Никлас кинул спичку в бак. Пламя весело заплясало по пропитанным керосином поленьям. Дождавшись, пока Ариэль закроет глаза, Никлас рубанул изо всех сил, прямо по грудине. Привычно повернул мачете. Рёбра с глухим хрустом разошлись, и сразу же раздался короткий звонкий треск. Из Ариэль вырвался стон, больше похожий на карканье.
Чёрт, подумал Никлас, отбрасывая окровавленный обломок лезвия. Опять нож покупать. Кровь его, что ли, разъедает?
С трудом расширив рану, он принялся доставать личинок. Пламя принимало в свои объятия лениво шевелящихся опарышей-переростков, обдавая сгустившийся полумрак шипением и сладким запахом, похожим на жареную кукурузу.
С минуту пошарив между лёгкими - Ариэль очень страдала, если внутри что-то оставалось - Никлас стянул разрубленную грудную клетку заранее припасённым жгутом. Затем снял перчатки, бросил в огонь. Окинул взглядом окровавленное тело, пытаясь понять, все ли в порядке.
Русалка облегчённо улыбнулась и затихла. В такие минуты, полуобнажённая, спокойная, она казалась почти красивой. И длинная кровавая полоса меж грудей её почти не портила. А возможно, даже наоборот.
По дороге к автобусной остановке Никлас постарался эту мысль отогнать. На Акушера, о котором писали все новостные порталы, он походить нисколько не желал.
Дома он первым делом традиционно налил горячую ванну. Почти за десять лет так и не отделался от ощущения ползущих по коже крошечных червей, которое можно было только смыть.
Услышав плеск воды, из своей комнаты показалась мать. Спросила неодобрительно:
- К русалке своей катался опять?
Никлас не ответил за ненадобностью.
- Когда познакомишь-то?
- Она тебе не понравится, - против воли ухмыльнулся он.
- Ужинать будешь или спать сразу?
- Ни то, ни другое. Завтра зачёт по теорверу, надо некоторые вещи подучить. Я по дороге поужинал.
Мать раздражённо фыркнула, но, к счастью, ничего больше не сказала. Дверь в комнату закрылась.
Никлас разделся и с наслаждением погрузился в воду. Перед глазами стояли сиськи Ариэль и её роскошная фигура, скрытая от пояса многослойной юбкой. Только однажды, лет в двенадцать, Никлас видел её ноги. Он шёл вдоль пруда, и она выскочила вдруг, выхватив у него из под носа гадюку, на которую он чуть не наступил. Ноги как ноги, когтистые, как и руки, в чешуе, плавно сходящей на нет где-то к коленям. Русалка была совершенно голая тогда, но самых интересных подробностей он не разглядел. Не до того было.
Кажется, именно после того случая она вскоре впервые попросила выпотрошить её.
Как он тогда не только сохранил рассудок, но и умудрился не спалиться перед родителями, Никлас не помнил. Топор был острый, но недостаток умения и сил превратил грудь Ариэль в рубленое мясо. От вида первой же личинки его стошнило. Когда от жара заранее разведённого костра та лопнула, забрызгав дрова белёсыми, быстро выкипевшими каплями, его стошнило ещё раз. Буквально вслепую он вытащил ещё несколько опарышей и сбежал, уверенный, что русалка навсегда погибла.
Наверное, примерно тогда он начал понимать, что никакая она не русалка. И, очевидно, не Ариэль. Ей пришлось так представиться когда-то четырёхлетнему мальчишке, чтобы не спугнуть его. Но сколько он ни спрашивал о том, кто она, Ариэль лишь печально молчала в ответ.
Недалеко от деревни, где жила его семья, раскинулась сеть торфяных прудов. Отец тогда ещё был жив. Заядлый рыбак, он пропадал там каждый вечер. Однажды, взяв сына на рыбалку, отец уселся с удочкой у основания небольшой косы, а Никлас побрёл к её концу. Именно там он в первый раз встретил Ариэль.
"Я так долго ждала тебя", кажется, сказала она тогда. И попросила приходить почаще. Он уже плохо помнил. Давно это было. Он был слишком мал.
Отец заметил, что Никлас с кем-то разговаривал, но значения этому не придал. Лишь удивился мимолётно - женщина-рыбак, да ещё на лодке.
Бывает же.
В дверь ванной постучали.
- Про Акушера передачу будешь смотреть? - с ноткой ехидства спросила мать. - Ты вроде говорил, твоя русалка тоже рыжая? Скажи, чтобы поаккуратнее была!
Рыжая, да. К счастью, скорее всего, Акушер сбежит от неё, роняя тапки.
Но спасибо, мама, за заботу. Спасибо.
Зачёт Никлас завалил.
Домой идти не хотелось. Учитывая, что вместо подготовки он мотался в деревню, пощады от матери ждать не приходилось. Достанется и ему, и Ариэль. А недалёкую девочку, с которой Никлас разошёлся в начале учебного года, будут превозносить, как эталон ответственности. Хотя до этого мать чехвостила её по любому поводу и заочно, и в глаза.
Никлас надел наушники, врубил любимый альбом. Ноги сами несли его по улицам и набережным, а те становились всё менее знакомыми. Бутылка пива привычно помогала диалогу с самим собой.
Русалка немного осложняла ему жизнь. Но бросить её Никлас никак не мог. Его личная дверь в тёмный, чужой мир, полный опасностей, чудес и удивительных возможностей. Дверь кривая, ржавая, запачканная кровью, но одновременно крайне притягательная.
С вялым удивлением Никлас понял, что едва ли не впервые размышляет об Ариэль в эротическом контексте. Не потому, что она страшная, вовсе нет. Никлас давно привык к её облику. Просто, общаясь с ней с детства, он относился к ней, как к старшей сестре. Даже странно, что его восприятие вдруг так изменилось.
- Бессмертными, - жалобно сказал кто-то в паузе между песнями. - Люди станут бессмертными!
И женский голос истошно завопил в ответ.
Никлас вырубил музыку. Оказалось, что он забрёл в небольшой безлюдный сквер, окружённый высокой ажурной оградой. Он бросился на шум, только чтобы успеть увидеть, как тёмная фигура вытаскивает из чего-то бесформенного, лежащего на траве, сверкающую красным стальную полосу.
- Жаль, - тоскливо сказала фигура. - Жаль. Жалко. Жаль.
Попятившись, Никлас споткнулся о бордюр и не смог удержаться на ногах. Акушер обернулся на шум и в три громадных прыжка оказался рядом. В руке он сжимал что-то совершенно дикое, невозможное, какой-то гибрид палаша с мультитулом. Свет одинокого фонаря пробежался по лезвию, прорезанному вычурной, но смутно знакомой вязью, и упал на худое, измождённое лицо.
- Вот оно что! - сказал Акушер и захихикал. - Вот оно что! Ну конечно! Конечно!
Надо закричать, подумал Никлас. Надо убежать. Надо что-то сделать. Но ничего не делалось. Мышцы стали пластиковыми. Он превратился в безответное чучело. В рисунок на асфальте.
Акушер плашмя легонько стукнул его по голове своим кошмарным окровавленным инструментом и пообещал, выпучив глаза:
- Я найду её! Я найду её!
В следующее мгновение он уже исчез среди теней. Как раз перед тем, как их разорвали проблесковые маячки.
После того, как народ массово повалил в город, в деревне осталось достаточно пустых домов, чтобы не платить за съём. Наладить минимальные удобства хватило остатков стипендии. Для существа из леса это вообще, должно быть, хоромы. Никлас подковыривал ещё, что русалка не должна жить вдали от воды. Ариэль не поддавалась, лишь улыбалась понимающе жёсткими рыбьими губами, обнажая остренькие зубки.
Кроме дома, русалка ничего у Никласа не просила. Но когда он предложил сам, заказала мяса, рыбы, и, как ни странно, пряжи разных цветов. Связала ему шарф с причудливым узором на день рождения, неиссякаемый источник дружеских подколок. Собираясь к ней вне очереди - обычно он ездил раз в три недели, потрошить - он тоже хотел кое-чего прикупить, но теперь начисто позабыл про всё.
Ариэль встретила его на пороге, открыв за секунду до стука. Оделась она в этот раз гротескно и комично - изящное зелёное шерстяное платье и толстенные белые вязаные перчатки, практически как у Микки Мауса. Быстро прочитала выражение его лица, без слов раскрыла руки, утопив в объятиях и запахах чужого мира.
Пару часов спустя, когда он выговорился; когда рассказал, как его мотали по следователям, как хотели закрыть в качестве подозреваемого, и он два дня провёл в изоляторе; когда свершилось многое из того, что казалось ему неестественным и мерзким, удивительным и ужасным, восхитительным и волшебным; когда он понял, зачем нужны перчатки, и расплакался от умиления, и сам их с неё снял - тогда он сказал:
- Это был Акушер. Ты понимаешь?
Нет ответа. Сине-зелёные глаза посреди разметавшихся красных волос смотрят спокойно и уверенно.
- Ты знаешь, кто это?
Ариэль указала чешуйчатым когтистым пальцем на старенький планшет, купленный год назад на распродаже. Она не любила говорить.
- Нет. Я имею в виду - ты знаешь, кто это? Он из ваших?
Скажи "нет", покачай головой, подними бровь, сделай что угодно, только отрицай.
Отрицай!
Нет ответа.
Никлас наколол изрядно дров новым мачете, прежде чем решил, что готов.
- Огонь? - спросил он.
Рыжий водопад едва заметно качнулся.
- Холодильник, - проскрипела Ариэль.
Никлас поморщился. Рассовывать эту дрянь по пакетам, заклеивать скотчем и складывать в холодильник - другими словами, держать в руках дольше секунды - он не любил.
- Хорошо, - сказал он.
- Никлас.
Он замер. Ариэль почти никогда не называла его по имени.
- Приходи через три недели.
"Зачастил ты что-то к русалке своей", пронеслись в голове слова матери. А как тут не зачастить? Когда единственный, кто тебя понимает - чудище из кошмарных сказок. Чуть не брякнув глупость в духе "я тебе надоел", он вдруг понял - холодильник.
Никлас никогда не задавался вопросом, куда пропадают оттуда личинки спустя три недели. Спрашивать не было смысла и самое главное - желания. Теперь же, навещая Ариэль едва ли не через день, он, очевидно, будет мешать тому, что она делает с ними. Узнает много лишнего. Не то, чтобы он сам так уж этого хотел. Но тоска всё же запустила в душу щупальце-пиявку. Радовало только то, что холодильника два раза подряд не было никогда. Да и вообще выпадал он нечасто.
Он хмуро кивнул.
- Никлас.
Ржавый голос звучал с необычной нежностью.
- Я люблю тебя.
Что она вкладывает в слова, которые ей так понравилось повторять?
Почему они так остро отзываются в нём каждый раз? Почему он вообще всё это делает?
Никлас устало улыбнулся и занёс клинок.
Скучать, впрочем, не пришлось. Бакалавриат - это вам не шутки.
Никлас твёрдо решил сдать экзамены на отлично, но уже на втором срезался, угодив к слишком строгому преподавателю. Жаль, отстранённо думал он, не повезло. Ну да ни на что эта четвёрка не влияет. Разве что на уязвлённое самолюбие.
Мать, против обыкновения, не встречала с расспросами, а уткнулась в монитор. Никлас прошёл к ней, якобы сообщить об оценке, но на самом деле попробовать выяснить, чем она так увлечена. Та лишь отмахнулась.
- Акушера взяли, - бросила она коротко.
Никлас пулей бросился к своему компьютеру. Загрузил официальное интервью, послушал, посмотрел. Акушера убили на очередной, седьмой, жертве. Рыжей, как водится. Женщину, увы, спасти не успели. Опера - вроде бы опытные, немолодые - бледнели и тряслись. Видео было странно рваное, будто наспех порезанное и смонтированное.
Пошерстив интернет, Никлас наткнулся на некий неофициальный слив полной версии. Качество отвратительное, но хронометраж длиннее минут на пятнадцать. Никлас оплатил доступ, домотал до отметки на шкале, означавшей вырезанный фрагмент, и ткнул кнопку воспроизведения.
Журналист: У нас есть аудио-запись последних секунд жизни Акушера. Давайте послушаем.
(Запись включается. Слышен хриплый крик: "Нашёл! Я нашёл! Не убегай! Не убегай! Не мешайте мне! Не мешайте..." Звук выстрела. "Подожди! Подожди!" Множество выстрелов. Булькающий хрип. Запись отключается.)
Журналист: Что в этот момент происходило?
Опер1: Мы не имеем права...
Опер2: Да к чёрту! Там было что-то... Вылезло из женщины. Типа большого головастика.
Журналист: Эмбрион?
Опер2: Не знаю. Нет, вряд ли. Больно шустрый.
Опер1: Паразит какой-то.
Опер2: Да, похоже. Бросился в канализацию. Акушер ему кричал "подожди". Побежал за ним. Мы на перехват, но он железякой своей размахивал. Ну и вот.
Опер1: Стреляли на поражение. Не имели права упустить, сами понимаете.
Журналист: Вы не смоги поймать это... существо?
Опер2: Нет. Не смогли.
Журналист: И теперь эта дрянь где-то буквально под нами? Вам не страшно?
Опер1: Страшновато.
Опер2: Да не в этом дело-то! Я всегда верил, что Акушер безумен. А он, получается, искал эту штуку. И нашёл. Понимаете? Нашёл!
Никлас закрыл вкладку и зажмурился. Из темноты перед ним проступали очертания личинок, которых он регулярно вычищал из русалки. Рыжеволосой русалки. Ему казалось, что у личинок отрастают ручки и ножки, отчего они немного становятся похожи на кошмарные мультяшные бананы.
Деревенский дом встретил его пустотой и холодом.
Июнь выдался дождливым. На кухне капало, прямо посреди стола. Никлас дёрнулся было подставить кастрюльку, но опустил руки - зачем? Ариэль ушла. И забрала всё, что могло о ней напомнить. Холодильник сверкал издевательской белизной - что изнутри, что снаружи.
Никлас был абсолютно уверен, что исчезновение русалки связано со смертью Акушера. Что это звенья одной цепи. Но он знал слишком мало, чтобы хоть что-то предположить.
- Любит она, - пробормотал он. - Дура.
В глазах защипало. Как она теперь? Никлас слышал байку о том, как грибник нашёл в здешних лесах женщину с распоротым животом, растянутую меж четырьмя деревьями над догорающим костром. Но когда тот привёл людей, они ничего не обнаружили. Грибник тот любил заложить за воротник, посему никто его рассказ всерьёз не принял.
Но Никлас помнил, как больно было Ариэль, если он недостаточно хорошо вычищал её. Такого не случалось уже много лет, конечно. Но он помнил.
К концу лета он перестал приезжать сюда. И к старому дому - тоже.
Время страшных сказок подошло к концу.
* * *
Даже во сне Никлас не мог и предположить, что однажды влюбится в цыганку.
Одевался и стригся он вызывающе, но женщин не понимал, и первым отношения заводить не стремился. Общение с пропавшей два года назад русалкой не в счёт. И тут на тебе! Выхватила из толпы, закружила, обобрала, сгинула. Обычное дело. Только вместо того, чтобы спокойно оплакать пропавший кошелёк - не так уж много там и было - заметив знакомые одежды, ринулся искать девушку, сделав вид, что ищет правду.
Она стояла, подбоченившись, в кругу подозрительно и презрительно щурящихся мужиков. Голубоглазая, златовласая, явно чужого роду-племени. Смотрела уверенно и восхищённо, едва сдерживаясь, вопрос только - от чего. Но прежде чем успел Никлас слово молвить, увела его под руку старая гадалка. А точнее - силой затащила в шатёр, со всяких глаз долой.
Минуту назад Никлас не знал бы, что ответить, но представил, что уйдёт отсюда один, и не вынес этой мысли.
- Люблю, - ответил он.
- Тогда знай три вещи, - сказала гадалка. - Первая - Мира знала, что ты придёшь. Сказала - если придёт, уйду с ним. Сказала - судьба моя. Можешь её даже не спрашивать.
Старая цыганка открыла маленький сундучок, протянула Никласу фотографию. На ней девочка лет десяти терзала, хохоча, какую-то невероятно шерстистую собаку.
- Это Мира? - спросил он.
- Это Мира год назад. Возьми себе.
- Что? - не понял Никлас.
- Это вторая вещь. Мира быстро горит. И, может статься, быстро сгорит. Не боишься?
Никлас не поверил, но разворачиваться на полпути не пожелал.
- Не боюсь.
- И третья вещь. Самая важная. Есть у Миры метка на спине. Шрам - не шрам, родинка - не родинка. Когда поняли, что не простой человек, привели к шувани. И было видение шувани. Три слова прокричала: "айахем, фатара, ивенайя". И сказала шувани - так звучит эта метка, и скоро понадобится она, но что означает, и кому предназначена - неведомо. Запомнил?
- Айахем, фатара, ивенайя, - повторил Никлас.
Слова удобно улеглись в памяти, словно в заранее приготовленные ложементы. Гадалка откинулась на стуле, закрыла глаза.
- А теперь возьми её за руку и уходи. И не возвращайся более.
Никлас и не смог бы.
Днём позже не осталось в округе ни одного цыгана. Ушли. Сгинули. Растворились.
Мать, конечно, чуть удар не хватил. Сын цыганку в дом привёл. Хуже быть не может.
Однако спустя время она сменила гнев на милость. Мира будто не замечала шпилек, не понимала их, выслушивая всё с таким выражением лица, будто внимает откровению. Она неутомимо сновала по квартире, выполняя все домашние дела - матери достаточно было только намекнуть - восполняя энтузиазмом недостаток опыта. Да и обликом на цыган она была совершенно не похожа. Никлас иногда замечал, как мать украдкой любуется будущей невесткой. Хотя сам он к браку не спешил. Для этого документы нужны, и он покамест аккуратно выяснял, что в случае Миры лучше предпринять.
Чтобы заставить Миру хоть ненадолго сменить обстановку, Никласу порой приходилось тащить её на улицу силой, где она тут же начинала восторгаться первым встречным объектом, будь то машина, собака, карапуз или скульптура из покрышек. Гулять с ней ночью означало ежеминутно отдирать от звёздного неба. Секс с ней был неловок и волшебен, словно всё её тело состояло из эрогенных зон. Засыпала она, обязательно уцепившись в руку Никласа и закинув на него ногу.
С одной стороны, Никлас был счастлив. С другой - он всё сильнее убеждался, что слова старой цыганки про то, что Мира ещё год назад была ребёнком, похоже, подтверждаются. Мира вела себя так, будто недавно родилась, и только начинала познавать весь этот мир, полный приманок и чудес.
Эта мысль тревожила. И не только тем, что Мира могла сгореть.
В числе прочего Никлас боялся, что Мира совсем не приспособлена к жизни в городе. Воображение постоянно подкидывало мириады опасностей, которые поджидают очарованную странницу. Однако Мира училась быстро. Он приодел её в секонд-хенде по своему вкусу, и теперь Мира рассекала по улицам в деловом костюме, изрядно, впрочем, нарушая имидж постоянно открытым от удивления ртом.
Он рискнул прийти с ней на университетский праздник Рождества, после чего половину сокурсниц на ровном месте пожрала ревность. Мира не заметила ничего. Она восхищалась костюмами, ёлкой, статуями, пирожками, традиционным гигантским снеговиком и даже люстрами в центральном коридоре. Ей пытались подколоть, особенно когда узнали, что она выросла в таборе. Она в ответ восторженно травила байки из цыганской жизни. Уязвить её было абсолютно невозможно по причине непонимания ею самой сути процесса.
Постепенно Никлас, готовый воевать за свою любовь против всего мира, осознал, что делать это не обязательно. Мира словно переключила в его голове невидимый рубильник. Она была волшебницей, изменяющей для него реальность. Рядом с ней он обрёл не просто счастье.
Он обрёл покой.
И в этом блаженном состоянии, в уверенности в завтрашнем дне, которая обволокла его, будто коконом, он далеко не сразу заметил, что с ней что-то не в порядке. Когда мать сорвалась на неё впервые за несколько недель, он даже ухом не повёл, зная, что никто не может сердиться на Миру больше двадцати минут. Лишь спросил рассеянно про причину.
- Опять тарелку немытую поставила в шкаф, - хихикнула Мира. - Растяпа.
Из открытой форточки намахнуло февральским холодом. Никлас внимательно посмотрел в лицо Миры и обнаружил, что она меняется. Едва заметные морщины в уголках глаз. Чуть осунувшееся лицо. Серебряный волос, практически невидимый среди золотых.
Мира старела. И старела слишком быстро. Быстрее даже, чем год за десять.
Через две недели она уронила и разбила тарелку. Ещё через пять дней упала в обморок, когда пылесосила комнату. Никлас велел ей чаще отдыхать. Мира весело ответила "так точно", и тем же вечером задремала на табуретке во время ужина.
Мать встревожилась не на шутку. Никлас не знал, что делать. Лишь сказал ей, что врачи не помогут. Что его предупреждали ещё тогда, в таборе. Мол, родовое проклятие. Мать поверила. Вроде бы. По крайней мере, скорую вызывать не стала.
Чувствуя себя несчастным идиотом, несколько ночей подряд Никлас орал в форточку неведомое заклинание "айахем, фатара, ивенайя". Ничего не происходило. Мира с заговорщицким видом глазела на него с подушки. Он целовал её, стараясь не заплакать.
В конце концов, он вспомнил, у кого можно было бы спросить совета.
Если бы только удалось её найти.
Дом никак не изменился. Никто им не пользовался. На холодильнике лежал слой пыли, окрашивая его в благородно-матовый серый цвет.
Никлас осмотрел пустые комнаты. Вышел из дому, заглянул за погреб, поворошил ногой полусгнившие доски, из которых дождь за два года так и не вымыл впитавшуюся кровь. Запрокинул голову. В темнеющем небе одиноко горела яркая звезда. Юпитер, наверное, подумал Никлас.
- Айахем! Фатара! Ивенайя! - крикнул он.
Ничего не произошло.
Да и не могло произойти.
Потоптавшись немного, Никлас решил, что пора уходить, пока совсем не стемнело. Сделал несколько шагов, и только тогда заметил, что в глубине сада кто-то стоит. В руке у фигуры блеснуло что-то длинное и явно острое.
Страх затопил Никласа с головой. Он же умер! Умер!
- Не ожидала. Чужие слова. Здесь, - сказал родной ржавый голос.
Медленно переставляя ноги, русалка вышла под свет Луны. Лицо её кривилось от боли.
- Затянула с чисткой, - проговорила она. - Помоги. Раз пришёл. В огонь.
И протянула знакомое, уже изрядно ржавое мачете.
Никлас не решился оставить её одну. Позвонил матери, сказал, что появилась слабая надежда, и остался в деревне. Притащил стул, уселся под звёздами, замотался в шарф, и тут же задремал, завалившись на холодный шифер погреба. Проснулся от холода, когда уже светало. Тело задеревенело, и он затоптался на месте, разминая мышцы и посматривая на Ариэль.
Он никогда не видел её спящей. Впрочем, он не был уверен, что это именно сон. Возможно, какой-то стазис, специальное состояние для заживления ран. Измученное лицо русалки казалось ему сейчас прекрасным. Рыжая шевелюра свалялась и потемнела от грязи, выпирающие скулы подчёркивали необычно большие глаза. Немного всё портил рот, рыбий, жёсткий - Никлас помнил, как неестественно далеко он может вытягиваться. Впрочем, какие необычные ощущения он может при этом дарить, Никлас тоже помнил.
- Ты нашёл её? - спросил рот.
- Кого? - не понял Никлас.
Бирюзовые глаза раскрылись, уставились на него изучающе.
- Ту, что быстро растёт.
Никлас кивнул.
- Только она, кажется, умирает, - сказал он. - Ты можешь помочь? Ты знаешь, что можно сделать?
- Любишь?
- Да, - уверенно сказал Никлас.
- Жаль. Нельзя помочь. Здесь.
- А где можно?
- Там. Откуда я.
- Где это?
Нет ответа.
- Как туда попасть?
- Не знаю. Шарф. Всё, что помню.
- Где? - не понял Никлас.
Коготь на дрожащей руке указал на его шею.
- Шарф. Рисунок. Не забыть.
Секунду Никлас оторопело таращился на русалку. Затем сорвал с шеи шарф. Растянул его в руках, впервые за долгое время внимательно всмотревшись в странные ломаные линии узора. И сразу же вспомнил, где и когда видел одну из них. Где и когда эта линия навсегда врезалась ему в память.
Именно так выглядела кромка лезвия жуткого инструмента Акушера.
Поразительно, сколь многого можно добиться, зная, что на кону жизнь любимой женщины, а за плечами - поддержка существа из другого мира.
Никлас поднял все связи, которые смог, и выяснил, что инструмент Акушера передали в какую-то секретную лабораторию. Добился, чтобы его свели с кем-то, кто принимал решения. Наврал с три короба, что видел, как Акушер обращается с инструментом. Что Акушер якобы бродил по саду, "ловил" что-то, какие-то волны, а значит, инструмент работает только в определённых точках пространства. Потребовал баснословных денег за помощь. Отчаянно торговался, пока полностью не усыпил бдительность учёных.
Когда его рука сомкнулась на пластиковой рукоятке инструмента, Никлас дико испугался. Не столько даже того, что ему предстояло сделать, сколько самого прибора. Он отчётливо осознал, что в руках у него находится вещь, созданная нечеловеческим разумом. Вдоль лезвия шло два ряда крошечных ползунков, превращая клинок в безумный микшерный пульт. Гарда состояла из белоснежных лепестков, изрезанных иконками, которых Никлас никогда нигде не встречал. Казалось, одно неверное движение - и эта штука уничтожит мир.
Никлас коснулся одной из иконок. Именно её несколько дней назад нарисовала когтем на земле Ариэль. Сделав вид, что прислушивается к чему-то, сказал, что нужно перейти на другой конец канала. Вместе с группой учёных вышел на пузатый мостик. И улучив удобный момент, сиганул вместе с инструментом вниз!
"В нём от воды ничего не замкнёт", спрашивал он русалку неделю назад.
Та качала головой.
Чёрная мартовская вода ударила его дважды - второй раз холодом. От шока он выпустил инструмент, забарахтался, запаниковал. Инстинкт самосохранения забил разум, погнал тело к поверхности. Но русалка успела ухватить его за ноги и утащить на глубину. А через секунду ему в рот уткнулся мундштук акваланга.
Тепла в организме, впрочем, не прибавилось. Никлас покрепче обхватил воздушный баллон, зажмурился и отдался на волю Ариэль. Та порыскала немного, придерживая его за штанину - очевидно, искала инструмент - а затем, ухватив за шиворот, как котёнка, быстро потащила к месту, где для него была уже заготовлена тёплая одежда и обогрев.
Всё-таки не зря она русалкой назвалась, думал Никлас, изо всех сил стараясь не отключиться. Вон как плавает. Как торпеда.
Почему-то его очень успокоила эта мысль.
Миру они перевезли в деревню заранее. Никласа вовремя стукнула мысль, что его могут накрыть в собственной квартире. Кто знает, насколько оперативно они реагируют. Он подгадал время, когда матери не было дома, вызвал такси, аккуратно усадил Миру на заднее сиденье, сел рядом. Она практически не переставляла ноги, и у таксиста, кажется, появились подозрения, но Мира смотрела на Никласа с таким блаженством и любовью, что усатый толстяк чуть не всплакнул от умиления. "Мать?" спросил он. Никласу это слово словно вырезало кусок из сердца. "Болеет", ответил он тогда. "Везу на свежий воздух, чтобы поправилась". К счастью, таксист больше ничего не спрашивал.
Добравшись до деревни, они с Ариэль расстелили на полу покрывало и перетащили Миру. Та не проснулась, не шевельнулась даже. Лишь чуть сильнее задышала. Развернув шарф, Никлас начал медленно двигать ползунки на инструменте, чтобы их положение в точности совпало с ломаными линиями на вязаном рисунке.
- Второй ряд, - скрипнула Ариэль. - Ты говорил. У тебя есть.
Никлас кивнул, перевернул Миру на живот и задрал майку. Вдоль позвоночника шла кривая черта, будто нарисованная фломастером, немного бугрящаяся под пальцами. Длина её в точности соответствовала микшерному клинку.
- Как понять, не ошибся ли я? - спросил Никлас, выставив второй ряд ползунков.
- Не сработает, - ответила русалка.
Она подняла инструмент и вдавила его Мире в левую лопатку. Потекла кровь. Никлас безмолвно запротестовал, но Ариэль показала когтем на клинок. Кровь разбегалась по нему причудливой вязью, превращаясь в пылающие символы. Когда инструмент напитался кровью от гарды до кончика, русалка положила его у тела Миры и тронула уже знакомую Никласу иконку.
Тело Миры начало переливаться красками, которым Никлас не мог подобрать названия. А затем истаяло, не оставив и следа.
Никлас судорожно вдохнул. Он отчаянно надеялся, что всё сделал правильно. Что Мире помогут там, куда она отправилась. Он больше никак не мог повлиять на её судьбу.
Ему оставалось лишь верить русалке.
Когтистые лапы обвились вокруг его шеи, ласково прижали к груди.
- Я буду с тобой теперь. Если хочешь, - тихо прошелестела Ариэль.
Конечно, он хотел.
Потратив не так уж много времени, Никлас подыскал заброшенный дом километрах в десяти от городской черты, с нужной стороны, поближе к университету. Это позволило ему съехать из квартиры. Матери пришлось врать с три короба. О своём переезде он сказал, что ему нужно побыть одному, поэтому он не хочет даже говорить адрес. О Мире - что внезапно нагрянули её родственники, долго ругались, что он довёл девушку до такого плачевного состояния, и увезли к себе. Он, мол, настоял, чтобы поехать с ними, проверить, всё ли в порядке. Да, всё действительно в порядке, ему детские фотки Миры показывали, и даже одну подарили, чтобы отделаться, вот, смотри. Но теперь лишь от Миры зависит, захочет ли она с ним встречаться дальше, или нет.
Про Ариэль он, естественно, молчал, как оборванный телефонный провод.
Мать подозревала, что всё не так. Но отреагировала необычно смиренно. Лишь взяла обещание, чтобы регулярно навещал.
Началась непростая жизнь человека, у которого в шкафу спрятан монстр. Университет пришлось бросить - в первый же день куратор, мировой дядька, шепнул, что им интересовались личности более чем неприятные, посоветовал тотчас валить и пообещал, что с дипломом что-нибудь придумает. Работу пришлось искать соответствующую, без паспорта, чем новый начальник не стеснялся злоупотреблять. Первое время сил хватало только доползти до последнего автобуса. Но Ариэль натолкла каких-то корешков и сварила зелье, которое довольно мерзко пахло, но ощутимо прибавляло сил. В том числе в постели.
То было странное, но счастливое время. Осторожные ночные прогулки по близлежащим лесам, где они шарахались от каждого встречного. Оглушительный звук разгрызаемых костей, остающихся после разделки очередного куска мяса. Беззвучная сосредоточенная любовь, после которой бирюзовые глаза светились таким обожанием, что это искупало все сомнения и неудобства. Две бочки на заднем дворе, для которых, случись вдруг что, заранее придумали более-менее правдоподобную легенду. Одна - вскрытая, лежащая на боку, изъеденная кровью. И вторая, стоящая рядом, постепенно выгорающая изнутри, потому что теперь каждые три недели русалка выбирала огонь и только огонь.
И всё же существо, которого Никлас никогда не видел, терзало его разум. Существо, живущее где-то там, во мгле, выросшее во чреве рыжеволосой женщины, вскрытой Акушером. Никлас не мог отделаться от мысли, что Ариэль напрямую связана с произошедшим в те дни.
Поэтому спустя месяцы он решился на предательство.
У соседнего недостроенного и брошенного дома обнаружился отдельный аккуратный погребок. Несколько периодов по три недели - Никлас решался работать только в те ночи, когда Ариэль отсыпалась после потрошения - ушло на то, чтобы организовать там клетку с достаточно мелкой сеткой. Затем он бросил одного из опарышей в пакет вместо огня, отнёс в клетку и там запер.
Вопреки всем ожиданиям тварь не подохла, а довольно энергично жрала практически всё, что Никлас тайком ей приносил. Не прошло и месяца, как она трансформировалась в карапуза отчётливо женского пола, вполне милого и розовенького, если не считать отсутствующий голодный взгляд да острые, как у русалки, зубы. Кошмарная девочка ползала по клетке, чавкала объедками, но, к счастью, не пыталась ни подать голос, ни разломать прутья своей тюрьмы. А ещё она росла - буквально не по дням, а по часам.
Вскоре Никлас начал осознавать, что тварь ему кого-то напоминает. Сначала он долго пытался распознать в ней черты Ариэль, что было бы логично, но не преуспел. Каждый раз, когда он вываливал в клетку очередную порцию самой дешёвой обрези, остренькое светловолосое личико плотоядно следило за ним зелёными глазами, а он никак не мог отделаться от мысли, что где-то его уже видел. И в один прекрасный день мысли его набрели, наконец, на тот факт, что он уже однажды встречался с девочкой, которая растёт слишком быстро.
Которая горит слишком быстро.
Чтобы навестить тварь, требовалось отлучаться всего минут на десять. В отличие от постройки клетки, Никлас мог делать это каждый день. Как правило, он ходил к ней ночью - русалка спала много и крепко - и несколько месяцев ему удавалось хранить свою тайну. По крайней мере, он так думал. Он не учёл одного - смены времён года. И теперь, когда утром он вышел из дому, поглаживая карман с детской фотографией Миры, он обнаружил на выпавшем ночью снегу отчётливые следы. И не только собственные.
Его встретил до боли знакомый хруст. Ариэль сидела в клетке и дожёвывала измазанную в грязи детскую пяточку.
- Ты что наделала?! - выдохнул Никлас.
- Пустышка, - прохрипела русалка. - Нельзя оставлять так.
Никлас достал из кармана фотографию и припечатал к прутьям клетки.
- Это была Мира!
- Пустышка, - повторила Ариэль. - Без семени.
Когда смысл последних слов полностью проник в его сознание, когда события выстроились перед ним во всей своей неумолимой логике, понимание раздавило Никласа.