Аннотация: Написан в 2018 году на конкурс "Мини-Проза" (финал). Тема: "Искушенье не имеет срока".
Поздно вечером Сергей Николаевич обулся и вышел из гостиницы. Телохранителей отослал. Хотел взять такси, но передумал - захотелось пройтись по родному городку пешком.
Полчаса спустя Сергей Николаевич оказался на берегу реки.
Непроницаемо смотрел он в спокойную, темную воду, по которой изредка пробегала рябь от ветерка или проплывшей рыбы. Стоял неподвижно, опираясь на палку, пока от заката осталась лишь тень красных отсветов на горизонте. А река все текла и текла.
Тогда Сергей Николаевич медленно подошел к самой кромке и еле слышно прошептал:
- Конфетку хочу. Самую вкусную. Ту самую.
И тогда, показалось ему, колыхнулось что-то во тьме реки, будто черный силуэт всплыл к поверхности, туманную руку протянул. С конфеткой. Той самой.
Сергей Николаевич улыбнулся. И шагнул в воду.
* * *
Провинциальный театр на отшибе гудел, подрагивал от звуков непривычной аппаратуры, мощной, столичной. Потрескавшийся асфальт вокруг заполонили иномарки. Люди набились корнишонами в маленький зал, стояли в проходах, заглядывали в окна, вскарабкиваясь на облупленную лепнину. Дородная женщина, администратор, озирала взволнованно толпу - не сломали бы, не попортили, хотя все последствия с ней были оговорены, вся ответственность отобрана, все деньги уплачены. Так ведь свое, они уедут, а это все свое, родное. Вот ведь черт принес этого Сирожу, так его называла старая полуслепая Патрикеевна, знавшая его еще ребенком - Сирожа - говорят, он детство здесь провел. И вот вернулся теперь, толстый, с палкой ходит. А ведь не такой уж и старый, едва за полтинник. Какой из него великий актер, курам на смех, жирдяй форменный, ни одного фильма с ним не видела. Ему бы огородик хотя бы соточек на двадцать, живо схуднул бы, актер.
Администратор прислушалась. Похоже, начиналась пресс-конференция. Сирожа постучал по микрофону и сказал:
- Сразу хотел бы объяснить, почему мы встречаемся с вами именно здесь. Это мой родной город. Пятьдесят лет назад это была глухая деревушка, даже электричества не было. Вместо света керосинки. Можете себе представить? Зато спать пораньше ложились, не то, что сейчас.
Отголосками далекого грома раскатился под сводами театра шорох вежливого смеха.
- Поэтому, - продолжал актер, - мне показалось правильным не просто навестить ее, а провести здесь эту встречу, пригласить всех вас. Может быть, кого-то заинтересует это место. В плане инвестиций там, или еще чего-то такого. Это, конечно, не деревня уже, тут столько все понастроили, ужас. Я в гостинице остановился, так на том месте теплицы пятьдесят лет назад стояли.
Администраторша вполуха слушала, как этому якобы великому актеру задавали вопросы, когда на пороге зашаркали. Патрикеевна, вытягивая худую морщинистую шею, оглядела спины людей, махнула безнадежно и устало.
- Чаво говорят-то? - спросила она администратора.
- Говорят, полвека назад теплицы были на месте "Ники" нашей.
- Чаво? Кого взашей?
- Теп-ли-цы, говорю! - закричала администраторша по слогам, и на нее тут же зашикали со всех сторон. - На месте гостиницы.
- Подлецы, ой! Ужасть. Говорят, подлецы какие-то Сашку убили. Не сам он. Заходил милицанер, тогда еще. Он говорил. Статный мущщина был, помню, глазки ему строила. Столько времени прошло. Полвека почитай. Ужасть. Пойду курей кормить. Хотела на Сирожу посмотреть. Да не разгляжу его отсюдова. Слепая стала, ой!
Администратор вздохнула. За стенкой, усиленный электричеством, звучал голос очередного журналиста.
- Известно, - говорил он, - что актеры неохотно снимаются в ролях, которые требуют, ну как бы это сказать, смерти на экране. Вы же, напротив, как будто бы ищете такие роли. Почему? Вы любите умирать на камеру?
В соседнем зале шелестит неловкий смех.
- Это действительно так, - отвечает Сирожа. - Мне это интересно. Я хочу понять, что чувствует человек во время смерти. Я, в некотором роде, ею одержим.
В театре царит молчание.
* * *
Василий уже было намеревался покемарить, как вдруг услыхал урчание мотора. Выглянул. К входу на кладбище подъезжал "гелендваген". Машина не впечатлила - на Востряковское и роллс-ройсы регулярно заруливали. А вот время непривычное. В полвторого ночи мало кто родственников желает навестить.
С заднего сиденья вылез дородный человек. Он показался Василию смутно знакомым, но в неверном свете фонарей было не разобрать. Толстяк что-то сказал водителю, а затем уверенно пошел вглубь кладбища. Один.
Василий подошел к машине. Отсалютовал коллегам-охранникам.
- Что-то припозднились вы, - ухмыльнулся он.
Человек на пассажирском сиденье махнул рукой.
- Люди искусства, мать их! - проворчал. - К матери на похороны не успел. Прямо с самолета приехали.
- А! Бывает. Я и смотрю, лицо знакомое.
Охранец за рулем наклонился к Василию.
- Слышь, - сказал он. - Не в службу. Не проследишь, а? Там темень, башку свернет, у нас разбираться не станут, сам он запретил, не сам.
- Да мне тоже как-то не с руки, - ответил тот. - На вверенной территории. Вот же принесло на мою голову! Участок хоть какой, не в курсе?
В ответ лишь руками развели.
Особого расстройства Василий, впрочем, не испытывал. Все мы люди, все мы из-за дел и пробок не успеваем иногда сделать очень важные вещи. Вооружившись фонариком, он отправился за толстяком, который сгинул в глубине кладбища.
Актер, похоже, был родом из кошачьих. По крайней мере, обходился он без света, и шума почти не производил. Но мазнув пару раз лучом по деревьям, Василий заметил вдали какое-то движение и направился туда. Вскоре его глаза привыкли к лунному свету, ноги сами привычно выбирали маршруты между хаотично натыканными заборчиками, и мало-помалу он настиг клиента, оставаясь совершенно незамеченным.
И тут ему стало не по себе.
За годы работы на кладбище Василий навидался всякого. Люди пытались сами себя порезать, да и других тоже; бывало, материли новопреставленного, или кидались на него с кулаками; катались по земле, прощались за руку - мало ли, всего и не упомнить. Поэтому, с одной стороны, то, что творил толстяк, было не таким уж и ужасным, даже наоборот, вполне мирным, и в определенных обстоятельствах даже естественным. Но с другой, чудилось Василию в этом всем что-то очень, очень, очень неправильное.
Актер ел конфеты.
Вокруг стоял одуряющий запах цветов, земляная насыпь была совсем свежая. Действительно, сегодня хоронили. По старым обычаям, принесли съестного, рассыпали у памятника - птицам да белкам на радость. И вот теперь человек перед ним, стоя на коленях, деловито обшаривал землю в поисках очередной конфетки - печенье игнорировал - и сосредоточенно отправлял все найденное на могиле матери в рот.
- Эй, - окликнул его Василий, не в силах больше наблюдать, - у вас все в порядке?
Эффект получился ошеломительный!
Толстяк подскочил, как ужаленный, и бросился наутек! Василий, с криками "подождите! остановитесь!" припустил за ним. Несмотря на фонарик и знание местности, догнать на первый взгляд неповоротливого беглеца не удавалось. Тот явно тоже не в первый раз приходил сюда.
Василий надеялся, что актер даст кругаля и убежит к машине. Его такой вариант вполне устраивал. Но случилось иначе. Нога толстяка запнулась о протянутую вдоль тропинки трубу. Послышался оглушающий хруст костей, звук падающего тела. И сразу следом - дикий, истошный вопль.
Василий зажал уши.
Он вдруг испугался. Вопль шел буквально отовсюду, словно орал не один человек, а целый десяток. И столько же в этом крике сплелось разновидностей боли. Не только физическая, от сломанной ноги, но еще и боль утраты, и боль упущенной возможности попрощаться, и боль обиды на весь мир, и какие-то еще более тонкие и жуткие разновидности боли, о которых Василий ничего не хотел знать, но которые разум его живописал во всех подробностях под воздействием единственного звука. Уже слышались вдалеке обеспокоенные крики охранников, а разверстый рот актера выблевывал все новые водопады боли, и самое страшное, что было совершенно очевидно - все это копилось бог весть сколько времени внутри него, ибо иначе так кричать невозможно, просто невозможно.
* * *
Он стоял одновременно на сцене и в операционной. Его окружали коллеги и медсестры, а там, вдали, маячили злобные воодушевленные лица демонов, что сорвутся с места при первой же ошибке.
Началось.
Вскинув скальпель шутки, он аккуратно провел им по коже представления. Разрез раззявился в улыбке, забулькал кровью смеха. Но там, внутри, лежало то, что привело его сюда - наполнение, составные кусочки жизни, обнажены и беззащитны. Сердце смысла, порочная печень, легкие воспоминания. И все покрыто паутиной, сковано белесыми нитями невода, закинутого смертью, и каждую секунду тот подтягивается, подтаскивает уставшую трепыхаться рыбу.
И нужно лишь освободить ее.
Он подцепил один из узелков, рассек - аккуратно! аккуратно! - и вот уже погасла часть улыбок, и шутка заглянула в душу, а сердце забилось чище и ровнее. Он ткнул в другой, и демоны отпрянули от желчи, потекшей из-под пальцев, и вот уже вокруг засуетились коллеги, начали совать в рану тампоны гэгов, приглушить реакцию. Аккуратно!
Аккуратно!
Все дальше он вгрызался в невод смерти, но время уходило, и на исходе были силы зрителей, что не хотели более страдать, и ждали анестезии антракта. И тогда он рубанул наотмашь, напоследок, безо всяких экивоков. Кто выстоит - поймет. Кто не скривит брезгливую гримасу - будет жить вечно!
И лишь когда упал занавес, и бархатная тьма покрыла вселенную, кто-то хлопнул его по плечу, и еще кто-то сказал "ну ты даешь" - лишь тогда он вспомнил, что надо позвонить в больницу, в Москву, спросить, чем все закончилось.
* * *
"...Естественно, никакого дела заводить не стали, поскольку очевидно было, что труп уже давно закоченел. Так что, как ни цинично это прозвучит, на его карьеру это повлияло в основном положительно. У него появился ощутимый флер надмирности, страдания, особенно учитывая историю с братом.
Поэтому, когда он просил дать ему трагическую роль, постановщики частенько соглашались. А после того, как несколько ролей он блестяще отыграл, совсем перестали сомневаться. К тридцати годам его график съемок и гастролей был забит буквально под завязку.
По поводу взаимоотношений с женщинами тут все просто - их не было. Долгое время считали, что он гей. Но сам он никогда никаких поводов не давал так думать. Вообще, я не сказала бы, что такое положение вещей неестественно. Это крайне эксцентричный человек, которому на других людей вообще плевать. Я могу вам рассказывать о нем что угодно, не боясь какой-то негативной реакции. Ему плевать на меня, на вас, на всех. Я не могу представить себе женщину, которая была бы ему нужна, даже если она сама согласилась бы терпеть такого эгоиста. Это обратная сторона гения.
В его жизни только две страсти - это смерть и сладости. И вот эта постепенная трансформация, которую мы видим сейчас, это, безусловно, следствие второго. Он постоянно что-то ест. Рассказывают, что на съемочной площадке он иногда не успевал прожевать очередную конфету, когда режиссер командовал следующий дубль, и так и играл, с конфетой во рту. И утверждают, что это были лучшие дубли. Такой вот Демосфен от актерского мастерства.
Я думаю, что он долго не протянет в таком режиме. Но, тут понимаете какое дело - он ведь безумен. Ему не втолкуешь. Я встречалась с ним несколько раз, уточняла детали биографии, он их безо всякого стеснения рассказывает. Но я вижу, что это маска, за которой уже не человек. Вернее, человек там изредка проглядывает, но по большей части я даже не найду слов для того, что там. Я бы сказала, что там что-то чужое, совсем чужое. И не факт, что живое..."
* * *
После того, как они обменялись конфетами, Ваня резко махнул рукой в сторону реки, выбрасывая Максимкину. Максимка даже не заметил, где она упала.
- Ну зачем ты?! - заканючил он. - Это моя! Моя!
- Отдавай мою, - сказал Ваня. - Тебе артисты еще дадут.
На прошлой неделе в их городок приехали артисты. Раскинули палатки, расставили камеры, кино снимают. Добрые очень артисты, местную детвору конфетами кормят. Ваня с Максимкой у них с тех пор часто ошивались. Не только из-за конфет, просто интересно же.
- Не дам! Сам съем!
- Отдавай! - в голосе Вани появились угрожающие нотки.
Он стал надвигаться на Максимку и попытался схватить его. Тот увернулся, побежал к реке и швырнул золотистую конфету Вани в воду.
- Вот так тебе! - закричал он.
- Дурак ты, - сказал Ваня, разжимая кулак.
В нем лежала Максимкина фиолетовая конфета.
- Обманул я тебя, - продолжил Ваня. - Но теперь чего уж, давай взаправду.
И он бросил Максимкину конфету, теперь уже на самом деле, в самый центр реки. Та сгинула с громким бульком.
И тут кто-то засмеялся, загоготал у них за спинами.
Дородный человек в подтяжках, один из актеров, чуть не сгибаясь от хохота, подбежал к самой воде и начал танцевать, показывать реке фиги и другие неприличные жесты, и даже задницей поворачивался, приговаривая "так ее! так ей и надо! знай наших!" И все время хохотал. И только пару минут спустя, когда подбежала какая-то девушка, помахала рукой и крикнула, что начинаются съемки, он успокоился и пошел прочь, все еще похихикивая про себя. И по дороге посмотрел на Ваню с Максимкой, подмигнул и показал большой палец. И улыбался при этом так, что тем совсем расхотелось ссориться. И конфет расхотелось тоже.
* * *
ЖУРНАЛИСТ: ...Напоминаю, мы ведем свой репортаж с церемонии закрытия фестиваля. А вот и один из самых загадочных дебютантов последнего десятилетия, собравший здесь целую россыпь призов. Сергей, вы один, как всегда?
СЕРГЕЙ: (улыбается) Как всегда.
Ж.: Как вы прокомментируете свой успех?
С.: Я думаю, просто нужно верить в то, что играешь, вот и все.
Ж.: Получается, в "Божественной комедии" вы просто поверили в то, что вы - Вергилий?
С.: О, эту роль, мне кажется, мог сыграть любой. Каждый, кому знаком ад, мог сыграть Вергилия. Он есть у всех.
Ж.: То есть, вы хотите сказать, что ад вам привычен?
С.: Совершенно верно.
Ж.: Нет, такой мрачный взгляд на мир определенно не мой выбор.
С.: А вам не дано выбирать в этом вопросе. Ад выбирает вас, он с самого рождения уже внутри вас.
Ж.: (нервно смеется) С нами был как всегда эксцентричный...
С.: (перебивает, кричит в камеру) Ад внутри вас! Помните об этом! Он внутри вас всех!!!
* * *
Марина вертела в руках бокал, хитро поглядывая на Сергея. Тот с прищуром жевал конфету, лишь на секунду отвлекшись на пробежавшего мимо официанта.
- Пытаешься заинтриговать меня? - усмехнулся он. - Не стоит. Мы, актеры, знаем, что почем.
- Третьего. Так что негоже вам, Марина Ивановна, носик задирать сверх меры.
- Да что вы, что вы, Сергей Николаевич, как можно.
Она умолкла, и снова взялась за бокал, задумчиво глядя на лужицу красного вина, дрожащую внутри. Гонор Сергея задел ее сильней, чем был бы должен. Столичный франт, стиляга, держит ее на поводке, но не слишком близко. Как будто у нее нет своего достоинства. Как будто ее чувства ничего не значат.
Эмоции перехлестнули через край, и не успев подавить их, да и не очень того желая, она добавила:
- Ох уж эти актеры. Клянутся в вечной любви, а сами даже с родителями не познакомят.
Сергей метнул на нее серьезный взгляд.
- Мои родители развелись недавно, - сказал он. - Отец слишком много пил. Я и не видел его с тех пор. Так, пару раз по телефону говорили. А знаешь... Я мог бы убить двух зайцев. Навестить старика, и заодно тебя с ним познакомить. Ты как?
Знакомство со старым пьяницей ей не улыбалось. Но идти на попятный было глупо.
- Все лучше, чем ничего, - вызывающе улыбнулась она.
Он бросил на стол мятую купюру.
Минут пятнадцать они шли от метро по утопающим в зелени улицам. Сергей вертел головой, будто сам не был уверен до конца, в какой стороне нужный дом, но затем явно нашел знакомый ориентир, прибавил ходу.
- У него не очень в последнее время удачно было, - говорил по дороге Сергей. - С работы выперли за пьянство. Не знаю, устроился он куда-нибудь или нет. Говорит, лечится так. Спина, мол, болит, а выпьет - не болит. Ну, понятное дело.
В подъезде неприятно пахло, но Сергей и бровью не повел. Он уверенно поднялся на четвертый этаж и нажал кнопку звонка.
Никто не отозвался. Марина вздохнула с облегчением.
- Что ж, он свободный человек, - пожал плечами Сергей, и машинально дернул дверную ручку.
Дверь открылась.
В нос ударила сильная вонь. Они переглянулись. Марина сделала шаг с порога и замерла, она боялась идти дальше. Сергей заглянул на кухню, потом в комнату и резко, будто врезавшись на невидимую стену, остановился в дверном проеме.
- Что? Что там? - вскрикнула она.
Она хотела посмотреть и одновременно не могла сойти с места. При виде лица Сергея ей стало страшно. Ей хотелось убежать.
- Конфетку захотел?! - неожиданно взревел он и ударил кого-то в комнате. - Конфетку! Захотел! Мою! Конфетку!
Сделав пару шажков, она увидела, как Сергей бьет, пихает, толкает свисающее с потолка тело. Она отскочила, но оно уже так сильно раскачалось на скрипящем крюке от люстры, что босые пятки то и дело мелькали в дверном проеме.
Марина закричала и понеслась вон. За спиной слышались бессвязные ругательства про конфетку, потом раздался грохот, и только тогда все стихло. А может быть, она просто была уже достаточно далеко.