Титова Лидия Кузьминична : другие произведения.

Там, где восходит солнце

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третья книга Л.К.Титовой - книга воспоминаний. О далеком Сахалине, о безоблачном детстве, о мечтах сбывшихся и несбывшихся. Эта книга - для семейного чтения. Кому-то она напомнит свои далекие годы, а кого-то подвигнет на создание собственной книги воспоминаний.

Малая родина

(предисловие)

   Малая родина... В молодости мы просто не знаем, не чувствуем, что это такое; вся жизнь - впереди, весь мир открыт, безбрежна даже своя страна, а теперь и другие страны доступны, живи, где хочешь.
   Иное дело, когда экватор жизни пройден. Если ты - сельский житель, привязанный тысячей нитей к земле, к дому и не уезжавший надолго от родных мест, то понятие малой родины остается неактуальным. Но если судьба бросала тебя из края в край, даже в пределах родной страны, то наступает пора, когда мысли все чаще возвращаются к тем местам, где прошло детство, к той самой малой родине, к друзьям детства, к той речке и к тем соснам до неба, о которых поет Пьеха. Кто-то в эту пору начинает разыскивать и собирать старых друзей, а писатель - погружается в воспоминания.
   Именно эти воспоминания москвички Лидии Титовой о далекой своей малой родине собраны здесь. Где-то это - прямые воспоминания, где-то - художественное произведение, переплетающее быль и несбывшиеся мечты. Но в любом случае это написано сердцем, чистым сердцем той босоногой девочки, которая начала свою жизнь в краю, где восходит солнце.

Ностальгия

(рассказы)

Билет в юность

  
   Стучат и стучат колеса, поезд мчится все дальше и дальше - на Восток. Лето в разгаре, кто-то едет на пляжи Анталии, кто-то вернулся из поездки Швейцария-Австрия, а я мчусь в Сибирь!
   Все сложилось сразу, от какого-то внутреннего толчка. Еще весной я решила ехать и лишь только потом сообразила, что этим летом исполняется сорок лет, как я уехала из Новосибирска.
   Поездка оказалась знаменательной, приуроченной к юбилею...
   И вот я лежу на полке плацкартного вагона, в гуще простого российского люда. Народ все больше семейный, с детьми; добропорядочный, не пьют, не буянят, едут кто из гостей, кто в гости - к бабушкам, к дедушкам, к тетям...
   Я много лет летала самолетами, ездила в купейных вагонах, но то было в прошлой исторической эпохе. Теперь я вначале внимательно изучала расписание, чтобы не угодить в фирменный поезд, у меня на него денег не хватит, и скромно взяла билет в плацкартный вагон. Билет в юность.
   Впереди двое суток путешествия по России. Я давно уже столичный житель и все же взор мой иногда простирается туда, в далекую Сибирь и Дальний Восток, откуда я начинала свою жизнь...
   ... Мы совсем недавно сдали экзамены, окончили школу и поехали из маленького поселка в большой город Новосибирск. Мы не знали, что существует прописка, какие-то квадратные метры на человека, что нас обязательно надо куда-то приписать-прописать и только тогда можно устраиваться на работу.
   Мне еще нет семнадцати...
  
   Из дневника:
   Из Совгавани мы ехали пять суток. Места нам достались боковые, но мы с Нинкой не унывали. Днем складывали столик и сидели за ним, а если кто-то хотел поспать или просто поваляться, тот забирался на верхнюю полку. С нами рядом ехала большая семья, мы с ними очень подружились, брали у них нож и ложки. Они нас опекали. Ехали они в Братск... На станциях мы выходили на перрон, покупали горячую картошку, гуляли... Пересекли широченный Амур, переплыли его у Комсомольска на пароме. Здесь, ближе к устью он скорее похож на море, и волны, ну как на море! Наш поезд въехал на паром (был разделен на две части), и мы поплыли прямо в своих вагонах. Это было так здорово!
   А еще было очень интересно, когда мы ехали мимо Байкала. Поезд шел близко, близко, мы смотрели на прозрачную воду, сквозь которую видны были все камешки. И вдруг поезд остановился. Мы выскочили из вагонов и побежали к воде. Трогали ее руками, брызгались, потом разулись и побегали босиком, но вода холодная. Зато какая она чистая и прозрачная! Минут через десять поезд дал гудок, мы вскочили в вагоны и поехали дальше. А еще вблизи Байкала на станциях продавали омуля - рыба такая байкальская, очень вкусная.
  
   Да, это было первое дальнее путешествие в моей жизни.
   В Хабаровске сделали пересадку, погуляли по городу, постояли на высоком берегу Амура в городском парке, еще раз полюбовались этой величественной рекой. Все реки Сибири, которые нам довелось увидеть, были царственны и величавы, впереди еще Енисей, Иртыш, Обь. Проехали много других городов, затерянных на карте России: Благовещенск, Биробиджан, Иркутск... Но это было сорок четыре года назад, в 1960-м году.
   А теперь я еду к Новосибирску с противоположной стороны.
   Вот и Ярославль, но из окна вагона много не увидишь, лишь мелькнут кое-где купола да Волга покрасуется своей ширью, и все же с сибирскими реками ей не сравниться.
   Едем дальше. На станциях помельче замелькал на платформах торговый люд, спешат к поезду, несут провизию. Протопала тетка с детской коляской, нагруженной всевозможной снедью: огурчики малосольные, свежая, горячая картошка, жареные окорочка. Местный бизнес. За ней спешат и другие - успеть продать за те несколько минут, что поезд стоит на станции. Вот женщина предлагает ягоду в стаканчиках: малина, клубника, смородина. Стаканчики в специальных коробках с решеткой из проволоки, чтобы стояли устойчиво, не падали. Все предусмотрено. Вот так они и выживают.
   Мерно постукивают колеса, вагон мягко покачивается на рессорах, лишь иногда в приоткрытое окно врывается резкий звук - мимо промчался встречный поезд. За окном - Россия, до которой нет дела столичному телевидению и радио. Как работает российский люд в глубинке, что строит, как выживает - рассказать некому.
   Мой поезд мчится к Уралу. Ближе к Перми открываются холмистые дали, леса - хвойные, суровые и мрачные. За Пермью жду Уральские горы, хочется увидеть ту самую разделительную черту, обозначенную на картах, которая отделяет Европу от Азии. Но ничего кроме все тех же невысоких холмов не увидела.
   Города из окна вагона похожи друг на друга как близнецы-братья. Все те же панельные многоэтажки, все те же серые дома: Пермь, Вятка, Екатеринбург... Лишь кое-где мелькнет купол храма, оставшийся от былых времен, и украсит панораму, да полноводная река придаст величественность пейзажу.
   На перронах, особенно у больших городов - встречи, объятия, радостные возгласы. Кто-то уже приехал.
   В Екатеринбурге вышел сосед - крепкий, широкоплечий мужчина лет сорока, едет с Севера, работает в нефтедобывающем предприятии, держит путь на южный Урал, в Шадринск, к семье. Зарабатывает на Севере на жизнь, три месяца не был дома. Что-то есть в нем от русского былинного богатыря - косая сажень в плечах, русые волосы...
   За окном спустилась на землю ночь, но народ бодрствует, запутавшись во времени, горит свет, играет музыка, вагон живет по московскому времени. Скоро мы покинем скученную Европу, перевалим в Азию, в сибирские просторы.
   Наконец вагон затих, угомонились дети, спят на боку толстые тети, возвышаясь горой над белыми простынями. Крайнее место у туалета, рядом с хлопающей дверью, как обычно, досталось женщине с маленьким ребенком.
   Ночью проедем Тюмень, Ялуторовск и помчимся по Западно-Сибирской равнине. Как здорово, что я совершаю такое дальнее путешествие!
  
   Из дневника:
   В Новосибирск приехали 12 июля. Две наших одноклассницы Оля и Вера приехали на неделю раньше и встречали нас. Поселились мы у Вериной сестры, она и сама живет на квартире в маленьком частном доме, но хозяйка разрешила нам пожить некоторое время, пока мы не найдем квартиру. И теперь мы вчетвером спим на полу, укладываемся в рядочек.
   ... Вот уж две недели как мы здесь, но пока ни квартиры, ни работы. Квартира нам нужна с пропиской, для этого надо найти девять свободных метров (должно быть на каждого члена семьи и девять лишних). Ходим по частному сектору и спрашиваем: на квартиру не пустите? А с пропиской? А в ответ все слышим: нет, нет, нет. Занятие ужасно неприятное.
   ...Вчера мы все вместе ходили в оперный театр на балет "Лебединое озеро"! Сбылась моя мечта! Я смотрела на сцену не отрываясь. А музыка какая, просто чудо! И театр сам очень красивый. Ряды расположены амфитеатром, как в античных залах, а поверху идут арки, задрапированные красным, и в них стоят античные фигуры - всякие там Аполлоны.
   В этот вечер я была счастлива...
   Девчонки говорят, что мне с моим аттестатом надо поступать в институт. Но я не знаю, в какой. Я завидую физикам и электронщикам, но у меня, наверное, не получится... А еще я хочу сначала поработать, потрудиться для своей страны. Ведь нас учили быть сознательными, преданными родине. Мы восхищались Павкой Корчагиным на уроках литературы, а что сделали мы? Я очень хотела сойти вместе с семьей, которая ехала в Братск. Ведь там ударная комсомольская стройка! Там, конечно же, здорово! Но Нинка не захотела, а одна я побоялась.
  
   А вот и утро. Вагон просыпается, принаряженный белыми простынями, жарко, и одеял никто не берет. Кто-то потянулся за чаем, кто-то стоит в очереди в туалет. Напротив меня мама с дочкой едут в Красноярск. Лето, время перемещений. Девочке лет четырнадцать, фигура еще не оформилась, но есть уже стать. Ноги ладные, руки ладные, голову украшают прямые, длинные и густые волосы, лицо правильной лепки. Уже просматривается красивая женщина, не пошлая красотка, а с красотой чистой и строгой. Черты лица крупноваты, чем-то напоминает Эрнестину Тютчеву с известного парадного портрета. Есть в этой девочке чистота и благородство, и спокойное достоинство, редкий тип, нынче почти не встречающийся, может, потому, что еще очень молода, не испорчена жизнью? А может быть, в Сибири таких много?
   Соседки ничего не едят, клюют как птички: то хлопья, то мелкое фигурное печенье. Боятся тошноты, но от такой пищи должно стошнить обязательно. Особенно странно выглядят они на фоне прочего люда, обильно жующего и в обед, и в ужин, и в завтрак. Там и сям пассажиры разворачивают свои запаски, выкладывают на столики окорочка, огурчики, помидоры, яйца и прочую снедь и долго, старательно жуют. А что еще делать в дороге? Сладко поесть, поспать, ну и разве что книжонку почитать.
   За окном равнина - Барабинские степи. Пустые просторы, ни жилья, ни скота, ни пахоты. Где же сеятели? Куда подевались? Когда же будут осваиваться эти земли? Такая скученность на планете и даже у нас в европейской части, а здесь... Сижу у окна, смотрю, лишь через большие промежутки покажется какое-нибудь жилье. После Столыпина толком никто заселением Сибири и не занимался. А у нас в Москве такая теснота, такая толчея в метро! Ах, если бы переселить сюда хотя бы пол-Москвы! Москвой уж и земля в Подмосковье вся захвачена, куда ни поедешь в былые места отдыха, к знакомым полянкам, лесочкам, ничего не осталось - везде коттеджи! Тем, у кого их нет, скоро и гулять будет негде...
   Проезжаем станции: Татарская, Барабинск, Чулымская, приближаемся к Омску. В Омск я приезжала несколько раз, там жила моя школьная подруга Света, там же в 1963-м году я выдавала ее замуж. Ехала я к ней ночь в общем вагоне. Публика была веселая - молодежь, такая же безденежная, как и я. На ночь занимали все полки, в том числе верхнюю, багажную. Как давно это было. И все уже отлюбилось, отстрадалось и почти вся жизнь позади.
  
   Из дневника:
   Меня наконец устроили на квартиру к одной тетеньке-пенсионерке. В доме у тети Моти кухня и комната. Ее кровать стоит в комнате у одной стены, моя - у другой.
   Я все-таки пошла работать на стройку. Я не знала, как получить комсомольскую путевку в Братск на строительство ГЭС, но мне сказали, что здесь, под Новосибирском строится Академгородок, там тоже комсомольская стройка. Я пошла в горком комсомола и попросилась на строительство Академгородка, но мне сказали, что там стройка заканчивается и комсомольцы-добровольцы больше не нужны. Там сидел такой холеный молодой парень, он дал мне направление на стройку в УНР- 287 и как-то странно посмотрел на меня (сейчас я думаю, что после моего ухода он покрутил пальцем у виска). На следующий день я пришла на работу. Мне дали совковую лопату и послали на растворный узел нагружать гравий...
  
   Вот и вся романтика. Так я строила коммунизм. Мой аттестат с пятерками лежал в чемодане. Это была середина августа 1960 года. Я честно и мужественно отработала на стройке почти год до 25 мая следующего года. Мне попадалось много хороших и разных людей. Были вчерашние абитуриенты, не поступившие в ВУЗ, были отрабатывавшие повинность, чтобы поступить в ВУЗ. Тогда те, кто имел стаж работы - два года, шли в отдельном льготном потоке. Были также студенты из Строительного института (Сибстрин). Это те, кто не имел стажа, его отрабатывали, совмещая с учебой.
   В конце концов меня поставили работать подсобницей к каменщику на строительство кирпичного дома. Я должна была идти перед ним, укладывать на стену кирпич и шлепать лопатой на стену раствор, а каменщик все это укладывает. Так и работали в паре: женщина и мужчина. Работа, конечно же, очень женская. Иногда приходилось таскать носилки с раствором или с кирпичом. Романтическая шелуха постепенно слетала...
   ...Осталось два часа до Новосибирска. Наступает нетерпение. Скоро, скоро я протяну им руки через тысячи километров.
   Встречают все: брат, его жена, дочь и моя институтская подруга Нина (уже другая Нина). Перед Новосибирском с севера надвинулась огромная туча, и город встречает меня дождем. Все лето прогнозы вещали о жаре в Сибири, и мы завидовали им, а вот поди же - мне достался дождь.
   Встречи, объятия, смех. Я обвиняю их, что они приготовили мне плохую погоду, а они - меня, что это я привезла им дождь.
  
   Мы с Ниной много ходим по городу. Оказалось, она живет в том районе, где я жила и работала первый год, где начиналась моя самостоятельная жизнь, первые шаги... И ее улица - Бориса Богаткова, та самая улица, по которой и я когда-то ехала троллейбусом из центра к своей тете Моте, на улицу Красноармейскую. Теперь улицу Богаткова продлили и построили большой микрорайон, где в двухкомнатной квартире моей подруги я и поселилась.
   Вместе мы отправились искать мою Красноармейскую, поехали трамваем, я помнила, что мой трамвай ходил до барахолки. С трудом я извлекала из памяти кое-какие воспоминания. Например, кинотеатр "Мир", куда мы часто ходили в кино. Да, он есть, этот дом, но кинотеатра там уже нет, он умер, как и многие за годы реформ. От кинотеатра мы пошли дальше, я смутно помнила направление, и все же пришлось спросить: где улица Красноармейская? Нам указали. И вот, наконец, мы идем по Красноармейской и доходим до дома номер 89. На нас смотрит совсем другой, кирпичный дом, фасадом выходящий прямо на улицу, а у дома сидит азербайджанский мальчик лет десяти. Много воды утекло. Того, моего дома уже нет...
  
   Из дневника:
   Сейчас я крашу крышу дома, уже несколько дней подряд. Работаю с двумя ребятами, они тоже будут поступать в институт в следующем году, в этом не прошли по конкурсу. Вначале мы красили кое-что на чердаке, а теперь работаем на самой крыше. Там хорошо, весь город видно! Стоишь на ветру, так и хочется полететь! Мне сразу вспоминаются слова из "Грозы" Островского: "Отчего люди не летают так, как птицы?.."
   ...Вот и опять суббота. С каким нетерпением ждешь этого дня. А вот он приходит, и нет в нем ничего особенного. Живу я здесь совсем одна, все девчонки поселились далеко, в другом районе. Вечерами очень тоскливо. Жду писем. Но писем нет. Каждый день прихожу и заглядываю в почтовый ящик, но увы. И вот, наконец, спустя две недели, открываю почтовый ящик и вижу два письма! И оба мне! Из дома и от подруги Светы. Я так обрадовалась! Долго на них смотрела, прижимала к себе, забыв, что надо читать. Это первые письма, которые я здесь получила.
   Из дома пишут, когда получили мое письмо, то никто не мог читать, все плакали - и мама, и сестры, пока, наконец, не взялся читать муж сестры Вася.
   ... Уже конец сентября. Вчера был мой день рождения. Приезжали ко мне на Красноармейскую Оля и Вера. Я купила шампанское, конфеты и виноград, посидели вчетвером вместе с тетей Мотей. Неужели это мне уже семнадцать лет! И я такая взрослая!
  
   Транспорта в Новосибирске много. Автобусы, троллейбусы, маршрутки снуют в разных направлениях. Место, где живет Нина, очень бойкое, остановка называется "Золотая Нива", по названию магазина. Метро в городе есть, но всего две ветки, скорее полторы, вторая, поперечная еще совсем короткая. А город по числу жителей приближается к двум миллионам. Вот за станцией метро "Октябрьская" мы проезжаем площадь, и я узнаю ее. Вон там, на углу большого дома был гастроном, там я покупала сто грамм шоколадных конфет со своих первых получек, когда "Белочку", а когда "Мишку косолапого". А еще частенько пила в обед кофе со сгущенным молоком или покупала пирожное, а потом сокрушалась, что я такая расточительная, и корила себя, что не умею распоряжаться деньгами. Я вышла из троллейбуса и пошла к этому дому. Но гастронома уже нет, вместо него теперь мебельный магазин, очень темный, скучный и безлюдный. Как жаль.
   А еще эту площадь венчает всем известная в городе Научно-техническая библиотека. Ее начинали строить при мне, весной 1961 года. Я присутствовала при рождении этой библиотеки, стояла у котлована и отмечала машины, а шофера, возившие землю, приставали ко мне, чтобы я приписала им рейсы. Но я, как честная комсомолка, держалась стойко.
   Но больше всего я помнила дом по улице Восход, которая идет отсюда вниз к Коммунальному мосту через Обь. Именно здесь я работала подсобницей у каменщика, именно здесь я проходила суровую школу жизни.
   Вот он, простой, пятиэтажный дом, обложенный белым силикатным кирпичом. Когда-то он казался внушительнее. Мимо идут люди, они, конечно же, не подозревают, отчего я здесь так долго стою и смотрю на этот ничем не примечательный дом.
   Раствор, кирпич, раствор, кирпич...
  
   Из дневника:
   Первые дни, как я начала работать подсобницей у каменщика, у меня болело все. Не только руки или ноги, но все тело, все мышцы. Я очень уставала, но постепенно втянулась, все вошло в норму и не болело. Люди в бригаде хорошие. Женщины в основном замужние, семейные. Только крановщица Любка - холостая. Веселая такая и энергичная, очень шустро сбегает со своего крана. С каждой неделей дом все прирастает, тянется вверх. И это мы его строим.
   Мой каменщик Саша учится в институте - Сибстрине, на вечернем. Он семейный, у него жена и дочь. Серьезный такой дядька, ему уже 23 года. Миша - каменщик собирается на подготовительные курсы, будет в Сибстрин поступать. Я тоже, пожалуй, на подготовительные пойду в этот институт, так как он близко от меня.
   ... Матом никто не ругается, только бригадир дядя Петя иногда загнет, да и то старается не при мне. Иногда в стороне стоит, и вдруг пустит матерком, а потом меня увидит и говорит: "Фу, черт, не видел, что ты здесь стоишь". Я в бригаде самая младшая, и они меня не обижают.
   В получку я получила двести девять рублей, семьдесят пять надо отдать за квартиру. Купила себе картошки - три килограмма. Теперь как-нибудь дожить до аванса. А есть хочется ужасно, сейчас бы борща с мясом!
   ... Вчера я поехала трамваем на базар - покупать себе фуфайку. Сошла с трамвая, решила вначале купить себе яблоко, открыла сумочку, и внутри меня все похолодело: там лежала одна трешка, а сто десять рублей исчезли. Наверное, у меня их вытащили в трамвае. Так я осталась без фуфайки, а работать без нее уже холодно.
  
   Оттуда, с высоты дома мы смотрели на город, на Обь, на длиннющий Коммунальный мост, главную артерию, соединяющую части города, раскинувшегося по обоим берегам реки. И вот однажды, весной 1961 года, мы заметили, что у моста какое-то скопление людей, какие-то флаги, транспаранты, волнение... Что-то явно произошло. Послали гонцов - двух ребят, что помоложе. Через некоторое время они примчались обратно и принесли весть: "Человека в космос запустили!" "Да ну! - ахнули мы, - Неужели правда?"
   Это было 12 апреля...
  
   Из дневника:
   Что у нас сейчас делается! Такое, что и не передать словами. Ну только представить - человек в космосе! Несбыточные мечты становятся явью. Я вначале даже не поверила, а когда пришла домой, по радио только об этом и говорят. На следующий день и в троллейбусе, и на улице - везде только и разговоров, что о Гагарине. Видела я его фотографии - симпатичный такой, улыбается. А у газетных киосков к вечеру огромные очереди стоят в ожидании газет, и все газеты разбирают. Мне особенно интересно, как проходит состояние невесомости, когда он по воздуху ходил, а вещи плавали по кабине. Вот чудеса!
  
   По Коммунальному мосту мы с Ниной ехали автобусом. Направлялись на противоположную сторону Оби, там находился наш институт. НЭТИ (Новосибирский электротехнический институт) - так он назывался раньше, так в народе его зовут и сейчас, но официально он теперь называется: Технический университет, что, впрочем, вполне заслуженно, там много разнообразных факультетов, в том числе и новомодный: экономики и бизнеса.
   Я поступила туда спустя два года, на вечернее отделение. После двух лет работы не хотелось садиться на шею родителям. Слова "электроника" по-прежнему будоражили мое воображение. В первую попытку (через год) не прошла по конкурсу. Конкурсы тогда были очень высокие.
   И вот мы катимся по красивому мосту на левый берег Оби, основная же часть города расположена на правом берегу, и панорама его будет хорошо видна оттуда, от НЭТИ. Город за последние годы преобразился, появились новые архитектурные решения, где-то здания возвышаются башнями, увенчанными шпилями, где-то дома более сложной архитектуры. Разбавилось унылое однообразие советского градостроительства шестидесятых-восьмидесятых годов прошлого века.
   Видны и золоченые купола храма Александра Невского - могучего, приземистого, построенного еще при основании города, когда прокладывалась Транссибирская железнодорожная магистраль. На долгое время он был превращен в склад, но вот недавно возрожден как храм и поблескивает на солнце золотыми куполами.
   Главный корпус института окрашен в цвет охры. Вокруг когда-то был пустырь, а теперь все застроено, и деревья разрослись. С каким трепетом входили мы в эти стены! Поднимались по парадной лестнице, шли в аудитории. А сколько волнений было во время экзаменов! Вон там, в сером здании на противоположной стороне улицы мы писали сочинение, а потом на третий день во дворе стояла толпа и слушала, как молодая преподавательница, появившаяся на крыльце, выкрикивала фамилию и называла оценки. А толпа ухала в ответ то возгласами радости, то вздохом разочарования.
  
   Из дневника:
   Почему я такая лентяйка? Я плохо готовлюсь в институт. А ведь я должна в этом году обязательно поступить. Обязательно! Не ешь, не спи, но поступи в институт! Так я говорила себе вчера и уснула с книжкой в руках... А утром пошла на работу.
   ... Ура! Я написала сочинение на четыре! Писала о поэзии Пушкина. А еще была тема: "Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме", по материалам ХХII съезда партии. Говорят, что к восьмидесятому году должен наступить коммунизм. Неужели доживем?
   Чтобы не ошибиться в цитатах и не наделать ошибок, я подглядывала в шпаргалку. Наготовила я их в виде гармошки и положила в карман нижней юбки. Карман пришила специально для этих целей. Как хорошо, что сейчас такая мода пышных юбок! Сверху у меня цветная, пестрая юбка, а под ней еще одна для пышности. Рядом сидел парень и тоже попросил шпаргалку, потом еще девчонка сзади. Мне надоело шарить под юбкой, я задрала верхнюю, доставала шпоры из кармана нижней и раздавала - мне не жалко. Заодно хихикали над моим видом...
  
   Побродили вокруг института, посидели на лавочке, слегка окунулись в молодость. А потом поехали к вокзалу, покупать мне билет домой. Билета не купили, на проходящий поезд можно купить только за три дня, да и то с указанием вагона, но без указания места. Места будем брать штурмом. А местного формирования поезд только фирменный, для богатых.
   Когда-то от вокзала ехали трамваем к рынку, тому самому Центральному рынку, где у меня украли деньги, предназначенные для покупки фуфайки. Последние деньги. Но трамвай сняли, его здесь больше нет.
   Вокзал все тот же - солидный, бело-зеленый, с той же аркой на фасаде, обрамляющей огромное окно. Когда-то недалеко отсюда на квартире, в маленьком домишке жила моя одноклассница Ольга, и мы порой бродили здесь по площади, заходили в универмаг... А еще запомнилась ночь наступления нового, 1961 года, когда была хрущевская денежная реформа и убрали один нуль.
  
   Из дневника:
   Новый год встречали у Ольги. Выпили шампанского, поболтали, посмеялись, а примерно в час пошли прогуляться. Зашли на вокзал - купить себе по пирожному и обхохотались, глядя на цены. После двенадцати ночи ценники сменили и теперь котлета, которая стоила три рубля, стоит всего тридцать копеек, а на пирожном написано: двадцать копеек. Все стало вдруг таким дешевым - просто смешно. Понимаем, конечно, что деньги те же, но все равно смешно. Стояли у витрины и развлекались.
  
   Да, смеяться могли по всякому поводу, в молодости смеется легко, но и плачется. А плакать было отчего...
  
   Из дневника:
   ... Сижу на больничном. Тоска зеленая. Как жаль, что я в этом году не поступила в институт. Так хотелось пожить студенческой жизнью. Там должно быть столько интересных людей!
   Из-за больничного в получку получу совсем мало денег. А у меня уже их нет, я ведь совсем недавно начала работать. Пока сдавала экзамены, пока искала квартиру с пропиской, потом искала работу. А теперь из-за пальцев сижу на больничном. Все это время я и не ела по-настоящему. То ходила раз в день в столовую, и то высчитывала каждую копейку, а сейчас и вовсе за целый день кусок хлеба и чай. Денег уже давным-давно нет, одни долги, и не знаю, когда я буду наконец есть по человечески.
   ...Живу я теперь на улице Шевцовой. Их здесь много, я на четвертой. Снова пришлось очень долго искать квартиру. Вначале я поселилась вместе с одноклассницей Ниной. Оказалось, что хозяин ее - Купкин выпивает, бьет жену и ругается. Она мне этого сразу не сказала, я бы туда не пошла. А вскоре у Нины пропали деньги. Она заявила в милицию. Купкина вызывали и посадили на пятнадцать суток за все его проделки. Ну все, думаем, когда выйдет, нам не поздоровится. И действительно, пришел он и выгнал нас из дому. Были как раз сильные морозы, декабрь. И вот сижу я на работе во вторую смену и не знаю куда идти. На одну ночь взяла меня наша испытательница - Вера Крылова, а другую ночь я спала у Нинки в цехе, на упаковках. Ночь проспала, а день бродила по городу. И так каждый день сидишь на работе и думаешь: куда же я сегодня денусь, где буду ночевать? И вот так скиталась, где придется, и только через две недели нашла, наконец, квартиру вот здесь, на 4-й улице Шевцовой.
  
   ...Площадь Калинина. Здесь, в этом районе проходили последующие три года жизни в Новосибирске. Если встать спиной к центру (позади останется Красный проспект), то влево можно доехать трамваем до Заельцовского парка, там мы катались на лыжах. А вправо по улице Дуси Ковальчук, по Богдана Хмельницкого доезжали до стадиона "Строитель", где был каток. Коньки брали напрокат, кружились под музыку при свете фонарей, мечтали познакомиться с хорошим парнем.
   А если посмотреть вперед от площади, то туда уходит бульвар до самого городского Аэропорта. Там слева завод полупроводниковых приборов, где я работала. А справа, у Аэропорта частный сектор, там я жила на квартире, бегала на работу по улице, с красивым названием Светлановская. С той поры вся моя трудовая жизнь была связана с полупроводниками, окончив институт (но уже в другом городе), я работала в этой же отрасли. А еще я всегда любила писать, вот и пишу до сих пор...
   Эта поездка заставила оглянуться на жизнь, прокрутить ее, как в кино. От того порога, который начинался здесь. Здесь разбивались радужные мечты, рисовавшиеся в воображении, особенно в последних классах школы. Все это было от незнания жизни, от оторванности от большого мира, полного страстей, и совсем не романтических, а прозаических вещей. Без родителей, без надзора старших, без их мудрого слова четыре девочки прокладывали себе дорогу одни. Здесь, в этом городе мы пытались разобраться в окружающем мире, в людях, понять, что истинно, что ложно; правда ли то, что показывают в кино и о чем пишут в газетах? И есть ли настоящие, преданные партии и родине люди? Кого больше - честных людей или наоборот? Кто-то кинулся за модной одеждой, веселой, разгульной жизнью, а кто-то - за знаниями, за постижением мира...
   Немного странно, что можно вот так пройти обзорной экскурсией по судьбе. Но ничто тебе уже не подвластно, не взмахнешь волшебной палочкой, не исправишь ошибок, не выправишь ненужные зигзаги и промахи. Только внешним наблюдателем пройдешься, и все.
   Шумит и бурлит большой город, живет своей жизнью. В центре практически ничего не изменилось, вот он, старый знакомец - Оперный театр. Как много он мне дал. Здесь было мое первое знакомство с оперой и балетом, здесь был концертный зал, где мы приобщались к классической музыке.
   Первомайский сквер. Весело бьет фонтан, аллеи уходят вглубь. Вспоминаю: если пройти его насквозь, там находится Институт водного транспорта.
   В центре много гуляющих, на улице Ленина (которая, конечно же, есть в каждом городе!) в уличных кафе сидит молодежь - как в Москве и как в Париже. Но это не центральный проспект, главный проспект города называется Красным проспектом, а красный - это ведь еще и просто красивый. Когда-то и для нас все это окружающее пространство было местом дефиле. Здесь мы надеялись встретить свое счастье. Теперь здесь прогуливаются другие поколения...
  
   Из дневника:
   Вот и прошел мой день рождения, которого я так ждала. Я теперь совсем солидная дама. Мне исполнилось восемнадцать лет. Как много, ужасно много! Раньше я думала: где же грань между тем, когда хочется, чтобы было больше лет, когда ты завидуешь старшим, и тем, когда начинаешь жалеть, что тебе уже столько лет? Где тот возраст, когда уже не хочется, чтобы прибавлялся еще год? Оказывается, на восемнадцати годах, для меня во всяком случае. С этого рубежа начинаешь верить наконец в то, что ты когда-нибудь будешь взрослым, солидным человеком, а хочется, чтобы все время было семнадцать...
  
   Но время мое уходит в песок, пора возвращаться.
   И вот билет куплен, сумка упакована, путешествие заканчивается. До свидания, город, судьба пересеклась с тобой ненадолго, но я тебя не забыла. Ты не отверг нас, хоть нам и было нелегко. Я испытала здесь много разных чувств, и я знаю, что больше никогда не приеду сюда, в далекую Сибирь.
   Надо ли совершать путешествие в прошлое?
   Не знаю.

Июль 2004 года.

  

Барышня уж очень рассердилась ...

  
   Я очень люблю эту фотографию из нашего семейного альбома. На ней - мои племянники: Леночка - дочка средней сестры и Сережа - сын другой, старшей сестры. Жили мы тогда очень далеко, на острове Сахалине, что разлегся рыбкой на Дальнем Востоке, отделившись от материка лишь узким Татарским проливом. А эта трава и эти цветы - все это росло у нашего дома, и еще целой стеной вокруг огорода рос шиповник, и все благоухало в пору его цветения. А на углу росла пушистая развесистая черемуха. А еще огород огибал ручей, который впадал в речку недалеко от дома. Место было очень живописное и красивое.
   Вначале в семье был только один малыш - Сережа, на два дома: родителей и бабушки с дедушкой. И все внимание одному - Сереже. Бабушка пирожки - Сереже, дедушка шоколадку - Сереже, и я - старшеклассница брала племянника то в ближний лесок погулять и покушать малинку, то на речку, где среди гладких валунов мы ловили руками мальков, загоняя их меж камней.
   Но вот однажды к бабушке привезли внучку - Леночку, потому что у ее мамы родился второй ребенок - мальчик, а жили они в другом городке на южном Сахалине, ничьих бабушек и дедушек рядом не было, и сестре трудно было справиться с двумя маленькими детьми. И все внимание переключилось на девочку - Леночку, милую симпампушечку. Лене шили платья, Лене вязали банты, дарили куклы, и Сережа оказался на вторых ролях. Больше всего они боролись за бабушку. Сережа кидался к полной округлой бабушке с мягкой и пышной грудью, обнимал ее широкие колени и говорил медленно, легким баском, как бычок:
   - Мо-я ба-бушка-а!
   Тут же к бабушке кидалась Лена и по-женски писклявым голосом быстро тарахтела:
   - Нет моя, это моя бабушка, - и отталкивала конкурента изо всех сил.
   Бабушка пыталась ублажить обоих. Она сажала одного внука на одно колено, другую - на второе, прижимала к себе и утишала:
   - Я и твоя бабушка, и твоя тоже...
   Прислонившись к мягкой и теплой бабушке, дети утихали. Но обиды все равно вспыхивали периодически. Вот в один из таких моментов, когда барышня очень уж рассердилась на своего флегматичного кузена, они и запечатлены на этом фото.
   А когда Сережа подрос, было ему лет пять, случилась однажды забавная история. Он взял у деда удочку, насадил на крючок кусочек хлеба и ходил по двору - закидывал удочку. Тут вдруг курица клюнула хлеб и попалась на крючок! Пришлось курицу отправить в суп. Дедушка, конечно же, рассердился, забрал удочку, но не насовсем, вместо настоящего крючка он насадил самодельный из куска проволоки и снова отдал удочку внуку. Сережа отправился на речку, нашел где-то червяка и на этот крючок поймал ерша. Как он был горд!
   С тех пор утекло много воды, эти дети выросли, стали родителями, у каждого из них по двое детей. Сережу жена увезла в Израиль, девочка-Леночка живет в Минске, а я - тетя Лида живу в Москве.

Февраль 2003

Марево детства

  
   Когда из полусознательного состояния растения начинаешь осознавать себя? Что помнится из самых ранних воспоминаний? Очень мало. Наверное, слишком поздно начинаем думать об этом, и многое уже стерлось из памяти.
   Из первых впечатлений - чугун очень мелкой картошки, сваренной в мундире, которую мы с мамой долго-долго чистили. А потом мама обжарила ее в постном масле, и было очень вкусно. Это первые годы после войны, мы еще очень бедны, и это наша еда. Но несмотря на это мои воспоминания детства - мое богатство. Все познается в сравнении, а когда мы не знали изысканных блюд, то еда казалась нам обычной. Я еще помню, как ели мы из общей миски. Помню, как мы сидим вокруг стола, я, сестра Аня (мы тогда ее звали Нюрой), младший брат Гена, отец и мама. Перед нами стоит миска со щами, и все мы по команде начинаем есть, таская из общей миски. Но где-то лет в девять-десять ели уже все из персональных тарелок - разжились.
   Еще помню матрасы, набиваемые в конце лета свежим сеном. Старое, свалявшееся из них выбрасывалось. На новом так приятно было спать! Но подушки были нормальные, из пера.
   Вот такие мы были богатеи. Но никогда не слышала, чтобы мама жаловалась на судьбу и кого-то кляла, будь то власть или злая судьба. Все спокойно и с достоинством. Только мама вспоминала свою перину, оставленную в деревне, на Сахалин ее увезти не было возможности. И когда мне было лет одиннадцать, мечта ее сбылась - она обзавелась периной. В доме появилось даже две перины, как признак несомненного достатка, а может быть, даже и богатства.
   Но каким-то непостижимым образом при пятерых детях, когда один отец зарабатывал на семью из семи человек, у сестер были какие-то костюмчики, платьица, потом и крепдешиновые появились, и шелковые. Все тратилось разумно и рационально, деньги на ветер не швырялись, и семья всегда выглядела аккуратно одетой и не самой бедной. Мама умела шить, старшая Маша рано научилась шить. Я помню, как она шила мне платья из ситца с какими-то белыми бейками, отделками. То красненький ситец в цветочек, то коричневый в цветочек, платьице с кокеточками и белыми отделками, а новое все равно красивое, хоть и из ситчика.
   Мама часто вспоминала нерадивую хозяйку, которая, когда еще были карточки, наберет вначале всего - нате, дети, ешьте! А потом вторую половину месяца ходят дети голодные, побираются. А у нашей мамы все на месяц растянуто, все как положено.
   Мне было три с половиной года, когда родился мой младший брат. Два старших брата умерли. Помню, я кидаюсь к маме на колени, протягиваю к ней руки и натыкаюсь на живот, и понимаю, что у нас будет малыш.
   И вот я в няньках. Брат в кроватке, ему месяца два, мама уходит в магазин, а я качаю братца. Маму в магазине женщины спрашивают: а с кем у тебя ребенок? (Старших сестер уже нет, учатся кто где). Мама отвечает: да с Лидой оставила. Женщины ахают: вот какая золотая девочка, вот какая молодец. Сама еще такая маленькая, а уж и ребенка можно с ней оставить. Мама приходит и все это рассказывает. Я горжусь. И так повторяется не один раз.
   Но однажды мне тоже захотелось покачаться. Кроватка стояла на круглых полозьях и качалась. Я забралась в кроватку, села в ногах ребенка и стала ее раскачивать. И так сильно раскачала, что кроватка свалилась, и мы оба вылетели из нее. Когда пришла мама, то в одном углу ревел один ребенок, а в другом другой...
  
   Или: я подрастала. Из полусознательного состояния растения я постепенно начинала что-то осознавать вокруг себя. Еще самыми радостными событиями был приезд старших сестер на побывку. Шура училась в старших классах школы в Агнево, дома было всего четыре класса. А Маша уехала работать в город и лишь иногда приезжала погостить. И вот однажды просыпаюсь ночью и слышу из кухни приглушенные голоса. Там мама с кем-то тихо разговаривает. Но с кем? Кто-то приехал? Я встала и прошла на кухню. Точно! Рядом с мамой сидела Маша! Я забралась к ней на колени, прижалась к сестре теплым комочком, и теперь мы уже сидели втроем. Меня отправляли спать, но я не уходила, мне было так хорошо и уютно, что ни в какую постель уходить не хотелось. Я участвовала в таинственном ночном разговоре взрослых, хотя почти ничего не говорила, а только слушала, сжавшись в комочек и согреваясь теплом сестры.

Июль 2003

Несостоявшаяся любовь

  
   В девятом классе уже многие девчонки были влюблены или выбирали объект своих симпатий. Спрашивали друг у друга: "А тебе кто нравится?", шушукались на переменках, на школьных вечерах следили - кто к кому подойдет, кто кого пригласит танцевать.
   Рано повзрослевшая Лиля подолгу шушукалась со своей новой подругой Жанной, недавно пришедшей в их класс. Они постоянно высматривали кого-то на переменах, бросали друг другу многозначительные реплики, хихикали, у них были приятели из десятого класса. А какие у Лили порой бывали глаза! Сколько было в них тайны, какие искорки плясали в них и смешинки, и их заливистые голоса - Лили и Жанны раздавались на переменах из коридора. Они умели себя подать, умели не краснеть, не стушеваться и не растеряться.
   Как им порой завидовала Ира! Она бы так не смогла. Если бы разговаривала не с одноклассниками, а с чужими, обязательно бы стушевалась и даже могла бы покраснеть. Обе высокие, статные и симпатичные, они чувствовали себя девушками и свысока поглядывали на прочих, недоразвитых девчонок, в числе коих была и Ира.
   Ира мальчишек пока еще сильно боялась. Она никогда с ними не дружила, раньше многие из них казались ей грубыми и неотесанными, а теперь она просто стеснялась их. Не в классе, свои мальчишки не в счет, а если вдруг где-то наедине. Вот на днях она шла в школу, с ней поравнялся мальчик из параллельного класса, шел всю дорогу рядом и разговаривал. Это уже было словно свидание, и Ира чувствовала себя скованно.
   Всеобщим объектом внимания был десятиклассник Толя. Высокий, стройный, с правильными чертами лица, обладавший к тому же копной густых, слегка вьющихся волос, он считался первым красавцем. Он нравился многим, не только одноклассницам, но и в рядах девятиклассниц было много его воздыхательниц. Поговаривали, что даже учительница физкультуры Нина Ивановна в него влюблена.
   К своему ужасу, Ира также была неравнодушна к нему. Она всегда замечала его - где он и с кем, как он разговаривает, как смеется, следила глазами за его передвижениями по школе. Что-то притягивало ее в его облике,.. В нем была какая-то легкость и непринужденность поведения и разговора, видимо, он знал себе цену, оттого ему было так легко. Ее подруга Света что-то заметила и приставала с вопросами: "А тебе кто нравится, кто?" Ира отбивалась: "Никто!" Тогда Света отвечала сама: "А я знаю кто - Толя Соколов". Ира наотрез отказывалась, не желая выдать свою тайну. Но Света, видимо, перехватывала ее взгляды и их направление.
   Ира тайно вздыхала, боясь хоть как-то приблизиться к своему кумиру. Как могла, отгоняла мысли о нем, уверяя себя, что ей не нравятся такие, которые нравятся многим, они легкомысленны и непостоянны, и все же что-то замирало в ней, когда она сталкивалась с ним. Интересно, а он знает о ее существовании, замечает ее? Ира была не последней девочкой, старостой класса, ее прочили в будущем году сделать комсоргом школы.
   Может быть, и знал, что есть такой сухарик в одном классе с Лилей и Жанной, но, конечно, он не знал, как забилось ее сердце, когда она стояла с ним рядом в буфете.
   Она не рассчитывала, что когда-нибудь может сблизиться с ним, и не делала попыток. Но на много лет этот тип мужчины остался для нее мечтой, неким идеалом, и она была привязана к этому эталону много лет.
   ...Школа осталась позади, побежала новая жизнь. Но копна темных волос, высокий рост и стройная фигура много лет маячили в ее воображении. Всех, с кем она знакомилась, Ира сравнивала с ним, и все они не дотягивали до ее идеала. Она бессознательно искала его и однажды нашла...
   Ей исполнился двадцать один год, она переехала в другой город, и надо было заново заводить знакомых, друзей. Она разыскала двух сестер, живших в этом городе, с которыми когда-то училась в одной школе. И пусть они не были в то время дружны, но все же знакомство это могло бы пригодиться.
   И вот в один из летних выходных дней она отправилась в гости. У старшей из сестер Вали, работавшей в горкоме комсомола, была однокомнатная квартира, в ней и жили две сестры - Валя и Люда.
   Вскоре появились двое молодых людей, кажется, намечалась вечеринка.
   Увидя их, Ира обомлела! Один был светлый, среднего роста, а другой... Другой был ее мечтой, которую она так долго искала! Его звали Володей.
   Никто из присутствующих не подозревал, что творилось с Ирой. Сестры накрывали на стол, перебрасывались репликами с гостями. Чуть позже все вместе сидели за столом, пили, ели, разговаривали... Выяснилось, что Володя закончил медицинский институт и был начинающим хирургом. Ира тоже была вовлечена в общий разговор, и все же чувствовала, что роли здесь распределены... Тот самый, высокий и стройный, с копной темных волос, обрамлявших тонкое лицо, явно предназначался младшей светловолосой Людмиле, а светлый - русич Олег - Вале. И Ира здесь - лишняя...
   И все же она танцевала с ним, а он деликатно и нежно держал ее за талию. И как хотелось ей сказать ему, что она его столько лет искала! Как хотелось остаться вдвоем, чтобы никого-никого больше не было!
   А он часто смотрел в сторону, вероятно туда, где была Люда, и тогда Ире хотелось заплакать или закричать: "Ведь я лучше ее, посмотри - какая я хорошенькая, почему ты не смотришь на меня!".
   Но крик оставался внутри и не вырывался наружу...
   Иногда ей казалось, что и он ее замечает, и может быть, не веди она себя так скромно, она могла бы изменить ситуацию. Но ... только что перебравшаяся в незнакомый город, она чувствовала себя чужой, вела себя тихо и не старалась завладеть чьим-то вниманием.
   Весь вечер млело ее сердце и обмирала душа. Но вечер кончился, все вместе вышли на улицу, Иру первую посадили в троллейбус, четверо остались на остановке - парами...
   Больше она Володю не видела, да и связь с сестрами вскоре прервалась, а спросить о Володе она не решалась. Но еще долго кружила Ира по улицам возле Валиной квартиры, надеясь нечаянно встретить предмет своего обожания, благо, жила Валя в центре, рядом с известным кинотеатром. Ира вспоминала, как танцевала с ним, мысленно обнимала его за шею, прижималась к нему, видела в снах... Чего только не понастроила в своем воображении! Даже представляла, как будет она стоять в свадебном наряде рядом с ним... Но увы, так она его и не встретила.
   И снова долго маячил перед ней этот образ, поселив смятение в душе, и мешал в личной жизни, потому что никто не мог сравниться с ним. Мешал, пока она не влюбилась по уши в С., и лишь тогда растаяло наваждение и осталось лишь легкой, зыбкой дымкой...

Август 2005

Туннельские скалы.

  
   Плещутся и плещутся волны, шумит Татарский пролив, навевая тоску и грусть. Волны шепчут что-то невысказанное, неповторимое, тайны свои морские. Ветер дует все сильнее, пронизывает до костей. То рванет воротник, то заберется с песком в глаза, в уши, отворачиваешься от него, надоедливого, а он как закружится, завихрит полы плаща, распахнет их и вдруг, будто уставши, отпустит и снова умчится куда-то в сопки. И ухают сопки, перекликаются с волнами. О чем-то они говорят? Может, и впрямь понимают друг друга? Уж сколько тысяч лет живут они рядом - море и сопки. Тянутся они по берегу невысокой грядой, то зеленые и пушистые там, где лиственный лес, то мрачные, где хвойный, то голые и скалистые - суровые в своей северной красе.
   Вот уже часа три идем мы по берегу. Песок и песок под ногами. Уж скоро стемнеет. Но я даже немного рад сегодняшнему, не совсем удавшемуся дню. Нам сегодня чертовски не повезло: приходим на пристань - шторм, пассажирский катер не идет. А нам с Олегом нужно во что бы то ни стало быть в нашем поселке Комсомольском.
   Что было делать? Двинулись пешком. Олегу, бывалому не привыкать, вырос здесь, на Сахалине, но все равно он еще долго чертыхался, клял погоду, опасливо поглядывал на меня, ожидая моих вполне обоснованных возмущений, ведь это он сманил меня с собой за компанию - прошвырнуться на катере, пройти три километра вглубь к поселку, вернуться к обратному рейсу известного всем пассажирского "Алябьева" и к вечеру быть дома. Но этот столь хорошо выстроенный план рухнул под дуновением северного ветра. Попутных рабочих катеров тоже не было, не решались выйти в море в такую погоду.
   Когда мы спустились с пристани на берег, нас окликнул какой-то долговязый мужик лет сорока пяти. Он спрыгнул вслед за нами и крикнул:
   - Эй, вы пешком? По берегу?
   - Да, пешком.
   - Попутчиками будем.
   Он в два шага оказался рядом с нами и протянул Олегу руку.
   - Данилом Иванычем меня зовут, - сказал он и весело подмигнул Олегу.
   Потом протянул руку мне. Я тут же отметил, что лицо его, показавшееся суровым и хмурым, тут же преобразилось, стоило только ему чуть улыбнуться. Хотя улыбка скорее насмешливая и дерзкая, и я тут же подумал: "Ишь, черт!", но как-то невольно улыбнулся в ответ. Люди здесь суровые, сюсюкать не любят.
   - Ну, так что, двинем что ли, ребятки? - Олег подтянул вещмешок и пошел вперед.
   Я шагаю за Олегом, стараясь не отставать от него. Он иногда разворачивается, шагает рядом, но разговаривать особенно не удается из-за сильного ветра, который забивает рот и уносит наши слова. Но чертыхания Олега все же доносятся, когда он ругает и этот ветер, и неудачу с катером.
   Продуваемые ветрами, мы отмахиваем километр за километром по берегу моря. Только так и узнаешь землю, когда потопаешь по ней пешком. Для недавно приехавшего из Москвы здесь кругом экзотика. Вышагивая за Олегом, я все-таки успеваю вертеть головой, осматривая то берега и сопки, то расшумевшееся море и белые буруны, вздымающиеся там. Нравится мне этот суровый край, эти сахалинские сопки. Есть все-таки в них своя прелесть, своя поэзия. В надвигающихся сумерках вершины сопок приобрели более резкие, ясные очертания, красиво вырисовываются на фоне серого, чуть с голубизной темнеющего неба. А рядом шумит море. Волна вдруг подкатится к ногам, словно играючи, лизнет сапог, залепит белой пеной и отхлынет назад. Утром Олег велел мне обуть сапоги. Я недоумевал: зачем? Теперь понял.
   - Где-то здесь недалеко должна быть избушка старика, - развернувшись ко мне и укрываясь поднятым воротником от ветра, прокричал Олег.
   Я тоже вспомнил об этой избушке. Как-то однажды мне уже приходилось идти здесь пешком ("на своих двоих" - здесь самый распространенный транспорт), и помню, как неожиданно появилась эта избушка. Тогда мы в ней не останавливались, сейчас же я с надеждой смотрел вперед, но избушки не было.
   - До старика дойдем и заночевать, видно, придется. Прилив начинается, не пройти под Туннельскими скалами, - долговязый всю дорогу молчал, замыкая шествие, и заговорил за моей спиной так неожиданно и громко, что я вздрогнул.
   - А ты что, бывал уже у старика? - спросил его Олег.
   - Приходилось... Да вон и она - избушка на курьих ножках.
   - Где ты видишь? - Мы с Олегом вытягивали шеи, но ничего не видели. - Тебе, долговязому с высоты, наверное, и через пролив видно. Ты. может, и материк видишь, а? - Олег засмеялся собственной шутке, а долговязый посмотрел на него с высоты своего роста и промолчал.
   Наконец и мы увидели избушку. Собственно, здесь была не избушка, а целых три. В одной жили дед с бабкой, в другой останавливались путники. И чуть поодаль стояла и разваливалась старая изба, в которой никто уже не жил.
   Мы подошли совсем близко. Рядом с опрокинутой лодкой, лежащей на песке, сидел старик и мирно дымил трубкой. Спокойный и безразличный, он сидел, погруженный в свои думы, ни на кого не глядя, и дымил. Вся его фигура дышала каким-то спокойствием и вечностью, как вечны были семьдесят с лишним лет, прожитых им. Морщины избороздили его лоб и отвисшие щеки. Но старик был еще крепок и силен. Говорят, что охотником был хорошим, ходил на медведя один на один.
   - Здорово, Гаврилыч, как жизнь? - долговязый поздоровался с дедом, за ним протянул руку Олег, а я стоял поодаль и наблюдал за дедом.
   Дед, сидевший, казалось бы, в забытьи, повернулся. Выражение его лица не изменилось, все то же равнодушное спокойствие.
   - А, Данила Иваныч... - дед был, оказывается, знаком с нашим спутником... - Да ничего, живем помаленьку, - ответил он, вынимая трубку изо рта.
   - Прилив давно начался?
   - Да порядком, полный уж скоро будет, - ответил дед, уже отвернувшись от нас и глядя куда-то далеко в море.
   - Жаль, - вздохнул Олег, - надо бы сегодня прийти в Комсомольский.
   Еще недавно, кляня ветер, Олег говорил, что ему "до фонаря", когда он завтра будет на работе, а на самом деле говорил он это только со злости.
   - Эге, какие прыткие, - усмехнулся дед, заходите, отдохнете, старуха молоком напоит, а отлив начнется - разбужу.
   Много он перевидал на своем веку путников, молодежь - она вечно торопится.
   - А во сколько отлив, дедушка? - решился я включиться в разговор.
   Дед пососал свою трубочку, помедлил, а потом сказал:
   - Часиков эдак в три ночи должон быть, по моим подсчетам, вот и подыму вас раненько.
   Старик поднялся. Ноги у него были кривоватые, но крепкие. "В кавалерии служил старик, не иначе, а может быть, от старости погнулись?" - подумал я.
   - Ну ладно, остаемся у деда, - решили мы все трое. И сразу же размякли в предвкушении ужина и отдыха. Нервы и мышцы, сжатые словно в кулак, - путь ведь нелегкий, как-то сразу разжались, все тело расслабилось, и мы шли вслед за дедом, медленно ступая тяжелым шагом.
   Дед завел нас в избу, где стояло несколько топчанов и деревянный стол.
   - Ну вот, располагайтесь, как можете, - сказал он и ушел.
   Смеркалось. Приближалась осень, конец августа, день заметно поубавился. Разложили свои сумки, сняли сапоги. Сразу же запахло прелыми носками, портянками и человеческим потом.
   - Цивилизация сюда еще не дошла, - Олег стоял на своем топчане и разглядывал потолок и стены, - электричества не имеем.
   - Как же ужинать в потемках? - растерянно спросил я.
   - Было б что ужинать, мимо рта не пронесешь, - произнес долговязый, мысленно я так его и называл, совсем забыв, что он представился Данилой Иванычем. Он уже растянулся на топчане и потягивался.
   Тут в коридоре послышалась какая-то возня, сопение и кто-то вошел в комнату.
   - Спите, милые, свечку я вам принесла да молочка...
   На пороге стояла бабка, ее старое, морщинистое лицо освещала свечка, горевшая в руке.
   Дед и бабка были полной противоположностью. В отличие от деда, кряжистого, медлительного и неразговорчивого, бабка была болтливой и суетливой. Она без умолку что-то говорила, разводила руками, вспоминала каких-то постояльцев, которые "давеча мусору на столе набросали и не убрали", потом переключилась на деда, сказав, что "дед еще ничего - крепкий, его еще и сорокота полюбит".
   Мы поставили свечку на стол, взяли молоко, поблагодарили старуху, Олег вынул из кармана деньги и расплатился за молоко.
   - А свечечка... я ж ее в магазине покупала... - хитро заворковала старуха.
   - А да, сейчас, - Олег снова полез в карман. Бабка сунула бумажку в карман черной плюшевой тужурки и, сглаживая унылость денежных претензий и расчетов, заворковала:
   - Устали, наверное, милые? И все ходите и ходите, и куды вы только ходите? Устали, горемычные... - бабка покачала головой.
   Олег хитро заулыбался и протянул, подражая бабке:
   - Ох, устали, бабушка, ох и устали, мочи нет.
   - Э-хе-хе, - бабка снова закачала головой, - а ты вот еще совсем молоденький, она обернулась ко мне, - а, наверное, дела у тебя важные, иначе и не шел бы...
   - Что ты, бабушка, конечно важные, - снова пропел Олег.
   Я давился от смеха.
   - Да городской какой-то, что-то я тебя раньше не видала?
   - О, бабушка, городской точно. Из самой Москвы, новый учитель литературы. Во как! - Олег значительно поднял указательный палец, долговязый открыл глаза и тоже посмотрел в мою сторону.
   "Экспонат разглядывают, как в музее" - подумал я. Познакомились мы с Олегом в нашей поселковой столовой месяц назад. До школы оставалось три дня, делать было нечего и Олег соблазнил меня к себе в попутчики. Вот такие "важные дела" и завели меня в эту избу.
   За окном выл ветер. Если будет сильный шторм, то и по отливу не пройдешь. Вдруг за домом заскрипело, забренчало и что-то упало на землю.
   - Бабушка, а верно, труба с вашего дома слетела, - Олега не оставлял игривый тон, он сделал ужасные глаза и посмотрел на бабку, - ей-ей, звук как раз такой.
   - Да неужто, милый?
   Бабка навострила ухо, подхватилась и исчезла за дверью. Мы с Олегом хохотали.
   - Ну и бабка, выпроводили, наконец.
   Никто больше не появлялся. Мы пили молоко, Данила Иваныч тоже подхватился, достал из мешка свою снедь, мы свою - яйца, хлеб, сало... "Без еды здесь не уходят из дома, - пояснял мне Олег, когда мы собирались, - мало ли что может случиться".
   И верно. Перекусив, разложились на топчанах. В избушке было тихо и почти темно, свечечка трепыхалась и иногда потрескивала, говорить ни о чем не хотелось. Долговязый наш уже спал, а мы лежали. Хорошо лежать на спине, заложив руки за голову, и думать. Или просто ни о чем не думать, а слушать звуки. Издалека доносится гул и ухание моря, завывает ветер и где-то совсем близко что-то бренчит нудно и противно, стукаясь о стену дома. Нежданная ночевка.
   Интересные эти дед с бабкой. И чего они живут здесь? Море, скалы, песок, лес и никого вокруг. Я глянул в окно, на меня смотрела растущая луна неправильной формы, с отхваченным боком, та самая, что и устроила нам эту вынужденную остановку, это по ее милости существуют приливы и отливы, особенно заметные здесь, в узком Татарском проливе. Маша, наверное, нервничает. Кой черт меня дернул увязаться за Олегом и поехать на том попутном катере в соседний поселок. Он так хорошо расписал мне это путешествие, что я тут же и согласился.
   - Учитель литературы должен быть любознательным, - наставительно говорил мне мой новый приятель. И я подумал, что он прав. Уж коли меня забросило сюда, на край света, я должен как следует познакомиться с этим краем, чтобы было потом что рассказать или хотя бы вспоминать на склоне лет.
   Беспокойный он, этот Олег, вечно ему куда-то надо! Но чем-то он меня привлекал, я чувствовал - он из тех, кому можно довериться. Нравился он и своей непосредственностью, бесхитростностью и открытым нравом. Он окончил техникум и работал мастером на лесопилке, был холост и часто обедал в столовке, куда и мы с Машей ввиду нашего еще не обустроенного быта иногда заходили обедать. Сели как-то за один стол, разговорились. Он, конечно, сразу увидел, что новенькие, не местные, залетные пташки.
   - Интересный тип, - говорил я дома Маше.
   - Это у тебя от литературы. Привык разбирать образы литературных героев, вот тебя и тянет любого разложить по косточкам.
   - Нет, по косточкам ты у нас специалист.
   Маша впридачу к истории получила еще и анатомию, которую она ни сном, ни духом. Но сказали - временно, скоро из декретного отпуска выйдет учительница.
   Я до сих пор удивлялся, как она согласилась поехать со мной в эту глушь. Ведь когда она выходила за меня замуж прошлой осенью, я ей не сказал, куда хочу поехать, я самонадеянно рассчитывал ее уговорить. Было у меня внутреннее чувство: если она полюбила и приняла меня, она должна понять и принять то, что меня влечет.
   Она приняла. Мы вместе водили пальцами по карте, отыскивая остров, прислонившийся к материку на Дальнем Востоке. "Будем жить на острове", - со значением говорили мы себе, собирая чемоданы, а подсознание вызывало образы книжных робинзонов, с которыми у нас будет скоро нечто общее.
   - Это все твои туристические увлечения, - говорила Маша.
   Отчасти она права. Но турист я был не Бог весть какой. С тридцатикилограммовыми рюкзаками я не ходил. Больше привлекала романтика - костер, гитара, песни у костра. И охота к перемене мест. "А сколько я еще не видел!" - думал я в свой последний год на пятом курсе, когда надвигалось распределение. И я решился. Я взял распределение сюда, на далекий остров. А потом и Машу уговорил.
   Олег, кажется, тоже заснул и я подумал, что пора гасить свечу. Но вдруг в коридоре снова раздался какой-то шум, медленно и протяжно заскрипела дверь и в нашу ночлежку вошел старик. Визит его был неожиданным и я сразу поднялся.
   - Заходи, дед, заходи...
   - А я и захожу, не видишь разве? Ноги что-то ломит, не спится... Штормит, понятно, и ногам худо. Вот и зашел к вам посидеть.
   Дед, не торопясь, прошел, взял табуретку, огляделся, куда бы ее удобнее поставить, потом степенно сел и закурил трубку.
   Мы некоторое время молчали. Я не знал, о чем говорить, хоть и очень любопытен был дед и хотелось его порасспросить о житье-бытье.
   - Ну как у вас там, в Москве житуха? - дед первым задал тот вопрос, с которого хотел начать и я, с которого начинается и любой разговор, - эк, занесло тебя в такую даль...
   - Да ничего. Москва - гудит, шумит, разрастается... Только я не в самой Москве жил, в Одинцово, это рядом совсем. А в Москве учился...
   - Да-а. А я в Москве только проездом был, да и то, - дед вдруг сложил пальцы в решетку, - вот через это смотрел.
   Я не сразу, но все же сообразил.
   - И куда же повезли?
   - Да вот сюда, на Дальний Восток и повезли... Сперва-то под Магаданом в лагерях был, а как освободился, вот сюда, на остров и переехал.
   - Давно живешь здесь?
   - Здесь-то? Да здесь не так давно...
   Разговор пока не вязался, мало было этих односложных фраз, хотелось, чтобы старик взял и рассказал подробно, надо только его разговорить, растормошить... Дед, в свою очередь, посматривал на меня, как будто оценивая, стоит или не стоит со мной откровенничать.
   - Как тебе сказать, - казалось бы, нехотя продолжил он, - уже лет десять. как мы со старухой здесь поселились...
   - И не скучно?
   - А что скучать? Людей много бывает. Живем вот помаленьку. А до того жили в Поречье, поглубже в лесу, охота там хорошая, рябчиков постреливал...
   Угрюмый и неразговорчивый, он держался с достоинством, попыхивая своей трубкой и думая какую-то свою думу. А я сидел на топчане, опершись спиной о стену, и тоже думал: "Остаться бы здесь со стариком на недельку, сколько бы историй он мог рассказать, сколько людей повидал разных".
   - Да я слышал, не только рябчиков...
   - Бывало, и на медведя ходил, - сказал он об этом спокойно, как о чем-то обыденном, выпустив клубок дыма из трубки.
   - Дорога здесь дальняя, трудная, - снова заговорил старик, - глядишь, так вот и зайдет человек, обогреется... Нам район платит немного как сторожам... Летом еще хорошо, катера туда-сюда бегают. А зимой, как скует море, как задуют бураны, мало ли какой человек попадет в пургу этакую или мороз лютый... - дед понемногу разговаривался, лицо его оживлялось, хотя угрюмость оставалась, была она какой-то глубинной, видимо, давно наложившейся на душу. "Небось, видел на своем веку немало, - снова думал я, - вон сколько морщин на лице, а сколько лежит за каждой морщиной?"
   А дед продолжал:
   - Школьники на каникулы домой идут, тоже заходят погреться...
   "Нет, все не то, - думал я, все это интересно, но об этом я уже слышал. За что же его везли в таком вагоне?"
   - Так в каком году тебя везли, - я сложил пальцы, подражая ему, - и откуда?
   Дед кинул на меня испытующий взгляд, словно примеряясь, стоит ли со мной дальше разговаривать.
   - Так ты чего преподаешь?
   - Литературу, а жена историю...
   - Ах, так и жена с тобой приехала. Ну, так слушай историю...
   В 44-м везли...С Хохляндии я, с Полтавщины. Ох и село у нас большое, гарное, сады якие... - Я только сейчас подумал, как же я не догадался по его мягкому, южному "г", что он с Украины, а дед продолжал: - А я, значит - враг народа. Старостой был у селе, як немцы пришли...
   Он сказал это так просто, что я удивился. Обычно о таких вещах вслух не говорят, или ему уж все равно - дальше не сошлют?
   - А что делать? Людинам усе ровно жить надо, и кому-то же надо управлять... - Он все больше переходил на тот забытый, малороссийский язык, погружаясь в воспоминания. Попыхтел трубкой. - Когда отца раскулачивали, когда хату отобрали и отца в Нарым сослали, все зерно из амбара позабирали, и у всех выгребли, где тая власть была? Почему она до такого голода нас довела?
   Я не перебивал. Чем меньше перебиваешь, тем больше расскажет. Старика и вправду зацепили воспоминания.
   - В 23-м уехал я в Одессу - мечтал о море... Работал в порту. Через два года, приехал домой, молодой и бравый, двадцать один год мне, самое время жениться. Соседка у нас была - гарная дивчина. Уезжал - шестнадцать годов было, а приехал - восемнадцать, самый цвет. Ну, я больше в Одессу и не вернулся. Галя от своих подсолнухов никуда ехать не хотела. Стали жить своим домом, тетка у нее жила одинокая, вот мы с ей и стали вместе жить. Детишки народились: Микола - первенец, и Оксанка через три года родилась.
   В 32-м отца раскулачили, дом у него был большой, жестом крытый. Сослали в гиблый Нарымский край, в болота, там и сгинули: и мать, и брат младший, все. Рассказывали, выкинули их поздней осенью, стройте сами себе жилища, там и жить будете.
   А в 33-м у нас голод начался. Дочка умерла от голода, сына взяли в интернат - там их подкармливали. Да еще домой кусочек хлеба приносил. Мать ему: "Ты, Миколка, сховай в штанишки, вот сюда, под пояс и неси". Выносить не разрешали, да и хлеб какой - с отрубями, но Микола иногда приносил. А мать мне совала, тебе тяжелее выдержать. Брат ее из Кривого Рога посылки посылал, да посылки не всегда доходили, почта их и съедала... Ох, как от голода тогда мерли! Что там было, страшно сказать! Котов всех поели и собак, да что собак, людей убивали и ели, вот страсть какая была. Эх, и вспоминать не хочется...
   Потом в селе в МТС работал...
   В 41-м немцы нас быстро заняли. В армию меня сразу не взяли - немолодой уж был... Ну, вот так... Дальше я тебе уже говорил. Немцы требовали, чтобы каждое село выбрало себе старосту, через якого они могли бы со всем селом контакт иметь, если им чего надо. Ну, вот меня и выбрали... - он, словно, сам себе что-то доказывал. - Когда и заступаться приходилось за людей. Это наши газеты писали: староста, значит - усе, сволочь, такой-разэтакий... Немцы у нас не зверствовали, партизан не было - степи, где у нас партизанам ховаться.
   Почему я согласился, не знаю. Може, и сидела где заноза - хотелось всех этих коммуняк проучить! За все, за семью, что в болотах сгинула, за дочку, что от голода померла!
   Вот и повезли меня... вслед за батькой... в дальние страны.
   Он долго молчал. А я думал: расскажи он мне это лет десять назад, когда я был еще школьником, я бы его, конечно, запрезирал, а теперь я видел человека с покореженной судьбой и могу ли я его винить?
   - Так что с семьей стало?
   - Когда меня в Магадан повезли, жена с сыном в Кривой Рог уехали к ее брату. Замуж она потом без меня вышла. Ну, я и не стал возвращаться. Никто меня там не ждал. Вот встретился с Софьей, когда в 56-м освободился, она тоже свое отсидела, да позвала меня сюда, ейный брат здесь живет недалеко. Вот теперь и живу у моря, и помру здесь.
   - А сын?
   - А сын партейный. Он сейчас секретарь райкома, на кой я ему такой родитель нужен, биографию портить. Галин второй муж его усыновил, у него и фамилия другая. Все уже, разорвалась наша жизнь и разбрелась в разные стороны.
   - И писем не пишет.
   - Нет, не пишемся и не знаемся. У них своя жизнь, у меня своя, - старик поднялся. - Эй, и заговорил я тебя...
   - Да нет, очень интересно.
   Старик направился к двери.
   - Спи, а то вставать скоро, вон уж двенадцатый час пошел.
   Я задул свечу и лег. Но разве заснешь после таких рассказов. Раньше только в книжках что-то такое попадалось, а тут события, прошедшие через живого человека. Вот Маше расскажу. Я повернулся на бок, топчан подо мной откликнулся скрипом, за окном все так же ухало море, а я провалился в сон.
   Мне казалось, что я только что заснул, и слышу - кто-то трясет меня за плечо и будит. Ах, это дед.
   - Вставайте, вставайте, - громко произнес дед. Отлив уже, можно идти.
   - Фу, черт - только легли и уже будят, - Олег, конечно, не мог не чертыхнуться.
   - Так сами же просили...
   - Да ладно, дед, все хорошо.
   Дед уже зажег свечу, и мы, потягиваясь, поднялись. Часы показывали половину четвертого. Олег потряс головой, отгоняя сон.
   С моря тянулся туман, накрывал скалы и берег. Мы снова потопали по берегу и, отойдя метров двадцать, еще раз обернулись и помахали старику, стоявшему у сторожки. Спать-то как хочется. Но зато будем дома к утру. Олег спешит на работу, да и у меня сегодня в школе дела.
   Попутчик наш Данила Иваныч так и остался просто попутчиком, не вступал с нами в близкий контакт, ничего о себе не рассказывал. Мы к нему тоже не приставали, Случайная встреча, здесь так бывает. Лишь дорога соединила нас.
   Берег освободился от воды, правда, отлив еще не полный, и море штормит. Метров через триста начинались Туннельские скалы, резко обрывавшиеся к морю. Не было здесь пологого берега, по которому можно было бы пройти в прилив. Но сейчас освободилась песчаная полоса, по ней мы и топали. Под ногами путается морская трава, иногда под сапог попадают медузы, скользкие, словно студень. Но дальше полоса сузилась, волны беснуются, обрушиваются на берег и подкатываются прямо нам под ноги.
   - Там дальше узкое место. Не знаю, пройдем ли при таком шторме, - предупредил Олег, - рано старик нас поднял, отлив еще не полный. Хотя полного мы обычно и не ждали.
   И действительно, под скалами туго нам пришлось. Пробирались перебежками от камня до камня, обдаваемые снопами брызг от набегающих волн, которые все еще докатывались до скал, ухали, разбиваясь об них, и потеряв силу, откатывались далеко назад. И пока волна откатится, нужно перебежать по отмели до следующего камня и только вскочишь, как набегает, вставая угрожающим валом, с нависающим гребнем очередная волна и сваливается, вздымая вверх фонтан воды и брызг. Мы словно соревнуемся с волнами - кто быстрее!
   Рассвет только забрезжил, черные скалы нависают над нами, Олег что-то кричит мне, но из-за ветра и грохота волн, я ничего не слышу и тоже кричу, просто так от радости, от восторга перед мощью стихии! При очередной перебежке волны все-таки заливают мой сапог, но мне уже ничего не страшно!
   Вот и кончаются скалы, дальше желтеет широкая полоса песка, берег более пологий и отодвигается влево. Часа через два дойдем.
   - Почему их называют Туннельские? - спрашиваю я у Олега? - И почему они такие черные?
   - Не знаю... так уж повелось. А черные... Уголь здесь водится, в сопках поглубже рудник был, но уже заброшен - вычерпали. И здесь примеси угля, видимо, есть...
   Я был несколько разочарован. Мне хотелось услышать какую-нибудь легенду о прорытом через хребет туннеле... но увы. "И все-таки, - думал я, - какой-то смысл вкладывается в название? Вот так хмурым утром идешь между скалами и огромными волнами и можно ощутить себя словно в туннеле..."
   Перед тем, как свернуть к поселку, мы взобрались на берег и сели отдохнуть. Долговязый отдыхать не стал, попрощался и ушел. Олег все-таки успел переброситься с ним парой слов, и Данила Иваныч сказал, что у него здесь жена и сын, ему надо их навестить.
   Мы сняли сапоги, отжали: я - носки, Олег - портянки, потом Олег, как заправский старожил, достал из вещмешка смену сухих и переобулся. У меня по моей неопытности смены не было.
   Скоро взойдет солнце. Утро. Рассвет. Ветер снова усиливается, волны ухают все сильнее. Я стоял на камне и смотрел на эту разбушевавшуюся стихию. Огромные волны бурлили, метались и ревели, как будто хотели заглушить все иное, хотели одни господствовать в этом мире! Они набегали на камни, с ревом обрушивались на них и мчались дальше, беснуясь и шумя. Сколько было мощи, сколько энергии в них - необузданных, они сметали на своем пути все, что им попадалось, они не хотели считаться ни с кем!
   Могучая, разбушевавшаяся стихия!

1976-2000г

Дерево к юбилею.

  
   Гости разошлись, дочь с зятем ушли спать, и Марья Никифоровна осталась одна. Она сидела за столом, подперев щеку рукой, и все смотрела на стену, где висело "дерево", как сказала ее дочь, корнем которого была она - Марья Никифоровна.
   Сегодня она юбиляр, сегодня ей исполнилось 80 лет. И то застолье, которое было здесь недавно, в ее честь. "Дерево" это было не совсем дерево, это были фотографии, наклеенные на большой лист ярусами: дети, внуки, правнуки...
   Это все младшая дочь Таня придумала: фотографии наклеила, ветви разрисовала, на которые раскустилась Марья Никифоровна к своим восьмидесяти годам. И вот теперь она смотрела и дивилась - сколько же от нее поросли пошло, и время от времени вытирала слезу.
   Внизу - их с Андреем Афанасьевичем фотография, от них все и пошло. Но Андрея уж двенадцать лет как нет. Только на фотографии они все еще вдвоем. Повыше - дети. Детей у нее пятеро. Четыре дочери и сын - младшенький, последыш. Еще было двое сыновей, да схоронила. И оставались у нее одни девчонки, да Бог дал в сорок лет мальчонку последнего. Дочери здесь еще молодые, красивые, а теперь старшие почти старушки, самой старшей Полине под шестьдесят, и сама бабушка. Досталось ей - старшей, и за детьми ходить, и по хозяйству, а потому и учиться не пришлось, нянькой была при остальных детях. Хозяйственная была Полина с детства, да и сейчас в доме у нее чистота, не то, что у некоторых. И себя блюла. Хоть и без образования, а все в уважаемых людях ходила. А вот уж младшие дети Марьи Никифоровны все учились. Вторая дочь Лиза педучилище окончила, а трое самых младших - две дочери и сын институты позаканчивали.
   Сама Марья Никифоровна ни одного класса в школе не училась. Куда там. "Делать что ли нечего, в школу она записалась, - говорила ее мать. - А кто прясть, ткать будет, а за мальчонкой младшим кто будет присматривать? А за скотиной кто будет ходить?"
   Да и то правда, отец-то у них умер в 1914 году, когда ей - Марьюшке всего семь лет было, а брату младшему три года, сестре старшей девятнадцать - замуж через год выдали. Да тогда в деревне мало кто из девчонок в школу ходил, большая редкость. Всю зиму пряли да ткали, а летом в поле и на огороде дел полно. А как хотелось ей в школе учиться да книжки читать. Но не довелось. А вот дети все хорошо учились. И сама Марья Никифоровна была женщиной степенной, спокойной и никто не думал, что она неграмотная. Был в ней и природный ум, и такт, и культура, чем и питается российское общество, черпая из народной толщи, как из неиссякаемого родника. Были и душевная доброта и еще какая-то прочная основа, которая ни ей, ни ее дочерям не позволила сломаться ни в каких трудных обстоятельствах и достойно пройти через все тяготы жизни. А уж трудностей всяких в жизни она навидалась.
   Грамоте ее учила младшая дочь, когда все дети выросли, работы стало поменьше, свободное время появилось - можно и грамоте поучиться. Даже книжки потихоньку стала одолевать. А умных да ученых людей они с Андреем всегда уважали и детям говорили: учись.
   Да и Андрей Афанасьевич способный был, все у него в руках спорилось, все он умел. И на рабфак его посылали учиться, да куда от такой семьи поедешь, не до учебы. Поженились-то, когда ей восемнадцать лет было, а Андрею девятнадцать. Сейчас-то молодежь в этом возрасте детьми еще считаются, а они тогда все - взрослые. А потом дети один за одним пошли, и рождались, и умирали... Первая дочка всего полгода пожила и умерла. Потом еще две девочки родились - Полина и Лиза, эти живы, дай им Бог здоровья и долгих лет. А четвертая девочка в полтора года умерла. Такая была шустрая, так бегала, а вот не выжила. Какие врачи тогда в деревне были? Заболела и заболела, кто знает, что с ребенком? Вот так и хоронили одного за другим. И похоронила Марья Никифоровна пятерых детей. И над каждым слез сколько пролила, сколько ночей не спала. Ну- ка, кровиночку свою в землю закопать - каково! Сколько души там с ними осталось! Два сына умерли, когда уж на Севере жили. Степе девять лет было, такой большой, хороший мальчик, а свалила дизентерия, и спасти не смогли. Вот так и осталось: пятеро живых и там, на том свете тоже пятеро. Дожидаются, когда она к ним придет. Да уж скоро, немного осталось.
   Детей тогда рожали - сколько Бог даст. Это теперь наловчились, лишних не хотят рожать, один - два, и все. Может, и правильно, мы этого и знать не знали - как да что, всех ихних премудростей. А детей надо обеспечивать. Вот и работали с утра до ночи. Вот только в старости и отдохнула Марья Никифоровна, когда и дети, и внуки повырастали. И платьев ей красивых только в старости и нашили да надарили дочери. Эх, ей бы в молодости такие носить.
   У Андрея руки были золотые, он не признавал слова "не могу". "Не хочу" - вот и не получается, - говорил он, - а захочешь - все получится". И плотничать, и столярничать, и часы починить, и валенки подшить - все у него в руках спорилось. Захотел себе брюки и рубашку сшить и сшил. Много трудился на своем веку - один такую семьищу содержал. Она-то все по хозяйству, свиней по две штуки выкармливала, когда и поросята были - продавали, и корову держали, не говоря уж о курах. А как же, в поселке, куда переехали перед войной, без этого нельзя, иначе не проживешь. И ей забот хватало, да девчонки помогали. Сколько картошки сажали - и прополоть и окучивать - все тяпками. И дрова в лесу на зиму готовили сами, когда семья большая была, и силос свиньям закладывали в яму, а покосы!
   Работал Андрей хорошо, пока помоложе был, днем в лесу работал, а вечером пилы точил или валенки зимой подшивал - семья-то большая, и с детьми занимался, сказки рассказывал... А к старости забот поубавилось и стал в рюмку часто заглядывать. И дальше - больше. Ох, эта водка, сколько людей она сгубила. Как начнет пить, и не остановишь. Тогда все прячь: и бутылки, и деньги, а клянчит - не отвяжешься. И пьет дня три, пока совсем не очумеет. И чего только от него в это время не наслушаешься, хоть из дому беги. И откуда только в людях эта порча берется? Был человек как человек, а пьяный уж и не человек, и в мозгах помутнение. И на дочь всякие похабные слова говорит, ничего не соображает, и куда разум девается? Водка-то она из кого хошь ум вышибет. А когда протрезвеет и сам понимает, что натворил, и сидит тогда в книжку уткнувшись - читает, и головы не поднимает. Это уж когда на пенсии был. Так и кончил жизнь свою, после пьянки-то кондрашка и хватила. И жалко его - сгубил себя ни за что, и досада берет. Уж она, Марья Никифоровна не представляет - как может человек себя не удержать? Живи честь по чести, и себя уважать будешь, и тебя люди будут уважать.
   Эх, да что теперь об этом вспоминать, надо о хорошем думать. Марья Никифоровна снова посмотрела на свое "дерево", на этот семейный портрет, едва поместившийся на огромном листе. И зачем они хотят его разобрать да снова в альбомы разложить? Как хорошо - всех сразу видно. Утром встанешь, посмотришь на стену, будто со всеми повидаешься. Всех теперь за одним столом не соберешь, и не только потому, что не поместятся, а потому, что разбрелись кто куда, разъехались по разным городам. Только дочери вот и приехали на юбилей. Правда, в больших городах поселились, в столицах даже, кто в Киеве, кто в Минске... А она в самой главной столице, в Москве теперь живет у младшей дочери.
   Жизнь ее в воспоминаниях то скручивается в клубок и предстает сегодняшним днем, то клубок этот разматывается обратно - туда, к началу жизни...
   Поездила она в эту Москву когда-то в тридцатых годах... Сколько в очередях простояла. Детишкам материю на платьице купить невозможно было. Вся силушка на эту, как ее - индустриализацию шла. Власти-то не до материи было. Андрей на железной дороге работал, билет бесплатный давали раз в год. По нему она ездила в Москву за этой самой материей. С вечера занимали очередь, где узнавали, что давать будут, всю ночь отстаивали, чтобы ситчику или фланели какой купить детям на платьице да на рубашечки, и днем, когда магазин откроется, еще стоишь и не знаешь - достанется ли. А уж купишь если, то хоть и без ног, а все равно радостная домой едешь. А то раз милиционеры отобрали все, что купить удалось! "Много набрали, - говорят, - не положено". И конфисковали, ироды проклятые. Домой, не солоно хлебавши, и уехали.
   Вон в сорок лет она какая худая на карточке. Так ведь все детям, сама уж как-нибудь, а их ведь и одеть надо, и гостинец какой принести. Отец старшим с получки конфеты подушечками купит да калач белый, они и рады. Младшим-то побольше доставалось, уж и шоколадные конфеты приносили. Детям отдашь, а себе уж ладно. Недавно дочка младшая Таня удивилась: "А ты разве тоже конфеты шоколадные любишь?" Думает, если я им конфеты отдавала, а сама не ела, так потому что не любила. Поела бы, да где ж денег столько возьмешь, хоть детям купишь, и то ладно. Так уж заведено, да и они - дети ее своим детям тоже кусочек получше да конфетку повкусней подсовывали, надо, чтобы у детей детство было, чтоб и не разбалованы, и не обижены были, тогда и душа добрее. А они своим детям отдадут, так жизнь и идет. Дочери, когда девушками стали, как-никак и костюмчики им шили, и платья крепдешиновые покупали, хуже людей никогда не ходили. Оно ведь и деньгами надо распорядиться с умом. Можно сразу все фукнуть, а потом зубы на полку. А хорошая хозяйка так должна распределить, чтобы на все хватило - и на еду, и на одежду.
   Взгляд опять остановился на фотографиях и на сердце потеплело. Уж когда Таня это все повесила, Марья Никифоровна не удержалась и прослезилась, и думала: неужели это все от меня пошло? Да какая же я богатая, какое мне еще богатство желать можно? Да лучше этого ничего нет. Дочери старшие, на себя молодых глядя да на детей и внучат своих, тоже слезу утирали, не только она. Так и стояли перед "деревом" этим, пока не рассмотрели всех и не успокоились. Слезы эти не горькие, а радостные, ну разве что с грустью чуть-чуть да с удивлением: и когда года проскочили?
   Вон ярусом повыше свадебные фотографии дочерей и рядом с ними их мужья. До чего же все молодые хорошие. Михаил-то, старшей Полины муж, какой бравый, и на войне успел побывать, в разведке служил. Но тоже голова забубенная. Горячий, вспыльчивый и выпить не промах, так и жизнь свою закончил - разбился на машине. И машина недолго была, всего года два, и надо же так случиться! Ехал на рыбалку и столкнулся со встречной машиной, кто-то кого-то не заметил - и в лоб! Норовистый был мужик, нетерпеливый. Полина побилась, синяки на лице и на руках и сын в ссадинах, а Михаилу руль в грудь врезался, и насмерть!
   А ведь и зятья ей как дети стали. Свои родители далеко были, и старший, и второй зять приезжие, и ее дом стал им как родной. Забегут, как к себе домой: "мам, дай поесть чего-нибудь", накормишь - жалко, что ли, свои ведь. Все ее мамой звали, кроме мужа младшей дочери. Тот по имени-отчеству, мамой никак. И внуки все время у нее толклись - тех двух дочерей Полины и Лизы, с которыми вместе в поселке жили. А когда третья дочь Надя с мужем приехала в гости, по поселку сразу заговорили: летчик приехал! у Сизовых зять - летчик. Виктор как по поселку пойдет в своей форме голубой с золотыми погонами - народ так вслед и глядит. А Марья Никифоровна гордится. А чего ж не гордиться, коли зять и вправду хорош.
   Марья Никифоровна смотрела на свою поросль то ласковым, то строгим взглядом. А вот и внучатки на "дереве" этом повыше. Вон они - пятеро мальчишек и одна девочка. Только у младшего сына детей нет. Женился недавно, с двумя детьми женщину взял, а своих нет. Да и кто кого взял, еще, слава Богу, хорошая женщина нашлась, приняла его - бедолагу.
   Эх, и хорошего у нее в семье много, и плохого хватает. Какой был мальчишка способный, как хорошо учился в школе! В девятом классе всех удивил, говорит: "Экзамены хочу сдать за десятый класс. Я уже все книжки за десятый класс прошел, и делать мне там нечего". Во как! Учителя сначала ни в какую, не положено. Но потом поговорили с ним, видно поняли, что сможет, и разрешили. Сдал все экзамены хорошо и поехал в Новосибирский университет поступать на математический факультет. Больно хороший там университет новый тогда недавно открыли. И поступил. Хороший был мальчишка, неиспорченный, и помощник. Оставался он - младшенький с ними один, когда последние классы школы доучивался, девчонки-то уж все разъехались или замуж повыходили, и помогал всегда по хозяйству. За водой на речку только сам. Бывало, вижу - сидит, занимается. Возьму ведра потихоньку, пойду сама на речку за водой, а он аж у речки догонит, ведра отберет и сам несет. А уж когда в университет поступил, да такой трудный, все его так хвалили. Ну все, профессором будет. Так и называть стали - профессор, как на каникулы приедет.
   Ох, и никакого профессора не получилось. Ничегошеньки хорошего не получилось. То ли на последнем курсе, то ли как уж начал работать, а дошел слух - выпивать стал. Вот она, водка где догнала, вот она - порча расейская где проявилась, никого она не жалеет, даже талантливых как ржа разъедает. И как он уж там жил один все в общежитиях - кто его знает. А у нее душа вся почернела болемши за него. И домой ездить перестал, прятался, понимал, что радости от него не будет. Собралась года через четыре, поехала в тот Новосибирск - повидала. Изменился - сильно, глаза нехорошие, лицо оплыло, весь куда-то сьежился. И так-то ростом невелик. И жалко его - кровиночку, и досада берет на судьбу его безрадостную, за что мальчишку сгубила. Отцовская, видать, порча перешла.
   Да вот недавно узнали, что семьей обзавелся, нашлась женщина душевная, непьющая, врач. Господь не оставил все-таки. Он ведь и сам парень хороший, добрый, безотказный, вот и жена его говорит: таких людей теперь нет, что ни попроси - сделает. Может, и выправится?
   А профессора в семью младшая дочь привела. Умный человек - младший зять Марьи Никифоровны, физик, в очках, все как положено, только молчаливый больно. Вот с ним она теперь и живет. Жаль только, отец не дожил, очень он таких людей уважал и, наверное бы, гордился.
   За окном гудел огромный город, та самая Москва, в которой она когда-то простаивала в очереди за материей. Раскинулась она теперь широко, все дома и дома - расшагались на километры, и тысячи людей в них, и где-то так же рождаются дети и умирают старики, отдав себя новой жизни. А за столом сидела невысокая кругленькая, полноватая женщина, излучающая уют и покой, подперев седую голову с жиденьким узелком волос на затылке, и из травы забвения всплывали все новые картинки...
   На "дереве" ее чуть повыше уж внуки женятся, и свадебные фотографии еле помещаются. Ох, какие они на фотографиях - улыбчивые и красивые. А давно ли у бабушкиных коленок толкались: один - моя бабушка и другой - моя бабушка. Вот и посадишь: одного на одно колено, другого на другое. И внуков всех растить помогала. А как же, только так и можно прожить - помогать друг другу, а иначе не проживешь.
   Вот так и сидела Марья Никифоровна - хранительница домашнего очага и перебирала в памяти свою жизнь. А жизнь вся в трудах прошла. Она ведь вся жизнь такая. И ее мать трудилась от зари до зари, и деды так жили. Особенно, конечно, в войну трудно было, а еще ж ту Первую мировую войну пережили, когда девчонкой была, да Гражданскую, и перед войной в тридцатых годах не легче было. Не все в жизни ее было ладно и складно, но терпеливо несла она свою ношу и не жаловалась. И голод, и коллективизацию пережили. От колхозов убежали, сами из деревни на Север уехали.
   Марья Никифоровна начала задремывать, мысли стали перемешиваться с набегающими снами, седая голова клонилась к плечу и, уронив ее, она вздрогнула и очнулась. Посмотрела вокруг себя - чего это она здесь сидит одна? Подняла голову и снова увидела перед собой тот самый семейный портрет, ради которого она здесь и уселась. Хорошее "дерево" из нее выросло. Уж и внуки институты окончили, не все, конечно, но все же жаловаться грех - внуки у нее хорошие выросли, Марья Никифоровна была довольна. Хоть и деревенская порода-то, а и в деревне люди были умные от природы и уважаемые, такой была и ее семья. Эх, если бы ее мама была жива, тоже бы порадовалась, а если б тогда при ее жизни сказали, что столько ее внуков и правнуков в институтах будут учиться - не поверила бы.
   Пока на молодую поросль глядела, вроде и сама душой молодела. На самом верху уж и правнуки разместились. Шестеро правнуков у Марьи Никифоровны уже есть, да и еще будут, не у всех еще полный комплект. Три девочки и три мальчика завершали пока это раскидистое дерево, разросшееся от прабабушки, застрявшей за послепраздничным столом. Долго еще сидела седенькая старушка с добрым, незлобивым лицом и вспоминала свою жизнь. Теперь бы только жить и радоваться, да пора в другой мир собираться. Пожила и так немало, хватит уже. Хоть и трудную жизнь прожила, а все же надо Господа благодарить, что такой большой срок ей отмерил, и столько детишек своих в разных поколениях она увидала. Восемьдесят лет прожила, разве думалось когда-то?
   Из окна смотрела на нее чернота ночи, лишь поблескивали освещенные окна дома напротив. Часы пробили полночь. Все уж спят, кроме внука младшего, этот телевизор до полночи смотреть будет, и ей пора на покой отправляться...
   Марья Никифоровна вдруг почувствовала, как стучит в голове - давление, видно, поднялось. И рука правая ноет, говорят - хандроз какой-то, а она думает: еще бы им не болеть, рукам этим, досталось им - наработались за долгую жизнь, вот теперь и ноют, будто плачутся - жалуются. И как-то вся отяжелела Марья Никифоровна, словно все восемьдесят лет сразу и навалились. Да ведь вон сколько соков отдала "дереву" этому. И как будто и в самом деле почувствовала она себя деревом, раскинувшимся, как кряжистый дуб, чувствовала биение новой жизни, проросшей сквозь нее, - ее руки, ноги и все тело, и разветвившееся новой, молодой порослью, вобравшей ее соки. Значит, она не исчезнет, вот она - там, частичкой в каждом из них.

1987 г.

ТАМ, ГДЕ ВОСХОДИТ СОЛНЦЕ

(повесть)

Глава первая.

  
   - Катерина, ты все ходишь?! - Соня всплеснула руками и уставилась на Катеринин живот своими темными глазищами. - Живот-то какой огромный, ты уж десятый месяц, наверное, ходишь?
   - Ну, чего ты раскудахталась! Сколько надо, столько и хожу. Рожу, когда время придет, - сердито ответила Катерина, пытаясь обойти нечаянную собеседницу.
   - Да ты уже как гора, двойню, видать, принесешь?
   - Вряд ли. - Катерине никак не удавалось обойти назойливую Соньку, и она нехотя продолжала: - Двойни у нас в роду не было, это по наследству передается.
   Соня, наконец, посторонилась, сошла со ступенек и пошла по улице. Катя вошла в магазин, нащупала еще раз в кармане хлебные карточки и встала в очередь. То, что она с животом, никого здесь особенно не трогало, бабы здесь исправно рожали и часто ходили с животами, всех без очереди не напропускаешься. Сегодня ты с животом, завтра я, дело привычное.
   Стоявшая впереди Антонина повернулась и спросила:
   - С кем ты на крыльце разговаривала?
   - Да ваша Соня, золовка твоя. Уж так удивлялась, что я еще не родила - охала, ахала.
   - Да что ты! - ахнула Антонина и сокрушенно покачала головой. - Ох, Катерина, не было бы беды. У нее глаз очень тяжелый. Черт ее принес. У Козловых над теленком охала, ахала: какой красивый, да какой хороший! Сдох теленок.
   У Кати екнуло сердце, и зашевелился ребенок.
   - Не хочу тебя пугать, Катя, но придешь - помолись на всякий случай.
   Катя вздохнула. Помрешь, чего доброго, трое детей сиротами останутся, Федор разве один с ними справится?
   Очередь двигалась медленно, Антонина стояла вполоборота к ней, так боком и передвигалась, а Катя иногда пихалась ей в бок своим действительно огромным животом, не всегда соизмеряя расстояние между ними. Антонина жила с их края поселка, и они хорошо знали друг друга. Женщина она была самостоятельная, и дети у нее хорошие, да вот муж с фронта пришел слепой, и руки одной до локтя нету. И теперь Антонина часто ходила с ним по поселку, держась под оставшуюся культю Фрола, закрывшегося темными, синими очками. Говорили, что он немножко видит, но самостоятельно ходить не может. Но все остальное у него было в порядке, и Антонина в дополнение к двум дочерям недавно родила мальчонку.
   - Мальчишка-то у тебя один, может, еще мальчик будет?
   - Да нет. Я с Зоей так же ходила - наверно, девочка будет.
   Очередь их уже подошла, Антонина получила свой хлеб и ушла, а Катя достала свои пять хлебных карточек. Продавщица Валя завесила ей буханку, да еще сверху кусочек положила - довесок.
   И когда же кончится эта война? Уж третий год воюют, - думала Катерина, неся домой свой хлеб. Еще и наших мужиков могут забрать. Ох, да мы их все равно почти не видим, то здесь в лесу неделями лес валят, то на севере, в Охе месяцами работали. Война. Куда пошлют, туда и иди. Хоть живы, слава Богу. Вон Тонькин Фрол без руки и без глаз вернулся. А наши по броне остались. На материке, пишут, мужиков почти не осталось, всех забрали.
   Катя дошла до своего дома, остановилась и посмотрела на сопки, окружавшие их долину, где стоял поселок. Какие-то гряды были совсем близко, как вот эта сзади за домом, а другие виднелись вдали. Нет, не лежит у нее душа к этим сопкам, как будто заперты они здесь и нет им выхода. Уже не так страшно ей смотреть, как в первые дни приезда сюда, но не может она забыть своих полей, своих пензенских просторов. Особенно в первые дни так было страшно! Выйдет она, бывало, во двор, как глянет вокруг - кругом одни сопки да лес, и как зальется слезами и запричитает: "Господи, Господи, куда же мы заехали? Это же край света, отсюда теперь никуда не выберешься и никогда, поди, родных не повидаешь".
   А куда денешься? Жить везде надо, так, видно, Богу угодно. Сладкой жизни нигде не видали, и эту как-нибудь переживем.
   Дети привыкли быстрей, хотя тоже вначале жались к матери и боялись отходить от дома. А теперь бегают за речку и на сопки - и Даша, и Зоя, и Степа, и не боятся. Только Ванечка не дожил, не выдержал дальней дороги, во Владивостоке, пока месяц их там держали, у многих маленькие дети поумирали. Всего десять месяцев на свете прожил.
   Три месяца ведь сюда добирались, и как решились? В такую даль! А все равно лучше, чем в колхозе горе горевать. Чего там дождешься, палочки на трудодни, да и только. Федор в колхоз никак не хотел идти. А уж комитетчики как только за ним ни ходили, сколько с бутылкой приходили, подпаивали, только чтоб уговорить в колхоз вступить. Федор - плотник хороший и столяр, да и всякое дело у него спорится - руки золотые. А в колхозе все одинаковые, что Мирчутка бестолковый, ни кола, ни двора, только выпить да по дворам шататься горазд, что хозяйственный мужик - всем трудодни одинаковые. Так Федор и работал на стороне, то обходчиком на железной дороге, каждый день пять верст до работы пешком отмахивал, то в городе на фабрике работал. А все ж добрались комитетчики и корову отобрали. А как семье без коровы?! Детишек уж четверо было, чем их кормить без молока? А тут как раз слух прошел, что ездит какой-то человек и вербует семьи на Дальний Восток и на Сахалин. Подъемные, говорят, дают, дорогу оплатят, и заработки там хорошие. Федор тоже прослышал. "Многие семьи, - говорит, - собираются, давай, мать, и мы уедем, тут жизни не будет".
   Катерина и слыхом не слыхивала, где ж тот Сахалин находится. Сказали, что только от Москвы поездом суток двенадцать ехать, а там еще и морем надо плыть. О-о, Царица небесная, да как же с детьми в такую дорогу?
   Ан, слыхать, уж и Макеевы с другого конца деревни собираются, и Кондратьевых три брата из соседней деревни с семьями едут, да еще и бабок с собой везут.
   Ну что ж, раз люди едут, значит, и мы не пропадем. В колхоз Катерина уж согласная вступить, а Федор никак не хочет: поедем и поедем. Вот так и собрались в 1940-м году и поехали счастья искать подальше от постылой колхозной жизни. Ехали в товарном вагоне, детишек полно, в каждой семье по четыре, по пять детей, вот какой оравой с места сдвинулись.
   Катя вошла в сени, из дома был слышен шум, видно, дети носились по дому. Это кто ж так раздухарился бегать, пыль поднимать? Небось, Зоя за Степкой гоняется. Старшая Даша - спокойная, помощница, а эта - сорви-голова.
   Пока дверь в дом открывалась, шум немного стих, Зойкины глаза поблескивали из одного угла, а Степка в другом чесал затылок. Видно, досталось ему. Зойка пока силу над ним чувствует и задирается, вот погоди, еще немного подрастет, он тебе задаст.
   Даши дома нет, некому за порядком следить. Только вот Даша учиться не хочет. Четыре класса окончила и все, говорит, хватит. Вон, мол, Чурилов четыре класса окончил, а начальником почты работает. Да оно конечно, и как ей учиться? Здесь, во Владимировке только четыре класса, а потом в Агнево, в интернат надо идти, а кто за детьми будет присматривать, по хозяйству помогать? Девчонка-то молодец, не испорченная, и любое дело у нее в руках спорится. Что помыть, что постирать, что с младшими нянчиться. И покорная такая, бывало, маленькую ее поймаешь - шлепаешь, она даже не вырывается, а Зою не удержишь, вырвется - и в окно, через забор, где хочешь, перепрыгнет. Вот заноза! Но если делать что заставишь - делает. Этой семь лет в марте исполнилось, Степке пять осенью будет, а Даше тринадцать.
   Дети у нее хорошие, жаловаться грех. Все работящие и учатся хорошо.
   Катерина тяжело опустилась на табуретку, живот потянуло вниз, видно, скоро рожать.
   Ну что, опять подрались? - спросила она строго.
   Да нет, мы просто в догонялки играли, - тут же отчеканила Зоя.
   Катерина посмотрела на Степу, будет жаловаться или нет? Но тот молчал.
   - Я сколько раз говорила, что в догонялки на улице надо играть, нечего в доме пыль поднимать, - сказала Катерина и протянула руку к хлебному довеску. - Ну ладно, так и быть, делите довесок.
  
   На следующий день Катерина проснулась с сильной головной болью. Голова просто раскалывалась от боли. Она подняла руку и хотела положить ее на лоб. Но рука ее не слушалась, в ней совсем не было силы, и она сама опустилась на одеяло. Федора дома не было, придет он только в субботу с дальних лесозаготовок, там они на неделе и ночуют в бараке. Катерина немного полежала, глубоко вздохнула и постаралась сесть на кровати. Надо ведь вставать - печь топить и детей кормить, долго не належишься. Кое-как оделась, чувствуя ужасную слабость, и поплелась на кухню. Тут толкнулся ребенок в животе, и весь низ пронзила боль. Катерина поморщилась и застыла, держась за живот. Ну все, видно пора пришла, схватки начинаются. Ну, это дело знакомое, не впервой, печь растопить успею, а там посмотрим. Но только она наклонилась к дровам, как сильно закружилась голова, и она чуть не упала. Надо Дашу разбудить, что-то со мной неладно.
   Катерина подошла к спящей Даше и стала ее тормошить.
   - Вставай, дочка, надо печку топить, что-то мне неможется...
   Даша сладко потянулась, открыла глаза, а потом снова свернулась в клубочек и легла на бок. Вставать ей явно не хотелось, да и в доме, как всегда, утром холодно. Но, увидев болезненное лицо матери, встрепенулась и села.
   - Мам, ты чего? Начинается?
   Катерина села на стул и приложила ладонь ко лбу.
   - Не пойму, то ли заболела, то ли рожать пора пришла.
   Даша, видя, что тут не до лежания, встала и быстро оделась, поглядывая на мать.
   - Водички пойду попью, - сказала Катерина и пошла на кухню. Но в дверях пошатнулась и схватилась за косяк. - Голова кружится, и сил нет совсем.
   - Да ты сядь, сядь, - Даша испугалась, что мать сейчас упадет, и повела ее назад к стулу. - Я тебе водички принесу. Может за фельдшерицей сходить?
   И она вмиг выскочила на улицу.
   Даше было десять лет, когда они приехали сюда, в эти необыкновенные места. Поначалу было немного страшно и таинственно, казалось, вот сейчас выйдет леший из лесу, в таких лесах и живут лешаки, про которых в сказках рассказывают, а то и медведь, медведи здесь тоже водятся.
   Ох, сколько она всего повидала, пока сюда ехали! Долго ехали. Еще бы, в такую даль! В товарном вагоне по торцам были сделаны нары в два яруса, там они спали на матрасах: внизу дети, наверху взрослые, а в серединке играли. Хорошо было, весело! Детей много, есть с кем поиграть. А еще можно было сидеть или стоять на краю вагона, где с одной стороны двери раздвинуты и прибиты доски, чтобы дети не выпали, и смотреть на улицу, на пробегающие мимо деревья, столбы, разглядывать все, что встретится на пути. Окон не было. Поезд часто останавливался, вагоны загоняли в тупик, все выходили, разводили костер, варили еду. А порой останавливался прямо в лесу или в чистом поле. И тогда кто бежал в кусты справлять нужду, а кто просто побегать и порезвиться на траве или сорвать полевой цветок. И так вот ехали целый месяц и приехали к морю, во Владивосток. Даша писала подруге письма и рассказывала ей, в какую даль они забрались и как много здесь всего интересного. Во Владивостоке еще долго жили в бараках, спали на нарах, на каких-то тюфяках, родители ждали распределения - кого куда направят. И Ваню там похоронили. Оказалось, что им предстоит еще плыть морем, и жить они будут на острове.
   Когда плыли, попали в небольшой шторм, пароход сильно качало, и они все лежали пластом и мучались от морской болезни, особенно маленьких Зою и Степу очень рвало. И так же почти месяц жили в Александровске, снова спали на нарах в бараке, пока не пришла разнарядка - отправить их в леспромхоз в эту самую Владимировку, с которой они теперь уже сроднились.
   Так незаметно Даша добежала до избы, где находилась местная медицина в лице фельдшерицы Симы. Фельдшерица на работу еще не пришла, лишь уборщица тетя Феня шуровала тряпкой в коридоре, намывая некрашеные доски пола.
   - Тебе чего в такую рань? Она раньше восьми не приходит...
   Тетя Феня что-то еще говорила, выйдя на крыльцо и вытирая руки о фартук, но Даша уже не слушала ее и помчалась к Симе домой, сперва пройдя по дощатому тротуару, проложенному по одной стороне улицы, а потом по грязи перешла через улицу, изъезженную гусеничными тракторами, едва вытаскивая из грязной жижи резиновые сапоги. Весна была еще в самом начале, и деревья зазеленеют нескоро, лишь к концу мая, а сейчас лишь начало мая. Слева бурлила река. Лишь недавно прошел сплав леса, вода была еще большая и грязная, река гудела, преодолевая пороги.
   Когда вместе с Симой пришли домой, Зоя со Степкой растапливали печь, а мама лежала в кровати и стонала.
   Целый день кружилась вокруг нее фельдшерица Сима, но ничем не могла помочь. У роженицы то начинались слабые схватки, то она теряла сознание, а потом и вовсе припадки начались. К вечеру приехал Федор, вызванный с дальнего участка лесоразработок. Сима, испугавшись, вызвала из города врача. И на следующий день все ждали врача, как Бога. А когда эта врачиха на лошади приедет? Скорее всего, к вечеру доберутся. Всего шестьдесят километров до Александровска, да ведь все лесом, дороги плохие, и речку сколько раз переезжать надо, в такую пору только верхом, пока вода высокая, да и то кое-где снести может.
   Врач Елизавета Михайловна появилась, когда уж стало смеркаться. Федор осунулся, дети жались друг к дружке, забравшись на одну кровать, и с надеждой и восхищением смотрели на доктора. Настоящего врача они видели в первый раз.
   Она щупала матери руку и что-то считала, прикладывала трубочку к груди и животу, а потом детей уложили спать, и что было дальше, они уже не видели.
   Дело было плохо, роженица совсем слаба и никак не могла разродиться. А врач не знала - кого спасать, то ли ребенка, то ли мать, и смотрела вопросительно на отца семейства, задавая ему этот же вопрос.
   - Мать спасайте, куда я один с такой оравой?
   Да ей и самой понятно, что уж тут спрашивать. А ребенок, похоже, задохнется, воды отошли, а он никак не выходит.
   Но чудо все-таки произошло, роженица открыла глаза, поднатужилась и показалась головка, покрытая пленкой. Ребенок-то никак в рубашке родился - девочка!
   От детского крика проснулась Даша, вскочила на кровати и стала таращиться.
   - Что, все уже? Уже кто-то родился? Кто? Кто?
   - Девчонка родилась, спи, - буркнул отец.
   А Катерина совсем впала в беспамятство. Федор всю ночь не сомкнул глаз, врачиха делала какие-то уколы, а к утру и сама заснула, за ней и Федор, пристроившись на кровати в ногах у детей.
   Утро не принесло облегчения. Пришла Сима, а Елизавета Михайловна стала собираться.
   - Я не могу здесь так долго оставаться... Меня в городе больные ждут...
   Она с сожалением и сочувствием смотрела на семью, а Федор подошел и тихо спросил:
   - Мать будет жить или нет?
   - Не знаю, - так же тихо ответила врач.
   Дашу разбудили и велели бежать к соседям за молоком для ребенка, мать неизвестно когда очнется, а ребенка кормить надо.
   Елизавета Михайловна все не уходила и о чем-то думала.
   - Знаете что, - она взяла за рукав Федора и вышла с ним на кухню. - Отдайте мне девочку. Ваша жена скорее всего не выживет, она очень слаба, что вы будете делать с такой семьей и маленьким ребенком? Вам бы этих вырастить.
   Федор посмотрел в сторону кричащего комочка, третья девчонка в семье, а сын всего один. Да как же отдавать, ведь свое дите-то? Хоть и не испытывал он к этому еще совсем незнакомому существу никаких особых чувств, а ведь грех это - отдавать.
   Пришедшая Даша заподозрила что-то неладное и вопросительно смотрела на отца.
   - Вот, дочка, - отцу надо было с кем-то посоветоваться, не мог он решиться один на такое дело, - просит врач ребенка ей отдать... - он виновато посмотрел на дочь, - мать-то совсем плоха...
   Даша, услышав о матери, тут же заревела, а повернувшись к ребенку, почувствовала жалость и к нему.
   - Не отдава-ай, жа-лко, - тянула она.
   - У меня никого нет, я ее удочерю и выращу, отдайте мне ее...
   Федор все думал и ничего лучшего придумать не мог. Ни бабушек, ни тетушек, никого у них здесь не было. А вдруг Катерина действительно не поднимется, что тогда?
   Может, это действительно выход - то, что предлагает врачиха? И девчонке будет хорошо, в городе-то жизнь получше, чем у нас тут.
   Он поднял глаза и встретился с глазами Даши, полными слез.
   Что-то в Федоре защелкнуло, и он решительно произнес:
   - Нет! Мы детей не отдаем!
   Даша кинулась ему на грудь.
  

Глава вторая.

  
   Катерина не умерла. Что с ней такое случилось, она так и не могла понять. Работала всю жизнь как вол, столько на себе везла и вдруг так слегла, так ослабла. Это все Сонька проклятущая, правду Антонина говорила. С трудом возвращалась она к жизни, еле-еле поднимала ослабевшие руки. Сама даже повернуться не могла, Федор переворачивал ее с боку на бок. Ребенка кормила, подкладывали ей на кровать ребенка, молоко, слава Богу, не пропало. Все заботы легли на Дашины плечи. Уж она и купала сестричку, и стирала, и за матерью приглядывала. Да и Зоя со Степкой притихли, подходили по очереди к матери и жались к ней, помогали Даше по хозяйству.
   Девочку назвали Ниной. Катерине, как стала выздоравливать, рассказали, что Нину чуть не забрала врачиха. То, что ребенка Федор не отдал, это он, конечно, молодец, хоть врач и сказала, что она не выживет. А она взяла вот и выжила. Да и ребенка живым не думали увидеть, а она вот тоже живехонька. Катерина смотрела на личико девочки - полненькая, хорошенькая. Младенцы, они ведь все от матери возьмут, что им надо, а матери - что останется. Сама Катерина вон какая худая.
   Медленно, но все же возвращалась она к жизни. Но еще болела душа Катерины за огороды. Ведь скоро сажать надо, без огородов-то пропадешь. Картошку посадить, грядки возле дома, а она теперь не работница. Картошка здесь главный продукт, без нее не проживешь. Ох, как в первую зиму намучались без нее! Привезли их вербованных уж к осени, пока ехали, пока во Владивостоке решали и распределяли кого куда, лето и прошло. А люди-то здесь на своем живут, что вырастили, что наготовили, тем зиму и кормятся. Да и везде оно так, и в деревне так жили. Это городские все из магазина носят, своего ничего нет.
  
   В ту осень ходили все они, приезжие к чужим людям наниматься огороды копать, да чтоб платили картошкой. Это хорошо, если наймешься, не очень работников люди берут, своей семьей управляются. Но худо-бедно мешков пятнадцать запасли. А что это на семью? К весне уж ничего не было. Кое-как дождались, когда земля освободится от снега, и ходили огороды перекапывали, где какая завалящая картошка попадется, с осени в земле оставленная. Бабушка Кондратьева - Аграфена Демьяновна подсказала, спасибо ей. У Збруевых особенно хорошо попадалась, где нерадивые хозяева, там и найдешь побольше. Да много все равно не найдешь, это все слезы. Еще ходили по помойкам собирали, смотрели, кто гнилую выкинул. Из гнилой картошки крахмал можно собрать. Потолчешь ее, оставишь отстаиваться, крахмал на дно сядет, сверху ненужное сольешь, а на дне крахмал белеет. Из него лепешки можно напечь, муки немного добавишь...
   Ох, и набедовались, еле-еле дотянули до нового урожая, летом суп из лебеды варили, а потом уж овощи пошли: репа, брюква, морковь. Под огороды самим пришлось лесок корчевать. Вновь прибывшим семьям давал лесхоз участки близко к поселку, где ровное место, кустарничек какой пожиже, и работай! Очищали землю от кустарника, а где и посерьезнее деревья валить приходилось и пни выкорчевывать. В одном месте большое поле не получалось, где уж соседи есть - занято, где и места больше нет, поэтому имела семья по несколько огородов. Кто сколько сможет обработать, столько и бери.
   Жилье казенное дали. Первую зиму в бараке жили. Но там тоже отдельный вход на семью, сени, кладовая и комната с кухней. А потом вот в этот отдельный дом переехали.
   Так и начинали новую жизнь. Если бы не новая власть, жили бы и жили на своих природных местах. Катя при родителях не бедствовала, хорошо жили. Отец лавку держал и работников, своих рук на все не хватало, уважаемые люди были в селе... А каких двух жеребцов держали! Один вороной, другой гнедой - красавцы! Но отец рано умер, ей всего девять лет было. А может, и лучше, иначе бы раскулачили, и где бы они все теперь были? Всех, кто мало-мальски получше жил, из домов выгнали и увезли невесть куда. У Потаповых два коня было, корова, да овец штук десять - кулаки, значит. А какие люди были работящие! В страду и спать ложились, не раздеваясь. Все-то у них ладно было, и скот, и урожаи. Или вон Карповых из дома выгнали, за что, спрашивается? Маслобойка у них была, вот в кулаки и записали. Комитетчики и сами по пьянке говорили, что сверху требуют: не может быть, чтоб кулаков не было. И как хошь, а кулаков давай. А кулаки кто? Умелые хозяева. Так лучших людей и сгубили. Кровопийцы, мол, они, чужую кровь сосут. Это что ж, значит, и мы кровопийцы, раз работников держали? Да Катина мама всегда человека привечала, всегда помогала. Курица как-то забежала к соседке, а соседка ее - в суп, так мама говорила: "Ладно. И мы без курицы не пропадем, и они богатыми не станут". Никогда с людьми не ссорилась. Да и Катя сама ссориться не любила. Когда ты к людям с добром, и они к тебе с добром.
   Когда этот дом им давали, Катя вначале боялась, что соседи рядом с ними, с которыми и огород примыкает, и сараи рядом, - люди нехорошие. Кто-то ей сказал так. А Федор ей и говорит:
   - У тебя когда-нибудь были соседи плохие? Сама будешь хорошая, и соседи такими будут.
   И правда, соседи как соседи, и кур отдают, если какая к ним в огород заблудится.
  
   Да, а в ту первую весну ох и наработались! Пока огороды корчевали, пока сажали! С конюшни навоз дали по небольшой цене, вот и выращивай припасы к зиме. И к следующей зиме засыпали и подпол в доме полный, и погреб - сорок пять мешков картошки накопали! Летом поросеночка купили, осенью еще одного, живи и радуйся, да ведь новая беда надвинулась - война началась...
   Катерина хорошо помнит тот день.
   Тем летом они много ходили за черемшой с весны, а позже летом за диким луком и носили продавать то в город Александровск, то в поселок Октябрьский, тоже далеко по сопкам. Сначала километров за пять от своего поселка ходили за луком, вечером вязали пучки, а утром с мешком за плечами шли тот лук продавать. Дашу с собой брала, тоже с мешками ходила, а как же - кормиться чем-то надо, пока хозяйства своего не было, разве отец один на зарплату прокормит?
   Тут в лесах чего только нет! Луку полно. Идти далеко, правда, но растет прямо полянами, зеленеет - как изумруд!. Чуть потоньше, чем в огороде, но хороший - длинный и пахучий. Это уж летом. А весной, как только снег сойдет - черемша вылазит по сырым болотцам. Эта поближе растет и в разных местах встречается.
   А тяжело с мешками ходить. Когда и в ливень попадали, речки вздуются сразу, и по пояс переходить приходилось. Дашу держишь, чтоб не снесло. Речек-то как в город идти всего две, одна до перевала, другая за перевалом, так ведь петляет без конца и столько раз переходить ее приходится, не сосчитать. Ходили всегда по нескольку человек, да и другие с детьми, дома одни младшие оставались. За день не управлялись, к вечеру только дойдешь, попросишься ночевать к кому-нибудь. Люди здесь хорошие, отзывчивые, ночевать пускают. А как же, ведь любой может в таком положении оказаться, ночь в пути застанет, надо где-то переночевать. Бывают, конечно, вредные, что и не пустят или грязнули, к кому и сама не пойдешь, но так постепенно знакомились и уж к одним и тем же заходили, гостинец когда какой принесешь, тоже надо.
   И вот принесли как-то с Дашей да с бабушкой Демьяновной в поселок Октябрьский луку. Ох, и трудная дорога туда, километров сорок, не то пятьдесят, и гора высокая, взбираешься на нее, взбираешься - мочи нет, но зато там конкурентов меньше. Переночевали, утром пошли продавать. Видят: на улице народу почему-то много, люди кучками собираются, что-то говорят и плачут. Катерина подошла и спросила:
   - Что тут у вас случилось?
   - А у вас что, не случилось? Война...
   Тетка, у которой спрашивала Катерина, разревелась пуще прежнего.
   О, вот оно что! Так ведь домой надо быстрей, что же мы так далеко от дома в такой день. И собралась было Катя бросать мешки и скорее домой. А Демьяновна - мудрая, побольше ее прожила и поболе горя видела. Она и говорит:
   - Ты что, милая, добро бросать будешь? Тебе ведь все равно детей кормить.
   - А вдруг мужиков заберут? - испугалась Катерина.
   - В один день не заберут. А без них детей еще труднее кормить.
   Лук свой они все-таки распродали и пошли домой. Вот так встретили войну.
  
   Катерина то лежала с открытыми глазами, думая какую-нибудь думу или вспоминая прошлое, то проваливалась не то в сон, не то в забытье, то, очнувшись, смотрела вокруг, подзывая кого-нибудь из детей и напоминая им, что пора кур накормить или двор почистить, подмести. Подсохло уже, пора и порядок наводить, а там и грядки копать.
   Никогда не думала Катерина, что задаст всем столько хлопот. Седьмого ребенка рожала, с первым, со вторым трудно было, а потом сами выскакивали. Зою так во дворе в подол поймала, так шустро выскочила. Присела утром рано по нужде и чувствует - ребенок из нее наружу пошел. Батюшки, что делать?! Ну, так в подоле и принесла в дом, а потом уж все остальное. Пуповину обрезать бабку соседку позвали, одним словом, сами справились и без фельдшера.
   И троих детей уж похоронила. Первая девочка совсем мало пожила, через три месяца умерла. Потом Даша родилась и Зоя, а следом еще девочка была. Хорошая такая, шустрая, как Зоя, уже бегала и в полтора годика померла. Врачей в деревне не было, у всех дети мерли. А Ваня вот в дороге умер. Хоть и горевать-то особенно некогда за делами, да другими детьми, а горькая складка одна за одной так и ложились на ее некогда красивое лицо. Смерть каждого ребенка через душу, через сердце проходит. Девять месяцев выхаживала, грудью своей выкармливала, а потом, когда комья земли о гробик стукали, то словно по сердцу бабахали. Родную кровиночку от себя оторвать - это ли не горе? Но время все лечит. А теперь вот и сама занемогла.
   Через месяц Катя, наконец, утром сама затопила печь. Ночи были еще прохладные и понемногу протапливали, пока на плите что-то готовится. Намыла чугунок картошки и поставила на огонь варить.
   И так день за днем стала потихоньку расхаживаться, выходить во двор и возвращаться к жизни. Но была еще очень слаба. Так тяжело было поначалу, что и не рада была жизни этой, хотя и понимала, что надо принимать все, что Господь посылает. Сил все еще не было, и думалось порой: зачем ее такую к жизни возвернули? Только дети и тянули, как же они без нее? Вон глазенки какие были испуганные, когда лежала, не вставала, а сейчас уж и Зоя смеяться стала, и Степа повеселел. А перед ней мир вставал поблекшим, серым и безрадостным, словно она и впрямь куда-то ухнула, где-то по ту сторону побывала и нечаянно вернулась. Посмотрел Господь на сирот ее, у которых здесь даже бабушки ни одной нет, и назад воротил. Сидела у дома на лавочке и думала свою думу безрадостную, смотрела на мир, будто видела заново. Жизнь-то все так же идет, только у нее она остановилась. Вон человек какой-то в контору пошел, а вон соседка с коромыслом за водой на речку отправилась. А болезнь эта - словно передышка в круговороте жизни, в которой она завертелась, никогда ведь она столько не лежала. Как появился первый ребенок после замужества, так и закружилась. Радостными и беззаботными вспоминались только детство, когда еще жив был отец. И мечты о школе, о лучшей доле. Отец говорил ей - вот выучу тебя, учительницей будешь. Но никакой учительницей она не стала. Теперь остается надеяться, что кто-нибудь из дочерей дойдет до ее мечты.
   Вот ведь куда заехали, церкви и в помине ни одной нет. В Александровске одна была, да и ту еще до их приезда закрыли. А как хочется сейчас в церковь войти, свечу зажечь да на лики святые посмотреть... Катерина так размечталась, что даже засосало тоскливо в груди от невыполнимости ее желания. И как же жить и чем держаться, если даже Богу нельзя помолиться? Но и жаловаться на жизнь она не привыкла, терпение заложено и в ней, и в ее предках, на терпении все и держалось. Разве вот сейчас, после болезни какая-то тоска навалилась. Да вон уж березка зазеленела под окном - листочки какие зеленые, блестящие и чуть-чуть ветерок с ними играет. Все молодое - красивое, а от ее молодости и красоты и следа не осталось. А ведь и лет всего тридцать шесть, да ведь восемнадцать лет, как семья висит на ней, как она замужем. И снова ей тянуть все ту же лямку, трудиться с утра до вечера.
   Но здесь хоть война стороной их обходит, только продукты - по карточкам, а мужиков на фронт не забирают, мало кого взяли. Федор говорит, еще и с Японией война может начаться, она ведь тут рядом. Тогда и наших загребут. А с материка все идут и идут худые вести. У сестры Нади муж под Сталинградом без вести пропал. Еще бы, в таком котле и убитых не найдешь. И сын ее старший на фронте, и брат их Василий второй год воюет. Хоть бы этих Господь уберег.
   Мысли о войне немного заглушили собственную боль и немощь.
  

Глава третья.

  
   В поселке, затерянном на краю земли, начиналось новое утро. На дома, расположившиеся в широком распадке, за хребтом, отделяющим его от моря, со всех сторон смотрели сопки. Одни были поближе - свои, исхоженные, другие далеко, как вон та со скалистым гребнем, отгородившаяся от поселка широкой полосой темной и мрачной тайги, на этой сопке дольше всех держится снег. А там, где вдаль на север уходят две гряды и становятся почти неразличимыми в синеве, - дорога в город Александровск, куда приехал Антон Павлович Чехов в 1890-м году, чтобы увидеть каторжный остров. А теперь вот вольных людей сюда повезли, заселять окраины. Тюрем осталось мало, столько, сколько и везде.
   Есть сопки низкие, как плато, на одной из них живут люди - продолжается поселок, а на другой, что подальше, последнее пристанище, завершение жизненного круга, конец всем бедам и хлопотам - кладбище. Но если оставить справа сей печальный погост и пойти другой дорогой - прямо, то можно углубиться в редкий лес, там ягоды и покосы, и лопух для свиней. Все ближние лесочки исхожены, обжиты, изрезаны тропинками, а вдали темнеющая тайга доступна только мужчинам - лесорубам. Там идет заготовка леса, чем и живет поселок, в котором находится леспромхоз. Вот сюда во Владимировку и привезли в 1940-м году из европейской густонаселенной части страны много семей. Привезли туда, где восходит солнце над страной и продолжает свой долгий путь, в течение восьми часов разглядывая леса и моря, реки и горы, переваливает Уральский хребет, заглядывается на Москву, где живет великий вождь товарищ Сталин, и вскоре докатывается до границы, до Бреста. Земля за Уралом еще вся в воронках и руинах, стонет и плачет, недосчитывается многих и многих мужей и сыновей в каждой семье и только-только начала залечивать раны. Закончилась война.
   В день победы прибежала сияющая Даша и возвестила:
   - Победа! Война кончилась!
   - Господи, слава Богу, хоть эта радость, - перекрестилась Катерина.
   - Ура! - закричала Зоя, за ней Степа, а Нина бегала за ними и лепетала в свои два года: "Ула, ула..."
   От такой радости и жить стало полегче, словно камешек один с груди свалился, и чуть-чуть прибавилось сил.
   Война, слава Богу, кончилась, но большого облегчения это не принесло, хлебные карточки по-прежнему оставались. Здесь война не так ощущалась, но вот в письмах с материка от родственников было много горя. У Катиной сестры под Сталинградом погиб муж, а на днях пришло еще письмо - сын ее погиб шестого мая в Берлине. Вот горе, так горе! Всю войну прошел, цел оставался, трех дней всего до победы не дожил.
  
   Рассвет застает многих уже на ногах. Ушли на ближние деляны лесорубы, давно встали и проводили мужей хозяйки. А с дальних участков рабочие приходят только на выходные. Там и живут в бараках.
   Федор в этот год работал на ближних делянах и каждый день приходил домой. Километров пять, конечно, отмахаешь туда и обратно, да все равно дома в своей постели лучше. Летом налегке хорошо ходить, а зимой в ватных штанах, фуфайках и валенках тяжеловато. Да там, в лесу наработаешься. Пилили вручную - вдвоем двуручной пилой. Спинку-то погнешь, да по снегу натопчешься, проваливаешься до самых коленок, пока умнешь возле лесины маленько, чтоб подступиться к ней. Да ведь и свалить надо умеючи и в нужную сторону отойти, чтоб и тебя, и других людей, что рядом работают, не зашибло. А подпиленное дерево как ухнет - только эхо разнесется, и снег столбом взметнется вверх! Да сучья трещат, словно косточки - живое ведь рушится. Тогда бери топор и сучья рубить. Эта работа повеселее: ахнешь топором, силушку свою испробуешь, хрясь - и нету сучка, и следующий, следующий, к макушке тонкие - и за один раз сшибешь, а на первые у основания силы побольше нужно. Потом бревна трактор трелевочный потащит на высокий берег к реке, и там штабеля будут накапливаться до весны. Валили ель и пихту. Пихта почти такая же, как ель, только помягче, попушистее, одним словом, женского роду.
   Федор топал и топал по знакомой дороге. Эх, в деревне степняком был - поля и просторы, а теперь вот лесным человеком заделался. За эти годы уж всю работу здешнюю перепробовал. Весной, по большой воде, как вздуются реки, пойдет сплав. Бревна поплывут по реке к морю, до поселка Агнево-берег. Там задержатся в бонах, затем будут распродаваться - повезут их пароходы-лесовозы по разным городам и весям, в том числе и в Японию. Сплав здесь, как уборочная в колхозе - завершение страды. Все, что за зиму наготовили - пойдет наконец на продажу. Сплав и ответственное мероприятие - как можно больше леса надо довести до цели и как можно меньше угробить. Сплавляли здесь бревна врассыпную - речки неширокие, порожистые, петляют много, и плоты гонять трудно. Приходят мужики к штабелям на берег и-и ... С Богом! Пошли катать баграми и в воду балансы сталкивать!
   Но это еще не все. Надо пройти по реке и смотреть, где заторы образовались. Где коса на камнях повисла - часть речки загородила, и надо бревна с камней сбросить, а где и вовсе столько бревен застрянет, что всю речку поперек загородит - залом образуется. Вот это все баграми растащить надо. И тогда держись! Бывает так, что вот в эту холодную, коричневую от грязи, бурлящую воду окунаться приходится. Одевают на себя мужики резиновые сапоги охотничьи, что аж до паха доходят (ну, в общем, откуда ноги растут), а иногда и их нехватает, по пояс в воду проваливаются. Перед этим спиртом макушку и грудь разотрут, спиртяшки внутрь сто грамм и ... Была-не была, где наша не пропадала!
   Вот такая житуха. Но назад никто не уехал.
   Ехали сюда на два года - договор заключили, когда вербовщик их агитировал. Много в тот год вербованных ехало - с Рязанщины, с Мордовии, из Пензенской области. Думали - не понравится, обратно можно вернуться. Вот тебе и вернулись, через год война началась. Так и отсчитывали год за годом. И вот уж семь лет здесь прожили, привыкли. Там на родине, на материке еще хуже бедствуют, так они отсюда когда-никогда родным деньги посылают, а в колхозе - какие деньги?
   Лес пилить, конечно, не легко, но мужики на жизнь не жаловались. Чай, не господа, деревенские люди, к труду с детства приучены. И платят хорошо, есть на что семью содержать. Сала шматок с хлебом с собой тоже всегда найдется, для этого и держат хозяйки по две свиньи, а то и по три. А без сала на такой работе не поработаешь.
   А вот под Магаданом, говорят, заключенные в лесу работают. Там и интеллигентов всяких полно, которые ни пилы, ни топора в руках не держали. Мрут как мухи. Да и кормежка, небось, сала не увидишь.
   По вечерам зимой Федор еще и подрабатывал, пилы дома точил двуручные, которыми они лес валили. А как же, все копейка лишняя в доме, девчонки подрастают, Даше семнадцать осенью исполнится - совсем девица, и Зое одиннадцать. Надо и платьица какие купить.
   Все здесь люди вольные, приехали с семьями, со своим укладом и порядком. Вели себя мужики тихо, пристойно, чтоб и детям пример показать, не летуны какие-нибудь, как раньше блюли себя, так и теперь. Матом дома не выражались, на работе - другое дело, а при детях нельзя. Женщины семейные тем более мата не употребляли, воспитаны были еще религией, в церковь в молодости хаживали. Мужики когда и выпивали, после баньки сто грамм как не выпить. Заходили в магазин, что как раз на пути из бани стоял, а там у Верки спирт разбавленный в чайничке завсегда стоит. Из того чайника она тебе стопочку и нальет - пожалуйста.
   И праздники справляли. Седьмое ноября, Первое мая да Новый год. Ну, и бабы свои, церковные не забывали - Рождество, а больше всего Пасху - с куличами да яйцами крашеными.
  
   В этом году сплав уже прошел, теперь главная работа - картошку посадить, с огородами справиться. Леспромхоз снаряжал лошадей, и пахали всем огороды плугом, потом боронили, когда от леспромхоза кого снаряжали, а когда мужики-хозяева, не дождавшись, свои огороды сами готовили. А уж сажать лошадей не давали, все под лопату.
   Катерина, сбегав на лесопилку (так называлось место, где когда-то была лесопилка и в основном там на ровном пространстве между двух речек были огороды), уж волновалась, что семья ее с посадкой задерживается. Май кончается, вон уж гляди Дорошенковы огород свой рядом посадили, а у них земля подсыхает и навоз только завтра Федор подвезет, а сажать, сказал, в выходной, послезавтра будем. Ради огородных дел в страду мужиков и с работы иногда отпускали. А как же, картошка здесь - главный хлеб. Хлеб, конечно, покупной, мука-то есть, но и пекарня в поселке есть, а картошка у каждого своя. Будешь с картошкой, значит, будешь сыт и свиней будет чем зимой кормить.
   В выходной много семей потянулось по широкой дороге в сторону огородов. Люди шли кто с лопатами на плечах, кто шел за подводой, везшей мешки с семенами, а от других подвод навозцем попахивало. Запах неприятный, но без навоза здесь не сажали, хорошей картошки без него не вырастишь, а других удобрений не было. Кто своим навозом удобрял: из-под коровы, да свиней, этот похуже да поароматней, а кому от лошадей с леспромхозной конюшни удавалось разжиться, тот был почище и покультурнее.
   - Эй, поберегись! - кричал Михаил Збруев и, размахивая вожжами, гнал гнедую кобылу, разбрызгивая лужи в разные стороны.
   - Фу, черт, - Катерина смахивала с юбки доставшиеся и ей брызги. - Леший, ему обязательно полихачить надо, не может спокойно проехать.
   - Ох, и чумной! - поддержала поравнявшаяся с ней Антонина, за которой тянулось ее семейство. - Ну что, с почином вас?
   - А вас?
   - А мы уж вчера выходили.
   - Вон вы какие, а мы все никак, вчера только с Федором навоз и семена завезли.
   Отряхнув юбку, Катерина догнала своих, Федора, Дашу и Степу. Зоя осталась дома за Ниной присматривать, да по хозяйству кое-что поделать - пол подмести, картошки к ужину начистить.
   А вот и огород их - самый большой, но есть еще два поменьше, да возле дома еще один. От дороги огород отделяла полоска редких деревьев и кустарников, а с другой стороны еще такая полоска и за нею река. Трава уже чуть-чуть зазеленила землю, кое-где лопухи в рост пошли и кислица повылезла. Летом лопух вырастет высокий, с широкими зонтами, такими большими, что можно на голову в дождик надеть. А попить захочется - сорвешь лопушок поменьше, свернешь его ковшичком, и пей себе водичку из реки иль из ручья какого. А осенью, когда шла копка картошки, ее складывали в кучи и накрывали рядами этих самых лопухов, а чтоб ветром не разнесло, сверху закидывали ботвой. Так куча и стояла, пока весь огород не выкопаешь, и дожди выдерживала, все лопушок спасал.
   Остановились у большого тополя, которого выкорчевать они не решились, больно уж здоровый, и теперь под ним обедали, прятались от дождя или просто присаживались отдохнуть. Даша поставила корзинку с едой и питьевой водой, речка еще грязная, половодье не кончилось, воду из нее лучше не пить и для питья носили из дальнего колодца.
   - Ух, руки все открутила, чего ты сюда наложила?
   - Небось, в обед скажешь - мало еды...
   Катерина кинула пустые ведра, которые она несла: какое побольше да погрязнее, под навоз пойдет, а поменьше и почище - для картошки.
   Степа тут же побежал к речке посмотреть, как здесь с рыбалкой - заядлый был рыболов. Даша прошлась по кустам, поздороваться с милыми опушками и знакомыми кустиками...
   - Эй, куда разбежались! - Федор примерялся лопатой - хорошо ли вскопали. - Давайте все сюда, работать надо.
   Федор составил бригаду из трех человек. Сначала идет он сам с лопатой и делает лунки, за ним, шага на два позади идет Катерина и кладет жменей навоз прямо в лунку. Навоз здесь по огородам не разбрасывали, чего зря добро переводить, а клали прямо в лунки под картошку. Следом третьим пойдет Степа, его задача: пнуть ногой немного землицы в лунку - навоз маленько прикрыть, чтоб картошка не сгорела, и бросить туда семенной, пророщенный картофель, который уже неделю на кухне в загородке лежал - готовился. Хорошо, если бы еще два человека было, тогда можно две бригады сделать, и чуть на расстоянии за первой в таком же порядке пошла бы вторая. Так иногда и делали, когда на помощь друг другу ходили или у кого семья большая. Но сейчас был только четвертый лишний. И Федор определил Дашу на вспомогательные работы: в запасные ведра навоз из кучи накладывать и матери подносить и Степе картошку также, чтоб перерыва не было. И меняться со Степой, если кто устанет - дети все-таки.
   - Ну, с Богом! - перекрестилась Катерина, поднимая ведро с навозом. Эта грязная работа всегда ей доставалась, да она и не сетовала - кому ж еще? Неужели девчонок своих заставить, не пожалеть, а самой с картошкой чистенько налегке идти? Даже и в мыслях такого не было. Она - мать, и ей главные трудности, а детей поберечь надо, кто ж их еще побережет, если не родители?
   Федор воткнул лопату, слегка надавил на нее ногой, откинул вперед комок земли, и пошли гуськом друг за другом...
   На обратном пути Федор свои комья земли уже целенаправленно кинет с лопаты в лунку предыдущего ряда и накроет лежащую там картошку, вот и готово - посажено.
   Мимо прошла соседка Ольга.
   - Бог в помощь вам.
   - Спасибо. А вы что же не сажаете?
   - Да вот посмотрю, как вспахали, и тоже начнем.
   До обеда, как Федор и планировал, половину огорода прошли. И только тогда разбрелись на отдых. Катерина расстелила клеенку под тополем, достала из корзинки снедь нехитрую и разложила ее. Уложила яйца кучечкой, картошку вареную в миске поставила, развернула нарезанное ломтиками сало с прожилочками и положила на бумажку, в которую оно было завернуто. Еще хлеба по кусочку, вот и обед.
   Степа с Дашей лазили по кустам, выискивая кислицу - растение такое, съедобное.
   Катерина поглядывала в их сторону.
   - Посидели бы лучше, отдохнули, и чего бродят?
   Федор тоже прошелся, что-то свое высматривал. Степа полез на дерево, сухой сук затрещал под ним. Даша с замиранием смотрела - не сверзился бы.
   "Детство есть детство, - думала Катерина, нарезая хлеб, - не сидится, на дереве слаще".
   Даша оставила брата и прошла к соседнему огороду, посмотреть, нет ли там ее подруги Клавы. Клава в этом году собирается в город, будет там на работу устраиваться. Даша тоже просилась, но мать все еще колебалась, так и не сказала окончательно. Но Даша лелеяла надежду.
   - Видно будет, к концу лета посмотрим, - Катерина все не могла решиться отпустить дочь.
   С Дашей ей было хорошо, две женские руки много могут дел переделать. И отпускать от себя жалко, но и ей жизнь свою надо устраивать, здесь и женихов порядочных нет, и профессии какой надо научиться.
   Никого у Клавы на огороде не было, видимо, начали сажать с другого огорода, и Даша пошла обратно по кустам. Подержалась за березку, потрогала белую гладкость ее коры и от этого внутри стало спокойнее, но какая-то легкая грусть разлилась в душе. Отчего это? Может быть от девичьего созревания? То ли томное ожидание любви, то ли предчувствие чего-то надвигающегося, неясного и томительного?
   Клава сказала, что будет ходить в Горсад на танцы, а может быть, и в Дом офицеров. Даше тоже хотелось в Горсад. В прошлом году, когда были с мамой в городе, ходили вечером с Мусей - дочкой знакомых, у которых останавливались, слушали духовой оркестр и смотрели издали, как кружатся на танцплощадке под музыку пары. У Даши сердце замирало от восторга и думалось: вот бы мне так!
   Постояв у березки, пошла дальше, по пути потрогала ветви кустов рябины, заприметив, где растет, чтобы осенью, когда будут копать картошку, прийти и покушать. Рябина здесь росла не такая, как на материке, не деревом, а высокими кустами, как черноплодная рябина, и ягоды на ней крупные и вкусные, не горькие.
   У Катерины все было готово к обеду, а где ж семья-то?
   - Идите обе-да-ть. Степа, слезай! - закричала она, оглядываясь по сторонам:
  
   После посадки картошки хозяйки белили избы, стирали занавески, скатерти, всевозможные салфетки и накидки - производилась генеральная уборка. А как же! Пока картошку из подполья вынешь, пока насыплешь на пол в углу, чтоб прорастала, потом оттуда в мешки или корзины, чтоб на огороды нести-везти - пылищи в доме накапливается - ужас! А еще ж и печь за зиму надымит, когда снег валит или дожди проливные или ветер так дует, что даже дым обратно задувает. И каждую весну избы внутри белились и все, что можно, стиралось. Белили здесь собственной белой глиной. Места благодатные, километра за три от поселка, в местечке, которое так и называлось "Белая глина", она и водилась. Выкапывали ее из ямы и несли домой, дома разводили и, пожалуйста - бели.
   Утром Катерина отправилась пораньше в магазин, надо поскорее вернуться да побелкой заняться. У магазина выстроилась очередь, масло растительное привезли. Катерина поздоровалась, встала в очередь. Впереди стояла Нюра Жигунова, баба бойкая и острая на язык, и разговаривала с Демьяновной, обсуждая текущие дела. А дела и были как раз о посадке огородов, об уборке...
   - Ой, наработалась вчера, столько белья перестирала, - бойко щебетала Нюрка.
   - Моя невестка тоже сегодня стирку затеяла... - неторопливо вторила ей Демьяновна и повернулась в сторону Катерины, как бы и ее включая в разговор.
   Катерина вздохнула, у нее самой работы еще в доме непочатый край.
   - У Ольги всегда чисто, - поддержала разговор Катерина. - Да и девки у нее работящие. Одна Лиза чего стоит. Учится, правда, плохо, в каждом классе почти по два года сидит, но хозяйка хоть куда.
   - А что бабе эта учеба, - тряхнув головой, сказала Нюрка. - Замуж выйдет, и вся учеба. А уж как титьку ребенку дать или портянки мужику постирать, мы и без учебы разберемся.
   - А как с мужиком спать, тоже разберешься? - откуда-то вынырнул Мишка Збруев и загоготал.
   - Да уж давно разобралась, эка наука.
   Это уж Нюрка рассудила. Ох, и язва. Катерина не выдержала. Они с Федором своих детей так не настраивали и ученых людей уважали.
   - Учеба вредной тоже не будет. С учебой хоть врачом, хоть учителем стать - что ж в этом плохого.
   Нюрка сердито зыркнула на Катерину, но промолчала.
  
   С побелкой Ерофеевы управились за два дня, сначала одну комнату побелили, потом вторую - которая кухня. Даша учила Зою, как стряхивать кисть, чтобы сильно не текло с нее, и давала поводить кистью по стенам. Глина была чуть голубоватая, не такая белая, как известь, но зато хорошо смывалась с пола, ежели где накапает.
   Катерина поглядывала, аккуратно ли белят, сама побелила потолок - самую грязную работу сделала, а девчонки пусть на стенках учатся. А уж как устанут да стонать начнут, тут она снова кисть заберет и доделает работу. Надо, чтоб работа была им пока не в тягость, а в радость, им еще свой воз в будущем везти придется. Катерина и со скотом сама управлялась, в хлев к свиньям сама корм носила, убирали из-под скота когда она, когда Федор, и доила корову сама. Да корова Зорька норовистая, никого больше и не подпустит кроме нее.
   На третий день была большая стирка. Все, что сняли с окон, кроватей - накидки на подушки, простыни с кружевными подзорами, покрывала, скатерти, занавески с окон, салфетки вышитые с этажерки - все стирали, белое слегка подсинивали и крахмалили. Крахмал делали свой, из картошки.
   А потом еще день все выглаживали и развешивали.
   Даша взяла утюг, наложила в него из печи угольков, помахала им, чтобы угли лучше разожглись, и принялась гладить салфетки. Остальное было уже выглажено и красовалось на кроватях белыми подзорами и накидками. Чтобы разжечь угли, снова помахала утюгом - угли закраснели, и Даша опять стала водить им по белью. Зоя раскладывала салфетки на полочки этажерки, потом прикрыла вышитой салфеткой черную тарелку радио.
   - Ну, вот и все! - торжественно провозгласила она со стула и, глядя на мать и на сестру, всем видом показывала изнеможение от усталости и радость от законченной работы.
   - Ну, слава Богу, управились! - Катерина всплеснула руками и посмотрела на дочерей.
   Дом преобразился и сверкал чистотой!
   За чистотой хозяйки следили. Все занавески, салфетки, подзоры на кроватях и накидки на подушках - все сверкало белизной! Пол мылся регулярно, по утрам подметали. И все в поселке знали, какая хозяйка чистоплотная, а какая никудышная. Белье сушили на улице, у всех на виду, и если белье застиранное, нечистое, простыни серые - сразу пересуды пойдут, хозяйка-де неважнецкая.
   А тут и Троица наступила. Даша с Зоей принесли веточки березы из ближнего леска, украсили ими наличники снаружи - красота! Теперь смотри только на чистоту, радуйся и встречай лето!
  

Глава четвертая

  
   И вот уж зацвело, заалело вокруг, зажужжало, яркими желтыми шапочками развеселили лужайки одуванчики, началось лето!
   Лето здесь наступало позже, чем на родине, было короткое, но жаркое. Поселок находился на широте Харькова, но остров омывали холодные течения, а потому огороды сажали только во второй половине мая, в сентябре выкапывали картошку, а в октябре зима уж приветствовала их веселыми порхающими снежинками. Но сейчас солнышко хорошо пригревало, белые одуванчики разносило ветром, стали появляться и другие цветы, а их здесь было много. Особенно славилась ближняя невысокая сопка Маяк, выдвинувшаяся с юга к поселку, обильно согретая солнцем. Зоя знала много мест, где можно найти цветы, и, прихватив Нину, отправилась за ландышами.
   Маяк расположен чуть правее их дома по ту сторону реки. Это совсем недалеко. Надо только пройти по висячему мосту, затем вдоль реки и вот он - Маяк.
   Зоя шла довольно быстро, держа четырехлетнюю Нину за руку, а Нина семенила вслед за ней.
   Вот сейчас, в начале лета с правой стороны по низу можно найти ландыши. Зоя стала подниматься в горку. И точно! Вот они - белые цветы на тонком стебельке. А аромат!.. Зоя сорвала несколько цветков и приложила их к лицу, вдыхая аромат.
   - Ой, как па-ахну-ут, - она протянула букетик Нине, - на, понюхай...
   Нина сморщила носик и тоже нюхнула.
   - Ну, давай, рви, - командовала Зоя. - Только бери пониже, чтобы стебли были длинные. И несколько листочков можно сорвать.
   Трава кое-где уже обильно разрослась, и ландыши приходилось выискивать, раздвигая траву.
   - А у Даши одеколон такой есть, "Ландыш" называется, но цветы все равно лучше пахнут, правда же? - приговаривала Зоя.
   Маленькая Нина, конечно же, во всем соглашалась со старшей сестрой, главное, что Зоя взяла ее с собой.
   Нарвав букетик, отправились домой. Если бы не было Нины, Зоя забралась бы на сопку повыше, но разве с этой малявкой заберешься. Скоро, через месяц вся видимая сторона сопки будет гореть от желтых саранок. И тогда рви их хоть охапками. Деревьев на передней стороне, обращенной к солнцу, мало, и все заполняется цветами. А пока надо возвращаться домой.
   Через неделю и совсем жарко стало, вода в речке прогрелась, теперь здорово - купаться можно. Дети, особенно младшие, бегали купаться на речку по несколько раз на дню. Купались рядом с домами, на мелководье, а взрослые девушки ходили туда, где были ямы, где глубоко, и иногда брали с собой младших - побарахтаться у берега.
   Зоя уже причисляла себя к старшим и ждала после обеда подружек, которые должны зайти за ней, и все вместе они собирались идти купаться в самое глубокое и широкое место реки - на Китайскую яму. Причем здесь китайцы, никто не знал, но название почему-то присохло к этому месту.
   - Зоя, Зойка! - вскоре послышалось с горки.
   Степа во дворе чистил ножичком кору с ветки ивы, которая должна потом превратиться в удочку. Понял, что Зойку зовут купаться.
   - Зойка, слышь, тебя зовут, - Зоя тут же появилась на крыльце. - И чего надрываются? Нет бы зайти, - ворчливо продолжал Степа.
   - Так идти же в ту сторону, мы на Китайку пойдем...
   - На Кита-айку, - протянул Степа, многозначительно сжав губы и подняв бровь, - а я думал, на Бояркину яму.
   - Что там делать на Бояркиной, - быстро говорила Зоя, поправляя новое платьице из зелененького ситца в цветочек, - два метра проплывешь, и уже камни.
   - А мать тебе разрешила так далеко?
   - А ты не говори. Скажи просто - ушла купаться.
   И она помчалась на сопку, размахивая наволочкой, зажатой в правой руке, где ее ждала ватага подруг.
   Девчонки купаться ходили отдельно, мальчишек не брали. Да Степа с ними бы и не пошел. Писку там будет да визгу, а потом девчонки в кустах белье свое выжимают, пацанов они близко не подпускают. Степа просто купаться и не ходит, у него занятие на реке посерьезнее - он ходит рыбу ловить на удочку. Вот сделает себе новую удочку, отец крючков ему новых купил, и пойдет. А потом еще червяков надо накопать, рыбалка подготовки требует.
   Зоя иногда увязывалась за ним, тогда Степа брал вторую удочку, и они вместе усаживались на берегу. Правда, у Зойки терпения мало, посидит, посидит и пошла куда-нибудь за цветами или за ягодами. А Степа сидит, глаз с поплавка не сводит, это ж какое счастье, когда дернешь леску, а на конце ее заблестит и затрепыхается рыбешка. Рванешь ее к себе - вот она, родимая, долгожданная! Снимешь с крючка и на прутик ивовый нанижешь. Попадалась в основном всякая мелочь, но однажды в ключе, в распадке сопок он поймал большую кунжу - пестренькая такая, блестит вся. А иногда там же вылавливал небольшую форель. Но в распадок одному ходить страшно. Отцу все некогда, он с удочкой не ходит. Он разве что с неводом на горбушу пойдет. Вот это еда, не то, что их с Зоей улов, который они же и поедали, да кошке сырую рыбешку подбрасывали.
  
   Когда Зоя с подругами приблизились к Китайке, с речки уже раздавались визги. Оказалось, они не первые. Купались - в чем есть. Снимали платья и ухали в воду в трусах и в лифчике, кто постарше и грудями обзавелись, а кто помладше, с едва наметившимися бугорками, просто в нижней рубахе. И писк стоит на всю речку. А кто плохо плавал, брали с собой наволочки. Плавали, держась одной рукой за наволочку, положив на нее подбородок, а другой рукой подгребали.
   Зоя сегодня тоже была со своей наволочкой, а то ведь просить у кого-то - не допросишься. Плавала она неплохо, но все же побаивалась без пузыря на другую сторону переплывать. И потом в плавании с наволочкой был особый шик. Зоя намочила наволочку, затем отжала ее, взялась за концы и шлепнула об воду. Затем схватила низ наволочки в горсть, вот тебе и надувной пузырь - плавай, пока не надоест.
   Тут с визгом выскочила из кустов Катька и ухнула рядом с ней в воду, подняв сноп брызг.
   - Ну, шальная! - Зоя сделала несколько рывков к берегу и встала, отряхивая волосы. Рубаха на Катьке вздулась пузырем, но тут же намокла и осела. А рядом плыла Полина Ярцева, лупила ногами, брызгая во все стороны. Аккуратненько работать ногами под водой здесь как-то никто не старался, а били прямо по воде, и все это: брызги воды, писк и визг висело над рекой во время купания, и веселый гомон разносился по всей округе.
   Зоя переплыла на другую сторону, затем развернулась и поплыла обратно. На наволочке хорошо, не боязно.
   Плавала она уже долго и стала подмерзать.
   - Все, хватит, я выхожу, - сказала она Кате, появившейся рядом, и выскочила на берег.
   - Ой, и я накупалась... - Катя вслед за ней вышла из воды и вместе они побежали в кусты отжимать свои рубашки и трусы, ведь в них и домой идти придется.
   Катя стащила с себя рубашку и, оставшись в одних трусиках, стала ее отжимать. Тут недалеко в кустах что-то хрустнуло, девчонки повернули головы и увидели двух мальчишек.
   - А-а! - завизжала Катя, и Зоя вслед за ней.
   Мальчишки дали деру. С девчонками шутки плохи, набросятся, так и глаза повыцарапывают. А девчонки отжали рубахи, надели их на себя, дрожа от холода, затем то же проделали с трусиками, теперь сверху платье, и можно выходить на солнышко греться. Пока по солнышку до дома дойдут, все и высохнет, зато не жарко.
   Зоя любила купаться, но чаще ходили они в другое место, на Бояркину яму, что к дому поближе. Река порожистая, камней много и плавать можно только в тихих глубоких местах, которые обычно называли ямами. На Бояркиной глубокая протока неширокая, надо переплыть небольшую полосу глубины и выбраться на огромный камень, после которого по мели на другой берег можно выйти. А здесь поляна, усыпанная белым клевером, на ней обычно валялись и грелись на солнышке. Над головой сияло солнце, над белыми цветками клевера летали толстые, шмели, трудились, собирая пыльцу. Можно взять плоский камень, шлепнуть шмеля, а потом собрать у него с лапок мед. Это было лакомством.
   Иногда на Бояркину Зоя брала с собой Нину. Нина вместе с другими малышами барахталась у берега, окунаясь в воду и выскакивая обратно. Или ползала руками по дну.
   - А еще среди камней можно ловить мальков, - сказала Зоя, взяв Нину за руку и отвела к камешкам, что были неподалеку. Там, в камнях были всевозможные лунки, заливчики, куда заплывали рыбешки, и если изловчиться, перекрыть им путь обратно, то можно поймать малька прямо в ладошки. У Зои это получалось хорошо, а у Нины не было нужной сноровки, и мальки выскакивали и никак не давались. Вот Зоя ловко свела ладошки вместе, и бедная рыбка заметалась, извиваясь в ладошках у Зои. Нина смотрела на нее какое-то время, ей становилось жалко рыбешку, и она просила Зою отпустить ее обратно. И рыбка извивалась в воде уже от радости.
   Нине нравилось, когда старшие сестры брали ее с собой. На следующий день, когда Зоя умчалась купаться, Даша собралась в магазин за хлебом и взяла Нину с собой. Хлеб в 47-м году все еще был по карточкам. На материке карточки уже отменили, а здесь еще нет. Так как хлеб давали по весу, то случались довески к буханке, и этот довесок разрешалось съедать тем, кто ходил за хлебом.
   Нина шла, держась за руку сестры, и вместе они жевали этот счастливый лишний кусочек черного хлеба.
   А дома мама делила хлеб на порции и к каждой еде давала кусочек. Съедали его обычно после всего. Сначала ели суп или борщ просто так, без хлеба, а потом хлеб отдельно. И вот однажды, когда все принялись поедать хлеб, Зоя не нашла своего.
   - А где мой? - с дрожью в голосе произнесла она.
   Все стали искать, может быть, куда-то завалился или за тарелкой спрятался? Не было еще такого в семье, чтобы кто-то взял чужой кусок. Но он не находился, и Зоя горько расплакалась.
   Катерина, глядя на нее, сглотнула комок, появившийся в горле.
   - Ты, наверное, уже его съела?
   - Нет, я не ела, - уверяла Зоя.
   Катерина строго посмотрела на детей, но никто не отворачивал взгляда, ни в одном из них она не увидела даже спрятанной вины. Дети у нее были хорошие, никогда ничего не брали без разрешения. Все, что было, лежало на полке или в чулане, и сами дети не брали. Не то, что у некоторых - в сундуке под замком. Видимо, все-таки она съела и сама забыла. Катерина отдала ей свой хлеб и отпустила остальных детей. Когда все ушли, села на табуретку и заплакала. Вытирала краем фартука слезы и думала: "Когда же хоть хлеб-то будет вволю?"
   А сколько беды с этими карточками! Вон Ольга в 45-м зимой в середине месяца карточки потеряла - это ж беда какая! Все по карточкам: и крупа, и сахар, и хлеб! Кое-как люди близкие собирали, по талончику отдавали, надо же человеку помочь. А еще славилась Маша Шугаева. Та все карточки до середины месяца умудрялась извести, а потом зубы на полку. Первые недели веселая, ходит покупает:
   - А что! Мне не жалко. Принесу - кушайте дети, наедайтесь!
   А вторую половину месяца ходят дети зеленые, на одной картошке сидят, по людям ходят - кусочек хлебушка просят. Нет, так хозяйство не ведут. Катерина все рассчитывала - чтоб на весь месяц хватило. И так же с деньгами. Надо ведь и одежду детям купить, и обувь, чтоб не хуже людей были. Все надо с умом делать.
   А еще здесь спасала рыба - горбуша. Летом заходила в местные речки на нерест. Ох, какое это было подспорье! И суп варили, и жарили, а также вялили и коптили на зиму. Был и рыбнадзор, но ловили здесь не на продажу, а только для себя, и рыбнадзор смотрел на это сквозь пальцы. В войну мужиков в поселке было мало, женщины и сами с неводом ходили ловить. Катерина хорошо плавала и впереди, с веревкой на другую сторону заплывала. А теперь уже Федор ходит ловить.
   В эту субботу Федор пришел с работы оживленный.
   - На Китайку идем рыбу ловить. Яшка Кондратьев невод принесет, у него хороший, не рваный, и братья его Семен с Василием идут. Вчетвером как раз то, что надо.
   Катерина оживилась.
   - Вот хорошо! Хоть бы наловили побольше. Тогда и на зиму можно заготовить.
   - Ты вот что: часа через два приходи на Китайку, много будет рыбы, нести поможешь. В общем, посмотрим, что делать.
   Он повозился в кладовке - взять с собой кое-что необходимое, и, быстренько собравшись, сбежал с крыльца и ушел.
   Спустя два часа Катерина вместе с Зоей шла по дороге, ведущей к огородам, там, за огородами и была эта самая Китайка - глубокое место, где и купаться хорошо, и рыбы много. Даши дома не было, в город уехала, и Катерина взяла с собой Зою. Бывает, и на месте рыбу приходится разделывать, а потому несли с собой ведра и мешки.
   К Китайке подошли, когда уже стемнело. На берегу горел костер и передвигались какие-то уже едва различимые в темноте фигуры. А на траве лежало полно рыбы. Блестящие тушки валялись вповалку в траве, некоторые еще подпрыгивали или виляли хвостами.
   Улов удался!
   Катерина разыскала Федора, который вместе с другими мужиками делил рыбу - на четверых. Тут были уже и другие жены и дети, и каждый возился у своей кучки.
   - Ай да улов! - воскликнула Катерина.
   Ловили и не один раз за лето, но не всегда удача сопутствовала. Иногда совсем мало удавалось поймать. Сегодня мужики были довольны своей работой и командовали женами.
   Зоя смотрела на все широко раскрытыми глазами. Такой красоты она никогда еще не видела. Столько рыбы! Вот это Китайка! Днем-то мы их распугиваем, когда купаемся, а вечерком, в тишине, значит, они здесь плавают.
   - Придется прямо здесь разделывать, - говорил Федор, - чем потроха домой носить, лучше здесь оставить.
   - Вот я потому ведра и взяла, - Катерина поставила ведра на землю.
   Ножи нашлись у Федора, и все принялись за работу. Разрезали животы, потроха вываливали в одно ведро, в другое складывали икру и молоку. Затем ненужные отходы уносили в яму, выкопанную недалеко и вываливали туда. Рыбины складывали в мешки, перекладывая их папоротником.
   Провозились долго. Для Зои этот вечер был словно экзотический фильм. В темноте ходили и переговаривались люди, в бликах костра поблескивала рыбья чешуя, потрескивал костер, на костре варилась уха. Кто-то сообразил бутылочку и мужики, столпившись у огня, выпили по чарочке за хороший улов. Оказывается, заходили они два раза, и оба раза полный невод.
   У Зои уже болела спина от непривычной работы, руки запачканы до локтя, и они с матерью периодически подходили к воде и обмывали их. Но ей казалось, что эту ночь она не забудет никогда.
   Но вот, наконец, всю рыбу обработали и сложили.
   - Уж и не чаяла, что справимся, - Катерина устало разогнулась и громко выдохнула, посмотрев на дочь. - Ну что, устала?
   - Еще бы, такую кучу обработать.
   - Зато наедимся и на зиму заготовим. Где ж отец? Домой пора. Еще ведь все это дотащить надо. За один раз, может, и не унесем.
   Катерина пошла за Федором, который стоял в кучке у костра, они все вспоминали, как тащили полный невод рыбы и с трудом вытянули его на берег.
   Зое дали ведро с икрой и молокой, которая свиньям на корм пойдет, а сами взяли с отцом мешки и взвалили их на спину. Икру еще бросали на забор сушить, потом ее жевали дети вместо жвачки или склевывали птицы. Изредка, может быть, раз за лето, да и то не всегда, Федор солил плитку икры на закуску.
  
   Летом жизнь веселее. Быстро поспевали огурцы, а с огурцами еще веселей. Хрумкали их с хлебом, брали в лес на обед яйца да огурцы, когда шли на покос или по ягоды. Фруктовых деревьев не было и дети, родившиеся здесь, не знали, как растут яблоки,. Их заменяли ягоды.
   А там, глядишь, морковка подросла - еще веселее. Выдернешь ее с грядки, помашешь по сырой ботве утречком, она и почистится, и можно есть. Мама, правда, ругает, велит мыть, но Зоя со Степой мыть ленятся, ходить далеко, и так вот - оботрут и едят. Да и многие дети так. Ничего, здоровее будут.
   Но в это лето в поселке началась дизентерия. У Ярцевых дети заболели, у Дорошенковых, а на днях Катерина узнала, что у соседей мальчонка слег. А на следующий день понесло Степу. И так понос лил, что весь он осунулся, побледнел, еле вставал и шел, скрючившись, на двор. Катерина уж и горшок ему поставила, слабый ведь - жалко. А из медицины все та же фельдшерица Сима. Металась она от дома к дому, какие-то порошки давала, но Степе что-то они не помогали. Лежал он и как-то очень грустно смотрел в потолок. Катерина отгоняла от него Зою и Нину, наказывала за руку его не брать и из одной чашки не пить.
   - Да что же это такое! - сокрушалась Катерина, сидя с Федором вечером на скамейке у дома. - Никак ребенок не поправляется. У Ярцевых выздоровели, ничего...
   - В город бы надо везти, что эта Сима понимает... Да лошадь сейчас вряд ли дадут. Федору и самому не нравилась Степина болезнь, единственный сын, и на тебе.
   Да как его повезешь, верхом он вряд ли доедет.
   Но дети еще заболевали, пошла целая эпидемия, откуда что взялось, и один ребенок в поселке умер.
   Болеет - не болеет, а дела все равно делать надо. Дома присматривать за больным осталась Даша, а Катерина побежала на огороды - картошку молодую подкопать. В это время кусты еще не выдергивали, только чуть вилами кучу земли вокруг куста приподнимали и шарили руками, отыскивая картофелины покрупней, и отрывали. А уж копать в сентябре. С картошкой в сумке и вилами на плече Катерина появилась во дворе. В доме было тихо, Даша сидела возле Степы, он второй день не вставал, то спал, то просто лежал в забытьи и лишь иногда открывал глаза. И сейчас лежал, закрыв глаза, и еле слышно дышал. Когда мать вошла, Степа встрепенулся, услышав ее шаги, и посмотрел невеселыми глазами.
   - Мама, вынеси меня на солнышко...
   - Хочешь на солнышко? - Катерина обрадовалась, что он сразу заговорил, - Сейчас! Конечно, вынесу.
   С помощью Даши Катерина взяла его на руки. За несколько дней он сильно похудел, и нести его было не тяжело. Она вышла с сыном на крыльцо. Степа смотрел сначала перед собой, потом обвел взглядом все, что можно было увидеть, посмотрел на небо, на солнце и слабым грустным голосом произнес:
   - Ну все. Пойдем обратно.
   Катерина внесла его в дом и положила на то место, откуда взяла. Степа повернул голову к стенке и затих. Катерина замерла, боясь пошевелиться. Даша стояла рядом и тихо прошептала:
   - Мам, что? Он спит?
   Катерина, кажется, все поняла. Она взяла сына за руку и наклонилась над ним. Степа не дышал. Все кончилось.
   Осенью Степе исполнилось бы девять лет.
  
   "Сколько же ударов судьбы может перенести человек? - думала Катерина, сидя одна на летней кухне, возвратясь с кладбища. - Сколько же ей надо еще вынести, чтобы судьба успокоилась и больше не посылала ей испытаний. Чем же она провинилась перед Богом? Ведь кажется, ничем. Или за чьи-то чужие грехи расплачивается? Или каждому выпадает какое-нибудь наказание?"
   Смерть Степы потрясла Катерину. В груди так ныло, как будто копьем пронзило ее насквозь, и теперь там саднила рана. Когда умирали маленькие дети - несмысленыши: вторая дочка Настенька в полтора года и Ванечка, умерший по дороге, душа матери все равно болела, и все же потеря была не так велика, как теперь. Но потерять вот такого мальчонку, почти взрослого - смышленого, доброго, который вот только недавно ходил в школу, на рыбалку, помогал поливать огород, рассуждал порой с ней о жизни - это было невыносимо! Дня два она ходила как потеряная, все валилось из рук, и тогда она снова садилась и, глядя в пустоту, думала свою невеселую думу. Уж, кажется, и так жизнь не баловала и закалила, а вот такие напасти все же выбивали из колеи надолго.
   Степа долго не уходил из памяти и вставал перед глазами каждый день. Куда ни повернешься, все чудится то его голос, то его смех, то вдруг видишь, как он идет с речки в резиновых сапогах, старом пиджачке, с удочкой в руке. Катерина перед сном молилась перед иконкой, пристроенной в комнате, просила Богородицу сохранить ей оставшихся детей и больше не забирать никого, просила покоя своей душе.
   Федор замкнулся в себе. И так был не очень разговорчивый, а теперь и вовсе ходил молча, отворачиваясь от Катерины. Ни в чем он ее не винил, но когда смотрели они друг на друга, боль будто переливалась из одних глаз в другие и усиливалась. И каждый словно спрашивал другого: как же мы сына своего не уберегли?
  

Глава пятая

  
   Нине на днях исполнилось пять лет, и ко дню рождения ей купили новые ботиночки. Ботиночки были красные, ну просто распрекрасные. Одни красные она уже сносила, но когда мама спросила: "Какие тебе купить ботиночки?", Нина снова захотела красные.
   "Ну ведь они самые красивые?" - думала Нина и вертела носком ботинка туда-сюда, проходила несколько метров и снова наклонялась, чтобы увидеть блестящие, красивые новые ботиночки. Грязь на дорогах уже подсохла, мама разрешила снять резиновые сапоги и пойти гулять в новых ботинках.
   А в сапогах они вчера с Зоей ходили далеко к огородам и ели там кислицу. Возле огородов все еще грязно и без сапог никак нельзя. А от слова кислица у нее даже сейчас стало очень кисло во рту. Она только-только из земли проклюнулась, сантиметра на два-три торчит. Но копать надо поглубже, там корешок еще вглубь уходит - красненький. Ножичком ее надо срезать, об траву обтереть, вот и лакомство весеннее. Стебелек этот, толщиной в мамин палец, хрустит и такой он кислый, что поначалу даже морщишься, а потом ничего - привыкаешь.
   Зоя все время Степку вспоминает, она с ним очень дружила. И ножичек его у нее остался, с которым за кислицей ходили. После смерти Степы Зоя стала очень молчаливой, вся резвость как-то сразу исчезла.
   С Зоей ходить хорошо, она ничего не боится. И очень далеко ходить не боится, аж до самого дальнего висячего моста они с ней ходили, Нине даже страшно стало. Но зато кислицы наелись - до отвала. Потом летом кислица вырастет, листья по бокам появятся и станет она выше Нины, даже до Зои, наверное, дотянется, а может быть, и до Даши. И тогда кушать можно только верхнюю часть стебля, которая еще не задубела, да и то надо сначала очистить ее от верхней шкурки. А потом, когда она зацветет белыми метелочками, кушать ее совсем нельзя, потому что она станет совсем жесткой. А тогда она и не нужна. Летом пойдут ягоды и можно попастись на малине или клоповке. Почему ее так странно зовут и причем здесь клопы - никто не знал. Просто кислая ягода, вначале зеленая, потом красная и когда раздавливается, из нее течет сок. Вот за это, наверное, ее так и обозвали. Растет она на земле, на маленьких кустиках - два-три зеленых листика и круглая ягодка с усиком. Можно кушать и зеленую, но тогда она еще кислее, и Зоя говорит: "Москву можно увидать". Это значит, тебя так перекосит, что глаза на лоб полезут.
   Летом ягод здесь очень много всяких, можно пастись все лето. Попадается в лесу смородина черная и красная, а еще моховка. Она похожа на смородину, только розоватая, когда поспеет, и ягоды мохнатенькие, а кусты всегда к дереву жмутся. Глянешь - моховка к дереву прилепилась - "Привет тебе!", а она: "Пожалуйста, кушайте на здоровье!" Это все недалеко, совсем близко от домов - и клоповка, и моховка, и малина. А морошка, та поглубже в лесу прячется, куда за лопухом для свиней ходят. Туда Нину еще не пускают, да она и сама боится, там и медведя можно встретить. В прошлом году ее брала Даша за лопухом на сопку Лобановку, и морошку они там ели. Даже с Дашей страшно было.
   Нина перешла улицу и пошла дальше по дощатому тротуару. Вон там, через три дома живет ее подружка Рая, к ней она и направилась.
   Возле Раиного дома кто-то играл в классы. Нина обрадовалась и побежала вприпрыжку, ей тоже очень захотелось поиграть в классы.
   На ровной утрамбованной площадке палочкой были нарисованы на земле квадраты, Раина сестра Лида прыгала на одной ноге и перегоняла из клетки в клетку круглую баночку от ваксы. Рая и еще одна девочка Шура стояли в сторонке, ждали своей очереди и следили, когда Лида ошибется, чтобы тут же занять ее место.
   Когда Нина подошла к ним, ее новые ботиночки заметили не сразу, так как все очень следили за прыгающей Лидой. Нине было даже обидно, но говорить об этом сама не стала, хотелось, чтобы это было событием. Но вот, наконец, Рая оглянулась, и взгляд ее ухватил нечто красное и тогда все, кто не играл, окружили Нину и разглядывали ее блестящую обновку.
   - Мне мамка тоже купит такие, - сказала Шура, с завистью глядя на Нинины ботиночки.
   - А мне на лето белые парусиновые туфельки купили с синей каемочкой, - заявила Рая, вертя головой, словно говоря: "Вот вам!"
   Лида оглянулась на Раин голос, неловко стукнула по баночке, и та выскочила за пределы классов. Теперь была очередь Шурочки. Но в неуклюжих резиновых сапогах она очень быстро запорола игру и вынуждена была уступить следующему. Нине разрешили вне очереди из уважения к ее обновке, всем хотелось посмотреть - как она в них будет прыгать.
   В новых ботиночках Нине сегодня особенно хорошо прыгалось. Баночка легко ударялась об рант ботинка, перескакивала в следующую клетку, потом в следующую, Нина допрыгивала до края классов на одной ножке, разворачивалась, прыгала обратно, а баночка скакала: чпок-чпок, и Нина завоевывала следующую клетку. Понимая, что на нее смотрят, ей хотелось сделать все еще лучше и прыгать еще ловчее.
   Сумерки сгустились как-то незаметно, оказалось, что Нина прогуляла до самого вечера, и мама ее, наверное, ругает - куда она так запропастилась?
  
   Катерина и впрямь забеспокоилась - где ж ее дочь младшая? Как ушла в новых ботинках, так и нет до сих пор. Зою надо послать, темнеть скоро начнет.
   Что-то и Федор с работы задерживается? Остались теперь у них с Федором одни девчонки. Не живут сыновья почему-то. Катерина вздохнула и потрогала живот. Уже шевелится. К середине лета родить ей. Кого на сей раз им ожидать? Может, Господь мальчонку пошлет вместо Степы? Дай-то Бог.
   Прошлой осенью, как управились с покосами и с уборкой урожая, почувствовала Катерина, что снова понесла. Еще ребенок будет. Уж и рожать больше не собиралась и не хотела, устала за столько родов и кормлений, а как не стало Степы, то даже обрадовалась, слишком уж большая пустота осталась в доме. Оттого и Дашу не отпустила в город. Хоть и плакала, уговаривала, но Катерина как окаменела, не хотела от себя отпускать, и все. Работать и здесь можно.
   По углам рта у Катерины залегла большая горестная складка, и вся она как-то постарела и обмякла, исчезла былая стать. А ведь когда-то Федор ее на ярмарке заприметил. Так и говорил: "Гляжу, стоит такая красивая, высокая, статная. Спрашиваю - чья же это будет? Да Карповых дочка из соседнего села". И родителям потом показал, родители сватов вскоре и заслали. Ей было 18 лет, а Федору 19.
   Да-а, много воды с тех пор утекло...
  
   Федор как раз возвращался домой. Вышагивал по дороге в сторону поселка, обходя лужи в многочисленных колдобинах, разъезженных тракторами. Прошел висячий мост, вот уже и хозяйственные постройки леспромхозовские начались, слева виден большой дом, где находится склад, а чуть дальше пройти по дороге - жилые дома начинаются. Федор вспомнил, что спецовку новую ему надо получить, и повернул к складу.
   Нюрка Жигунова стояла у окна склада, где работала кладовщицей, и смотрела на улицу. Наверное, никто уж к ней не придет, склад можно закрывать да домой идти. Вышла на крыльцо и чуть не столкнулась с Федором Ерофеевым.
   - Ты что, уже уходишь?
   - А тебе чего?
   - Да мне спецовку новую пора получать, смотри - обтрепалась вся.
   - Ой, да ну тебя, только собралась домой идти... Не мог уж пораньше... - игриво произнесла Нюрка,.
   - Пойдем, пойдем, успеешь к своему Кольке, - Федор развернул ее лицом к двери, - отворяй.
   - А ты к своей тоже спешишь? Да она у тебя с животом, небось, теперь непригодна для мужика...Нюрка лукаво и чуть ехидно поглядела на Федора.
   - Ох, и язык у тебя...
   Нюрка засмеялась.
   - Тебе спецовочку получше выбрать или как?
   Нюрке недавно исполнилось тридцать лет, возраст немалый, но она была еще игрива и весела, несмотря на то, что муж ее Колька порой напивался до бесчувствия и поколачивал Нюрку. Иногда она с воплями выскакивала из дома и бежала спасаться к соседям, а вслед за ней вываливался Колька и, делая зигзагообразные движения, пытался бежать за ней, но удавалось это ему не всегда, порой он падал и оставался лежать там, где силы покинули его. А Нюрка, уж десять лет состоящая в замужестве и нажившая с Колькой дочь, видно, не нагулялась, не разогнала как следует кровь свою горячую или гнала ее какая-то бабья тоска по любви и ласке, которой так и не случилось в ее жизни. И в поселке любили о ней посплетничать, языки почесать, особенно в очередях у магазина.
   Она стояла перед Федором, в упор глядя на него, легкая усмешка играла на ее губах. Женщина она была плотная, но не толстая и не рыхлая, шестимесячная завивка, сделанная недавно в городе, украшала ее светлые волосы.
   Чуть помедлив, она повернулась и ушла в дальний угол, где лежала куча матрацев, а рядом навалена одежда: ватные штаны, стеганые фуфайки, летние рабочие костюмы и позвала Федора.
   - Иди сюда, выбирай...
  
   Федор шел домой, неся в руках спецовку. Уже смеркалось. Что-то Катерине говорить придется. Ну что, задержали на работе, работы было много... Кажется, никто не видел, как он вошел к Нюрке на склад и долго не выходил...
   Вот шельма! Он и сам не понял, как все случилось. А баба-то ласковая, сначала пиджачок примерила, потом грудями своими к спине прижалась, а потом, как он развернулся к ней, и вовсе к губам прилипла, да шею руками обвила...
   Ну разве тут устоишь? Молодая, лет на десять моложе Катерины. Да на воздержании он давно, как откажешься?
   Ох, и горячая! Ох, и шельма!
   Федор приблизился к дому. Даша сошла с крыльца и куда-то направилась, гулять, видно, пошла. "Спецовку бы лучше не показывать", - думал про себя Федор. Прошел в сени и сразу в кладовку. Положил спецовку, прикрыл тряпьем и вошел в дом.
   На следующий день Нюрка домой не спешила и высматривала в окно склада - кто идет по улице. Очень она довольна была, что Катерине нос утерла. Очень уж она правильная и Нюрку, понятно, недолюбливает. Пожила бы с таким пьяницей, как ее Колька, так небось бы не воображала. А Федора она давно заприметила - ладный мужик, спокойный, никогда не кричит, не буянит, хозяйственный. Отбить такого не отобьешь, у него вон детей сколько, а так, хоть потешиться.
   Нюрке повезло. Недалеко показалась знакомая фигура Федора, который возвращался с работы. Склад ее находился по пути, метрах в десяти от дороги и когда она вышла на крыльцо, не заметить ее было нельзя...
   - Здравствуй, Федя... Что стороной обходишь, зашел бы, а то сохну тут от скуки. Хоть поговорили б...
   - А чего ж сохнешь? Или мужиков мало?
   - Да мало - не мало, а не ко всякому душа лежит...
   - Душа ли? А может, что еще?
   Нюрка стояла на крыльце - ладная, с приветливым, чуть игривым взглядом, он тут же вспомнил ее сбитое, плотное тело и опять повернул к складу... Никто еще в поселке его не видел, значит, если к ней свернет, то просто поздно ушел с деляны...
  
   Дочери отца видели редко, и воспитанием детей занималась мать. Если и шлепнуть, наказать - тоже мать сама справлялась, Отец дочерей не трогал. Ворчал порой, что много гуляют и мало помогают по хозяйству, но происходило это потому, что вечером, когда он возвращался с работы, старшие, поужинав, отправлялись на гулянье. Катерина знала другое, что днем они свою работу выполнили, а погулять тоже надо.
   В это лето 1948 года семья жила в ожидании прибавления семейства и занималась обычными делами. В начале лета главное - посадить все огороды, а дальше все покатится само собой. Старших дочерей появление ребенка не очень радовало, снова в доме будет плач и беспокойные ночи, и Даша еще больше рвалась в город, хотя и понимала, что именно поэтому она должна быть рядом с матерью и помогать по хозяйству.
   На днях Антонина сказала ей, что Федора у Нюрки на складе видали. Нюрка - баба разгульная, все это знают, на матрацах складских она и мужиков иногда принимает. И непонятно Катерине: что там было промеж ними или так, случайно он там оказался. Спрашивать не стала, но ухо навострила. И сама замечать стала, что Федор часто на работе стал задерживаться. Уж на работе ли... Обидно ей, столько лет прожили, вместе горе и радость делили, и как можно вот так к другой бабе пойти, когда она, может быть, сына ему носит?
   На огороды в это лето Катерина и не ходила. Куда с таким животом. Все девчонки, Даша с Зоей пропололи и окучивали. Сама по дому кое-как управлялась у плиты да со скотиной, а в огороде какую морковку, огурец сорвать выйдешь, много не наработаешь.
   Даша с зимы почтальоном работала, а Зоя по дому помощницей стала.
   Зоя находилась в возрасте, когда одной ногой она еще стояла в детстве, а другой уже вступала во взрослую жизнь. Вечером она иногда похаживала на танцы, особенно когда можно было увязаться за старшей сестрой, рядом с ней Зоя как бы взрослела. А днем уходила с подружками в ближний лесок, там у них был домик. Она таскала туда куски разбитых тарелок и разные другие черепки, а также разноцветные лоскутки материй, из которых что-либо шилось в доме. Там они играли в дочки-матери, устраивали для кукол кроватки и укладывали их спать. Играли в дом - в будущих хозяек. Нине тоже хотелось побывать в их домике, но Зоя ее не брала. А одна она ходить в лес еще боялась, да и найдешь разве, не зная где. Кукол магазинных у Ерофеевых не было, приходилось мастерить самим, подсмотрев, как она выглядит у какой-нибудь более обеспеченной и счастливой подруги. Зоя брала вату, оборачивала ее белой материей, крепко сшивала, делая из нее голову, потом туловище, ноги и руки. Потом разрисовывала на лице все, чему там полагалось быть, из мочалки прилаживала волосы. Как-то Зоя сжалилась и сшила куклу специально для Нины, так как свою унесла в домик. И счастливая Нина прижимала к себе собственную куклу!
   Но однажды Зоя все же взяла Нину с собой. Они прошли мимо домов на сопке, затем редкий кустарник, и на противоположном склоне сопки Зоя по каким-то своим приметам нашла нужное место и нырнула в лопухи, а потом в густые кусты. Нина за ней. Там, под сомкнувшимися наверху кустами было свободное пространство, действительно похожее на домик! Правда Зоина голова упиралась в "потолок", и ей приходилось то нагибаться, то склонять голову, а Нине домик по высоте пришелся впору, и она была счастлива, оттого, что старшие пустили ее в свое тайное царство. Как здесь было здорово! Вместе с Зоей и ее подружкой Катей они перестелили постельки для кукол, устроили посередине столик, накрыли его скатертью в красно-белую клеточку (кусочек остался от Катиной юбочки), и стало так красиво! Потом расставили посуду, Зоя разложила кусочки вареной картошки, прихваченные из дома, малину, которую они нарвали по дороге, и пригласила гостей к столу - отобедать. Гостями были Катя с Ниной.
   Катя говорила:
   - Вот зашли к вам в гости с дочкой... - и держала Нину за руку.
   Нина, ощущая торжественность момента, чуть смущалась, но держалась чинно, лишь сжимая свободную руку в кулачок и сдержанно улыбаясь.
   Когда вернулись домой, оказалось, что не было их целых три часа, мама уже ругалась, куда это они запропастились, и послала Зою в дальний колодец за водой. Отец придет скоро с работы, вода с речки теплая, а из колодца - холодная, чистая. И Зоя, взяв бидончик, поскакала обратно на сопку, почти туда, где недавно играли.
  
   Нюрка лежала на плече у Федора и всхлипывала:
   - И почему я такая несчастная? Почему вот такой мужик, как ты, Федя, не мне достался?
   - Ну, будет тебе, будет, - успокаивал ее Федор, похлопывая по плечу. - Чего тебе горевать, у тебя одна дочка, а у меня вон сколько. Да и Колька твой образумится.
   Матрасы в углу склада что тебе перина купеческая, мягко лежать и тепло. Склад Нюрка закрыла и даже с другой стороны дощечку подвесила: "Закрыто".
   И так хорошо она Федора приголубливала, что стал он частенько к ней захаживать. Давно его никто так не обнимал и не целовал. С Катериной уж отношения такие, что не до ласки, так - удовлетворение потребностей. Да и обойти ее заведение трудно, прямо на пути стоит, ноги теперь сами идут. И баба она неплохая. Зря про нее говорят, задиристая она больно, языкастая, вот и достается. А Нюрка в последнее время и сама как-то вся подобралась, стала держаться степенно и, когда ее называли Нюркой, поправляла: "Не Нюрка я, а Аня. Анна - понимаешь?" А Федор звал ее Нюсей, сестру его так звали, и она не возражала - ласково получалось.
   Нюрка просунула руку под рубаху Федора, погладила его по груди, а потом расстегнула ворот и поцеловала прямо в ложбинку.
   - Да брось ты, не бритый я...
   - А и пусть. Ничего, что небритый, Все равно хороший. Ох, Федя, если б ты бабу свою не обрюхатил, может быть, и ко мне бы ушел, а? Я бы Кольку своего выгнала...
   Федор поднялся. Ну уж, слишком зашла Нюрка в своих планах. У него и в мыслях такого не было.
   - Ну ладно, Нюся, пойду я, а то дома хватятся. Бывай.
   Федор выглянул в оконце, никого не видать. Вышел на крыльцо, Нюрка за ним.
   - Пить что-то сильно хочется, пойду к колодцу, тут тропинка есть ведь?
   - Есть. Вот так вдоль горки пойдешь и выйдешь к нему. И я с тобой пойду.
   Федор строго глянул на Нюрку. А она тут же в сенях ведерко прихватила.
   - А я будто за водой, ты не бойся.
  
   Зоя вприпрыжку бежала с горки, размахивая бидончиком. Там внизу колодец с холодной ключевой водой. Папка после работы всегда пить хочет и часто их в колодец посылает. Даша с ведром туда ходит, а Зою только с бидончиком посылают. Она черпнула воды, прошла по топкой тропе, потом взобралась на сухую невысокую горушку и оглянулась, еще раз посмотрев вниз, туда, где чуть заметно стелился туман. У колодца стояли двое, какой-то мужик и женщина. И вдруг Зоя узнала отца, а рядом с ним стояла Нюра Жигунова, взяла отца за руку и прислонилась к его плечу...
   - Что это она так? - Зое стало не по себе. Она хотела крикнуть: "Папка!", но удержалась.
   В это время он посмотрел в ее сторону. Зоя отпрянула за дерево, попятилась и тихонько двинулась дальше сквозь кусты. Заметил он ее или не заметил?
   Уже стало смеркаться. Зоя шла все быстрее. Сказать маме или не сказать? Или нет, лучше вначале поделиться с Дашей.
   Зоя оставила бидон и побежала к танцплощадке искать Дашу.
   Федор пришел домой. Катерина пристально посмотрела на него.
   - Пить хочешь? Наработался небось, устал... Вон Зоя только что воды принесла из колодца.
   Федора как обожгло. Он понял, что именно Зоя была та девчонка, что мелькнула на горочке у колодца. Ему стало стыдно не столько перед Катериной, сколько перед дочерьми. Вот ведь черт попутал, никогда бабами не увлекался.
   Зоя приблизилась к танцплощадке, что была у школы. Это была просто вытоптанная ровная площадка, а рядом несколько скамеек. На одной из них сидел гармонист и наяривал на гармошке фокстрот. Дашу Зоя увидела среди танцующих и стала ждать, когда она освободится. Потом увлеклась разглядыванием танцующих, тут откуда-то вынырнули ее подружки Катя с Зиной, и Зоя совсем забыла зачем она пришла сюда. Лишь вечером, когда они с Дашей укладывались спать на сеновале, она вдруг вспомнила, как ходила вечером за водой.
   - Даша, ой Даша, что я тебе хотела сказать!
   - И что же?
   И Зоя рассказала все, что она видела с горочки.
   - Да, интересно, - Даша погрустнела и задумалась. - С Нюрки станется. Мамке только ничего не говори, мы сами будем следить.
   Катерина молча ходила по дому, молча поставила на стол миску с картошкой и малосольные огурцы.
   - Кушай. А может, Нюрка накормила?
   - Чего это ты вдруг?
   - Да чего, уж люди говорят, а ты все чего...
   - Ну, заходил я на склад, то спецовку взять, то рукавицы...
   - И много рукавиц набрал?
   Катерина взялась руками за живот.
   - Может, и рожать уж не надо, кому этот ребенок теперь нужен?
   Она залилась слезами и присела на стул. А Федор гладил Катерину по голове и приговаривал:
   - Ну, будет тебе, будет. Вот напридумывала.
  
   Срок приближался и Катерина со страхом ждала родов, памятуя о предыдущих, принесших столько страданий. Но специально для нее был вызван из города врач и роды прошли благополучно. Родился долгожданный сын. Мальчика назвали Васей, и теперь у сестричек появился брат - Васятка. Справилась она на сей раз с родами успешно и быстро вернулась к своей обычной жизни, к домашним хлопотам. Посреди комнаты повесили люльку, и по ночам она качала ее, ухватив за веревку, прямо с кровати.
   Федор пошел в контору и перевелся на другой участок. Мимо склада он теперь ходить не будет...
  

Глава шестая.

  
   Федор в среду пришел с работы раньше обычного. Вид у него был испуганный. Катерина кормила грудью Васятку, сидя на маленькой односпальной кровати.
   - Ты чего так рано?
   - В контору вызывали.
   Контора находилась недалеко от их дома, на противоположной стороне улицы. После истории с Нюркой и подозрений Катерины между ними какое-то время словно черная кошка пробежала. Оба отводили глаза, оба сухо разговаривали друг с другом. Но постепенно все стало забываться, Федор вовремя приходил домой, возился с Ниной и маленьким сыном, и Катерина стала думать: может, и зря сплетни разводили, может, ничего и не было?
   Васятка уже сопел и отвалился от груди. Катерина взяла сына и осторожно положила в люльку. Вышла на кухню, и Федор прошел за ней. Чем-то он был взволнован.
   - Ну и чего?
   - Зязиков со мной разговаривал. Ну, этот, заместитель начальника, что зимой приехал.
   - А, этот. Тот, что весной к нам заходил и рыбину всю съел.
   Катерина до сих пор простить не могла ему ту рыбину. Вот ведь как рядом с конторой жить. Зашел к ним, "Как живете, какая семья?" Я, мол, с людьми знакомлюсь. А тут уж и ужин как раз, картошка сварилась. Посадила за стол вместе с Федором, их накормить, а сама с детьми уж потом. И оставалась у нее одна горбуша вяленая в кладовке. Ну что, надо чем-то человека угостить, да начальник все-таки, и поставила она ту горбушу на стол. Ну, думала, поест немного, и детям останется. Так этот черт Зязиков пока всю рыбу не съел, не остановился. Катерина с ужасом смотрела, как рыба исчезает в его пасти, а возразить или убрать не посмела. Так и смел всю последнюю рыбину до крошки, ничего не оставил. Долго она ее забыть не могла.
   Федор кинул на нее быстрый взгляд и проговорил:
   - Ты только никому не говори, тебе я скажу.
   Катерина сложила руки на груди и приготовилась слушать.
   - Уговаривал он меня, в стукачи вербовал. Я сразу заприметил, что скользкий он тип, еще когда он тут рыбину у нас поедал. Особист, видно.
   Катерина покачала головой.
   - Вот еще напасть...
   - Да. Разговоры запоминать, о чем люди говорят, и писать им докладные.
   Федор тяжело вздохнул. - Я там аж вспотел, хуже, чем на работе. - Он снова посмотрел на Катерину. Та испуганно глядела на него.
   - Не дай Бог, сроду этим не занимались, стыдоба какая.
   - Детей у тебя, - говорит, - сколько? Четверо? А это вроде как дополнительный заработок, деньги не лишние будут, да? И смотрит так ехидно, как будто заранее знает, что куплюсь.
   - Не зря он сюда заходил, вынюхивал, черт!
   - Но вроде отвертелся, - уже с облегчением вздохнул Федор. - Я дурачком все прикидывался: и память у меня плохая... я и не запомню, и писать толком не умею - неграмотный.
   - Сказал на прощание: "Ты еще подумай хорошенько", но вроде понял, что не тот я человек.
   - Дай-то Бог. Душу свою марать порядочному человеку не пристало. Да и подальше от власти - спокойнее жить.
   - Да я лучше пилы вечерами точить буду - подработаю, а нет, так вон кому стекло вырезать, вставить, кому валенки подшить. Вздумал меня купить...
   Дверь хлопнула и в дом впорхнула Зоя.
   - А где Даша?
   - А кто вас знает, где вы ходите, - ворчливо сказала мать. - Ты пошла бы Нину поискала, а то ушла к Рае и с концом, домой веди.
   - Ладно, хорошо.
   И Зоя исчезла за дверью.
   Катерина переглянулась с Федором, но тот молчал, считая разговор законченным. Потом встал и пошел во двор хозяйством заниматься. Вчера с Дашей двуручной пилой напилили довольно много чурбаков и теперь в самый раз размяться - порубить все это.
   Он взял топор и начал колоть дрова.
   "Тут еще хорошо - глушь, - думал про себя Федор, - а на материке сколько людей пересажали. Мало на войне покосили, так и здесь неймется. И куда денут? Дальше нас все равно засылать некуда". Брат его так и сгинул где-то в лагерях. Еще перед войной посадили. А за что? Повесил на работе пиджак на гвоздь, на котором портрет Сталина висел, ну вроде как на Сталина повесил. Вот вина какая большая. Тоже кто-то настучал. Вот так всех людей перекрутили, перепутали. При царе, значит, плохо жили, а теперь хорошо живем. При детях Федор таких слов не говорил, пусть уж живут, как их школа учит, что их путать - вмешиваться. Они с матерью учили их простым вещам: не врать и не воровать. Учили жить по совести. Делиться друг с другом учили, не жадничать и не ябедничать...
   Федор приноровился, стукнул колуном по середине толстого чурбака: раз, другой, третий! Крепкий, однако. Стукнул еще раз и расколол его надвое. Потом еще удар: хрясь! И снова напополам! А потом уже топором отрубал поленья и складывал их в поленницу. И пока рубил, вышел из него, как дурной пот, весь тот разговор с Зязиковым, и морда его лоснящаяся постепенно уплыла из глаз.
  
   Даша давно заметила, что Юра Кондратьев, когда ее встречает - весь сияет, хоть и старается сделать независимый вид. Но улыбка его так и прорывается за строгостью, так и рвется наружу, и в глазах огоньки. Парень он - ничего особенного, да и белобрысый, а Даше нравятся темноволосые, но все равно приятно, когда тебя кто-то отмечает особенно и когда на тебя так смотрят. И Даша тоже иногда ему улыбалась. Просто так, от хорошего настроения. И так они переглядывались уже месяца два. А вчера шли они с Полиной Ярцевой в клуб, в кино, а Юрка недалеко от клуба стоит и курит. А как только они с ним поравнялись, поздоровался и следом пошел. А Даша с одной стороны и смущается, что люди заметят - к ней он неравнодушен, а с другой, вроде бы и приятно. А кино какое показывали! "Жди меня" называется. Какая там актриса красивая и муж ее! Если бы у Даши был такой муж, она бы тоже его так ждала!
   А после кино Юрка снова за ними идет, прицепился как хвост и плетется сзади. Чудной какой-то. А возле дома, когда уж Полина к себе свернула, схватил Дашу за руку и тащит в сторону, говорит:
   - Поговорить с тобой надо.
   Даша руку вырывает, Юрка ни в какую не отпускает. А мимо люди идут из кино и на них смотрят. Вот дурак. Будут потом всем рассказывать и хихикать. Тут ведь только на язык попади.
   Ну что с ним делать? Пошла через калитку, в свой огород и к ручью, что у них за огородом.
   - Ну, чего тебе? - развернувшись к нему, сказала Даша.
   А он мнется, мнется и говорит:
   - Да ничего, просто хотел с тобой погулять. Пойдем, прогуляемся...
   - Вот еще, сейчас все из кино идут, будут глаза лупить...
   - А мы давай к речке пойдем...
   - Никуда я не пойду, - передернула плечами Даша.
   - Ну, давай здесь посидим.
   Они стояли на берегу ручья, что протекал за домом Ерофеевых. Юра присел на траву и потянул Дашу за руку. Даша нехотя присела. Воспитывалась она в строгости, да и по натуре была скромной и несмелой, но все же решилась и присела рядом.
   - Холодно тебе, наверное? - Юра снял пиджак и накинул на Дашу.
   Даше стало тепло и хорошо. "Только бы не приставал с какими-нибудь глупостями. А то еще целоваться полезет..." Она еще ни с кем не целовалась, хотя, конечно, втайне мечтала об этом, но и боялась.
   Но Юра вел себя скромно, до нее не дотрагивался, рассказывал разные истории, и Даша разговорилась. Так они просидели довольно долго.
   В это время из дома кто-то вышел.
   - Эй, кто там, в огороде? - послышался голос отца.
   Даша стала толкать Юру.
   - Иди, иди, еще увидит тебя здесь, прыгай через ручей и на сопку.
   Юра сопротивлялся.
   - Что ты боишься, взрослая уже. Тебе что - запрещают с ребятами разговаривать?
   Даше почему-то не хотелось, чтобы отец увидел ее здесь в темноте, с парнем.
   - Иди, иди, в другой раз поговорим.
   Она еще раз подтолкнула кавалера, он наконец прыгнул через ручей и исчез в кустах. В это время за калиткой появился отец.
   - Кто тут был?
   - Полина, мы с ней в кино ходили. Вон она, к себе пошла.
   В сумерках лишь слегка очерчивалась удалявшаяся фигура, а в следующее мгновение совсем исчезла за деревьями.
   Даша пришла в дом и улеглась рядом с Зоей. Сестренка сладко посапывала, а Даша то смотрела в потолок, то сощуривала глаза и расплывалась в улыбке: она пришла со свидания.
   Это было ее первое в жизни свидание...
   Но чаще всего по вечерам, когда дела заканчивались, Зоя и Даша уходили на сопку, где за домами была большая поляна, играть в лапту или кататься на "гиганте".
   Гигант - это такой столб, к нему наверху приделано кольцо, а к кольцу привязаны по кругу веревки с петлей на конце. В эти петли садятся, руками держатся за веревку, и все вместе бегут по кругу - разгоняются, потом ноги надо поджать и тогда летаешь по кругу.
   Сегодня народу на гиганте собралось полно. Пришли не только Зоины ровесники, но и старшие, и ребята, и девушки. Рядом с Дашей теперь часто появлялся Юра Кондратьев. И сейчас он стоял чуть поодаль. "И это хорошо", - ликовала Зоя. - Вот кто меня будет раскачивать!" Самое здоровское катание, когда сидящих раскачивали другие.
   Сначала поспорили, кто будут первыми кататься, и решили покатать младших. Зоя захватила тут же веревку, и в остальные четыре посадили таких же подростков лет от восьми до двенадцати. За каждого взялся раскачивающий, Даша подтолкнула Юру к Зое, и он ухватился над ее головой за веревку.
   - Ну, поехали! - прокричал Колька Киселев.
   Все ухватились за своих подопечных, сильные руки приподняли их от земли, отклонив назад, и побежали по кругу.
   - Отпускай! - раздалась следующая команда.
   Юра отскочил в сторону, и Зоя понеслась в свободном полете по кругу - высоко, высоко, почти над деревьями, аж дух захватывало!
   - А-а-а! - закричал кто-то не то со страху, не то от восторга.
   Зое и страшно, и внутри дух перехватывает, и ликует что-то. Самой так ни за что не раскачаться. И летит она над деревьями, и летит!
   Но постепенно веревки снижались и вскоре ноги стали задевать за землю. Конец полету. Зоя и Катя стали кричать:
   - Еще, еще! Покатайте еще разочек.
   Ведь так здорово, ну когда еще так покатаешься? Но нет, старшие стали сгонять младших с качелей и усаживались сами. Колька Киселев схватил зоину веревку и Зоя нехотя сошла. "Фу, противный какой. Нет бы меня покатать", - думала Зоя, отступая за пределы круга.
   Даша не села. И Юра тоже остался стоять рядом с ней, не претендуя на место.
   - Зоя, иди домой, - крикнула она в сторону сестры, - темнеет, мать будет беспокоиться.
   - А ты?
   - А я погуляю. Мне можно.
   "Ишь какая, - думала Зоя, - небось, с Юркой пойдет гулять". И действительно, Даша с Юрой повернулись и пошли по поляне в сторону от поселка. Зоя вначале хотела пойти за ними - посмотреть, что они там будут делать. Может, целоваться? Но потом передумала, действительно уже почти темно. Она постояла, посмотрела немного, как каталась следующая за ними партия. Катались они неслаженно, кто разбегался сильно, а кто - так себе, кричали, спорили. Колька в это время ехал за счет других, и Зоя, решив, что ничего интересного здесь нет, позвала Катю и пошла вместе с ней домой.
  
   Даша уже не отгоняла Юру, как раньше, и иногда гуляла с ним. Как-то они даже целовались, но Даше это не понравилось, он ее обслюнявил и укусил губу. С тех пор она целоваться не хотела, да он и сам не пытался. А сегодня шел и молчал. Шли они по краю той плоской сопки, где позади них катались на гиганте, слышался смех и голоса.
   Даша остановилась у березы и прислонилась к ней. Она и сама была как березка - тоненькая и светловолосая.
   Юра поднял на нее глаза, посмотрел ей в лицо и произнес:
   - Выходи за меня замуж.
   - Ты что, очумел? Как это вот так сразу - замуж?
   Даша потерла носком туфли пучок травы, зеленевший у ее ног, и исподлобья посмотрела на Юру.
   - Сначала, Юрочка, про любовь говорят, а уж потом про замуж.
   Юра улыбался.
   - Так я и хотел тебе про любовь сказать, так ты не дослушала...
   Даша повела плечами, как делала это героиня в кино, подняла голову и спросила:
   - Ну и что ты хотел сказать?
   - Что ты мне очень нравишься...
   - Нравишься. Так ведь это не любовь, мало ли что нам нравится. Мне вон шоколадные конфеты нравятся.
   - А мне ты... очень нравишься... - Юра снова расплылся в улыбке. А Даша смотрела куда-то в сторону.
   - Даша, ну Даш, - он теребил рукав ее платья, - скажи, пойдешь ты за меня?
   В это время раздался смех и совсем близко от них вынырнула еще одна парочка, в парне Даша узнала Витьку Дорошенко, а вот кто был с ним, разглядеть не успела. Но сама рванула обратно. Юра плелся сзади. Так они дошли до гиганта, где каталось только трое разудалых ребят, и, подхватив подругу Клаву, Даша пошла с ней домой, а Юра остался у гиганта.
   В этот вечер она долго не могла уснуть. Замуж ее позвали, замуж! Как в кино. Хоть и недотепа этот Юрка, но ему уже двадцать один год, можно и жениться. А ей-то еще и восемнадцати нет, в сентябре только исполнится. Родители ей, конечно, не разрешат. Да она и сама не пойдет, вот уедет к концу лета в город, будет ходить на танцы в горсад и тогда... И тогда, может быть, встретит такого, как артист в кино.
  
   Даша все-таки отпросилась в город, ехала устраиваться на работу. Родители со скрипом, но все же отпустили. Всем было очень грустно, особенно Зое. Только год прошел, как умер Степа, а теперь еще и старшая сестра уезжала. Ей стало казаться, что никому она не нужна и все хотят оставить ее одну. Нина еще несмысленыш, в подруги не годится.
   И Нине было жаль, что Даша уезжает. Некому будет шить ей новые платьица. Даша шила красиво, придумывала всякие отделки, то бейку белую пустит по красненькому ситцу, то кокеточку красивую сделает, то рукав фонариком. Мама все делала проще, на скорую руку, без разных выкрутасов. Да у нее и времени нет. И Нине больше нравилось, когда платье ей шила Даша.
   В августе Даша уволилась с почты, помогала матери по хозяйству, бродила по родным, знакомым местам и прощалась с ними. Конечно, она еще будет сюда приезжать, но все-таки расстается надолго.
   После покосов привезли свежее сено и набили им крышу стайки (так здесь называли сарай для скота). Остальное сено стояло в стогах на покосах и привезут его только зимой по санному следу. А еще свежим сеном набивались матрасы. Старое сено - стершееся, пыльное выбрасывалось в навозную кучу, а матрасы наполнялись свежим и пахучим посланцем лета, становились пышными и мягкими, и спать на них теперь - сплошное удовольствие. Лежи и вдыхай запахи лета, и тогда вспоминается поляна у реки, где загорали на солнышке, или лесные тропки и ягоды - последние приветы уходящего лета. Других матрацев во многих семьях пока не было. Только подушки были из пера. Катерина каждый раз, как перетрясала матрацы, вспоминала свою перину, оставленную в деревне. Какая была перина - мягкая, пуховая! И теперь перина была ее голубой мечтой.
   Уезжала Даша в город на тракторе. Когда проходил слух, что в город пойдет трактор, все ждали этой оказии. Большой трелевочный трактор, какие работали на лесозаготовках, цеплял огромные сани на полозьях, с высокими бортами, сколоченными из досок, и в сани эти набивалось много народа. Когда человек десять, а когда и больше. Кто стелил сено на деревянный пол, кто какие тряпки подстилал, так и усаживались.
   Дашу провожала вся семья, кроме отца, который был на работе. Катерина прижимала к себе младенца, поглядывая на старшую дочь, на главную помощницу, которой теперь не будет рядом. В прошлом году ее не отпустили, обещали в этом году отпустить, надо обещание выполнять. Девка взрослая - восемнадцать лет вот-вот исполнится, пора и свою жизнь как-то устраивать. С полгода Даша поработала в поселке почтальоном. Все легче стало, как начала получку приносить, но хочется молодым в город, там интересней и профессию какую можно получить.
   Подстелили ей на дно саней сенца да старое детское пальто, и она уселась у борта рядом с подругой Клавой, которая и сманила ее в город. Трактор задымил, затрещал и тронулся с места. Провожающие махали, Зоя обняла Ниночку и плакала. Катерина тоже смахнула слезу.
   Трактор полз медленно, полозья саней рассекали грязь на грунтовой дороге. На горочках он урчал еще надрывнее, словно упираясь и таща изо всех сил тяжелые сани. От шума закладывало уши, воняло мазутом, но все же лучше, чем идти шестьдесят километров пешком. Даша смотрела по сторонам, перебрасывалась репликами с окружающими, то ели, то дремали, пытались даже с Клавой петь, но трактор сильно их заглушал. Иногда он застревал, и тогда все выгружались из саней, кто стоял на обочине дороги, кто скрывался в лесочке по нужде или ягоду поискать. Мужики подкладывали бревна, кое-как вытаскивали трактор и двигались дальше. Труднее всего было на перевале. Хоть и был он пологий, не такой как по дороге к Агневу, но все же большое препятствие на пути.
   - Видно, сегодня не доедем, - с тоской посмотрев на окружающее пространство, сказала Клава.
   - Да, придется где-то заночевать, - поддержала Даша. - Интересно, до Красной Пади дотянет или только до Контрольного?
   - А какая разница...
   Уже в темноте спустились в долину, здесь за перевалом находился маленький населенный пункт Бутаково и недалеко тюрьма.
   Здесь же была ночлежная изба с нарами, как и на многих дальних маршрутах, чтобы изнемогшие путники могли переночевать, если нет сил идти дальше или застала непогода. Там и заночевали. Спали на нарах все вповалку, не раздеваясь, правда, на матрасах, не на досках.
   А утром снова отправились в путь. Лишь на следующий день к обеду доехали до Александровска. Вот они какие - шестьдесят километров по лесу.
  

Глава седьмая

  
   Так и проскочило лето! Тридцать первого августа с ватагой детишек отправилась в Агнево Зоя - учиться в пятом классе. Теперь она будет жить без мамы, в интернате, а на выходной приходить домой.
   Хотели родители годок дома подержать, маленькая ведь еще пешком по сопкам столько ходить, да не хочет. Ревела целый день, пока не отпустили. Как же от подружек отставать? Хорошо еще, с восьми лет в школу отдали, в марте двенадцать исполнилось.
   Здесь во Владимировке была только начальная школа - четырехлетка, а дальше дети пешком отмахивали двенадцать километров по сопкам в сторону моря, где в поселке, зажатом в узком ущелье, была школа-семилетка. Неделю жили в интернате, а на выходной приходили домой. Шли в любую погоду, будь то дождь или снег. А как же - домой ведь! Только уж в бурю, ливень или сильный снегопад их не отпускали, а в остальное время топали туда и обратно через большой перевал да Агневскую сопку, немного уступающую перевалу, и еще несколько подъемов и спусков поменьше: вниз-вверх, вверх-вниз. Уходили домой в субботу после уроков, а возвращались в воскресенье к вечеру или в понедельник рано утром. Осенью, когда после уроков уже темно, шли со свечой в банке. Идущий впереди нес на веревочке баночку стеклянную, в которой горела свеча и освещала дорогу, а за ним гуськом шли остальные, человек двенадцать-пятнадцать детишек. Много было и переростков: кто позже в школу пошел, кто болел, кого на второй год оставляли, а некоторых родители и сами удерживали дома, чтоб в интернат попозже отдать, пешком столько ходить - сила нужна. Эти старшие и баловали иногда, как Васька Збруев - переросток, учившийся в шестом классе. Ох уж эти Збруевы, до чего же хулиганистые! В кусты в темноте встанет рядом с тропой и на какую-нибудь девчонку пугливую потом выскочит. Девчонки с перепугу кричат: "А-а-а!", а ему смешно. А еще родители всегда говорили - молча не идите, а то на медведя наскочите. Да разве такая ватага молча идет? Тут и шум, и смех, и говор, особенно в начале пути, когда силы еще не растрачены, и в конце, когда домашним дымком потянуло.
   А кто хотел продолжить учение, тот перемещался в город. Выбор там был невелик: училище медицинское и педагогическое. Ну а дальше никто пока уезжать не отваживался, да и где денег возьмешь так далеко детей отправлять?
  
   Катерина с грустью проводила старших дочерей, дома остались лишь Нина и маленький Васятка. Приходилось теперь ребенка оставлять под присмотром Нины. Она как-то сразу повзрослела, посерьезнела и неплохо справлялась со своими обязанностями. Люльку выкинули, поставили кроватку. Ну а обязанность какая - покачать кроватку-качалку, если ребенок проснется.
   В магазине женщины спрашивали Катерину:
   - А с кем у тебя ребенок?
   - Да с младшей, с Ниной...
   - Вот это девчонка, всего пять лет, а уже с ребенком можно оставить, - заахала Ольга.
   "А как же, - думала Катерина, у нее все дети хорошие: и помощники, и послушные".
   Но с помощницей этой всякое случалось. Однажды Катерина ушла в магазин, простояла довольно долго в очереди, а когда вернулась домой, увидела, что Нина забралась к Васятке в кроватку, свернулась калачиком рядом с ним, и спят они вместе. А в другой раз - совсем другая картина. Еще в коридоре услышала она рев на два голоса. Заходился в плаче Васятка, а ему вторила более размеренными всхлипами нянька. Катерина вошла в дом, прошла в комнату и вот что увидела: Васятка валяется на полу в расхристанных пеленках и заходится в плаче. Кроватка лежит на полу, перевернутая набок, чуть поодаль сидит нянька, тоже плачет и кулаком утирает слезы.
   Катерина подхватила маленького ребенка, прижала к себе, успокаивая и вытирая слезки, а другой рукой подхватила Нину и села на стул.
   Васятка уткнулся в мягкую грудь, зачмокал и затих, и можно было теперь заняться нянькой.
   - Что ты ревешь? - негромко приговаривала Катерина, прислонив дочку к коленям и вытирая слезы, - рассказывай, что случилось?
   - Я качала... он плакал и плакал и никак не переставал... - и она снова принималась реветь.
   Кое-как Катерина разобралась, что же все-таки произошло. Оказывается, нянька забралась в кроватку и, стоя в торце ее, стала раскачивать и так раскачала, что кроватка перевернулась, ребенок выкатился на пол, а она сама полетела в другую сторону.
   Ну, как тут будешь ее ругать? Сама еще ребенок, какой с нее спрос. Катя прижала к себе дочку и приговаривала:
   - Ну, успокойся, не плачь и больше так не делай, хорошо?
   - Хорошо, - сквозь затихающие всхлипы проговорила Нина.
  
   К концу октября в этих краях устанавливалась настоящая зима. Здесь не было резких перепадов, когда снег то выпадет, то совершенно растает, будто его и не было. Раза два попорхает снег, будто раздумывая и примеряясь, то чуть припорошит по морозцу, то сырые хлопья полетают, а закончив раздумья, повалит, наконец, хороший снегопад - солидный, размеренный, схватит землю морозом, вот и встречай зиму. Хватит, люди - наработались на полях и в лесах, посидите дома, отдохните. Теперь со снегом до апреля не расстанешься. А то бураны задуют - снег валит, ветер кружит, заметет все кругом: и дома, и дороги, затеряется поселок в снегах и лесах, будто навеки отрезанный от мира. Ан нет, не тут-то было. Шалишь, погода, люди - они ведь как муравьи: лопату в руки - и давай откапывать дом, а потом и дороги пробивать, где лошадьми, а где своими ногами, сменяя впереди идущего. После сильного снегопада только за два-три дня до города и проберешься, а на деляны как идти? Мужики в ватных штанах, валенках и стеганых ватных фуфайках бьют дорогу сами, если трактор ее не осилит.
   Иногда так наметет, что Федор с трудом через дверь пробивается, чтобы из дому выйти. Плечом бьет, толкает, толкает, постепенно тесня снег, протискиваясь в щель на улицу. И тогда уже лопату в руки и пошел кидать снег, дверь дома откапывать, чтобы остальные выйти могли. Крыльцо разгребет, потом дорожку пробьет до улицы, а там уж трактором пройдут, и жизнь восстанавливается. Детишки в школу побежали, мужики - на работу, хозяйки в магазин потянулись, а другая хозяйка, смотришь, с бельем к проруби пошла - полоскать в чистой водице.
   Но иногда зима шалила. Речки не успевали замерзнуть как следует, и тогда молодежь, учившаяся в городе, шла домой пешком 55 километров. Ох, и доставалось же им! Речки - одна до перевала, несущая свои воды к Александровску в море, и другая за перевалом, которая дотечет до Владимировки, петляют туда-сюда множество раз, и каждый раз ее надо переходить вброд. По этой дороге от Александровска до Бутаково, это примерно полпути, проехал когда-то Антон Павлович Чехов, исследуя остров и положение заключенных, и повернул обратно, продолжив затем путешествие по другой дороге в сторону Тымовска. В те времена в Бутаково тоже была тюрьма, а дальше, за перевалом ничего еще не было. Там появились поселки уже в ХХ веке, когда Сахалин начал обживаться вольными людьми. Приезжали сюда переселенцы и в тридцатые годы, и в сороковые, и после войны потянулись. Тюрьмы теперь не были главной достопримечательностью острова, и о них почти не знали. Только в Бутаково еще оставалась тюрьма, когда Даша переселилась в город и стала работать в пошивочной мастерской.
   В Бутаково в конце сороковых идущие мимо путники еще видели заключенных, которые здесь ходили свободно, пилили дрова и поглядывали в их сторону. В конце пятидесятых годов тюрьму ликвидировали. Но года два назад была страшная история. Убили девушку из их поселка - Розу Пашкову. Она шла летом из города одна, и один заключенный заприметил ее и пошел следом. Прошел подальше, чтобы не слышно было, поймал ее, изнасиловал и задушил. Потом ее нашли и его нашли, и дали еще срок. Случай был исключительный, но после этого девушкам строго-настрого запрещали ходить по одной или по двое, да они и сами боялись.
   А еще однажды мальчишки, Зоины сверстники, уйдя километра за три от поселка в сторону Боровой, наткнулись на какой-то забор, вышки над ним и полуразвалившиеся бараки, заросшие травой. Все, что осталось от тюрьмы. Летом мальчишки иногда ходили туда и играли в войну.
  
   Приближалось Седьмое ноября. Праздник. Хоть и казались праздники эти Катерине бесовскими: что за праздник, когда власть сменилась и всех в колхозы стали гнать? Да еще сколько людей в Гражданскую положили. Но постепенно привыкла. В клубе собрания проводили, кого грамотами награждали за хорошую работу, кому премию давали - тоже хорошо, в школе дети концерты готовили и родителей приглашали посмотреть. Зоя так хорошо танцевать научилась, на майские праздники на сцене украинский танец танцевала. Венки им с лентами целый вечер делали да кофты вышитые по поселку собирали, и на юбки кое-какая материя яркая нашлась - вот и костюмы для танца. А в этот праздник уж в Агнево танцует, теперь и не увидишь. Да вот скоро должна прийти, говорили, что с утра домой вышли. Вот теперь и жди: одну дочь из Агнева, тут дорога покороче, и речки можно обойти, а Дашу из города, там дорога ровнее, сопок меньше, но и речки, если не замерзнут - беда! Да велено им было нонче не приходить, речки в этом году еще не встали, уж до Нового года потерпеть.
   Только она это подумала, как пришла Антонина и принесла весть:
   - С почты Маша давеча сказала - из города звонили, наши девчонки домой на праздники идут, утром выходят.
   - Ай-яй-яй! Да ведь речки не замерзли, как же они дойдут? Вон в середине реки еще каша стоит, лед не затянулся.
   - Как? Вот так и дойдут. И мы ходили.
   Весь день Катерина с тревогой ждала Дашу, которая, конечно же, скучала там, в городе без них и рвалась на побывку домой...
  
   Утром, когда вышли из города, снег еще похрустывал под ногами. Ночь была с морозцем, и они надеялись, что речки все-таки затянулись льдом. Даша шла второй, впереди Клава Еремеева, с которой они вместе работали - самая крепенькая и справная, а сзади еще пять человек студенток из педучилища и замыкающим Колька Киселев, учившийся в ремесленном училище. Собственно, Клавка всех и подбила: пойдемте да пойдемте домой. Даша побаивалась: пока речки не встали, родители приходить не велели. Но Клава уверила, что все будет нормально, ночью был мороз, и речки наверняка замерзли. И уговорила пятерку смельчаков.
   Михайловку прошли весело - дорога здесь ровная, сил еще много, топай и топай. Колька сзади смешил идущих перед ним студенток, они весело смеялись, и Даша перебежала к ним. Колька был мастер рассказывать анекдоты и разные смешные истории.
   До Красного Яра дорога тоже с речкой еще не пересекается, иди себе и иди по свежей пороше. За плечами вещевой мешок на лямках. Делали его просто: шили матери мешок из прочной материи и лямки из нее же строчили. В уголки мешка клали камешек и привязывали лямку веревочками, которые тоже пришивались к ее концам. Сверху лямку брали петлей, захватывали этой петлей верхушку мешка и затягивали. Теперь руки вдевай в лямки и все - путник готов. Руки свободны, хочешь - маши ими, хочешь, взлетай как на крыльях. Так дошли благополучно до поселка Красная Падь. Здесь и пообедали. Попросились в крайнюю избу, достали, что у кого было, вместе на стол выложили и пировали. У кого картошка, у кого сало, а у кого и хлеб с маслом оказался.
   А после Красной Пади самое трудное начинается, через речки надо переходить. Шли с надеждой, может, удастся по льду перейти? Первый переход оказался удачным - аккуратненько, по одному благополучно перебрались на другой берег. Кольку пустили последним, если провалится лед под его тяжестью, то хоть другие сухими останутся.
   Но вот еще раз подошли к реке и остановились на берегу у знакомого брода, вглядываясь в ее середину. Речка на перекатах была неглубокой, и кое-где хватало сапог, чтобы пройти и не набрать воды. Но такие места большая редкость, где-то вода по колено, а значит, и сапоги полные, где-то чуть выше колена. А в весеннее половодье или в сильные дожди речки вздувались и становились неузнаваемыми.
   С краю блестел слегка припорошенный лед, уже крепкий, а дальше утоньшался, и в середине ручейком блестела вода. Все замерли на берегу и безнадежно слушали это издевательское журчание речушки, бодро бежавшей по перекату, не давая ему замерзнуть. И вправо, и влево - везде виднелась вода, а дальше поднималась сопка.
   - О-о! Все! Нырять придется... - послышались со всех сторон голоса.
   - Колька, давай первым! Кто у нас самый смелый, вперед!
   Колька немного помедлил, пристально глядя на воду, словно пытаясь ее загипнотизировать и превратить в лед, а потом как побежит с криком: "Ура! За мной", словно ринувшись врукопашную в решающем бою. Лед затрещал под ним, Колькина нога по колено ушла в воду, и так теперь предстояло всем. Девушки робели и никак не решались.
   - Ну, давай, давай, ничего страшного, не впервой! - кричал Колька с другого берега.
   - Давайте все вместе, - предложила Даша, - за руки возьмемся, и не так страшно.
   Она ухватила за руку Клаву, Клава - Лизу Дорошенко, та - Полину Ярцеву и вчетвером они приготовились форсировать реку. И вдруг Клава махнула руками своими и соседок и закричала:
   - За Родину, за Сталина, вперед!
   И все четверо, как по команде, держась за руки, вбежали на лед, который рухнул под ними, а потом погрузились в воду, смешанную со снеговой кашей, и, гонимые холодом и испугом, смешанным со смехом, перешли речку вброд, а потом, с трудом вытаскивая ноги в сапогах, наполненных водой, вышли на противоположном берегу. Теперь предстояло оставшейся троице сделать то же самое, они взялись за руки и пошли.
   Брод был неглубокий, ноги намокли по колено, но выбора у них не было. Теперь главное - быстро идти, чтобы ноги на ходу разогрелись. Переобуваться и менять портянки негде, еще больше замерзнешь, да и следующий брод недалеко и снова так же придется шагать по воде. Лишь повыливали воду, не снимая сапог, делая пируэты и задирая ногу по колено, и двинулись дальше. Кое-где воды не было видно, но вместо крепкого льда держалась какая-то каша, сквозь которую ноги снова погружались в ледяную воду...
   Бутаково прошли еще засветло. Кто-то заныл и стал говорить: давайте здесь в ночлежке переночуем или отдохнем хотя бы. Но Клавка шла вперед и сказала:
   - Нечего расслабляться, поднатужимся и сегодня дойдем до дома.
   Все потянулись за ней. Только Кольке надоело идти сзади и он пристроился за Клавой, оттеснив от нее Дашу, а замыкала шествие маленькая Людочка с первого курса, будущая медсестра.
   Так прошли длинный пологий перевал, покрытый лесом, с широкой дорогой, изъезженной тракторами, которые иногда вместо транспорта ходили в город, таща за собой огромные сани с грузом или людьми. На перевале ноги немного разогрелись от ходьбы, но очень хотелось обсохнуть. Стало смеркаться, редкий лес обступил их со всех сторон и подсвеченный восходящей луной, темнел на фоне засеребрившегося снега.
   Следующим пунктом на пути был Контрольный. Так его все звали, не особенно вдумываясь в смысл названия. Стояла здесь военная точка - контрольный пункт, где несла службу небольшая группа военных, была радиостанция, телефон, откуда можно позвонить домой, и ночлежный дом. К Контрольному устали уже все. С наступлением темноты мороз усилился, шаровары замерзли, стали колом, и они еле-еле взобрались на горку, где стояла ночлежная изба.
   До дома оставалось еще пятнадцать километров. Сорок пять осталось позади. И каких!
   Дверь им открыл мужчина в военной форме.
   - Старшина Ниточкин, - отрекомендовался он и взял под козырек, точнее, приложил руку к шапке-ушанке.
   Изба дохнула теплом, в печи весело потрескивали дрова, кто-то уже позвонил сюда и сообщил, что студенты идут домой на каникулы. Все начали стаскивать с себя сапоги, а некоторые были одеты в валенки, в надежде на установившуюся зиму. Напитавшиеся водой, они вначале отяжелили ноги, как гири, а потом задубели на морозе. Сняли портянки и развесили их сушить над печкой и у печи, кто где пристроился. У Даши были запасные портянки, мама всегда ей клала двое и с собой велела брать, чтобы можно было переобуться. Но пока она достала шерстяные носки, связанные мамиными руками, надела их, и ногам сразу стало тепло. Видно, придется здесь ночевать. "Как жаль, что сегодня не будем дома, - думала Даша, выжимая над ведром портянки. - Так хочется поскорее домой, так соскучилась!"
   Военный принес чайник и сказал, что один может сходить в дежурку и позвонить домой.
   - Так что, будем ночевать или дальше пойдем? - всполошился Колька.
   - Куда пойдешь, темно уже, - цыкнул на него военный. - Мокрые, как цуцики, обсушитесь и завтра с утречка пораньше дойдете.
   Все притихли. Людочка совсем устала и свалилась на топчан. Клава сходила в дежурку и позвонила на почту во Владимировку, там дежурила Лизина мама, а значит, и другие родители узнают, что все они живы, целы и почти невредимы, но домой придут только завтра.
   Через полчаса говорок стал веселее, кто-то жарил на плите картошку в мундире, обнаруженную в ящике, пили чай, Колька щекотал Полю в темном углу, слабо освещенном керосиновой лампой, стоявшей на столе, и она заливисто смеялась.
   - Ну чего мы здесь будем ночевать, когда дом рядом? - Колька вдруг сорвался со своего места, встал посреди избы и протянул руки, вопрошая у всех сразу.
   - Правда, - подхватила Даша, - девять часов вечера, - что мы сейчас, спать что ли будем? Уже отдохнули и через три часа мы будем дома.
   Все вдруг оживились, загомонили, как будто и не они еще недавно попадали на топчаны, как снопы, и только-только высушили ноги.
   - Точно! Точно! Давайте пойдем, вот дома все удивятся, когда мы придем!
   Через десять минут они все стояли у крыльца в полной боевой готовности, с сумками за плечами. И сколько ни уговаривал их старшина Ниточкин, ничего они слушать не хотели и двинулись в сторону своей ненаглядной Владимировки.
   - Вот чертенята! Молодые, все нипочем. Эх, молодость!
   Полная луна засияла над антенной, черневшей над домом, где несли дежурство, и побежала по ночному небу, лишь иногда ныряя в клочья облаков. "Луна - это хорошо, значит, дойдут", - подумал Ниточкин и пошел к теплой печке.
  
   Катерина, как и все, кто знал, что дети их вышли из города, ждала дочь. Зоя дошла из Агнева благополучно, и теперь дети тоже ждали старшую сестру из города. "Она, наверное, теперь совсем городская стала, - думала Зоя, - платье себе крепдешиновое купила и на танцы в Дом офицеров ходит". Всего-то три дня дома побудет, а все равно как радостно, а может, еще отпросилась - дольше побудет?
   Вот уже и стемнело, Зоя с подругами ходили на край поселка, в дальний его конец, откуда появляются идущие из города. Долго всматривались в темноту, прислушивались, не доносятся ли голоса, но ничего так и не услышали. Пришлось вернуться домой. Нет, из города так быстро не приходят, да и дорога тяжелая в эту пору.
   Катерина вышла на улицу, всматриваясь вдаль, и увидела Антонину, идущую с той стороны.
   - Ну что, ждешь? - сказала она, поравнявшись с нею.
   - Жду.
   - Не жди. На почте сказали, на Контрольном они ночевать останутся, звонили. Вот так.
   Катерина со смешанным чувством пошла домой, испытывая, с одной стороны, облегчение, что дети благоразумно остались ночевать, а с другой, - разочарование, что Дашу они сегодня не увидят.
   Младшие тоже немного загрустили и пошли спать. Федор сидел на кухне и подшивал детям валенки, давая им вторую жизнь. Валенки сначала носили в том виде, в каком куплены были в магазине, а когда снашивались, то из старых, совсем негодных валенок он делал подошву и нашивал к тем, что лишь чуть-чуть прохудились и требовали починки. И еще зиму можно было в них проходить. Подшитые детям нравились даже больше, потому что были устойчивее, новые перекатывались с боку на бок и плохо сгибались первое время, пока не умнутся по ноге.
   Катерина присела у стола поближе к керосиновой лампе под стеклянным колпаком и зашила кое-что из одежды. На улице стало тихо и, закончив дела, они с Федором перешли в другую комнату, где стояли три кровати. Дом был перегорожен на две половины, одна побольше, где стояли кровати, стол и комод, другая поменьше, служившая и прихожей, и кухней, и столовой одновременно.
  
   В спящий поселок вошли в полночь, как и предсказывала Даша. Лунища бежала по небу, улыбаясь им своим широким лицом, облака раздвинулись, лишь около луны оставив небольшие клочья, словно ореол, а с луной и идти веселее. Господь решил, что испытаний им на сегодня хватит, пусть хоть отраженное светило дорогу посветит. Мороз при ясном небе усилился, не досохшие шаровары стояли колом и шуршали в тишине ночи. Вскоре стали откалываться от стайки те, кто уже дошел. Дашин дом находился в другом конце поселка, и им с Лизой идти дальше всех. И так, тихонько переговариваясь, поскрипывая снегом, они шли по улице поселка, серебрившейся под луной, неся домой сюрприз в виде своего нечаянного прихода.
   Дома спали. Даша постучала в окошко. Тишина. Стукнула еще раз и вот отодвинулась белая занавеска, а за ней родное мамино лицо. Она всплеснула руками, занавеска опустилась и вскоре загремела щеколда. Даша кинулась обнимать теплую маму и вместе с ней вошла в дом. От шума, хоть они с мамой и старались не очень громко разговаривать, проснулся отец, потом показалась Зоя, с трудом продирающая кулачком свои глаза, только Ниночка спала сладким сном и ее не стали будить. Зоя висла на Даше и не отпускала ее. Катерина хлопотала вокруг дочери, снимая с нее заиндевевшую одежду.
   - Ноги, ноги разувай, небось, промокли. Речки-то еще не встали, как же вы решились?
   - О-о! Если бы вы знали, как мы шли! Ныряли прямо в ледяную воду.
   - Спиртом надо ноги растереть. Федор, там, на полке чекушка стояла, неси!
   Даша не сопротивлялась, ее усадили на стул, растерли ноги, надели носки и теплые валенки, снятые с печи, расспрашивали о дороге и о жизни в городе, а Катерина достала теплый чугунок с кашей - кормить дочь.
   Все постепенно угомонились и ушли спать, а Катерина с Дашей сидели в углу у печки при свете керосиновой лампы и тихо разговаривали.
   Нина проснулась среди ночи, перевернулась с боку на бок, но вдруг ей послышалось, что кто-то разговаривает. Она открыла глаза и увидела, что из кухни через штору пробивается не чернота ночи, а брезжит едва различимый свет и там действительно кто-то тихонько разговаривает с мамой. Но кто? Кто-то приехал? Она поднялась и поплелась на кухню, на ходу протирая глазенки. И что же она увидела! Там рядом с мамой сидела Даша! Она, оказывается, пришла, она уже дома! Даша удивленно смотрела на ночное привидение и улыбалась. Нина забралась к ней на колени, прижалась к сестре теплым комочком, и теперь они сидели втроем. Нину отправляли спать, но она не уходила, ей было так хорошо и уютно, что ни в какую постель уходить не хотелось. Она участвовала в таинственном ночном разговоре взрослых при тускло светящей лампе, хотя почти ничего не говорила, а только слушала, сжавшись в комочек и согреваясь теплом сестры. Даша обнимала ее обеими руками, они все говорили и говорили с мамой, Даша рассказывала о своей новой жизни в городе, и глаза Нины стали как-то сами закрываться.
  
   Даша побыла четыре дня, а на пятый - снова дорога. Катерина только успевала отправлять: Зою - в Агнево, Дашу - в город. И снова в доме остались только младшие.
   Праздничные дни были морозными, ночью доходило до двадцати, лед на речках укрепился. Ночью шел небольшой снежок, припорошил лед, и дорога обещала быть отменной. В Агнево теперь дети пойдут прямо по реке, она их и приведет куда надо. Зимой эта дорога хороша тем, что на сопки уже не надо взбираться. Матери хлопотали, собирая детей, особенно тех, кто из города теперь не скоро придут, только на Новый год. Готовили, что им дать с собой, кто морозил борщ, кто молоко. Наливали их в миски, выносили на ночь в сени, а потом вынимали кружки борща или молока замороженного и клали все это в сумку перед самым выходом, чтобы не растаяло. Вот такие были гостинцы. Ну и сало, конечно. Да, все - подспорье, что там, в общежитии они наготовят? Денег лишних нет, чтобы дать им.
   И ватага молодежи отправилась пешком в обратный путь. По хорошей дороге вечером будут в городе.
  

Глава восьмая.

  
   Дом Ерофеевых стоял недалеко от реки, да и весь поселок тянулся вдоль речки, как водится, только вторая улица находилась подальше, во втором ряду. А за домом протекал ручей, окаймляя огород полукругом, и впадал в речку. За ручьем начиналась невысокая сопка, на верхушке которой жили люди, а на склоне этой сопки рос кустарник и деревья, здесь можно было найти ягоду моховку и подкормиться, когда не хочется идти далеко. Еще была тропка, по которой напрямую можно подняться на сопку, если надо поскорее к подружкам и не хочется обходить по главной дороге. Вдоль ручья огород окаймляла стена шиповника, под ним рос белый клевер и желтые лютики, и летом все это благоухало! На заднем углу росло большое и пышное черемуховое дерево, а по огороду среди цветущего картофеля весело пестрели разноцветные маки. Их никто не сеял, разбрасывались они сами, занесенные сюда лишь единожды. Когда мак созреет, дети срывают головки, высыпают мак на ладошку, затем в рот и едят. Что-то летит мимо ладошки и мимо рта, чтобы и следующим летом украсить огород.
   Зоя очень любила свою усадьбу. И лето, пусть короткое, но заполненное столькими событиями и впечатлениями, казалось гораздо длиннее, чем было на самом деле. Год как бы делился надвое: половина года - снежная морозная зима, половина - яркое, цветущее, солнечное лето с цветами, ягодами, благоухающим сеном, купанием в реке! Ну и еще между ними не очень приятные промежутки с осенней и весенней слякотью и грязью, но о них лучше не вспоминать. Лучшая часть года - это, несомненно, лето. Из зимних впечатлений больше всего помнились дороги домой на выходной и обратно.
   Шли домой после уроков в субботу. В тихий морозный вечер, когда рано опускается на землю ночь, все вокруг серебрится и сверкает, и похрустывает под ногами, идти совсем не трудно и даже радостно, а ватагой и весело. А какая звездная россыпь сверкала над ними, пока они вышагивали по замерзшей реке! Идешь и разглядываешь созвездия - вот Большая Медведица, вот Малая, вот яркая Полярная звезда и Млечный Путь, перекинувшийся через все небо. А там, а там? Какие это созвездия, какие миры?
  
   Наступил год 1950-й. В середине лета, к ягодам приехала в отпуск Даша. Вместе с Зоей они перебрались спать на сарай, там секретничали, да и гуляли, сколько хотели. Стелили на сено старенькое одеяло, перетаскивали туда постельные принадлежности - вот и готова постель, как будто дача летняя. И так вот молодежь во многих семьях переселялась на лето на сараи или в кладовые, а некоторые - к подругам, и спали лето на чужом сарае.
   Даша повзрослела, сделала себе завивку и носила волосы, как взрослая: впереди подняты высоко и заколоты, а сзади длинные, завитые спадают до плеч. Зое тоже хотелось такую прическу, но когда это будет? Вот через год она окончит семилетку и поедет в город поступать в педучилище, тогда и сделает себе завивку.
   Зое исполнилось четырнадцать, она была уже почти девушкой и вечерами вместе с Дашей бегала на танцы, которые устраивались на площадке перед школой. Заливисто играла гармонь, и молодежь танцевала. Дашу приглашали больше, но ей никто здесь не нравился. Юра Кондратьев, пострадав некоторое время после Дашиного отказа, через год женился на Зине Ивановой и теперь сидел дома и нянчил сына.
   Когда вечером Даша с Зоей вернулись на сеновал и обсуждали сегодняшний вечер, Даша сказала Зое по секрету, что в городе у нее есть кавалер. Познакомилась в Доме офицеров на танцах.
   - Ой, Дашка, небось, замуж скоро выйдешь, - мечтательно говорила Зоя.
   - Не знаю еще, может, и выйду. Он даже на фронте был. Воевал.
   - Да-а? Храбрый, небось.
   - А то.
   - А тебя любит?
   - Да не говорил он таких слов. А все время в общежитие приходил, на танцы вместе ходили и в кино приглашал. Письмо обещал написать, вот жду.
   - Дашка, мама какую тебе шаль купила красивую, ты ее на плечи накинь, как придет, он и обомлеет, и сразу замуж позовет.
   Шаль действительно была очень красивой - шелковая, струящаяся, нежно розового цвета с жатым вязаным рисунком и кистями. Катерине удалось купить, когда ходили в Октябрьский с луком, там у пристани женщина продавала. Купила она две, еще такую же, только салатового цвета - для Зои, но Зое надо подрасти, рано пока. И вторую шаль Катерина спрятала подальше. А шаль Дашина даже Нине приглянулась и она примеряла ее у зеркала. Мала еще, а тоже пофорсить хочется.
  
   Нина в этом году пойдет в школу. Ей так хотелось в школу, что она только и мечтала, поскорее бы наступило первое сентября! А пока она со сверстницами тоже ходила к танцплощадке, понаблюдать, кто, как и с кем танцует. Очень им было любопытно посмотреть на взрослую жизнь. Однажды они стояли, стояли, всех рассмотрели и стало скучно. И тут Рая придумала забаву: нарвать крапивы и постегать всех этих "выбражуль" с их кавалерами. Так они и сделали. Прихватили еще Лиду и Федьку и пошли вчетвером за Нинин огород, что был неподалеку, нарвали жгучей крапивы, терпя ожоги, как стойкие партизаны; хоть и захватывали стебли краем подола, но все-таки она умудрялась их прижечь. С этими пучками приблизились в темноте, разбавленной лишь луной, к танцующим и враз как побежали, да как хлестанули по ногам! Что тут началось! Визг, писк, гармонь наяривает свое, кому не досталось - продолжают танцевать, а Нина с сообщниками бегом от площадки что есть сил, чтобы успеть удрать, пока пострадавшие не схватят за косы. Кто-то громко ойкает: "Ой, больно, ноги горят..." Кто-то утешает: "Валечка, Валечка, давай подорожник приложим" - кавалер, видно, Вальку Сотникову обхаживает. А Нину смех разбирает. Присели с Райкой за сараем, притаились, в темноте, может, и не заметят, главное - не дышать громко. А где же Лида? Видно, в другое место побежала прятаться. Вот кто-то бегает, ищет... Нина съежилась и вжалась в стену сарая, Рая приткнулась к ней. Кажется, Зоин голос, ну, найдет если, то поддаст по-свойски. И страх, и таинственность, и смех - все будоражило кровь, и они чуть не рассмеялись с Райкой в своем укрытии.
   Но вот голоса стали удаляться. Кажется, пронесло. Ищут в других местах. Ну и пусть ищут. Девочки еще немного посидели, прислушиваясь к звукам. Кажется, все вернулись на площадку, гармонь заиграла па-де-спань, значит, искать перестали. Теперь надо тайком перелезть через плетень в свой огород и домой. Нина с Раей благополучно добрались до летней кухни, что стояла у Ерофеевых в огороде возле ручья и вволю нахихикались, вспоминая все подробности недавнего разбоя. Еще успеть лечь в постель, пока сестры вернутся с танцев.
   На следующий день Даша рассказывала за завтраком, как налетели хулиганы с крапивой на танцплощадке и ошпарили ноги.
   - Даже девчонки были среди них, - со значением глядя в сторону матери, заметила Даша. Нину они не заметили...
   Тут Нина не удержалась и прыснула от смеха. Сестры посмотрели на нее подозрительно. Тогда она вскочила и убежала в комнату, продолжая смеяться.
   - А, понятно, значит, и ты там была. Все ясно! - разгадала Зоя, входя в комнату вслед за Ниной, но злость ее давно улетучилась, и она смеялась вместе с ней.
   - А с виду хорошая девочка, положительная, - укоризненно сказала Даша.
  
   В середине лета наступала ягодная пора. Поспевала голубика. Это была главная ягода и носили ее ведрами. Нина с Дашей ходили на днях на сопку, что левее от поселка. Сопка была солнечной, не сильно заросшей, и кусты голубики росли на ней высокие, даже наклоняться не надо.
   А через неделю снова по ягоды собрались. Целая ватага девчонок собирается, и пойдут далеко, в дальний распадок за речку.
   Нина прибежала домой.
   - Завтра идем за ягодой.
   Нина просила маму разбудить ее пораньше, Анюта обещала за ней зайти, а потом они пойдут к Вале, там еще Шурочка присоединится.
   И действительно, едва пробили часы восемь, как во дворе нарисовалась Анюта.
   - Нина! - послышалось со двора.
   Нина доедала кашу и помахала Анюте в окно.
   - Сейчас иду.
   По тропе топали гуськом. Вначале прошли по висячему мосту, что позади поселка у кладбища, потом свернули немного вправо, поднялись на небольшую горочку и пошли по тропе вдоль гряды, тянувшейся на юг. Шурочка впереди, за ней еще двое, а Нина замыкала шествие. Роса еще не высохла и ноги промокли. Но солнце уже вкатилось на горку и хорошо прогревало. Долго шли среди высокой травы, пока Шурочка не скомандовала сворачивать.
   "И как только они находят эту дорогу?" - думала Нина. Ходила она сюда в третий раз, но никогда толком не могла понять, где надо сворачивать, чтобы попасть в тот самый распадок между сопками, где было много голубики.
   Да, действительно, вправо нырнула тропинка, которая повела их дальше в густой лес и теперь они пошли на подъем. Вскоре вышли к ручью, которые всегда текли по таким ущельям в сопках, и вскоре стали попадаться кусты голубики. Место было тенистое, и вскоре над ухом раздался знакомый зуммер. Комары. В тени их всегда много. Главное - не шлепать себя руками, вымазанными в ягоде, иначе заедят. Надо просто смахивать их.
  
   Больше всего Нине нравилось, когда взрослые ребята и девчонки играли в лапту на поляне, что на сопке. Она увязывалась за старшими сестрами, и если собирались две большие команды, то игра превращалась в захватывающее зрелище. Иногда даже их брали в команду, и дух захватывало, когда ты стоишь на "нарывушке", готовая тут же сорваться и бежать до черты, обозначающей край поля, пока бьют лаптой по мячу.
   Зойке кто-то сказал, что сегодня вечером собираются на поляне играть в лапту. Зоя стала уговаривать Дашу - пойти вместе. Даша была более флегматичной, не такая азартная, как Зоя, и вначале отнекивалась, да к тому же - городская стала. Но потом все-таки согласилась. Нина напросилась пойти вместе с ними.
   Собралось в этот вечер много народа, разбились на две команды и еще зрители остались, больше, конечно, мелкота, которую играть не взяли. Нина дергала Зою за платье и канючила:
   - Зоя, ну Зой, ну попроси Кольку... пусть он меня возьмет... я же быстро бегаю...
   Колька, который был за капитана команды, скривившись, посмотрел сверху вниз на Нину, потом на Зою и милостиво согласился.
   - Ну ладно, мелюзга, становись к нарывушке.
   Нина радостно запрыгала к черте, где стояли остальные.
   Даша с Колькой подавали. Даша подбросила мяч, Колька как вдарит по нему лаптой, что Даша съежилась, побоявшись, как бы он и ей не врезал. Мяч полетел далеко-далеко! Вся остальная команда сорвалась с нарывушки и бежит! А вторая команда, которая в поле, должна поймать мяч и бить им в бегущих. В кого попали, тот выходит из игры. Нина чешет вслед за Зоей, работая руками и лопатками изо всех сил. Пока мяч ловят и запустят в них, надо успеть добежать. Но Колька молодец, у него удар что надо, как ударит по мячу, так он через все поле перелетает.
   Зрителей сегодня тоже много, кричат, подбадривают:
   - Зоя, давай, давай! Катя, держись!
   Ура! Добежали! Сердце у Нины выпрыгивает, но успели! Кто-то бьет в них мячом, который подхватывает другая команда, рассыпавшаяся в поле, и выбивает игроков соперника, но они уже на черте, и это очко не засчитывается. Но в Полину попали, и она выбывает из игры.
   Даша с Колей остаются на месте и ждут, когда мяч вернется к ним, и снова будут подавать, пока не выбьют всю команду.
   Теперь при следующем ударе надо успеть так же добежать обратно. Но на сей раз Нине не везет, ее настигает мяч, ударяет в бок и, пожалуйста - выходи, постой в сторонке. Труднее всех последним, одному или двоим, они особенно уязвимы. Когда бежит человек пять, то есть надежда, что целиться будут не в тебя, а последний обязательно под прицелом. И вот выбивают последнюю Катю, команды меняются местами. Теперь им стоять в поле. Но при смене команд Колька заменил Нину Зоиной одноклассницей - Томой, а Нине пришлось отойти в сторонку и наблюдать за игрой других.
  
   Но как же быстро кончается лето! И вот наступило долгожданное первое сентября.
   В школу Нина шла, словно в храм. Правда, храмов она никогда не видела. И еще огорчало то, что не было у нее форменного школьного платья, как у Светы, а обыкновенное ситцевое - коричневое в легкий цветочек, отделанное беленькими бейками. Все это ей соорудила летом Даша, она любила шить.
   И вот они чинно сидят за партами и ждут учительницу. Учительницу свою Нина не знала. Говорили, что это какая-то новенькая, недавно приехала издалека.
   И вот она вошла. На ней было голубое крепдешиновое платье, а на изломе руки она несла стопу тетрадей. Она развернулась в дверях на своих высоких каблучках, закрыла свободной рукой дверь и прошла к столу. Нина замерла. Учительница была такой молодой, красивой и недосягаемой, словно фея, спустившаяся с небес. Нина смотрела на нее во все глаза, и во все последующие дни каждый раз замирала перед мгновением, когда учительница Анна Сергеевна должна была появиться в дверях.
   Дома Нина старательно делала уроки, выписывала в тетрадке палочки. Сегодня им задали писать палочки с закруглением снизу. Нина сидела дома за столом, макала перо в чернилку-непроливайку и выводила свои закорючки. Главное, не поставить кляксу. А значит, не наливать в чернилку много чернил, чтобы перо сильно не утопало в него. Перышки тоже были разные, у Нины - "лягушка", она хорошо выводит там, где нужно от тонкой линии перейти к нажиму - линии утолщенной. А Светке нравится "звездочка", но она жесткая и таких плавных и красивых переходов в линии не получается.
   А сегодня в классе у Нины случилось происшествие. Дня через три после начала учебы к ним в класс пришла еще одна девочка Анюта. Нина ее плохо знала, она жила на другом конце поселка. Анечке было всего шесть лет, но ей очень хотелось в школу, она долго плакала, и мама привела ее. На ней было темно-синее платье с карманом, не форменное, но красивое, а на кармане вышит петушок. На перемене все девочки собрались вокруг нее и рассматривали петушка. А сегодня, спустя две недели, к концу урока Светка заметила лужицу под ее столом и когда учительница ушла, Светка шепотом поделилась своим открытием с Ниной, но через две минуты о происшествии знали уже все, кто оставался в классе. Какой ужас! Стало ясно, что Анюта описалась. Сама Анюта стояла в проходе и плакала, а все остальные не знали, что делать, пока Лида не предложила промокнуть эту предательскую лужу промокашками. И тогда они стали вынимать промокашки из тетрадок, чтобы ликвидировать лужу. Всем было жалко Анюту, которая боялась отпроситься, чтобы выйти из класса на уроке, и досиделась до катастрофы.
   Нина дописала в тетрадке последнюю палочку, но промокнуть чернила было нечем. Промокашка героически погибла при спасении Анечки. Пришлось достать из другой тетрадки и разорвать пополам. Но тема эта сразу не ушла из ее раздумий, и Нина подумала: "А учительница тоже ходит в уборную, как и все люди, или нет?" И ужаснулась этой кощунственной мысли. Нет, не может быть! Не может она как все стоять над вонючим глазком, ведь она необыкновенная! Нина еще не изучала биологию и не задумывалась: а как же иначе? Она не могла совместить образ и явление и просто сказала себе, что этого не может быть!
  
   Катерина накопала ведро картошки в огороде и понесла ее домой. Хорошо, хоть с Ниной ребенка можно оставить, она - молодец, старательная. Катерина вспомнила, как сидит Нина за своими уроками. Учится хорошо, старается. Ни о чем не надо напоминать, сама уроки делает. На прошлой неделе заболела, с температурой лежала, так все беспокоилась, что уроки не сделала. И потребовала поставить рядом с кроватью стул и дать тетрадку с ручкой и чернилами.
   - Мне надо домашнее задание сделать!
   Говорила ей:
   - Да никто с тебя это задание спрашивать не будет! Ты же болеешь.
   Куда там. Писала свои палочки на стуле, лежа в кровати. Ну что с ней будешь делать? Вот беспокойная! Ну ладно, лучше уж так, чем лодыря гонять. Раз ответственность есть, значит, все в порядке будет.
   Катерина горько вздохнула, вспомнив, как и она мечтала учиться, а проучилась только два класса, пока отец был жив. В деревне в то время мало кто из девчонок в школу ходил. Работы в доме даже зимой полно - прясть то шерсть, то коноплю, потом ткать полотно, когда там учиться? Но отец Катерины, видя, как льнет она к книжкам, как пытается освоить буквы, разрешил ей записаться в школу. И целых два года ходила она с сумкой, отяжелевшей от книжек, любовно разворачивала тетрадки и писала. И виделось ей, как поедет она в город и выучится на учительницу, а потом вернется в деревню и будет учить других детей. Жили близко от уездного городка, всего в десяти километрах. Места равнинные и по вечерам видны были огни города, зазывно светящиеся в ночи. Но в город ездили нечасто, на ярмарку разве что иногда с родителями. Только там и можно было увидеть городскую жизнь, барышень в шляпках, гимназисток с книжками подмышкой. "Неужели и я буду такой?" - с замиранием сердца думала Катерина.
   А потом умер отец, и жизнь круто изменилась. И не только у них, даже царя скинули, словно антихрист сошел на землю. И пришла вот эта - новая власть, стали по-своему жизнь перекраивать.
   Теперь Зоя хочет быть учительницей и собирается в педучилище. Катерина радуется за нее, как за себя. Еще она очень уважала врачей, и виделось ей, что младшая Нина будет врачом. Тут же увидела ее в белом халате - строгую, умную, как та городская врачиха, которая приезжала к ней, когда Васятка родился.
   Катерина дошла до поворота, вдали показался ее дом. Дом этот дали им не сразу, сперва пожили в бараке. Там тоже свой отдельный вход был, свое крыльцо, сени, но все поменьше, и огорода рядом не было. А весной вот в этот отдельный дом их вселили, так в нем и живут. Место хорошее, и речка близко - за водой ходить, белье полоскать, и ручей у дома, для полива грядок из него воду брали.
   В выходной надо начинать картошку копать. Зоя придет, у Федора выходной, Нина с ребенком посидит, а уж в другие дни сама с утра пойду, если ребенка к кому-нибудь пристрою. Картошки сажали много, это была главная еда на целый год. Накапывали в какой год по пятьдесят мешков, и вся уходила. Себе надо много, да свиней кормить, без мяса тоже не проживешь. Летом здесь хорошо свиней кормить - лопух из лесу принесешь да добавишь картошки и помоев каких. Ох, и чудное растение здесь растет, век о таком не слыхала. В болотистых местах растут огромные листы, кучками, как салат, а ростом - до пояса. Большие, сочные, толстые листы - нарвешь их, и можно в вязанку как дрова укладывать. Свяжешь такую огромную вязанку, на спину ее и неси, и такой хороший корм для свиней! Дома в корытце нарубишь сечкой на длинной палке, а потом кипятком заваришь и добавляй, что есть. И так через день, через два за этим самым лопухом приходится ходить. Больше девчонки ходят, они у нее не разбалованные. И на зиму силос в яму из него же заготовили. Прямо за речкой, где много растет лопуха, яму сделали и туда лопух нарубили и натоптали, а зимой уже по санному следу Федор будет на лошади вывозить постепенно. Тоже хлопот много, снегу как насыплет, еле откопаешь, да и лошадь надо в конторе леспромхоза просить, не всегда дадут. Может, в следующем году и не будем делать, тяжело.
  
   Началось глухое время с длинными, темными вечерами. Электричества не было, сидели вечером с керосиновой лампой, Нина делала уроки, мама что-нибудь шила, отец тоже делом каким-нибудь занимался. Часто Катерина отправляла его укладывать детей спать. Васятка не хотел идти один без Нины, и тогда обоих укладывали на кровать, отец ложился рядом и рассказывал сказки. Сказок у него в багаже было немного, четыре или пять. Но все равно слушать было интересно. Когда лиса съедала колобка, отец делал "Ам" и понарошку кусал кого-нибудь из них, кто лежал рядом. Нина каждый раз с замиранием ждала этого момента, это было так здорово! А еще рассказывал, как лиса мужика перехитрила, улеглась словно мертвая на дороге, а потом, когда он ее подобрал на сани, всю рыбу на дорогу покидала.
   С учебой у Нины было все в порядке. Вот она проучилась уже месяц, потом второй, и скоро праздник - день Седьмого ноября. В школе был небольшой концерт, хор пел песни под баян, старшеклассники рассказывали стихи, а первоклашки пока только смотрели. Взрослые ходили в клуб на торжественное собрание.
   На праздник мама достала из сундука свою красивую шаль - белую шерстяную в цветах и с кистями. И повязала Нине поверх пальто, раскинув ее по плечам. Нина смотрелась в зеркало и казалась себе очень красивой. И вот такой нарядной она пошла на сопку, к подружкам в гости. Погода была хмурая, нерадостная, мела метель, и даже дорогу было плохо видно. Посидели у Светы, разговаривали, рассказывали разные истории, потом вышли на улицу и хотели погулять. Но погода совсем испортилась. Шел снег, его несло какими-то косыми полосами, и гулять расхотелось. Нина решила, что надо идти домой. Дорогу еще сильней перемело, кое-где она еле различала, где она есть, а тропа к дому и вовсе переметена. Кое-как добралась до крыльца, но дом оказался заперт.
   "Да, - вспомнила Нина, - мама говорила, что они пойдут на гулянку к кому-то. Но к кому - забыла..."
   Ветер свистел, снег не прекращался, косые полосы хлестали по лицу, и Нина решила, что лучше она здесь у дома будет их ждать, потому что дороги перемело, она не знает, где мама, и никуда скорее всего не дойдет. Она села с краю крыльца на корточки, а потом и вовсе уселась кульком, прислонилась к сугробу, сжалась вся в комочек, оттого стало теплее, и ее стало заметать снегом...
   Катерина с Федором сидели за столом у Антонины, Васятка играл тут же с детьми. Уж выпили браги, и не по одной, и стали петь песни. Кто выходил на улицу, говорили, что погода никудышная, ветер, метель, и лучше всего в такую погоду сидеть дома и никуда не выходить. У Катерины защемило сердце, что-то недоброе почуяло. Нина ушла одна, дом закрыт. Ключ оставили под крыльцом, как обычно, но такой снег, что она может и не найти. Она, конечно, и до вечера может прогулять, так быстро она не возвращается, а вдруг? Очень беспокойно было на душе, и Катерина стала тормошить Федора.
   - Пойдем домой, а вдруг девчонка наша пришла, а дом закрыт.
   Не сразу, но все-таки Федор согласился.
   Тропу к дому совсем перемело, Федор шел впереди и протаптывал дорожку. Катерина следовала за ним, держа Васятку на руках. У крыльца тоже сильно намело, а справа выросла целая куча. И вдруг Катерина вгляделась.
   - Так это же голова! И платок мой!
   Она кинулась к этой голове, начала стряхивать снег и обнаружила Нину. Нина спала, засыпанная снегом.
   - Боже мой, да жива ли? - Катерина стала тормошить дочь. Нина открыла глаза.
   Ее ввели в дом, стали натирать щеки: вдруг отморозила на холоде. Нина смотрела как очумелая и постепенно приходила в себя...
   Еще бы немного задержались родители, и неизвестно - нашли бы живую или нет.
  
   А вскоре морозы взялись всерьез. Речки сковало льдом, и воду брали из проруби. Там же полоскали белье. Катерина настирала белья, сложила в таз и отправилась на реку. Дома разве так выполощешь, как в проточной воде. Как и многие женщины, она всегда в проруби полоскала, разве уж в сильные морозы не ходила. Труднее всего отжимать, руки от мороза красные - горят, подержишь их немного подмышками, погреешь и опять за белье. Прополощешь его - белье чистое, морозцем пахнет, это не то, что в ванночке в мутной луже полоскать.
   Отжав последнее полотенце, накрыла им сложенное белье, подняла таз и отправилась домой.
   Вечером Зоя придет. Теперь по реке и детям в Агнево легко ходить, не надо на сопки взбираться. И светло, когда снегом все покрыто, а если луна и небо ясное, то совсем хорошо. Приходили школьники вечером, когда было уже темно. А младшие дети ходили их встречать, собираясь стайками в начале дороги.
   Сегодня тоже договорились идти встречать. Нина ждала Раю с Лидой, чтобы вместе идти на реку. Одной страшновато. Но что-то их долго нет. Хотя Зоя иногда и в восемь приходит, а сейчас только семь часов.
   Но вот, наконец, в коридоре раздался шум и стук, дверь отворилась и показалась Раина веснушчатая мордашка.
   - Ну ты че? Одевайся! - сразу накинулась она.
   - Сейчас оденусь, я что, в пальто должна была сидеть?
   Нина быстро оделась, и они втроем вышли в лунную ночь. Сумерки уже сгустились, но светила полная луна, иногда скрываясь за облачком.
   Прошли к реке и дальше по дороге, наезженной санными полозьями. Здесь же по реке ходили к морю обозы лошадей с санями, возили в магазин продукты, товар, и все, что нужно для леспромхоза.
   Остановились, вглядываясь вдаль, где из-за поворота должны появится знакомые фигуры. Подошло еще несколько встречальщиков, Валя, что жила на сопке, и Петька - Нинин одноклассник.
   - Валька с кавалером пришла, - негромко сказала Лида, захихикала, уткнувшись Нине в плечо.
   Петька тут же стал толкаться, но никто особенно на него не сердился. Ожидание затягивалось, ноги стали подмерзать, и толкание хоть как-то согревало.
   Но Рая все-таки покрикивала на Петьку.
   - Ты че? Вот я тебя сейчас как толкану, так ты у меня на луну улетишь.
   Валя стала выбивать чечетку, а Нина с Лидой - прыгать на одной ножке.
   - Стойте, стойте! Я что-то слышу, - остановила Валя.
   Все замерли. Полная тишина. Прислушались, навострив уши в нужном направлении. Здесь недалеко река делала изгиб, звуки ожидались из-за поворота. Но ничего, никаких звуков не доносилось.
   Прошли еще немного по реке, но далеко в темноту уходить боялись. Напряженно вслушивались в тишину, пытаясь уловить из темноты голоса идущих. Нет, ничего - пустота и безмолвие, звуки доносятся только из поселка. Еще потолкались, немного разогрелись и снова затихли. И вот, кажется, есть! Да! Оттуда, из-за поворота улавливается какой-то звук! Вначале сомнения: есть или только показалось? Снова девочки напряженно вслушиваются. Да, есть, точно! Голоса становятся все явственнее.
   - Иду-ут! - кричит счастливым голосом Нина.
   - Иду-ут! - вторит ей Петька.
   И вот, наконец, в темноте различима темная стайка, движущаяся в их сторону. Нина, Рая и Лида бегут им навстречу. Нина вглядывается: где же Зоя? Да вот она! Бросается ей на шею, Зоя смеется, шаль внизу заиндевела от дыхания, куча смешивается с встречающими... Смех, возгласы! Все довольны, идущие - оттого, что их ждут и даже встречают, встречающие - оттого, что дождались!
  

Глава девятая

  
   Зима, наконец, отступила, и началось бурное таяние снегов. В апреле обнажились пригорки, тронулся лед на реке, весна приближалась неотвратимо. Наступил май.
   Приходя в ближний лес ранней весной, Нина с умилением встречалась с только что обнажившимися опушками, появившимися на бугорках и вокруг деревьев. Эта первая встреча с природой как первое свидание. Было что-то щемяще родное и близкое в этих полянках с пожухлой прошлогодней травой, только что освободившихся от снега. Коричнево-серые, они выглядели еще сонно-скромными и немного смущенными, словно только что проснулись и тоже рады встрече после долгой зимы. Летом все это будет пышно и гордо зеленеть, и этому буйству будет уже ни до кого. А сейчас у Нины было такое чувство, словно она встретилась с друзьями после долгой разлуки, и теперь целое лето они будут вместе. И сколько бы весен она ни встречала, каждый раз ее снова охватывало это радостное чувство восторга в душе, не бурного, как не была еще буйно-зеленой и эта земля, а чувство умилительной нежности к этим только что вернувшимся к тебе старым милым знакомцам. Нине так и хотелось подойти к березке, обнять ее или погладить, как друга, хотелось сказать им всем: здравствуйте, мои милые опушки, полянки, здравствуйте, березка и елочка. Иногда она действительно произносила эти слова вслух.
   Недавно ей исполнилось восемь лет. Она уже не боялась ходить в ближний лес одна. Лес для нее был живой, был ее другом и наперсником. Он умел хранить тайны, ему можно было поведать самое сокровенное. Чем старше она становилась, тем чаще и смелее уходила одна в ближние лесочки. Вот эту тропинку, вьющуюся среди деревьев, Нина любила больше всего. Вначале идешь от поселка по большой, широкой дороге, потом на повороте свернешь влево, нырнешь в деревья, и тропинка поведет тебя вглубь леса, здесь еще не дремучего, не страшного, можно сказать, домашнего, но полного таинственности. Тропинка петляет среди деревьев, кое-где спотыкаешься об обнажившиеся мощные корни, кое-где на открытых местах встречаются пни, заросшие малиной, чуть в стороне видны небольшие солнечные полянки, усыпанные клоповкой. Путешествие по этой тропинке и полезное, и приятное. Можно просто погулять и попастись на ягоде или полюбоваться природой, можно замирать от таинственных шорохов и звуков, можно вообразить себе какую-нибудь сказку с лешими, выглядывающими из-за старого пня или зеленой, мшистой раскидистой елки, а можно просто полежать на полянке, понежиться на солнце, а потом встать и пойти дальше.
   Если уйти от тропы и побродить в лесу, то можно найти птичьи гнезда. Их надо уметь искать. Идешь, идешь и вдруг перед тобой или рядом стремительно выпорхнет птичка. Надо заметить - откуда она выпорхнула и тихонечко обыскать мшистый бугорок или кустики, и бывает - развернешь кустики, а там, в сухом мху гнездышко кругленькое и в нем яички разноцветные, голубые или пестрые. И какое это счастье! Так приятно потрогать красивое яичко и подержать его в руках! А недавно мама сказала, что брать в руки нельзя, иначе птичка учует чужой запах и бросит гнездо. Ну что ж, нельзя, так нельзя. Ведь еще большее счастье просто найти его. А случается и на птенчиков наткнуться, найдешь гнездышко, а там птенчики, клювы огромные раскрыты, ох и прожорливые! А птичка вблизи летает, с дерева на дерево, с куста на куст, волнуется, верещит, за детей своих переживает.
   А возле дома кошка птичек ловит. И Нина, и Зоя ее ругают, а она все равно не понимает. Бывает, что задавит птичку и даже не сьест - бросит. И отбирали у нее птичек задавленных, видишь, идет кошка, а из пасти у нее птичка болтается. А Нине их так жаль! Они их даже хоронили. Выкапывали с подружками в огороде у куста смородины ямку, клали туда разноцветные тряпочки, на них птичку, потом могилку закрывали стеклышком, через него смотрели на птичку и прощались с ней. И даже поминки устраивали. А потом закапывали могилку землей.
   Нина пошла дальше по тропе поперек лесочка и вышла на простор, к огородам, а за ними вторая речка. Она пробежит еще метров пятьсот и сольется с другой речкой, на берегу которой стоит поселок. Здесь у самой реки есть и огород Ерофеевых, еще один. Речка, правда, подбирается к нему, подмывая берег, вот и в этом году кусок обрушился, и осталась совсем узкая полоска кустов и деревьев до огорода.
   Здесь можно посидеть на берегу и смотреть, как бурлит вода на камнях, а можно на перекате перейти речку вброд и оказаться на другом берегу. Но за речкой лес уж совсем дремучий, туда ходить одной нельзя, и Нина поворачивает обратно к тропинкам, родным и знакомым.
   А за рекой, откуда сейчас Нина только что вернулась, на сопке - ягоды. Это голубика. Ее больше всего и носили домой, заготавливали на зиму, была она основной ягодой и поэтому говорили о ней просто: "ягода". "Пошли за ягодой", "ходили за ягодой" - все понимали, что за голубикой. Ходили за ней с ведрами, ведро ставили в вещевой мешок и носили за плечами, а на пояс привязывали бидон и по мере наполнения высыпали из него ягоду в ведро, и только когда ведро наполнялось, возвращались домой. Росла она здесь на высоких кустах, так что стоя собирали ее в бидон. Особенно на открытых местах сопок - кусты большие, ягоды крупные. Здесь все росло буйно. Гигантизм растений - говорили умные люди, много фосфора в почве. В тенистых местах распадков кусты росли погуще и чуть пониже, и ягоды помельче. А уж как там резвились комары - не передать!
  
   С посадкой картошки в этом году управились рано, и Катерина возилась теперь с грядками в маленьком огороде у дома. Копали этот огород лопатами, лошадь здесь, за отдельной оградой не развернется, а без ограды куры замучают, все грядки разгребут. Куры ходили на воле, щипали травку, где им вздумается, но с грядок их надо гонять, иначе много успеют погубить.
   Федор занимался оградой, обновлял переднюю часть, где жерди сгнили и обрушились. Прибил три жердины к столбам, куча ивовых прутьев была уже заготовлена и лежала неподалеку. Справившись с жердинами, брал прут и огибал им жердины. Один прут с одной стороны просовывается, а другой навстречу с обратной стороны, и получается густой плетень, чтоб и курица не прошла, и поросенок не забрел.
   Морковь, свеклу посеяли, и лук, и репу, и даже брюкву, уж и огурцы взошли. Сегодня к вечеру, как солнышко к закату стало клониться, Катерина пошла капустную рассаду высаживать. Васятка топал здесь же в огороде, а Нинина задача идти за матерью и поливать посадки. Воду брали из ручья, что протекал рядом с огородом, Нина носила ее ведром, затем черпала консервной банкой с отогнутой крышкой, за которую держалась и так шла позади матери, наливая в каждую лунку, где колыхался слабенький еще капустный стебелек с тремя- четырьмя листиками.
   - Полное ведро не набирай, - волновалась Катерина, видя, как изогнулась Нина от тяжести ведра, - отлей, отлей, куда тебе еще полное носить.
   Катерина и ведро подбирала ей поменьше - мала ведь еще. И все же поливка вечерняя была за детьми. В субботу приходила Зоя, помогала, а в остальные дни это была обязанность Нины. Катерина сеяла, полола, а поливать и дети справятся, ей одной не успеть - дел хватает.
   У тех домов, что вдоль ручья расположились, проблем с поливом не было. Да и то натаскаешься, все, что посеяно, поливать надо - и грядки со всякой всячиной, а уж огурцы и капусту, считай, каждый день. И Нина старательно выполняла свои обязанности, ей даже нравилось, что на ней лежит такое серьезное дело, и по вечерам с радостью подливала водичку под каждый стебелек огурца или капусты. А если гулять зовут - на "гиганте" покататься или в лапту поиграть, то все равно дело не бросишь, мама будет ругаться. Значит, надо спешить, быстро-быстро полить, и тогда мама отпустит гулять.
   Если вдруг резко холодало, то, чтобы ночью огурцы не погибли от заморозков, их накрывали стеклянными банками. Вдоль забора валялось много поллитровых, запачканных землей банок и ими накрывали каждый огуречный листочек. А утром их снова надо было снять.
   У Катерины заботы были и посерьезнее. Даша прислала письмо и сообщила, что выходит замуж. И вот теперь надо готовить свадьбу. Обещала скоро приехать, но пока одна, сказала - карточки привезет, жениха покажет и о свадьбе надо договориться. А приехать можно только на тракторе, а если трактора не будет, пешком придется идти, попутчиков искать. Но можно ехать на попутном катере до Агнева-берег, а оттуда пятнадцать километров пешком, но это уже не шестьдесят, как из города. И вот теперь кто ее знает, откуда ждать.
  
   Даша приехала через неделю, да не одна, а с женихом. Катерина ждала телефонного звонка, все на почте предупреждала, чтоб сообщили, как дочь позвонит, а она взяла да без звонка явилась. Попутчики подвернулись, доехали машиной до Михайловки, а оттуда пешком - не привыкать.
   Вечером сидели на кухне у стола, Катерина шила, Нина Васятке что-то рисовала, и вдруг - голоса на крыльце.
   Батюшки, да никак Дашин голос?
   Катерина бросила шитье и вышла в сени, а потом на крыльцо. За ней выскочила Нина и с возгласом:
   - Даша приехала! - бросилась к ней на шею, не обращая внимания на бравого молодого человека, стоявшего рядом с сестрой.
   - Никак, Андрей? - вглядываясь в лицо будущего зятя, проговорила Катерина.
   - Он самый, - бодро произнес стройный, среднего роста парень лет двадцати шести с русыми волосами и узким продолговатым лицом.
   - Мама! - Даша кинулась обниматься дальше, и, наконец, шумной гурьбой все вошли в дом. Лишь Васятка все так же невозмутимо сидел на своей табуретке и водил карандашом по листу, вычерчивая какие-то сложные фигуры. Отец возился где-то в огороде и Катерина послала Нину за ним. А Зоя гулять ушла с подругами и встречу прозевала.
   Отец с зятем просидели за столом допоздна, находя все новые темы для разговора. А было о чем расспросить. Зять, хоть и молодой, а успел на фронте побывать, и Федор мог теперь из первых рук узнать - каково там бывало и что пришлось пережить. Они здесь в стороне от войны оказались, мало что знали.
   - Много людей положили, много... - говорил Андрей, насупившись.
   Они уже выпили по паре стопок со всеми, а теперь женщины куда-то удалились, у них свои разговоры, а мужчины вдвоем сидели за столом и неспешно разговаривали.
   - Из деревни пишут, мало мужиков осталось, бабам и пахать на себе пришлось. Сам-то откуда родом?
   - Горьковский я, из Арзамаса.
   - Ну да, окаешь маленько, правильно. А сюда как попал?
   - А нас летом 45-го сюда перекинули, на Сахалин, думали, и с японцами повоевать придется, но без нас обошлись.
   - Значит, южный Сахалин не пришлось освобождать, - Федор помолчал. - В Красной Пади японцы пленные работали, но сейчас, говорят, уже нет их там. Я на южном Сахалине никогда не был, хоть после войны уже наша территория. Говорят, дома японские чудные, черные какие-то и двери у них раздвижные.
   - Ну, давай еще по одной, - Федор поднял стопку с разведенным спиртом и чокнулся с зятем. Оба ловко опрокинули их содержимое, крякнули и закусили малосольным огурцом.
   - Наша часть так тут в Александровске и оставалась, - продолжил разговор Андрей. - А потом я демобилизовался...
   - Молодой, когда же ты успел повоевать? - Федор все разглядывал своего будущего зятя, и нравился он ему все больше.
   - В 43-м меня взяли, как восемнадцать лет исполнилось.
   - Даша говорила, орден Красной звезды у тебя?
   - Да, есть. - Андрей приосанился, руку в бок и горделиво посмотрел на будущего тестя.
   Федор похлопал его по плечу:
   - Молодец!
  
   На ночь уложили всех с трудом. Андрей отправился на сеновал, Зоя ему свою постель уступила, Васятке, который спал теперь с Ниной, составили стулья, все шесть стульев, имевшихся в доме - собственное Федора производство: один спинкой к изголовью, чтоб подушка не падала, и в ноги, а четыре спинками по бокам, чтобы ночью не свалился; туда детский матрасик постелили, и постель готова. Васятке такая постель даже нравилась - как в гнездышке. И Нина когда-то так спала, если какой гость в доме объявлялся.
   К этому времени уж и от сенных матрацев избавились, два ватных тюфяка купили, а весной Катерина разжилась периной, о которой столько мечтала и так тосковала по своей, оставленной в родной деревне. Только с этой периной хлопот не оберешься. Ни Нина, ни Зоя не могли ее так выровнять, чтоб постель выглядела ровной и аккуратной. Все какие-то ямы получались. И Катерине приходилось частенько самой выправлять постель. Надо, чтобы и край постели по струнке был, и подзоры ровненько лежали, и накидки на подушках, вот тогда кровать красиво выглядит, а оттого и в комнате красиво. Добра-то особенно не было, но все равно красоту какую-никакую в доме создавали: кровать хорошо убрана, занавески на окнах белоснежные чтоб были, да тюль красивая, салфеточки вышитые на этажерке, на приемнике, скатерть на столе в комнате ежели красивая - тоже украшение, у кого с мережками, у кого с вышивкой. Многие женщины сами мастерицами были. И мережку сделать, и вышивать гладью и крестиком, и связать кружевные подзоры или накидку на комод - все своими руками.
   Молодые побыли два дня, обо всем договорились и уехали. А родителям кучу хлопот оставили. Теперь надо бочонок браги ставить, а иначе чем гостей поить, разве водки накупишься?
   Весь июль прошел в хлопотах. Катерина надумала стегать дочери новое ватное одеяло. У нее и атлас зеленый был припасен для этого дела. А как же, дочь на выданье, какое-никакое приданое надо готовить. Вот еще сатину зеленого купить на вторую сторону и ваты, и можно садиться за работу. Вата в магазине точно была, а вот будет ли сатин зеленый?
   Катерине повезло. Все купила, что нужно - и сатину, и ваты. Теперь надо раму попросить, кажется, у Антонины была, зимой, слыхать, стегали одеяло.
   В выходной Федор установил в комнате раму, Катерина позвала Антонину "на помочи" и сели они вдвоем стегать молодым новое одеяло. Натянули сатин - мелкими гвоздиками прибили к раме, на него настелили ровненько вату, сверху прикрыли атласом. А по атласу мелом нарисовали рисунок - завитушки всякие от середины и от углов. Теперь надо садиться за эти пяльцы и прошивать - вручную стежки класть по рисунку.
   Зоя тоже готовилась к Дашиной свадьбе и вязала ей новый подзор на кровать. Она недавно научилась вязать крючком и теперь он ловко мелькал в ее руках, выделывая замысловатую кружевную вязь. Подзоры пришивали к узкой простыне, которая стелилась по краю под покрывало так, чтобы кружева выглядывали. Вязали их обычно полосой с большими углами - прямыми или закругленными, и мастерицы выделывали такие узоры, ну просто загляденье.
   Мама с тетей Тоней все трудились над одеялом. У каждой на пальце наперсток, игла большая в руках, сидят с разных сторон и иглой вниз-вверх кладут стежки. И все больше проявляется выпуклых лепестков и завитушек - бугрится атлас, переливается зеленым изумрудом, ох, и одеяло будет у Даши!
   Иногда они тихо пели: "В низенькой светелке огонек горит, молодая пряха у окна сидит..." - запевала тетя Тоня, а мама подпевала вторым голосом: "Молода, красива, карие глаза, по плечам развита русая коса..."
   Мелькала в воздухе игла и тихо лилась песня...
   Или другую заводили: "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина..."
   И так хорошо и покойно было в доме от их песни, что и Васятка тихо возился в своем углу, и Нина, возвращаясь из школы, проходила тихо, бесшумно.
   А то соседки заглядывали - посмотреть, как идет работа, какое готовится приданое.
   - Ох, и мне надо стежить, - Соня Макеева всегда была завидущая, как у кого что увидит, и ей надо обязательно.
   - Стегай, кто ж не дает, - сказала Антонина своей родственнице, которую и сама недолюбливала.
   - Да одна разве управишься, приходи помогать.
   - О, милая, а покосы?
   - Вот видишь, как Катерине помогать, так и дел нет.
   - Так Катерина дочку замуж выдает, сравнила, жениха вон какого привозила - городского, не чета нашим. А ты свою Зинку еще пристрой сначала, не больно-то на нее женихи заглядываются, тогда и одеяло будешь стежить - все придем.
   Антонина может отбрить, это все знают, но и Сонька не уступит.
   - Найдет, не волнуйся, ты б лучше о своей дочке беспокоилась.
   - Да моей еще шестнадцать, чего об ней беспокоиться.
   Соня сердито зыркнула на Антонину, развернулась и ушла. Ее Зинке было уже девятнадцать, лицо в конопушках, да прихрамывает - нога одна короче другой. Так что с зятьями у Сони плоховато. Да и свой-то мужик у ней и росту маленького, и щупленький какой-то. Ну что ж, хоть плохонький, но свой. Без мужика тут не управишься. И с огородами, и с дровами женщине одной тяжко. Но Соня и сама боевая, она и есть в семье командир.
   Одеяло большое, работа долгая, в один день с ней не управишься. Уж и спина у Катерины занемогла, а работа все равно приятная, женская. Не часто вот так спокойно доводится сидеть, а когда вдвоем - и поговоришь, за разговорами и время незаметно пробегает. Антонина женщина умная, рассудительная, с ней и поговорить приятно. Стежок за стежком кладешь, и такая красота из-под твоих рук появляется. Катерина встала разогнуть спину да размяться, посмотрела на работу и осталась довольна.
   Как же - первую дочь замуж выдает, радости-то сколько. И человек неплохой нашелся - и поговорить, и посмеяться умеет. Понравилось у нас в поселке, сказал: поженимся, сюда переедем. Да разве из города переедет? Небось, так, для красного словца.
  
   ... Не успели оглянуться, и свадьба подоспела. Вся комната у Ерофеевых столами заставлена, гостей полон дом.
   - Горько! Горько! - больше всех надрывался Васька Збруев. Ох, и шумная семья, ох, и гомонистая! Даша в новом крепдешиновом платье - кремовое с редкими крупными цветами, смущалась и просительно смотрела на кричавших, чтобы не донимали их часто. Андрей держался браво, обнимал невесту и долго не выпускал из объятий.
   В углу стоял бочонок браги - двухведерный, а на столах красовались граненые стаканы, из которых и пили. Самогон здесь не гнали, а пили, как когда-то их предки - брагу. Ставили на сахаре и на дрожжах, поближе к печи, чтоб побродила, а потом кто ягоду добавлял, кто жженый сахар для цвета и вкуса, а кто мед, если удавалось разжиться.
   Закусок мудреных на столах не было, пироги да холодец, да огурцы, редька с луком и маслом постным, ну и еще горбуша жареная, хоть с рыбой здесь проблем нет. Пришлось ради такого события теленка зарезать, так что и мясо на столах было, значит, свадьба хоть куда.
   Шум и веселье заполнили дом до краев, гости дошли до кондиции, когда самое время песню запеть. Петь здесь любили и выводили мелодию старательно. Начинал обычно запевала - кто-нибудь с зычным мужским голосом, потом вступали остальные, в том числе и женщины.
   Семен Кондратьев допил содержимое своего стакана, вытер усы, подбоченился, поглядел на соседку и запел:
   - По Дону гуляет, по Дону гуляет...
   Тут вступило еще несколько голосов, два мужских и один высокий женский:
   - По Дону гуляет казак молодой...
   Семен все ведет и ведет главную партию, аж жилы на шее вздулись, но красиво выводит, черт! И еще голоса подхватили песню, теперь и прохожим слышно, что свадьба у Ерофеевых в полном разгаре. Да ведь еще и гармониста пригласили, Иван Безуглов немного припоздал, пока закусывал, но когда наконец взял в руки гармонь, на него шикнули - не мешай, пусть голоса одни звучат - хорошо поют!
   А когда песня кончилась, развернул Иван меха во всю ширь и заиграл барыню. Соня тут же подхватилась, платочек из рукава достала и пошла по кругу. А Васька Збруев за ней, да вприсядку, тут и другие бабы и девки повскакивали, а Катерина как раз из кухни пироги несла, и ее в круг вовлекли, а потом все на улицу во двор повалили. Тут и танцевать просторнее.
   Зоя смотрела на происходящее во все глаза. Ей разрешили сидеть за столом со взрослыми и даже бражки немного налили. А Нине поручили Васятку и она ушла с ним гулять, а потом к соседям. Зое было страшно интересно смотреть на взрослых, какие они здесь чудные и шальные, совсем не такие, как в обычной жизни. Но поют хорошо. Она смотрела и на Дашу с Андреем, но это ей не доставляло радости. У Зои было такое чувство, что Дашу у нее отобрали. И она уже заранее не любила этого Андрея, который был всему виной. Теперь у нее не будет той задушевной подруги и наперсницы, какой Даша была до сих пор. Зоя разумом радовалась за сестру, но чувствами не разделяла эту радость.
   К вечеру за столом оставались лишь самые стойкие. Васька Збруев схватил за грудки Кольку Киселева и дело чуть не дошло до драки, еле развели по разным углам, Ваську его зазноба Люська куда-то увела. Люська - приезжая, живет одна на квартире у Дорошенко, девка веселая, со многими уж погуляла, да замуж что-то не берут.
   Федор на радостях тоже перебрал и все подсаживался к зятю, что-то ему доказывая.
   Нина наконец отдала Васятку Зое и пошли с подружками гулять на сопку. На качелях покатались, потом с Раей и Шурой пошли вниз под горку, где в редком лесочке ягодами можно подкормиться. И вдруг слышат: недалеко в кустах кто-то сопит, и женский голос взвизгивает, то "пусти" говорит, то смеется, заливается.
   Девчонки подкрались поближе, глянули за кусты, и вдруг Нина видит, как там чья-то голая задница подпрыгивает. Нина отпрянула, а Шурка как захохочет и деру, остальные за ней. Пробежали обратно до горки, Шурка от смеха давится, Рая ничего не понимает, потому что не видела ничего, а Нина что-то видела, но тоже ничего не понимает.
   - Ну что, поняли что-нибудь, - спрашивает их Шура и смотрит ехидно. Она их постарше. - Да там Васька Збруев Люську свою обрабатывает. Эх вы, мелкота...
   Нина, кажется, что-то поняла, но не совсем. Поняла, что это что-то тайное, чего она еще не знает, но видение было не из приятных.
   - Фу,- сказала Нина, ей не хотелось больше об этом говорить. Она подхватила Раю за руку, - мы пошли домой.
   Шура ушла в другую сторону, к себе.
   Свадьба разошлась. Молодых отправили ночевать на сеновал...
  

Глава десятая

  
   Даша с Андреем решили поселиться во Владимировке. Андрею понравились радушные люди, добрая и гостеприимная теща, и жилье обещали. После свадьбы он сходил в контору, договорился по поводу работы, взяли его мастером на лесоразработки и пообещали квартиру. Жилье здесь у всех было казенное, строили в основном одноквартирные или двухквартирные дома, но было и несколько бараков, разделенных на квартиры. Вот в таком бараке недалеко от родительского дома и получили Даша с Андреем жилье. Вход отдельный, свой коридор и кладовка, а дальше две небольшие комнаты, точнее, одна из них - кухня, а другая - комната; по размеру кухня была чуть меньше комнаты, но и там поставили кровать на случай, если кто останется ночевать.
   Сестрички обрадовались, что Даша вернулась, теперь было к кому бегать в гости. Это обстоятельство утешило и Зою, но она все еще косо поглядывала на Андрея, изучая и разглядывая. Но Зое и самой оставалось недолго жить в родительском доме. В августе она сдала экзамены и поступила в педучилище. Вот так и поменялись они с Дашей местопребыванием. И самое обидное, что с этого года во Владимировке открыли семилетку, а Зое уже не придется дома учиться. Но Нине повезло - ей не надо с десяти лет ходить пешком в Агнево.
   Поселок разрастался, главную контору леспромхоза перевели сюда и тут теперь восседало управление во главе с директором. Начали строить новую большую школу. Это радовало. Огорчало лишь то обстоятельство, что строили ее на сопке, на той поляне, где раньше играли в лапту. Другой такой поляны теперь не найти, ведь вокруг школы будет еще двор. Нина с подружками бегали к стройке и наблюдали за работой. Одни мужики обтесывали топорами бревна, а другие складывали из них стену, перекладывая паклей для уплотнения. Кругом валялось много соструганных щепок, и некоторые из них были довольно внушительных размеров. Щепки им разрешалось брать на дрова. И тогда они приходили с веревками, укладывали большие щепки в вязанку и уносили домой. Больше всего Нине нравилось, как пахнет свежеструганым деревом. От щепы и от бревен шел какой-то чудесный аромат! Веяло чем-то новым, праздничным и от этого было радостно на душе. А бревна все везли и везли, благо в этом недостатка здесь нет, кругом леса. Они бегали по бревнам, балансируя руками, пока на них не цыкали мужики и не отгоняли прочь, чтобы не мешались.
   Школу обещали сдать к первому сентября, но строители говорили: вряд ли успеют, хотя бы до снега закончить.
  
   Лето 51-го года было сухое и жаркое. Вволю купались в речке, быстро поспевали овощи и ягоды в лесу. Но как часто бывает в сухое лето, случился лесной пожар. Вначале заметили дымок на лесистой сопке, что за Лобановкой, и люди поняли: в лесу пожар. С каждым днем дыму становилось больше, уже и в поселке запахло дымом, и разговоры о пожаре все тревожнее. Он захватывал все большие и большие куски леса и двигался к поселку. У магазина или у почты, где собирался народ, только и разговоров, что о пожаре. Говорили, что мужиков с лесозаготовок поснимали, уж сколько дней борются с пожаром, а он все не сдается. И с каждым днем горело все ближе.
   В одно утро проснулись - сильно пахнет гарью, даже синева в поселке видна. Паника пошла по поселку. У конторы собрался народ, женщины кричали:
   - На дома скоро перекинется, сгорим все, что делать будем?
   Некоторые даже плакали от страха, что может случиться непоправимое.
   Долго гомонили и порешили: мобилизовать и домохозяек, кто может, и взрослых школьников.
   Нина стояла недалеко от своего дома и вместе со всеми переживала от тревожных сообщений о пожаре, надвигающемся на поселок. И когда бросили клич: "Берите ведра и идите помогать!" - Нина сорвалась и тоже побежала домой за ведром.
   - Мама, дай мне ведро, я пойду на пожар!
   - Ты что, сдурела! - грозно посмотрела Катерина на дочь. - Да разве можно таким маленьким на пожар идти? Взрослых звали, а не таких соплюх, как ты. Горящяя лесина как ухнет, так от тебя костей потом не найдешь.
   Нина приуныла. В ней кипел такой порыв, что она чувствовала себя стреноженной лошадью, остановленной на полном скаку. Мама тем временем взяла Васятку и пошла в магазин, строго наказав Нине:
   - Не смей уходить! Дома оставайся.
   Нина ходила взад вперед по двору и никак не могла переключиться на что-нибудь другое. Даже на гигант не хотелось идти кататься и даже за малиной, куда звала ее Лида. В голове у нее были мысли только о пожаре. Как же так! Ведь и она могла бы носить хотя бы по полведра и помогать всем людям. Как же можно сидеть дома, когда такая беда?
   Она не выдержала, схватила ведро, забежала за Раей, и вместе они помчались на Лобановку в ту сторону, откуда валил дым, и даже порой виднелось пламя. Рая старше Нины на два года и с ней не так страшно. Шли туда, в гущу леса, куда ни разу еще не углублялись. И вот наконец стали попадаться люди, а еще чуть дальше на взгорке увидели горящий лес. Мужчины валили деревья навстречу огню, чтобы сбить пламя, другие рыли чуть поодаль канаву, чтобы отделить горящий лес, и кидали землю в сторону огня.
   Внизу протекал ручей, и люди, преимущественно женщины и старшие школьники, носили ведрами воду и поливали горящие деревья. Нина с Раей тоже включились в работу. Зачерпнув полведра, перекосившись под его тяжестью, Нина несла его вверх. Вылила воду на горящую траву и сбежала вниз, к ручью. Снова тащила ведро вверх, от натуги закусив губу, но молчала и не жаловалась. Всеобщий энтузиазм захватил девочек и они трудились изо всех сил. Нина даже гордилась: вот она какая, помогает в таком серьезном деле. Взглядывая на горящий на горке лес, останавливалась, пораженная величественной и страшной картиной. Огонь полыхал, жутко было смотреть, как огромные деревья охвачены пламенем, оно плескалось по стволу, перебегало на ветки, те вспыхивали, трещали и падали. Слышались голоса людей, уханье падающих деревьев, снопы искр. О запретах мамы она совсем забыла...
   Но тут, откуда ни возьмись, вынырнул Андрей, чумазый, лицо в саже, на черта похож, и уставился на Нину.
   - Ты что тут делаешь?
   Нина остановилась и поставила тяжелое ведро.
   - Помогаю...
   - Да ты что?! - Он глянул на Нину, потом на Раю, остановившуюся рядом с ней. - А ну марш отсюда, шмакодявки! Ишь чего придумали! Да разве детям здесь место? Сейчас же уходите, а не то свалится горящее дерево на вас - будет вам тогда фейерверк.
   И так он зло смотрел на них, так сердито кричал, что ослушаться они не посмели и, вылив воду, поплелись домой.
   Подходя к дому, Нина все-таки вспомнила, что мама не велела ей ходить на пожар. Но она ведь не смотреть ходила, она помогала. Наверное, мама простит ей, когда она расскажет, как трудилась она на пожаре.
   А Катерина, не найдя дома дочь, сильно разозлилась и, конечно, забеспокоилась. Шутка ли, такой девчонке на лесной пожар идти, да там и взрослым страшно. А может, гулять ушла на сопку?
   И так она нервничала, ожидая дочь, не зная, где она, ну просто вся извелась. Не дай Бог, действительно на пожар убежала. Там и погибнуть можно. Еще этого ей не хватало, мало она детей похоронила. Нина была самым трудным ее ребенком, а потому и самым дорогим. Ведь они обе едва выкарабкались, едва избежали смерти. И вот теперь...
   И когда во дворе показалась чумазая Нина с ведром, она все поняла.
   Нина улыбалась, с надеждой и тревогой глядя на мать.
   - Ты где была?
   - На пожаре...
   - Я тебе что сказала?
   - Мы знаешь, как помогали, мы с Раей воду носили, как все...
   Мама молчала. Лицо ее было таким же строгим и нисколько не смягчилось.
   Больше ни слова не говоря, она встала и пошла в сени. Нина с тревогой следила за ней. Через минуту мама вышла с веревкой в руке...
   Ох, и досталось же Нине! Ох, и порка была. Еще ни разу в жизни ее не пороли веревкой, разве что рукой мать иногда шлепала или полотенцем, а тут... Мама хлестанула ее три раза, приговаривая: "Вот тебе пожар! Будешь знать, как на пожары бегать!", и решила, что хватит. Нина молча и стойко перенесла экзекуцию, а потом забилась на летнюю кухню, сидела в уголке и плакала, но обиды на маму не было, все-таки она ее не послушалась и там действительно очень страшно. Вспоминала горящую стену леса и сама удивлялась, как она решилась пойти туда.
   Поселок жил в тревоге, с надеждой ожидая дождя. Но дождя все не было. Поздно вечером, когда стало смеркаться, Демьяновна взяла икону и вышла во двор. Молчаливая и суровая, в черном платке, сильно постаревшая за последние годы, она шла, не глядя по сторонам, лишь слегка шевеля губами. Кликнула еще несколько старух, у кого иконы водились, и пошли они на сопке вокруг бараков, совершая молитву и призывая Господа помочь им и послать дождь. Из домов вышли женщины и дети и с надеждой смотрели на эту процессию, шествующую в надвигающейся темноте. Совершив круг, Демьяновна дошла до своего крыльца, повернулась с иконой в сторону пожара, перекрестила, что-то нашептывая, затем поклонилась по трем сторонам света и ушла в дом. За ней разошлись по домам и другие старухи с иконами, а потом и прочий люд.
   К утру пошел дождь...
  
   К концу лета в поселке стали поговаривать, что скоро привезут движок и в дома проведут электричество. А пока по вечерам зажигалась керосиновая лампа и семья кружочком усаживалась у стола вокруг лампы. А если надо было пойти в другую комнату или в кладовку, то зажигали свечу.
   В сентябре прошел слух, что движок уже привезли, и в дома стал ходить электрик прокладывать провода. Народ шушукался, советовались, расспрашивали - много ли денег будет стоить, некоторые только в одну комнату провели, хватит, мол, не господа, денег не наберешься на это электричество. На улице появились столбы, а на столбах мужики стоят, уцепившись какими-то странными железными штуками, приделанными к ногам, как выяснилось позже, это называется "когти", они с этими когтями по столбу как по лежащему бревну подымаются. Среди них и Юра Кондратьев. Там, наверху ставят белые керамические изоляторы и через них провода тянут. Детишки крутятся рядом, очень все интересно.
   И вот осенним вечером, когда уже смеркалось, Федор, как обычно, почистил газетой стеклянный колпак от керосиновой лампы, подрезал фитиль, подлил керосину в лампу, отвертев предварительно голову лампы, чтобы можно было туда керосину налить, и зажег. Сидели обычно на кухне у большого стола. Подкрутил фитилек, чтоб не чадил и горел ровно, тут и Нина с уроками за стол уселась, нет бы уроки сделать, когда светло, так где-то пробегала. А уж лампочки все в потолке ввинчены, со дня на день электричества ждали. И тут вдруг как вспыхнет лампочка под потолком, как засияет! Комната вся засветилась, во всех углах видать!
   - Ура! - закричала Нина, за ней Васятка - запрыгали, глаза светятся от счастья. Побежали в другую комнату, и там светло, все кровати видно и даже под столом все видно и под кроватями, куда на Крещение крестики кидали, что из лучины делали с мамой, чтобы черт ногу сломал.
   Катерина крестилась, а и сама радовалась - в доме, как днем! Вот это да!
   Теперь по вечерам Нина делала уроки в комнате, а родители сидели обычно на кухне и своими делами занимались. А в двенадцать часов свет гас. Сначала мигал, минут за десять, это Юра Кондратьев, бывший Дашин жених, который заведовал теперь "электростанцией", как он ее называл, предупреждал, что скоро полночь и карета может превратиться в тыкву.
  

Глава одиннадцатая.

  
   Весенняя распутица длилась долго. Грязи на улице по колено, только в резиновых сапогах и можно ходить. Вдоль всей улицы проложен дощатый тротуар, но если на другую сторону перейти, то все - топай по грязи. И дети, и взрослые - все ходили в сапогах, кто в резиновых, кто в кирзовых. И так. пока не подсохнет.
   В апреле, к дню рождения Ленина Нину и ее одноклассников принимали в пионеры. Уже год они с гордостью носили октябрятские звездочки, и вот теперь приближался торжественный момент, когда им повяжут красные галстуки!
   Нина почти не дышала, стоя в строю одноклассников в широком коридоре школы. На ней белая блузка, черная юбка, строго в линейку выстроился второй класс.
   И зазвучало:
   - Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь!
   Дружно звенели юные голоса, немного дрожавшие от волнения, но хорошо, что говорили все хором, если бы пришлось одной, Нина умерла бы от страха.
   И вот к ним подходят пионервожатые, повязывают алые галстуки и пристегивают пионерские значки: звездочка, а сверху будто пламя костра. А они - новоиспеченные пионеры отдают им рукой салют. Это так красиво! И так все здорово!
   Теперь они будут принимать участие в пионерских линейках. А вожатой у них ученица 6-го класса Вера Ярцева. Это им объявила Анна Сергеевна, когда они вернулись в свой класс.
   - Вера хорошо учится, активная пионерка, - говорила Анна Сергеевна, поглядывая то на класс, то на Веру.
   Вера жила в другом конце поселка, и Нина не очень ее знала, да к тому же она была гораздо старше. Но это даже лучше, тех, кого давно знаешь, как-то и слушаться не хочется.
   Домой шли вместе со Светой. Красные галстуки развевались на них, для этого пальто были специально расстегнуты, и все встречные обращали на них внимание.
   "Пионер - всем ребятам пример, - думала Нина. - Теперь надо особенно стараться: и учиться хорошо, и с дисциплиной чтоб было все в порядке. Мы ведь ленинцы, а Ленин вон какой умный был!"
   В этот день Нина была счастлива.
   А потом снова пошли будни, снова грязь, дожди и лужи. В мае в реке сильно поднялась вода, и в грязном, ревущем потоке было не узнать тихую и смирную речушку, какою она была летом. Напротив дома Ерофеевых летом на реке открывалось много валунов - гладких, отполированных большой водою, разнообразной формы, с лунками и всевозможными выемками. На плоских камнях женщины располагались с бельем, выполаскивая его в проточной воде. А дети ходили меж камней, выискивая мальков, заплывавших в камни погреться на мелководье. Можно было загнать какого-нибудь малька в лунку меж камнями и руками поймать. Ну так, ненадолго, подержать немного в ладошках прямо с водичкой и отпустить. Очень интересно гоняться за ними.
   А сейчас вода покрыла все валуны, как будто их там никогда и не было, и ревела так, что ночью даже в доме было слышно. В сопках таял снег, ручьи бежали в реку, и мчалась она дальше, к морю. И тогда шел сплав леса. В это время детей к реке не пускали, да и самим страшно было к ней подойти. И часто на камнях, тех самых, что обнажались летом, бревна начинали застревать. В какой-то год это была коса, с протокой на глубоком месте, а иногда реку перегораживало полностью. Тогда это называлось - залом. Бревна торчали в беспорядке, на них застревали другие - еще и еще, и это нагромождение перекрывало всю реку. Тогда приходили мужики с баграми и растаскивали их.
   Нина смотрела в окно на торчащие на реке бревна. Ну и ну! Всю реку перегородило. Теперь можно не по мосту, а прямо по бревнам на ту сторону реки перейти.
   Дома никого не было, уроки Нина сделала и думала: куда бы ей пойти? И так заманчиво ей показалось перейти прямо по бревнам на ту сторону, что она тут же выскочила из дому. Взяла в чулане веревку, можно заодно хворост принести, мама говорила - дров мало осталось. Вот она ей и скажет, что пошла на ту сторону за дровами.
   Ступив на бревно, Нина немного замешкалась. Мама строго-настрого запрещала ходить по бревнам во время сплава.
   Ведь их может разнести в любой момент, - говорила она ей, - ухнешь в грязную, холодную, разбушевавшуюся реку, и костей не соберешь.
   Но река выглядела притихшей, словно усмиренной, бревна улеглись прочно и не шевелились, и Нина решительно зашагала дальше.
   Ох, что тут творилось! Где-то бревна лежали, а где-то стояли торчком, в одном месте образовалась довольно большая треугольная полынья и можно было пройти только рядом с водой по лежавшему бревну, потому что дальше они торчали как попало. Успешно пройдя этот опасный участок, Нина благополучно преодолела остаток пути и оказалась на противоположном берегу.
   Ну вот! Так быстро, и она уже на другой стороне. А к мосту еще долго идти надо, а потом обратно по тому берегу, пока сюда доберешься, вон сколько надо пройти. Довольная благополучным переходом, Нина пошла по тропе в ближайший редкий лесок. Людей нигде не видно, в это время даже по мосту стараются на другую сторону реки не ходить, бывает, что вздыбившимися бревнами и мост сносит, и останешься, как на острове. Но от этой пустоты было как-то особенно таинственно и интересно. Она шла дальше, и за редкими деревьями ей чудилась сказка, может быть, сейчас промчится Иван-царевич на сером волке, а может быть, Красная шапочка выйдет к ней из лесу. Когда никого нет, можно особенно дать волю фантазии и представлять себя то в сказках, то в каких-нибудь приключениях. Вот сейчас у горы могут появиться пираты, там, в пещере у них спрятан клад. Но никто не появился, лишь невдалеке прокаркала ворона, и снова все стихло.
   По дороге она подбирала валявшиеся сучья, длинные ломала, наступив ногой на середину, чтобы лучше уложились в вязанку. Но одна палка оказалась очень крепкой и как Нина ни старалась, никак переломить ее не смогла, а выбрасывать было жалко, и она уложила ее в вязанку. Ну, подумаешь, торчит, все равно нести можно. Вязанку она оставила на полянке, а сама еще немного побродила. Вон там летом будут цвести незабудки, это болотце станет голубым от цветов. А там, у горки есть черная и красная смородина, туда она придет позже.
   Наконец ей стало немного жутковато от пустоты и безлюдья, и она вернулась на поляну. Вскинула вязанку дров на плечо и двинулась в обратный путь к реке.
   На реке все в порядке, бревна торчат, как и раньше, и она пошла так же, как шла сюда.
  
   Катерина пришла в дом вместе с Дашей. Дом оказался закрыт, Нина куда-то ушла. Ну, значит, уроки сделала, Катерина за нее не беспокоилась, девчонка ответственная, за ней и следить не надо. Поставила сумку, что принесла из магазина, на лавочку у печки, глянула в кухонное окно, выходящее в сторону реки, и похолодела: там, среди бревен мелькнула фигурка ее младшей дочери. Неужели!
   - Даша, иди посмотри, кажется, Нина там идет по бревнам?
   Даша прильнула к окну рядом с матерью.
   - Да, она. Вот дурочка! Это ж надо додуматься!
   Катерина не отрываясь следила за дочерью, прильнув к окну, словно мысленно помогая ей пройти благополучно. И вдруг Нина исчезла из поля зрения. Катерина вскрикнула:
   - Ну все - утопла, утопла! - закричала она, но не могла двинуться с места - ноги ее парализовало. "Нет! Нет! Этого она не перенесет, сколько можно!" - пронеслось в голове и тяжким грузом навалилось на сердце.
   Даша выскочила из дома и помчалась к реке. Туда уже бежали и другие люди, шедшие мимо реки на сопку и приметившие девчонку на бревнах. Когда Даша добежала до того места, где упала Нина, то увидела, что она жива и барахтается в грязной воде в какой-то треугольной полынье, образованной бревнами. За ее спиной - застрявшие у бревен дрова, а одна длинная палка легла двумя сторонами на углы треугольника, в углу которого Нина барахталась, и держала ее. Вместе с другими людьми Даша вытащила посиневшую дрожащую сестру и повела ее домой. Ругать ее сейчас не было смысла, она и так вся дрожала от холода и страха.
   Когда Катерина увидела в окно, что Даша ведет живую Нину, силы наконец вернулись к ней, она выскочила из дому и пошла к ним навстречу. Встретила их на берегу, прижала к себе дочь и вместе с Дашей повели ее домой.
   Дома сняли мокрую одежду, растерли ее спиртом. Катерина даже ругаться на дочь сильно не могла, уж так перепугалась.
   - Ну как ты могла пойти на ту сторону! Ведь сколько раз говорили, что нельзя ни в коем случае.
   - Да они уже несколько дней стоят, эти бревна, что им сделается... - Нина вдруг заревела, страх снова вполз в нее, когда она представила себя бултыхающейся в той грязной холодной воде. - Это все палка... она торчала из вязанки и стукнулась о бревно...
   Оказалось, что та самая палка, которая ее спасла, на самом деле повинна и в том, что Нина оказалась в воде.
  
   После сплава по весне первое дело - черемша. Чуть листочки проклюнутся, травкой земля зазеленеет, и черемша тут как тут из земли полезла.
   Отец любит черемшу и, как только она появляется, сразу дочерям, теперь только Нине:
   - За черемшой сходила бы...
   Значит, надо подруг созывать, одна не пойдешь.
   В воскресенье утром Нина побежала на сопку, там жили ее самые близкие подруги. Встретила Шуру.
   - Привет! Пойдем за черемшой.
   - За черем-шо-ой, - нехотя произнесла Шура. - А мы в выбивалы играть собирались. Райка с Лидой должны скоро мячик принести.
   Да, с Раей играть одно удовольствие, Нина это хорошо знает. Ох, и здорово она мячи ловит!
   - А мы давай и их за черемшой пойти уговорим, а после обеда в выбивалы все поиграем!
   Вдали как раз показалась Раина фигура. Нина заговорщически подмигнула Шуре, видя, что та уже склоняется к ее плану.
   Рая приблизилась к ним, стукнула мячом о землю и, перекинув через него ногу, стукнула еще раз.
   - Во, какой мячик крепкий и прыгучий! Ох, и попадет он в кого-то...
   Нина с Шурой следили за мячиком, и тут Нина сказала:
   - Мы решили вначале за черемшой сходить. А после обеда поиграем. Пойдем с нами?
   - И земля подсохнет, посмотри, как сыро, упадешь, перепачкаешься, - поддержала ее Шура.
   Рая посмотрела на обеих подружек.
   - Ну что, значит, за ножичком домой надо возвращаться и за сумкой.
   - Бежим вместе! Встречаемся у моего дома, он как раз посередине и по пути.
   Нина взяла Раю за руки, и они помчались вниз с сопки.
   Минут через двадцать уже впятером шли они по мосту, что к югу от поселка, там, за рекой в лесу много черемши. Шагать надо километра два, но компанией идти не скучно. Рая прихватила с собой младшую сестру Лиду, да еще соседку Катю, и теперь все топали в резиновых сапогах, весело переговариваясь. Черемша растет в болотистых местах, там без сапог никак не обойтись.
   Позади осталось кладбище, и пошли рассказы, навеянные этой темой. Шура рассказывала какие-то страшилки:
   - И оттуда вылезает черная, черная рука... И как схватит ее за горло!
   Самая младшая Лида визжит от страха.
   - Да ну вас, с вашими страшилками! - вскричала Рая. Давайте лучше песни петь.
   ... Орленок, орленок,
   Взлети выше солнца
   И степи с высот огляди...
   Нина запела вслед за Раей, топать с песней было легче и веселее, за ними подхватили и другие. Так дошли они до места, где надо было сворачивать с дороги и углубляться в лес. Лес еще совсем голый, недавно проснувшийся и безрадостный, лишь немного побуревший на опушках. Немного прошли, и вот они, болотистые поляны, где растет черемша. Рви, сколько хочешь.
   Рассыпались по поляне и стали кто ножичком резать, а кто не запасся, просто руками рвать. Вначале в рот, сжевать вот так - сочную, свежую! Хоть и морщились - немного жгучая, но все равно здорово - первый весенний витамин!
   Под ногами хлюпает, но резиновые сапоги спасают. Птицы уже весну почуяли, щебечут, переговариваются, гнездами озабочены, пора потомством обзаводиться.
   Нина ножичком запаслась и теперь нарезала душистую черемшу и горсть за горстью складывала в тряпочную сумку, висевшую на руке. Перекрикивались, переговаривались, Катя зацепилась за ветку и чуть платье не порвала, а Шура с Раей смеялись, глядя, как она никак не может отцепиться от куста.
   За час полные торбы черемши нарезали. Потом присели на сухом пригорке, по куску хлеба достали и наелись свеженькой, только что сорванной черемши: стебли сочные, тугие, листья лишь наполовину развернулись - яркие, зеленые!
  
   После обеда, как и договорились, играли в выбивалы у Раиного дома. Прочертили на земле две черты, внутри одна команда и по ней бьют, а вторая стоит на черте по двум сторонам и должна выбить игроков из круга. Мяч то перекидывают друг другу, чтоб неожиданнее стукнуть, то бьют по игрокам, бегающим внутри поля. Если мяч стукнул и упал - выходи. А если поймали мяч, команде очко. При попадании очки снимаются.
   Ловчее всех мячи ловит Рая. Нина от нее в восхищении. Ее никак не выбьешь. В пояс ударишь мячом, она его в охапку поймает, ниже ударишь, она чуть присядет, руки запахнет, и опять мяч у нее. В плечо стукнешь, она руками - щелк и захлопнула, мяч у нее в руках. Только быстро и неожиданно, сбоку ее можно выбить. Да и разворачивается она быстро, следя за мячом. Реакция необыкновенная! Столько очков зарабатывает! А Нина пока только учится ловить так, как Рая. Нина поняла, что надо сосредоточиться, и движения должны быть быстрыми и точными.
   Земля подсохла, Нина переобулась в туфли и теперь бегала и разворачивалась ловко и легко. Сегодня они с Раей в одной команде. Это здорово! Бегают в игровом поле, успевай только разворачиваться, когда мяч перелетает через них. Те, кто бьют, все время кричат:
   - Давай, давай, мне давай! Куда ты бьешь, мазила?
   А Рая уже три очка заработала, значит, теперь три попадания они могут выдержать. А вот и Нина поймала мячик в охапку! Быстро руки к телу, чуть присела, и вот он - мяч! Но в следующий раз ей здорово врезали по плечу тем самым упругим мячиком, которым хвасталась Рая. Сморщившись от боли, Нина поймать его не успела. Играли до самой темноты, когда мяч уже совсем не было видно. Нина плелась домой, изрядно обессилев и от похода за черемшой, и от игры. Но играли здорово! Да и вообще, день удался на славу!
  

Глава двенадцатая

  
   Пыльная дорога огибала речку, и по ней двигались две девичьи фигурки. Одна постарше, совсем уже девушка, а другая - школьница лет девяти. На плече тяпки, и движутся они явно в сторону огородов.
   То были Зоя и Нина. Зоя, прибывшая на каникулы после первого курса педучилища, снова впряглась в знакомые домашние дела. А дел хватало. Нина теперь тоже помощница. Вместе они уже пропалывали тяпками все огороды, засаженные картошкой, это на первый раз - от травы освободить. А когда побольше картошка подросла, надо снова идти с тяпками, и все вручную окучивать. Мама дома по хозяйству возится, грядки рядом с домом пропалывает, а дальние огороды все на них.
   Нина, подрастая, все больше привязывалась к старшей сестре. С нетерпением ждала ее на каникулы, а уж летом - целых два месяца вместе! И на огороды ходила с удовольствием, и работа была им вдвоем не в тягость. Вот и сегодня встали утром, позавтракали, тяпку на плечо и пошли на огороды. Солнышко печет, а они идут себе вдвоем по дороге, разговаривают.
   Зоя теперь городская, столько интересного может рассказать, что у Нины душа замирает. Ей тоже хочется в город поехать и посмотреть все своими глазами: и Горсад, куда Зоя ходит на танцы, и театр, и Педучилище, где они учатся. Но мама говорит, что еще рано, надо ведь пешком до катера идти пятнадцать километров по сопкам. Нина уверяет, что дойдет, но мама ни в какую. Говорит: "На следующее лето будет тебе десять лет, вот тогда, может быть, и отпущу".
   Ну, вот и он - самый большой огород, что находится в дальнем углу, там, где сливаются две реки. Главное - его одолеть, тогда половина работы сделана.
   Встали с краю, окинули взглядом поле битвы за урожай, и за работу. Зоя берет три ряда окучивать, Нина - два.
   - Ну что, погнали?
   - Погнали! - бодро говорит Нина.
   Ноги стоят широко вокруг куста, тяп-тяп - нагрести кучи к каждому кусту, да приловчиться, чтоб из одного положения со всех сторон окучить. Солнце палит, пыль вздымается, ситцевые платьица то вздуваются, если ветерок, то прилипают к телу, если тишь, лоб вспотел! Еще усилие, и достигли противоположной стороны.
   - Фу! - выдохнула Нина, вытирая пот со лба. - Я закончила.
   Зоя, одолев свои три ряда, встала рядом с Ниной на краю огорода, улыбнулась и скомандовала:
   - Бросай работу, пошли купаться!
   С Зоей хорошо работать, не то, что с мамой. С ней никогда не скучно, она и поработать горазда, и порезвиться. Перебежав полосу редкого подлеска, отделявшего огород от реки, они на ходу скинули платья и - в речку. Зоя бросается сразу, поднимая снопы брызг, а Нина медлит, вода холодная - боязно. Но потом, осмелев, приседает, по плечи погрузившись в воду, затем с писком выпрыгивает из воды и погружается снова. Речка здесь каменистая, неглубокая, лишь протока посередине поглубже, там они и плавали.
   - Ну, все, за работу пора! Вылезаем!
   Зоя вышла первой из воды, Нина за ней.
   Два огорода у речки - хорошо, до реки догнали и бултых в воду - купаться. Окунулись, смыли с себя пот и пыль, взбодрились и снова за работу. Теперь туда и обратно прогнать ряды и снова в речку! Здорово! И поработали, и накупались!
   Зоя, чтобы не терять времени даром, обед взяла с собой. Чем ходить туда-сюда километр домой, лучше быстрее работу закончить. Да и на травке в обед поваляться лучше, чем топать по дороге.
   К вечеру решили огород закончить во что бы то ни стало. И вот уже финиш близко, но устали здорово. И речка не помогает, нырять в нее стали реже, лучше просто присесть с краю и отдохнуть. Нелегкая это работа - тяпками целый день махать.
   - Сегодня на танцы ты уж точно не пойдешь, - ехидно улыбнувшись, сказала Нина.
   - Ой, не говори, ножки болят, - согласилась Зоя.
   Через неделю закончили со всеми огородами и даже Даше помогли, втроем у нее быстро управились. Два дня отсыпались на сеновале, утром мама не будила, спали, сколько хотели, закончив серьезную работу. Но... с огородами закончили - покосы начались. Отец косит, а Зое с Ниной надо идти сено ворошить да из кустов выносить.
   И сегодня мама разбудила их раньше обычного.
   - Зоя, Зоя... - мамина голова высунулась в проем крыши, - вставать пора...
   Зоя потянулась, пощипала Нину за бок.
   - Вставай, заяц, нас снова ждут трудовые подвиги.
   Покос, куда они должны идти, далеко, и надо выходить пораньше, иначе ничего не успеть. Утро раннее, зябко еще, идут они вдвоем, грабли на плече. Кое-где в низинке истаивают последние клочья утреннего тумана. Тишина. Как ушли за поселок, людей совсем не видно, никого не встретили. Пока по широкой дороге шли - ничего, а как свернули и пошли по тропе вглубь леса, страшновато стало. Нина по сторонам озирается, и Зоя притихла. Как бы с медведем не встретиться. Рассказывают иногда случаи, как на медведя напоролись. А где-то в глубине души даже хочется медведя встретить, это ж такое событие, на всю жизнь запомнишь! Вон мама с папкой ходили на другой покос, который еще дальше в сторону города, рассказывали: собирали сено - стог складывать, это родители всегда делали, и вдруг слышат - в лесу сучья трещат, и кто-то тяжелый в их сторону движется. И выскочил прямо на поляну, на покос - медведь! Ух-ух, пыхтит, бежит! Мама так испугалась, что плохо помнила, что было дальше. Дальше отец рассказывал:
   - Мать присела, к дереву прижалась, а медведь глянул на нас и мимо побежал, в другой стороне в лесу скрылся. А минут через несколько появился Петр Ярцев с ружьем, он, оказывается, и спугнул медведя, который спал себе мирно под лесиной.
   Разные истории про медведей рассказывали, кто видел, как он в реке на мелководье стоял и горбушу ловил, кто видел, как на малиннике ягодкой кормился, но это все в дальних лесах, близко к поселку они не подходят.
   - Тихо как, и людей никого не видно, - оглядываясь, сказала Зоя. - Так и с медведем можно столкнуться...
   - Вот бы увидеть! - воскликнула Нина.
   - О, смелая нашлась! Да небось штанишки полные были бы, - засмеялась Зоя.
   - Близко столкнуться, конечно, со страху помрешь, а вот издалека бы увидать!
   - Да, так он тебе и встанет, как в зоопарке, смотрите, мол, на меня.
   И вот пришли на покос, смотрят: старый пень с краю весь разворочен. Вот тебе на!
   - Смотри, смотри, - Зоя оглядывала трухлявый пень, - никак, медведь разминался?
   - Да, и следы от лап даже заметны... - почти шепотом проговорила Нина.
   - Сейчас тебе будет долгожданная встреча.
   Нина уцепилась обеими руками за Зоину руку повыше локтя, но испуга не показывала.
   - А я на дерево заберусь, - Нина оглянулась, ища подходящее дерево.
   - Так он же по деревьям запросто, и лапкой тебя снимет: "Поди сюда, милая, я тебя съем".
   Обе сестрички засмеялись, потом стихли, вслушиваясь в тишину. Но нигде ни шороха, ни скрипа, только птички чирикают. Оглядывались, прислушивались, а вдруг медведь где-нибудь недалеко? Тишина, нигде ничего, никаких посторонних звуков. Что делать? Не уходить же обратно, шли в такую даль, да и сено сопреет, перевернуть его надо.
   - Ну, мало ли, ночью, наверное, был, днем где-нибудь в лесу отсыпается, - Зоя подбадривает младшую сестру, ответственность за работу лежит на ней. Выходит на поляну и зычно произносит: - Пошли работать!
   - Пошли! - кричит Нина, отгоняя страхи громким призывом.
   Взяли грабли и начали валки сена переворачивать, и так рядок за рядком. Солнце поднималось все выше и становилось жарко. Стерня чуть колет босые ноги, тапочки оставили с краю, босиком приятнее. Вкусно пахнет сеном. Теперь через пару дней, когда сено просохнет, надо будет его сгрести, а отец с матерью сложат его в стог. Рядом болотце подсохшее, в таких болотцах черемша вырастает, за ней ходят ранней весной, когда первые травы появляются. А сейчас в этих болотцах морошка поспела.
   - Валки перевернем, потом пообедаем, - говорит Зоя.
   - А потом?
   - А потом из кустов сено будем выносить.
   - А морошку кушать когда?
   - Покушаем, не боись... Зоя резво взмахнула граблями, потом глянула на Нину. Нина, похоже, устала. - Вот сейчас пойдем и покушаем.
   Зоя кинула грабли и побежала в лесок.
   Обрадованная Нина кинулась вслед за ней, перепрыгивая через валки. Ноги слегка утопают во мху, но болотце уже почти совсем высохло, лишь кое-где пружинит, а можно с кочки на кочку перепрыгивать. А над болотцем синие стрекозы летают.
   Здесь, на этом покосе морошка желтая, верх чуть розовый, а бывает красная, чуть в бордовый цвет, но желтая нежнее и крупней. Сидят ягодки на маленьких кустиках, только наклоняйся и рви.
   - Цветы, цветы! - раздается голос Нины, - Зоя, смотри, какие красивые.
   - А-а, это ирисы.
   На краю болотца на высоких стеблях красовались бледно-сиреневые цветки, с легкой желтизной по краям.
   - Давай нарвем, дома поставим в вазу.
   - Нести далеко... - скривилась Зоя, но, увидев огорчение сестры, смягчилась. - Ну, ладно, когда будем уходить, сорвем.
   Полакомившись ягодой, снова принялись за работу. Работы здесь на целый день.
   - Нина, идем платки на голову наденем, а то головку напечет.
   Зоя пошла к сумке, достала белые платки, накинула на голову и завязала сзади. Теперь уж ничего в ней не осталось от городской студентки. Снова замахали граблями, переворачивая душистое сено.
   Но Нина, похоже, опять устала и плюхнулась на сено.
   - Давай поваляемся немного, нельзя же все время работать и работать...
   Зоя и сама готова на солнышке понежиться и, поглядев на Нину, пристроилась рядом.
   Солнышко припекало, в траве верещали кузнечики, а по небу неслись облака. Хорошо вот так лежать и о чем-нибудь мечтать. "Куда они плывут, и что они еще увидят? - думала Нина, глядя на облака. - Наверное, на материк поплывут. Интересно, буду ли я когда-нибудь на материке? Там ведь много больших городов, вот бы пожить в таком городе. Ходить в театр, в музей, увидеть Москву, Кремль... Нет, наверное это никогда не случится..."
   - Ну, встаем! Давай закончим переворачивать, и можно обедать, - вскочила Зоя и прервала мечты на корню. - А после обеда нам еще из кустов сено вытаскивать.
   На обед пристроились на опушке, возле березы, где посуше. А на обед, как всегда: яйца вареные, огурцы и хлеб. Зоя яйца вареные не любит, ей не нравится, что они такие скользкие и блестят, но есть все равно приходится, больше нечего.
   После обеда принялись скошенную траву выносить из кустов на поляну, чтобы быстрее просохла. Отец в выходной много накосил, вот теперь им свою часть работы надо выполнить. Для этого с собой взяли веревки - вязанки делать.
   Зоя положила веревку петлей, на нее охапками сено навалили, стянули, как следует, теперь вязанку эту на спину и неси, а что по дороге просыплется, потом граблями надо собрать.
   Если за один день управились, то с граблями на плече вечером домой, в обратный путь, а если нет, грабли можно и здесь оставить, спрятать в укромном месте. Но лучше за один день все сделать, тогда денек можно отдохнуть, с подругами погулять, а через день на следующий покос идти. Нина не возражает, ей даже нравится, что ее тоже берут с собой на такие серьезные дела. Здесь тоже интересно. Не только работа, но и дорога, полная таинственности, и леса, окружающие поляну, и цветы, и ягоды, столько впечатлений, что и усталости не чувствуешь. А еще они с Зоей разговаривают обо всем, обо всем, и о своей будущей жизни мечтают.
   Возвращались домой уже вечером. Жара спала, шли в легких жакетках, накинутых на платья, в них же и вязанки носили, иначе плечи сотрешь. Прошли километра два, вот уж и висячий мост миновали, слева хозяйственные постройки леспромхозовские виднеются. Вон там склад, где Даша работает. И вдруг Нина чувствует на своем плече какое-то легкое шевеление. Трава что ли набилась? Потом снова тихо, и вдруг явственно кто-то зашевелился у нее на плече! Нина отогнула край курточки и с ее плеча выпала ящерица!
   Нину передернуло, и она в ужасе закричала:
   - Ой, Зоя, ты посмотри, она живая!
   - Ой, какая симпатяга!- Зоя кинулась к ящерке, но та нырнула в траву и скрылась.
   А Нина сделала ужасные глаза и посмотрела на сестру:
   - Так она что, так все время на мне и сидела?
   Остаток пути Нина все никак не могла успокоиться. Ну как же она ничего не заметила? А вдруг она заползла бы ей за пазуху, вообще можно рехнуться.
   - Хорошо еще, что она на платье сидела, а представляешь, если бы по голому телу поползла. Бр-р-р, - вслух сказала Нина.
   - Да, ладно тебе, ящерка - это ведь не змея, - Зоя насмешливо смотрела на испугавшуюся сестру.
   - Да, тебе хорошо, а я, знаешь, как испугалась,
   - Видимо, когда траву носили, она из травы к тебе и переползла.
   - И так тихо сидела, вот хитрющая...
  
   Следующим вечером Зоя собиралась на танцы. Нину она не всегда брала с собой, со своими взрослыми подругами гуляла, тогда Нина к своим девчонкам прибивалась.
   А Зою в это лето на танцы тянуло как магнитом. Еще и потому, что на аккордеоне играл Зоин одноклассник Толя Жданов. Зиму он учился в интернате, в девятом классе, и встретились они только летом. За год он сильно вытянулся и повзрослел. Ей очень нравилось его тонкое лицо и серые глаза, он отличался от всех других мальчишек каким-то благородством, и стоило Зое услышать звук аккордеона, как начинало щемить где-то внутри, у сердца. Она не могла понять, что с ней, но каждый раз это повторялось вновь. Она и сама удивлялась этим новым ощущениям, появившимся в ней. Какое-то непонятное чувство разливалось в груди, щемящее до боли, сладкое и тревожное...
   Когда она приходила домой после танцев, то долго лежала и думала о Толе.
   Плохо, что он занят с этим аккордеоном, она бы пригласила его на белый танец. Надо завтра дядю Митю Дорошенко пригласить с баяном, Толя будет свободен и тогда...
   Зоя откинулась на подушку, натянула на себя одеяло и тихо лежала. Но спать не хотелось. Ей все время хотелось видеть Толю, но когда она его встречала, то сильно смущалась. Порой ей казалось, что и он неравнодушен к ней, но не была в этом уверена...
   И когда вечером снова со стороны школы послышался звук аккордеона, Зоя тут же потащила Катю туда.
   - Что с тобой? - спросила вдруг Катя и внимательно посмотрела на Зою.
   "Заметно! Неужели заметно?" - со страхом подумала Зоя.
   Она боялась признаться даже любимой подруге, только все время тянула туда, откуда слышался звук Толиного аккордеона. Ей казалось, что над ней будут смеяться, если обнаружат, что она неравнодушна к Толе. Да она и сама говорит себе: "Нет, нет! Он ей совсем не нравится, и ей до него нет дела!" Но почему же... Почему же она все время думает о нем?
   Но когда Толя выказывал ей некоторые знаки внимания, она убегала от него, боясь обнаружить, что неравнодушна к нему. А вдруг это неправда, что я ему нравлюсь, и он будет надо мной потом смеяться с мальчишками?
   А спустя две недели, когда Зоя сидела с подругами на сопке, возле Катиного дома, Зина вдруг произнесла:
   - Ждановы уезжают в Широкую Падь, Толька теперь дома будет учиться, из интерната уйдет...
   У Зои чуть не остановилось сердце. Она прислонилась к стенке и не произнесла ни слова. Она не понимала, что с ней, ведь ничего не было сказано, не было никаких встреч, но ей казалось, что жизнь вот-вот уйдет из нее.
   Девчонки еще что-то говорили, обсуждали, кто еще и когда собирается уезжать, а Зоя думала о своем. Вот все и кончилось, не успев начаться. А вчера он так смотрел на нее, что ей стало казаться - вот он сейчас подойдет и скажет:
   - Пойдем погуляем.
   Но он не подошел.
   Сама Зоя была бойкой только с девчонками, или с ребятами, с которыми вместе играли в лапту, но если кто понравился, робела, словно что-то ее парализовало.
   На следующий день Толя уехал.
  

Глава тринадцатая

  
   Зима завьюжила, запорошила дома и деревья, сковала реки. Казалось, поселок заснул, затерянный среди снегов и сопок. Лишь вьется дымок над домами, то там, то здесь поднимается струйкой к небу. Мороз разрисовал окна чудными узорами, какие мудреные завитки, звездочки, изогнутые листья, и откуда только берутся эти листья, какой художник все это изваял? Краса такая, пусть бы она и не исчезала, да ведь только не видно ничего. Катерина потерла пальцами замерзшее стекло, подышала на него и в оттаявший кружочек выглянула на улицу.
   Вон женщина пошла с коромыслом по воду. Зачерпнула ведром из проруби, подцепила ведра коромыслом, чуть присела и подхватила коромысло плечом. Идет, слегка покачиваясь, чтоб воду не расплескать, крепкая, статная. Катерина всмотрелась: кто ж это будет? Узнала Ольгу и, удовлетворенная, отошла от окна.
   На кухне, у печки окно совсем уж растаяло и вода в баночку капает. Для этого подвешена к подоконнику поллитровая баночка, на подоконнике канавка сбоку сделана и туда тряпочка положена, а конец тряпочки в банку свисает. Когда печка затопится в морозные дни, лед оттаивает, и вода в баночку собирается.
   Нина в школе, в третьем классе учится. Четырехлетний Васятка возится в комнате, тарахтит, изображая трактор, ползает с игрушкой по полу, штаны на коленках протирает. Полы летом покрасили краской. Мода теперь такая. Всю жизнь Катерина мыла обыкновенные некрашеные доски, ох и намаешься голиком тереть! Уж и Нину приучала полы вместе с ней мыть. Сначала надо намочить, потом взять веник голый, без листьев и ногой, наступив на тот голик, тереть. Да хорошенько, чтоб пол желтым стал, светлым, ежели серый, то значит плохо отмыт - хозяйка плохая. Потом снова водой смыть и вытереть насухо. Вот и Нину заставляла и намочить, и голичком поработать, ничего - трудилась, не жаловалась. Уж и стирать ее стала приучать, а иначе какая хозяйка с нее вырастет! Стирка тоже забота большая, воды наносить с речки надо, нагреть, чтоб на два раза хватило. За один раз чисто белье не выстираешь. В первой воде постираешь, выльешь ее, потом вторую чистую нальешь и снова все белье на доске потрешь, мылом каждую намылишь - вот и чистота. Федора рубахи так просто не отстираешь, да и полотенца если в одной воде постирать, чистыми не будут. И так все белье за два раза стиралось. И Нина ручонками своими вцепится, трет, старается, не отказывается и не ноет - молодец. К труду приучится, и жить будет легко. Никакая работа в тягость не будет.
   Летом полегче. Стирка в огороде, рядом с летней кухней ванну поставишь, тут тебе и вода греется, и выливать воду грязную легче, все рядом. А вот теперь и с полами легче стало. Пришел Федор и говорит:
   - Краску в леспромхоз привезли, полы в школе будут красить и в клубе. А если останется, можно и нам купить.
   И принес домой две банки большие коричневой краски. Ох, и вонища вначале стояла! Пока не выдохлась, Катерина все на голову жаловалась - голова от краски этой болит. А потом как хорошо стало. Никакого голика не надо. Чуть тряпкой пройдись, и чисто. Теперь у нее Нина одна управляется. В субботу моет, а в среду только влажной тряпкой протирает. А у печки, на кухне Катерина и сама подотрет, где что загрязнится.
   А вот и Нина из школы пришла. Дверь тихо отворилась, Нина вошла, но как-то робко, остановилась у двери и виновато посмотрела на мать. Одета она была в новую темно-коричневую шубу из крашеного кролика, шуба длинновата, да не на одну же зиму покупалась, на следующий год в самый раз будет.
   - Чего ты так смотришь? Небось, двойку получила?
   - Нет, не двойку, пятерку...
   - А чего ж набычилась?
   - Ругать будешь...
   - За что?
   - Шубу я порвала...
   Катерина ахнула.
   - Да ты что это, шуба-то новая! Эх, как же ты так? Мальчишка, что ли, шубу рвать?
   Нина не удержалась и заревела. Ей и самой жалко было свою новую шубу, как она радовалась, когда впервые держала ее в руках, гладила блестящий мех, как приятно было запустить в него руки или прижать ладошки на улице и обогреть! Ведь это первая в ее жизни шуба! Она так гордилась ею, и вот такая неприятность получилась.
   А дело в том, что после уроков они еще в прятки решили поиграть. Нина спряталась в коридоре школы за дверью, а когда выбегала, то шуба ее вдруг затрещала. Оказалось, за дверью был вбит большой гвоздь, он-то и подцепил ее шубу.
   Нина развернулась и показала свисающий здоровенный клок, углом оторвавшийся от шубы.
   - Ну что ты будешь делать?.. - Катерина развела руками и с досады даже не шлепнула дочь, стоявшую с понурой головой и заплаканными щеками, расстроилась и сама, и, качая головой, стала стаскивать с нее шубу.
   Но кусок приладился неплохо, почти незаметно, и на следующий день Нина радостная снова шла в школу в шубе, уверяя мать, что теперь она будет очень осторожна, лазить по углам и играть в прятки больше не будет, только после уроков в старом пальто.
   В прятки лучше всего игралось поздней осенью, когда не было дождей. Ближе к вечеру, сделав уроки, Нина уходила на сопку к двум баракам, где было полно детворы. Вечера этой поры были свободны от домашних дел на огороде и во дворе. Летние игрища, гуляния у реки тоже закончились, в одежде и сапогах в лапту не поиграешь. И тогда наступала пора играть в прятки. Играли обычно на краю сопки, куда торцами выходили два барака, да еще сараи рядом и летние кухни. Закутков всяких было много, хочешь, под высокое крыльцо у дома спрячешься, хочешь, за сарай.
   Сначала считалка - кому водить. Встали в кружочек и Шура начала:
   Катилася торба с высокого горба
   в этой торбе хлеб, пшеница,
   с кем желаешь поделиться?
   Она тыкала по очереди пальцами в грудь каждого, последний тычок пришелся на Нину. "С кем же, с кем же? - думала Нина, - кого увести?" И она выбрала Лиду. Все, значит, не они будут водить сначала, а потом уж как придется. А считалка поехала дальше.
   - Эники, беники, ели вареники, - снова загнусавила Шурочка, и теперь, на ком она остановится, тот и будет водить:
   - ...буду резать, буду бить, все равно тебе водить.
   - А-а! - жертвой оказалась Света.
   Светка закрыла рукавом глаза, прислонилась к стенке дома и все бросились врассыпную.
   - Раз, два... четыре пять, я иду искать, кто не спрятался, я не виноват.
   Светка развернулась. Никого, всех как сдуло. Уже смеркалось, и лишь серая мгла, серые дома и сараи открылись ее взору. Все игроки замерли в укромных местах. Нина влипла в стенку за какими-то столбами, прислоненными к стенке сарая. Слишком глубоко прятаться нельзя, ведь надо вовремя выскочить и постучаться у того места, где водят. Теперь подобрать момент, когда Светка пойдет не в ту сторону, выскочить, добежать раньше нее и застукаться. Светка только успевает разворачиваться. Только направится в одну сторону, бац! Кто-то уже выскочил и - тук-тук, шустрые так прямо под носом прячутся, не углядишь. А кое-кто так упрячется, что все в округе обыщешь и не найдешь. Тогда главное - угадать направление. Потому что из таких захоронок так просто не выскочат и можно успеть застукать. Мальчишек обычно в такие игрища не брали, они не столько играют, сколько хулиганят. Только Вите из Нининого класса девчонки позволяли с ними играть. Витька смирный и правилам подчиняется. Если вечером выходила луна, то играли долго, в лунных сумерках еще интереснее. И прятаться хорошо, и искать интересно, вглядываешься, вглядываешься в сумерки, и вдруг кто-то выскочит, да как гаркнет над ухом, испугаться можно.
   Но все это было осенью. По первому снежку тоже играли, а уж как навалит снега побольше и установится настоящая зима, тут уж другие игры начинаются - с санками да на горку.
   Катерина накормила детей обедом, а на обед, как всегда, борщ из кислой капусты, сваренный с куском соленой свинины, которая хранится в бочке в холодной кладовой, ну, иногда суп. Но Федор больше щи-борщи уважал.
  
   После обеда Катерина пошла к старшей дочери. Даша на сносях, вот-вот родит. Да уж пора, второй год вместе живут. Андрей на делянах работает мастером, домой приходит на выходной, а на неделе редко удается, идти далеко. А Даша в декретный отпуск пошла. На складе кладовщиком работала, а отпускают в декрет всего за две недели.
   Нину с собой брать не стала, велела уроки к ее приходу сделать, забрала Васятку, чтоб не мешал ей. Нина учится хорошо, молодец. Прошлый год, второй класс с одними пятерками закончила, и сейчас в третьем классе все больше пятерки приносит. Прошлый год похвальную грамоту получила, а на ней портреты по бокам: Ленин и Сталин, и написано:
   "За отличные успехи и примерное поведение".
  
   Нина уселась в комнате делать уроки. Развернула тетрадку по арифметике, а оттуда пятерки на нее смотрят. Сегодня Анна Сергеевна ей и за домашнюю, и за классную работу пятерки поставила. А пятерки у Анны Сергеевны до чего же красивые - круглые, аккуратные. Как она любила пятерки! Это была самая красивая из цифр. Кто-то очень умный назначил эту цифру быть самой лучшей оценкой. Ее округлость и палочки сверху ласкали взгляд, и Нина не могла налюбоваться. Написанные красными чернилами пятерки словно бусинки украшали тетрадь. Разве может служить украшением угловатая четверка? Разве что утешением, а скисшая, скрючившаяся тройка - словно насмешка, ей только уязвлять самолюбие, а извивающейся, закрученной как змея двойке только оскорблять и унижать. Вот пятерка - это да! Милашка! Еще раз улыбнувшись любимой красотке, Нина взяла ручку с перышком "лягушка" и макнула в чернильницу.
   Вот сейчас уроки сделаю, а вечером с санками на сопку пойду кататься. А может, к Даше пойду в гости. Даша теперь совсем взрослая и, конечно, ей не подружка. Больше всего Нина скучала по Зое и ждала ее на каникулы. Зоя уже на втором курсе, прическу носит как взрослая, шестимесячную завивку сделала. Летом, когда была она на каникулах, спали с ней на сеновале, и Нине приходилось иногда одной укладываться, когда Зоя гулять уходила. Иногда приходила с провожатыми. Как-то Нина заснула, потом проснулась, слышит: Зоя с кем-то у края крыши сидит и разговаривает, и мужской голос откликается. Интересно как! Зоя с кавалером пришла! Кто же это, голос какой-то незнакомый? На следующий день спрашивала - не признается, тебе, мол, это знать не обязательно.
   Нина так за лето привязалась к сестре, что не представляла, как будет жить, когда Зоя снова уедет в город. Никого дороже Зои сейчас не было для нее на всем свете. Иногда улягутся на сеновале и долго шепчутся, прежде чем уснуть. Зоя говорит:
   - Вот я окончу педучилище, буду работать, и ты ко мне приедешь, будешь у меня жить и учиться в моей школе.
   "Как здорово!" - думала Нина и мечтала - скорее бы наступило это время. Самым любимым человеком для Нины сейчас была сестра.
   Но все это было летом. Нина обмакнула перо в чернилку, дописала последнее предложение по русскому языку, высушила чернила промокашкой и закрыла тетрадь.
   Теперь Нина ждет Зою на каникулы, вот только дождаться Нового Года, и тогда после экзаменов придет на каникулы любимая сестра.
  
   Даша боялась предстоящих родов, вспоминала, как рожала мать Нину, и страшилась. Правда, в поселке появился собственный врач, но говорят, этот врач - терапевт, а нужен специалист-акушер, и Даша уже жалела, что уехали они с Андреем из города, там и больница под боком, и врачи. Там умереть не дадут, а здесь... Она вспоминала "Анну Каренину", фильм, виденный не так давно с Тарасовой в главной роли. "Родами умрешь, матушка, родами..." Слова эти преследовали ее и страхи становились все больше. А вдруг она умрет и ребенок останется без мамы, как же ему будет плохо. А вдруг ребенок родится неживой? Такое ведь тоже бывает. А вдруг калека? Чем ближе придвигался срок, тем больше страхов и дурных мыслей появлялось в ее голове. С огромным животом она теперь едва разворачивалась, особенно с пола что-то поднять - проблема.
   Катерина перешла на соседнюю улицу и зашагала по наезженной колее, между высоких сугробов снега. Часто по улицам трактора ездят, дорогу размозжают, трактора здесь все гусеничные, те, что на трелевке в лесу работают. Васятку тянула за руку, чтоб не отставал. Он старательно переступал ножками, спотыкаясь иногда об комья снега, Катерина взяла сына на руки, идти осталось совсем немного, и остаток пути донесла его на руках.
   Даша с Андреем жили отдельно, вели собственное хозяйство. Огороды свои сажали, осенью картошкой запаслись, выкармливали поросенка.
   Катерина открыла дверь и вошла в дом. Двери в дома днем не всегда запирали, даже когда уходили из дома, иногда закрывали на палочку, чтобы обозначить - дома никого нет, заходить нельзя. А уж изнутри запирались только на ночь.
   Даша лежала на кровати поверх покрывала и при виде матери начала подниматься.
   - Да лежи, лежи, чай, свои, чего подыматься...
   - Да как же, гости все-таки.
   Дочь все же встала.
   - Ну как ты? Живот еще не опустился?
   Даша пожала плечами.
   - Да нет, кажется, все так же.
   Катерина посмотрела на дочь.
   - Живот остренький, мальчишка будет, вот увидишь.
   - Да хоть бы кто, лишь бы благополучно все было, - Даша боязливо посмотрела на мать.
   - Да, всякое бывает, - вздохнула Катерина, вспомнив свои мучения в 43-м году, - ну, ты уж сильно не бойся, врач теперь есть, помогут... Уж я Нину к тебе буду отправлять ночевать, а то мало ли...
   - Хорошо, - немного безучастно покивала Даша, - если что, будет кого послать на помощь звать.
   Катерина посидела с полчаса, поговорили, Даша немного успокоилась рядом с матерью и мать засобиралась домой.
   Нина теперь спала у Даши и утром от нее шла к школе. До нее здесь совсем близко. Даша была такая огромная, что Нина даже стеснялась на нее смотреть. Ее казалось стыдным, что у Даши такая испорченная фигура, да и лицо ее сильно подпортилось, губы расплылись и она стала некрасивой. И все-таки с Дашей происходила таинственность, о которой Нина пока только догадывалась. Она понимала, что ребенок у нее в животе, но как он оттуда выберется, она не понимала, Лида сказала, что его через пупок вытащат, а Рая говорит - и совсем не так. А еще говорят, что это очень больно, зачем же тогда рожают, если так больно? Выводили бы детей в инкубаторе, как цыплят. Когда родился Васятка, Нине говорили, что мама его купила в магазине. Нина представляла себе коробочки на полках, и в них лежат маленькие детки. Мама пришла в такой магазин и выбрала себе Васятку. Но когда он маленький капризничал и сильно надоедал ей своим плачем, Нина говорила маме: "Не могла уж получше выбрать, выбрала такую плаксу..."
   Даша очень боится рожать, говорит, от этого даже умирают. А еще она говорит, что и ей, Нине когда-нибудь придется. Неужели придется? Против ребенка Нина не возражала, конечно, когда она вырастет и ей захочется, чтобы у нее был ребенок - будет его нянчить, воспитывать... Но как у нее ребенок получится, что, для этого обязательно замуж выходить? А просто одной нельзя - взять и родить себе ребеночка? Неужели для этого обязательно надо спать вместе с мужчиной? Они бывают такие противные, грязные, пьяные, а некоторые даже бьют своих жен. Нет, Нина никогда такого не позволит. Лучше будет жить одна.
   Вопросов было много, и не на все Нина пока знала ответы. Иногда с девчонками шушукались на эту тему, но говорили все по-разному и непонятно, что же на самом деле.
   Дашины роды запомнились большой беготней и суетой. К вечеру она начала стонать и вскрикивать, Нина побежала за матерью, после этого ее в дом к Даше уже не пускали. Ночью родился мальчик. Из конторы позвонили, и примчался Андрей. Нина попала к Даше только на другой день к вечеру. Даша сидела в кровати, прислонившись к подушкам, лицо бледное, осунувшееся, а рядом с ней лежал и пищал красненький сверток...
   А она со счастливым лицом поглядывала то на окружающих, то на этот сверток.
   Мама теперь часто уходила к Даше, помогала ей, а Нине приходилось возиться с Васяткой. Из-за него только к вечеру можно было выбраться из дома.
   Сама Нина все ждала Нового года, ждала, когда Зоя придет на каникулы.
  
   И вот он наступил - год 1953-й.
   Пришла Зоя совершенно неожиданно, когда ее еще и не ждали.
   К вечеру все были дома, кроме отца. И вдруг стук на крыльце, кто-то входит в сени, открывается дверь в дом и... И вваливается Зоя, смеющаяся, замерзшая, шаль вокруг рта заиндевела от мороза и дыхания. Но это же Зоя!
   Нина бросается на шею сестре, Васятка прыгает возле нее, мама сводит руки от удивления и ахает.
   - Да как? Да когда же вы вышли, и не позвонили...
   Зоя смеется от радости, все ее раздевают, снимают с плеч вещмешок, а она рассказывает:
   - На машине до Михайловки нас подвезли. Люда прибегает вечером поздно, говорит, завтра оказия, и нас обещали довезти. Ну, мы мигом собрались и утречком пришли к машине. Вот и дошли так быстро.
   - И не позвонили... - все еще жалуется мама.
   - А мы сюрпризом, так интереснее. Правда, Нина?
   Зоя теребит Нинины щеки и снова прижимает к себе.
   А Нина с Васяткой ждут гостинцев. Пусть это будет всего лишь горсть карамелек, но гостинца из города очень хочется. Зоя ловит ждущие взгляды, кидается к мешку и вытаскивает оттуда две маленькие шоколадки.
   Вот так Зоя! Молодец!
   Вместе с Зоей в дом ворвался шум и веселый гомон. То кто-то из подруг приходил к ней, то они торопились в клуб на танцы, то участвовали в клубном концерте.
   Но несколько вечеров Зоя оставалась дома, и тогда они с Ниной то рассматривали новые книжки, которые она привезла, то рисовали, то просто разговаривали. И Нина думала: какая у нее сестра, самая лучшая на свете.
   Зоя хорошо рисовала, у Нины так не получалось. Она уже нарисовала ей в альбом красивую барышню, а Нине очень хотелось, чтобы она нарисовала ей красотку с коробочки с пудрой, на которой было написано "Кармен". Нина не знала, кто такая Кармен, у нее были кудрявые волосы, гордо закинутая голова и в волосах красная роза! Зоя хорошо рисовала, и Нина попросила ее срисовать ей в альбом эту красотку. Роза у Зои так хорошо получалась, как настоящая, и Кармен выходила красавицей, но когда Нина принималась ее срисовывать, у нее получалась кривая уродина.
   Нина смотрела на взрослых девушек, Зоиных подруг, на их красивые платья и туфли и думала, когда же у нее будут такие? Дома запахло пудрой, одеколоном, все это красовалось на тумбочке, и Нина трогала то одну баночку, то другую, осматривала их вначале снаружи, потом заглядывала внутрь. Взяла стеклянную баночку. На ней было написано "Снежинка". Нина отвернула крышку, потрогала содержимое пальцем. Там был крем. Мягкий такой и немного влажный. Намазала себе лицо. Открыла коробочку с пудрой. Там лежал кусок ваты. Нина осторожно вынула вату и напудрилась. Лицо стало белым, Нине показалось себе очень красивой и не стала стирать пудру. Пора было идти в школу, училась она во вторую смену. Учительница Анна Сергеевна часто говорила, что Нина - хорошая девочка. И Нина решила, что теперь она будет еще лучше и кто-нибудь еще скажет о ней: красивая девочка.
   Когда Нина вышла на крыльцо, то столкнулась с мамой и Дашей. Даша как-то очень внимательно на нее посмотрела.
   - Ты куда? - спросила мама.
   - В школу...
   - А что это у тебя с лицом? - Даша наклонилась, пристально посмотрела ей в лицо и расхохоталась. - Никак, ты напудрилась?
   - Да-а, - нехотя призналась Нина, - а что, разве плохо? - тянула она, исподлобья глядя на взрослых.
   - Да ты что, разве таким девочкам можно пудриться! - мама, кажется, рассердилась. - Иди сейчас же смой, в школе засмеют.
   "Как жаль", - думала Нина, смывая остатки пудры с лица. А ей так хотелось быть сегодня красивой.
   Когда пришла из школы, Зои дома не оказалось. Мама сказала, что за ней зашли Катя и Зина и они ушли в клуб на танцы. Это был их последний вечер дома. Завтра они снова уходят. Нина огорчилась, она так спешила домой, что даже на горке не покаталась. А Зои нет. Может, пойти в клуб и посмотреть, как они танцуют? "Нет, - решила Нина, - лучше я ее дома дождусь".
   Это был последний вечер. Каникулы кончились, назавтра ватага студентов снова отправилась в путь.
   Снова потянулись обычные дни. Отец утром уходил на работу, Нина в школу, и только мама с Васяткой оставались дома. Так незаметно подошел март.
   И вдруг сообщили о тяжелой болезни Сталина. Каждый день передавали сводки о состоянии здоровья. А пятого марта все приникли к приемникам.
   Дома у Ерофеевых висела на стене черная тарелка громкоговорителя, украшенная вышитой салфеткой. Прибежала Даша вся в слезах, со страшной новостью: Сталин умер! Катерина поспешила к радиоприемнику. Тут и Нина пришла из школы. Так они стояли втроем у черной тарелки и слушали страшную весть. Даша с матерью плакали, Нина только поглядывала на них и пока не понимала, большое ли это горе. Но если и мама, и Даша плачут, значит, это действительно так. Ведь Сталин - наш великий вождь и учитель.
   - Все, все, - сквозь слеза говорила Даша, - теперь немцы снова на нас нападут. Без Сталина кто нас защитит? Все враги теперь на нас набросятся.
   Катерина тоже плакала, хоть и думала, что и без Сталина люди жили, но какой-то страх закрадывался в душу, ведь по радио столько говорили про Сталина, что и ей стало казаться, что без Сталина они теперь пропадут.
   Скорбным голосом Левитана тарелка все вещала и вещала, и страх леденил душу...
  

Глава четырнадцатая

  
   - А вон и море видно! - радостно воскликнула Зоя и дернула Нину за руку.
   Они стояли на последнем перевале, нисходящем к морю, и смотрели вдаль. Нина еще ни разу в жизни не видела моря. И теперь она во все глаза смотрела туда, куда указывала Зоя, но ничего не могла понять - моря она не разглядела.
   - Где же оно, море, где? Я ничего не вижу.
   Нина вглядывалась в горизонт и видела только голубое небо в дымке, и больше ничего.
   - Да вон же оно там! Выше - небо, а ниже блестит на солнце море!
   Да! Наконец-то Нина поняла! Она рассмотрела разделительную черту! Оказывается, не все то, что она видела, было небо. Небо светлее, а море темнее, на нем белые барашки, и оно - живое! Небо неподвижно, а море переливается на солнце, шевелится и дышит, катит свои белые буруны, и манит к себе, и завораживает...
   Вот оно, вот оно, море! Наконец она видит его! Как давно Нина мечтала о встрече с морем, как ждала этого момента, и не узнала его!
   Жили они всего в пятнадцати километрах от моря, но добраться до него было ой как непросто. Надо было пройти до Агнева пятнадцать километров по сопкам, а оттуда катером в город.
   Когда Зоя пришла на летние каникулы, они вместе переселились на сарай и спали на сеновале, долго сумерничали, прежде чем заснуть. Зоя рассказывала о своей городской жизни. Нине очень хотелось посмотреть город, она ведь ничего кроме своего поселка не видела, ну разве что еще меньший, что был в четырех километрах от них в сторону города. И город - большой и далекий таил в себе много загадочного. Там, в городе, говорила Зоя, дома в несколько этажей, есть городской сад, где на танцах играет духовой оркестр, и даже театр есть. И когда Зоя засобиралась в город, Нина, прижавшись к сестре на сеновале, все уговаривала - поговорить с мамой, чтобы она отпустила ее, ведь она уже совсем большая, ей исполнилось десять лет!
   - Ну, давай вместе завтра попросимся, - канючила Нина. - Одну меня она не послушает, а тебя послушает.
   - Не дойдешь ведь, что тогда с тобой делать? - строгим голосом говорила Зоя, - Там, знаешь, какой перевал крутой? Идешь, идешь, аж ноги подкашиваются...
   - Дойду, я же ходила с тобой за ягодами, вон как далеко ходили.
   - Далеко. Это разве далеко, всего километров пять, а там пятнадцать.
   - Ну и что, я и пятнадцать смогу...
   - Ой, Нинка, не знаю, что с тобой делать.
   Но Нина почувствовала, что Зоя сдается, значит, завтра все решится.
   Катерина вначале и слушать не хотела.
   - В город? Ишь, чего захотела! Да ты что, ближний свет, что ли, в такую даль идти? А обратно? А вдруг катера не будет, пешком из города идти придется, тогда как?
   Нина насупилась и зверьком смотрела на мать. Но весь ее облик говорил, что она так просто не сдастся. Зоя смотрела на мать просительно, пытаясь решить вопрос мирно.
   - Как за лопухом ходить или огороды окучивать, так я взрослая, а как в город, так нельзя, - Нина пошла в наступление...
   - Переработалась, как же. Теперь что, ничего не заставлять тебя делать, будешь, как барыня, сидеть?
   - Подожди, мам, не кипятись. Ну, пусть пойдет, ладно. Я же не одна иду, и ребята идут, если устанет, на закорках как-нибудь донесут.
   Катерина как-то сникла, то ли устала спорить, то ли запал ее гневный прошел, она замолчала, посмотрела на ждущие глаза обеих дочерей и, неожиданно сдавшись, со вздохом произнесла:
   - Ну ладно, Бог с вами, идите.
   Нина с Зоей вскочили одновременно и кинулись друг к другу.
   - Ура!
  
   Рано утром стайка путников прошла висячий мост и углубилась в высокую траву, перемежаемую лопухами, сверкавшими большими зонтами, словно стайка опят; кое-где торчали огромные борщевики, гордо вскинувшие свои зонтики, только вот оранжевых саранок не было видно - уже отцвели.
   Нина еще никогда не была здесь, она не ходила дальше сопки, называемой Зеркалом за ее гладкую, плоскую поверхность, видимую из поселка. Шла она вслед за Зоей, за ней Катя, Зоина подруга, тоже поступившая в училище, в хвосте еще две девочки-девушки, а впереди всех шел Васька Черных.
   Осталась справа сопка Маяк, самая обитаемая из всех. Она была недалеко от поселка, росло на ней много цветов, не было там дремучего леса, и дети из поселка часто бегали на Маяк. А за Маяком виднелась более высокая гора, заостренная кверху, за это ее называли Пиком. И вот теперь она приближалась к Нине. Такая далекая и недосягаемая гора теперь совсем близко от нее! И оказывается, от Маяка к Пику тянется длинный хребет, а казалось, что они отдельно стоят друг за другом. Невиданные горы расступались перед Ниной. Когда она смотрела в эту сторону из поселка, то казалось, что они заперты горами и пройти там негде. Но по мере того, как двигались, горы расступались, между ними обнаруживались проходы, и извилистая тропа, пролегавшая в высоких травах, вела их все дальше.
   Спустились к ручью. Протекавший внизу, в тени, он был студеным, так и назывался: "Холодный ключ", в нескольких метрах отсюда впадавший в речку.
   Все рассыпались возле ключа - отдых! Здесь всегда пили чистую, прохладную воду, отдыхали. В качестве ковша - все те же зонтичные лопухи. Оторвешь небольшой лопух с частью стебля, свернешь его так, чтобы стебель выгнулся впереди, затем собрать лопушок в горсть, и стебель туда же, и получается крепкая конструкция, можно черпать воду и пить.
   Нина смотрела во все глаза, все было так интересно! И страшновато немного, места все незнакомые. А еще нравилось, что она идет со взрослыми девушками, а они то смеялись, то перекидывались репликами, и Нине хотелось поскорее быть такой же, как они.
   После Холодного ключа шли под горой у самой речки по прибрежным камням. Говорят, когда весной высокая вода, то приходится от ключа сразу же подниматься на сопку и дальше идти какое-то время по хребту. А сейчас река обмелела и иди себе по камушкам.
   - Сейчас по лестнице будем взбираться, - повернувшись, предупредила Зоя и подмигнула.
   "Какой такой лестнице?" - думала Нина и увидела, как идущая теперь впереди Катя стала взбираться на высокий берег реки по самой настоящей деревянной лестнице, крепко прикрученной наверху к большому дереву.
   Страшновато немного стало Нине, но все взбираются, значит, и она сможет. Сколько она дома лазает на крыши: и на сарай, и на чердак дома. Да у нее еще и сумки нет за плечами, а у всех больших сумки.
   И вот полезла Зоя, Нина за ней, а сзади еще Васька.
   - Не бойся, не бойся, - приговаривает.
   - Да я и не боюсь, - бодро отвечает Нина. Вот еще чуть-чуть, и она доберется до верха.
   Наверху уже стояла кучка, поджидая остальных. Кажется, все. Теперь можно двигать дальше. А дальше немного пройти по ровной дороге, и перед ними самый главный, самый большой перевал. Слово "перевал" всегда произносили со значением, Нина давно слышала это слово, и, когда идти собралась с Зоей, ее стращали перевалом. И действительно, впереди, метрах в двухстах возвышалась высокая гора, чуть просевшая посередине, это и был перевал.
   Нина пыхтела, но терпела, ни разу не пожаловавшись на усталость, прошла весь путь.
   И вот, наконец, взошли на последнюю сопку, на последнюю перед морем гряду. Этот перевал пониже, но тоже попыхтеть пришлось. День был ясный, солнечный, и отсюда увидели море.
   По тропе пошли дальше на спуск. Внизу по берегу раскинулся поселок, здесь же пристань и сюда придет катер, который и увезет их в город Александровск.
   Нина смотрела во все глаза. Все было ей в диковину. И чужой, незнакомый поселок, раскинувшийся у самого моря, и какой-то странный пряный запах соленой воды и водорослей, приносимый свежим ветерком, дующим с моря, и плеск волн, и скрипучие доски пирса, и катера, сейнеры, качающиеся на волнах. Теперь Нина держалась за Зоину руку и не отпускала ее. Ветер обдувал лицо, поднимал ситцевое платье, на губах ощущались капельки соленых брызг. Вот уж приближается пассажирский катер, трется бортом о пирс, и скоро они взойдут на него.
   Вот и на катере. Теперь уже не ветерок, а сильный ветер обдувает лицо, но в каюту идти не хочется, и Нина с Зоей и Катей стоят у борта, на палубе. А внизу бурлит и пенится, отбегая от борта, волна, а катер то ухает вниз, то вновь взбирается на волну, сердце замирает, а душа переполнена радостью.
   Город взбегал по пригорку куда-то вверх, а еще расстилался внизу, на равнине, куда уходила дорога к их Владимировке, если добираться напрямую, а с другой стороны город убегал в сопки. Когда поднялись в верхнюю часть города и развернулись к морю, то стали видны "Три брата" - три скалы в море. В отлив к ним можно подойти, но в прилив, как и сейчас, вокруг плещется море.
   Остановились ночевать у каких-то знакомых, а на следующий день Зоя повела Нину в педучилище. Дом был деревянный, но большой, двухэтажный. Они шли вначале по широкой лестнице, а потом по длинному коридору. Половицы скрипели, а кругом стояла тишина. Как здорово, что Зоя здесь учится! Ведь из этого дома выходят будущие учителя. Нина тоже хочет учиться, но пока не знает на кого. А может быть, так же, как Зоя, будет учительницей. Будет много читать и рассказывать детям, просвещать их. Мимо прошла строгая женщина, видимо, преподавательница.
   Рядом был Горсад и в окно доносилась музыка, там играл духовой оркестр, среди деревьев были видны гуляющие. Скоро и они пойдут туда. Зоя говорила, что особенно трудно во время экзаменов, в окна несется музыка, но им туда запрещено ходить.
   На Нину надели светлое кремовое платье, доставшееся ей от одной из сестер, ушитое накануне, и она чувствовала себя очень нарядной. Вокруг было столько необыкновенного! Стояли дома в два, а то и в три этажа, Нина таких раньше никогда не видала.
   На следующий день вечером они пошли в театр. Нина млела от счастья - первый раз в жизни она в театре. Пьеса называлась "Коварство и любовь". Ей как взрослой разрешили смотреть про любовь - это было радостно вдвойне.
   По сцене ходил мужчина в светлом парике и в белых рейтузах и какая-то дама тоже в белом парике. Не сказать, чтобы ей очень нравился спектакль, кино ей нравилось больше, а здесь они словно притворялись, что у них любовь, и дяденька был пожилой... И еще Нину смущало, что рейтузы у Фердинанда, так звали главного героя, были очень облегающими и все было видно. Нине за него было просто стыдно - как он может так ходить перед всеми людьми? Одним словом, спектакль ей не понравился, но все равно, ее распирала гордость, что она сидит не на каком-нибудь школьном спектакле, а в настоящем театре!
   Гораздо больше ей понравился музей. Там было столько интересного! Рассматривали кандалы, цепи, в которых когда-то ходили здесь заключенные, когда-то их свозили сюда. Смотрели макеты тюрем в Александровске и Дуэ, еще стенды, рассказывающие о Чехове, о том, как он приезжал сюда. Произошло и очень смешное приключение. Они с Зоей прошли уже несколько комнат и вошли в следующую. Нина шла впереди и вдруг увидела, что в полутемной комнате, в углу сидит какой-то человек, в плохонькой одежде, а перед ним на столе крыса. Глаза у человека ужасные, прямо светятся. и руки как крюки - ими он нацелился на крысу! Нина ахнула, ужасно испугалась, со всех ног промчалась по музею и выскочила вон.
   Зоя догнала ее уже на улице.
   - Дурочка, ты чего? Испугалась? Да это же чучело заключенного, музейный экспонат.
   Но в музей возвращаться не стали, купили по мороженому и побрели по улице. Везде они уже побывали за эти дни, только в кинотеатре не были.
   - Хочешь в кино? - великодушно спросила Зоя сестру.
   - Конечно, хочу, - облизывая пальцы после мороженого, ответила Нина.
   И они направились к кинотеатру, что рядом с Горсадом. У кассы стояли двое пожилых людей, вероятно, муж и жена, и молодой парень. Когда они приблизились, парень повернулся в их сторону, и Зоя остолбенела - это был Толя Жданов!
   - Ой, а ты как здесь оказался? - Зоя наконец поборола смущение и весело смотрела на Толю, а Толя вначале посмотрел на нее, потом перевел глаза на Нину...
   - Привет, ну ты и подросла, - он почему-то вначале обратился именно к Нине, и только потом поднял глаза на Зою и чуть застенчиво улыбнулся.
   - Вот уж не ожидал тебя здесь встретить.
   - Но я-то здесь учусь, а ты какими судьбами? Говорили, что вы в Широкую Падь переехали, райцентр там у вас как-никак, не то, что захудалая Владимировка.
   - Просто приехал. Решил погулять по городу Александровску, он ведь когда-то был столицей Сахалина. Сел вчера на катер, и вот я здесь.
   - Ой, а мы уже четвертый день болтаемся, - Зоя справилась со смущением окончательно и весело щебетала, ведь встреча - случайная и ни к чему не обязывает. - Ну что, пошли в кино?
   Толя молчал.
   - Нет, я не хочу в кино, сидеть и пялиться в экран не хочется. Пойдемте лучше погуляем...
   - А куда? - Глаза у Зои лукаво засветились.
   - Пошли к морю, отлив должен быть, к "Трем братьям", может быть, доберемся.
   - Пошли!
   К трем скалам, торчащим в море, шли босиком. Вода только что сошла, было сыро и пахло водорослями. Нина размахивала своими сандалиями, то прыгая по мелким камешкам, то вышагивая по песку. Она то приближалась к Зое и Толе, то убегала вперед, потому что они шли медленно, то разговаривали, то молчали. Нина искоса поглядывала в их сторону, она чувствовала: что-то здесь происходит, видела, что оба они взволнованы и поглядывают друг на друга не так как на других. Толя Нине тоже нравился, она его помнила еще по Владимировке и одобряла Зоин выбор. А уж ей, такой малявке и мечтать о нем нельзя. Она для него ребенок. Интересно, а если бы они встретились лет через пять, когда ей исполнится пятнадцать, тогда бы он ее заметил?
   - Ты уехал так неожиданно, я только случайно узнала об этом, - Зоя слегка приподняла подол крепдешинового платья и перешла через лужицу.
   - Я вспоминал о тебе...
   - Да ну! Врешь, наверное?
   - Правда, правда, - он глянул на нее сбоку, чуть исподлобья. - а ты изменилась...
   "Как хорошо, что на мне это платье сегодня", - тут же подумала Зоя и слегка тряхнула волосами, завязанными сзади бантом. В семнадцать лет в Зое действительно исчезли мальчишеские ухватки и пробудилась девушка...
   Теперь ей все было ясно. Конечно, и он не равнодушен к ней. Она знала это, знала, чувствовала! Он, наверное, такой же несмелый, как и она, вот и не простился с ней, а может быть, боялся насмешек?
   Нина уже взобралась на меньшую из трех скал, на меньшого брата и махала оттуда руками. Зоя тоже помахала ей. Она была счастлива.
   Потом они ушли в сопки, вышли на какую-то поляну и посидели еще там, до самого вечера. Толя потом лег на траву, а Зоя сидела рядом. Только он хотел что-то спросить, как прискакала Нинка и улеглась на траву рядом с ним. "Вот хвост некстати у меня болтается, мешает только. А может, и нет?" - думала Зоя, жуя травинку.
   - У тебя ведь сейчас каникулы? - спросил Толя.
   - Да, каникулы. Да вот Нинка все канючила - возьми ее в город, вот и поехали. Мамка кое-как ее отпустила.
   - А мы были в театре, Фердинанда видели...
   - Какого Фердинанда?
   - Ну такого, в парике... "И в белых штанах", - хотела добавить Нина, но не стала их упоминать, а Зоя расхохоталась и продолжила: - "Коварство и любовь" Шиллера. Пьеска Нине досталась, конечно, по возрасту...
   Нина убегала на соседний пригорок, собирала цветы, но время от времени поглядывала в сторону сестры. А вдруг целоваться начнут, вот будет интересно!
   Но они так и не целовались.
   Возвращались в город, когда уже смеркалось.
   - Так вы, значит, завтра уезжаете? - слегка разочарованно говорил Толя. - Ну что ж, приду вас провожать...
   Зоя долго не могла заснуть. Душа ее ликовала. Она не ошиблась, не ошиблась! Как он на нее смотрел! Что это - любовь? А она? Зоя не знала названия своему чувству, может это и не любовь вовсе, но внутри нее все пело!
   Но он ничего не сказал ей, будет ли он писать ей письма? А вдруг он завтра не придет к катеру? И что тогда? Неужели все так и кончится?
   Утром встали рано и пошли пешком в порт. Было еще свежо и сыро, и чем ближе к порту, тем холодней, ветер там дул сильнее. Катя с Зоей несли сумки, а Нина только маленькую авоську с едой. Зоя напряженно смотрела по сторонам. Настроение ее совсем упало и вчерашний день виделся как сон. Вот проснулась она утром, а ничего и нет.
   Подошли к кассе - купить билеты. У кассы ... стоял Толя, в руках у него трепетала бумажка, а рядом стояла сумка.
   - Привет? - как можно равнодушнее, просто знакомому, произнесла Зоя.
   - Вот, еду с вами,- он протягивал билет, показывая его Зое.
   - А как же твоя программа пребывания в славном городе Александровске?
   - Программа срывается... Но я кое-что успел, я даже вчера посетил "Трех братьев"...
   Напряжение сошло с лица Зои, она улыбнулась уже гораздо теплее, и все пошли к пирсу, где на волнах переваливался с боку на бок пассажирский катер.
   Всю дорогу до Агнева они стояли у борта и разговаривали. Нина с Катей устроились в каюте, снаружи было холодновато, а порой обдавал сноп соленых брызг. "Как все легко и просто, - думала Зоя, - когда никому не надо прилюдно делать каких-то шагов". Толя что-то рассказывал, Зоя смеялась, и так легко ей было с ним! Иногда ей хотелось дотронуться до его лица и провести ладошкой по щеке, но она не смела. А еще хотелось, чтобы он взял ее хотя бы за руку, но он этого не сделал. В какие-то моменты их качнет вдруг друг другу навстречу, что слышно его теплое дыхание, и тогда душа замирает, и кажется, что-то интимное уже есть между ними; еще немного, еще мгновение - прижаться бы друг к другу всем телом и губами... Мысли эти обжигали. Ей казалось, что и в Толиных глазах она читала что-то подобное, он иногда застывал и смотрел на нее, как будто парализованный. Но ничего такого не происходило.
   Незаметно доплыли до поселка, где Зое надо было выходить. Она ждала, что Толя скажет: "Напиши мне письмо" и сообщит адрес. Но он только смотрел на нее и молчал. И Зоя не решалась сказать ему то же самое, ведь если это говорит девушка, то словно навязывается.
   И уже стоя на пристани, Зоя весело махнула рукой и крикнула:
   - Пишите письма мелким почерком!
   Катер уплыл дальше, а они двинулись пешком в обратный путь.
   Настроение Зои то взмывало вверх от повторного переживания радостных минут, то падало вниз, словно скакало вместе с ней по сопкам. Непонятное прощание оставило мутный осадок на душе. Конечно, он может ей написать домой и письмо дойдет, а она не может, потому что в райцентре много улиц и надо знать точный адрес. И все же она отгоняла плохие мысли, вспоминала вчерашнюю нечаянную встречу и сегодняшнее их совместное плавание, стояние у бортика и разговоры, и душа парила. Ведь это из-за нее он так сорвался из города и поехал вместе с ними! Она воображала, как они спишутся и договорятся еще раз вместе поехать в город или он приедет, когда начнутся занятия в педучилище, и они снова будут вместе гулять, возьмутся за руки и побегут вниз к морю. А потом в саду он скажет ей, как он ее любит, а она бросится ему на шею.
   Зоя оступилась и намочила ногу. Вот что значит размечтаться! Шли по жердочкам, после перевала было болотистое место. Катя весело болтала всю дорогу с Васькой Черных, который возвращался вместе с ними. Нина пыхтела и больше молчала, но на усталость не жаловалась и прокручивала в памяти свои впечатления. Здорово, что она поехала в город! Вот девчонкам расскажет! Где она только не была за эти пять дней! И в больших магазинах, и на танцах - смотрела, как Зоя с Катей танцуют, и в кинотеатре. Не зря она так просилась в город.
   Домой пришли к трем часам дня. Мама возилась в огороде на грядках, а Васятка сидел на крыльце и строгал палочку. Услышав шум, мама поспешила к крыльцу встречать путешественников, особенно за младшую дочь беспокоилась.
   - Ну как, находилась? - спросила мама и прижала дочь к себе.
   Нина вздохнула и заулыбалась.
   - Здорово!
   Ох, и устала же она, но ни о чем не жалела.
  

Глава пятнадцатая

  
   В пятом классе появилось сразу двое новеньких. Для всех это было событием. Да к тому же приехали с материка, из города. Мальчик Саша Ковалев аж из самой Москвы приехал. А девочка Галя из Хабаровска. Ее родители сюда переехали, целая семья, детей у них всего трое, один совсем взрослый.
   Все это Нина с подружками Валей и Светой обсуждали после школы, встретившись за огородом у ручья.
   - А Саша только с матерью приехал, они вдвоем живут, - говорила самая старшая из них, а потому и самая осведомленная Валя.
   Только Нина никаких дополнительных сведений сообщить не могла.
   На следующий день они в классе снова рассматривали новенького. На нем был шерстяной костюмчик с короткими штанишками, застегнутыми под коленками на пуговицы. И на переменке потешались - как смешно он одет. Все местные мальчишки давно ходили в брюках и сапогах в распутицу, а этот, как маленький. И вообще был он неуклюжий, как медвежонок, а когда отвечал, то раскачивался из стороны в сторону. Потешно так. И Нина с Валей хихикали на предпоследней парте. Но вскоре хихикать перестали, потому как отвечал он здорово. Что ни спросят - все знает, недаром у него голова большая. До его появления Нина была лучшей ученицей в классе, а теперь у нее появился соперник и запросто отодвинул на второе место.
   А девочка Галя поселилась недалеко от них, через дом. И вскоре они вместе с Ниной стали ходить в школу, дожидались друг друга. Галя была высокой, симпатичной, аккуратно одетой. Нине это очень нравилось. И еще нравилось, что Галя жила раньше в большом городе, вот какая у нее теперь подружка. После отъезда Зои, когда кончились каникулы, было вначале очень грустно. Хоть и были у Нины подружки, но такой привязанности, как к сестре Зое, у нее не было. И вот теперь Галя словно отчасти заменила ей сестру. Нет, она ее не забыла, она снова будет ждать ее на каникулы, но пока просто запрятала в укромный уголок, где Зоя всегда есть. Она теперь учится на последнем курсе, в следующем году закончит и будет учительницей. Будет, наверное, очень важной.
   А с Галей ей тоже интересно. Они вместе записались в литературный кружок и в танцевальный. Будут к концерту готовиться, к празднику 7 ноября. Нине дали учить стих Пушкина: "Товарищ, верь! Взойдет она, звезда пленительного счастья!.." И еще там было про какие-то обломки (и на обломках самовластья...), и она не понимала, при чем здесь обломки? И представляла себе льдины - поломанные и нагроможденные друг на друга, и сквозь эти льдины кто-то пробирается к звездам. Но в танцевальном ей нравится больше. На празднике они будут танцевать под песню: "Светит месяц, светит ясный...". Нужно очень плавно передвигаться по сцене, ну просто плыть, а у них пока не получается, они с Галей вчера даже споткнулись и чуть не упали, все засмеялись, а Клавдия Ивановна рассердилась. Ну, они же не виноваты, что там пол неровный.
   Со своей первой учительницей Анной Сергеевной они распрощались и теперь у них много учителей. На каждый урок свой учитель. Даже директор историю ведет. А его жена Мария Степановна - математику. А Анна Сергеевна вообще уехала из поселка. Здесь многие уезжают. Мария Степановна - строгая учительница, такая по математике и должна быть, а то никто ничего и знать не будет. Но объясняет она хорошо. Так все разложит, что сразу понятно становится. И по геометрии здорово объясняет, Нина геометрию сразу полюбила. И сама Мария Степановна ей нравится, недаром директор на ней женился. Ножка у нее маленькая, красивая и в лакированную, черную туфельку обута. Когда стоит у доски и объясняет, Нина часто смотрит на ее ножки и любуется. И ей хочется, чтобы у нее были такие черные лодочки и капроновые чулки.
   Так незаметно проскочила осень, и снова улеглась зима. Отшумела летняя лапта, отыгрались осенью в прятки, а теперь все собирались с санками на горке...
   Вечер вызвездился мириадами звезд, снег блистал от мороза, и на улице было не темно, хотя уже и поздно. На горке, что была справа от дома Ерофеевых, каталась куча ребятни школьного возраста. Горка была отменная, высоты как раз такой, как надо, и крутизны, а еще с поворотом, в этом был особый шик - выкатиться вовремя на поворот, и зимой на сопке было многолюдно. По той же дороге поднимались те, кто жил здесь, на сопке, и приходилось порой уворачиваться от санок, мчащихся вниз.
   Нина тащила за веревку самодельные санки, которые отец сделал сам. Санки добротные, не маленькие, можно и втроем усаживаться. Впереди они загнуты, и это хорошо, даже на скорости вперед не вынесет. Катались они с Галей, санки были одни на двоих.
   - Ну, садись теперь ты впереди, а я буду разгонять, - Нина указывала подружке на санки, предлагая ей лучшее место.
   Тут откуда-то вынырнула Анюта.
   - Можно и я с вами?
   Нина смерила ее взглядом, словно недоумевая, откуда она взялась.
   - Ну ладно, только ты будешь разгонять...
   - Хорошо, буду.
   Нина села позади Гали, обняв ее за пояс, а Анюта столкнула санки, вначале бежала за ними, чтобы придать им хорошую скорость, а потом и сама пристроилась сзади на оставшееся место. Санки красиво покатились с горки, Нина подправила курс ногами, чтобы санки сделали нужный разворот, и они выкатились в самый низ дороги.
   Анюта встала первой, за ней Нина.
   - Здорово, да! Во какие санки папка сделал, сами катятся.
   - Пошли еще прокатимся! - Анюта полезла на горку, - только разгонять будем по очереди, ладно?
   - Ладно, - согласилась Нина. Галя молчала. Она все еще чувствовала себя новенькой и не могла так запросто вступать в разговор. Теперь была ее очередь разгонять санки.
   Нина села впереди, Анюта за ней, прижавшись к ее спине, а Галя покатила санки. Не успела она присесть, как вдруг с двух сторон на них кинулись мальчишки.
   Девчонки завизжали, Нина почувствовала, что кто-то завалился прямо ей на голову, в это время санки развернулись в сторону и покатились в овраг. Снегу в овраге много, санки врезались в снег, и образовалась куча мала, из которой они с трудом выбрались. Отряхнув варежкой с лица снег, Нина разглядела, что это Федька Горбунов с Сашкой новеньким на них налетели и теперь тоже валялись в снегу.
   - Ну, черт, помешали нам нормально прокатиться, - Нина вскочила и стала лупить Федьку варежкой по башке. Лупить новенького она не осмеливалась. Все-таки, что ни говори, из самой Москвы приехал.
   Снег набился в рукава и даже попал за шиворот. Федька смеялся и отмахивался, а потом схватил Нину за руку и повалил в снег. Снег был сухой и пушистый, и валяться в нем было одно удовольствие, но Нина все же не убирала гнев с лица и строго глянула на новенького, с которым она теперь оказалась рядом. Тут новенький протянул ей руку и помог выбраться. Нина хотела заругаться и на него, но передумала, все же он ей помог.
   Выкарабкавшись из сугроба, долго отряхивались, оббивая снег варежками. Чтобы снег не набивался в валенки, надевались теплые с начесом шаровары, скрепленные внизу резинкой, и резинка эта обхватывала валенки поверху.
   Мальчишки смеялись дружелюбно.
   - Давайте вместе кататься, две девчонки и один мальчишка сзади, мы будем вас разгонять, - уже совсем миролюбиво предложил Федька.
   Девочки согласились.
   Федька раскатывал лихо, так что Нина с Анютой вылетели далеко вниз и еще поскользили по дороге. Мороз пощипывал щеки, скольжение становилось все лучше и уходить с горки никак не хотелось. А у Сашки пока получалось плохо, и один раз он снова отправил их в сугроб, свернув неудачно в овраг. Анюта с Сашкой вытряхнули из снега санки и потащились с ними наверх. А Нина лежала на спине в сугробе и смотрела в звездное небо, откуда ей улыбалась огромная лунища. Так мягко и хорошо лежать на снегу, что даже вставать не хотелось. И, похоже, она устала и надо идти домой.
  
   Катерина сидела у печи и вязала Зое носки. Придут зимой на каникулы, и будут ей новенькие носки. Совсем уж девчонка взрослая, год этот доучится и будет учительницей. И так эта мысль согревала, словно это она сама будет учительницей. Так ведь дочь. Люди будут говорить: "У Катерины-то дочка - учительница".
   Что-то уж больно переживала Зоя в конце лета. Все на почту ходила, письма спрашивала. А как какое письмо им несут, так она тут же: "Мне письмо?" От кого ждала, видно, в городе кавалера завела. Но так и не было ей письма. Да уж теперь там, в городе встретились и без письма поговорят. Хотела Катерина спросить у нее - от кого ждет? Да не стала, не принято у них на такие темы разговаривать. И в душу лезть неудобно.
   Катерина вздохнула и стала думать про старшую дочь. Мальчонка-внучок подрастает. Два месяца Даша в декрете посидела и все, на работу иди. А не то место потеряешь, а работы здесь для женщин немного. Так и носит Петю в ясли с двух месяцев. Ей к себе брать внука тоже несподручно, свой еще Васятка маленький, да и дел полно, летом на огороды надо ходить, за скотиной ухаживать, да мало ли дел в доме.
   Васятка с отцом что-то мастерили за столом, а Катерина свою думу думала. Живут Даша с Андреем неплохо, но, правда, вспыльчивый он, слово против не скажи. Да и она не уступит. А кто-то должен уступать, иначе мира не будет.
   Спицы ее мелькали, и так же мелькали мысли.
   "А куда же Нина запропастилась?" - вспомнила она про младшую дочь. Уж десятый час, а ее все нет. Как ушла на горку, так и пропала. Встала и глянула в кухонное окно, выходящее как раз к горке. Ночь была лунная, светло. Да, действительно на горке еще катаются. Вот неуемные.
   Тут послышался звук в коридоре и в комнату, неся с собой клубы холода, вошла Нина. Щеки раскраснелись, сама вся вывалялась в снегу.
   - Да что ж ты не отряхнулась как следует!
   - Я отряхивалась...
   - Ну-ка, бери веник и на крыльце, как следует, стряхни валенки и штаны.
   Нина покорно вышла и через несколько минут вернулась. Щеки пылали, глаза сияли!
   - Ну что, навалялись?
   Нина стаскивала штаны вместе с валенками и когда сняла, их можно было ставить стоя. Штаны обледенели от снега и пота и стояли колом.
   Нина посмотрела на мать и засмеялась, переводя взгляд на свои штаны.
   - Ох, простудишься, смотри у меня. Это разве ж можно столько кататься!
   - А знаешь как здорово!
   Катерина взяла ее штаны, отделила от валенок. Поставила на кирпичи сушить валенки и повесила на веревку над печью штаны.
   - Иди спать укладывайся, завтра в школу с утра. Гулена.
   Нина улыбалась счастливой улыбкой. Накаталась она сегодня от души.
   "А новенький совсем неплохой парень, свойский", - думала она засыпая.
  
   Весь декабрь Нина с Васяткой готовились к Новому году, делали игрушки и всевозможные украшения. Готовых игрушек из магазина было совсем мало. А елку ставили большую, до потолка, прямо посреди комнаты. Отец шел в лес, выбирал пушистую красавицу и нес домой. А Нина с братом трудились над игрушками. Сегодня они красили краской листы бумаги, резали полоски и клеили цепи. Красил Васятка, а Нина резала аккуратненькие полоски. Цепей должно быть много, чтобы хватило и на елку, и в доме развесить. Потом будут вырезать флажки, нанизывать на нитку и тоже развешивать. А еще Зоя научила Нину делать корзинки из гармошки. Сначала надо сделать гармошку, сложить ее в множество складочек, затем развернуть и сделать ее четырехугольной, а потом вырезать ножницами полоску внизу и выкинуть ее, и полоску вверху, это будет ручка. А потом надо вывернуть все наизнанку, и получится красивая корзинка. Можно и просто раскрашенную гармошку повесить. Одним словом, дел - невпроворот! И все надо самим сделать. Мама занята по хозяйству, у нее свои дела, а елку, мол, сами украшайте.
   Из золотинок, как называли они блестящие обертки от шоколадок и конфет, делали шары, а также оборачивали ими шишки.
   Конфеты им покупались обычно с получки. Отец получал получку, а мать шла в магазин и покупала детям когда карамельки, когда шоколадные конфеты. Как-то весной мама порассуждала и решила купить много конфет, чтобы они наелись надолго и больше не просили. Нина с Васей действительно чуть не объелись этих конфет, но к следующей получке созрели вновь, и мамин эксперимент не удался. Но кто-то ей сказал в магазине, что много конфет детям кушать вредно, и тогда она в следующий раз купила банку абрикосового компота. Он оказался таким вкусным, что теперь они и сами на вопрос: "Что купить с получки?" Отвечали: "Абрикосовый компот!"
   Но фантики конфетные все же собрали в достаточном количестве, и теперь они пойдут на украшения.
  
   В шестом классе Нина и Галя стали совсем неразлучными друзьями. Даже иногда просились друг к другу ночевать, то Нина у Гали, то Галя у Нины, чтобы еще и перед сном пошептаться. Правда, у Гали еще теснее, у нее старший брат женат и живет с женой вместе с ними. Но у них есть еще одна комната, спальня, где и размещаются молодожены. Валя, жена брата Пети, - баба свойская и девчонкам иногда запросто про свои отношения с Петей рассказывает. А они уши навострят и слушают. Хоть и стыдно немного, но интересно.
   Галя и сама в шестом классе в девушку стала превращаться, у нее уже и грудь просматривается, а у Нины еще ничего нет. Галя и на мальчишек заглядывается, а Нина пока никакого интереса к ним не испытывает.
   - Да ну их, - говорила Нина, - только задираться и умеют.
   В шестом классе на задней парте, за ее спиной оказались новенький Сашка Кулагин и Витька Симаков. Сашка, конечно, уже совсем не новенький, освоился, и оба они очень ее донимают. То вытянут ленточку из кос, да так тихо, что и не заметишь, приколют ее пером к парте, Нину вызовут отвечать, она дернется, а встать не может. А они хохочут - довольны. А вчера макнули обратную сторону ручки в чернилку, приставили к ее щеке, а потом Сашка позвал ее нежным голоском:
   - Ни-на...
   Нина повернулась, а ручка: "бац", и чернильное пятно на щеке. А они с Витькой снова ржут. Ну, Нина тогда встала прямо на уроке, и книжкой по башке этому Сашке врезала. И чего он к ней вяжется? Что она ему плохого сделала?
   А Галя все рассказывает, что от Вали интересного услышала. Валя - человек широкой натуры, держалась с двенадцатилетней золовкой запросто, не воздвигала ненужную дистанцию между ними, и утром вполне откровенно сообщала золовке:
   - Петька ушел на работу злой, как черт.
   - Почему? - спрашивала Галя.
   - А, вчера я ему не дала...
   Галя не сразу соображала чего "не дала", но, глядя на игривый вид невестки, начинала соображать.
   - А ну его, - продолжала Валя, - я ему сказала - воды наноси, а он так и не принес. Лапает за грудь, а я его по рукам, по рукам... - Галя навострила ушки, а Валя захихикала, - да ему хоть каждую ночь давай - устанешь.
   Когда вечером девчонки сидели на сеновале, на стайке и Галя все это рассказывала Нине, Нина с замиранием слушала, но было как-то не по себе: и любопытно, и стыдно. А как же будет у них? Ведь и ей когда-то придется спать в одной постели с мужчиной? Это всем на роду написано, иначе дети не появятся. А как же без детей? Но чтобы вот так облапывали! Да еще за грудь! Нина поежилась. Нет, можно позволить только то, от чего появляются дети, но тело ее будет принадлежать только ей, и она не хочет, чтобы чьи-то грубые руки ее касались.
   Она уже начинала мечтать о любви, но о любви красивой, возвышенной. Только без этого - грязного, противного, о чем рассказывала Валя, что они видели когда-то летом в кустах, когда была Дашина свадьба. Эта Любка - известная распутница, и мама, и Даша ее не уважают.
   Но говорят, что и любовь заканчивается этим. Нет, это неправильно. Любовь - это совсем другое. Это когда от восхищения светятся глаза, когда смотрят друг на друга и не могут насмотреться. Как в кино. Когда хочется взять за руку, ну и, может быть, нежно поцеловать. Она, Нина будет ждать такой, красивой любви.
   И Нина сказала об этом вслух.
   - А если ее не будет, тогда что? - спросила Галя.
   - Тогда никакой не надо. Буду жить одна.
   - Ну прямо, одна. А я точно одна не смогу, - вздохнув, закончила Галя.
   - А я лучше буду учиться, уеду на материк, поступлю в институт...
   - Витька Симаков говорит: и зачем бабам учиться? Все равно замуж выйдут, детей начнут рожать, вот и вся учеба.
   - Много он понимает, этот Витька. - Нину больше всего возмутило слово "бабы", что она, конечно, слышала не впервые от мальчишек, коробило то пренебрежительное отношение, с каким произносилось это слово, и вот такие рассуждения. - Ведь ничего собой не представляет, - горячилась дальше Нина, - а туда же - "бабы".
   "Нет, - думала Нина, - бабой я никогда не буду, я не хуже этого Витьки, вот выучусь..." Но где она будет учиться, на кого, она пока не определилась. Вначале ей хотелось быть, как Зоя, учительницей. Зоя ведь уже работает в городе учительницей, Нина, может быть, на каникулах к ней поедет. Она и себя представляла в этой роли. Вот она входит в класс, неся на руке стопку тетрадей, и начинает урок. И так интересно рассказывает историю, например, или литературу, что все дети слушают ее, не отрываясь. Она будет стараться и сама читать побольше, чтобы больше передать им, и они будут ей за это благодарны. Она ведь знает, как обращаться с учениками, и установит, конечно же, с ними контакт и они ее полюбят... Но когда она в этом году была с мамой в амбулатории, то ей очень понравилась врач. Симпатичная такая, в белом халате, и трубочка на шее висит. Приложила она эту трубочку к Нине и послушала спереди, потом сзади. И Нине тоже захотелось быть врачом. Иногда ей приходилось по вечерам оставаться у Даши, присматривать за Петей, когда они с Андреем уходили в клуб в кино или на танцы, и тогда перед зеркалом она представляла себя в разных ролях. У Даши даже халат белый нашелся, она себе со склада принесла. Нина одевала его и, глядя на себя в зеркало, разговаривала с больными или с медсестрой Симой и давала ей указания.
   Но еще она подумывала - не стать ли ей артисткой? Они с Галей открытки начали собирать с фотографиями артистов. У Нины есть уже Конюхова, Целиковская, Скобцева и несколько открыток с кадрами из фильмов. Валя, Галина невестка, сказала, что можно их наложенным платежом заказать из Хабаровска.
   Как это здорово - быть артисткой! Ты идешь по улице - все тебя узнают, улыбаются, шепчут друг другу: "Вот она, Нина Ерофеева, помнишь, как она здорово играла в фильме...". А кто-нибудь бросается к ней и преподносит цветы. Она поднимает голову, а перед ней стоит молодой человек, красивый такой, как Стриженов.
   Мысли все чаще стали уносить Нину далеко-далеко. Ну что за жизнь здесь, в этом поселке? А мужья какие у некоторых? Вон вчера Верка Прохорова как визжала, когда ее муж бил. А потом выскочила на улицу и побежала как ошалелая, аж до магазина добежала, там уж ее люди кое-как успокоили. А Васька, ее муж за ней бежал и кричал: "Убью, падла!" Пока его тоже не остановили и не угомонили.
   Как можно такое терпеть? Ведь это уже не в первый раз. Нет, Нина ни за что не позволит так с собой обращаться! Чтобы меня так унижали и я с ним после этого оставалась в одном доме? Ни за что!
   И как они такими становятся? Ведь мальчишки в школе не такие? Есть, конечно, хулиганы, как Колька Синев. С ним Веру посадили, а он ей козни всякие на уроке строит, она иногда прямо на уроке как вскочит и бежит от него.
   А вот Саша Ковалев, все-таки чувствуется, что он из Москвы приехал, он не такой. А умный какой! Все знает! А отца у него почему-то нет. Говорят, они от отца уехали. Мать его в магазине продавщицей работает, и говорят, к ней мужики похаживают. А каково Сашке?
   После шестого класса Саша Ковалев с матерью снова уехали в Москву.
  

Глава шестнадцатая

(неоконченная)

  
   Седьмой класс был последним, когда Нина училась дома. Чтобы окончить десятилетку, надо было куда-то перебираться. Все, как правило, шли в Судоверфь, жили там в интернате. Но Нина с Галей размечтались учиться в городе. Там тоже в одной из школ был интернат, и брали иногородних.
  
   Все в этом новом восьмом классе было для Нины чужим. Чужие стены, чужие лица, чужие неприветливые учителя. Даже воздух в классе был какой-то серый - чужой. В своей родной школе все знали, что вот идет она - Нина Ерофеева, отличница, примерная ученица и хорошая девочка. В последний год учебы она даже была председателем пионерской дружины. Когда вся школа выстраивалась на парадную линейку, Нина стояла рядом с вожатой и принимала рапорта от председателей отрядов. Была она, правда, не очень смелой и сильно волновалась, но все же четко произносила команды:
   - Дружина смирно! Приготовиться к сдаче рапортов!
   К ней подходили по очереди от каждого отряда, председатели отрядов отдавали рукой салют, и когда рапорт заканчивался, Нина произносила: "Вольно!" и после этого сдавала рапорт старшей пионервожатой.
   А теперь ходила по школе незаметная, никому не известная девочка. Здесь она никто. Никто ее не хвалил, никто не улыбался. Антонина Ивановна, классная руководительница была суховатой женщиной невысокого роста с громким крикливым голосом. Нине хотелось сказать ей, что она была в своей школе и председателем пионерского отряда, и председателем дружины, участвовала в самодеятельности, ведь этого никто не знает. Но не посмела. Она даже не представляет, наверное, какая Нина ответственная девочка.
   На уроке Нина вся сжималась, ожидая, что ее вызовут к доске, а она еще никого не знает, ни учеников, ни учителей, никого, кроме Гали, с которой они вместе пришли в эту школу. Ей хотелось немного освоиться в классе, и она молила, чтобы ее не вызвали. Но ее мольбы никто не услышал и на следующий день ее вызвали к доске на уроке геометрии - доказывать теорему. Нина очень любила геометрию, Мария Степановна, ее прежняя учительница так хорошо объясняла, так все было понятно, и она всегда получала у нее пятерки.
   Нина вышла к доске и начала излагать доказательство. Вначале все шло хорошо, но потом она сбилась, увидела нахмуренный взгляд чужой учительницы, смутилась от своей ошибки и запуталась еще больше. Учительница поставила ей тройку. Нина с трудом дотащилась до парты, она была убита, троек по геометрии у нее еще не было.
   Учеба не задалась. Тройка по геометрии выбила ее из формы и теперь она с еще большим страхом ждала, когда назовут ее фамилию, что-то мямлила, когда отвечала, смущалась и сбивалась еще больше. В дневнике уже стояло несколько троек.
   "Какая же тоска в этой школе, - думала Нина, шагая на перемене по коридору. - Как все неприветливы и заносчивы, и как плохо быть чужой"...

... ... ... ...

   На этом, думается, текст оборван не случайно, дальше идет тяжелая полоса в ее жизни: интернат, тройки, отчуждение... писать дальше не лежала душа. И, наверное, можно закончить эти светлые воспоминания словами Стругацких: "Но это уже совсем другая история".

Январь 2005

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"