Сколько я себя помню - всё время я чего-то придумывал, сочинял, рассказывал. На бумагу записывать уже позже стал, а так как будто сразу в воздухе записывал. А потом, когда старше стал, то и впрямь оказалось, что в воздухе записывал. Ну точнее, не я записывал, а меня записывали. Мне об этом, конечно, не говорили - я потом сам случайно узнал. И не то чтобы случайно, а просто к этому времени уже давно замечал, что как-то слишком уж усердно все меня слушают, где бы я ни оказался. Какую бы х_йню не нёс - всё равно слушают, кивают, и даже разговор поддерживать пытаются. Я с какого-то момента такую х_йню специально нести начал, чтобы посмотреть - изменится ли реакция окружающих или не изменится? И вот тогда-то я и заметил, что ни хрена эта реакция не меняется. И задумался.
Разумеется, в открытую я её не нес, а просто слегка видоизменял всем известные истории, а расчёт-то самый простой был - вдруг кто-то скажет - не, там всё не так было. Точнее так, но не совсем.
Иногда такие действительно находились, хотя и редко. С ними я обычно и дружил, пока не ссорились. Или пока жизнь не разводила нас по разным концам жизни, а иногда что и по разным странам, континентам, планетам, галактикам, звёздным системам, параллельным измерениям, по разным векам и эпохам, по разным видам млекопитающих, по разным сторонам земной поверхности.
Истории эти я тогда не записывал, потому что в школе мне на долгое время отбили охоту к любому писательству, а по сочинениям и изложениям ставили исключительно двойки и тройки.
Меня это удивляло еще тогда. Дело в том, что с самого раннего детства я много читал, а тот, кто много читает - об этом я тоже прочитал где-то в детстве - начинает обладать чем-то вроде врожденной грамотности. Потому как постоянно имеет перед глазами грамотно написанный текст, который видит в книжках, ну и пишет примерно так же. Каким образом я умудрялся допускать в школьных сочинениях по сорок ошибок на три страницы текста - для меня до сих пор большая загадка.
Именно по этой причине записывать на бумагу те истории, которые я рассказывал, долгое время у меня не получалось, да и желания особого не было. Но практически каждый мой рассказ неизменно заканчивался фразой кого-нибудь из слушателей. И фраза эта звучала так:
- Расскажи следующий раз что-нибудь хорошее.
В дальнейшем, когда я начал записывать на бумагу то, что не мог рассказать потому что вокруг не было слушателей. А после показывать кому-нибудь из самых близких друзей, эта фраза слегка видоизменилась. Теперь она звучала так:
- Напиши в следующий раз что-нибудь хорошее.
Однако, как и в случаях, когда я еще только рассказывал истории, эта фраза обычно звучала после того, как все отсмеются, или помолчат притихшие и испуганные, или наоборот будут нетерпеливо ерзать всё время рассказа, явно ожидая - чем же там всё закончится?
Так и не знаю до сих пор - чего же именно не хватало слушателям, а позже читателям в тех историях? А о том, что именно они подразумевают под словом "хорошее" я так и не узнал. А они не сказали. Возможно по причине того, что и сами не знали, или стеснялись сказать об этом вслух.
О том, что всю мою жизнь меня записывали, я узнал уже гораздо позже. И долгое время считал, что мне это просто кажется. Удивился ли я, когда об этом узнал? Не особо. Удивился ли я тому, что никто никогда не сказал мне об этом сам? Скорее да. Почему никому не сказал, что мне об этом известно? Потому что никто бы и никогда не подтвердил мне, что это действительно так. А вот к доктору бы отвели. А там больницы, обследования, в общем, всё - как в самом раннем детстве.
Стал ли я хоть как-то менять своё поведение, чтобы показать, что знаю о том, что происходит, надеясь на то, что это заметят. Разумеется, нет. Почему? Ответ прост - мне было интересно, зачем это делается? И как долго это будет продолжаться?
Годам к двадцати я понял, что продолжаться так будет всегда. И никто никогда мне не скажет, что я не заблуждаюсь и не ошибаюсь. Но к этому времени разница состояла в том, что то, что в детстве бы приняли за разыгравшееся детское воображение, и так бы и назвали, годам к двадцати сочли бы психическим расстройством, которое грозит принять буйную форму. А в сумасшедшей дом мне совершенно не хотелось.
А вот излагал на бумаге собственные мысли к этому времени я достаточно регулярно. Рассказы у меня получались своеобразные и часто веселые на мой взгляд. Но каждый раз прочитывая их негромко воображаемым слушателям, я отчего-то отчетливо представлял и традиционную финальную фразу в конце:
- Напиши в следующий раз что-нибудь хорошее.
А вот что же такое это самое хорошее, я по-прежнему так и не понимал.
Приблизительно в то время я увлекся литературой о серийных маньяках. Поначалу это увлечение было скорее обыкновенными исканиями начинающего писателя, который думает о том, в каком жанре он бы смог написать что-то такое, от чего все придут в полный восторг. Но уже достаточно скоро оно превратилось в достаточно серьезный интерес, и вот по какой причине. Кстати, многие ошибочно считают, что те, кто увлекается литературой про маньяков, ставят себя на их место и как бы вместе с ними совершают преступления. Ну, или на место сыщика, который их ловит. Или в отдельных случаях на место жертвы. На самом деле это картина неполная. Меня вот лично во всей этой литературе интересовала совершенно другая составляющая. Люди, которые окружали маньяков на протяжении всей их жизни. Было ли им известно о том, кто находится рядом с ними? Или они и впрямь узнавали об этом только в момент, когда такого маньяка ловили и арестовывали? Я почему-то интуитивно чувствовал, что им было известно.
Тогда же я узнал, что с момента, когда на человека падёт подозрение в том, что он серийный маньяк и до момента, когда его арестуют на месте преступления, могут пройти годы, а в некоторых случаях даже и десятилетия. И все это время окружающие люди будут с ним общаться, включая тех, кто будет за ним следить, чтобы не пропустить тот самый момент. И никто из них не будет подавать вида, что они общаются с ним не просто так, а по специальному поручению. И мне стало интересно - станет ли поведение этих людей более неестественным? Искусственный смех, показное дружелюбие. Или, напротив - в поведении тех, кого я знал, появится нарочитая небрежность или наоборот меня начнут сторониться.
Но одновременно с этим я понял и другое - именно в такой ситуации я и нахожусь с самого детства. Как будто все окружающие все это время и ждут от меня какого-то проявления неизвестной мне самому, но хорошо известной им, скрытой внутренней природы. Нехорошей какой-то природы.
Тогда я снова решил тщательно припомнить все события, которые происходили в моей жизни, начиная с самого раннего детства (исключительно те, где мне приходилось взаимодействовать с другими людьми) и попытаться найти в прочитанных мною к этому времени книгах (не по серийным маньякам, а в самых обычных), не было ли там похожих сцен? И если таковые вдруг бы нашлись, то кем из героев этих книг я оказывался?
К моему большому удивлению, абсолютно все события, которые со мной происходили, были уже описаны. Абсолютно все. И оказывался я каждый раз там каким-то мерзавцем. Но была одна загвоздка. Многие из тех книг, которые я читал в детстве, отсутствовали у моих одноклассников или у тех, с кем я общался во дворе или в спортивной секции. Но я имел привычку рассказывать о прочитанном. Может те, кто слушал мои россказни, запоминали, чтобы потом их повторить с моим участием? Неважно для какой цели.
Это было маловероятно. Детские рассказы не настолько подробны, как книжное описание. В них слишком много выдуманного, эмоционального и допридуманного. Я, по крайней мере, регулярно рассказывал именно так. Но соответствие было поразительным.
Не уверен, что именно тогда я задумался о построение гипотетической модели города, в котором никогда не будут совершаться преступления, возможно, эта мысль посещала меня и раньше. Но вот то, что примерно тогда я начал думать об этом регулярно - это факт.
Люди в таком городе ходили бы исключительно по нескольким выверенным маршрутам, и единственным преступлением, которое они могли бы совершить, стало бы самоубийство. Но совершать его они бы не стали по причине огромного количества неприятностей и сложностей, которые они таким поступком доставили бы близким им людям.
А спустя некоторое время через несколько домов от того, в котором я жил, произошло самоубийство. И я подумал, что идея построения такого идеального гипотетического города невозможна в принципе, потому что всегда будут находиться те, кого станут не устраивать любые, даже самые приемлемые для них жизненные обстоятельства.
По этой причине я не стал архитектором, проектирующим такие идеальные города будущего. А стал пьяницей, писателем и вообще субъектом, от которого все уже настолько устали ждать, пока он совершит что-нибудь по-настоящему ужасное, чтобы проявить свою истинную скрытую и порочную природу, что уже и что-нибудь хорошее написать практически не просят, а читают - что получается.
Возможно, именно это решение и весь мой дальнейший образ жизни, и позволили мне до сих пор не попасться.
И кто знает - может, я и впрямь однажды возьму да и напишу что-нибудь хорошее?