Аннотация: Конкурс "Cosa Nostra - 4". Беспредел. Финал, 7-е место.
МАРК. 5:9
Что в имени тебе моём? В каком из них? У меня за пазухой их много. Так много, что в этом ворохе мне, порой, бывает трудно отыскать то, первое, единственное, данное ещё при рождении. А, может быть, до него? А, может быть, и не мне? Не знаю. Помню только, что со мною оно было всегда, и за эту преданность я люблю его. Оно - свидетель всех моих поражений, и за это я его ненавижу. Но отказаться от него не могу. У меня было много имён: красивых и не очень, звучных, как раскат весеннего грома, и простых, как придорожная пыль. Я хотел бы взять себе любое из них и называться так, как мне заблагорассудится, а не по прихоти тех, кто дал мне когда-то жизнь. Хотел бы. Но не могу. Потому что должен помнить то, первое, единственное, данное мне при рождении. Ибо таков закон, которому я подчинялся всю свою жизнь. Все свои жизни...
Мне пятьдесят семь лет. У меня нет ни жены, ни детей, ни даже тех, кого можно было бы назвать друзьями. Я привык к своему одиночеству - оно меня не тяготит. Разве может тяготить собственная судьба? У меня нет вредных привычек, но и какими-то хорошими поступками я тоже похвастаться не могу. У меня нет увлечений и тех мелочей, которые бы приносили радость в свободное от работы время, потому что я не делаю для себя различия между работой и досугом, поскольку мне безразлично и то и другое. Я не встретил ничего в этой жизни, что привлекло бы моё внимание. Поэтому у меня ничего и нет.
Да и работа у меня тоже безликая - я обычный охранник офиса совершенно обыкновенной фирмы. Мой график - сутки через трое. Я сижу на пропускной - регистрирую посетителей, выдаю сотрудникам ключи от кабинетов и равнодушно слежу за камерами наблюдения. На смене нас таких двое: я и мой напарник. Мы совершенно не интересуем друг друга и за день перекидываемся лишь парой ничего не значащих фраз. Исключения бывают только когда на смену заступает кто-нибудь из новеньких - тогда приходится вводить его в курс дела. От этого к концу дня я устаю ещё больше, а новый напарник становится частью внешнего антуража, теряя при этом всякий для меня интерес, как и многие другие до него. Сегодня именно такой день.
Я утомлённо сижу, откинувшись на спинку кресла, и, с привычной вежливостью, прощаюсь с расходящимися по домам сотрудниками, краем глаза наблюдая за новичком. Он не похож на остальных - не смущается, как некоторые, незнакомой обстановки, или, наоборот, не ведёт себя нарочито раскованно. Он смотрит телевизор, но по всему видно, что мысли его где-то далеко, что всё ему здесь глубоко безразлично и, спроси, где он сейчас находится, он не сможет дать точный ответ. И, тем не менее, я знаю, что это не так, что впечатление это обманчиво. Почему? Да потому что мне иногда кажется, будто я смотрю со стороны на самого себя - точно таким же я был во времена своей далёкой юности.
Впрочем, не всё ли равно? Может, ещё месяц или неделю назад я придал бы этому какое-то значение, но сегодня для меня это уже не важно. Потому что сегодня...
- До свидания, - мои размышления прерывает вежливый молодой человек. Это один из постоянных клиентов фирмы, каких, впрочем, много, и с которыми я здороваюсь каждое своё дежурство.
- До свидания, - отвечаю я ему, и мы поспешно отводим в сторону на мгновение встретившиеся взгляды. Таковы условия этикета - ничего личного, только работа.
Но за секунду до того, как за ним захлопнулась дверь, я увидел её - как всегда безупречную, улыбающуюся и с вызовом смотрящую мне в глаза. Мы давно с ней знакомы, но каждая наша встреча, как первая: сердце замирает от восторга, пересыхает в горле, и мы расстаёмся, не сказав друг другу ни слова. Вот и сейчас - она проскальзывает вслед за моим vis-à-vis, чтобы раствориться в наступающих сумерках. Но сегодня - особенный день. И я, не сдержав эмоций, кричу во след то ли ему, то ли - ей, а, скорее, - им обоим:
- Ещё увидимся сегодня!
Закрывается дверь, и я вижу по камере наблюдения, как от удивления вытягивается лицо молодого человека. Он останавливается в недоумении, как бы раздумывая над моими словами, но, видимо, решив, что сказанное относится не к нему, пожимает плечами и исчезает из моего поля зрения.
Напарник нервно ёрзает в кресле и, даже не сочтя нужным повернуться в мою сторону, задаёт вопрос:
- А разве панибратство с клиентами и сотрудниками не запрещено?
- Иногда инструкциями можно и пренебречь.
- И ты не боишься потерять своё место?
Мне, почему-то, отчётливо показалось, что он хотел добавить - 'в жизни'. Но я могу и ошибаться. В любом случае - его вопрос остался без ответа. Откуда он может знать, что у меня нет ничего, чем стоило бы дорожить? Ничего. Кроме одной вещи, которую я принёс с собой в эту жизнь, придав ей, как и сотне других до неё, хоть что-то, похожее на смысл - мой дар, моё проклятие и, сегодня, моё избавление: я вижу, как стоит у людей за спиною Смерть. У неё множество лиц, больше, наверное, чем у меня имён. Но мне она всегда являет только одно из них - молодое, красивое, гордое своим превосходством. Мы смотрим друг другу в глаза, она улыбается из-за спины чьей-то жизни и, не выражая ни радости встречи, ни тоски расставания, уходит со своим человеком, отмеряя вместе с ним последние шаги. Наши свидания мимолётны и для неё, скорей всего, ничего не значат. Я бы тоже, наверное, за эти годы перестал обращать на них внимание, если бы не довлеющее чувство долга. Я ведь, кажется, уже упоминал, что работаю охранником...
Час ночи. Для меня это самое подходящее время - в запасе есть ещё два часа, когда напарник проснётся и сменит меня на посту. Хотя предосторожность я соблюдаю больше по привычке, чем из необходимости, потому что сегодня ими можно уже пренебречь. Я отключаю телефон и те камеры, которые смогли бы зафиксировать моё отсутствие. Выхожу на улицу и полной грудью вдыхаю ночную прохладу. От свежего воздуха слегка кружится голова. Через незапертую калитку выхожу на задний двор и перелажу через забор в расположенный за офисом парк. И сразу же густая темнота окружает меня со всех сторон. Гнетущая тишина. В этом парке даже птицы не поют - ни днём, ни ночью. Мало кто знает, что на этом месте когда-то было кладбище. Теперь уже ничего не напоминает о нём, но я вижу сквозь землю, как врастают корнями деревья в глазницы растрескавшихся черепов, и не могу отделаться от ощущения, что погребённые следят за мною глазами застывшей листвы.
Пройдя метров тридцать по едва заметной тропинке вглубь парка, я остановился. Дальше мне не надо - всё произойдёт именно здесь. Вдалеке, сквозь деревья, мерцают огни ночного клуба - не самое удачное место для веселья. Да и мне это создаёт некоторое неудобство. Но сделать я ничего не могу - не мы выбираем место.
Ждать пришлось недолго. Они появились минут через пятнадцать: он - озираясь вокруг и ничего не понимая, со взъерошенными волосами и гримасой страха на лице; она - по-прежнему улыбаясь и стоя у него за спиной. Его душа была легка и прозрачна, и видно было, что добраться сюда ей стоило огромных усилий. Он зачарованно смотрел на возвышенность, около метра высотой в десяти шагах слева от меня, поверхность которой вдруг начала переливаться всеми цветами радуги.
- Я ведь говорил, что мы ещё увидимся сегодня, - в моём голосе не было ни торжества, ни радости, а лишь единственно - желание отвлечь его внимание от сияния.
Он перевёл взгляд в мою сторону, и глаза его загорелись радостью, губы безмолвно зашевелились, и, пытаясь что-то произнести, он направился ко мне. Но, когда между нами осталось не более пяти метров, - резко остановился, и радость в его глазах угасла так же быстро, как и появилась. Он всё понял. Понял, что мёртв. Понял, что я предвидел его смерть. И, самое главное, понял, зачем я здесь. Страх снова вернулся к нему, придав, напоследок, сил. Не совсем осознавая для чего, но, повинуясь овладевшему им инстинкту, он бросился к манящей возвышенности, стремясь найти на ней успокоение. И в этом была его правда. Правда, из нас двоих которую знал только я. Мне не стоило большого труда обогнать его и встать между ним и его целью. Мы столкнулись, и я впитал его душу, как лёгкие жадно вбирают запах подувшего с моря ветра. Картины чужой жизни пробежали перед моим мысленным взором - калейдоскоп ничего не значащих для меня событий. Не мне давать им оценку - это сделают другие. Я всего лишь Охранник тех мест, где неприкаянные души жаждут набраться сил, цепляясь за этот мир, не желая попадать в иные. У него есть не более трёх минут, чтобы добраться до возвышенности и окунуться в сияющий поток. Но мимо меня ему не пройти.
Он отдал свои боль и отчаяние, и был откинут мною, лишённый надежды и сил. Это была его первая и последняя попытка - покорный и безвольный он вернулся назад, к своей Смерти. Она взяла его за руку, и они растворились в темноте. Это всё. Больше я никогда её не увижу. Мне вдруг стало грустно - почему-то казалось, что последняя встреча должна быть какой-то особенной, а не такой, как всегда. Наверное, за эти годы я стал немного сентиментальным. Что поделать - пятьдесят семь лет. И это только в этой жизни. А сколько их было до неё - десятки...сотни. И в каждой из них Она: молчаливая, прекрасная, не моя.
А ведь раньше было всё иначе. Когда у каждого народа были свои боги, и единственное, что их объединяло - это смерть, тогда не она, а я приводил к ней души, разбивая тела о камни и бросая их в пропасти. Не в качестве дара за её красоту, а просто так, ради забавы. Ибо чем ещё заняться демону среди людей?
Что в имени тебе моём? Имя мне - легион, потому что нас много. Было много, пока в пьянящем угаре своей одержимости и вседозволенности мы не встретили Назорея, чтобы пасть перед Ним и своим поражением возвеличить Его. Только я один тогда воспротивился силе, но согласился подчиниться воле. И был прощён, с условием, что верну свободу каждой проклятой мною душе. И возвратились они все, и отдали мне мои грехи, и улыбалась Смерть, глядя на то, как уничтожаю я творения рук своих, плывя по течению Времени, меняя города, страны и судьбы. Заслужить прощение тяжело, но ещё тяжелее - жить без цели и надежды на возвращение...
- А ведь я догадывался, что ты один из нас. Только служишь не тому хозяину.
Я обернулся на голос за спиной и увидел своего напарника, медленно выходящего из-за дерева. В глазах его горели злоба и горечь по утраченной добыче.
- Да и в тебе мелькнули знакомые черты - в точности, как я когда-то.
- Только не говори мне, что в старости мы все становимся предателями, - он остановился в нескольких шагах от меня, с явным намерением броситься наперерез, в какую бы сторону я не пошёл.
- Благодаря таким, как я, твоё поколение предателями уже родилось.
- И поэтому ты решил, что теперь можно пойти против своих?
- А восстали мы тогда разве против чужих?! - я непроизвольно повысил голос. - Я просто возвращаю себе то, от чего раньше неразумно отказался.
Я сделал шаг ему навстречу и увидел, как тревожно забегали его глаза.
- Кстати, ты ведь не собираешься преграждать мне дорогу? Против меня тебе всё равно не устоять.
Ещё пару секунд он постоял в раздумье, а потом сделал шаг в сторону:
- Да мне от тебя ничего и не надо. Место ты показал - теперь я здесь буду ловить души.
В ответ я лишь пожал плечами - это меня уже не касалось.
Я прошёл мимо него, ощутив, как желание напасть борется в нём со страхом поражения. Но победила третья сила - любопытство.
- Зачем тебе всё это? Не легче ли просто довольствоваться установившимся равновесием?
Так странно услышать от кого-то другого вопросы, которые сам себе задавал не раз. И только сейчас, когда свою часть договора я уже выполнил, на них можно дать честный ответ, каким бы эгоистичным он не был.
- Видишь ли, в преддверии новой эпохи, люди жаждут другого Учителя и обновлённой веры.
- А ты здесь причём? - моему собеседнику явно не хватало терпения.
- И он придёт. И от него потребуют чудес, как доказательство силы и власти. А у меня нет желания вновь во славу кого-то корчиться от боли внутри этой жалкой плоти. К тому же, - нет, определённо, за годы жизни среди людей я всё-таки стал немного сентиментальным, - ...так хочется вернуться домой.
И, уже уходя, добавил:
- Ты не спеши сегодня возвращаться на работу. Если увижу тебя до восхода солнца - убью...
Как в плохом детективе, я вернулся в офис, достал из сейфа своё личное дело и сжёг его в умывальнике. Глупо, конечно, но удержаться от этого символического акта я не смог.
Светает. Я выхожу на задний двор и становлюсь лицом к востоку. Над горизонтом ярко сияет Венера. Такое совпадение меня веселит и я, усмехаясь, отвешиваю поклон Утренней Звезде. Теперь уже точно - всё. Пора уходить.
Сняв куртку и рубашку, я бросаю их на землю и, закрыв глаза, начинаю шёпотом произносить своё имя - то, первое, единственное, данное мне при рождении, а, может, и до него... Перед внутренним взором мелькают лица, города и страны, звучат песни давно забытых народов, восстанавливаются храмы никому неизвестных богов. Войны, сражения, крики победителей и стоны поверженных - сквозь них я иду к самой главной своей битве, где окровавленный и окрылённый стою на распутье, боясь сделать неверный шаг.
Рвётся кожа на спине, но, превозмогая боль, я отталкиваюсь от земли и со страхом отдаюсь давно забытому ощущению полёта. Сухой шелест машущих крыльев успокаивает меня, и я открываю глаза. Все эти годы, все эти жизни - ради одного единственного броска ввысь. Радость переполняет душу от стремительно набираемой высоты. Выше... выше... выше... Солнце выглядывает из- за горизонта, и его первые лучи скользят по моему телу, обжигая его ненавистью к Посмевшему Восстать. Кожа лопается, и я беспомощно машу оставшимися лохмотьями, пытаясь набрать ещё хоть пару метров. Но все усилия напрасны. Остаётся только покориться судьбе. И, снова закрыв глаза, я начинаю своё волнующее падение назад, в прошлое, надеясь, окутанный солнечным светом, что до столкновения с землёй ко мне вернётся мой первоначальный облик, и я ещё раз поднимусь к Небесам в сиянии белой славы собственных крыл. Так должно быть. Он мне обещал. Уж если Ему нельзя верить, то кому тогда?..