Аннотация: Пулей и добрым словом можно добиться большего, чем просто добрым словом
Бробс всегда просыпался резко, толчком, а потом некоторое время приходил в себя. Ему шел сорок восьмой год. Китэйн, которым он являлся, уже дышал на ладан, любая мелочь могла прибавиться к общей банальности, а когда это случится, уйдет много ценного. Забудется все. Боль утечет, схлынет, как утекает из ванной вода после того, как вынули пробку. И точно так же, как ванная, Бробс останется пустым...
Но сегодня источником его пробуждения стал не очередной кошмар. Бробс чертыхнулся и посмотрел в окно.
На него уставились узкие глаза, в то время как остальное лицо скрывал респиратор.
― Ах ты паскуда! ― взревел редкап и зашевелился. Он пока без проблем покидал кровать, но времена, когда ему придется ходить под себя, уже близились. Бробс поднялся со своей продавленной скрипучей койки, ноги нашарили потертые драные тапочки.
Китаец закончил красить и отошел в сторону. А потом двинул прямо по стеклу куском арматуры. Бробс отступил, опасаясь осколков. Раньше он бы вылез прямо через окно, пособирав пузом все чертовы стекляшки, и отделал бы парня так, что тот забыл, в какой руке следует держать краску.
― Гнида! ― закричал Бробс. То ли китайцу-мафиози, то ли жестокой судьбе.
В ответ решальщик расчистил косяк арматурой, поскидывав остатки стекла на пол. Его руки стащили респиратор, а краску он бросил под ноги, внутри баллона звонко тряхнулся шарик.
― Смотри, старик! Пять штук! ― появились несколько бумажек с тремя нулями. Говорил китаец чисто, без акцента, но во всем его поведении сквозила Азия. ― Пять штук, старик! Последнее предложение. Сегодня ты убираешься. Деньги ― вот. Мы вернемся к одиннадцати, и если ты тут будешь ― пеняй на себя.
Редкап отшатнулся, когда сквозь выбитое окно ему протянули цену. Вот так-то. Все, что ты нажил к концу долгого и опасного пути можно обменять на тоненькие крашеные бумажки. Положи их в карман ― останется полно места...
― Ну, бери что ли?
― В задницу их себе засунь, ― рявкнул Бробс. ― Это моя земля. Мой дом. Никуда я отсюда не пойду. Понял?
― Бери деньги, старик, ― повторил азиат и качнул бумажками. ― Долго я стоять буду?
Бробс просверлил его самым злобным взглядом, на какой был способен.
― Как знаешь, ― пальцы разжались, купюры спикировали на пол. ― У тебя время до одиннадцати, пень трухлявый. Выметайся.
― Пошел ты, ― уже тише повторил Бробс.
― Одиннадцать, старик, одиннадцать!
Шум удаляющихся моторов. Бробс всегда считал себя космополитом, потому ругал не китайцев, а другое.
― Хреновы буржуи, думают, им все можно...
Бробс давно отвык от света. За него надо было платить, да и внутри дом Бробса выглядел так же, как снаружи, смотреть не на что и незачем. В темноте, которую прерывала лишь луна, да еще ее товарки-звездочки, китэйн прошамкал в уборную. На стене висело большое овальное зеркало-химера, и всегда, когда Бробс отражался в ней, китэйн казался себе поношенным, истасканным, и, наконец, выброшенным прочь. Мир поигрался с ним, он был котом, а Бробс ― фантиком. Зачем? А, просто так. Бробс давно отвык видеть в своей жизни хоть какой-то смысл.
Зеркало явило ему облик, почти совпадающий с человеческим. Хмурое жилистое лицо, все в прыщах с белыми или черными головками. Растрепанные после сна волосы. Клочковатая щетина ютилась на подбородке. Нос короткий, вздернутый и очень острый. Губы тонкие, сухие, потрескавшиеся. А глаза темно-зеленые, по ним бегали тонюсенькие алые прожилки.
― И это я? ― вслух спросил Бробс. Провел рукой по чертовой бородке. Буквально перед сном глядел в химеру, ― и она его обрила. ― Что ж, херово. Ладно, бабка, давай еще раз...
Старый негодный крендель. Шкурка от воблы. Упаковка, в которой раньше был жесткий, но полезный хлеб. Пустая оболочка... Вонючий пень.
Химера свое дело сделала. Щетина, беспорядочно наросшая всего за одну ночку, испарилась, оставив низ лица Бробса относительно гладким. Старец провел по коже ладонью ― серой, узкой, с похожими на сосиски, но цепкими пальцами.
Ушла молодость. Ушла жизнь. Ушла борьба. Даже огонь внутри, то пламя, голод которого ни одному редкапу еще не удавалось утолить до конца, превратилось в жалко чадящие, и то по праздникам, угольки.
Когда они догорят, схомутанная телом человека душа феи улетит прочь, оставив мрачного нелюдимого старика доживать век... Унылый век без связи с грезой...
― Вот как, значит?! ― зарычал на химеру Бробс. Он уже занес кулак для удара... Остановился. Плечи опустились, и кулак с ними. Что на того яриться, кто нас не боится. Когда-то по этой причине Бробс отказался от насилия. Боялся сделать хуже, чем шло. Думал, самотек пойдет терпимее... Банальность столько уже затерла, замылила и выкинула из головы прочь, но самый поворотный момент щадила. Гребаная стерва.
Сгорбившись, Бробс вышел из уборной, оставив наглую химеру позади. Трудно, что ли, показать его таким, каким был в молодости ― в мундире, с лихой папахой, обвешанного самым разным химерическим оружием, грозу врагов, верного друга, настоящего товарища среди товарищей... Всего раз, большего Бробс не просил. Другие шапки расколотили бы химеру и успокоились. Но Бробс почитал себя мудрым. Ну или слишком привык утешать себя этой самой мудростью.
Утро сладко посапывало за горизонтом, прохладный ветерок его дыхания освежил Бробса, заставив ожить вымученную улыбку. Бробс вышел на крыльцо своего захолустного домишки, под ногами громко, протестующе взвизгнули половицы, пытаясь выводить мелодию. Кресло-качалка, некая смесь крокодила, каракатицы и муравья, послушно замерло, когда старый редкап в нее опустился. Впереди, насколько хватало глаз, чернело перепаханное поле. Взгляд Бробса приметил бульдозер с ковшом, оранжевую кляксу на траурной бумаге. Последние полгода железный монстр срывал участок за участком по мере того, как алчные буржуи прибирали их к рукам. Оставили, значит, чтобы туда-сюда не гонять... Раньше тут стояли фермы, жили трудолюбивые человеки с мозолистыми руками и консервативным взглядами. Человеки попродавали свои владения, благо, компания давала выгодную цену. Бробс остался. Города настолько провоняли банальностью, что старец просто не решался сунуться в них. Да и чего ради? Бробс слегка покачнулся. Химера послушно зашаталась, выстраивая укачивающий, прогоняющий дурные мысли такт. Горизонт был темным, почти черным, как судьба старого бунтаря-правдоруба. Справа, километров через десять ― лес. Слева, километров через десять ― лес. Вчера они стояли в одиннадцати километрах, позавчера ― в двенадцати. Когда-нибудь подберутся к его участку, и, пока Бробс будет спать, раздавят его вместе с домом. Скрутят лепешку, раскатают в мячик, станут играть в футбол. А что поделаешь, насилие тут не помощник.
Химера уже почти задремала Бробса, когда впереди показались фары. Бробс глухо заворчал, старый побитый пес, которому прищемили хвост. Ведь обещали же до одиннадцати... И зачем было бить стекла, пачкать стены, если все равно снесут? Когда наступит зима, придется мерзнуть... Хотя до следующей календарной зимы Бробс вовсе не планировал доживать. Во всяком случае, нагло оккупировавший тело человека подменыш.
Когда машина подъехала ближе, Бробс приготовился вскочить и броситься ей навстречу. Ужасный конец лучше, чем ужас без конца. Тачка вся раздолбанная, драндулетистая по максимуму, и пробирается через выпаханные траками непотребства с большим трудом, грозя заглохнуть в любой момент. Бробс прищурился. После всей это ночи с камнями и рисунками... На компанию работал китэйн, да еще и одного с Бробсом вида. Ну, теперь ему точно хана... Бробс зажмурился. Черт с ним. Он умрет с закрытыми глазами. Так спокойнее.
Вот мотор гремел совсем рядом, а вот заглох. Захрустела, заскрипела гвоздем по школьной доске дверца. Кто-то прошлепал по перепаханной вдоль и поперек грязище.
― Ну и дерьмо... Кто ж это так поглумился, а, Бробси? И чего тут эта херовина делает, бульдозер?
Голос казался смутно знакомым. Впрочем, Бробс мог и спутать. По мере погружения в банальность его душа помнила все меньше и меньше.
― Делай свое дело и убирайся, ― потребовал Бробс.
― Серьезно? Ты чего такой фаталист стал, а? Видел бы тебя сейчас Атаман, ― перепоясал бы поперёк седелки!
Бробс открыл правый глаз.
Перед ним стоял редкап. Узковатые плечи, тонкие руки. Потёртые спортштаны в какой-то грязи. На теле серая, растянутая майка без логотипа. Под майкой гротескное пузо, никак не вяжущееся с остальным. А на поясе два клинка, которые Бробс узнал бы даже во сне.
― Карающий Богов, Освобождающий Рабов, ― протянул Бробс. ― Плохо, что ты продался, Нобби. Скажи мне, с угнетенными...?
― Всегда, ― отвечал юноша, чья кожа имела цвет разрытой могилы. ― А против кого, старик?
― Против угнетателей, ― Бробс выбрался из кресла, оказавшись почти на голову ниже гостя. ― А ну, в каком году родился Малатеста?
― В том, в котором у тебя последний раз хуй стоял, ― ответил юноша. ― Че сидишь-тухнешь?
― А что мне еще делать, ― Бробс вздохнул и отвернулся. ― Я думал, ты из этих.
― Из каких? ― Нобакон пробежался взглядом по дому. ― Это они такие рукастые?
― Буржуи, да... Видишь, вокруг черное поле? Они скупили. Перепахали. Хотят тут что-то строить, а моя халупа им мешает.
Нобакон снова прошелся по строению взглядом.
― Неудивительно. Такую залупу еще поискать. Лан, тут будем стоять, или в дом?
Бробс молча развернулся и прошел внутрь.
― Мрачно живешь, ― осмотрелся старый друг в молодом теле.
― Угу.
― И не скучно тебе тут?
― Неа.
― Мда, ― Нобакон остановился напротив прапора Батальона, висевшего в прихожей. Ровно восемь змей, разинувших пасти и агрящихся во все стороны сразу, цвета крови, на черном, как ночь, полотнище. ― Ты знаешь, не так много наших знамен-то осталось. Одно Атаман утащил в Грезу. Одно уничтожили, когда я заново родился. Еще два утерялись... У тебя раритет.
Бробс фыркнул. Подойдя к прапору, он коснулся его ладонью. Все такой же гладкий, все такой же легкий. Этим тряпкам старение неизвестно...
― Я остался, когда мы вместо рубки башки соколу решили отправиться в Грезу и убить зачинателей, ― сказал Бробс. ― Кто-то должен был прикрывать отход... Мы бились насмерть, а потом эта замухрышка объявила, что или нам кирдык, или...
― Не продолжай, я в курсе, ― Нобакон скрестил руки на груди. ― У вас не было выбора. Ребята почище вас повелись на всепрощение и прижимание к груди.
Бробс в конец сник.
― Иногда я почти в это верю, ― сказал он тихо.
― Я знаю, что тебя потешит, старик. Что даст смысл. Что заставит призадуматься. Борьба. Надо напомнить китэйнам, что за свободу нужно драться. Как мы тогда...
Бробс вскинулся:
― Напомнить? Драться? Всем этим идиотам, которых сперва опустили, а потом сказали ― мол, так и надо, подоткни бумажку и брюки сухими останутся? Ради чего? Бля...
― Ради нас, Бро, ― сказал Нобакон. ― Тебя и меня. Мало? Ради Батальона. Все еще недостаточно? Ради Атамана. Мерзкого. Гнилушки. Копоти. Свиномордого...
― Заткнись, ― Бробс закрыл уши ладонями. ― Заткнись, не трави душу! Они мертвы.
― Они ― да, ― молодой шапка подошел к своему старому сотоварищу. ― Они ― да, старик. Но мы другое дело. Мы живы. У нас целы руки. Целы ноги. Мы еще можем им показать.
― Вдвоем? Серьёзно что ли?
― Вдвоем, ― Нобакон смотрел Бробсу прямо в глаза, не мигая и не отводя взгляд. ― Нас куда больше. Многие колеблются. Власть Дэвида и его своры ― хрупка. Надо только чууууть подтолкнуть. Понимаешь? Мы будем бить по ее слабым местам...
― Как ― бить? Чем ― бить?
― Нападать на дворян, на подхалимов, подстрекать к недовольству, чтобы массы самоорганизовывались...
― Да ну? То есть когда шла война, когда стенка на стенку, у нас это не получилось. А вот когда нас таких двое осталось, то мы типа выиграем? Так что ли?
― Конечно. Если правда с нами ― кто против нас?
Редкапы разглядывали друг друга.
― Давай помозгуем чутка. Ну вот завалишь ты аристократишку. Или подхалимчика. И дальше что? Это ничего не решит, ― тяжело произнес Бробс. ― Совершенно ничего. Одним дворянчиком больше, одним меньше ― какая разница?
В ответ Нобби пошарил по карманам и достал коробок. Быстро чиркнул цветной головкой о полоску серы. Даже маленькой вспышки хватило, чтобы стало светло, а Бробс раздраженно отвернулся.
― А это спичка, Бро. Каждый убитый подлец ― это спичка. Мы им вредим, мешаем ― спичка. Подталкиваем простецов к бунту ― спичка! Мы не знаем, разгорится или нет. Но если не будем поджигать и раскидывать ― и не узнаем. Может и не загореться. Но уж если там бензин, то бомбанет...
Нобакон развел руками, изображая взрыв. Бробс схватил его руку и со всей силы подул на почти сгоревшую деревянную палочку. Блаженная темень вернулась в свои права.
― Нет, ― сказал Бробс. Он снова повернулся к знамени. Красные. На всех остальных змеи были белыми. А тут ― красными... ― Если бы насилие что-то решало...
― ЧуднО слышать такое от шапки, ― сказал Нобакон.
― Мы бились, парень. Мы дрались. Мы теряли друзей и себя. И где мы оказались? Лоялизм победил. Подлюги вернулись и снова пируют за счет простого китэйна... Мы играли. Мы проиграли.
Он потянулся и своими коротким узловатыми пальцами стянул прапор со стенки. Химера отлипала неохотно, еще бы. Место насиженное, теплое, кому приятны резкие перемены...
― И что ты делаешь? ― спросил Нобби.
― Отдаю его тебе. Если хочешь драться ― он тебе поможет. А я уже... все. Не могу больше. ― Бробс протянул химеру редкапу. ― На, бери. Он твой.
Нобакон посмотрел на знамя, потом на старика:
― Не возьму.
― Почему?
Нобакону потребовалось время, чтобы собраться с мыслями.
― Потому что Батальон не может быть из одного китэйна.
Бробс усмехнулся:
― Иногда и один китэйн в троде воин. Если он в нужном месте, в нужное время или сам по себе ― нужное место и время.
― Так может, твои как раз и наступили?
― Мои ― нет. ЗатоптАны, разорвАны.
― Так ты решил? ― спросил Нобакон.
― Остаюсь, ― сказал Бробс.
― Жаль. Но твое дело. Если вдруг вздумаешь пристать, отыщи меня...
― Конечно.
Шапки вышли из дома. Заметно потеплело, вдалеке небо стало розовым, восторженно запели птахи, шевелились опасные и не очень химеры, подставляя бока лучам солнца, пока еще робким и слабым.
― Хера у тебя драндулетина, ― восхищённо сказал Бробс.
― А то! Семь аварий пережила.
― Да ну? И сколько из них по твоей вине?
Нобакон покачал головой:
― По моей ― не пережила бы.
Бробс усмехнулся. Потом кинул взгляд на горизонт, порадоваться восходу. Хотя что толку? День ― он день и есть. Пройдет ― и следа не останется...
Машин было три. Бробс видел, как они приближаются. Нобакон проследил за взглядом старика и прищурился.
― Это наши рисовальщики катят? ― спросил он.
― Ага, ― сказал Бробс.
― Ага, ― сказал Нобакон. ― Помочь?
― Насилием ничего не решишь, ― сказал Бробс.
― Ну да, ты прав, ― сказал Нобби и отправился к бульдозеру.
― Ты чо задумал? ― удивился Бробс.
― Да вот раньше никогда этакую хуетень не гонял, пришел час.
Тем временем три мощных бездорожника докатили до халупы Бробса. Затормозили. Вылезли шестеро крепких ребят. А в фильмах все китайцы ― маленькие да тощие. Не с этих рисовались. Вперед вышел один, особо крепкий, в плотном черном пальто, пофиг, что лето.
― Эй, старик, ― сказал он с явным азиатским акцентом. ― Старик, ты чего такой упрямый, почему намек не понимаешь?
Руки главаря пусты, а крепыши выстроились за его спиной цепью. Кто-то из подопечных держал нож. Кто-то биту или кусок арматурины.
― Это что, к тебе внучок приехал, да? ― Вожак плюнул на капот драндулетины Нобби. ― Старик, бери деньги, вали. Последний раз просим.
― А много денег? ― спросил Нобби из салона бульдозера. Бробс покосился на него. О черт...
― Что? ― главарь вымогателей замер, на узкоглазом лице отразилось непонимание.
― Я спрашиваю: много денег? ― В тишине было слышно, как шебуршат руки редкапа под приборной доской. Движок взревел, и желтая махина затряслась после коротких первых судорог.
Крепыши замерли.
― Пять штук! ― бросил их вожак. Он кричал, стараясь перекрыть рев машины.
― Пять штук?! Да ты охуевший совсем! Мой товарищ не хочет, а я, с его позволения, дам насилию шанс, лады?
В этот момент бульдозер сорвался с места. Как для машины весом во сколько-то тонн ― достаточно резво. Бробс и китайцы оторопело наблюдали, как махина врезается ковшом прямо в салон джипа и чуть его приподнимает. Сталкивает его и следующий, потом к ним присоединяется третий.
― Пять штук, мразота?! ― ревел Нобакон. Вот теперь Бробс припомнил его по-настоящему. Более яростного берсерка еще поискать.
Двое из азиатов потянулись в карманы. Остальные бросились в рассыпную, когда бульдозер развернулся в их сторону.
Бах! Бах! Пули врезаются в ковш, да что толку. Решатели в рассыпную, перекрикиваются на своем, один запрыгнул на подножку бульдозера, вспышка и дым от выстрела. Вниз летит бездыханное тело.
― Я вам покажу пять штук, уроды! ― кричал Нобакон. Выскочил из бульдозера и угостил ближайшего азиата второй пулей. В его руке была короткая двустволка, но, видимо, слегка улучшенная, потому как после второго по счету выстрела Ноб стрелял дальше, а не перезаряжал. Отбросило назад третьего крепыша. Зажимал простреленную грудь четвертый.
― Ну как вам пять штук, погань?! ― ревел Нобакон. И пер прямо напролом, не считаясь с шансом ввести в свой организм так нужные девять грамм свинца.
Китаец с пушкой поднял ее. Прицелился. Нажал спуск...
Да только редкап успел раньше. Стрелок схватился за живот и Нобби, подойдя в упор, разнес ему голову. Слегка наклонился, давая пуле-дуре пролететь над собой.
― Их-ха, епта! ― заявил Нобакон и, когда уверовавший в его неуязвимость решатель развернулся, чтобы мчаться по бездорожью быстрее скорости света, наградил его кровавой медалью в спину. Китаец всплеснул руками и повалился на живот.
А в это время босс, вовремя уловив запах табака, вломился в машину к Нобби. Точнее, вломился бы ― если бы Бробс не выставил ногу.
― А с тобой мы еще поговорим, ― посулил решале Нобакон. Китаец бормотал что-то на родном, закрываясь руками. От страха его глаза почти что круглые.
― Не понимаю, прости, ― сказал Нобби и схватил китайца за шкирку. ― Слушай сюда, товарищ, на ус мотай. На ус мотай, падла! Ты отправишься к своим боссам и они оставят моего товарища в покое. Понял? Понял? Мразь...
Нобакон съездил таки невзрачным на вид кулаком по физиономии китайца. Тот всхлипнул ― то ли притворялся, чтоб разжалобить, то ли... Хотя тела Нобби обрастали мускулами в основном к старости.
Бробс подошел к боевику.
― Вот дерьмо, как ты их ловко... ― в глазах редкапа что-то разгорелось.
― А то! ― рассмеялся Нобакон. ― Что с ними нянчиться? Они нашего товарища не пожалеют, если что. Так и нам их не стоит. Верно говорю, дружище? Ну давай, вали отсюда, своим привет передай...
― Погоди, ― как истинный редкап оскалился Бробс. ― у меня идея получше.
― Поясни. Что я, зря что ли триаду до истерики довел?
― Зря, ой зря, ― сказал Бробс. Он подобрал пушку одного из решал. Металл все еще хранил тепло ладошки... Кусочек души, где лежал кайф от классного оружия в кулаке, отсекли давным-давно. А стоило пушке и китэйну найти друг друга ― прежняя страсть вспыхнула с новой силой.
― Мерзкая буржуйская харя, ― протянул Бробс. ― Думала, что ему все можно, все как с риса вода. Небось с копами договорено и они в доле. Сам знаешь, фемида слепа, когда надо чуть приподнять деньгу.
― Знаю, Бро, знаю, ― хмыкнул Нобакон и хитро подмигнул.
― Эх, пощажу пиздюка, ― сказал Бробс и опустил оружие.
― Спасибо, ― сказал решала и хотел поклониться. Как вдруг оружие взлетело, и единственный выстрел проделал аккуратное отверстие у него точно в центре лба. Китаец скосил туда глаза и медленно завалился на бок.
― Поверил, дурак, ― Бробс поднес пистолет к губам и нежно поцеловал в корпус. ― Нахер все. Нахер эту залупу. Нахер участок. Банальность нахер! Бробс вернулся.
― Вот, теперь ты говоришь правильно, ― хохотнул Нобакон.
Взошло солнце. Ласковое, большое, круглое-круглое, как блин, занявший всю сковородку. Ушла робость, смылся страх. День вступил в свои права. Сунув ствол за пояс, Бробс метнулся в ванную, где на цепочке сливного бочка висел давно уже высохший красный значок. Просто красный кружок без рисунка, его редкап-тотем. Бробс бережно взял его, ловко отделив от цепочки. И повесил на свою старую майку без рукавов. Прямо над сердцем. Подошел к химере, выпятив грудь. Не особо мускулистый старик перед первым пенсионным... Бробс расправил плечи, сгоняя начавший расти горб прочь.
― А к тебе у меня есть вопрос, подружка... Как я теперь выгляжу? ― Сперва в зеркале была та же мина, что и обычно.
― Уверена? ― Бробс занес кулак, а потом с наслаждением утопил его в поверхность химеры. Внизу на стекле выросла паутинка.
― А теперь?
Его отражение потекло, изменилось, судорожно и поспешно. Бробса-отжившего сменил Бробс-на-втором-дыхании. Молодой, полный сил, все с той же клочковатой щетинкой, и такой прыщавый.
― То-то же, ― буркнул редкап довольным тоном и вышел из уборной, а потом и из дома.