Моль вращается где-то в окрестностях лампочки. Вечная привычка. Я где-то - в окрестностях дивана - данность последних сорока с чем-то лет. Она озабочена, и я слышу ее треп. Слышу сквозь неплотно прикрытый сон.
Моль: Все-таки, Тихий, может быть, довольно стихов?
Тихий: Чего ты вяжешься к моим стихам?
Моль: Я не вяжусь к ним. Я просто выражаю свои мысли вслух. И мысли эти таковы: не пора ли тебе перейти к крупным формам?
Тихий(очень вяло): К каким еще крупным формам?
Моль: Например, к пьесам.
Тихий: Послушай, не перестать ли тебе вертеться под лампочкой? Мне фигово, меня тошнит, а тут ты еще колбасишься.
Моль: Я могу сесть куда-нибудь. К примеру, на потолок. Вот сюда. Ты меня видишь?
Я ее вижу. Она довольно упитанная и самодовольная. Судя по всему, с мысли ее не собьешь. Готова к долгой дискуссии.
Тихий: Вижу. Чего ты хочешь?
Моль: Я думаю, тебе пора написать пьесу.
Тихий: Какую еще пьесу?
Моль: Пьесу обо мне.
Тихий(с отвращением): Какую еще пьесу о тебе?
Моль: Естественно, фантасмагорическую, какую еще?
Тихий: Какую еще фантасмагорическую?
Моль: Все тебе нужно разжевывать. Но с другой стороны Пушкин ведь поставлял темы балбесу Гоголю. Пользуйся полетом моей фантазии. Допустим, что-либо на манер носа.
Тихий(его тошнит): Какого еще носа?
Моль: Некий мужчина твоих лет, но более благопристойный и вышколенный, внезапно обнаруживает, что пропала его моль. Он отправляется на поиски. Его отсутствие собственной моли, с которой он жил с самого своего рождения, смущает и беспокоит. У каждого есть его моль, а у него нет.
Меня снова тошнит. А я еще вынужден следить за ходом ее мысли. Тошнит меня основательно, да еще и на ковер, но становится легче, я даже начинаю спорить.
Тихий: Как это он с рождения жил с молью? Где он с ней жил? Вернее, как? Это ведь не баба.
Моль: Тебя постоянно тянет на баб. Неужели нет другой тематики? Моль жила у него, к примеру, в волосах. И у всех был такой же симбиоз. Это считалось в порядке вещей. Аномалией предполагалось присутствие на одной голове нескольких молей или целого стада. Даже пара молей на голове - это ненормально.
Тихий: И он ее потерял?
Моль: Он ее не обнаружил однажды утром. И сразу почувствовал себя изгоем. Начал поиски. Что там дальше у Гоголя? Дал объявление в газету. И вот однажды он обнаруживает, что моль стала молодым, перспективным брокером или журналистом.
Тихий: Это уже совсем по Гоголю. Может быть, она стала бабой? Сделала операцию, сменила пол.
Моль: В этом что-то такое есть. Ну так как? Напишешь такую пьесу?
В это время звонит телефон. Уже не во сне. Я беру трубку. В трубке говорят:
-- Мы уже здесь.
-- Хорошо, -- говорю я и кладу трубку.
Моль: Мне кажется, подобный сюжет может заинтересовать несколько солидных издательств. Киношники тоже не останутся в стороне. Все эти американские штуки: Кинг Конги, акулы и Гарри Поттеры - уже ушли в тираж. А моль - такого еще не было, в великой русской литературе точно не было.
И снова звонит телефон.
-- Мы уже здесь, Тихий.
-- Хорошо, -- говорю я. - Это опять из психушки?
-- Завязывай шутить. Мы же договорились. Спустись сюда. Дверь-то закрыта.
Голос кажется смутно знакомым. Тут я вспоминаю, что это Винник - мой потенциальный издатель, поэт и общественный деятель. Он говорил, что зайдет. Куда зайдет? Ах, да. У него была какая-то идея. Главное, не проболтаться о сюжете моей новой пьесе. Но кто это - мы?
Я одеваю трико и спускаюсь по подъезду к входной двери. Сколько можно портить замки, чтобы не мотаться на первый этаж? Проклятые буржуи, не жалко им денег. Только я испорчу задвижку, они новую вставляют, да еще ключами делятся.
Винник - не один. С ним - Капралов, тоже поэт, Буйновский, кажется прозу пишет, и две какие-то бабы, одна -в желтых лосинах и блузке с декольте. Кроме груди смотреть не на что. Значит, интеллектуалки.
-- Вот, -- говорит Винник. - Это Тихий. Не обращайте внимания на его вид. Он в творческой депрессии.
Они раздеваются в прихожей, я с тоской в душе убираю отходы жизнедеятельности на ковре. Когда возвращаюсь в прихожую, Винник сует мне в руке две авоськи.
-- Выпить и закусить. Разве это не счастье? Но учти, мы - по делу.
Дело касается издания нового культурного журнала. Молодые таланты должны где-то издаваться. Сколько можно жить в городе, лишенном публикации свежих культурных ценностей? Об этом разговор. Я пью водку маленькими глотками. Не хочется, но надо. Моль куда-то скрылась. Речь держит Капралов.
-- Начнем с шестнадцати полос. Сначала нужно сделать несколько литературно-тематических вечеров. Привлечь прессу. Несколько телевидений, дадим интервью. Тихий сделает подборку своих стихов, те, что можно читать на публике.
-- Это необходимо провернуть до Нового года, пока еще есть официальные ассигнования. Кстати, я не познакомил вас с дамами. Это Клара, а это Сара. Сара представляет мир бизнеса, -- разливается Винник.
-- Мы только что обновили в нашем ресторане интерьер, я думаю, там будет вполне удобно. Как вы думаете, господин Тихий? - мурлычет Сара.
"Да, -- думаю я. - Он будет уже лет сорок подающим надежды писателем, а она - цветущей в декольте бизнесменшей. Контрапункт пьесы будет как раз в том, что он захочет ее поиметь в смысле публикации своих произведений. А потом до него дойдет, что она - его собственная моль".
-- Я думаю, что это очень хорошая идея. Но что касаемо шестнадцати полос. Может, сделаем четыре, и будем выпускать каждую неделю, как программу телепередач? - предлагаю я, так как в голове у меня - туман, и эта моль проклятая.
-- Весьма любопытная идея, -- задумывается Винник. - Что скажешь, Буйновский?
-- Периодичность важна, разумеется. Но не разбрасаемся ли мы на пустяки? Все-таки газеты - это совсем другой имидж.
-- Надо пойти порезать колбасу, -- говорю я. - А то эти салатики - разве это закуска?
-- Я с вами, -- поднимается Сара. - Кухня - это женская обитель.
Колбаса дорогая, но она режет ее крупными ломтями, не стесняется. Я стою рядом и тупо смотрю на ее задницу. В общем-то, эти лосины идут ей на пользу, заднице.
-- Вы знаете, -- говорит Сара, орудуя моим тупым ножом, -- я - ваша давняя поклонница. Еще с университета. Первое ваше стихотворение, которое я услышала, так и врезалось мне в память.
-- Какое?
-- Про альбиноса-скрипача, который мечтал стать негром.
"Альбинос играет на скрипке,
белой, как мукА, рукой
с мыслью протяжной и липкой
стать черным, как негр такой", -- цитирует она.
-- Неточная цитата, -- машинально говорю я. - Белой, как муХа, рукой. МукА, конечно, правильнее. Но мне тогда был важнее ритм. Он, в общем-то, и сейчас важен.
-- Как муха? - улыбается она, прерываясь на секунду. - Разве муха бывает белой?
-- А вот тут как раз логика и работает. Белая, как муха, извалявшаяся в муке.
-- Как это интересно, -- она машинально кладет в рот кусок колбасы, а я как бы ненароком прохожусь пальцами по ее заднице.
-- Какие у вас красивые брюки. Штатовские, наверно?
-- Французские, -- и бровью не поведя, отвечает она. - Это экологические брюки. Они не влияют на окружающую среду.
-- Эй! - кричат из комнаты. - Вы скоро? Где закуска?
Приходится отложить беседу об экологии.
Некоторое время мы пьем и закусываем. Потом Винник просит почитать меня мои последние творения. Все уже порядком набрались. Время подходящее. "Нужно сделать сцену, как он ее охаживает, и вдруг до него доходит, что он спаривается с молью", -- думаю я, никак не реагируя на провокацию.
-- Ходят слухи, что Тихий извел все свои стихи на туалетную бумагу, -- интимно помигивает дамам Винник. - Это ведь не так, Тихий? Где твои стихи?
Приходится лезть под стол, где они складированы. Винник помогает. Однако, первая же стопа повергает нас в состояние шока. Стопа основательно изъедена то ли крысой, то ли кошкой... Здоровая моль вылетает из стопы и исчезает где-то в коридоре.