- Давай поговорим об этом позже, - я раздавил сигарету в пепельнице и посмотрел на Веронику. - Через две недели мы едем на гастроли в Германию. Пробудем там месяца полтора. За это время, глядишь, все устаканится, мы успокоимся, и будем жить как раньше.
- Мне надоело - так, как раньше. Почему ты не можешь просто переехать ко мне?
Вероника стояла у окна и, скрестив руки на груди сверлила меня пристальным взглядом. Хороша. Чертовски хороша! За два года совместной жизни я не перестал восхищаться ее грацией, терпением и еще кучей достоинств. Если бы не ее крупный недостаток - упорное стремление узаконить наши отношения (хотя бы на уровне гражданского брака), я мог бы считать себя вполне счастливым человеком. Но эта, то затихающая, то разгорающаяся вновь, борьба между любовью и свободой, вносила сумятицу в нашу жизнь, делая ее непредсказуемой и, в то же время, интересной.
- Согласен, твои три комнаты гораздо лучше, чем моя одна. Но она мне нужна как символ независимости. - Самое интересное, что я повторял эту фразу уже десятки раз, и, при каждом новом озвучивании, она казалась мне все менее убедительной.
- В наше время такой символизм - дорогое удовольствие. Ты вполне мог бы сдавать свою квартиру в аренду. Согласись, неплохая прибавка к зарплате музыканта.
Ее практицизм меня раздражал, хотя, в глубине души, я понимал, что, возможно, она права. Может даже, я и поддался бы на ее уговоры, если не мое собственное упрямство - его вполне хватило бы, с остатком, на нас двоих.
- Ты упрекаешь меня в финансовой несостоятельности? - я потянулся, было, за новой сигаретой, но вовремя остановился, дабы не выдавать своего раздражения.
Вероника тяжело вздохнула:
- Не говори глупостей. Ты прекрасно знаешь, что меня никогда не интересовали твои доходы. Только ты.
И это правда. Зачем ей мои деньги, если, работая в компании своего отца, она получает столько, сколько половина нашего оркестра вместе взятого. Это не могло не привлекать меня, как убежденного лентяя, но и, одновременно, настораживало, поскольку не хотелось выглядеть альфонсом.
- Конечно же, я это знаю. Иди ко мне.
Она медленно подошла и села рядом со мной на диван. Я обнял ее за плечи и прижал к себе:
- Понимаешь, мне нужно время, чтобы все, как следует, обдумать и принять решение. Давай пока все оставим как есть, а после гастролей уже спокойно поговорим. Ладно?
- Знаешь, иногда мне кажется, что это "потом" никогда не наступит, - в ее голосе звучала усталость.
Я ободряюще улыбнулся:
- Не думай о плохом. Все будет так, как должно быть.
- И мне остается верить, что это совпадет с моим желанием?
- Если совпадет, то это желание уже будет нашим общим.
Люблю я эти моменты после легкой ссоры. Получасовой секс, конечно же, не решает всех проблем, но в качестве примиряющего средства вполне годится...
Я вышел из душа и посмотрел на часы - десять минут четвертого.
- Черт! Я опаздываю на репетицию.
Из соседней комнаты послышался голос Вероники:
- Я провожу тебя.
- Зачем? - я поспешно натягивал футболку, судорожно вспоминая, куда положил папку с нотами.
- Я что, не могу даже провести тебя до остановки?
- Ради бога, Ника, не начинай опять... Конечно же, можешь. - Я, наконец, нашел нужные мне ноты и, схватив футляр со скрипкой, выскочил в коридор. - Только если успеешь, потому что...
Не успел я договорить, как она появилась в прихожей, уже одетая в свое любимое бежевое платье. Я невольно задержал взгляд на ее почти идеальной фигуре и снова посмотрел на часы. Нет - не успеем.
- Хорошо, побежали.
Мы спустились на лифте и, держась за руки, вышли из подъезда. Жмурясь от яркого летнего солнца, и, окутанные щебетом птиц в густой листве кустов и деревьев, быстро пошли в сторону остановки. Почти дойдя до перехода, я заметил по ту сторону дороги нужную мне маршрутку.
- Ну все, пока. До вечера.
- Подожди светофора.
Я посмотрел на мигающий красный свет, потом - на остановившуюся маршрутку.
- Опоздаю.
Быстро поцеловал Веронику и, бегло оглянувшись по сторонам, побежал на остановку.
Он тоже, наверное, спешил. Они всегда стараются проскочить на желтый. Я еще успел боковым зрением увидеть стремительно приближающийся микроавтобус и выставить, инстинктивно, левую руку, стремясь предотвратить удар. Визг тормозов, нестерпимая боль и не слишком дружелюбные объятия асфальта. Последнее, что я услышал, прежде чем потерять сознание, это душераздирающий крик Вероники...
Несколько дней я принимал поздравления по поводу своего чудесного спасения. Человек десять сказали, что я родился в рубашке, на что я попросил Веронику купить детскую распашонку, и теперь демонстрировал ее каждому, кто произносил эту банальщину. Они думают, это счастье - отделаться многочисленными ушибами, вывихом ноги и несколькими переломами на левой руке. Можно подумать - три пальца, запястье, локтевая и плечевая кости! Все заживет! Будешь, как новенький. К черту! Я и прежний себя неплохо устраивал. А с такой рукой - о карьере музыканта можно забыть.
В больнице меня обследовали вдоль и поперек - как я подозреваю, не без помощи денег Вероники - и, облепив полностью левую руку гипсом, отпустили домой. Разумеется, мы заехали ко мне лишь за тем, чтобы забрать кое-какие вещи и тут же вернулись к Веронике, в трехкомнатный рай, под строгий надзор моего персонального архангела. Здесь, постепенно отходя от шокового состояния, я стал принимать соболезнования и медленно впадать в депрессию.
Прошла неделя. Поток посетителей постепенно иссяк. Боль во всем теле притупилась. Из всех неудобств остался только гипс. Но я по-прежнему лежал в кровати, в одежде, зачем-то держа в руке пульт от телевизора, который даже не собирался включать. Вероника приходила вечером с работы, делала нестрогий выговор за не съеденный обед и, заварив травяной чай, поила меня, как маленького, с ложечки, скармливая, заодно, запасы малинового варенья и меда. Потом ложилась рядом, укрывала нас обоих до подбородка пледом, и мы молча смотрели в потолок. Я благодарен был ей за эту тишину, но из-за воцарившейся в душе пустоте, не мог выразить своего чувства. Хотя, думаю, она это прекрасно понимала и ничего не требовала взамен своей доброты.
В один из таких вечеров, когда оболочка жалости к самому себе дала трещину, я не выдержал и начал первым разговор. О чем? Конечно, о нас.
- Как теперь будем жить?
Веронику не удивил мой вопрос, словно она его ждала все эти дни.
- Я думаю - так же, как и раньше.
Я грустно усмехнулся и поднял руку в гипсе:
- Как раньше уже не будет. Никогда.
Она слегка приподнялась, облокотившись о спинку кровати, и посмотрела на меня:
- Но ведь все еще можно поправить. Рука заживет, ты восстановишь свои навыки, если повезет - вернешься на прежнюю работу, нет - найдешь новую. Разве не так?
Надо сказать это вслух. Как бы не было страшно, но - надо. Не стоит обманывать ее и себя. Конечно, тяжело признаваться в крахе привычного и устоявшегося мира, но потом обязательно станет легче. Должно стать. Ну же!
- Все кончено, Вероника. Путь музыканта я прошел до конца.
Она ждала этих слов. По глазам вижу, что ждала. Она знает, что это правда. Но никогда не сказала бы мне ее первой. Если бы мне не хватило смелости признать свое поражение, и от избытка глупости и малодушия я бы продолжил борьбу с предложенным судьбой ходом событий, то Ника, в этом я почти не сомневаюсь, и тогда бы меня поддержала. Хотя, вряд ли бы одобрила. Как бы там ни было, выбор я уже сделал.
- Вот так, просто, одним махом, ты готов от всего отказаться? - она выжидающе посмотрела на меня.
- Когда-нибудь это все равно должно было произойти. Наверное, это знак. Мне тридцать четыре года, и все, чего я достиг - место во вторых скрипках, четвертый пульт, справа от концертмейстера. Конечно, и там должен кто-то играть, но теперь мне кажется, что я занимал чье-то место. Лучше сейчас воспользоваться случаем и уйти достойно, чем потом искать неудачный повод самому.
- Я рада, что ты так думаешь, - Вероника наклонилась и поцеловала меня. - А о работе не беспокойся, у отца...
Я приложил палец к ее губам:
- Давай не будем сейчас об этом. Я хочу в торжественном молчании пережить свою утрату.
Мы рассмеялись. Действительно стало легче. Правда, полного покоя на душе не наступило, но эту невысказанную давнюю тревогу я оставил для себя на потом. Всему свое время...
К тому моменту, когда мне, наконец-то, сняли гипс, наш извечный с Вероникой вопрос был решен окончательно - я переезжаю к ней, а свою квартиру сдаю в аренду. Я решил, что жизнь менять надо кардинально, а не отрезать полюбившиеся, но уже обременяющие, куски по одному. Но, все же, одну поправку в складывающийся новый порядок вещей, я внес. Три дня, мне нужно только три дня в своей, пока еще не ставшей чужой квартире, чтобы собраться духом, перед тем, как окончательно распрощаться с прошлым. И Вероника согласилась, проявив великодушие победителя. А, может, и действительно понимая необходимость моего недолгого уединения. Мы договорились - никаких звонков и SMS. По истечении трех дней я возвращаюсь к ней, и мы начинаем перевозить вещи. А до тех пор...
Наконец-то я дома, стою на кухне и выкладываю из пакета на стол продукты: три бутылки красного вина, пачка пельменей, овощи, минералка, хлеб, масло, колбаса - расставаться с прошлым надо с удовольствием. Должно хватить, потому что выходить на улицу и идти в магазин вряд ли мне захочется. Сделав пару бутербродов, я открыл одну из бутылок, налил вино в чашку (старая привычка) и, сев за стол, посмотрел в окно:
- Прости, Ника, за то, что я тебя обманул. - И залпом выпил. - Прости.
Не стоит обольщаться на собственный счет - трудно сказать всю правду сразу. Особенно, если не хочется. Конечно же, потом найдутся оправдания: а надо ли; да нет - не обязательно; так будет лучше для всех. Но, как ни крути и не изворачивайся, а это, все равно, обман. И поэтому, прости меня, Ника. Я не сказал тебе главного, зачем мне нужно это уединение - я хочу разобраться со своим страхом. Нет, не так. С тревогой, иногда охватывающей меня, когда ты находишься рядом. Это не дрожь холостяка перед грядущими семейными обязанностями - не думаю, что с тобой они будут в тягость. И не боязнь потерять свободу - вряд ли она у меня была. Это, наверное, вообще мало связано лично с тобой. Нет, опять не то. Конечно, есть какая-то причина именно в тебе, но... Короче говоря, я испытывал это чувство и раньше, с другими. Да, да, Ника, и до тебя существовала жизнь - я влюблялся и любил. И, думаю, извиняться за это не стоит.
Сделав еще пару бутербродов и захватив с собой бутылку, я пошел в комнату. План действий был разработан мною еще две недели назад, когда я, наконец, дал определение своему дискомфорту. Теперь оставалось за эти три дня выяснить его причину. Если же нет... Не знаю, наверное, все останется как прежде. Хотя, такая ложка дегтя способна испортить любую бочку меда.
Я сел за стол, сделал несколько глотков для лучшего восприятия действительности, и, взяв ручку, написал на четырех стикерах: "Берта. Будапешт", "Оксана. Вивальди", "Мила. Мюнхен", "Екатерина Первая, она же Вторая". Вероника пока еще не стала моим прошлым, поэтому я не стал вносить ее имя в этот список воспоминаний. Итак...
Что их всех объединяло? Мои любовь, влюбленность, страх. И если первые два чувства никогда мною не скрывались, хотя особо и не афишировались тоже, то третье всегда загонялось в подсознание, как нечто нелепое и не достойное пристального внимания. А жаль. Может, тогда и не сидел бы я сейчас в пустой квартире и не допивал бутылку вина, в поисках истины. Но я отвлекся. Что между ними общего, кроме того, разумеется, что мы уже расстались? На первый взгляд - ничего. К тому же, почему именно они? Ведь были и другие, не оставившие такого глубокого отпечатка в моей душе.
Я разложил стикеры в линию и, улыбаясь постепенно охватывающим меня воспоминаниям, заплетающимся языком прошептал:
- Что же вас объединяет? Что же вас...
* * *
Оксана. Четыре года назад мы жили вместе в моей однокомнатной квартире, познавая все прелести и недостатки совместного бытия. Счастье длилось ровно год. На большее нас не хватило. Она была непредсказуема. Ее настроение менялось как погода, в зависимости от времени года. Поэтому я и назвал ее про себя "Вивальди". Без всякой иронии, ибо этот гениальный опус могу слушать сколько угодно. Но в исполнении Оксаны мне хватило и одного раза. Здесь было всё: и приветливый весенний ветерок, и безумие снежной бури; летняя идиллия, с редкими штормами и грозами, и осенняя грусть, с затяжными дождями слез. Не думаю, что она делала это специально, скорее мое больное воображение воспринимало процесс крушения посуды с полок как прекрасную иллюстрацию эффекта грома, а разрезанную одежду - сбора урожая. А может и действительно, это был такой своеобразный перфоманс. Всякое случается. И противоположности сходятся, прекрасно дополняя друг друга. Но не в данном случае. Наверное, из наших несоответствий получилась слишком гремучая смесь. И что нас только удерживало вместе? Да, она хотела самостоятельности, но ведь вполне могла оставаться жить с боготворившими ее родителями и не терпеть наши постоянные размолвки. Секс? Ну, я тешу себя мыслью, что это могло быть одной из причин. Любовь? Наверное. Но, в таком случае, у нас были разные представления о ней.
Она не переносила звуки скрипки, и мне пришлось подстраивать занятия под ее рабочий график. Я не выносил запаха краски, но это не помешало ей перенести в мой дом все свои картины, заставив ими коридор и кухню. Генеральное сражение произошло на подступах к спальне, и мне все-таки удалось ее отстоять и объявить потом заповедной зоной. Оксана считала себя вольным художником, неоцененным современниками. Честно признаюсь - ее мазня мне не нравилась. Она утверждала, что это импрессионизм, но я, как большой любитель Моне и компании, в этом сильно сомневался. Разумеется, как настоящий мужчина, я тактично скрывал собственное мнение, но, думаю, и отсутствие похвалы с моей стороны, все же выдавало мое истинное отношение. Может, поэтому эта маленькая рыжая бестия так легко заводилась. Все может быть. Знаю только одно - моя совесть чиста, и я мужественно терпел все её... ну, назовем это капризами. Как бы там ни было, концерт в ее исполнении я дослушал до конца, разразился бурными аплодисментами, и в тот момент, когда она решила исполнить все с самого начала на бис, вежливо откланялся и тайком выключил в зале свет. Стыдно, но я уже и не припомню, какова была причина нашего расставания. Самое главное, что все, на удивление, прошло тихо, мирно и без скандала. Может, и она решила, что выставка с моим участием затянулась, и ее пора сворачивать? Как-то в одно мгновение исчезли все картины, краски, мольберт и вещи. И в квартире воцарились тишина и покой. Из моей жизни она исчезла так же внезапно, как и появилась, оставив после себя чувство легкой грусти и благодарности - да, именно благодарности - за тот неповторимый накал страстей и красочное буйство эмоций, которые не каждым дано испытать, и которые навсегда останутся ярким пятном в моей жизни.
Можно, конечно, сказать, что в случае Оксаны и Вероники во мне ожила тревога или предчувствие будущего расставания. Может быть. Но как тогда это связано с Милой и Бертой?
* * *
Мила. С ней я познакомился в Мюнхене, семь лет назад, когда наш оркестр был там на гастролях. Германия - это вообще популярный маршрут у музыкантов. Многие уезжают туда еще будучи студентами консерватории. Официально - с целью обучения, на самом деле - желая остаться навсегда, что, кстати, большинству и удается. Именно по этой причине, во время гастрольных турне мы всегда объезжаем стороной Берлин, поскольку самые лучшие музыканты - разумеется, наши - работают именно там. Конкуренция, знаете ли. А вот Мюнхен - вполне подходящее место: и музыкальные традиции развиты, и мы не ударим лицом в грязь.
Так вот, с Милой нас объединила нелюбовь к билетерам. Она относилась к той категории зрителей, которые всегда хотят попасть на концерт, но категорически отказываются покупать билеты. Я же, помня свое студенческое прошлое, таким людям искренне сочувствую и, по мере возможности, стараюсь им подсобить. В общем, я помог ей пройти в зал, воспользовавшись служебным входом, что, кстати, практикуется многими оркестрантами. Когда концерт закончился, и все разошлись, она, прямо в гримерке, меня отблагодарила. Так началась моя жизнь простого немецкого обывателя.
Правда, надо оговориться - сама Мила немкой не была. В начале девяностых они с родителями выехали в Германию, воспользовавшись любезным приглашением дальнего родственника дяди Семы. Там Людмила, как на самом деле ее звали, в двадцать лет вышла замуж, чтобы через два года развестись и стать полноправной хозяйкой, пусть и небольшого, но собственного дома. После второго замужества и такого же успешного развода, она стала совладелицей какой-то фирмы, приносившей ей стабильный доход. Ее немецкая мечта сбылась. И тут, после многочисленных проб и ошибок, Мила осознала простую до банальности истину - она любит соотечественников. Эврика! С тех пор, в ее душе воцарились покой и безмятежность, нарушаемые лишь иногда непреодолимым влечением ко всему родному. Семь лет назад этим родным оказался я.
Как мне тогда все завидовали! После репетиций и концертов, исключительно в целях экономии, оркестранты шли в гостиницу или, максимум, гулять по городу. Самые молодые отправлялись в недорогие пивные меряться с немцами глупостью, выражаемую в количестве выпитых кружек. В то время, как я... на такси... за чужой счет... на левый берег Изара... к Восточному парку... домой... А там фрау Мила, во всей красе, ждет меня, молодого и ненасытного, готового на все ради такого комфорта. Мы не любили друг друга и даже не пытались делать вид. Зачем? У нас было не так уж и много времени, чтобы тратить его на такие пустяки. По ассоциации это, наверное, напоминает немецкое порно, хотя на самом деле все было гораздо эстетичней. Три недели гарантированного буржуазного удовольствия. Мы расстались хорошими друзьями, с искренним пожеланием встретиться вновь. Что и произошло ровно через год. Правда, тогда мне пришлось несколько дней дожидаться, пока из ее дома не выедет очередной соотечественник. И в самом деле, не выставлять же его за дверь только потому, что, видите ли, я приехал. Честно говоря, я вообще сомневался, что она меня узнает. Узнала. Моя ты радость! Мы долго тогда смеялись над возникшей ситуацией. А потом решили, что это даже придает пикантность и остроту нашим притупившимся за год чувствам. И мы оказались правы, из-за чего я чуть не был со скандалом выгнан из оркестра за пропуск репетиций. Но все обошлось. Кто тронет живую легенду, воплотившую мечту гастролера?
Пять лет назад я вновь постучался в ее дверь, но, на этот раз, дальше порога меня не пустили. Мила выходила замуж, и по этому случаю добровольно ввела мораторий на контакты с Родиной. И я это одобряю - все должно быть в рамках приличий. Прощаясь, она просила ее не забывать, и может через год... если получится... она придет на концерт... Но в Мюнхен мы больше не ездили, так что, как сложилась ее очередная семейная жизнь, я не знаю.
* * *
Берта. Почему-то именно она - мое самое яркое воспоминание. За прошедшие девять лет оно не испарилось, не потускнело, а, наоборот, как старое вино, стало насыщенным и терпким. Прости меня, Ника.
Девяносто восьмой год. Мои первые зарубежные гастроли. Будапешт. От восторга и успехов кружилась голова. Мы собирали аншлаги в Опере, и все две недели пронеслись перед глазами на едином дыхании. Город мелькал за окном автобуса, возившего нас от гостиницы до театра и обратно. Посещение нескольких традиционных и обязательных для туристов мест не открыли нам душу Венгрии. Отгремел последний концерт, и на следующий день оркестр должен был возвратиться домой.
И вот мы - я и двое моих приятелей-духовиков - решили, что другого такого шанса может уже и не быть. Полученные авансы жгли нам карманы, а горячая кровь требовала приключений. Собственно говоря, все было обговорено заранее. Кто не слышал о будапештских проститутках? Вот то-то и оно! Не знаю как сейчас, а тогда в Венгрии проституция была запрещена. Но опытные люди направили нас на путь истинный. Дело в том, что в злачные места, где процветает этот нелегальный промысел, желторотому туристу лучше не соваться - обчистят в два счета. Поэтому те, кто разбираются в данном вопросе, ходят в стрип-клубы, которые, кстати, работают вполне легально. Так вот, пикантность ситуации заключается в том, что зачастую танцовщицы подобных заведений, во внеурочное время, за отдельную плату...
В одно из таких заведений мы тогда и отправились. Не буду описывать в деталях подробности нашего загула, но вечером, уже совсем в другом кафе, мы сидели в обществе очаровательной стриптизерши. Берта, как представилась она на ломаном английском. Мы, три, уже изрядно захмелевших жеребца, шумно радовались предстоящему веселью, глупо смеялись над своими же похабными шутками и за спиной у остававшейся совершенно невозмутимой девушки тянули спички, решая, кто будет первым. Потом все четверо, в обнимку, шли по ночному городу и вполголоса, чтобы не привлекать внимание полиции, пели, с подачи Берты, песни братского венгерского народа.
Полчаса на свежем воздухе подействовали на нас отрезвляюще, поэтому, когда мы, наконец, подошли к ее дому, начало чувствоваться некоторое волнение и дрожь. Однако, никто не хотел выглядеть слабаком, и в ход пошли ободряющие подмигивания и многозначительные взгляды в сторону хозяйки бала. Но все изменилось в одно мгновение, когда Берта, набрав уже код на подъезде, вдруг обернулась и совершенно будничным голосом спросила:
- Have you condoms?
И только тут выяснилось, что из нас троих только я не пожмотился и заранее купил презерватив. Вот он - маленький конвертик из фольги, в котором хранится приглашение на праздник. Чуть ли не плача и громко матерясь, мои приятели убеждали не бросать их на произвол судьбы, обещали перевернуть вверх дном все ближайшие аптеки, но, захлопнувшаяся за нашей спиной дверь пресекла все их попытки изменить решение нашей спутницы. Моей спутницы. Ибо уже в лифте я почувствовал малиновый привкус ее губ.
Не включая свет в коридоре, в темноте и на ощупь, причем я, в основном, ощупывал тело Берты, мы пробрались в ее спальню. Не стану утверждать, что она представляла собой верх изысканности по части убранства. Отнюдь - все было просто, но с довольно таки неплохим вкусом. Однако, не это являлось главным. Как только мы переступили порог комнаты, я тут же окунулся в царство ароматов и сразу же был порабощен их всепроникающей негой. Казалось, все вокруг источает чувственную страсть, дышит наслаждением и похотью. Но квинтэссенцией этого соблазна была сама Берта - женщина, которая могла позволить себе роскошь быть немного безумной. Само ее тело источало живой запах пряных пород дерева, словно она сама была ожившей статуей восточной богини. Я не владел ею. Она сама отдавалась мне, позволив прикоснуться к мечте любого мужчины - быть отравленным ядом желания, претерпеть невыносимые муки волнения духа и ожидания плоти и найти избавление в объятьях той, чья власть над тобой не просто желанна, но и жизненно необходима... Такого в моей жизни больше не было никогда. Да, если честно, я и не искал повторения этого безумия, справедливо полагая, что еще один прыжок в бездну могу просто не пережить...
Не помню, сколько я тогда заплатил, и платил ли вообще (а, может, и не хочу помнить). Лично мне хочется верить, что все деньги были потрачены на выпивку. Утром, вернувшись в гостиницу и собирая вещи, я наотрез отказался рассказать моим несостоявшимся соперникам всё в подробностях, не желая делиться доставшейся мне частичкой волшебства. Впрочем, они не сильно-то и настаивали - кому захочется еще раз пережить свое поражение, особенно в пересказе победителя.
Не сказал я им тогда и еще одного, для них, наверное, самого главного. Не знаю, в какую игру с нами играла Берта, но у нее самой в доме недостатка в презервативах не было. Лично я, помимо своего, насчитал еще, как минимум, три.
* * *
Екатерина. Моя первая и давно забытая любовь. Я тогда учился уже на четвертом курсе консерватории, когда она только поступила и стала ходить на занятия оркестра. Как и все, я, разумеется, обратил внимание на новенькую, но этим, возможно, все бы и ограничилось, если бы мой друг Костик, валторнист, после каждой репетиции не повторял свою любимую, и за три года, ставшую уже избитой, фразу: "Люблю виолончелисток. Раздвигать ноги - это у них профессиональная привычка". Она не была прямо ах, какой красивой - симпатичное личико, стройная фигура, приятная внешность. В общем, в обморок от ее чар никто не падал. Однако, ведь что-то же зацепило! Я сделал первый шаг, она меня не отвергла. После короткого конфетно-букетного периода, провожаний домой, поцелуев в подъезде, в наших душах расцвела весна, и мы поняли, что наблюдать закат гораздо приятней не на вечернем пляже, а в теплой постели. Что, с успехом, и было воплощено в жизнь. И первой моей женщиной она не была, да и имя Катя я уже шептал когда-то страстно на ушко. Но никогда в тот период, даже в мыслях, я не называл ее Екатериной Второй. Это было бы подло. Только потом уже, когда мы расстались, и я считал себя обманутым...
В консерватории все знали о наших отношениях, и поэтому никто не предъявлял права на мою территорию - сохранилась, знаете ли, еще эта мужская солидарность по отношению к устойчивым и официальным парам. Таким образом, почти два года мы наслаждались своим спокойным, размеренным счастьем. И в моих словах нет никакой иронии - это действительно было счастье, тихое, светлое и безмятежное.
Я успешно сдал госэкзамены, она перешла на третий курс, а каких-то определенных планов о дальнейшей совместной жизни у нас не было. Мы даже это не обсуждали, настолько сложившийся порядок вещей казался естественным и всех устраивал. Я устроился на работу, мы продолжали встречаться, но, в какой-то момент, возникло ощущение, что все идет не так, как раньше - пропал тот студенческий задор, который придавал остроту и свежесть отношениям. У дыхания взрослой жизни оказался совсем не тот аромат, который я себе представлял. Промежуток между встречами все увеличивался. Сначала несколько дней, а потом счет мог идти на недели. Разговоры по телефону постепенно стали однообразными, а мы - молчаливей и раздраженней.
Закончилось все это тем, что однажды она просто сказала, что у нее появился другой, они любят друг друга, а обо мне у нее останутся самые теплые воспоминания. Мужчина не плачет - мужчина огорчается...
Вот, собственно говоря, и все. Вечер воспоминаний подошел к концу. За окном глубокая ночь, в голове туман, а на душе тяжело из-за сентиментальной грусти.
Что у меня получилось? Ничего. Я ни на шаг не приблизился к разрешению мучившего меня вопроса. Но, зато, как хорошо провел время...
* * *
Оставшиеся два дня ушли на жалкие попытки найти общую точку соприкосновения между пятью совершенно не похожими женщинами. Максимум, что мне удавалось сделать, и то, с большой натяжкой, по каким-то едва уловимым признакам, собирать в группы по два-три человека. Но это так зыбко. В конце концов, я пришел к тому, о чем смутно догадывался и раньше - все началось с Екатерины. И я сделал то, что должен был сделать уже давно. Набрал ее номер, лелея надежду, что за столько лет он не переменился.
Когда она взяла трубку, от волнения у меня задрожала рука и пересохло в горле. Ее голос не изменился с тех пор, как я слышал его в последний раз. Такой же спокойный и немного задумчивый. По ее реакции я так и не понял - рада она мне или нет. Мы обменялись общими, ничего не значащими фразами, я рассказал о своем переломе и твердом намерении бросить музыку, она - о своей семейной жизни, двух детях и о работе. Я, правда, не решился спросить, за того ли она вышла замуж, который... ну, в общем... Наверное просто побоялся.
Постепенно разговор принял более эмоциональный характер, мы стали шутить, вспоминать общих знакомых, но о нашем совместном прошлом, так никто и не обмолвился. Тем не менее, когда я предложил ей завтра встретиться, она с радостью согласилась, сказав, что во время обеденного перерыва у нее будет полчаса свободного времени. Итак, до завтра...
Я долго не мог уснуть, терзаемый вопросом - а что, если все мои жалкие потуги любительского самоанализа ни к чему не приведут? Смогу ли я спокойно жить, смотреть Веронике в глаза и видеть у нее за спиной призраки прошлого - приятного, волнующего, но мешающего настоящему. Эх, жалко, что не осталось больше вина...
Лето было на исходе, но жара все никак не спадала. Почему-то для встречи Катя выбрала именно то кафе, где мы частенько засиживались в дни нашей безоблачной юности. Я уже занял столик, когда она вошла. Помахав рукой, я смотрел, на неё, идущую ко мне через весь зал, и вдруг понял, что наше расставание - одна из самых лучших вещей, произошедших в моей жизни. И дело даже не в том, что Катя не стала красавицей. Просто я отчетливо осознал, что наши пути тогда разошлись в правильных направлениях.
Она села за столик, сделала заказ быстро подошедшему официанту и, слегка наклонившись ко мне, прошептала:
- Я иногда здесь обедаю - хорошая кухня, приятные воспоминания.
И в этот момент волнение охватило мою душу. В воздухе распространился до боли знакомый аромат, вызвавший волну захлестнувших меня ассоциаций. Это была...
- Берта.
Имя непроизвольно слетело с моих губ.
- Что? - Катя недоуменно посмотрела на меня. Я не мог сдерживать своих чувств:
- Знакомый аромат. Однажды я его уже слышал...
- А-а-а. Все-таки правду говорят, что события, связанные с музыкой и запахами, запоминаются лучше всего. - Она кокетливо улыбнулась. - Я специально надушилась теми же духами, что и во время наших... встреч. Не удержалась.
Детали лежавших до этого в разброс кусочков мозаики мгновенно стали на свои места. Всего лишь на всего - духи! Когда-то слившиеся в моем сознании с утраченной любовью и ставшие, подспудно, символом поражения, они, на протяжении стольких лет, делали меня зависимым от распыленных в воздухе молекул эфирных масел. Я нисколько больше не сомневался, что и Вероника, и Оксана, и Мила пользовались этим ароматом, просто не так часто, как Берта, для которой он был стилем жизни.
Все разрешилось в одно мгновение. Осталось только одно.
- И как они называются?
- "Опиум", амбре номер двадцать четыре от Ив Сен Лорана. Классика. Хочешь подарить своей возлюбленной? - в голосе Кати промелькнули нотки ревности.
Мы еще поболтали немного и не о чем, но я принимал участие в разговоре уже исключительно из вежливости. Лишь в самом конце, когда мы расплатились и вышли из кафе, она задала мне вопрос, который заставил меня задуматься:
- И чем ты теперь будешь заниматься? Я не имею в виду работу, а - по жизни.
- Пока еще точно не знаю. Но обязательно найду что-нибудь интересное, для души. Помнится, в детстве я хотел стать великим писателем.
Она рассмеялась. Прощаясь, мы уже знали, что встречаться больше не будем - сделав резкий поворот в разные стороны, наши пути, на этот раз, разошлись окончательно...
Полдень. Все вокруг замерло от удушающего зноя. Но мне до этого нет никакого дела. Торопливо шагая к остановке, я, достав из сумки и активировав свой телефон, обнаружил восемь пропущенных звонков от Вероники.
- Алло, ты где? Что случилось? Почему не отвечаешь? - она была возмущена и напугана моим молчанием.
- Скажи мне, Ника, у тебя есть "Опиум" от Ив Сен Лорана? - я нисколько не сомневался в ее ответе.
- Ты хочешь подарить мне духи? Не надо. У меня еще осталось полфлакона. Я, правда, редко ими пользуюсь - у них специфический аромат. Но, если...
- Ты меня любишь? - Знаю, это запрещенный прием, но, в сложившейся ситуации, иного выхода нет.
- Люблю.
- Тогда, пожалуйста, выкинь их. Я куплю тебе другие.
- Не надо мне других. Я выброшу их и так. Но ты можешь хотя бы объяснить, зачем?
- Затем, что я возвращаюсь к тебе.
Я подошел к дороге и увидел на противоположной стороне маршрутку. Сделал шаг... Зажегся красный свет... И я остановился. Не-е-ет. На этот раз пусть я лучше опоздаю - теперь мне есть для чего себя беречь.