Своими глазами пожар я наблюдал, как мне кажется, раз семь или восемь. Может, конечно, и больше, но вряд ли имеет смысл постараться припомнить сейчас абсолютно все случаи. Потому что все пожары в целом были похожи друг на друга, за исключением тех, которые устроил я сам. Эти друг от друга отличались.
Вообще, если совсем уж честно, то пожарами их можно назвать с большой натяжкой. Больше это походило на то, что определяют как "намеренное разведение огня в неположенном месте". Впрочем, когда я разводил самый первый огонь, я еще не был знаком с такими определениями. Мне просто нравились спички и возможность сжечь то, что казалось мне крайне несправедливым. Поэтому в детстве я в один прекрасный момент разложил на недавно покрытым лаком паркете свои школьные тетрадки, сплошь испещренные красными замечаниями за неаккуратный почерк и грамматические ошибки, принёс с кухни коробок со спичками и поджёг.
Огонь мне понравился, а вот того, что вся комната окажется в вонючем дыму, я не ожидал. Поэтому, перепугавшись, я быстро сбегал за чайником и залил всё это дело, превратив прекрасный чистый пол в грязный и нечистый. А после того, как убрал намокшие полусгоревшие листки, выяснилось, что на месте совсем еще недавно ровного и аккуратного паркета - обугленное чёрное пятно. Которое, ну никак нельзя было не заметить.
Это уже позже, после длительного и по-детски тщательного анализа собственного поступка (или проступка), я пришёл к выводу, что сумел предотвратить возможный пожар целого двенадцатиэтажного дома (по крайне мере некоторой его части). А с другой стороны - ведь я чуть было не устроил этот самый пожар?
В результате считать себя героем как-то совесть не позволяла, но и считать себя полным негодяем и малолетним преступником тоже. Возможный пожар я все-таки предотвратил. Но вот потенциально во мне были, очевидно, заложены обе эти крайности. Очевидно, в будущем я мог стать как тем, так и другим. Поэтому, когда уже в более зрелом возрасте примерно одиннадцати лет я наткнулся у одного поэта на практически детальное описание этого самого ощущения себя как некой середины, которую может с равной силой швырнуть как в одну, так и в другую сторону, я можно сказать впервые задумался о том - не являюсь ли я объектом чьего-то пристального наблюдения и изучения?
Таких слов - как "тайные общества" я еще не знал, о спецслужбах не задумывался, а милиции боялся. И цель этого изучения мне была совершенно неясна. В конце концов - а вдруг я не побежал бы на кухню за чайником - и что? - так бы всё и сгорело?
Сейчас я бы сказал, что таким образом меня, возможно, обучали такому сложному понятию, как "предопределение". Не предназначение, а именно предопределение. Если отринуть сложные философские конструкции и попытаться выразиться попроще - то, не исключено, что речь шла о будущем выборе профессии. Некая невидимая сила как бы постоянно ставила меня в самые разные жизненные ситуации, пытаясь определить - какое место в обществе я смогу занять, когда вырасту. Что у меня получается лучше? Что хуже? Что не получается совсем? А куда меня лучше и близко не подпускать во избежание самых непредсказуемых последствий.
Как известно - на любое действие всегда имеется противодействие (по крайней мере, именно нечто подобное было написано в учебнике физики. Но там речь шла о теоретических научных обстоятельствах). А вот в жизни, к сожалению, так случается далеко не всегда.
О том, что для себя таким противодействием являюсь я сам, я понял спустя пару лет, когда устроил второй пожар. К этому времени мы переехали на другую квартиру, где было больше природы. И именно там одной прекрасной ранней весной, когда начинали звенеть первые ручьи, а гулять я уходил в больших резиновых сапогах, я увлёкся поджиганием в громадном овраге на Крылатских холмах сухой травы. Сейчас мне очевидно, что это действо было серьёзнейшим ритуалом, наполненным многочисленными смыслами и символами. На тот же момент это была просто сухая трава, коробок спичек, фильмы про Чингачгука и первые главы из учебника истории за пятый класс, в которых рассказывалось о различных древних способах земледелия.
Сейчас я не очень помню, как именно назывался этот способ - подсечно-огневой или еще как, но заключался он в том, что в один сезон всё выжигалось, потом оставлялось в покое, а еще через сезон - почва становилась гораздо более пригодной для выращивания на ней разного. Не знаю, как там в древности, но через два лета я пришел к выводу, что авторы учебника плохо разбирались в том, о чём говорили. Новая трава на месте выжженной не выросла ни через лето, ни через два, ни через пять. Я давно не был в тех местах, но не удивлюсь, если выжженные мной в детстве пятна до сих пор чернеют точно там же и выглядят примерно так же.
Как и в самый первый раз, в квартире на паркете, затаптывать огонь, чтобы он не распространился на весь овраг, мне приходилось самому. А вот реакция случайных свидетелей моих ранних пироманских опытов оказалась совершенно различной. Один мужчина долго кричал на меня, утверждая, что я малолетний выродок и уничтожаю природу. Второй напротив одобрил, подтвердив прочитанную в учебнике информацию о том, что так трава будет лучше расти. А третий потребовал отдать ему спички, пообещав в следующий раз отвести к родителям и в школу. Парой минут позже я увидел, как он этими спичками прикурил.
Не уверен, что я сделал бы правильные выводы из этих двух случаев, если бы не третий учиненный мной пожар. Когда я полностью сжёг закрытый на висячий замок овощной ларёк, располагавшийся практически напротив центрального здания Московского ипподрома. С колесницей на крыше. На другой стороне улицы. На самом деле я не стремился поджечь ларёк - зачем? - я поджёг набросанные за ним деревянные ящики с длинной фанерной стружкой внутри. Мне показалось, что она должна хорошо гореть, и я не ошибся. Вспыхнуло сразу. Я, разумеется, убежал, а вот о том, что вместе с ящиками сгорел ещё и овощной ларёк, я узнал только спустя две недели. Потому что на месте ларька стоял его обуглившийся остов. Поначалу увиденное дело рук моих наполнило меня неким сложным сочетанием тревоги, отваги, гордости и скрытого восхищения - ай да я! Но вскоре последние три чувства улетучились, а вот тревога осталась.
Но не только потому, что кто-то мог видеть, что именно я это сделал. Вряд ли спустя неделю этот человек бы меня запомнил. А потому что сгоревший овощной ларёк сгорел как-то очень странно.
Я заметил это не сразу. И чтобы разобраться - в чём дело - набрался все же храбрости, перешел улицу и подошел к тому, что от ларька осталось. Оказавшись там, я-таки заметил, что же здесь не так. Дело было в листьях дерева, стоявшего сразу за ларьком, практически вплотную. По всем физическим законам (из того же самого учебника) они должны были обгореть, если и вовсе не сгореть вместе с деревом. Но они не обгорели.
Следов огня не оказалось и на двух соседних ларьках, один из которых стоял практически вплотную к сгоревшему. При этом никакой свежей краски на нём тоже не блистало, стенки были такими же поцарапанными и облезшими, как и раньше.
Возможно, именно там и тогда я впервые по-настоящему отчётливо почувствовал, что моей жизнью незримо управляет некая тайная сила. Я даже оглянулся по сторонам, как сейчас помню, настолько ощутим был этот невидимый взгляд непонятно кого. Почему-то мне отчетливо представился цирк, в который меня водили за пару месяцев до этого. Несмотря на то, что я сидел среди зрителей, мне все равно казалось, что на меня все смотрят и чувствовал себя неуютно. Но нет, то ощущение было другим. Там было понятно, почему неуютно. А здесь непонятно.
Более того, в отличие от цирка, про который было точно известно, что по завершении представления он быстро забудется и останется где-то на задворках детских воспоминаний вместе со сломанными лыжами, нынешнее странное ощущение как будто только начиналось. Что именно оно хочет от меня - было неясно. Как долго продлится - тоже. Но самое главное - не было абсолютно никакой реакции на мой, казалось бы, очевидный поступок. Как будто я ничего плохого и не сделал. Вот именно это и показалось мне странным. Это неясное оно как бы ждало - что будет дальше?
Я ещё раз посмотрел на сгоревший овощной ларёк и пошел на троллейбусную остановку.