал Стоцкую Киру Сергеевну. Варвара Тихоновна, игнорируя заинтересованные взгляды соседей, молча взяла его за рукав и повела-потащила к себе. Человек клацал зубами от холода, что ничего удивительного, потому что на дворе стоял лютый декабрь. Он подошёл к окну и сел на корточки, опираясь спиной на горячую батарею и засунув подмышки ладони.
   -Вы извините, что я в таком виде, - сказал он, - одежду в камере проиграли. Меня только вчера выпустили. Ничего, кроме справки, в милиции не дали. Хорошо, что капитан насыпал рубль мелочью, хватило на запросы в адресном бюро. Дали ваш адрес. Вот я и пришёл.
   Варвара Тихоновна с жалостью смотрела на беднягу и думала о том, что её внученька Кирочка только-только стала приходить в себя и жизнь её чуть наладилась. Так нет же! Явился этот псих и теперь всё разрушит. Из милиции его, видишь ли, выпустили! За что его туда определили? Чего такого натворил? Поможет он Кире? Конечно, нет. За ним самим надо присматривать, как за дитёнком. Вон сидит, трясётся весь и смотрит больными глазами. А главное: вдруг уйдёт Кира за этим убогим и заберёт ангелочка любимого -Шурочку? Как же она, Варвара Тихоновна, без Шурочки? Кто станет вязать носочки-шапочки? Кто понянчит, потетёшкает ребёночка? Этот что ли? Убогий такой?! Бросила испуганный взгляд на кроватку, где спала Шурочка, и засуетилась, забегала старая женщина, боясь, что вот-вот вернётся с занятий Кира и встреча их состоится. Убогому у батареи сказала, что была, мол, была у неё жиличка - Кирочка. Тот оживился и стал выспрашивать подробности. На что Варвара Тихоновна, порассказав чуть-чуть, сообщила, что девочка недавно собралась да и уехала на Украину.
   -А куда именно? Может, в Одессу? - мужчина уже не дрожал, с надеждой смотрел светло-карими глазами на Варвару Тихоновну. А та кивнула и стала рыться в шкафу. Отыскала старый свитер, вязаную шапку и серый плащ, в котором лет десять назад красовалась на бульварной скамеечке. Ещё нашла толстые шерстяные носки и галоши от валенок. Всё это она дала отогревшемуся человеку в пижамной куртке:
   -Вот, надень на себя. А я тебе поесть принесу, - и вышла, а когда вернулась с миской горячего супа, застала его уже одетым.
   -Спасибо вам, - он улыбнулся, и Варвара Тихоновна поняла, что перед нею совсем молодой человек, только весь словно пеплом присыпанный, настрадавшийся и измученный. В ней тяжело шевельнулось сомнение, правильно ли она поступает. Но тут же одёрнула себя: правильно, нечего раздумывать. А он, стоя, быстро-быстро выхлебал суп и пошёл к выходу. У дверей обернулся:
   -Если она вам напишет, сообщите ей, что приходил Штефан. Я теперь стану в Одессу пробираться. Буду её искать, - и ещё раз одарил её мягкой улыбкой.
   Так вот он какой, Штефан-то! Вот кого записала скрытная девчонка в свидетельство о рождении Шурочки. Какие тут могут быть сомнения?! Да он же и Киру отнимет, и Шурочку заберёт. Тут такая боль обрушилась на голову Варвары Тихоновны, заломило и виски, и затылок. Но мозг упорно сверлила мысль: не отдам этому убогому детей, не отдам. Старая женщина засеменила за посетителем, лепеча ему в спину первое, что приходило в голову. Он замер, напряженно повернулся, вглядываясь в её лицо потемневшими глазами. А она всё плела и плела свою историю, выгоняя его окончательно из Кириной жизни. Он кивнул и вышел, хлопнув дверью.
   Варвара Тихоновна минут десять в оцепенении простояла у окна, глядя на качающийся от ветра фонарь в глубине тёмного двора и казнясь от мысли, что совершила непоправимое. Что же она натворила?! Как теперь Кире в глаза смотреть?! В голове билось: "Догнать! Сказать!" Она метнулась, в чём была, на чёрную лестницу, выскочила на улицу. Пробежала в одну сторону, в другую, но человека в сером плаще нигде не увидела. Вернулась домой заледеневшая от ветра с морозом. Сердце щемило так, что сил не было. Соседи вызвали неотложку, врачи мгновенно приехали, посмотрели и повезли Варвару Тихоновну в больницу имени Ленина на Большом проспекте.
   Когда Кира вернулась из школы, бабулю уже отправили. Она попросила соседку присмотреть за Шурочкой, а сама помчалась в больницу. К бабуле её не пустили, сказали, что та в реанимации. А утром ей сообщили, что Варвара Тихоновна скончалась, не приходя в сознание, не успев поведать Кире о визите того, кого та так исступлённо ждала.
   В очередной раз, Кира осталась одна. Нет, не одна - у неё была Шурочка. Но как же им не хватало бабулиного жизненного опыта! Только теперь Кира в полной мере поняла, как к ней привязалась и как много та для неё сделала. Даже ордер на комнату переписала на Киру, словно предчувствовала, что скоро не станет её...
   Окончив восьмой класс, Кира поступила в библиотечный техникум, училась заочно и работала в школе на Петроградской стороне: сначала уборщицей, а когда освободилось место, перешла в библиотеку. Работа ей нравилась, только платили маловато, но и к этому приспособилась. Только никак не могла привыкнуть к Васильевскому острову - тянуло на Петроградскую. Попробовала заняться обменом, но знающие люди сказали, что случай её безнадёжный. Кому нужна такая маленькая комнатка на шестом этаже в коммуналке? Полтора года Кира упорно читала объявления об обмене, прошла через бесчисленное количество обменных пунктов с обшарпанными стенами, выкрашенными жуткой голубой или зелёной краской, но нашла то, что искала. Супружеская пара мечтала об отдельной кооперативной квартире, но их большая комната не оставляла им никакой надежды. И тогда они придумали, как "обмануть" обстоятельства. Они решили обменять свою большую комнату на Петроградской на что-то неказистое и маленькое. Они торопились, потому что ждали ребёнка и их могли не прописать на Кириных одиннадцати с половиной метрах.
   Они с Шурочкой перебрались на Кировский проспект в облицованный серым гранитом дом. Новая коммуналка Киру не испугала. Чего бояться после муравейника 1931 года? Комната приводила их с Шурочкой в восторг. Во-первых, окна выходили на Кировский проспект, и какие окна! Одно трехстворчатое, полукруглое в верхней части - обычное для дореволюционного города. А вот другие... Угловой эркер, нависая, шёл от третьего этажа до шестого, заканчивался башенкой с ажурным флюгером и представлял собой полукруглый фонарик с двумя узенькими окошками и одним широким окном. Поэтому из него отлично просматривался и переулок, и проспект. Во-вторых, самое главное: был виден дом Циммермана. Когда по вечерам зажигался свет в окнах их бывшей квартиры, Кира надолго замирала у окна эркера и смотрела, смотрела. Если бы у неё спросили, какое слово она ненавидит больше всего, не задумываясь, ответила бы: "Ожидание". Каждый день, каждый час, каждую секунду она ждала Штефана. Однажды ей пришло в голову, что он не ищет её, потому что не хочет искать. Мучилась этой мыслью всю ночь, ворочаясь на диване. Утром обругала себя дурой и в наказание себе вымыла окна, уже отмытые неделю назад. Увеличила фотокарточку из медальона и повесила на стенку, то же самое она сделала с карточкой, где они все вместе.
   Она часами рассказывала Шурочке об отце - о самом добром, самом умном, самом смелом, самом красивом человеке на свете. Девочка слушала рассказы, эту бесконечную сказку о том, как потерялись её папа и мама, как они ищут друг друга и, конечно, найдут. Надо только уметь ждать. Ждать и надеяться. Так получилось, что её жизнь вновь уложилась в эти три слова и теперь она приучала к ним дочку. Кира написала бесчисленное количество запросов по поиску Штефана. Она ненавидела коричневые и белые безликие конверты официальных писем. Это были всегда отрицательные ответы, но Кира не сдавалась. Надежда умирает последней? Только так! Её надежда была жива.
   Осенью 1975 года Шурочка пошла в первый класс. Теперь каждое утро они вместе перебегали по светофору Кировский проспект и по улице профессора Попова торопились в сторону школы. Жить на жалование библиотекаря было сложно, даже несмотря на то что после окончания техникума ей добавили 5 рублей к зарплате, и она крутилась, как могла: старалась везде, где только можно подработать. В общем, вертелась, как белка.
  
   -... перед нами мост Сыпрус, впереди Эстонская Советская Социалистическая Республика. Река Нарва - самая полноводная река Эстонии...
   Вика, с розовыми от возбуждения щеками, перешёптывалась со своим викингом. По его блестящим глазам, улыбке до ушей было понятно, что девушка ему нравилась. Кира решила им помочь:
   -Вацлав, давайте поменяемся местами. Вам будет удобнее разговаривать с Викой.
   Молодой человек радостно перебрался к сияющей Вике. И они, склонившись голова к голове и не обращая внимания на назойливо-громкий голос Дины Моисеевны, опять зашушукались. В Нарве сделали маленькую остановку, Дина Моисеевна назвала это "технической остановкой для туалета и перекура". Им выпал хмурый для поездки день, дул холодный ветер, и Кира с ужасом смотрела на несгибаемую Дину Моисеевну, стоящую на ветру с голыми руками и ногами. Неужели эта женщина с лицом старой седой лошади не взяла с собой куртку? И ей не холодно?! Поразительно.
   Их опять загрузили в автобус, и они покатили по Эстонии. Теперь замечательная Дина Моисеевна вещала о древнем таракане - трилобите, добыче сланца и сланцевой смоле. На сто двадцатом километре вся группа должна была увидеть вдали город Раквере и развалины древнего замка. Неподалёку от Раквере родился Крейцвальд, и далее Дина Моисеевна стала рассказывать об эстонском эпосе "Калевипоэге".
   Кира вспомнила, с каким удовольствием рассматривал Иван Фёдорович Пален переплетённый в кожу редкий экземпляр "Калевипоэга", подаренный ему женой на Рождество. Какое выражение лица было тогда у Эльзы Станиславовны! Как она волновалась - вдруг мужу не понравится её подарок? А Штефан? Чем он был занят? А Штефан не отрывал глаз от Киры. И она сердилась на него за это, потому что его взгляд беспокоил, будоражил, завораживал. Его янтарные глаза звали и притягивали. А она ничего не понимала, потому что была тогда больна. Бедный Штефан! Что должен был он вынести, глядя, как ничего не подозревающие Кира и Андрей, обнимаются и любезничают друг с другом?! Теперь-то она понимает, как это мучительно. Уж ей-то пришлось насмотреться на подобное в 1931 году.
   Что это там обещает Дина Моисеевна? Посещение Кясму и имения Паленов?! Вот это да! Кира даже заёрзала от нетерпения. Скорее бы уже!
   Автобус свернул с асфальтовой дороги на грунтовую и зашуршал колёсами по песку, усыпанному сухой хвоёй. Они проехали еще пару километров по чудесному еловому лесу. Впереди дорогу преградил шлагбаум, в полосатой будке стоял охранник с автоматом. Экскурсоводка предъявила все путевые документы, и шлагбаум поднялся.
   -Что ж вы хотите? Здесь паспортный режим - ведь почти пограничная зона, - пояснила Дина Моисеевна.
   Народ одобрительно загудел: почти заграница! Через минуту они въехали в посёлок среди леса. Чистенькие деревянные домики с палисадниками выстроились вдоль улицы.
   -Где же аборигены? Никого не видно, - поинтересовался Вацлав и пошутил: - посёлок-призрак.
   -И вовсе не призрак, - услыхала его Дина Моисеевна, - молодёжь работает, старики домашними делами занимаются. Здесь же всего около 500 человек живёт.
   Автобус медленно вырулил на стоянку. Всем было велено идти обедать в беленький деревянный домик с надписью по-эстонски на фасаде, потом вернуться в автобус. Кира ждала обещанной поездки в Кясму и Палмсе, она чуть ли ногами не перебирала от нетерпения. От волнения есть, как всегда, не хотелось, хотя обед, наверное, был вкусный. Кира отдала свою порцию Вацлаву и пошла к выходу.
   Заглянула в открывшуюся слева дверь. Это кто ж такое придумал? Стены обтянули чёрным бархатом, и потолок тоже затянули чёрным, оставляя небольшое зеркальное озерцо. Лавка-скамья огибала весь крохотный бар по периметру, и восьмиугольные столики - целых четыре штуки! - сбили из грубого дерева. За барной стойкой, больше похожей на малюсенький прилавок магазина, сидел парень в чёрной(!) бархатной курточке. В углу двое местных пили кофе. Они повернули головы в сторону Киры и приветливо помахали ей рукой. Да, "дикий Запад"!
   Людей на улице не было. Пахло сосной, а может, даже близким морем. Домики стояли среди высоких деревьев, почти у каждого перед входом краснели или розовели герани в красивых кашпо. Вот тот домик так похож на дом Штефана! Она нетерпеливо оглянулась. Ну сколько можно есть?!
   Водители уже крутились возле автобуса. Кира села на своё место, за ней потянулся народ из их группы. Вика, видимо, задержалась в туалете. Вацлав подошёл к автобусу, поковырял носком ботинка камушек, поднял голову. Кира чуть не вскрикнула: её поразило жесткое, нет, не жёсткое, а жестокое выражение его серых глаз и красивого лица. Почувствовав её взгляд в бликующем стекле, он тут же расплылся в блаженной улыбке.
   Кира задумалась. Что это было? Ей показалось? Или он не тот, кем кажется? А кем он кажется, этот молодой человек? Весёлым, добрым, простоватым малым. Вот кем. "Надо поговорить с Викой", - подумала Кира. Вика впорхнула в машину, кокетливо оглядываясь на следующего за нею Вацлава. Тот улыбаясь рассказывал ей что-то. Вскоре все собрались, и Дина Моисеевна, тяжело протиснувшись на своё сиденье, объявила, что они отправляются в Кясму.
   -А ты знаешь, - Вика повернулась к Кире, - у Вацлава в этих местах погиб дедушка в сорок четвертом году. Где-то здесь, но где именно - он не знает.
   -Ах, вот оно что, - пробормотала Кира. Теперь понятно, почему у него было такое странное для добродушного парня выражение лица. И она успокоилась, хотя неприятный осадок всё же остался. Может, у неё паранойя развивается?
   Хмурый день, наконец, разразился мелким дождиком. Он сеялся сквозь густые ели, полупрозрачной пеленой укрывал дорогу, усыпанную еловыми иголками и листьями. Красный "Икарус" неслышно катился сквозь заплаканный лес, даже неугомонная Вика притихла, сидела, вглядываясь в густую зелень вдоль дороги. В деревушке Кясму подхватили местного экскурсовода - девушку лет двадцати - и пешком двинулись в сторону кладбища. Все пятнадцать минут дороги до входа на кладбище Вика ныла, что ужасно хочет пить. Она постоянно оглядывалась, словно надеялась найти здесь автомат с газировкой.
   -Туман, сырость, дождик - самое то для кладбища, - поёжился от ветра Вацлав. - Чем это нас накормили? Селёдкой что ли? Я полцарства сейчас дал бы за стакан воды.
   -Ничего, - Вика достала носовой платок и вытерла мокрое от дождя лицо, - там, рядом с автобусной площадкой, несколько домиков. Постучусь и попрошу воды. Не откажут ведь?
   -Точно. Я присоединяюсь, в крайнем случае, заплатим, - решил Вацлав.
   Памятник рано умершей дочери капитана Кире не понравился. Она вообще не любила бродить по кладбищам, тем более с экскурсиями. А сюда она пришла только потому, что об этом кладбище ей рассказывал Штефан. Она смотрела, как капельки воды скатываются по бронзовым щекам надгробной скульптуры, как они стекают по веточкам зелени, растущей в чаше, которую держала бронзовая девушка, и ей казалось, что бедняга плачет о своей несостоявшейся жизни. Может, сесть рядом и поплакать с нею вместе? Но Кира запретила себе плакать, давным-давно перестав себя жалеть.
   Она не пошла со всеми вместе фотографироваться на фоне какого-то старого корабля, вытащенного на берег. Хватит с неё разных кораблей! А от этой развалины так и несёт безысходностью. Кира тихонько двинулась в сторону автобусной площадки. Вика с Вацлавом нагнали её уже возле хорошенького белого домика с бесчисленной геранью под окнами, на крыльце, у калитки. Высокая совершенно седая женщина с идеально прямой спиной внимательно смотрела на молодых людей. Вика решительно двинулась к ней.
   -Здравствуйте, - начала она, - вы простите нас за беспокойство, но не могли бы мы у вас напиться воды?
   Женщина мельком глянула на Вику и Вацлава и упёрлась тяжелым взглядом в Киру:
   -Можно. Заходите, - она открыла калитку, впуская их в игрушечный дворик.
   -Что это она так на тебя уставилась? - прошептала Вика.
   -Не знаю. Может, встречались когда-то? - предположила Кира, которой совсем не понравились сверлящие её выцветшие глаза старухи.
   Они думали, что хозяйка вынесет им воду, но она провела всех в гостиную, жестом предложила располагаться и вышла.
   -Стерильная чистота! - восхитился Вацлав. - А кружавочки какие! И фотографии! Да, у этой бабульки длинная история.
   Киру всегда интересовали фотографии, и она подошла ближе. В одной большой общей раме хозяйка собрала десятка полтора фотографий разных лет и разных размеров. От современных снимков до пожелтевших довоенных и даже дореволюционных. Кира, закусив губу, рассматривала желтовато-коричневые фото.
   Вошла старуха с подносом, на котором стоял хрустальный кувшин с водой и три стакана.
   -Прошу, - она налила в стаканы воды и отошла в сторону. Вика и Вацлав жадно проглотили воду, налили ещё, теперь стали пить уже медленно, с удовольствием.
   Чем дольше Кира всматривалась в старую женщину, в её покрытое морщинами, видимо, когда-то красивое лицо, тем больше ей казалось это лицо знакомым. Хозяйка дома тоже смотрела на Киру, наконец она оторвала от неё взгляд и обращаясь ко всем что-то сказала по-немецки. Вика недоумённо взглянула на спутников и пожала плечами, у Вацлава был такой же растерянный вид.
   -Хозяйка спрашивает, не нужно ли ещё чего-нибудь, - перевела Кира.
   -Нет-нет, спасибо, - молодые люди двинулись к выходу, но Кира не торопилась уходить. Она обратилась к женщине по-немецки:
   -Значит, вы узнали меня, Елизавета Максимовна?
   -Конечно, узнала. Вы ещё только вышли из автобуса, и я сразу вас узнала. Вы не изменились с тех пор. Но так уже было. Знаете историю Агасфера? Вечный скиталец - за грехи он был наказан, за грехи! - тоже по-немецки ответила она. - А помните ваши предсказания?
   -Конечно, помню. Только мои предсказания почему-то сбываются лишь частично, - улыбнулась Кира. Но Елизавета Максимовна не ответила на её улыбку, и Кира повернулась к фотографиям:
   -Здесь на фото родители Штефана с Серёжей. Когда это снимали?
   -Они были здесь в тридцать шестом году. Тот, кого вы называете Серёжей, звался по-другому. Они называли его Франц, и он тогда мне сказал, что, есть такой шанс - один из тысячи - возможно, вы здесь появитесь. Он был прав - вы появились.
   -Как они жили?
   -Как жили? Думаю, неплохо. Жили в Швейцарии, сюда больше не приезжали.
   -Он говорил вам об Андрее Монастырском?
   -Он рассказывал, как его мать и Андрей спасали Штефана-Георга после революции. А потом рассказал странную сказку о вас, о том, что вы спаслись с затонувшего корабля и появились почти через двадцать лет. Но я ему не поверила. Как видно, напрасно.
   -Дом родителей Штефана цел?
   -Цел. Но там никто не живёт, окна забиты. Сейчас сами увидите, он будет справа от дороги.
   -А о Штефане вы что-нибудь слышали? - с надеждой спросила Кира.
   -О Штефане? Ничего, - старуха недобро усмехнулась, - а если бы и слышала, то вам бы ничего не сказала.
   -Но почему? Что плохого я вам сделала?
   -Что плохого? Да если б не ты, вся моя жизнь пошла по-другому... - она задохнулась от ненависти, - убирайся прочь!
   Она замахнулась на Киру, та отшатнулась и выскочила из дома. Старуха шла за ней, продолжая повторять:
   -Вон, пошла вон!
   Вацлав и Вика, стоявшие в дворике, пораженные странной картиной, застыли с открытыми ртами.
   -Ну что рты раскрыли, - резко бросила Кира, - смотрите, уже все в автобусе. Только нас ждут.
   И побежала к машине, где у открытой двери стояла сердитая Дина Моисеевна:
   -Что же это вы нас задерживаете? - начала она выговаривать, - в следующий раз без вас уедем. Будете пешком добираться!
   -Да-да, извините, - дружно повинились они, пробираясь к своим местам. "Икарус" тронулся с места и медленно покатил по дороге.
   -Не знала, что ты немецкий знаешь. А что это старуха так на тебя вызверилась? И чего это она с русского на немецкий перешла? - Вика с интересом разглядывала Киру. Но та лишь отмахнулась. Сейчас она не станет думать о неуёмной злости Елизаветы Максимовны. Всё это уже было в Кириной жизни: проклятия, ненависть, зависть.
   Она напряженно всматривалась в лесную зелень. Вот-вот должен появиться дом Паленов. Кира ожидала увидеть его таким, каким он ей запомнился в Рождественские дни: уютным двухэтажным, крепким и ухоженным. Тогда искрящийся снег укутывал его, превращая в радостную ёлочную игрушку.
   Деревья расступились, и Кира чуть не вскрикнула. Дом стоял с заколоченными окнами, с почерневшими стенами. Это был не дом, это было тело, из которого вынули душу. Мёртвое тело. Она быстро заморгала, стараясь отогнать слёзы. Здесь вырос её Штефан, здесь он думал и грустил о ней, здесь к ней вернулась память и, наконец, здесь они были счастливы. Ей показалось, что дом позвал её выглянувшим из-за хмурых туч солнцем, отразившимся в тусклых стёклах.
   -Твоя подруга такая впечатлительная, - сказал на ухо Вике Вацлав. - Смотри, как расстроилась из-за этой развалюхи. Сейчас расплачется.
   -Она плачет, только когда кино грустное смотрит. Или музыку слушает... Но сегодня она сюрприз за сюрпризом преподносит, - прошептала в ответ Вика.
   Усадьба Палмсе привела Вацлава в восторг. А когда они прошли в дом, совершенно ничего не имеющий общего с деревенским жильём, тут он прямо заохал и заахал, глядя на портреты разных Паленов:
   -Вика, ты только посмотри, какие лица! - очередной Пален выступал из своей скромной рамки, притягивая взгляд строгой красотой лица, умными тёмными глазами, - вот это мужчина!
   Вика засмеялась:
   -Ты так по-женски его оценил! Но ты прав: действительно, хорош. Кира, что ты там разглядываешь? Иди сюда. Полюбуйся на этого красавчика.
   -Хорошее лицо, - согласилась Кира. Она уже убедилась, что в этом семействе и мужчины, и женщины были удивительно привлекательны. А некоторые отличались поразительной красотой. Она непроизвольно коснулась медальона, спрятанного под одеждой: где же он, её необыкновенный, дивный мужчина?
   -Сюда бы мою бабушку! - вдруг загрустил Вацлав. - Как она здесь мечтала побывать! Она всё-всё собирала об этой семье: книги, статьи, репродукции - всё, что могла найти.
   -Но почему такой интерес? - удивилась Кира.
   -Это запутанная история. Я многого не знаю, она почему-то не любила рассказывать. Знаю только, что в молодости у неё то ли роман был с кем-то из потомков Паленов, то ли она дружила с ними. Бабуля говорила, что благодаря кому-то из них она выжила в блокаду.
   Кира насторожилась. Что это? Совпадение? С недавнего времени она не верила в совпадения. Как можно безразличнее она бросила:
   -Может, её воспоминания были бы интересны сотрудникам музея?
   -Бабули уже нет, - грустно ответил Вацлав. - Но я же говорил, она не любила вспоминать это. Всё наследство, что досталось мне, - это старинное облезлое зеркало и вот это, - он расстегнул воротник рубашки и достал золотой крест, в центр которого была вставлена крупная жемчужина. Этот жемчуг Кира хорошо знала.
   -О, как красиво, - восхитилась Вика. - Это настоящий жемчуг?
   -Настоящий и даже довольно дорогой. У бабули было целое ожерелье, но в блокаду она меняла их по одной на хлеб, так и выжила.
   -Значит, ожерелье пригодилось, - отозвалась Кира.
   -Ну да, я ж говорю: пригодилось. Вообще-то у бабули была сложная жизнь. Ведь она из дворян, смолянка, а работала дворником. Замуж вышла, дочь родила. Её арестовали, когда моей маме уже семнадцать лет было. Она в лагерях несколько лет пробыла. Вернулась в пятьдесят четвертом, с нами жила. Так что хлебнула Нина Ивановна Иванова в своей жизни.
   -Нина Ивановна Иванова, - эхом повторила Кира.
   Вот, значит, какое совпадение! Холодок прошёл по спине: совпадение ли? Хотелось сразу всё-всё расспросить поподробнее, и ещё хотелось увидеть зеркало. Что оно покажет? Не простой парень, этот Вацлав, ох, не простой!
   Музейный экскурсовод стала оттеснять их группу к стенке:
   -Прошу простить, товарищи, мы лишь пропустим этих людей и вернёмся к нашей экскурсии. Кстати, здесь сейчас гостит один из потомков боковой ветви семейства Пален.
   Человек пять-шесть вышли из соседней комнаты и двинулись дальше, минуя их группу. Впереди шла приятная женщина в деловом костюме, она что-то вполголоса через переводчика рассказывала высокому худощавому мужчине с роскошной гривой седых волос.
   Кира глазам не поверила: Серёжа! Что за день сегодня - день случайных встреч! Кинуться к нему с криком радости? Нельзя, конечно. Но срочно надо что-то придумать. Что? Она лихорадочно соображала. Нащупала яблоко в сумке, пригнулась и с силой толкнула его по сверкающему паркету прямо под ноги Серёже. Он остановился, глядя на яблоко, поднял его и поискал глазами, откуда оно могло прикатиться. Кира протолкалась вперёд и шагнула к нему. Она увидела, как расширились и тут же сузились зрачки его угольно-чёрных глаз.
   -Простите, пожалуйста, - сказала она по-русски, глядя в его заблестевшие глаза, - это моё яблоко.
   -И вас, конечно, зовут Ева, - ответил после переводчика по-немецки Серёжа.
   -О нет, я всего лишь библиотекарь в школе номер 27 в Ленинграде. Но я надеюсь вернуться в мой райский сад, - улыбнулась Кира.
   -Ждать и надеяться - это мудро, - прощаясь, он чуть склонил голову и двинулся дальше.
   Дрожащими руками Кира спрятала яблоко в сумку. Она сказала всё, что нужно, и он найдёт её.
   -Какой импозантный мужчина, - громким шёпотом сказал кто-то в группе.
   -Боже мой! - вдруг закричал Вацлав, и все повернулись к нему, - здесь есть междугородний телефон?
   -Что случилось? Вы так вскрикнули... - заволновалась Дина Моисеевна.
   -Ещё бы мне не кричать! - он чуть не плакал от волнения, - я, кажется, утюг оставил включённым на столе! Гладил рубашку, чтобы надеть, а утюг забыл. Торопился, собирался в поездку и забыл. А тут увидел этого немца в отглаженной рубашке и вспомнил.
   -У нас в холле есть телефон. Если набрать код, будет выход на Ленинград. Только надо иметь несколько монеток в пятнадцать копеек.
   Вацлав беспомощно оглянулся на стоявших рядом людей. Его сразу поняли, полезли в карманы и кошельки и накидали ему в ладонь штук десять монеток. Он благодарно кивнул и побежал звонить.
   -Да-а-а, такой беспокойной группы у меня давно не было, - задумчиво прокомментировала события Дина Моисеевна.
   Экскурсовод повела свою группу дальше по экспозиции. Народ шёпотом обсуждал ротозейство современной молодёжи и вспоминал разные ужасные случаи подобной забывчивости.
   -Вот растяпа! - обругала своего "викинга" Вика и добавила, - ничего удивительного, так всегда бывает, когда мужчина сам ведёт хозяйство. Женщина никогда бы так не сделала!
   -Ты думаешь? - рассеянно ответила Кира. У неё мелькнула и ускользнула мысль. Поморщившись, Кира стала думать о том, как Серёжа разыщет её и как они станут говорить, говорить... Скорее бы уже наступил понедельник, кажется, никогда она так не торопила начало рабочей недели.
   Внизу их встретил улыбающийся Вацлав:
   -Дозвонился. Соседка - у неё ключи от квартиры - проверила. Всё в порядке. Я его действительно не выключил. Она говорит, что от него даже в комнате тепло стало. В общем, всё обошлось.
   -Повезло тебе! - порадовалась за него Вика. - От всех этих волнений я есть захотела.
   Есть захотела, видимо, не одна Вика, потому что все живенько собрались и автобус двинулся в сторону Вызу. Кира молчала, смотрела на сгущающиеся сумерки и чувствовала необходимость немедленно выйти.
   -Вика, - тронула она подругу, - дай мне свой фонарик. Только быстро.
   Вика порылась в сумке и протянула ей фонарик:
   -Зачем тебе?
   -Если я не успею к концу ужина, расселяйся и выходи к столовой. Там встретимся.
   -Да куда ты, ненормальная?!
   -Мне надо. Срочно надо, - и она быстро подошла к водителю, - пожалуйста, остановите автобус. Мне надо выйти.
   -Вы что? Вам плохо? - обеспокоилась Дина Моисеевна. - Вас укачало?
   -Да-да, немного. Я пройдусь по воздуху, и всё пройдёт. Остановите здесь, пожалуйста, - нетерпеливо попросила Кира.
   Машина затормозила, и Кира выскочила наружу.
   -Но ведь уже почти стемнело! - крикнула ей вслед Дина Моисеевна.
   -У меня фонарик. Езжайте! - автобус тронулся.
   Мимо проплыло прижатое к стеклу лицо Вики с круглыми от возмущения глазами.
   Едва задние огни "Икаруса" уплыли вдаль, Кира быстро двинулась в сторону заброшенного дома Паленов. Она чувствовала его отчаянный зов. Дом беззвучно кричал, он страдал, корчился, и звал, звал её, Киру. Почти стемнело, но зато зажглись на придорожных столбах фонари. И хотя они давали слабый свет, всё же это было хоть какое-то освещение. Правда, Кира не страдала от темноты, наоборот, когда темнело, её зрение обострялось, к тому же в руках у неё был фонарик.
   Дождь прошёл, даже ветер стих. Или здесь за деревьями он почти не ощущался? Из-за деревьев бесшумно выкатился экипаж, запряжённый четвёркой вороных коней. Капли дождя блестели на его тёмно-коричневых стенках, маленькие фонарики светились по углам. Кучер в высоком цилиндре невозмутимо правил лошадьми. Проезжая мимо оцепеневшей Киры, он приветственно приподнял цилиндр, чья-то тонкая рука отодвинула занавеску на окошечке. Но лица сидящего там человека Кира не увидела. Не издав ни звука, экипаж скрылся за поворотом. Постепенно Кира пришла в себя. Все эти годы ничего таинственного, необъяснимого с нею не происходило, она даже решила, что мистика исчезла из её жизни. И вот опять... Что это? Так и не найдя ответа, она решила, что нечего стоять здесь с открытым ртом - всё равно ей не под силу с этим разобраться, надо действовать.
   Вот он, этот дом. Кто же так изуродовал его?! Входная дверь обита покорёженным железом и заколочена огромными гвоздями. Здесь, конечно, ей не войти. Кира пошла вокруг. Пожелтевшие еловые иголки плотно лежали под ногами и мягко пружинили. Она прошлась пальцами по шершавой стене - тёплая! С чего бы ей быть тёплой, если солнце сегодня не выглядывало? Никем не кошенная пожухлая трава густо заполнила пространство двора, где в рождественскую ночь 1911 года они танцевали среди заснеженных деревьев. Неподалёку что-то тихонько поскрипывало. Кира посветила туда фонариком. В углу двора белел сложенный из резного камня колодец, на креплении покачивалось новенькое жестяное ведёрко. Новенькое?! И ветра нет, а оно качается - странно. Она ещё раз коснулась замшелой стены: нет, не показалось, в самом деле тёплая.
   -Ну и как мне войти? - сама у себя спросила Кира. Лёгкий ветерок коснулся её волос и унёсся прочь. Мерцающим зеленоватым облачком закружились светлячки. Она двинулась в правую сторону, где было заднее крыльцо. С сомнением посмотрела на прогнившие ступеньки - выдержат ли? Решилась. Поднялась по разваливающимся ступенькам, стараясь не думать, что может ухнуть вниз и тогда её путешествие очень плохо кончится.
   Неожиданно легко и без звука открылась обитая некрашеной жестью дверь. Кира хорошо помнила расположение комнат. Здесь надо пройти через малюсенький коридорчик, там дальше гостиная. Потом подняться по лестнице к спальне Эльзы Станиславовны. Внутри дом был пуст: никакой мебели, лишь голые стены с оборванными обоями. Как бы хорошо она ни видела в темноте, но всё же лучше подсветить себе фонариком. Кира нажала на кнопочку, и луч выхватил из темноты лестницу с остатками перил. Она осторожно, прижимаясь к стене, стала подниматься наверх. Там опять весёлым облачком заплясали светлячки.
   Всё то же: пустая комната, освещенная лунным светом из наполовину забитого досками окна. Пол пугал тёмными провалами сорванных в центре половиц. Осторожно, по стеночке, она прошла туда, где когда-то висел "портрет цветка", нарисованный маленьким Штефаном. Только теперь здесь были другие обои, не те, что с такой наивной радостью собственноручно клеил Иван Фёдорович, желая угодить молодой жене. Теперь здесь красовались остатки огромных кочанов капусты с закрученными листьями, и всё это, наполовину оборванное, висело неряшливо и печально.
   Кира приказала себе не думать о грустном. Она искала и не находила следов сейфа. Подцепив болтающийся бумажный лоскут, потянула его на себя. Под ним показались деревенские букетики спальни Эльзы Станиславовны. Она оторвала ещё и ещё одно полотнище. Сейф уже должен был показаться. Но его не было! Она стала тихонько простукивать стенку - вот оно, то, что нужно. Как же она не догадалась? Ясно же: они спрятали сейф за такими же обоями, а потом уже здесь потрудились любители капустных листьев, наклеивая этот огород на стены.
   Надо же! Кнопка действует! Первая панель открылась, предъявив небольшое углубление и вторую, уже настоящую, сейфовую дверцу с кодовым механизмом. А если они поменяли код? Она отмахнулась от этой мысли и смело набрала комбинацию цифр из даты рождения Штефана. Пауза, щелчок, и сейф открылся. У неё получилось! Получилось!
   В нише стоял саквояж, укрытый простынёй. Кира вынула его и заглянула внутрь сейфа: пусто. Она закрыла дверку, набрав кодом дату рождения дочери, потом захлопнула вторую дверцу. Бесполезные действия - теперь обои с капустой не закрывали панель. Она вздохнула и занялась саквояжем. Он нисколько не пострадал от времени и казался совершенно современной вещицей. Но нельзя же открыто нести его, нужно во что-то сунуть. Она вытащила из своей дорожной сумки халат, тапки и ещё что-то, что взяла в поездку, с трудом втиснула туда саквояж, прикрыла сверху вещами. Только бы молния не лопнула! Всё, теперь можно возвращаться. Спустившись вниз и выйдя из дома, Кира погладила его стенку:
   -Прости нас, милый. Спасибо тебе! - и поспешила в сторону Вызу. Надо пройти километра три с тяжёлой сумкой в руках. Она торопилась и не сразу поняла, что почти не чувствует её веса. Улыбнулась: может, это Штефан из своего далёка помогает ей? И вновь ветерок ласково коснулся её щеки.
  
  
  
  
  
   Глава 3
  
   Кира довольно быстро добралась до деревянного здания столовой. Их автобус всё ещё был на стоянке, и она занесла сумку внутрь. Потом вышла наружу и присела рядом на скамеечке. Добродушно настроенный после хорошего ужина народ постепенно собирался возле машины. Дина Моисеевна уже заняла своё место, заурчал мотор, и все стали садиться в автобус. Вацлав с Викой вышли последними. Они сразу увидели Киру и облегчённо вздохнули:
   -Ну ты, мать, даёшь! - сходу начала выговаривать ей Вика. - Вылезла в темноту, одна! А если б там волк или медведь какой появился? Здесь, говорят, даже рыси водятся.
   -Да, как-то ты опрометчиво это сделала, - добавил Вацлав. Кира вскинула на него глаза: и этот разволновался? С чего бы это?
   -А мы уже на "ты"? - спросила, будто и не слышала Викиных выговоров. Вацлав хмыкнул, поправил воротник водолазки:
   -Конечно. А ты против? - и усмехнулся.
   Кира помотала головой, задумчиво глядя, как его пальцы расправляют "стоечку" воротника. И опять что-то кольнуло её: надо вспомнить. Но тут Дина Моисеевна, потеряв терпение, высунулась из машины:
   -Молодые люди! Мы вас ждём! - и они тронулись к автобусу.
   Теперь им предстояло расселение в деревянном одноэтажном корпусе под огромными ёлками и соснами. Их очень быстро растасовали по двухместным номерам, предупредив, что завтра их ждёт ранний выезд в Таллин, а сейчас у всех свободное время и можно провести вечер в ресторане или погулять.
   Конечно, назвать гостиницей этот деревянный полубарак - значило бы сильно ему польстить. То, что нет горячей воды и умываться надо в туалете, - это полбеды. Но сам туалет вызвал недоумение не только у них с Викой. Та дернула Киру за рукав:
   -Слушай, это что - унитаз? - опасливо глядя на "удобства", спросила Вика.
   Из цементного пола торчала на полметра толстая труба - и всё. А в стороне прислонённое к стенке стояло деревянное и всё подранное сидение от этого странного приспособления.
   -Ладно, - решила Вика, - не господа - устроимся.
   После знакомства с "гостиницей" Вика собралась прогуляться с Вацлавом по ночному посёлку. Для приличия она предложила Кире присоединиться к ним, но у той были другие планы. Довольная Кириным отказом, Вика улетела на встречу со своим "викингом".
   В маленькой, очень тёплой комнатке, один угол которой был занят горячим боком высокой кафельной печки, Кира задёрнула простые белые шторки внизу окна, затем заперлась на ключ и достала свою сумку.
   Вот он, привет из двенадцатого года. Прекрасно сохранилась гобеленовая в розочках ткань, замки блестят и ручка как новая. Сверху лежал альбом в красном бархатном переплёте. Кира быстро просмотрела его: жизнь её родителей и вся её коротенькая семейная жизнь. Потом, уже дома, она рассмотрит каждую фотографию.
   Далее шёл свёрток, обёрнутый шёлковой бумагой. В нём оказалось то самое её чёрное с золотом платье. Это Штефан, догадалась Кира, положил его сюда как дорогое воспоминание. Он-то считал её погибшей. Кира представила, как его руки касались этих вещей, как он горестно их перебирал, складывал, чтобы убрать с глаз долой, потому что каждый раз, когда очередная её вещица попадалась на глаза, его сердце сжималось от боли. Она ласково коснулась мягкой ткани, погладила её.
  
  
  
   Ещё в саквояже лежали серебряная щетка для волос, пудреница с надписью "COTY", ручное зеркальце. В кожаном портмоне несколько листков разных документов, она узнала среди них церковное свидетельство об их венчании. А вот и сундучок. Кира осмотрела его и приложила кольцо к выемке, крышка откинулась. Всё на месте: толстая тетрадь - та самая, где последней была запись, сделанная Норой, синий бархатный футляр, а дальше - стальная крышка, которую никому нельзя открывать. Открыть? И разом найти ответы на все вопросы? Нет. Ещё не время.
   Итак, всё сохранилось. Но кто забрал саквояж из сейфа в доме Циммермана? Может, Серёжа ей расскажет? Очень аккуратно Кира сложила всё на место, уложила завёрнутый в простынку саквояж в сумку, сверху прикрыла своей одеждой и засунула всё под кровать. Тут она почувствовала, как устала и уже собралась улечься, но голоса в коридоре и стук в дверь сообщили о приходе Вики.
   Когда они, наконец, улеглись, провалившись чуть не до пола на растянутых панцирных сетках кроватей, заснуть не получилось. Вика, вся возбуждённая от выпитого в ресторане вина и танцев с Вацлавом под местный оркестр, порывалась рассказать, как они хорошо провели время. Но Кира сразу оборвала её излияния, заявив, что уже засыпает, хотя на самом деле сон совершенно покинул её. Она лежала, глядя в окно, ярко освещенное луной. Этот холодный свет мешал ей, луна огромным фонарём повисла прямо над коротенькими занавесками. Было очень тихо, поэтому обе девушки услышали, как под окном кто-то ходит.
   -Кирка, ты заперла дверь? - шёпотом спросила Вика.
   -Заперла, - Кира не сводила широко открытых глаз с окна. Шаги за окном приближались, вот на занавеске проявился силуэт высокого человека. Он замер у их окна, потом приставил руки к лицу, закрываясь от света, и прижался к стеклу, пытаясь разглядеть комнату. На голове у человека была шапка, его нос расплющился о стекло, блестели белки глаз, а руки показались огромными и чёрными. И он их видел! Его взгляд упёрся в Киру, он криво усмехнулся расплющенной ухмылкой и медленно отошёл от окна.
   -Ты видела? - тоненьким дрожащим голосом спросила Вика.
   -Видела, - Кира тоже дрожала, но она пыталась взять себя в руки, - какой-нибудь местный идиот пугает приезжих тёток.
   -Думаешь? - с сомненьем прошептала Вика. Она встала, подошла к окну и проверила шпингалеты - всё закрыто, потом она подёргала дверь - заперто. Немного успокоилась, легла.
   -Вот урод! - вспомнила расплющенное лицо в окне и укрылась с головой одеялом, хотя в комнате было очень тепло.
   Кира лежала и думала об этом страшилище под окном. Интересно, он во все окна так заглядывал или только к ним? Сон всё же сморил её, и она заснула.
   А человек под окнами прошёл в конец корпуса и растворился в темноте.
   Примерно в пять утра их разбудили приглушенные мужские голоса в коридоре. Кто-то чертыхался и звякал чем-то металлическим. Оказалось, это водители уже вовсю трудились над автобусом. Красавцу-икарусу здорово досталось этой ночью: ветровое стекло в виде мелких тупых осколочков валялось на мокрой от дождя земле. Постепенно вся группа оторопело собралась возле покалеченной машины.
   Вика тут же рассказала Вацлаву о ночном шутнике, заглядывавшем к ним в комнату.
   -Надо было меня позвать. А если б он стал лезть к вам?
   -Мы закрыли окно на шпингалеты, он не влез бы.
   Кира смотрела на высокого "викинга" и вдруг резко бросила ему:
   -А может, это ты был? Надел шапочку и давай рожи корчить!
   Вика возмущенно зашипела, а Вацлав высокомерно глянул:
   -Ты ещё скажи, что это я стёкла в автобусе разбил.
   -Не знаю, - отрезала Кира. Теперь она вспомнила ту несуразность, что была в словах Вацлава о выглаженной рубашке, - эту водолазку ты вчера гладил?
   -Кирка, перестань! - одёрнула её Вика, - гладил - не гладил, какое тебе дело?
   -А такое дело, Викуся, что это нейлоновая водолазка. А нейлоновые водолазки никто не гладит! Он врёт нам. Так что вполне мог и под окнами болтаться.
   -Так вот оно что! - обиженно ответил Вацлав. - Может, кто-то и не гладит их, а я всегда глажу. Утюгом! Смотри!
   Он быстро сдёрнул с себя куртку, и обе девушки увидели заутюженные рубчики на рукавах свитера. Потом он вновь надел куртку и с оскорблённым видом отошёл от них.
   -Ну и дура ты, Кирка! - Вика презрительно посмотрела на Киру, действительно с дурацким видом стоящую перед ней, и пошла к Вацлаву мириться. А Кира потёрла в растерянности переносицу. Да, глупо получилось. Парень в самом деле имеет привычку гладить то, что никто не гладит. Но, с другой стороны, есть же разные чудаки. Нравится ему гладить нейлоновые водолазки - пусть гладит, гладят же утюгом некоторые люди махровые полотенца. Теперь надо пойти и извиниться. Ужасно не хочется, но надо. Не виноват внук Ниночки, что не нравится Кире, ставшей такой подозрительной. Может, у неё паранойя уже прогрессирует?
   Вацлав принял её извинения с видом оскорблённой добродетели. Несмотря на примирение, он всячески демонстрировал Вике и особенно Кире, что его великодушию нет границ.
   Появилась Дина Моисеевна с ещё одной новостью: ночью обрушился старый заколоченный дом.
   -Вас вчера, - повернулась она к Кире, - почти рядом высадили из автобуса. Жаль домик - хорошей архитектуры постройка, кажется конца девятнадцатого века. Странно, что никому в голову не пришло его отремонтировать. Обычно эстонцы следят за подобными вещами, к тому же здесь территория заповедника. Должны были следить за его состоянием...
   Кира молчала. Она вспомнила, каким теплом отозвались стены дома на её прикосновение. Сердце сжалось: он ждал её. Дождался и попрощался. Он не захотел, чтобы чужие люди шастали по его лестницам, открывали и закрывали двери, смотрели из его окон. Он предпочёл гордо уйти из жизни, не захотел сдаваться на милость незнакомцев.
   Люди тихо переговаривались, глядя на возню матерящихся сквозь зубы шофёров. Предстояло проехать около шестидесяти километров до Таллина, а затем ещё возвращаться домой, и всё это без ветрового стекла. Конечно, сейчас не январь месяц и не так уж холодно, но встречный ветер никто не отменял. Изобретательные водители решили взять лист прозрачного пластика, сделать в нём отверстия и прикрутить проводом к раме "Икаруса". Пока они возились с паяльной лампой, пока делали отверстия, пока "пришивали" пластик к автобусу, совсем рассвело. Когда автобус тронулся в дорогу, он представлял такое фантастическое зрелище, что встречные машины выражали своё недоумение и сочувствие удивлёнными сигналами. И вправду было на что посмотреть: водитель с лицом, закутанным в тёплый шарф, в куртке с капюшоном на голове и в огромных мотоциклетных очках, а вместо ветрового стекла кусок пластика, лишь на две трети закрывающий отверстие. Так и доехали до Таллина под вой встречного потока воздуха.
   К счастью, остальная часть поездки прошла вполне сносно. Они погуляли по городу, посиделиза чашкой кофе на втором этаже кафе "Гном", купили дефицитные шерстяные колготки для Шурочки. Потом поискали и нашли магазин для новорожденных. Там они выбрали хорошенькие ползунки в цветочек и распашонки из байки для ребёнка друга Вацлава. Он уже не дулся на Киру, теперь он добродушно подтрунивал над её подозрительностью. Она забыла все свои сомнения и радовалась изумительному городу, похожему сразу на все известные ей сказочные города. А уж когда им навстречу попался настоящий трубочист, радости их не стало предела. Обычно стесняющаяся незнакомых людей, Кира остановила трубочиста, одетого во всё чёрное, но с ослепительно белым элегантным воротничком. Видимо, он уже привык к подобным просьбам, потому что, когда она попросила разрешения дотронуться до большой пуговицы на его комбинезоне, он улыбнулся и кивнул. Кира взялась за костяную пуговицу и, зажмурившись, прошептала своё самое заветное желание: "Пожалуйста, пусть Штефан найдёт нас уже в этом году". Лицо трубочиста стало серьёзным, он склонился к её уху и сказал:
   -Он ищет тебя, и скоро ты с ним встретишься, - кивнул ей, ещё раз улыбнулся и пошел своей дорогой, легко неся на плече деревянную лестницу.
   Дома Шурочка встретила её радостным воплем. Тамара согрела чайник, они выпили чай с привезёнными из Таллина конфетами. Стукнула в дверь и, не дожидаясь ответа, с мечтательным выражением лица вплыла в комнату Викуся - она только что распрощалась со своим "викингом". Дамы поболтали ещё немного и разошлись.
   Кира на ночь всегда заплетала косу, а Шурочка обожала расчёсывать её длинные волосы. Но сегодня она что-то почувствовала в настроении матери:
   -А как папа нас ищет? - вдруг перестав водить расчёской по густым прядям и заглядывая в глаза Кире, спросила девочка.
   - Наверное, пишет письма в разные города. Папа же не знает, где мы живём.
   -И обо мне он не знает? - в сотый раз спросила Шурочка. Ей так нравилось, когда Кира начинала рассказывать, как папа обрадуется, увидев свою дочку.
   -И о тебе не знает. Он удивится, когда узнает, что ты его дочка. Потом засмеётся, обнимет тебя и расцелует, - Кира смотрела в зеркало на ребёнка и видела, как та о чём-то сосредоточенно думает. -Что-то хочешь спросить?
   Шурочка сморщила нос, свела домиком тонко выписанные брови:
   -А вдруг я ему не понравлюсь? И он захочет другую девочку в дочки?
   -Ну как же ты не понравишься? Разве может папе не понравиться такая замечательная дочка? Ты же знаешь, какой у нас умный и добрый папа? Хочешь посмотреть на него?
   Это становилось похожим на ритуал. Каждый вечер они говорили о Штефане - им обеим нужны были эти разговоры -Кира открывала медальон, показывала дочери портрет.
   -Он такой красивый, да? - в тысячный раз рассматривала портрет Шурочка. - А какого цвета у него глаза?
   -Ты же знаешь. У него глаза цвета мёда или прозрачного янтаря. Знаешь, такого золотисто-коричневого необыкновенного оттенка, - она улыбнулась, - совсем, как у тебя.
   Гордая и довольная, девочка кивнула. Ей так нравилось то, что говорила мама.
  
   Неделя пролетела, но Серёжа не появился. Напрасно Кира напряженно ждала его. В понедельник директор вызвала Киру к себе и потребовала от неё составления плана работы на год, на четверть, на месяц, на неделю.
   Людмила Георгиевна Савельева была новым для школы человеком, случайно оказавшимся на этой службе, после того, как на неё написали коллективную жалобу не куда-нибудь, а прямо в городской комитет КПСС. До этого она командовала райкомом партии. Разным просителям-посетителям она выговаривала железным тоном, не терпела возражений и ненавидела строптивых и независимых. Обычно таких называют "бой-баба": квадратные плечи шире попы, короткие ножки и крутой перманент - та ещё особа. Как-то в учительской она отчитала пожилого историка. Учителей мгновенно разметало по углам. Кто-то сидел, опустив голову, потому что, если её поднять, Савельева тут же вцепится в горло бульдожьей хваткой и станет трепать, как резиновую игрушку. Кто-то делал вид, что усердно проверяет тетради. Никто не посмел вмешаться, и она упивалась властью. А высокий седой историк - бывший майор - отступал под натиском выговаривающей ему дамы в сером трикотажном костюме, а та шла на него безразмерной грудью, как таран, и бывалый мужик скукожился, кожа на шее и лице стала багровой. Потом он влетел в библиотеку за очередной методичкой по обществознанию, и Кира видела, как тряслись у него руки.
   Савельева воспринимала своё назначение, как ссылку на галеры, и решила во что бы то ни стало вывести эту отсталую школу в число первых в городе.
   -Вы обязаны проводить библиотечные чтения, конференции, составлять сценарии школьных праздников. Уже конец сентября, а вы ничего, кроме обзора новых поступлений на педсовете и нескольких выставок не сделали. Мне не нравится, как вы работаете, - заявила она. - Даю вам месяц на исправление, и будем разбирать вашу работу на педсовете. Можете идти.
   Кира пискнуть не успела, как её выставили. А тут ещё завуч попросила её "посидеть с десятым классом просто так, потому что заболел физик и некем заткнуть дыру". Захватив "Три товарища" Ремарка, Кира со звонком пошла к десятому классу. Это был спортивный баскетбольный класс, где все: девочки, мальчики - возвышались над обычными учениками. Кира с её полутораметровым ростом просто затерялась среди этих надежд большого спорта.
   -О, какая малышка пришла! - завопил очередной дылда, похлопав её по плечу.
   Через час Кира с ужасом вспоминала эти сорок пять мучительных минут, давая себе слово никогда и ни за что не соглашаться на подобные просьбы. Но всё же результатом её мучений были два человека из этого класса, явившиеся за Ремарком.
   Весь вечер она составляла планы, и, когда уже совсем одурела от них, вышла на обычный вечерний телефонный разговор. Там уж отвела душу, поведав о Таллине и о своём печальном учительском провале.
   -О какие пустяки! Не стоит расстраиваться! - человек в трубке улыбался. - Просто они в вас не видят учителя. Ну и не надо! Будьте им другом, вернее подругой.
   -Да-да. Только я не знаю как.
   -Это само придёт. Главное, не бойтесь их.
   -Легко сказать!
   Ещё одно событие было на этой неделе - родительское собрание в классе у Шурочки. Тамара посоветовала захватить с собой рублей десять:
   -Ты же знаешь, День учителя, классные нужды, то, сё - короче, бери с собой деньги.
   Это было так некстати - до зарплаты ещё неделя - останется трёшка, и её явно не хватит. Но Тамара оказалась права: деньги понадобились на какие-то наборы для рисования, тетради, ещё что-то и на цветы учительнице, которая жаловалась на то, что дети ничему не обучены и дерутся на переменах.
   -Особенно меня беспокоят некоторые девочки, - при этом она посмотрела в сторону Киры. - Да, именно ваша дочь - Александра. Ваша дочь так стукнула портфелем Ванечку Баранова, что пришлось его вести к школьному врачу.
   -Это безобразие, - поднялась с места мама Марины Королёвой, - и мою девочку эта... эта...мерзавка оттаскала за косы, у ребёнка весь вечер болела голова. Если вы не в состоянии правильно воспитывать ребёнка, то...
   Она возмущенно замолчала. Кира, красная как рак, тоже поднялась:
   -Я поговорю с дочерью. Она никогда не станет драться просто так. Надо узнать, что там у них произошло. Но вы... - она повернулась к Королёвой, - вы не должны так называть ребёнка! Так нельзя!
   -Да что же это такое! Я мать двоих детей, - зашумела та, - одного уже вырастила. А тут какая-то пигалица, которая чуть не в школе родила неизвестно от кого, будет меня учить!
   Тут родители зашумели:
   -Прекратите...
   -Как не стыдно!
   Многие с интересом наблюдали эту сцену. Они шушукались между собой, но вслух не высказывались. Кира молча села, уставилась на большую кляксу на парте, мысленно твердя: "Не стану плакать! Ни за что! Истинный шляхтич не плачет!"
   -Давайте успокоимся, - тоном сытой кошки призвала всех к порядку учительница. - У нас ещё много нерешённых вопросов.
   Далее председатель родительского комитета провела опрос:
   -Поднимите руки, у кого неполные семьи. Это для социальной помощи, - пояснила она, - не стесняйтесь, поднимайте, поднимайте... Один, два, три... Это все? Всех записали? А вы, Стоцкая? Вы-то что руку не поднимаете? Государство вам талоны на бесплатные завтраки-обеды даёт - радоваться должны да спасибо говорить. А вы тут сидите с обиженным видом. Ничего удивительного, что дочка ваша учителя не слушает и дерётся, как мальчишка.
   Кира пришла домой после собрания в отвратительном настроении. Шурочка сидела за обеденным столом, который заменял ей письменный, и старательно выводила в прописях разные палочки и крючочки. Она подняла голову и посмотрела на расстроенную мать, вздохнула:
   -Обо мне плохо говорили, да? - она изо всех сил делала независимый вид - так, будто совсем не боится этих взрослых разговоров.
   -Никто о тебе плохо не говорил, - Кира шла домой раздосадованная, она хотела наругать как следует Шуру. Но вот та глянула на неё ясными глазами Штефана, и вся злость слетела с неё, как шелуха. - Ты вот только скажи мне, почему в вашем классе девочки дерутся?
   Шурочка перевела дух: о ней плохо не говорили, - и наивно выложила:
   -Не все девочки дерутся. А мальчишки почти все...
   Кира смотрела, как дочь вновь принялась за свои палочки и крючочки. Надо же! "Не все девочки"! Она подсела к дочери:
   -А ты почему дерёшься? - и ткнулась носом в мягкие светлые волосы, заплетённые в две толстенькие косички. - Зачем стукнула Ванечку? И Марину?
   Она почувствовала, как напряглась Шуркина спинка, но девочка молчала. Здесь что-то не так!
   -Не хочешь говорить?
   Шурочка поёрзала на стуле. Они с мамой всегда делились всеми радостями и бедами, подумав, она решилась:
   -Ванечка сказал, что папа не может потеряться, что теряются только калоши с валенок. Мам, я же не сильно стукнула его! А он, как девчонка, заныл. И тогда Маринка Королёва дёрнула меня за фартук и заорала, что я ублюдочная. Я потом пуговицу пришивала. Мам, я же не ублюдочная, правда?
   Кира выпрямилась:
   -Это плохое слово. И я просила тебя не говорить его. Теперь ты с каждым будешь драться, кто скажет очередную глупость?
   Шурочка засопела, она не хотела говорить матери, что Маринка наболтала много нехороших слов. Если их сказать маме, она расстроится. Так что лучше промолчать, а этой Королёвой она ещё так поддаст...
   Кира поняла, что дочь не хочет её огорчать и потому больше ничего не скажет. Она поцеловала Шурочку в пахнущую детским мылом макушку и пошла замачивать бельё для стирки. Постельное они сдавали в прачечную, всё остальное стирали руками, мечтая о стиральной машине, хоть о самой маленькой.
   В субботу вечером Шурочка вылетела открыть дверь на два коротких и один длинный звонок. На пороге стояли три женщины. Одна из них в зелёной шляпе-котелке и цветочком сбоку растянула губы в улыбке:
   -Ты Александра? Да? Мы к твоей маме.
   Оказалось, что это дамы из школьного родительского комитета и пришли они посмотреть, как живёт ученица их школы. Киры дома не было, потому что прибежала Тамара с новостью, что в гастрономе на углу дают майонез. Аж по две баночки в руки! И что она заняла очередь, но надо торопиться. От трёшки, остававшейся после родительского собрания, в кошельке Киры болтался рубль и копеек пятьдесят мелочью. Как раз на две банки "Провансаля" и ещё на батон за 22 копейки и пакет молока. А в понедельник должны выдать зарплату. Кира порадовалась, что в этом месяце точно уложилась в бюджет и это при том, что она порастрясла свои капиталы в Таллине.
   Счастливая тем, что теперь у них есть заправка для оливье и праздничный салат будет соответствовать рецепту (перед праздником все вкусности в магазинах мгновенно расхватывались, и нужно было заранее ими запасаться, а Шурочка очень любит украшать оливье морковкой и зелёным луком), Кира влетела домой и застыла на месте при виде трёх солидных женщин, расположившихся в их комнате.
   -Добрый вечер, - поздоровалась она. Лица этих женщин ей были знакомы по школе, а внутренний голос подсказал, что от этих активисток надо ждать неприятностей.
   -Мы посещаем все неполные семьи, ставим их на учёт. Наша обязанность обследовать условия, в каких живёт ребёнок.
   -Мы уже поговорили с вашей дочерью, - вступила в беседу вторая дама, высокая и худая с маленькой головой на длинной шее, - теперь желательно пообщаться с вами.
   -Хорошо. Я поняла вас, - у Киры непонятно почему стали дрожать руки, - Шурочка, пойди к тёте Тамаре, посмотри у неё телевизор.
   Шура окинула дам внимательным взглядом и молча вышла.
   -Вот, кстати, о телевизоре, - вступила в разговор третья дама, маленькая, кругленькая с ямочками на щеках, - вы отправили девочку смотреть телевизор. Лучше бы вы посоветовали ей почитать книжку. Конечно, я не против детских передач. И это даже хорошо, что у вас нет телевизора. Пусть книги читает! Но я смотрю, у вас совсем мало книг.
   -Я работаю в библиотеке и приношу нужные книги с работы, - отозвалась Кира.
   -Ваша дочь, - "зелёная шляпка" заглянула в свой блокнот, - ваша дочь Александра нам показала свои игрушки, одежду. Мы беседовали с девочкой. Теперь хотим вам сообщить свои выводы.
   Две другие дамы кивали головой, слушая "зелёную шляпку", а та продолжила:
   -Ребёнок должен иметь рабочее место, а у Александры нет своего рабочего места. Ребёнок делает уроки за обеденным столом. Тут у вас тарелки с борщом, и здесь же девочка разложила учебники. Это плохо!
   -Не стоят у нас тарелки с борщом возле учебников. Мы собираемся купить письменный стол, и уже откладываем в копилку, - Кира метнулась к тумбочке, схватила пол-литровую стеклянную банку из-под яблочного повидла. Она приспособила её под копилку: пробила в крышке длинное отверстие-прорезь и бросала мелочь. Дамы скептически посмотрели на "банковский капитал" и переглянулись. А Кира опустилась на стул, прижимая к груди звякающую медью банку.
   -На письменный стол собрать не можете, а в дальние поездки ездите, - укоризненно проговорила та, что с маленькой змеиной головой. - Девочку бросаете с чужими людьми. Разве это хорошо?
   -Это в первый раз я ездила, и Тамара не чужая, она наш друг, - Кира уже поняла: эти дамы чего-то добиваются.
   -Неважно, в первый или сотый. За ребёнком должна присматривать мать, а не чужая женщина. Вон у вас в шкафу дорогое платье висит, а у вашей девочки нет приличной обуви. Вместо того, чтобы по экскурсиям разъезжать, лучше бы ботинки ребёнку купили!
   "Дорогое платье" - это то самое, черное с золотом. Кира вынула его из саквояжа и аккуратно повесила в полупустой шкаф. У Шурочки глаза огнём загорелись при виде такой роскоши, но Кира сказала, что это платье им дали на хранение и трогать его нельзя. Видимо, когда Шурочка показывала свои вещички, зоркие дамы его углядели.
   -Есть у Шурочки ботинки. Мы их 4 мая, да-да, на Пасху покупали и радовались, что будет в чём осенью ходить. Говорите, приличные они или нет? Что выпускает наша промышленность, то и носим, - огрызнулась Кира. Дамы возмущенно засопели.
   -Вот-вот, - "зелёная шляпка" сердито посмотрела на строптивицу, - вы и детям нашим странные вещи говорите. Вы что же, осуждаете политику партии и правительства? "На Пасху..."! Красный угол из икон устроили! Это нормально? Может, ещё и в Бога верите? Да? Комсомолка, а лампадки жжёте!
   -Я не состою в комсомоле. И у нас в стране пока ещё свобода совести: могу выбирать - верить в Бога или нет.
   -Держите себя в руках, милочка! Что это вы таким тоном... Вы можете верить или не верить - это ваше дело. Но тут ребёнок, и вы за него отвечаете. Я так думаю, - она обвела взглядом дам-комитетчиц, - вашим моральным обликом мы ещё займёмся. Что-то мне подсказывает, что не всё у вас в порядке! Сын рассказал, как вы им в десятом классе книгу читали, там проститутки и спиртное пьют постоянно, и мужчина открыто сожительствует с женщиной. Это что, нормально?
   -Вы только послушайте себя! - устало отбивалась Кира, - вы же говорите о "Трёх товарищах" Ремарка!
   -Да хоть о четырёх! Что вы там им наговорили? "Любовь - главное в жизни"? Это какая такая любовь? Любовь должна быть к нашей социалистической родине, а человек человеку - друг, товарищ и брат. Так написано в "Моральном кодексе строителя коммунизма". А она, понимаешь, любовь в десятом классе... Вести такие разговоры - это вести антисоветскую пропаганду! И ничего удивительного, что ваша дочь дерётся, как беспризорник.
   -Конечно, - "змеиная голова" раскачивалась на длинной шее, - вы у нас опытная и, так сказать, раннее - слишком раннее - материнство.... На наш взгляд, вы не можете одна воспитывать ребёнка. Что вырастет из вашей дочери? Уличная девица? Вы забили ей голову бреднями о потерянном отце. Неужели нельзя было ничего приличнее придумать? Вы не одна у нас в стране мать-одиночка. Почему другие могут сказать, что папа - лётчик и погиб, выполняя опасное задание? А вы придумали какую-то ерунду.
   -Или эти портреты на стенах, - это уже вступила та, с ямочками. - Как это глупо - повесить портрет артиста и говорить дочери, что это её отец! Что ж, вы думаете, она не увидит его в телевизоре или в кино?
   -Короче, мы составляем акт об обследовании и ставим вас на учёт. Вы обязаны следить за своим ребёнком. Если она продолжит своё безобразное поведение, то комиссия сделает вывод, что девочка социально опасна. Тогда нам придётся поставить вопрос о лишении вас родительских прав.
   -Как лишение прав?! - Кире показалось, что она ослышалась. - Вы не смеете!
   -Ещё как смеем, милочка. Общественность - это, знаете, какая сила? - дамы встали и направились к выходу. - Мы прямо сейчас не составляем документ для административной комиссии на лишение родительских прав лишь потому, что вы в нашей школе работаете. Даём вам, так сказать, шанс.
   Кира осталась сидеть, бессильно уронив руки. Паника начала охватывать её: они хотят забрать у неё Шурочку! И если они подключат всю свою административную машину, то ей, Кире, с ними не справиться. Что же делать?
   Девочка вбежала и бросилась к матери:
   -Мам, чего хотели эти тётки? - она заглядывала Кире в лицо, - ну чего ты молчишь? А?
   Кира сделала над собой усилие, строго посмотрела на Шуру:
   -Не тётки, а женщины. Чего хотели? Ничего особенного. Просто предупредили, что будут неприятности, если ты будешь драться.
   -Они сами задираются!
   -Шурочка, никаких драк! И запомни: теперь все перемены ты у меня в библиотеке. Ясно?
   -Ну да! Все гулять станут, играть, а я сиди и дыши пылью! - накуксилась девочка.
   -Никакой особой пыли там нет. Не придумывай.
   -Тебе тётя Вика звонила, - видно было, что Шура обиделась. - Просила перезвонить.
   -Хорошо, спасибо, - Кира побрела к телефону. Неужели из-за детских шалостей - не называть же Шурины потасовки драками - можно отнять ребёнка у матери? Наверное, можно. Но что должен совершить ребёнок такого, чтобы комиссия лишила мать родительских прав? Какая-то серая тётка, которая никаких книжек в руки не берёт, наверное, кроме сберегательных, станет решать - забрать или оставить ей ребёнка.
   Она совсем-совсем запуталась. И тут же вспомнила свою очередную промашку. Вспомнила и ужаснулась. Она, опять же по просьбе завуча, "заткнула" собой очередную дырку в расписании уроков. На сей раз это был не десятый, а всего лишь седьмой класс. Учительница музыки позвонила и сказала, что заело дверной замок и она опоздает на урок. А Кира, как всегда, привела Шурочку к первому уроку, и оставался ещё целый час свободного времени. Поэтому, когда беспокойные глаза завуча остановились на ней и та просительно глянула, Кира сама вызвалась помочь. Могла ли она предположить, что с седьмым классом будет ещё тяжелее, чем с десятым?
   Семиклассники настроились лихо провести время на уроке музыки, а тут вдруг пришла какая-то библиотекарша - от горшка два вершка - и книжки им суёт. Мало они на литературе что ли читают! Через пять минут Кира поняла, что, если они не перестанут орать и носиться по классу, сюда придёт директриса и тогда всем мало не покажется. Но, в первую очередь, Савельева набросится на неё, и это будет совершенно справедливо: раз пришла в класс -работай!
   Когда очередной маленький негодяй стал прыгать задом по клавишам старенького пианино и оно жалобно застонало, Кира просто взяла и с треском "нечаянно" захлопнула крышку инструмента.
   Струны возмущённо загудели, а "деточки" на минуту замерли, вопросительно глядя на неё. Тогда Кира села на крутящийся табурет и откинула крышку пианино. Она пробежала арпеджио по клавишам и вдруг запела, чего сама от себя не ожидала."Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой друг...", потом, не останавливаясь, "Мне бесконечно жаль своих несбывшихся мечтаний, и только боль воспоминаний гнетёт меня" и замерла. Оболтусы сидели за партами и слушали! Едва она приободрилась, как раздался голос:
   -Что это за старьё вы тут развели? "Хотелось счастье мне с тобой найти...", - кривляясь, передразнил её мальчишка, - кому это надо?
   Кира открыла рот, чтобы попытаться объяснить то, что он всё равно бы не понял, но какая-то очень крупная девочка с дурацкой жиденькой косицей нависла над съёжившимся мальчишкой:
   -Заткнись, - уронила она тяжёлое слово, потом поправила в очередной раз сползшее с плеча крылышко чёрного фартука и, обращаясь к Кире, попросила, - а ещё можете?
   Кира кивнула. Она пела весь урок. Это, наверное, не очень-то подходило для учеников седьмого класса. Все эти "те дни печали, те дни разлуки", "сыграй, пусть звуки семиструнной разбудят душу ночью лунной" - нелепо звучали на уроке музыки в седьмом классе, но она пела, а дети слушали.
   Теперь, подходя к телефону в прихожей, Кира вспомнила свой "урок" музыки, представила, как детишки рассказывают о нём родителям, а те задают лишь один вопрос: "Чему это учат на уроках наших детей?" И с этим вопросом стройными рядами приверженцев "Морального кодекса строителя коммунизма" притопают в кабинет директора, а там, горя праведным гневом, выльют на Киру всё, что накопили, потому что она, видите ли, не блюдёт этот самый кодекс, нарушает пункт седьмой и вместо "нравственной чистоты, простоты и скромности в общественной и личной жизни" насаждает мещанский разврат.
   Вика мгновенно разложила всё по полочкам:
   -Лишить тебя родительских прав?! - захохотала она. - Ну ты совсем спятила! Что у тебя Шурка - обокрала банк или прибила кого? Не бери в голову! Подумаешь, пришли три старые вороны, наделали шума... Ты лучше вот что: завтра Вацлав собирает близких друзей у себя на даче. Они за нами заедут.
   -Нет, я не могу, - стала отказываться Кира, - я обещала Тамаре завтра...
   --Никаких "не могу", - прервала её Вика, - Тамару тоже забираем. Всё, мне некогда: у меня ещё маникюр не сделан. Кстати, там будет начальник Вацека. Говорят, мировой мужик. Между прочим, холостой.
   -Опять ты меня сватаешь! - возмутилась Кира.
   -Я сказала тебе, что мне некогда? Так чего это ты меня задерживаешь?! - и она положила трубку.
  
   Шурочка спала всю дорогу.
   -И это та самая маленькая разбойница - гроза первого класса? - глянул через плечо на спящую девочку Вацлав. - По-моему, в вашей школе тётки с ума посходили от безделья. Знаешь, как я в детстве дрался?
   -Это почему же? - заинтересовалась Вика.
   -Бабуля называла меня Вацеком. Кто-то из мальчишек услышал и началось. Они тут же переделали Вацека в Васека, потом в Вась-Вася. За эту поросячью кличку столько носов было расквашено, да и мне досталось... Родителям звонили, их вызывали в школу. Мой дневник был весь исписан красным. Знаете, как это бывает: стоит одному учителю где-нибудь в учительской сказать, что, мол, этот Иванов такой невозможный, как уже все подхватят. Короче, допекли так, что я дневник перечеркнул - каждую страницу, где красные записи были, - и крупно так написал: "Учителя! Я всех вас ненавижу!". Тогда бабуля забрала документы и перевела меня в другую школу. И купила новый дневник. И всё.
   -Неужели больше не дрался?
   -Конечно, дрался. Только никто меня Вась-Васем там не звал, и дрались мы по другому поводу. Как видишь, никто меня у родителей не отобрал и прав родительских их не лишили.
   -Да, Кирусик, я тоже считаю, что ты преувеличиваешь. Подумаешь, заявились какие-то дурковатые активистки, - согласилась с ним Вика. - Дети всегда дерутся. Сегодня подрались, а завтра помирились. Через неделю никто и не вспомнит о Шуркиных подвигах.
   Кира молчала, смотрела в окно на старые и новые дачи, на очередной несуразный памятник Ленину, покрытый"золотой" краской. Хорошо им рассуждать! "Вспомнят - не вспомнят"! Для Шурочки отец - кумир, идеал, божество, и она будет биться, кусаться, царапаться, защищая его. Ясно же, что это не последняя драка. У девочки сложный характер...
  
  
   Глава 4
  
   Дача в Лисьем Носу оказалась старенькой, даже ветхой, но зато с надстроенным вторым этажом и с крохотной башенкой. Яблоневым садом, видимо, никто не занимался, и деревья постепенно одичали. На почти облетевших корявых ветках кое-где висели никому не нужные красные с белыми бочками яблочки. Шурочка незаметно сорвала одно, надкусила и сморщилась: горько-кислое, невкусное. Пахло прелыми листьями, где-то жгли костёр, и дымок долетал на участок, по которому бродил мужчина в румынского производства коричневом плаще. Завидев подъезжающий "Москвич", он не спеша направился в их сторону. Кира замерла. Этот мужчина показался ей знакомым.
   -А это Александр Григорьевич Орлов, - представил его дамам Вацлав, - мы вместе работаем.
   Александр Григорьевич - Григорьевич... У неё упало сердце. Вот как: то Григорий Александрович, то Александр Григорьевич! Он чем-то напоминал того Гришку-прохвоста, но только очень-очень отдалённо.
   -Ну, зачем же так официально? Мы не только с Вацлавом вместе работаем, мы ещё и родственники, - улыбнулся Александр Григорьевич, а Кира вздрогнула - этот глуховатый голос ей был знаком, и она внимательно взглянула на мужчину, - можно просто Александр.
   -А Сашей можно? - кокетничала Вика.
   -Можно. Здесь на природе всё можно, - он прямо светился улыбкой, этот Саша весьма "непреклонного" возраста.
   -Тогда, Сашенька, берите эту сумку и тащите её под навес. Сумка тяжелая, но для такого сильного мужчины - это пустяк. Правда, Кирусик? - Вика многозначительно округлила глаза, - кстати, помоги Александру разобрать продукты.
   Сама она вытащила пакет с зеленью, а Вацлав кастрюлю с замаринованным мясом. Кира пошла за ними, задавая себе вопрос, в каком родстве состоят Викин "викинг" и Александр Григорьевич? Пока взрослые занимались своими скучными делами, Шурочка убежала в заброшенный яблоневый сад.
   Предполагалось сначала немного поработать: мужчины во дворе и саду, а женщины внутри дачи. Когда все наработаются, придёт время позднего обеда, а потом уж по домам.
   -Могла бы и предупредить, что мы на уборку едем, - сердито прошептала Вике Кира, повязывая старый передник в синий горошек. - Швабры да пылевые тряпки уже сниться скоро будут. Иногда мне кажется, что я родилась с ведром в одной руке и с веником - в другой. Хорошо, что Тамара не поехала. А то вот бы порадовалась: давно пыль не вытирала!
   -Ничего, старушка, не ворчи. Жаль, что этот Саша оказался таким, мягко говоря, немолодым, - она засмеялась. - Теперь, если даже у него появятся виды на тебя, я своего согласия не дам. Ему уже, наверное, лет пятьдесят, хотя он и хочет казаться моложе. Ты посмотри на них: бегают, как заведённые.
   Действительно, на участке уже вовсю кипела работа. Мужчины сносили в кучу полусгнившие доски, обломанные ветки и прочий мусор. Время от времени они останавливались и о чём-то оживленно беседовали, поглядывая на дачу. При этом высокий Вацлав почтительно склонял голову к Александру Григорьевичу.
   -Надо же, начальник! - восхитилась Вика.
   -Слушай, мне знаком его голос. Даже могу сказать, где слышала его...
   -И где же? - заинтересовалась Вика.
   -По телефону. Я же тебе рассказывала. Помнишь? Так вот: это он. И он тоже узнал мой голос, я почувствовала это. Но почему он промолчал? Какие-то игры...
   Ещё по дороге в Лисий Нос Вацлав рассказал, что собирается продавать дачу. Это место любила бабушка Нина, здесь жила и зимой, и летом. А он, Вацлав, терпеть это место не может, вот и задумал избавиться от постылого дома, за которым надо следить, чистить, ремонтировать.
   Они с Викой должны были прибрать нижний этаж, состоящий из одной большой комнаты. Обмести потолок от паутины, протереть пыль, помыть окна и полы - короче, сделать то, что называется генеральной уборкой. Шурочка уже дважды забегала с одним и тем же вопросом: "Помощь нужна?" Наконец, Кира велела ей идти в сад и собирать там обломанные ветки - раз приехали за город, так пусть подольше побудет на свежем воздухе. Девочка, как все ленинградские дети, была бледненькая, и румянец у неё появлялся лишь на морозе.
   Часа два они резво мели, мыли, оттирали, отмывали.
   -Всё, хватит с нас этих подвигов, лучше потом приехать сюда ещё раз, - решила Вика. - Давай пойдём наверх. Там, наверное, из башенки залив виден.
   Они умылись на кухне холодной водой. Кира отмыла грязные ладошки Шурочке, отряхнула её и порадовалась: на фарфоровых щечках проявился лёгкий румянец. Потом они совершили поход в местные удобства, располагающиеся в конце сада. Не очень-то удобно, наверное, туда добираться вечером, когда стемнеет. Шура таращилась на сооружение, похожее на большой скворечник, опасливо заглянула внутрь:
   -Мам, там дырка в полу! - она потянула воздух носом, - и пахнет!
   -Конечно, пахнет, - усмехнулась Кира, - это же уборная, а не тронный зал дворца.
   Пока дамы отмывались и приводили себя в порядок, мужчины, видимо, взяв на себя повышенные обязательства, уже развели пионерский костёр и бросали в него собранный мусор. Шурочка, стоя рядом, даже приплясывала от восторга.
   -Шура, осторожнее, - окликнула её Кира, проходя в дом. Но Шурка прыгала, издавая вопли, при каждом фонтане искр, с треском уносящихся вверх.
   -Ничего, не волнуйтесь, я присмотрю за тёзкой, - отозвался Александр Григорьевич. Он ворочал кочергой горящие доски, от которых летели эти самые искры.
   Только-только Кира с Викой собрались подняться наверх, чтобы, пока не стемнело, увидать из окна залив, как в дом ворвалась Шурочка:
   -Мама! Мама! Там дядя Саша горит!
   -Как горит?! - и они понеслись во двор.
   Никто там не горел. Но как Александр Григорьевич ухватил кочергу за раскалённый конец - он и сам не сказал бы. Засучив рукав рубашки, он сунул обожженную руку в бочку с холодной водой. Вацлав суетился рядом:
   -Может, в больницу?
   -Ничего, пройдёт, - бедняга храбрился и при этом болезненно морщился.
   Шурочка сзади подпихивала мать, но Кира нерешительно топталась на месте. Сможет ли она помочь? Вернулся ли её замечательный дар? Невозможно же безучастно стоять и смотреть, как человек корчится от боли. Вздохнув, она решительно шагнула к Александру Григорьевичу:
   -Дайте вашу руку!
   -Зачем? - удивился тот.
   -Дайте, дайте. Я хочу вам помочь, - она смотрела, как он вытаскивает ладонь из воды и старалась подготовиться к той боли, что сейчас обрушится на неё. Взяла его за руку и зашипела - ей показалось, что в её ладонь вложили раскалённые угли. Кира побледнела, но не выпустила его обожженную руку. Глубоко вздохнула, подняла голову, улыбнулась бледной улыбкой:
   -Ну как?
   Мужчина с удивлением осмотрел розовую живую кожу на руке:
   -Ничего нет! - пораженный, он уставился на Киру, - но как вам это удалось?
   Она пожала плечами:
   -Не знаю. Главное, вам стало легче.
   -Какое там легче?! - он уже вновь сиял улыбкой во весь рот, - совершенно прошло! Это же чудо! Вы лечить можете!
   -Никогда подобного не видел, - Вацлав почесал затылок, - это что? Гипноз, да?
   -Не спрашивайте, я всё равно не смогу ничего объяснить, потому что не знаю, как это получается, - уставшая от пережитой боли Кира мечтала посидеть в тишине. Она взяла за руку Шурочку и пошла к дому. Вацлав вопросительно глянул на Александра Григорьевича, тот отрицательно покачал головой.
   -Ну, чего вы пристали? Она же без сил совсем. Не видите разве? - Вика помолчала, - хотя и я глазам не поверила: рука вдруг посветлела и от ожога ничего не осталось. Чудеса! Слышала, что есть такие люди: мысли могут читать, вещи двигать, не прикасаясь к ним...Всегда думала, что это фантасты придумывают. Да... Если б сама не видела...
   Она взглянула на Александра Григорьевича и осеклась - её поразило жёсткое выражение его лица, но он тут же спрятался за широкой улыбкой. Вика повернулась и в недоумении пошла за Кирой.
   Второй этаж дачки представлял собой одну комнату, из которой крохотная винтовая лесенка вела в декоративную башенку. Шура тут же взлетела по ней:
   -Мам! Тут окна грязные и ничего не видно!
   -Значит, тебе там нечего делать! - Кира оглядывала заваленную рухлядью комнату. Ей не нравилось здесь. Она чувствовала, что здесь витает нечто злое, трагическое. Так же было в комнате покойного Полди, куда её позвали для уборки. Здесь не было кровавого пятна на полу, но Кира ощущала жесткие колючие волны холода, идущие от стен. Сломанные стулья, полуразвалившееся кресло, ящики, картонные коробки. За всем этим барахлом в углу тускло блеснула зеркальная поверхность. У Киры учащённо забилось сердце. Это оно! Её зеркало! Здесь, в несусветной грязи, оно светится, зовёт всмотреться в его глубину. Она уже двинулась туда, в этот пыльный угол, но, заслышав шаги Вики, села на первый подвернувшийся колченогий стул.
   -Вот ты где! Да, подруга, умеешь ты удивлять! - Вика растолкала сломанные стулья и прошла к окну. Мужчины внизу уже занимались шашлыками и о чём-то тихо спорили. Но даже отсюда, сверху, было хорошо видно, как почтителен Вацлав с начальником. Вике это не понравилось. - Ты только посмотри на Вацлава: прямо сейчас каблуками прищёлкнет! Адъютант его превосходительства!
   Шурочка спустилась вниз и стала изучать "сокровища" пыльной комнаты.
   -Видела залив? - спросила Кира у дочери, та отрицательно помотала головой, продолжая свои изыскания и продвигаясь в сторону зеркала.
   -Не хочешь поговорить? - Вика села в плетёное кресло с торчащей во все стороны колючей оплёткой.
   -О чём?
   -Вот только не делай вид, будто не поняла, о чём я, - возмутилась Вика.
   -Да не о чем говорить, если ты об ожоге нашего "превосходительства", - отозвалась Кира.
   -Превосходительства? - фыркнула Вика, - а, ну да. Но ты меня не собьёшь. Давно ты так умеешь?
   -Лет с шестнадцати, наверное. Случайно узнала, - Кира с беспокойством следила за Шурочкой. Та уже добралась до зеркала и теперь замерла перед ним. Вот она беспомощно оглянулась на мать. Кира сорвалась с места, подхватила дочь на руки, прижала к себе. Шурочка ничего не говорила, только мелко дрожала и цеплялась за Киру. С ребёнком на руках, осторожно ступая по лестнице, она пошла вниз.
   -Сумасшедший дом какой-то, - бурчала Вика, идя за ними.
   Они вышли во двор, где мужчины колдовали над шампурами с мясом. Кира с Шуркой на руках присела на ступени крыльца. Она покачивала девочку и тихонько ей напевала. Та уже перестала дрожать, закрыла глаза и, кажется, заснула. Вика смотрела на них, порываясь что-то сказать, но Кира покачала головой - не сейчас. Так они сидели и молчали, от жаровни с шашлыками тянуло таким вкусным, что в животе заурчало.
   -Как тут наши дамы? Не грустят без своих кавалеров? - от громкого голоса Вацлава заворочалась и проснулась Шура. - Да тут спящая царевна!
   -Уже не спящая, - спуская дочь с рук и разминая затёкшее плечо, ответила Кира.
   -Пахнет просто обалденно, - потянулась, раскинув руки, Вика.
   -А я как раз и пришёл пригласить всех к столу, - он склонился в шутовском поклоне. - Кушать подано!
   Это было, действительно, вкусно: сочное мясо, нанизанное вперемешку с кольцами хрустящего лука. Южные помидоры, тщательно выбранные на рынке, переливались на разрезе сахарным блеском, крупная соль и чёрный хлеб. Цветом переспелой вишни плескалось в стаканах "Мукузани", когда они, захватив бутылку, перешли на ступеньки крыльца. И хотя к вечеру стало заметно прохладней, никто не захотел сидеть внутри дома.
   -Вацлав, ты же с гитарой дружишь, поиграй нам, - попросил Александр Григорьевич. Тот сбегал за инструментом, тронул струны, подкрутил колки и стал наигрывать мелодию, потом тихо запел. У него оказался довольно приятный голос, и он умело им пользовался. Вдруг он оборвал песню:
   -Нет, это не подходит для такого вечера. У моей бабушки было две любимых песни. Как она их пела! Даже я, тогда совсем пацанёнок, сидел и слушал!
   И он завёл:
   -Среди долины ровныя...
   -Это мамина любимая, - громко прошептала Шурочка. Вацлав кивнул Кире, приглашая присоединиться. Выпитое вино, свежий воздух, сумерки - и Кира стала подпевать.
   -Красиво! - вздохнула Вика, - я отчего-то представила себя дамой из прошлого. Как у Чехова. Вот сидим мы вечером в плетёных креслах, лампа керосиновая на столе. На мне длинная такая юбка и блузка с воротником стоечкой. И тёплая шаль с кистями. Прислуга самовар принесла, и я чай разливаю...
   -Прислуга? - засмеялся Вацлав, - а если это не ты сидишь в своём воротнике стоечкой и чай разливаешь? Если это ты самовар-то принесла? Прислуга, то есть. А?
   -Ничего подобного! - вспылила Вика. - А даже если и прислуга? И что? У меня прабабушка была горничной, и бабушка совсем маленькая была, но уже помогала по дому. Знаешь, как они жили? Красивое платье, белая наколка на волосах, никакой тяжёлой работы... И ели вкусно! Бабушка так научилась спину прямо держать - не сгибалась, никогда в халате не ходила! А уж шлёпанцы - ни-ни. Всегда причёсанная, аккуратная. И ела только вилкой с ножом. Не то что ты. Всё: и первое, и второе, и третье - столовой ложкой.
   -Викуся, но ведь ни радио, ни электричества, ни телевизора, - улыбнулась Кира. - Ни троллейбусов, ни метро, ни антибиотиков. Телефон не в каждом доме.
   -Да, удобства нас испортили, - согласился Александр Григорьевич.
   -Всё равно, - упорствовала Вика, - была бы машина времени, так я бы унеслась в чеховское время. Нет, лучше если бы можно было пожить там, а потом вернуться к себе.
   -Машина времени? - задумчиво повторил Александр Григорьевич. - Красивая сказка.
   -Я бы перетащила в то время всякие удобные штучки...
   -Представляю, во что бы превратилось это время. В эпоху имени Виктории-прихвачу-всё-с-собой! - ухмылялся Вацлав. - Нет, это всё детский лепет. Если бы у меня была такая машинка, я бы там, в прошлом, торговал чем-нибудь. Например, лекарствами. А что? Здесь накупил бы антибиотиков разных -и в больничку тамошнюю! Пенициллин от воспаления лёгких. Левомицетин им от холеры бы толканул. Хоть целый вагон доставил!
   -А они бы тебе руки за это целовали! - зло прошипела Кира. - Мародёр!
   Ей тут же стало стыдно. Зачем так зло и грубо? Всё-таки этот дуралей родной внук Ниночки, не стоило его так, хотя бы в её добрую память. И Кира робко посмотрела в сторону надувшегося Вацлава:
   -Ты прости меня, пожалуйста. Я погорячилась, - она примиряюще тронула его за рукав. Но молодой человек лишь повёл в сторону головой.
   -Да, друг мой, что-то ты наболтал лишнего! Нехорошо это, наживаться на чьей-то беде, - металлические нотки в голосе начальника заставили Вацлава втянуть голову в плечи. - Лучше пойдём ещё поработаем. Ты же хотел всё барахло со второго этажа выкинуть. Откроем окно, сбросим вниз и занесём в сарайчик. Будут дровишки на растопку.
   Мужчины поднялись и пошли к дому.
   -Мама, - Шура заволновалась и дёргала Киру за руку, - мама, и зеркало сбросят?
   -Какое зеркало? - обернулся Александр Григорьевич.
   -Там старое поломанное зеркало, - угрюмо отозвался Вацлав, он всё-таки здорово обиделся. - От бабушки осталось. Почти ничего не показывает, всё облезло.
   Как облезло?! Ничего подобного. Кира не подходила к зеркалу близко, но даже издали было видно, как оно сияет, светится и зовёт к себе.
   А Шурочка вдруг запричитала, залилась слезами:
   -Не ломайте зеркало. Оно живое! - Кира обняла её, прижала к себе, но Шурка рыдала не переставая.
   -Вацлав, если не жалко, отдай его девочке, - поморщилась Вика. - Ну нравится ей это старьё. Не жадничай! К тому же у них никакого зеркала нет дома. Только огрызочек какой-то висит на стенке. Отдай его Кире!
   -Да ради бога! Пусть забирает, - и они скрылись в доме.
   Вика тут же напустилась на Киру:
   -Что ты на него накинулась? Это ж надо так обозвать человека!
   -Но я же попросила прощение! - Кира вытирала Шуре глаза и нос. Она уже решила, что с неё на сегодня хватит впечатлений, пора ребёнка везти домой. - Ты прости, Викуся, испортила я тебе конец дня.
   Вика только рукой махнула.
   -Мы, пожалуй, поедем домой. Шурочка устала, капризничает. Да и я тут к дому не пришлась. Лучше мы пойдём.
   -Как хочешь. Можешь ехать. А мне, конечно, одной мыть посуду, - она сердито пошла к кухне.
   Кира посмотрела на затихшую Шурочку:
   -Надо помочь. Побудем ещё чуть-чуть? - та нехотя кивнула, и они пошли следом за Викой.
   В четыре руки они мигом перемыли и перетёрли посуду, поставили на место. После сегодняшней уборки нижний этаж выглядел совсем прилично - можно звать покупателей.
   -А знаешь, Викуся, - Кира присела на маленькую скамеечку возле спящей в кресле Шурочки, укрыла её своей курткой, - я теперь точно уверена, это Александр Григорьевич звонит мне по вечерам. Я узнала голос. Ты же знаешь, у меня неплохой слух, и это явно он- глуховатый такой и букву "р" он грассирует.
   -Как это грассирует?
   -Так французы "р" произносят. Или немцы. Нет, не немцы, - тут же поправила она себя, - у них "р" грохочет...А у французов так мило звучит.
   -Почему же он не признался?
   -А может, он не узнал мой голос? Вот и не признался. Забавно, да?
   -Так возьми и спроси его, - решительности Вике было не занимать, - чего ждать?
   -Не хочется. Подумай сама: была интрига, тайна, а теперь всё на виду. Скучно!
   Вика с интересом посмотрела на подругу: ого, о чём заговорила. Скучно ей, видите ли! Ну-ну.
   Вернулись они поздно. Пока мужчины с грохотом выкидывали старую мебель во двор, пока сложили всю рухлядь в сарай, пока на пару привязывали к багажнику на крыше автомобиля зеркало, наступила ночь. Кира не уехала, решив, что так она сильнее обострит неприязнь между собой и Вацлавом. А то, что у них не было взаимной симпатии, разве что в глаза не бросалось. Ну не нравился ей этот белокурый красавец, и ничего не могла она с собой поделать! А тут ещё Викуся шепнула, что её "викинг" на днях к ней жить перебирается. И Кира ради подруги сделала вид, что всем довольна.
   Александр Григорьевич на своей машине ехал следом за ними. Шурочка опять заснула, и Кира не стала её будить, когда доехали до дома. Так и несла её спящую, показывая дорогу. Мужчины втащили зеркало и, поставив его к стене, сразу ушли. Вика не стала заходить к Кире - обиделась за своего Вацлава. "Ну и ладно", - решила Кира.
   Ей не терпелось подойти к зеркалу и заглянуть в него. Это же просто чудо, что оно сохранилось. Умница Ниночка - сберегла, через такое прошла, но сберегла, а вот её внучок мог запросто вышвырнуть бабушкину память. Шурочка так надышалась загородным воздухом, что не проснулась, когда Кира её переодевала в ночную рубашку и укладывала на раздвинутое кресло-кровать. Укрыв дочь и перекрестив на ночь, Кира зажгла бра над диваном, присела, глядя в сторону притягательно мерцающего зеркала. Ей было страшно. Что отразится в его глубине? Её нынешняя тоскливая жизнь, где единственное светлое пятно - это Шурочка? Она сама, уставшая и поникшая, в этой убогой комнате? Или вновь засверкает мишурой ёлка, запылает жаром камин в их петербургской квартире и закружится в танце счастливая пара: она и Штефан?
   Это оказалось распахнутое наружу огромное окно. По его деревянной раме ползла божья коровка, ветерок сдувал в сторону лёгкую кисею занавески, солнечные лучи радужно бликовали на подоконнике. Высокая ель зеленела справа, отбрасывая длинную тень на изгородь из можжевельников. Каменные плиты, между которыми пучками росла трава, укладывались в дорожку, спускающуюся к воде, отливающей холодной сталью. Летнее утро, тихое и спокойное. И никого, ни души.
   Кира вдохнула полной грудью морской воздух с лёгким привкусом соли и водорослей. Выйти бы на берег да пройтись по песочку! Она протянула руку и упёрлась в тёплое стекло зеркала. Оно не хотело её впускать в этот солнечный мир. Значит, ещё не время. Но оно наступит, и тогда твёрдое стекло станет мягким и податливым и, может быть, примет их в свой волшебный мир.
  
   В учительской, куда заглянула Кира, чтобы посмотреть объявления, дамы что-то бурно обсуждали. Оказалось, спорили о художественном фильме, о "Трёх товарищах".
   -Это уже всё устарело. Раньше, во время войны, могло быть, а сейчас такая дружба невозможна,- авторитетно заявила приземистая, словно состоящая из шариков (огромный шар - попа, потом шар поменьше, сверху малюсенький шарик - голова) математичка Нелли Владимировна. - Сейчас парни больше тряпки обсуждают да ярлыки на них разглядывают. Но я не понимаю, куда смотрит комитет по кинематографии? Опять заграницу показывают. Что у нас своих товарищей нет? Советских?
   Нелли Владимировна - поразительный человек. Если бы можно было учителям давать звания как в армии, она была бы старшиной или ефрейтором. Её голос соперничал по громкости лишь с голосом директрисы. В кабинете математики над доской висела растяжка "Наша цель - коммунизм", справа от него портрет Ленина с зеленовато-жёлтой физиономией, а слева - портрет супруги вождя без радикального желтого, но зато в ярко-зелёных тонах. Девчонка из шестого класса как-то пожаловалась Кире, что каждый раз пугается, когда поднимает глаза на доску, а ещё ей снятся зелёные лица и вытаращенные базедовые глаза Крупской. Она же рассказала, что не только девочки, но и мальчишки стараются сидеть, уткнувшись носом в стол, лишь бы не встречаться глазами с жуткими портретами, а Нелли Владимировна постоянно кричит: "Смотреть на меня! Смотреть на доску!"
   -Чему могут научиться советские дети у иностранцев? - продолжала Нелли Владимировна, - всё это преклонение перед Западом. И до добра не доведёт!
   -Ах, бросьте, Нелли Владимировна, сейчас не те времена. И на Западе есть кое-что хорошее. Лучше вспомните, какие дивные глаза у Роберта, видели? Чудо! -географ Людочка в восторге прижала к груди указку, - жаль, что осталось всего две серии. Смотрела бы и смотрела. Кирочка, ты смотришь?
   -Куда? - не поняла Кира, она читала объявления и мысленно отмечала, где должна присутствовать, потому прослушала, о чём речь. Директриса терпеть не могла, когда кто-либо пропускал педсоветы и совещания, вызывала "на ковёр" и долго-долго выговаривала. - Куда, Людмила Васильевна, надо смотреть?
   -Да не куда, - засмеялась географичка, - не куда, а что. "Трёх товарищей".
   -По Ремарку? Я уже видела, только давно. Подруга абонемент достала в "Кинематограф" - вот и посмотрела.
   -Как это вам удалось? Знаю, знаю - это ваше увлечение старыми фильмами. А вот мы сейчас по телевизору смотрим. Как вам Патриция и Роберт? Дивной красоты пара. Правда?
   - Мне Тейлор больше нравится с Вивьен Ли в "Мосте Ватерлоо".
   -Подождите, какой Тейлор? Почему "Мост Ватерлоо"? - удивилась Людмила Васильевна.
   -Вот тоже фильм, - вмешалась "шариковая" Нелли Владимировна, - зачем девушку легкого поведения показывать?
   -Ничего не понимаю, - совсем поразилась Людмила Васильевна, - какая девушка лёгкого поведения? Вы это о чём?
   -"Мост Ватерлоо" - вот о чём говорю, - беря классный журнал, повернула шарик-голову математичка. - Не помните, что ли, там девушка на панель пошла...
   -А я о Роберте Тейлоре, который в "Трёх товарищах" снимался. Только давно, - объяснила Кира.
   -Совсем заморочили голову, - улыбнулась Людмила Васильевна. - Наши новый фильм сняли, телевизионный, четырёхсерийный. Сегодня третья серия, а завтра - всё, последняя. Вот я о чём.
   -Извините, Людмила Васильевна, я не поняла вас. Нет, я не смотрела. У нас с Шурочкой телевизора нет.
   -Как жаль! Обязательно купите телевизор. Вот у нас с мамой цветная "Радуга", так мы каждый раз включаем и радуемся: цвет - чудо, будто в окно смотришь. Дорого, конечно. Но мы в рассрочку на год купили, платим пятьдесят рублей в месяц - это многовато. Зато кино в цвете смотрим! А "Три товарища"не цветное кино, но стоит того, чтоб посмотреть. Сегодняшняя серия - это уже должна быть, по моим подсчётам, болезнь Патриции. Самые драматические события начинаются. Я с таким нетерпением жду вечера! Волнуюсь, будто сама во всём участвую. Вот, видите, даже крапивница от волнения- вся рука чешется. Представляешь, Кирочка, оказывается моя школьная подруга там в съёмочной группе работала! Уж я вызвоню её и всё-всё разузнаю.
   Резкий, противный звонок прервал их. Учителя подхватились и рысью понеслись к своим кабинетам.
   Кира только плечами пожала - надо же, какие страсти из-за фильма. "Купите телевизор"! Интересно, на какие гонорары? "Мне бы их заботы", - подумала она.
   Нет у них с Шурочкой телевизора, зато есть диапроектор и много диафильмов. Половину из них Кира нашла, стыдно сказать, на помойке - кто-то выбросил за ненадобностью штук тридцать маленьких коробочек с плёнками. Вот вместо телевизора они с Шурочкой вечерами смотрели эти диафильмы и радовались. Были любимые, уже затёртые и выцветшие: "Золушка", "Спящая красавица", "Щелкунчик", "Русалочка". Их смотрели каждый вечер.
   Сейчас Киру больше беспокоило, как дочь подружится с зеркалом. Утром девочка как проснулась, так сразу подбежала к нему, постояла, разглядывая себя, и отошла.
   -Как, нравится, Шурочка? - осторожно спросила Кира. Девочка только зыркнула на неё глазами цвета расплавленного мёда и побежала умываться. Вот ведь какая! Не хочет говорить, что там видит. А для Киры этим утром зеркальная гладь вновь открыла окно в солнечный день на берегу.
  
   По пустому школьному коридору разносился голос директрисы. Савельева в очередной раз отчитывала бедного историка:
   -Нечего из урока устраивать вечер воспоминаний! - школила учителя директриса, - какие такие воспоминания вы им рассказываете? Как в танке горели? И что? Кому это на уроке надо? Вот на пионерском сборе рассказывайте, на комсомольском собрании. А на уроке вы должны постановления партии и правительства читать детям, о ведущей роли КПСС рассказывать. Ещё раз услышу, что вы отсебятину порете, выгоню к чёртовой матери из школы.
   Тут она заметила Киру и загремела по-новому:
   -Вы где это болтаетесь? Почему я должна стоять под дверью и ждать вашего явления? Двигайте, давайте, двигайте ногами! Что вы еле-еле ползёте? - гневалась директриса, повернувшись спиной к несчастному историку. - Все при деле, кроме вас. Где вы были?!
   -Извините, Людмила Георгиевна, но мой рабочий день ещё не начался. Вот, видите, на дверях расписание. А в школе я, потому что дочке к первому уроку, - она отперла своим ключом дверь и пропустила внутрь начальницу. Савельева припечатала взглядом наглого работника и огляделась:
   -Ничего, - констатировала она и опять стала наливаться гневом, - вам давали время на исправление недостатков в библиотеке? И что? Где работа?
   -Я всё исправлю, просто пока не было на это времени. Я разбиралась с учебниками!-оправдывалась Кира. И зря, потому что Савельева загрохотала с новой, утроенной силой:
   -Где стенд с постановлениями партии и правительства? Где слова Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева о задачах народного образования? Вы забыли, что работаете в сфере образования, забыли, что это идеологический фронт? Так я вам напомню!
   -Но здесь нет места для подобного стенда, - попыталась возразить Кира. - Вы же видите, вот подобрана литература по внеклассному чтению для малышей, а вот - для старшеклассников. А здесь - для учителей. Больше нет свободных стеллажей.
   -Этот угол расчистить и повесить стенд! - ткнула она пухлой рукой в сторону Кириной гордости - уголка старого Петербурга. - Что это вы тут устроили?! Зачем эти фонари? А тут у вас что? Где вы эту рухлядь взяли?
   -Это как бы уголок старого города, - начала объяснять Кира, - видите, столик с открытой книгой, лампа, пенсне. Здесь живёт учёный, это его кабинет. Он вышел на минутку, но скоро вернётся, сядет и станет читать свою книгу...
   -Ничего не хочу знать! Какой учёный?! Что за бред! "Белой акации гроздья душистые"! Устроила, понимаешь, дворянское гнездо! - отрезала Савельева, - к завтрашнему дню всё исправить! Портрет Леонида Ильича должен висеть на стене, а не всякие очки валяться на книжках! И никакой самодеятельности! Что это вы вздумали на кнопочках да на скрепочках заголовки крепить?! Теперь так даже в деревнях не делают. И окна заклейте - холодно здесь.
   И она выплыла из библиотеки с сознанием выполненного долга. А Кира передёрнула плечами - в самом деле холодно - набросила на себя старенький пуховый платок. Она смотрела на свой уголок старого города и печалилась: неужели это придётся убрать?
   Кира в этой школе начинала техничкой, мыла полы, лестницы, туалеты. Потом освободилось место библиотекаря, и предыдущий директор, зная о её библиотечном техникуме, предложил занять его. После ремонта директор сменился. Теперь Савельева расхаживала по коридорам и кабинетам, громогласно отдавая распоряжения. Она требовала убрать из школы, "выкинуть на свалку всё старьё".В конце июня учителя начали обставлять кабинеты, распаковывать коробки с книгами и разными пособиями, а всё старое безжалостно выкидывали. Вот тогда-то Кира, блуждая по пустым коридорам и роясь в хламе, брошенном возле дверей, находила потрясающие и такие нужные ей вещи.
   Возле кабинета физики она разжилась несколькими приборами с цейсовской оптикой. Эти штуковины были такими нарядными со своими латунными деталями и вертящимися зеркалами! Кира нашла точно такой, как когда-то был у них дома, стереоскоп с коричневой бархатной окантовкой и изящной гравировкой. Тут же стояла целая коробка стеклянных пластинок с двойными чёрно-белыми снимками. Это оказались виды Парижа, Лондона и Москвы, и они с Шурочкой с удовольствием их рассматривали.
   Кабинет химии подарил ей несколько толстеньких бутылочек с притёртыми пробками-петушками и травлением на стекле "1909 год". Тяжёлые уличные фонари-бра выкинули учителя начальной школы, а столик с креслом она притащила с помойки и долго приводила их в порядок.
   А уж как порадовал её кабинет истории! Там выбросили на помойку карту Российской империи за 1903 год! С орлами и гербами всех губерний! Из всей этой рухляди сложился уютный уголок кабинета в старом городе. Дети обожали сидеть в древнем кресле, листать книгу с картинками и подписями на французском языке, рассматривать расставленные на полке приборы, трогать их, заглядывать в стереоскоп. А уж от карты империи их было не оттащить и за уши. К вечеру в этом уголке поселялись сумерки, Кира включала настольную лампу, для которой связала из катушечных ниток кружевную накидку. Блестели стёклышки пенсне на раскрытой странице, ещё мгновение - и вернётся к прерванному чтению хозяин кабинета.
   И вот теперь Савельева требовала всё убрать и повесить тут портрет Генерального секретаря да стенд с его же высказываниями! Да ни за что! Ничего, она что-нибудь придумает.
   Из-за стеллажа выглянула постаревшая Нина Ивановна - Ниночка:
   -Ушла эта гадюка? - негромко спросила она у Киры. Та круглыми глазами смотрела на старинную подругу.
   -Ниночка?! - еле шевеля губами, прошелестела Кира, - но ты же... тебя же... Твой внук, Вацлав, сказал, что ты... что тебя ...
   Нина сердито нахмурилась:
   -Больше слушай его! Он ещё и не такое расскажет!
   -Не могу поверить: ты здесь! - Кира рванулась к ней, но Нина отступила:
   -Подожди! - она вышла из-за стойки-перегородки, - сначала я тебе всё расскажу, а уж потом ты решишь - обнимешь меня или плюнешь.
   Кира всматривалась в Ниночку: ах, какой она стала! Как она сильно, очень сильно постарела. Морщины изрыли лицо, руки сухие и сморщенные, редкие седые волосы... Но глаза! По-прежнему яркие, блестящие, непокорные. Подумать только: Ниночка! А что же Вацлав насочинял? Вот дурень!
   -Ниночка, милая, - Кира растроганно смотрела на подругу, - столько лет! Как ты живёшь? И где ты? Вацлав...
   -Вацлав! - скривилась Нина, - говорю же тебе: не слушай его. И не доверяй! Это я тебе, его родная бабка, говорю.
   -Но как ты нашла меня? А, понимаю, - догадалась Кира, - это он тебе сказал, где я работаю. Но откуда он узнал о нас с тобой?
   Кира совсем сбилась, а Ниночка удобно уселась в кресло, осторожно потрогала кружево абажура:
   -Красиво здесь! Старый Петербург - не вздумай убрать его! Может, пригодиться. А насчет Вацлава - не ломай голову. Сейчас всё объясню. Видишь ли, я должна была тебя увидеть во что бы то ни стало. В жизни всегда надо чего-то очень сильно желать, и тогда оно, это желание, обязательно сбудется. Это моё твёрдое убеждение. Ты садись, садись. В ногах правды нет. А я долго буду рассказывать. Может, целый час стану говорить. Пришло время расплатиться по счетам, и я это сделаю. Даже если ты после этого не то что руки не подашь, а и безжалостно растопчешь. Ты даже не представляешь, как я жила-выживала, и кем я стала после.
   Кира всматривалась в Ниночкино лицо, и у неё замирало сердце, а внутри всё кричало: не надо, не рассказывай, я не хочу этого знать!
   -А с другой стороны, кто не жил в те годы, тот не может кинуть в меня камень, - задумчиво проговорила она, - и ты тоже, слышишь? Конечно, я могла бы и не приходить к тебе и ничего не рассказывать... Но не могу я так! Должна душу излить, очиститься прежде чем...
   -Прежде чем что? - дрожащим голосом спросила Кира. Но Ниночка лишь мрачно глянула:
   -Мы жили на Пушкарской. Там был такой двухэтажный деревянный домик с резными наличниками, флюгер на башенке, яблони во дворе цвели ... Высокие часы в гостиной каждый час наигрывали марш Преображенского полка, он и сейчас звучит у меня в ушах: "...голос чести не замолк". Отец - полковник этого полка - ещё молод и статен. Ты только представь, Кирочка, мой бедный милый папа - он теперь моложе меня!
   В конце мая 1914 года адъютант отца поручик Вельский вывез меня на "белый" бал в дворянском собрании. Ты же знаешь, что это были за балы! Только барышни и гвардейские офицеры, и не дай бог, вальс. Лишь благонравные кадрили. Вот тогда-то, во время кадрили, Алекс Вельский объяснился мне, восемнадцатилетней институтке. Господи, как вспомню свой высокомерный холодный взгляд, надутые губы и глупое "я ничего не знаю" - краска в лицо бросается! Куда всё это делось, когда сидела в холодном тёмном доме, голодная, одинокая в декабре 1917?! Отца уже не стало: пьяным матросикам не понравилась его полковничья форма.
   Алекс Вельский нашёл меня и забрал с собой. Куда? Не знаю. Просто сунул мне одежду какого-то мальчишки. Я влезла в неё, и мы стали выбираться из Петрограда. Где мы только не бывали? И на Украине, и на Дону... Была я тогда милосердной сестрой, и Алекс не терял меня из виду. Виделись с ним часто, но в октябре двадцатого, он как знал, что это наша последняя встреча. Но это долго рассказывать... Тиф свалил меня в Крыму в ноябре 1920 как раз вовремя эвакуации, поэтому осталась я там в лазарете.
   Пришли красные - и началось. Нашлась "добрая" душа - солдатик, которого я же и выхаживала, - выдал меня. Думал, видно, что донос на милосердную сестру и к тому ж офицерскую жену спасёт его от чекистов. Ошибся, дурачок! Не спас его донос. А меня забрали в чека. Но я и там выжила! Представь, остриженная после тифа, кожа да кости, а вот, поди ж ты, приглянулась самому начальнику ЧК товарищу Иванову. Он забрал меня к себе, документы сделал, но обращался, как с собачкой. Я ведь это уже рассказывала, помнишь? Да, это был интересный тип. С утра и до поздней ночи, а то и всю ночь пропадал в своей конторе. Так там насмотрится на "лютых врагов пролетарского народа" да какой-то дряни нанюхается, что сам и раздеться не мог - так и валился на постель в сапогах да кожанке. Пострелять любил из револьвера, "рисовал" пулями мой силуэт на стене. Потом рулеткой увлёкся. К стенке поставит меня, а в револьвер загонит один патрон, прокрутит барабан, прицелится и спускает курок. Поняла я: либо он, либо я. И извела гада. Сбежать хотела - не получилось. От них не сбежишь, Кирочка. Они меня живенько нашли и к своему делу пристроили. Жена, так сказать, продолжит дело доблестного мужа.
   А вот теперь, Кирочка, слушай внимательно. Ты думаешь, я в этом доме простым дворником работала? Нет, милая, я там осведомителем служила, секретным агентом то есть. И квартирка эта наша у них давно под наблюдением была. Каждый шаг твоих друзей, каждое слово, каждый вздох был известен. Ведь за ними не одна я следила.
   Андрея Монастырского не трогали, берегли - ждали результатов его опытов. Да и сами они: и Палёновы, и Монастырский - были подопытными кроликами одного хитрого отдела ОГПУ.А уж когда ты так удачно появилась, тут их радости не стало предела. Только этот дурак Полди чуть всё не испортил. Ему вздумалось рассказать обо мне Ольге Палёновой. Вот и пришлось с ним разобраться...
   -Так это ты его?.. - ужас плескался в глазах Киры, ей казалось, что этот рассказ никогда не кончится, время словно бы остановилось, - это ты его! А я на Олечку думала!
   -Я, милая, я, - кивнула Нина Ивановна, - да и ладно с ним! Не о нём речь! Тогда в Берлине наш сотрудник свалял дурака, за что потом и поплатился. Упустили мы Серёжку Палёнова. Тогда упустили. Потом снова нашли, но это другой рассказ. Мой рассказ о тебе, дорогая. Что ты так передёргиваешься? Не нравится, как я тебя называю? Я ж говорила тебе, что, может, ты и плюнуть в меня побрезгуешь! И всё же я договорю - уже чуть-чуть осталось.
   Тогда, в тридцать первом, они долго выясняли, куда вы все вдруг исчезли. Так вот наврала я им, сказала, что все вы через пергамент ушли. Только трое в прошлое, а ты в будущее. И что не успела я увидать, на какую дату кровь попала. Сказала, что, кажется, год 1975. Уж прости, так получилось. Не поверили они мне - уж слишком невозможная история получалась: тут тебе и прошлое, и будущее, и мистика... Пришлось посидеть в жёлтом доме. Но потом отпустили. Зацепила их эта история, не бросили её - до сих пор отдел работает. А о зеркале они ничего не знают. Не сказала я им...Но тебя нашли, уже месяца два, как нашли.
   -Каким образом? - голос Киры прозвучал хрипло и самой ей показался чужим, - как они меня нашли?
   -Да кто ж их знает? Думаешь, у них меньше осведомителей стало? А мне они давно не доверяют, как отправили в лагеря, так и не доверяют. Теперь там внучок мой любимый - Нюточкин сынок отличается да звания получает. Ты вот что: не верь ни единому его слову. Он хитрый. Хитрый и подлый - на всё готов. Уходить тебе надо. Назад, в своё время. И поторопись. Ради дочери поторопись. Она у тебя необычный ребёнок, сама знаешь. А эти, они же её исследовать начнут, копаться да потрошить, на молекулы разберут, на атомы разложат! Ребёнка пожалей!
   -Я не могу оставить здесь Штефана! Ты же знаешь!
   -Да что твой Штефан?! - возмутилась Нина Ивановна, - где он? Ты сколько его ждёшь, а он и не ищет тебя. Они, мужчины, такие: забыл, или занят чем-то, или другая, получше, нашлась. А ты - вот она, вся на виду! Послушай совета: уходи! Ну что качаешь головой? Я случайно узнала, что тебя нашли. Вацек, внучок мой окаянный, вдруг засуетился, стал о том старом деле тридцать первого года расспрашивать. А потом я их разговор подслушала: на кухне они сидели с Сашкой, думали, что я сплю. А я возьми и сдуру скажи им, какие они сволочи. Да проговорилась сгоряча, что один из вас не в прошлое ушёл. Правда, не сказала, кто именно. Так ведь нетрудно догадаться! Что теперь скажешь? Теперь ты знаешь всё. Простишь ли? Или плюнешь в лицо?
   Она поднялась с кресла, выпрямилась и, казалось, даже помолодела, стала той, прежней Ниночкой. Кира опустила голову:
   -Бог тебе судья, Ниночка. Ты столько всего пережила... Мне ли судить тебя?
   -Нет, ты прямо скажи: прощаешь меня или нет? - настаивала женщина на своём.
   -Далось тебе моё прощение! - рассердилась Кира, но тут же улыбнулась, протянула руки к старой подруге, - ладно, ладно: прощаю! Теперь ты успокоилась?
   -Теперь я успокоюсь, - усмехнулась, отступая, Ниночка. - Ещё одну историю поведаю. Тогда, после разговора, что подслушала, я пригрозила им, что везде и всем расскажу о них и об их конторе. Они с Сашкой поговорили со мной по-крупному. Не надо тебе подробности знать! И отвезли меня на дачу...
   -Как на дачу?! Мы же были там, мыли, убирали... Тебя там не было!
   -И не могло быть! Но ты-то и дочка твоя почувствовали...
   -Да, правда! Там нехорошо, особенно наверху, в башенке.
   -Ещё бы! Хорошо ли связанной да с заклеенным ртом лежать без воды да еды?! А ещё крысы... И всё же я почти неделю продержалась...
   -Боже мой! Какой ужас! Так тебя в больницу забрали?
   -Вряд ли больница помогла бы тому, что там осталось...Ты что это? Вся белая стала... Никаких обмороков! Слышишь!
   -Ниночка! - по Кириным щекам покатились слёзы, - бедная, бедная Ниночка!
   -Всё поняла? Ну и ладно. Я проститься пришла. Жизнь по-дурацки сложилась! Спасибо, что не держишь зла. Сама понимаешь, не могу подойти и обнять тебя. Помни, они уже кругами вокруг тебя ходят. И круги сужаются. Вацек с Сашкой ничем не побрезгуют. Пора мне, пойду. Прощай! - она тепло улыбнулась.
   Со звонком в библиотеку влетели дети и остановились в недоумении: Кира Сергеевна, уткнувшись лицом в ладони, стояла посреди библиотеки, и узенькие её плечи вздрагивали от рыданий.
  
  
  
  
  
   Глава 5
  
  
   Когда Вацеку Крупнику исполнилось шестнадцать лет, он настоял, чтобы паспорт ему оформили на фамилию матери и с графой "национальность" он тоже не стал мудрствовать. Был Вацек Борисович Крупник, стал Вацлав Борисович Иванов. Причем папа Вацека, Борис Львович Крупник, замечательный мастер-закройщик, сто лет работавший в ателье на Невском, понятия не имел о том, что его сынок переоформил документы. А когда, случайно глянув в паспорт Вацека, прочитал там вместо фамилии всех дедов-прадедов родом из местечка Сиротино -былой черты оседлости - совсем другую фамилию, надолго свалился с сердечным приступом. Но Вацлаву Крупнику, ставшему Вацлавом Ивановым, были глубоко безразличны переживания отца, теперь у него появился новый интерес.
   Вацлав Иванов, белокурый сероглазый красавец, любимец учителей и не только одноклассниц, внезапно воспылал любовью к бабушкиным рассказам, благо Нине Ивановне было что рассказать ласковому внуку. Он даже перебрался из квартиры родителей к бабушке на Петроградскую сторону. В этой коммуналке бабуля прожила немереное количество лет с перерывом в четыре года, когда отбывала свой срок в лагерях. И пусть это была всего одна комната с видом на памятник Максиму Горькому, Вацеку здесь нравилось, тем более, что Нина Ивановна с апреля по ноябрь жила на старенькой даче в Лисьем Носу и подросший внук мог чувствовать себя совершенно вольготно в отсутствии бабушки.
   На восьмом десятке Нина Ивановна оставалась бодрой, подвижной и независимой женщиной. Именно женщиной, а не старушкой с седенькими редкими волосёнками и ничем не забиваемым запахом одинокой старости и любимых кошек. В конце шестидесятых возник интерес к тридцатым годам, возможно, произошло это из-за оглушительного успеха только что напечатанного романа Михаила Булгакова. Поэтому Нина Ивановна постоянно где-то выступала с воспоминаниями о своей лихой молодости и о тяжёлом житье-бытье, умалчивая лишь о тех донесениях в соответствующие органы, которые вынуждена была составлять. После таких "вечеров памяти" она возвращалась домой не только не уставшая, наоборот, желающая продолжить свои воспоминания. Вполне допустимая слабость старого человека. В один из таких ноябрьских дней семьдесят первого года она вдруг рассказала внуку о людях, живших до них в этой самой комнате.
   Вначале Вацек слушал рассеянно, но потом заинтересовался, стал задавать вопросы. Нина Ивановна уже пожалела, что начала говорить. В самом деле, зачем мальчику копошиться в не очень-то приятных вещах. Но совпал ли момент рассказа с соответствующим настроением или просто захотелось поразить внука чем-нибудь особенным, только Вацек вцепился в бабулю мёртвой хваткой - и всё-всё поведала Нина Ивановна любознательному внуку.
   К этому времени Вацлав уже учился на четвёртом курсе юрфака. Лёгкий и обаятельный в общении, он завёл кучу знакомств, среди которых были весьма нужные и полезные. Ближе всего он сошёлся с Александром Григорьевичем Орловым, случайно (или не случайно?) встретившимся ему на чьём-то дне рождения. Впоследствии оказалось, что Александр Григорьевич служит в Большом доме в каком-то особо особом отделе, бывал за границей и даже успел повоевать. Человек он был одинокий, обожал театр, книги, знал несколько иностранных языков. О себе рассказал, что воспитывался в детском доме. Там выучился французскому у настоящей учительницы-француженки, начинал учиться на филфаке, но война помешала закончить университет. А после войны он занялся уже другими делами - какими, он не уточнял, но и так было ясно, что в Большом доме в игрушки не играют.
   Александр Григорьевич некоторое время присматривался к Вацлаву Иванову. Такой молодой, такой рьяный, циничный и обаятельный, подходил ему. Было ещё кое-что, из-за чего Александр Григорьевич обратил своё внимание на Вацлава. Во-первых, это то, что именно он, Александр Орлов, получил в наследство от предыдущих сотрудников разработку давнишней истории с жильцами квартиры в доме на Кировском проспекте. К истории этой он испытывал жгучий интерес ещё и потому, что, во-вторых, одной из фигуранток этого дела была его родная мать - Нина Ивановна Иванова, а по первому мужу Вельская. Правда, свои родственные связи Орлов тщательно скрывал и даже Нине Ивановне не признался. Ловил на себе пристальный взгляд старой женщины, когда бывал у Ивановых, посмеивался про себя - и упорно молчал. Никаких нежных чувств к матери не испытывал: не мог простить, что оставила его в детском доме. Он был рад, что усыновили его бездетные супруги Орловы, которым приглянулся смышлёный двенадцатилетний подросток. Уехал с ними в Детское Село и о родной матери не вспоминал до той поры, пока восемнадцатилетним юнцом не поступил на службу в тот самый хитрый особый отдел.
   И даже получив на руки все папки этого странного дела и узнав из архивных документов печальную историю Нины Ивановой, не смог простить ей своего детдомовского детства. Он с упорством ищейки находил новые документы, и даже его работа за границей была связана именно с этим давнишним делом.
   Конечно, встреча с Вацлавом Ивановым не была случайной, всё тщательно подготовили и спланировали сотрудники отдела. Вацека долго "вели", проверяли, пока наконец-то не доверили что-то пустячное. "Племянничек" - это он придумал Иванову такое имя - с заданием справился, а после окончания университета вошёл в его группу. Но Александр Григорьевич, который не доверял вообще никому, в последнее время стал примечать в отчётах племянника какую-то недосказанность. Приметил и насторожился. Видимо, мальчишка решил сыграть свою игру. Орлов подозревал, что Нина Ивановна - он никогда, даже в мыслях, не называл её мамой - рассказала внуку нечто такое, о чём ранее умалчивала. Какую тайну открыла полубезумная старуха? Что скрывает подлец Вацек? Ничего, он, Александр Орлов, докопается.
   Да, дело необычное, дело, растянутое на десятилетия. Вон какая папища образовалась! Орлов сотни раз внимательно рассматривал подшитые в старую папку документы. Здесь, кроме донесений разных сотрудников и осведомителей, были личные дела, так сказать, объектов. Александр Григорьевич расположился в своём кабинетике с окнами во двор. Здесь всегда было тихо, а ему нужна была тишина для долгих размышлений. На гладкой полировке стола лежала та самая папка с потрёпанными "доисторическими" тесёмками.
   Он давно уже понял, что тогда, в тридцать первом году, сотрудники отдела пошли не в нужном направлении. Тогда они всё внимание сосредоточили на опытах некоего Андрея Афанасьевича Монастырского - учёного, занимавшегося проблемами долголетия. Геронтология - конечно, занятная наука. А Монастырский, если Орлов всё правильно понял, занимался тогда восстановлением организма и изучал возможности поддержания нужной стадии омоложения.
   Вечная молодость! Кто ж не мечтал о ней?! Мы-то рождаемся и сразу топаем к ветхой немощности, и никакие ухищрения пока не помогают. Вот и грезит на старости лет какой-нибудь дряхлый старичок о молодильных яблочках. А что? Съел - и порядок! И не только простенький старичок или старушечка мечтают о прошедшей молодости. Мечтает об этом и кое-кто повыше сидящий. Зачем незаметным старичишкам молодость? Что с нею делать? Ну в ресторанах от пуза наедаться заморскими кушаньями, не боясь запоров да поносов, опять же с девочками закатиться куда подальше и повеселее. Нет, не эти детские шалости привлекали тогдашнее избранное начальство. Всех этих потрёпанных в житейских боях командармов да комиссаров, добравшихся до са-амого верха. Молодость бы вернуть - уж такого бы наворотили! А вечная молодость - это власть навсегда! Потому и предназначена такая радость лишь особо избранным, а таковых совсем-совсем не много.
   Вот почему столь привлекательной была эта тема и почему столь засекречена. В том далёком уже тридцать первом году вёл дело Николай Николаевич Ларин. Дело, которое представляло собой либо сплошную загадку на грани мистики (материалисты в мистику не верят!), либо обычное головотяпство неумёх из соответствующего отдела ОГПУ. Ларин лично вводил в курс и наставлял юного неопытного Сашу Орлова перед его первой командировкой, он же рассказывал о тех, чьи личные дела теперь лежали в этой толстой грязно-жёлтой папке.
   Возмужавший, заматеревший Саша, ставший Александром Григорьевичем, долгие годы посвятивший наблюдениям, сопоставлениям, анализу, а, самое главное, задвинувший свои материалистические воззрения в самое дальнее далёко, пришёл к выводу, что главное лицо в этой истории не исчезнувший странным образом профессор Монастырский, а объявившаяся в 1931 году из ниоткуда девчонка. Он настойчиво изучал её окружение и понял, что вся четвёрка: Стоцкая, Монастырский, Палёновы не просто связаны давним знакомством. Тогда он стал раскапывать "корни", то есть отслеживать знакомых этой четвёрки, потом знакомых знакомых, и так далее. Он уже выучил наизусть донесения и показания Нины Ивановой - близкой подруги Стоцкой, - написанные в те давние годы.
   Из этих бумаг всего лишь выходило, что она, Нина Иванова, обнаружила девчонку в начале ноября 1931 года, приютила её, считая душевнобольной, потому что найденная Стоцкая бредила и была неадекватна. Постепенно девушка освоилась, но бред её не проходил. В связи с этим пришлось показать её соседу-врачу, коим оказался - заметьте! - Андрей Афанасьевич Монастырский. Он тоже признал Стоцкую душевнобольной, получившей свою болезнь, возможно, в результате какого-то потрясения, что вполне могло быть, учитывая сложные двадцатые-тридцатые годы. Стоцкая близко сошлась с Ольгой Палёновой и особенно с её сыном, подрабатывавшим в лаборатории - опять-таки! - Монастырского.
   Орлов пролистал несколько страничек и ещё раз прочитал протокол допроса Ивановой, где она описывала исчезновение всей означенной четвёрки. Бумажка с цифрами, капельки крови на листочке - и человек исчез. Мистика какая-то. Полный бред! Скорее всего, упустили их, как проворонили в своё время Сергея Палёнова. Правда, Иванова что-то лепетала об уходе в прошлое и в будущее. (Вот тут надо бы повнимательнее!) Даже дату этого самого будущего называла: 1975 год. Это признали нездоровыми проявлениями больного воображения Нины Ивановой. В том, 1931 году, сотрудники ОГПУ вели это дело как контрреволюционный заговор и долго ещё искали профессора Монастырского с украденными им журналами опытов. Исчез профессор вместе с бумагами - и всё. Можно дело закрыть и передать в архив. Но специальный секретный отдел всё же не закрыл, не опечатал папочку. Нет, наоборот доверяли её лишь особо доверенным с наказом не закрывать дело, а потихонечку заниматься им, дожидаться своего срока. Почему? Вот то-то и оно! Зацепила, закогтила их эта Стоцкая Кира Сергеевна. Потому как оставалась малю-юсенькая надежда: а вдруг это правда и она, эта Стоцкая, как блоха, из одного времени в другое прыгает? Откуда такие умения у девчонки? Врождённые или приобретённые? Изучить, разобрать её на винтики-гаечки, на кусочки-лоскутики, поковырять, поковырять да доковыряться до самой сути. Имея такие способности - это какие же дела можно наворочать!
   Ну что ж, кажется, срок пришёл. Опять-таки помогла случайность. В своё время, занимаясь гражданкой Стоцкой, они постоянно делали запросы, ориентируясь на указанный в её документах возраст. Справку из жилконторы и все прочие бумаги Нина Иванова сразу сдала в отдел ещё в те давние времена. Там значился год рождения Стоцкой - 1915. Машинистка отдела пару месяцев назад, перепечатывая запрос, ошиблась и вбила почему-то год рождения 1951 - всего лишь цифры местами переставила. Спасибо ей за эту ошибку, потому как на запрос пришёл положительный ответ, и пошла крутить контора все свои механизмы.
   Александр Григорьевич внимательно просматривал полученные списки с ориентировками и наткнулся на нужную. Позже стало очевидно, что это та самая Стоцкая, которую так долго поджидал их отдел. Вот ещё бы выяснить, что любимая мамулечка понарассказала любящему внучку. Орлов вынул из подшитого к сшивателю большого чёрного конверта фотографии и разложил их перед собой. Потом переложил по-новому: дореволюционные фотографии - верхний ряд, под ними фото тридцатых годов, а новые фотографии отложил в сторону.
   Итак, Монастырский Андрей Афанасьевич. Наверное, симпатичный малый - теперь уж не разглядишь, фотография стала совсем бледненькая: вот он стоит в группе медиков перед отправкой на фронт в сентябре 1914 года. А вот он же на фотографии из личного дела отдела кадров института в августе 1928 и рядом же фото на паспорт для поездки за границу 1931 года. Только и на этих снимках лица не видать - лишь белые пятна какие-то. Видимо, некачественные растворы в те годы применялись для обработки фотографий.
   Александр Григорьевич придвинул фотографии супругов Палёновых. С каким трудом удалось разыскать их! Вот здесь должна быть хорошенькая черноглазая Ольга с мужем - бледным, словно после болезни, но поразительной красоты мужчиной - в ноябре 1920 года. И опять вместо лица Ольги Палёновой белое пятно! Что за напасть случилась с этими снимками?! Вот они же десять лет спустя, её-то не разглядеть, а он такой же, будто и не пролетели десять лет. Только в глазах безнадежность и тоска. Орлов отложил фотографии, но тут же вновь придвинул к себе и, взяв сильное увеличительное стекло, стал всматриваться в лицо мужчины. Что-то мелькнуло в голове, какой-то обрывок мысли - и пропал.
   Но куда же всё-таки все они могли деться? Ах, маменька, маменька! Не захотела ты рассказать об этом, когда они с Вацеком тебя расспрашивали. И брадикинин подкожно не помог! Корчилась от боли, сознание теряла, но ничего не поведала нового. Вот и наказали непокорную старуху. Думали, что сутки там, на дачке, полежит без еды да воды среди крыс и помягчеет, всё-всё расскажет. Но тут у Григория Александровича дела неотложные появились, а внучок любимый не поехал навестить старушку. Ух, и устроил же выволочку нерадивому сотруднику Александр Григорьевич, когда они на шестой день добрались до Лисьего Носа!
   Лёгкий стук, и в дверь просунулась голова Вацлава:
   -Можно, Александр Григорьевич? - после дачного прокола "Племянничек" вёл себя тихо, смирно и даже робко. Орлов усмехнулся:
   -Входи.
   Вацлав сразу прошёл к торцовой части стола, присел на стул, готовый тотчас вскочить и вытянуться по стойке "смирно", скосил глаза на разложенные фотографии. Орлов заметил, как засветилась в них заинтересованность. Вацлав прямо-таки ел глазами фотографию супругов Палёновых. Интересно!
   -Докладывай! Что нарыл? - бросил ему Орлов. Вацлав вздрогнул, перевёл взгляд с фото на начальника.
   - Есть кое-что... - он сел поудобнее, достал блокнот и изредка заглядывая в него, начал рассказывать, - Франц Пален, он же Сергей Палёнов...
   -Я знаю, что Франц Пален и Сергей Палёнов - одно лицо, - нетерпеливо перебил его Орлов, - давай дальше...
   -Франц Пален, он же Сергей Палёнов, - не обратил внимания на нетерпение начальника Иванов, - он же усыновлённый в 1912 году Штефаном-Георгом фон дер Паленом сын Ольги Яковлевны Матвеевой, бывшей актрисой цыганского хора. Это тоже вам известно. А вот кое-что новое: этот самый Пален Штефан-Георг был женат на Матвеевой вторым браком. В первый же раз он женился в 1911 году, догадайтесь, на ком?
   Александр Григорьевич сделал рукой нетерпеливый жест:
   -Не тяни!
   -Штефан-Георг Пален венчался летом 1911 года со Стоцкой Кирой Сергеевной! - он победно глянул на шефа и разочарованно хмыкнул. На Орлова новость, казалось, не произвела ожидаемого эффекта, только крылья носа затрепетали да желваки заиграли.
   -Куда же эта самая Стоцкая делась, если венчанный муж через год снова женился? - спокойно спросил он.
   -Вот тут много неясного, Александр Григорьевич. Здесь, в Питере, у неё жили тётки. Одна, кажется, была певицей. Вот с нею эта самая Стоцкая-Пален, почему-то бросив мужа, уехала за границу и больше назад не вернулась. Все считали её погибшей, а Палена, соответственно, считали вдовцом.
   -Сбежала, значит! Закрутила роман с любовником - и тю-тю!
   -Логично. Но данными не подтверждается. В церковной записи о произведённом венчании значится возраст девицы Стоцкой - рождения года 1895. То есть, когда вышла замуж за Палена, ей было всего шестнадцать лет. Рановато, конечно!
   -Да уж, совсем девчонка! Но раз обвенчали, значит, было получено особое разрешение. Да и бывали подобные случаи... Эх, жаль нет у нас её тогдашнего фото!
   -Зато есть фото 1931 года. Плохонькое, конечно, но есть. И нынешнее тоже! Вы же знаете, что и там и тут - одно лицо. Может, дочка той?
   -Уж скорее, внучка. Ещё что-нибудь нашёл?
   -Нашёл. Этот самый Пален, который Штефан-Георг, был медиком...
   -Вот как? Интересно... Значит, у них с Монастырским много общего.
   -Даже очень много общего. Пален до революции служил в институте у Бехтерева, занимался паранормальными способностями мозга. Они там изучали возможность передачи мыслей на расстояние. Опыты над собаками проводили. И с людьми, конечно, пробовали.
   -Получается, что наш Монастырский изучал способы омолаживания, а Пален телепатию... Жили они в одной квартире... И здесь же появляется спустя девятнадцать лет после исчезновения в 1912 году Стоцкая. И возраст её - семнадцать лет.
   -Может, это дочка этого Палена? А возраст она уменьшила. Женщины так часто делают, и ей в самом деле не семнадцать, а девятнадцать лет?
   -Ну да, а потом проходит ещё сорок лет, и ей опять семнадцать, - поморщился Орлов. - И потом, мы же знаем, что объявилась она в январе 1968 года. Тогда ей было семнадцать. Возьми, сравни фотографии: вот эти - тогдашние, а эти только что у тебя на даче делали. И? ...
   -Никаких изменений. Только причёска другая.
   -Знаю я этот фортель: это она специально так волосы узлом укладывает сзади, чтобы старше казаться, - он встал, прошёлся по кабинету. Остановился возле Вацлава и минуту-другую изучал его. Тот завозился, отвёл глаза в сторону.
   -Есть в этом деле что-то, чего я не знаю, - Орлов не сводил стального цвета глаз с лица Иванова, - а ты, дружок, это что-то знаешь, но скрываешь. Напрашивается законный вопрос - почему. Почему ты это делаешь?
   Вацлав попробовал сыграть непонимание, даже обиду. Но под холодным змеиным взглядом Александра Григорьевича не выдержал, уши его загорелись красным цветом, он опустил глаза, заёрзал на стуле.
   У него было что скрывать от начальника. Бабушка кое-что рассказала, когда сидели они поздним вечерком на Новый год. Тогда Вацлав добыл в их закрытом буфете разные забытые вкусности. Он притащил не ту, бумагой напичканную, "людскую" колбасу, а настоящую сырокопчёную, твёрдую, как палка от швабры, покрытую белым налётом, колбаску. Икорки красной, и особо любимой Ниной Ивановной - чёрной икры - в стеклянной баночке с осетром на крышке. Мартини, французское шампанское и коньячок "Наполеон" с золотой нашлёпкой в виде рыцарской перчатки и цепочкой на горлышке, всякие лимончики-мандаринчики да огромную коробку уложенных в два слоя шоколадных конфет - всё это он выложил на стул под зеркало и позвал бабушку. Как она тогда взглянула на него! Как порозовело под пудрой её лицо! Как ей было приятно внимание! В тот вечер, когда весело кружилась голова и ушли, укатились проклятые годы, поведала кое-что Нина Ивановна единственному внуку, о чём позже горько пожалела.
   Но зря надеется Орлов услышать от Вацлава Иванова всю правду - не такой он, Вацек, дурак, чтобы всё выкладывать.
   Вацлав взглянул исподлобья на жесткое лицо Александра Григорьевича:
   -Ничего я не скрываю! Просто бабушка тогда, в 1931 году, ошиблась, но исправлять ничего не стала - от злости на ОГПУ, наверное.
   -Ну-ну! Ошиблась, говоришь? В чём была эта её ошибка?
   -В служебном отчёте она написала, что в будущем времени должна появиться Стоцкая. Помните?
   -Помню. Не тяни!
   -Так вот: здесь должен быть ещё кто-то!
   -Вот как... И этот кто-то, - Орлов взял фото Палена, - он - отец дочери Стоцкой!
   -Как... как вы догадались? - удивился Вацлав.
   -Очень просто, - усмехнулся тот, - ты так впился глазами в фотографии, но не во все, а вот в эту, где вместо Ольги Матвеевой белое пятно, но зато чётко пропечатан Пален, потом мазнул взглядом по фото девчонки - дочери Стоцкой. Затем ты выкладывал новости и всё время поглядывал в ту сторону... Так что сложить два и два оказалось совсем просто. Да и у меня сегодня мелькала мысль: девчонка похожа на кого-то знакомого.
   -Выходит, они здесь встречались в 1968году? Но почему разбежались? И куда он делся, этот Пален? Виктория рассказывала, что Стоцкая не считает себя вдовой или в разводе. И дочери говорит, что их с папой разлучили, - он скривился, - разлучили злые люди и папа их ищет.
   -Возможно, возможно... - задумчиво протянул Орлов. - Вот только зачем она по разным временам скачет? И как это у неё получается? А то что они встречались в 1968, я допускаю. Но это сколько же лет должно быть этому Палену? Восемьдесят пять? Совсем старик. Мог и не дожить до сегодняшнего дня. Если только...
   -Если только, - подхватил Иванов, - он может стареть.
   -Да, если может стареть. А что Пален, Франц Пален?
   -Ничего. Сидит у себя.
   -Не теряй бдительности - он опытный. Не упустите.
   -Не упустим.
  
  
   Остаток дня Кира не находила себе места, хваталась то за одно, то за другое дело. В голове стучало Ниночкино предупреждение: круг сужается. Сразу после разговора с Ниной (был ли он, этот разговор?!), почти ничего не видя из-за безудержных слёз, Кира кое-как выдала удивлённым детям нужные им книжки и со звонком на урок заперлась изнутри. Ей надо было всё осмыслить. Догадывалась она, что не случайны все последние совпадения. И не ошиблась.
   Она села в кресло в своём "старом Петербурге" и стала думать. Спокойно думать не получалось, мысли метались в голове. Кире было страшно. Очень страшно. За дочь, за Штефана (где его носит?!), за себя, наконец. Объяснять ей, кто такие люди, как Орлов с Ивановым, не нужно - и так ясно. Не ошиблась она, когда почувствовала за широкими улыбками тщательно скрываемую неприязнь к ней. Неприязнь, колючими волнами исходящую от них. И сомнений нет в том, что они способны на любую подлость, любую жестокость. Жуткая история Ниночки тому доказательство.
   Первое, что пришло в голову, - это немедленно бежать, скрыться вместе с Шурочкой. В виске заломило от злой мысли: если бы Штефан хотел её найти, так давным-давно бы уже нашёл. А не нашёл, потому что не искал. Или искал, но не долго, не настойчиво. Надоело искать - и всё бросил. Нет. Так не годится. Она выбросила из головы скользкие змеиные мысли. Штефан ищет её. Просто ему что-то помешало.
   Итак, можно попробовать сбежать куда-нибудь на Дальний Восток и затеряться там среди... среди чего? Не затеряешься. Достать другие документы, перекрасить волосы себе и Шуре и жить под чужим именем - это вариант. Дело за малым: где взять документы. У неё таких знакомых, что смогли бы в этом помочь, сроду не было. А у Вики теперь не спросишь, помня о её любезном друге Вацеке Иванове. Не приставать же к учителям в школе с вопросом - нет ли у вас знакомых, чтобы сделали фальшивый паспорт.
   Можно рискнуть и уехать вообще без документов, сказать, что украли в дороге. Но ведь станут проверять, искать... Какой из всего вывод? Нужен паспорт на новое имя. Только так, другого не придумаешь.
   За размышлениями Кира не заметила, как стало тихо в школе. Обычно звуки с улицы мешали, из-за них приходилось повышать голос при разговоре, да и мерзко пахло от проезжающих машин бензином. В жаркие дни в воздухе всегда стояло туманное марево от выхлопных газов. И вдруг тишина накрыла, словно куполом. Ни звука. Нет-нет, звуки есть. Она прислушалась. Вот новость: так знакомо и почти забыто стучат копыта лошадей по булыжной мостовой, невообразимые клаксоны поют на все голоса. Подёрнулись зыбким маревом и растворились в воздухе книжные стеллажи, на их месте проступили высокие парты. Рядом обрисовалась кафедра преподавателя. Да вот и он сам - представительный, в форменном мундире - роняет с носа пенсне от изумления при виде картины, возникшей перед ним.
   Ещё не сообразив, что к чему, Кира вскочила с кресла - и всё восстановилось в прежнем виде: и расшатанные стеллажи с вываливающимися книгами, и шум машин с выхлопными газами. Она опасливо посмотрела на старенькое, с таким трудом реставрированное ею кресло, потрогала его малиновую гобеленовую обивку. Это что же - была дверь в настоящий, не придуманный и обозначенный несколькими ветхими предметами Петербург? Получается, вот эти несколько книг - мечта букиниста, потёртое кресло, старые фотографии и лампа - всё это было проходом туда, в нормальную жизнь, без ГПУ, ЧК, НКВД и прочих аббревиатур? В город, где живут люди без "Морального кодекса строителя коммунизма"? И нет там уродов, которые могут замучить до смерти старую женщину, мерзавцев, которые теперь преследуют её с дочерью? И она сейчас могла там остаться?!
   Это ей показалось, привиделось, померещилось... Это невозможно! Просто она разволновалась из-за Ниночки, боится за Шурочку, устала ждать Штефана - вот и причудилось. Да что за чушь ей в голову лезет? Придумать же такое: старое кресло - дверца в прежнюю жизнь! Да за два месяца в нём столько народу пересидело: и она сама, и дети, и учителя, и даже покойная Ниночка. Ниночка! Вот оно что! Сказала же она, что этот уголок старого города может пригодиться. Кира покачала головой: с ума сойти, машина времени в школьной библиотеке. И так просто! Чудеса, да и только.
   В дверь забарабанили. Кира вздрогнула, глянула на часы: конечно, она и не заметила, что уже звенел звонок с урока. Она поспешила к двери, которая чуть с петель не срывалась от ударов кулаком. Это ж надо так тарабанить!
   В дверях застыла Каменным гостем директриса, из-за её плеча выглядывала пергидролевая Нелли Владимировна.
   -Почему дверь заперта? Чем это вы тут занимаетесь?! - рявкнула Савельева, рыская глазами по библиотеке, и без перехода продолжила, - до вашего сведения было доведено, что если ваш ребёнок будет нарушать школьную дисциплину, то соответствующая комиссия займётся вплотную этим делом?
   -Не понимаю, о чём вы... - отступила назад Кира. Савельева вплыла в библиотеку, а за нею вкатилась Нелли Владимировна, таща за руку, как Гулливер лилипутика, Шурочку:
   -Всё, Кира Сергеевна, моё терпение лопнуло! Что же это такое? Я сегодня дежурю на четвёртом этаже, и вот вам подарочек. За десять минут эта невоспитанная девчонка успела дважды подраться! Сначала дралась с мальчиком. Да так ожесточённо! Развела-растащила я их по стенкам, но стоило отвернуться - нате вам, пожалуйста, - уже опять дерётся. Теперь уже с двумя мальчиками! Она больная, ненормальная! И опасна для обычных детей. У неё агрессия в крови! А смотрит-то как? Вы только посмотрите, как она смотрит. Настоящий волчонок. И при этом молчит! Спрашиваю её, мол, почему дерёшься. Молчит, дерзко так молчит. Дети говорят, она постоянно дерётся, - она сильно дёрнула Шурочку за руку, и та вскрикнула, - ты слышишь? Нет? Ты что, ненормальная? Если ты ненормальная, то должна учиться в школе для больных детей. А здесь учатся нормальные дети!
   -Нелли Владимировна, прекратите её дёргать! - не выдержала Кира, губы у неё задрожали, но она постаралась сказать ровным голосом, - и уже пять минут урока прошло. Вы опоздали на урок!
   -Безобразие! - уходя, через плечо бросила математичка, - зачем рожают детей, если не знают, как воспитывать! От кого рожают - тоже не знают!
   -Помните о комиссии! Терпение наше кончилось! - прошипела, выходя их библиотеки, Савельева.
   Шурочка забилась в кресло и исподлобья смотрела на мать. Она понимала, что сделала глупость, что нельзя было махать кулаками. Вначале всё было хорошо, никто не задирался. Просто Петька Качаев рассказывал, что его папка может одной левой поднять большу-ущую гирю, чёрную такую с ручкой, как у кренделя. Тут же в разговор влезла Мариночка Гуляева:
   -А мой папа одной рукой меня поднимает! - и все посмотрели на неё уважительно: толстенькую Мариночку не то что одной - двумя руками не поднять. Но та не унималась. Снисходительно посмотрела на Шуру и сморщила курносый носик, - не то что у некоторых: вообще папы нет.
   Шура помнила всё, о чём просила мать. Нельзя драться. Но говорить-то можно? И она вступила в "беседу":
   -А мой папа может серебряный рубль одной рукой согнуть... - заявила она.
   -Что-о? Серебряный бубль? - захохотала Маринка. - Её папа может бублик согнуть!
   -Не бублик! А рубль! Большой серебряный рубль. А ты...ты дура! - выкрикнула Шура.
   -Сама дура! - напыжилась Маринка. - И ты всё врёшь про папу. Нет у тебя папы!
   -Ага, она этот, как его, ублюдок! - корчил рожи Петька. И тут Шура не выдержала и вмазала Петьке по слюнявым губам. Он взвыл и кинулся на Шурочку. В этот момент подоспела дежурившая на этаже Нелли Владимировна и растащила первоклашек. Минуты три дети стояли по разным сторонам коридора, бросая друг на друга злые взгляды. Потом учительница прошагала мимо в другой конец коридора, а к Петьке присоединился Ванечка, и всё началось сначала. Коршуном налетела Нелли Владимировна, растащила детей. Мальчишек поставила стоять у стены, а Шуру, больно ухватив за руку, так что там что-то противно хрустнуло, поволокла к библиотеке, по пути им повстречалась директор. Так и шли по коридору живописной группой. Впереди, как крейсер, - директриса, за ней буксиром - Нелли Владимировна, а на прицепе упирающаяся Шурочка.
   -Ну что же ты, Шура? - бледненькая мордашка девочки сморщилась, она изо всех сил старалась не расплакаться. Эта огромная тётка Нелли Владимировна что-то натворила с её рукой - больно ужасно.
   Кира присмотрелась к дочери.
   - Что с тобой? Что-то болит? Да?
   Конечно, болит - это сразу видно, вон как осторожно держит руку, и глаза: сейчас слёзы прольются. Кира опустилась на колени возле кресла:
   -Дай ручку, Шурочка. Не бойся, я не сделаю больно, сейчас подую - и всё пройдёт, - та протянула тоненькую ручонку-прутик. Кира легонько кончиками пальцев прикоснулась к ней и закусила губу: какой же гадиной надо быть, чтобы сделать больноребёнку! Она уткнулась лицом в грязную Шурочкину ладошку, ожидая, пока боль отпустит и пройдёт. - Это ты поранилась, когда дралась с мальчишками?
   -Это та учительница дёрнула, - прошептала девочка, - мне уже не больно. Совсем не больно! Ты сердишься, да?
   -Глупенькая девочка, - грустно улыбнулась Кира, - конечно, нет. Как я могу сердиться на тебя? Ноты уже большая, и мы должны серьёзно поговорить: ты нарушила своё слово. Да-да, не спорь! Ты же обещала не драться. Неужели нельзя было отойти в сторону от них? Вот просто взять и отойти.
   -Нельзя. Они сами подошли.
   - Они подошли, а ты бы отошла! И потом... я же просила тебя приходить на переменах в библиотеку!
   -Ну ма-ам! Говорила, что не сердишься...
   -Шура, Шура! - покачала Кира головой, и девочка насторожилась.
   Когда мама вот так говорит "Шура, Шура", дело плохо! Но Кира лишь притянула к себе ребёнка - такую маленькую, такую хрупкую, ещё такую доверчивую и беззащитную. Штефан, ну где же ты? Ах, как тебя не хватает! Как ты нужен нам! Ты бы всё объяснил и утешил. Ты бы защитил нас - нам так нужна твоя помощь!
   - Как же нам быть, Шурочка? Что делать?
   И вдруг почувствовала, как напряглось под её руками худенькое тельце:
   -Мама, - еле слышно прошептала Шурочка, - там...там...
   Уже догадываясь о том, что сейчас увидит, она обернулась. Дюжина пар вытаращенных глаз онемевших от неожиданности гимназистов глазела с высоких, выстроенных амфитеатром парт. Учитель с болтающимся на шнурке пенсне уставился на невиданное зрелище. Взгляд Киры остановился на тёмно-коричневой доске, где мелом в правом углу значилось: "25 апреля", и у неё отчаянно вырвалось:
   -Год? Сударь, какой нынче год?
   Учитель вздрогнул всем телом, лицо его налилось нездоровой краснотой, но он справился с собой и пробормотал дрожащим голосом:
   -Десятый. Нынче, сударыня, десятый год...
   Шура вывернулась из рук матери, двинулась в сторону гимназистов. Но Кира поймала её за подол школьного платья:
   -Нет! Сейчас нельзя! -закричала она и прижала дочь к себе. Видение растаяло, и они остались, дрожащие, испуганные. Подхватив Шуру, Кира отбежала от опасного места. На подгибающихся ногах доплелась до стула и рухнула на него, перед глазами поплыли радужные круги.
   -Ты понимаешь, что могло произойти? - всё ещё цепляясь за ребёнка, немного отдышавшись, спросила она. Шура молчала, лишь таращила светло-карие глаза (ах, Штефан, как же ты мне сейчас нужен!),- Шурочка, я не знаю, как это объяснить. То, что мы сейчас видели, просто не может быть. Но тем не менее это есть. Там у них другое время, не такое, как у нас.
   - А когда мы пойдём туда? Мы же пойдём? - её испуг прошёл, и она хотела знать.
   -Хотелось бы...Вот найдём папу и уйдём. Только об этом никому нельзя говорить.
   - Это тайна?
   -Да. Это наша страшная тайна, - Кира надула щёки, выпучила глаза. Шура рассмеялась:
   -Это ты так играешь, да? В страшную-страшную тайну?
   -В страшную-страшную тайну: твою и мою, - она потёрлась носом о мягкие волосы дочери. - Шурка, есть ещё одно дело... Дай мне слово... Нет, смотри сейчас мне в глаза... Обещай никогда, слышишь, никогда не подходить к этому креслу! Обещай! - она добилась от Шурочки не просто обещания, а почти клятвы. Конечно, она всего лишь махонькая семилетняя девочка с волшебными сказками в голове... И хорошо, что с завтрашнего дня начинаются каникулы! Савельева ещё неделю назад объявила на педсовете, что даёт всем учителям и прочей обслуге семь дней отдыха, кроме 7 Ноября. Седьмого ноября все должны явиться к восьми утра, и в составе районной колонны идти на демонстрацию.
  
  
  
   Глава 6
  
   Золотой монеткой опускался в копилку каждый из этих ноябрьских дней. Была бы Кирина воля, она бы вообще никогда и никуда от себя Шурку не отпускала. Так бы и ходила за ней повсюду, застёгивала пальтишко, повязывала шарфики, совала бы ей то яблоко, то морковку. Она готовила любимые Шурочкины салатики, запекала в духовке цыплёнка. Вместе они лепили крохотные пирожки с повидлом, пекли сахарное печенье. Потом накрывали стол доставшейся им в наследство от бабули узорчатой камчатной скатертью, ставили тарелки и звали Тамару с Викой. Тамара входила и всегда всплёскивала руками: ух, красотища-то какая! - и чинно определяла на видное место бутылку лимонада с длинноносым сказочным героем на этикетке. Викуся приносила мармелад "Лимонные дольки", густо посыпанный сахарным песком. Они пили чай и болтали о разных пустяках. Вацлава на эти посиделки не приглашали, и он обиженно сопел, встречая Киру в коридоре.
   Они рано вставали. Шурочка, просыпаясь, потягивалась и сразу бежала к зеркалу. Задумчиво стояла, вглядывалась. Однажды Кира подсмотрела, как дочь протянула руку к зеркальной поверхности, и уже изготовилась подскочить, схватить Шурку, не дать ей уйти в податливую глубину. Но девочка помнила запрет, держала данное слово и стекла не касалась. Лишь приближала руки к поплывшей рябью поверхности, потом отводила за спину, сцепив пальцы, стояла и улыбалась. Кира перевела дух: умница, не поддалась соблазну. На этот раз не поддалась. Но можно ли полагаться на слово, данное ребёнком, пусть даже таким замечательным, как её Шурочка?
   После завтрака они гуляли. Гуляли по Петербургу. Не по Ленинграду, а именно по Петербургу. Нельзя сказать, что Кире был неприятен современный город с обилием автомобилей, автобусов, троллейбусов, трамваев, с летящими под землёй поездами метро. Однажды, проезжая в автобусе мимо Пулково, она заворожено смотрела, как прямо перед ними набирает высоту самолёт. И дело не в том, что она не твёрдо знала законы физики - все эти подъёмные силы и законы аэродинамики - вовсе нет. Но эта огромная серебристая птица так тяжело и одновременно грациозно уплывала вверх, что Кире на миг показалось, будто она перенеслась в другую реальность, в странный и невозможный мир её зазеркалья. Туда, где шумели огромные сосны в розоватом заходящем солнце, а прохладные волны вылизывали песчаный берег. Туда, где среди дюн и леса её ждал белый домик с террасой и ступеньками, сбегающими к тропинке, вьющейся между валунами и можжевельниками. Всё, что ей нужно, было там, в этом белом домике с зелёными ставнями: любимый человек и любимая дочь. Но, видимо, в отличие от героев известного произведения она ещё не заслужила покоя.
   Если бы рядом был Штефан, она бы ни секунды не жалела о прошедших временах. Иногда она даже ловила себя на том, что здесь, в этом времени, ей нравится и её больше не пугают эти новые люди. Но Штефана не было, и её сознание не хотело мириться с настоящим, не желало привыкать и привязываться к такому настоящему.
   Начало ноября выдалось сухим и тёплым, деревья изо всех сил удерживали на ветках последние жёлтые листья. Седьмого ноября они с Шурочкой "двинулись на демонстрацию". Весь Кировский проспект запрудила толпа, в громкоговорителях то играла музыка, то дикторы дурными голосами кричали лозунги и приветствия. Колонна медленно продвигалась в сторону Кировского моста, то справа, то слева наигрывали небольшие оркестрики, кто-то пел, кто-то пытался танцевать. Музыка звучала вразнобой и оглушительно, но всем было весело, и никто не жаловался. Шурка ловко подкидывала набитый опилками разноцветный шарик на резинке и косилась на шестилетнего мальчика, который смачно облизывал красного карамельного петушка. Она уже уговорила маму купить ей за 10 копеек перетянутый чёрными нитками шарик и собиралась, придя домой, распотрошить его в надежде увидать там вместо опилок что-то невозможно замечательное. Но просить купить петушка на палочке даже пробовать не стоило: мама говорила, что неизвестно, кто их делает и непонятно, какую краску в них кладут. Однажды, ещё в садике, тихий мальчик из её группы тайком от воспитательницы принёс из дома такого петушка и всех угощал. Можно было лизнуть раз-другой, держа за палочку, и передать дальше по кругу. Тогда Шурочка даже вкуса не почувствовала - так быстро слизалось до самой палочки карамельное брюшко.
   Когда колонна дошла до станции метро "Горьковская", Кира потянула Шурку в сторону дома Лидваля. Она решила, что свой гражданский долг выполнила - на демонстрацию явилась, директриса её видела - и хватит, не тащить же Шурку до Дворцовой. Уж лучше они здесь погуляют.
   Шурка выискивала на газонах последние жёлуди и слушала очередной Кирин рассказ, похожий на сказку, о том, как "жили раньше".Они долго рассматривали зайчиков, паучков, совушек и дельфинов на доме Лидваля. Даже посидели на скамеечке у (опять!) не работавшего фонтана. В последнее время Кира ощущала напряжение, как будто кто-то внутри неё натягивал и натягивал тонкую струну. Из-за этого она начинала суетиться, ей не сиделось на месте, хотелось куда-то бежать сломя голову, и только усилием воли, не желая портить Шурке каникулы, она заставляла себя быть беспечной и весёлой. Сегодня, устав бороться с собою, она потянула Шурочку в тот самый подъезд.
   Те же двери с фигурным стеклом, мраморный в шашечку пол, лестница, которую так героически отдраивала когда-то Кира. Они медленно поднялись до потёртой и побитой двери её квартиры, где разноцветными заплатками мельтешили таблички с фамилиями жильцов: Кузнецовы, Ивановы, Егоровы, Вишневецкие, Нестерович. "Надо же - опять Ивановы!" - мелькнуло у Киры.
   -Позвонить что ли? - посмотрела она на Шурку. Но не успела тронуть кнопку звонка.
   Дверь открылась, на площадку вышла девочка лет двенадцати и вопросительно уставилась на них белёсыми глазами.
   -Извините, пожалуйста, за беспокойство, - начала объяснять Кира, - когда-то в этой квартире жили наши родственники, да и мне приходилось здесь бывать. Возможно, вы слышали: Палёновы, Монастырский... - и замолчала, беспокойно вглядываясь в девочку: что-то с этой девочкой было не так.
   Девочка равнодушно пожала плечами:
   - Мы здесь недавно живём. Нина Ивановна всех знала. Но померла она.
   -Как жаль!
   -Да чего уж там! Все помрём когда-нибудь... - и добавила задумчиво: - а с другой стороны, опять же - крысы...
   Кира ахнула, схватила Шурку за руку и потащила за собой вниз.
   Девочка постояла какое-то время на площадке, глядя пустыми глазами им вслед. На её лице проступили морщины, рукой в старческих пятнах она закрыла дверь, звякнув латунным замком.
   Кира почти бежала по улице, не выпуская Шуркину руку. Улица была забита весёлым народом, дети держали за ниточки разноцветные шары, по-прежнему грохотала музыка. А Кире было страшно. Очень страшно. Дочь поглядывала на неё, но ничего не спрашивала, семенила рядом, о чём-то размышляла. Только у кинотеатра "Великан" пошли тише. По-летнему яркое солнце высвечивало на кустарнике белые шарики. Шура сорвала одну ягодку:
   -Смотри, мама. Я сделаю бусы?
   -Восковые шарики, - она почему-то вспомнила странную девочку. Глаза! У девочки были белые пустые глаза. Её передёрнуло - гадость какая!
   Тем временем Шурка уже сорвала дюжину шариков.
   -Не трогай их. Они не годятся для бус, лопнут, сок потечёт. Лучше мы дома покопаемся в шкатулке и что-нибудь тебе подберём, - пообещала она дочери и вдруг спросила, - Шурочка, скажи, что ты видишь в нашем зеркале?
   Они присели на ребристую скамейку, выкрашенную зеброй: желтый - коричневый - желтый. Шура поковыряла камушек носком ботинка:
   -Там в камине огонь, - ей не хотелось говорить. Потом она решила, маме можно, - окно со снегом и большая ёлка...
   -А люди? Люди там появляются?
   -Не всегда. Ты или папа, а иногда вы вместе, - она оглянулась и шёпотом закончила, - когда ты и папа, меня никто в классе не дразнит и я не дерусь.
   -Вот и умница! - обняла её Кира, - ты только не поддавайся. Они подрастут и поймут, как плохо поступали. Мой папа всегда говорил, что истинный шляхтич никогда не вешает нос.
   -Шляхтич - это кто?
   -Такой польский дворянин. Твой дедушка - мой папа - из старинного польского рода, он был очень гордый человек.
   -Шляхтич - смешное слово! - развеселилась девочка. Парни в уже вышедших из моды плащах-болонья с повязанными низко на бёдрах поясами прошли мимо, один нежно прижимал к груди объёмистый магнитофон. Из кассетника рвалось хриплое: "Нет, ребята! Всё не так! Всё не так, ребята!"
   -А не пойти ли нам в кино? - предложила Кира, кивнув в сторону кинотеатра, - ну-ка, сбегай, посмотри, что и когда там идёт.
   Она проводила взглядом Шурку, полетевшую вприпрыжку к "Великану", и вздохнула. Скорее бы вернуться к себе, в своё время. Конечно, от чего-то придётся отвыкать. Ну и пусть! Вот книг жаль. Сколько за эти годы нового появилось. Опять же - кино. Разве сравнить то, что сейчас в кинотеатрах, со старыми фильмами? Такими наивными, немыми. Как она когда-то рыдала на "Княжне Таракановой"! Штефан сунул ей свой носовой платок, потому что её собственный промок и ни на что не был годен.
   Большой жёлтый мяч подкатился к ногам. Кира взяла его и оглянулась.
   -Это мой мяч, сударыня, - девочка лет шести протянула руки за игрушкой. Ветерок теребил розовые атласные ленты её капора и бархатную пелеринку нарядного пальто. Глядя во все глаза на хорошенькую девочку, та отдала мяч, - благодарю вас.
   Ребёнок внимательно разглядывал Киру:
   -Сударыня, почему вы не носите шляпу? Что это вы надели? Берет? Фи! Разве береты сейчас в моде? Смотрите, как покраснели от солнца ваши щёки. Это же неприлично! Мама всегда говорит, что у дамы лицо должно быть снежно-белым. Моя мама - вон она сидит на той скамейке - очень хорошо знает нынешнюю моду.
   -Скажите, мы с вами раньше встречались? - "отмерла", наконец, Кира. Это создание - один к одному та девочка, что встретилась ей на одесском пляже в апреле 1911 года. Даже букву "р" точно так же картавит. Девочка совершенно по-взрослому усмехнулась:
   -Интересно, как вы себе это представляете? И сколько мне лет, по-вашему, должно быть? Вот то-то же! - и вдруг добавила, совсем не картавя и другим голосом, - ну и глупая же ты, Стоцкая!
   Кира зажмурилась и помотала головой. Открыла глаза: девочка исчезла. Кира вытерла холодный пот со лба. Может, показалось? Нет, не показалось. Вон жёлтый мяч подкатился к ножке скамейки. Ей подали знак. Кто? Зачем? Чего теперь ждать?
   -Мама! - она вздрогнула от тоненького голоса дочери. Вот уж курица глупая: оставила ребёнка без присмотра. Расселась тут, а Шурку выпустила из виду. Сколько раз себе твердила: девочка должна быть на глазах. - Мама, там про какой-то "Титаник" старое-престарое кино.
   -"Титаник"? И, наверное, "дети до шестнадцати", да? Пойдем, взглянем на афишу. Нет, - они подошли к круглой тумбе, - ничего не написано, и, значит, "дети до шестнадцати допускаются". Так что - посмотрим?
   Шура кивнула. Конечно, ей больше хотелось "Конька-горбунка" посмотреть. Сказка - это так здорово! И то, что мама рассказывает, похоже на сказку, потому и слушала с удовольствием. В её маленькой жизни много чего было: была ласковая бабуля. Она пела песни, укачивала, кормила с ложечки вкусной кашкой. Но бабуля ушла. Насовсем ушла. В садике был тихий мальчик Котик, вообще-то звали его Костей, который угощал всех карамельным петушком, а ей даже два раза дал лизнуть. Котик приносил из дома игрушки, и они вместе играли: катали по полу разноцветные стеклянные шарики, "лечили" плюшевого мишку разными медицинскими штучками из розового пластикового чемоданчика с красным крестиком на крышке. Но родители Кости-Котика перевели его в другой детский сад. Был старый бабулин шифоньер, куда Шурка забиралась, и, сидя там в темноте, под висящими платьями, упоённо мечтала, как однажды зазвонит-затрезвонит дверной звонок, со скрипом распахнётся тяжёлая дверь, а там он - большой, с сияющими счастливыми глазами - такой, как на фотографии в мамином медальоне. Но проходил день, потом ещё один, и ещё один, а папа всё не появлялся...
   В тёмном зале "Великана" они с Кирой дважды менялись местами. Женщина впереди Шуры сидела высокая, да ещё и с объёмистой гулькой волос на макушке. Но и впереди Киры сел очень толстый дяденька, он почти закрыл экран плечами. Тогда они сняли и подложили свои пальто под Шурку - получился какой-то куриный насест, зато хоть что-то стало видно.
   На возвышение в виде сцены под экраном вышел мужчина в мятом пиджаке и при галстуке. Он покашлял и начал рассказывать о фильме, об актёрах и о самом "Титанике". Шурочка сначала разглядывала дядьку, его пиджак, потом заскучала, а Кира внимательно слушала о непреходящем интересе к катастрофе, о том, как уже в 1912 году были сняты первые фильмы о трагедии. (Она тут же дала себе слово, что, когда вернётся домой, расшибётся в лепёшку, но не пустит тётю Соню путешествовать через океан). Ещё дяденька в мятом пиджаке сказал, что погибли почти все пассажиры мужчины из первого класса потому, что они геройски держались, не претендуя на места в шлюпках, и спасали своих женщин. А вот в третьем классе было всё наоборот: там мужчины лезли по телам женщин и детей, давили их, но всё равно почти никто не спасся. Наконец дядька в мятом пиджаке ушёл со сцены и начался фильм.
   Сначала всё было довольно банально: изысканные женщины в длинных платьях (грустный вздох Киры) красиво прогуливались по палубе в обществе элегантных мужчин (ещё один грустный вздох Киры). Они смеялись, флиртовали, сердились и капризничали. Барбара Стенвик изображала уставшую от жизни в шумной Европе даму, восхитительно страдала от чёрствости богатого мужа и героически спасала от него своих детей. А потом начался кошмар. Люди метались по палубам, взрывались котлы, оркестр, вопреки всему, играл на палубе, а героиня Барбары Стенвик отчаянно билась в руках женщин в шлюпке: она только что узнала, что её двенадцатилетний сын остался на тонущем корабле. Тут уж и Шурочка, и Кира дружно захлюпали носами да так, что сидящие впереди мужчина и женщина в недоумении обернулись.
   Когда сеанс закончился, они с Шурочкой последними вышли из зала и всё равно ловили на себе насмешливые взгляды. Конечно, их заплаканные глаза и красные шмыгающие носы сигналили каждому, что они только что "над вымыслом слезами облились", и потому ужасно стеснялись. Хорошо, что на улице уже начало темнеть. Воздух на несколько мгновений наполнился золотистым свечением, и оно лилось отовсюду. Потом упали густые ноябрьские сумерки, похолодало, противный ветер норовил забраться под пальто. К себе в подъезд они вбежали, уже спасаясь от мелкого злого дождя. Ещё два дня прошли в замечательном ничегонеделании, а потом пошли обычные будни.
  
   Неделю спустя к Стоцким заглянула Вика. Кира с Шуркой только что вернулись из школы. Гулять не пошли из-за дождя, торопились домой, мечтая о чае.
   -А тебя, Кира, гость дожидается, - глаза Вики блестели, на щеках играл румянец.
   -Гость? - удивилась Кира, стряхивая враз промокшее пальто, - кто бы это мог быть?
   -Здорово! - обрадовалась Шурка, - будем чай пить с сушками.
   -Сначала вымой руки и переоденься, - остановила её мать. - Где же этот гость?
   -У меня сидит. Мы уже бутылочку розовенького выпили, - похвалилась Викуся.
   -То-то ты такая весёленькая, - усмехнулась Кира. - Что ж посмотрим, кто это пожаловал.
   Гость! Вот уж некстати. Да и к чаю всего лишь сушки с маком. Оказалось, пожаловал Александр Григорьевич. От взгляда на него у Киры кожа покрылась противными пупырышками. Она несколько раз глубоко вздохнула и широко улыбнулась:
   -Какой приятный сюрприз! - от её светского тона у Вики округлились глаза, Вацлав улыбался как ни в чём ни бывало. Орлов протянул крупную ладонь для рукопожатия. Выдохнув и сложив губы в любезную улыбку, Кира вложила в его руку ледяные пальцы - наверное, к жабе приятней прикасаться.
   -Да вы совсем замёрзли! Срочно горячего чая и рюмочку винца, - засуетился Александр Григорьевич. Прямо заботливый папочка!
   -Пойдёмте к нам, - пригласила всех Кира и распахнула дверь комнаты.
   -О, старое знакомое! - Орлов заметил зеркало, - надо же, как вы его отмыли! Жаль, что стекло ничего не отражает.
   -Вот ещё, - покрутилась перед зеркалом Вика, поправляя воротничок своего кримпленового платья - всё оно отражает. Смотреть надо лучше.
   Вацлав хмыкнул, но не стал спорить. С этим стеклом было что-то не так. Вначале вместо серебристой поверхности он увидел бездонную непрозрачную темноту - и больше ничего, совсем никакого отражения. Но подошла Вика, и, к своему удивлению, он узрел, как зеркало засветилось, расцвело, отражая её пёстренькое платьице. Можно подумать, что эта стекляшка живая и сама выбирает, кого ей отражать, а кого нет. Он ещё раз глянул в зеркало и вздрогнул. Он увидел себя, но увидел как-то неправильно. Это был двор-колодец, кажется, он даже узнал это место. Двор-колодец - тесный, сырой, тёмный, мощёный неровным булыжником. Обшарпанные стены грязно-коричневого цвета, в гнилом углу медленно сползает по стене человек. Вот он опустился на землю, его рука неудобно подвернулась, голова тяжело откинулась на булыжник. Это он, Вацлав. Его передёрнуло: гадость какая!
   Ему здесь всё не нравилось. Эта комната с эркером, плетеное дачное кресло-кушетка, невесть откуда взявшееся, протёртый бархатный диван, круглый стол на одной ноге, фотографии в ореховых рамках - всё вызывало его злость и раздражение. Но больше всего его бесила белобрысая ломака и её хилое отродье. За их улыбками что-то скрывалось. Они что-то знали, и это что-то было направлено против него. Мрачное зеркало с дурацкой картинкой, холодный настороженный взгляд Стоцкой, её фальшивая улыбка - вызывали желание пристукнуть её, причем немедленно. Он сжал челюсти до зубовного скрежета и заставил себя улыбнуться похожей на оскал улыбкой. Прошёлся, изображая интерес к фотографиям, довольно усмехнулся: а дядя Саша-то оказался прав. С фото на стене улыбалась чудная парочка - канувший в неизвестность Пален и эта чертовка Стоцкая. Ах, какое платье на ней! Затейливо расшитое стеклярусом, куплено явно не в ДЛТ, потому как Дома Ленинградской Торговли тогда и в помине не было.
   -Что это ты разглядываешь? - прервала щебетанье Вика, подлетела к Вацлаву и мельком глянула на снимок, - вот это кстати! Кируся, мы же за этим и пришли!
   -За чем это за этим? - покосилась на неё Кира, она доставала из буфета, собственноручно выкрашенного белой масляной краской, чашки и блюдца.
   -Александр Григорьевич сделал нам подарок: добыл билеты в Дом кино! Представляешь? Как это ему удалось?! Там встреча со съёмочной группой... Будут актёры, режиссёр - все-все.
   -Да с какой группой? Ты толком скажи!
   -Фильма "Три товарища". Потрясающее кино получилось!
   -Но я же его не видела, - стала отказываться Кира. - И потом мы только что пришли с Шуркой. И поздно уже... И дождь идёт...
   Вообще-то ей очень хотелось побывать в Доме кино, где она ни разу не бывала. И съёмочную группу увидеть, и, может быть, даже фрагменты фильма. Наверняка же покажут. Но идти куда-то в компании с Вацлавом и Орловым...
   -Ну, я же тебе говорила! - повернулась к Вацлаву Вика, - она скоро мхом покроется, как тот лежачий камень!
   -Нет, правда! Что ты всё сидишь и сидишь дома? - отозвался Вацлав и изобразил жесточайшее огорчение, - Александр Григорьевич старался, доставал билеты! Знаешь, сколько побегать пришлось?
   -Честно говоря, - вступил в разговор Орлов, - дело тут в другом. Видите ли, Кирочка, я пришёл с извинениями.
   Он достал из-под плаща шуршащий целлофаном букетик из трёх красных гвоздик. И Кира, и Вика с любопытством уставились на Орлова. Он выглядел смущенным, виноватым, что к нему совсем не шло.
   -Вот. Это вам, - протянул он букет Кире.
   -Что же такое вы натворили? - прищурилась она и приняла цветы. Гвоздики! Она вообще не любила срезанные цветы, другое дело - в саду, на клумбе. А срезанные цветы - словно медленное мучительное умирание. Орлов ко всему ещё притащил гвоздики - бедный цветок с могил революционеров. Как там у Ошанина? "Красная гвоздика - спутница тревог"?
   -Наши телефонные разговоры... - тем временем продолжал Орлов.
   -Ах вот оно что... - протянула Кира, а Вика с интересом разглядывала смущенного мужчину.
   -Так это вы ей звонили почти каждый вечер? - засмеялась она и тут же закашлялась под свирепым взглядом Вацлава. Орлов не обратил внимания на Вику, он целиком сосредоточился на Кире, лицо которой выдавало её досаду.
   -Но зачем?.. - от холода зелёных глаз, наверное, могла бы застыть вода в стакане.
   -Всё получилось чисто случайно, - заспешил с объяснениями Орлов, - сначала я действительно ошибся номером. Потом, когда понял, что беседы с вами мне нравятся, постарался узнать ваше имя. Это совсем не сложно. И, честное слово, оно мне тоже понравилось: такое редкое и звучное.
   -Это всё лирика, - перебила его излияния Кира. - Давайте по сути.
   -По сути? - он вдруг засуетился, - а по сути - всё. Когда выяснилось, что Вацлав с вами знаком, я упросил его устроить нашу встречу. Я прямой человек, не люблю всякие такие интриги. Вот, честно во всём признаюсь. Теперь можете гнать меня, если захотите!
   Ни секунды Кира не сомневалась, что этот тип ведёт игру. Что ж, сыграем в поддавки. Она уже открыла рот, чтобы мягко пожурить и великодушно простить Орлова, но тут прозвенел дверной звонок.
   -Мама! - дёрнула её за рукав Шура, - это же к нам! Я открою... - и, не дожидаясь разрешения, унеслась в прихожую. Кира поспешила за нею.
   Там уже стряхивал со шляпы дождевые капли высокий седой мужчина. Он, с любопытством поглядывая на Шурочку, спрашивал, можно ли видеть Киру Сергеевну Стоцкую. Завидев остолбеневшую от неожиданности Киру, он засмеялся и шагнул к ней. Но та отступила назад и покачала головой. Мужчина замер, понимающе кивнул:
   -Меня зовут Франц Пален, - громко и с лёгким акцентом сказал он. - Я немецкий журналист, пишу серию очерков о советских людях. Мне дали ваш адрес в школе. Мы ведь, кажется, встречались в Палмсе. Вы были так милы, к тому же назвали место работы. Уж простите мне мою заинтересованность, но я решил написать один из очерков о вас.
   -Это так странно, - начала Кира. - Но проходите, пожалуйста, в комнату. Там мои друзья... Мы собрались в Дом кино...
   -О, не меняйте из-за меня планов, - разулыбался Пален, проходя следом за Кирой, - я могу зайти в другой раз. Это моя вина, надо было позвонить, спросить разрешение. В общем, договориться...
   -Одевайся скорее, - начала Вика и осеклась: она узнала Палена. Орлов поглубже надвинул на лоб свою пижонскую шляпу с загнутыми полями, широкие плечи Вацлава совсем заслонили его субтильную фигуру.
   -Вот, познакомьтесь: немецкий журналист Франц Пален, - представила его присутствующим Кира, - пишет очерки о наших людях. Почему-то заинтересовался моей скромной персоной.
   -Но я же объяснил: вы были так занятны с этим вашим яблоком - настоящая Ева. Уж простите, не мог не заинтересоваться!
   -Если б знала, целую авоську яблок рассыпала по полу, - засмеялась Вика, протягивая руку, - Виктория. Для друзей - Вика. И я тоже работаю в библиотеке. Только в Центральной детской.
   -О, я уже понял, что в вашей стране все библиотекари - само очарование, - он галантно поднёс Викину ладошку к губам.
   -А я всего лишь простой нотариус, - протянул руку Вацлав. Ладонь немца оказалась тёплой и жесткой.
   -Мы вместе с Вацлавом работаем. Орлов. Александр Григорьевич, - он почувствовал, как пальцы немца дрогнули. Пален постарался заглянуть в лицо Орлова, закрытое полями шляпы, но тот отошёл к окну посмотреть, не унялся ли дождь.
   -Мне не хотелось бы нарушать планы вашей компании. Время терпит. Очерк мне ещё не скоро сдавать, - Пален проводил внимательным взглядом Александра Григорьевича и повернулся к Кире. - Если вы не против, я зайду к вам на днях. Мы созвонимся. Простите, что так бесцеремонно вторгся.
   Он двинулся к выходу, Кира пошла его проводить, проклиная так не вовремя нагрянувшую компанию. Чуть позже, сидя в машине Вацлава, она вспомнила, как улыбнулся ей Серёжа, печально и ласково. Ей расхотелось ехать в Дом кино, хотелось догнать Серёжу и наговориться-навспоминаться всласть. Вместо этого она сидела рядом с этим упырём - Орловым - и играла с ним в кошки-мышки. Только кто из них кошка, а кто -мышка?
   На подходе к Дому кино спрашивали лишние билетики. К ним стремительно кинулась девушка, но её надежды не оправдались, хотя у Киры и появилось желание отдать свой билет. Но Орлов отрицательно покачал головой и, крепко взяв её за руку, решительно повёл через коридор жаждущих попасть внутрь. "Прямо как под конвоем тащит, - мысленно поморщилась Кира, - шаг влево, шаг вправо - расстрел!" Они поднялись по широким ступеням, прошли между колоннами и вошли в фойе, где собралось довольно много самого разного народа. Люди стояли группками, смеялись, болтали в ожидании, когда распахнутся двери в зрительный зал.
   -Надо же, какой ажиотаж, - оглядываясь, пробормотала Вика.
   -Столько идиотов, - кивнул ей Орлов.
   -Но зачем тогда вы?.. - удивилась Кира. - В самом деле, зачем приходить в подобное место?
   -Только ради вас, - галантно склонил к ней голову Александр Григорьевич и стал до ужаса похожим на своего отца - на Гришку-прохвоста. Кира строптиво дёрнула плечиком.
   -А правда, такой толпы мне давно видеть не приходилось, хотя бываю здесь довольно часто, - Вацлав махнул в ответ кому-то знакомому.
   -Ты что не понимаешь? Все дамы пришли увидеть живьём Рюйтеля.
   - Кого? Это кто?
   -Не знаешь, кто такой Иво Рюйтель? Не прикидывайся, пожалуйста, - прищурилась Вика. - Терпеть не могу притворства! Своё фото к нему приделала, на стенку повесила да ещё Шурке сказала, что это её отец...
   Вика сама не понимала, с чего это она вдруг так обозлилась. Ну висит в комнате подруги фото артиста, ну сочиняет она сказки для дочери - что в этом преступного? Но вот разозлилась - и всё. Может, надоело, что Кира вся из себя такая правильная-правильная?
   -И не думала прикидываться... - начала было Кира и осеклась, - что ты сказала? Своё фото к нему?!.
   Она вцепилась в Викину руку, но та пожала плечами и выразительно взглянула на Вацлава - сам, мол, видишь эти игры. И Орлов, и Вацлав с интересом прислушивались к их маленькой стычке.
   -Ну-ну, не стоит так волноваться, - Орлов подхватил девушек под руки и повёл в зал, бросив на Вацлава многозначительный взгляд.
   Сейчас Кира была благодарна Орлову за то, что он поддерживал её, иначе она бы просто-напросто свалилась. Так на подгибающихся коленях и дотащилась до места, рухнула в кресло, бледная и дрожащая. Вика опустилась рядом, она уже пожалела, что вспылила, теперь виновато поглядывала на скукожившуюся подругу.
   -Кир, ну ты чего? - робко начала она, - чего ты так-то? Обиделась, да? Сама не знаю, почему так сказала... Не сердись. Ладно?
   Кира чуть продышалась, вытерла платком влажные ладони:
   -Ты говоришь, что у меня висит фотография этого самого, как его? Рюйтеля?
   -Я думала, ты знала, - растерянно отозвалась Вика.
   В зале стало темнеть, у огромного экрана раздвинулся занавес, вспыхнули софиты. Тут же раздались аплодисменты, и по ступенькам на сцену из бокового прохода стала подниматься съёмочная группа. Впереди шёл режиссёр в джинсах и клетчатой рубашке, его лысина сверкала в ярком свете. Кира жадно, до рези в глазах, вглядывалась во всех мужчин группы, но никого, хоть сколько-нибудь напоминающего Штефана, там не было.
   -Где, где он? - толкнула она локтем Вику, - где этот Рюйтель?
   -Не знаю. Кажется, его здесь нет. Вот чёрт! Из-за него шла сюда! - она порылась в своей сумке, достала театральный бинокль, - сейчас разгляжу получше, - и принялась его подкручивать. - Вот Екатерина Журавлёва - это Патриция, вот Корнеев - это Отто, вижу Ленца - это Николай Фишников. Там ещё разные актёры. Но Рюйтеля нет.
   Тем временем съёмочная группа устроилась на стульях, и к микрофону подошёл режиссёр. Улыбнувшись, он поправил микрофон и стал благодарить зрителей за тёплую встречу, потом выразил признательность всей съёмочной группе, представил каждого, а в конце извинился, что из-за съёмок не смог приехать на встречу Иво Рюйтель. По залу прокатился вздох сожаления, отчего режиссёр совсем развеселился:
   -Перед выходом на сцену, - сиял он улыбкой, - мы заключили пари с нашим оператором: какая будет реакция зала на отсутствие Рюйтеля. Я выиграл, потому что догадался, каким стоном отзовётся известие об его отсутствии.
   Потом он рассказывал, как и почему решился на съёмки этого совсем не нового сюжета, вспомнил, конечно, ранние экранизации Ремарка, их достоинства и недостатки. Затем он предложил небольшой фрагмент фильма, и свет погас.
   По экрану поплыли начальные титры на фоне городского пейзажа. Шпиль собора, островерхие крыши, булыжники мостовой - Кира узнала Таллин, который, как всегда, должен был изображать иностранный город. Автомастерская с пьяненькой уборщицей и Роберт Локамп, отмечающий свой тридцатый день рождения.
   Левой рукой она судорожно вцепилась в подлокотник кресла, пальцы правой сжала так, что ногти врезались в ладонь. Этот высокий стройный мужчина - Штефан? Она узнавала и не узнавала. Его улыбка - мягкая, грустная, лёгкая ирония в глазах. Какого цвета глаза? Ах, как жаль, что фильм чёрно-белый! Он заговорил, и Киру охватили сомнения. Звучный голос актёра не был мягким, бархатным тембром Штефана. И акцента у Иво Рюйтеля тоже не было.
   Экран погас, осветилась сцена. Теперь выступал оператор, потом ещё кто-то и ещё... Дошла очередь до Патриции-Журавлёвой. Заметно смущаясь (или так задумано?), она говорила о том, как трудно и легко ей было работать на картине с такими замечательными товарищами. Очень сожалела, что отсутствует Иво, который сейчас снимается где-то на юге. Поклонницы пишут ему тысячи восторженных писем. Он их разбирает вместе с женой и даже пытается отвечать.
   И вновь на экране появились Роберт и Пат. Камера оператора любовалась ими, она заглядывала в сияющие счастьем глаза, томно обнимала взглядом тела, подслушивала, подглядывала. Смотреть на это не было сил, и Кира зажмурилась. Свет с экрана проникал сквозь закрытые веки, дразнил, звал. В оцепенении Кира высидела остаток вечера, сжав зубы, вытерпела трагедию последних кадров, благодарственную финальную овацию, восторги Вики и дорогу домой.
   В её душе был жуткий раздрай: то ли плакать, то ли смеяться. Хотелось и того и другого одновременно. Нашла его? Да он ли это? Если нет? Разве бывает такое потрясающее сходство? Но почему Иво Рюйтель? Откуда это имя? Что-то не увязывается. Актриска, игравшая Пат, лепетала о нежной жене, читающей письма поклонниц её мужа. Жена! Какая жена?! Кира потрясла головой. Неужели повторяется тридцать первый год? Да за что же ей такое? Нет, Штефан и Иво Рюйтель -разные люди. Вот если б можно было увидеть его не на плёнке, а вживую, поговорить с ним, разобраться!
   -...Теперь-то ты понимаешь, как это глупо? - Вику подбросило на неровности дороги, и она крепко ухватилась за переднее сидение. - Да ты меня совсем не слушаешь!
   -Задумалась... О чём ты? Что глупо?
   -О тебе, дурочка, о тебе. Я уже вся испереживалась, как ты станешь теперь Шурке объяснять, кто у тебя на фотографии. Представляешь, она по телевизору Рюйтеля увидит и будет считать, что это её папу там показывают. Как только тебе в голову эта идиотская идея могла прийти - определить в отцы ребёнку артиста? Нет, конечно, есть сумасшедшие, которые та-а-акого себе напридумывают и сами потом в это верят. Бегают за артистами, цветы, подарки им носят. А те и рады! Той подмигнут, ту по щёчке потреплют, с той вечерок проведут... Сумасшедшие поклонницы! На могиле этого двоеженца Рудольфо Валентино кто-то даже покончил с собой.
   -Рудольфо Валентино? Это что-то из немого кино? - покосился в сторону Вики Вацлав.
   -Психоз, настоящий психоз! Но сейчас же не тридцатые годы всё-таки! - не обратила на него внимания Вика. Она сверлила подругу сердитыми глазами, - ну что ты в молчанку играешь?
   -Я не играю. Ты права: сейчас не тридцатые годы. И я не хочу об этом говорить.
   Мужчины на переднем сидении хранили многозначительное молчание. Внезапно оно показалось Кире настолько враждебным, что она испуганно уставилась в затылок Орлова. Её прошиб холодный пот. Что же она наделала? Какую непростительную глупость совершила, поддавшись эмоциям и просьбам Шурки, когда вывесила на стенку фотографию Штефана! Эти двое, сидящие впереди, ничего не знали о нём. А теперь знают. И тут ей стало совсем плохо, потому что она поняла, почему так настойчиво приглашали они её сегодня в Дом кино. Им нужна была её реакция, когда на экране появится артист Иво Рюйтель. И она её продемонстрировала. Но это означает, что они уже знают о Штефане. А теперь она своей реакцией, которую разве что слепой не заметил бы, добавила им козырей. Но тогда получается, что Иво Рюйтель - это Штефан! Мысли её лихорадочно метались. Как выкрутиться, что придумать?
   -А впрочем, - легкомысленно и по-дурацки хихикая, тогда как сердце её в ужасе трепетало, добавила она, - должна сознаться: это была большая глупость - придумать Шурке такого отца. Теперь надо всё переиначивать. Ну ты же поможешь, Викусенька? Вместе что-нибудь сочиним, да?
   -Вот, Стоцкая, всегда ты так, - Вика не умела долго сердиться, - ладно, как-нибудь выкрутимся.
   Орлов галантно проводил её до подъезда - дальше Кира его не пустила. Вацлав с Викусей повезли начальника домой. Она посмотрела, как мигнув огоньками, отъезжает машина, увозя двух её смертельных противников, шагнула в полутёмный подъезд. Поднималась по лестнице, нашаривая в сумке ключи, и чуть не заорала в испуге, когда тёмная фигура отделилась от стены и преградила ей дорогу.
   -Это я, Кира! - проговорила фигура голосом Сергея Палёнова. - Вот дожидаюсь тебя.
   Он протянул руку, и Кира вцепилась в неё, как в спасательный круг.
  
  
   Пока Кира бегала к соседке (надо было посмотреть на Шурку - её решили не будить и оставили ночевать у Тамары), пока грела на кухне чайник и накрывала на стол, Сергей рассматривал фотографии на стене. Он переходил от снимка к снимку, и в его душе росло раздражение, смешанное с тяжёлым гнетущим чувством тоски. Вот жили же счастливые люди (то, что они были счастливы, не трудно догадаться по лучистому взгляду обоих), а потом всё перепуталось, переплелось в невообразимом порядке. Кому это было нужно?
   Внешне, как он успел заметить, Кира не изменилась: как было семнадцать, так и осталось. Если б не эти её невозможные глаза. Он успел глянуть: там в их зелени застыло, замёрзло время. Сергея даже передёрнуло, как только он вспомнил этот её тысячелетний взгляд. Как у доисторического ископаемого, вымирающего от одиночества.
   Он прошёлся по комнате. Мебели - раз, два и обчелся, да всё такое старенькое, убогое. В углу блеснуло зеркало, показавшееся знакомым. Жёлтая обезьянка с разлохмаченным ухом и плюшевый медведь обнялись в кресле. Он вопросительно глянул на Киру, но та сосредоточенно расставляла чашки на столе и, как ему показалось, избегала его взгляда.
   Кира в самом деле отчего-то испытывала смущение. Как увидела Сергея там, на лестнице, так и решила, что теперь у неё всё получится. Она так устала носить свои отчаянные надежды, свои убийственные разочарования в себе, так нуждалась в человеке, которому бы могла рассказать о безнадёжной тоске ожидания, складывающейся из бесконечных часов, дней, месяцев. Ей так нужен был кто-то, кто хоть чуть-чуть знал её драму, кто мог утешить, ободрить. И вот этот человек появился, пришёл. Он выслушает, поймёт, как мучительно корчится её одинокая душа, он поможет. Вместе они что-нибудь придумают.
   Теперь она немного успокоилась. Прошёл порыв немедленно вывалить всю-всю свою историю. Краешком глаза наблюдала, как Сергей разглядывает её немудрёное хозяйство. Она помнила высокого неулыбчивого юношу, задиристый взгляд его жгуче-чёрных глаз. Он и сейчас оставался таким, лишь голова поседела. И ещё больше усилилось сходство с его отцом. Казалось, здесь прохаживается Полди: так же строен и хорош. Можно ли довериться ему? Что осталось, сохранилось в этом новом Сергее-Франце Палене от того милого юноши из тридцатых годов? Или подлые полдиевские гены задавили Олечкину доброту и отзывчивость? Кира злилась на себя за подозрительность, но начать разговор никак не решалась.
   Молчать дальше стало неловко, и она с напускной весёлостью взглянула на Сергея:
   -Узнаёшь? - кивнула в сторону зеркала. Он подошёл, коснулся резной рамы.
   -Неужели то самое, мамино?
   -То самое, - усмехнулась Кира, - только не мамино, а прабабушкино, - и пояснила: - оно принадлежало моей прабабушке. Потом перекочевало к бабушке, от неё к маме, а потом мы со Штефаном нашли его в нашем одесском доме и привезли в Петербург.
   Она запнулась, упоминая Палена. Как странно и приятно произносить его имя вслух! Не звать мысленно, не рыдать в подушку. Ну, рыдать-то она давным-давно не рыдает, наверное, атрофировалось то, откуда слёзы берутся.
   -Помню, помню его. Мама, - его голос дрогнул, - мама всегда тщательно стирала с него пыль. Усаживалась на пуфик - отец ей добыл в театре - и часами сидела, вглядываясь туда. Отец посмеивался над ней, а она говорила, что видит там то, о чём мечтает. Знать бы, что она там видела...
   Кира подошла и встала рядом. Да, умело это стекло преподносить неожиданности! По знакомому песчаному берегу шла женщина в светло-лиловом шёлковом платье. Нежаркое солнце сияло, разбиваясь в мелкой ряби воды. Ветер играл лёгкой вуалью её шляпы. Лица было не разглядеть, но Кира догадалась, кто это. Женщина в лиловом подошла вплотную, отвела вуаль, лицо осветилось улыбкой. "Вот, значит, как! Ты встретила того, о ком мечтала, да? Или чуткое стекло уловило моё желание видеть тебя счастливой?" - Кира посмотрела на Сергея - доступно ли ему видеть то же, что и ей? Нет, кажется, нет.
   -Помаши ей, Серёжа, - он покосился на неё, ничего не сказал, но приветственно махнул рукой. Олечка там, в зазеркалье, засмеялась, послала воздушный поцелуй. Потом по поверхности стекла пошла дымка, и оно отразило их, стоящих рядом. Кира отошла в сторону, - знаешь, мне кажется, это не совсем зеркало. Но об этом потом. Сейчас давай чай пить и говорить. Как ты жил эти годы?
   Они перешли к столу.
   -У меня неплохой чай заварен. Конечно, это не от Елисеевых, но тоже ничего - со слоном на пачке, - Кира налила заварки, долила кипятка. - Ничего, что разбавляю? Говорят, на ночь крепкий чай нельзя пить.
   -Я теперь крепкий чай и днём не пью, - невесело улыбнулся Сергей. - Как жил? По-разному. Всё бывало: и плохое, и хорошее. Вот глянул на тебя и сразу вспомнил, как уезжал из Советов. Как стоял возле поезда, прощался. До сих пор перед глазами картина: по перрону идут отец с матерью. Он в пальто нараспашку, голова гордо откинута, в тёмных волосах искрятся снежинки. Рядом мама, ослепительно молодая и красивая... - он помолчал. - Тогда, в Берлине, всё отлично получилось. Иван Фёдорович за считанные часы сумел и документы добыть, и деньги. А уж как он ловко организовал моё "самоубийство"! Двое суток не прошли, а я уже стал Францем Паленом и поезд мчал нас в Швейцарию. Через полгода я слушал лекции на историко-философском факультете и с чувством вины вспоминал наши с тобой разговоры о Канте и нравственном законе.
   -А как они - Эльза Станиславовна и Иван Фёдорович?
   -Удивительные люди! Сколько доброты, искренности, благородства! Они вернулись в Эстонию - хотели поближе к сыну, но там было как-то неспокойно. Я тоже ездил туда перед войной. Живописные места: можжевельники, валуны, море - красотища. Жить бы да жить! Но в воздухе уже витала война, и мы на семейном совете решили перебраться в Швейцарию. Я там работал внештатным сотрудником одной из газет. В июле 1939 года меня отправили в Париж, а 3 сентября Франция объявила войну Третьему рейху. Стариков Паленов уже к тому времени не стало - попали под снежную лавину. Всей деревушкой вышли на поиски каких-то лыжников и не возвратились.
   -О... - лицо Киры затуманилось воспоминаниями: Эльза Станиславовна и Иван Фёдорович возле рояля в рождественскую ночь, влюблённые и молодые, а рядом он - её боль и мечта - улыбающийся родителям Штефан. - Как это печально...
   -Знала бы ты, как веселились в августе тридцать девятого в Париже! Никто же всерьёз о войне и не думал. Гитлер захватил Богемию. Все спрашивали - где это. Обыватели ломали голову, разыскивая её на карте. Танцевали и пели пустяковые песенки. Позже томми - так звали англичан - стали передавать по радио "Лили Марлен". Всё мгновенно исчезло из магазинов, но чёрный рынок ломился от деликатесов. Там можно было достать даже настоящий кофе. Моя жена - Франсуаза - научилась ловко зашивать петли на чулках. Представь, она выдёргивала длинный-длинный волосок - у неё были роскошные волосы - и вставляла его в иголку вместо нитки. Я умирал со смеху, глядя, как она дёргает, морщится, а потом шьёт. Наконец, сказал, что разведусь с ней, если она облысеет. Она рисовала карандашом швы прямо на ногах. А что? Издали было очень похоже на чулки... Тогда многие женщины так делали, - у Киры горло перехватило от его горькой улыбки. Она поняла, что он не просто так говорит о песнях, чулках - всех этих не много значащих пустяках. Он в своём рассказе подбирается к главному, изо всех сил оттягивая его приближение. Сергей опустил голову, застывшим взглядом уставился на узор на скатерти. Чай давно остыл, они и не вспомнили о нём.
   -Она училась в Сорбонне. Как-то я застрял на Бульмиш у лавочки букиниста. Бежал мимо, скользил глазами по старым книгам - и вдруг русские буквы. Карты Петербурга с петровских времён до начала двадцатого века. Стою, листаю, разглядываю и чувствую, что меня тоже кто-то изучает. Маленькая такая, чёрненькая, как галчонок. Так и познакомились. Франсуаза занималась германистикой, специализировалась на немецкой литературе восемнадцатого века. Как же ей потом пригодилось блестящее знание немецкого языка! Ты, конечно, слышала о французском Сопротивлении? Ну да, кто ж о нём не знает!
   Он резко встал, прошёлся по комнате. Остановился у окна, его спина ссутулилась.
   - Шарло появился в нашей группе в конце сорок третьего. Совсем мальчишка, отчаянный до безрассудства. Мы отбили тогда грузовик с заложниками, он был среди них. На худом лице злющие глаза - ни улыбки, ни ласкового слова. Одна злость и ненависть. Если б мог, он бы убивал бошей голыми руками. Никому не доверял, но к нам с Франсуазой привязался, как собачонка. Она его привечала, жалела, считала младшим братишкой.
   Это случилось в Сюрене, почти пригороде Парижа. Шел август сорок четвёртого, и Сопротивление готовило восстание. Мальчишку взяли по нелепой случайности. Бошам не понравился его взгляд. Это уж потом нам рассказал булочник, что Шарло покупал бриоши, когда вошли немцы. Они были в хорошем настроении, смеялись. Один даже похлопал мальчишку по плечу... А тот так зыркнул в ответ да ещё прошипел ругательство, что немец отскочил от него, как от бешеной собаки. Короче, Шарло забрали в форт Мон-Валерьен. Там немцы держали сотни заложников и методично их расстреливали.
   Франсуаза места себе не находила от беспокойства за Шарло, проклинала себя, что в то утро ей до смерти захотелось тёплых бриошей с молоком. Ей тогда часто хотелось то персика, то солёного огурца... К утру немцы расклеили на каждой тумбе списки тридцати заложников, которые будут расстреляны, если в комендатуру не явится кто-либо из предателей-саботажников. Имя Шарло числилось вторым в списке.
   Двенадцатого августа я должен был быть в Париже, там собирали руководителей групп - шли последние приготовления к Парижскому восстанию. Вернулся утром тринадцатого и узнал, что Франсуаза ушла, оставив мне письмо. В нём она объяснила, почему не может остаться. "Вспомни, как ты мне часто говорил о звёздном небе. Понимаешь, никогда не смогу поднять голову и взглянуть на него", - писала она, - он замолчал, всё так же глядя в тёмное окно. Кира затаила дыхание, её глаза распахнулись от предчувствия боли, которая сейчас обрушится на него. Сергей вздохнул, резко повернулся и жестким голосом без эмоций, коротко произнёс:
   -Её расстреляли семнадцатого августа, а девятнадцатого началось Парижское восстание. Ещё через неделю в Париж вошли союзники, - он устало опустился на стул и откинулся на спинку. - Так закончилась моя семейная жизнь. И началось существование, смыслом которого стала работа в Комиссии по выявлению нацистских преступников. Видишь ли, Кира, в Советский Союз я не просто так приехал. Уже сразу после войны мне не давала покоя мысль, что провалы наших операций в последние полгода были не случайны. Но это длинная история. А если коротко, мне удалось найти немецкие архивные документы.
   -И...
   Он коротко взглянул на неё:
   -Был предатель. И был он в нашей группе. Понимаешь, все группы делились на тройки либо пятёрки и люди могли жить, работать рядом, но не знать, что их сосед или соседка состоит в Сопротивлении. В одну группу входило обычно 25-30 человек, конспирацию соблюдали железно, только руководитель группы знал всех. Я нашёл в архиве гестапо списки членов четырёх разгромленных групп и донесения, написанные одной и той же рукой с подписью "Chiot" ...
   -Щенок? - удивилась Кира.
   -Да, щенок. Скажи, как зовут детёныша волка?
   -Как? Волчонок - как же ещё?
   -Вот именно, волчонок или щенок. У одного в нашей пятёрке была татуировка на внутренней стороне запястья: голова волка.
   -Но, может, это совпадение?
   -Может. Этим возможным совпадением я занимаюсь последние тридцать лет. И все эти годы кто-то идёт рядом со мною, можно сказать, параллельно. Прямо-таки дышит в спину. Было время, я не успевал за ним, он ловко подчищал следы. Но совсем недавно я опередил его на шаг, и теперь он нервничает...
   -Ты хочешь сказать, что этот волчонок - русский?
   -Да, именно это я хочу сказать. На его совести больше ста жизней, жизнь Франсуазы и нашего нерождённого ребёнка! И я найду эту гадину...
   От волнения на его правой щеке проявилось красное пятно, губы посинели, но глаза фанатично горели. Он достал стеклянную трубочку, вытряхнул белую горошинку и слизнул её с ладони. Минуту-другую они молчали, Сергей приходил в себя, и Кира хмуро наблюдала за ним. Ей стало бесконечно жаль его. Наверное, та, прежняя, Кира сейчас проливала бы слёзы сочувствия. Но Кира середины семидесятых зажала своё сердце в кулак и молчала. Она прошла через такое количество потерь, утрат, разочарований, что давно поняла: никакие слова никогда не смогут утешить разрывающееся от боли сердце. Надо просто жить - и всё. Ждать и надеяться, если ещё можешь надеяться.
   Кира вздохнула, взяла Сергея за руку, и её обожгло болью. Сердце трепыхалось где-то посередине рёбер, и чья-то жестокая рука протыкала его раскаленной иглой.
   -Ух, как тебя прихватило! - тяжело дыша, сказала она, - сиди, сиди, не двигайся! Сейчас тебе станет легче... Ну как?
   -Кажется, отпустило, - его посеревшее лицо постепенно приобрело нормальный цвет, от губ откатил синий оттенок. Сергей виновато глянул на неё, - больно тебе? Слышал я об этих твоих штучках с исцелениями. Андрей Афанасьевич Монастырский рассказывал. Ты же на себя всё принимаешь. А вдруг не выдержишь да помрёшь?
   Кира облегченно вздохнула - раз шутит, значит, в самом деле, помогло.
   -Тебе известно, что с ним случилось, с Монастырским?
   -Ну откуда же? Я ведь в Советский Союз месяц назад приехал, мало что мог нарыть. Знаю только, что после моего "самоубийства" он вернулся и вскоре был арестован. Ничего не знаю о маме. Никаких следов. Так же и об отце. Как всё с ними случилось - ничего не знаю.
   -Если ты о Полди, то он погиб, - он вопросительно поднял брови, - вернее, его убили на квартире ночью. Приходил следователь, всех расспрашивал. Решили, что позарились на деньги...
   Кира не стала рассказывать подробности - пожалела и Сергея, и Ниночку.
   -Бедняга. Знаешь, несмотря ни на что, мне жаль его. Ну да Бог с ним, - его пронзительные глаза подёрнулись печалью. - Лучше скажи, что с родителями. Как они погибли?
   -Как п-погибли?! - от волнения у неё язык стал заплетаться, - почему погибли?
   -Господи, ты так побледнела! - он сунул ей чашку с остывшим чаем, - вот, хлебни, полегчает.
   Но Кира резко отодвинула чашку, и чай выплеснулся на скатерть. Она смотрела, как по изысканной белизне, по кудрявому тканому рисунку расплывается тёмное пятно.
   -Откуда ты знаешь? - губы онемели, и слова не хотели выговариваться. Сергей пожал плечами:
   - Это же и так ясно. Разве ты ходила бы в Дом кино в такой чудной компании, если б отец был с тобой? А мама? Вряд ли она позволила бы тебе надеть это миленькое платьице, - он криво усмехнулся, помолчал. - Прости, я лишь пытался скрыть, как больно думать о них в прошедшем времени. Я... я видел... мне прислали фотокопии справок. В них сказано, что, - его пальцы сжались в кулак, - сказано, что 26 декабря 1931 года постановлением Особого совещания НКВД СССР Палёнов С.И. и Палёнова О.Я. были приговорены к расстрелу по обвинению в антисоветской агитации и шпионаже. Постановление приведено в исполнение 27 декабря 1931 года в городе Ленинграде. Место захоронения установить не представляется возможным, так как по существовавшим в тот период правилам место захоронения расстрелянных не фиксировалось. Вот так.
   Она смотрела на Сергея, а в голове крутилось заезженной пластинкой услышанное недавно: "Нет, ребята, всё не так. Всё не так, ребята!". Кира вздохнула со всхлипом:
   -И когда ты узнал?
   -Около месяца назад...
   - Хотелось бы взглянуть на эту справку... - она глотнула чая и осторожно поставила чашку на блюдце. Сергей смотрел, как она сжимает левой рукой трясущиеся пальцы правой. Она справилась с собой и задумчиво посмотрела на него, - кто её подписал?
   -Обычная справка, обычная подпись: "Заместитель прокурора Центрального района города Ленинграда старший советник юстиции А.Г.Орлов", - он дёрнул плечом совсем, как тот двадцатилетний Серёжа, - ничего особенного...
   Он ожидал от Киры слёз, причитаний, жалоб на свою несчастную судьбу - чего угодно, но только не улыбки. Она засияла робкой, трогательной улыбкой, потом порывисто протянула к нему руку, ласково коснулась его тяжёлой ладони:
   -Ты даже представить себе не можешь, как я тебе рада! - он недоумённо посмотрел на неё. Счастливое выражение лица - это что-то невозможное для неё. А Кира была почти счастлива. Почти - потому что... итак ясно почему. Штефан - разве можно быть счастливой без него?
   -Чему ты радуешься, дурочка?
   -Знал бы ты, как я боялась...
   -Чего ты боялась?
   -А вдруг ты от них? - выпалила Кира и увидела, как в недоумении приподнялись его брови. Тогда она затараторила: - они везде. Дети старые... Капор надела и говорит, что я берет немодный ношу... Никому нельзя верить, даже моя подруга теперь с ними. Они всё подбирались, подбирались... Ниночку замучили... Ты помнишь Ниночку?
   Кира говорила быстро-быстро, проглатывая слова. Она вцепилась ему в руку и дёргала её, заглядывала в лицо огромными сухими глазами, губы её тряслись. Сергей осторожно высвободил руку из цепких Кириных пальцев, налил в чашку остывшего кипятка.
   -Ну-ка, глотни, - и придержал чашку в её дрожащих руках. Надо же - истерика! Он подумал, что та, прежняя Кира, которую он знал сто лет назад, никогда бы не устроила ничего подобного. Мелкими глотками она выпила всю воду и, держа чашку двумя руками, осторожно поставила её на стол, пустые глаза уставились в одну точку.
   -Кира, - позвал он и поморщился, заметив, как она вздрогнула и сжалась, - ты вот что, давай ложись спать. Я завтра зайду, тогда и поговорим.
   Ему не понравилось затравленное выражение её лица.
   -Ты слышишь? Завтра увидимся...
   -Завтра? - эхом отозвалась Кира. - Что будет завтра? Будет ли оно, это завтра?
   Её взгляд блуждал по комнате, остановился на мерцающем стекле зеркала. Она рывком встала, подошла, оглянулась на Сергея:
   -Иди сюда, - он подошёл.
   -Смотри.
   Сергей пожал плечами, но бросил взгляд в стекло.
   -Чёрт меня побери, - прошептал он и растерянно посмотрел на Киру. Кажется, она уже упокоилась. Во всяком случае, дрожь прошла, но остались тени вокруг глаз.
   -Что теперь ты видишь?
   -Берег моря, - неуверенно начал он, - закатное солнце почти утонуло... сосны с красными стволами... Что это? - он дико глянул на Киру, - это телевизор? Да?
   -Ну какой телевизор? Ты же видишь, что это всего лишь наше старое зеркало. Теперь оно, видимо, решило, что тебе можно доверять...
   -Прекрати! - сердито оборвал её Сергей, - "оно решило"! Что за ерунду ты несёшь? Это всего лишь стекло, покрытое амальгамой, - и только. Там просто какой-то оптический эффект. И всё.
   -Оптический эффект говоришь? А если я скажу тебе, что это вовсе не зеркало? Или лучше так: не совсем зеркало? А? - она вернулась к столу, стала собирать чашки. Потом достала из шифоньера саквояж. - Знаешь, чей это саквояж?
   -Похож на тот, что был у Эльзы Станиславовны в сейфе. Мы тогда все приехали на мызу. Я тебе уже рассказывал. Эльза Станиславовна показала тайник и то, что там хранилось. Но мы не открывали саквояж, только завернули в простыню и назад поставили. А Иван Фёдорович нанял рабочих, чтоб поклеили новые обои - поверх старых. И ещё раз. Рабочие злились, потому что доктору "не понравился, видите ли" рисунок и он велел наклеить другие обои прямо поверх новых.
   -Он хотел скрыть сейф.
   -Да. Так это тот самый саквояж?
   -Когда-то, в 1911 году, он принадлежал мне. Ах, да! Ты же многого не знаешь... Тебе Палены рассказывали обо мне?
   -Они тебя любили, прежде всего потому, что тебя любил их сын. Вспоминали какую-то драматическую историю. Но они каждый раз так остро переживали эти воспоминания, что я решил не затрагивать эту тему, чтобы не тревожить их.
   -Да, - Кира усмехнулась, - история в самом деле драматическая.
  
  
  
   Глава 7
  
   -Видишь ли, в двух словах это трудно изложить...
   -А ты попробуй, - он взглянул на часы на руке, - время детское, всего двенадцать.
   Кира кивнула, соглашаясь:
   -Часики тебе Штефан подарил?
   -Да. Перед моим "побегом". Никогда с ними не расстаюсь.
   -И я со своими тоже. Эти часики были свадебным подарком от моих родителей. Мы их нашли в большой подарочной коробке весной 1912 года в Каменецке. Это городок, где я родилась... Но странности начали происходить годом ранее.
   Кира рассказывала и рассказывала, заново переживая свою жизнь. Сергей молча слушал. Он верил и не верил ей. Его рациональный ум не хотел верить ни в какие потусторонние проявления, упорно сопротивлялся. А Кира ничего и не доказывала, она просто излагала события в хронологическом порядке.
   -Постой, - остановил её Серёжа, - получается Гришка-прохвост побывал у тебя в 1931 году? А Нина говорила, что его торжественно похоронили ещё в двадцатых?
   -Да. Он был весь в коже, перетянутый ремнями. Потом в кино стали таких показывать - типичный комиссар или чекист. Видел бы ты, что с Ниночкой стало, когда она увидала его! А он, дрянь такая, переступил через неё и ушёл. Знаешь, мне кажется, что он знал... ну, что это Ниночка его...
   -Убила?
   -Да. У него лицо сделалось такое презрительно-брезгливое... Потом всё завертелось очень-очень быстро. Вернулся из Берлина Монастырский и рассказал, как там у вас всё прошло. Но за ним уже открыто следили, а потом его арестовали. Как он сумел вырваться от них и сбежать - уму непостижимо! И случилось то, во что ты вряд ли поверишь. Они ушли туда, - Кира кивнула в сторону зеркала.
   -Вот так прямо взяли и перешагнули, как через порог, на ту сторону, - криво усмехнулся Серёжа. Он не верил. Да и кто бы поверил?
   -Смотри, - Кира поднесла ладонь к поверхности зеркала. Стекло пошло волной, заклубилось туманом, её рука мягко погружалась в этот туман. Она почувствовала, как её тянет, затягивает туда, и отдёрнула руку. - Теперь веришь?
   Он тоже приложил руку к стеклу, но ощутил лишь холод твёрдой зеркальной поверхности.
   -Никогда бы не поверил, если б сам не увидел, - пробормотал он.
   Кира улыбнулась:
   -Вот-вот, Фома Неверующий.
   -А отец? Он тоже...
   Кира достала из медальона пергаментный клочок:
   -Здесь были цифры. Столбик чётко очерченных цифр. Штефану выпал 1969, а мне 1968 год. Теперь, видишь, осталось только это: 1910. И, знаешь, что меня пугает? Цифры стали бледнеть, как бы выгорать... А ведь это "дверь" туда, в наше время. А вдруг она захлопнется?!
   -Отец тогда вспомнил тебя?
   -Вспомнил, за считанные минуты перед тем, как исчезнуть, - она медленно сложила листочек и спрятала его в медальон. - Мы должны были встретиться, мне нужно было подождать его всего один год. Как я ждала! Как часы-дни считала! И ничего.
   Она судорожно вздохнула, потом улыбнулась:
   -Если бы не Шурочка, наверное, не выдержала бы...
   -Шурочка? Это та малышка, что мне дверь отворила? Твоя дочь? - он глянул исподлобья.
   -Помнишь, у меня всё голова кружилась, да подташнивало? Вот так она со мной и путешествовала: из 1912 года, через 1931, в год 1968. Ты видел, как она похожа на него?
   -Очень похожа, - он задумался. В самом деле, куда мог деться Штефан? Что с ним случилось?
   Она достала альбом с фотографиями. Малиновый бархат почти не пострадал от времени, только слегка потускнела позолота на обложке.
   -Здесь было всего-то несколько карточек, - она бережно открыла альбом. - Узнаёшь?
   Открыточный домик среди сосен и елей - милый наивный пейзаж.
   -Мыза в Эстонии?- Серёжа разглядывал пожелтевший снимок. - Да-да, помню. Уютное место.
   -Теперь уже нет. Дом обрушился. Он словно бы сам себя похоронил, - она перевернула страничку. - Здесь дедушка - он погиб в Болгарии, а это его жена, моя бабушка. Он называл её "моя Танечка". Мама, совсем ещё малышка.
   -Постой, но за ними дом Паленов? Получается, они там бывали?
   -Насколько мне известно, они там никогда не были, - усмехнулась Кира, - это не единственная странность, которая тебя ожидает. Смотри дальше. Вот мои родители, и я с ними.
   -Ты похожа на маму, особенно глаза. Она была удивительной красавицей.
   -И Штефан так говорил, - она легко коснулась карточки, и ей показалось, что от неё идёт тепло. - Забавно, правда?
   -Что забавно?
   -Все говорят, что мама была красавицей и я похожа на неё, но никто никогда не сказал, что я - красивая. Никто, - повторила она, - никто, кроме...
   Сергей с беспокойством глянул на неё. Неужели опять начнётся истерика? Но Кира лишь вздохнула и собралась перевернуть страницу.
   -Минуту, - он удержал её руку, полез в карман за очками. Кира хихикнула. Серёжа косо посмотрел, - чего ты смеёшься? Ну да - очки. Так ведь мне, милая моя, 66 лет. Не то что тебе: всегда семнадцать!
   -Ладно, ладно, не сердись. Так что же ты здесь углядел?
   -Сколько тебе лет на этом снимке? Десять?
   -Девять. А что?
   -Получается, это 1904 год? А здесь "Титаник" ... Его ещё не было. Насколько я помню, первый из трёх кораблей - "Олимпик" - начали строить года на три позже, потом только "Титаник". Может просто совпадение? Нарисовали корабль, придумали красивое название...
   -Ну да, считай совпадением, - она перевернула ещё одну страницу. Семейная идиллия на фоне дома Паленов не вызвала удивления скептически настроенного Серёжи, но следующий снимок заставил его восхищённо присвистнуть:
   -О, какие лица!
   -Брат и сестра Баумгартены. А эта малышка - моя бабушка Танечка. Видишь, Нора показывает на фото? Никого не узнаёшь?
   -Этого не может быть. Ты тогда ещё не родилась. Это фотомонтаж, так теперь часто делают, - изо всех сил сопротивлялся Сергей.
   -Ты себя слышишь? - упрекнула его Кира и передразнила: - "так теперь часто делают" ... Здесь дата стоит: 1854 год. Думаешь, кто-то взял и зачем-то устроил этот розыгрыш?
   -Не знаю. Только этого не может быть, - твердил он своё.
   -Хорошо. Пусть розыгрыш, - вздохнула Кира и показала на Ричарда, - ты помнишь это лицо?
   -Конечно, помню. Кто ж не запомнит такого умопомрачительного красавца?
   -Как-то твоя мама увидела у меня эту фотографию. Она просто заболела ею. Тосковала, мечтала, страдала...
   -Влюбилась в изображение? - не поверил он.
   -Представь, влюбилась. И всегда мечтала встретить его.
   -Но он же давным-давно...
   -Не знаю. Может, давным-давно, а может, и нет. Она его видела в зеркале. Помнишь, ты говорил, она любила смотреться в него? Она видела там Ричарда, мысленно говорила с ним. И мечтала о встрече. И вот теперь смотри...
   Кира перевернула ещё одну страницу.
   -Не может быть! - он потрясённо уставился на групповой снимок. На фоне морского пейзажа стояли четверо: две женщины и двое мужчин. Чёткая фотография позволяла прекрасно рассмотреть их лица, детали одежды. Олечка продела руку под локоть Ричарда, мило склонив изящную головку ему на плечо. Рядом почти в той же позе, опираясь на руку Монастырского, грустно улыбалась Нора.
   -Но тут же... - Сергей посмотрел на Киру ошалевшими глазами, - здесь мама и Андрей Афанасьевич!
   -Да, здесь они все: Олечка, Ричард, Нора и Андрей Монастырский. И, поверь мне, этого снимка тогда, в двенадцатом году, не было.
   -Какая-то чертовщина, - его сознание упорно продолжало сопротивляться. - Слушай, у меня уже всё перемешалось в голове: браслеты, зеркала, призраки... Но я же вижу, ты ещё не всё рассказала. Да?
   -Да. Не всё, - она заметила, как Сергей осунулся и побледнел от усталости, - вот что: давай завтра поговорим. Сейчас уже спать надо...
   -Смеёшься? - он упрямо помотал головой и стал совсем похож на того, двадцатилетнего Серёжку Палёнова, - говорить так говорить, рассказывать так рассказывать. Ты только чаю согрей, - попросил он.
   Пока Кира занималась чаем, Сергей задумчиво вглядывался в темноту окна - туда, где светились редкими огнями окна дома Циммермана:
   -Так и вижу тебя: сидишь пьёшь кофе и смотришь, смотришь в свою прежнюю жизнь. Душу травишь...
   -И не думала травить душу, - огрызнулась Кира. - Я всего лишь продолжаю ждать. Как Пенелопа Одиссея... или как Сольвейг...
   -Не очень-то Одиссей был верен своей Пенелопе, - саркастически усмехнулся он.
   Кира резко повернулась:
   -Не смей, - процедила она сквозь зубы, - не смей таким тоном говорить об отце! Мальчишка!
   Он покраснел, насупился, сунул руки в карманы брюк и отвернулся к окну. Кира посчитала про себя до двадцати и миролюбиво позвала его:
   -Иди чай пить, Серёжа.
   Он подошёл, устроился на стуле, скептически глядя, как Кира пытается вскрыть тупым консервным ножом банку сгущёнки:
   -Дай, открою... - он забрал у неё банку, - Шурочка сгущёнку любит?
   -Любит, - коротко ответила Кира. Они помолчали.
   -Кирка, ты не сердись. Это я глупость сказал... - он подвинул к ней банку.
   -Не сержусь. А ты подумай, прежде чем что-то ляпнуть, - она намазала на ломтик булочки сгущёнку и протянула Серёже, - мы с Шуркой вот так любим...
   -Помнишь, мы на кухне чай пили с конфетами?
   Кира кивнула и усмехнулась:
   -Ты маленьким сладкое любил. Как всё странно... Ведь если пересчитать годы-месяцы, получится, что я видела тебя - трёхлетнего малыша - всего восемь лет назад. А ты - вот он какой! - седой, большой и тебе 66 лет... Уму непостижимо!
   -Это точно: непостижимо. Что там Гришка-прохвост плёл? Надо вернуть ящичек? Покажи-ка его!
   С трудом Кира вытянула объёмистый сундучок из брюшка саквояжа.
   -Вот, смотри.
   Серёжа повертел его в руках, попробовал открыть - не получилось.
   -Вот ключ, - она протянула кольцо и ткнула в то место крышки, куда его надо было приложить. Серёжа приставил камень к нужной выемке, но ничего не последовало. Тогда Кира повторила его действия, и крышка с позвякиванием откинулась.
   -Вот, значит, как, - хмыкнул Сергей. Он заглянул в нутро ящичка, потянулся за синим футляром, но крышка с противным скрежетом тут же захлопнулась. - Ах ты, чёрт!
   Кира засмеялась:
   -Смотри! - она ещё раз открыла ящичек, достала синий футляр и раскрыла его - пусто. - Здесь браслеты хранились.
   -Это кто ж так придумал? Получается, эта штука "знает" только тебя!
   - Вот именно. Об этом Гришка-прохвост и говорил. И ещё: без моего добровольного - заметь, добровольного - согласия всё это не действует. Знаешь, я хочу, в конце концов, знать, что там, в коробочке, столетиями хранила моя семья.
   Она решительно достала коробку, чем-то напоминающую портсигар для великана. Абсолютно гладкая, тусклая поверхность, ни рисунка, ни надписи, и никакого намёка на шов.
   -Тяжёлая! - она протянула коробку Сергею. Тот взял, взвесил на ладони:
   -Килограмма два, не меньше. Ты не торопись открывать её, - предостерёг он Киру, - помнишь, это запрещалось? Так что не спеши.
   -Не спеши, говоришь? Как же мне не спешить, если, как сказала Ниночка, эти уже больше двух месяцев кругами вокруг меня и Шурки ходят. И круги стремительно сужаются.
   Она рассказала, как "случайно" им встретился Вацлав Иванов во время поездки в Таллин, как опять-таки "случайно" появился телефонный приятель Александр Орлов, и главное - они вместе "сводили" её в Дом кино.
   -Они почти не скрывают, что ведут за мной наблюдение, - по плотно сжатым кулачкам с побелевшими костяшками Сергей догадался, как тяжело даётся Кире внешнее спокойствие.
   -Неужели этот артист так похож на отца?
   -Ты сомневаешься? Просто одно лицо. Но голос... голос не Штефана, и фильм чёрно-белый - поэтому трудно сказать он это или нет. И почему Иво Рюйтель? Откуда такое имя? Если б встретиться с ним, поговорить... А вдруг он ничего не помнит, потому что перескочил через тридцать с лишним лет? Но сынок Гришки-прохвоста с племянником-душегубом неспроста заинтересовались Рюйтелем.
   -Вот что, - поднимаясь, сказал Сергей, - тебе нужно встретиться с этим Рюйтелем, ты права. Я постараюсь разузнать о нём, думаю, это не сложно. Пока ничего не предпринимай. Да, ещё: этот Орлов - сколько ему может быть лет?
   Кира пожала плечами:
   -Не знаю. Может, чуть больше пятидесяти? Подожди, Ниночка говорила, что сын у неё родился, кажется, в двадцать втором году. А если так...
   -Если так, то ему пятьдесят три года. А в сорок третьем ему был двадцать один год.
   -Ты что, мог знать его тогда? - удивилась Кира.
   -Да нет, это не он. Тот был моложе - совсем мальчишка. Этакий дьяволёнок, щенок с мордой волка на запястье.
   Кира побелела, в ужасе уставившись на Сергея.
   -Ты что? Что это с тобой? - обеспокоился он, видя её бледное, как полотно лицо.
   -Серёжа, - еле шевеля губами, прошептала Кира, - Серёжа, у Орлова на запястье была полустёртая татуировка. Он пытался вывести её, но слабый контур всё-таки остался... Я видела!
   -И?! - он схватил её за руки и встряхнул: - Что там?
   -Морда то ли собаки, то ли волка...
   -Вот! Мне этот Орлов показался смутно знакомым, но он тщательно скрывал под шляпой лицо, отворачивался, - Серёжа прошёлся по комнате в возбуждении. - Столько лет искать! И так просто встретить!
   -Ты думаешь, это?..
   -Я почти уверен, что это Шарло - преступник, на совести которого не одна сотня людей. Это из-за него Франсуаза... - он надел пальто, взял шляпу, - Кира, не беспокойся, я сегодня же постараюсь всё разузнать об Иво Рюйтеле. Мы что-нибудь придумаем.
   -Куда ты сейчас пойдёшь? Ещё ночь, темень полная. Оставайся, поспи хоть чуточку. Сейчас ты слишком взволнован!
   -Вот именно поэтому мне надо пройтись и всё-всё обдумать, - нервно улыбнулся он. - Увидимся завтра.
   Он наклонился, коснулся губами её щеки и, неслышно ступая, вышел в коридор. Тихонько скрипнула входная дверь, и Сергей слился с темнотой парадного.
  
   -Ты что, ночью сгущёнку ела? - Шурка удивлённо разглядывала начатую банку.
   -Ты же видишь. Ела, - Кира закрутила узлом волосы, вколола последнюю шпильку, - Шурка, ешь быстрей, опоздаем же!
   Шурочка нахмурилась: что-то в тоне мамы ей не понравилось. Но она промолчала, быстро дожевала кусок городской булки - ту её часть, что вкусно хрустит, и допила чай. Осталось надеть пальтишко - и в путь.
   Обычно они выходили из дома в восемь утра. Летом солнце во всю светит, а в середине ноября темно и неуютно, да ещё пошёл мелкий дождь со снегом. На переходе задержались: вода в Карповке отражала огни фонарей и тихо плескалась, принимая в себя снег с дождём. В тишине утра далеко разнеслось цоканье копыт. Всадники - мужчина и женщина -проехали мимо.
   -Видишь, чуть не опоздали, - кивнула в сторону удаляющихся всадников Кира.
   -Мама, а ты умеешь вот так, на лошади?
   -Не умею. А вот твой папа отличный наездник, он же вырос на мызе, а там были лошади.
   -И гуси, и утки, и куры, - засмеялась Шурка, - ты это сто раз рассказывала.
   -Правда? - улыбнулась в ответ Кира.
   Они пробежали последние сто метров до школы, там Шурка встретила одноклассников, и они отправились в раздевалку, а Кира поднялась к себе в библиотеку. Протёрла пыль, полила цветы, расставила лежащие в раскладке книги - обычная, не требующая усилий пустяковая работа.
   -А вот и я, - заглянула в библиотеку географ Людмила Васильевна, а попросту Людочка. - Кирусик, помоги моим девчонкам. Они хотят все дни рождения ноябрьские в один день отметить.
   -А от меня что нужно? - удивилась Кира.
   -Представляешь, хотят что-то в духе начала века, в костюмах, с музыкой, только не современной. Короче, заморочили голову дальше некуда. А у меня открытый урок на носу - не до них. И ещё Катька Мазина из седьмого уши прожужжала сестре, которая у меня в десятом учится, о том, как ты им концерт на уроке устроила. Что ты им пела? Не пионерские же песни?
   -Да ерунда это! Они так орали и бесились, и ещё какой-то дуралей пианино мучил. Если б директриса пришла, всем бы досталось. Вот и пришлось их музыкой отвлечь, парочку романсов спела...
   -Вот ты и моим спой что-нибудь!
   -Можно, конечно, - согласилась Кира. - Только я же не певица, а так - для себя...
   -Вот и пусть для себя. Это то, что нужно. Слушай, ты так и не посмотрела "Товарищей"?
   -Я же говорила, у нас телевизора нет, - будто равнодушно отмахнулась Кира, - а что?
   -У меня подруга в съёмочной группе работала. Не работа, а слёзы: пойди-принеси-подай. Но зато всегда в курсе всех событий. Знаешь, этих киношных? Чуть что - сразу всем в группе всё известным становится. Мы тут с нею встретились, так что теперь и я кое-что знаю.
   -Догадываюсь, как вы всем кости перемыли... - у неё даже голос сел от напряжения, Кира откашлялась, - и что же ты знаешь?
   Людочка достала из сумки несколько фотографий:
   -Смотри, здесь рабочие моменты съёмок, - Кира постаралась, чтобы руки не дрожали, взяла снимки и стала разглядывать.
   -Подруга говорила, что Рюйтель опять на съёмках. Конечно, с такими-то данными будет постоянно занят. Красивый мужик, правда?
   -Правда, - на всех фотографиях был Иво Рюйтель. Вот он с режиссёром разговаривает, вот в перерыве пьёт кофе из термоса, вот вся съёмочная группа за столом - что-то отмечают и он чему-то смеётся. Это Штефан? Киру охватили сомнения. Она разозлилась на себя. Что мешает ей сказать: да, это он? Она не знала. Но что-то же её смущало, не давало признать в этом поразительно красивом человеке её потерянного мужа?
   А Людочка выкладывала добытые сведения:
   -Он женат, давно уже, но детей нет. Причем жена старше его на пару лет. Представляешь? Ему тридцать три, а ей уже тридцать пять...
   -Тридцать три? А выглядит моложе.
   -У мужчин так бывает - возраст не угадать. Кстати, он не актёр. В смысле, не профессиональный артист.
   -Да? Кто же он? Врач?
   -Почему врач? - удивилась Людочка, - нет, он не врач, он художник. Закончил нашу "Муху".
   -Он из Прибалтики?
   -Судя по фамилии, наверное, эстонец, - она забрала у Киры фотографии, ещё раз перебрала их, - так бы и смотрела, не отрываясь, любовалась бы... Ну вот, звонок! Надо идти. Так ты поможешь моим?
   -Пусть приходят, что-нибудь придумаем.
   -Спасибо, ты настоящий друг! - Людочка, дурачась, приложила к сердцу руку. Она поспешила к себе в кабинет, в дверях столкнулась с секретарём директора. Та заходить в библиотеку не стала, с порога объявила:
   -Кира Сергеевна, вас вызывает Людмила Георгиевна. Срочно!
   -Да, сейчас буду, - зачем она понадобилась Савельевой, Кира даже не предполагала. Сейчас бы посидеть спокойно, подумать, переварить всё, что поведала Людочка. Так нет же, надо к начальству лететь!
  
   В кабинете директора собралась "тройка" - директор, председатель профсоюза, секретарь парткома. Кроме них, в углу на стуле примостилась председатель родительского комитета школы, завуч и незнакомая дама в кримпленовом костюме и чёрных лакированных сапогах-чулках. Она по-хозяйски расположилась в кресле, закинула ногу на ногу, покачивая носком сапога. Когда Кира вошла, все повернули к ней головы и замолчали, разглядывая её. Стул не предложили, да и не было лишнего стула - все заняты.
   -Должна сообщить вам, Кира Сергеевна, что на вас поступила жалоба, - начала Савельева, тяжело и многозначительно, и у Киры заныло под ложечкой. - Жалоба - это экстраординарное событие. Но жалоба в РОНО - нечто из ряда вон выходящее. Есть вещи, которые мы можем решить сами, так сказать, внутри коллектива, но когда событие выходит за его пределы... Тут уж мы обязаны принять самые строгие меры.
   -Я не понимаю, о чём вы говорите, - стоять, словно наказанная школьница, перед сидящими было стыдно и неловко, но Кира вскинула голову - "истинный шляхтич" ни за что не стушуется перед ними. Это не понравилось, дамы стали переглядываться и укоризненно качать головой.
   -Не понимаете? Ну хорошо, - угрожающе проговорила Савельева. - На вас жалуются: у нас есть заявление от родителей седьмого класса. И даже письмо учащихся этого же класса, которое подписали двадцать два человека. А это больше половины класса! Шутка ли? И кто бы не пожаловался, спрашиваю я?! Представляю, как мой ребёнок приходит домой и рассказывает, что вместо урока им пели ресторанные песенки. Что это за кафешантан вы там устроили?
   -Почему вы решили, что романсы - это кафешантан? Что в них плохого?
   -Вот видите? - директриса обвела всех глазами, - вот так-то!
   -Вы неправы, Кира Сергеевна, - вмешалась председатель профкома, - в романсах, конечно, ничего плохого нет. Но вы их пели семиклассникам! Двусмысленное содержание, все эти "вернись, я всё прощу" - не предназначены для детей.
   Кира вспомнила "концерт и репертуар" на уроке и покраснела.
   -Наверное, вы правы, - признала свою ошибку Кира, - но ведь я не учитель, а меня попросили посидеть с семиклассниками. Они прыгали, вопили, и я не знала, чем их занять. Решила, что если у них урок музыки - пусть будет музыка...
   -Вот видите, - удовлетворённо кивнула председатель профкома, - хорошо, что вы это понимаете.
   -Объясните такую вещь: вчера на уроке физкультуры, когда дети переодевались в спортивную форму, девочки в раздевалке заметили у вашей дочери крестик, - прищурилась секретарь парткома, - вы что, в секте состоите?
   -Если православие - секта, тогда да, состоим, - ответила Кира. - И ничего зазорного в этом не видим.
   -Но ваша дочь будущий октябрёнок, пионер, комсомолка, наконец! Как же так можно? И не надо говорить мне о свободе совести. Оставьте это для газет. Я у вас спрашиваю, как вы молодая советская женщина смеете нести чудовищное мракобесие, работая в детском коллективе?
   "Это мы уже проходили: "прибавь к цветку две буквы и получишь безбожника, то есть пионера", - подумала Кира.
   -Это моё право - верить в Бога. И говорить на эту тему я не намерена, - вырвалось у Киры, о чём она тут же пожалела.
   -Вы слышали, товарищи? - торжествующе глянула Савельева. - Вот вам и пожалуйста! Не удивительно, товарищ Стоцкая, что ваш ребёнок постоянно нарушает дисциплину. Каковы родители, таковы и дети. Это общеизвестно. Вот и родительский комитет школы при посещении вашего дома сделал определённые выводы...
   -Да, Людмила Георгиевна, мы составили акт - вся комиссия подписалась. У Киры Сергеевны обнаружились нарушения: у ребёнка нет постоянного места для занятий, то есть отсутствует уголок школьника. Девочка проводит достаточно много времени под присмотром посторонних лиц из-за отсутствия дома матери. Вместо того, чтобы приобрести ребёнку качественную обувь, Кира Сергеевна покупает дорогие вещи лично для себя.
   -Это неправда! - возмутилась Кира. Она поняла, что её решили высечь, причём не просто так, а основательно высечь.
   -Правда, правда, Кира Сергеевна, - сверкнула очками дама из комитета, - а эти ваши выдумки насчёт отца вашей дочери?
   -Да? И что за выдумки? - заинтересовалась дама в сапогах-чулках.
   -Девочке внушили, что её отцом является известный артист. Развесили фотографии на стене, и ребёнок верит в эту сказку. Долго ли эта вера сохранится? Это же просто позор...
   -Вы молчите, потому что вам нечего возразить, - продолжала добивать Киру директриса, - думаю, здесь вопрос ясный: надо передавать дело в административную комиссию. Пусть они решают, можете вы воспитывать ребёнка или нет.
   - Глупость какая! -сорвалась Кира, - вы только послушайте себя, что вы тут несёте! Нет уголка школьника, у соседей девочка побыла, обувь старая... Чушь! Ботиночки мы в августе покупали - могу чек предоставить. Уроки Шурочка на обеденном столе делает - да, но мы скоро купим письменный стол, уже насобирали двадцать рублей. А себе я ничего лишнего не покупаю. Платье они, видите ли, в шкафу видели! Так это театральный костюм для школьного вечера в десятом классе...
   -Кстати, об одежде... - перебила её Савельева, - эти ваши жилетики, блузочки, воротнички вязаные, банты- шарфики, длинные юбки - прямо тургеневская барышня!
   -И это нельзя?! - возмутилась Кира.
   -Можно. Всё можно. Но, как говорит наша молодёжь, выпендриваться нельзя. Скромнее надо быть, Стоцкая, скромнее!
   -Ну что ж, товарищи, я думаю, товарищ Стоцкая сделает нужный вывод. А пока, - дама в лакированных сапогах сделала паузу, - а пока занесём ей в трудовую книжку выговор по поводу её непрофессионального поведения на уроке в средней школе. Но вы, Людмила Георгиевна, рассказывали, что товарищ Стоцкая нарушает ваши распоряжения по оформлению наглядным материалом библиотеки. Мне хотелось бы лично всё осмотреть и составить мнение, чтобы потом доложить на заседании в РОНО.
   Инспектор РОНО поднялась:
   -Покажите вашу библиотеку, - приказала она Кире.
   Кира, изрядно потрёпанная в схватке, но довольная, что её кости похрустели-похрустели на зубах у этих акул, а всё-таки выдержали их напор, пошла впереди небольшого вражеского отряда, показывая дорогу в библиотеку.
   -Ну да, так я и думала, - дама из РОНО задумчиво оглядывала "уголок старого города". - Вы были правы, Людмила Георгиевна. Здесь явно не хватает стенда с последними постановлениями партии и правительства. Портрет товарища Брежнева в библиотеке, конечно, желателен. Да уж ладно. А вот это, - она кивнула в сторону "уголка", - это интересно...
   -Вы находите? - удивилась Савельева. Остальные дамы почтительно прислушивались к даме из РОНО.
   -Нахожу, - она повернулась к Кире, - нахожу интересным это ваше окно в прошлое. Или это дверь?..
   Её холодные глаза впились в Киру, и той стало совсем не по себе. Сглотнув и откашлявшись, Кира открыла рот, чтобы хоть что-то сказать, но распахнулась дверь, и вошёл элегантный до невозможности Серёжа. Он окинул всю компанию весёлым взглядом, поздоровался и обратился к Кире:
   -Как видите, уважаемая Кира Сергеевна, я выполняю обещание: знакомлюсь с работой обычного школьного библиотекаря.
   -Милости прошу, - улыбнулась в ответ Кира, - позвольте вас представить: журналист из Германии Франц Пален. Собирается написать очерк о нашей школе.
   -Из Германии?! - Савельева посмотрела на даму из РОНО, та пожала плечами, - но кто вас к нам направил?
   -А я сам направился, - засиял улыбкой Серёжа. - Разве нельзя?
   -Видите ли, товарищ Пален, у вас должно быть разрешение, подписанное соответствующими компетентными органами. И вы, Кира Сергеевна, отлично это знаете.
   -О, вот как! Конечно, конечно. Обязательно добуду такое разрешение. Но вы позволите хотя бы осмотреть библиотеку? Не всю школу, а лишь библиотеку?
   -Пожалуйста, смотрите, - смилостивилась дама из РОНО и выплыла из библиотеки, уводя всю компанию.
   -Уф-ф! - Серёжа плюхнулся в старое кресло в "уголке", - ну и ну! Твоё руководство - просто прелесть.
   -Ну да, дальше некуда. Сегодня мне уже влепили выговор. А теперь ещё появился журналист из Германии. Ну их всех! Лучше скажи, узнал что-нибудь?
   -Скорее, нет, чем да. Подожди, не раскисай, - но Кирин унылый вид говорил сам за себя. - То, что я видел, а мне показали фотопробы к фильму, не позволяет сделать однозначный вывод. Да, Иво Рюйтель поразительно похож на отца. Заметь, похож. И только. Что же в результате? Тебе, Кирочка, надо с ним встретиться и пообщаться.
   -Надо. Но как?
   -Очень просто: поезжай туда, где сейчас съёмочная группа.
   -Куда же?
   -Тебе знаком такой город - Одесса?
   -Одесса?! Ещё как знаком!
   -Съёмки идут полным ходом. Насколько я узнал, они затеяли что-то из жизни Берлина. Смешно: Австралию снимают в Одессе, а Берлин снимали в Тарту... Кстати, этот Рюйтель эстонец. Родители были репрессированы в пятидесятом году, и мальчик воспитывался в детском доме. Это всё в его личном деле есть в отделе кадров киностудии.
   -Значит, это не Штефан, - совсем поникла Кира.
   -Думаю, что это не отец, - согласился с нею Серёжа и вздрогнул: оглушил противный резкий звонок с урока. Школьный коридор сразу наполнился гамом, вознёй, а в библиотеку потянулись ученики. Появилась Шурочка с ранцем за плечами. Она покосилась на Серёжу и уселась на свободный стул. А Серёжа глаз не мог оторвать от светловолосой хорошенькой девочки, которая старалась незаметно рассмотреть его своими прозрачными янтарного оттенка глазами.
   Вновь заверещал звонок, и дети разбежались по классам. Но Шурочка не сдвинулась с места. Кира вышла из-за стойки, помогла дочери снять ранец:
   -Серёжа, познакомься. Это Александра Штефановна Стоцкая. А это, Шурочка...
   Но Серёжа перебил её:
   -Привет, сестричка! Зови меня просто: Сергей.
   -Но ты же старенький, - удивилась Шурочка.
   -Это ничего, это пустяки...
   И Шурочка сразу поверила, что это, в самом деле, пустяки.
   Потом они, уютно устроившись за стеллажами, пили чай с бутербродами. Пока Шурка делала уроки, Серёжа с Кирой всё шептались, договариваясь и строя планы. Когда всё обговорили, Кира написала заявление на пятидневный отпуск за свой счёт по семейным обстоятельствам и даже подписала его у Савельевой. Та только хмыкнула, но, помня о "немецком журналисте", дала согласие. Пока Кира "отсиживала" последние часы рабочего дня, Шурочка повела Серёжу знакомиться со школьным двором и окрестностями. Они как-то мгновенно сдружились, и, когда Серёжа рассказал девочке, что мама её уедет на несколько дней, Шурочка не сильно огорчилась, потому что братец Серёжа все эти дни будет жить у них дома.
   В час ночи Кира была уже в аэропорту. Новое здание сияло огнями, подсвечивались все пять"стаканов" на крыше. С билетом на рейс Ленинград - Одесса (спасибо Серёже!) трудностей не возникло. Кире досталось место у иллюминатора, кресло рядом пустовало, и это её порадовало - не будут приставать с разговорами. Она запихала сумку в отделение над головой, устроилась в кресле и приготовилась первый раз в жизни лететь на самолёте. Ей, человеку прошлого века, взлететь в воздух и через каких-то час-полтора опуститься на расстоянии в тысячу километров! Реальность оказалась до обидного будничной: сияющая улыбкой стюардесса протараторила что-то в микрофон, потом самолёт мягко качнулся и побежал по дорожке. Кира не уловила момента, когда машина оторвалась от земли. Раз - и они уже летят. Вначале она таращилась в иллюминатор, но там было темно и неинтересно. Тогда она закрыла глаза и решила подремать, сознательно прогоняя все тревожные мысли.
   Ей что-то начало сниться: облака, закат солнца, осеннее море с барашками на волнах и голос, настойчиво повторяющий: "Проснись, Кира, проснись". Она открыла сонные глаза. Всё та же темень за стеклом и низкий гул мотора. Кресло рядом было занято.Она сдавленно вскрикнула и отшатнулась. Спящий мужчина в соседнем ряду завозился, но не проснулся.
   -Зачем кричать-то? - довольно миролюбиво сказал Григорий Александрович. - Неужели я такой страшный?
   Расширенными глазами она молча смотрела на него. Выглядел господин Иванов совсем не плохо: отличная пиджачная пара, белоснежная рубашка, воротник которой подпирал гладковыбритый подбородок, галстучная булавка подмигивала рубиновым огоньком, от него даже пахло чем-то приятным и свежим.
   -Вас нет, - сквозь зубы процедила Кира, - вас нет уже больше пятидесяти лет...
   -Чепуха! Вот он я. Можете потрогать, - и он протянул ей руку. - Что, брезгуете?
   -А если да, то что? - тем не менее она коснулась его руки. Рука была твёрдой и тёплой.
   Иванов усмехнулся:
   -А вы-то думали, что я бестелесное существо... Глупых книжек начитались да фильмов дурацких насмотрелись.
   -Но вас же нет! Ниночка...
   -И что - Ниночка? Эта дурёха получила то, что заслужила. Нельзя служить двум господам одновременно... "И воздастся каждому по делам его", - он явно издевался.
   -Прекратите паясничать! Когда же вы отстанете от меня?! Вы и ваши родственники, когда?
   -Всё в ваших руках, сударыня. Я предупреждал вас, что, если вы не отдадите то, что ваша семейка решила присвоить, у вас возникнут, мягко говоря, неприятности? Предупреждал. Вот теперь прыгайте кузнечиком по годам. Сами виноваты.
   -Что в металлической коробке? - конечно, вряд ли он ответит, но Кира всё же спросила.
   -Что в коробке? - он задумался, - там всё и одновременно ничего. Там, как в сказке, "весь мир и новые коньки впридачу".
   -Не хотите говорить?
   -Вовсе нет. Никто не видел эту коробку открытой, потому только слухи ходили о её содержимом.
   Кира оживилась:
   -Где ходили слухи? Среди кого?
   -Тут ничем помочь не могу. Я и так лишнего наговорил, - он криво улыбнулся. - А всё-таки жаль, что у нас с вами ничего не получилось. Уверяю вас, скучно нам бы не было. Да вот эта балда, полоумная ваша мачеха Вера Ивановна всю картину испортила.
   -И не мечтайте, - она высокомерно выпрямилась, - не забывайтесь, сударь! Кто вы - и кто я... Вы - Гришка-прохвост и помните об этом, даже если вы не существуете.
   Его глаза зло блеснули:
   -Тише, тише. Я-то, может, и не существую. Но мои замечательные родственники вполне материальны. А у вас, насколько я знаю, есть что терять...
   Кира задохнулась от негодования:
   - Вы угрожаете?! Вы смеете мне угрожать? Пошёл прочь, мерзавец!
   -Ах-ах, как испугали! - он встал, насмешливо поклонился и пошёл в хвост самолёта.
   Кира взглянула на свои руки: пальцы дрожали мелкой дрожью. Она сжала кулаки. Надо глубоко подышать и успокоиться. Вот и посадку объявили.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 8
  
   Одесса встретила типичной ленинградской погодой. Было темно, промозгло и сыро. Кира хотела сразу добраться до центра города, но, видимо, перепутала маршрут автобуса и вместо Приморского бульвара очутилась на железнодорожном вокзале. Тут ей улыбнулась удача: на глаза попалась стрелка-указатель к кассе квартирного бюро. А так как о гостинице мечтать не приходилось - там никогда не было мест, - она решила подойти к окошечку кассы. Несмотря на очень ранний час, бюро работало. Полная пожилая дама предложила ей несколько вариантов: Молдаванку, Садовую, Воронцовский переулок. Кира выбрала Воронцовский переулок - уж этот-то район ей был хорошо знаком. Но дама-кассир предупредила, что там комнатка с окном почти вровень с тротуаром, нет горячей воды (и никогда не было) и холодная уборная, хотя и плюсы есть: самый-самый центр города всё-таки. Кира была согласна на "без горячей воды", заплатила полтора рубля за адрес и с квитанцией в руке отправилась на остановку троллейбуса.
   Странное это чувство - в пустом троллейбусе ехать по городу, в котором последний раз побывал 7 лет назад. Или не семь, а 63 года? Наверное, в другой ситуации Кира с интересом бы разглядывала бегущую навстречу улицу, но сейчас, когда вся её жизнь уместилась в одно слово - Штефан, ей было не до красот милого города. Она вышла из троллейбуса на углу Ленина и Дерибасовской. И тут помимо её воли накатили воспоминания. Вот она, сбежавшая от мачехи девочка, прижимая к груди узелок с вещичками, уставилась любопытными глазами на витрину фотоателье, где с фотопортрета ей улыбается Ричард Баумгартен. А вот она застыла перед мраморным Амуром и Психеей в Пале-Рояле...
   Кира одёрнула себя: сейчас не время для воспоминаний. Нигде не задерживаясь и горестно не вздыхая, она решительно зашагала к Воронцовскому переулку. Дом под номером одиннадцать - второй от угла и найти его не составило никакого труда. Она разглядывала двухэтажное облезлое строение прошлого века с двумя освещёнными окнами первого этажа. Конечно, это никакой не первый этаж, потому что оконный проём находился всего в сантиметрах шестидесяти от тротуара. Все остальные окна были тёмными. В квартирном бюро сказали, что можно сразу ехать на квартиру, не надо дожидаться рассвета. Будить людей в шесть утра?! Но мокнуть под противным мелким дождём тоже не хотелось. И Кира решилась. Она прошла через подворотню, где тусклая лампочка с железным воротничком раскачивалась, бросая тени на исписанные "формулами" облупленные стены, и оказалась почти в полной темноте двора. На дверях справа белел нацарапанный мелом номер квартиры. Звонка не было, и она постучала. Как ни странно, дверь тут же открылась. Высокая женщина в бигуди и байковом халате уставилась на Киру:
   -Что так долго-то? - укоризненно сказала она, - мне ж на работу надо.
   Кира удивилась и подумала, что женщина её с кем-то спутала:
   -Меня прислали из квартирного бюро, - начала она объяснять, но женщина её перебила:
   -Я ж говорю, что долго вы добирались. Когда ещё мне позвонили... У нас телефон есть, - похвасталась она и пошла вперёд по коридору с многочисленными поворотами. - Запоминай дорогу. Здесь у нас кухня - можно чай греть на газе. Это ванная, но мы в ней не моемся, там уборная - не забывай свет гасить, а то соседи заживо сожрут, - сходу перешла она на "ты", - а вот твоя комната. Маленькая, конечно, зато отдельная. Деньги можешь сразу заплатить?
   Кира кивнула. Она разглядывала чистенькую комнатку, похожую на кладовку. Старая тахта, закрытая то ли покрывалом, то ли одеялом с огромным полосатым тигром в джунглях, тумбочка с кружевной салфеткой, стул, на полу вязанный из лоскутков круглый коврик - всё убранство комнатёнки.
   -Я Раиса, а тебя как зовут?
   -Меня - Кира, - она поставила сумку на стул, достала деньги, - а умываетесь вы где?
   -На кухне, конечно, где ж ещё? - удивилась Раиса, с удовольствием цапнув десятку и доставая из кармана халата ключи, - вот возьми. Этот - большой - от входной двери, а этот - от комнаты. Если поздно придёшь, напиши записку. Мужиков сюда не приводи. Постельное бельё вон стопочкой сложено, сама себе постелешь. А мне на работу пора. Я вахтёром во Дворце пионеров работаю. Так ты не забудь: свет в уборной гаси!
   На ходу сдёргивая бигуди, Раиса поспешила прочь. Кира ещё раз огляделась: хилая лампочка в люстре-тарелке не освещала, а затеняла углы комнатки. Она присела на тахту и задумалась. Съёмочная группа обитала на Приморском бульваре чуть ли не в лучшей гостинице города. Попасть туда - дело нелёгкое. Наверное, швейцар у входа стоит и зорко следит, чтобы всякие профурсетки не совращали гостей города. Серёжа написал ей на бумажке имя администратора группы и сказал, на кого надо сослаться, чтобы этот товарищ с ней поговорил и не сразу прогнал. А дальше? А дальше она должна добиться встречи с Рюйтелем, пообщаться с ним и выяснить, наконец, причину его поразительного сходства со Штефаном.
   Еле-еле тянулось время. Чтобы чем-то занять себя Кира решила перестелить постель и умыться. Она переоделась в халатик, сунув в карман зубную пасту и щётку и захватив полотенце, побрела по коридору, больше похожему на тёмную штольню в катакомбах. На стенах возле каждого поворота торчало штук десять выключателей разного цвета: коричневых, чёрных, белых. Но странное дело, возле двери туалета не было ни одного выключателя. Как выяснилось, включать и выключать в данном помещении было нечего: над унитазом в углу кто-то соорудил треугольную полочку, на неё поставили пузырёк из-под валерьянки, в который вставили фитиль и налили керосина. Рядом лежал коробок спичек. Кира усмехнулась: такого она не видела даже в коммуналке тридцать первого года.
   В центре большой кухни стоял овальный стол, накрытый красной скатертью с бахромой, по периметру располагались кухонные столики, у которых возилось несколько женщин в разноцветных байковых халатах. Блестела медным краником в левом углу крохотная металлическая раковина.
   -Здравствуйте! -со всеми разом поздоровалась Кира. Кто-то поднял голову и кивнул, кто-то даже не обернулся.
   Кира подумала, что эти дамы не любят посторонних и их можно понять - кому нужны лишние люди в многонаселённой квартире? - и решила не мозолить им глаза. Она быстро умылась и сбежала к себе. Промаялась до восьми часов, не выдержала и отправилась к гостинице. Нелепо, конечно, рассчитывать, что творческие люди бодрыми кузнечиками будут скакать в такую рань, поэтому она изо всех сил себя сдерживала и постоянно одёргивала, когда с быстрого шага переходила почти на бег. В восемь пятнадцать Кира бочком удачно проскочила мимо бдительного швейцара и подошла к стойке администратора, где собралось несколько человек. Прислушавшись к их переговорам с администратором, Кира поняла, что это люди из съёмочной группы и, кажется, они выписываются из гостиницы. Тогда она тронула за рукав мужчину в хвосте очереди:
   -Вы не подскажете, как мне найти Виталия Романовича Смирнова?
   Мужчина обернулся, смерил её глазами, потом оглядел гостиничный холл, ткнул пальцем в сторону стоявшего у колонны мужчины в замшевом пиджаке и отвернулся.
   -Спасибо, - пробормотала Кира и пошла к мужчине в замше. - Виталий Романович, здравствуйте!
   -Здравствуйте, - хмуро откликнулся Виталий Романович и выжидательно уставился на девушку.
   -Мне посоветовал к вам обратиться Семён Ильич...
   -Семён Ильич? - Смирнов задумался, - а, да! Семён Ильич, конечно, конечно. Только если вы о работе...
   -Нет, совсем нет. Я не о работе. Семён Ильич сказал, что вы можете помочь... видите ли, мне нужно переговорить с Иво Рюйтелем...
   -Ну вот, как знал, что речь пойдёт о нём. Да что вы все, с ума что ли посходили? Так и лезете к нему!
   Кира выпрямилась, гордо вскинула подбородок:
   -Будьте любезны, выбирайте выражения, - сказала она, холодно глядя в бесцветные глазки администратора. Он открыл было рот, чтобы резко ответить, но передумал, постоял, разглядывая Киру. А та вдруг испугалась, что Смирнов сейчас развернётся и уйдёт, а она останется ни с чем. И тогда она попросила: - понимаете, это очень важно!
   -А мне всё равно: важно или нет. Но для Семёна Ильича я бы устроил вам эту встречу, - Кира подалась к нему, - устроил бы ещё позавчера. А сегодня не могу.
   -Почему?
   -Потому что наша великая звезда, наш премьер сорвал сегодняшний съёмочный день тем, что вчера укатил на теплоходе "Абхазия" в четырёхдневный круиз до Севастополя. У него, видите ли, мигрень и сниматься он не может. Вот директор фильма, а по совместительству его жена, и увезла лечить муженька морским воздухом. Хорошо, что у режиссёра был отснят этот материал, нужно было лишь добавить пару крупных планов. А тут эта чёртова мигрень... А каждый съёмочный день - это деньги, между прочим.Зарплата осветителям, помрежам, гримёрам, костюмерам, массовке...Тем же актёрам! Так что ничем помочь не могу.
   Кира понурилась.
   -Подождите, есть мысль! - Кира с надеждой ждала, - они возвращаются в Ленинград в четверг вечерним рейсом. Попробуйте взять билет на этот же самолёт. Кассы аэрофлота здесь рядом, на Карла Маркса.
   -Спасибо, - поблагодарила она и поплелась на улицу.
   Улицей Карла Маркса оказалась её "родная" Екатерининская. Вот та самая подворотня, в которую они с Олечкой входили, вбегали, влетали к себе домой бесчисленное количество раз. Подворотня та самая, но тогда она не была такой облезлой и ободранной. Не ремонтируют теперь что ли?
   В кассы аэрофлота на углу Ласточкина (про себя Кира по привычке назвала улицу Ланжероновской) она вошла, волнуясь: вдруг не будет билетов на нужный рейс? Билет для неё нашёлся. У неё в голове уже складывался план "случайной" встречи во время полёта. Она улучит момент, думала Кира, подойдёт к Рюйтелю и поговорит с ним. Там ему деваться некуда: не выпрыгнет же он из самолёта? Она даже обрадовалась, потому что у неё появилось три свободных дня. Кира побрела в сторону театра. У входа собиралась небольшая группа. Оказалось, это сбор на экскурсию по театру. Почему бы и нет? Купила в кассе билет, и вскоре они вслед за очень старенькой экскурсоводшей входили через главный вход в фойе театра.
   Рассеянно слушая рассказ экскурсовода, Кира оглядывала такое знакомое фойе, красную ковровую дорожку, ведущую в зрительный зал, отделения гардероба с медными номерами над вешалками. Ей даже запах помещения показался знакомым: пудра и сладковатые духи. Как ей нравилось бродить по роскошным галереям, взлетать по широченной бело-золотой лестнице к балкончикам с трельяжной решёткой, украшенной золотыми розетками. А зеркала! Десятки зеркал - овальные, круглые, прямоугольные - забранные в изысканные рамы, они отражали и умножали дивное убранство театра. Любимый Французский вестибюль смотрел зеркальными стёклами дверей в Пале-Рояль, сколько раз она сидела на ступенях его лестницы, мечтательно поглядывая на бронзовых танцоров, потом поднималась к огромному зеркалу и с реверансом проходила мимо.
   Экскурсовод ввела всех в небольшую комнату, раньше здесь был дамский буфетик. Его тогда специально открыли для дам нежного воспитания, успевших проголодаться во время спектакля и стеснявшихся своих кавалеров, которые могли разочароваться в них, видя, как эфирные создания жуют бутерброд с осетриной. Дамы и барышни, благополучно подкрепившись буфетной вкуснятиной, могли спокойно продолжать восхищаться мастерством артистов, не рискуя испугать кавалера голодным урчанием в животе во время страданий умирающей от чахотки Виолетты.
   Теперь в бывшей буфетной находилось что-то напоминающее хранилище старых афиш, несколько витрин с фотографиями артистов в разных ролях и даже парочка костюмов, богато расшитых блёстками и золотыми галунами. Экскурсовод дала возможность людям самостоятельно ознакомиться с выставкой, а сама присела на бархатную банкетку. Кире показалось, что на одной из фотографий снят Полди. Она рассматривала демонического красавца и поражалась сходству Серёжи с отцом. Только в лице сына ничего демонического не было.
   -Я смотрю, вас этот артист заинтересовал, - старушка-экскурсовод кивнула в сторону витрины.
   -Очень эффектная внешность, - улыбнулась Кира.
   -О да, он был настоящим сердцеедом. Это Витольд Полди-Комаровский. Здесь он в партии Эскамильо. Это из оперы "Кармен", - добавила она. - Дамы до обморока обожали его. Но он ещё тот Дон Жуан был! Сколько разбитых сердец, сколько слёз - не перечесть. Жаль, что после революции его следы затерялись, а ведь голос был замечательный.
   -Слышала, он в тридцатых годах в Ленинграде служил, в оперетте. Мне бабушка рассказывала, - пояснила Кира.
   -Да что вы! Как интересно!
   -Но в тридцать первом году его не стало.
   -Ах, как жаль... Он ещё был так молод...
   -А вы сами, наверное, служили в этом театре, да? -спросила Кира. Она присмотрелась к старушке, но её лицо ей не показалось знакомым.
   -Да я всю жизнь здесь, - гордо заявила экскурсовод, - с десятого года! А мне уж 83 скоро исполнится. То в хоре пела, потом в миманс перешла, потом в капельдинеры, а теперь вот экскурсии вожу.
   -С десятого года? - поразилась Кира, - пели в хоре? Тогда, может быть, вы помните Ольгу Яковлевну Матвееву?
   -Это Олечку, что ли? Конечно, помню. У неё ещё с Полди был громкий роман...
   -А её подругу, Киру Стоцкую, помните?
   -Очень-очень смутно. Олечку помню, а подругу... нет, не помню, - она покачала головой.
   Они ещё с полчаса гуляли по театру и закончили экскурсию в Английском вестибюле. Кира догадалась, что сейчас старушка начнёт рассказывать театральные байки о всякой потусторонней всячине. И не ошиблась. Под ахи и охи экскурсантов им поведали о призраке ревнивого итальянца, заколовшего длинным ножом неверную супругу прямо во время спектакля. Теперь изредка можно слышать арию из "Паяцев" в его призрачном исполнении. А ещё по закулисью бродит призрак слепой певицы, которая никак не может найти дорогу на сцену, чтобы ещё раз склониться в поклоне перед зрителями. Кира посмеялась про себя: ни разу им с Олечкой не удалось увидать здесь ни одного привидения. А уж как они старались!
   -А в это зеркало, - рассказывала старушка, - надо смотреться не менее трёх минут, и ваш облик в ближайшие три года не изменится. В зеркале скрыт секрет вечной молодости.
   -А как же вы сами? - бестактно ляпнул кто-то из группы.
   -Вот всегда находится скептик, - улыбнулась экскурсовод. - Вы думаете, я не пользовалась его волшебством? Но у каждого есть свой предел. В какой-то момент я решила, хватит. Любой возраст хорош, надо только найти в нём свою изюминку, свою прелесть. Вы согласны?
   Все дружно согласились, поблагодарили экскурсовода и потянулись к выходу. Кира заглянула в сверкающее пространство огромного зеркала, и ей показалось, что там мелькнула зелёная черепичная крыша и белые стены её родного дома. В задумчивости она вышла на улицу. Каменецк в нескольких часах езды на поезде. Почему бы не съездить? Ночь туда, день там, ночь обратно - это лучше, чем сидеть и мучиться в ожидании прихода "Абхазии".
  
   Она чудом успела к поезду на Жмеринку, там ей предстояла пересадка на поезд до Каменецка. Более неудобного прибытия туда трудно было вообразить - в начале первого ночи. Из-за того, что ехать до Жмеринки всего около шести часов в плацкартном вагоне никто не брал постельное бельё. Все сидели в обнимку с сумками, обставившись корзинами и чемоданами, словно под полками не было багажных отделений. Кира посмотрела-посмотрела на толстых тёток, расположившихся так, что даже сбоку не примоститься, и полезла на верхнюю полку. Там она сунула сумку под голову и решила во что бы то ни стало поспать парочку часов.
   За полчаса до Жмеринки усталая проводница прошла по вагону, громогласно требуя, чтобы все были готовы к выходу, и что сейчас закроются оба туалета. Народ тут же бодро засобирался, и в обоих концах вагона выстроились длиннющие очереди. Кира решила, что умоется на вокзале в Жмеринке, и потому спокойно смотрела в окно, где заходящее солнце высвечивало наполовину облетевшие тополя, полустанки с надписями на насыпи из крашенных мелом камушков "Слава КПСС!" и первые домики предместья.
   Два часа спустя локомотив тихим ходом потащил поезд в сторону Каменецка. Чай в этом поезде был не положен, и она порадовалась, что перехватила стакан молока с булочкой в вокзальном буфете Жмеринки. Теперь Кира раздумывала, лезть наверх или нет.
   -В первый раз к нам едете? -приветливо улыбнулась девушка напротив.
   -Можно сказать, да. Давно, ещё в детстве, была здесь с родителями, - вообще-то Кира не настроена была на дорожные откровения. Но попутчица показалась ей приятной, к тому ж они почти ровесницы. Почему бы и не поговорить - три часа дороги быстрее пройдут. Одного не предусмотрела Кира, что Катя - так звали девушку - окажется младшим научным сотрудником местного краеведческого музея. Она обрушила на Киру целую лекцию по истории Каменецка. Если историю семнадцатого и восемнадцатого веков можно было слушать вполуха, то конец девятнадцатого стал интересен.
   -А какой у нас Гостиный двор, - хвалилась Катя, - не хуже ленинградского! Там всем торговали: обувью, мануфактурой, скобяными изделиями, чаем, даже парфюмерией.
   -Чаем? Это лавка колониальных товаров, наверное? Богатые купцы известных фамилий...
   -Ну Елисеевы да Абрикосовы у нас не торговали. Правда, шоколад от Абрикосовых купить можно было. У нас, конечно, попроще: "Иванов и сыновья", "Стычинский". Да мало ли...
   -Иванов - очень распространённая фамилия. Вся Россия полна Ивановыми.
   -Не скажите. Наш Иванов - купец первой гильдии. Представляете, весь капитал передал на нужды революции, одно время даже местной ЧК руководил. Очень деятельный был человек. Хотели улицу назвать его именем, но потом что-то не заладилось.
   Киру передёрнуло: улица имени Гришки-прохвоста - гадость!
   -Я помню, почти на обрыве стоял большой белый дом под зелёной черепицей.
   -С зелёной черепицей? Да, знаю. Это "ведьмин дом".
   -Какой? Ведьмин? - удивилась Кира. - Почему?
   -Дом очень старый, там жила семья местного чудика. Подождите, сейчас фамилию вспомню. Потоцкий? Тоцкий? Нет, не то.
   -Может, Стоцкий? - она обиделась на "чудика". Почему это папенька стал для этих новых людей чудиком? Только потому, что был гордым и достойным человеком, потому что честь для него была превыше всего?
   -Точно, Стоцкий, - кивнула Катя. - Они ни с кем знаться не хотели, да и к ним мало кто наведывался. Там, кажется, экономка была. Так она отравила хозяйку, её мужа, а соседке так вообще толчёного стекла в сахарный песок подсыпала.
   -Не может быть! - поразилась Кира. Значит, вот как: не зря Штефан подозревал Верунчика в том, что она купчиху в могилу свела.
   -Может, может. Она ещё порчу насылала на всех.
   -Ну в это я уж никогда не поверю, - покачала головой Кира, - прямо средневековье какое-то.
   -Люди рассказывали, что она по ночам на старое кладбище ходила. А потом там всякие фигурки находили. Знаете, такие из воска, волос и пёрышек.
   -А от этих Стоцких кто-то остался?
   -Не знаю. В "ведьмином доме" жили родственники этой тётки, куда они потом после революции делись - не известно. Я почему так много об этом доме знаю? У мужа там рядом дедушка жил, он много чего помнил. Теперь там золовка моя живёт, но она историей не интересуется.
   -Слушайте, вы можете хоть чуть-чуть помолчать?! - рядом зашевелилась сонная тётка, - весь вечер только и слышно: купцы да ведьмы... Сколько можно?
   Девушки переглянулись и замолчали, глядя в пустое чёрное окно.
  
   Каменецк встретил первым этой осенью снегом и порывистым ветром. Простившись с Катей, Кира, подгоняемая ветром в спину, забежала в здание вокзала. Кассовый зал, он же зал ожидания, выглядел так, как мог выглядеть любой вокзал: деревянные скамьи с высокими спинками, расставленные поперёк зала в несколько рядов, были заняты сидящими и лежащими пассажирами. Кто-то спал, кто-то читал в плохом свете тусклых ламп. Киру вполне устроило местечко на скамейке - тепло и можно подремать до рассвета, гулять по ночному Каменецку она не решилась.
   Конечно, город изменился. Появились новые здания, "стекляшки-кинотеатры", такие же "аквариумы" столовые. Безликими близнецами они были разбросаны по всему городу. В одной такой столовке Кира позавтракала голубоватой кашей-размазнёй, воровато оглянувшись, протёрла носовым платком алюминиевую ложку и размешала её черенком сахар в чае.
   Первым делом она направилась в сторону старого кладбища. Её тянуло туда, хотя она точно знала, что ни маменьки, ни папеньки там не могло быть. Мартовской ночью 1912 года Штефан вскрыл их могилы и убедился, что правду говорили сводные Кирины сестрички Аннушка с Ирочкой: под землёй покоились пустые гробы. Где, в какие дали ушли её ласковые родители? Загадка осталась неразгаданной.
   На месте кладбища был разбит жилой массив с пятиэтажками, детским садиком и школой. Она прошла в глубину двора и присела на мокрую от снега с дождём скамейку. Значит, вот как... Всё закатано в асфальт. Дети играют и не знают, не ведают, что под песочницей да под спортивной площадкой чьи-то кости лежат, а они по тем костям да гробам истлевшим в футбол гоняют. Ей стало так тошно, что она встала и побрела, куда ноги понесли.
   А ноги принесли её к старой крепости. Она прошла через мост и сразу свернула направо к башне-донжону. Пройти там не получилось из-за разросшихся кустов и мусорной свалки, а ещё из-за того, что кто-то устроил здесь отхожее место. Вся эта мерзость запустения заставила её сжаться от обиды. Что же это творится? На кладбище живут люди, из памятника истории сделали отхожее место... Им что, ничего не нужно: ни памяти, ни чести, ни совести? Но не все же такие. Кира вспомнила свою попутчицу Катю и подумала, что та точно так же остро и горько, как она, переживала бы эти мерзости.
   Осталось третье - последнее - место, куда она обязана наведаться и ради которого приехала в Каменецк: дом под зелёной черепицей. Раньше с моста, ведущего к крепости, можно было увидать его белые стены и крышу. Но теперь в городе понастроили точечных многоэтажек, и они скрыли старые уютные домишки. Кира двинулась в сторону своего дома. Шла и ужасно трусила - вдруг и там пусто, грязно и мерзко?
   Вот осталось пройти чуть меньше квартала, свернуть налево и... дом, её милый родной дом радостно светился чистыми белёными стенами, улыбался свежеокрашенными ставнями и зеленью черепицы. Кира вздохнула с облегчением: ну хоть что-то сохранилось! Именно "хоть что-то", потому что теперь не было сада со старой яблоней, устроившись в развилке которой они со Штефаном пили шампанское, отмечая своё странное венчание. Не было большой круглой клумбы, где маменька выращивала розы, а мачеха - петрушку и укроп. И ещё пропали роскошные кусты сирени.
   Но в ранних ноябрьских сумерках светились окна кабинета и гостиной. В доме кто-то жил! Он не стоял разорённый и мерзостно запущенный. Кира решила, что попросит тех, кто там теперь живёт, всего лишь пройти по комнатам. Как она объяснит своё желание жильцам дома, она ещё не придумала, но её рука уже поднялась, чтобы постучаться. Она не успела стукнуть в дверь, как та уже открылась. Две старушки, два божьих одуванчика, ласково улыбались ей с порога дома:
   -Наконец-то! Долго же мы тебя ждали!
   -Входи, входи скорее. Устала, небось, блуждая по городу?
   -Конечно, устала. Что за вопросы ты задаёшь, Аннушка!
   -Ах, ладно, Ирочка, не сердись. Кирусик, что ты стоишь?
   Старушки тащили её в гостиную, успевая спорить друг с другом и смеяться одновременно. Кира только таращила глаза, потом не выдержала:
   -Не может быть! Неужели вы - Аннушка и Ирочка?
   -Кто ж ещё? - удивились старушки. - Садись сюда, за стол. У нас чайник вскипел, печенье твоё любимое - с корицей - есть.
   Это не могло быть правдой. Но это было: старенькие сестрички и её старый добрый дом.
   -Понимаешь, мы всегда знали, что рано или поздно ты появишься. И мы ждали тебя, потому что должны кое-что вернуть. Ирочка, принеси...
   Когда Ирочка вышла, Аннушка, понизив голос, пожаловалась:
   -Она так сильно постарела... Видит уже плохо, да и память иногда подводит.
   -Мне всё не верится, что я вас вижу. Аннушка, как вы жили все эти годы?
   -Жили... как все, так и мы. Одна война, революция, другая война...
   -А Вера Ивановна?
   -Мамаши не стало летом двенадцатого. Её Васенька застрелил. Помнишь урядника нашего, Васеньку?
   -Как же это?
   -Они поссорились с мамашей сильно, - Ирочка вошла, прижимая к груди небольшой свёрток, - он и пригрозил, что заново проведёт расследование по делу о смерти купчихи. Да ещё сказал, что имеются подозрения насчёт твоих родителей. А она ему в ответ пригрозила, что сообщит его начальству о том, как он девочек растлевал да делишки тёмные проворачивал.
   -И она схватила нож да как ткнёт ему в бок... Он и свалился, но успел-таки из револьвера выстрелить. Так их и нашли, - Аннушка покивала, при этом гулька из волос на её затылке сползла набок.
   -Какой ужас!
   -А мы вернулись сюда. Здесь и живём.
   -Вдвоём? Замуж выходили?
   Ирочка засмеялась:
   -Не выходили, а выбегали. Попробовали выйти, да мужья непутёвые попались. Выгнали их и решили, что никто нам не нужен.
   -Вот тебя ждали.
   -Кто ж вам сказал, что я приду? - удивилась Кира.
   -Так твой жених бывший - Иванов. Он прямо заявил: ждите, придёт. Надоел он нам - сил нет.
   -Да, надоел ужасно. Как придёт, так сядет и сидит, сидит... Хорошо, что ты за него не вышла, Кирусик. Противный он, подлый.
   -Ну хватит байки травить, - строго посмотрела Аннушка, - вот возьми.
   Она подтолкнула свёрток к Кире. Та взяла пакет, развязала верёвочку, развернула бумагу. Перед ней лежал плоский футляр и серебряная сумочка из кольчужных колечек. Кира открыла футляр, и нежный жемчуг засветился, замерцал на его атласной обивке.
   -Маменькин жемчуг! Как он здесь оказался? - залюбовалась она жемчужинами.
   -Как? Не догадываешься? Мамаша стащила - вот как. Теперь мы вернули его. И сумочку тоже.
   Ирочка положила сухую ладошку на Кирину руку:
   -Ты не держи зла на мамашу, Кирусик. Она несчастная была: суетилась, всё богатства хотела, денег каких-то. Дом этот мечтала к рукам прибрать. И почти получилось у неё, а тут ты с этим своим доктором. Злилась она ужасно.
   -Да-да. И всё придумывала, как отомстить тебе. Уж как мы с Ирочкой её упрашивали оставить всё как есть - ни в какую. Нет, говорила, изведу их всех. На кладбище ночью стала ходить, ворожила-колдовала там... Глупость это всё. Нам кажется, она тогда умом двинулась. Господин Иванов частенько бывал у нас и выговаривал мамаше за что-то. Уж так ругал её!.. А потом она с Васенькой сильно повздорила...
   -А мы, спасибо тебе, в этом доме жили. Ты пей чай - у нас он вкусный.
   Кира пила чай с песочным печеньем, посыпанным корицей и разглядывала гостиную - ничего не изменилось. Поразительно, всё на прежних местах, всё сохранилось, словно и не было шестидесяти с лишним лет в прошлом.
   -А можно мне в папенькин кабинет? - спросила она.
   Старушки засмеялись.
   -Конечно, можно. Это же твой дом. Здесь тебе всё-всё можно.
   В кабинете всё осталось таким, каким она видела его в последний свой приезд весной 1912 года. Маменькино "приданое" - резной сундук, её любимое кресло-качалка; диван, на котором уснул навсегда папенька (или не уснул?), письменный стол с собачкой-пресс-папье - всё было на своих привычных местах.
   -Какие же вы умницы! - расчувствовалась Кира, - всё сохранили!
   -Ну да, как ты оставила, так и стоит.
   Аннушка переглянулась с Ирочкой, та кивнула.
   -Так ты больше не сердишься на мамашу? Кирочка, не сердишься?
   -Конечно, не сержусь. Чего уж теперь-то!
   Старушки покачали головами:
   -Ты прощаешь её? Скажи, прощаешь?
   -Да что вы, право! Всё давно в прошлом, что об этом думать-то?
   -Нет, - настаивали сёстры, - если прощаешь, так и скажи, мол, прощаю вашу мамашу, совсем прощаю и не держу на неё зла.
   -Ну хорошо, - не стала сопротивляться Кира, - если вы настаиваете, вот: я прощаю Веру Ивановну и не держу на неё зла.
   -Спасибо, дорогая, спасибо! - со слезами на глазах, они кинулись обнимать Киру, - как же мы этого хотели! Как ждали!
   Кире даже стало неловко. Она взглянула на часы: время пролетело незаметно, пора ехать на вокзал. Сёстры грустно переглянулись:
   -Уже уходишь?
   -Да. Уже пора. Теперь, наверное, не скоро увидимся?
   -Почему же? - лукаво посмотрели на неё сёстры, - может, ещё и увидимся.
   Она вышла на ночную улицу (и куда улетело время?), и её сразу окатило густым мокрым снегом. Порыв ветра чуть не сбил с ног. Кира оглянулась. Старушки, кутаясь в тёплые платки, стояли на крыльце и махали ей вслед руками. Ветер развевал их седые волосы, подолы длинных юбок, но они не уходили, улыбались Кире сквозь вихрящиеся снежинки. Она махнула рукой им в ответ и побежала, низко пригибаясь от порывов ветра, на остановку автобуса. Умиленное состояние переполняло её. Милые, славные девочки-старушки! Как трогательно они выпрашивали прощение для своей жестокой мамаши! Как бережно хранили тепло старого дома! Подумать только, они ожидали её, Киру, чтобы вернуть украденные Верой Ивановной вещи... Тут Кира остановилась: к ним приходил Иванов. Она отругала себя: надо было спросить, когда он к ним приходил?
   На остановке стояла женщина и озабоченно поглядывала на часы. Завидев Киру, она обрадовалась:
   -Это вы? Как здорово!
   -Катя, что вы здесь делаете в такую погоду?
   -Так получилось. Золовка поскользнулась, упала. Оказалось, ногу вывихнула. Сами видите, какая погода. Никогда такого не было. А муж её по делам уехал в Хмельницк, получилось, что она одна с детьми. Вот и пришлось бросить всё, к ним съездить, поесть приготовить да детей уложить. А вы весь день по городу гуляли?
   -Да, гуляла. Теперь вот до вокзала добираюсь. Жаль, мало чего от прежнего города осталось. От тех мест, что мне были знакомы, - пояснила Кира. - Но дом под зелёной черепицей уцелел. И за это спасибо!
   -Это вы о "ведьмином доме" говорите? - удивилась Катя.
   -Можете и так его называть, - пожала плечами Кира, - только никакой он не "ведьмин". Это очень тёплый, уютный дом!
   -Вы думаете? - косо глянула она на Киру, - ну-ка, пойдёмте!
   Она потянула Киру за рукав:
   -Покажите мне этот дом. Автобус ещё не скоро подойдёт, он только-только на кольцо ушёл. Пошли.
   Вот настойчивая! Кира покачала головой, поёжилась на ветру:
   -Пошли так пошли!
   Они быстро дошли до угла, свернули налево.
   -Теперь видите? - обернулась Катя. - Здесь пустырь...
   Как громом пораженная, стояла и смотрела Кира на пустое пространство, где только что, десять минут назад, светился окнами её родной дом.
   -Вы, наверное, обознались, нашли не тот дом. "Ведьмин дом" обрушился лет двадцать назад. Он пустой стоял, окна выбиты, их заколотили досками, чтобы никто не лазил. В нём никто не жил, вот он и ветшал, отсырел, дерево сгнило. Он и рухнул. Когда разбирали завал, нашли двоих - их насмерть придавило. Наверное, бездомные какие-нибудь... Ой, пойдёмте скорее! Видите, автобус показался.
   Кира позволила себя увести: у неё в голове сделалось пусто-пусто и, если бы не Катя, она, наверное, опустилась на слякотный асфальт да так и застыла бы в прострации. Автобус подхватил их и повёз в сторону центра города. Катя тревожно поглядывала на бледную как полотно Киру, но ничего не говорила. Так они доехали до конечной остановки и вошли в здание вокзала.
   -Давайте я посижу с вами до отправления поезда, - предложила Катя.
   Кира взглянула на неё совершенно больными глазами, слабо улыбнулась:
   -Не стоит. Спасибо вам большое. Вы мне очень помогли. Не беспокойтесь, со мной всё будет в порядке.
   Простившись, Катя ушла. Теперь Кира сидела на скамейке в зале ожидания и тупо смотрела перед собой. Дом рухнул двадцать лет назад, и тогда же погибли сёстры-старушки. Но всего час назад она с ними пила чай в чистом, уютном родном доме. И это ей не показалось. Она нащупала в сумке пакет с жемчугом и театральной сумочкой - вещественное доказательство, что Кира виделась с Ирочкой и Аннушкой.
   -А в жизни всегда так, - раздалось над ухом. Она вздрогнула, повернула голову. Как, опять?! Красавец-старик - настоящий дед Мороз с белоснежной бородой и усами - улыбаясь, смотрел на неё ясными синими глазами. - Человек думает, что ему сон снится, а это и не сон вовсе. Это самая настоящая явь. Или наоборот, он думает, что всё наяву происходит, и ошибается - сон это был.
   -Это вы к чему говорите? - очнулась Кира от оцепенения.
   -К тому, что в жизни всё относительно.
   -Относительно? - рассердилась она, - умершие двадцать лет назад старушки передают сегодня вещи, которые они якобы хранили все эти годы, - это относительно? Надоели ваши загадки. Почему вы ничего не говорите? Сколько можно мучить меня?
   -И это ты называешь "мучить"? Да ты ещё и не знаешь, что значит это слово. Так что не дразни судьбу, девушка! - он сказал это так значимо и весомо, что Кира испугалась. А старик погладил её по плечу, - ничего-ничего, не бойся. Пойдём, провожу тебя к поезду. Давай твою сумку.
   Они вышли на перрон. Состав уже подали к платформе, но внутрь вагонов не пускали.
   -Почему вы не заберёте у меня этот чёртов ящик? - вдруг спросила Кира. - Я с радостью его вам отдам.
   -Время не пришло ещё...
   -Время?. А вы всё наблюдаете и наблюдаете. Не надоело? - зло глянула она на старика.
   -Не надоело, - бросил он в ответ, - чего ты злишься?
   -Вы ничего не говорите, не объясняете. Только и слышу: "Ещё не время". Когда это время наступит? И вообще кто вы такие? То Гришка-прохвост является... даже в самолёте нашёл меня. То вы откуда-то возникаете.
   -Гришка - всего лишь ищейка. Он на самой нижней ступенечке стоит.
   -Но он же давно умер! Или не умер? Я его руку потрогала - живая, тёплая.
   -Ну и что? Я же тебе говорил, что всё в мире относительно. Служит собачка-ищейка, ну и пусть себе служит.
   -А вы? Вы тоже... - она замялась, но вскинула голову и закончила: - вы тоже умерли?
   Он засмеялся. Кира вдруг поняла, что он морочит ей голову. Никакой он не старик! Глаза ясные, молодые, кожа чистая, без морщин.
   -Поняла, догадалась, - усмехнулся не-старик. - Живой я, можешь не сомневаться. Только живу не на этой улице...
   -А Гришка-прохвост у вас в прислугах бегает? Что ж вы такую дрянь подбираете?
   -А мы всяких подбираем. Каждому дело найдём по заслугам. Знаешь, "по вере вашей да будет вам". Вот он и отрабатывает...
   -Родственнички его такие же...
   -Ты с ними поосторожнее. Эти не по вере, а по воле своей живут. Да только сколько верёвочке не виться, а конец близок.
   -Что же будет? - пробормотала Кира и попросила: - подскажите, что мне делать?
   Но он лишь покачал головой:
   -Мы не вмешиваемся. Ты сама должна пройти этот путь. Выбор останется только за тобой.
   -Одни загадки, - тоскливо прошептала она, глядя в сияющую синеву глаз не-старика.
   -Не унывай. Ты у нас умненькая. Кое-что уже разгадала. Не понимаешь? Жёлтый мячик да деток-уродцев помнишь?
   -Ещё бы! - поморщилась Кира. - Что-то вроде светофора, да? Если жёлтый мячик -- это предупреждение: осторожно, может что-то случится. Если уродцы - дело совсем плохо. Да?
   -Вот видишь, ты всё понимаешь, - похвалил её не-старик.
   -Я-то понимаю, - вдруг возмутилась Кира, - а вы понимаете, что у меня жизнь летит наперекосяк, что нет у меня жизни без Штефана? Вы это понимаете?! Кто годы мои потерянные вернёт?
   -Тихо, тихо. Без истерик! Скажу то, что ты и так знаешь: Господь даёт каждому крест по силам его. И не надо кричать, что сил у тебя уже нет. Есть, много чего у тебя есть. Вот ты говоришь, что годы твои потеряны. Нет, ничего не потеряно. Вернутся они ещё, твои годы. Надо только уметь ждать. Ждать и надеяться.
  
  
  
  
   Глава 9
  
   Занятая своими мыслями, она уселась на краешек нижней полки, заработав подозрительный взгляд соседки по плацкарту. В соседнем купе началась перебранка, грозившая перерасти в драку. Там, едва поезд застучал колёсами мимо станционных цистерн, мужики в пыльных серых плащах задымили ядрёным "Беломором". Визгливый голос (Кира подумала, что вопит тётка, но ошиблась - голос принадлежал солидному мужчине в рубашке-сеточке) потребовал прекратить курение. Его для начала вяло послали подальше, но сетчатый никак не унимался. Мимо пронеслась проводница в синем берете на пергидрольных волосах, глянула на лающихся мужиков, но ничего не сказала.
   Кира ждала, когда поезд, наконец, покинет санитарную зону и можно будет воспользоваться туалетом. Через сорок минут в тамбуре выстроилась очередь, но проводница всех погнала в соседний вагон, потому что здесь кто-то ещё утром сломал в туалете замок. Воздух в вагоне нагрелся, стало жарко и душно, но окна были прочно заблокированы и не открывались. Кира постелила серое от частых стирок бельё и влезла на свою верхнюю полку. Безумно хотелось спать, и она дала себе слово не обращать внимания на то и дело снующих по проходу пассажиров, с наслаждением хлопающих дверями тамбура. У неё почти получилось уснуть под постоянный скрип, а в этом вагоне, казалось, скрипело всё: и обитый алюминиевой полосой столик, все полки и поручни, за которые хватались идущие мимо люди - весь поезд скрипел. А ещё плакали дети, устало доругивались в соседнем купе, воняло дешевым куревом и несвежими носками. В шесть утра на полную мощь загрохотал гимн Советского Союза, и Кире стало не до сна. Она уставилась в ещё тёмное окно, где в свете редких фонарей проносились мимо домишки и полустанки.
   В мятой одежде, голодная, совсем не выспавшаяся, она вышла из поезда. Нужно зайти в Воронцовский переулок, вернуть хозяйке ключи от квартиры и забрать дорожную сумку. А ещё привести себя в порядок, хотя бы умыться да переодеться. Она так устала от чудес последних дней, что не смогла в поезде заснуть. Ей всё мерещились то Гришка-прохвост - "ищейка нижней ступеньки", то старушки-сестрички, то синеглазый не-старик. Есть хотелось до невозможности. Конечно, можно было зайти в вокзальный буфет и проглотить очередную булочку с кефиром, но время поджимало: до отлёта осталось несколько часов, а ещё столько дел.
   Она специально вышла из троллейбуса на углу Дерибасовской и Карла Маркса, там рядом она заметила кондитерский магазин, где, конечно, можно купить что-нибудь вкусное для Шурочки и Серёжи. На витрине красовались коробки с черносливом в шоколаде и шоколадки. Она купила чернослив для Шурочки, углядела малюсенькие шоколадные бутылочки в разноцветной фольге для Серёжи. Их продавали на развес, она ухватила полкило и была очень довольна, когда продавщица свернула из газеты большой кулёк и насыпала туда конфеты. Там же в магазине за стойкой, покрытой клеёнкой, тётка в белом халате и прозрачном розовом передничке сбивала молочные коктейли. Кира решила попробовать, а заодно и позавтракать. А что, молоко с клубничным мороженым и сиропом - не завтрак? И поспешила на квартиру.
   К памятнику Пушкину по спуску со стороны улицы Чайковского катились апельсины. Яркие, оранжевые, крупные - они подскакивали на выбоинах в асфальте и разлетались в разные стороны. Мгновение Кира испуганно глазела на жёлто-оранжевые мячики. Неужели опять предупреждение? Но тут же облегчённо вздохнула: за апельсинами бежала женщина.
   -Ловите! Ловите их! Ловите же их! - кричала она на всю улицу. Прохожие смеялись, догоняли разбегающиеся апельсины, совали их в руки женщины. Она их заново роняла, так как пакет прорвался, а в руках у неё они не помещались. У Киры была авоська, связанная из кручёных шёлковых ниток. Она стала подбирать апельсины и складывать их в эту авоську.
   -Вот спасибо! Как здорово вы придумали! Дурацкие пакеты - всё время рвутся, - пожаловалась женщина. - И ведь уже почти пришла домой, а тут раз - и посыпались бильярдными шарами во все стороны. Ну почему мне так не везёт?1
   Она говорила быстро и без остановки, немного задыхаясь после бега по улице. Кира улыбнулась:
   -Не расстраивайтесь. Видите, всё собрали. Только запачкались.
   -Ах, нет! Не могу я их в таком виде принести. Муж - чистюля, он грязное в руки не возьмёт. Что делать? Что делать? - причитала она с таким видом, словно грязный апельсин - трагедия всей её жизни.
   -Это пустяки! Смотрите, снег в фонтане у памятника не растаял. Можно повозить по снегу и обтереть носовым платком.
   -Точно! Как это вы придумали!
   Они вытряхнули из сетки апельсины в снег и взялись за работу. Отмытые фрукты складывали в авоську, при этом женщина болтала не переставая:
   -Понимаете, я уложила его отдыхать, а сама тихонечко-тихонечко, на цыпочках вышла. Очень хотелось апельсинов купить. Вы замужем? - Кира кивнула. - Тогда вы должны меня понять. Хотела побаловать мужа, он их любит. Ваш муж любит апельсины?
   -Ему нравятся персики.
   -Персики? Пусть персики... Вы бы хотели угостить своего мужа спелыми сочными персиками? Конечно, хотели. И помчались бы на рынок - здесь отличный рынок - помчались покупать ему самые лучшие персики. А я купила апельсины, потому что он их любит. Это что, преступление? Я вас спрашиваю, это преступление - угостить человека апельсинами?
   Странная манера говорить без остановки, почти без пауз, немного утомляла. Бедняга так разволновалась из-за несчастных фруктов, что никак не могла успокоиться и тараторила как заведённая.
   -Знали бы вы, как мы устали! - продолжала женщина, - заняты были с утра до вечера. А потом я сказала: всё, хватит, тебе пора отдохнуть. А он говорит: Дашенька (меня зовут Даша), потерпи немного. Тогда я пошла и устроила скандал. И мы бросили всё и решили отдыхать. А как вас зовут?
   -Кира, - она вытерла последний апельсин и сунула его в авоську. - Ну вот, всё. Теперь ваш муж не придерётся.
   -Вы не знаете моего мужа! Он вида не подаст, что ему что-то не нравится. Но я-то чувствую. Спасибо вам. Но как же мне вернуть вам сетку? Вы далеко живёте?
   -Здесь, рядом. В Воронцовском переулке.
   -Замечательно, - обрадовалась Даша, - значит, мы зайдём ко мне, я выложу их и верну вам сетку. А вы живёте в Одессе?
   -Нет, я здесь по делам. А живу я в Ленинграде.
   -Да что вы! И мы из Ленинграда. Сегодня улетаем, хотя муж терпеть не может самолёты. У него здесь были съёмки.
   Сердце Киры ухнуло куда-то вниз. Неужели...
   -Да вы, наверное, видели его. Недавно по телевизору показывали фильм "Три товарища" по Ремарку. У него там главная роль. Неужели не видели? - изумилась Даша.
   -У нас нет телевизора, - севшим от волнения голосом просипела Кира. - Кого он играл?
   -Роберта Локампа, конечно. Вообще-то он не артист, он художник-портретист. Хороший художник. Даже выставка была в Союзе художников на Большой Морской. Там его увидал режиссёр и стал уговаривать. Иво отказывался, долго отказывался. Но тот его уговорил. А я сразу сказала, что никуда его одного не пущу. Хочу быть рядом. Вот вы бы мужа отпустили в незнакомый город с незнакомыми людьми? Думаю, что нет. Ваш муж кто по профессии?
   -Он врач.
   "Как странно она говорит о муже. Как о подростке, который может попасть по неразумению в дурную компанию", - подумала Кира. Поведение этой женщины вызывало вопросы. Экзальтированная манера говорить, не замолкая ни на минуту, выкладывать совершенно незнакомому человеку свою личную жизнь - всякому покажется странным.
   -Врач, - повторила Даша, - это совсем другое. Что такое врач? Работа - дом, дом - работа. Я это хорошо знаю: у меня папа доктор, он психиатр. Ничего из ряда вон выходящего в его жизни не происходит. А люди творческих профессий - артисты, художники, писатели - постоянно в работе. Им нужны новые встречи, новые места, новые лица - иначе они просто зачахнут. Пока Иво учился в художественном училище, знаете, сколько мы на этюды всякие ездили? Вот я и попросила папу устроить меня в съёмочную группу, чтобы быть рядом с Иво. У папы куча знакомых. Он позвонил кое-кому - и пожалуйста: я стала директором фильма. Только я ничего в этом не понимаю и все свои "полномочия" сразу передала администратору, кстати, вместе с зарплатой.
   Они уже подходили к гостинице.
   -Ну так я и знала! - воскликнула она. - Стоит, ждёт! Ведь просила же отдохнуть как следует! Почему не послушался?!
   Кира искала глазами знакомую фигуру Штефана и не находила:
   -Где же он?
   -Да вон же, за колонной спрятался. Это чтобы поклонницы не атаковали. Куда ни пойдём, везде только и слышим: "Роберт, смотрите, Роберт!"
   Наконец Кира увидела. Мужчина в коричневом замшевом пальто и смешной клетчатой кепке с "ушками", заметив Дашу, заторопился навстречу. Кира замерла: это Штефан?!
   -Дашенька, слава Богу! Ушла, ничего не сказала - нельзя же так, - он обнял жену, совершенно не обращая внимания на оглядывающихся на них прохожих. Кира застыла в столбняке: голос... за несколько лет она почти забыла, как звучит его голос. Она смотрела на обнимающуюся пару, прислушивалась к мягкому звучанию его голоса и не могла решить - он это или нет. От волнения у неё кругом пошла голова, и она уже ничего не слышала, только видела, как движутся при разговоре их губы, как склоняются головы друг к другу. Даша что-то объясняла мужу, тыча рукой в сторону Киры, он кивнул и направился к ней.
   -Спасибо большое... - начал он с улыбкой, но не договорил, потому что Кира шагнула навстречу, потянулась к нему и потеряла сознание.
   Завизжала в испуге Даша:
   -Держи её! Да что же ты, держи!
   Иво в изумлении уставился на лежащую на асфальте девушку. Потом неловко поднял её на руки и попытался пробиться сквозь мгновенно собравшуюся толпу. У него ничего бы не получилось, если бы не Даша. Она подхватила Кирину сумку и, выставив её, как щит, впереди себя, тараном пошла на толпу впереди Иво с Кирой на руках. Швейцар открыл двери, и они прошли к дивану в вестибюле.
   -Клади её сюда,- командовала Даша, - надо доктора скорее. Что же делать? Что делать?
   -Ничего, она уже приходит в себя, - Иво слегка похлопал по щеке обморочную девушку, - Даша, успокойся! Видишь, всё хорошо.
   -Что вы столпились? Человеку плохо, а вы уставились... - Даша стала разгонять собравшихся возле дивана людей.
   Подбежала дежурная администратор и сунула под нос Кире какую-то вонючую гадость в пузырьке. Та дёрнулась, помотала головой и попыталась сесть.
   -Лежите, лежите! Куда вы торопитесь? - засуетилась Даша. - Как вам? Лучше?
   -Я что, упала в обморок? - старательно отводя глаза от Иво, пробормотала Кира.
   -Вы вдруг побледнели сильно-сильно - и бах: уже на земле. Но я вашу сумку захватила, не беспокойтесь.
   -Спасибо, - Кира всё же села: голова уже не кружилась. - Вы извините меня. Это случайно вышло, обычно я в обмороки не падаю. Видимо, сказались усталость и недосып.
   Она встала, протянула руку за сумкой:
   -Мне пора. Ещё раз извините.
   -Подождите. Иво, сбегай в номер, вытряхни апельсины на стол и принеси сетку сюда. Потом я пойду собирать вещи, а ты проводи девушку. Она рядом живёт. Только нигде не задерживайся.
   Рюйтель подхватил авоську и пошёл к лестнице. Даша присела рядом с Кирой, участливо глянула:
   -Нельзя так себя выматывать. Вот и я заметила, что у Иво тёмные круги под глазами появились и опять голова стала болеть. У него бывают жуткие мигрени время от времени. Не ждать же обмороков, как у вас. Как администратор группы верещал от злости - не передать. Но, когда дело касается Иво, я - кремень. Нет, сказала, он должен отдохнуть. Покричал, покричал и успокоился, - она посмотрела на Киру, - у вас щека запачкалась. Это, наверное, когда вы упали на землю.
   Кира открыла сумку, поискала зеркало и платок.
   -Конфеты везёте? - кивнула на коробку с черносливом Даша. - Подруге?
   -Дочери, ей 7 лет, - в зеркале она видела бледное, измученное лицо с безнадёжной тоской в глазах.
   Даша помолчала, потом печально проговорила:
   -А у нас нет детей. Папа сказал, что у меня слишком подвижная нервная система и это может отразиться на ребёнке. Поэтому мне нельзя иметь детей. Иво хотел, но папа ему всё-всё подробно объяснил. Папа у нас главный. Они с мамой развелись, когда мне ещё года два было. Мама уехала в Австралию, мы иногда открытки от неё получаем. А мы с папой как жили на Кировском, так и живём. Всю жизнь живём.
   -Мы с дочерью тоже на Петроградской живём, только за Карповкой.
   -Как хорошо! - неизвестно почему обрадовалась Даша, - будете к нам в гости приходить, вместе с мужем и дочерью. А вот и Иво, - увидала она Рюйтеля, - так ты проводи Киру и сразу возвращайся. Хорошо?
   Он кивнул, забросил Кирину сумку на плечо:
   -Ну как, сможете идти? - протянул ей руку, помогая встать.
   -Думаю, что смогу, - она приняла его помощь и двинулась, цепляясь за его локоть.
   Чтобы дойти до Воронцовского переулка потребовалось около пяти минут. Трудные для Киры пять минут.
   -Дашенька сказала, что вы тоже из Ленинграда. Здесь в командировке?
   -Не совсем. Нужно было кое-что выяснить...
   -Выяснили?
   -Нет, - они подошли к Потёмкинской лестнице, - слишком много разных обстоятельств, мешающих сделать окончательный вывод. Смотрите, радуга над морем!
   -Говорят, это к счастью. Три недели операторы терзали всех, последнее солнце ловили. А сегодня, когда съёмок нет, солнце сумасшедшее выглянуло. Это после снега с дождём! На небе ни облачка, и море до самого горизонта просматривается, у маяка вода синевы необыкновенной.
   -Да, синева, в черноту отдающая, цвета ваших глаз - вырвалось у неё.
   Он хмыкнул и повёл её в сторону переулка.
   -Дашенька говорила, что вы ей очень помогли.
   -Пустяки. Не стоит вспоминать.
   -Значит, вы скоро уезжаете? - они подошли к подворотне.
   -Сегодня лечу самолётом.
   -Какое совпадение! Мы тоже сегодня. Получается, летим одним рейсом?
   -Получается, одним.
   -Мы можем заехать за вами - у нас такси заказано.
   Она замялась, он неправильно истолковал её заминку:
   -Конечно, если у вас другие планы...
   -Никаких у меня других планов. Но мне не хотелось бы вас беспокоить.
   -Какое же это беспокойство? - удивился он, - живёте вы рядом и нам в одну сторону. Решено: мы заедем за вами.
   Кира смотрела, как он уходит, и сердце её сжималось: издали это был Штефан - никаких сомнений. Но стоило ему взглянуть своими тёмно-синими глазами, сходство тут же пропадало. Выходит, она ничего не выяснила? Выходит, так.
  
   В оставшееся до отъезда время Кира, напугав квартирную хозяйку до ахов-охов, полезла в ванную, где никто не мылся, видимо, последних шестьдесят лет и "освежила" себя ледяным душем, благо душевая стойка была на месте. Потом напилась горячего чаяс клубничным вареньем, влезла в тёплый свитер - его дал Серёжа, заметив Кирину курточку на рыбьем меху, - и села ждать машину.
   Они запаздывали. До отлёта оставалось полтора часа - времени в обрез. Кира стала нервничать.
   -А может, эти твои знакомые забыли о тебе? - предположила Раиса, - пойдём, я тебя до автобуса провожу.
   Едва они вышли из подворотни, как возле них затормозила машина с шашечками. Из неё выскочил Иво:
   -Извините за опоздание. Дашенька потеряла серьгу, и мы искали её. Давайте вашу сумку!
   При виде Рюйтеля у Раисы округлились глаза:
   -Кирочка, мы же не попрощались... - и полезла обниматься: - это кто, неужели Рюйтель? С ума сойти!
   Кира вырвалась из Раисиных рук и села на заднее сиденье рядом с Дашей, Иво уже сидел рядом с водителем.
   Всю дорогу до аэропорта Даша рассказывала, как они искали злополучную серёжку, а она, оказывается, зацепилась за кружевной воротник блузки. В общем, нашли. В самолёте Даша попросила стюардессу помочь поменяться местами с Кирой их соседу по ряду, и в результате она оказалась сидящей рядом с Дашей, чья непрекращающаяся болтовня уже утомила её. Иво сначала разглядывал в иллюминаторе темнеющее закатное небо, а потом достал блокнот и стал в нём что-то чиркать карандашом.
   -Он терпеть не может самолёты, - прошептала Даша, указав подбородком на мужа. - Теперь будет рисовать до самого приземления.
   -Многие боятся летать, - пожала плечами Кира, - мне тоже как-то не по себе.
   -Он не боится, - обиделась за мужа Даша, - он вообще ничего не боится. Это я боюсь, потому и болтаю постоянно. Иво не любит летать на самолётах из-за меня, из-за того, что я сильно нервничаю. А я ничего с собой поделать не могу. Вот попробуйте, чувствуете, какие руки холодные? Не знаю, почему, но на меня такой внезапный ужас вдруг накатывает, я начинаю дрожать, а потом слёзы ручьём... Хорошо, что папа нас встретит. Он как-то незаметно успокаивает. Не верите? Вот сами увидите: он возьмёт за руку - и у меня всё пройдёт.
   Кира давно уже поняла, что у Даши не всё в порядке с нервной системой, и дело не в подвижности этой самой системы. Скорее всего, у Даши проблемы с психикой. Постоянные перепады настроения, то угнетённое состояние, то возбуждение, капризы, экзальтация по пустякам. Исподтишка она кинула взгляд на Иво. Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Кира невольно залюбовалась его тонким профилем и тут же услышала:
   -Любуетесь? - оказывается, Дашины внимательные глаза всё подмечали.
   -Да, - просто ответила Кира. - Разве можно не любоваться такой красотой?
   -Любоваться - и только, - Даша сжала Кирины пальцы, - любоваться, но руками не трогать!
   Кира посмотрела ей в глаза и внутренне вздрогнула: да она сумасшедшая! Бедняга! Теперь понятны странности в её поведении и волнение Иво, когда Даша сбежала за апельсинами.
   -Успокойтесь, - она сделала над собой усилие и беспечно улыбнулась, - ваш Иво хорош, конечно. Но мой муж не хуже. Смотрите, - она потянула за шнурок, достала медальон и раскрыла его, - ну, что скажете?
   Даша уставилась на фотографию Киры и Штефана:
   -Ничего себе! Одно лицо! - она жадно разглядывала портрет, - двойник, настоящий двойник! А вдруг это брат Иво? Брат-близнец? Сколько лет вашему мужу?
   -Штефану тридцать лет.
   -Значит, его зовут Штефан. Красивое имя. Поляк?
   -Нет, не поляк. Он немец.
   -Иво старше, ему тридцать три года. И он эстонец. Сохранились все документы из детского дома, он же в детском доме воспитывался, потому что родителей его арестовали. Иво было восемь лет, когда забрали сначала отца, а потом его мать. И сразу расстреляли. Он всё хорошо помнит. Если бы у него был брат, он бы его запомнил. Дай-ка мне ещё раз посмотреть, - они незаметно перешли на "ты".
   Кира открыла крышечку медальона.
   -А знаешь, - цепким взглядом Даша всматривалась в лицо Штефана, - это на первый взгляд они похожи. Смотри сама: Иво худощавый и лицо у него тоньше...И, мне кажется, глаза другие. Нет, конечно, они очень похожи, но только если не всматриваться.
   -У Штефана светло-карие глаза, и родители его жили в Германии.
   -Ну вот, я же говорю, что они даже не родственники! Хочешь, угадаю? Он бросил вас, да?
   -С чего ты взяла? - Дашина догадливость прямо пугала. - А впрочем, не буду скрывать: он с нами не живёт. У меня к тебе просьба.
   -Какая просьба? - она всмотрелась в Киру, - ты не хочешь, чтобы кто-то ещё знал твою историю?
   -Не хочу.
   Даша кивнула. В проходе появилась стюардесса и, улыбаясь во весь рот, объявила, что самолёт идёт на посадку.
   Иво открыл глаза, взглянул на женщин и усмехнулся:
   -Весь полёт проболтали.
   -Представляешь, я даже не заметила, как время прошло, - удивилась Даша, - и мне не было страшно. Кира, это ты помогла.
  
   -Папочка! - Даша ринулась к группе встречающих. Импозантный пожилой мужчина вскинул руки в приветствии. Даша повисла у него на шее, потом оглянулась на мужа. Тот улыбаясь подошёл к Дашиному отцу, мужчины пожали друг другу руки.
   -Папочка, познакомься, пожалуйста, с Кирой. Знал бы ты, как она мне помогла! Видишь, я совсем-совсем спокойная. Мне не было страшно! А Иво даже заснул в самолёте, представляешь?
   -В самом деле? - он протянул Кире руку: - Яков Моисеевич Либер, рад знакомству, душевно рад, - при этом он окинул девушку быстрым внимательным взглядом.
   -Кира Сергеевна Стоцкая, - рука Якова Моисеевича оказалась неожиданно жёсткой, влажной и холодной. Кира незаметно сунула ладонь в карман куртки и вытерла её о платок.
   -Папочка, Кира тоже живёт на Петроградской. Я обещала отвезти её. Ты же не против, правда?
   Неловко было слышать, как Даша упрашивает отца довезти Киру до дома. Она подхватила сумку:
   -Не стоит беспокоиться. Ещё не очень поздно, автобусы ходят часто, да и метро...
   -Ах, да не обижайтесь вы на Дашеньку, - засмеялся Яков Моисеевич, - разве вы не видите, что она просто дурачится? Давайте вашу сумку. Позвольте поухаживать за вами ещё не совсем древнему дедушке.
   Он уморительно поклонился и забрал сумку из рук немного растерявшейся Киры. Подшучивая друг над другом и ребячась, Даша с отцом двинулись к выходу. Кира пожала плечами и пошла за ними. Сзади, подняв воротник и низко надвинув кепку на лоб, шёл Иво. Они вышли на стоянку автомобилей, подошли к тёмно-вишнёвой "Волге".
   -Только за руль я не сяду, и не упрашивайте! - заявил Яков Моисеевич, - ни к чему мне эта нервотрёпка... - он открыл багажник и поставил Кирину сумку. Иво пристроил свои сумки рядом.
   -Папочка очень нервничает, когда машину ведёт, и на всех водителей ругается, - шепнула Даша и повернулась к отцу, - не хочешь за руль и не надо! Иво нас прекрасно довезёт, уж он-то никогда не сердится, если кто-то плетётся перед носом. Папочка, садись вперёд, а мы с Кирой - на заднее сиденье.
   Всю дорогу Яков Моисеевич и Даша балагурили. Они подтрунивали над Иво, который кивал им и отвечал улыбкой, вспоминали общих знакомых, немножко сплетничали и веселились от души. Из-за того, что Киру они знали ещё не достаточно давно, её не трогали и в разговор не включали. Она сидела по диагонали от водителя и со своего места могла видеть, как умело и уверенно он ведёт машину, как красивы движения его рук. Он снял свою дурацкую кепочку, позволив таким образом любоваться его чётким профилем и гордой посадкой головы. В нём чувствовалась сила, но Кире показалось, что он её тщательно скрывает. И в полутьме машины Кира видела не художника-артиста Иво Рюйтеля, а своего драгоценного Штефана Палена. От этого у неё замирало сердце и пылали щёки, как у школьницы.
   -Иво, выпусти нас с папочкой здесь, на углу. Мы пойдём домой, а ты отвези Киру. Надеюсь, мы скоро увидимся. Я хочу познакомиться с твоей дочкой, Кирочка, - Даша с отцом выбрались из машины.
   Они стояли на тротуаре, глядя вслед уходящей "Волге".
   -Мне она не нравится, - повернулся Яков Моисеевич к дочери, - не нравится...
   -Папочка, у неё такая драма в жизни! Представляешь, её муж почти двойник нашего Иво. И он их оставил, бросил жену и дочь. Она, как увидела Иво, так в обморок и упала, а сказала, что от усталости. Она гордая. Папочка, разве бывает такое сходство у совсем чужих людей?
   -Что-то не верится.
   -Правда, правда. Я фото видела. Но, знаешь, я заметила, что черты лица её мужа мягче, он не такой суровый, как Иво. Ты понимаешь меня?
   -Я понимаю одно: эта женщина одинока и её бывший муж (или кто он там ей) очень похож на твоего мужа. Я слишком хорошо знаю и женщин, и мужчин, чтобы...
   -Прошу тебя, не говори так! Я доверяю Иво и не хочу слышать никаких историй из твоего жизненного опыта.
   -Ну-ну, как хочешь! Не говори потом, что тебя не предупредили, и не жалуйся.
   -И не подумаю, - Даша вошла в подъезд и направилась к лифту.
  
   Иво остановил машину в переулке, добыл из багажника Кирину сумку. Она уже протянула руку, чтобы забрать её, но он покачал головой:
   -Мне велено доставить вас домой.
   На лестнице как всегда не горела половина лампочек, и не работал лифт.
   -Неужели мы с вашим мужем настолько похожи? - вдруг спросил он.
   -Вы слышали наш разговор... - расстроилась Кира, - вы притворялись. Это нечестно!
   -А вы думали, я буду спать? Во-первых, я не должен был спать, потому что у Дашеньки начинается в самолёте паническое состояние и ей могла понадобиться моя помощь. А во-вторых, вы с ней все полтора часа перелёта рта не закрывали. Можно уснуть в таких условиях?
   -Ну да, мы ещё и виноваты.
   -Вы не ответили на мой вопрос: такое уж великое между нами сходство?
   -Ваше сходство поразительно.
   -А я могу посмотреть ту фотографию, что вы показывали Дашеньке?
   -Конечно, можете. Но здесь темно.
   -Так пригласите меня к себе, - пожал он плечами.
   Пригласить его? Но что будет с Шурочкой, когда она увидит двойника своего отца? А с другой стороны, она может увидать его в любой момент на экране телевизора или в кино.
   -Хорошо. Пойдёмте, - решилась Кира. Она открыла ключом дверь и пропустила в прихожую Иво. Он вошёл, огляделся, поставил сумку на пол. Снял пальто и повесил его на вешалку.
   -Куда прикажете?
   -Сюда, вот наша дверь, - с замиранием сердца Кира открыла дверь. Сейчас навстречу вылетит Шурочка и увидит его. Свет горел, но ни Шурочки, ни Серёжи в комнате не было.
   -Прошу вас, располагайтесь. Здесь на стене фотографии, можете посмотреть. Я пойду чайник поставлю.
   Иво огляделся. Да, в этой семье лишних денег не бывает. Он посмотрел на фотографии в рамочках. Если бы Иво не знал точно, что сегодня впервые встретился с этой женщиной, ни за что бы не поверил, что на фотографии не он. Кроме странного сходства, его удивила одежда людей на снимках. Насколько он помнил институтские лекции по истории костюма, так одевались в начале века. Да, интересно, очень интересно.
  
   Шурочка с Серёжей смотрели телевизор у Тамары. Шла детская программа "Спокойной ночи, малыши", и только что закончился мультфильм.
   -Мама приехала! - завопила Шурочка и бросилась Кире на шею. Серёжа улыбаясь смотрел на Киру, но в глазах у него был вопрос. Кира пожала плечами:
   -Меня доставили домой на машине. У нас гость. Тамара, пойдём к нам чай пить.
   -Нет, я уже пила чай, спасибо, - отказалась женщина.
   Кира не успела остановить Шурочку, та помчалась к себе.
   -Шурочка, подожди! - поспешила за ней Кира. Но разве её догонишь?
   Шурочка вбежала в комнату и замерла. Высокий мужчина повернулся и с любопытством уставился на неё.
   -Папа, - не веря глазам, прошептала девочка, - папа...
   Она неуверенно двинулась к нему, остановилась, сделала ещё шажок.
   -Шурочка, - Кира обняла дочь, - этот дядя очень похож на твоего папу. Ты же видела соседских близнецов - Кольку и Мишку? Вот и дядя Иво так похож на папу.
   Но никакие объяснения сейчас не доходили до сознания ребёнка. Она видела в этом человеке долгожданного любимого отца, но он почему-то не хотел быть её отцом. Она вся дрожала, на побледневшем лице блестели огромные глаза, из которых покатились горохом слёзы. Она повернулась к матери, уткнулась лицом ей в живот и зашлась от рыданий. Кира беспомощно взглянула на Серёжу, который потрясён был не меньше Шурочки видом двойника Штефана, перевела взгляд на Иво. Тот растерянно посмотрел на рыдающего ребёнка, потом подошёл и присел рядом с нею на корточки.
   -Ты прости меня, что так вышло, - он погладил Шурочку по спинке. - Я не хочу, чтобы ты плакала... Тебя Шурочкой зовут? Да? Твоя мама рассказывала, какая у неё храбрая девочка, и мне очень захотелось познакомиться с тобой. Меня зовут Иво, я умею рисовать. Смотри, - он достал из кармана карандаш и блокнот. Несколько линий - и с листа таращил хитрые глазёнки мохнатый щенок.
   Всхлипывая, Шурочка повернулась к художнику, а он нарисовал кошку, потом смешную ромашку с улыбающимся лицом.
   -А меня ты можешь нарисовать? - спросила Шурочка.
   -Тебя? - задумался Иво, - не знаю. Тебя трудно нарисовать. Но если ты посидишь минут десять спокойно, я попробую.
   -Завтра? Ты придёшь завтра?
   -Шурочка, у дяди Иво есть дела, работа... - попробовала урезонить дочь Кира.
   -Я с удовольствием напишу твой портрет, - заверил Шурочку Иво, - и завтра я совершенно свободен.
   Сережа вышел проводить Рюйтеля к машине.
   -Я не представился, извините. Сергей Степанович Палёнов - давний друг Кириной семьи. Ваше сходство со Штефаном настолько поразительно, что я на мгновение потерял дар речи.
   -Видимо, мы и в самом деле с ним похожи. Мне очень жаль, что так получилось с ребёнком. Кира не предупредила меня, а я не подумал. Надо было сначала поговорить с девочкой, всё ей объяснить, а не действовать так, - он подумал, подыскивая слово, - действовать так хирургически.
   -Кира воспитала у дочери прямо-таки культ отца. Он для неё образец и идеал. Шурочка кидается с кулаками на всякого, кто неуважительно отзывается о родителях.
   -Замечательная девочка!
   -Замечательная. Но, знаете, что сейчас идёт разговор о лишении Киры родительских прав?
   -Но почему? Что такого сделала эта женщина, если возникла подобная тема?
   Сергей рассказал Иво историю Шурочкиных "боёв".
   -Но разве за детские драки лишают родительских прав? - усомнился Иво.
   -Если б только драки, - вздохнул Серёжа. - Там в родительском комитете прямо заговор против Киры. Она мне рассказывала, как они приходили с инспекцией к ним домой. Шурочка по детской наивности им показала, где уроки делает, показала новые ботиночки, что на Пасху купили. Тут-то дамы из комитета взвились - всё припомнили. И иконы с лампадкой, и то, что о пьяницах-алкоголиках, о проститутках да великой любви в десятом классе рассказывала.
   -Зачем же она эту тему выбрала? Дети всё-таки...
   -Переврали они всё! Не поверите, но это она о романе Ремарка "Три товарища" говорила! А тётки тупые да нечитающие попались - вот и сделали вывод с чужих слов.
   -Неужели такое ещё возможно? - поразился Иво. - Чужие люди приходят в дом, осматривают его, делают замечания, дают непрошенные советы?
   -Но самое главное - они фотографии Штефана увидели. А тут как раз ваш фильм по телевизору шёл. Вот они и прицепились. Мол, вместо того, чтобы фото артиста на стенку вешать да говорить ребёнку, что это её отец, придумала бы героически погибшего папу-лётчика или подводника. Потом ещё много чего было. В общем, дела у Киры сейчас не весёлые. И ещё эта гадость впереди... Кира пока не знает.
   -Какая гадость?
   -Родительское собрание. На прошлом собрании одна мамаша, с дочерью которой Шурочка подралась, назвала её мерзавкой, а до этого обзывала ублюдком.
   -Вот дрянь!
   -Ещё какая! Все нервы девочке вымотали. Ей и так досталось в жизни, а тут ещё эти твари нападают.
   -Вы, насколько я понял, давно знаете эту семью?
   -Всю жизнь. Это самые замечательные люди в моей жизни: Штефан и Кира.
   -Простите, возможно, я сую нос не в своё дело... Но где может быть её муж? Куда он делся? Он их оставил, бросил?
   -Конечно, нет. Штефан никогда бы не оставил Киру. Он... он пропал. Вы извините, но это не моя история. Если Кира захочет, она вам сама всё расскажет.
   -Да-да, я понимаю, - он сел в машину. Сергей стоял рядом, он явно хотел что-то сказать, но Иво опередил его: - когда это собрание должно быть?
   -Послезавтра.
   -Как вы думаете, Сергей Степанович, может, мне сыграть роль Шурочкиного отца? И тогда эти тётки успокоятся?
   -Я сам хотел попросить вас об этом! Это было бы замечательно!
   -Договорились. Осталось поговорить с Кирой.
   Иво уехал, а Сергей медленно пошёл к подъезду, демонстративно игнорируя приставленного к нему наблюдателя. Александр Григорьевич Орлов в последнее время настолько активизировался в своих действиях, что уже не стеснялся и совершенно открыто посылал агентов для наблюдения. Теперь они сопровождали Сергея повсюду. Когда Вацлав увидел Сергея на кухне - они с Шурочкой готовили себе ужин, - красивое лицо его перекосилось в неприятном оскале. Он сказал какую-то пошлость насчёт стремительных действий немецкого поклонника советского библиотекаря. Сергей отправил в комнату Шурочку с тарелкой сладких гренок, подошёл вплотную к Иванову:
   -Ещё скажешь что-то подобное, пожалеешь, - тихо, но внушительно произнёс он.
   -Ах, как напугал, старичок! - ответил кривляясь Вацлав, но с кухни ушёл и все пять дней, что Сергей жил в Кириной квартире, на глаза ему не попадался.
   После Кириного отъезда Сергей, отставив свои дела, занимался только Шурочкой. Как ни странно, несмотря на разницу в возрасте почти в шестьдесят лет, он не чувствовал себя Шурочкиным дедушкой. Между ними сразу определились отношения: старший брат- младшая сестрёнка. Это было настолько само собой разумеющимся, настолько естественным, что он совершенно забывал о возрасте. В первое же утро, когда они пошли в школу, Шурочка удивила его тем, что во что бы то ни стало хотела к восьми часам быть на углу Карповки. Она тащила его за собой, как буксирчик тащит огромную баржу. На углу они остановились.
   -Чего мы ждём? - удивился Серёжа.
   -Тс-сс, - с таинственным видом прижала пальчик к губам Шурочка, - подожди, сейчас... Вот, слышишь?
   Вначале он услышал цоканье копыт, потом из густого утреннего тумана на пустой перекрёсток выплыли всадники: мужчина и женщина. На даме была бархатная амазонка и шляпка с вуалью, а на мужчине костюм для верховой езды. Они поравнялись с ошарашенным Серёжей, ярко-голубые глаза мужчины скользнули по нему и он приветственно приподнял цилиндр. Сергей машинально поклонился в ответ, не сводя глаз с такого знакомого лица мужчины. Красавица всадница наклонилась к Шурочке:
   -А где же ваша мама? - спросила она.
   -Ей пришлось ненадолго уехать, - ответила Шурочка, - сегодня я с братом Серёжей.
   -Приятно было познакомиться, - улыбнулась дама в амазонке.
   -Удачной прогулки! - пожелала им вслед Шурочка.
   Всадники скрылись в тумане, и на улицу вернулись звуки современного города.
   -Это наваждение какое-то, - пробормотал Серёжа, - их же давным-давно нет.
   -Как же нет, если ты их только что видел? - лукавая Шурочкина мордашка светилась от удовольствия.
   Каждое утро под плеск воды в Карповке раздавалось цоканье копыт, появлялись всадники и они церемонно раскланивались. Серёжа уже ничему не удивлялся, он давно понял: всё, что связано с Кирой, полно необъяснимых чудес.
  
  
  
   Глава 10
  
   Вацлав Иванов злился на всех: на дядю Сашу, который явно ни во что не ставил его таланты; на надоевшую своей пылкой любовью Викусю, на родителей, которые мечтали хоть изредка видеть своё чадо. Но больше всего он ненавидел и злился на белобрысую тварь и её хитрое отродье. Из-за них он постоянно получал выговоры от Орлова. Всё это так надоело внуку известного чекиста, что он решился на мелкую пакость: позвонил директору школы Савельевой. Строгим голосом поинтересовался, до каких пор будет продолжаться это безобразие - открытая связь советского школьного работника с иностранцем? На том конце провода что-то заверещали, но он повесил трубку. Конечно, если бы эта "шутка" стала известна Орлову, он племянничка по головке бы не погладил.
   Сегодня на оперативном совещании Орлов сообщил, что операция, начало которой уходило в далёкие тридцатые годы, подошла к стадии завершения.
   -Подводим итоги, - сидя, как всегда спиной к свету, начал совещание Орлов, - твои выводы, Вацлав?
   -Поездка Стоцкой в Одессу обстановку не прояснила. Собранные на Рюйтеля материалы говорят, что он не имеет отношения к Штефану Палену.
   -Но доля сомнения всё же остаётся?
   -Да, товарищ Орлов, сомнения есть. Но очень незначительные. У нас в архиве были отпечатки пальцев Палена. К сожалению, этот раздел архива тридцатых годов был утрачен во время пожара в блокаду. Был послан запрос в отделение милиции, куда в 1969 году доставили задержанного, назвавшегося Палёновым Степаном Ивановичем. И здесь нас постигла неудача. Из-за известной вам реорганизации некоторые материалы были списаны и уничтожены и сравнить отпечатки пальцев Иво Рюйтеля с отпечатками Штефана Палена не представляется возможным. Поэтому, считаю, разработку направления Рюйтель - Пален надо отложить как несостоятельную.
   -Допустим, ты прав. Но не будем окончательно отказываться от этой версии. Что с Францем Паленом?
   -Франц Пален, - криво усмехнулся Вацлав, - исполняет роль любящего дедушки при дочери Стоцкой, не отходит от неё ни на шаг.
   -Да, несомненно, он нам мешает. Убрать бы его куда... Мы подумаем об этом. Теперь Стоцкая. Что у неё?
   -Ничего. Переживает поездку в Одессу, вся в тоске и печали...
   -Ты не очень-то резвись, - оборвал племянника Орлов. - Нам результат нужен. Начальство требует завершения операции. Если я правильно понимаю, нам особо докладывать не о чем.
   -Надо было сразу эту Стоцкую взять и поработать с нею, - проворчал Вацлав.
   -Тут не только в Стоцкой дело. Работать надо и с её дочерью. Они обе представляют интерес для нашего отдела. Насколько я понял объяснения наших специалистов, это отличный биологический материал. Но есть одно "но"! Мы так ничего и не узнали об этой истории с сундуком. Ничего, кроме какой-то чертовщины. Это, товарищи, несерьёзно. Думаю, надо предпринять кое-какие действия, чтобы напоследок расшевелить эту компанию. Таким образом, мы выходим на финальную стадию операции.
   Придя домой и порадовавшись, что "любимой" Викуси нет дома, Вацлав, легко открыв дверной замок комнаты Стоцких, решил ещё раз поковырять чёртов ящик. Он вертел его и так и эдак, пытался лезвие перочинного ножа протиснуть в почти незаметную щель и так увлёкся этим занятием, что не услышал лёгкого стука в дверь. Вика вошла в комнату и с удивлением уставилась на Вацлава.
   -Ты что тут делаешь?
   Вацлав вздрогнул и чуть не выронил ящик. Он чертыхнулся про себя:
   -Сама видишь - пытаюсь открыть этот ящик. Кира давно просила.
   -А как ты сюда вошёл?
   -Было не заперто, - сходу придумал он.
   -Вацлав, а ведь ты врёшь, - вдруг сказала Вика и задумчиво прибавила: - я давно заметила, что ты не просто так Кириными делами интересуешься. Что тебе от неё нужно?
   -Глупая ты, Викуся, - он улыбнулся широкой улыбкой, - зря ты ревнуешь. Нужна мне твоя Кира - как же! "Ты у меня одна, словно в ночи луна..." - пропел он фальшиво, но по тому, как сузились и забегали его глаза, Вика поняла - выкручивается и опять врёт.
   -Всё ты врёшь, Вацлав Иванов! И я всё расскажу Кирке, когда она придёт, - она развернулась и пошла вон из комнаты.
   Вацлав выругался: как это сейчас некстати! И поспешил следом за Викой.
  
  
   Сегодня утром они втроём - Кира с Шурочкой и Серёжа - встретили знакомую пару всадников, привычно поздоровались с ними. Серёжа, проводив "своих девочек" в школу, отправился в консульский отдел. Все бумаги по делу предателя и провокатора по кличке "Chiot" были собраны, подшиты в специальную папку. Там же лежало донесение Франца Палена о том, что ему удалось идентифицировать личность сотрудника известной организации Александра Григорьевича Орлова. Это нацистский агент Шарло, он же "Chiot". Эту папку следовало отправить дипломатической почтой. Копии документов он собирался передать лично при встрече сотруднику КГБ в Москве в присутствии представителя посольства. Поездку в столицу он планировал на понедельник. Вечером в воскресенье "Красной стрелой" умчится в Москву, решит там все вопросы и в четверг, в крайнем случае, в субботу вернётся в Ленинград. Он, в конце концов, завершил дело, начатое тридцать лет назад. Хорошо бы увидеть суд над мерзавцем, только этим, к несчастью, уже не вернуть Франсуазу!
  
   Савельева стояла у лестницы, ведущей наверх, и вместе с дежурным учителем проверяла наличие сменной обуви у учеников. Её зычный голос перекрывал шум школьного вестибюля. Она успевала заглядывать в сумки и портфели, вылавливала нарушителей, забирала у них дневники (уже собралась солидная стопка) и одновременно учила уму-разуму всех появляющихся в её поле зрения учителей. Заметив Киру, она, как гончая, сделав стойку, зловещим тоном прошипела:
   -Зайдёте ко мне, и немедленно!
   Кира втянула голову в плечи и поплелась наверх. Что ещё предъявит ей Савельева? Явно ничего хорошего.
   Кира не ошиблась. Когда она, постучав, вошла в кабинет директора, та грозно глянув на неё, сурово произнесла:
   -Садитесь сюда, - кивнула в сторону журнального столика, - вот вам бумага, вот ручка. Пишите заявление.
   -Какое заявление? - посмотрела на директрису Кира.
   -Заявление на моё имя об увольнении по собственному желанию. Можете написать, что по семейным обстоятельствам. Это всё, что я могу для вас сделать, хотя вы этого и не заслуживаете.
   -Да с какой стати я должна писать заявление об увольнении? - возмутилась Кира. - Что такого я натворила, по-вашему?
   -И вы ещё спрашиваете? Не стыдно? Вот какова нынешняя молодёжь: циничная, лживая, ленивая - ничего святого нет.
   -Послушайте, хватит меня оскорблять! Объясните, в чём моя вина.
   -А то сами не знаете! - тяжело вздыхая, Савельева прошлась по кабинету, при этом брошь в виде крупного янтарного паука, как живая, шевелилась у неё на плече. - Поступил сигнал о вашей связи с гражданином иностранного государства.
   -Это вы на господина Палена намекаете? Вы же видели его и знаете, что он пишет статью...
   -А что, все пишущие статьи иностранцы живут с теми, о ком пишут? - ехидно поинтересовалась Савельева. - Не морочьте мне голову! Знаете, как у нас поступают с валютными проститутками? Сто первый километр теперь вам светит.
   -Какой километр? Что вы несёте? - от всего этого Кира даже начала заикаться.
   -Язык свой придержи! - взвилась Савельева, - Свидетелей полно: у тебя он живёт, твой журналист.
   -Не смейте мне тыкать, - у Киры задрожали губы.
   -Ну что ж повторю: вам, - она выделила это "вам", - вам теперь светит сто первый километр - это раз. Вас лишат родительских прав - это два. Коллектив школы не желает видеть вас среди своих работников - это три. И четыре: вы прогуляли несколько рабочих дней, следовательно, нарушили трудовую дисциплину и подлежите увольнению.
   -Ничего не понимаю, - помотала головой Кира, - всё, что вы говорите - полная чушь. И ничего я не прогуливала. Вы же сами подписали моё заявление на отпуск за свой счёт...
   -Никакого заявления я и в глаза не видела, - торжествуя, она ещё раз прошлась по кабинету, - но мы не злые люди. Мы хотим добра всем, даже таким, как вы. Мы закроем глаза на ваши шашни с иностранцами, мы даже не станем преследовать вас из-за прогулов. В понедельник начнёте сдавать фонды новому библиотекарю. А сейчас пишите заявление об увольнении по собственному желанию.
   Кира написала заявление, директриса широким росчерком наискосок наложила резолюцию: "Уволить по собственному желанию с 10 декабря 1975 года":
   -Вы свободны, - неприязненно пробурчала она, и Кира, оглушенная этой сценой и чувствуя себя бабочкой с оторванными крыльями, поползла к себе в библиотеку. Если бы можно было сейчас залезть под душ и смыть ощущение грязи от общения с Савельевой, она бы это сделала. Но душа в библиотеке не было. Она присела на краешек кресла в уголке старого Петербурга и тупо уставилась на блестящие стёклышки пенсне. И что теперь? Искать новое место? Почему они взъелись на неё? И на Шурочку тоже? Кому перешли дорогу? Допустим, Савельевой нужно посадить сюда кого-то из своих. Школьная библиотека - тихая гавань, место почти блатное. То, что Кира получила его после нескольких лет работы здесь уборщицей, - заслуга прежней директрисы. Тогда никто из администрации - ни завучи, ни местком - никто не шпынял её. И вдруг разом все на неё ополчились. Ну ладно бы сказали, что работает плохо. Так нет же, сочинили грязную историю - связь с иностранцем.
   Кира не стала ждать, как обычно, конца рабочего дня. Раз её увольняют за нарушения трудовой дисциплины, значит, она должна её хотя бы раз нарушить по-настоящему. Она забрала из группы продлённого дня Шурочку. Та обрадовалась и, вприпрыжку понеслась в гардероб одеваться, и они отправились домой. Там их ждала неожиданность: кто-то побывал в комнате, оставил дверь незапертой. Резной сундучок стоял на столе. Судя по царапинам на дереве, кто-то пытался его вскрыть. Но самое страшное рассказала Тамара: Вика зачем-то решила помыть окно (это в декабре-то!) и сорвалась с подоконника. Скорая увезла её в больницу. Как назло, Вацлава нет дома. Известие о несчастье с Викой отодвинуло прочь мысли о собственных неприятностях. Оставив Шурочку с Тамарой, Кира помчалась в куйбышевскую больницу на Литейном. В приёмном покое ей сказали, что больная в реанимации, состояние тяжёлое и к ней нельзя. Совершенно расстроенная, Кира вернулась домой. Там уже Шурочка с Серёжей хозяйничали на кухне: варили грибной суп. Они попросили им не мешать и не лезть с советами, отправили её отдыхать, потому что от усталости и нервного напряжения у Киры залегли глубокие тени под лихорадочно горевшими глазами. Так недолго и заболеть! Только Кира прилегла, как её позвали к телефону. Звонил Иво Рюйтель.
   -Я обещал вашей дочери сегодня заняться её портретом. Но, к сожалению, не смогу к вам прийти, - его приятный голос ласкал ухо.
   -Ничего страшного, - она только сейчас вспомнила о Шурочкином портрете, - можно и в другой раз.
   -Нет, не в другой раз. Видите ли, Дашенька немного приболела...
   -Простудилась?
   -Это не простуда, это, скорее, нервы. Но она очень хочет познакомиться с вашей девочкой и приглашает вас к нам. У меня здесь что-то вроде студии, и мы могли бы, если вы не против, поработать у нас.
   Послышалась возня и Даша прокричала в трубку:
   -Кира, я хочу видеть твою дочь! И ещё: Иво напишет вас двоих - тебя и девочку. Он говорит, что твоё лицо напоминает работу какого-то художника и хочет тебя написать в том же ракурсе. Так что надень самое лучшее платье. Сейчас Иво за вами заедет.
   -Даша, подожди! Я не могу вот так сразу...
   -Никаких "не могу"! Тебе Иво сказал, что я болею? Вот приходите и развлекайте меня!
   -Развлекать? - растерянно протянула Кира.
   -Это шутка. Шучу я, шучу. Всё, я отключаюсь, Иво уже пошёл к машине.
   Надеть самое лучшее платье? У неё нет такого. Ах, как некстати сейчас этот визит!
   -Ты почему на ногах? - Серёжа в Кирином фартуке внёс кастрюлю с супом. Шурка тащила сковородку с жареной картошкой. Пахло изумительно! - Шурка, накрывай на стол.
   -Даша требует нас с Шурочкой к себе и уже выслала Иво за нами, - сообщила она и добавила: -командует им, как ефрейтор.
   -Кажется, ты уже начинаешь его от всех защищать? Кира, он не Штефан, помни об этом!
   -Он не Штефан, - эхом повторила Кира и опустилась на стул с безнадёжным видом.
   -Что-то ты мне сегодня не нравишься...
   -Чему тут нравиться? Вика в больнице, меня увольняют с работы...
   -Вот ещё новость! С чего бы это?
   В дверь позвонили.
   -Я открою, - вызвался Серёжа. Через минуту он вернулся вместе с Иво. Тот поздоровался:
   -Добрый день. Я за вами, - его поразил Кирин угнетённый вид, - что-то случилось?
   -Ничего особенного, - бодро ответил Серёжа, - просто директриса уволила Киру. А вы садитесь с нами обедать, - пригласил он Иво, - у нас грибной суп и жареная картошка. Это мы с Шуркой готовили.
   -Мам, а Серёжа не давал мне картошку чистить, - наябедничала Шурочка, - скажи ему, что я умею.
   -Умеешь, умеешь, - признала Кира и повернулась к Иво, - что же вы не садитесь?
   Он кивнул, потом взглянул на свои руки.
   -Мам, Иво хочет руки помыть. Я провожу...
   Суп оказался в самом деле очень вкусным, и жареная картошка удалась. Но разговор не клеился, только Шурочка болтала не переставая. Она рассказала, как сегодня учительница проверяла в дневниках подписи родителей и, если её не оказывалось, она отправляла учеников домой за подписями.
   -Зачем же домой? - удивился Иво. - Они же пропустили уроки?
   -Ну и ладно! -засмеялась Шурочка, - Это из-за собрания так строго.
   -Так что ещё придумала твоя директриса? -спросил Серёжа. - Почему тебя увольняют?
   -Оказывается, я прогуляла все эти дни...
   -Вот новость! Мы же заявление написали.
   -Написали, а она утверждает, что ничего подобного не было.
   -Вот мерзавка! - вырвалось у Серёжи.
   Кира укоризненно посмотрела:
   -Серёжа!
   -Прости, прости, Кирочка, - он повернулся к Шурочке, - Шурка, я плохо сказал. Никогда так не делай! - та кивнула, продолжая заниматься картошкой.
   -Но это только один повод. Есть и другой. Они меня увольняют за связь с иностранцем. Понимаешь, на что намекают?
   -Не сложно понять! Видите ли, - объяснил он Иво, - по паспорту я немец - Франц Пален.В России у меня было очень важное давнее дело. С Кирой мы знакомы тысячу лет. Пришлось сказать директрисе, что я пишу о Кире статью - я же журналист. Неделю уже живу здесь с ними. Кто-то, видимо, настучал. Но, думаю, ничего у них не выйдет. Заявление было, и я тому свидетель. Это, во-первых. А во-вторых, найдётся управа и на вашу замечательную даму. Так что, Кирка, не волнуйся по пустякам, - он сейчас был настолько похож на себя прежнего, немного бесшабашного, уверенного в себе Серёжку Палёнова, что у Киры слёзы навернулись на глаза. Она встала, обняла его и поцеловала в щёку:
   -Серёжка, что бы мы без тебя делали? - прошептала ему в макушку. Он смутился, похлопал её по руке:
   -Не раскисай! Тебе сегодня ещё позировать для картины. Давай лучше надень то самое платье, в котором ты с отцом на фотографии. И Шурку переодень заодно. А мы пока посуду помоем. Пошли, Иво.
   Они вышли.
   -Мама, я надену брючки? - Шурочка спросила так, на всякий случай. Она всегда сама выбирала себе одежду, лишь иногда советуясь с мамой. Вот и теперь она надела кремовую водолазку (они вместе красили её в крепком чае) и влезла в симпатичный комбинезон в мелкую клеточку, который ей сшила Кира. Покрутилась перед зеркалом, - я готова.
   Кира тоже была готова к сеансу у художника, правда ей казалось неправильным идти туда, когда так страшно больна Вика. Но, взглянув на перебирающую от нетерпения ногами Шурку, подумала, что не стоит лишать девочку этого приключения. В их жизни так мало интересных событий... Вернулись мужчины.
   -Готовы? - Серёжа поставил вымытые тарелки на тумбочку. - Да, вот это платье! Тебе очень идёт. Что скажете, Иво?
   -Очень идёт, - он обошёл вокруг Киры, - но какой странный фасон... будто из начала века. Это ведь оно? - он указал на фотографию. Кира кивнула.
   Серёжа подал ей куртку:
   -Теперь я понимаю отца, - шепнул он, помогая ей надеть дешёвенькое изделие из искусственной кожи и синтетического меха, из-под которого смешно торчал подол её вечернего платья.
   Помахал им, стоя в дверях, при этом подумал, что всё же этот художник до невозможного похож на Штефана, потом сделал пару звонков, которые должны были укротить директора школы, и завалился на диван, чтобы немного отдохнуть. Не получилось. Появился Вацлав.
   -Я хотел бы с вами поговорить, - начал он, изучая Сергея.
   Серёжа сел, молча разглядывая молодого человека.
   -Я пришёл сказать вам, что знаю, кто вы, - он сделал паузу, но Сергей молчал. - Никакой вы не немец. Вы Сергей Степанович Палёнов, симулировавший своё самоубийство в Берлине в 1931 году. Как вы думаете, понравится это вашим хозяевам? Молчите? Хотите сказать, что они в курсе? Ладно. А если я скажу, что ваше присутствие возле известной вам особы мешает и даже, в какой-то степени, нарушает чьи-то планы? Что принято решение о вашем устранении? Что тогда будет с данной особой?
   -Что вам нужно от Киры? - он говорил ленивым тоном, но внутри его всё напряглось.
   -Эта дамочка любит путешествовать, но не по странам и городам. Ей нравится прыгать из одного десятилетия в другое. Это первое, о чём её спросят в одном хитром месте. Второе, что интересует наше руководство, - это ваш приёмный отец Степан Иванович Палёнов, он же Штефан фон дер Пален, которого с завидной настойчивостью вот уже больше семи лет ищет его жена Кира Сергеевна Стоцкая-Пален.
   -Чем же вас привлёк мой отец?
   -Если одним словом, то молодостью. Да, именно секретом вечной молодости. Что-то случилось в далёком 1912 году, чего мы не знаем. Что-то особенное произошло, если ни он, ни его друзья - известный вам Монастырский и ваша мать - нисколько не изменились за двадцать лет? Что это за генетический феномен такой? Это те вопросы, на которые наши сотрудники найдут, не сомневайтесь, ответ у известной вам особы. А когда речь идёт о генетическом материале, то, естественно, интересна будет и дочь Стоцкой.
   -Зачем вы мне это рассказали?
   -У меня в этом деле есть свой интерес. Если вы мне поможете, я смогу помочь Стоцкой и её дочери. Но решать нужно немедленно, потому что операция подошла к финалу.
   -Чего именно вы хотите? Я должен знать.
   -Стоцкая знает, как вернуться назад. Вы можете уговорить её взять меня с собой.
   -Вы хотите в прошлое?! Чушь! Как можно вернуться в прошлое? Оно уже было, его не существует.
   -У наших физиков-теоретиков на этот счёт другое мнение.
   -Ну хорошо, даже если чисто теоретически допустить, что такое возможно, Кире есть куда и к чему возвращаться. Она была вырвана из того времени. Но вы? Вас там не было. Вы не допускаете, что оказавшись там, просто исчезнете?
   -Это не ваша забота. Мне нужна ваша помощь. Согласны вы на такой обмен: Стоцкая с дочерью против моих условий?
   - А что вы можете там, у себя в отделе? Вы всего лишь мелкая сошка.
   -У меня есть главное - информация. Я знаю, когда, кто и как должен завершить операцию. Вам этого мало?
   -Хорошо, я поговорю с Кирой. Да, ещё одно. Падение Вики из окна - ваших рук дело?
   -Не понимаю, о чём вы, - усмехнулся Вацлав и вышел.
  
   -Вот, оказывается, какая дочка у Киры! - Даша протянула Шурочке руку, - меня зовут Дарья. И я очень рада нашему знакомству, - она тряхнула Шурочкину ручонку и повела вглубь квартиры.
   Огромная квартира на шестом этаже состояла из двух, находящихся на одной лестничной площадке. Они так и говорили, мол, иду на свою половину. Только половина Якова Моисеевича была немного меньше половины Рюйтелей, потому что одну комнату Даша приспособила мужу под мастерскую. Это была круглая комната, расположенная в угловой башне дома, из окон которой открывался вид на площадь и все прилегающие улицы, а вдали блестел позолотой ангел на соборе Петропавловской крепости.
   Кира присмотрелась к хозяйке: вроде никаких признаков болезни. Как обычно экзальтированная и многословная, она никому рта не давала раскрыть, задавала вопросы и сама на них же отвечала. Извинившись, Иво прошёл в мастерскую, чтобы подготовить всё для работы. А Даша, заговорщицки подмигнув, ввела их в странную комнату, где на полках, диванчиках, столиках были игрушки. Масса игрушек самого разного вида. Куклы, мишки, зайцы, паровозики, кубики, грузовички, мячики - всё это было разложено по полкам и диванчикам в идеальном порядке.
   -Иво не любит эту комнату. А я люблю. Вам нравится? Это мой музейчик, - с гордостью за свою комнату сказала она. - Здесь у меня фарфоровые куклы. Видите, у них и ножки, и ручки из фарфора. А это кукольная посуда. Самый настоящий обеденный сервиз на шесть персон. Вот мишка - он мягкий-мягкий. Потрогай, - она сунула медведя Шурочке. Та оглянулась на мать, потом робко дотронулась до животика игрушки. - Ну что, мягкий?
   -Мягкий,- ответила Шурочка. Она растерянно оглядывала это игрушечное богатство и не могла понять, если в это играют, как им удаётся так всё аккуратно сложить. - А твои дети в это играют?
   -У меня нет детей, - просто сказала Даша, подхватывая на руки фарфоровое создание в кружевном чепчике и бархатном костюмчике, - хочешь подержать?
   Шурочка опять оглянулась на мать. Кира кивнула, и девочка осторожно взяла куклу, подержала её и положила на столик.
   - Ты не хочешь поиграть с нею? - вдруг рассердилась Даша, - тогда уходи отсюда. Нечего тебе здесь делать! - она взяла за плечи Шурочку и буквально вытолкнула её из комнаты. Кира даже моргнуть не успела, как Даша унеслась куда-то в глубину квартиры.
   -Какая странная тётенька, - прошептала Шурочка. - Куда мы теперь пойдём?
   -Тётенька не странная, она не очень здорова. Ты же помнишь, Иво об этом говорил? А вот куда нам идти, я не знаю. Где-то здесь мастерская... Но где? Знаешь, пойдём-ка лучше домой - дорогу к входной двери я помню.
   -Мама, мы же обещали, как это... позировать. Иво обидится.
   -Ты думаешь? - она почувствовала себя неуверенно, затея с портретом показалась ей ненужной. И она, кажется, догадалась о причине перепадов в настроении Даши. Подсказкой стали расширенные до невозможности зрачки бедняги. "Будем надеяться, что это от какого-нибудь безобидного лекарства", - подумала Кира.
   Открылась одна из дверей, на пороге стоял Иво:
   -А где Даша? - удивился он и пригласил их: - заходите сюда.
   -Даша на меня рассердилась, - заявила Шурочка. - Я не хотела играть с её куклой. Как у тебя красиво!
   Действительно, красиво. Почти круглая комната с большими полукруглыми окнами без штор. Картины, повёрнутые лицом к стене, подрамники, мольберт, стол с кистями и кисточками в банках, мастихины всех видов, тюбики с краской, бутылочки с растворителями и маслом, бумага в папках - масса замечательно непривычных для обычного человека вещей, но таких необходимых для работы художника. Кира разглядела на огромной толстенной книге на столе имя Ене Барчаи и название в три строчки "Анатомия для художников". А ещё в комнате был потрясающий запах смеси масляных красок и чего-то совершенно неведомого. Беспорядок мастерской бросался в глаза, но это был творческий беспорядок: здесь работали часто и много.
   -Кира, садитесь в кресло, а Шурочка станет рядом. Вот так. Положите руку ей на плечо. Да, хорошо, - он отошёл, разглядывая их. - Можно попросить вас снять украшения. Жемчуг здесь не нужен, а медальон отвлекает.
   -Мама, надень бусы на меня, - попросила Шурочка, - можно?
   -Тебе можно, - разрешил Иво. Он взял у Киры медальон, поискал глазами, куда бы его положить - беспорядок на столе, он может потеряться - и сунул себе в карман. Еще раз отошёл, размышляя о чём-то и бормоча себе под нос. Потом покачал головой:
   -Нет. Что-то не так, - взял маленькую скамеечку, поставил у ног Киры, - Шурочка, садись сюда. А вы, Кира, сядьте чуть вполоборота. Шурочка, положи руки маме на колени, а голову на руки. Да, вот так и оставим.
   Он отошёл к мольберту и занялся работой, поглядывая на Киру с Шурочкой.
   -Я вначале хотел взять за основу одну из работ Врубеля. У него есть Богоматерь... Вы, Кира, очень на неё похожи. Но сейчас вижу другую композицию. Думаю, она больше подойдёт. Голову чуть вправо поверните, пожалуйста. Да, так хорошо.
   -Так кто же вы, Иво Рюйтель, - художник или актёр? - не меняя наклона головы, спросила Кира.
   -Ну какой я актёр? - улыбнулся Иво. - Мне даже не доверили из-за акцента самому говорить с экрана. Кто-то всего Роберта в "Товарищах" озвучил. Я - дрессированная лошадка. Что скажет режиссёр, то и делаю. Вот и теперь так же.
   -В каком фильме вы снялись?
   -Рабочее название "Берлинское лето" - на мой взгляд, не очень удачное. События происходят после мировой войны. Мой герой живёт в Австралии, у него жена, дочь. Но сам он из Германии. Не из ГДР, конечно. Он сто лет не был дома из-за того, что вся его семья имела непосредственное отношение к нацистской Германии. Жена об этом не подозревает и мечтает познакомиться с родственниками мужа. Они отправляются в отпуск в Берлин и так далее...
   -Как зовут вашего героя?
   -Его зовут Стивен. Там два временных плана: современный и война в воспоминаниях. Пришлось в немецкой форме побегать, - он помолчал, - скажите, как получилось, что Сергей Степанович и немец Пален - одно лицо? Вы его давно знаете?
   -Тысячу лет его знаю, - улыбнулась Кира. - Вы не поверите, как давно я знаю Серёжу: с самого раннего детства. Представляете? Он сын моей самой близкой подруги. Она работала в театре, пела в хоре. Там у неё случился роман. Родился Серёжа. Она определила его на воспитание в одну актёрскую семью.
   -Почему же она сама им не занималась?
   -Ну как же растить ребёнка на жалование хористки, при этом живя на съёмной квартире? Но Серёжа жил в очень хорошей семье здесь, под Петербургом. Потом война, революция... В тридцать первом году отец решил вывезти его из Союза. С тех пор он Франц Пален.
   -Но почему он вашего мужа называет отцом? Простой подсчёт даёт нам странные цифры. Сколько лет вашему супругу?
   -Он на шесть лет старше меня.
   -Ну вот, видите? Не получается. Или я сую нос не в своё дело?
   Кира посмотрела на Шурочку, которая с любопытством прислушивалась к разговору взрослых, и ответила:
   -Это длинная история, я вам её в другой раз расскажу.
   Он понял и не стал настаивать.
   -А вы? Как прошло ваше детство? - полюбопытствовала Кира.
   -Мы жили в Тарту. Отец служил в научной лаборатории биологического факультета, мама тоже работала в университете. Мне было восемь лет, когда их арестовали. Так что я хорошо помню родителей. Отец всегда был погружён в свои мысли, очень рассеянный, а мама пела, рисовала, обожала порядок. Сердилась на отца, что он одежду разбрасывает. В воскресенье мы ходили в университетский парк. Там есть Ангелов мост и Чёртов мост. Ангелов мост такой солидный, с колоннами, а Чёртов - лёгкий, ажурный. Я боялся идти по Чёртову мосту. Отец сажал меня на плечи, и мы вместе переходили с одного конца моста на другой. Когда их арестовали им было всего лишь по тридцать с небольшим. Как странно, - его синие глаза налились печалью, - теперь я старше родителей... После меня определили в детский дом на Сааремаа, там был хороший учитель рисования. Вот и всё.
   -С Дашей вы встретились в Ленинграде?
   -В Ленинграде. Нас познакомила нелепость. Представьте, была драка. Дашенька - горячая натура, не могла пройти мимо. Пришлось её выручать. Только не очень-то я ей помог. В общем, она отвезла меня к Якову Моисеевичу, а тот мастер великий тогда был. Он же нейрохирург, правда, сейчас уже не оперирует. К счастью, радикального вмешательства не потребовалось, обошлись зелёнкой, - он посмотрел на Шурочку, -надо же, заснула. Наверное, на сегодня достаточно. И вы устали.
   -Да, пожалуй, нам пора.
   -Я сейчас отвезу вас домой. Завтра у вас очередное испытание - родительское собрание. Хотите, я выступлю в роли вашего мужа? Чтобы разом прекратить все нападки на вас и Шурочку?
   -Вы думаете, это поможет?
   -Не знаю, но попробовать стоит. Так как?
   -А вам удобно будет играть эту роль?
   -Не думаю, что это очень сложно. Значит, договорились. Я... - в передней зазвонил звонок, - простите, я должен открыть дверь.
   Он вышел. А Кира стала потихоньку будить Шурочку, но та лишь недовольно замычала и устроилась поудобнее на Кириных коленях.
   За дверью раздались голоса.
   - Штефан, дорогой ты наш, - радовался чему-то мужчина, - наконец-то я застал тебя!
   -Виталий Романович, я сейчас занят. Да и не ко мне вы пришли, а скорее всего, к Дашеньке. Она там, в гостиной. Прошу вас, проходите.
   -Ах, Штефанчик, всё ты знаешь! Но я действительно зашёл к Дашутке - всё дела проклятые.
   Когда Иво вернулся в мастерскую, его встретил безумный взгляд смертельно бледной Киры.
   -Шт...Штефан, - прошептала она посиневшими губами. Он мгновенно отреагировал:
   -Нет-нет, я Иво! Кира, послушайте же! Не Штефан! Слышите? В съёмочной группе так меня зовут, потому что в фильме Стивен - английский вариант немецкого Штефан. Я же вам рассказывал: там Австралия и Германия.
   Её голова откинулась на спинку кресла, руки обнимали спящую Шурку.
   -Бедная, бедная... успокойтесь, - он погладил её руку, - вы найдёте его, обязательно найдёте. Мы тоже будем его искать, мы с Дашенькой вам поможем.
   Немного позже, когда Кира почти пришла в себя, Иво отнёс спящую Шурочку в машину, уложил её на заднее сидение и прикрыл пледом. Ему не нравилось Кирино состояние: движения вялые, время от времени её начинала сотрясать дрожь. Она подсунула под себя трясущиеся руки, чтобы он не заметил, как ей плохо. Но он заметил, достал плоскую фляжку, отвинтил крышечку:
   -Глотните. Коньяк, конечно, не лекарство, но сейчас вам поможет.
   Она послушно глотнула, поперхнулась, ещё глотнула. Закрыв глаза, ждала, когда он заведёт мотор. Они медленно вырулили к Ординарной, но тут все машины стали. По Кировскому должен был проехать кто-то важный, и поэтому милиция перекрыла движение. Иво покосился на Киру. Всё ещё бледная, но уже без синюшного оттенка.
   -Вы обещали рассказать, почему Сергей Степанович называет вашего мужа отцом, - напомнил он. Кира открыла глаза, подумала и задала неожиданный вопрос:
   -Вы фантастику любите?
   -Фантастику? - озадачился Иво, - не очень. Скорее, не люблю. Как можно любить заведомые выдумки?
   -Жаль. Вам трудно будет поверить в то, что я вам сейчас расскажу. И это не фантастика, это правда. Эта история началась в небольшом городке в Малороссии. Там жила семья: отец - отставной поручик, человек чести и достоинства; его жена - умница, нежная и добрая мать их дочери. В семье хранилась древняя реликвия, настолько ценная, что, спустя годы, есть люди, желающие её заполучить. Сначала не стало маменьки. Через год папенька привёл новую жену. Но вскоре не стало и папеньки. А мачехе захотелось прибрать всё, что осталось, себе. Но мешала падчерица, и мачеха придумала (или её кто-то надоумил) выдать падчерицу замуж, представьте, за ровесника отца девочки. Не получилось, потому что девочка сбежала и поступила в театральный хор. Там она познакомилась и подружилась с Олечкой, тоже хористкой. У неё был маленький сын - Серёжа, и воспитывался он под Петербургом в очень хорошей семье.
   Тогда же девушка, о которой я вам рассказываю, познакомилась с молодым человеком - студентом-медиком. Я кое-что пропущу в своём рассказе. Студент-медик стал дипломированным врачом, и они поженились, - она помолчала, - мы перевезли Серёжу - ему тогда почти три годика было - к Олечке и устроили шумный праздник. Серёжа, когда маленьким был, очень леденцы любил. Его тогда завалили конфетами. Штефан даже к Елисееву ездил покупать их.
   Иво в изумлении уставился на Киру. Она, не замечая его реакции, продолжала рассказывать:
   -Потом чёрт меня дёрнул вместе с тётей Соней отправиться в Нью-Йорк. Вы же представляете, что такое путешествие на "Титанике"? Но мне, слава Богу, посчастливилось... или нет? В общем, оказалась я в тридцать первом году. Это из двенадцатого-то сразу в тридцать первый! Серёжке уже двадцать два года было. Его Штефан усыновил и вырастил. Вы же слышали, он его отцом называет. Тогда трудное время было, НКВД - и всё такое. Штефан решил переправить сына к родителям в Германию. А Серёжка вначале не хотел. Пришлось с ним поговорить. Он вначале не верил, смотрел, вот как вы сейчас смотрите. Потом всё-таки поверил. В Берлине родителям Штефана удалось инсценировать Серёжино самоубийство, и он стал Францем Паленом. А мы со Штефаном должны были встретиться в 1969 году. Но почему-то не встретились...
   Иво не знал, что сказать. Бред безнадёжно уставшей женщины? Везёт ему на больных душой! Он помолчал, потом мягко сказал:
   -Вы устали, вам надо отдохнуть.
   Кира посмотрела на него светлыми от воспоминаний глазами, усмехнулась:
   -Я же сказала, что в это трудно поверить.
   Светофор, наконец, переключился с жёлтого на зелёный, и они поехали. Добрались до дома за 5 минут, ехать-то было всего ничего. Серёжа встретил их вопросительным взглядом.
   -Во время сеанса заснула, - объяснил Иво, укладывая Шурочку на диван. Кира занялась ребёнком, а Серёжа, всмотревшись в лицо Рюйтеля, тихонько присвистнул:
   -Судя по растерянному выражению вашего лица, Кира рассказала вам свою историю. Я прав?
   -Рассказала, - шёпотом ответил Иво, - но...
   -Но вы не поверили. Ну и зря. Всё, что она вам рассказала - правда. Вот идите сюда. Что вы видите в зеркале?
   -Себя вижу, вас. А что я должен был увидеть?
   -Не знаю. Каждый видит что-то своё. Я, например, сейчас вижу песчаный берег моря, сосны раскачиваются на ветру, серое море в барашках. Шурка говорила, что часто видит Рождество, а Кира... Кира видит Штефана.
   -Вы шутите, да?
   -Какие тут могут быть шутки? - пожал плечами Серёжа, - смотрите...
   Он приложил ладонь к поверхности зеркала, и она пошла волнами, вбирая его пальцы в себя.
   -Попробуйте, - предложил он Иво.
   -Это какой-то оптический эффект, - ответил он, дотрагиваясь до стекла. Зеркало не изменилось: обычное холодное стекло.
   -Да нет тут никакого фокуса. Есть нечто необъяснимое. Пойдёмте, я провожу вас.
   Они вышли на лестничную площадку.
   -Я знаю, о чём вы сейчас подумали, - усмехнулся Серёжа, - вы подумали, что у нас здесь коллективное помешательство. Конечно, трудно поверить, что я шестидесятишестилетний дяденька родился на четырнадцать лет позже совсем юной Киры...
   -Вы не обидитесь, если я скажу, что не верю во всякую чертовщину?
   -Ладно, оставим это. Но я хочу вас предупредить. Вы посвящены не просто в мистическую историю. Этой тайной интересуются лица из Большого дома, давно интересуются. И поверьте мне, там шутить не любят.
   -Зачем вы мне это говорите? - вскинулся Иво.
   -Только для того, чтобы вы поняли - это не шутка, - он серьёзно посмотрел на Иво.
  
  
  
  
  
  
   Глава 11
  
   Первая половина следующего дня прошла на удивление спокойно. Шурка отправилась в класс, мирно болтая с девчонками. Кира двинулась к себе готовиться к сдаче фондов. Но впорхнувшая в библиотеку секретарь директора прощебетала, что Савельева передумала увольнять Стоцкую и дала ей месячный испытательный срок. Кира только подивилась переменам в настроении директрисы. Ей и в голову не пришло, что Савельева сменила гнев на милость, получив соответствующий звонок не откуда-нибудь, а из Смольного. Голос в трубке вежливо поинтересовался, все ли условия для работы созданы библиотекарю Стоцкой К.С., той самой, о которой известный немецкий журналист Франц Пален пишет серию статей для уважаемого издания? На что Савельева, мгновенно взмокнув, отрапортовала, что она, как мать родная, заботится о школьной библиотеке и о Стоцкой, в частности.
   После обеда за ними зашёл Серёжа - он теперь старался по возможности быть рядом. Ему не хотелось пугать Киру, и так измученную до изнеможения. Он прекрасно понимал, что, живя в чудовищном напряжении, она находится на грани нервного срыва. Так к чему нагружать её дополнительными тревогами? И ломал голову над тем, как сделать так, чтобы она не заметила излишней опеки.
   В гастрономе на площади они постояли в очереди в кондитерский отдел и купили Шурке её любимую "картошку" с белёсыми "ростками" из масляного крема. Потом прихватили пачку пельменей и, не ожидая, пока они растают и слипнутся, поторопились домой. Кира нервничала и подгоняла их, потому что впереди было родительское собрание, которое, конечно, ничего приятного не принесёт. Дома их ожидал очередной неприятный сюрприз.
   Дверь комнаты оказалась открытой, хотя, когда они сегодня уходили, закрыли её на нижний замок. Первое, что бросилось в глаза, - мёртвая рама от зеркала. Под нею сверкающей массой усеяли пол осколки. Шурочка испуганно вскрикнула и прижалась к матери. Кира горестно смотрела на то, что осталось от радостного окошечка в другой мир. Да, её не просто пугают. Ей дают понять, что не забыли, о ней помнят и спокойно жить не дадут. Россыпь сияющих осколков словно бы предупреждала: "Уже скоро, скоро встретимся и тогда..." Она сжала кулачки и вскинула голову: "истинный шляхтич ничего не боится!" Но она боялась, она дрожала как осиновый лист от страха не за себя - за Шурочку, за Серёжу, за неизвестно где пропадающего Штефана. Они собрали осколки в коробку из-под печенья.
   -Я не могу это выбросить, - беспомощно улыбаясь, сказала Кира, - зеркало надо похоронить, зарыть в землю. Сейчас земля промёрзлая, подождём до весны. А пока поставим коробку в шкаф?
   Так они и решили. Кира пыталась держать себя в руках, хотя бы ради испуганно всхлипывавшей Шурочки. Оставив "на хозяйстве" Серёжу, отвлекавшего заплаканную Шурочку приготовлением пельменей, Кира вышла на лестницу и столкнулась с Тамарой, вернувшейся из больницы. Ничего нового она не сообщила. Вика по-прежнему в реанимации, к ней не пускают и состояние её тяжёлое. Но Вацлав проявил героическую настойчивость и попросился быть неподалёку. Кира решила завтра же съездить туда и поговорить с врачом.
   У подъезда её дожидался Иво, чтобы вместе идти на собрание. Вместо пижонского пальто с кепочкой на нём были джинсы и короткая кожаная куртка, из ворота которой выглядывал вязаный свитер.
   -Я сегодня без машины, - сообщил он.
   -Ничего, тут близко, - махнула рукой Кира.
   Они вышли на улицу. Стемнело, фонари высвечивали разноцветные искорки снежинок, ветра не было, и они парили в воздухе, лениво оседая на засыпанный снегом тротуар.
   -Не замёрзнете? - она посмотрела, как снег ложится ему на волосы,
   Он покачал головой:
   -Терпеть не могу всякие кепочки да шапочки.
   -Вот-вот, и Штефан так же. Разве что шляпу мог надеть.
   -Шляпу? Шляпу можно... - он покосился на неё, - вам не кажется, что, если мы хотим сегодня добиться хоть какого-нибудь результата, пора перейти на "ты"? Будем вживаться в роли... Зовите меня так, как обычно звали мужа.
   -Я попробую, - согласилась Кира.
   Цоканье копыт заставило Иво обернуться. С ними поравнялась пролётка. Извозчик наклонился с облучка:
   -А вот, барин, мигом домчим!
   -Нет-нет, не нужно, - отозвалась Кира, - нам здесь рядом.
   -Опять что-то из прошлой жизни снимают... - глядя вслед пролетке, пробормотал Иво.
   -Думаете? - Кира усмехнулась.
   -Мы перешли на "ты", - напомнил он.
   - Да, Штефан, - она с трудом выговорила имя мужа. Ей казалось невозможно диким называть этого чужого мужчину, пусть и поразительно похожего на Штефана, его именем. Иво уловил её состояние:
   -Ничего, ты привыкнешь, - и он подсунул её руку в варежке с оленями под свой локоть. Им сейчас двигало странное побуждение защищать её. Во что бы то ни стало защищать. А то, что она нуждается в защите, не вызывало сомнений.
   Все окна школы радостно светились, хотя до начала собраний было ещё больше получаса. Перед тем как войти в здание, Иво надел светло-дымчатые очки и поднял воротник, который закрыл его до самых глаз.
   -Не думаю, что кто-то кинется за автографом. Это так, на всякий случай, - словно извиняясь, сказал он.
   Они поднялись в библиотеку. Кира критически посмотрела на его влажные волосы:
   -И что теперь? Ты же мокрый весь. Снимай куртку, садись. Я сейчас кофе заварю.
   Он небрежно бросил на стул куртку, встряхнулся как кот. Огляделся и устроился в кресле старого Петербурга.
   -Ну-ка, ну-ка, какие книги читают теперь пионеры? - Иво потянулся за лежащим на столе томом. Его Кира нашла в "Старой книге" на Большом проспекте. Тяжёленькая книга с золотым тиснением на корешке и ятями в тексте из многотомья Брокгауза и Ефрона рассказывала о словах от буквы О до буквы П. Дети обожали листать словарь и читать старое написание слов. - Надо же - Брокгауз!
   Кира подала ему чашку чёрного кофе без сахара, Иво попробовал, кивнул и устроился поудобней. А она с маленькой чашкой в руках присела на стул рядом.
   -Смотри, как забавно написано, - и он прочёл: - "Пален (Пётр-Людвиг или Алексеевич) - граф... пользуясь неограниченною милостью Павла Первого в течение трёх лет был назначен..." Тут длинный список, куда он был назначен, а вот дальше: "Вместе с Зубовым присутствовал при кончине Павла Первого..."Всего лишь "присутствовал"!
   -А ты хотел, чтобы они в 1907 году написали, что Пален организатор заговора и, можно сказать, один из убийц? Главное - соблюсти приличия. Отец моего свёкра вообще жил в другой стране и брак свой скрывал, потому что женат был на актрисе. А родственники непримиримо гордые и заносчивые. Отца Штефана и его самого считали немыслимыми чудаками из-за того, что они стали медиками.
   -Получается, что твой Штефан из графского рода? А ты у нас - графиня?
   -Ну какая из меня графиня? Хотя, - она вскинула голову, - мой отец из очень хорошего польского рода, а маменька - Баумгартен-Хитрова, дочь генерала. Только, знаешь, сколько мне пришлось лестниц да полов этими графскими руками мыть в 31 году?
   Она прислушалась.
   -Что это ты прислушиваешься? - он тоже прислушался, - как тихо!
   Кира уже поняла, что сейчас произойдёт:
   -Иво, только ты будь рядом, пожалуйста.
   Он непонимающе взглянул на неё и вдруг резко подался вперёд, потом вскочил. Кира стала рядом, прихватив его за руку. Гранитная мостовая прошла от их ног к стене какого-то дома, у железных ворот которого стоял дворник с метлой. Он ошалело смотрел на них и часто и мелко крестился.
   -Дворник, какой нынче год? Быстро говори! - строго спросила Кира.
   -Д-Десятый, - запинаясь и таращась на странную пару, пробасил дворник. И вдруг, выставив вперёд метлу на длинной сучковатой ручке, попытался ткнуть ею в Киру. Одним движением Иво дёрнул Киру себе за спину:
   -Ну, ты! Не сметь! - приказал он, и видение пропало. Иво повернулся к Кире, его синие глаза зло прищурились, - что вы подсыпали или подлили в мой кофе? Галлюциноген?
   Кира вздохнула:
   -А когда мы шли по улице и мимо проехала пролётка, - тогда я тоже вам что-то подсыпала?
   -То была пролётка с киностудии...
   -Ясно, - она устало коснулась виска, - вот что: идите домой, Иво Рюйтель. Вы не доверяете своим глазам. Вы не хотите верить ни мне, ни Серёже... Подсыпала галлюциноген! Надо же выдумать такое!
   -А что я должен думать, глядя на бородатого мужика в белом фартуке с номером на груди и метёлкой в руках? И всё это здесь, в школьной библиотеке, - он уже немного успокоился, - конечно, галлюцинация...
   И вдруг замолчал, пристально глядя на пол у своих ног. Там лежали несколько прутиков, видимо, выпавших из метлы дворника, когда он тыкал ею в Киру. Иво поднял их. Свежие ветки с молоденькими листочками. Он растерянно посмотрел на Киру:
   -Там ярко светило солнце и было тепло, на дворнике надета рубаха с жилетом и лёгкий картуз. У них - весна, а у нас - зима.
   -И мы с вами вместе смотрели это "кино", - напомнила Кира.
   -Вместе, - согласился Иво и с надеждой посмотрел на неё, - ты расскажешь мне?
   -Расскажу, только позже. Нам пора на собрание.
   Они вышли из библиотеки и столкнулись с Людмилой Васильевной.
   -Кира, я хотела у тебя... - и осеклась, глядя на Иво, - но это же...
   -Людочка, познакомься... - начала Кира, но Иво остановил её:
   -Кирочка, позволь мне, - улыбнулся он и протянул руку Людочке, - Штефан Пален.
   -Людмила, - вложила в его руку свою ладонь Людочка, - вы так похожи на артиста Рюйтеля...
   -Иво Рюйтель - это мой псевдоним, - объяснил Иво, - вы нас извините, но мы, кажется, опаздываем на собрание в классе нашей дочери. В какую нам сторону, Кирочка?
   Оставив в полном ошеломлении Людмилу Васильевну, Кира повела Иво на четвёртый этаж, где были классы начальной школы. Они не опоздали. В кабинете собралось всего около десятка родителей, они что-то шумно обсуждали и замолчали, как только Кира с Иво вошли в кабинет. Под их заинтригованными взглядами Кира провела Иво в конец кабинета, к последней парте у окна.
   -Здесь Шурочкино место, - она подняла крышку парты и хотела сесть к окну. Но он покачал головой и протиснулся мимо неё.
   -Ей же ничего отсюда не видно, - удивился он, - и от окна дует.
   -Окно мы заклеили - не дует, это от стекла холодно, - начала оправдываться Кира, - я просила учительницу пересадить Шурочку поближе. Она сказала, что не может посадить за первые парты всех желающих, кто-то должен и сзади сидеть.
   Распахнулись двери, и в класс вошла большая группа родителей с учительницей во главе. Все сели, и кабинет оказался полностью заполненным. Учительница оглядела класс:
   -Кажется, все в сборе. Начнём, товарищи! У нас несколько небольших вопросов, требующих вашего решения. До конца четверти осталось всего две недели...
   Сначала Иво слушал внимательно, ожидая, что вот-вот начнут нападать на Шурочку и Киру. Но ничего подобного не было. Решали текущие вопросы об уборке класса перед Новым годом, об утреннике для первоклассников с дедом Морозом и подарками - ничего особенного и ужасно скучно. Он отвлёкся, вспоминая бородатого дворника с метлой. Что же произошло в библиотеке? Можно назвать это гипнозом? Или... чем ещё это можно назвать? Внезапно он почувствовал, как напряглась Кира, посмотрел на неё с недоумением: она вся подобралась, сжалась и напряжённо смотрела вперёд. Возле доски, лицом к классу, держала речь представительная дама:
   -...вы можете со мной не согласиться, - говорила дама, - но я считаю, что на детском празднике не место таким детям. Если учителя не могут с ними справиться на переменах, то что говорить об утреннике?
   -Но в последнее время дисциплина стала лучше, - слабо возразила учительница.
   -Возможно, некоторые дети уже научились сдерживаться и не давать волю рукам. Но в нашем классе есть совершенно неисправимая девочка. Ещё неделю назад она влепила затрещину моей Мариночке. Спрашиваю, что опять не поделили? И Мариночка говорит, что Шурку в школу теперь водит старый дядька и та называет его братиком. Вы слышали что-нибудь подобное? Конечно, Мариночка стала смеяться. И кто бы не смеялся? Братик, видите ли! В результате, опять драка. Сколько же можно? И чего нам ждать от девочки, если её мать сама подаёт ребёнку такой пример? Я даже слышала, что вас, товарищ Стоцкая, уволили с работы за прогулы. Конечно, вы мать-одиночка и свободны в своих, так сказать, в своих пристрастиях... можете приводить в дом разных мужчин, придумывать объяснения для дочери, но мы здесь все взрослые люди...
   -Замолчите! - голос Иво прозвучал неожиданно резко. В классе тут же воцарилась полная тишина. - Это собрание родителей или кухня коммунальной квартиры, где в кастрюли друг другу плюют? Вам больше нечем заняться, как только сплетничать о моей жене?
   -Какой жене? - таращилась на Иво мамаша Марины Королёвой, лицо этого высокого мужчины ей показалось знакомым, - вы...
   -Я отец Шурочки Стоцкой-Пален. Что вас удивляет? У всех детей есть отцы... То, что ребёнок называет своего дедушку братиком, - это преступление? Не думаю.
   -Но подождите, - не сдавалась дама, - у нас есть данные, что Стоцкая - мать-одиночка. И вдруг появляетесь вы...
   -Назовите мне хотя бы одну причину, по которой мы с Кирой должны сейчас вам рассказывать о наших семейных делах? - его глаза сузились.
   -Но вы же не Пален, - вдруг "осенило" Королёву, - вы Иво Рюйтель, артист. По классу пробежал шепот, и опять все уставились на Иво.
   -Иво Рюйтель - сценический псевдоним. Вам знакомо такое слово? Может, теперь я обязан вам ещё и паспорт показать? - он полез в карман джинсов и, к ужасу Киры, вытащил паспорт, помахал им и опять сунул в карман.
   -Мне кажется, - вмешалась учительница, - мы обсудили все намеченные темы. Может, есть ко мне вопросы...
   -Есть, - опять поднялся Иво, - скажите, какая в классе по росту моя дочь? Первая, последняя?
   -Последняя, она очень маленькая, - ответила учительница.
   -Вы, наверное, догадываетесь, почему я спросил. Девочка меньше всех, а сидит за последней партой. Это нормально? Даже мне с моим ростом отсюда почти не видна доска...
   -Хорошо, я подумаю, как уладить этот вопрос, - сдалась учительница. - Если больше нет вопросов, всем до свидания.
   Родители, перешёптываясь и поглядывая на Иво, потянулись к выходу. Кира, уже выходя из класса, услышала завистливое:
   -Надо же - этакой пигалице и такой мужик достался!
   Они вышли из школы. На морозной улице Киру сразу охватила дрожь.
   -Э, да у вас зуб на зуб не попадает, - усмехнулся Иво. Он опять перешёл на "вы", давая понять, что роль сыграна и должна соблюдаться дистанция.
   -Это первое собрание, на котором мне не пришлось оправдываться и я сидела молча. Спасибо вам, - искренне поблагодарила Кира.
   -Нет-нет, спасибо вам не отделаться, - он засмеялся, глядя на её вытянувшееся лицо, - давайте, рассказывайте, как это вы из 1912 года оказались в нашем времени.
   Кира пожала плечами:
   -Всё очень просто. У меня в медальоне лежит листочек. Что-то типа пергамента. Я называю его шагреневой кожей. Это как у Бальзака, помните? Там с каждым желанием шагрень делалась меньше, пока не исчезла. Так вот: на листочке были цифры столбиком. Я всё время ломала голову, зачем нужны эти цифры? Даже складывать их пыталась... А это оказались не просто цифры, это были годы. Тогда на "Титанике" я случайно иголкой себе руку уколола, капелька крови скатилась прямо на пергамент и попала на год 1931. Раз - и я из апреля 1912 года впорхнула в ноябрь 1931. А когда НКВД вплотную занялся нами, пришлось повторить то, на что я наткнулась случайно. Штефану выпал 1969 год, а мне 1968.
   -Пергамент, кровь, числа... Чёрная магия какая-то! Может, вы начитались Брэма Стокера? Или у вас навязчивая идея?
   -Вы опять? Можете не верить. Но вы спросили - я ответила.
   -Ну хорошо, не будем ссориться. Вы хотите вновь воспользоваться этим волшебным способом, чтобы вернуться в своё время? - ей не понравилась прозвучавшая в его голосе ирония.
   -Я не знаю, - насупилась она. - Могу только сказать, что без Штефана мы туда не вернёмся. И, кстати, там на пергаменте почему-то исчезли все числа. Остался только один год - 1910. Вот смотрите, - она хотела достать медальон, и вдруг побледнела.
   -Что? Что случилось? - обеспокоился он.
   -Медальона нет! Я потеряла его, - с ужасом глядя на него, прошептала Кира.
   -Да ничего подобного. Я вчера его у вас забрал и в карман сунул, - он полез в карман джинсов. - Нет, я же в других брюках был. Вот что, пошли сейчас к нам, и я верну ваш медальон.
   Кира нервничала всю дорогу. Ей уже казалось, что медальон потерян для неё навсегда. Попытки Иво отвлечь её и успокоить не помогли. Они поднялись на лифте на шестой этаж, Иво открыл дверь ключом:
   -Снимайте вашу курточку, у нас тепло, - он помог ей раздеться, - Дашенька в гостиной, как обычно. Пойдёмте, я провожу вас.
   -Пожалуйста, сначала найдите медальон! - умоляюще посмотрела Кира.
   -Никуда он не денется. Не беспокойтесь. Пойдёмте к Даше.
   Даша полулежала на диване и что-то смотрела по телевизору. Завидев Иво с Кирой, она засияла улыбкой:
   -Кира, как хорошо, что ты зашла к нам! Как прошло собрание? Помог тебе Иво? - она тараторила по своей привычке, не давая вставить ни слова, - представляю лица тамошних тёток, когда они увидели Иво... Как он, справился со своей ролью?
   -Дашенька, ты бы предложила нам чая. На улице холодно, и мы немного замёрзли. Я сейчас вернусь. Представляешь, Дашенька, вчера во время сеанса я попросил Киру снять украшения, сунул её медальон себе в карман и забыл о нём.
   Потирая руки, в комнату вошёл Яков Моисеевич:
   -Дашенька, я там собрал к чаю кое-что. О, и вы, Кира Сергеевна, здесь! Как удачно! - он прямо светился от радости, - как вам морозец? Восемнадцать градусов! Это уже не шутка, правда? Сейчас чайку попьём с тортиком и согреемся. Пошли, девочки. Быстренько! А ты, Иво, куда?
   -Он сейчас вернётся, папочка, - ответила за мужа Даша, вставая с дивана и засовывая ноги в пушистые розовые тапки с кроличьей мордочкой и ушами. - Кира, ты не обидишься, если мы на кухне посидим? Так - простенько, запросто попьём чайку?
   Просторная кухня выходила окнами во двор. Скатерть и шторки в клеточку, обои "под кирпич", абажур с оборочками - мило и уютно. Высокий холодильник с буквой R под короной довольно урчал в углу. Кира сроду не видела такого большого холодильника - сколько же продуктов в него влезет?
   -Я знаю, ты, Кирочка, сердишься на меня за вчерашнее... Знаю, знаю - сердишься. Я совсем разболелась, а тут ещё администратор группы явился, что-то подписывать надо было. Потом пришёл папочка, дал мне порошочки и всё сразу прошло. Я так жалела, что вы с Шурочкой уже ушли... - она достала из холодильника маслёнку, сыр под прозрачным колпачком. Из шкафчика добыла чашки в горошек, сахарницу, маленькие тарелочки, - Какой ты умница, папочка! Мой любимый тортик! Садись же, Кира. Тебе покрепче? Папочка любит очень крепкий чай. Иво у нас всё больше кофе пьёт, а я и то, и другое люблю. Лишь бы что-нибудь сладенькое было.
   Кира присела на мягкий стул. Ей здесь нравилось: чисто, приятно пахнет корицей. Она взяла чашку с дымящимся чаем и поняла, что действительно замёрзла. Грела руки о чашку и, как обычно, засмотрелась на золотисто-коричневый цвет напитка - цвет глаз Штефана. А Даша продолжала болтать. Яков Моисеевич слушал дочь, ахал в нужный момент. Но Кира время от времени ловила на себе его внимательный и, ей показалось, недобрый взгляд.
   -Вы пейте чай, милочка, пейте, - глаза Якова Моисеевича уставились на девушку, - смотрю и на вас и диву даюсь: будто лик Кирилловской Богоматери вижу. Я-то сам другой веры, но бывало заглядывал туда в разные годы. Я ведь тамошний, киевский. Мы жили на Куренёвке. Мальчишкой бегал в школу мимо церкви заброшенной. Помню, как увидел её, Богоматерь, в первый раз. Смотрит жарко, так пристально смотрит зрачками своими расширенными, душу выворачивает. Словно из другого мира смотрит - из потустороннего. И жутью таинственной веет, - он помолчал, разглядывая чаинки в чашке, - уехал я, сбежал с Куренёвки после несчастья...
   -Какого несчастья, папочка? - поморщилась Дашенька.
   Яков Моисеевич рассеянно глянул на дочь, пожевал губами:
   -Не хотели тогда писать об этом, да и сейчас не желают вспоминать. А всё потому, что в том проклятом марте 1961 года больше тысячи человек там упокоилось. Отстойник там был, куда сливали с заводов всякое. Дамбу-то и прорвало, из отстойника поток пульпы рванул. Утро раннее было. Люди на работу шли, детишек в садики-ясли отводили... А тут волна эта чёрная захлестнула, улицу залила до вторых этажей, тела раздирала в клочья - не убежишь, не увернёшься!
   -Не надо, папочка, не рассказывай! Я не хочу!
   Но Яков Моисеевич не обратил на дочь внимание. Он говорил и заново переживал то страшное утро:
   -Я в психиатрической больнице тогда работал. Старая такая больница, ещё дореволюционная. Так вот: видим мы, что пульпа нас обходит и вниз идёт. А там садик детский детьми полный, и эта дрянь сейчас всех утопит! Кинулись мы туда. Но сколько нас, персонала в больничке? С гулькин нос всего-то. Смотрим, а наши больные - да-да, те самые, с диагнозами - бросились с нами детей вытаскивать.
   Захлестнуло меня, барахтался, ухватиться не за что... А потом провал чёрный. Как тонул - помню, а как вытаскивали - совсем не помню. Как отрезало. Наверное, умер я тогда, со всеми этими ребятишками крошечными умер. И вдруг очнулся: Дашенька меня за руку держит. Живой, значит! Потом уже, через полгода заглянул в церковь. А там она стоит и смотрит своими глазами в пол-лица, и тоска в глазах её чудовищная... - он посмотрел на Киру, потом на дочь и повторил: - да, тоска чудовищная.
   -Вот чего ради ты это рассказал? - рассердилась Даша, - забыть давно пора ...
   -Ты, как всегда, права, Дашенька! Забыть. Совсем забыть. Только ещё два слова. Не смог я там жить - всё мерещилось что-то. Забрал Дашеньку и сюда переехал. И не вспомнился бы мне ужас тот, да вот встретилась нам Кира Сергеевна, и всё в памяти всплыло: и люди, заживо замурованные и затопленные, и дети в чёрной жиже, и автобус, полный людьми, факелом пылающий, - всё припомнилось из-за ваших глаз, милочка.
   Кира молчала, страдальчески щурясь на остывшую золотистую жидкость в чашке. Сейчас ей было безумно неуютно в этой милой кухне с тортиком на столе.
   -Нет, ну сколько можно! - вдруг капризно произнесла Даша, - что он так долго? Наверное, как всегда, пришёл в мастерскую и обо всём забыл. Стоит у мольберта и рисует? Пойду взгляну, чем это он так увлёкся.
   Она вышла. Яков Моисеевич продолжал увлеченно заниматься своим куском торта и не думал поддерживать беседу. Торопливое шлёпанье мягких тапок, и в кухню влетела Даша:
   -Иво там нет! Вот что за противная привычка - уходить и не говорить куда и зачем! - пожаловалась Даша, - папочка, ты бы поговорил с ним!
   -Но Иво сказал, что это займёт не больше минуты, медальон в кармане... - Кира забеспокоилась, - он не оставил записку?
   -Сейчас посмотрю...
   Кира пошла за нею, и Яков Моисеевич потянулся следом. В мастерской никого не было. На мольберте карандашный набросок портрета: склонённая женская головка. Не узнать себя Кира не могла.
   -Смотрите, как он точно схватил формулу вашего лица, - и столько неодобрения прозвучало в голосе Якова Моисеевича, что Кира тут же почувствовала себя в чём-то виноватой.
   -Вот, видите, никакой записки... - ещё раз обвела глазами комнату Даша. Она уже сердилась по-настоящему, - куда он делся?
   Кирин взгляд поймал на столе, среди тюбиков, светлый листочек. Она протянула руку, и пальцы ощутили знакомую шелковистую поверхность. На мягком пергаменте расползлось бурое, постепенно светлеющее пятно. Она в оцепенении следила, как медленно-медленно, одна за другой, исчезают цифры. Вот словно бы испарились единица и девятка, затем кто-то невидимый стёр ещё одну единицу и ноль. Она подняла глаза, полные тоски, на Якова Моисеевича:
   -Вы всё знали...
   -Замолчите, - грубо приказал он, - идите на кухню. Я скоро приду туда. Только дам Дашеньке лекарство.
   Чувствуя себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух, Кира поплелась на кухню. Итак, Иво Рюйтель на самом деле оказался затерявшимся во времени Штефаном? Да или нет? А его синие глаза?
   -Дал ей сильное снотворное - заснула мгновенно, - сейчас в нём ничто не напоминало смешливого, дурашливого старичка. Он весь подобрался, даже стал как-то выше, ни намёка на улыбку - только неприязненный взгляд таких же, как у дочери, водянисто-голубых глаз. Он устало сел на стул.- Тогда в аэропорту едва я услышал ваше имя, сразу понял - всё, конец. И вот он наступил. Появились вы, и всё разрушили.
   Меньше семи лет тому назад Дашенька довольно поздно возвращалась домой с Васильевского острова. На неё напали какие-то подонки, они вытащили её из машины. Она кричала, звала, но никто не отозвался. Незнакомый мужчина вступился за неё. Откуда он выскочил - не знаю, но он налетел на этих мерзавцев. Дашенька застыла, не в силах двинуться. Она видела, как негодяи навалились на её заступника. Тот пытался отбиваться, но что он мог сделать один против четверых? Милиция появилась с опозданием. Мерзавцы, издали увидав огни патрульной машины, угнали Дашенькину "Волгу". Она упросила милиционеров не вызывать "скорую", а прямым ходом доставить избитого мужчину ко мне в отделение. Тогда я ещё оперировал... - он вздохнул, помолчал, - мужчина был в ужасном виде. Нет, травмы его не были настолько серьёзными, чтобы немедленно тащить его на операционный стол. Но это был настоящий оборванец, одет в старый женский плащ, на ногах жуткие галоши, голова обрита - в общем, лицо без определённого места жительства. Конечно, его переодели во всё больничное и положили в отделение. В его вещах нашли справку из милиции. Его только что выпустили. Впоследствии я узнал, что его задержали при ограблении квартиры. Он ночью залез в коммуналку на Петроградской, кто-то из жильцов вышел в туалет и застал в коридоре вора.
   Дашеньке я не стал рассказывать о справке из милиции. Она не отходила от больного, сидела рядом и всё смотрела, смотрела на забинтованную голову, на кровоподтёки на лице. Тогда она мне сказала: "Посмотри, папочка, на его руки. Это руки пианиста, художника". Больной почему-то не приходил в сознание, а она всё сидела возле него, разговаривала с ним. И тогда я решил сделать так, чтобы дочь была счастлива. Что такое диссоциативное расстройство вы, конечно, не знаете? И ладно. Короче, я решил использовать свои умения и создать из вора и бомжа новое существо. Дальнейшее лишь было делом техники. Так из Степана Ивановича Палёнова появился Иво Рюйтель. Дашенька была счастлива, но я знал, что рано или поздно явится нечто или некто, что разрушит этот замок на песке. И вы явились, - он взглянул на застывшую в тоске женщину. Она напряжённо ждала продолжения, но Яков Моисеевич молчал.
   -Вы ведь не всё рассказали, - её глаза полыхнули зеленью, - говорите...
   -Да что уж! Вы, голубушка, из догадливых - вот и сообразите, что ещё я не сказал.
   -Тут и соображать нечего. Вы сами сказали, что использовали свои умения.
   -О да, именно так. Я ведь ученик доктора Эриксона, ко всему и сам много экспериментировал. Но вам ни к чему все эти подробности. Любой психиатр может использовать возможности гипноза. А я - не любой, я - один из лучших у нас Союзе...
   -Вы ввели больного в состояние гипнотического транса и узнали, кто он на самом деле, - закончила за него Кира.
   -Он многое мне рассказал, этот ваш Штефан Пален. Всю свою историю изложил.
   -Как вы посмели остановить его? Он же меня искал!
   -Сколько можно повторять, что я очень люблю свою дочь? Да ради неё я и не такое бы придумал! Иво Рюйтель -эстет, тонкий портретист, нежный любящий муж. Пален - вечный скиталец, неудачник с изломанной судьбой. Кого предпочесть?
   -Настоящего, я предпочитаю настоящего Штефана, а не придуманного вами Рюйтеля.
   -Настоящего? - у Якова Моисеевича в глазах вспыхнуло злое торжество, - а ведь это вы сбили с толку своего Палена. Да, да! Именно вы! Жил бы он себе на своей мызе, лечил людей, со временем женился и был бы счастлив. Так нет же, явились вы и переворотили, изломали его. А теперь вы посмели коснуться жизни моей дочери. И её вы сломали. Там, где появляетесь вы, остаются одни руины. Уходите, убирайтесь из нашей жизни!
   Он угрожающе навис над Кирой. Она ничего не ответила, повернулась и вышла из кухни. Дверь в мастерскую была открыта. С мольберта по-прежнему с тихой печалью смотрела юная женщина. Кира сняла рисунок, свернула и сунула в сумку. Огляделась. Всего лишь вчера она позировала здесь художнику. Тогда у неё ещё были надежды. А теперь? А теперь у неё даже слёз не было. "Там, где появляетесь вы, остаются одни руины". Она прикрыла дверь квартиры и побрела домой по погруженному в ночь проспекту.
   Приблизился всадник на вороной лошади. Он приподнял цилиндр:
   -Добрый вечер, сударыня!
   -Добрый вечер, - отозвалась Кира. Хотя какой он добрый, этот вечер?
   -Не стоит молодой даме в столь поздний час бродить по городу.
   -Вы правы, сударь. Конечно, не стоит бродить по ночному городу. Но так вышло...
   -Тогда я провожу вас, чтобы вам не было одиноко на пустынных улицах, - он спешился и пошёл рядом, ведя лошадь в поводу.
   Впереди из ниоткуда появились дети - мальчик и девочка. Взявшись за руки, они шли на расстоянии десяти шагов. Кира с беспокойством следила за этой парочкой. За несколько метров до её дома девочка оглянулась, и на Киру глянули её старые пустые глаза. Она вздрогнула, но идущий рядом мужчина покачал головой:
   -Не бойтесь! Всё хорошо.
   Возле её подъезда он вскочил на лошадь:
   -Удачи вам, сударыня, - поклонился и двинулся вперёд, сливаясь с ночной темнотой.
   Встревоженный Серёжа встретил её у открытой на лестничную площадку двери:
   -Что так поздно? Мы места себе не находили от волнения. Еле-еле уложил Шурку. Пришлось ей рассказать о том собрании, где ты меня защищала... - он всмотрелся, - что случилось?
   Кира вяло пожала плечами:
   -Случилось то, что уже было: он вновь нас оставил...
   -Кто? Ты хочешь сказать, что Штефан...
   -Я хочу сказать, что Штефан и Иво - одно лицо. И это лицо ушло, улетело, перенеслось, отправилось... - она засмеялась.
   Серёжа шагнул к ней, крепко ухватил за плечи и встряхнул так, что сильно дёрнулась её голова. Она постояла, потом тяжело опустилась на диван:
   -Он вернулся в 1910 год, Серёжа.
   -Чёрт! - он прошёлся по комнате, - Кира, возьми себя в руки. Сейчас надо решить, что дальше делать. Здесь вам с Шуркой нельзя оставаться - эти гиены уже вплотную подошли. Я тут придумал кое-что. Ты сейчас можешь что-то соображать?
   -Серёженька, я всё отлично соображаю. Отлично до неприличия. У меня дурацкое состояние, знаешь, будто я витаю где-то и оттуда, сверху, вижу себя, тебя, спящую Шурочку... Дашин отец сказал, что там, где я - там разрушения, "руины". Он сказал, что я сломала Штефану жизнь.
   -Глупость он сказал! Злую, мерзкую глупость. Психиатр - он знает, где в душе у человека самое чувствительное место, и ударил без промаха, в самую больную точку. Штефан не ребёнок, его действия осознанные были. И я уверен, что, если бы не нелепая случайность, ваша встреча состоялась бы.
   -Так ты не считаешь, что я "исковеркала жизнь" твоему отцу? - в широко распахнутых глазах появилась надежда.
   -Не бери в голову! - отмахнулся он, - сейчас нужно действовать, а не сидеть и нюниться на диване. Слушай, что я придумал. Я увезу вас с Шуркой в Германию. Подожди, не перебивай! Мы поженимся - я могу это быстро устроить, у меня есть связи, - и мы уедем отсюда.
   Если бы не драматизм ситуации, Кира, наверное, расхохоталась. Она уставилась на Сергея:
   -Ты долго думал? - она покрутила пальцем у виска, - совсем с ума сошёл!
   -А что тебя так обеспокоило? Я же тебе не себя предлагаю, а только свою фамилию как прикрытие, - обиделся он. - Ты что, думала, мне твои прелести нужны? Дура ты, Кирка...
   -Перестань обзываться! - строго посмотрела на него Кира. - И не обижайся! В моей жизни уже был один "фиктивный" брак...
   -Я тебе серьёзные вещи говорю, а ты всё время на ерунду отвлекаешься, - рассердился Серёжа, - завтра же едем в Москву, там в посольстве что-нибудь придумают.
   -Серёжа, никуда мы не поедем. Во всяком случае, в Москву не поедем. Мы сейчас соберём кое-что и завтра, рано-рано, пойдём в школу. Шурка ведь рассказала тебе о том, что видела в библиотеке? Конечно, рассказала. Но ты не поверил, думал, это ребёнок фантазирует? А это не выдумка девочки. Это правда. Несколько раз там открывалась, не знаю, как это назвать, окно не окно, дверь не дверь в прошлое. И каждый раз это был 1910 год! И сегодня мы с Иво... нет! со Штефаном видели картину. Там дворник на меня метлой замахнулся, потом на полу прутики от неё валялись.
   -Ты хочешь таким образом уйти. А если "окно" не откроется? Будешь сидеть и ждать?
   -Буду, буду сидеть и ждать. Но оно откроется. Я чувствую это. Так что оденься во что-то, похожее на десятые годы, и лучше бы потеплее - никогда не знаешь, в каком сезоне окажешься.
   -Кира, я с вами туда не пойду. Нет, в школу, конечно, провожу. Но туда не пойду.
   -Вот ещё новости. Это почему?
   -Ты не думаешь, что, переместившись в 1910 год, я стану годовалым младенцем?
   -Это ещё почему? Потому что ты родился в 1909? Ерунда, ты уже есть такой, какой есть.
   -Но физики...
   -Плевать мне на физиков! Кто из них так бегал: из настоящего в прошлое, из прошлого в будущее? Это всё теории разные, да писатели-фантасты напридумывали страшилок.
   -А если Шурка раз - и исчезнет? Она же тогда ещё не родилась?
   -Не исчезнет, - она говорила уверенно, стараясь сама себя убедить, - хватит болтать, собирайся! У меня есть рюкзак. Сложим в него твои и Шуркины вещи, и что-нибудь поесть. Шурка собирала старые бумажные деньги, в альбом их вставляла. Знаешь, так марки собирают, из-за красивых картинок.
   Она взяла с тумбочки небольшой кляссер, открыла его. Там за целлофановыми полосочками хранились Шуркины сокровища - "денежки с картинками":портретами Александра Второго, Петра Первого и Екатерины Второй, разная мелочь с красивыми гербами. Эти бумажки им подарила Кирина приятельница, работавшая реквизитором в театре. Деньги "играли" в спектаклях из старой жизни.
   -Видишь, пригодились.
   Серёжа смотрел, как Кира деловито складывает Шуркины вещи в рюкзак и только диву давался. Словно за город собирается! На прогулку в Павловск.
   -Если б можно, я бы прямо сейчас побежала туда, в библиотеку, - Кира сунула в карман рюкзака носовые платки, - он ждёт нас. Волнуется...
   -Ты о Штефане?
   -О ком же ещё? - удивилась она.
   -Ты ошибаешься, он тебя не ждёт и не волнуется.
   -Почему? - у неё опустились руки.
   -Просто он тебя ещё не знает, - пожал плечами Сергей, - ты сама сказала, что цифры на пергаменте складывались в число 1910. Хорошо, предположим это год, куда теперь попал Штефан. Но вы с ним познакомились весной 1911 года. Следовательно, когда вы встретитесь, он тебя не узнает.
   -Конечно, ты ошибаешься. Посуди сам, он пережил тридцать первый год, попал в шестьдесят девятый и он помнил меня. Помнил! Если бы не Яков Моисеевич со своим экспериментом над его сознанием, мы бы обязательно встретились. Так почему же ты решил, что наш теперешний Штефан всё забудет?
   -А всё же?
   -Вот зачем ты так? Зачем нужно совать мне в нос свой пессимизм?
   -И никакой это не пессимизм. Это всего лишь реальный взгляд на обстоятельства, - насупился Серёжа. Он не стал говорить ей, что и она в 1910 году ещё не была знакома со Штефаном Паленом. И значит, могла совершенно "забыть" всё, что ещё не случилось.
  
  
   Глава 12
  
   Они явились в школу ни свет ни заря. Сторож только головой покачал, завидев интересную группу: Шурка с ранцем, за нею Кира с саквояжем и замыкал странное шествие Серёжа с рюкзаком за плечами.
   -Хорошо, что мы никого не встретили из учителей, - отпирая дверь библиотеки, сказала Кира, - а то пришлось бы объяснять что и зачем.
   Она включила свет:
   -Серёжа, садись в кресло, а ты Шурочка можешь стать рядом, - она удивилась: - чем это так пахнет?
   Серёжа принюхался:
   -Похоже на "Pour monsieur" от Шанель. Неплохой аромат.
   -Очень даже неплохой. У вас тонкое обоняние, господин Пален, - прозвучал ироничный ответ. И Кира в оцепенении увидела, как из-за стеллажей показались две фигуры: высокая - Вацлава и пониже - Орлова. Кривая улыбка не красила лица Александра Григорьевича.
   -Сидеть! Не двигаться! - приказал Орлов и направил на Серёжу пистолет, - Вацлав, возьми рюкзачок. И ранец не забудь... Ну что, Кира Сергеевна, получилось, как у известного художника - "Не ждали"?
   Кира посмотрела на застывшего в кресле Серёжу и прижавшуюся к нему Шурочку и опустила голову. Неужели вот так всё кончится? Дорогие, любимые люди под прицелом, Штефан затерялся в 1910 году, а она безропотно сделает всё, что ей прикажут эти мерзавцы?
   -Итак, что у нас в рюкзаке? - ёрничал Орлов, вытряхивая вещи на библиотечную стойку, - одежда, всего лишь тряпки. Куда это вы собрались, господин Пален?
   -Вот уж это не ваше дело, - огрызнулся Серёжа. - Напрасно вы думаете, что это свинство вам сойдёт с рук. На каком основании вы производите обыск?
   -Повежливее, повежливее... - он вытряхнул Шурочкины учебники из ранца, заглянул в него и извлёк небольшую куклу в розовом платье, покрутил и швырнул в мусорную корзину. Шурочка дёрнулась, но Серёжа крепче прижал её к себе.
   -Да, подлость - это навсегда, - проговорил, глядя на Орлова, Сергей. - Твои дни сочтены, Chiot! На этот раз не спрячешься!
   -А я и не прятался, - оскалился в ухмылке Орлов. - А вот ты, Франц, здесь явно лишний. Так что скоро-скоро встретишься со своей драгоценной Франсуазой. Или ты уже забыл её? Видел бы ты её лицо, когда она узнала, кто я. Уж мы тогда повеселились...
   Сергей было рванулся в сторону Орлова, но его остановил Кирин вскрик:
   -Нет, Сергей, нет! Он тебя провоцирует! Не поддавайся ему!
   -Александр Григорьевич, может, мы посмотрим, что в саквояже Стоцкой? - Вацлав переместился ближе к "старому Петербургу".
   -Мой родственник прав, - кривлялся Орлов, - пора заглянуть в саквояж. Открывайте!
   Кира медленно поставила саквояж на стол и толкнула его к Орлову.
   -Вам надо, вы и смотрите, - она напряжённо прислушивалась, ожидая провала в полную тишину - предвестницу появления другого времени. Но шум за дверью библиотеки, как это всегда бывает перед началом уроков, наоборот усиливался.
   -Ну что ж, - Орлов открыл замки саквояжа, - мы не гордые...
   -Вы не гордые, вы - подлые, - с ненавистью процедила Кира. И тут же получила пощёчину, от которой сразу противно загорелась щека.
   Серёжа попытался вскочить, но Вацлав придавил его плечи к спинке кресла.
   -Не двигаться! - прошипел он. Сергей судорожно стиснул пальцы в кулак.
   Между тем Орлов выволок из саквояжа сундучок:
   -Занятная вещица, - пробормотал он. - Говорят, только вы, Стоцкая, можете его открыть. Ну, давайте!
   -И не подумаю, - вскинула голову Кира, - ни за что!
   -Вы думаете, что мы станем вас упрашивать? - удивился Александр Григорьевич, - с чего бы это?
   Кира не успела ответить. Из-за стеллажей появилось новое лицо-перетянутый ремнями и в комиссарской кожанке Григорий Александрович Иванов.
   -Да-а, - протянул он, глядя на Орлова, - не шибко ты умён, сынок.
   Орлов уставился на Григория Александровича, он никак не мог взять в толк - откуда здесь этот новый персонаж. Орлов вопросительно взглянул на поражённого Вацлава, но тот лишь помотал головой.
   -Это что ещё за клоун? - он перевёл ствол пистолета в сторону Иванова.
   Кира хмыкнула:
   -Этот, как вы изысканно выразились, клоун - ваш дорогой батюшка. Какая трогательная встреча: Гришка-прохвост и Сашка-подлец. Яблочко и яблоня, так сказать. Червивое яблоко и мёртвая яблоня.
   -Я бы на вашем месте, Кира Сергеевна, не злил дурака, - бросил через плечо Иванов, - а Гришку-прохвоста я вам, так и быть, прощаю.
   -Что вы несёте? - разозлился Орлов, по-настоящему разозлился. Его рука с пистолетом металась от Серёжи к Иванову, от Иванова к Кире. Наконец ствол почти упёрся в грудь Иванова, - ты кто?
   Тот проигнорировал его вопрос, поморщился:
   -Ты, щенок, не знаешь главного правила. Этот сундук она тебе, дураку, должна отдать добровольно.
   -Да пошёл ты! - скривился Орлов и приказал Кире: - открывайте!
   -Ну смотри, я тебя предупредил, - усмехнулся Иванов и спокойно ушёл за стеллажи.
   -Вацлав, осмотри комнату. Тут явно есть ещё одна дверь. Откуда-то взялся же этот кожаный!
   -Вы не поняли, - в её глазах вспыхнул злорадный огонёк, - это был ваш отец, господин Иванов.
   -Чушь! Мамашка ухлопала его ещё до моего рождения.
   -Но он же вам сказал, что вы не знаете правил. Здесь и не такое бывало...
   Вацлав вернулся к "старому Петербургу":
   -Нет никакой двери. И мужика этого нет.
   -Ладно, разберёмся. Чего вы ждёте, Кира Сергеевна?
   Та пожала плечами, взялась за сундучок, погладила его резную крышку и та с мелодичным звуком откинулась. Вацлав, вытянув шею, со своего места пытался разглядеть, что там находится. Видно было плохо, но ближе он не подходил. Орлов сунул было руку внутрь - крышка тут же захлопнулась, больно стукнув его по пальцам.
   -Ах ты, тварь! - он изо всех сил двинул по крышке рукояткой пистолета. - Открывайте! - приказал он.
   Кира молча повторила свои действия. Орлов не стал совать руки в ящик.
   -Доставайте всё из него!
   Кира вынула альбом, синий футляр, металлическую коробку. Всё это она разложила на столе. Александр Григорьевич полистал альбом, кинул его назад в ящик. Потом повертел синий футляр и протянул его Кире. Она открыла. Все ячейки-гнёзда были пустыми. Орлов небрежно бросил футляр вслед за альбомом. Его внимание привлекла металлическая коробка. Он долго её разглядывал и сунул Кире. Она взяла коробку в руки:
   -Её запрещено вскрывать, - сообщила она, напряженно прислушиваясь. Да, она не ошиблась: тяжёлая ватная тишина накрыла их всех. Кира предупреждающе глянула на Сергея, - Серёжа, держи Шурочку! Шурочка, слушай тишину! Понимаешь?
   Девочка кивнула. Вацлав забеспокоился:
   -В чём дело?
   -А ведь твой родственник тебя предал, Шарло, - вдруг заявил Сергей, - ты знаешь, что он предлагал убрать тебя?
   -Он врёт, дядя Саша! Ничего такого я не говорил!
   -Говорил, говорил, - усмехнулся Серёжа. - Он торговался с нами, требовал, чтобы Кира помогла ему уйти в прошлое.
   -Какое прошлое? Что ты несёшь? - уставился на Сергея Орлов. - Вацлав, я допускаю, что ты мог играть свою игру. Но в прошлое?! Что бы ты там делал? Ты же полный бездарь во всём!
   -Ошибаешься, Шарло. Ты в его карманы заглядывал? Он много чего нахапал. Он же думает, что сможет жить там богатеньким. Ты загляни, загляни в его карманы!
   -Ну-ка, выворачивай... - Орлов не договорил. Чёрный зрачок пистолета уставился ему в лицо.
   -Стоять! - грубо приказал Вацлав. Он заметил краем глаза движение у себя сбоку. Появилась арка подворотни, кусок булыжной мостовой, тусклый газовый фонарь бросал желтый отсвет на стену дома.
   -Серёжа, скорее! - крикнула Кира. Он вскочил и потянул за собой Шурку.
   -Стоять, сволочи! - заорал Орлов. Но Вацлав, оттолкнув Сергея, бросился к арке подворотни. - Стоять! Стреляю!
   Вацлав на мгновение повернулся, пистолет в его руке дёрнулся. Два выстрела слились в один. Сергей, прикрывая собой Шурку, прижался к стене дома:
   -Кира! Сюда, давай быстрее! - крикнул он.
   -Мама! - тоненько закричала Шурочка.
   Но на Киру заваливался раненный Вацлавом Орлов, он цеплялся за неё, не давая двинуться. Она с ужасом увидела, как Шурочка и Серёжа исчезают вместе с картинкой вечерней улицы, судорожно стиснула коробку, которую всё ещё держала в руках. Коробка открылась. Безумными глазами Кира уставилась на то, что столько лет хранила и оберегала их семья. Этим таинственным предметом оказалась всего-навсего записная книжка в золотом переплёте. Машинально она взяла её, и книжка сама раскрылась на середине. На тоненьких страничках-пластинках было много-много каких-то мелких значков. Она поднесла страницу ближе к глазам, и ей навстречу потянулись крохотные ниточки, вся страничка зашевелилась тысячами почти неразличимых существ. Она дико и страшно закричала.
  
  
   Здесь история Киры Стоцкой не заканчивается. Сможет ли она найти Штефана? Что ещё ждёт её? Какие испытания предстоит пережить ей? О дальнейших событиях можно узнать, прочтя заключительную часть трилогии "Час Ангела".
   Автору будет приятно, если читатели выразят своё отношение к прочитанному.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  

Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"