Аннотация: А давайте узнаем, как начался путь по Грезе самого большого из злющего рэдкапа из ныне созданных. Длинные тире мне проставлять было лень
Впервые Нобби, который еще не знал, что он Нобби, ощутил вкус еды когда ему исполнилось пять лет. До этого было что-то не то и не так, он ничего не помнил. Не то чтобы Нобакон страдал отсутствием аппетита. Напротив - ел все, что ему ни давали, и даже с добавками. Но вкуса не запоминал, да и не понимал еще ничего ни в каких вкусах. Но в пять лет... Это было как вспышка салюта посреди ночного неба.
Перед Нобби оказалась целая тарелка с толстыми, лоснящимися от жира, политыми темным соевым соусом, куриными ножками. От них шел легкий такой дымок, наполнявший рот слюной. Заботливо приготовленные матерью Нобби, они так и лучились изнутри, так и просили съесть их. Нобби раскрыл рот от восторга, а отец, который уже двадцать лет не пробовал мяса, скептически качал головой:
- Не рано ли ребенку есть такую пищу?
Он был тонким, как прутик веника, а мать говорила - трус недоделаный. От него Нобакону перешли выглядящие слишком уж сухими конечности.
В ответ мать Нобби, широкобедрая девица, смотрящаяся куда старше своих лет, про которую отец говорил - чересчур резкая - прошипела:
- Он будет есть, что положено, а ты завали хлебло.
На Нобби был и не против того, чтобы "как положено". Тем более от матери ему достался прекрасный аппетит. Он взял одну из ножек, поднес ко рту, вдохнул сочный запах...
- Марги, я просил тебя не говорить при сыне... - начал отец.
- Так давай выйдем и я все тебе скажу, пиявка сушеная, - передразнивая голос отца, говорила мать. И родители в самом деле вышли. Вскоре истерический голос мамы перешел в визги и вопли, а потом послышались удары. Бил, конечно, не папа.
- Ах, ты собираешься меня надкусить? - пропела Ножка тоненьким голоском, и на смуглой от готовки поверхности вдруг проступили человеческие черты. - Но ведь это невежливо. Предложил бы меня сперва нашим гостям.
- Каким еще гостям? - не понял мальчуган.
- А ты глянь в окошко.
Нобби отодвинул говорящую еду от губ. Затем посмотрел в окно, как та его увещевала. Зачем - он и сам не знал. Он редко глядел дальше, чем на вытянутую руку от себя. А родители говорили, что у него плохое зрение, и заставляли носить на носу отвратительные круглые штуки.
В окне были лица. Отчего-то их Нобби видел прекрасно, даже расстояние не было помехой. Одна широкая оскаленная пасть, настоящий ночной кошмар. Одна синяя морда, которая занимала сразу половину стекла. И одно тонкое, распространяющее лучи порядка и спокойствия лицо. Порядок и спокойствие соседствовали с дюжиной колец, которыми был пробит нос последнего незнакомца за стеклом.
А потом все трое одновременно подмигнули Нобакону и вдруг исчезли. Вот они были - и вот их нет.
Нобби перевел взгляд на ножку курицы.
- Ну давай уж. Так и быть. Я готова, - пропищала ножка и зажмурилась.
Отец и мать расшумелись. И как всегда, от их шума у Нобби заурчало в животе. Хотелось есть, но не мог же он проглотить эти ножки, пусть куриные, но живые!
- Ну давай, чего же ты ждешь? - спросила Ножка.
- Я не могу, - сказал Нобби и положил ее обратно в тарелку.
Мать вернулась из комнаты, объемная грудь тяжело вздымалась. Вошла она с ясным пунцовым оттенком кожи. Он сменился зеленым, когда мама увидела, что тарелка еще не пуста. Потом схватила ближайшую чашку и запустила ей прямо в стену.
- Ах ты слюнтяй! Ах ты ничтожная вошь! Да кто тебе давал право промывать мальцу мозги! - и скрылась из комнаты.
Посуда разлетелась с музыкальным звоном. Узоры на обоях принялись перемещаться по стенке, переплетаться и делать новые совсем уж невиданные рисунки. Но все это быстро прекратилось. Мать вернулась в кухню, подошла к столу. Нобакон уже знал, что ничего хорошего сейчас не случится.
- Ну что, паршивец мразотный? Не хочешь есть как все люди?
- Но мама, они ведь живые, - протянул Нобби.
И вдруг он увидел, что ножки никакие не живые, а самые обычные. Лоснящиеся от жира, с корочкой, с мелкими прыщиками, где были раньше перья. И никаких ртов или глаз.
- Ах живые, тварь? - и с этими словами мать подняла одну из ножек, а другой рукой схватила Нобби за затылок. Сжала так сильно, что из глазок Нобакона потекли слезки.
- А ну раскрой свою вонючую пасть и жри, падаль!
И он раскрыл рот и впервые ощутил вкус пищи.
А потом случилось странное. Руки Нобби нащупали на столе короткий ножик для масла. Такой с круглым концом. Нобби сжал его, и внезапно для самого себя, ударил им мать прямо по руке. Та взвизгнула, разжала пальцы. Нобби выплюнул курицу, которую так и не начал жевать, на стол. Потом еще раз ударил мать ножиком. И еще. И еще.
Когда отец с трубкой мобильника в руках появился на кухне, отчаянно взывая к волшебной силе девять - один - один, Нобби уже простыл и след. А его мать, перепуганная до смерти внезапной демонстрацией силы, вся в ранах от тупого ножа, корчилась на полу.
И после этого Нобакон, не знавший, что он Нобакон, еще долго не видел своих смертных родителей.
Троица ждала его за окном. Правда, с рамой пришлось повозиться. Но в конце концов он просто запустил в нее сковородой, и стекло прорвалось. Со смехом трое незнакомцев схватили малыша, и зверь с одним, зато длинным и широким крылом, с самой мягкой спиной на свете, понес его прочь. Прочь от страны смертных. Прочь от всего. От агрессивной матери и забитого папашки. Только теплый летний ветер. Только зверь, только трое незнакомцев.
Дом был почти на окраине, рядом начинался лес. И когда трое взрослых фей и малыш неслись над ним, то из крон выглядывали любопытные мордашки с приплюснутыми носами и широкими губами и чмокали последними, словно предвкушая вкусное блюдо.
Пока они летели, Нобакон не задавал вопросов. А трое взрослых смотрели на него как-то странно, и впервые Нобби чувствовал, что попал в свою среду.
Однокрылый гигант приземлился на опушке леса. Над маленьким домиком развевался большой черный флаг, и на нем были начертаны восемь стрел, которые то и дело вращались, как колесо.
Гигант приземлился рядом с домиком. Золотая на сером надпись "Опасно для жизни. Не входить. Выработка угля прекращена в 1927 году" сыпала искрами, словно по металлу резали болгаркой.
- Ну вот ты и дома, ― сказал взрослый с огромным пугающим ртом. - Добро пожаловать.
- Я дома? - спросил Нобби наконец.
Ротастый усмехнулся и достал из своего одеяния лягушку. Погладил ее по загривку, чтобы та открыла рот. И когда та открыла, то Нобакон увидел кого-то, но не себя.
Хотя он уже знал, что вот это страшилище - и есть он.
Он обнаружил, что все еще сжимает что-то в руке. Это был кухонный ножик, только он страшно преобразился. Теперь в руке сидел кинжал, по острым граням которого пробегали мрачные тени. Лезвие имело форму квадрата, заканчиваясь острием в виде бусинки или ягодки. Заметив преобразившуюся вещь, ротастый посмотрел на аристократа с кольцами в носу и вскинул ужасную, похожую на приросшую к морде сколопендру, бровь.
А в заднем кармане шортов юного Нобби, которые носил дома и которые тут стали бриджами, что-то зашевелилось и запищало.
- Вытащите меня! Мне тут дышать нечем!
Это была Ножка. Нобакон достал ее, и улыбнулся, видя знакомое лицо.
- Благодарю вас, - Ножка покачнулась в его ладошке, имитируя поклон. На ней ясно отпечатались следы зубов Нобакона, только были они куда длиннее и острее, чем от человеческих.
- Настоящий боец, - продолжал тем временем ротастый, не обращая внимания на появление Ножки. - Такие нам и нужны, чтобы придушить последнего ши кишками последнего прихвостня.
- Думаю, ты прав, - согласился кольценосый.
- Точно прав. Я видел, какую этот шкет нанес рану. До кости процарапал. И чем? Тупым кухонным ножом. Я, нахер, в восторге.
- Что же, сегодня у нас пополнение? - спросил синекожий и замер с приоткрытыми объятиями.
- Да, - возвестил кольценосый. - Сегодня у нас новый боец.
... их нашли спустя неделю после того, как новый Высокий король утвердился в таком качестве.
Вы наверняка слышали байки про его милосердие. Про признанных друзьями врагов, про всепрощение. Что сложившие оружие простолюдины сохраняют все свободы и равны самим аристократам в правах. И прочие бла-бла-бла, которым не поверит последний болван из сатиров.
Табор мог бы многое порассказать про пытки, издевательства и унижения, которым поверженных простолюдинов-мятежников всеблагие рыцари и отважные оруженосцы подвергли перед смертью. Всем заправлял какой-то мелкий граф, мечтавший стать большим. А нет ничего страшнее мелкого графа, которого опъянил карьерный рост.
Правда, среди этих пыток, унижений и издевательств не было ничего, что не проделывали простолюдины табора с попавшимися им ши.
Нобакона схватили, когда он вышел половить ртом зеленых бабочек. Здоровенные зубищи как раз перемалывали в сладчайшую пыльцу крылья одной из них, когда перед ним выросла тень и одним ударом отправила мальца в туман.
- И зачем? - донеслось сквозь забытье тумана до Нобакона. - Приказ ясен: мятежникам смерть. Теперь только порядок и иерархия.
- И для ребенка тоже? - шептали в ответ, так что Нобакону пришлось напрячь слух до предела. - Старики - это ладно. Несгибаемые. Не приняли, вишь ты, нового властителя. А этот, с кольцами, он же сам из ши. До последнего верещал, что грядет возмездие. Он вернется, и тогда отомстит. А я - прихвостень. Подумать только.
- Ты отвлёкся.
- Да, прости. Так вот, малец ни в чем не виноват. Мы отправим его в одно место, и там его перевоспитают.
- Думаешь? Он же красная шапка. Их не переделать. Вон какая морда мерзкая... И гляди, у него пряжка ремня красная. Этот твой мальчишка уже пролил кровь.
Тут Нобакон открыл глаза.
- О, очнулся, - назвавший его мерзкой мордой был синим здоровяком. Куда большим, чем Кирдерренс. Голый по пояс, он был покрыт тугой вязью шрамов, напоминавшей оплетку для колбасы.
Нобакон запомнил их всех. И если в тот момент не бросился убивать их, то только по одной причине - карателей было больше. Всего почти дюжина, тогда как в таборе в лучшие дни насчитывалось не больше пяти-шести китэйнов.
И вот теперь они мертвы.
Нобакон не видел тел или чего-то в этом духе.
Но подменыш знал - его друзья и воспитатели, те, кто учил его премудростям и хитростям больше года, они мертвы.
Их убили эти.
Как называл их Кирдерренс: прихвостни голубой крови. А вот Ротастый, его звали Корягой, называл их куда грубее и каждый раз при поминании таких слов из его рта начинал сочиться навоз и ши с кольцами в носу, его звали Медичем, ухмылялся, и Коряга бросался на него, затевая шуточную баталию, которая, правда, сильно смахивала на смертный бой, и...
И теперь все они мертвы. Весь табор.
Когда один из карателей пытался скинуть черное знамя со стрелами, эти стрелы ожили. Но карателями потребовалось не больше минуты, чтобы передавить их все.
И самое главное - Ножка исчезла. Ее наверняка тоже убили каратели.
И Нобакон открыл свою отнюдь не маленькую пасть, из которой еще исходил слабый мятный запах зеленых бабочек.
И закрыл ее. Потому что убить их сейчас не получится. Нужно время. Нужно научиться убивать. Конечно, он уже умел кое-что. Но если такие могучие бойцы как Коряга и Кирдерренс пали, то каковы его шансы?