Откровенно говоря - я не помню, где именно я родился. Скорее всего, я никогда об этом и не знал. В дальнейшем мне называли, конечно, какие-то места, но проверить это было невозможно, да я и не пытался.
Моими первыми воспоминаниями были, скорее не предметы, а ветер. Возможно, он дул из щелей в стенах того дома, где я родился. А возможно мне самому дули в лицо, чтобы я не плакал и не кричал слишком громко. Стены, да. Это то, что я хорошо помню. Ровный участок стены, на которой висела какая-то картинка.
Возможно, на этой картинке были нарисованы деревья. А возможно это была не картинка, а самое обыкновенное окно. Просто я принимал его за картинку, потому что оно выделялось на общем и ровном фоне стены, который весь был одинаковым.
Еще я помню сад. Это было уже в то время, когда я научился ходить. Собственно это и всё. Потому что первые отчетливые воспоминания относятся уже к более позднему периоду, когда за мной приехал мастер, чтобы взять меня в обучение. Тогда он был гораздо моложе, но отличался по большому счету, наверное, только цвет волос. Он еще не был седым. А в остальном именно такой, как и сейчас. Даже морщины на лице, по-моему, все уже присутствовали.
Такой же молчаливый и сосредоточенный. И с каким-то непонятно неподвижным взглядом. Казалось, ему всё равно - на что именно он смотрит, никакой особой реакции не было.
А может это я так сильно робел, потому что до сих пор меня ни разу не выводили перед незнакомыми людьми, которые собирались увезти меня куда-то, если я им понравлюсь. Хотя, как мне сейчас кажется, моему будущему мастеру было абсолютно всё равно - как именно я выгляжу. Главное, чтобы я был здоров - руки-ноги у меня были на месте, и я не отличался бы совсем уж сильным скудоумием.
Судя по тому, что следующие мои воспоминания - это то, как мы едем, а мой мастер так же молчаливо смотрит на меня своим невидящим взглядом, я оказался вполне себе здоров и не слишком скудоумен.
Сейчас, когда я вспомнил об этом, то понял, что это вообще в первый раз в моей жизни, когда я задумался о том - что именно я помню из своего детства. Не так уж и много, но всё же. По какой-то причине, мне никогда не было до этого никакого дела. Но так ли уж сильно я ошибался, учитывая, что вспоминать всё равно особо было нечего.
А дальше - там уже практически именно то, что я помню обычно - как будто вспоминанию события предыдущего месяца. Стены мастерской, часовые механизмы, бесконечные шестеренки, и изредка входящие в мастерскую заказчики.
Первые десять лет обучения - любые посторонние люди, которые появлялись в нашей мастерской, не обращали на меня вообще никакого внимания. Для них я в принципе не существовал. Так, сидит непонятно кто в углу за маленьким рабочим столиком, и развинчивает какие-то сломанные навсегда часы, чтобы изучить - как именно они устроены, и отчего вдруг не получается их завести, и по какой причине в них так много деталей, и почему не стоит оборачиваться. Если в мастерскую вдруг вошёл кто-то неизвестный, а продолжать заниматься своим делом, как будто ничего и не происходит вовсе.
Поэтому и не было у меня никаких воспоминаний, кроме редких прогулок с мастером моим по городу в котором мы жили. И то, как показывал он мне на различные предметы - дома, птиц, деревья - и рассказывал, как именно они называются, зачем они существуют, и почему об этом необходимо знать подмастерью, который посвятил свою жизнь мастерству изготовления часов и внутреннему герметизму.
Впрочем, о самом внутреннем герметизме тогда еще не было и речи. Это уже потом - уже гораздо позже, одним зимним вечером май мастер сказал мне, что все те знания, которые мною были получены за время нашего с ним общения и являются основами внутреннего герметизма, который мне еще только предстоит изучить. До этих пор я думал, что это всего лишь самые обыкновенные знания об окружающем внешнем мире, которые мой мастер мне сообщает потому что ему и самому скучно всё время заниматься исключительно починкой часов, и чтобы я окончательно не заскучал и не вздумал чего доброго сбежать однажды из его мастерской в неизведанные дали окружающего мира, имея всего лишь одну, но очень отчетливую цель, - никогда больше не возвращаться.
Хотя ни о чем подобном я не думал, потому что жизнь в мастерской меня вполне устраивала. Было чем заниматься, да и сами занятия - при всей однообразности - с каждым годом постепенно усложнялись, так что сам я не считал их однообразными, к тому же у меня не было совершенно никаких проблем с ежедневной пищей и крышей на головой. Разительный контраст по сравнению с теми ободранными и грязными нищими, которых я видел возле городских ворот или на папертях церквей. И хотя мне всегда казалось, что они не слишком сильно задумываются над своим таким вот положением, для себя такого же не хотел, по этой причине и мастерская, в которой проходила моя жизнь казалась мне самым что ни на есть прекрасным вариантом из всего, что только может быть.
Было бы странно, если бы я сейчас думал иначе. Потому что, несмотря на то, что я по-прежнему подмастерье - я как-никак занял своё место в обществе. Я присутствую на праздниках - на городской площади вместе со своим мастером. Меня узнаёт офицер, когда я прохожу ночью возле кладбищенской ограды. Я достиг того уровня подмастерья, что сам могу разговаривать с заказчиками, когда они приходят к нам в мастерскую. И хотя большинство из них всё равно обращается сначала непосредственно к моему мастеру, тем не менее он всё чаще перенаправляет их сразу ко мне, чтобы всё дальнейшее время они обсуждали это уже со мной, а я таким образом становился всё более готов к тому моменту, когда мне и самому придётся сделаться мастером.
А ведь это время однажды наступит, потому что именно для этого я почти всю свою жизнь и обучался тому, чему я обучался. Вот поэтому и смотрю я сейчас на циферблат раскрытых часов, которые только что починил, и на то, как движутся по кругу стрелки и тикает внутри небольшой маятник, и становится от этого спокойно. И думаю - можно ли считать ограниченный набор моих воспоминаний недостатком, или это скорее достоинство? Ведь именно тот факт, что по большому счёту я не занимался кроме починки часов и позволило мне достичь в этом ремесле практически совершенного мастерства, хотя до мастерства моего мастера мне еще очень далеко. Наверное все-таки, этот ограниченный набор - не является недостатком. Ведь сам я никогда не считал его таковым, и тот факт, что впервые я задумался об этом уже в зрелом возрасте, говорит о том, что меня эта проблема никогда и не тревожила.
По большому счету я задумался об этом только после визита в мастерскую Ивана Теодоровича и демонстрации им его опытов. Его разговоры о будущем его изобретений, об изменении окружающего мира. О том, что я по большому счёту могу сделаться одним из создателей целого полуразумного вида полуживых существ во имя всеобщего благоденствия обыкновенных горожан. Да, вот именно тогда всё и произошло. Именно тогда я подумал о том, что за стенами нашей мастерской существует совершенно другой мир. Наполненный живыми людьми, у каждого из которых целая огромная жизнь, включая собственное место на городском кладбище, где покоятся уже целые поколения, и станут лежать там и после того, как сами уйдут в могилу.
И именно в этот момент я неожиданно понял, что думаю не собственные мысли. Как будто я слушал чтение какой-то усыпляющей книге из времен средневековых рыцарей, прекрасных дам и изрыгающих огонь драконов. Потому что я никогда не размышлял настолько цветастым и плавно текущим слогом, да и разговаривали с моим мастером мы преимущественно обрывистыми фразами, более похожие на вопросы или приказы или просьбы, или вообще междометиями. Неужели на меня так действовали стрелки часов и это вот тиканье? Или в голове у меня продолжал независимо от меня звучать голос Ивана Теодоровича? Который продолжал каждый раз повторяться заново, иногда и с середины разговора и с середины предложений. Но может было что-то еще? Может быть мне следовало обернуться?
Я обернулся. За моей спиной стоял мой мастер. Клянусь, я не слышал - как он подошёл, и не знаю как долго он там простоял, за мной наблюдая. Его лицо как обычно практически ничего не выражало, он скорее смотрел вообще не на меня, а сквозь мой затылок на починенные мной часы, в данный момент раскрытые и идущие.
- Не смотри на них долго, - неожиданно произнёс мастер. - Эти часы необычные. На любые часы лучше не смотреть долго, но на эти особенно. Ты не заметил, когда их чинил, что-нибудь странное или необычное?
- Нет, - я пожал плечами, - Хотя есть одна вещь, но может мне только лишь показалось?
- Что именно?
- Что механизм сломали намеренно. И по-моему уже не первый раз, и даже не двадцать первый.
- Так оно и есть, - мастер взял со стола часы и закрыл крышку. - Но слово "сломали" здесь не подходит. Эти часы ломаются сами. Они связаны с людьми, живущими в нашем городе. С некоторыми. В некотором роде эти часы - это нечто вроде их сердца. И когда один из них умирает - эти часы ломаются. И тогда их приносят мне, чтобы я быстро их починил, пока не умерли все остальные.
- Но что это за люди? Они тоже механизмы? Неужели вы говорите о графе?
- Разумеется нет, граф всего лишь обычный посланник или хранитель. Он и сам не знает - кто эти люди, его дело донести часы до моей мастерской и забрать их обратно. Но почему ты вообще спросил меня - не механизмы ли те люди, о которых я сказал? Или тебе известно что-то, о чём я не знаю?
Я понял, что он знает - я не просто так уходил из мастерской гулять по городу. Но знает ли он о моём посещении мастерской Ивана Теодоровича?
Я постарался не отвести взгляд и равнодушно пожал плечами. Хотел ответить как ни в чем не бывало - разумеется, нет, просто так ляпнул не подумав. Но неожиданно с моих губ сорвалась совершенно другая фраза:
- Как вы считаете, может ли быть такое, что все окружающие нас люди в городе - это живые полумеханизмы? И возможно ли такое, чтобы никто этого не замечал?
Чуть ли не впервые в жизни, мне показалось, что в его взгляде промелькнуло что-то похожее на интерес к моей собственной персоне. Возможно, он даже улыбнулся.
- Разумеется, возможно. Ты же не замечал?
Сначала я решил, что мой мастер шутит, но к этому времени он совершенно точно не улыбался.