Густая липкая темнота накрыла парк, обратив голый кустарник в злобных тварей. Прижала острые уши к круглой голове исполинская чёрная кошка - сейчас выпрыгнет из сумрачного сгустка. Нервно вздрагивает пушистый хвост огромного волка, и никак не спрятать ему оскаленную морду за красноватым стволом кривой сосны, даже сквозь шум ветра слышно клацанье стальных зубов.
Девочка зажмурилась: сейчас прыгнут, набросятся, сейчас сожрут. Она сделала несколько неосторожных шагов с закрытыми глазами, ботинок зацепился о торчащий из земли железный штырь. Ступню повело куда-то в сторону, в ноге странно хрустнуло. Она рухнула плашмя, больно ткнувшись лбом в царапучую, полную стекольных и кирпичных осколков землю. Боль пришла через мгновение. Ногу словно сунули в кипящий котёл и зачем-то стали её там крутить. Шумящие на ветру деревья поглотили её крик и превратили в жалобное мяуканье.
-Это кто же тут у нас? - мужской голос прозвучал откуда-то сверху, из темноты, - вот это кто: маленькая фрейлейн. Упала? Ушиблась?
Голос звучал участливо. Мужчина наклонился, и лунный луч высветил серебристый витой шнур на погонах.
-Ах, вот оно что... - он мгновенно оценил заплаканное, искажённое болью лицо ребёнка, её неестественно вывернутую ножку в коричневом ботиночке, - сейчас всё пройдёт. У меня есть знакомая маленькая змейка. Она тебя станет лечить, и совсем не больно.
-О, нет. Моя знакомая змейка не кусается, она добрая. Видишь, вот она, - он указал на свой погон: там, среди замысловато перевитого шнура, обвилась кольцами вокруг палки толстенькая золотистая змейка. Мужчина дёрнул и отцепил её, - возьми и держи в руке, боль сразу отпустит. Ну как? Чувствуешь? Уже не больно, правда?
-Правда, - перевела дыхание девочка. Боль ушла мгновенно, как будто её и не было. Он достал из кармана носовой платок, промокнул ей глаза, вытер нос.
-Вот и хорошо. Сейчас я немного повожусь с твоей ножкой, и тогда мы сможем отправиться домой.
-Там, в подвале, Алька, - девочка дёрнула мужчину за рукав шинели, - кирпичи обвалились, он не может вылезти.
-Да, я знаю.
-Вытащи его!
-Не могу. Вот ты вернёшься домой и попросишь папу, чтобы он Альку вытащил из подвала. Посиди тут, я найду ровные палочки и вернусь. И не бойся, змейка не даст тебя в обиду. Можешь даже поговорить с нею, она любит поболтать...
-А я и не боюсь, - вскинула голову девочка, крепко сжимая ставшую тёплой от её ладошки змейку.
-Вот и умница...
Он вернулся через пару минут, притащил две деревяшки. Расстегнул шинель, выпростал из-под кителя рубашку и оторвал от низа полоску ткани. Опустился на колени возле девочки и стал осторожно фиксировать её ногу.
-И как зовут маленькую фрейлейн? - поинтересовался он, аккуратно привязывая шины к ноге.
-Лела, - отозвалась девочка.
-Лела? Какое интересное имя...
-Да, нет же! Не Лела, а Лела! - возмутился ребёнок: - Лела!
-Я понял, понял, - улыбнулся мужчина, - тебя зовут Лера. Просто буква "р" сбежала. Но она скоро вернётся, не беспокойся. Эта такая хитрая буква... она часто убегает. Сейчас мы тут привяжем эту ленточку... Вот какая симпатичная ножка получилась!
-А Володя говорит, что у меня ноги-спички, - пожаловалась Лера.
-Володя говорит? Сколько ему лет? Двенадцать?! Дуралей он, твой Володя. Вот посмотрим, что он лет через десять скажет... А теперь ты покажешь, где твой дом?
Он поднял девочку на руки, прикрыл от ветра полой шинели и двинулся к выходу из парка.
-Тут совсем темно... - пробормотала Лера, - ты не заблудишься?
-Ну что ты! - засмеялся он, - я отлично вижу в темноте.
-Там был волк и страшная кошка, - она показала подбородком на тёмные кусты.
-Кошке я сказал "брысь!", а волк оказался старой облезлой собакой. Они давно уже убежали из парка.
-И змейка сказала, что это не волк, а глупая собака, - она прижалась щекой к гладкому сукну мундира, от которого пахло почему-то чаем с лимоном, и закрыла глаза. Потом встрепенулась: - Алька смелый, он не боится...
-Он очень смелый, - согласился мужчина, и добавил серьёзно и настойчиво: - ты должна сказать своему папе, что мальчик в левом крыле бывшего винного погреба. Ни в коем случае нельзя ломать стену снаружи, иначе его совсем завалит. Кирпичи надо разбирать руками от входа, пробиваясь изнутри к несущей стене. Ты запомнишь? Только изнутри и только вручную!
-Я запомню, - пообещала Лера. Она всмотрелась в тёмные дома с редко освещенными окнами, - вон там наш дом...
В их доме ярко светились все окна - там не спали. Ребёнок пропал... Какой сон?!
Мужчина усадил Леру на крыльце. Теперь в желтоватых электрических лучах она смогла разглядеть мышиного цвета длинную шинель, серебряные витки шнура на погонах, тёмно-рыжие завитки волос, прозрачные светлые глаза, серьёзное лицо.
-Сейчас я постучу и папа с мамой заберут тебя. Лерочка, ты помнишь, что надо помочь Альке? Разбирать вручную изнутри!
-А почему ты уходишь? - удивлённо спросила она.
-Я должен вернуться к Альке. Там, в подвале камни сыплются и крысы бегают... - он подошёл к двери и несколько раз ударил кулаком. Потом вернулся к девочке, погладил её по голове: - ты храбрая и умная девочка. У тебя всё будет хорошо...
Дверь распахнулась, и в ярком луче света возникли родители Леры. Отец подхватил девочку, увидел её перевязанную ногу и побежал внутрь дома:
-Врача! Срочно врача!
-Папа, подожди! Дядя перевязал мне ножку, и совсем не болит. А там Алька в подвале! - и она точно повторила то, что просил её запомнить незнакомец: - в левом крыле винного погреба. Нельзя ломать стенку снаружи, только разбирать руками изнутри, пробиваясь к несущей стене. Слышишь, папа? Изнутри, разбирать руками! Скорее, там всё сыплется, Альку совсем завалит...
Ленинград, 1975 год.
Счастливая - так, во всяком случае, считала Лера - счастливая семейная жизнь кончилась ровно полгода назад. В её сумке лежал невзрачный листок, в котором сообщалось о расторжении брака между гражданкой Валерией Михайловной Гордеевой и Владимиром Романовичем Гордеевым. И теперь она, Лера, вновь стала Федосовой. И ладно. В детстве Лера не очень-то любила свою фамилию. Ну что такое "Федосова"? Ей представлялся какой-то ветхий дед в драном тулупе с красным алкогольным носом - этакий дед Щукарь из "Поднятой целины". Вот если бы не Федосова, а, например, Федосеева... Федосеева - это же лучше, правда? И актриса есть такая: Лидия Федосеева. Звучит? Звучит. Так нет же, она Лера Федосова - и всё.
Потом в августе шестьдесят девятого она стала Гордеевой и это её радовало, словно ребёнка. Она выписывала ещё и ещё раз свою новую фамилию на листочке: Валерия Гордеева - и любовалась. Это было красиво и звучно. На всех конспектах она аккуратно вывела: Гордеева В.М.
Лера чуть ли не с рождения знала, что выйдет замуж за Володю Гордеева. Дома его иначе как "твой жених" никто не называл. И у Гордеевых было то же самое. Володька злился, ругался, обижался - он знать не хотел эту белобрысую девчонку шестью годами младше его. Но родителей связывала не просто дружба - это была дружба, прошедшая через войну, блокаду, эвакуацию и такие испытания, что все они чувствовали себя уже не просто друзьями, а самыми настоящими родными людьми. И когда у Федосовых появилась Лера, Володькины родители сразу заявили:
-Вот, Вовка, тебе невеста-красавица будет!
Володька угрюмо смотрел на сморщенное личико с красноватыми бровками и чмокающими губами, брезгливо морщился, глядя, как мама с тётей Лидой сюсюкают над испачканными "красавицей" пелёнками и дал себе слово: никогда. Никогда он близко не подойдёт к этой вопящей, писающейся "красавице".
У полковника Федосова своей квартиры в Ленинграде тогда ещё не было, и они с женой и дочерью всегда останавливались, приезжая в город между гарнизонными сменами, у Гордеевых. Те жили в "семейной квартире" шестиэтажного дома на Васильевском острове - доме, где у входа цветной плиткой строившие его до революции немцы выложили SALVE, что значило "здравствуй". Когда-то вся квартира принадлежала родителям Аллы Максимовны, но потом семейство Стрельцовых "слегка" потеснили, оставив им две комнатки. Незамужние сёстры Аллы отлично ладили с её молодым весёлым мужем, только что закончившим лётную школу при Осоавиахиме, гордились кубиком на его форме. Перед началом войны Алла с мужем и сыном Борей гостили у родителей. Лейтенанта Гордеева вызвали в часть 15 июня, и увиделись они с Аллой только в августе 1944. К тому времени Алла Максимовна оставила в мёрзлой ленинградской земле родителей, сестёр и маленького Бореньку. В конце сорок третьего года её вывезли по Дороге жизни, и она очутилась среди арыков и людей в толстых полосатых халатах на вате. Там её определили на молокозавод лаборанткой под начало такой же эвакуированной Лидочки Федосовой. Та жалостливо посмотрела на бледную тень, бывшую когда-то статной женщиной, и подставила ей целую мензурку сливок.
Потом выяснилось, что их мужья-лётчики служили в одном полку. Теперь они с выстраданным нетерпением ждали писем с фронта, читали их вслух, плакали над ними и свято верили, что мужья останутся невредимыми и вообще скоро всё закончится. Сюда, в напоённую пылающим солнцем Ферганскую долину, приехал в отпуск по ранению капитан Гордеев. А в мае сорок пятого родился Володька. Как только разрешили вернуться в Ленинград, Алла, прихватив с собой "родственницу" Лидочку Федосову, поспешила домой. В огромной квартире теперь обитали новые жильцы. Но, к счастью, комнаты Гордеевых никто не занял, может, из-за того, что тройные окна были слишком широкими и от них всегда веяло холодом: протопить такие комнаты - дров не напасёшься?
Маленькая Лера так привыкла и к этой коммуналке, и к строгим порядкам, установленным здесь, и к Пятнадцатой линии, что, когда Герою Советского союза генерал-майору Федосову, получившему не только новое звание, но и новую должность при Главном штабе, предложили квартиру этажом выше, приняла это как закономерную данность. Оба семейства: и Федосовы, и Гордеевы - радовались детской радостью. Они всегда мечтали жить поблизости друг от друга.
Володя и Лера учились в одной школе, и ему частенько приходилось идти в школу вместе с девочкой, что его раздражало до невозможного. Мама Леры стучала по батарее, это был знак, что пора выходить. Лера спускалась на пятый этаж, здесь они с Володей, злым из-за пигалицы с шестого этажа, вызывали лифт и ехали вниз. Лифт был хорош: бархатная скамейка, зеркала, ажурная решётка - и работал как часы. Поэтому лифтёрша Зина всегда сидела внизу с вязанием и никогда не бегала в контору за рабочими - лифт не ломался.
Лера перешла в пятый класс, когда Гордеев окончил школу. Родители: и Гордеевы, и Федосовы - были приглашены на выпускной вечер. Молодёжь веселилась, прыгала, скакала, играли в лотерею. Лере доверили вытянуть билетик, и она очень гордилась выигрышем - жёлтым пушистым цыплёнком. Разгорячённый танцами Володя подлетел к Лере, оценил её выигрыш:
-Цыплёнок! Вот и вырастет из тебя мокрая курица! - тут он поклонился ей с издёвкой и унёсся в круг танцующих.
Лера не обиделась, она уже привыкла к Володькиным придиркам и подколам и даже втайне радовалась, что наконец "жених" скроется с её глаз.
Володя исчез из её поля зрения на пять лет. Встречать новый 1967 год "жених" решил дома с родителями. Умный, энергичный, с виду легкомысленный, он вечно был окружён влюблёнными в него дамами самого разного возраста и попадал во всякие нелепые истории, но легко и даже изящно находил из них выход, при этом никого не обижая. Он получил отпуск в своём престижном лётном училище и примчался в Ленинград. До последнего времени он игнорировал семейные праздники, но теперь заканчивал учёбу, ждал назначения и решил повидаться с родителями, а главное, с дядей Мишей Федосовым - к нему у Володи был особый интерес. Но Володя Гордеев не очень-то любил делиться планами.
-Стойте, стойте, тётя Лида! Это кто же тут у нас? Да это же моя невеста!- курсантская форма очень шла молодому человеку. Он с интересом разглядывал смущённую Леру и улыбался ей той самой улыбкой, какой улыбался всем знакомым женщинам, - а выросла-то как!
Конечно, выросла. Лере шёл шестнадцатый год, и она училась в девятом классе - совсем взрослая.
При отъезде Володя строго посмотрел на Леру и, ничуть не сомневаясь в её согласии, заявил:
-Шутки кончились. Теперь ты моя настоящая невеста. Имей в виду это. Чтобы тут без всяких там глупостей, ясно? С дядей Мишей и тётей Лидой я уже договорился. Закончишь школу, поступишь в университет, годик отучишься, а там и восемнадцать лет тебе набегут. Да и у меня к тому времени добавится звёздочка. Я в лейтенантах не засижусь, не беспокойся. Стажировку отработаю, получу новое назначение, и тогда поженимся. Так что, подруга, жди. Летом после выпуска из училища дадут отпуск, может, вырвусь на недельку.
-А почему только на недельку? - удивилась Лера. Её совсем не удивила способность Володи решать все вопросы одним махом, причём даже не спрашивая её мнения. Таков он был, её жених.
-Почему, почему? - с лёгким раздражением отозвался жених, - потому! Я обещал этот месяц провести с друзьями. Ну не сидеть же мне со стариками на даче?!
-А я?
-Ты ещё девчонка. Вот подрастёшь, тогда другое дело.
В 1969 году, сразу после Лериного восемнадцатилетия, они торжественно зарегистрировались и отбыли к новому месту службы старшего лейтенанта Гордеева в ГДР. Лера к тому времени перевелась с очного отделения филфака на заочное. Отец Володи уже несколько лет "отбывал пенсию" - так печально говорил он о своём положении. Володина мама, Алла Максимовна, несколько лет поедом ела мужа, пеняя ему за то, что вся молодость их ушла на войну да на переезды по гарнизонам. Она хотела спокойной жизни себе и мужу. И добилась своего: в 1961 году муж демобилизовался с оглядкой на замечательный Закон о сокращении Вооружённых сил СССР. Они должны были в течение трёх месяцев получить отдельную квартиру, но у государства таких, как подполковник Гордеев к тому времени скопилось многое множество, поэтому ждали не положенные три месяца, а ровно три года. И всё же дождались. Получили двухкомнатную квартирку в новых пятиэтажках, которыми так гордился Никита Сергеевич. Ну и что, что нет лифта, что санузел совмещённый и кухня 5,5 квадратных метров? Зато своя, отдельная, без соседей. А комнаты на Васильевском они решили оставить Володе. Получилось очень даже удачно.
Два года в Германии для Леры промчались как одно мгновение. Они отлично ладили с Володей, хотя, конечно, бывало всякое. Но, к счастью, Лерин спокойный характер умел выдерживать Володины "заскоки". От жены требовалось быть всегда приветливой, нарядной, дом должен сиять чистотой, а на столе - вкусный обед. После трудных и опасных полётов муж имел право на приятный отдых. И никаких подруг-приятельниц! Ничего, кроме сплетен, они всё равно не принесут. Лера так привыкла, что Володя всегда сам решает все возникающие проблемы, что у неё выработалось что-то вроде приступов нерешительности. Она, например, могла стоять в прихожей перед вешалкой с пальто и не знать, на что решиться - идти в магазин или нет. Только Володино "эй, ты что, всё ещё не ушла?" понукало её к действиям. Или, выбирая в магазине продукты, Лера терялась, не зная, на чём остановиться. И нужен был одобрительный кивок мужа, чтобы принять решение. Всё это выбивало её из колеи, и от этого болела голова.
Он, ставший капитаном, уже присматривался к другим вариантам своей службы. Володя как-то так ловко всё устраивал, что никогда никаких проблем у него не возникало и его карьера, если и не стремительно взлетала, то уж точно не ползла гусеницей. Но непоседливого Гордеева гусеничная скорость явно не устраивала. Казалось бы, "тёпленькие" условия германской службы - что ещё надо? А надо не повторить путь отца - вечного подполковника. Вот фронтовой друг родителей генерал-майор Федосов - другое дело. Несколько боевых полётов, сбитые немецкие самолёты - и пожалуйста: золотая звёздочка Героя. Конечно, сейчас, как любят говорить старички, чокаясь рюмками с водочкой, "мирное небо". Но армия - она потому и зовётся Вооружёнными силами - такое место, где и для капитана Гордеева найдётся боевое небо в какой-нибудь далёкой от наших границ южной стране. Не так уж и плохо, в конце концов. А потом и в Академию Генерального Штаба поступить...
Володя увёз жену в очередной отпуск и между оханьем и аханьем обеих мамаш, разглядывающих "гостинцы" из Германии, перебросился парой словечек с тестем. Тот отставил бутылку французского коньяка в сторону и внимательно посмотрел на зятя:
-Академия? Мысль неплохая. Но ты же понимаешь, что там, куда ты просишься, всякое может случиться. Ты о жене, о Лере, подумал?
Володя улыбнулся широкой бесшабашной улыбкой:
-Дядя Миша, да ничего со мной не случится! - потом уже серьёзно добавил: - и вы же не оставите Леру, если... - он не договорил, тесть кивнул, похлопал его по плечу и пошёл к себе в кабинет. Там у него был широкий стол, кресло, блестевшие стёклами книжные шкафы и телефон.
Когда Лера заглянула, чтобы позвать отца к столу, тот сидел, о чём-то сосредоточенно размышляя.
Михаил Дмитриевич посоветовался с другом - Романом Кузьмичом. Тот сразу сказал:
-Нет, из Германии Вовку посылать к чёрту на рога - плохо. А потом что? Куда он вернётся? Не век же куковать там он будет, - и добавил мечтательно: - хорошо бы они рядом с нами жили! За Вовкой присматривать надо, а наша Лерочка уж больно кроткая. Знаешь, Миша, лучше бы ему здесь поработать, хотя бы в Можайке . И уж из неё командироваться с тем, чтобы потом вернуться назад.
Так и порешили. Можно, конечно, осуждать родителей за то, что хотели пристроить сынулю на тёпленькое блатное местечко. Роман Кузьмич хоть внешне и строго с сыном обращался, но души в нём не чаял. А уж об Алле Максимовне и говорить нечего, ведь Володя был не первым их ребёнком. Был ещё перед войной родившийся Боренька, не переживший блокады малыш. Алла Максимовна не уехала из города, как многие ленинградцы она думала тогда, что ни за что город не сдадут и всё обойдётся. Она служила бухгалтером-счетоводом, дежурила на крыше, тушила "зажигалки". Через весь Васильевский тащилась к детскому саду, где круглосуточно находился трёхлетний Боря. Заглядывала через стеклянную дверь в комнату, где тепло укутанные малыши сидели, привязанные спиной к друг другу - для того, чтобы не падали. Самодельная "буржуйка" мгновенно пожирала топливо, дети, сгорбленными старичками с серыми лицами сидели боком к огню и молчали. Никто не плакал, не звал маму, не просил есть - молча сидели. Воспитательница позволяла Алле Максимовне через дверь глянуть, потому что, если б дети увидели чью-то маму, стали бы волноваться, плакать, - а от этого никаких сил не остаётся в маленьких голодных организмах.
Примерно за неделю до прорыва блокады, брела Алла к детскому саду. Она несла гостинец: четверть буханки хлеба, который и хлебом-то назвать было сложно. Что туда намешали - это потом начнут учёные изучать рецептуру похожего на глиняный черепок кусочка. Но хлеб выдали в честь праздника, и она решила порадовать ребёнка. Алла шла, оскальзываясь валенками по январскому снегу, укутав лицо по самые глаза в старый мамин пуховой платок. Навстречу тянулись такие же тени, в зимней ночи зеленовато светились приколотые к пальто фосфорные броши: звёздочки, кружочки, кораблики - носили их, чтобы не сталкиваться в темноте. Уже несколько раз Алла отступала в сторону с тропы и, прислонясь к обледеневшему столбу с погашенным фонарём, отщипывала от глинистой корочки крохотный кусочек. Она держала его во рту, как вкуснющую конфету, как карамельный леденец, слёзы катились по щекам и замерзали ледяными дорожками. Алла злилась на себя, проклинала, но не могла удержаться: пальцы сами вгрызались в нутро горбушки.
Воспитательница впустила её и молча отошла к письменному столу, избегая встречаться глазами. У Аллы задрожали коленки, пальцы в кармане скрючились на заледенелом кусочке хлеба.
-Боренька... Боренька Гордеев?..
-Простудился, - воспитательница двинула по столу гильзу-коптилку, зачем-то переставила ближе чернильницу с замёрзшими чернилами, покатилась ручка с заржавевшим пёрышком и зашуршала по полу, - схоронили уже... Вот документ возьми.
Она всунула в руку Алле исписанный фиолетовыми чернилами листок в клеточку и костяную пуговицу с Боренькиного пальтишка.
Федосовы знали эту историю и поэтому никогда не осуждали Аллу Максимовну за её безмерную, скорее даже слепую любовь к сыну. Она баловала Володю так, как, наверное, могут баловать ребёнка матери, каждую секунду ожидающие страшного несчастья. Правда, этот материнский "беспредел" уравновешивал Роман Кузьмич своим строгим подходом к воспитанию. Вот и привык Володя крутиться между родителями. Как он сам это называл, "между кнутом и пряником". И у него очень даже неплохо получалось ладить с отцом и матерью. Он вообще был незлопамятным и доброжелательным, с целой кучей друзей и приятелей.
С возвращением в Ленинград у Леры появились новые обязанности. Неугомонный Володя решил, что неправильно "воспитывал" молодую жену. Капитан Гордеев решил, что самое лучшее - это ввести Леру в обширный круг своих коллег-знакомых. Пусть побывает на всяких женских посиделках, поболтает с опытными дамами - может, чему-нибудь у них научится, а то уж слишком она тихая да замкнутая. Вместе они ездили на экскурсии, ходили с новыми приятелями в музеи и театры. Распространители приносили целые билетные книжки в Можайку. Володя всегда забирал шесть билетов, причём лучшие места отдавал "старикам", а сам с женой и молодыми коллегами устраивался на галерее. Они с Лерой весело махали "своим родичам" сверху, в антракте в буфете обязательно выпивали по бокалу шампанского в шумной компании лейтенантов-капитанов-майоров и их жён, шуршали дефицитными шоколадками "Вдохновение", которые нигде, кроме театрального буфета, не продавались. В характере мужа легко уживались противоположные качества: он мог быть иронично-насмешливым, мог бесшабашно веселиться, умел облить презрением и даже нагрубить. Однажды, когда они легкомысленной стайкой окружили столик в театральном буфете, Лера заметила неожиданную грусть в глазах Володи. Она вопросительно взглянула на него, но он не захотел объяснить причину смены настроения, лишь усмехнулся и задумчиво произнёс, любуясь игрой пузырьков в бокале:
-Если бы можно было вот так - легко и просто - справляться со всеми своими проблемами... - и вроде бы тон его был несерьёзен, но сердце Леры ёкнуло.
Лера спокойно относилась к "манёврам" мужа. В самом деле, не виноват же он в том, что её отец - генерал. А Володя не обращал внимания на косые многозначительные взгляды коллег, в которых явно читалось не лестное для него: "блатной, генеральский зятёк". Да и Леру новые знакомые рассматривали, изучали, конечно, не открыто, а незаметно, исподтишка. Наверное, она не производила выгодного впечатления. В самом деле, на что смотреть? Чистенькая, хрупкая, в своём тёмном платьице с белым воротничком, под взглядами Володиных сослуживцев и их жён она окончательно терялась. И тут проявилось неожиданное понимание и тонкое чутьё Гордеева-младшего. После очередных таких смотрин, он бесцеремонно развернул Леру за плечи:
-Не куксись, Лерка! Всё равно ты лучше всех этих тёток вместе взятых. Они завидуют твоей молодости, твоему изяществу, твоей незаурядности. Понимаешь, есть в тебе скрытая прелесть, которую, по-моему, ты и сама за собой не знаешь, - и чмокнул её в щёку.
Правда, однажды Володя был вынужден признать, что не очень-то хорошо знает свою тихоню-жену. Их пригласили на чей-то день рождения, и вот там непьющая Лера получила в руки бокал дорогущего французского вина. Ей понравилось, как бутылку достали из серебряного ведёрка со льдом, как тонко и звучно стукались друг о друга кубики льда - это было вкусно и приятно. То, что Лера хлебнула лишнего, Володя понял по тому, как она откинулась на спинку стула и сплела руки на затылке, отчего её скромненькое платьице вызывающе обтянуло изящную фигурку. К тому же Лерин сосед по столу, бросив косой взгляд на порозовевшую от вина женщину, одобрительно хмыкнул и как бы невзначай бросил:
-Да, Лерочка, прав был Горький, когда сказал, что "человек создан для счастья, как птица для полёта..."
На что Лера кинула на него снисходительный взгляд и ответила тоном до невозможности опытной женщины:
-Ах, полковник, и совсем не так. Не Горький это сказал, а Короленко. И звучит это так: "Человек создан для счастья, как птица для полёта. Но счастье не всегда создано для человека". Горький только нужную ему часть взял.
На что сосед-полковник, тоже порядочно захмелевший, придвинулся ближе и попытался отвесить Лере какой-то пошлый комплимент, но встретился глазами с Володей и хорошее настроение у него мгновенно испарилось.
Дома Володя ничего не сказал Лере, только подержал её в душе под прохладной водичкой, усадил в постели, обложив подушками, и сварил ей и себе кофе. Лера быстро пришла в себя после французского благородного напитка, она виновато смотрела на мужа, пила мелкими глоточками горячий кофе и ждала "выговора". Но Володя усмехнулся, покачал головой и поцеловал смущённую жену. Для него вопреки логике такая Лера стала приятной неожиданностью.
Гордеевы-старшие обживали свою новую квартиру на Пискарёвском и страшно тосковали по Пятнадцатой линии, по совместным вечерним чаепитиям, по воскресным обедам, по каждодневному общению. И они, посоветовавшись с Федосовыми, уступили квартирку на Пискарёвском молодым, а сами с удовольствием вернулись на Васильевский.
Год окончания университета для Леры выдался не просто сложным. Он стал для обеих семей мучительным. Володя ждал очередное звание и готовился к длительной командировке в места, куда с жёнами не ездят. В конце января Лера легла на три дня в больницу на Крестовском острове. Докторица, выписывая ей направление, покачала головой:
-Потом жалеть станете. Может, передумаете?
Лера смотрела в сторону, блуждая глазами по замазанным белой краской окнам кабинета:
-Муж говорит, что сейчас не время... - заикаясь сильнее обычного, пробормотала она. Больше всего на свете ей сейчас хотелось сбежать отсюда.
Лера ничего не сказала родителям, но те каким-то образом догадались и примчались на Пискарёвский в полном составе. Алла Максимовна тихонько плакала на кухне, она давно мечтала о внуках. Лидия Леонидовна шмыгала носом и яростно гремела посудой, заваривая чай. Генерал с подполковником нервно курили, стоя у форточки. Володя, голодный и нетерпеливый, шумно влетел в квартиру и сразу "завял", увидев полное семейное собрание. Он тут же разозлился на жену.
-Не могла не проболтаться, - прошипел он Лере.
Та зябко поёжилась, кутаясь в пуховый платок:
-Я ничего не говорила. Они сами...
-Так я тебе и поверил! - злился Володя, - хватит на диване валяться! Иди, успокаивай родителей. Кстати, я назначение получил.
Через месяц Володя улетел в командировку. У Леры начались преддипломные хлопоты. Кроме защиты, нужно было сдать экзамен по научному коммунизму. Для неё это был почти непосильный труд. Ну как можно говорить, причем говорить много, ни о чём? Совсем ни о чём! К счастью, ей достался билет, в котором первым вопросом было что-то из истории КПСС, потом нечто непроизносимое о влиянии коммунистических идей на страны социалистического содружества. Тут уж Лера запела соловьём о жизни у Берлинской стены и до третьего вопроса дело не дошло. Не веря глазам, она смотрела на выставленный список с оценками: ей поставили отлично. Через неделю она успешно защитилась и шесть лет университетской жизни остались позади.
Володя регулярно писал ей смешные письма. Он уже сто раз попросил прощение "за свою грубость, эгоизм и жестокость". Лера никогда не умела сердиться по-настоящему, никогда не лелеяла свои обиды, поэтому простила мужа, но в душе осталась болезненная зарубка, и сердце горько сжималось при виде чужих смешных сопливых младенцев. Конечно, Володя рассказывал в своих письмах только то, что можно было рассказывать, обещал привезти живого крокодила или, на худой конец, змейку в метра три длиной в качестве домашних питомцев. Он всё ещё находился на учебной базе, но со дня на день ждал отправки, как он говорил, на местность. Получая письма, Лера тут же бежала на Васильевский и там, в окружении всех родителей читала их вслух, опуская немногочисленные места, обращённые лично к ней. Главное в этих посланиях было то, что майор Гордеев здоров, с утра до вечера занят, помнит обо всех и обнимает их. Так было до июля.
В июле письма перестали приходить. Вначале Лера не придала этому значения, но потом заволновалась и поехала на Пятнадцатую линию, чтобы расспросить мужчин - всё-таки они больше её понимали в военной службе. Обе мамы дружно возились на кухне, закатывая банки с огурцами на зиму. Они поставили перед Лерой тарелку с молодой картошечкой, посыпанной укропом, но она вяло ковыряла вилкой рассыпчатые кусочки. Женщины озадаченно переглянулись.
-Что-то давно ты нам письма не читала... Пришло что-нибудь?
Лера помотала головой и, оставив нетронутой картошку, пошла в свою комнату. Родители тут ничего не меняли: диван, прикрытый пледом, платяной шкаф, письменный стол, кукла-младенец уютно устроилась в уголке - всё как раньше. Чтобы как-то себя занять и отвлечься, она открыла ящик стола. Обычный беспорядок: ручки, карандаши, в самом углу - так сразу и не доберёшься - жестяная коробка от халвы. Краски выцвели: когда-то зелёные пальмы стали почему-то малинового цвета, а море из синего превратилось в зелёно-жёлтое. С трудом старая коробка открылась. Когда-то здесь лежали её "сокровища", о которых она почти забыла. Забавная серебряная зажигалка - ангел держал в руках фитилёк. Надо было с силой проводить по волосам ангела, чтобы зажигалка срабатывала. Кому пришла такая бредовая мысль - использовать ангела в качестве зажигалки?! Лера помнила, как откопала фигурку, возясь в песке во дворе дома в Калининграде. Соседский мальчишка прямо-таки обомлел, когда увидел его. Он смотрел на серебряного ангела не отрываясь, потом осторожно дотронулся до кружевного платьица и отдёрнул руку, словно обжёгся.
Лера хотела отдать ему этого ангела, но родственники увезли мальчика и больше она его не видела. Да, было тогда приключение... Это после него Лера стала заикаться. Теперь серебряный ангел стоял на этажерке, и Лера, бывая у родителей, часто его разглядывала. Нежное тонкое личико, тщательно проработанные волосы в причёске, трогательные ручки протягивали тарелочку, на которой вспыхивал огонёк. Как-то Лера отнесла ангела к себе в музей и показала специалисту по прикладному искусству. Он долго рассматривал фигурку. Потом объяснил, что это сборная работа: ангелу не менее двухсот лет, а вот зажигалку из него сделал какой-то умелец уже в 30-40-х годах. И специалист предложил Лере довольно большие деньги за фигурку, но она категорически отказалась.
В прежние времена в коробке ещё пряталась толстенькая золотистая змейка, но Лера отдала её ювелиру, тот сделал оправу из царского серебряного полтинника, и змейка перекочевала на Лерино запястье в виде браслета. Она попросила заклепать металл так, чтобы браслет нельзя было расстегнуть и он никогда не снимался. Так что в коробке остался лишь один предмет - носовой платок тонкого мягкого хлопка с затейливо переплетёнными готическими буквами "F" и "E" под какой-то короной. Шёлковая вышивка совсем не осыпалась, и даже можно было сосчитать жемчужинки на зубчиках короны. Этот платок ей дал незнакомец в парке, когда она упала. От платка едва слышно веяло ароматом чая с лимоном, что было никак не возможно, потому что платок мама очень тщательно выстирала и прогладила еще в том, далёком 1957 году. Лера погладила чешуйчатое тельце змейки на браслете, как всегда ощутив идущее от неё тепло. И закрыла коробку. Она не желала вспоминать тот жуткий день.
Как-то резко хлопнула входная дверь. Лера поморщилась: она не любила резких звуков. Сейчас Алла Максимовна сунется в прихожую и скажет: "Нельзя ли аккуратнее с дверью обращаться!". Интересно, кто это так расшумелся? Лера прислушалась. Что-то пробасил папа, вскрикнула Алла Максимовна - и тишина. Странно. Лера сунула коробку в ящик и выглянула в коридор. Никого. Только в гостиной что-то бубнил папин голос, и ему в ответ гудел что-то сердитое Роман Кузьмич. Крайне заинтригованная, Лера пошла на голоса.
Обе мамы, обнявшись, сидели на диване, плечи обеих женщин вздрагивали. Роман Кузьмич пытался закурить сигарету, но она всё время выскальзывала из пальцев. Папа сидел за столом, опустив голову на сведенные замком пальцы.
-Что происходит? - ей с трудом далась буква "п", - что случилось?
И "с" застряло в горле. Алла Максимовна теперь рыдала в голос. Лера подошла к женщинам, присела на корточки, желая заглянуть им в лицо и пытаясь прогнать ощущение страха. Лидия Леонидовна, смахнула слёзы, потянулась к дочери:
-Плохо. Всё очень плохо, доченька. Володя пропал.
-Мама, что ты такое говоришь?! Как в наше время может пропасть человек? У Володи радиосвязь, телефоны какие-нибудь... Да, папа? - она судорожно сглотнула и обернулась к отцу: - что ты молчишь? Ты же военный... Объясни нам!
-Лерочка, - Михаил Дмитриевич посмотрел на дочь погасшими глазами. Голос его показался странно глухим, а пальцы выбили бесшумную нервную дробь по подлокотнику кресла: - мне сообщили, что Володин самолёт уже четыре дня, как пропал с радаров и на связь не вышел.
Лера покачала головой:
-Ну и что? Может, у них этот, как его, трансрепондер сломался...
-Транспондер, а не трансрепондер, - Михаил Дмитриевич вздохнул, - теоретически всё может быть. Понимаешь, сигналы прервались на небольшой высоте, они с лётчиком-инструктором в тот момент совершали манёвр. Вот сразу после него сигналы прекратились.
Лера выпрямилась. На что это сейчас намекает отец? На то, что Володя погиб? Это невозможно. Сейчас нет войны, и военные самолёты не могут биться о землю ни с того ни с сего.
-Вы тут слёзы устроили... И напрасно. Ничего плохого с Володей не случилось. А тебе, папа, стыдно должно быть. Подумаешь, сообщили ему, что связь потеряли! Ну и что?! А завтра сообщат, что есть связь. И нечего... - она хотела сказать, что нечего хоронить Володю, но язык не повернулся выговорить это, и она повторила: - нечего рыдать! Вот увидите, завтра или послезавтра он найдётся живой и здоровый.
Через неделю мучительной жизни кое-что прояснилось: пришло сообщение о нештатной ситуации с Володиным самолётом. Двигатели отказали из-за того, что машина врезалась в стаю птиц. Инструктор - Михаил Дмитриевич сказал о нём: "Вот уж чёрт везучий!" - инструктор посадил самолёт на воду. По счастью, река оказалась спокойная, без волн, а то бы костей не собрали, ударившись о неровную поверхность, - и тут им повезло. Оба: и Володя, и инструктор живы, но, конечно, есть проблемы. Через пару дней их доставят в Ленинград, тогда уж Володя сам всё расскажет.
В госпиталь они ехали на машине Гордеевых. То, как вёл своего "жигулёнка" Роман Кузьмич, Лера надолго запомнила. Водитель бросал машину в любую щель, шёл на невозможные обгоны, словно это не обычное дитя Волжского автомобильного завода, а самолёт - боевой истребитель, предназначенный для уничтожения противника.
Володя, похудевший, загорелый, но главное - живой, пусть и не совсем здоровый, встретил родителей и жену без обычной своей улыбки. В четырёхместной палате все койки были заняты такими же, как Гордеев, мужчинами с переломанными конечностями. У Володи оказались сломанными нога, рука и парочка рёбер. Весь в гипсе и бинтах, выглядел он довольно устрашающе. Алла Максимовна заплакала, попыталась обнять сына, но он здоровой рукой удержал мать, болезненно поморщился:
-Ма, никаких объятий. Рёбра, будь они неладны, вздохнуть не дают...
Вокруг сновали медсёстры за надобностью и без таковой, строго поглядывали на посетителей и наконец потребовали освободить палату. Володя изобразил, что его совсем разморило от усталости, но при этом подмигнул Лере, шепнув, чтобы она осталась.
И началась Лерина "вахта" у постели мужа. Володя болел со вкусом: он капризничал, воротил нос от судочков с паровыми куриными котлетками и нежнейшим воздушным пюре, как бы нехотя выхлёбывал прозрачный ароматный бульончик, заедая его тающими во рту пирожками. Обе мамаши состязались друг с другом, готовя для него самое вкусное, то, что он всегда любил. Лера каждый день притаскивала в госпиталь полную сумку вкусностей, она взяла в музее, где работала, отпуск за свой счёт и дежурила возле Володи. Через месяц южный загар ушёл с округлившегося лица Володи, теперь он уже дышал и поворачивался почти без боли в рёбрах, лихо управлялся с костылём и даже начал сам ходить в туалет. Он бесшабашно веселился, теперь смешным ему казалось буквально всё вокруг: стеклянные утки под кроватями, затянутые гипсом ноги-руки, баночки для анализов на подоконниках. Только однажды, после очередного рассказанного кем-то анекдота, среди взрывов смеха Лера поймала взгляд мужа - холодный, чужой взгляд. А ещё в глазах Володи плескался страх. Самый обычный страх. Сама не понимая почему, но и она испугалась неизвестно чего. Теперь она стала присматриваться к мужу, пытаясь понять, что так изменило Володю. Он чувствовал эти её взгляды, криво усмехался, но ничего не говорил. Пока не говорил. Слишком много народа сейчас окружало их.
Родители думали, что Володя до полного выздоровления поживёт на Васильевском, но он решительно отказался:
-Нет, и ещё раз нет. Мы к себе, в свой дом, - заявил он, и отец отвёз его на Пискарёвский.
Теперь Лере стало немного полегче. С работы домой, по дороге магазины - обычная рутина. Володя выздоравливал, он уже не пользовался костылём, ходил с лёгкой тростью, почти не прихрамывая. Часто заглядывали институтские приятели. Он их поил хорошим коньяком, но сам не пил - не любил ничего крепкого. Потом пришло время выйти на работу, он вернулся на прежнее место. И потекли самые обычные будни.
Время шло, и Лера решила, что тогда ей показалось это пугающе странное выражение в глазах мужа. Она всеми силами старалась отвлечь его от тяжких раздумий, ей хотелось, чтобы он поделился с нею своими мыслями. Но с момента возвращения из командировки Гордеев не просто отдалился от Леры. Они почти не разговаривали, молча расходились каждое утро по своим делам, а вечерами за чаем, когда Лера пыталась хоть как-то нарушить уже ставшее привычным молчание за столом, она видела, как морщится муж при звуках её голоса. И тогда она замолчала, хотя сердце кровью обливалось, когда муж вскидывал на неё холодные глаза. Нужно было что-то делать. Володе нужна помощь. И она придумала: надо посоветоваться с родителями.
Лера выбрала день, когда у мужа были вечерние занятия, и помчалась на Васильевский. Тихонько открыла дверь своим ключом - хотела сделать сюрприз. Лучше бы ввалилась с грохотом, как бульдозер. В кухне собрались Гордеевы и Федосовы. Странная привычка: вроде бы площадь позволяла пить чай в столовой, но все собирались на кухне так, как издавна привыкли. Звякали ложечки о стаканы - мужчины любили пить чай из стаканов с обязательными серебряными подстаканниками, их жёны раздобыли себе огромные фарфоровые чашки, больше смахивающие на бульонные. Лера удивилась - не было привычных разговоров, шумных споров - как-то напряженно и тихо.
-Так что ошиблись мы, Миша, - невесёлый голос Романа Кузьмича насторожил Леру.
-Не спеши выводы делать, Рома. Мало ли что тебе показалось...
-Да ладно тебе! А то ты сам не видишь...
-Ромик, - робко вмешалась Алла Максимовна, - ну что ты, в самом деле! Всё наладится. Лерочка такая заботливая девочка...
-Вот-вот! Лерочка - заботливая. Согласен. А Вовка?! Он-то что?! Где его забота о жене? Нет, друзья мои, зря мы двадцать лет назад в уши ему пели: невеста, невеста! Плохой он муж. Не пара они! Теперь расхлёбывать надо.
Лера не хотела подслушивать, метнулась назад и специально звучно хлопнула дверью. На кухне замолчали, потом все четверо родителей вышли в коридор и фальшивыми голосами стали радоваться её появлению. Лера ничего не стала говорить "старикам", сделав вид, что верит в их неуклюжую ложь. Но в голове засело сказанное Романом Кузьмичом - "не пара они". С чего бы такие выводы? Или кризис семейной жизни молодых Гордеевых уже стал так заметен? Лера мысленно взмолилась, чтобы её худшие опасения не подтвердились.
Но гром грянул, и как всегда неожиданно. Володя вернулся довольно поздно. Равнодушно скользнул по накрытому к ужину столу и застенчиво улыбающейся ему Лере, долго плескался в ванной, вышел, присел к столу. Приказал тоном уставшего султана:
-Лерка, свари кофе.
-Володя, ты же не уснёшь... - попыталась возразить Лера, - поешь сначала...
-Ну и что? Тебе-то что?! Сказано: кофе - значит, вари! - и не спускал с неё раздражённых глаз, пока она возилась у плиты.
Лера сварила кофе, нагрела сливки, подвинула сахарницу ближе и села рядом на стул. Сейчас она мысленно говорила себе, что муж устал, день выдался длинный и утомительный - лекции, курсанты, заседание кафедры... Маленькое совершенно бесполезное бра над столом высвечивало хмурое лицо Володи, его покрасневшие глаза. Лере стало жаль его. Но сказать об этом никак не возможно. Володя так "взовьётся", что мало не покажется. Он терпеть не мог "телячьи нежности". И муж взорвался обидно и обвинительно:
-Вот скажи, почему ты молчишь? Смотришь и молчишь! Лерка, что происходит? Я же в последнее время с тобой, как типичный хам... А ты молчишь?! Ну сколько можно терпеть?! Двинула бы по башке поварёшкой, или кофе в морду плеснула! Нет, молчит себе, - и вдруг залился краской, как подросток. Уголок его рта пополз вниз в кривой усмешке: - плохой я муж, да?
Лера вздрогнула:
-Ты что, у родителей был? - наугад спросила, случайно вырвалось.
-У родителей? - недоумение отразилось в его глазах. Но Володя всегда отличался сообразительностью: - вот как... Значит, это уже обсуждают. Ну что ж... Станем говорить прямо. Мы не должны были жениться, Лерка. Старики, конечно, твердили: жених - невеста. С детства только это и слышал: "Вот Лерочка подрастёт... как хорошо, что девочка растёт..." Я смотрел на тебя и, знаешь, какая картина перед глазами всегда была? Тебя только-только из роддома принесли, развернули, а там все пелёнки насквозь мокрые. И ты, такая-никакая, лежишь описанная и орёшь. И так из года в год: они мне - "невеста", а я младенца орущего вижу. Конечно, потом, когда ты выросла, это не приходило в голову. Но, знаешь, как в том анекдоте - "осадок остался". Я даже влюблён был, кажется. Ну какой я тебе муж?! Нам дружить надо было - и только. А мы лирику затеяли. Ты прости меня...
Лера не обиделась, не запричитала, не заплакала тихими слезами - это давно витало в их семейном воздухе. Она даже почти подготовила себя к чему-то подобному. Но чуткий человек, она догадалась, что Володины слова, - лишь прелюдия к чему-то более серьёзному и важному. И не ошиблась. Она молча слушала его исповедь, и холодок бежал по позвоночнику.
Володя помолчал, как-то затравленно глянул и вдруг бухнул:
-Лерка, я не могу летать. Ты сейчас помолчи... Понимаешь, после чёртовой аварии я боюсь к самолёту подойти. Это я-то, Владимир Гордеев! Боюсь! Раньше я шёл к самолёту и он мне улыбался. Да-да, именно улыбался. Ты думаешь, я свихнулся? Нет. Не свихнулся. Просто я всегда машину чувствовал, настроение чувствовал. Смотрю на самолёт и вижу, какое у него настроение: вот он хмурится - значит, механик что-то напортачил. Или сияет, смеётся, зовёт в небо. А теперь что? Иду к машине и вижу, что он отворачивается от меня. Брезгливо так нос воротит. Нормально это? Он же чувствует, что я его боюсь. Вот так, Лерка, - безжизненным голосом обронил он. Потом поднял на неё больные глаза: - а знаешь, когда это началось? Я тебе сейчас расскажу то, что никому, даже отцу не говорил. Ты помнишь, как я мечтал в те джунгли попасть, торопился? Всё у меня было, всё хорошо: звание, должность - и я - вот он такой - удачливый-удачливый. Только, Лерка, ерунда всё это. Мираж.
Жарко там - ужас. Удобства, как в глухой деревне. Только вдобавок бдительность не теряй - в сортире змеюки лазают, того и гляди, за задницу грызанут. Сколопендры, пауки... А тараканы - по пять сантиметров, и прыгучие, сволочи! Вместо кондиционеров - простыня, натянутая на палках: сиди, наслаждайся природой и ветерком, если повезёт и он подует. А сырость... Забудешь рубашку просушить на солнце, сразу плесень появляется, всё сжирает. Ладно, это всё экзотика. Прибыл я на место, стал осматриваться. Ребята свои, нормальные. Надо было с местностью познакомиться, сели с инструктором - всего-то час лёта. Он ровесник мой, только капитан ещё. Высокий такой, красавец - тебе бы он понравился. Полетели. Не стану тебя грузить ерундой всякой. Короче, на малой высоте врезались в стаю птиц, - он передёрнулся, - гадость какая!.. Он взял управление на себя и посадил самолёт на воду. Хорошо посадил, целы мы остались. Только я немного повредился, потому дальше обрывками помню. То приходил в себя, то опять куда-то проваливался. Помню инструктор, капитан этот, плыл и меня тащил, а у самого голова в крови, и волной смывает её с лица, и жёлтая вода оранжевой становится. А кровь никак не останавливается: всё течёт и течёт. Уже возле берега мужик какой-то стал помогать. Влез в воду и вытянул нас обоих.
-Мужик? Из местных?
-А чёрт его знает! Странный такой - в шинели. Там жара под сорок градусов в тени, а он в шинели, - Володя помолчал, - а может, мне привиделось. Плохо мне было: рука-нога - это ещё ладно, хотя больно - не то слово! Но рёбра - это, скажу тебе, то ещё удовольствие. Ни вздохнуть, ни выдохнуть... Да ладно, не это главное. Мужик этот какими-то листьями крепко так перетянул, что дышать я мог только мелкими-мелкими вдохами. И, знаешь, даже легче стало. Ногу сломанную он примотал к целой ноге, и с рукой чего-то сделал. Потом оторвал пуговицу с шинели и говорит, что пока будешь её в руке держать, боли не почувствуешь...
Лера вдруг забеспокоилась:
-Пуговицу?! А как он выглядел, этот в шинели?
-Как? Обычно. Высокий, волосы коротко стрижены, рыжеватый, глаза светлые. Не до разглядываний мне тогда было. Взял я пуговицу - тяжёлая такая, серая в пупырышках - в кулак зажал. И, Лерка, не поверишь: всю мою боль как рукой сняло! Лежу и наблюдаю. А этот в шинели от рубахи своей оторвал кусок и голову капитану перевязал, потом они носилки придумали из палок, связали их лианами, как верёвками. Шинель положили, а уж сверху меня пристроили - и поволокли через заросли. Только недолго волокли. Капитан стал притормаживать. Видимо, он хорошо так головой приложился. Тогда немец...
-Стой! - подскочила Лера, - какой немец?! Откуда там немец?
-А я и не сказал тебе? Ну да, немец. Когда они шинель под меня подложили, мужик тот в кителе остался. Лерка, у него мундир был немецкий... не наш, современный. На нём был китель со значком над карманом с той самой имперской птичкой, в лапах которая свастику держит... Тут уж я понял, что это бред у меня и рассказывать об этом никому нельзя - сразу в психушку отправят. А дальше - больше. Он капитана осмотрел, выругался по-немецки. Уж ругательства-то на немецком я хорошо знаю. Взялся он за палки, через плечо бросил, мол, держись крепче, и потащил меня. Один. Капитан сзади брёл. Вышли на просеку, хотя какая там просека в джунглях! В общем, что-то похожее на просеку. Слышим в метрах пятистах автоматные очереди и выскочили из-за деревьев человек девять, наставили на нас стволы. Капитан им крикнул что-то, они нас окружили. Он с ними по-французски говорил, я ничего не понял. Потом перевёл мне: это разведывательный отряд уходил от противника. Там же все воевали. А эти были как раз те, для которых я и приехал чертовым советником. У них база в паре километров, там рация была. Смотрю, а капитан не пошёл с нами, остался, сказал мне:
-Я останусь, товарищ майор, потому что ребята сейчас быстро побегут, мне за ними не поспеть. Да и людей здесь теперь мало осталось. Нам сейчас надо в другую сторону направиться, чтобы запутать и сбить тех, других, со следа. Вы на базе по рации на связь выйдете, наши знают, что в таких случаях делать. Не беспокойтесь, эти ребята шустрые.
И тут я ляпнул то, за что до сих пор стыдно:
-Но вы-то как?! Вы не должны меня бросать!
Капитан досадливо поморщился:
-Я не бросаю вас, товарищ майор. Обстоятельства так складываются, что надо провести отвлекающий манёвр. И времени на разговоры у нас уже нет.
Он махнул рукой, двое носилки подхватили и почти бегом понеслись по просеке. Они неслись так, что, если бы не пуговица эта заговорённая, я бы там сдох от боли. Она выскользнула у меня на миг из ладони - тут я уж белого света не взвидел. Но как только нащупал её - всё прошло. Дальше всё уже просто было. Допёрли они меня на свою базу, там связались с нашими.
-А капитан? И немец?
-Капитан остался с теми, и немец с ним тоже. Только тот всё время в стороне стоял, на него никто не обращал внимания. Мне кажется, они этого немца не видели.
-Как так может быть? Ты его видел, а они - нет?
-Не знаю. Через неделю капитана эвакуировали с базы. Его тогда слегка зацепило, руку, кажется, задело. В общем, по госпиталям нас разбросало. Потом ко мне стал особист ходить, рапорт-то я давно уже написал. Но особист всё чего-то выспрашивал, вынюхивал. Только что толку-то? Я и сейчас не пойму, где реальность, а где бред у меня был. Но одна штука прямо покоя не даёт. Меня наши забрали, летим, а они всё на шинель, на которой я лежал, поглядывают. Веришь, никому не рассказывал, а тебе вот сейчас говорю... Лерка, шинель эта немецкая была, там на каждой пуговице с обратной стороны год выбит: 1944! Вот потому, наверное, и особист привязался. Хотя сейчас, вроде, не тридцать седьмой год.
Лера смотрела на мужа, и ей казалось, что голос его то приближается, то отдаляется, всё вокруг стало бледнеть, выцветать, уши, словно ватой, заложило. Она бы, наверное, съехала со стула на пол, если бы Володя не удержал её и не отнес на диван.
-Эй, ты чего это? - тряханул он её за плечо, - сейчас я воды...
Он сунул ей стакан с водой, но пить Лера не смогла: зубы клацнули о стакан, а в горле будто ком возник - ни проглотить, ни вздохнуть. Володя брызнул холодными каплями ей в лицо, пошлёпал по щекам. Наконец её взгляд сфокусировался на муже. Распахнутые глаза уставились на обеспокоенное лицо.
-Тебя спас ангел, - вдруг шевельнула она губами.
Володя секунду смотрел на неё, потом фыркнул:
-Ерунда! Вечно ты с какими-то фантазиями. Это был обычный бред, - и расхохотался: - ангел в шинели третьего рейха! Уж если говорить об ангелах, так это, скорее, тот капитан-инструктор, что вытянул меня из воды.
Володя не желал соглашаться с Лерой, и с жалостью смотрел на жену:
-Как ты без меня жить-то станешь? Ты же в облаках витаешь, вечно выдумываешь что-то. Прямо, хоть не разводись!
Лера уставилась в потолок. Смешной Володя! Но прав он: что же теперь будет? Она так привыкла быть с Володей, или лучше - за Володей. Он всегда сам решал их семейные проблемы, она слушалась его, соглашалась, не спорила. Было ли это любовью? Не станет она сейчас обдумывать это. Не до того ей. Потом как-нибудь. Теперь в их жизни всё поменяется. А родители...
-Володя, а родители? - подскочила она и с испугом посмотрела на пока ещё своего мужа.
Он с полуслова понял:
-Родители? Да, это проблема. Вот что, Лерка. Давай пока им ничего не скажем? Жаль стариков. Они так старались, всё нам с тобой - и вот... Потом постепенно сообщим, как-нибудь... Да?
Было это полгода назад. За шесть месяцев Володя развил бурную деятельность. Развели их без проблем: никаких претензий они друг другу не предъявляли, имущество не делили, детей не было. Теперь шёл ноябрь месяц, и Володя уже сдал на оформление документы об обмене. Лера всё это время жила как под анестезией. Она ела, спала, ходила на работу в музей, каждую неделю они с Володей ездили к родителям. Там она улыбалась, даже смеялась, готовила вместе с обеими мамами вкусненькое для мужчин, накрывала на стол - чувствовала себя словно бы раздвоившейся. Она как будто наблюдала за собой со стороны, жёстко контролируя лицевые мышцы, заставляя себя улыбаться и отвечать на адресованные ей реплики. Иногда ловила встревоженный взгляд отца или Аллы Максимовны, но Володя всегда был начеку. Он тут же подлетал к "жене", чмокал её в щёчку и увлекал в коридор. Там он рассерженно шипел ей в ухо, чтобы она очнулась и взяла себя в руки. И Лера послушно "брала себя в руки".
Обменный процесс Володя тоже взял в свои крепкие руки. Лера сначала возражала, она не хотела разменивать с таким трудом заработанную квартиру Гордеевых-старших. Но Володя спокойно объяснил ей, что сейчас обе пары родителей всё равно живут в квартире Федосовых, и если они станут разменивать две комнаты в старой коммуналке на пятом этаже, то привыкшие к месту отец с матерью будут чувствовать себя изгнанными из собственного королевства.
-Ну, ты вспомни, "Короля Лира". Ты этого хочешь? - объяснял ей Володя.
Лера этого не хотела. Но она помнила, с каким восторгом и энтузиазмом они разглядывали квартиру на Пискарёвском, когда Гордеевы-старшие получили смотровой ордер. Как Алла Максимовна прикидывала, куда что поставить, и как они все по очереди бегали отмечаться в длиннющих списках на покупку сверкающей лаком стенки. Обе мамы умильно наблюдали, как мужчины таскают фрагменты корпусов монстра и выстраивают эту глыбу вдоль стены, любовались ловкостью Леры - она тогда привинтила больше тридцати блестящих латунью ручек. От мебели пахло какой-то дрянью, и надо было целый год выплачивать кредит за эти спрессованные опилки. Но всё меркло в сравнении с радостью новизны. Это были приятные хлопоты.
В конце концов она согласилась, сразу оговорив условие: Володя переедет в отдельную однокомнатную квартиру, а ей, Лере, подойдёт комната в коммуналке. Конечно, не хотелось скандалистов соседей, но тут уж как повезёт. Гордеев деловито подбирал варианты размена. Как-то в первых числах июля Володя позвонил ей в фонды с новостью, что, кажется, нашёл приличный вариант. Свою квартиру на Ждановской набережной он уже посмотрел и теперь подъедет за Лерой, чтобы посмотреть её комнату. Для Леры этот день был днём дежурства в экскурсионном отделе, она с удовольствием уходила с группой на экспозицию и, если не поджимала идущая следом группа, "пела" в своё удовольствие, почти не заикаясь. Несмотря на разгар лета, сегодня народ шёл вяло, и она легко договорилась сбежать за час до закрытия музея.
Выскочив из подворотни, Лера увидела бывшего мужа в компании симпатичной молодой женщины. Ветерок, гуляющий вдоль Мойки, разлохматил её короткие волосы, игриво дёргал за подол лёгкого платья. Она смеялась в ответ на Володину шутку. Лере нравилось, когда Володя надевал гражданское. Сейчас в ослепительно белой футболке и джинсах, он отлично выглядел и даже казался выше ростом. Средний мужской рост был предметом вечного недовольства Гордеева, в юности он стеснялся своих метра семидесяти восьми. Но со временем эти комплексы ушли.
-Лерка! - позвал её Гордеев, - вот, познакомься. Это та дама, которая съезжается. Нашу квартиру она видела, ей подходит. На Ждановке - дом сталинской постройки, там всё в порядке. Теперь смотрим комнату.
-Виктория, - протянула руку женщина, критически разглядывая Лерин простенький сарафанчик, - только я хочу предупредить...
-Что, там соседи буянят? - подозрительно глянул на неё Володя.
-Нет, соседи там тихие: две бабули и инвалид. Там другое... Родственница мужа была со странностями. Она, как это раньше говорили, из бывших. То ли горничной служила у старой фрейлины, то ли сама была фрейлиной или во дворце прислуживала. Не знаю. Но вечно из себя барыню-графиню воображала: спина прямая, всегда волосы уложены и, не дай бог, кто её в халате увидит. Муж, хоть и числился троюродным внучатым племянником, почти не общался с нею, боялся её, чуть ли не ведьмой считал. Констанция Львовна злющая была, никого к себе не подпускала. Только кошек кормила. После неё остался кот. Тот ещё зверюга! Я вначале к себе его забрала. Так он, зараза, шипел, царапался. На мужа кидался: залезал под кровать и караулил его. Только муж мимо идёт, этот гад начинал рычать и прямо завывать по-страшному. Потом выскакивал, обхватывал ноги мужа и зубами впивался. Тогда я с бабками-соседками договорилась, что они пока присмотрят за ним. Давно надо было в лечебницу отнести гадёныша да усыпить, так всё времени нет.
-Что-то мне подсказывает, что особо в этой квартирке и смотреть-то нечего. Но уж коли мы здесь собрались, пошли смотреть комнату этой вашей Квитанции Львовны, - Володя подмигнул Лере, и та не удержалась - хихикнула.
-А далеко идти? - Лера уже решила, что согласится на обмен, потому что уж очень удобный вариант для Володи. Набережная Ждановки - это прямо рядом с институтом, где он работал. И, насколько она знала, в сталинских домах всегда была отличная планировка квартир, даже однокомнатных. И ещё кота было ужасно жаль.
-Никуда идти не надо, - улыбнулась Виктория, - вот он дом, и вон окна Констанции Львовны.
Такого Лера не ожидала: соседний с музеем дом!
-Ой, как замечательно! - вырвалось у неё под неодобрительным взглядом Володи. Тот предпочитал не выражать восторгов, походить с кислой миной, оглядывая углы, покапризничать слегка - он называл это "сбить цену продавцу" и сам себе казался таким хитрым-прехитрым, опытным и бывалым. Но Лера проигнорировала выразительный взгляд мужа. Они двинулись через дорогу за Викторией, как утята за мамой-уткой.
В парадном пахло кошками. "Хорошо, что ни чем-то другим", - хмыкнул про себя Гордеев. Широкая лестница с низкими ступенями, с удобным шагом на мужскую ногу, дубовыми перилами и широким окном во двор на лестничной площадке - это понравилось. Да и то, что на втором этаже всего две квартиры - тоже пошло в плюс в Володиной системе оценок предлагаемых квартир. Они прошли через прихожую с телефоном и обязательным зеркалом над ним, широкий коридор с зеркально натёртым паркетом - и ни одного тазика на стенках, ни одного полуразвалившегося велосипеда. Всё чисто, свободно, и соседей не видно.
-Здесь живёт Анна Сергеевна, она за котом присматривает. Там такая же древняя старушка, тут - инвалид. Он одинокий, только иногда сына к нему приводят, - Виктория, как опытный экскурсовод, вела своих подопечных, демонстрируя самое выигрышное, - тут туалет, ванная комната - всё чистое, аккуратное. Тут кухня. Хорошая кухня, светлая, хотя окна во двор. И место у нас удобное - возле окна. Здесь и холодильный шкаф есть, ещё до революции сделали. Стены, видите, какие? Больше метра толщиной. А холодильники на кухне никто не запирает - соседи очень порядочные люди. Никто ни у кого не таскает мясо из супа. Ну как, нравится вам?
-Мне очень нравится, - улыбнулась Лера и получила тычок локтем от Володи.
-Всё же хотелось бы комнату посмотреть, - сурово сдвинул брови Гордеев и сверкнул глазами в сторону доверчивой и наивной Леры. Он уже догадался, что неспроста Виктория, как Сусанин поляков, водит их мимо своей двери.
Лицо женщины сразу поскучнело. Она помолчала, потом вздохнула:
-Сейчас пойдём. Наша Констанция Львовна в последние годы как бы не в себе была... Сейчас увидите, - она двинулась к неокрашенной дубовой двери с почерневшей медной ручкой, - только осторожнее, здесь эта зверюга сидит!
-Как же его Анна Сергеевна кормит? Её-то он не кусает... - удивилась Лера и рассердилась на Гордеева, который оттер её плечом и прошёл вперёд.
-Её не кусает, - отозвалась Виктория, - ну, вот, смотрите...
Володя шагнул внутрь и остановился:
-Так, понятно. Всё, Лерка, пошли. Тут нам делать нечего! - решительно заявил он.
Куда пошли?! - возмутилась Лера, - ты мне всё загородил своей спинищей. Я же ничего не вижу.
-Тут и смотреть не на что! Вы что, Виктория, не могли прибрать здесь? Таскаете сюда людей, от дел их отвлекаете...
Виктория тут же обозлилась:
-У меня ребёнку всего три месяца, он ещё, между прочим, грудничок. Вы хотели, чтобы я на позднем сроке, а потом с младенцем в этом всём ковырялась?! Как же! Делать мне больше нечего!
-А муж? Он всё-таки родственник Квитанции Львовны был...
-Муж?! Видели бы вы его! Он же худенький, болезненный. А к дому этому уже полгода близко не подходил. Раньше, конечно, всё по-другому было. Жил он здесь, в школу ходил... С Констанцией не ругался, но и дружно они не жили. А потом вдруг Констанция заявила, что племянник убить её хочет, чтобы комнату получить. Каково такое услышать? Она бы выписала его, но Колька всегда был благодарный тётке: он квартиру, свет, газ - всё сам оплачивал. Констанция-то жадюга была, потому и оставила родственника, не выписала. Она крепкая старушка была, но на льду поскользнулась - и вот. А в тот день, как схоронили её, муж ногу сломал. На ровном месте упал, представляете? Только-только нормально ходить начал, у чайника ручка отвалилась - обварился, жуть просто. Вот он и решил, что это Констанция его прокляла, и все вещи эти проклятые. Так что он сюда ни ногой! Конечно, всё здесь выкинуть надо. Но кто ж возьмётся? Я не могу, на мне ребёнок, а он от этого места, как от огня, шарахается.
-Слушайте, дайте же мне посмотреть, - не выдержала Лера и отпихнула Гордеева, - говорят, говорят, а мне ничего не видно!
Да, тут было на что смотреть! И светлый солнечный вечер в разгар белых ночей стал предателем, который выдал все самые несимпатичные секреты этой комнаты. Видимо, никогда не мытые стёкла балконной двери всё-таки пропускали достаточно света, чтобы увидеть покрытый толстым земляным налётом пол, где возле полуразвалившегося дивана с торчащими сквозь непонятного цвета драную обивку пружинами росла хилая травка. Самая обычная трава, та, что сеют на газонах. Тут же стояли идеально чистое пустое блюдечко и мисочка с водой. Кошачий горшок, полный свежими обрывками газеты, прибился к двери на балкон. Форточка была закрыта, но котом не пахло. Пахло старыми газетами и землёй.
Узенький проход к балконной двери - это всё, что можно было рассмотреть в этой комнате с почти чёрными стенами. Всё остальное пространство - от пола до потолка - занимала стена из бумажек, свёртков, свёрточков, пакетов и пакетиков, старые коробки от обуви громоздились одна на другую, сверху на них наваливались и придавливали новые и новые свёртки.
-Бабуля трёхметрового роста, что ли была? - удивился Володя, задирая голову и разглядывая свалявшиеся залежи, упирающиеся в грязно-серый потолок.
-Она их подсовывала снизу. Думаете, там сокровища? Смотрите, - Виктория выдернула первый попавшийся под руку свёрток, развернула его, - видите? Корка хлеба. Тут всё такими огрызками завалено. Если бы не кот, всё крысы бы пожрали! Я же говорила: она свихнулась совсем.
-Констанция Львовна, наверное, и в блокаду здесь жила? - подала голос Лера.
-Здесь она была. И все соседи тоже, кроме инвалида. Он позже переехал.
-Тогда понятно, почему она хлеб собирала. Несчастная женщина... А на чём же она спала? В диване такие пружины...
-На диване её кот спал. А она вот на том столике, - Виктория ткнула рукой в сторону притулившегося к изголовью дивана небольшого столика, - только как она на нём помещалась - не знаю.
-Ну, это уж слишком! - поразился Володя.
-Это ломберный столик, он раскладывается, там должно быть сукно... Бедная! Одинокая, несчастная женщина... - Лерин голос дрогнул. Володя покачал головой: опять из неё сантименты полезли.
-Ну ладно, разглядывать этот кошмар не имеет смысла. Пошли уже, Лерка, - Гордеев потянул жену за руку.
Но Лера мягко высвободилась, посмотрела на серый потолок, где, вопреки всем законам физики, отражались и дрожали яркие пятна - это плескалась за окном Мойка, которая никак не должна была бликовать: всё-таки расстояние до воды было порядочное, и тихо, но твёрдо заявила:
-Мне эта комната подходит. Я согласна на обмен.
-Ты что, с ума сошла?! - чуть не завопил Володя, - здесь грязь грузовиками вывозить надо! Посмотри: стены чёрные от грязи, потолок серый и в трещинах, на полу землю экскаватором скрести надо. Ремонт в бешеные деньги обойдётся. Опомнись!
-Володя, - она заглянула в сердитые глаза мужа, - квартира на Ждановке тебе подходит? Вот. А мне нравится эта комната. Ясно?
Виктория не верила своим ушам. Она согласна! Эта маленькая тихая, но такая упрямая женщина, согласилась меняться! Вот так удача!
-Вот что, - Володя не хотел сдаваться, - мы подумаем и дадим вам знать. Я позвоню.
-Володя, не выдумывай. Я согласна!
-Лерка, - чуть не взмолился он, - пусть они хотя бы грязь уберут!