Аннотация: Написан в 2008 году на конкурс "Мини-Проза" (финал). Тема: "Сокровища тамплиеров".
Наша жизнь легка и беззаботна. Наша - то есть моя, Джессики и нашей дочери Синди. У нас полно еды, у Синди море игрушек, с которыми она возится допоздна. Никто не зовет ее спать, потому что завтра будет такой же беззаботный день. Здесь нет школ, нет работы, все свое время мы возимся в свое удовольствие в доме, на огороде, занимаемся с дочкой, читаем книги, смотрим фильмы. У нас есть все, что мы ни попросим.
Казалось бы, я должен быть доволен жизнью?
Джессика умерла пять лет назад. Погибла под колесами грузовика, не пожелавшего остановиться на красный свет. Она всегда была слегка рассеянной, и когда в один прекрасный день на автомате начала переходить дорогу, слишком поздно заметила пьяного урода. Я, конечно, не могу знать точно, был ли он нетрезв. Он скрылся с места происшествия, и его так и не нашли. Но я всегда думал об этом человеке именно так - пьяный урод.
Я хотел попросить, чтобы этот человек тоже попал под машину. Не помню, попросил или нет? Сейчас это уже неважно.
Меня зовут Майк. В предыдущей жизни я был метеорологом. Как-то раз мы с Джеком Найманом, моим лучшим другом и коллегой по работе, поехали в Техас. Ближе к границе штата, в пустынях к западу от Одессы, местными жителями наблюдались погодные аномалии, и нас послали проверить, в чем там дело. Погода действительно будто взбесилась в этом районе, и наши приборы были неспособны объяснить абсолютно ничего. Безо всякой причины небо затягивалось грозовыми тучами, хотя все спутники утверждали, что от Гондураса до Канады не должно быть ни облачка. Казалось, дождь неведомо откуда конденсируется прямо над нашими головами. А затем палило солнце, палило так, что даже привычные к погоде этой местности люди чертыхались и уползали в спасительную тень домов и холод кондиционеров.
Однажды мы, злые и уставшие, отдыхали на скамье у придорожного бара в Пекосе. Рядом сидел пожилой индеец, что называется, при параде, в полном обмундировании вождя, в перьях на головном уборе и боевой раскраске на лице. Он сидел неподвижно, как это свойственно индейцам, но лицо его было грустным. А может, просто усталым, как и наши собственные.
И в тот момент к нам пристал пьяный старик. Он был грязный, в порванной, заплатанной одежде, и тряс в нашу сторону узловатым пальцем, выкрикивая:
- Это вы виноваты! Вы и ваши машины. Это ваши машины виноваты! Они насылают дождь не вовремя! Засуху не вовремя! Все не вовремя!
Я хотел уже послать старикана куда подальше, но услышал слова Джека:
- Что за машины, дедуля?
- Я видел, - голос старика упал до бормотания, его едва можно было расслышать. - Я видел машины. Я требовал, чтобы они вернули дождь. Я требовал, чтобы они перестали вмешиваться в нашу жизнь. Но они не послушались. Нет, нет.
- А где находятся эти машины, дедуль? - улыбался Джек.
- Там, - старик махнул рукой на юг. - Там. Никто их не видел. Никто мне не верит. Но они есть. Есть!
Он еще раз махнул рукой, уже в нашу сторону, безнадежно, зная, что мы тоже не поверим ему, и завалился в помещение бара. Я усмехнулся.
- У богов нельзя требовать, - раздался голос над моим ухом. - У богов надо просить.
Я обернулся. Морщинистое лицо индейца смотрело прямо на меня.
- У богов нет смысла ничего просить, - ответил я. - Они ничего не дадут.
Я был не в настроении шутить. Я размышлял о том, что мы потратили три недели впустую, хотя и стали свидетелями странного погодного феномена. Мой будущий отчет выглядит, как нагромождение фантастических гипотез. И погодные машины Техаса - не самая бредовая из них.
- Богам надо молиться, - спокойно ответил индеец. - Если молиться им долго и непрерывно, они дадут все, что ты попросишь.
- И сколько же нужно непрерывно молиться? Неделю? Месяц? Год?
- Молиться можно по-разному. Я слышал, что племя на другом краю земли молится с помощью барабанов, которые вертят реки и ручьи.
- Тибетские молитвенные мельницы! ќ- воскликнул Джек. - Но откуда вы знаете о них?
Лицо индейца тронула едва заметная улыбка.
- У бледнолицых много предрассудков. Один из них заключается в том, что индейцы не читают книг, не слушают радио и не смотрят телевизор.
- И вы полагаете, что машины, о которых говорил этот старикан, это что-то подобное?
- Я не видел этих машин. Их нельзя найти, если ищешь. Их можно увидеть, только если ты полностью отчаялся их увидеть. Я слышал это от того, кто слышал от того, кто говорит, что видел их.
Джек встал со скамьи, потянулся и заметил:
- Было бы интересно найти эти машины, а, Майк?
- Да уж, - усмехнулся я.
- Говорят, эти машины стоят там много веков, - добавил индеец. - Их строили не мы и не вы. А может быть, и вовсе не люди.
- Все равно это лишь сказка.
- Возможно, - лицо индейца снова превратилось в грустную маску. - Но если это правда, знайте, что эти машины молятся не нашему богу. И не вашему. А совершенно чужому.
Два года спустя я похоронил Джессику.
Еще годом позже я сидел у Джека в гостях. Мы пили коньяк и слушали музыку. Сначала Джек пытался таким образом отвлечь меня от мыслей о Джессике, но постепенно это стало нашей традицией. В последнее время он увлекся новомодной электроникой, казавшейся мне в основном какофоническим нагромождением синтетических нот. Но в тот день одна композиция заинтересовала меня. Звуки в ней были похожи на жутковатое, нечеловеческое горловое пение, и я спросил, скорее от скуки:
- Что это за песня?
- Техасские молитвенные машины, - ответил Джек.
Он назвал псевдоним исполнителя, какого-то канадца, но я уже не слушал. Я сидел, словно пораженный громом, и понимал, что теперь у меня есть цель. Безумная, иррациональная, абсолютно противоречащая моим принципам, но для отчаявшегося человека она сияла ярче солнца. Ярче летнего полуденного техасского солнца.
Больше всего меня поразило спокойствие Джека, будто он совершенно забыл об эпизоде трехлетней давности, который встал у меня перед глазами совершенно отчетливо. Сейчас я думаю, что это была воля машин. Или бога, которому они молятся. Для меня это было одним и тем же. Они явили мне знамение, и я уверовал. Истово уверовал.
Я отправился в Пекос, разыскал тот самый бар, который постепенно приходил в упадок, но ни индейца, ни старика-пьянчужки там, конечно, уже не было. Тогда я начал задавать вопросы. Неделю я колесил на джипе по западу Техаса, пока в резервации, на самом краю штата, не нашел индейца из племени кикапу, который утверждал, что видел машины. Он был молод на вид, но глаза его были старые и мертвые. Когда-то я бы испугался, взгляни на меня такие глаза. Но в тот момент неизвестно, что за взгляд был у меня самого.
- Зачем тебе машины? - спросил он.
- Я хочу воскресить свою жену, - прямо ответил я.
- Ты не найдешь машины.
Я пожал плечами
- Значит, я умру.
В его глазах что-то изменилось. Он потребовал карту и нарисовал кружок, милях в двадцати к западу от Сандерсона.
- Ищи здесь.
Я колесил по обведенному на карте пятачку земли до тех пор, пока у меня не кончился бензин. Тогда я пошел пешком. Я шел и думал о себе. Убежденный агностик гулял по пустыне в поисках бога из машин. Одна часть меня смеялась над собой, другая пыталась найти рациональное оправдание своему поведению. Третья просто верила.
Что, если это правда? Тибетские монахи перегораживают реки огромными барабанами, испещренными текстами молитв, и считают, что это приносит пользу, что это ублажает бога. Почему нельзя сделать компьютер, который будет делать то же самое? Выводить строки молитв на экран. И даже не обязательно на экран, он может гонять эти строки в своей памяти, из ячейки в ячейку, так как бог всевидящ и будет знать даже о такой молитве.
Что, если это ложь? Рациональная часть моей натуры твердила, что такого не может быть. Что неутихающая боль утраты, рассказ старого индейца и музыка безвестного артиста окончательно повредили мой разум.
Мне было уже все равно. Я едва переставлял ноги под палящим солнцем и бормотал про себя: "Верните Джессику. Пожалуйста. Верните Джессику". Потом мое сознание померкло.
Очнулся я от того, что моя жена трепала меня по лицу. Она была напугана и растеряна, потому что, как я узнал позже, для нее не прошло и минуты. Несколькими секундами раньше ее сбил грузовик, а мгновением позже она очутилась в центре пустыни рядом с моим бесчувственным телом.
Я обнял Джессику и заплакал бы, если бы не увидел в изумлении и страхе, как за ее спиной вздымаются и теряются в облаках ослепительно черные столбы молитвенных машин.
С тех пор прошло четыре года. У нас родилась дочь, мы назвали ее Синди. Мы построили дом, выращиваем овощи и картофель, думаем о том, чтобы завести кроликов и свиней. Все это посреди пустыни, на фоне одиноких гор западного Техаса. Мы работаем, хотя можем отдыхать, работаем от скуки и еще для того, чтобы меньше просить. Мы не знаем, насколько велик запас терпения бога, или энергии машин, что для нас практически одно и то же.
Пару лет назад я впервые совершил вылазку на велосипеде за пределы молитвенных машин. Я купил в Сандерсоне семян и недостающих инструментов, и поехал обратно, не выбирая направления, не думая о возвращении. Столбы машин показались так быстро, что я почти уверен - они сжали ради меня пространство. А может быть, вторглись в мой разум. Это также вполне возможно. Они всемогущи.
Я прислоняю ухо к блестящей черной поверхности. Столб еле слышно гудит, но не так, как наши, земные механизмы. Из его недр будто раздается тихий раскатистый голос, который я когда-то услышал из динамиков в квартире Джека. Я слушаю этот голос и думаю, что тот канадец тоже определенно знал о машинах, когда писал свою музыку. Он был здесь когда-то. Но ушел.
Я не могу уйти. Я не знаю, почему. Просто не могу.
Джессика перехватывает мой взгляд и улыбается. Из уголков ее серых глаз разбегаются еле заметные морщинки. Она демонстративно качает пустым ведром, которое через полчаса будет полно картошки, не без моего прямого участия, конечно. Я машу ей рукой и легкой трусцой бегу к грядкам. Прошло четыре года, но мы почти не меняемся. Как Адам и Ева.
Или как Авраам и Сарра?
Когда Синди заговорила, ее первыми словами были "папа" и "мама". Мы читали ей книги, она запоминала все больше и больше слов, и сейчас она разговаривает почти как нормальный человек. Но когда она научилась просить у машин игрушки, и я увидел их, мне стало не по себе. Я не знаю, как в них играть и как они действуют. От одного их вида у меня болит голова. Когда она играет с ними, она бормочет что-то неразборчивое, и я совсем не уверен, что это слова, которым учили ее мы. Только одно слово отчетливо выделяется среди них: "ксингу".
Я стою и задаю себе одни и те же вопросы, хотя уже давно понял, что чем меньше я задаю вопросов, тем лучше. Чем меньше я знаю, тем лучше. Я лишь слепо доверяю тем, кто вернул мне жену и подарил мне возможность вырастить дочь.
Мне все равно, что такое "ксингу".
Мне все равно, о чем думает Синди, весело размахивающая руками, когда ее жестам вторят разноцветные огни, играющие в небесах.
Мне все равно, кому - или чему - посвящено непрерывное, монотонное, постоянное гудение молитвенных машин Техаса.