Спустя три дня, после того, как мы поужинали, я оделся и отправился в мастерскую Ивана Теодоровича. Предварительно я предупредил об этом своего мастера, как он и просил, на что он лишь посмотрел на меня равнодушным взглядом и произнёс всего лишь одну фразу:
- Не забывай о том, Игнат, что мёртвые это всего лишь мёртвые. Сколько бы лекарства им не вкололи, и какие бы шестеренки внутрь не вставили. Именно поэтому они не так уж сильно отличаются от живых.
После чего он ушёл в свой кабинет, а я отправился на улицу для того, чтобы проделать еще раз уже знакомый путь и снова оказаться там, где сваленные в углу тушки мертвых животных являются самой обыкновенной деталью обстановки, а хозяин, казалось бы, постоянно бегает туда-сюда и занимается исключительно только тем, что перекладывает с места на место всё, что только попадается ему под руку.
Последнюю фразу моего мастера я не очень хорошо понял. Если честно, то и первые две тоже. Что именно он имел в виду, говоря, что мертвые не так уж сильно отличаются от живых? Но даже если это и так, то отчего же ему так сильно не нравились те опыты, которые производил у себя в лаборатории Иван Теодорович? Или разница заключалась исключительно только в уровне совершенства того, что получалось на выходе?
Разумеется, ободранные и двигающиеся только на вколотом лекарстве тушки животных не шли ни в какое сравнение с теми механизмами, которые шли мне навстречу, пока я шел через площадь к той улице, где находилась лаборатория Ивана Теодоровича. Эти были совершенно другими. Их лица не были лишены кожи, тела были одеты в одежду. Они о чём-то разговаривали между собой, некоторые ругались, некоторые наоборот смеялись, некоторые прижимались друг к другу и шли по площади очень близко, как будто думали в этот момент о чём-то одном, и мысль эта наполняла их изнутри тихим мечтательным счастьем.
Так ли я вообще был уверен сейчас в том, что мне навстречу двигались именно механизмы? Ведь даже по словам моего мастера - механизмов в городе приблизительно половина от общего число горожан, но даже если их всего-навсего каждый второй - этого тоже было предостаточно.
Но что если мой мастер попросту решил разыграть меня? Каким образом за такое короткое время удалось превратить в механизмы половину огромного города? Сколько же мастеров должно было ежедневно трудится над этим, и главное - какого же огромного размера должна была быть эта мастерская? Сколько деталей нужно было производить ежедневно, а кроме деталей - самых разнообразных инструментов, чтобы эти детали свинчивать?
Я вспомнил тот рисунок, который нарисовал для Ивана Теодоровича - схему механизма из нескольких сцепленных шестеренок, которого бы хватило для того, чтобы вставить в одно небольшое животное для его постоянной подвижности. Для человека такой механизм должен был быть гораздо более искусным. По крайней мере для того, чтобы человек двигался так, как те люди (?), которые попадались мне навстречу. А сколько времени ушло бы на одну только сборку?
Нет, здесь что-то определенно не складывалось.
Нельзя было собирать постоянно столько механизмов, незаметно для всех окружающих. Беспрепятственно выпускать их на улицы, устраивать им вполне естественную жизнь, которая передаётся от поколения к поколению. Такое в принципе невозможно!
Интересно, а что думал об этом Иван Теодорович? И вообще думал ли он об этом? О том, что город уже наполнен гораздо более совершенными механизмами, чем те, над которыми он только еще начинал работать? И тот, кто это устроил и продолжал устраивать имел своей целью прямо противоположное тому, что собирался делать сам Иван Теодорович.
Я собирался задать этот вопрос сразу, как только переступлю порог лаборатории, но всё сложилось иначе. Я не успел постучать в дверь несколько раз, как она распахнулась. Как будто хозяин лаборатории не просто ждал меня. Но и с точностью до секунду рассчитал момент моего появления. Чтобы неожиданно распахнуть дверь и буквально втащить меня, ухватив под локоть, внутрь.
- Вы правильно сделали, Игнат, что пришли именно сегодня, и именно сейчас, - воскликнул он. Его глаза лихорадочно блестели, а рукава рубахи были закатаны. - У меня определенно случился прорыв! Оно ходит уже целых четыре часа и не собирается останавливаться! Сейчас увидите сами!
Он легонько подтолкнул меня на середину лаборатории и показал пальцем на медленно бредущее под столом животное. Оно двигалось немногим быстрее чем в прошлый раз, но определенно походка его была гораздо уверенней.
Я посмотрел, как животное вышло из под стола и не доходя до стены, повернуло налево и двинулось дальше. Поначалу я даже не сообразил, что именно произошло, и только потом меня осенило:
- Оно повернуло, - я посмотрел на Ивана Теодоровича, - Повернуло?
Тот, казалось, блистал от гордости.
- Вот именно, повернуло. Спасибо, что заметили и оценили. И что скажете?
- Но как оно могло повернуть, если оно не в состоянии видеть? У него же даже головы нет? Вы что-то добавили в лекарство? Для активизации нервной системы?
Иван Теодорович рассмеялся.
- Ну разумеется, я кое-что добавил в лекарство. А кроме того, слегка оголил нервы в районах шеи. И именно по этой причине оно начинает чувствовать препятствие раньше, чем на него натолкнется. Поэтому и поворачивает. И так уже целых четыре часа подряд, представляете?
Я пока не знал что ответить.
- А механизм? Получается он вообще не пригодился?
Очевидно, в моём голосе прозвучала самая настоящая досада. Иван Теодорович поспешил меня успокоить:
- Пока оно ходит без механизма. Поэтому так и ходит. С механизмом внутри оно начнёт ходить гораздо лучше. И походка сделается плавной, и улыбаться даже начнёт, если голову пришить. Но это-то как раз сделать совершенно несложно. Так что если вы вдруг, уважаемый Игнат, решили, что ваши умения и мастерство мне теперь ни к чему - вы глубоко заблуждаетесь. Наоборот, именно теперь они мне необходимы как никогда, и работы у нас с вами появится огромное количество. Если вы конечно не передумали. Вы же не передумали?
- Не передумал.
- Вот и отлично. Тогда сейчас и приступим.
Потом мы достаточно долго сворачивали самый первый механизм. Несмотря на то, что шестеренок было немного и свернул я их быстро, много времени ушло на прилаживание ко всему этому искусственной кровеносной системы, а потом запихивание всего этого в еще одно мертвое животное. На этот раз Иван Теодорович благоразумно выбрал тушку, у которой присутствовала голова - очевидно для того, чтобы посмотреть, как именно оно будет улыбаться. А возможно и звуки какие-нибудь издавать.
После того, как всё это оказалось прилажено и вставлено внутрь, Иван Теодорович ввел в эту кровеносную систему своё синее лекарство, после чего заткнул эту искусственную вену деревянной пробочкой и залепил сверху горячим сургучом, подобно тому, как запечатывают письма. После чего проникновенно посмотрел на меня:
- Хотите сами поставить его на пол? - спросил он со всей сердечностью, на которую только вообще способен человек, - Это будет первое созданное вами собственноручно полуживое животное. Я вас искренне поздравляю, Игнат. Не волнуйтесь так сильно, хотя чего там - я и сам волнуюсь.
Похоже, я действительно здорово волновался. Даже сам от себя не ожидал. Сложно было поверить, что эта еще час назад безжизненная мясная тушка сейчас - спустя каких-нибудь пару минут - как ни в чём не бывало спокойно пойдет по полу лаборатории и возможно станет даже звуки издавать, и вертеть головой и поворачивать до того, как ударится о стену, которая окажется на пути.
Лежащее на столе животное слегка дёрнулось.
- Не медлите, Игнат. - раздался голос Игната Теодоровича, - Ставьте его на пол, пока оно полностью не ожило. Ставьте и начнём смотреть на него. Как оно ходит и бродит. Смотреть, восторгаться, но не чувствовать себя пока еще богами и великим демиургами. Скорее удачливыми изобретателями. Ставьте же скорее!
Я взял двумя руками животное - достаточно тяжелое, кстати, - и еще раз почувствовал, как оно несколько раз дернулось у меня в руках. После чего положил на пол и отошёл на несколько шагов в сторону.
Существо полежало, потом начало подниматься на лапы, потом встало, все еще продолжая дёргаться, как от конвульсий. Потом эти содрогания прекратились, и оно зашагало по направлению к противоположной стенке.
Иван Теодорович от радости захлопал в ладоши, как будто и сам был не создателем этого существа, а благодарным ярмарочным зрителем - таким, перед которыми он и сам изредка выступал с демонстрацией каких-нибудь своих эффектных, но пустяшных изобретений. И хотя наблюдать за этим бредущим по полу созданием было и впрямь удивительно, но у меня по-прежнему не шли из головы слова моего мастера о гораздо более совершенных механизмах, спокойно разгуливающих по городу и так сильно напоминавшие мне меня своего. Разумеется, я не удержался:
- Не кажется ли вам, Иван Теодорович, при всём моем уважении, что этим вот созданиям, - я показал на животное, медленно бредущее по полу, - ещё очень и очень далеко до тех - без всякого преувеличения - идеальных механизмов, которые уже давно ходят вместе с нами по этому городу? Боюсь, нам придётся с вами потратить всю свою жизнь на то, чтобы превратить хотя бы два десятка таких созданий в подобие тех.
Иван Теодорович резко перестал быть радостным и посмотрел на меня очень серьезно:
- Он всё-таки проболтался? Ваш мастер, я имею в виде. Ведь это он вам рассказал про более совершенные механизмы?
Я кивнул:
- Да рассказал. А что в этом есть что-то удивительное?
- Вообще-то есть. Хотя, если честно, я думал, что это произойдёт несколько позже. Хотя может быть, это даже и хорошо. По крайней мере, надеюсь, сейчас вы поймёте, по какой причине я и считаю, что механизмы будущего предназначены для того, чтобы жить за городскими стенами. Пойдёмте в мой кабинет, я вам кое-что покажу.