Я вообще-то обижаться не люблю. Считаю, что занятие это напрасное. Настроение от этого только портится. Никакого результата это, как правило, не приносит. Зато человек, на которого ты решил обидеться, всё это время как будто вместе с тобой по комнате ходит, на глаза попасться старается, вертится по-разному и еще интересуется постоянно:
- А ты на меня не обиделся случаем ли? Если вдруг обиделся, то не обижайся. Потому что зачем же на меня обижаться? А если обиделся, то так и скажи - мол, обиделся я на тебя и видеть тебя больше не хочу! Я и перестану тогда с тобой по комнате ходить, а возьму да и уйду куда-нибудь. Потому что тогда и я обижусь. Мой черед обижаться настанет. Потому что я же тут не просто так по комнате все это время хожу? Хотя с нашего последнего разговора, когда мы поссорились крепко лет уже двадцать наверное прошло. А может быть уже и двадцать пять. Я же помириться хочу. А ты в свою очередь ничего не делаешь для того, чтобы эти мои попытки примирения взять и пресечь, если тебе они, к примеру, неприятны. Или ты категорически решил не мириться и не прощать меня, хотя сам я и не считаю себя виноватым. Ни в нашей ссоре, ни в том что наговорил и наделал. И вообще ни в чем, хотя и понимаю, что у тебя при этом может быть насчет этого совершенно иное мнение, и вполне уважительно к этому твоему мнению отношусь. Потому что с моей точки зрения каждый человек имеет право на собственное мнение, и вправе считать, что кто-то его обидел, даже если на самом деле это и не так, а просто ему кажется. Но ведь тогда он прямыми словами и сказать об этом должен тому, кто его обидел? Или наоборот - ничего не сказать, но такое лицо при этом сделать, чтобы было сразу понятно - никакого примирения быть не может ни при каких обстоятельствах. Не может - и всё тут! Никак и никогда и ни за что! А иначе ведь непонятно? Иначе ведь - не просто молчание это получается, которое хуже любых самых обидных слов оказаться может. А как бы это так лучше выразиться - кокетство какое-то! Как бы - ну поуговаривай меня еще, поуговаривай. Попредлагай мне помириться, попредлагай. А я еще подумаю над этим, еще подумаю над этим. А сколько думать я буду - только от меня самого зависит! Потому что никто кроме меня не может целиком и полностью, и в полной мере, и во всех мельчайших нюансах понять - насколько же велика и объемна моя обида, которую я от тебя претерпел! Насколько же непонятна она мне была поначалу, неожиданна после этого, и поразительна для меня впоследствии, когда во всех своих деталях раскрываться в голове моей начала, и все мои самые потаенные и казалось бы забытые и уснувшие давно чувства вдруг неожиданно пробудила, затронула и как брошенный в спокойный пруд камень всколыхнула и корчится в судорогах душевных заставила. И вот как выглядит такое вот твое молчание - именно что как ленивое такое и непрекращающееся кокетство. Такое, что и обиду-то саму, если уж и впрямь есть она (а я это вполне себе допустить могу, как уже говорил), затмило давно, себя на первый план выпятив, и все внимание к себе - к кокетству этому - приковав прочно и крепко, как почти что цепью настоящей. Да может что и не одной только цепью, а сразу множеством таких цепей самого разного размера. И вот и про обиду-то уже даже я вспомнить толком не могу - в чем там причина была, и с чего все началось в самом начале, а вот только на цепи эти смотрю - как звенят они да переливаются - и как кокетство это вместо тебя самого уже по квартире этой ходит, и ни на вопрос мой ответить не может о причинах нежелания примириться, ни о самом примирении не заговаривает. И вот такой чепухой мне всё это казаться начинает каждый раз, как задумаюсь об этом, что и хочу, а не могу - потому что не даешь ты мне понятного, четкого, однозначного ответа - обиделся ли ты на меня? И в чем именно причина обиды такой сильной заключается? И как же поступить мне теперь следует правильно, чтобы прочь ту обиду прогнать с нашего двора, и из горницы нашей. Чтобы вылетела она в окно, да и с грязью, которая за окнами лежит, смешалась? Да и убралась бы куда-нибудь эта обида-кручинушка нахуй отсюда из комнаты этой! Ведь разрушает тебя она, милый мой друг, хоть меня ты таким не считаешь давно уже, а почему я не знаю. И ведь не ты это тот, кто со мной говорить не желает, а это она - та обида, что съела тебя и питаться с тех пор продолжает. Выращивает на тебе вместо тех кусков, что уже откусила, новые. И следит, чтоб не превратился ты совершенно в пустую бестелесную оболочку. Чтобы и дальше в тебе было то, что и помнит обиду и взращивает, и не только само болит, но и наслаждается этим своим же страданием. Но не своим, а твоим, потому что уже вы почти что одно и то же единое стали. И настолько это единое поглощено собою, что и про меня уже как-будто не только не вспоминает, но и не замечает меня, а при этом - не отпускает. И вот хожу я с тобой здесь по комнате уже лет двадцать или двадцать пять, а всё никак не могу ни достучаться до того тебя, с которым мы спорили и ругались. Не один же ведь раз это было, а множество-множество-множество! И ведь и жизни не представляли мы без этих вот наших и склок и претензий взаимных. Но где же вот тот ты? Ответь мне? Ведь тот-то отходчивый был. Хоть и взбалмошный, и покричать мог, и что-нибудь в стену бросить, чтоб всё поломалось, что было - и стереосистема, и телевизор, и монитор от компьютера, и тарелочки, и чашки, и плита газовая, и оконные стекла, и дверь не однажды ногой была выбита, и зеркала перебиты, и сломано все, что сломать только можно, и даже нельзя что сломать - умудрялся, моя ясный соколик! Вот по этому человеку - красавцу и не флегматику, а параноику и маньяку скучаю я и не хватает его мне. Не вижу его я, а вижу, что ходит какой-то меланхоличный и не отвечающий, обиду копящий, но не решающий всё разорвать и прогнать меня прочь, как иные стремятся судьбу изменить свою надоевшую, или на улице, если привяжется вдруг собачонка голодная - и так и бежит за тобой, надеясь, что кинут ей что-нибудь, а может и в дом пригласят, где еда и отдельная миска, и зимними вечерами тепло и лишь ветр за окном зимний шумит, но лишь слышен он в теплой квартире, а не до костей пробирает, как в каменной подворотне, на стене которой когда-то мы вместе с тобой написали так много прекрасных слов матом! А ведь что это было за время - каждый раз улыбаюсь, когда вспоминаю. И приключения все, и как много всего, что и вспомнить сейчас не всегда, быть может, уместно, но так на ум и приходит мгновенно, как только подумаешь. И почти голова начинает кружиться от этих безумных воспоминаний, так что хочется прямо сейчас в подворотню бежать и писать во в стену словечки, картинки похабные и сатанинские знаки, и тайную вязь, понятную лишь посвященным, которая с виду лишь буквы и цифры, и точки, и закорючки - а на самом же деле древний язык, способный врата открывать в измерения, и номера телефонные - в которых специально все цифры так хитро между собой переставлены, что позвонив на тот номер, автоматически попадаешь совсем не туда, а через сложный многоступенчатый номерной канал связи, автоматически запускаешь автодозвон сразу огромного количества самых разных телефонов, каждый их которых блокирует предыдущий номер, как бы специально меняя в нём порядок цифр по новому, чтобы невозможно было отследить ни номер того, кто звонит, ни уж тем более номер того, кто в результате возьмёт на том конце трубку, чтобы узнать - что именно нужно, и как получить, и сколько, и после лишь даст указания. И вот удивительные все эти воспоминания разбиваются все о холодность твою и отстраненность. И вот эта обида длится уже двадцать лет или двадцать пять. И не заканчивается, и никогда уже видимо не закончится. И может нам так и придётся всю нашу оставшуюся жизнь провести с тобой вместе в этой квартире, занимаясь одним и тем же занятием - я буду спрашивать - ты что, обиделся? А ты молчаливо меланхолично бродить по квартире, ни словом, ни знаком, ни малым поступком никак не меняя тот скучный уклад, что сложился, и как сложился так и по сей день продолжается. И ведь понимаю, что это меня ты наказываешь таким вот простым, но жестоким образом. Но вроде что и не ты, потому что где сам ты - не знаю я и никогда не узнаю, ведь сам ты из этого своего состояния выходить не пытаешься, а может что и не хочешь. И я бы назвал это самой обыкновенной жестокостью, но не могу так назвать, потому что это другое, и кажется мне - что уход из реального мира. Но не в другой - нереальный - а в самые мелкие гранулы, не в атомы даже, в частички мельчайшие атомов. Как если бы дезодорант распылили по воздуху. Ведь где тогда именно запах дезодоранта? И тот ли он в правом углу квартиры, что и в левом, или, к примеру, на кухне, где держится еще запах обеда, и тянет с балкона улицей, где столько всего происходит, что прочь ее, эту обиду, казалось бы. Ан нет. Ничего не способно из этого твоего состояния вывести. И даже случись что угодно - мне кажется - может ракета примчится ядерная, может полчище комаров малярийных, или каких-нибудь ос или любое, на что среагировал бы ты в нормальном своем состоянии - не поменяет нисколько вот это, когда поглощен ты обидой своей на меня, и предела ей нет, как и нет - ни конца и не края, и ничего боле нет, но прогнать меня ты не желаешь при этом, как будто так надо.
И вот по этой причине я и стараюсь, как правило, не обижаться, потому что подобные внутренние монологи, которые даже и не твои, а того, на кого ты вроде как обиделся, очень сильно за_бывают.