А как проснулся - так и пошел обратно в их плацкарт. По порядку шестой, если считать от тамбура. Как дошел, то увидел, что на соседней полке проснулся уже Лёвушка Ясноглазов. Но говорить ничего ему не стал, чтобы остальных не разбудить, потому что они еще спали. Товарищ Странный у себя на боковой полке, к стене отвернувшись. Павел Митридатович у себя на верхней полке, к стене отвернувшись. А Лизанька Тихая - на соседней верхней полке на спине лежала. Глаза закрыты, лишь на щеку локон один золотистый со лба опустился. И хотя и спит она еще в этот момент крепко, но тихо-тихо прямо из сна с закрытыми глазами напевает:
"Прощайте, любименькие мои мертвячкИ.
Спасибо, что пригласили да к себе на могилку пустили.
Буду я о вас теперь долго вспоминать.
А если сами не будете ко мне приходить - то по вам горевать".
Посмотрел тогда Максимка на Лёвушку Ясноглазова и палец указательный к губам приложил - мол, не станем мы тревожить их сон. Пускай себе высыпаются. Впереди долгая и сложная экспедиция предстоит. И кто знает - сколько мы там сил потратим, и когда еще удастся так крепко и на простынях чистых выспаться? Так что подождём, пока они сами проснуться, а уж потом и шуметь начнём, и вчерашние кушанья, на столе газеткой прикрытые, доедать. И понял этот его жест Лёвушка Ясноглазов, и лишь согласно головой кивнул - скупо так, по-мужски.
Лежит Лизанька Тихая на верхней полке, и глаза у нее закрыты, и не трепещут ресницы. Потому что когда трепещут ресницы во сне, то значит - что человек проснулся. А если спокойно закрыты веки то значит, что в сон погружен еще, даже если губы при этом и песенку напевают про мертвых.
А вот отчего же такую песню поет в своем сне Лизанька Тихая, когда уже утро почти наступило и скоро вставатеньки надо? Это всё из-за того образа, который явился ей самым первым в эту первую ночь экспедиции, когда они в поезде едут.
Потому что самое первое, что увидела Лизанька - мячиком оказалось. Но не теннисным, и не футбольным, и не для игры в крикет, и не такой, которого нет. И не коричневый, и не лиловый, и не в колючках, как ежик лесной. Не разноцветный, и не слишком тяжелый. А гладко отполированный и костяной. И сделан как будто из черепа маленького, но не ребёночка, а детёныша, а вот чьего - совершенно неясно, может котёночка, а может мышоночка. Катится, катится мячик под ноги. А когда докатился - то в руку ей прыг. Какой он горячий, и гладкий, и добрый. Погладь меня, Лизанька, ей говорит. И Лизанька гладит, и Лизанька трогает, и думает Лизанька - Как же он мне - сказал это всё, если губы не дрогнули, если и губ-то на мячике нет. А мячик в руке у нее лежит тихо, и нравится очень, что гладят его, и нравится гладить Лизаньке Тихой тот мячик горячий и костяной. Сделанный будто из черепа маленького, но не ребёночка, а детёныша, а вот чьего - совершенно неясно, может змеёночка, а может бобрёночка. И гладит она, и вдруг понимает, что мячик уже не мячик, а мальчик - спрыгнул с руки и с собой зазывает куда-то туда, неясно куда. А потом вдруг исчез, потому что убежал в темный лес.
И стоит в результате Лизанька Тихая перед тёмным дремучим лесом, и надета на ней не та одежда, в которой она в экспедицию поехала, а платье белое, в котором она на бал выпускной ходила. А после этого еще два раза на танцы в институте на первом курсе. И две заколочки розовые в волосах, и на руке цепочка серебряная с сердечком, а в груди и в глазах абсолютно полностью отсутствуют тоска, повышенный интерес и страх. Потому что понимает Лизанька тихая, что надо ей в этот лес сейчас заходить, но не потому что интересно - что же там скрывается, и куда мальчик тот костяной, который больше не мячик, зазывал ее рукой своей правой, перед тем как в этой дремучей чаще скрылся. А просто потому что почему бы не пойти в темный лес, если вот она, а вот этот лес? И хотя нет перед ней никакой тропинки вытоптанной, но и не бурелом, а значит можно между деревьями пройти спокойно, и даже платьем своим нарядным ни за что не зацепиться. И делает Лизанька Тихая первый свой шаг между деревьями, и не оборачивается обратно посмотреть, потому что смотреть там не на что, да и не хочется, потому что зачем же?
И пока идёт она - то думает так:
- А отчего же не слышно мне совсем, как тот мальчик костяной, который вперёд убежал, зовёт меня за собой из этой дремучей чащи? Не звенит его голосок, чтобы ужасом меня наполнять, как я в старинных английских сказках читала в детстве еще? И топота шагов его не слышно совсем? И ветки деревьев даже, которые он руками раздвигать по идее должен, тоже не доносятся совершенно до моего слуха? Может оттого это, что сам он крошечный совсем, чуть больше того костяного мячика, которым в самом начале был, когда мне в руку прыгнул? И поэтому и шажков его не слышно - потому что и так слышны они еле-еле, а он ведь еще и вперёд уже далеко убежал наверное, так что поэтому и не слышно. А шума веток раздвигаемых не слышно по той причине, что он совсем невысоко от земли бежит, и поэтому ветки ему раздвигать совершенно нет никакой надобности. А не зовет он меня, скорее всего, потому, что интересно ему со мной в дремучем лесу в пряточки поиграть. Он убегает, а я его ищу. А как найду - так и погладить смогу. А может и не так всё совсем, и не по этой причине он меня не зовёт, а исключительно только потому - что не хочет величественную тишину этой дремучей чащи нарушать. Чтобы в полной мере ощутила я ее, и величием ее прониклась, примерно как тогда, когда в первый раз в жизни оказалась я в мавзолее Ленина, в детстве еще. Нас всех туда на экскурсию привели и строго-настрого перед этим всех предупредили, чтобы не разговаривали мы, и уж тем более смеяться не вздумали. Это я уже потом - в институте педагогическом на первом курсе от преподавателя нашего Иннокентия Христофоровича Амбарцумяна узнала, что ничего та наша классная руководительница, которая нас об этом предупреждала, не понимает в детской и подростковой психологии. Потому что и без ее предупреждений совсем не до смеха маленьким октябрятам внутри мавзолея, где самый настоящий живой Ленин лежит. И если по пути туда, когда всем классом от школы едут, множество раздаётся и веселых шуточек, и храбрятся перед октябрятами-девочками октябрята-мальчики, то уже как только на саму Красную Площадь вступаешь, то быстро очень отчего-то все эти шуточки замолкают, и тихие все становятся, и серьезные. Потому что огромна эта Красная площадь, а сами октябрята себе на ней совсем уж крохотными кажутся. И видят они часы знаменитые - куранты, которые на Спасской башне установлены, и понимают - насколько малы они сами, потому что на уроке мира первого сентября им рассказывали, что если эти часы на землю положить - то на них несколько машин "Волга" поместиться может.
А уж что до того момента, когда в самом Мавзолее оказываешься - то там и вовсе страшно становится. И от величия самого этого места, и от того, что кажется, что если баловаться вдруг кто начнёт, то его сразу из мавзолея выведут и прямо там же на Красной площади расстреляют. Вот те солдаты, которые у входа с винтовками наперевес стоят и не шелохнуться. Неспроста же они там стоят? И не для красоты только? Но это когда только внутрь вступаешь - такое ощущение. А вот когда уже внутри оказался - то там и вовсе замирает всё внутри и будто сердце даже перестает биться, чтобы Ленина лежащего не потревожить. А может, замирает для того, чтобы в унисон с его небьющимся сердцем звучать начать. И вот когда Лизанька Тихая внутри мавзолея в самый первый раз оказалась, то вспомнила она, как в самом раннем детстве - когда ей годика четыре было - заболела она сильно воспалением легких, и оказалась она в больнице, и вот в этой больнице отвезли ее на рентген всей ее грудной клетки. На кушетку специальную выдвигающуюся положили - и задвинули внутрь темного и страшного такого аппарата, который тебя насквозь просвечивает, и всё, что у тебя внутри видит, а потом снимки всего этого врач в белом халате с очень серьезным видом рассматривает, а после уже решает - будешь ли ты и дальше жить, или стоит твоим родителям начинать с тобой прощаться прямо здесь. И вот именно это и почувствовала Лизанька тихая, как только в мавзолей вошла в первый раз. Как будто снова задвигают её в тот самый огромный аппарат рентгеновский, который ее насквозь просвечивает, но только просвечивает ее сейчас не аппарат тот, а сам товарищ Владимир Ильич Ленин. И всё-всё про неё знает. И про всех остальных октябрят тоже. И не только про тех, которые вместе с ней в мавзолей пришли, но и про всех-всех октябрят на всей Земле. И вот оттого, что именно Ленин в них сейчас своим внутренним оком просветит и увидит, оттого и зависит - возьмут ли их через год в пионеры, или не возьмут? Потому что если возьмут - то потом возьмут и в комсомольцы, а потом может, даже и в партию примут. А вот если не возьмут в пионеры - то, наверное, и в институт педагогический после школы не примут. Какие уж тут шуточки? Какие уж тут громкие разговорочки? Но даже что и не от этого страшно, а оттого, что может Ленин-то всё чувствует на самом деле? И особенно он хорошо чувствует, если ты обмануть его пытаешься. Это даже что и их классная руководительница чувствует, когда говоришь, что дневник дома забыла. А уж Ленин-то и подавно!
И вот сейчас в лесу дремучем Лизанька Тихая про всё это и вспомнила. А как только вспомнила, так и кончились вокруг неё деревья дремучие, и оказалась она на небольшой полянке. А посреди полянки этой могилка раскопана, а возле неё тот мальчик костяной стоит. И видит Лизанька, как поднимаются из этой могилки те, кто в ней похоронен и рядом с тем мальчиком на краю могилки садятся. Мама его, и папа, и бабушка, и вторая бабушка, и дедушка, и дядя Афиноген, и даже собачка их домашняя, и кошечка. И садятся они все на край могилки и тихими голосами, но складно петь начинают:
"Здравствуй, Лизанька Тихая.
Спасибо, что зашла ты нас - мертвеньких - проведать.
Это мы с тобой всё это время разговаривали.
Это мы тебе советы давали.
Это нам ты пела. Благодарствуем.
И спасибо тебя, что мальчика нашего, Ванятку Костяного, к нам
привела.
И сейчас мы все вместе под землю уйдём, а ты просыпайся,
потому что уже полвосьмого утра".
И после этих слов и впрямь опустились они все в могилку свою вместе с маленьким костяным мальчиком Ваняткой, который до этого прыгнул ей в руку в виде мячика. И закопалась та могила, а как только закопалась, то сразу же прямо на Лизанькиных глазах, цветов много на ней выросло, и маленькая ёлочка. И подумала тогда Лизанька, что неплохо бы в той экспедиции, в которую они едут, ёлочку небольшую посадить из этого вот леса. И пропела она тогда на прощание:
"Прощайте, любименькие мои мертвячкИ.
Спасибо, что пригласили да к себе на могилку пустили.
Буду я о вас теперь долго вспоминать.
А если сами не будете ко мне приходить - то по вам горевать".
И как пропела, то сразу начали деревья вокруг нее как будто растворяться. И ресницы у нее задергалась, и вкусом кушаний вчерашних потянуло. И колеса стучащие поезда услышала. И дыхание услышала тех, кто вместе с ней в плацкарте ехал. И поняла, что проснулась. И открыла глаза. И Лёвушке Ясноглазову и Максимке улыбнулась.