Тизли : другие произведения.

Это были мы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Достаточно одной отравленой любви, достаточно одного глупого мальчишки и одную руки, которая даст мальчишке оруже, чтобы жизнь десятков людей изменилась навсегда. Достаточно трёх слов, которых когда-то некто не смог произнести.
  Не страшно без оружия - зубастой барракуде,
  Большой и без оружия - большой, нам в утешенье,-
  А маленькие люди - без оружия не люди:
  Все маленькие люди без оружия - мишени.
  
  Как в горле ком, в сердце застыла
  Вся глупость и злость этого мира.
  
  
  Выбор сделан. И будьте прокляты те, кто утверждает, что всякий выбор правильный.
  
  - Никогда не думал, чтобы заняться чем-то ещё кроме этого?
  - Каждый день думаю. Но, так уж вышло, это - то немногое, что приносит доход, из того немногого, что я вообще умею.
  Павел откинулся на спинку кресла, сплетя пальцы замком, захрустел суставами и посмотрел на девушку.
  Машка.
  Маленькая добрая Машка, его соседка по дому. Что могло связать скромную интеллигентную красавицу, ревностную отличницу и забитого не сложившейся жизнью геймера, несостоявшегося программиста, бывшего члена клуба исторических реконструкций "Средиземье"? Человека, каждая положительная характеристика которого уже давно употреблялась со словом "бывший". Бывший чей-то друг, бывший штатный программист фирмы "Антивирус-про. Мы спасём вас от "наших" хакеров" и прочее, прочее, прочее...
  Что, кроме случайности? Как и всё в жизни. Мозер оказался прав - теория хаоса действует идеально.
  Их первая встреча произошла около полутора лет назад, как и водится в бульварном романтическом чтиве, весенним днём, когда первые ласковые лучи, словно тропинки в небо, пробивались меж серых, обрамлённых золотом облаков тающей зимы и гладили мокрые, затопленные слякотью улицы огромного города. Она сидела на подоконнике в простеньком матовом платье, обутая в любимые высокие сапоги, постоянно отбрасывая назад мешающиеся длинные каштановые пряди, а карие глаза внимательно скользили по строчкам учебника, увеличенным очками в тонкой металлической оправе. В тот день Павел в кои-то веки сподобился явить свою небритую осунувшуюся от долгого побития нарисованных монстров физиономию в институт. Декан, прекрасно знавший геймера благодаря многочисленным конфликтам на почве постоянно преследовавшего Павла отчисления, отправил горемыку искать некую пятьсот тридцать седьмую аудиторию. Павел, несмотря на очную форму обучения, с трудом представлял себе обустройство родного института и бегал по пустым в учебный час этажам, словно Тесей в лабиринте Крита, ища своего Минотавра - заведующего кафедрой.
  И увидел её. Девушка редко видела своего соседа, но сразу узнала в скачущем через ступеньку парне лет двадцати с небольшим Павла. Так и началась их дружба, странная, никому не понятная, в особенности экс-кавалерам Маши, но чрезвычайно живучая.
  И вот она сидела перед ним в своих чёрных джинсах и свитере и любовалась бушующей за окном осеней бурей. Листья многоцветьем калейдоскопа метались за стеклом, изрезанным полосками капель. Где-то наверху в вечно открытом выходе на крышу, словно посыпающий гигант, завывал ветер.
  В квартире было так уютно этим промозглым вечером, так тепло, что девушка медленно начинала задрёмывать, удобно устроившись на диване, поджав ноги и положив голову на подушку, пробуждаемая только репликами Павла. Тот сидел рядом за видавшем все мыслимые (да и не очень) виды компом, гордо именуемым ласковым словом "пылесос". Сдавлено надрывался астматичный от грязи кулер, во вскрытом системном блоке что-то кашляло, поскрипывало, иногда выплёвывая пыль.
  - Ты хочешь всю жизнь прожить, делая модификации для компьютерных игр и продавая доставшиеся в наследство картины?
  - Я ничего не хочу.
  - Таки ничего? - лукаво улыбнулась Маша, с неизменным изяществом поправив упавшую на нос прядь.
  - За некоторым исключением, - улыбнулся в ответ Павел.
  - И всё-таки, я считаю, это не занятие для тебя.
  - А чем ты предлагаешь мне заниматься?
  - У тебя есть диплом и какой-никакой опыт работы, ты вполне мог бы устроиться программистом в какой-нибудь фирме.
  - Ну да, ну да... Стану толстым прыщавым компьютерным червём...
  - А так не станешь? - усмехнулась Маша. - Я серьёзно. Неужели ты не хочешь чего-то большего в жизни, чего-то большего пыльной неубранной квартирки, старого компьютера и пустого холодильника, единственных двух друзей и тех наркоманов, смысла кроме сведения концов с концами?
  - Мне казалось, тебе хорошо здесь. Разве не прекрасно жить так, ловя моменты счастья вместо существования в рутинной обыденности? Жить, а не весь отведённый срок копить деньги на жизнь?
  Девушка села и серьёзно посмотрела на Павла.
  - Да. Прекрасно. Но это сейчас.
  - А вдруг никакого "потом" не будет.
  - И правда, - глаза Маши скрылись за каштановым водопадом. - Я пойду.
  - Уже? - встрепенулся Павел.
  - Да, - как-то слишком резко ответила Маша и исчезла в темноте.
  - Подожди, я провожу, - вскочил Павел и в полумраке едва не налетел на диван.
  - Спасибо, я найду дорогу, - раздалось из коридора.
   Хлопнула входная дверь. Застучали каблуки по плитке подъезда, следуя к лифту.
  
  ***
  
  Павел вздохнул и вернулся в комнату. Очередная перепалка, ну что ж? Да нет, всё, как обычно, обойдётся, он будет паинькой, Машенька отойдёт, жизнь вернётся в привычное русло. Конечно, вернётся, каждый раз возвращалась, иначе и быть не может. Нет-нет, не может... И всё же... Павел посмотрел в глаза гремящим за окном стенаниям погоды.
  Прошло ещё время прежде, чем буря осени ворвалась в его жизнь. И затяжное падение началось.
  
  ***
  
  Больше всего он ненавидел просыпаться.
  Как бы он ни старался измотать мозг за день, загрузить, забить и без того избыточной информацией, он всегда видел одно и то же. Он ненавидел просыпаться, потому что, открыв затуманенные неизменным видением глаза, он видел всё ту же погружённую в сумерки комнату, всю ту же осеннюю бурю за окном. И сквозь непрекращающийся, отдающий сквозь стекло холодом ноября стук дождя слышал удаляющееся эхо захлопывающейся двери.
  Этот звук доводил его до безумия. Каждый раз он надеялся снова нырнуть в пелену невидимого тепла, вернуться в ту, другую комнату, где ласково улыбалась Маша, но холод уже начинал гладить своим ножом его кожу, заставляя ёжиться под одеялом, возвращая обратно в пустую мрачную комнату. Возвращая к реальности.
  Возможно, он слишком тяжело принял этот удар, слишком зациклился на своей потере. Но, так уж выходит, от изменения отношения к факту, сам факт остаётся неизменным, как к нему ни относись, и унижение остаётся унижением, и смерть смертью, и потеря потерей.
  Он вставал медленно, никогда не потягиваясь, только изредка, как и в это утро, потирая синеватую щетину на щеке. Натягивал брюки с кофтой, нарочито медленно приходя в себя, как и десятки пробуждений ранее, думая о своём сне. Проклятом, неизменном, преследующим его, словно Дамоклов меч. Бывало, обдумав запомнившиеся куски из сна, он невольно начинал выуживать из памяти другие воспоминания, связанные с ней. Конечно, он относился безразлично к плохим, мигом их снова забывая. Зато хорошие жгли, словно в его груди пылал раскалённый стержень. Сердце начинало биться чаще. Иногда в глазах начинало рябить. Ещё реже он чувствовал, как по щеке из уголка глаза бежит, цепляясь за волоски и скользя в морщинках капелька. Он не мог с этим ничего поделать. Да и вряд ли кто-то смог бы. Обычно время принимает на себя роль доктора Менгеле, зашивая раны без анестезии, подкидывая в них соль для пущего веселья. Только на чью-то операцию уходят дни, а на чью-то - годы. Конечно, вначале было хуже. Павел надолго запомнил тот день, когда стало ясно, что сказка кончилась. Не смотря на то, что даже в извечно пустующем дневнике не мог внятно описать его, он помнил всё досконально.
  Проклятое ассоциативное мышление не давало покоя даже когда последнее дурманящее тёплое щупальце сна отпускало голову, и его обрывки подобно измерительной рулетке скатывались обратно в сознание. Каждый предмет, каждая комната напоминали о ней. Иногда в бреду хмельного утра Павлу начинало казаться, что он слышит стук каблуков в коридоре или внезапно заигравшую мелодию звонка мобильника. Её мелодию.
  Одевшись, он тут же подходил к столу, на котором стоял его компьютер. Из-за плохо задёрнутых штор падал тусклый серый свет, создававший небольшой, изрезанный размытыми тенями полукруг у окна. И всё здесь было серое и тоскливое, как этот нескончаемый дождь за окном, а он был слаб, раздавлен, мёртв, как прилипший к стеклу мокрый болезненно жёлтый лист клёна. Казалось, что здесь не хватало скрипичной игры, самых тонких её нот, колющих душу тупыми иголками звука. Можно было бы прибавить виолончель, но лишь изредка, для придания бархата музыки. Только скрипка. Только высокие ноты.
  Он брал пачку крепких сигарет, лежавшую рядом с набитой окурками кружкой. Закуривал и подходил к окну. Всё та же улица старого квартала, сохранившегося с царских времён, четырёхэтажные постройки с обветшалыми стенами, большие окна, на первом этаже - с ржавыми решётками, чёрная полоса дороги, покрытая пёстрыми пятнами листьев, словно кожа змеи. Её обрамлял удивительно широкий тротуар. Белые летом, в дождь его камни обретали зеленоватый окрас, а старые фонари горели даже днём. Чёрно-белый, изредка прорезаемый красным поток автомобилей, мигая фарами, стремился на другом конце улицы к центру, скрываясь за деревьями парка. Ворота в парк начинались недалеко от подъезда дома, где жил геймер. Редко подстригаемая трава словно поддерживала клонящиеся от ветра и старости деревья. Дряхлые голые ветви порой накрывали своими тонкими узловатыми лапами целые скамьи, опирались на фонари, загребали листву, будто надеясь вернуть ушедшее, но та, блистая мёртвой красотой, песком уходила сквозь чёрные когтистые пальцы. Дальше начинался круглый центр парка с импровизированной открытой сценой и фонтаном в виде выпрыгивающих из воды рыб, но высоты четвёртого этажа, на котором обитал Павел, не хватало, чтобы увидеть его.
  Окурок шипел в наполненной пожелтевшей водой кружке. На кухне загорался голубой огонь газовой плиты. Вскоре начинал свистеть чайник. Сквозь запах пыли и табачного дыма пробивался тёрпкий аромат утреннего растворимого кофе со сливками и традиционными двумя ложками сахара. Павел делал первый глоток и слегка морщился. Второй шёл лучше. Он возвращался в комнату. Щелчок кнопки тонул в покашливании кулера. Мигал диод модема. Светился имбирным пряником монитор.
  Начинался очередной день. Бесконечно длинный, тусклый, пропитанный одиночеством и невольными воспоминаниями. И как бы он ни прошёл, рано или поздно наступал вечер, который надо было просто перетерпеть, перепить, перекурить. Пережить, как любил говорить себе Павел. Ночь. Всё тот же сон. Утро.
  Тянулись дни. Пролетали ночи. Переживались вечера. Как-то незаметно Павел потерял счёт времени.
  
  ***
  
  А однажды пошёл снег.
  В тот день Павел, вынимая сигарету из пачки, подошёл к окну и не увидел привычного парка. Плоский, ставший таким привычным мир за окном исчез за сплошной пеленой первых белых хлопьев, мягких, по-своему изящных и бесконечно холодных, как каждый новый день. Исчез парк, исчезла улица.
  Исчезли люди.
  В те минуты ставший уже привычным мир растворился в девственно чистой пелене, оставив Павла один на один с воспоминаниями. Не свистел чайник, не скрипел паркет под голыми ступнями. Он смотрел за окно в танцующую пустоту, и казалось, что весь мир, как никогда ранее, сузился до маленькой однокомнатной квартирки. Когда-то, в ставшим бесконечностью прошлом, полной простым, но ни с чем не сравнимым счастьем. Чем-то тёплым. Чем-то живым.
  Такая пустая.
  Такая мёртвая.
  В танго сигаретного дыма, во вьющихся подле него змеях, в сизых султанах, разбивающихся о стекло перекатывающимися кольцами он видел её лицо. Он снова и снова вспоминал тёплое прикосновение её губ, таких мягких, слегка влажных, сладких. Он вспоминал вкус слюны, вспоминал, как кончик его языка касался её языка, как руки касались шершавых шерстяных нитей свитера, как пальцы идеально ложились на талию, проходились по округлостям ягодиц. Он вспоминал блеск любящих глаз, заключивших в себя весь мыслимый мир, как длинные каштановые волосы мягко скользили по его щеке. "И нежность в тягость, и пылает сердце от тоски..." Здравствуй, Шекспир. Ты, как всегда, прав...
  Как однажды сказка исчезла в тёмных языках пламени шести слов.
  Прости. Я больше не люблю тебя.
  Павел закрыл глаза и отвернулся. Дым скользил по лёгким, обжигая каждую клеточку. Ему казалось, что он чувствует, как в каждом сосудике, пульсирует кровь, обрисовывая форму бьющихся в агонии органов. Он слишком много курил, но не мог остановится. Воспоминания приходили внезапно, безжалостно пронзали сознание, словно стилет флорентийского убийцы. Внезапно и быстро, не оставляя ни единого шанса, а сломанный клинок, разрезая внутренности, с каждым движением уходил всё глубже и глубже.
  Отчего-то вспоминалось письмо Данте Алигьери к Кангранде, строки, дающие определение жанру трагедии. "Произведение с благополучным, счастливым началом и ужасающим концом".
   Прости. Я больше не люблю тебя.
  - Ты бросила меня умирать одного, - едва слышно произнёс Павел.
  Бросила умирать. Смешно... Ничего, правда всегда куда смешнее вымысла. Если только это не твоя правда.
  Разве "жить" не значит "хотеть", "стремиться"? Жизнь - это движение.
  А значит он был мёртв.
  Павел медленно сел на стул. Ещё один пережитый удар невидимого, непобедимого и самого безжалостного убийцы. Сколько не сражайся с прошлым, его сталь войдёт в твою плоть. И как, не договаривайся, сколько не маши белым флагом или не борись, оно не оставит тебя. Ты будешь идти босиком по углям, словно турецкий янычар, и корчиться от боли или свыкнешься с ней. Боль не уходит никогда, иначе никто и никогда так не боялся бы её. И если на теле шрамы со временем затягиваются, то там, внутри они живут вечно, затихая, давая возможность почувствовать глоток свободы, и пылающие с каждой новой раной. Человек, когда-то способный с лёгкостью радоваться просто солнцу или первому снегу, превращается во что-то бесчувственное. Теряется способность дышать полной грудью, мечтать, и женщины начинают искать мечты в дамских романах, а мужчины... А у мужчин порой мыслительный процесс снижается до нижних пределов. Это отупение принято называть взрослением. Чем больше шрамов на твой душе, тем ты взрослее.
  Снег... Сколько уже прошло времени?.. Когда началась метель?.. Какой сегодня день?..
  Какое это имеет значение?
  Пронзительный, вибрирующий звон заставил его очнуться от наваждения. Павел бросился к телефону, словно усталый путник пустыни к пригрезившемуся в дали оазису. Каждый день неосознанно он ждал звонка. Он ждал услышать её голос. Ждал единственного слова.
  Прости.
  Только ради этого ещё стоило жить.
  Он сорвал трубку, едва не снеся старенький телефон на пол коридора. Всё рухнуло, не со столь большой высоты, как тогда, не ровняя на землю всё. Только первые этажи, которые он снова и снова отстраивал, цементируя пустыми надеждами.
  - Ральф? - грубый, ещё более искажённый плохим состоянием кабеля голос.
  Штейн. Капитан хардбольной команды.
  Хардбол... Пострелушки из пневматического оружия калибра 4.5 миллиметра. Парни в камуфляже с дешёвыми винтовками, бьющими свинцовыми пульками от силы метров на пятьдесят. Они штудируют тактику различных спецподразделений мира и, "набравшись опыта" на тренировках, пытаются поразить друг друга, гарцуя среди густых зарослей или в чистом поле. Они думают, что они герои, потому что не боятся причинить боль друг другу. Ну да с этим у людей никогда не было проблем. Они не боятся почувствовать боль. Покрытый медной оболочкой шарик входит в обнажённую кожу быстро, разрывает ткань и проникает в плоть на несколько миллиметров. Они чувствуют себя героями, потому что рискуют по неосторожности на привале выбить друг другу глаз, балуясь с игрушечным оружием, словно неразумные дети, пародирующие фильмы о войне.
  - Ральф? - псевдоним Павла в среде хардболистов. Настоящие имена заменялись кричащими и не очень позывными. Эпатаж, желание самоутвердится хоть придуманным именем.
  - Да, капитан.
  - Куда пропал, боец? Дела сердечные покоя не дают?
  Сама догадливость. Что ты знаешь об этом, тварь? Что ты знаешь о боли? Я столько исповедовался тебе, как ученик сенсею, ты столько говорил в ответ. Ты имел неосторожность давать мне советы, сдобренные неизменным цинизмом, таким жестоким, таким разрушительным, с которым я неизменно боролся до последнего дня.
  Павел не сказал этих слов. Как он ненавидел своего капитана, человека, желавшего обнажить его силу и присыпать слабости, желавшего включить под своё лоно истинного бойца - свободного, гордого, отбросившего символы и божества! Павел всегда отказывался верить в его слова, когда их беседы касались Маши.
  "Она юна и ветрена".
  Нет.
  "Она переменчива и рано или поздно захочет что-то изменить, выбросить тебя из своей жизни, сменить на что-то иное. Ты - лишь случайное и оттого временное явление".
  Нет.
  "Вы банально разные, и твоими усилиями пропасть между вами растёт, натягивая верёвочный мостик любви до предела".
  Нет.
  "Она ушла из твоей жизни. Выбрось её из головы".
  Нет!!!
  - Всё в порядке, Штейн.
  - Поэтому ты почти восемь месяцев не подаёшь признаков жизни?
  - С чего это ты решил меня искать? - бесцветным голосом спросил Павел. - Я, кажется, предупреждал, что временно покину команду.
  - Ты мне нужен.
  - В чём дело? - Павел сел у шкафа и прислонился лбом к холодному, слегка уляпанному пылью стеклу ростового зеркала. Заросшее, погружённое в тень лицо сливалось с висящем на фоне грязным осенним пальто. Лишь глаза блестели, отражая комнатный свет обратно в зеркало, пронзительно глядя в собственные отражения.
  - Идет реорганизация в команде, мне нужно как можно больше бойцов старой закалки. Слишком много новичков, трудно влиять на них и контролировать.
  - Я не хочу сейчас этим заниматься.
  - Ты почти не вылезаешь из дома.
  - Может, я не хочу никого видеть?
  В трубке прозвучал усталый вздох Штейна.
  - Страдать можно неделю, месяц, два. Но не восемь. Ты даже не пытался самостоятельно выкарабкаться, это нормально. Думал о том, как она там, почему так быстро отошла от разрыва. Хотел что-то делать, даже пытался, не слушая чужих советов. А потом аффект прошёл, руки опустились. Ты, словно амёба, стёк в привычное болото затворной жизни. Только незалеченная, поддерживаемая бесконечными размышлениями, делающими из тебя неудачника, рана, извини за пафос, предала ей новые тона. Раньше ты был просто замкнутым, но вполне хорошим парнем и отличным другом. А сейчас... Ральф, ты сломался, друг мой, и это беспокоит меня. И более всего меня беспокоит анабиоз твоего разума. Нет, анабиоз - вещь хорошая. Ты замыкаешь в консервативном мирке, где редко что-то меняется. Жизнь течёт вяло, цели и стремления не ставятся за ненадобностью, мелкие бытовые нужды удовлетворяются неосознанными автоматическими действиями. Физические и душевные силы расходуются на самотерзания разных форм, вытесняя иные возможности - творчество, спорт, да что там - жизнь.
  За все годы он нечасто заводил отношения с девушками. И дело было не в удручающей внешности или подобных характеристиках, сам по себе Павел был излишне замкнут. Его жизнь не была асоциальной, просто он не видел смысла в друзьях, зная, что пройдёт время, дружба увянет, как и любовь. Он знал, как это происходит. Но всё же, всё же иногда в сердце зарождалось что-то светлое, что-то тёплое и солнечное... И с каждым разрывом умирало что-то большее.
  - Скажу тебе, как писатель, твоя пламенная речь может быть разбита на парочку афоризмов, но хоть какой-то вменяемостью не блещет, - да, Павел чувствовал себя неудачником. Только неудачник будет, чувствуя чужую правоту в свой адрес, столь неуклюже парировать.
  - Ральф, хватит. Ты уже достал со своими затянувшимися депрессняками.
  - Штейн. Меня менее всего беспокоит твоё мнение на этот счёт. Как, впрочем, и любое другое. Что до команды... Ладно, я давно не прогуливался. Встретимся в парке у моего дома. Сегодня часа в четыре. У входа.
  - Хорошо, - задумчиво протянул капитан и положил трубку.
  Какое сегодня число?
  Павел посмотрел в сторону входной двери. Когда-то это стало своего рода традицией - вешать календарь на дверь, в полумраке ещё поблёскивал одинокий гвоздик. Когда-то, когда Маша была чем-то большим, чем воспоминанием. Павел развернулся и прижался спиной к стене, уставившись на скучные обесцветившиеся от старости обои. Бледные, некогда зелёные с яркими цветами. Они видели ещё Союз, тогда это было бы признано вершиной моды и, как следствие - отменного вкуса и немалого достатка. Сейчас это были лишь бледные с размытыми пятнами полоски потёртой бумаги, тень прошлого. Такой же тенью должна была стать некогда любимая девушка.
  Павел никогда не пользовался успехом у представительниц противоположного пола, хотя вполне мог бы, уделяй он внимание внешности и образу жизни. Но девушки ему были безынтересны, любовь, какую бы форму она не приняла, была чем-то далёким и маловажным. Но однажды она стало всем. Радугой после дождя, многоцветной дорожкой в новый мир. В цветной мир, где счастье, забота, понимание и ласка - вот же они. Где одиночество и добровольная темница собственной комнаты становятся неприемлемыми, теряют свою мнимую ценность, и дом становится не крепостью, а домом в прямом смысле этого слова. Местом, где ждут, где тепло и уютно, где вместо привычного полумрака царствует свет, вместо дроби нажимаемых клавиш звучит смех. Дом там, где твоё сердце. Его сердце было с ней. А теперь у него нет дома.
  Лишь тень и воспоминания.
  Павел смотрел в одну точку, чувствуя, как где-то внутри, в душе, рождается что-то незнакомое, и мысли текут по клеткам мозга сами.
  Она подарила ему величайшее сокровище. И сама же отняла.
  "Я не люблю тебя".
  У него отняли счастье.
  "Прости".
  Она отняла. Мир чёрно белый. Есть те, кто за, и те, кто против.
  "Прости, если сможешь".
  - Не смогу, - тихо сказал Павел.
  Это же так просто. Что бы сделал любой другой, причини ему кто-то боль? На удар отвечают ударом. Здесь не важны принципы и морали. Да что это вообще? Размытые понятия, пирит, золото дураков.
  Если ты захочешь, можно всё. Можно достать до звезды, можно стать миллиардером, только усилия и фанатизм, можно стать для кого-то всем, можно...
  Отомстить.
  Кто дал право?
  А кто вообще тут раздаёт права?
  Павел чувствовал, как глаза расширяются, а кровь отторгается от лица.
  Я взял это право!
  Кто-то говорил, что зло всегда возвращается к тому, кто чинит его. За всё придётся платить.
  - Да. Именно, что за всё придётся заплатить.
  Но мысли, словно абстракция, сменили цвет и превратились из крысиного короля в лиловый цветок. Мстить? Но это же Маша, Машенька, самый родной и близкий человечек...
  Была.
  Она отняла всё, что могло согреть душу.
  Но если у неё были причины?
  У неё был выбор: подкорректировать свою жизнь ради их общего будущего или жечь мосты, зная, что Павел окажется в глотке пылающей боли. И она сделала выбор.
  Предательство.
  А это и есть предательство.
  - Паскуда, - Павел не узнавал свой голос. Хриплые, перетекающие в железо нотки. - Боль - это бумеранг.
  Но что делать? Подставлять перед друзьями, унижать? Как? Он не видел её восемь месяцев. Он лишь призрак в этом мире, её друзья всегда будут искать для неё оправдания и поддерживать, а его подлости лишь укрепят её. Она мало общается с родителями, но и они не оставят её без опеки, когда она будет рыдать в подушку, эти изнеженные интеллигенты найдут способ успокоить её. И его удар вернётся к нему же.
  Но как?
  Друзья, родители... Она.
  Павел поднял глаза и посмотрел в свою комнату, на плакат, висящий на шкафу. Это был постер компьютерного боевика "Blut und Ehre", старого, ещё с тех времён, когда "кровавые" игры не были запрещены в Германии.
  - Blut und Ehre. А почему бы нет? - в зеркале отражался силуэт его профиля, но и в тени можно было увидеть, как исказилось лицо в какой-то неестественной улыбке. - Или мы только в игрушках боги?
  
  ***
  
  В этом году зима пришла рано. Словно монгольская орда, облачившаяся в белое, она пришла из неоткуда и залпом тысяч и тысяч мокрых снежных стрел накрыла город. Дверь подъезда была открыта круглый год, и Павел, только выходя из квартиры, почувствовал холодное дыхание белой старухи. Отчего-то вспомнилась сказка о Снежной королеве.
  Интересно, что было бы, если бы Герда предала Кая и бросила умирать с осколком льда в сердце?
  Скоро узнаем, усмехнулся про себя Павел. Мир был бледно-серым, снег, стены, дома темнели с каждой минутой, давай возможность уличным фонарям блеснуть своим мёртвым, почти могильным светом. Наверное, так светятся приведения. Первым в глаза бросалось темнеющее небо, ещё более тёмное в свете этих фонарей. Ровное, без единого просвета, только покрытая танцующими пятнышками снежных хлопьев.
  Капитан ждал его у ворот.
  Есть на свете вещи, которые не меняются. Не менялся набор капитанских масок. Если не камуфляж, армейские ботинки, шимаг на шее и тёмные очки пилота, прячущие глаза, то чёрное пальто с тёмным шарфом, брюки, туфли, блютуз-гарнитура на ухе. Лишь насмешливая улыбка и причёска "бобриком" оставались неизменными при любой одежде. Он был на голову выше Павла и, несмотря на не самое богатырское телосложение, мог завязать в узел любого.
  - Н-да, Ральф... - протянул Штейн, не переставая улыбаться. - Запой?
  - Нет, - бросил Павел. - Идём.
  Парк был тих в этот час. Чудесным образом стены деревьев сдерживали звуки города, лишь иногда взвизгивали сигналы раздражённого водителя.
  - Думаю, задавать вопросы о твоём состоянии не имеет смысла? - Штейн любил риторические вопросы. Всегда задавал их, глядя нарочито вперёд. Он вообще редко смотрел на собеседника, лишь только когда пытался его в чём-то убедить.
  Павел не ответил.
  Снежок сдавленно хрустел под ногами, новые и новые хлопья скрывали две цепочки следов. Деревья всё больше сливались в сплошную тёмную стену, оставляя перед ними лишь белую, плохо освещённую полосу дорожки. Мимо проплывали скамьи, превратившиеся в пушистые, похожие на диванчики, сугробы.
  - Буду предельно линеен, - командирским тоном продолжил Штейн. - Мне ой как не нравится всё, что с тобой творится, впрочем, это вполне решаемо. Думаю, для начала заглянем в какой-нибудь клуб, лучше "Атлас". Поверь мне, сам прекрасно знаешь, у меня тоже был далеко не самый простой разрыв. Отходил долго, кутил, гулял, имел левые связи. Это помогло не сойти с ума. Прошло время, я встретил Софию, и вот жизнь снова стала тихой тёплой рекой. Ральф, прекрати думать о ней, о том, какой ты разнесчастный, это не решит проблему. А проблему решить надо, ведь твоя жизнь, как бы тебе это не казалось странным, не закончилась. Ральф, хватит, всё. Представь, сколько у тебя новых возможностей. Вон сколько на улице девчонок, подойди, познакомься. Какой смысл чахнуть?
  Павел посмотрел в глаза капитана, вернее, попытался увидеть их за блеском чёрного пластика очков.
  - Штейн. Знаешь, всё это красиво и логично. Жаль только, логика - очень хрупкая вещь, особенно железная. А знаешь, почему? Она линейна. Штейн, я просто не хочу. Ничего, по крайней мере, сейчас. Не могу сказать, что доволен своей жизнью, но ты сам знаешь, у каждого свой срок реабилитации.
  - А с ума сойти ты не боишься?
  - Зависит от того, что вкладывать в эти слова. Учитывая, что абсолютно все люди старше девятнадцати лет имеют то или иное отклонение в психике.
  Штейн остановился и, поправив кожаные перчатки, сложил руки на груди.
  - Верно. Только вот отклонения имеют дурное свойство развиваться. Одно дело депрессия или склонность к ней. Другое - маниакально-депрессивный психоз. Это двадцатилетняя девчонка, недавно расставшаяся с парнем и переживающая отходняк после аффекта и "Техасский снайпер". У одной - временное помешательство. У второго - серьёзное заболевание, идущее из детства.
  - Маниакально-депрессивный психоз...
  - Да. Осторожно, Ральф. Когда долго живёшь отшельником, начинаешь замыкаться в себе, самая бредовая идея получает статус "фикс". Помнишь нашу извечную тему "если бы я был киллером"?
  - Помню.
  Конечно, помнил. Однажды, когда Павел ещё активно занимался литературой, Штейн натолкнул его на мысль написать историю про киллера. Они проводили целые вечера, скрашенные бутылками дешёвого пива, рассуждая, споря о том, как герой должен устранить очередную цель. Обыгрывались самые разные сценарии, сведущий в оружие и тактике войск специального назначения капитан бессмертной бритвой Оккама неустанно обрубал самые невероятные операции, предложенные богатым воображением Павла. В итоге рассказ был написан и продан за вполне неплохую сумму, однако, игра эта осталась. Они оба погружались в неё в тяжёлые минуты тоски или вездесущей скуки, планировали, спорили, смеялись, как взрослые, жестокие двадцатитрёхлетние дети, готовя продолжение истории.
  - Неплохой способ отвлечься. Вон видишь скамью? - Штейн указал на скамейку метрах в десяти впереди. Ещё один присыпанный снегом холмик, едва различимый во всё усиливающемся снегопаде. Ближайший фонарь не работал, и тьма придавала скамье причудливые, танцующие с желтовато-белыми хлопьями очертания.
   - Вижу.
  - Предположим, там находится цель.
  - Винтовка. СВД, лучше с глушителем. С крыши вон того магазинчика.
  Крыша была действительно хорошая. На ровной, укатанной рубероидом поверхности высились вентиляционные надстройки, в центре стоял пятиметровый стилизованный повар на железном каркасе.
  - Бред. Сколько раз говорить, СВД с глушителем - киношная сказка. Нужно всё сделать тихо и быстро. А главное, хоть какое-то время это должно выглядеть естественно. Я бы сделал так... Удар ножом в шею, между шестым и пятым позвонками.
  - Осторожно, Штейн, - лукаво улыбнулся Павел. - Вдруг я захочу убрать бывшую.
  - Не смеши меня, боец. Смысл?
  - Может ради справедливости?
  - Дитя неразумное, - засмеялся капитан. - Глупо. И тебя не хватит на настоящее убийство. Не аффект, а холодный расчёт.
  - Почему глупо? - слишком резко изменился голос Павла.
  - Сатисфакция с бросившей тебя женщиной? Ты её ещё на дуэль вызови.
  - А почему ты не убил в своё время Марину?
  - Потому что любил, - Павел не видел его глаз, но чувствовал, как напряжённо и подозрительно они смотрят на него.
  - А ради удовольствия?
  - Отчего?
  - От того, что предательство наказано.
  - Причём здесь предательство? Так, всё, Ральф. У тебя опять разыгрался депрессняк. Знаешь... Думаю, у меня есть и другое лекарство. Пойдём.
  Наверное, где-то светила луна. Где-то были звёзды. Эти прекрасный огоньки давно канувших в лету светил, чей свет шёл к Земле даже после смерти источников. Но кого это волнует, ведь мы видим лишь серебряные искорки на иссиня-чёрном небе, мы загадываем желания, встречаем первые "слёзы ангела", когда закат пылает лишь у самого горизонта, и у фиалкового неба появляются глаза. Мы провожаем их, сидя на берегу реки в походе, когда Фаэтон возвращается к нам на своей колеснице.
  Но как просто эти звёзды, эти маленькие чудеса утрачивают своё значение, когда их скрывает пелена туч... Или безумия.
  Павел почти ничего не видел, только лишь выделялось на фоне снега чёрное пятно капитанского пальто. Они свернули с аллеи и шли, проваливаясь по колено в снег к самой заброшенной и безлюдной части парка, где обычно проводились собрания команды или совет офицерского состава - наиболее опытных бойцов, способных вести за собой группки "солдат". Сходки проходили у небольшого прудика, на вершине крутого обрыва. Там же располагалась своего рода база хардболистов - заброшенная лаборатория, где проходили исследования воды водопровода в этом микрорайоне. Из-за трёхуровневого бомбоубежища, на котором лаборатория, собственно, и была построена, это место быстро облюбовали наркоманы и бездомные, здесь собирались подростки, объявившие себя сатанистами, реже - скинхеды или просто шпана. Выкуривать весь этот сброд пришлось долго, но, тем не менее, в результате членам команды удалось не только отбить столь привлекательное местечко, но и сделать его пригодным для тренировок. Порой летом на базе дежурил постоянный персонал - третий, самый нижний, уровень был достаточно обустроен для жилья. Там же находилось стрельбище.
  Полуобгоревшая бетонная коробка площадью десять на десять метров встретила их запахом сырости, экскрементов, чего-то сгнившего. Под ногами тёрлись друг о друга осколки бетона и мусора, создавая неприятное эхо. Лязгнула тяжёлая ржавая дверь. Павел осторожно, прощупывая ногой каждую ступеньку, отправился вслед за командиром. Спустя несколько пролётов они остановились. Послышалось шуршание ткани, капитан, подсвечивая телефоном, нащупал рубильник. Где-то грохнуло, выбросило сноп искр. Замигали старые, покрытые коркой пыли лампы, и перед ними открылся коридор третьего уровня. Слева был вход в жилые (если их можно так назвать) помещения. Справа в конце коридора светлели истерзанные пульками мешки с мукой.
  - Каждый раз думаю: скажешь кому-то, что здесь база хардболистов - да в жизнь не поверят, - голос Павла эхом отражался от зеленоватых бетонных стен, звучал в жилах коммуникаций, отдавался эхом где-то наверху.
  - Естественно, - спокойно подтвердил капитан, ища что-то среди уходящих в потолок труб. - Всеобщее отрицание и стереотипное мышление. После вопроса "а что такое хардбол?" и фразы "да вы чокнутые!" прозвучит что-то вроде "база под заброшенной лабораторией, да, ага, и мутанты в канализациях". Люди, увидев тело на улице, сначала будут ржать, потом решат: псих, больной, пьяный, обколовшийся. Запаникуют, только заметив кровь. А если и крови нет, то... Повторюсь: всеобщее отрицание. Нежелание верить в "бред", и это только нам на руку. Зачем людям, не способным увидеть маленькую радость под самым носом, верить в то, что возможно всё? Люди есть стадо, а мы - волки, хорошо маскирующиеся под овец. И нам верят, и будут верить, даже когда из-под шкуры у кого-то будет видна волчья морда. Пусть они читают про зону 51 и призраков и не будут знать, что за стеной живёт маньяк. Или человек, с которым можно прожить жизнь. А самое главное, у них обязательно найдётся куча аргументов и сарказмов против правды. Зло банально. Ага...
  Он, кряхтя, извлёк из-за толстой окрашенной в чёрное трубы продолговатый сейф, прикованный к трубе тремя цепями.
  - Хочешь знать, почему я запретил вам прикасаться к нему? - заговорчески подмигнул Штейн. - Закрой дверь и подойди сюда.
  Звякнули ключи, и дверца почти бесшумно открылась.
  - Юнкер? - иронично спросил я, увидев содержимое. Цельнометаллическая пневматическая модель автомата Калашникова образца семьдесят четвёртого года. Основная рабочая лошадка команды.
  - Посмотри на переключатель режимов огня. У пневматического автомата положений два: "огонь" и "предохранитель". А здесь...
  - Три.
  - Ещё на магазин взгляни.
  - Это что, огнестрел?
  - Нет, это маленькая тайна. И ты знаешь, как я поступаю с предателями.
  - Знаю, - как-то отрешённо сказал Павел.
  - Обойма полная. Бей одиночными. И захлопни нормально дверь, не хватало ещё, что бы кто-то посторонний слышал выстрелы.
  Ржавая дверь сдавлено лязгнула, переливаясь в свете ламп слоями тёмно-рыжей ржавчины. Отчего-то вспомнился какой-то фильм о затонувших кораблях, когда ныряльщик открывал дверь отсека очередного корыта с угрожающим скрежетом, уходил всё дальше, отрезая себе путь назад. Отчего-то же вспомнилась какая-то невесёлая мелодия. Обычный трек благополучно забытой Павлом рок-группы, медленный грустный, никакого вокала, только инструменты. Что-то тоскливое, но тёплое.
  Капитан опёрся локтём на трубу, пристальный, несколько насмешливый взгляд был прикован к Павлу, словно ожидая вопросов, упрёков, возможно, и паники. Ему интересно. Павел всё это прекрасно знал. Никогда не палиться. Никогда не выдаваться.
  Это отнюдь не походило на компьютерные игры. Хлопок, едва заметный оглушённому слуху ход затвора, автомат прыгал в руках, хотя Павел прильнул к прикладу. Так странно. В очередном шутере всё казалось легко, главное - уметь сдерживать подпрыгивание ствола. Реальность куда более поэтична, чем всякий вымысел. Ствол плясал, как заведённая игрушка, пули звенели о трубы, вышибали бетонные искры из стен, жужжал рикошет. Одна пуля просвистела у Павла над головой, вторая едва не угодила в правую ногу капитана. Мешок изредка вздрагивал, оставляя белые мучные пятна на стене.
  В какой-то миг выстрелы стихли. Последняя гильза упала и покатилась по полу, посылая во все стороны холодное эхо. Повисла тишина, давящая, пустая, прерываемая только шумным дыханием Павла.
  - Да... - ухмыльнулся капитан. - Как обращаться с оружием, ты явно забыл. Во-первых, я, кажется, сказал: бей одиночными. Во-вторых, стоя вести огонь из автомата с твоим нынешним уровнем физической подготовки было бы несколько самонадеянно. В конце концов, расстояние не самое большое, а попал ты в цель далеко не сразу. Противник, будь он хоть таким же Ральфом, имел бы все шансы угробить тебя раньше. Это не американская дуэль, и стреляешь ты не навскидку.
  Павел опустил автомат и потёр ушибленное прикладом плечо.
  - Лучше расскажи, откуда такое добро.
  - Ну прямо так и расскажи, - Штейн подошёл к другой трубе и снова принялся шарить рукой по покрытым паутиной щелям. - Ты прекрасно знаешь, я обожаю оружие. А всякое вожделение по своей природе требует удовлетворения. Вот не даёт пареньку девушка - он снимает шлюху и, воображая объект страсти, удовлетворяет своё вожделение. Или за неимением средств, обнимает подушку и пишет слёзные баллады о несчастной любви. А я удовлетворяю своё вожделение, добывая некоторые, особо интересные образцы... Как тебе это?
  В покрытой узкими белыми шрамами руке блеснул чёрный ствол. Регулируемый приклад незаметно переходил в пистолетную рукоять, несколько угловатое цевьё завершалось небольшими сошками.
  - PSG-1, - с нескрываемой гордостью представил капитан. - Модифицированы приклад и цевьё, но автоматика не претерпела изменений; немного легче тяжеловатого оригинала. Шестикратная оптика - идеал для городского боя. Обойма на пять патронов калибра 7.62. Изящнее многих женщин и смертоносней большинства мужчин. Мечта киллера-дилетанта.
  - Почему дилетанта? - спросил Павел, не отрывая взгляда от оружия.
  - Новички в этом искусстве - да-да, именно искусстве - предпочитают винтовки, убивают с приличного расстояния. Более опытные берут в руки пистолет, подходят ближе. И только профессионал работает в тесном контакте, с ножом в руке или маскируя убийство под неудачное для жертвы стечение обстоятельств. Имеют возможность взглянуть в угасающие глаза жертвы.
  - Много ли удовольствия... - пробормотал Павел.
  - Это своего рода проверка профессионализма и решимости. Лишь когда ты перестаёшь ощущать холод в груди, глядя в поблёкшие, омертвевшие роговицы, ты можешь дать гарантию заказчику на точное и качественное выполнение работы.
  - Твой фанатизм иногда кажется мне болезненным.
  - В смысле?
  - Ты слишком увлечён всем, что связано со смертью.
  - Я несостоявшийся патологоанатом, - напомнил Штейн. - У каждого своё увлечение. Кто-то одержим оперой, кто-то - смертью. Кто-то вон - самоистязанием. Надеюсь, дорогой меланхолик, тебе стало легче?
  - Отчасти.
  Штейн как-то странно улыбнулся.
  - Ладно. К этой малышке я даже прикоснуться не дам. Теперь к делам команды...
  - Оставим их пока. Вряд ли я смогу подсказать что-то стоящее, - прервал Павел. - Я пойду, извини.
  - Стоп-стоп-стоп! - поднял руку капитан. - Так просто я тебя не отпущу. Ты ещё успеешь вернуться к своему писишнику, тёмной комнате и вселенской тоске. Будь другом, помоги хотя бы в этом: составь мне компанию этим вечером. Я не отказался бы от прогулки в "Атлас".
  - Штейн, у меня едва хватает денег сводить концы с концами, - вяло запротестовал Павел.
  Привычка звала его обратно в берлогу, отрицая любую свежую струю, рвущуюся в его жизнь. Но что-то парировало в ответ, давило недавние мрачные мысли, что-то требовало.
  А почему нет?
  Ради чего?
  Почему не развеяться?
  Не стоит. Идём домой.
  Алкоголь лишним не будет.
  Купишь пива или немного водки, вынесешь остатки мозга один, как ты любишь, послушаешь что-нибудь медленное, грустное, как осенний дождь, под настроение...
  Выпьем, язык развяжется. Поболтаем со Штейном, может познакомлюсь с кем-нибудь.
  Молчание в ответ.
  Или не стоит всё заводить по новой, я не смогу любить, как раньше, так же преданно, чувственно, отдавать себя всего... А хотя кто тут требует любить? Флирт, алкоголь развязывает и расковывает. Немного порошка. Разговоры ни о чём, незнакомые опьянённые глаза. Смех, слова, секс. Почему нет?
  Штейн улыбался, словно читая его мысли.
  - Будет тебе, в следующий раз угостишь пивом. Сегодня гуляем за мой счёт.
  - Гуляем, - впервые за долгое время Павел улыбнулся. Как когда-то давно - задорно, предвкушая что-то новое. Искренне.
  Капитан довольно кивнул и убрал винтовку. Павел так и не смог понять, где именно она находилась всё это время, впрочем, за трубами было множество отверстий, выемок, искусственных и дефектных щелей.
  - Никому ни слова, Ральф, - напомнил Штейн, снова лязгая рубильником. - Чёрт, докатился. На какие жертвы иду! С чего ж такое...
  - И правда, - фыркнул Павел, пытаясь нащупать ногой ступеньку.
  - Люблю тебя, дурачка. И кстати, тебе стоит снова заняться писательством. Неплохое лекарство, а главное, с моими связями мы сможем продать несколько удачных опусов.
  - А почему нет? - довольно ответил Павел.
  В эти минуты с его души свалился огромный камень. Сквозь занавес тлеющей боли, и автоматизма почти атрофированное чувство собственного "я" ожило, заставило вспомнить отголоски прежней жизни. Что-то неуловимо знакомое, полное какого-то простого, не романтического, не ценимого, но счастья. Ощущение свободы, лёгкости и почти детской беззаботности, смешанной с готовностью на всё. На любой поступок, на любое приключение.
  Забавно, как меняется мир для нас, стоит лишь изменить угол обзора на него. И свет фонарей перестаёт походить на лампы морга, и снежинки вместо медленного вальса начинают танцевать танго. И лёгкая улыбка остаётся на лице, не потому что так хочет разум, а потому что ноги почувствовали твёрдую почву уверенности под подошвами вместо зыбких песков бесцельности и бессмысленности. Взгляд направлен вперёд, провожая лишь симпатичные лица. Светящиеся такой же уверенностью в каждом движении или опущенные под грузом уныния. Они шли по вечерним улицам, посмеиваясь, шутя, обсуждая только что прошедшую девушку. Павел слушал последние новости, попутно с трудом вспоминая людей, о которых шла речь.
  - ...у Марго с Гришей скоро свадьба. Вообще, не представляю себе свадьбу неформалов, - вещал Штейн.
  - Да брось, - посмеивался в ответ Павел. - Представь эту полную вселенского эпика картину: чёрный-чёрный ЗАГС, чёрные шелка, подвязанные цепями, толпа металлистов и херок...
  - Ага, а в руках у ведущей "Молот ведьм". "А вы, Жора, пардон, Асмадеус, согласны пленить Лилит? Да? Замечательно. Жених, можете принести в жертву невесту".
  Парни захохотали.
   Они покинули старый квартал и, срезав грязными проулками, вышли на широкую, примыкающую к центральной улицу. Каждый вечер город оживал, светился огнями неоновой новогодней ёлки. Мерцали вывески, манили подсветкой витрин магазины. Дома, словно просыпающиеся чудовища, один за другим открывали многочисленные глаза вечерних окон. И люди, потоки, толпы. Павел давно отвык от них. Бесконечные потоки, идущие в противоположные стороны, смешивающиеся, растекающиеся по переулкам, дверям супермаркетов, клубов, магазинов и прочего-прочего. Эти потоки чем-то напоминали кровь. Серую, кое-где играющую цветами, роняющую с плеч и голов маленькие белые точки. И как в кровеносной системе, ей достаточно было одного тромба... Лица мелькали перед глазами и через миг забывались, сменяемые новыми. В этих потоках редкий встречный сохранял в глазах Павла остатки пресловутой асмоловой индивидуальности. Как и сам Павел в глазах тех, чей взгляд мельком запечатлел его.
  Как же легко слиться с толпой. Капитан прав, даже правильно оформленное убийство не станет дамбой в этой реке, похожей на марш безликих муравьёв. Только от муравьёв есть хоть какая-то польза, а от людей? Горстка пепла или пару кило удобрений. Интересно, извечные поиски смысла человеческой жизни учитывают этот неотвратимый скорбный факт? Это объединяет всех людей вне зависимости от класса, статуса, уровня жизни и способностей, да и почти стандартной истории существования индивида вообще. Смысл меняется постоянно. Ведь когда целуешь любимого человека, он один, когда идёшь по дождливой улице к пустующей квартире - несколько иной: скажем, упомянутого человека получить в личное пользование.
  А вот когда смотришь в провал направленного тебе в лицо пистолетного дула - совсем другой...
  - Что ты сказал? - голос Штейна долетел сквозь невидимую стену.
  - А? - встрепенулся Павел, едва не врезавшись в недовольно заверещавшую тучную даму с морщинистым, неестественно ярко разукрашенным лицом. - Нет, ничего. Задумался.
  - Что, контакт с внешним миром одурманил?
  - Вроде того.
  - Пройдёт. И мы сейчас ускорим процесс. Напомни, был здесь когда-нибудь?
  Павел огляделся. Они стояли на открытой площадке перед вытянутым трёхэтажным зданием кинотеатра. На уровне третьего этажа, поддерживаемые мерцающими неоном окнами светились неудачно стилизованные под рукописные буквы "Атлас". Нет, в этом клубе он не был ни разу. Впрочем, зная этот город, можно был с уверенностью сказать, что он мог отличаться от других подобных заведений разве что ценами и дизайном интерьера. Ассортимент напитков и публика редко блистали разнообразием, как и предлагаемых разгорячённым и подвыпившим посетителям выбор наркотиков. Типичный клуб, надо думать. Дискотеки, коктейли, круглые столики, диванчики у стен, парочки, скрывающиеся за дверями VIP-комнат. Пиджаки или футболки, унылые брюки или банальные узкие джинсы. Скучно, даже если в кои-то веки музыка будет удачной. Впрочем, Павел был далеко не гурман в подобных вопросах, более того в "Атлас" его заносило впервые.
  Холл здания встретил их плотной толпой и тонкими детскими голосами. Стены, ведущие к залу, были увешаны многочисленными цветастыми афишами фильмов вплоть до прошлогодней свежести. На дверях кинозала красовалась мордочка какого-то неплохо нарисованного трёхмерного грызуна, держащего в руках то ли орех, то ли жёлудь.
  - Идём, - подтолкнул Штейн. Скоро двери откроются, и пробираться будет куда труднее. Нам на второй этаж.
  Наверху слышалась ритмичная электронная музыка, что-то из транса. Не обезображенные интеллектом секьюрити встретили их тупыми усталыми взглядами. Миновав металлоискатель, парни пересекли коридор и оказались в зале. Павлу показалось, его ушные перепонки пульсируют в такт музыке. Что-то произнёс ди-джей, толпа танцующих ответила радостным гомоном. Освещённый синими и зелёными лазерами танцпол был у дальней стены слева. Вдоль стен стояли дугообразные диваны, справа от входа - круглые столики, поблёскивающий бутылями бар, рядом двери в отдельные комнаты и открытая VIP-зона.
  Народу было немного, и парни быстро устроились на диванчике за полукруглым столом.
  - Посмотри вокруг повнимательней, - бросил Штейн, пересчитывая деньги. - Всегда занятно понаблюдать за окружающими людьми. Я пока пройдусь за пивом.
  Павел давно выработал навык быстро приспосабливаться к новой обстановке, порой оказываясь первый раз в новом месте или компании, но создавая иллюзию того, что пребывание в подобной ситуации или обществе для него не в первой. Этот же навык подпитывал неувядающую мизантропию.
  В мерцающем вспышками лазеров полумраке трудно было различить детали.
  За столиком слева девушка. Короткое обтягивающее платье в тон в меру чёрным волосам, кажется, почти синие глаза, простой, но очень удачный макияж. Очень сексуально. Она не одна, рядом второй бокал с красным коктейлем. Это не подружка, иначе они отошли бы по своим женским делам вместе. Замечает взгляд в свою сторону, улыбается. Должно быть, она нечасто бывает здесь... Или нечасто в такой компании. Да, вот он. Худощав, при этом, в отличие от Павла не затворник. Белая футболка болтается, будто флаг капитуляции, джинсы подчёркивают тонкие кривые ноги, он постоянно поправляет длинную чёлку. Боже, как страшно жить, что они здесь делают вдвоём? Она мрачнеет. Может подойти? Чёрт, уходят к танцполу.
  Рядом за столиком двое парней. Один в простеньких потёртых джинсах и рубашке, с псевдоирокезом из собранных на макушке волос. Второй неприметный, как его пустили в таком виде? Балахон, брюки, под ними армейские ботинки. Не танцевать пришёл. Пиво в руках только у первого парня, второй что-то достаёт из кармана. Да. Колёса, розовые, скорее всего экстази, он же метилендиоксиметамфетамин. Хех, под настоящим названием можно продать по двойной цене, ликующий гламур оценит. Всё правильно, сначала экстази или бумажки с фальшивым ЛСД, бесплатно, естественно. Потом что-нибудь повеселее. Дилер работает на владельца заведения, быки-охранники даже взятку принять не в состоянии.
  - Ну как успехи? - Штейн поставил перед ним бутылку "Tuborg". - Вряд ли оно действительно датское, впрочем, вкусовые качества более чем сносные, не чита цене.
  - Мало интересного. Впрочем, видел одну симпатичную девчушку в компании с каким-то тощим дрыщом.
  - И что же мы до сих пор сидим? - пробивавшийся через музыку голос капитана казался безжизненным и далёким.
  - Они отошли на танцпол. Вернутся - подумаем.
  - Тогда просто за прекрасных дам.
  Стекло звякнуло о стекло. Пиво оказалось немного тёрпким, но это его не портило. Павел подвинул пепельницу и закурил. В этом всём что-то есть. Не наслаждение, не кайф, но что-то действительно есть. Чувство спокойствия давно выбила отдающаяся в груди музыка, драйв, смешанный с удовольствием. Новый взгляд на мир, и как ни суди о клубной жизни, порой она стоит, чтобы окунуться в неё. Даже вкус пива, дым сигареты, дилер, синеглазая красавица, час назад, всё это отрицалось, а теперь нет смысла останавливаться. Сейчас она вернётся, он предложит ей выпить. А тот жердь с чёлкой, хех, посмотрим, что он сделает.
  Свобода не опьяняет. Опьяняет её иллюзия.
  Павел окинул взглядом столики и остановился на VIP-зоне. Двое охранников патрулируют перед большим столом, двое стоят за диваном, двое у стен. Все равны, как на подбор, в тёмных очках, с оружием под чёрными пиджаками. А за столом... Плохо видно... Кажется, какая-то парочка, встают, идут к танцполу. Сейчас они пройдут недалеко от их столика. Сигаретный дым попал Павлу глаза. На миг он прищурился, провёл пальцами по закрытым векам, а когда открыл, парочка была максимально близко.
  Что-то холодное кольнуло в груди и снежным комом рухнуло вниз к животу. По коже побежали мурашки, обгоняя несущийся по венам кипяток. Мир замер. Стал глухонемым. Он не слышал Штейна, не слышал музыки, гомона, звуков задвигающегося стула в стороне. Он смотрел на них. Высокий парень в дорогом белом костюме. Изящная, не слишком броская причёска, аккуратная бородка. Ему примерно столько же, сколько Павлу. Рука с золотым перстнем сжимает тонкую ручку девушки. Лёгкое леопардовое платье, высокие чёрные сапоги без каблуков...
  Волнующиеся волосы, карие, почти чёрные глаза. Кулон в виде воркующих голубей, сделанный на заказ, серебро девятисотой пробы. Он знал.
  Он же его дарил.
  Маша.
  Время вернулось в прежний ритм так же быстро. Парень что-то сказал, Маша неловко засмеялась. Она чувствовала себя немного не в своей тарелке, ей редко доводилось гулять в клубах, а уж с Павлом тем более. Но даже в её скованности и неловкости жило обаяние, ещё большее, чем прежде. Гораздо большее. Потому что теперь оно было не для него.
  - Ральф, я с тобой разговариваю, - голос Штейна в эти секунды походил на удар гонга.
  - Да... О чём ты?
  - Что с тобой?
  - Н-ничего...
  - Ральф? - настойчивее сказал Штейн.
  - Я в порядке, капитан.
  - Да? Ты тяжело дышишь. В чём дело?
  - Говорю, нормаль... Чёрт! - Павел совсем забыл о тлеющей сигарете между пальцев.
  Шок отходил. Короткая вспышка, будто перед детонированием бомбы объёмного взрыва, сменилась расползающимся в стороны пламенем. Оно смело все ощущения, что зародились в нём за весь вечер, оставляя место привычной тоске и пустоте, лишь усиленной в разы. Луна закатилась за тучи, и снова полил дождь.
  - Я пойду.
  - Почему?! Так, стоп!..
  - Я пойду, Штейн, - повторил Павел. - Потом поговорим. Извини. Доброй ночи.
  Не дав капитану ответить, он зашагал по залу, натыкаясь на людей, едва не сшибая стулья. Мелькнули глаза синеглазой красавицы. Прекрасная игривая улыбка исчезла, едва их взгляды скрестились. Павел точно не помнил, кажется, он довольно грубо задел её, но даже не оглянулся.
  Холодный воздух ударил в лицо. Мир постепенно обретал чёткость. В двери кинотеатра валили запоздавшие зрители, иногда смеясь или недоумённо глядя на раздетого Павла.
  Куртка... Да, в руке.
  Он неуклюже оделся и побил по карманам. Сигареты на месте. Зажигалка на месте. Всё, уходим. Быстрее!
  На ходу он поднял глаза. Снежные хлопья валили из невидимых над светом фонарей туч, скользили по лицу, оставляя длинные мокрые следы.
  "Она быстро найдёт тебе замену".
  Забавно. С какой скоростью забываются все сказанные слова о любви и верности.
  "Не пытайся начать всё сначала".
  Никто, никому, ничего не должен. Кому-то больно, кому-то нет. Есть вещи, которые одинаковы и для тринадцатилетнего подростка, и для тридцатилетнего мужчины.
  "Во многих мусульманских странах женщины, позорящие семью в числе прочего предательством, изменой, слабостью подвергаются казни".
  Убийство чести.
  "Ирокезы убивали женщин, изменивших мужьям, даже невест, отказавшихся от свадьбы. Перед смертельным ударом томагавка им разрезали надвое носы так, что те отдалённо напоминали женские гениталии. Данный обряд трактуется, как символ греховности и слабости женщин, неспособности бороться".
  Кто тут скулит о морали и правах?
  "Мораль - удел тех, кто не держал в руках меча, а право - щит тех, кому больше нечем прикрыться".
  Павел провёл рукой по лбу. Почему эти мысли не выходят из головы, почему они прижились крепче, чем когда-то мысли о любимой? Ведь такие идеи могут родиться разве что у подростка... Только у подростка это не длится месяцами. И уж точно он не исполнит сложный многоступенчатый план аккуратно и красиво.
  Аккуратно?
  Красиво?!
  А главное, честно.
  Так Маша стала его Заиром - образом, который остался в сознании и постепенно вытесняет всё остальное. Он знал причину никуда не уходящей - лишь осевшей внутри боли. И, кажется, знал выход...
  
  ***
  
  Есть в индуизме такое понятие - кали-юга. Век Кали, век демона. Последняя эпоха, когда угасают добродетели, когда нравственность убывает, как вода из сита, моральные ценности в упадке, угнетённые всем самым худшим, что только можно найти в человеке. Ум, здравый смысл, мужество, умение любить уступают место расчётливости, ярости и трусости перед любым испытанием, глупейшим умственным изысканиям, выдаваемым за гениальность, вседозволенность души.
  Один из сикхских философов сказал когда-то, что кали-юга - понятие не только и не столько глобальное, сколько, вероятней, индивидуальное. У каждого человека есть отрезок жизни, необязательно включающий все четыре крыла большой свастики индуизма - четыре эпохи разного уровня душевного состояния человека, от предельной чистоты до предельной же загрязнённости. И наш век не хуже и не лучше других, только кали-юга, самое худшее крыло, всё чаще занимает значительную часть жизни многих людей...
  Наверное, Павел уже давно стал одним из тех, для кого эта эпоха настала. Психиатры, без сомнения, нашли бы его состоянию более сухой термин, включающий множество отсылок на подобные случаи и порекомендовали бы, без сомнения, общепринятую в психиатрии панацею - транквилизаторы. Нет, они действительно не помешали бы, но в доме не водилось ничего, кроме новокаина и таблеток от кашля.
  Вчерашний шок прошёл, уступив место ступору. Куда-то ушло постоянно сдерживающее мысль о мести сравнение с расстроенным подростком. Только вот Павел уже давно вышёл из этого возраста, не был маменькиным и папенькиным сынком, у него вообще не было никого, кроме почившей престарелой мадмуазели Д"Арне, которая и оставила ему эту квартиру. Он просто слишком долго был один... Слишком мало доверял, любил, чтобы подчиняться законам этого мира. Такай была мадмуазель Д"Арне.
  Таким был он, благодаря ей.
  Их знакомство состоялось около шести лет назад. Отчего-то, если нынешние дни ассоциировались у Павла с холодом и пасмурной погодой, то та осень была полна солнечного света и золота листьев на фоне голубого неба. Он активно искал квартиру в городе, потому как из развалюхи за окраиной добираться было далековато. Подработки консультантом в магазине бытовой техники вполне должно было хватить на комнатушку в общежитии, но в газете Павел увидел предложение, от которого трудно было отказаться. Однокомнатная квартира в историческом районе сдавалась практически за бесценок.
  Павел хорошо помнил, как подошёл к старой обитой кожей двери, грязным пятном выделявшейся на фоне облупленных стен. Звонок не работал, набивка под кожей легко гасила удары кулака. Павел уже хотел было приняться выстукивать по миниатюрной ручке, исполненной в форме орлиной головы с сильно изогнутым клювом, как...
  - Добрый день.
  До самой её смерти он никак не мог привыкнуть к почти бесшумной ходьбе. Старушке было лет восемьдесят, что не мешало сохранять ей совсем не старческую бодрость, как и живость больших серых глаз.
  - Простите, вы сдаёте квартиру?
  - Нет.
  Павел замялся.
  - Простите... Видимо, я ошибся.
  - Вы студент?
  - Да. Первый курс. Просто увидел объявление в газете, тут район очень подходящий...
  - Подходящий. Раньше здесь квартировались господа-преподаватели единственной в городе академии. После здесь был штаб белогвардейского казачьего полка. А уже после...
  - Местное отделение ЧК РСФСР, - закончил Павел.
  - Увлекаетесь историей?
  - Да. Как одно из увлечений. Простите за наглость... Может, вы сдадите мне комнату? Я заплачу вперёд за два месяца, я...
  - Может, и сдам, - бледное, изрезанное морщинами лицо дрогнуло в еле заметной улыбке. - А пока, быть может, вы не откажетесь от чая?
  Она проверяла его. Рассказывала о семье, об отце-белогвардейце, бывшем бароне, бежавшим во Францию с её семнадцатилетней матерью, о гимназии, нищей жизни. О проявившемся к десяти годам таланте художницы, первых проданных картинах. Первой любви, внезапно начавшейся войне... Бойню на линии Мажино, которую она встретила санитаркой, оккупацию... Она мало говорила о том, что произошло тогда, а Павел не хотел знать. Догадаться было не трудно. Дальше... Американские десантники, за час освободившие госпиталь от вертухаев, конец войны. Новые картины. Она считала их хуже прежних, гораздо хуже. Что-то надломилось в ней в том сороковом году, что-то рухнуло, когда она видела заслонившего солнце ухмыляющегося эсэсовца, в котором когда-то она увидела просто человека. Схватившего её за руки... Впрочем, о нём он узнал гораздо позже.
  Тогда на фронте нужны были все. От малолетних ребят, подносивших патроны пулемётчикам до хоть сколько-то полезных людей, имевших образование и способных помочь фронту. Или бежать. Она пошла добровольцем, потому что идти больше было некуда, попала медсестрой в госпиталь. Но спустя первые несколько часов с начала боя в ней нельзя было опознать медсестру. У простой медсестры не могло быть такого взгляда. Такого пустого после литров, галлонов крови, покрывшей выжженную землю, после оторванных рук, ног, голов. Крови, за которой исчез красный крест. Уже в оккупированной Франции, в Париже к её рукам попадали все от французских ополченцев до солдат вермахта, потому что для медика нет своих и чужих, есть только жизнь и смерть. Сквозь дурман морфия, без которого было невозможно сохранить рассудок, она впервые увидела измождённое лицо офицера в серой форме с железным крестом на шее. Они часто беседовали с ним, когда хрипы и стоны раненых стихали. Он говорил, говорил и не мог остановиться. Рассказывал о семье, репрессированной в 39-м, об убитом Вольфе, разорванном на куски Мюллере. Девушка чувствовала в подавленном, израненном человеке что-то близкое, но ей не давали покоя воспоминания о добивавших защитников Франции солдатах в мышиной форме на остатках линии Мажино. Однажды всё кончилось. Однажды он вкусил плод победы, почувствовал себя королём в побеждённой стране.
  Однажды он заслонил солнце...
  Она стерпела всё. Прошла сквозь боль и унижение, сквозь слёзы, взгляды раненых и хохот немцев, наблюдавших за происходящим. Сквозь свой истошный, рвущийся из самых глубин души отчаянный крик. Она стерпела всё прежде, чем однажды ночью вонзить в его шею кухонный нож, которым она обычно срезала форму с пациентов...
  Возвращение на родину состоялось в шестидесятых. Железный занавес дрогнул в пятьдесят седьмом, и известной к тому времени художнице было позволено переехать в СССР. Цензоры не почувствовали в её картинах "тлетворного влияния Запада", а сам факт того, что известная на весь мир мадмуазель Д"Арне решила обосноваться именно в "царстве" социализма, делал честь. Контроль КГБ практически не создавал дискомфорта. Конечно, "дочь врага народа" никто не выпускал из виду, но женщина и не горела желанием перемещаться по стране. Практически сразу она переехала сюда и обосновалась в старом районе, замкнувшись в мире своих картин, вдали от границ и дыма заводских труб.
  И заслонившего солнце эсэсовца.
  Она рассказывала и слушала куда менее затейливую историю Павла. Проверку он прошёл и уже к вечеру разместился в малой комнате квартиры. Комнат всего было две, не считая отдельного огороженного участка на чердаке, который художница приспособила под свою мастерскую. Шло время. Павел был весёлым, достаточно умным, но не слишком общительным парнем. Единственным близким другом стала для него старая, примятая, но не раскатанная прессом долгой жизни художница. Она всегда больше рассказывала, чем слушала. Показывала старые фолианты, представлявшие собой дневники и армейские журналы её родственников, в большинстве своём служивших в царской армии. Д"Арне много рассказывала о чести мужчины и офицера, приводя в качестве идеала отца. Павла этот пример не слишком вдохновлял. Имея на руках беременную жену, господин штабс-капитан Д"Арне изволил вступить в ряды действующей белой армии, если быть точным, 8-й Семёновский полк 1-го стрелкового корпуса генерал-майора Ярославцева. Условия были не самый плохие, но после катастрофического похода на Петроград дело обернулось круто. Их спасла помощь Антанты, сомнительное состояние спецслужб Временного правительства в те годы и просто чудо, позволившее миновать тиф, красные отряды и эстонские "концлагеря". Тем не менее, другие истории создавали определённое впечатление у юного студента.
  Уже на второй месяц совместного проживания старушка убедилась в надёжности вежливого, аккуратного и умного студента, но ужилась с трудом, мирясь с его увлечением компьютерными играми и наплевательским отношением к институту. Начались их первые занятия французским языком, историей; Павел помогал ей в мастерской, невольно проникая в открывшийся ему мир из образов, фактов и ассоциаций, полуреальный мир начала ХХ века. И этот мир становился частью его жизни, его взглядов.
  Она была его единственным другом. А он - её.
  Художница скончалась за полгода до знакомства с Машей. Квартира вместе со всем имуществом переходила Павлу, как "единственному дорогому мне человеку на этой земле". Условие было одно: похоронить её во Франции, рядом с могилами родителей. Между людьми и абстрактной "родиной" выбор был сделан очевидный, как считал Павел. Эта женщина навсегда его изменила.
  Оставшись один, он часто сидел в мастерской, разглядывая её последние картины. Искал тайный смысл в каждом мазке, но мозг будто задеревенел, отказываясь думать. Впервые в жизни случилось что-то по-настоящему страшное. На фоне мелких шрамов на полотне души чей-то огромный коготь провёл широкую рваную полосу, пригибая к земле, словно мальчишка, размазывающий по асфальту жука...
  
  ***
  
  - Да?
  - Привет, Штейн.
  - Ральф? Ты как там?
  - Сойдёт.
  - Может всё-таки объяснишь, какая тебя муха цапнула позавчера?
  - Бывшую увидел... С другим. Помутилось что-то.
  - Тебе не кажется, что у тебя уже давно не должно ничего подобного мутиться? Чёрт тебя дери, а ведь такая девчушка сидела напротив. Ральф, по-моему, ты испортил себе больше, чем просто вечер.
  - Ну будет тебе. Просто не ожидал. Я в норме. Не думаю, что подобное повторится.
  - Рад это слышать. Если повторится, я возьму какой-нибудь дрын и лишу тебя оральной девственности так, что мочевой пузырь вылезет, - Штейн засмеялся. - Шучу. Слушай-ка, ты сегодня сильно занят?
  - Глупый вопрос, - усмехнулся Павел.
  - Ну-ну. В общем, если не затруднит, часиков в шесть прибудь на базу - надо прибраться в жилых помещениях и осмотреть второй этаж.
  - Забавно. Сам хотел предложить пройтись.
  - Это мы успеем. После переоденемся и пойдём в гости. Помнишь Риту? Ну такая высокая с почти белыми волосами, была пару раз на тренировках. У неё вчера был день рождения, сегодня отмечает с друзьями. Ты тоже приглашён, так что не разочаровывай даму.
  - Я? Она ещё помнит, как меня зовут?
  - И не против пообщаться. Она до сих пор твои рассказы перечитывает.
  - Да уж... Ладно, договорились.
  - Давай.
  Павел повесил трубку таксофона. Старенький, исписанный маркерами аппарат отозвался тугим лязгом и перезвоном набитых в камере монет. Павел достал из кармана брюк старые позолоченные часы на цепочке, доставшиеся от почившей хозяйки. Позолота по большей части сошла, лишь кое-где поблёскивая на фоне тёмного металла, притом циферблат остался практически невредимым.
  Ещё час... Ладно, здесь неподалёку есть хорошее кафе.
  "Жил-был Пёс" стоял недалеко от Дома Культуры этого района, через две улицы от "Атласа". Семейный ресторанчик, разместившийся среди серых зданий, походил на рыжий, искрящий вывеской островок в океане уныния и однообразия урбанистического пейзажа поздней осени. Островок был уютный, поделённый на "взрослую" и "детскую" части, отличавшиеся дизайном и меню. Странностей здесь было поменьше, чем на острове доктора Моро, впрочем, тот факт, что пиво можно было купить только во взрослой части, а чай и кофе - в детской, настораживал. Да и остров - он на то и остров, чтобы манить искателя приключений не только уютным убранством и скудностью порций, но и дикими тараканами - нет-нет, да выныривающими из кофе "по-турецки".
  Взрослая часть состояла из нескольких отделённых друг от друга секций с деревянными лавочками и столами. До стойки было всего два шага. Над образцами блюд нависала плоская фигура, изображавшая волка из одноимённой украинской сказки про состарившегося пса. В детской были простые разноцветные столики разной формы, бревенчатые стены и потолок, маленький камин и множество кукол из соломы или лыка на полочках. Наверное, это должно было походить на убранство сказочной избы. Здесь можно было найти только десерты и выпечку, хотя Павлу больше и не нужно было. Кофе, пара французских булочек и столик в углу, как когда-то научила мадмуазель Д"Арне.
  Это было одно из тех мест, которое ярко ассоциировалось с Машей. Когда-то ассоциировалось. Павел и сам заметил изменение в своём образе мышления. Теперь мозг напоминал механизм, отринувший всё лишнее, ведущий тело к единственной цели. Раньше такое бывало лишь, когда работа над рассказом или очередная игра подходили к кульминационному моменту, когда дальнейший план, путь становились простыми и ясными.
  Кофе было не самым лучшим, но другого здесь искать не приходилось. Павел откусил от суховатой булочки, бросил взгляд за окно на начинающийся снегопад и принялся наблюдать за посетителями. Конечно, здесь куда спокойней, чем в клубе, можно увидеть и услышать куда больше. Но интересней наблюдения от этого не становились. В этой части было мало народу. Студенты сюда редко заходят, а для нашествия школьников рановато.
  Худая женщина с желтоватым измождённым лицом, даже не снявшая кожаного пальто, подбитого мехом, и шляпки. Жутковатый макияж, узкие челюсти, жующие кусок торта. Пустышка. Во взрослой части у самого входа кучка ребят: пара взрослых парней и три девчонки школьного возраста, гогочут во весь голос, пытаются что-то обсуждать. Перед парнями, естественно, пиво, какое-то дешёвое, перед разукрашенными, нелепо одетыми школьницами... Н-да, куда смотрит персонал заведения? Впрочем, законом должна караться продажа, а не употребление спиртного. Законом вообще много чего должно караться. Странная у нас страна - не то анархичный тоталитаризм, не то тоталитарная анархия... Одна из девчонок показалась Павлу знакомой. Неужели Даша?
  Ей сейчас около пятнадцати. Они познакомились давно. Павел попал в историю, возвращаясь домой. Знакомство со шпаной кончилось тремя порезанными сухожилиями левой кисти. Тогда на него свалилось всё: ссора с Машей, нависший Армагеддон в институте, ещё и это. Он вышел из кабинета хирурга, чувствуя себя разбитым, жалким, даже униженным. Рука была в гипсе, и влезть в куртку самостоятельно было непросто. Он морщился и пытался запустить обколотую новокаином руку в рукав, когда услышал неуверенный голос:
  - Простите... Вам помочь?
  - Нет, - рыкнул в ответ Павел, даже не глядя на неё.
  На следующий день он зашёл в книжный магазин и, пошатываясь после вчерашней пьянки, начал бегать глазами по полкам. Это была маленький обряд, традиция - в случае неприятностей идти в книжный. Или просто когда идти было некуда, а хотелось куда-то идти. И тут сквозь музыку в наушниках услышал радостное:
  - Здравствуй, человек со сломанной рукой!
  Он поднял глаза и увидел улыбающееся лицо опрятно одетой школьницы.
  - Мы знакомы?
  - Вы не помните меня? Вчера в больнице.
  - Ах, да... А вас туда как занесло?
  - Палец проколола шилом, - не переставая улыбаться, она продемонстрировала перевязанный толстым слоем бинта палец.
  - Бывает, - Павел вернулся к созерцанию безликих обложек. На полке красовалась надпись "Криминалистика".
  - Меня зовут Даша. Знаете, я не верю в случайные встречи, - довольно сообщила девчонка.
  - Правда?
  - Да. Как вас зовут?
  - Павел.
  - Здорово. Ой, мне надо бежать. Извините, я не слишком наглая?
  - Не очень, - Павла это начинало забавлять.
  - Можно ваш телефон? В смысле номер.
  На обмене телефонами их встреча и окончилась. Павел и не думал звонить, но очередная "случайность" не заставила себя ждать. Так случайно они и виделись, иногда недолго гуляли. Он запомнил её открытой, честной, просто наивным ребёнком, влюблённым в цветы, аниме, домашнее зверьё. Типичная история. А теперь... Маленькая Даша выросла. Правда, не в ту сторону. Жаль... Наверное, поэтому родители так любят вспоминать о ранних годах своих чад.
  А теперь... А теперь вспоминалась одна песня.
  ...И поехали кататься
  Неизвестно даже с кем,
  Девкам главное - догнаться,
  Остальное - без проблем...
  Павел вздохнул и отвёл глаза.
  За столом две девушки. Приятные, особенно та, что слева, с длинной рыжей косой. Хотя ей бы больше пошёл хвост или вообще распущенные волосы. Странно... Она говорит, улыбается... Черт, у неё отменная улыбка, даже чуть длинноватые клыки её нисколько не портят. Она говорит и смотрит всё время в одну точку, даже в пустоту. Вторая скучающе оглядывается, а рыжая будто и не видит этого. Глаза скрывают слегка приспущенные тёмные очки.
  Похоже, она слепа.
  Внезапно вторая девушка что-то быстро и резко говорит ей и встаёт. Рыжеволосая перестаёт улыбаться, пытается дотянуться тонкими пальцами до руки своей спутнице, но сшибает ей на ногу чашку с чаем. Та вскрикивает, пропускает сквозь зубы какую-то фразу, Павел разобрал только "тварь" и "оркестр", замахивается рукой, но вовремя останавливается. Помедлив немного и снова что-то прошипев, уходит.
  Повисла тишина. Дрожащие пальцы девушки заскользили по столу, отдёргиваясь при каждом прикосновении с расползающейся горячей лужей. Она попыталась встать и едва не опрокинула стол. Худощавая дама что-то проворчала и с интересом воззрилась на происходящее. Наконец девушке удалось выбраться из-за стола, но через пару неловких шагов её нога задела ножку стула. Она упала тихо. Ей не впервой было падать. И надо думать, не впервой выбираться из таких историй.
  - Неприятно, когда тебя бросают, - чуть слышно хмыкнул Павел.
  Девушка, опираясь на стол, поднялась на ноги и повернулась на голос.
  Услышала. Павел замер.
  Тут появился один из официантов и помог ей дойти до вешалки с одеждой. Она попросила вызвать такси, так тихо и... расстроено, повернула голову в сторону детской зоны, словно надеялась увидеть незнакомца. Очередного тупого и злого от бесконечных мелочных неудач незнакомца, коих целые потоки на улицах. Если не видеть их, они все становятся на одно лицо. Через пятнадцать минут официант снова подошёл к ней, помог надеть белую куртку. Бедняга, а он догадывается, что чаевых не будет?
  Девушка скрылась в вечернем вихре конца ноября. Мимолётная сцена, таких постановок каждый день можно увидеть с десяток... Но что-то задело Павла во всём произошедшем. Что-то незнакомое или хорошо забытое скользнуло внутри, такое же мимолётное. Почему-то эта падающая рыжеволосая девушка не шла у него из головы.
  Павел посмотрел на часы. 17:42. Всё. Пора. Оставим мимолётные видения Пушкину.
  В предзимней мгле Штейн походил на чёрную фигуру Смерти, вставшую у пещеры царства мёртвых. Без косы, зато в наушниках. Да вряд ли от царства мёртвых несло бы всеми теми ароматами, на которые был богат бункер.
  - Ты, как всегда, не заставляешь себя ждать, - донеслось со стороны светлого пятна - всё, что можно было различить на месте лица капитана. - Пойдём сразу на стрельбище.
  Бункер был пуст, холодный и пропахший всем тем, чем только может пахнуть место, служившее столько времени выгребной ямой. От света фонарика становилось только жутче, тьма обретала плотность, какую-то густоту, Павел невольно прислушивался к каждому звуку, замирая при писке крысы пролётом ниже. Почему-то казалось, что освещение стрельбища стало ещё слабее и болезненнее, чем прежде, что в помещении холоднее, а запах мочи усилился в разы.
  Штейн подошёл к трубам и запустил руку в щель.
  - Я закурю? - спросил Павел, расстегивая пальто.
  - Кури, только недолго. Сейчас я...
  Чиркнул барабанчик зажигалки.
  Через долю секунды по помещению разнёсся оглушительный хлопок. Посыпалось стекло одной из лампочек. Капитан бросился на стену и начал медленно оседать, словно подстреленный чёрный ястреб, оставляя на бетоне рваный тёмно-алый след. Павел ошалело смотрел на дрожащую правую руку. Из пальцев и ладони тоненькой струйкой сочилась кровь, скапливаясь у мизинца и капая на пол. Что-то тёплое и липкое скользило по щеке, шее, исчезая под одеждой. Самопал лежал рядом. Дымящаяся железная труба была опалена, припой в казённой части выбит наполовину. Ещё чуть-чуть, и Павел лишился бы глаз.
  Он представлял себе убийство. Столько раз он нажимал невидимый спусковой крючок и видел, как нарисованные фигурки дёргали конечностями, падали в угловатой луже крови. Он представлял себе убийство. Но он не представлял его. Таким. Быстро. Просто. И страшно. Была какая-то история длиною в жизнь, переживания, поступки, разговоры, поцелуи, расставания, успехи, радость... Всё ради того, чтобы внезапно умереть в этот день. Целая жизнь ради смерти.
  Из-за...
  Павел, пошатываясь, подошёл к трубам. Сейф был открыт. Автомат, винтовка, глушителя нет... Патроны... Патроны... Патроны... Он с силой потёр щёки, ещё больше расширяя ссадину.
  - Ладно... Тихо... Теперь уже всё.
  Теперь уже всё. Назад дороги нет. Пропасть, отделявшая разбитого, но всё-таки просто глупого мальчишку и что-то противоестественное, страшное и непоправимое начала уменьшаться.
  К горлу подкатил ком. Да, это он предугадал, он знал, что затошнит в первый раз. Нельзя. Нельзя бояться, он же умеет задавить в себе всё. Вот так, сейчас нельзя бояться. Это же Штейн, чёртова сволочь, тварь, умный, мнительный, живущий ради удовольствий, идущий по трупам, когда это необходимо, никого не жалеющий кроме себя. Нет, в этом нет ничего плохого, таковы все, но он - символ тех людей, что идут по улицам там наверху, он никогда не стеснялся своей жизни, наоборот прославлял её, обнажая то, о чём мечтают другие. Это же Штейн. Интересно, ему многие завидуют, он может многое... а часто ли он делал больно другим? А как он перевоспитывал новичков в команде, прививая им свою извращённую логику, казавшуюся им единственно верной. Погружал в мир волчьих отношений, уверяя, что по-другому нельзя, что иначе тебя раздавят. Может и так. Но именно поэтому казнили только Христа, а не всех будущих христиан разом. Хотя Христос из него тот ещё...
  Штейн вздрогнул и едва слышно захрипел. Тёмная лужа на полу начала увеличиваться быстрее. Кустарная дробь перебила сосуды шеи, но убить его не смогла. Павел молча достал винтовку, коробку патронов и сел рядом с телом капитана, прижавшись спиной к холодным трубам. Щёлкнул фиксатор обоймы. Павел пристроил винтовку на ногах и начал заряжать патроны, глядя куда-то в пустоту.
  Глупость всё это. Вся эта тирада о греховном житие капитана Штейна. Какая разница, какие люди вокруг? Нашёл своего человечка и держись, если хватает сил. Отпустишь - там как повезёт. А Штейн... От этой мысли внезапно исчезло всё. Страх, дрожь, частое дыхание и рвущееся в груди сердце.
  А Штейна надо было убить, чтобы взять оружие. И жизнь его тут ни при чём.
  Обойма вошла в паз. Тихое и быстрое двойное клацанье передёргиваемого затвора. Павел упёр приклад в локтевой сустав и направил ствол в макушку капитану, обняв винтовку левой рукой. Он продолжал смотреть в пустоту, но мысли его становились всё более сумбурными и расплывчатыми. Последним чётким образом стала сцена у капитана дома. Павел тогда остался у него допоздна, и они, потягивая вино, болтали о новом рассказе, о девушке Маше, с которой Павел недавно познакомился. Штейн показывал старый фотоальбом, как-то отрешённо улыбаясь, рассказывал о детстве, о людях на фотографиях, близких и не очень, ушедших из его жизни навсегда или просто потерявшихся со временем. Вся жизнь в картинках. И не было в его глазах тогда ни злости, ни лжи, ни насмешки, ни расчётливости.
  Минуты искренности. И капитан Штейн вдруг стал просто Ромкой.
  Эхом разнёсся по бетонным переходам глухой выстрел, оставляя за собой звон падающей в тишине гильзы.
  
  ***
  
  Он видел кладбище.
  Старое, укрытое цветастым ковром осени; неказистый, заросший берёзами лес крестов и могильных плит. Оно отдавало сыростью и холодом, запахом прелой листвы и едва заметным духом тлеющих под землёй тел. Царство скорби и вечной тишины. Помойка для уже ненужных и общепризнанно бесполезных людей, соседствующая со свалкой кладбищенской атрибутики. Когда чья-то неинтересная, когда-то с кем-то уже произошедшая история обрывалась, его, дабы не вонял, не портил настроение пока ещё живым и в глубине души верящим в собственное бессмертие людям, относили сюда. Под женский вой и дым мужских сигарет его оперативно закапывали, предварительно поместив в деревянный макинтош. Надо полагать, чтобы виновник торжества опять же гарантированно не мозолил никому глаза и, упаси Бог, не вылез. Потом тёмная толпа присутствующих отправлялась отмечать внезапно свалившийся на них праздник. За столами постоянно поднимали рюмки за упокой закопанного тела, как когда-то хотя бы раз в год - за здоровье. В обоих случаях никакого практического действия эти манипуляции не имели, благо телу было всё равно, что, впрочем, энтузиазма у пьющих не убавляло.
  Сейчас происходило нечто подобное. Опять кого-то выбросили на свалку. Сквозь густеющую пелену тумана ветер приносил надрывный, пугающий ворон плач. Ворон здесь было много, Павел всегда объяснял это тем, что они за милю чуют запах мертвечины, но проблема в том, что гниющее мясо находится глубоко под землёй. И вот они, чуя запах, ищут их, но найти никак не могут.
  Павел брёл по центральной алее, держа одной рукой другую. Чёрное пальто побурело от засохшей грязи, на ботинки налипли целые подошвы глины. Он чувствовал себя измученным, смертельно усталым. Безумно хотелось спать, казалось, что в голове жужжали сотни мух, а дрожащие ноги готовы были подкоситься в любой момент. С каждым шагом туман густел, скрывая за собой могилы, грязные пятна становились всё больше, превращаясь в трескающуюся корку. Вскоре всё исчезло за дымными стенами, лишь только проплывали мимо расплывчатые силуэты крестов и людей между ними.
  Внезапно туман расступился, образовав небольшое свободное пространство. Перед ним стоял склеп из чёрного мрамора. Тяжёлы ворота, украшенные золотыми фигурами в виде скрещенных клинков, были открыты. Из тумана выходили тёмные фигуры, напоминавшие людей, и исчезали в чреве могильного дома. Кто-то пел. Чистый, красивый женский голос эхом отдавался в голове, пробиваясь сквозь усиливающееся жужжание. Павел с трудом подошёл ближе. На крыше склепа спиной к нему стояла обнажённая девушка. Мокрые слипшиеся волосы трещиной опускались по мертвенно бледной спине к ягодицам. Она пела что-то на незнакомом языке, плавно жестикулируя руками.
  - Маша...
  Девушка обернулась.
  - Нет...
  Это была она. Когда-то была. Бледное лицо опухло и покрылось трупными пятнами, чей-то нож превратил рот в сплошную прорезь от уха до уха, обнажив покрывшиеся плесенью зубы. Зеленоватое тело обвила колючая проволока. Вокруг огнестрельной раны на груди расплылось чёрное пятно, но взгляд Павла был прикован к глазам. Чёрным, запавшим, сухим, словно папье-маше.
  - Я люблю тебя, - пропела она.
  - Нет...
  - Я люблю тебя.
  - Маша, нет...
  - Я люблю тебя!
  - Не...
  К горлу подкатил комок, и в этот миг, ползя по языку, щекам, щекоча глотку, царапая кишки, изо рта вырвалась жужжащая туча мух. Девушка залилась смехом, продолжая петь:
   Люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!
  - Хватит! - отплёвываясь, выкрикнул Павел.
  Стены тумана сомкнулись, поглотив жужжащих мух, мраморный склеп, ползущие тени, обезображенную Машу. Перед ним висела в воздухе длинная деревянная полка. Справа на позолоченном блюдце стояла голова. Штейн. Словно охотничий трофей, набитая опилками, со стеклянными глазами, покрытой тонким слоем воска кожей. Слева от него ещё блюда, и над каждым клубился дымный шар, а справа, в начале...
  В животе Павла быстро разгорался ледяной костёр страха, всё выше и выше поднимая длинные языки пламени.
  Это была его голова.
  
  ***
  
  Павел ожидал кару свыше и изнутри, какую так красочно описал Достоевский. Теперь он сам попадал под собственное понятие предателя, с коим так долго манипулировал. Впрочем, внезапно обнаружилось, что его самого этот факт тревожит мало. Он привык к ночным кошмарам, и новые сюжеты пугали его лишь поначалу. Он привык к мерещащимся теням в тёмных углах старой квартиры.
  Это был не тот шаг, после которого можно отступить.
  Так он убеждал себя в бесконечных мысленных диалогах с самим собой.
  - Стой, стой! Ты уже совершил одну огромную глупость и хочешь совершить ещё большую!
  - Ну-ну, мы снова возвращаемся к разговору о морали. Разве мы не хотим добиться желаемого?
  - Такой ценой? Это же люди, судьбы, истории, которые ты собрался прервать.
  - Во-первых, мы. Во-вторых, давай-ка вспомним, сколько времени наша душа уделяет сочувствиям, а сколько - мечтам о массовом воздаянии.
  - У нас есть одна конкретная цель.
  - Но цель эту надо наказать, хотя нет... Затравить. Охота должна быть интересной, эффектной для охотника и пугающе эффективной для жертвы. Друзья, близкие - это раз. Два - нам нужно тренироваться. Нужны патроны, на патроны нужны деньги. Придётся обирать тела "мишеней". Придётся часто менять оружие и тактику, всё это надо изучить и достать.
  - Может в киллеры податься?
  - Смешно. И как собираешься искать заказчика?
  - Не знаю. Ладно, нам нужно два плана: общий и тактический - на ближайшую пару операций.
  - Нужен план, - вслух произнёс Павел, выдыхая сигаретный дым.
  Минула неделя с того момента, как в квартире раздался звонок, и на пороге поёживаясь и тупо оглядываясь появилась парочка полисменов. Павел лишь подтвердил слова Софии - невесты Штейна. С капитаном своим он не виделся несколько месяцев, да и не имел он понятия о нынешних его увлечениях и знакомствах, а учитывая, что многие его истории, как, например, о связях на чёрном рынке или в иных сомнительных сферах вполне могут быть сказками, докопаться до правды будет непросто. Минула неделя с того момента, как он позвонил Софии и ровным, спокойным голосом выразил своё сочувствие, извинился за то, что из-за дел не сможет присутствовать на похоронах и пообещал поддерживать бедняжку во всём. Говоря эти слова, он вертел в руках покрытый бурыми пятнами снимок, найденный во внутреннем кармане пальто Штейна. Миниатюрная, худенькая, стройная, будто бы сделанная из хрупкого хрусталя девушка, прижавшаяся спиной к широкому, шершавому стволу старого дуба. Аккуратная причёска, лёгкая улыбка, счастливый взгляд, устремлённый на фотографа... Наверное, теперь этого никогда не будет. В любом случае не так.
  И всё же... Она едва старше Маши. Быстро найдёт, в чьё плечо уткнуться, пройдёт год, ну два, и забудется и Штейн, и любовь, и несостоявшаяся свадьба. И всё закрутится по новой, и никто никого не будет винить. Снова будет мужчина, снова будут хлестать в крови эндорфины, снова будет то, что называют любовью. Хотя, любовь - структура многоступенчатая, и химия служит основой лишь на первых порах. Быть может, она обретёт по-настоящему крепкое, нежное чувство, ласку, заботу, способность понимать, отдавать, чтобы получать взамен... Быть может, быть может. Только не будет уже детской искренности и необъяснимого, не поддающегося измерению счастья внутри, веры в то, что это навсегда, веры в чудо. А может, не будет вообще ничего. Никогда.
  Из-за винтовки, автомата и семи коробок патронов...
  
  ***
  
  - Мочи его!
  - Крау, на базу!
  - Дым на центр!
  - Белка, жми!
  - Блин! Я слит!..
  В интернет-кафе "Rats & racks", приютившемся в здании бывшей частной школы иностранных языков, атмосфера оставалась неизменной вне зависимости от погоды, времени года и прочих мелочей жизни. Контингент посетителей состоял исключительно из геймеров, старшему из которых было от силы лет шестнадцать. Худые пальцы стучали по загаженным клавишам, воспалённые глаза намертво приковались к стареньким мониторам, верой и правдой служившим своим хозяевам и отданным на растерзание подрастающему поколению. Поколение же голосило на весь зал, то безуспешно пытаясь скоординировать действия, то обвиняя в чём-то администратора, в общем, задавшись целью компенсировать отсутствие колонок.
  Когда-то Павел проводил здесь дни напролёт. Ещё будучи школьниками, они с одноклассниками неделями копили деньги, чтобы просадить их за один день, отправившись с окраины города сюда. Павлу казалось, что это место - оплот самых матёрых геймеров; здешняя атмосфера, вечная сигаретная дымка и речь, наполненная сленгом самых разных компьютерных субкультур, создавали ощущение причастности к обществу, равному по значимости чуть ли не масонскому.
  Ощущение это прочно засело в памяти, но сейчас он не испытывал того тихо восторга. Не нравилась треснувшая почти чёрная пепельница, орущие игроки в мятой школьной форме, ковёр из мусора под ногами: фантики, бумага, упаковки, одноразовая посуда, какие-то вскрытые капсулы, шприц... Да и не мастер-класс он пришёл показывать. Окно браузера мигнуло, и на экране появилась бело-зелёная домашняя страничка социальной сети "Альянс". Почти "Facebook". Пальцы забегали по клавиатуре, создавая новую страницу.
  Немного выдуманной информации, произвольный номер телефона, дата рождения... Обойдутся. Фотография не нужна. Школа... Пусть две. ВУЗ. Пара адресов. Готово. Теперь...
  После недолгих поисков, Павел оказался на своей старой странице в роли гостя. Социальные сети мало его интересовали, а последние восемь месяцев он окончательно забросил виртуальное общение. В фотоальбоме ещё хранились их совместные фотографии с Машей. Новый год, её день рождение. Прогулка по парку. Павел поймал себя на мысли, что тогда она казалась ему куда более красивой. Любовь украшает и омолаживает лучше всех хирургов и косметики. Павел открыл список контактов и достал из рюкзака небольшой скетч-бук.
  - Ну-ка, ну-ка, где вы тут... Вспомнить бы вас всех. Так, сделаем проще. Алина Безумова, лучшая подруга.
  С фотографии на него смотрела светловолосая девушка и острым, покрытым лёгким налётом веснушек лицом. Прищуренные в улыбке ярко-зелёные глаза, длинные морщинки у уголков, а на тонких губах - широкая улыбка. Не то, чтобы они дружили с самого появления Маши в их школе, но в определённый момент образовалась неразлучная до институтской поры троица - Маша, Алина и друг Алины Миша. Первые две цели выбраны. Павел почувствовал, как начинают потеть ладони, как скользят пальцы на мышке. Холодок внизу живота, лёгкая растерянность... и растущий шар необъяснимого восторга. Перед глазами не стояла лопнувшая от пули голова человека, считавшего его когда-то очень близким другом и соратником, исчезли ночные видения.
   Ему всё больше начинало нравиться происходящее.
  - Ага. Так, меню, друзья, близкие... А вот и вы. Хоть бы одна ниточка... Адреса. Школа, музыкальная школа, кинотеатр, ещё один, ресторан... Чёрт! Ещё что... нужна фотография каждого или совместная. Вот. Думаю, то... Дата... 19 ноября. Ах, да, традиция, КВН в школе, его же их бывшая классная ведёт. Они все учились в одном классе. Так, открытые сообщения. Ну, в целом можно сказать, что они в большинстве своём всё так же активно общаются, не смотря на то, что встречаются нечасто. Разговоры, любые разговоры, нет-нет, да промелькнёт нужная информация о том, кто, когда и где будет... Да, надо было хоть с кем-нибудь из её ублюдков-друзей дружить, хоть один адрес знал бы. Стоп!
  Защёлкала мышка. Павел вернулся на страницу Алины Безумовой.
  - Дружок её... Он ведь работал заместителем директора в оружейном магазине недалеко от филармонии. А вот и зацепочка...
  Несколько щелчков мыши, и фотография отправилась к компьютеру Павла через несколько серверов. Нельзя было оставлять ни единого следа. Липовая страница удалена, вычислить адрес будет непросто, страницы скетч-бука с именами и потенциально полезной информацией можно без труда уничтожить, IP принадлежал компьютеру клуба, а вечно неадекватный администратор ни за что его не вспомнит, что уж говорить о посетителях.
  Теперь только так.
  Разъехались в стороны автоматические двери, доставшиеся клубу от предшественника, и в лицо Павлу ударили отрезвляющие лучи вечернего солнца. Декабрьские морозы не спешили крепчать, белое одеяло, накрывшее город, оставалось мокрым, давая детворе вдоволь наиграться в снежки. Солнце редко выглядывало из-за серых туч, лишь порой вечером у горизонта облака расступались, позволяя золоту лучей проникнуть в наш мир. Бездонное фиалковое небо розовело у земли, появившиеся тени подчёркивали формы туч, предавая им объём и изумительную красоту. Солнечные дорожки устремлялись к городу, возвращая усталым, озлобленным, тонущим в слякоти улиц людям надежду, вселяя в сердца маленькую искорку радости, куда более значимую и ценную, чем всё счастье кажущегося таким далёким лета. Павел пересёк широкую улицу и вышел к трамвайной остановке. Ему повезло - вагончик появился практически сразу. Попутчиков было немного, благо рабочий день ещё не подошёл к концу, Павел сразу плюхнулся на первое попавшееся сиденье и, расплатившись с мрачным кондуктором широких форм, прислонился лбом к стеклу. Трамвай вздрогнул и, трясясь и лязгая начал набирать скорость.
  Мир вокруг преобразился. Свет отделился от тени, дав новую, пусть недолгую жизнь всем существующим цветам. Отрешённый от всего случившегося, прочувствованного за последние дни, Павел просто легко улыбался и смотрел на проплывающие мимо дома, на меняющийся от квартала к кварталу урбанистический пейзаж. На облака, обнявшие, словно ладони пламя свечи, заходящее солнце, так похожие на крылья приближающегося ангела. Такие большие, обрамлённые золотом. Величественные. Божественные. Прекрасные.
  Чужие. Как и всё вокруг.
  Улыбка медленно сошла с его лица. После того страшного вечера в бункере Павел заметил в себе незнакомое, странное чувство, которое до последних минут он не мог себе ни описать, ни объяснить. Не мог, пока солнце не напомнило о красоте мира, которая будет существовать независимо от того, плохо его обитателям или хорошо. Она просто будет, что бы дарить хотя бы надежду. Эти облака, эти солнечные дорожки... Человек всегда делает выбор, оттого обычно не замечает этого, порой начиная верить, что всё предопределено. Случается, приходится делать большой выбор, и если подойти к нему осознанно, лёгким он не будет. Такой выбор делал Павел, спуская курок винтовки. И в те секунды, когда гильза ударилась о пол, перед ним открылся новый мир - мглистый, сумрачный, тусклый, полный тоски, грусти, где с каждым шагом становилось всё темнее. И вместе с этим закрылась дорога в старый цветной мир, будто между ними опустилось мутное грязное стекло, похожее на стекло этого трамвая. Пока ещё это было просто стекло.
  Трамвай качнуло. Павел вздрогнул и растерянно заморгал. Похоже, он задремал, и едва не проспал свою остановку. От недолго измождённого сна спина вспотела, и он ёжился под пальто, шагая по улице. Слева за аллеей возвышалось здание филармонии, напоминавшее огромную мусульманскую мечеть. Кажется, архитектор был родом из этого города. Под его же руководством здание перестраивалось во время реставрации, избавляясь от элементов советского конструктивизма. Свобода творца восторжествовала, подарив городу действительно монументальное творение. Строгая симметричная аллея завершалась решетчатыми чугунными воротами как раз напротив автобусной остановки. Далее за сквером в одном из подвалов и спрятался оружейный магазин с невинным названием "Хиппи".
  
  Часы на столбе у остановки показывали 15:15. Сегодня магазин должен работать до 16:00. Павел, помедлив, миновал ворота и направился к ближайшей скамье. Снег практически сошёл с покрашенных деревянных дощечек, но влага осталась. Тем не менее, стоять ещё почти час Павел не собирался.
  Дробя подошвами ледяную корочку, проходили мимо люди. Смеялись над чем-то пёстро одетые девчонки, сидя на спинке скамьи, осуждающе наблюдала за ними строгая пожилая пара. Болтал на ходу по телефону мужчина со свисающим до бёдер животом, прошествовал высокий тощий парень с козлиной бородкой и дипломатом в руке. Со стороны здания слышалась музыка местного оркестра, что-то отдалённо напоминающее "Реквием по мечте" Моцарта. Нарастающие тревожные нотки создавали ощущение приближения огромной тучи, несущей в себе грозу. Музыка нарастала, нарастала и вдруг раскрылась, словно бутон гигантского цветка, выпустив волну скрипки и фортепьяно, побежала по аллее, словно морской прибой по каменистому берегу Балтийского моря. Музыка, словно море. Только тогда её можно почувствовать не только барабанными перепонками, задающими ритм сердцу. И слова ей не нужны, как не понадобятся нам после смерти.
  Павел слушал и внимательно смотрел сквозь ворота в сторону арки, ведущей в заветный сквер.
  15:30... Что, если он сядет на трамвай? Тогда всё будет зря. Плохая позиция, нужно быть ближе. Но как быть ближе, чтобы тебя не заметили? А замеченным быть нельзя. В их головах не должно быть и мысли о его, Павла, существовании, его имя не должно даже мельком проскальзывать в их разговорах. В любом случае у Павла травмированное компьютером зрение, он точно будет уверен в идентификации цели только, когда Миша окажется на остановке. Нет, не Миша. Просто Номер один. Почему он не подумал об элементарной театральной атрибутике, которую порой можно найти даже в крупных книжных магазинах? Ведь цель знает его, хорошо, если не помнит, но удача должна играть минимальную роль. Расчёт, только расчёт. Включить голову. Представить себя на месте произвольного человека. Нет, не подходит. Он даже не знал, куда Номер один направится.
  Павел встал и неспешно зашагал в сторону остановки. Сворачивать слежку не хотелось, не смотря на пока ещё ясный голос рассудка. Но не успел он пересечь дорогу, как из-под арки вышла невысокая широкая фигурка в серой штормовке. Павел быстро отвернулся и уставился в сторону филармонии. Минуты длились долго и мучительно, подпитывая желание обернуться. Он начал искать хоть что-нибудь, на чём можно зафиксировать взгляд.
  И нашёл.
  Рыжеволосая фигурка девушки в тёмных очках, поддерживаемая пожилой, но сохранившей твёрдость шага женщиной. Они вышли через ворота и остановились на краю тротуара, пережидая поток машин. Девушка медленно оглядывалась, но казалось, будто она принюхивается или прислушивается. Наконец, они двинулись в сторону трамвайной остановки. Павел, забыв обо всём, глядя за уверенным шагом женщины и неуклюжей, осторожной походкой девушки. Солнце уже закатилось за горизонт, но та не спешила снять очки. Черты лица показались очень знакомыми. Неужели, снова она? Та слепая из кафе. Должно быть, она любит музыку, что ещё остаётся ценить в её положении, как не звуки.
  Нет... За спиной чернел небольшой футляр от скрипки.
  Музыкант. Слепая скрипачка. Было в этом что притягательное, что-то, похожее на жалость. Но такие люди, как она, не выносят жалости. Жалость напоминает им об их недугах, заставляет вспомнить, что обострённые здоровые органы чувств не могут подарить наслаждения от этих облаков, этого солнца. Такая беспомощная и пытающаяся казаться сильной, словно кошка, загнанная в угол сворой псов.
  Павел отвёл взгляд и замер. Вот он. Ростом чуть выше него, широкий, с вытянутым лицом и глубоко посаженными, кажущимися выпученными серыми глазами. Мало изменился. Разве причёска стала короче.
  Здравствуй, Номер один. Сколько лет, сколько зим, сколько дней... Осталось.
  Он не оглядывался. Это был привычный маршрут, на котором он не привык встречать знакомые лица. Трамвай прибыл через несколько минут и залязгал дальше по кольцевому маршруту. Номер один вышел через три остановки у Парка Победы. Оглядевшись, подошёл к ларьку, взял пиво и пачку сигарет, снова огляделся. Хладнокровный и всегда спокойный, он боялся, что кто-то застанет его со спиртным. Уж не оттуда ли их вечные ссоры с Алиной? Прошёл по тускнеющей в набегающих сумерках площади, присел на скамью рядом с урной. Открыл пиво, закурил. Не обратил внимания на севшего неподалёку человека в поношенном чёрном пальто с поднятым воротом. Не заметил, как тот что-то пишет в записной книжке. Спустя некоторое время, Номер один вернулся к ларьку за новой порцией пива. Закурил, мрачно или просто устало глядя куда-то в пространство. Почувствовал холод раннего вечера, бросив взгляд на вновь сковывающие небо тучи, быстро допил своё пиво и зашагал в сторону цветастых новостроек, видневшихся через квартал.
  Павел скользил в толпе, словно змея за беззаботной мышкой, смешиваясь с десятками тёмных фигур прохожих, аккуратно лавируя между группками подростков, стоящих у супермаркетов, огибал круги света фонарей, стараясь не терять цель из виду. Он шёл в едином потоке, незаметный и не отстающий ни на шаг. Это начинало казаться забавным. Несколько раз Номер один останавливался перед витриной, банкоматом, заходил в продуктовый магазин и не замечал среди десятков безразличных, секундных один внимательно наблюдающий взгляд. Забавно и немного жутко, стоило Павлу представить себя на его месте, но это только подливало масло в огонь сосредоточенности, смешанной с дымом азарта.
  Слежка продлилась около часа, завершившись через два квартала. Неприятно запиликал домофон, и темнота подъезда скрыла цель от глаз Павла. Это был тихий микрорайон, состоящий из бюджетных домов, построенных лет десять-двенадцать назад. Аккуратные детские площадки, усаженные елями, граффити на стенах в виде разноцветных замысловато нарисованных цветов. Покуривающая тонкую сигарету мамаша с коляской, идущая вдоль домов. Бдительные бабульки, рассевшиеся на укрытом газетами диване у двери в подъезд. Девушка, держащая за руку крепкого улыбающегося парня. Светящиеся вечерним светом окна, разгоняющие быстро накрывшую город темноту. Тихо. Мирно. Больше неудобств, чем пользы.
  Павел неспешно прогуливался, оглядывая двор. Перед каждым домом была своя детская площадка, огороженная от другой двумя стенами из подстриженных кустов и дорожкой между ними. Плюс проезжие части вдоль домов с парковками, мусорными контейнерами и площадками перед каждым подъездом - в общей сложности порядка двухсот метров от дома до дома, без учета угла стрельбы. Стрелять лучше всего с крыши, точнее можно будет сказать, изучив саму крышу. Ещё нужно выяснить, кто именно тут живёт, не исключено, что его просто понесло в гости или к подруге.
  Он сделал ещё несколько записей и сел на сидение качелей. На сегодня всё. Позже нужно вычислить, сколько времени он затратил на путь от места работы сюда с вычетом остановок, тогда можно будет следить за ним с утра. Павел помассировал пальцами виски. Странный букет чувств продолжал играть многоцветьем оттенков. Азарт и живость сменились усталостью и кажущейся нереальностью происходящего. Что-то внутри шло наперекор мыслям, взывая к здравому смыслу, но это что-то походило на огонь факела в густом тумане тихой злости, сменившей ярость и болезненные воспоминания. Тихой, дающей возможность ясно мыслить, по крайней мере, в направлении устранения причины самой себя. И какими бы эмоциями она не укрывалась, эта злость жила, прочно укоренившись, словно чёрное дерево, и крепчала с каждым действиям, подавляя возможность самоанализа и самооценки.
  Или он сам позволял ей это.
  
  ***
  
  Животные чуют, когда на них охотятся. Идущий между деревьев олень ещё не ощущает чужой запах, заставляющий поднять голову от зеленого ковра травы и внимательно осмотреться. Он не прислушивается к каждому потрескиванию веток или шёпоту листьев, но чувствует чьё-то присутствие. Напрягает мышцы, готовый в любой момент броситься наутёк. Человек, если он и произошёл от животного, давно утратил эту возможность. Привыкнув к сотням встречных взглядов, царь природы не замечает одного единственного, которого стоило бы опасаться. Он спокойно идёт, не чувствуя, как кто-то уже смотрит на него через оптический прицел, и засмеётся, скажи ему кто об этом. Мы так беззаботны и тщеславны, что разучились ценить всё, даже собственную жизнь. Мы ищем приключений, возможность выплеснуть агрессию, окунуться в море незнакомых эмоций, мы жмём на педаль газа, лишь бы адреналин бурлил в крови. Мы кричим от восторга, а не от страха, потому что знаем или хотя бы верим, что останемся невредимыми. Но чтобы почувствовал этот самоуверенный человек, думающий, что держит жизнь под контролем, узнай он, что стал дичью? Как быстро ощущение защищённости выйдет из него с потом и участившимся дыханием? Как быстро он поймёт, что храбрость и отвага - слова, придуманные людьми, уже забывшими, что такое первобытный страх перед хищником?
  Мы перестали бояться маньяков, потому что большинство из них куда трусливее нас. Но будем ли мы бесстрашно идти по парку, где скрылся сбежавший из клетки тигр? Похоже, разница между человеком и зверем вовсе не в жестокости.
  Номер один не знал, что стал дичью.
  Три бесконечно долгие недели Павел шёл за ним по пятам, наблюдая, изучая. Вскоре он научился замечать каждую мелочь в его движениях, каждую особенность речи. Он видел привычки, некоторые маленькие тайны, жил чужой жизнью, принимая вместе с целью любое событие. Видел улыбки и смех, весёлые встречи и рутинные рабочие часы, взломав сеть, получил доступ к компьютеру и наблюдал за всем происходящем на чужом мониторе. Смотрел фотографии и переписки. Стоило Мише выйти в декабрьскую пургу, как незаметный, постоянно меняющий внешность призрак пускался следом. Павел был везде. В кафе, в кинотеатре, в клубе. У него не было денег на дорогое оборудование, но пока вполне хватало старого цифрового фотоаппарата. Слежка оказалась утомительным и однообразным занятием, но выбора не было. Всё делалось ради одного: найти точки, где цель с большой вероятностью окажется в определённое время, из них вычесть точки, удобные для завершения операции. В бывшей мастерской мадмуазели Д"Арне Павел оборудовал своего рода маленький штаб. Стоящие у стен мольберт и готовые картины переехали в зал, уступив место многочисленным исписанным листам, схемам, нанесённым на карты города и микрорайона, фотографиям с панорамными изображениями всех мест, где регулярно задерживался Номер один. Здесь же Павел оставил завёрнутое в плащ-палатку оружие.
  Сейчас, сидя посреди пустой комнаты с обклеенными стенами на единственном кресле, он пытался представить себе дальнейшие действия. Ошибок было множество. Много лишней информации, мало нужной. Он ни разу не выстрелил из полученной винтовки, владел ножом только на уровне нелепых хардбольных тренировок, а заниматься всем этим следовало прежде, чем начинать играть в шпионов. Более того, нужно было выбрать оружие. Удар ножом в подъезде был отброшен сразу. Нужно всё сделать аккуратно, одним ударом, но ведь во время войны бывало, что солдаты доползали до окопов с пробитым сердцем. Много крови на руках, да и слишком будет похоже на банальную встречу со шпаной. В общем-то, сами навыки обращения с ножом, вернее, их технический уровень, не позволяли воплотить в жизнь этот сценарий. А что ещё? Автомат и винтовка, всё это богатство без глушителя. Близко подходить с автоматом наперевес и поливать очередями всё вокруг казалось несколько опрометчивым, так что приходилось выбирать меньшее зло.
  На носу Новый год. Самое время для первой акции, но операция обещала быть довольно рискованной. Маршруты передвижения цели менялись, количество подходящих позиций уменьшалось. Нужно было сработать быстро и чётко, но как, если Павел не привык к оружию, не брался за винтовку столько времени? Если он, не смотря на всё, не привык убивать, если до сих пор холодными вечерами ему мерещился в темноте силуэт капитана.
  Павел закурил.
  Чем дольше он наблюдал за целью, тем всё менее правдоподобным оказывалось представление о хладнокровном, самоуверенном парне Михаиле Ежове. Нет, он просто пытался быть эдаким рыцарем на белом коне, но не преклоняющим колено перед прекрасными дамами. Стремился соответствовать стереотипному образу идеального молодого человека - успешного, всесторонне развитого и несгибаемого. Этим парнем вы должны гордиться, а уж если он поведёт под венец именно вашу дочь... Павла заставляла улыбаться эта вычурность, внимание к каждой детали на фоне житейских неурядиц, на которые его внимания не хватало. Главное, чтобы доспех блестел. Наркоман, намертво засевший на игле чужого одобрения. Как ни парадоксально, чем дольше Павел наблюдал за ним, тем меньшей казалась ценность жизни этого неприятного ему, но всё же человека.
  Что-то, треснувшее в Павле сломалось окончательно. После капитана банальностью стала даже чужая жизнь. Он походил на бабочку, которой до первого полёта оставалось всего пара движений мокрым тельцем. Такая красивая бабочка, с пугающим рисунком на чешуйчатых крыльях и парой дней жизни.
  Пуская в воздух колышущиеся колечки, он погладил кончиками пальцев висящий на шее Железный крест. Тот самый, что когда-то сорвала покойная мадмуазель Д"Арне с ещё бьющегося в агонии офицера. На красно-бело-чёрной ленте и чёрной железке с серебряной каймой до сих пор оставались запёкшиеся бардовые пятна. Тот офицер, как и юная мадмуазель Д"Арне, носил свой крест на душе и на теле. Она - потому что спасала. Он - потому что убивал. Юная девушка оставила его в память о той безумной и безрассудной бойне, какой она запомнила ту войну, чтобы просыпаясь с криком ночью понимать, что этот кошмар был наяву. Это было напоминание, символ того, что в каждом, даже самом хорошем человеке может укорениться зло. Но и того, что в самом отъявленном негодяя можно найти крупицу добра. Слыша эти слава, Павел почувствовал, как холодный крест опустился в его ладонь, и пообещал умирающей женщине помнить и хранить его до конца своих дней.
  Немногие получали его за отвагу. В большинстве своём этой награды удостаивались за расстрелянных засорявших Великую Германию представителей неполноценных наций. За десятки стариков, детей, женщин, калек, падающих под огненной плёткой пулемётного огня. За трусость. Павел знал, что заслужил его носить. За то, что отважился встать на путь, по которому шёл. За то, что взял право убивать. За то, что смех его врагов сменится страхом. За то, что он заставит их поверить в кошмар, существующий не только в книгах и фильмах.
  За то, что напомнит им их истинное предназначение.
  Дичь.
  
  ***
  
  Удушающий мороз наполнил лёгкие, вернув из глубины океана воспоминаний давно утонувший корабль. Один ушедший в никем не записанную историю зимний день - такой далёкий, с искрящимся на солнце снегом и голубым-голубым небом, сказочный сон с заснеженной лесной опушкой, тёмными гигантами елей, склонивших мохнатые крылья под тяжестью белых одежд. Одинокие рыжие стволы сосен, склонившие свои посидевшие волосы старухи-берёзы. Скачущую среди сугробов серую молнию горностая с тёмным пятнышком на хвосте. Улыбку мамы, дёргающей за ветку и, словно добрая волшебница, вызывающей серебристый дождь. Тогда ещё такого молодого деда впереди, тянущего за собой цветастые санки. Санки тряслись, проходя сквозь пушистые сугробы, подскакивали ножки в маленьких валенках. Они остановились, мама сняла варежки на резинке и согрела дыханием руки. Смеющийся дед, стерев платком иней с усов, поправил серое пальтишко, похожее на миниатюрную шинель и спросил:
  - Ещё кружок?
  Одетые в матерчатые перчатки пальцы почувствовали холодную рукоять винтовки, и Павел открыл глаза. Ветер стихал, переставая поднимать снежные вихри на краю крыши. В вонючих недрах подъезда прогрохотал лифт, но Павел не шелохнулся. Выход на крышу был огорожен железной клеткой. Одна дверь выводила в тесный тамбур, следующая - к краю крыши. С дверей клетки часто крали замки подростки, любившие попить пива на верхних этажах, да и вряд ли кто-то мог заметить стрелка. Люди предпочитали спускаться на лифте, от случайных взглядов его отделяла закрытая дверь. Он сидел на пороге, высовывая укрытую белым подшлемником голову из-за сугробов.
  Павел посмотрел на часы и осторожно, будто кто-то мог его услышать, расстелил на снегу брезентовую плащ-палатку - обязательный атрибут уже несуществующей команды - и опустился сверху. Сколько ему предстояло лежать, точно нельзя было сказать, а тающий под телом снег в сочетании с холодом - удовольствие, не несущее ничего кроме болезненного мочеиспускания и возможной импотенции. Одна нога была согнута, вторая упёрлась в дверной косяк, чтобы предать стрелку максимальную неподвижность. Обмотанная белой изолирующей лентой винтовка легла в сугроб, проделав глубокую борозду. Сквозь прицельную сетку он увидел телескопически увеличенную железную дверь подъезда. Высота дома, на крыше которого он засел, около двадцати метров, по теореме Пифагора несложно было высчитать путь пули по наклонной - примерно двести метров. Плюс вес пули - перекрестье прицела сместилось немного вверх. И ветер, он стих, но привязанная вчера к ветке лента дрожала от огибающих дом потоков воздуха. Двор изолирован со всех сторон домами, воздух идёт по нисходящей, будто невидимая лавина. Ветер чувствуется ближе к земле. Ещё миллиметр вправо. Перекрестье почти не гуляет - сошки прочно упёрлись в заранее заготовленную подставку.
  Осталось дождаться.
  Он дышал медленно, чтобы унять участившееся от волнения и холода сердцебиение. На нижней части подшлемника уже наросла изморозь. Снег набился в высокие армейские ботинки, одетые под когда-то подаренные мамой утеплённые белые джинсы. Из-под светлой зимней куртки, найденной в шкафу, выглядывал надетый поверх подшлемника серый капюшон балахона. Чему-то компьютерные игры смогли его научить, чему-то смог научить хардбол, до чего-то нетрудно было догадаться самому. Место хорошее, отсюда можно быстро уйти. Если кто-то задумает лезть на крышу здесь - дверь подпёрта, а другого выхода нет. У подъезда две двери, одна во двор, вторая - на соседнюю улицу, в толпу.
  Павел старался не думать о том, как это будет выглядеть. Нужно просто попасть в грудь или живот. Пуля из-за нарезного ствола постепенно начнёт двигаться по расширяющейся спирали, учитывая специфику полицейской винтовки и расстояние... Нужно было пристрелять винтовку. Оставалось надеяться на привычку капитана всегда держать оружие готовым к бою. Если очень повезёт, пуля угодит в голову или сердце.
  Он закрыл глаза, глубоко вдохнул и, немного подождав, выдохнул в снег. Время тянулось медленно, и с каждой секундой становилось всё труднее сохранять неподвижность. Трудно было сказать, прошёл ли час или минута, хотелось только быстрее уйти отсюда, отложить операцию. Хотелось тёплого кофе из турки и сигарету. Уставшие глаза начали слипаться, мороз нагонял дрёму.
  Тихо танцуя, полетели снежинки. Вдруг дверь в прицеле открылась. Павел вздрогнул, заставив слегка дёрнуться перекрестье. Из подъезда вышла знакомая фигура в штормовке, а за ним... Нет, уже перед ним - девушка в лиловой куртке с длинными светлыми волосами. Алина. Кто ещё будет танцевать перед Мишей, активно жестикулируя и, без сомнения, обиженно тараторя. Парень попытался обойти её, но девушка снова встала у него на пути. Теперь он что-то говорил. Что ж, всё равно, кто из них сдохнет первым...
  Сейчас!
  Павел быстро и плавно надавил на спусковой крючок. Глухой хлопок эхом разнёсся по двору, словно короткий вскрик умирающего мифического героя в античном театре. Урна слева от Миши покачнулась, метнув одинокую искру. Алина едва не подпрыгнула на месте, испуганно уставившись на отверстие в ржавой стенке. Миша что-то закричал, толкнул её, она никак не могла понять, что происходит. Зато он понял. Он насмотрелся на такие отверстия на стрельбище. И всё равно, кто и зачем стреляет. Он стреляет в них.
  Пульс участился до предела, кровь отхлынула от лица. И Павел совершил глупейшую ошибку снайпера. Никогда не стрелять дважды.
  Вторая пуля выбила стекло окна на первом этаже.
  Миша, схватив за руку подругу, бросился бежать. Девушка поскальзывалась, каблуки застревали в раздробленном дворником льду. Всё произошло быстро. Ноги подкосились, хрупкое тело подалось вперёд, и она с криком упала под ноги своему спутнику. В следующий миг белокурая голова дёрнулась и замерла навсегда. Куски черепа полетели на грязный снег вслед за алым выбросом из крови и ошмётков мозга. Всё это так далеко. И так близко.
  Секунда.
  Две.
  Три.
  Наконец Павел вскочил и, пригнувшись, бросился в подъезд. Чёрт со следами на снегу - маскировать бесполезно, чёрт с гильзами - он догадался стереть отпечатки с патронов. Винтовка скользила в перчатках, и Павел дважды едва не уронил оружие прежде, чем утопая в клубах пара положить его в купленный на последние сбережения чехол для синтезатора. Следом отправились подшлемник и плащ-палатка. Волнение сменилось нарастающей паникой, заслонившей глаза, атрофировавшей замёрзший мозг. Пинком он отбросил подпиравшую дверь доску и... замер.
  Из подъезда послышались пьяные, сломанные куревом голоса. Кому-то приспичило пить именно сейчас и, похоже, на выстрелы они не обратили внимания, а он не услышал пришельцев с крыши. Нужно было уходить, после такого концерта полиция прилетит быстро, но если эти ублюдки на лестничной площадке увидят, как он выходит отсюда...
  Павел толкнул дверь.
  Двое подростков с шапками на затылках стояли в углу, прислонившись в пьяном бессилии к стенам. Грязные куртки были расстегнуты, узкие спортивные штаны заправлены в драные кроссовки. Оба скалили пожелтевшие зубы, потягивая пиво и о чём-то перерыкиваясь не блещущим оригинальностью матом.
  - Ээээ,- замычал тот, чьё лицо напоминало ошпаренного павиана. - Иди сюда, слышь? Дай сигарету.
  - Момент, - бросил Павел и полез в боковой карман рюкзака.
  - Слышь, мля, у тя чирика нет?- проговорил второй.
  Павел рванул вперёд, резко вытягивая на ходу руку. Бутылка пива с усиленным стенами звоном разбилась о пол. Парень осел на осколки, широко раскрыв тупые глазки. В левой части груди расползалось алое пятно. Второй не успел издать ни звука. Короткий клинок финского ножа ударил его в глаз, уйдя в глазницу по рукоять. Тело мгновенно обмякло и упало на холодный пол, увлекая с собой нож. С трудом подавляя накативший приступ тошноты, Павел нагнулся и с силой вырвал финку, окропив рукава куртки алым. Тонкая красная струйка, ветвясь и унося с собой белые кусочки глазного яблока, рассекала лицо убитого. Вдруг Павлу показалось, что она начала увеличиваться, превращаясь в душную тошнотворную реку, тут же захлестнувшую его, мощным потоком уносящую его к вязкому дну. Стало нечем дышать, он жадно глотал воздух, но чувствовал только раскалившийся в желудке поток, рвущийся наружу. Подъезд растворился в кровавых тонах, напоминая первую картину мадмуазель Д"Арне, написанную после войны - море всех оттенков красного...
  Рефлексивный кашель, подавивший рвоту, согнал наваждение. Павел, пошатываясь, встал и переступил через трупы. Хрустя осколками стекла, он ринулся вниз по лестнице, желая лишь одного - как можно быстрее скрыться, убежать, спрятаться, залечь.
  Где-то снаружи надрывались приближающиеся сирены.
  В считанные секунды он вылетел из подъезда и нырнул в толпу, пряча покрывшиеся алой сыпью рукава. Люди шли, как ни в чём не бывало, будто минуты назад не грохотали один за другим винтовочные выстрелы. Вой сирен стих. Никто не обращал на него внимания.
  Он уходил всё дальше и дальше, спускаясь в пешеходные переходы, ныряя в потоки безликих фигур. Адреналин переставал будоражить кровь, голова едва соображала: он это сделал. Он всё-таки справился! Но никакого удовольствия не было. Только холод, страх, бегающие по лицам глаза и уши, ищущие звук полицейских сирен. Нет, удовольствие будет потом, когда их друзья всё узнают. И пусть он не увидит их лиц, но он знает, что они будут чувствовать. Знает, что почувствуют ещё после нескольких смертей, когда станет ясно, что кто-то из них следующий.
  И она поймёт, на чьей шее затягивается петля, поймёт, для кого эта Пляска Смерти.
  Говорят, что мстить глупо, что желание мести - это удел неразумных и слабых людей. Нет. Месть сладка, упоительна и хмельна. Она страшна только тем, что пьющему её трудно остановиться. Каждый глоток больше предыдущего, и каждый удар оставляет желание нанести следующий. Месть сладка, когда ты видишь чужие страдания. Она толкает в бездну, где либо ты сам уничтожишь себя, либо это сделает кто-то другой. Иначе не бывает. Она заставляет верить в собственную святость, а потом оставляет среди холода и страха с кровью на дрожащих руках. Она подобна женщине. Страстной и завораживающей своей красотой, не допускающей и мысли о невинности и чистоте. Роковая женщина, играющая с тобой, как с марионеткой, и ты интересен ей лишь пока двигаешься не только благодаря нитям.
  Но каждый новый её поцелуй заставляет забыть обо всём. Снова. И снова. И снова.
  Словно русалка, заманивающая моряка на смерть.
  Словно сестра-близнец любви.
  
  ***
  
  Город...
  Целый океан за окном, волнующаяся, пенящаяся толща. Чтобы нырнуть туда, много не надо. Беззаботно плыть, любуясь тем, как свет играет на разноцветной чешуе рыбёшек. Одни рыбки мелкие, другие побольше. Одни увлечены пожиранием друг друга, другие делают вид, что это их не касается. До тех пор, пока и их мимикрия не приглянётся какой-нибудь акуле. В этом океане хорошо жить у берега, среди цветастых кораллов, быть клоунами, смеющимися из-за смертоносных актиний или муреной, внезапно выскальзывающей из трещины в скале. Плавая здесь, ты отдаёшься волнам, потому что всплыть со дна ничего не стоит. Кто-то оказывается в аквариуме и медленно задыхается в неподвижных и неизменных водах, кто-то бесследно исчезает, а ты нежишься в ласковых лучах солнца среди таких же пёстрых и ярких рыбёшек, думая, что в твоём раю никогда ничего не случиться. Но чем дальше ты заплываешь в поисках нового, чем глубже ныряешь, тем меньше солнечных лучей пробиваются к тебе, тем больше пугающих теней проплывают вдали. Яркие краски сменяются дрожащим где-то в глубине огоньком. Ты стремишься к нему, как к последней надежде, то ли веря, что этот свет вернёт тебе былое счастье, то ли инстинктивно боясь темноты. И часто слишком поздно замечаешь за бледным фонариком длинные зубы удильщика. И умирая в огромной пасти, ты вспоминаешь свой солнечный риф и клоунов, и актиний...
  Мадмуазель Д"Арне любила море. Утихающие после недавней бури зеленоватые волны, изрезанные сетью пены, на фоне уходящих свинцовых туч и широкой золотисто-рыжей полоски у горизонта. Одно из самых ярких послевоенных воспоминаний. Такими она запомнила воды Нормандии. Ежегодно здесь устраивали пышные мероприятия в память о тысячах убитых собственным командованием и немецкими пулемётами американских солдат. Она никогда не участвовала в подобных действах, напоминавших и без того истерзанной женщине о войне. В тот раз художница наконец поддалась уговорам подруги, такой же медсестры, когда-то попавшей к ней на операционный стол. Что чувствует человек, впервые увидевший море... Что можно чувствовать, спускаясь к плескающейся воде, видеть с высоты эту живую крепостную стену, уходящую за светлеющий горизонт?
  Это была её первая картина после десятков красных полотен и расплывчатых чёрных теней на жёлтом фоне, отдалённо напоминающих солдата. Павел любил смотреть на неё, когда жизнь, как и шторм на картине, начинала успокаиваться. Он не испытывал подъёма, восторга ребёнка, получившего на день рождения самую дорогую игрушку. В тот миг, когда лопнул череп девушки, смута начала покидать его. Всё начало возвращаться на свои места, и не могло быть никаких угрызений совести. Да что такое совесть, если месяцы боли, безысходности, одиночества и мучительной тоски начали вытесняться спокойствием, о котором он давно забыл. Дающее уверенность и силу спокойствие. И оно не укоренится, пока не будет сыгран финальный акт.
  Павел отмечал лишь одну странность. Чувства и эмоции, которые он испытывал, любя Машу и до их встречи - он не мог их вспомнить и хотя бы отдалённо прочувствовать. Всё больше и больше прошлое казалось ему каким-то нереальным, фальшивым, точно слова о вечной любви, сказанные проституткой. Оказывало своё действие снотворное. Он пил его постоянно, боясь ночных видений. Они изматывали психику, сбивали с пути. Последние запомнившиеся сны были страшнее всего. Ему снилась Маша. Не мёртвая, улыбающаяся Маша, Машенька. Он чувствовал тепло её рук, чувствовал нежность поцелуя. И просыпался, задыхаясь от ужаса, выхватывал из-под подушки нож и долго рассекал темноту, пока пальцы не начинали теплеть, а мозг - осознавать, что происходит. Безрассудный, неконтролируемый страх сходил, оставляя его один на один с ночными химерами, и до утра Павел сидел на чердаке в мастерской, не зная, кого бояться больше - её или тех, кто мог обратить внимание на свет в его окне. И неважно, кто увидит этот свет - полисмены или безымянный снайпер, высматривающий тёмный силуэт. К утру безумие прекращалось, и он встречал бледно-серый рассвет с тяжёлой головой и пересохшим горлом.
  Он ждал прихода полицейских. Прошёл день. За ним другой. Третий. Метель, поднявшаяся вечером в день убийства, не утихла до сих пор. Это вопрос времени. Наверняка ещё не все знают о случившемся, шок пройдёт позже, они будут вспоминать всех, кто хоть когда-то появлялся в их компании. И бывшего парня весёлой и озорной умницы Маши вспомнят в последнюю очередь. Чем больше трупов Павел будет оставлять за спиной, тем чаще в их головах будет звучать его имя. А пока тихо.
  Интересно, что чувствует этот Миша? Говорят, что страдальцу лишь кажется, что никто не может понять его горя, но почему-то Павел с трудом себе представлял, что может испытывать другой человек. В конце концов, у них была своя эмоциональная история, записываемая отдельно от истории фактической. Это цепочка чувств и ощущений, связанных с человеком, и порой она запоминается куда больше, чем какие-то конкретные воспоминания.
  Больно ему или нет - не имеет значения.
  Павел подошёл к небольшому полукруглому окошку мастерской и стал смотреть куда-то в пустоту сквозь широкие снежные вихри, вздымающиеся от земли до высоты пятого этажа. Для неё этот эпос так просто не закончится. Но до этого уровня ещё нужно дойти. А сейчас...
  А сейчас не мешает уделить внимание тренировкам и финансовым проблемам. Денег от продажи одной картины хватало на месяц-полтора не слишком бедной жизни, но их осталось всего четырнадцать, не считая несколько незавершённых полотен. Павел не хотел отдавать ни одну из них. Картины снова стояли вдоль стен опустевшей после уборки мастерской, точно стража вокруг тщательно охраняемого узника в центре - сидящего в кресле Павла. Они были расставлены строго по цветовой гамме, от самой яркой и солнечной "Мои ангелы" до самой тёмной - "Он был ночь, а день - Она". Но что оставалось, если не продавать картины? Грабить, заниматься заказными убийствами? Следить вдесятеро больше и тратить время на банальное выживание? Человек и так тратит всю свою жизнь на выживание.
  Как это часто бывает, выбор есть, но выбора нет.
  На часах было около двенадцати. Объявление о продаже "Иисуса Навина" вместе с фотографией было выложено в Интернет. Оставалось ждать, обычно такое ожидание длилось четыре-пять дней, после объявлялся покупатель, оговаривалась цена, назначалась встреча. Павел не ломил цену, каждая картина и без этого порядочно стоила и немало ценилась в среде абстракционистов и неоклассиков. Конечно, мудрее было бы выставлять работы на аукцион, но обычно деньги требовались немедленно.
  Пообедав не самым изысканным супом собственного производства, Павел накинул пальто и, спрятав в глубокий карман финку, вышел на улицу. Снег неприятно колол лицо, но это временное ощущение. Скоро он снова привыкнет и перестанет обращать внимание на холод и ветер. Павел любил гулять в такую погоду. Было в этом что-то... вызывающее. А может просто вид пустых улиц и редких, кутающихся в одежды прохожих доставлял куда большее удовольствие, чем самый тёплый и ясный день. Наверно, поэтому он не любил лето.
  Миновав "Атлас", Павел запрыгнул подошедший автобус. Трястись в пропахшем бензином, выхлопами и пылью салоне пришлось недолго. Грязные створки нехотя разъехались, и Павел замер, почувствовав холодок в груди. Знакомая дверь в знакомый подъезд. Он был там всего пару раз, но сейчас казалось, что входил и выходил в него всю жизнь. Нет, не выходил. Выбегал, пряча окровавленные рукава белой куртки. Всего три дня назад там, во дворе, звучали хлопки выстрелов. Да, правы великие. Преступника так и тянет вернуться на место преступления, будто у того осталось незаконченное дело.
  Павел обогнул дом и вошёл во двор. По-зимнему сонно, только надрывается ветер, грозя превратить метель в настоящий буран. Никаких ленточек, никаких надписей "место преступления", как в американских детективах. Только раздробленный лёд у дома Миши присыпан песком и...
  Рука крепко сжала дубовую рукоять ножа, большой палец упёрся в ножны, готовый в любой момент освободить клинок. У подъезда стояли две полицейские машины и "Газель" "скорой помощи". Они явно возились не с подвигом снайпера-дилетанта трёхдневной давности. Могло случиться всё что угодно. В нашем мире можно быть уверенным только в том, что ангел не спустится с небес и не встанет между кем-то и убийцей. И то если брать за ангела антропоморфное существо с крыльями.
  Павел прошёл мимо машин, осторожно косясь на водителей, и побрёл по дорожке, решив пройтись по занесённому двору и обрисовать дальнейшие действия. Первый блин вышел комом. Он не контролировал даже самого себя, убил не того, прибавил случайные трупы, пусть и двух дворовых гиен. Не слишком вдохновляющие результаты. Пальцы отпустили нож и коснулись пачки сигарет. Павел отошел к ближайшему подъезду, ища защиты от ветра. Зубы сжали мягкий фильтр, заиграло пламя зажигалки.
  - Скажите, вы давно её знали? - раздалось за железной дверью.
  - Да, с детского сада. Но после начальной школы мы мало общались. Боже, даже не верится.
  Голоса приближались.
  - Как часто вы виделись?
  - Раз в месяц где-то... Чаще общались в социалке.
  - Интернет?
  - Да-да...
  Дверь открылась. Щурясь и морщась, на свет вышел крупный полицейский среднего возраста в мигом побелевшей фуражке и телогрейке цвета городского камуфляжа. На усталом рыхлом лице чернели неровно подстриженные усы, а глаза тут же остановились на Павле. За ним шла девушка в матовой куртке и потёртых джинсах.
  Павел посторонился и сразу отвёл от парочки взгляд, делая вид, что его куда больше интересует едва видимый чёрный джип на другом конце двора. Нельзя никому смотреть в глаза, это привлекает ненужное внимание.
  - Хорошо. А убитого Михаила Ежова вы знали?
  Сигарета остановилась в сантиметре ото рта. Павел мгновенно замер, вычленяя из звуков снежной бури каждое слово.
  - Да, мы были знакомы. Господи, да что... Сначала Алина, потом Миша...
  - Он жил один?
  - Я не знаю.
  Снег поглотил последние фразы. Истлевшая сигарета упала на перчатку, но Павел не обратил на это внимания, продолжая держать окурок у лица и глядя на джип.
  Какого, мать их, чёрта?..
  "А убитого Михаила Ежова вы знали?". Убитого. "Он жил один?". Зачем этот вопрос? Если человек, мужчина, живёт один, это очевидно, достаточно бегло осмотреть его жилище. Алина застрелена три дня назад, его допрашивали и должны были представлять себе его личную жизнь. Скорее всего, тело найдено в квартире.
  Следовать за ними опасно, но информацию нужно достать любыми способами. Кто-то устранил его мишень. Нужно знать всё о произошедшем. Павел выбросил окурок и широким шагом направился к автобусной остановке.
  Он был заместителем директора оружейного магазина. Магазинчик маленький, ютящийся в подвале, со сравнительно небольшим ассортиментом. Как правило, активно там покупали пневматику, баллончики с перечной смесью и мелкие детали. Да и кому он нужен, чтобы организовывать заказное убийство...
  - Тебе-то он понадобился, - проговорил Павел и ускорил шаг.
  
  ***
  
  Трудно сказать, какова была жизнь в эпоху Роланда или Соломона. Даже реконструкторам трудно представить и примерить на себя бытность и ценности людей ушедших эпох. Зато ценности своей эпохи они знаю прекрасно. Деньги и информация. Кто-то вам скажет, что для него это далеко не всё? Стоит ли слушать чужую ложь, ведь рано или поздно, так или иначе, распутывая клубок привязанностей и житейской философии, мы упрёмся в них. Деньги и информация. Без любви можно выжить. Без секса. Без самореализации. Без творчества. Без всего этого духовного роста и гармонии со Вселенной. Но без денег и информации... Без них выжить не получится.
  - Так... База данных привязана к java-приложению, подключение идёт... Кодируй быстрей! Через драйвер JDBC, - бормотал Павел, нажимая клавиши со скоростью пианиста. - В принципе всё просто... Сайт в открытом доступе, нужны логин и пароль. Так... Там не такие уж и дураки. Логин и пароль скорее всего хранятся во внутреннем коде или настройках, но зашифрованы. Посмотрим, как сработает наша игрушка.
  Павел вставил в разъём свой флеш-диск и скопировал на компьютер маленький файлик - несколько подкорректированных строк программы-драйвера.
  Сайт полиции города было нетрудно найти, оттуда он попал на сайт отделения, в чьей ведомости находился район, где и произошли убийства. Простенький сайт, написанный едва ли не на мёртвом языке HTML, за которым пряталась заветная база данных. Доступ к ней имел только сотрудники отдела, пароли и логины менялись с завидной периодичностью и не зря. База содержала сведения обо всех уголовных делах, открытых и закрытых, все данные вплоть до фотографий личного характера. Переход на электронные носители существенно повысил удобство полисменам. И опасность того, что данные увидит кто-то другой. Возможно, в ФСБ хорошие программисты. Возможно, они неплохи в столичных отделениях, но...
  - ...интересно, что за криворукий лентяй писал это недоразумение, - Павел покосился на часы. - Полчаса на взлом полицейского сайта. Нет, слишком просто. Управление "К" или под чью я там попадаю руку, не дремлет. Нужно сматывать удочки. Вот оно. Дело Љ479-42. Убийство с особой жестокостью. Ну да, информация мигом закрывается от общественности. Трасология... Обнаружены отпечатки потерпевшего, свидетеля Рябцева, свидетельницы Шепель. Отпечатки иных лиц отсутствуют... Следы на полу отсутствуют... На нижнем замке множественные царапины... Дверь закрыта на щеколду. В ходе обыска обнаружены деньги в сумме семьдесят тысяч рублей. Тело найдено родителями потерпевшего... Показания... Вот. Навестить сына, имеют ключи от квартиры, дверь не открывалась, на звонки никто не отвечал, он никогда не вставал в будни позже одиннадцати. Вызвали слесаря... Показания слесаря. Потом МЧС... Отчёт МЧС... Капитан Сумороков... Словом, ясно. Теперь отчёт патологоанатома... Колото-резаная рана в области сердца... Вдоль ребра... След обушка... Орудие преступления - нож о односторонней заточкой... Труп найден на кровати, горизонтальное положение... Убит во сне... Что же это за ниндзя такой? Прошёл сквозь закрытую дверь, не оставил ни следа, ткнул спящего ножом и так же вышел.
  Павел потёр шею, напряжённо вглядываясь в фотографии. Не хватало ещё того, чтобы его цели убивал чёрт знает кто. С одной стороны, это отчасти отводит от него опасность. Но с другой - это его цели, его мишени, его люди! Это его сценарий, акты его произведения, его, а не какого-то урода, убивающего неизвестно зачем!
  Киллер? Если да, то нужен мотив заказчика.
  Родители подстроили или кто-то из близких? Всё бывает, но как они щеколду закрыли, покинув квартиру?
  В любом случае, это может быть просто совпадением. Не один Павел убивает людей, должны рано или поздно чьи-то мысли сойтись. Павел захрустел суставами и оторвал усталые глаза от монитора. В "Rats & racks" сегодня было тихо. Двое школьников гоняли монстров на мрачных просторах "Diablo", парень постарше, даже не сняв своей чёрной "Аляски", бегал в какой-то онлайновой стрелялке, администратор, сжавшись, будто надеясь спрятаться, вдыхал что-то с грязной поверхности стола. Едва различимо играла музыка, что-то из "Nirvana".
  Load up on guns and bring your friends
  It"s fun lose and to pretend
  She"s over bored and self assured
  Oh no, I know a dirty word
  
  Hello, hello, hello, how low?
  Hello, hello, hello, how low?
  Hello, hello, hello, how low?
  Hello, hello, hello.
  Операция продолжалась, не смотря ни на что; зрители заполнили зал, и обманывать их ожидания было нельзя. В "Альянсе" появилась минимально заполненная страница некого Ростислава Шапито, тут же погрузившегося в изучение контактов Павла. Павел листал список, то и дело делая записи в скетч-буке.
  
  Алина Безумова
  Михаил Ежов (кто убийца?)
  Михаил Жабров
  Ольга Соколова
  Анастасия Безверова
  Кирилл Скоморохов
  Александр Корнеев (возможно, уже нет, не хватает кого-то, связанного лично с ним)
  Елена Ворошилова (фотография отсутствует, общие фото низкого разрешения)
  Лера Акимова (точно?)
  Антон Пивоваров
  Парень (объект неизвестен)
  Галина Чашкина (классный руководитель (близкие отношения))
  Даниил Снигирёв (брат)
  Вероника Снигирёва (мать)
  Николай Снигирёв (отец)
  Мария Снигирёва (финал)
  
  Павел задумчиво обвёл фамилии. Следующим по списку шёл Жабров. Временно безработный, уволен с завода, где занимался цифровыми чертежами деталей для самолётов. Практически всегда участвует в сборах их компании, в частности мужской части. Достаточно глуп, стереотипен, у него есть девушка, Ольга Соколова, по крайней мере, так было восемь месяцев назад. О нынешнем положении дел информации не было. Судя по всему, стал часто выпивать. Лёгкая мишень.
  Он сидел уже больше часа. Нужно было уходить, в следующий раз воспользоваться другим компьютером. Павел достал бумажник и пересчитал деньги. Хватит на недельку. И не мешало бы закупиться на ближайшие дни.
   Парень в "Аляске" потёр рукой глаза и огляделся. Он не выглядел ещё одним одуревшим геймером и вполне мог его запомнить. Именно благодаря таким людям по крупице собирается информация о человеке, которого необходимо найти. Кто-то видел Павла во всём белом с сумкой от синтезатора за плечами. Кто-то помнит, что тягой к музыке Павел никогда не блистал. Кто-то знает, что Павел уже почти год живёт, ни с кем не общаясь. Кто-то припоминает, что Павел хорошо стрелял из пневматической винтовки. Кто-то догадывается, что у Павла, должно быть, не всё в порядке с головой. А ещё кто-то наблюдал его с Романом Ветровым в день его смерти, уходящим в парк. Отсеяв лишние показания, следователь получит нечто подобное, если, конечно, не примет за более веские и серьёзные другие высказывания...
  - Вернуться, проследить за ним, убрать, - шептало что-то внутри.
  - Нет. Естественность обманет лучше, чем параноидальная осторожность.
  - Кто-то видел тебя за этим компьютером в эти часы.
  - Этого человека ещё надо найти.
  - Кто-то догадывается, что в чехле не синтезатор.
  - Кого-то интересовал мой чехол, когда я возвращался домой?
  - Кто-то слышит, как ты тихо перешёптываешься сам с собой.
  - Я живу один долгие месяцы, задавать себе вопросы и самому же отвечать на них - это нормально при долгом отсутствии собеседника.
  - А ты заметил, что иногда эти вопросы задаёшь... не ты?
  Молчание.
  - Тебе страшно? - вкрадчиво прошептал голос.
  Свет тускнеет, оставляя только оттенки чёрного и белого. Всё вокруг замирает, движения становятся вялыми, словно под водой. Администратор, осторожно достающий из-под кожаного жилета пистолет. Двое школьников, незаметно оглядываясь, тянущиеся к висящим на поясе наручникам, парень в "Аляске", украдкой следящий за ним.
  - Тебе страшно?
  Павел почувствовал движение своих губ и резко встал.
  Администратор уныло смотрел в монитор одного из игровых компьютеров, погасив экран машины-сервера. Школьники отвлеклись от игрушки и, оглашая весь зал визгливыми вскриками, выясняли, кому же всё-таки достанется "Доспех Баала" с усиленной защитой ото всех видов атак. Парень в "Аляске" задвинул стул и, закинув на плечо сумку, направлялся к выходу, глядя на дисплей мобильника.
  - На сколько ещё продлить? - заплетающимся языком осведомился администратор, глядя не то в монитор, не то куда-то сквозь него.
  - Не надо, - бросил Павел и, слегка пошатываясь, вышел из кафе.
  С минуту он стоял, словно скала в снежном море, закрыв глаза и вдыхая холодный декабрьский воздух. Пахло городом и скорым праздником. Бензином и дымом петард, уличной грязью и снежной чистотой, укрывшей до весны всё украшения почвы от мусора до экскрементов. Снег разбивался о лицо, медленно оседая на ресницах, тая на губах, заставляя вспомнить вкус дождя и детства.
   Супермаркет находился недалеко от заведения. Двухэтажное жёлтое здание, затопленное очередным приливом покупателей. Торговый зал наполнял неизменный звук сотен голосов, писком сканеров у касс, хрустом пакетов, звоном бутылок, ненавязчивой незапоминающейся музыкой; зимней усталостью и взаимным раздражением, ищущим возможность выплеснуться наружу. Заходя сюда, Павел сразу же испытывал желание поскорей уйти. Но, как всегда, одна касса не работала, за второй кассир что-то выясняла с менеджером, и длинные очереди тянулись от самого дальнего отдела.
  Время тянулось невыносимо медленно. Стрелки часов, словно обленившись, нехотя ползли, когда Павел стоял в очереди, когда ждал свой трамвай, когда шёл домой, увязая в снегу, поскальзываясь на припорошённом льду. Типичная зимняя усталость сковывала ноги, усиливала боль в замёрзших ладонях, стянутых петлями пакетов, не оставляя ничего, кроме мыслей о доме, кресле и чае. Как только женщины умудряются работать, круглый год таскать эти сумки и пакеты, придя домой тут же становиться за плиту, готовить при этом стоящие блюда, несравнимые с произведениями Павла из серии "сделай сам и подавись"...
  Раньше ему готовила Маша, заходя за продуктами по пути из института. Спустя несколько месяцев после их знакомства, она вместе с родителями переехала в новую квартиру в новом районе на другом конце города, гораздо ближе к институту, а старая была продана какой-то армянской семье, и Павлу пришлось срочно учиться готовить самому, потому как их свидания стали гораздо реже. Ну а потом...
  Он побил ботинками о косяк двери и, оставляя тающие следы, вошёл в пропахший кошачьей мочой и папиросным дымом подъезд. Усталость одержала бесповоротную победу, не оставив ничего, кроме озноба, сонно закрывающихся глаз и острого желания заботы. Чтобы можно было подойти к двери и просто нажать кнопку звонка. Чтобы тебя ждали, чтобы встречал свет и поцелуй любимой, а не тёмный коридор и пустой холодильник.
  Павел остановился и прислонился лбом к двери, глядя куда-то вниз.
  Она до конца прощала ему его образ жизни, и он пользовался этим, словно мышь, нажимающая на кнопку и получающая оргазм от удара током в мозг. Она хотела, чтобы он стал лучше. Чтобы становился стоящим человеком, не для неё, а для себя. Он прокручивал в памяти сцены из самых разных моментов их жизни. Её было, в чём упрекнуть. Маша ведь так и оставалась той наивной, маленькой девчонкой, какой Павел впервые увидел её. Даже сейчас она дарила ему удивительное чувство. Сочетание спокойного, прочно засевшего желания мучить и убить Машу настоящую и стыд перед Машей из прошлого.
  - Открывай уже, - раздалось сзади, но Павел не повернулся.
  Не важно, кто это. Щелчок взводимого курка был вполне красноречив.
  
  ***
  
  Веки нехотя поднялись. Болезненнее всего первые движения. В голове звучал шум, похожий на "звук моря" в ракушке, в мышцы шеи словно запустили иглы. Спина сквозь свитер ощутила жар батареи. Началось головокружение, боль в виске стала пульсирующей. Вытянутые ноги туго связаны. Тело подалось в сторону, но повисло на руке, прикованной наручниками к идущей от батареи трубе, словно герой мультфильма, упавшего на землю, но пытающегося приветствовать другого персонажа не смотря ни на что. Краем глаза Павел увидел слабо освещённое монитором лицо.
  Долбанный урод в "Аляске".
  Шторы задёрнуты. В комнате кромешная тьма, не считая небольшого пространства перед компьютером. Павел повёл перед собой рукой, пытаясь нащупать хоть что-нибудь, но только сшиб на пол горшок с давно увядшим растением.
  - Ну нашёл бы ты булавку, думаешь, я не услышу, как ты ковыряешься в замке? Тебя плохо видно, но по стонам вполне можно определить и характер движений, и положение тела.
  Павел молчал. Попался, как крот в кротоловку. Поздно, рыбка, биться, сеть уже поднимается.
  - Похоже, чисто, - неизвестно кому сказал парень и в последний раз щёлкнул мышкой. - Да ты не бойся, убивать тебя пока никто не будет. Болит головка? Это нормально. Я уж было решил, что шлёпнул тебя ненароком. Молчим? Хорошо, попробуем в стиле нуар-детектива. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Начнём с простенького. От кого ты принял заказ на Ежова?
  - Что? - выдавил Павел.
  - От кого принял заказ на Ежова. Или для вдохновения хочешь поцеловаться с батареей?
  - Какой ещё заказ?
  Лицо скользнуло во тьму. Длинные пальцы обхватили лоб Павла, и голова с силой ударилась о горячий металл. Наверное, в глазах начало двоиться, в темноте было не разобрать. Павел обмяк и снова повис на руке, грозясь повалиться на бок.
  - Ещё варианты, - раздалось из темноты.
  - Я не знаю, - простонал Павел.
  Новый удар. В ушах зазвенело. Он сразу начал бить по голове. Похоже, искусством допроса противник владел слабо. Так же слабо, как удавалось Павлу хоть что-то соображать, прорываясь сквозь боль и туман, заполнивший черепную коробку.
  - Я не знаю. Я не убивал. Я...
  Ещё один удар чем-то твёрдым заставил его речь перейти на хрип и оборваться. "Аляска" появился перед компьютером, держа в руках скетч-бук. Держась свободной рукой за живот, Павел внимательно наблюдал за изрезанным тенями лицом. Нехарактерные возрасту морщины у глаз и над переносицей, хотя он не улыбался и не хмурился. Одна ни то морщина, ни то шрам спускалась от правого уголка губ к подбородку. Щёки ввалившиеся, скулы выдаются, словно у узника концлагеря. Только глаза никак не подходили болезненному лицу. Почти жёлтые, пронзительные, как у лисицы.
  - Алина Безумова, - произнёс тот. - Михаил Ежов. "Убийца неизвестен". Маленький, осмотрев это подобие арсенала на чердаке, я окончательно убедился, что тот дилетантский фарс во дворе Ежова - твоих рук дело. Но, честно говоря, мальчик, я и не думал, что ты настолько амбициозен. Если мне не изменяет память, многие из этих людей связаны с Ежовым, но вот зачем тебе понадобилось вырезать семью Снигирёвых? Ну?!
  Оставленная утром кружка разбилась рядом с головой, окатив Павла холодными остатками кофе. Павел пытался заставить себя думать, соображать так быстро, как никогда прежде, но мозг отказывался работать.
  - Я... - промычал Павел.
  - Ну?!
  Павел молчал.
  - Я не агент Моссада, но иголки под ногти запущу.
  - Нас предали.
  - Что? - "Аляска" оторвался от блокнота.
  Лицо Павла исказилось. Из-под нахмуренных бровей поблёскивали прямым, безумным, как у берсеркера, взглядом сузившиеся глаза. Рот выгнулся, обнажив один клык. В слабом свете он походил на сжавшегося демона из средневековых легенд - маленького, злобного, готового в любую секунду выскользнуть из наручников и вцепиться противнику в горло.
  - Ничего, - вдруг сказал Павел. - Эти люди - мои мишени. Так вышло, что эта девушка, Маша... Сделала мне очень больно. У неё был выбор - быть со мной и бороться до конца или уйти, зная, чем она была в моей жизни... Там в блокноте. Я его нашёл в то утро на столе.
  "Аляска" пролистнул блокнот.
  - "Прости. Всё по-честному". Так... Значит у нас тут несчастная любовь, - он издевательски ухмыльнулся. - Да, Дьявол банален, как мечты домохозяйки. Целый пласт в среде убийств - пьяная потасовка, наркоманы, таки вот Отелло, дети, подсыпающие что-то в лекарства родителям - бытовуха. А я, было, принял тебя за киллера-неудачника. Мститель чёртов. Ты решил вырезать её близких, помучить, верно? Ну и как? Двое мертвы. Что чувствуешь, мальчик?
  - Мне нравится, - улыбнулся Павел.
  - Мальчик, - его ухмылка раздражала всё больше, чем-то напоминая об убитом капитане. - Насколько я знаю, эта твоя девчонка бегает с другим уже месяцев шесть. Не похоже, что всё это время ты готовился, а эмоциональный обвал столько не длится. С чего это вдруг ты решил мстить ей?
  - Это долгий процесс... Когда что-то рушится, ты живешь, мучаясь, если вкладывался в это что-то без остатка. Ты ждёшь, что всё вернётся. Потом проходит время, ты внезапно начинаешь верить, что легко сможешь начать строить новое "что-то". Новое если и строится, то какое-то не то, какое-то хрупкое и нелепое, как ребёнок алкоголиков. А потом могут произойти три вещи. Потеряв цель и стабильность, человек уходит в праздность, плывёт по течению, с трудом представляя, куда он плывёт. Он ждёт, что завтра всё изменится, он может думать, что контролирует свою жизнь, но завтра не становится ни хуже, ни лучше вчера, и он плывёт дальше, не понимая, что он подобен Харону, который мечется по водам Стикса от одного берега до другого и обратно. И так до тех пор, пока теория хаоса не подтвердит своё существование, подбросив ему "счастливый случай".
  На других сходит внезапное озарение. Они вдруг решают, что жизнь - это заранее прописанный сценарий, что благодаря этой потере они обрели опыт и сделали ещё один шаг к достижению истинной своей цели. Эти фантазии помогают им выжить, сваливая всю ответственность на судьбу. Они считают, что всё происходящее - к лучшему. И дождь утром, и грубый продавец в магазине, и что кто-то заразился СПИДом. Кто-то из них привлекателен, он настолько свято верит в свою правоту, в то, что Бог с ним и каждый его поступок правильный, что люди начинают тянуться к нему. Он живёт с мыслью, что мир создан для него, что надо идти навстречу счастью, не смотря ни на что. И он идёт, он ждёт, когда же это счастье на него свалится, если говорить о любви, он идёт от человека к человеку, оставляя за собой разочарование и непонимание, видимо, сам с трудом представляя, что он хочет найти. Но он верит, что всё впереди. Только что-то кроме дождя, снега и птичьего дерьма ничего не валится.
  Есть промежуточные категории, но интереснее всего третья группа. Самая малочисленная. Они действительно чему-то учатся. Они понимают механизм, в котором вращаются миллионы шестерней-жизней. Они могут быть логичны или иррациональны, но это не мешает им делать выводы. Они понимают всю человеческую глупость, но не опускаются до цинизма, смотрят на мир без розовых, чёрных и любых других очков. Каким бы ни был их кругозор, он способен расти. Они умеют учиться и учатся. Кое-кто из них понимает, что для того, чтобы в их жизни было место самореализации и так называемому добру, много не надо. Это трудно объяснить, надо просто смотреть по-другому. Быть не тем, кого бьют или кто бьёт, а смотреть со стороны и понимать, что это неправильно. Это не чёртов проповедник, подставляющий другую щёку, это не святоша, это... Это единственное, что достойно называться человеком. А кое-кто тоже начинает всё оценивать трезво, без расчёта выгоды. Он начинает видеть ценность человеческой жизни. Он минует рассуждения о правах и морали, он выше слов. Он не позволяет представителям первых двух групп влиять на себя, он поступает только так, как считает нужным. Он не анархист и не зарвавшийся человечек. В отличие от тех, кто до поры считает, что ему всё дозволено, он не отступается никогда. Он показывает всем то, что правы не те, кого больше, прав тот, кто свою правоту может отстоять. Прав тот, кого боятся. Люди ведь верят в Бога, потому что бояться его.
  Так вышло, я пошёл по последнему пути. Потому что для меня всё остальное - стены, лишь прячущие то, что я на самом деле хочу.
  - Говорят, тем, кто мстит, легче не становится, - проговорил "Аляска", всё это время неподвижно наблюдавший за Павлом. Ухмылка его стала каменной и неживой, будто он, задумавшись, забыл снять её с лица.
  - Тогда почему мне стало? А ты? Ты ворвался в мой дом, приковал меня и бил, а теперь слушаешь, как сенат Цицерона. Ты из какой категории?
  "Аляска" молчал, глядя то на Павла, то в пространство.
  - Вот что, мальчик, - наконец сказал он. - В твоём списке есть несколько людей, которых в живых оставаться не должно. Раз уж ты собрался устранять наши общие... мишени... Будешь работать со мной. Будешь делать то, что я скажу. Ты жив - потому что всё делаешь только так, как говорю я. Сказал бежать туда - ты бежишь, сказал рвать зубами - ты рвёшь зубами, сказал есть дерьмо - ты ешь и с аппетитом облизываешься. Попытаешься сдать ментам - сам же к ним и отправишься, а уж с зэками в общей камере тебе будет не до показаний - только успевай кукарекать. Убегать бесполезно, как нетрудно догадаться, строить из себя неукротимого тигра... Почувствуешь. Чтобы прибавить тебе энтузиазма, я помогу тебе с твоим списком. Будешь работать с нормальным оружием и научишься чему-то поинтересней пальбы из винтовки в стиле зенитного пулемёта. Интересующими меня людьми будем заниматься вместе. Чтобы ты не помер с голоду - будешь получать кое-что из моего конверта.
  - Ты киллер? - спросил Павел.
  - Я? Я Дворник.
  Замечательно...
  - И зачем я тебе?
  Он встал и подошёл к Павлу, загородив свет.
  - Ну ты ж Господь Бог. От такой помощи не откажешься.
  На лицо пленника обрушилась тяжёлая подошва, в мгновение ока выбив сознание из тела.
  
  ***
  
  - Мама, а ты подаришь мне на Новый год вот такую лошадку?
  - Нет, малыш, она же дорогая...
  - Ну мама! Почему ты себе всё покупаешь, а мне ничего?!
  - У тебя же полно игрушек дома!
  - Мама, я хочу лошадку!
  Как же раздражал этот визгливый детский голос, переходящий в надрывное нытьё. Стоит мамаше оттащить ребёнка от павильона, спустя десяток метров карапуз, похожий в этом зимнем комбинезоне на визжащего космонавта, тычущего маленьким пальчиком в стекло витрины, думать забудет об этой чёртовой игрушке. А может быть, она таки купит лошадь. Потом мишку. Потом ещё что, каждый раз следуя требовательному крику чада. Чадо будет получать всё и всегда, уязвляясь до глубины души каждый раз, когда мамочка оказывается не в состоянии что-то купить. Потихоньку он растеряет остатки даже потребительского уважения к единственному человеку, который будет любить и ждать его всегда, каким угодно и сколько угодно. Впрочем, взрослея, люди редко меняются.
  "Я хочу" - непобедимый двигатель прогресса и регресса одновременно. Разве что орут взрослые не так громко.
  - Мама, пожалуйста, мамочка!
  Когда же он замолчит?!
  Павел не мог уйти. Из торгового комплекса было три выхода. Два в холле он мог наблюдать из любой другой точки, но третий был в павильоне с игрушками. Не похоже, что Жабров был здесь частым гостем, но предновогоднее разнообразие, царившее там, видимо, окончательно ввело его в смятение. Павел прогуливался у прозрачных окон павильона уже полтора часа, вызывая всё более подозрительные взгляды охраны. Дворник постарался на славу. Несколько приметных синяков и рассечений, сломанный нос позволяли слиться с толпой не лучше татуировки на лице.
  Смугловатый, с жёсткими чёрными волосами, Жабров бродил от полки к полке, перебирая игрушки. Типичный стереотип мужчины, связанный с вопросом "что подарить девушке?" сыграл с ним злую шутку. И ведь первую попавшуюся не схватишь. Павел плохо знал Олю, но помнил рассказы Маши о её неискоренимой придирчивости во всём. Плоское лицо Жаброва мелькало в толпе покупателей всё ближе к выходу, и Павел, забеспокоившись, наконец, рискнул войти в павильон. Он шёл осторожно, между ними постоянно были высокие фигуры Дедов-Морозов или искусственные, пахнущие пластиком ели, готовясь в любую секунду отвернуться. Первое и самое главное правило - твоя личность должна приходить на ум в последнюю очередь, как и сам факт твоего существования - соблюдалось неукоснительно.
  Жабров между тем успел выбрать жутковатую "поющую подушку" и уже встал в очередь у кассы. Павел пристроился неподалёку, стоя спиной к цели. С самого начала слежки ему не давала покоя мысль убрать Жаброва до Нового года. На разработку акции в этом случае оставалось от силы две недели. "Визит" Дворника лишил Павла уже прижившегося меланхоличного спокойствия. Дворник не походил ни на тупоголового "блатного", ни на любившего бросаться "громкими" словами тщеславного Штейна. Это и пугало больше всего. Киллер... Не очень-то он походил на наёмных убийц из кино или компьютерных игрушек. Неброская одежда, неприметная внешность. Он вполне мог неплохо владеть компьютером, мог следить за действиями Павла в "Rats & racks". У него дома он наверняка искал архивы с записями всех произведённых действий, пытаясь определить, какой информацией интересовался Павел последние недели.
  Если бы Павел был киллером... Зачем оставлять в живых, предлагать на первый взгляд не самые дурные условия сделки, обещая, так сказать, помощь и содействие? Чтобы подставить, что вполне логично. Зачем? Прикрыться Павлом от полиции и собственного заказчика. Не самые простые манипуляции, достойные профессионального убийцы, которого невыгодно оставлять в живых по исполнении контракта. В какую же историю нужно было влипнуть Ежову, чтобы для него наняли профессионала? И самый интересный вопрос: а кто вообще сказал, что Дворник - киллер? А если не киллер, то какого чёрта вообще...
  От сплётшихся в клубок пустых мыслей начинала болеть голова.
  Жабров, запихнув подушку в пакет, и скрылся в белых вихрях, впустив за автоматические двери извивающиеся на ветру языки метели. Павел не спеша последовал за ним. Он не изучал переписку внутри круга общения намеченных мишеней с подготовки первого убийства и совершенно не представлял атмосферу, царившую в их обществе, но за этот день убийца увидел и подслушал достаточно. Через полторы недели они планируют собраться и все вместе прошествовать на вокзал, чтобы встретить свою Галину Александровну Чашкину - не только бывшего классного руководителя, но и заведующую школьным турклубом. Она как раз вернётся со съезда альпинистов. Жабров намерен присоединится к ним на обратном пути и будет ждать в сквере перед зданием городской библиотеки, ссылаясь на то, что задержится дома. Собственно, значения не имело, почему он задержится, главное, у Павла будет порядка двадцати-тридцати минут - более чем достаточно. Оставалось осмотреть место, подготовить запасной план и пути отхода. По всей видимости, обстоятельства выстроились идеально. Идеально и провокационно. Получалось три убийства за месяц, с небольшой разницей во времени между первыми двумя.
  Некрасиво. С одной стороны более, чем эффектно, но с другой каждый шаг становился всё более опасным, ситуация ухудшалась быстрее, чем рассчитывал Павел и всё меньше напоминала продуманный план. И что если Дворник - это просто провокатор? А чей, какого-нибудь изобретательного оперативника? Не похоже, они только в сериалах круты до пальбы на улицах. ФСБ? Подвиги Павла пока не в их ведомстве, да и как на него могли так быстро выйти и тем более организовать такую сценку? Нет, это уже воображение раздувает из мухи мамонта.
  Хорошо, а если подыграть. Быть максимально внимательным, анализировать каждое его действие, выжать из Дворника всё, что возможно, и убить? Если всё, что он наобещал, правда... Тогда у Павла сейчас все карты на руках. И кстати, чтобы там Дворник ни планировал, почему не подставить в итоге его?
  - Сложно накручиваешь, - проговорил Павел.
  - Почему?
  - Истина, как говорили японцы, она - в простоте. Слишком много выводов при минимуме информации.
  - И?
  - Действуем по старому плану. Пока что. У нас есть цель. У нас хватит фантазии и навыков для средств.
  - Ладно. Заткнись, железка, - рыкнул Павел, косясь на прохожих, бросавших на него косые насмешливые взгляды.
  Вряд ли кто-то из них понимал, что хоть всё это и было сказано им, говорил он уже далеко не сам с собой...
  Железный крест был с ним всегда. Холодный, увесистый, он висел на шее даже во сне. Всё чаще, сидя ночью на чердаке и рассуждая вслух, Павел превращал свои слова в диалог. Он отвечал сам себе, но эти ответы были сказаны не им. Было в этом что-то от приступа ярости, аффекта, когда тело действует, а хозяин лишь наблюдает. Так же и губы Павла шевелились, и что-то говорило с ним. Крест говорил. Призрак, дух того пути, на который встал Павел, он не давал ему свернуть, пресекая любую неверную мысль. Он был не глупее и оттого непобедим. Да и зачем было бороться с единственным собеседником?
  Бедная старая художница Д"Арне... Что сталось бы с ней, если бы она узнала обо всём, что творилось с наследником после её кончины. Кто знает, может, будь она рядом, всё было бы совсем по-другому. Но не было старушки. Никого не было.
  Павел чувствовал, как постепенно теряется связь с реальностью. Он ощущал себя воином, засевшим в неприступной крепости, и только в ней всё казалось настоящим. Там за окном раскинулся чужой мир, наполненный бесчисленными врагами. Этот мир постоянно подкидывал ему испытания, порой такие, из которых, вопреки высказываниям мудрых, выйти победителям было нельзя. И все говорили ему, что так надо, что нужно быть сильнее, умнее, безжалостней других, и тогда тебя ждёт всеобщая любовь. Но стоило ему стать свободным, стоило стать сильнее, умнее и безжалостнее, стоило ему начать расставлять ловушки другим... И он тут же ощутил своё одиночество.
  Всем хочется, чтобы их любили, и многие остаются одинокими, даже когда кто-то рядом. Любовь - способность не только дарить тепло и ласку, но и терпеть, идти на жертвы и понимать - явление нечастое. Искать его так же бесполезно, как ловить тень - на то оно и чудо. И тогда остаётся жажда власти. Кто убивает одного - убийца, кто убивает многих - правитель, кто убивает всех - тот бог. От чувства власти и того, что закон - это ты и только ты, не откажешься. И каждый втайне мечтает быть богом, но стоит сделать к этому хоть шаг, и ты перестаёшь быть человеком.
  А может, становишься им...
  
  ***
  
  Остановившись у двери, Павел захлопал себя по карманам джинс в поисках ключей. Его взгляд скользнул по закрытому на замочек почтовому ящику с номером его квартиры. Из прорези торчала газета "Экономика и власть". Ни Павел, ни покойная художница никогда не выписывали газет, тем более посвящённых сомнительного интереса полемике о проблемах и нуждах власти и экономики. Павел достал газету и едва успел схватить скользнувший между страниц конверт.
  На конверте не было ни почтовых печатей, ни марок, ни адресов. Внутри оказались пачка купюр и короткая печатная записка.
  На скромную жизнь хватит. Онулируй объявление о продаже картины, никаких сделок не заключай, ни с кем не встречайся, ничего не подписывай.
  Менты пока вяло копошатся, но после Жаброва будь осторожнее.
  Парня Снигирёвой зовут Алексей Шугарт. На него не суйся - не поймёшь, откуда пуля прилетела.
  Загляни на третий этаж подземелья заброшенной лаборатории в парке перед твоим домом. В трещине за кучей кирпичей.
  Сам выйду на связь.
  Надумаешь болтать или сдаться ментам - убью.
  Интересно...
  Логика продолжала искать подвох, но было ясно, что кто бы Павла ни использовал, это пока ещё можно обернуть во благо только себе. Все купюры нужно разменять, касаясь их только в перчатках. Вообще всего, что поступало от него, нужно касаться только в перчатках, если это оружие, то после использования - сразу избавляться, а до использования держать только там, где его оставлял Дворник.
  Скрипнули половицы. Армейские ботинки полетели в угол, пальто повисло на ручке двери, ведущей на кухню. Павел плюхнулся на диван и, свернувшись калачиком, стал смотреть за окно. Снег всё шёл и шёл, будто небеса решили похоронить замёрзший город. Всегда сонный, живущий через силу, и даже скорый праздник этого не умоляет. А может, это только ему, Павлу, так кажется? Казалось бы, Новый год. Праздник, всего-то. Кто-то встретит его в светлой комнате за большим столом, сомкнёт бокалы под бой курантов. Поцелуи, подарки, смех. А Павел... Тёмная квартира, наполненная призраками прошлого и настоящего. Желание идти до конца смешивалось с завистливой мыслью о том, что кто бы ни был прав, кто бы ни был сильнее, но он один. А они хоть умирают, любя друг друга.
  Подремав около часа, Павел пересел за компьютер и, недолго думая, вбил в поисковой системе: "Алексей Шугарт". Ссылок, естественно, оказалось множество, но интерес представляла лишь одна, приведшая его на официальный сайт города.
  ...Сын Виктора Шугарта Алексей объявлен наследником компании, получающий полный пакет акций. По словам бизнесмена, он возлагает большие надежды на сына, но, зная пристрастие Алексея к другому делу, он примет любой его выбор.
  - Да, похоже, придётся полагаться на этого выродка... А это ещё что?!
  Продолжают распространяться слухи о серии таинственных смертей, захлестнувших город. В социальных сетях просочилась неподтверждённая информация о седьмой жертве неизвестного убийцы - Елена Ворошилова, аспирантка одного из институтов.
  Ниже была фотография девушки. Смуглое треугольное лицо под копной мелких тёмных кудрей, прищуренные глаза и белоснежная улыбка до ушей. Лицо не показалось Павлу знакомым, но это была явно вырезка из общего фото. Из-за пышной шевелюры выглядывало лицо Ежова.
  Сообщается также, что девушка была найдена ночью в постели с ножевым ранением в области сердца. По подозрению в убийстве арестован сожитель погибшей Леонид Ерошин, находившийся в ту ночь в квартире. По показаниям молодого человека, он вышел на кухню, чтобы принять снотворное, и, вернувшись в комнату, обнаружил девушку мёртвой. Он же вызвал полицию, но был задержан как единственный подозреваемый. Сотрудники МВД отказываются от каких-либо комментариев и призывают прекратить "искать дешёвого пиара, пугая людей городскими легендами".
  Елена Ворошилова.
   Павел, опираясь на рассказы Маши, считал её самой спокойной и консервативной из всей этой компании. Озорная и бодрая, она при всём этом стремилась уцепиться за любую ветку, найти почву под ногами и стоять на ней, какой бы она не была. Простая весёлая девушка, по крайней мере, такой она казалась. Ежов был так или иначе связан с легальной торговлей оружием, можно изобрести множество теорий, объясняющих его внезапную смерть. Но Елена...
  Подчерк, по-видимому, идентичен случаю с Ежовым, то, что по факту его смерти возбуждено отдельное уголовное дело, ещё не говорит о разных убийцах. Эти две смерти нужны были Павлу, они были частью прелюдии, которую он заготовил для своей "возлюбленной". Но как насчёт остальных пяти? Всё это не слишком походило на обещанную помощь Дворника. И ведь он сам вломился в квартиру Павла, рассчитывая узнать хоть что-то о смерти Ежова.
  В тишине комнаты раздался хруст вырываемого листа.
  Кто-то убирает моих людей. Возможно, эффект от этого намеченный, но этим должен заниматься я, это моя охота и моя... мои мишени!!! Ты можешь не понимать этого, но помоги.
  Тот же, кто убил Ежова, убрал и Ворошилову. Возможно, есть ещё пять трупов или больше.
  Кто бы это ни был, он мне мешает.
  
  ***
  
  Ответ был получен спустя полторы недели.
  Нет. Это нам на руку.
  Сволочь...
  Губы невольно сжались, Павел шумно задышал и с силой ударил кулаком по столу.
  - Тихо, тихо, - шептал его губами крест. - Сами справимся. В первый раз что ли? Давай, успокаивайся, посмотри на часы.
  Половина третьего.
  Около двух часов до того, как на перрон ступит Чашкина и около двух с половиной до того, как шагающая со стороны вокзала компания должна будет встретить Жаброва. Нужно успокоиться и ещё раз всё проверить. Он расстегнул рюкзак. Порвавшаяся в углах небольшая коробочка, рядом - два свёртка. Всё на месте, ничто не стучит и не звенит.
  Пора.
  Городская библиотека находилось в тихом "культурном" уголке города, всего в двух кварталах от здания филармонии. Здесь расположились и знаменитая усадьба местного барона, оказавшись под красным флагом, ставшая научно-исследовательским институтом, и музей, и, собственно, внушительных размеров библиотека. Здание библиотеки было выполнено в форме буквы "П", внутри которой раскинулся уютный тихий сквер - маленький островок щедрости от муниципалитета. Весной и осенью там часто можно было застать учеников находившегося неподалёку лицея и работников института, зимой же сквер с его старинным стилем превращался в живое воплощение снежной сказки. Приветливое место, в котором так приятно сесть на скамью и просто полюбоваться деревьями, аккуратно подстриженными кустами и декоративными скульптурами. Спокойное и немноголюдное.
   Бушевавшая в начале недели метель сменил лёгкий снегопад из низких мглистых туч. Всё так же неустанно спешили куда-то прохожие, стоял привычный глухой городской гул из тысяч шагов, рокотов моторов, лязга трамваев, сигналов, свистков... Симфония города, сдобренная крепким морозом, навевала тоску и скорую усталость. Павел шёл, стараясь глядеть только перед собой, ощущая себя заядлым охотником, приближающимся к заранее подготовленной позиции. Впереди часы ожидания ради одного единственного выстрела в оленя, да и то практически в упор. Ни страха, ни запредельной концентрации. Мысли витали где-то вместе с лёгкими кристалликами снега, будто он шёл на нужную, но порядком поднадоевшую работу.
   Лёгкое волнение, заставляющее потеть ладони в перчатках... Скорее оттого, что до последнего дня он не выходил на улицу, даже не раздвигал шторы, прячась от серебряного отсвета зимы.
  Он неосторожно лавировал в толпе, задевая прохожих, рассеянно и злобно извиняясь, а чаще просто молча... Не выспался, одежда была неброская - кофта под балахоном, сверху - старая куртка, капюшон, одетый поверх утеплённой кепки, тёмные джинсы, зимние ботинки. Неброско, правда, ноги мёрзли.
  Если дебют был скомкан, то к реваншу Павел подготовился. Главное, всё сделать очень быстро и не дать жертве опомнится, ни в коем случае не дать задеть нос. Трёхэтажное бежевое здание библиотеки было видно издалека. Чтобы попасть внутрь, нужно было пересечь весь сквер. Обычно окна в библиотеке были плотно задёрнуты, но кто даст гарантию, что какая-нибудь любопытная посетительница читального зала, устав от чтения и раздражающего света настольной лампы, решит расслабить глаза, посмотреть вдаль; она заглянет за штору и...
  Павел ниже натянул капюшон и опустил голову.
  Миновав главную арку, он оказался на относительно большой квадратной площадке с округлой клумбой в центре. Скамьи были за стенами кустарника, образующих нечто вроде центрального квадрата, в центре которого и была клумба. Кусты были не достаточно высокими, чтобы скрыть человека, стоящего в полный рост, и Павел, стряхнув с досок снег, опустился на скамью. Правая рука легла на рюкзак, готовясь в любую секунду рвануть молнию.
   Он часто бывал здесь раньше. Маша любила прогуливаться по скверу, напоминавшему ей о лицеевских годах, любила вспоминать вслух, легко улыбаясь и глядя куда-то в сторону цветущих под окнами лип. Или орхидей на клумбе. Останутся ли эти ассоциации к концу вечера или вытиснятся кое-чем менее солнечным? Старики говорят, что воспоминания - это самое ценное, что у них есть. Калейдоскоп прошлого, и если воспоминание счастливое, оно будет сказочно прекрасным, лишённым лишних подробностей, живущее скорее на уровне чувств, чем образов. Ну а если нет...
  Пятнадцать минут пятого.
  Мимо прошествовала женщина, скрывая лицо от холода за поднятым воротником чёрной лоснящейся шубы, скрылись за дверями библиотеки трое школьников, за ними - ещё одна женщина с неприятным плоским лицом, в длинной юбке, выглядывающей из-под старомодного пальто и светлом платке на голове. Такой наряд остро ассоциировался у Павла с представительницами особо эскапистских христианских общин, поставивших церковь во главе своей жизни. Эти люди отличались определённой замкнутостью своего круга общения и довольно узким, охристианизированным кругозором, отчего любой спор для них оборачивался поражением, а речи были полны "добродетельного" пафоса разной степени концентрации.
  - А ведь придётся убить одну из таких, - произнёс Павел, вспомнив список. - Как её... Соколова, кажется.
  - Думал бы лучше о Жаброве, - отозвался крест. - Гляди, кто идёт.
  Под аркой появилась очерченная бледным светом уличного фонаря тёмная фигура. Неуклюже поскользнувшийся человек напоминал гигантского пингвина, осторожно вошедшего в сквер и тут же скрывшегося за кустами по другую сторону клумбы.
  - Поехали, - сказал крест.
  - Подожди. Я не видел лица.
  - И что дальше?
  - Если это не он?
  - Какая разница?! Вали и беги, в любую минуту могут появиться люди.
  - Хватит сторонних трупов.
  - Тебе не всё равно, кого убивать?
  - Нет.
  - Разве это не замечательно? Разве ты не чувствовал в прошлый раз, как камень свалился с души, и ты окунулся в тепло блаженства?
  - Я это чувствую, убивая их, а не всех подряд. Если мы будем резать кого попало, какой вообще смысл было это всё устраивать? Они будут выглядеть, как очередные жертвы какого-то психа, она не поймёт, что конец цепочки - она сама!
  - Они и так... Время уходит! Кому ещё может приспичить ждать чего-то здесь в такой холод?
  - Да кому угодно! Кто-то свидание назначил, кто-то хочет кого-то встретить...
  - Тихо!
  Внезапно появившаяся женщина в платке, испуганно покосившись на Павла, ускорила шаг. Под тенью арки застучали короткие квадратные каблуки, создавая звучной эхо. Павел встал и, закинув одну лямку на плечо, пошёл вдоль кустов. Промёрзшие ноги плохо слушались, каждый шаг отдавался болью в ступнях. Перед скамьёй стояла плохо освещённая фигура в дублёнке или курке, потирающая руки в светлых волнах, вырывающихся из-за рта.
  Павел быстро зашагал в сторону двери, стараясь разглядеть затемнённое лицо. Место проведения акции оказалось не самым удачным, но более подходящих в маршрутах намеченной жертвы просто не было. Павлу всё больше надоедало отдаваться терпению и ждать удачного момента.
  Действовать!
  Сейчас!
  Только не слушать голос, только понимать, что творят руки...
  Пальцы погрузились в карман на шершавую рукоять. Он всё продумал, он не раз всё репетировал, он рассчитал время со скидкой на мороз, одежду, даже возможное сопротивление...
  - Давай! - рыкнул крест.
  - Что, простите?
  Павел остановился перед скамьёй.
  На него из-под каштановых бровей смотрел невысокий полный мужчина с изящной бородкой-эспаньолкой. Чёрная дублёнка, тёмные джинсы, вязанная шапочка - не обернись он, Павел до последнего момента видел бы в нём Жаброва.
  - Мишка! - раздался со стороны арки радостный девичий крик.
  Он сразу всё понял.
  Даже не выказывая этого, Павел привык мыслить быстро. Вовремя спохватившись, он сдержал застрявшую в глотке ругань креста. Жабров просто остановился под аркой, чтобы видеть дорогу, и Павел, занятый перепалкой, просто не заметил мелькнувший на фоне фонарного света силуэт.
  Перед аркой толпилась небольшая пёстрая компания, оглашавшая улицу негромким смехом и незлым перекрикиванием. Они были там. Все они. Забавно, они смеялись, зная, конечно, зная о смерти друзей. Всегда надо держаться, хотя бы пытаться, говорила когда-то Маша. Павел не знал, как бы он вёл себя. Он не хотел представлять себя на их месте.
  Стоило ему хоть на минуту представить себя на месте жертвы, как под кожей начинал ползти липкий, ледяной, похожий на слизь страх.
  - Уходим, - шептал крест.
  - Вы что-то хотели? - спросил мужчина, стараясь заглянуть Павлу в лицо.
  - Нет.
  Компания, разбившись на несколько неровных рядков, перешла дорогу и неспешно направилась по тротуару, не замечая скользящего среди оставленных позади прохожих хищника. Слабого, неопытного, но самоуверенного, вероломного и крепко полюбившего самую захватывающую из охот. Он чувствовал себя бесформенным, не поддающимся определению созданием, идеально спроектированным природой для такой охоты, он видел себя то пумой, крадущейся за стаей овец, то скользящей в высокой траве чёрной мамбой, то фантастическим антропоморфным чудовищем. Каждый удар сердца гнал по венам волны восторга и предвкушения, Павлу было плевать, что там, среди этих мелькающих впереди спин шагает она, размылись, исчезли воспоминания и мысли, вкус охоты доставлял ему больше удовольствия, чем если бы он видел её заплаканное, затравленное, искажённое страхом и отчаяньем лицо. Эти картины вдруг начали вызывать у него лёгкое отвращение и даже какую-то жалость, но их быстро вытеснило удовольствие от мелькающих в голове многочисленных вариантов того, как можно отбить намеченную на сегодня овцу от беззаботного стада.
  И крест. Крест молчал.
  Они пересекли Аллею Славы Героев, завершавшуюся миниатюрной церковкой, и вышли на широкую улицу, держа путь к своему лицею. Смешки и восклицания раздавались непривычно редко, они были рады встрече, но не нужно иметь особый дар, чтобы, зная этих людей, не почувствовать тревогу и молчаливое понимание того, что разговоры в этот раз будут тихими и вряд ли весёлыми. Через несколько десятков метров они остановились у решетчатых ворот, украшенных пластинами в виде раскрытых книг, цифр, полумесяцев и прочих школьных атрибутов. Кампания, задержавшись, ввалилась за лязгнувшие ворота, но две фигурки отделились от них, направившись в сторону находившегося неподалёку супермаркета.
  Павел, наблюдавший за всем этим, стоя перед театральной афишей, нырнул в ближайший двор и, поскальзываясь на замёрзшем асфальте, пустился бегом, надеясь срезать дорогу. Он прекрасно знал, кого в этой компании пошлют "в ближайший магазин". Ох, встреча с любимой училкой удастся...
  Пивоваров и Жабров. Ещё должен быть Ежов, но он сегодня не смог придти.
  В последний момент Павел увидел мелькнувшее в бурлящем у входа людском потоке острое, с приплюснутым, как у мопса, острым носом лицо и тёмные глаза-бусины Пивоварова. Мозг кипел, Павел безуспешно пытался преодолеть остывающий экстаз, безуспешно пытаясь найти способ убрать Жаброва или обоих сразу. Ни о каком отступлении и речи быть не могло, осторожность и всеохватывающий расчёт остались дома, сейчас он дёргался на ниточках инстинктов, не животных, "человеческих" инстинктов, тех, которыми не обладает никакая другая тварь на планете.
   Сейчас белая гладкая дверь с большой ручкой откроется, и они выйдут с несколькими пакетами - всё как обычно, что-то из ингредиентов для блюд, не требующих долгой варки-жарки, чай, дешёвый тортик, немного выпивки - скорее всего бутыль виски или рома и, конечно, бутылка Кока-Колы. Крепкое спиртное, смешанное с Колой... Павел всегда считал их вкус дурным.
  Что дальше?
  Они всегда сидели примерно до девяти-десяти вечера, потом... А вот потом что угодно: либо они отправятся на посиделки к кому-то домой, либо благополучно разойдутся. Последнее можно было бы считать величайшей удачей. Что он помнил из маршрутов Жаброва? Точка, где их никто не будет наблюдать хотя бы пять минут. Если следовать старому плану, эта точка должна быть ещё и на улице... Можно рискнуть, можно пробраться в школу, засесть в туалете или другом месте и, дождавшись ударить ножом в шею между позвонками. Только пойди, найди позвонки в темноте коридора на не самой иссушенной шее одетого в свитер движущегося человека. Нож может скользнуть по кости и сорваться, Павел может оступиться, промахнуться - даже короткий вскрик в пустом здании обратился бы провалом. Жабров может начать сопротивляться, оставить что-то в руках или скрутить самого Павла. Нет, нужно действовать тихо и незаметно, скользить в тени и внезапно нападать, как раньше в компьютерных игрушках.
  Ха... Компьютерных игрушках. Ни одна игра, ни виртуальная, ни живая не даст таких ощущений.
  Жаброва и Пивоварова пришлось ждать долго. Павел успел порядочно продрогнуть, скользя из переулка в переулок, прогуливаясь в толпе и останавливаясь и подъездов ближайших домов прежде, чем увидел две знакомые фигурки, несущие три набитых оранжевых пакета. Но стоило им, сопровождаемым взглядом Павла, подойти к чугунному забору лицея, как внимание охотника отвлекла вытянутая белая иномарка, тихо скрипя кусочками колотого льда на асфальте, подкатившая к воротам. Из неё вышли четверо: трое высоких субъектов в расстёгнутых чёрных пальто и опрятно одетый парень.
  Шугарт. Кто же ещё?
  Издалека лица различить было невозможно, но здравый смысл не мог обмануть.
  Шугарт. И три охранника. Один по возвращении сядет рядом с водителем, двое зажмут клиента с боков на заднем сидении. Машина одна, значит, людей-шкафов с тяжёлым вооружением ждать не приходится.
  Все четверо скрылись в здании, и вскоре появились, сопровождая невысокую девушку. Впервые Павел видел, чтобы Маша добровольно отказалась от встречи с друзьями. Конечно, люди растут, меняются интересы и ценности, но это неприятно кольнуло Павла, сменив и без того притихший восторг расползающимся, точно дым проснувшегося вулкана, кипятком в груди.
  Когда машина поравнялась с Павлом, время словно замедлилось на миг. Ему показалось, что сквозь тонированное стекло он видит знакомые глаза. Видит... И не чувствует ничего кроме быстро затухающего жара в груди.
  Павел посмотрел на часы. Было семь часов вечера.
  В половине одиннадцатого из дверей школы начали выходить засидевшиеся люди. Кто-то, провожаемый пожеланиями спокойной ночи и предостережениями, сразу растворился в фонарном полумраке ночного города, но основная кучка дошла до здания библиотеки где, постояв немного, и рассыпалась на расползающиеся в стороны парочки и одиночек.
  Вопреки ожиданиям Павла, Жабров брёл один, неся что-то под мышкой. Не смотря на быстрый шаг, что-то выдавало в нём безысходность, которая бывает, когда идти никуда не хочется да и некуда особо. Где же Оля? Они ведь при малейшей возможности старались быть вместе. Павел хорошо помнил эту пару, помнил, как однажды они с Машей отправились в парк и в нахлынувшем порыве решили сперва поиграть в снежки, затем слепить снеговика, после - превратить его во вставшую на дыбы гусеницу. Маша собралась бежать за красками, чтобы раскрасит обвившую скамью скульптуру, когда к ним подошли они. Вечная улыбка Оли и вечно ничего не выражающее грязно-жёлтое лицо Жаброва - по отдельности Павел не встречал ни то, ни другое. Да, времена меняются, впрочем, ей что угодно могло помешать придти.
  Павел запрыгнул вслед за Жабровым в подошедший автобус и, в который раз натянув ниже капюшон, пристроился на заднем сидении за кондуктором. Ночь выдалась спокойной - ни шпаны, ни пьяных потасовок, практически пустой автобус как-то по-сонному ехал по таким же пустым, утопающим в смешанном с песком снегу улицам. Автобус был старый, как и многие в городе, и свет в салоне из экономии был погашен. Натужно гудели печи под сидениями, по грязному полу проплывали изрезанные тенями полоски света. После целого вечера, проведённого на морозе, оказавшийся в тепле Павел клевал носом, подперев голову кулаком, и закрывающимся глазами поглядывал на сидевшего далеко впереди Жаброва.
  Через несколько остановок он снова ощутил колкое дыхание декабрьского мороза на лице, едва успев в полудрёме выскочить вслед за Жабровым. Они вошли в промёрзший, вполне благополучный с виду двор, засыпанный снегом. Жабров направлялся к ближайшему подъезду.
  Домофон издал протяжные гудки, сменившиеся хорошо знакомым голосом.
  - Да?
  - Маш, это Миша, - глухой, слегка хрипловатый голос.
  - А, заходи, открываю.
  Попалась, принцесса. Вот где твой новый замок.
  Резким движением Павел натянул шарф на лицо и, в последний момент схватив закрывающуюся дверь, растворился в кромешной темноте. Где-то впереди раздавались осторожные шаги. Павел выставил левую руку и, вытянувшись вперёд, нащупал перила. Наверху защелкал и заскрежетал замок, и на ступени упал лучик света с третьего этажа.
  - Миш?
  - Да-да, иду.
  Последний пролёт Жабров преодолел быстрее.
  - Заходи. Там опять ни одна лампа не работает?
  - Да. Машуль, я на минутку.
  Павел остановился на лестничной площадке второго этажа и, понимая, что наделал слишком много шума, чтобы внезапно затихнуть, закурил.
  - Зайди, а то сейчас вонь в квартиру повалит. Мама подумает, что я опять курила.
  - Маш, я просто хотел забрать то, что ты Оле купила.
  - Зачем?
  - Я завтра поеду. Ты, наверное, не сможешь, да и не стоит в такую даль ехать. Я хочу сразу всё положить на могилу.
  Павел медленно затягивался, стараясь не упускать ни слова, хотя с акустикой подъезда не расслышать что-то было сложно.
  - Да, месяц уже... Господи. Миш, я...
  - Не надо. Я один хочу.
  - Подожди секунду, - послышались еле слышные лёгкие шаги обутых в домашние тапки ног. - Вот.
  - Спасибо. У тебя всё хорошо?
  - Да.
  - Лёшка отличный парень. Мне кажется, он действительно тебя очень любит.
  - Я знаю...
  - Тебя что-то беспокоит?
  - Миш... Мы все столько лет вместе... Понимаешь, столько лет мы все были одной семьёй, когда-то давно, когда я попала в ваш... в наш класс, вы просто спасли меня. Дали жизни новый вкус. Свет... Я не знаю, как объяснить. Всякое было за эти годы, но мы были семьёй.
  - К чему ты это?
  - Мне... Мне плохо. Но не только из-за того, что... Миш, что-то не так. Эти смерти, одна за другой...
  - Думаешь, всё это делает кто-то один?
  - Я не знаю, что думать. Особенно после того, что произошло с Леной.
  Они помолчали.
  - Я больше не могу ни о чём думать. Спокойной ночи.
  - Спокойной ночи, - она чмокнула его.
  Хлопнула тяжёлая железная дверь. Сигарета упала на бетон, сверкнув разлетевшимися в стороны искрами. Рука замерла чуть поодаль лица. На фоне чуть более светлого прямоугольника окошка между этажами мелькнула приближающаяся тёмная масса. Вторая рука, сжимая что-то холодно и шершавое, напряжённо замерла немного ниже первой. Подошвы зимних ботинок ступили совсем рядом.
  На мгновение полыхнуло пламя зажатой в руке зажигалки, и из темноты вынырнуло сморщившееся от неожиданности плоское лицо. Вторая рука рванула снизу вверх, вдавив большим пальцем круглую кнопку. Раздалось лёгкое вибрирующее жужжание, и электроды шокера, меча тонкие синие всполохи, вонзились в нижнюю челюсть Жаброва точно над кадыком. Голова дёрнулась назад, Павел бросил зажигалку и попытался схватить Жаброва за грудки, но едва сам не повалился на пол, увлекаемый грузным телом. Нос почуял отвратительный запах опаленной кожи и мочи.
  Повисла давящая на уши, пустая и холодная тишина тёмного подъезда.
  Павел, упершись коленом в мягкий живот поверженного, напряжённо вслушивался. Наверху за дверью плакал ребёнок. Плач то затихал, то возрастал с новым вдохом. Там же кто-то ругался.
  Он быстро выхватил брелок-фонарик и, зажав его в зубах, погрузился в рюкзак. Из коробочки появился стеклянный многоразовый шприц с толстой иголкой. Раритет, сейчас такие редко встретишь. В свёртке оказалась бутылка водки и средство для мытья посуды. Павел вынул поршень и, наклонив шприц, осторожно влил немного зелёной, резко пахнущей ароматизаторами и хлоркой жидкости, разбавил водкой и, зажав шприц с обоих концов, потряс. Поршень вернулся обратно, и Павел, насадив иглу, быстрым движением вогнал смесь в обе сонные артерии.
  Ругань наверху усиливалась, вдобавок к ней присоединились неразборчивые фразы из дворницкой на первом этаже. Павел с трудом отволок тело к лифту, окатил его приоткрытый рот и грудь оставшейся водкой и вложил бутыль ему в руку, предварительно ещё раз протерев платком.
  Всё.
  Пьяный. Не сразу заметят следы от электродов и уколов. Конечно, можно было вогнать уксус или просто воздух, но рисковать не хотелось. Жаль, нельзя было обойтись без шокера - иначе душераздирающие крики Жаброва разбудили бы весь квартал. Вязкая жидкость забьёт сосуды не сразу. Пусть полежит, у него есть пара минут. Отпечатки стёрты несколько раз, на руках - новенькие перчатки, мокрые следы его подошв скоро высохнут, смешавшись с остальными.
  Он выключил фонарик и, прерывисто дыша осел на корточки. Страх сотней тонких червей расползался под кожей, обвивая и сжимая кишки, заставляя сердце колотиться с неистовой силой. Холод шёл не снаружи, это был просто зимний мороз лишь лижущий кожу и мышцы. Настоящий болезненный холод рождался внутри. Павел смотрел в темноту и видел глаза Штейна, слышал лёгкий шорох одежды.
  - Тебе страшно? - прошептали одеревеневшие губы.
  Наверху щёлкнул замок, и Павел, схватив рюкзак, бросился вон из дома.
  Спустя несколько минут дверь подъезда открылась и в темноту, минуя круги света под фонарями, выскользнула высокая тень. Остановился ли бы Павел тогда, если бы узнал, что в тот страшный вечер он невольно спас когда-то любимой девушке жизнь?..
  
  ***
  
  Вкус охоты, смешанный со страхом перед её завершением.
  Павел осознал одну вещь. Когда он выслеживал, меняя планы на ходу, расставлял своей жертве ловушку - это доставляло ему невиданное ранее удовольствие. Это было сильнее, чем опьянение, сильнее, чем оргазм. Но когда этот оргазм завершался разлетающимися в стороны кусками черепов, оседающими телами и кровью на руках - это вызывало отвращение и стыд, желание постоянно оглядываться и дрожать при каждом звуке.
  Он был готов охотится. Он был готов мучить. Но вот убивать... Он убеждал себя, что это нужно, что все эти люди - часть его пьесы, отмычки для одной двери. Но можно убеждать себя в чём угодно - когда всё будет происходить перед твоими глазами, весь самогипноз падёт прахом, оставив тебя голым и беззащитным. Когда перед ним падало бездыханное тело, убийца ощущал себя актёром на сцене, лишившимся зрителя.
  В тот же вечер Павел нашёл в почтовом ящике очередную записку.
  Неплохо работаешь, хотя подъезд выбрал неудачный.
  Только не кажется ли тебе, что для цели, преследуемой тобой, убийства... лишены должного акцента? Всё походит на череду несвязанных трагедий, разбавленных работой постороннего лица, режущего "твоих" людей по ночам?
  Ты не воспользовался моим подарочком. Тем не менее, оставлю тебе ещё один в заброшенной трансформаторной будке на южной окраине парка.
  Будь готов к совместной вылазке.
  Павел откинулся на спинку кресла, зажав между пальцев сигарету. Тонкие струйки дыма мягко обвивали его пальцы и растворялись во тьме, словно хитрые и умные змеи. Такие же хитрые и умные, как Дворник. "Должного акцента". Очевидно, он требует сафари по городу верхом на танке. Нет, Павел знал, что превзошёл собственные ожидания. Машенька не паниковала, нет, всё было гораздо интереснее. Пантерой в ночи к ней осторожно кралось отчаянье. Но стоит ей узнать, что убийца - Павел, и всё падёт прахом. Отчаянье сменится злостью. А ведь этот богатенький ухажёр наверняка решит обойтись без полиции. С наёмниками будет ой как непросто совладать...
  Павел затянулся, и уголки его рта дрогнули.
  - Вот ты и попался, Дворник. Это ты так собрался учить меня? Успев тщательно изучить меня, ты подталкиваешь текстами записок на нужные выводы. Ты не из полиции - они бы не позволили себе такого риска. И никакой ты не киллер. А хочешь ты, чтобы я прокололся. И кто же может этого хотеть? Кому могут мешать эти смерти?
  - У кого списки странно совпали?
  - У нас. С тем, кто предпочитает не охотиться, а убивать дичь в её же логове... Дьявол, - тихо хрипел Павел, цитируя известного писателя. - Хитрый дьявол... Сразу почуял соперника, быстро нашёл и... Или же всё не так? Ладно, поиграем и узнаем наверняка. Волк в волчьей яме по-другому воет. Только это уже потом, после Нового года.
  - Новый год... Эх, бедная девочка Маша. Жалко-то как...
  Слабый оранжевый огонёк сигареты полыхнул, танцуя в клубах дыма, и осветил тонкую самодовольную улыбку.
  Как часто мы пытаемся хоть сколько-то правдиво охарактеризовать свою жизнь?
  Лишённый воображения ограничился бы парой прилагательных вроде "нормально" или "хорошо", едва ли понимая, что пытается вложить в эти слова. На что похожа его жизнь? Может быть на заброшенный, постепенно разрушающийся город? Может на облако, плывущее по бездонному прозрачному морю без волн и штормов, постоянно меняя форму?
  Жизнь Павла походила на пачку сигарет. Она привлекала его изящными изгибами линий, вычурной надписью на коробке. Со временем наполнявшие её белые солдатики исчезали один за другим, оставляя после себя обжигающий нутро дым и неотвратимо приближающуюся мучительную развязку, а коробочка пустела, пустела, пустела...
   Павел уже не считал истлевших солдатиков. Уже не нужно было давать им имена. Почувствовав себя заядлым курильщиком, он ловил ускользающие нити удовольствия, всё отчётливее ощущая тяжесть в лёгких и одышку. Коробочка пустела, а он чувствовал своё нелепое превосходство, выдыхая сизый дым и всё чаще ловя себя на безмолвном, неожиданно выскакивающем вопросе: а что случится раньше - опустеет, сомнётся и полетит в урну уже ненужная без белых солдатиков пачка или его быстрее хватит рак лёгких?
  
  ***
  
  Как поймать серийного убийцу?
  Как ловят Павла, если вообще ловят?
  Что связывало убитых в собственных постелях людей? Первая и самая очевидная зацепка. Несколько принадлежали истребляемой Павлом компании бывших одноклассников, а затем однокурсников. Ещё домохозяйка тридцати пяти лет, мужчина, полковник войск ПВО в отставке, девушка-боксёр, мастер спорта в среднем весе, молодой хирург... Одни и те же обстоятельства. Отсутствие явной связи, исключая несостоявшихся жертв Павла.
  Принцип выбора жертвы.
  Напряжённый взгляд Павла внимательно скользил с фотографии на фотографию, опускаясь на строки досье. Разные увлечения, разная внешность, внушительный возрастной диапазон. Ничего общего. Очевидно, каждый из них должен постоянно появляться в одном месте, где убийца мог их видеть... Да тысячи возможных мест.
  Павел закрыл глаза и посмотрел вверх, вниз, вправо и влево. По темноте поползли цветные круги.
  - Хотите ещё что-нибудь?
  Официантка. Павел открыл глаза. Всё та же. Небольшой излишек полноты компенсируют правильность форм и большие глаза редкого изумрудного цвета. Симпатичная девочка, вежливая, улыбчивая и не страдающая излишним любопытством. Ни разу приковывающие к себе глаза не скользнули с лица Павла на ноутбук, где красовались фотографии покойных людей.
  Павлу начинало здесь нравиться.
  Небольшое, недавно открывшееся кафе, выполненное в строгом стиле, с полом цвета ночного неба и не слишком ярким освещением. Круглые столики, пока ещё приветливые официантки, тихая музыка и совсем недурная еда.
  -Ещё кофе, пожалуйста, - улыбнулся в ответ Павел.
  Менеджеру по кадрам нужно было поставить памятник. Так и хотелось накинуть девушке побольше чаевых. Павел вернулся к ноутбуку. Дешёвенький, только купленный и едва настроенный на связь со Всемирной Паутиной. План был прост и банален: вновь вскрыть полицейские базы данных и подробнее изучить уголовные дела со схожими сценариями, уже объединёнными одной папкой. Но интересную информацию предоставил самый открытый и самый отслеживаемый источник. На просторах "Альянса" активно рассылались приглашения вступить в сообщество, занимающееся собственным расследованием таинственных смертей. Бурление народных масс в стилизованном чате не утихало ни днём, ни ночью. Среди многочисленных версий, всхлипываний и восклицаний, как всегда, проскакивала реклама, обсуждение каких-то посторонних вещей. Трудно сказать, зачем вообще появлялись сообщества; это, как и большинство, было наполнено обычной для Сети пустой болтовнёй. Польза была лишь в одном: в самом начале длинного списка сообщений приводились фотографии и краткие "анкеты" убитых, составленные близкими и друзьями. Описания были пустышкой, но фото были куда красноречивее. Нужно было лишь дать им волю, и они говорили без умолку обо всём, что знали, что предполагали.
  Домохозяйка. После родов несколько располнела, часто ходит с сумками, взгляд вымученный, улыбка бледная. Подозревает мужа в измене или просто молча упрекает в сильно ослабевшем за годы совместной жизни внимании, такого взгляда удостоен фотограф. Другие мужчины ей не интересуются, жизнь сузилась до выполнения ежедневных функций. Раньше она наверняка рассчитывала на карьеру, саморазвитие и самореализацию, хорошую семью, словом, женская мечта... её взгляд не глуп. Правда, теперь только романы, телевизор, муж, дети...
  Полковник. Знакомый взгляд. Такой был у одного из преподавателей Павла. Бесцветный, неживой и упрямый. Вояка привык командовать, не умея подчиняться, прямолинеен, узок в мысли, типичный человек, травмированный армией. Он очень бледен и будто иссушён. Рак, саркома, сердечная недостаточность, недавняя операция. Безынтересный тип. Снова классика жанра.
  Спортсменка. Однако... Удивительно, как при невысоком росте и мускулистой фигуре ей удавалось быть привлекательнее и женственнее более спокойных дам. По-крайней мере, внешне. Глаза красивые. Левая грудь несколько меньше правой. Из-под обтягивающей майки выглядывает свежий шрам, должно быть, разрыв тканей, хотя скорее просто резаная рана. Вряд ли операция - очевидно, шрам сильно изогнут. А вот на лице был разрыв. Нос был сломан, но вправлен на место.
  Хирург. Тоже спортивный с виду. Ему идёт белый халат, ничего не скажешь. Парень, как парень. Любит девчонок, секс и деньги. Не любит работать, проявлять профессионализм и вообще соответствовать обветшавшему положительному представлению о врачах, оставшемуся со времён старой школы. Нос... У парня не болезненный, бодрый взгляд и достаточно хороший цвет лица, но ноздри у него красные, чем ближе к кончику носа, тем это заметней. Кокаин, надо думать. Странно, врачам куда проще и дешевле разжиться морфином. Скорее всего, часто бывает в клубах - там этого добра не меряно.
  Убийца совсем не походил на Павла. Он педантичен и аккуратен, расчётлив и уверен в каждом движении. Он не охотник, он... Ему нужно что-то другое. Возможно, совпадение в жертвах - лишь случайность, но случайности эти слишком раздражали.
   Эти люди были связанны каким-то общественным местом. Развлечение? А при чём тут полковник? Отдых? Соколова жила на нищенскую зарплату да пособие по инвалидности матери. Нет... Двери наглухо закрыты. Двери... Может что-то с дверьми?.. Установка дверей, замков? Нет связи. Как можно бесшумно ускользнуть, да ещё закрыв за собой дверь на засов? Гудини чёртов...
  Официантка принесла кофе.
  Павел закрыл страницу сайта и стал смотреть за огромную стеклянную стену. Кафе было создано на базе бывшего спорт-бара на втором этаже того самого торгового центра, где Павел следил за Жабровым. Сквозь стену были видны все торговые залы и небольшие павильоны в арендованной части здания. Люди тонкими ручейками текли между рядов, напоминая о тающих снегах весны.
  Как же далеко осталась та сказочная весна, когда он впервые увидел свою Машу. Как далеко осталась та Маша, которую он так по-мальчишески чисто, беззаветно любил. Как далеко остался парень по имени Павел. Сохранилось лишь одно. Как и тогда, он верил, что живёт только ради своей Маши.
  К вечеру кафе, как и весь торговый центр, быстро заполнялось посетителями. Павел сунул ноутбук в рюкзак и, отстегнув официантке сумму, вдвое превышавшую стоимость трёх чашек кофе, направился к выходу. Улыбка официантки ещё не обрела дежурную фальшивость, и он обещал себе обязательно вернуться сюда. До следующей акции времени было предостаточно, в воздухе висел запах ещё не запущенных фейерверков, искусственных елей, тортов и шампанского. Почему бы не пригласить зеленоглазую красавицу куда-нибудь, он ведь так давно ни с кем не говорил. От затянувшегося молчания его буквально прорвёт на шутки и байки, так что вечер мог бы быть совсем не дурным. Она его не знает, не обратит внимания на странный, несколько бессмысленный взгляд. Его речь будет звучать неискренне и вкрадчиво, как голос креста, но это только прибавит обаяния. Ей лет восемнадцать-девятнадцать, отчего-то кажется, что раньше ей очень многое запрещали родители, это легко увидеть. Слишком открытый и детский взгляд, слишком искренняя улыбка, ощутимая неловкость и отсутствие тонкой нотки осторожности, недоверия или неприязни в голосе, а ведь Павел - не самый располагающий к себе персонаж. Можно будет для начала сводить её на каток. Он знал хороший недалеко от молодёжного театра, там же рядом был ресторанчик. Горячий шоколад после мороза. После можно посетить более стоящее заведение, выбрать хорошее вино... Ей понравится интересный умный и манерный собеседник, понравятся новые ощущения и атмосфера, приятная, которую почувствует она одна. Интересные перспективы.
  - Чем ты увлекаешься?
  - О, я рисую, люблю классическую европейскую поэзию, особенно Мильтона и Данте. Ещё люблю с девчонками сходить в клуб или ещё куда, но это так, время от времени. Люблю фильмы, лучше фантастику вроде "Звёздных Врат", из музыки обычно транс или альтернативу, сама занимаюсь музыкой. А ты?
  - А я серийный убийца. Мщу бросившей меня девушке, потому что слишком сильно привязался к ней, неправильно воспринял отменное интеллигентно-консервативное воспитание хозяйки съёмной квартиры, сам по себе мизантроп, вот психика и не выдержала. Потом ещё заработал деперсонализацию и раздвоение личности поверх маниакально-депрессивного психоза с жуткой частотой, в своих действиях себе отчёт отдаю, но останавливаться не хочется - есть в этом что-то особенное. Не самый бездарный хакер, рисую тушью, ещё был неплохим писателем. А ещё у меня есть друг - железный крест на шее. Он иногда подаёт голос, но ты его не бойся - это просто мой близнец. Моя психика не нашла вариантов личности лучше моей собственной и создала копию.
  Павел невесело улыбнулся.
  Если не смеяться, станет страшно. А потом будет всё равно. Как серийным убийцам, оказавшимся за решёткой и спокойно рассказывающие о своих похождениях. Хуже всего тем, кто работает в психлечебницах. Это незабываемо и после первого же месяца хочется убраться оттуда куда угодно, хоть утки выносить, но не видеть тёмного ночного коридора, едва освещённого лампой на столике дежурного да слабыми лунными лучами, пробивающимися сквозь зарешеченное с двух сторон мутное оконное стекло, заляпанное по краям засохшей белой краской. За толстыми дверьми одиночных камер кто-то слабо стонет, кто-то молится, кто-то бормочет, то повышая голос, то затихая. Главное - не говорить с ними. Только психиатру, ставящему свои неудобопонятные эксперименты. Когда ты видишь их в зале суда - твои мысли полны омерзения, страха и презрения, когда ты слушаешь спокойные рассказы о каждом убийстве. Но когда остаёшься с одним из них наедине - всё меняется. Он говорит, сыпля метафорами и эпитетами или просто и незамысловато, ты сперва не понимаешь, не принимаешь... А потом начинаешь верить каждому слову.
  Как эта камера будет выглядеть для него? Да и почему всё должно кончиться камерой? Недостаток любого преступника в тупости его агрессии, отсутствии крайней осмотрительности и развитого воображения. Иногда Павла ещё посещало мимолётное ощущение какой-то подростковой глупости каждого его действия, даже мысли. Проблемы с социальной адаптацией, проблемы с психикой, слишком развитая фантазия - он действительно ещё был в состоянии отдавать себе откровенный отчёт во всём, олицетворяя вечную философскую борьбу разума и чувств. Подростка остановить легко, да он и сам скорее остановится в страхе. Но человека, владеющими преимуществами подростка - нет...
  Павел предвкушал тот момент, когда страх с примесью отчаявшейся злобы, живущей в нескольких десятках связанными с жертвами человек, вырвется и потечёт по улицам. Может они сами попытаются устроить на него охоту? Мужчины, ощущая себя едва ли не чудо-богатырями, будут патрулировать улицы, будут рассуждать о мужицкой чести, современном благородстве. Олухи, считающие себя просвещёнными непростой жизнью. Безмозглые, беззаботные, трусливые и ставящие в штыки любое подобное заявление об их персонах. Жаждущие чужого признания и заискивающего уважения - естественное, казалось бы, желание. Ходячие трупы. Они могут рассуждать сколько угодно, охота на них - просто лёгкая забава. Что все эти слова о правде, вере против обыкновенного ножа, врезающегося в шею? Что ненависть и презрение тому, кому и так нет ни до кого дела?
  - Ей, ты чё делаешь?
  - Извините...
  Павел обернулся. На остановке никого не было кроме него, пары ничем не примечательных парней и... Рыжая коса на плече, тёмные очки на лице со знакомыми чертами, тонкая трость в руке и тёмный чехол из-под скрипки за плечами. Кафе, филармония. Город огромен и тесен, как гигантский муравейник. Он видел её уже в третий раз. Похоже, она задела тростью одного из парней.
  - Ты слепая что ли, я не понял?
  - Да.
  Нет, это потрясающе.
  - Сань, хер с ней, оставь, - подал голос второй.
  Саню это не впечатлило. То ли он пьян, то ли пошатывающееся в нелепом танце тело - это новый способ демонстрации непомерной крутости.
  - Сука рыжая, не трахали давно?
  Похоже, что и то и другое одновременно. После слова "трахали" и второй заинтересовался девушкой. Павел повёл глазами по сторонам. Остановку расположили неудачно. Здесь в этот час редко кто бывает - до жилых кварталов далеко, все мелкие частные конторки уже закрылись.
  Между тем парням, похоже, пришла в голову одна и та же мысль.
  Один толкнул девушку в плечо так, что та, вскрикнув от неожиданности, упала на оледеневший асфальт. Второй, схватил её за капюшон куртки и, по-дилетантски заломив руку, потянул её во тьму между двух продолговатых одноэтажных зданий за остановкой. Первый, одобрительно ржа, обернулся.
  - Чё зыришь, мля?! Иди нахер отсюда!
  Павел отвернулся. Раздался ещё один надрывный крик девушки, тут же резко оборвавшись. Похоже, ударили, скорее всего, ногой. Тонкие визгливые звуки теперь были едва различимы. Её втащили между зданий и зажали рот. Смех, больше похожий на лай.
  Что ж... Вот ещё один довод, перевешивающий все остальные. И никакое "не все же люди сволочи" не поможет... Не поможет?.. Тогда почему он почувствовал холодок в груди, услышав этот отчаянный крик?!
  Павел больше не думал. Словно что-то, закованное всё это время в кандалы, освободилось и овладело его телом. Ноги сами понесли его в переулок, рука сама рванула с пояса финку. Ближний бой всегда скоротечен, и любое мастерство в нём может помочь лишь тогда, когда находится на уровне животных инстинктов, как моргание и страх смерти. Рукоять под углом упёрлась в ладонь, нож нырнул вперёд и тут же скользнул по шершавой грубой ткани. Не она - её куртка была мягкой и гладкой на вид. Собачий вскрик дворовой шпаны - он задел открытое тело. Павел тут же отлетел к стене - его силуэт был виден на фоне уличного фонаря через дорогу. Удар по лицу лишь тряхнул голову - адреналин блокировал боль. Всё будет потом. Он уже жалел, что ввязался, и короткие, словно вспышки молний, мысли были лишь о том, как бы самому выбраться. Удары один за одним обрушились на лицо, дезориентируя его. Финка рванула вперёд, в глаза брызнуло что-то тёплое.
  Крики девушки, крики насильников.
  Удары ослабли. Павел тут же сообразил, что чья-то рука держит его за грудки, одновременно прижимая к стене, и резанул там, где должна была быть тыльная сторона ладони, разрезая сухожилия.
  Второй. Где второй?
  Кросс чудом не попал в челюсть, со страшной силой обрушившись на плечо. Голова беспомощно заболталась, Павел рухнул на холодный, мокрый, грязный, пахнущий дерьмом и мусором лёд, и щекой почувствовал гладкий женский сапог. Девушка лежала рядом и тихо плакала.
  Сжалась в комочек и закрыла голову или лицо. Умница, девочка, умничка, только не вздумай вставать!
  Очередной удар пришёлся по руке, закрывшей лицо, Павел выиграл секунду и поднял глаза. Оба хорошо видны на фоне фонарного света, вдвоём им не развернуться, нормально бить сможет только один.
  - Бей! - орал уже крест.
  Павел откинулся, приподнявшись на левой руке, и налету вонзил клинок в икру противника прежде, чем нога успела обрушиться на его голову. Нож выскользнул из пальцев, но он уже рванул вперёд, отталкивая раненого. Кулак второго угодил точно в нос. В глазах пошли цветные круги, но руки успели вцепиться в шею, а нога - ударить под колено.
  Мгновенное падение в темноту. Кто-то кричит, едва не воя, кто-то сдавленно хрипит, сквозь звуки слепой свалки едва слышен тихий плач. Пальцы сжали что-то тёплое и широкое. Шея. Вот кадык, вот сонные артерии.
  У второго шок. Давить со всей силы, только не дать повалить себя!
  В лицо било отдающее дешёвым пивом, куревом и чем-то ещё дыхание, по пальцам текла то ли кровь, то ли пот, то ли слюна, то ли всё одновременно. Короткий шелест - второй повалился на землю.
  Руки, где руки?
  Одну Павел придавил ногой, вторая упёрлась в шею ему самому. Противник бился, словно змея на сковороде - заиграл инстинкт выживания, воздуха критически не хватало. Слабый удар под скулу Павел едва почувствовал, продолжая душить и не давая противнику встать.
  Руки обмякли и упали. Он больше не дёргался.
  Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре.
  С новой, отчаянной силой тело под ним рвануло в последней надежде сбросить. Старый трюк. Выпустить немного воздуха из лёгких и притвориться мёртвым. Раньше надо было применять - сейчас слишком поздно. Он бился ещё секунд десять прежде, чем издать низкий хрип и замереть навсегда.
  Павел скользнул в сторону. Боль начинала растекаться по телу, сковывая движения. Рука дотянулась до урны на углу и нащупала брошенную одним из насильников бутылку. Стекло холодными жгучими капельками ударило по лицу и разлетелось в стороны, отскакивая от стены. Второй был впереди, Павел слышал его ноющую брань.
  Он перелезал через неподвижное тело приятеля, когда острые, как бритва, грани "розочки" полоснули его лицо и ушли, опускаясь, в сторону, раскроив вдоль сонную артерию. Тот взвизгнул, но его руки подкосились от боли и шока.
  Если и доползёт - то едва ли до тротуара.
  Павел прополз немного вперёд и прижался спиной к стене.
  "Отпечатки!" - билось сквозь дробь сердца.
  Бутылка. Нож. Ещё на трупах, но с двумя уличными ублюдками так церемониться не будут. он осторожно протёр розочку носовым платком и бросил в сторону тел. Один ещё пытался ползти, когда Павел нащупал рукоять финки и, прижав раненую ногу ступнёй, словно ветку, высвободил нож.
  - И? - ожидающе сказал крест, будто предваряя заготовленную речь.
  Павел тяжело дышал.
  - Ты нас едва не угробил!
  - Заглохни.
  Освещая дорогу чудом уцелевшим фонариком, он подошёл к девушке. Её плечи слегка вздрагивали, ноги были согнуты и прижаты к груди. Ремень был расстегнут, джинсы немного приспущены, обнажая бледную кожу.
  - Вы в порядке?
  Она не отреагировала.
  - Эй... - Павел прикоснулся к её руке.
  - Вот срань.
  - Заткнись. Она перепугана до смерти... Пожалуйста... - он попытался отвести её руки от головы, но девушка только сильнее сжалась.
  Павел осмотрелся. Неподалёку лежал смятый чехол с, видимо, разбитой скрипкой. У оледеневшего сугроба валялась его сумка с павшим ноутбуком. Как она там оказалась? Сколько длилась потасовка? Увидев огромную тёмную лужу, текущую в сторону тротуара, Павел убавил мощность фонарика и склонился над девушкой. Нет, утешитель из него был своеобразный.
  - Чёрт...
  - Беги отсюда, сейчас же! Здесь два трупа. Девчонка слепая, тебя никто не мог увидеть. Идиот, какого ты вообще полез, каратист хренов?! Хотел убить, так перерезал бы по одному!
  - Девчонка.
  - Что, "девчонка"?!
  - Я не знаю.
  Конечно, не знал.
  Это был первый по-настоящему неосознанный поступок за многие месяцы, порыв, вдохновение, не важно. Или первый по-настоящему осознанный... Что было в незнакомой девушке-инвалиде такого, что заставило его, Павла, рисковать всем, подставить под удар всё? Его Охоту, его свободу, да просто его жизнь. Ради чего? Он столько убеждался в глупости и злобной нелепости всего, что видел вокруг, превратил город в полигон, угодье, где мог напоминать себе и другим, что за любой удар кому-то надо платить, и в то же время надо уметь защищаться самому. Что ничья мораль, ничьи принципы, ничья вера не устоят перед смертью. Что надо создавать и беречь свой мир, а не общий.
  Так какого чёрта?..
  - Кто здесь? - её голос дрожал так, что едва различались слова.
  Павел встрепенулся и направил луч фонарика в её сторону. Девушка уже сидела, прижавшись спиной к стене. Блеклые невидящие глаза были широко раскрыты. Коса растрепалась, образовав на затылке рыжее "гнездо", серебряного цвета куртка покрылась малоприятными грязными разводами и была порвана под левой рукой. Носки сапог забавно скрестились, добавив жалких штрихов.
  - Как вы? - произнёс Павел. - В смысле, вы не ранены?
  - Нет. Кто вы?
  - Я стоял с вами на остановке. Увидел, как...
  - Где они? - речь девушки быстро обретала чёткость и твёрдость. Ей не впервой было давить дрожь и слёзы.
  - Убежали, - Павел спохватился и подошёл к девушке. - Я помогу встать. Осторожнее... Вот так.
  - Спасибо большое... Вы сами-то целы?
  - Ещё не понял. Думаю, ничего серьёзного. Идёмте, я поведу вас, - он неловко обнял её за плечи, но, почувствовав тут же усилившуюся дрожь, убрал руки. - Нет-нет, не туда.
  - Я точно помню, мы пришли оттуда.
  - Дойдём лучше до трамвайной остановки, там полно народу. Вдруг им взбредёт в голову подкараулить нас. Вам куда нужно?
  - До улицы Венгерского восстания. Это остановка "Музей".
  - А, - Павел попытался припомнить остановку. Восточная часть города, не так далеко от его микрорайона. - Я провожу вас, хорошо? Пойдёмте, сейчас прямо. Держитесь за стену.
  - Где моя скрипка?
  - Я взял её. Боюсь, ей досталось.
  - Сволочи... Простите.
  Павел улыбнулся и слегка подтолкнул её. Они шли медленно, осторожно ступая по скользкому льду, присыпанному тонким слоем снега. Павел светил перед собой фонариком, прикидывая, как они будут выглядеть, когда выйдут на свет. Больше всего его беспокоили полицейские патрули. Вся одежда наверняка вымазана в крови и экскрементах.
  - Пожалуйста, говорите со мной, мне так проще будет... идти, - попросила девушка.
  - Как вас зовут?
  - Варя. Варвара.
  - Меня - Павел. Что же, Варя, вас... тебя сюда занесло? Ни людей, ни толком света. Не страшно?
  - Нет, - улыбнулась она. - Я ничего не вижу, и не хочется лишний раз задевать кого-то тростью.
  - Трость, - вспомнил Павел. - Подожди здесь, я сейчас.
  - Не надо, - её голос тут же надломился, вновь обретя плачущие нотки. - Нет, пойдём дальше, не уходи. Дома есть другие.
  - Хорошо, - она ни секунды не забавляла Павла, как раньше. По нервным узлам неслось только тепло, давно забытый вид тепла и желание защищать. - Почему ты одна ходишь?
  - Ну а с кем? Таскать за собой дедушку и бабушку? Бабушка, правда, иногда составляет мне компанию, когда я хожу в филармонию. Она говорит, что ей нравится слушать мою игру, хотя, по-моему, просто её беспокойство достигает пика. Знаете, как это бывает у стариков?
  - Да уж, - со старой художницей таких проблем не возникало никогда. - А родители?
  - Не будем.
  - Извини. Ты музыкант?
  - Да, - сказала она с заметной гордостью. - Играю в городском оркестре. А ты чем занимаешься?
  - Сказать что ли? - засмеялся про себя Павел и ответил вслух. - Я фрилансер. Разрабатываю дизайнерские проекты на дому, оформляю в 3-D формате и продаю заказчику. Раньше писателем был.
  - А сейчас не пишешь?
  - Пишу, но "в стол". Не будем. Если хочешь, дам тебе поч... то есть почитаю. Или у меня есть хороша программка - просто переведу в формат звукозаписи.
  - Похоже, мне опять сегодня повезло, - вдруг сказала она.
  - То есть?
  - Это... Прости, я не хочу говорить об этом.
  На женщину, подвергнувшуюся хотя бы попытке сексуального насилия, нельзя смотреть без сострадания. Она боится любого прикосновения, не находит себе места, чувствуя страх, стыд и самопрезрение. Мерзость переполняет её, заставляя затравленно отводить заплаканные глаза, сутулится, краснеть, и снова, и снова чувствовать, как чужие руки намертво сжимают её, как...
  Казалось, будто Варя привыкла к нападениям или унижениям. Она уже научилась использовать любой разговор, даже с едва знакомым человеком для разрядки, научилась справляться со слезами. И от этого Павлу становилось не по себе. Он даже не хотел знать, через что нужно пройти, чтобы привыкнуть к такому.
  Они помолчали. Впереди маячил свет, можно было различить прохожих, тротуар, машины - выход на соседнюю улицу был совсем рядом.
  - А где четвёртый? - спросила Варя.
  - Какой ещё четвёртый?
  - Там было четверо, я хорошо запомнила. Эти два... ты и кто-то ещё. Когда всё стихло, ты, кажется, ругался с кем-то.
  - Прохожий. Не знаю, за кого он нас принял. Увидел кровь и... Хоть бы полицию вызвал.
  - Прохожий? Паш... Мне показалось...
  - Вот мы и вышли, - объявил Павел. - Варь, возьми меня за руку хотя бы.
  Её рука была холодной, влажной и казалась, что стоит ему слишком сильно сжать пальцы, как она тут же сломается, словно зажатая в кулаке пташка. После тёмного переулка и тусклого света фонарика улица казалась водоворотом сотен огней и звуков. Они едва не врезались в кого-то, их кто-то обгонял, на бегу бросив безразличный, блеснувший холодным огоньком усмешки взгляд, кто-то толкнул Павла в плечо, кто-то задел Варю. Павел не различал лиц, не видел вокруг ничего, кроме огней и говорящего тысячей голосов потока, лишь где-то впереди медленно приближалась остановка.
  Смех. Совсем рядом. Справа кто-то говорит по телефону. Впереди опять смех, но далеко. Кто-то бранится, кто-то снова смеётся, кто-то шмыгает носом, кто-то поскальзывается. Кто-то шепчет "я люблю", кто-то рассказывает, кто-то просит, кто-то плачет, где-то сигналит машина, где-то пронеслась визжащая сирена, грузно протарахтел старый автобус. Павел едва различал, куда тянет свою спутницу, один глаз заливали тёплые, сползающие в рот солоноватые струйки, второй не видел ничего, кроме огней и теней, должно быть, один из ударов пришёлся точно по нему или в висок.
  Варя неловко жалась к руке своего проводника, будто надеясь спрятаться за его плечом, их ноги то и дело сталкивались, грозя повалить обоих. Минута? Десять? Час? Два? Павел не знал, сколько прошло прежде, чем, смахнув в очередной раз кровь, он увидел приближающийся трамвай. Немолодая кондуктор некоторое время оглядывала странную пару прежде, чем взять деньги, но ничего не сказала, лишь фыркнула что-то под нос и запустила замёрзшие бледные пальцы в карманы.
  Вскоре Павел начал различать отдельные объекты за окном, уже можно было отличить одного человека от другого. Варя молчала, изредка прерывисто вздыхая и пытаясь согреть руки в единственной оставшейся варежке. Шок проходил, уступая место ступору, с которым бесполезно бороться. Организм переживал последствия резкого выброса адреналина в совсем не привычной дозе, лучше было не трогать девушку, дав бедняжке немного придти в себя.
  Хотя как тут придёшь?..
  Павел смотрел в окно, пытаясь состыковать произошедшее с событиями последних недель. Совсем недавно он вылетал из тёмного подъезда, оставляя за собой умирающего Жаброва. Совсем недавно он читал записку Дворника и потешался над очередной, внезапно появившейся мишенью. Совсем недавно, и будто несколько лет назад он выходил из кафе, и вот уже палитра мира и букет запахов изменились. Он, очертя голову, несётся в чёрный провал переулка навстречу отчаянному крику. Будто бы спал месяцы напролёт и внезапно проснулся. Что может пробудить лучше удара по голове?
  Он тихо фыркнул. Там, в темноте, голос креста звучал всё так же. И нож всё так же врезался в чужую плоть, увязая в сжимающихся мышцах, царапая кость и разрывая сосуды, точно пластилин. Палитра мира изменилась, а сам мир - едва ли. Никуда не делся Штейн, никуда не делись Безумова и Ежов, никуда не делись Маша и Дворник. Чтобы начать жизнь с чистого листа, надо для начала умереть.
  За окном мелькнула знакомая площадка перед зданием музея.
  - Варь, - Павел коснулся сомкнувшихся в варежке рук. - Варюш, мы приехали.
  - Что?
  - Идём.
  Трамвай, грохоча механизмами, остановился. Павел помог девушке спуститься и огляделся. Местная архитектура не отличалась от общегородской, район был старый, почти такой же, как тот, где жил Павел. При Хрущёве здесь, как грибы, выросли пятиэтажки с "картонными" стенами, в восьмидесятые их начали заменять на не менее типовые девятиэтажки, но проект быстро забуксовал, а в девяностые заглох окончательно. Здесь была неплохая школа, здесь базировалась одна из известных городских рок-групп, тут же был и один из двух городских музеев.
   - Так, улица Венгерского восстания... А какой дом?
  - Одиннадцать "В". Первый подъезд. Это рядом, через дорогу будет мой двор.
  - Кажется, вижу. Давай руку. Осторожнее, бордюр.
  - Я помню. Чего ты смеёшься?
  - Ну и несёт же от нас наверное.
  Уголки её рта дрогнули и слегка скользнули вверх.
  - А ты не чувствуешь?
  - У меня нос разбит.
  - Они могли убить тебя, - сказала она тише.
  - И тебя. Неужели за тебя никто никогда не заступался?
  - Заступались, конечно. Правда, сейчас это бывает редко. Да и мне обычно удаётся избегать проблем.
  - Ну да. Так, ладно. Самое главное, что ты цела, да и со мной всё не так плохо.
  Варя только улыбнулась в ответ.
  - Вот двор. А, вижу. Одиннадцать "В", вон первый подъезд. Тихо-тихо, сугроб впереди. Ступеньки.
  Они остановились у железной двери с мигающим красным огоньком домофона.
  - Здесь со мной уже ничего не случиться, - сказала Варя, глядя куда-то сквозь Павла. - Паш, можно мне... Я хочу увидеть твоё лицо.
  - Что? - вздрогнул Павел.
  - Поднеси мои руки к своему лицу. Пожалуйста.
  Павел осторожно взял её за запястья и поднёс раскрытые ладони к разбитой физиономии. Тонкие, согревшиеся пальцы мягко заскользили по коже, оставляя за собой приятное, давно забытое ощущение, погладили скулы, губы, колючую щетину на щеках. Павел закрыл глаза и наслаждался лёгкими прикосновениями, будто заглушающими боль и гонящие мурашки вдоль спины. За пальцами он почувствовал тепло ладоней, лёгших на виски и медленно спустившихся к шее.
  - Мы увидимся ещё? - внезапно спросил он, когда её руки опустились. И тут же испугался собственных слов.
  - Паш, я ведь нечасто выхожу на улицу, а...
  - И всё же? Оставь мне свой номер.
  - Хорошо.
  Ещё с минуту-две Павел стоял, поражённый собственными словами, глядя на ещё один вспыхнувший квадрат окна и не в силах собраться с мыслями. Он не решался коснуться лица, чтобы хоть как-то оценить ущерб, хотя холодный декабрьский ветер ужё смёл тёплые следы прикосновений.
  Что-то изменилось. Он чувствовал. И не понимал этого.
  
  ***
  
  Фрейд усматривал в любой патологии, в любой сфере жизни личности сексуальные мотивы. Комплексы психических особенностей, формирующие взгляд и реакцию человека на любое событие формировались с детства, каждое услышанное слово, каждый пережитый момент изменял психику, но всё это происходит на фоне полового развития и последующих нарушений из-за несовершенства сексуальной жизни каждого взрослого человека.
  Когда ищут убийцу, в числе прочего обозначают его мотивы, как движущий фактор, отражающий особенность его восприятия, а значит, личности. Это отчасти помогает вычислить убийцу. Кому выгодна месть? Кто к ней склонен? С серийными убийцами интереснее. В этом случае мотив - одна из главных характеристик убийцы. Зачем он убивает девушек, схожих по какому-то признаку или вообще без разбора? Что он оставляет на память и зачем? Он испытывает оргазм, наблюдая, как глаза жертвы замирают, его привлекает лишь ситуация? Может они напоминают ему кого-то? Невольно начинаешь понимать, что простое соитие - ничто по сравнению с тем, что может твориться в чьей-то голове.
  А если такой мотив не выходит углядеть?
  Павел тряхнул головой, пытаясь собраться. То и дело, глядя в темноту мастерской он снова и снова видел её лицо. Растрепавшуюся косу, грязную куртку. И чувствовал, как пальцы касаются его лица, заставляя забыть обо всём. Сердце стучало, грозя проломить грудную клетку. Он чувствовал её запах, и по нервам бежало приятное дурманящее возбуждение, спускаясь в пах.
  Но внезапно всё прекращалось. Лицо девушки растворялось в темноте под стук крови в висках. Он чувствовал, как пульсирует вена на лбу, как внутри черепа, прямо над глазами загорался ослепляющий костёр боли, похожей на мигрень. Словно он сутки на пролёт бился на алгебраическими задачами, едва умея решать их. Он не мог сконцентрироваться ни на чём, и стоило прежним мыслям вернуться, как их тут же вытесняло Варино лицо. Его подсознание вцепилось в глотку основному инстинкту любой живой твари. Невольно натренированное, оно не допускало шага в сторону от прежнего курса.
  Павел закрыл глаза, попытался расслабиться и снова представить лицо девушки, но будто что-то стёрло из памяти её черты. Он пытался поцеловать её, но жар в паху утихал, будто его губы коснулись куклы. И всё же внутри клокотало желание, а мозг дурманили ощущения прервавшегося на миг одиночества.
  Позвонить ей.
  - Маша.
  Она дала домашний номер и номер мобильного - ей нетрудно было нащупать кнопку приёма вызова.
  - Безумова.
  Ещё разок услышать её голос, ощутить холодок волнения и дрожь по всему телу.
  - Жабров. Штейн.
  - Замолчи...
  - Хочешь, я расскажу, что с тобой? Пока хоть что-то соображаешь ты, соображаю и я. Тебя тянет в обе стороны. Естественное влечение к женщине. Ты хочешь её. Когда вы сольётесь, это желание ослабнет, но если ты всё будешь делать правильно, останется кое-что ещё, чувство, связь, похожее на привычку, но более глубокая и широкая, оно по большей части уже порождение твоего подсознания. Она стоит над твоей похотью. Эта связь выросла из желания самца защитить самку от опасностей и посягательств других самцов, но с появлением разума прогрессировало во что-то более впечатляющее. Необычная, сильная и расширяющее сознание штука. Даже кучку дерьма она способна оборотить в цветущую алую розу. То, что называется любовью, единственное счастье для тупиковой ветви эволюции проявится позже. Это когда ты привыкаешь к новому наркотику, глюки исчезают, и вдруг выясняется, что роза действительно роза. Пусть на самом деле она кое-где подсохла, где-то увяла, но это роза. В конце концов, даже увядшая роза прекрасна. Ты ведь сам всё это знаешь.
  Проблема в том, что ото всего это ты отказался, в пользу чего-то другого, что и тянет тебя в противоположную сторону. Ты хочешь снова что-то почувствовать. Что же?
  - Её запах...
  - Нет. Это интересное чувство. Ближе всего к нему восторг, но это не то. Когда солдат носится по полю боя, стреляя во всё, что движется, он не испытывает ничего подобного, он срёт в штаны от страха, а потом, если повезёт, получает за это висюльки. Он вынужден привыкать, но его психика не принимает этого. Ты же что-то испытываешь, кроме стыда и страха. Что-то похожее на грязную радость, на ледяной оргазм, что-то странное. Дело не в мести и извращённом чувстве справедливости. Ощущение власти, которой никогда в жизни у тебя не было. Вспомни детство. Вспомни школу. Вспомни, сколько на тебя кричали, сколько издевались, ты не мог защитить себя, и издевались всё больше. Ты привыкал, но всё реже выходил из дома. Ты начал писать свои рассказики, потому что в них ты мог отомстить всем. С возрастом всё менялось в твоей жизни, где-то ты получал уважение, где-то - признание. А потом ай-яй-яй! Удар с практически неизведанной стороны. Слишком сильный, чтобы сразу привыкнуть. Пошла цепная реакция, только рассказики уже не помогут. А Богом быть хочется.
  - Замолчи...
  Крест замолк.
  - Чушь.
  - Ненависть таких, как ты, рождается одиночеством и глупостью. Осознанием истины, что ты - дерьмо, и твоя личность никому не нужна. Не более. Разве она не улетучилась куда-то после встречи с этой девчонкой? Не заметил, а?
  - Да.
  - Потому и болит голова. Всё снова переворачивается вверх дном. Правда, это раньше тебя ещё можно было окрестить идиотом... А сейчас тебе лучше не знать, что ты есть. Гормон счастья перестанет хлестать, "организм привыкнет к новому наркотику" и ты опомнишься. Делай то, что начал. Всё равно уже не остановишься.
  Боль прошла. Всё встало на свои места, по крайней мере, так казалось. Варя. Ничего страшного. Он позвонит ей. Позже. Не важно, что будет. Такие вопросы могли решить что-то тогда, перед встречей со Штейном.
  Павел закурил и прищурился от попавшего в глаза едкого дыма.
  Нужно собраться. Что там было в кафе? Жертвы. Он оценивал их и искал связь. Что ж. Можно было бы следить за каждым из них, ища точки пересечения, но это уже затруднительно. Тем более, что точек таких может быть много. Ресторанчик, парикмахерская, клуб, просмотрев их внимательнее, можно придумать "общие" места. Виртуозный убийца мог иметь какие угодно мотивы, и не важно, какую форму в них принимает сексуальная подоплёка, он мог быть кем угодно...
  Стоп!
  А вот не кем угодно. Как он открывает щеколды и засовы? Вот он, крючочек. Как? Что есть эта щеколда? Железный стержень. Железный. Магнит. Если собрать мощный магнит, то с шумом и лязгом можно переместить не самую тяжёлую железку даже сквозь металлическую дверь. Только надавить сперва на дверь, чтобы этот стержень не был зажат. Убийца работает тихо. При должной фантазии можно заставит магнит не тереться в поверхность двери, сделав, скажем, мягкую подставку. Замок, судя по всему, тоже открыт тихо. Вряд ли отмычка. Потерянный ключ. Обычно, теряя ключи, люди принимают меры, чтобы обезопасить жильё, значит дубликат. Как сделать дубликат, чтобы при этом будущий труп не заметил пропажи ключа? Или жертвы знали убийцу или...
  Или ключи - его профессия. Нужно сделать копию ключа, сделать ключ под замок, ещё, что, к кому вы пойдёте?
  - Точно, - сказал Павел, прогуливаясь вдоль мольбертов с картинами и выкуривая одну сигарету за другой. - Достаточно выяснить, к какому мастеру хотя бы два человека обращались в последний раз. Версия натянутая, но легко всё проверить. А магнит...
  Информацию о том, как собрать достаточно мощный магнит, легко найти в Интернете, но этой идее мало придти в голову. Устройство должно быть минимально громоздким, приспособленным для тихого использования, и потом, нужно учитывать малейший звук, издаваемой щеколдой и прочее. Он должен знать физику на уровне выше школьного. Версия становится ещё более натянутой, но круг лиц существенно снижается. А если у этого ключника окажется рожа Дворника...
  Для того, чтобы убить Ворошилову, ему понадобилось несколько секунд, войти, ударить, бесшумно испариться прямо под носом её парня. Не такой уж простой этот ключник-физик, совсем не простой. Можно, конечно, попытаться и на него примерить шкуру профессионального ликвидатора, но уж слишком будет отдавать бредом.
  Игра в детективов забавляла Павле не меньше охоты и изматывала так же. Будет, чем заняться до новой акции.
  Павел вошёл в прихожую, не включая свет. Он давно заметил, что чувствует себя гораздо увереннее в затемнённом пространстве, невольно вспоминая о бешенстве. Проходя мимо телефона, он замер, глядя на безмолвную трубку. Холодок снова зашевелился под грудью, Павел фыркнул и сказал в пустоту:
  - Как восьмиклассница перед первым свиданием.
  Рука достала давно заброшенный мобильник. Загудели клавиши. Пошли гудки. Один. Второй. Третий.
  - Алло? - раздался знакомый, слегка искажённый голос.
  Он снова видел её лицо. Сердце барабанило, точно назойливый гость за дверью, но он не слышал даже собственного дыхания.
  - Привет. Это Паша. Помнишь?
  - Да, конечно, - ему показалось, что она улыбнулась, и невольно он улыбнулся сам. - Привет.
  - Не разбудил?..
  
  ***
  
  Холод усиливался с каждым днём.
  Каждое утро Павел чувствовал озноб от давно переставшего действовать снотворного. Бело-синие капсулы исчезали из чёрной банки с жёлтой этикеткой одна за другой, но он всё равно не мог уснуть. Его утро начиналось вечером, когда мелкий сухой снегопад можно было заметить только в свете фонаря. В глотке набивалась слизь от начавшегося насморка и курева. Он открывал глаза, ёжился, снова проваливался в болезненную дрёму, не желая возвращаться в тёмную комнату.
  Вскоре дрёма отпускала, оставляя ком ваты в голове. Ещё час-другой он приходил в себя. Если удавалась связывать мысли - звонил Варе. Она спрашивала, всё ли в порядке, она больше слушала, чем рассказывала. Её голос казался по-детски чистым и искренним, будто Павел стал окном в мир для маленького любознательного ребёнка. Варенька. Чтобы она сказала, если бы узнала, что только благодаря ей ему удавалась сориентироваться во времени и числах? Хотя, чтобы она сказала, если бы услышала о нём хоть толику правды?
  Поиски безымянного ключника откладывались день ото дня. После звонка слабость заставляла его вернуться на диван. Скользящий над полом сквозняк лизал невидимым пламенем ноги, Павел заворачивался в одеяло и смотрел в темноту, прислушиваясь к голосу ветра, врезающегося в стекло. Спустя какое-то время он закуривал, делал чай. Ещё через пару часов нарколепсия снова одолевала его, но заснуть уже не получалось. За окном ночная мгла сменялась поблёскивающими иголочками снега сумерками. Вены точно вздувались, грозя раздавить голову, думать уже было невозможно, лучше было не вставать, потому что ноги подкашивались, хотелось упасть, забыться, но стоило закрыть глаза, как сон снова убегал, точно Морфей решил поиздеваться над ним. Так могло продолжаться до самого вечера, всю следующую ночь.
  Чёрная банка. Капсула. Ещё. Ещё парочку. Он наконец-то терял сознание.
  Бессонница назойливым призраком поселилась в его доме сразу после убийства Жаброва, но тогда ещё удавалось совладать с собой и заснуть полубредовым сном хотя бы ненадолго.
  Время уходило. Он пытался скорректировать биоритмы, выгадать возможность сохранять дееспособность днём. В шкафчике нашлись таблетки кофеина, но одна не давала нужного эффекта. Две-три-четыре отгоняли сон, но вместе с тем его начинало трясти и бросать в пот, пальцы холодели, мозг будто погружался в нафталин, а в глотке застывала тошнота, усиленная постоянным желанием курить. Всё это ещё можно было преодолеть, можно было совладать с внезапными приступами панического страха, но усилившаяся сердечная деятельность давала ещё один не самый приятный эффект. При бессоннице из-за сбоя биологических часов начинались продолжительные запоры. Так вот кофеин, точно щедрый пивовар, с радостью вырывал затычку из бочки. Собственно, беда была в том, что предугадать время этого приступа щедрости было совсем непросто.
  Так или иначе, через некоторое время Павлу наконец удалось выбраться из дома. Не заглянув в почтовый ящик, он быстро вышел навстречу удобно устроившейся над городом зиме. Через четырнадцать с половиной часов почти в каждом доме под бой курантов, сомкнутся бокалы с шампанским, настанет очередной Новый год, многие получат подарки, по большей части не те, что хотели бы получить. Вскоре где-то вспыхнет пожар, куда-то, если очень повезёт, устремиться полиция, чья-то жизнь оборвётся, кого-то найдут наутро, кого-то - весной. Где-то будет звучать радостный смех, а за стеной - слёзы. Большие города, большие дома особенно в такие дни кажутся насмешкой над возвышенными речами о бесценности и значимости каждого человека.
  Ненависть, вызванная одиночеством. Кресту надо меньше болтать.
  В Сети нетрудно было найти адреса нескольких жертв. Врач жил далековато, но военный, домохозяйка, спортсменка устроили свои гнёзда сравнительно недалеко друг от друга. Отметив адреса на карте, Павел получил крупный район, внутри которого, теоретически, и должен был работать ключник. Мастерских нашлось несколько, и это только тех, о которых была хоть какая-то информация в Интернете. Вопрос был в том, как теперь выявить конкурента.
  Павел не решился обращаться к близким жертв напрямую, но, изрядно искривив свою версию, он выложил её в Альянсе, в сообществе, занятым "поисками" убийцы. Особого бурления не возникло, лишь одна женщина написала адрес ключника, к которому они с покойной сестрой ходили незадолго до её гибели.
  Какая-никакая ниточка. Лишь бы сами обитатели Альянса не решились проверить его мысли и не спутали все карты.
  Ключник работал на небольшом рынке в семи минутах езды на трамвае. Уставленный ларьками и полосатыми палатками квадрат бурлил. Пахло искусственной кожей, синтетикой, пластмассой, чем-то пережаренным, алюминием, замёрзшей хвоей. Люди, точно пчёлы в улье, копошились в проходах, что-то искали, кричали, пытались что-то услышать в висящем гомоне. Сбившиеся в стаи бабульки, приехавшие с окраины, в основном не столько ради покупок, сколько от скуки и желания посудачить обо всех грехах мира, оккупировали торговцев снедью; кто помоложе - тащили завёрнутые в газету и полиэтилен елки или судорожно сновали от палатки к палатке, надеясь найти сносный подарок.
  Павел неспешно прогуливался вдоль образовавших периметр ларьков, осторожно приближаясь к мастерской. Вот она вдалеке, белая коробочка с козырьком и стеклом под ним. Дверь, похоже, сзади, ведёт к гаражам за рынком. Отлично. Дворник, если это он, бросится туда, а в тесном пространстве, заваленным мусором и снегом непросто уйти от финки, будь ты хоть чемпионом по всем единоборством разом.
  Почти пришли. Вот он, за ярко раскрашенным трейлером с едва пахнущими цветами.
  Павел остановился и склонился над покрытыми ледяной пыльцой фиолетовыми бутонами. Надо заглянуть в мастерскую так, чтобы его не заметили. Дальше идти рискованно, можно обойти ряд и попытаться взглянуть метров с трёх, но скорее всего он ничего не увидит. Нет... Может поспрашивать других торгашей о нём? Тем же вечером они всё растреплют ему как бы между делом.
  - Здравствуйте. Интересуетесь чем-то? - из трейлера вышла одетая в зелёный рабочий комбинезон продавец.
  - Добрый день, - мягко произнёс Павел, глядя на красное от мороза немолодое лицо. - Что же это вы цветочки на морозе держите?
  - Так они ж искусственные! Натура вон, на витрине! Букетик хотите?
  Варе. Букетик.
  - Ну да, хожу вот, смотрю, у кого что есть.
  - Девушке?
  - Жене.
  - Ой, такой молодой, а уже женатый! Щас ведь гульнуть ещё захочется, а всё!
  Павел вежливо улыбнулся.
  - Будет вам. Я просто хорошо сохранился. А гулять надоело, тем более, что женат я давно и не жалуюсь, надо заметить.
  - Это сколько же вам?
  - Двадцать семь. Кстати, не подскажите мне ещё одну вещь? Мне нужно сделать дубликат ключа, сказали, у вас тут мастерская есть, а вот что-то не найду никак.
  - Так вот же, - цветочница кивнула на коробку.
  - А не знаете, хороший мастер? А то у меня и помимо дубликата работа есть, нужен профессионал.
  - Да! Валерия Петровна раньше токарем работала, щас вот позакрывали заводы-то, она и пошла сюда. Ни одной жалобы ещё!
  - Вот как, - Павел развернулся и зашагал к мастерской. - Спасибо.
  - А букетик?! - крикнула вслед торговка.
  - Заверните пока. Две чёрные розы.
  Должно быть, она что-то переспросила, он не слышал. Справа из-за трейлера появилось окошко под вывеской "Ключи от ваших проблем". Девчушка в бирюзовой курточке с капюшоном передавала деньги в руку полной смуглой даме и узкими поросячьими глазками за защитными очками.
  Да. Прирождённая убийца. Даже финка не нужна, можно просто упасть на жертву.
  Оставалось ещё пара мастерских, но каждый шаг давался со всё большим трудом. По телу бежали мурашки, смыкаясь ледяной сетью на мозге, предвещая нешуточный озноб и замёршие ноги. Нужно было вернуться, выпить красного чая и лечь спать. Не проспать бы полночь, чтобы тут же позвонить Варе. А не купить ли подарок? Почему нет? Сходить и сделать девушке приятное, лучше, чем бродить по квартире старой художницы и упиваться мыслями о собственном одиночестве.
  Скрипку. Новую скрипку.
  Он заглянул в кошелёк. От денег Дворника осталось меньше половины, но можно поголодать месяц, не в первый раз. Ради Вари, почему бы нет? Курево подешевле и еда попроще, как в старые недобрые времена. Ради одной улыбки в тот момент, когда она возьмёт в руки пахнущий деревом новенький инструмент. Ради одной улыбки, как когда-то давно. Самому смешно, и только быстрее становится шаг. До ближайшего магазина было порядочно, но Павел шёл, всё больше дрожа от холода и химикатов, как будто там впереди его ждали Врата Рая и приклонивший колено архангел. Ветер дул в лицо мелкими остренькими льдинками, заставляя слезиться глаза. В каком бы направлении он не шёл, ветер дул в лицо, сводя мышцы, но Павел не замечал этого, прикидывая, чтобы ещё купить к скрипке. И ведь нужно ещё угадать с размером инструмента. Нет, тут проще, он помнил габариты чехла. Главное - не перепутать с альтом.
  "Silver music" скрылся в одном из дворов, в подвальчике, как и магазин, где работал Ежов. Только вместо ружей и винтовок на стенах висели разномастные гитары, в центре помещения окружили барабанную установку синтезаторы, у кассы поблёскивали духовые, в углу за пультами и прочей аппаратурой темнели чехлы. Посетителей можно было пересчитать по пальцам. Сам Павел, высокий школьник с распущенными сальными волосами, любующийся на электрогитару с длинными чёрными стрелами, и вошедший вслед за Павлом мужчина, тут же отошедший к клавишным.
   Пришлось довериться мнению консультанта и житейскому принципу "чем дороже товар, тем он лучше". Для неискушённого Павла эта скрипка была просто красивой деревяшкой, чёрной, идеально гладкой, с серебристым узором на деке. На предложение опробовать покупку он ответил вежливым отказом, но несколько трелей, сыгранных консультантом, вселили уверенность в качестве инструмента.
  На обратном пути Павел заглянул в сувенирный магазин у ближайшей автобусной остановки. Тут могли упаковать и обвязать подарок, тут же был и таксофон. Монетка звякнула в аппарате, заскрипел диск.
  - Да?
  - Привет, Варюш.
  - Паша? Привет! С наступающим тебя!
  - И тебя тоже, принцесса. Как ты там?
  - Да всё хорошо. Помогаю дедушке наряжать ёлку. Как всегда, всё в последний момент, - она засмеялась.
  - Как думаешь встречать Новый год?
  - Дома. Бабушка с дедом собрались уйти к родственникам после двенадцати, а я отказалась. Не хочу в такой холод идти куда-то.
  - Уделишь мне немного времени? У меня для тебя подарок.
  - Паш... Зачем? - спросила она внезапно поникшим голосом.
  - Что?
  - Зачем подарок?
  - Хочу сделать тебе приятное...
  - Не надо.
  - Варь, что за глупости? - он почувствовал неприятную тяжесть в груди. - Я...
  - Послушай, Паш. Я очень благодарна тебе. Ты очень хороший, я знаю. Правда. И я всё понимаю. Но... Я встречалась с парнями. Разными. Кто-то был старше, кто-то младше, один умнее, другой наглее. Даже не видя их, я чувствовала, что они хотят. Мужчину легко раскусить.
  - Варь...
  - Послушай, пожалуйста. Ведь это здорово, иметь слепую девушку. В сексе можно обойтись и без зрения. Она не изменит тебе, потому что не нужна никому кроме тебя. Удобно, правда? Были те, кто пытались добиться "серьёзных отношений", но со мной не получится куда-то сходить, мной не похвастаешь перед друзьями, и от меня быстро устаёшь. Был один, который говорил, что хочет в дальнейшем семью. Только и семью со мной создать непросто. Я не привыкла ни к красивым словам, ни к восторженным обещаниям. Мне трудно дарить ласку и заботу, трудно принять чужую, потому что для меня в этом есть что-то от жалости. А мне не нужна жалость. Я не знаю, как живут другие в похожем положении, но мне в один прекрасный день надоело всё это. Надоело слушать, как люди, с которыми я рассталась, и которые говорили, как сильно они любят меня, кричат, какая я сволочь и какое у меня самомнение. Какой я неполноценный урод, который хочет неизвестно чего. Паш, мне нравится с тобой общаться. Очень. Но я не хочу, чтобы снова всё... И не надо никаких "принцесс" и никаких подарков, хорошо?
  - Варя, - сказал Павел, ощущая, как сердце начинает колотиться быстрее безо всякого кофеина и мысли рождаются, точно готовый текст, - а теперь послушай ты меня, и, пожалуйста, не перебивай. Ты говоришь, что не можешь дать ласку и заботу? Варь, я не помню, что это. Жалость? Я не помню, что это. Удобно иметь слепую девушку? Удобно, Варь. Я не знаю, с кем ты была, и не хочу знать. И не хочу знать, что тебе говорили и обещали. Мы знакомы считанные дни, но я привязался... нет... хотя пусть. Знаешь почему я привязался к тебе так быстро и, поверь мне, сильно? Ты не представляешь, сколько я был один. Друзья? У меня нет друзей. Всю жизнь я кому-то верил, не лгал, ничего, но те, кого я называл друзьями и те, кому я шептал "люблю" постепенно отдалялись и уходили из моей жизни, а я не понимал, почему. Я хочу, чтобы... Чтобы это закончилось. Чтобы я был кому-то нужен, чтобы кто-то был нужен мне. Чтобы меня кто-то любил, чтобы я кого-то любил. И всё. Ты спросишь, почему ты? Может, потому что, ты сама хочешь того же? Ведь хочешь, верно? Ты не хуже меня знаешь, что такое одиночество.
  - Паш...
  - По-твоему лучше поверить, что мир - дерьмо, извини, и забиться в уголок, отбиваясь и от кулака и от протянутой руки?
  Она молчала. Через некоторое время Павлу надоело ждать.
  - Я зайду в час, может чуть позже, хорошо?
  - Ладно, - ему показалось, что она даже не прошептала - прохрипела это слово.
  - Я не сильно тебя отвлекаю? - облегчённо спросил он.
  - Да нет, недавно звонил мой учитель музыки, спрашивал, всё ли в порядке. Расстроился из-за скрипки, обещал поискать мне что-нибудь, но, боюсь, в оркестре сейчас туго с лишними инструментами, а хорошая скрипка порядочно стоит.
  - Ничего, думаю, это можно решить.
  - Ты сейчас домой?
  - Да, плохо спал ночью. Подремлю часов до одиннадцати и начну потихоньку собираться к тебе. Прости, мне надо идти, - продавец уже обернула коробку со скрипкой в блестящую тёмно-синюю бумагу и обвязала лентой.
  - Хорошо. Пока.
  - Я...
  - Что?
  - До вечера. Целую тебя.
  Она положила трубку. Павел расплатился, вышел и, прислонившись к столбу с расписанием, закурил. Руки тряслись от холода. Химикаты и нахлынувшее нервное напряжение не добавляли стойкости. Дым казался вязким и будто застревал в глотке, создавая отвратительный привкус. Наверное, стоило ожидать чего-то подобного от неё. Хотя, наверное, всё-таки хорошо, что этот разговор состоялся сейчас, а не через месяц-другой. Судя по всему, ему удалось пробить выстроенную девушкой стену.
  "Организм привыкнет к новому наркотику, и ты возьмёшься за старое". Ну и пусть. Молчи, железка, к чёрту всё и всех.
  Крест молчал. Автобус пришёл с опозданием, и ещё полчаса Павел дрожал в промёрзшем салоне, осторожно обняв коробку. Он не смотрел в почти полностью скованное ледяными еловыми ветвями окно, медленно приходя в себя. Проклятые таблетки завели сердце так, что он до сих пор ощущал скачущее по нервам волнение. Ноги сами вынесли его из автобуса, Павел, не замечая дороги, шёл из двора во двор, очнувшись лишь у своего подъезда. Задержавшись у двери, он заглянул в ящик. Очередная записка.
   Соскочишь - убью Варю.
  - Убьёшь - не рассчитывай на меня, - процедил Павел, но не решился написать это.
  Нельзя рисковать. Он лишь инструмент, отмычка, нельзя рисковать ни собой, ни, тем более, Варей. Только не она. Почему, интересно, он зашевелился? Так хочет держать его в узде, что реагирует на любое новшество в его жизни. Отдаёт какой-то неуверенностью. Что такое, Дворник? Что-то идёт не так, как ты хочешь, и ты боишься потерять контроль?
  Павел смял записку и быстро вошёл в квартиру.
  А если вдруг он сможет остановиться? Как защитить Варю от Дворника, от всего того, что он сделал за эти месяцы? Охота, эффект Бога, ощущение власти и вкус мести. Господи...
  Чайник вскипел быстро. Чай терял свой вкус, попав в пересохшую глотку, Павел обжигался, делая большие глотки, но согреться не удавалось. Он что-нибудь придумает. При желании можно достать хорошую сумму, взять Варю и уехать как можно дальше. Или лучше покончить со всем. С Машей, с Шугартом и с Дворником. Со всеми, кто мог или стремился знать лицо неумелого, но жестокого убийцы. Всех, кто решил сломать его жизнь в ответ.
  С этими мыслями Павел поставил будильник и, не принимая снотворного, лёг на диван. Холодно. Дрожь. Он поёжился и закрыл глаза.
  
  ***
  
  Холод. Бежит по всему телу, как будто кровь отхлынула от конечностей.
  Будильник не звонил. Павел повернулся на другой бок, но холод не давал ему уснуть. Глядя в темноту своих век, он медленно дышал, пытаясь унять вдруг заколотившееся сердце. Какого чёрта опять? Тихо. Очень тихо, значит, он не проспал. Город превратиться в поле красочного боя только после двенадцати. Волнение, дикое волнение. Неудивительно. Нужно, чтобы Варя почувствовала, полюбила его заботу, нужно дать ей настоящее тепло, чтобы она не захотела прощаться.
  Просто волнение. Он глубоко вдохнул неподвижный воздух своей квартиры. Пыль. Старые масляные краски. Давно не стираная одежда. Гуталин. Он же забыл купить гуталин. Тогда...
  Павел открыл глаза.
  В этот же миг его рука коброй рванула вверх, пальцы вцепились в очерченный слабым уличным светом рукав. На фоне незашторенного окна мелькнуло что-то тёмное, Павел схватил подушку и ткнул ей наугад, закрываясь от противника. Что-то глухо ударило о набитый перьями мешок. Звук мгновенно рвущейся ткани.
  Запах гуталина рвался в нос.
  Павел отбросил подушку и поймал вторую руку невидимого в темноте незнакомца. Тот вскинулся, но тут же рухнул на колено. Поскользнулся? Не важно. Павел с силой прижал согнутые ноги к спинке дивана, выворачиваясь всем телом, и оттолкнувшись, нырнул в темноту. Что-то ужалило его щёку налету, он не успел почувствовать боль. Рука противника металась, точно взбешенная крыса, пальцы разжались, и в эту секунду освободившийся кулак врезался в бровь Павла.
  Что-то твёрдое касалось его второй руки, что-то плоское и твёрдое. Худая, одетая в резиновую перчатку кисть огромным пауком вцепилась лицо. Запах гуталина перебил более сильный, знакомый. Тальк. У него на руках медицинские перчатки.
  Он где-то слева, закрыл собой светлое пятно окна. Павел отпустил руку нападавшего и, упершись одной ногой в диван, что есть силы, ударил второй в темноту. На фоне окна опрокинулся тёмный силуэт. Звякнула о пол пепельница. Павел перекатился на живот и, зачем-то пригнувшись, бросился вглубь комнаты. Руки судорожно заскользили по старым шершавым обоям.
  Выключатель. Где этот чёртов выключатель?!
  Не единого звука, лишь его частое дыхание. Справа должен быть стол. Щёлкнули задетые клавиши. Павел схватил клавиатуру, вырывая провод из системного блока, и с силой рассёк воздух. Инерция увлекла руки следом, но импровизированная дубина задела только стену. Он замер.
  Тихо. Ни звука, только соседи что-то оживлённо обсуждают за стеной.
  Всё оружие за картинами в мастерской. Не добраться, одно неверное движение, один скрип, и короткий клинок вопьётся в его тело, за одним пропущенным ударом посыплются ещё. Он ведь знает, где Павел. Ещё есть пара секунд, наверняка есть. Рука почти касается стола, значит выключатель выше и правее. Прямо за ним, точно за головой. Короткий разворот и пальцы ощутили гладкий пластик.
  Он замахнулся раньше, чем глаза успели различить что-то кроме чёрной фигуры в полуметре от него, раньше, чем длинная рука сделала выпад. Клавиатура с треском разбилась о голову незнакомца. Миг замешательства. Достаточно, чтобы бросится вперёд, перехватить поднимающуюся руку и направить нож нападающего ему же в лицо. Достаточно, чтобы успеть ударить под колено и полететь вслед за падающим противником, навалившись всем весом на вооружённую руку.
  Пронзительно запиликал будильник. Павел сполз с затихшего тела и прижался спиной к столу, неотрывно глядя на чёрную фигуру. Тёмный спортивный костюм, выглядывающий из-под старой облезлой кожаной куртки. Одетая в медицинскую перчатку рука крепко сжала вошедшую в ухо финку. Лицо. Измождённое бледно-серое лицо, будто вырезанное из дрянного дерева неумелым скульптором. Длинный кривой нос между огромных бесцветных глаз. По ввалившимся щекам скользила тёмная струйка. Это же он зашёл вслед за Павлом в салон музыкальных инструментов.
  - Лыков, - прошептал Павел. - Я же видел твоё фото в институте. Доктор наук. Тебя выкинули, когда объявился профессор из столицы. Когда мы жаловались, что еле тащим физику, старшики говорили, мол, радуйтесь, что у вас не Лыков. О твоих странностях легенды ходили. Сукин ты сын.
  Поверх блестящих сапог были натянуты шерстяные носки, из-под которых выглядывали прозрачные пакеты. Ни единого следочка, а при должной сноровке - ни звука. Бесшумный и быстрый. Его сорок с лишним лет компенсировал энтузиазм.
  Павел снова погрузился в карманы. Две объёмистые карты памяти, такие используют в фотоаппаратах или видеокамерах. Урод снимал всё на видео. Вот она, на подоконнике. Дорогая, с ночным режимом съёмки. Рядом завёрнутый в мягкую ткань, лежал обмотанной проволокой кусок металла, с привязанной батарейкой и медными пластинками. Из кармана появились перочинный ножик и клочок бумаги с напечатанным текстом.
  Возможно, ты увидишь его завтра в подъезде дома, который я назвал. Дворник.
  Он не мог вдохнуть полной грудью. Холодные ладони вспотели.
  Дворник. Он же предполагал что-то такое. Что что-то не так. Зачем? Ясно одно. Натравить одного на другого. Один выживет, и его можно шлёпнуть самому. Или просто вызвать...
  - Беги отсюда! - вдруг закричал Крест. - Беги, пока не появились легаши!
  Павел тут же вскочил. В рюкзак полетел кошелёк, набитый оставшимися деньгами, банка таблеток, какие-то мелочи - он едва понимал, что происходит, повинуясь коротким стучащим в мозгу мыслям, не задумываясь ни на секунду. Он не помнил, как, помедлив, запихнул в чехол от синтезатора винтовку, как покидал следом детали автомата, как швырнул патроны в рюкзак. Что-то схватил в холодильнике, нашёл какой-то хлам в столе, потом выбросил его, сменив на едва влезшие во второе отделение свитер и джинсы. Вдруг выкинул две коробки патронов, испугавшись, что рюкзак просто лопнет, оказавшись на спине.
  Только успеть, быстрее, быстрее! Сколько прошло времени? К чёрту время! Одежда. Он натянул двое штанов под джинсы, две кофты, помедлив в прихожей, схватил старую тёмную куртку, путаясь в шнурках, наконец, надел армейские ботинки. Лямки впились в плечи, но тут Павел сбросил рюкзак и бегом вернулся в комнату. Камера Лыкова и карты памяти.
  Скрипка. Сам не зная, зачем, он схватил скрипку, с трудом надел рюкзак. Одной рукой схватил чехол с оружием, другой - коробку с подарком и выскочил в подъезд. Пролёт. Площадка. Пролёт. Площадка. Заскрипел снег, мороз ворвался в рот, кусая глотку, но он бежал, не оглядываясь по сторонам, бежал со всех ног, подгоняемый пульсирующим с сердцем страхом, боясь увидеть за спиной синие огни полицейских машин. Или Штейна. Ежова. Жаброва. Безумову. Их лица стояли перед глазами, и он нёсся вперёд задыхаясь, оставляя за собой мгновенно исчезающий хвост пара, будто они Дикой охотой настигали своего убийцу.
  Фонари исчезли. Хрипло задыхаясь, он остановился. Деревья. Тёмные скелеты деревьев на фоне огней старых домов, окруживших парк.
  - Куда? - выдыхал Павел. - Куда?! Скажи что-нибудь!!!
  Сирена. Скорая? Пожарные? Полиция? Сюда? Или ему кажется? Приближаются?
  - Беги! Беги, твою мать!
  Слизь из носа забивала горло и с каждым выдохом вылетала на лицо. Павел бежал, падая, ударяясь лицом о затвердевший снег, чувствуя льющуюся за ворот кровь из пореза на щеке, бежал, не в состоянии думать. Глаза застилали морозные слёзы, но сквозь них он видел их лица, жмурился, опять падал, врезался во что-то или кого-то, похожий на кладбище парк уступил место разноцветному пламени, треск деревьев - шквалу неразличимых звуков.
  Темнота - переулок. Улицы - прочь с улиц, дальше от огней, дальше от голосов. В темноту, во двор, в проулок!
  - Варя. Варя. Варя.
  
  ***
  
  Тёплая вода ласкала руки, напоминая о весеннем солнце. Ласковых, уже окрепших лучах, отгонявших даже мысли о холоде и страхе. Тепло-тепло, как если бы Варя взяла его руки в свои. Варенька. Не хотелось думать о том, как она могла перепугаться. Что скажут её родные, найдя у своей двери нарядную коробку с заткнутой за ленту мокрой, покрытой расплывшимися алыми отпечатками запиской? Она не звонит. На мобильный всегда звонил только он, а список вызовов старая, обкастованная системными ошибками трубка не сохраняла. Только бы она не позвонила на домашний. Либо никто не возьмёт, либо... "Здравствуйте, капитан такой-то. С кем я говорю? Ага. Ого. А вы знаете, в чём ваш друг подозревается?". Может вообще не стоило улепётывать? Паника от неожиданного нападения, подогретая внезапно открывшимися обстоятельствами. Даже если полиция уже неслась к его дому, не стоило так поступать с Варей. Как теперь выкручиваться? Господи...
  - Разберись для начала с опасностью, - прошипел Крест. - Хорошо, хоть додумался квартиру не поджигать.
  - А? - раздался и коридора играющий надрывными нотками голос. - Чё ты?
  - Да так, рассуждаю вслух. Сэд, где у вас мыло?
  В шикарной, будто недавно пережившей профессиональный дорогостоящий ремонт ванне не было вообще ничего. Пустая полка на фоне идеально подогнанной мраморной плитки, джакузи у стены, кран, душ, белая раковина, и зеркало над ней. Не было даже полотенца.
  - Нету, - раздалось за спиной. - Хмырь куда-то сбагрил.
  Павел поднял глаза к зеркалу и слегка поморщился. Сколько лет они знакомы, а он никак не мог привыкнуть. Из-за его плеча выглядывало лицо, больше похожее на туго обтянутый кожей череп. Оно могло бы выглядеть даже естественно, даже мужественно, если бы от уголков рта не тянулись к шее изогнутые бардовые шрамы со следами грубых стежков, сделанных не врачом и не хирургической нитью. Бровей не было. Вместо них лоб рассекали ещё два широких вертикальных шрама, сделанных, должно быть бритвой, чьи лезвия скорее сорвали, чем срезали кожу и часть плоти. Все вместе они образовывали на лице жуткое подобие грустного смайлика из знака равенства и скобки.
  Хмырём он называл брата-близнеца. Мерри. Его шрамы у рта были ещё грубее, похожие на ветви и уходили вверх к ушам, рисуя уродливую улыбку. Эти шрамы появились у Смайлов незадолго до того, как их вышвырнули из института. Они не понаслышке знали о ломке, но настолько долго братцы без ширева ещё не оставались. Корчась от дикой боли, как если бы их скелеты вспыхнули и решили вырваться вон из плоти, они рвали обои, швыряли оставшиеся вещи, бросались друг на друга, как бешенные собаки. То хохоча, то вопя в припадке, они порезали друг другу лица. Павел не знал, кто зашивал их и останавливал кровь. Не врач, это точно. И не сами, потому что наверняка в те минуты валялись с ослабленными жгутами и оставшимися в венах шприцами, постанывая в героиновом экстазе.
  Они сразу начали с тяжести, как только их родители покинули страну и переехали в Италию, оставив уже взрослым братьям трёхкомнатную квартиру в центральном районе города, капитал и свои надежды. Наверное, даже их единственную фотографию теперь уже было не найти. Интересно, что они почувствуют и выскажут, если вдруг решат навестить сыновей? Впрочем, вопрос скорее в том, доживут ли Смайлы до этого дня.
  Он никогда не понимал, как и почему ванная всегда оставалась пустой, но безупречно чистой. Выходя из неё, Павел попадал в тёмную пещеру с покрытыми какой-то засохшей дрянью стенами, шуршащим и скрипящим под ногами мусором. Люстр давно уже не было. На их месте агонизировали одинокие лампочки с едва испускающими оранжевый свет вольфрамовыми нитями. Пустые комнаты наполнял запах гнили и чего-то синтетического, каких-то лекарств и препаратов. В огромном зале островами в море смятого мусора плавали три матраса. В углу на изрезанном и ободранном столе стояли два компьютера, покрытых липкой дрянью цвета детской неожиданности. Удивительно, но даже в сильнейшем припадке близнецы скорее убили бы друг друга, чем променяли свои машины на ширево. Тем более, оставленный родителями капитал ещё существовал, а пропажа имущества объяснялась лишь тем, что далеко не всегда Смайлов вообще пускали в банк. Только Герыша это мало волновало.
  Героин они полюбили не слишком давно. До окончания Павлом института они предпочитали хорошую компанию и солидную дозу экзотического гостя из Мексики - мескалина. Трудно сказать, почему Смайлы вдруг предпочли отшельничество и афганскую смесь. Скорее всего, потому что всю хорошую компанию вместе с прежним поставщиком забрал Кондрат. В своё время Маша с большим подозрением относилась к дружбе Павла с близнецами. Хорошо ещё, она не догадывалась, что в этих обжитых насекомыми кучах вполне могут валяться чьи-нибудь сгнившие или мумифицированные останки. Она считала их обычными наркоманами и напрасно. Это были совсем не обычные наркоманы, иначе бы даже Павел не водил с ними дружбы. Смайлы были живучи, феноменально живучи, они отправляли других на тот свет теми дозами, от которых их едва "бросало на трип". В их убитых изнутри головах непонятным образом сохранялись установки, против которых они не смели пойти. Не продавать компы. Беречь ванную. Не красть вещи Павла, если он представил их.
  Забавные глупости, от которых начинало сосать под ложечкой, если зайти в эту квартиру и познакомиться с хозяевами. Один смешок, и ты даже не заметишь, как спица войдёт точно в твой слуховой канал. Или по горлу полоснёт что-то ржавое и острое. Или... Посторонний мог придти сюда только за ширевом. Или умирать.
  Павел посторонним не был. Остановившись и уняв накативший приступ кашля, он, давя вопли Креста, добрался до дома, где жила Варя. Было уже около часа. Дурак, идиот, потом он готов был разбить голову о стену, порезать руки от злости на самого себя. Нужно было дождаться, пока уйдут бабушка и дедушка, придти к Варе, наплести что угодно, что те два ублюдка решили отомстить, но он отбился. Убедить девушку, что всё хорошо, просто ему нужно уехать на время, но он будет звонить... Вместо этого быстро настрочил записку, тут же намокшую от тающего снега, пота, крови, и оставил её вместе с подарком у двери. Идти было некуда, когда одумался - поздно было что-то предпринимать. И он пришёл сюда.
  Натужно гудели кулера системных блоков. Один из мониторов испускал бледный синеватый свет, освещая лицо, если это можно было назвать лицом, Мерри. Такого же худого и сизо-белого, как и братец.
  - Надолго к нам? - проговорил он, едва разделяя слова.
  - Ещё не знаю. Так, вроде все вещи предъявил...
  - Не возьмём, - смех Мерри больше походил на шипение.
  Павел опустился на один из матрасов и вытянул ноги, гоня ступнями волну покрытых пылью бумажек, упаковок, использованных шприцов и прочего хлама.
  - Слил кого? - промычал севший за свою машину Сэд.
  - Нет. Просто возникли серьёзные проблемы.
  - Машенька троллит? Держит за лжеца и девственника? - они зашипели.
  - Машенька давно сменила команду.
  Шипение в ответ.
  - Еда есть?
  - Успеем. Не сиди, как монашка перед концом света... Как монашка, - Сэд зашипел, быстро щёлкая мышкой. - Ширнись.
  - Успею.
  - Школоло воевать вышло, гляди, Хмырь! - воскликнул Сэд.
  - Во что рубитесь? - спросил Павел, с облегчённым вздохом ложась на матрас. Тело ломило, позвоночник приятно хрустнул, избавляясь от ноши. Казалось, он чувствует, как кровь бежит по сосудам, как работает каждый орган, восстанавливая уставший организм, как оттягивает лёгкие скопившаяся смола. Как будто прямо под ними ползают ледяные слизни. Павел закрыл глаза, стараясь прогнать липкое навязчивое чувство, цепляющееся за каждый нерв острыми шипами. В голове вместе сердцем стучало одно и то же. Что теперь делать? Господи, что теперь делать?
  Почему "Господи"? Сколько презрительных слов о нём было, а теперь он готов умолять о помощи кого угодно.
  - Фейл, - сказал Мерри. - Где твои собаки бегали?
  - Побочку сливали. Давай ещё. Эу, Лэйн! - чем Павел в их глазах походил на маленькую школьницу из сериала?
  - Что?
  - Расскажи, отчего жмёшься так. Я ведь помню, ты так пришёл однажды, даже плакал тихонько. А потом пропал.
  - Сказал же, проблемы.
  - Прими ислам.
  - Не смешно.
  - Совсем нет. Расскажи, а то станешь героем ненароком.
  - Девушке одной... В общем наговорил плохого. Не знаю, как выкрутится, тут извинения не подходят.
  Они зашипели.
  - Девушке. Плохого. Что дальше? Фунту девушка сказала плохое. Он взял и ушёл к Кондрату. И что? Минаре, до того, как она залилась к нам, тоже "говорили плохое". Она ныла всё время, ей это не нравилось. А потом иногда даже по-фасту прекращала. Она поняла, что ноешь - солнце светит, только сквозь слёзы кажется, что не кошерно. Не ноешь - солнце всё равно светит. Солнцу пофиг. И всем другим пофиг. И тому, кто плохим блюёт в тебя - тоже пофиг. Ты ноешь и сливаешься, потому что думаешь, что всё не так. Минара поняла, что тебе тоже должно быть пофиг, иногда даже тогда, когда в другого кто бросил плохим. Помнишь Минару, Лэйн?
  - Помню. "Пофиг", "не пофиг". Скажи лучше, почему она тогда к вам пришла?
  - А она сначала пришла, а только потом поняла, - это было уже не шипение, что-то похожее на карканье. - Она ведь в целом была не в системе. Так, поширялась, да сделала золотой укол.
  - Ну да, это у вас вечная зима. Слушай, как вы тут живёте?
  - Хорошо. Стены хорошие, даже не залить никого. И сольётся тут кто - никто не услышит. Им, как солнцу. Если не их сливают. Так полюбас кто-то знает, что тут яма. Чё за диспансер у тебя? Как абрикос при вате. Не хочешь ляпать, у нас и пыль есть. Ты ж дома!
  - Хорош, Дед Мороз. Выпивка есть?
  - Ширнёшься и заправишься вдогонку, сливорез. Погоди, щас набьём одному свистоперделок в говносброс.
  - Ширяйтесь без меня.
  - Когда угощают, то невежливо отказывать. Уймись, я твои меры помню.
  Павел промолчал. Молчал и Крест. Они ведь - одна сторона медали, оба знали, что будет. Близнецы могли намешать такого, что ширнёшься и провалишься в ласковую пелену, будто и не бывает ни боли, ни обиды, ни злости, ни страха, ни раскаянья. И ведь когда проснёшься, ещё будет шанс уйти. А ещё они оба знали, что с каждым разом получалось всё труднее. Нет, стоп. У него есть мобильник, нужно позвонить Варе. Нужно всё объяснить.
  Что сказать? Он помнил текст записки наизусть.
  Варюш, прости, что поступаю так. Не волнуйся, принцесса, всё будет хорошо, я всё объясню, только не волнуйся. Надеюсь, тебе понравится подарок. Милая, прошу, не строй догадок, я вернусь к тебе и всё объясню. Я люблю тебя. Твой Паша.
  Утверждено водой и кровью. Ну почему он тогда ни черта не соображал?! Что она будет думать, когда ей прочтут это, что она скажет своим? Позвонить и сказать, он не мог ничего придумать, да что сказать? "Я попал в историю. Любимая, я тут убил кое-кого, а после этой ночи на меня могут ещё кучу трупов накинуть. Где я? Я тут у двух друзей наркоманов". Хоть хохочи, хоть плачь. Если до неё доберётся полиция... А если Дворник? Надо что-то делать. У него в квартире труп. И Лыков не похож на званого гостя. И ведь отпечатков пальцев Павла нет на ноже. И вообще в доме нет ничего, что могло бы выдать его. Итого, если Шугарт не ведёт своё расследование, а Маша вполне могла попросить у любовничка помощи, ключник мёртв. И единственная угроза - это Дворник.
  Давай, давай, качай.
  Что есть на Дворника? Он вёл переписку и с Павлом, и с Лыковым. К каждому нашёл подход, каждого явно и неявно заставлял плясать, как ему нужно. Зачем? Натравить одного на другого, если всё это не просто предположения, зачем? Третий в схватке? Разделяй и властвуй? ФСБ? Какая-нибудь "Белая стрела"? Куда проще пригнать спецназ и взять обоих, обрадовав горожан и начальство поимкой аж двух опасных преступников. Кстати про преступников, Павла ведь никто не в чём даже не подозревал. Никто даже не допрашивал, он превосходно всё рассчитал.
  Дворник, Дворник, как же он тогда нашёл его? Что он говорил про общие цели?
  - Где-то я видел эту рожу, - пробормотал Сэд.
  - Какую? - отрешённо спросил Павел.
  - Кто такие Шугарты?
  - Если те, о ком я думаю, то один из них - новая любовь уже не моей Машеньки. Алексей Шугарт.
  - Плохого она трахаря себе выбрала.
  Павел лишь хмыкнул в ответ.
  - Хмырь, Лэйн, зацените новостную ленту. Локки говорит, что эту "новую любовь" обвиняют в организации заказных убийств.
  - Чего? - Павел быстро подошёл к Смайлу.
  На мониторе красовалась страница Альянса, вернее, сообщества, возглавляемое неким Локки. Близнецы давно послали бы все социальные сети подальше, эту в том числе, если бы не этот Локки. Пользователь позиционировал себя, как профессионального журналиста, использующего нетрадиционный подход к делу. По словам Смайлов, он постоянно разживался "сенсациями", от которых близнецов "бросало в хаханьки и гиганьки". Иногда этот Локки всё же выкладывал подтверждённую информацию, и тогда это действительно становилось сенсацией. Сейчас на странице сообщества красовалась наполовину прослушанная Сэдом аудиозапись трёхминутной свежести. Из динамик полился быстрый, прокуренный, но наигранно лукавый голос комедийного радиоведущего:
  - С Новым годом, моё почтение всем и каждому. Не хочу отрывать вас от пойл и закусок, поэтому сразу к делу. Сын известного предпринимателя, известный нам всем своей вечно мелькающей в газетах физиономией Алексей Шугарт, возможно, в скором времени будет обвинён в организации заказных убийств лиц, пока неизвестным образом связанным с ним. Не далее, чем двое суток назад в собственной квартире был обнаружен труп некоего Карла Ивальзе, одинокого безработного мужчины, в моём голопузом прошлом неплохой такой фокусник и акробат, выброшенный на улицу в нищие девяностые. Связь, ну? Внимание: в логове упомянутого пассажира нашлась целая серия видеозаписей потрясающего содержания, кои вы можете увидеть ниже. Людям слабонервным они не рекомендуются, потому как это откровенный, ничем не прикрытый снафф, на них, внимание, шок! Записаны похождения таинственного убийцы, проникающего ночами в квартиры мирно спящих граждан и тыкающих несчастных финским ножом, помните такого? И Боже мой, угадайте-ка, кто же этот психопат? Информация старовата, а почему, почему? Потому что впереди ягодка. Выродок был найден привязанным к стулу, имел следы пыток на теле и убит собственным ножом.
  Да вот незадача: не нашлось ни камеры, ни ножечка, не понятно как маньяк-социопат открывал закрытые на засовы двери, как добился бесшумности. Где, где, где, где, где? Где всё это? Боже, храни моих информаторов и дай мне совести при оплате их труда. Сегодня час назад, в одной из квартир в микрорайоне "С" был найден труп мужчины, закутанный в одежды, снаряжённый свистоперделками того самого Папы Карло, настрогавшего столько холодных Буратин. Кто этот субъект на фото ниже? Ну же, ну же, студенты, вспоминайте такого доктора Лыкова, исчезнувшего с простор наук и образования, зато неоднократно замеченный рядом с господином Шугартом. И всё бы хорошо, только именно его опознала соседка покойного Карло, именно его она встретила в день смерти маньяка у его квартиры. Правда, на момент опознания он был ещё жив. Не иначе, добрый доктор из любви к студентам и миру в целом подался в ликвидаторы к дяде Лёше. Так чем же насолили Папа Карло и обитатель помянутой квартиры в микрорайоне "С" Павел Д"Арне, прости, Господи, господину Шугарту? И неужто паренёк, взявший эту бесподобную фамилию, не хуже Папы Карло? Ждём новой информации и молчания полиции. С вами ваш Лллоккиии!
  - Понятия не имею, кто сливает ему инфу, но на ходу он, кажись, только потому что процентов девяносто с гиком - полная петросянщина, - прокомментировал Сэд. - Лэйн, только это ж тебя там помянули, а?
  - Фигня и хрень его инфа! - рыкнул Мерри. - Откуда он фотку и видосы мог взять?
  - Менту какому-нибудь лапку золотит, половинка ты моя неудачная.
  - Да? И через час уже фотку получает?
  - А почему и нет?
  - Скорее поверю, что он сам свою сенсацию и сделал.
  - У тебя и бес ширева трип пошёл, братец.
  Они зашипели.
  Павел молчал, слепо глядя в монитор. Сколько в Сети таких недоумков, не нашедших более стоящего дела, почему бы одному такому дурачку не жить в их немаленьком городе? Только вот эту запись прослушают тысячи прежде, чем его, может быть заткнут. И всё равно Павел вляпался по самую свою тупую башку. Дворник. То, что Павел нёс в тот вечер, когда Дворник заявился к нему, казалось теперь глупой чушью затравленного одиночеством парня. Даже его угрозы, даже те убийства. А теперь... Какая Варя? Какие оправдания?
  В тот день, когда во дворе Ежова раздались винтовочные выстрелы, он сам стал добычей. И теперь началась настоящая Охота.
  
  ***
  
  Небо светлело, становясь из иссиня-чёрного синим, как едва разбавленная водой акварель. Ни единого облачка, лишь далеко у горизонта, где ёршик заснеженного ельника касался небосклона, где растекалось пока ещё маленькое розовое пятнышко, застыли тёмные массы, похожие на спящие замки. За ельником подпирал синеву наклонившейся столб дыма далёкой фабрики. Скованный утренним морозом, он походил на покоившуюся колонну. Или руку Атланта, вечность державшего свод небес.
  Что может быть лучше утреннего неба? Или заката? Тишины притихшего перед этой красотой мира. Скоро из-за ельника выкатится пылающий диск и накинет на облака розовые и синие перья, обрамив каждый контур золотом. Как будто крылья ангела.
  Павел вздохнул, вновь ощутив забытую на миг вонь. Нет, здесь должна быть Варя. Она должна видеть эти краски. Не должно быть так, как есть. А что, собственно, есть? Варя слепа, он в грязной берлоге парочки наркоманов, которым ничто не мешает сдать его с потрохами кому угодно. И это при условии, что никто не знает, где он, а теперь приходилось сомневаться даже в этом. Только небо прекрасно и вечно, даже пусть ядерная война сотрясёт эту планетку.
  - Угу, смотри, а то в лучшем случае будем любоваться на него сквозь решётку, как там Дворник говорил? Едва успевая кукарекать, - напомнил о себе Крест.
  - Тихо ты, - Павел оглянулся на Смайлов.
  Близнецы спали или валялись без чувств на своих матрасах, только и успев, что ослабить жгуты. Сэд часто дышал, иногда водя рукой по воздуху, стремясь погладить что-то. Мерри лежал бревном, прижав руки к телу, точно солдат по команде "Смирно!".
  - Ладненько, - начала железка, - оценим происходящее. То, что мы влипли, в пояснениях не нуждается. В лучшем случае, ты будешь свидетелем, и даже если я замолчу, профессиональный психиатр быстро нащупает интересные грани твоей души. Догадаешься, что тогда будет? Что можно предпринять? Можно продолжить охоту, как ни в чём не бывало, ведь ты особо не планировал, что будет после. Но, учитывая обстоятельства, в лице этой твоей Вари и поданной ночью информации, ты вряд ли захочешь разыгрывать прежний сценарий.
   - Боюсь, теперь максимум - это одно убийство. Больше нам не дадут сделать. Что до Вари... Это то, что должно быть после.
  - Какой ты переменчивый. Хотел же остановиться.
  - Теперь уже точно не остановлюсь. Только можно смело вычеркнуть оставшиеся цели кроме Шугарта и Машули с семьёй.
  - Убьёшь их - полицаи накроют тебя медным тазом.
  - Они и так накроют, сам ведь про психиатра сказал. Если этот клоун не лукавил - Шугарт пошлёт за мной другого наёмника.
  Крест невесело засмеялся.
  - И?
  - Знаешь... Мы сделаем это. Расшибём их, как хотели. Помнишь, когда я встретил Варю, я ещё думал, что что-то изменилось?
  - Да.
  - Одно. Я понял, что могло бы быть, если бы и тогда не выстрелил в Штейна. Мне показалось сперва, что всё ещё можно исправить, остановить. Действительно, показалось, - Павел захихикал, походя на близнецов. - А теперь придётся делать так, как планировал и исчезнуть. Только... Я хочу сделать одну вещь. Не для себя.
  -Успеешь.
  -Тогда поехали. Если принять всё услышанное вчера за чистую монету, что мы имеем? Некто, известный нам, как ключник, убивает людей в их же постелях. Некто Павел промышляет этим, ещё только опускаясь на то дно, где он не сможет даже отдавать себе отчёт о своём состоянии. Павел преследует бывшую девушку Машу, убирая для начала её друзей - это причиняет бедняжке немалые мучения и заодно отводит подозрения от Павла. Ключник убивает бесцельно, но по стечению обстоятельств под его нож так же попадают несколько друзей бедной Машеньки. Внезапно появляется некий субъект, представляющийся Дворником. Интересный такой дворник, он пытается влиять на обоих убийц, обманом, угрозами, тонким расчётом корректируя их действия. Через некоторое время на сцене объявляется наш Лыков. Объявляется, возможно, не запланированный даже Дворником. Сперва он пытает одного, выведывая что-то. Может, сведения о другом, о Павле? Дворник икается, всё летит к чертям, сначала одной его марионетке подрезают нити, потом ещё и нападают на вторую, имитируя схватку двух психопатов. И вот незадача, Павел не только выжил, но смылся, прихватив все явные улики против своей персоны.
  - Предположим.
  - Теперь мнения и версии. Версия раз. Этот Локки, он же Дворник изворотливый, умный, хитрый тип, готовый ради дешёвой славы, а возможно, и других призов, кто его знает, на всё. Он узнаёт как-то об обоих маньяках и устраивает поединок века, сдобренный ещё и подстроенным разоблачением сына известного бизнесмена. Путано, сложно, но как показывает практика, истории из реальности не снились даже гениям пера и бумаги.
  Версия два. Ключник и Павел режут в своё удовольствие Машенькиных друзей. Девочка страшно расстроена и напугана. Шугарт понимает величину риска того, что и его невесту ждёт такой же конец. Он нанимает Дворника, чтобы тот нашёл и убрал угрозу. Тот решает психов стравить, но что-то идёт не так, и вход идут менее изящные меры в лице Лыкова. И вдруг из неоткуда является мерзавец Локки и трезвонит о происходящем на всю Сеть, "спалив" практически всех. Нестыковок воз, тележка и караван.
  Тогда совсем надуманная, но хоть сколько-то объясняющее всё версия номер три. Павел и "Папа Карло", кто зная, кто - не зная, нашинковывают друзей девочки Маши. Кто-то из них убивает кого-то не того, и на сцену выходит Дворник, нанятый, чтобы тем или иным образом навредить молодому Шугарту, а заодно, кто знает, убрать двух маньяков. Он пытается направлять обоих в нужно русло, но что-то идёт не так, может Павел из-за своей Вари решает остановиться, может Карло стал не нужен, короче, он решает от кого-то из них избавиться. А может от обоих разом. Соль в том, что тем временем Шугарт сам понимает, что может грозить его невесте и посылает ликвидатора Лыкова убрать обоих психов. Но Павел выживает, давая возможность Дворнику слить потрясающую информацию о Шугарте и его киллере одному из главных крикунов этого города. И вот теперь, если эту информацию в течение ближайших дней воспримут всерьёз... Шугарт в заднице, уцелевший маньяк в заднице, Дворник, как минимум, честно отрабатывает гонорар.
  - Да уж, писаки, как военные - бывшими не бывают. Знаешь, чем помимо прочего ты отличаешься от Холмса?
  - Ну?
  - Фантазии много, толку - ни на грош. Все твои версии держатся при условии, что всё сказанное Локки - правда.
  - Так или иначе, найдём его - есть шанс найти Дворника.
  - Это ещё зачем?
  - Если он не ещё один псих, его кто-то нанял. И заплатил много. Деньги пригодятся, уж поверь.
  
  ***
  
  Первым очнулся Сэд.
  Уже темнело, где-то за высокими двадцатиэтажными домами индивидуальной постройки грохотали фейерверки немного пришедших в себя горожан. Павел плохо помнил этот день, хотя так и не присоединился к близнецам. В безмолвии первого января он сидел за одним из компьютеров, иногда отрываясь и пытаясь найти хоть что-то съестное. Найти удалось только то, что в приступе страха было брошено в рюкзак - бог знает когда сделанные бутерброды, сосиска и забытый в незапамятные времена шоколадный батончик.
  - Всех вынес? - едва слышно спросил Смайл, сваливаясь с матраса.
  - Почти, - задумчиво произнёс Павел, не отрываясь от монитора. - Пытался найти вашего Локки.
  - Да? Ну и?
  - Сканер высветил IP, но дальше дело не ушло. Видимо, он пользуется какой-то модификацией "Тора" или чем-то поинтереснее.
  - А ты чего думал? Кстати, за каким пинусом он тебе понадобился?
  - Да так. Не люблю, когда про меня всякую чушь несут.
  - Думаешь, Лэйн, ты один такой умный? Э, нет, это тебе не слухи на базаре.
  - Ну да. Информация есть. Только чтобы её обработать, нужен целый аналитический отдел.
  - Чё?
  - Я о своём. Если вы не против, я у вас задержусь ещё.
  - Давай, - голос Сэда, проглотившего подступивший к горлу малоприятный ком, постепенно восстанавливался до уровня смешливого мычания. - Сегодня у нас будут гости.
  - Что ещё за гости? - вздрогнул Павел.
  - Не бойся, маньяк, они тебя не сдадут. Мы, знаешь ли, любим устраивать вечеринки для друзей. Да и друзей-то всё меньше и меньше.
  - Что, "слезают"? - усмехнулся Павел.
  - Конкретно слезают, - зашипел Сэд. - До Белоснежки.
  - Кого ждём?
  - Ты их не знаешь. Кул - обдолбос, любит зависать в "Атласе", папенькины денежки летят на колёса. Говорит, хочет вшториться по-взрослому. Вроде как собрался с собой гёрлу тащить. Хмырь говорит, стрёмная, но стучать про яму побоится. Ещё будет Фёдорыч, ты может видел его, он Машеньку нехорошую учил на гитаре тренькать. А теперь у него волшебные струны, ими только на венах играть. Глянь, сбацает чего. Ещё - Фрал. Учился на клавишника, как ты. Папаша его на работу устроил, с дружками блатными свёл, ну там и полетел мальчик в нашу яму. И Магда. Эх, Магда. Она себя хиппи называет. Весёлая девочка, она тебе понравится.
  Да уж, в его положении только и делать, что ширяться в компании наркоманов, имея при этом целый арсенал. С другой стороны, какая теперь разница? Ночной энтузиазм постепенно сменился сдержанно-безразличным осознанием того, что, даже без учёта стремительно ухудшающегося психологического состояния, дела его плохи. Единственным очевидным решением было срочно скрыться на окраине города среди полузаброшенных разваливающихся домов, и уже оказавшись в относительной безопасности, а ещё лучше - убраться из города, бросить всё и исчезнуть, думать и действовать. Только вот ни думать, ни действовать уже не хотелось. Быстрая смена настроений. Резкие эмоциональные перепады, безотчётность в действиях. В голове одно, на языке другое, а руки делают третье. Нет, это был не просто панический страх, вызванный нападением. Давай, Крест, подскажи, что будет после знака "равно".
  Шизофрения. Что и требовалось ожидать.
  Что будет, когда всё закончится? Раньше он не думал, потом хотел взять Варю и бежать. Хорошо, что они ещё не настолько близки, и он не втравил её в свою жизнь. Она не будет его искать, если повезёт, просто разозлится и расстроится. Лучше так, чем тянуть девочку, которую за эти дни он успел полюбить, в яму. Ямой была не только эта квартира, не только на сленге наркоманов. Нет. Они все были в одной смердящей холодной яме со склизкими стенами, из которой уже не выбраться, сколько не бейся. Яма, в которую они сами нырнули. Лучше так. Скоро у него окончательно поедет крыша, и спасение будет только в том, что он не будет соображать ничего. Даже смешно. Все эти месяцы. Весь этот вкус декаданса. Вся эта боль и все эти мысли. Всё только ради того, чтобы рехнуться. И несколько дней надежды и счастья в насмешку.
  Кучка наркоманов в тёплой квартире, выпивка, ширево или попытки сохранить остатки разума в одиночестве на умирающей от зимней ласки окраине? Никуда он не пойдёт.
  Вечер.
  Снег.
  Победивший иммунитет озноб.
  Запах ароматических сигарет, запах незнакомого пива. Вонь гниющей квартиры, смешанная с вонью людей, от которых остались лишь имена. Полумрак, болезненная серость настоящей зимы. Зимы, которую нельзя полюбить или победить. От этих сумерек не спасут ни огонь, ни лампа. Зима одиночества, зима отгремевших когда-то надежд и стремлений. Слабость. Пустота, заполненная чем-то тёплым и тошнотворным. Отвратность смерти и бесполезность жизни. Тут же забытые незнакомые лица. Навязчивое беспокойство, плывущее в море безразличия. Безразличия, принятого каждой клеточкой тела, и даже подсознание забыло, что такое борьба и что такое жизнь.
  Жизнь... Всего-то нужно: выбрать жизнь со всем содержимым этого слова. Выбрать небо, солнце, цветы, горы, дающие мимолётную радость. Выбрать людей, выбрать мир вечного безоглядного движения, слухов, столкновений. Мир, где нужно что-то зачем-то делать. Мир, где ты в состоянии объясниться хотя бы с окружающими. Мир, где шепчутся за твоей спиной. Мир, где ты наследил в чьей-то истории и сам стал ей. Душный, тесный, жестокий и неприветливый, простой, сложный, который был построен задолго до тебя и умрёт намного позже. Мир верёвочек с именами, сплетённых в сеть. Мир, откуда лучше не вываливаться и в которым невозможно жить. Мир слёз и улыбок, мир крови и побед, которые забудутся на следующий день. Мир, где споткнувшегося затопчут, даже не прикоснувшись, и где шагать в одном ряду - жизненно необходимо. Мир любви, проходящей через полгода, мир пустых слов и неисполненных клятв. Мир, где для убийства не нужны ни оружие, ни деньги.
  Выбери жизнь, ты же самый умный. Выбери успех, выбери людей, которые приходят лишь на миг и тут же уходят из твоей жизни, как персонажи в плохо написанном романе, выбери друзей, выбери любовь, выбери движение, выбери всё то дерьмо, в которое веришь день ото дня и которое месишь в надежде на удовлетворение во всём.
  Ты же самый умный. Ты готов сказать всё о каждом, но не хочешь смотреть в зеркало своей души.
  Выбери жизнь и закричи об этом. Ты же самый умный.
  Запах кипящего в ложке порошка, от которого мутнеет в глазах. Запах крашенной резины жгута. Запах нагревшейся иглы. Запах декаданса.
  Сначала Павлу показалось, что по его венам потекла горячая вода, от которой начинали бежать мурашки по замёрзшему от озноба неподвижному телу. Под череп будто одели электрическую сетку, щекочущую мозг, отчего тут же встали дыбом волосы. Мир начал расплываться, не раздваиваться, а просто терять черты, как если бы его зрачки внезапно расширились до предела. Он ничего больше отчетливо не ощущал, не видел, не слышал. Только какие-то силуэты, медленно плывущие мимо, неразборчивые фразы, звучащие, словно на сильно замедленной записи.
  И странное, едва знакомое ощущение нереальности происходящего, словно всё это был лишь сон. Яркий, странный сон, который скоро закончится, и, проснувшись, ты будешь помнить в лучшем случае отрывки, лишь при большом везении - отголосок тех туманных ощущений. Перед глазами поплыли цветные пятна, похожие на быстро раскрывающиеся бутоны роз, сливающиеся в новые силуэты, силуэты - в образы. Перед ним мелькали лица людей, которых он никогда не видел, но что-то внутри уверяло его в обратном, какое-то чувство, как будто он их просто забыл под прессом долгих лет разлуки.
  Постепенно образы начали сливаться в один. Перед ним среди калейдоскопа красок стояла невысокая девушка в потёртых джинсах и белой футболке. Её руки твёрдо сжимали красивую бело-чёрную акустическую гитару.
  - Я очень люблю игру на гитаре, - сказала она. - Я так долго училась, но до сих пор многого не умею. А тебе нравится гитара?
  - Да, - ответил Павел. Её голос то отдавался эхом вокруг, а его звучал словно через вату. - Но я не умею играть. Только просто бить по струнам.
  - Хочешь, я сыграю для тебя что-нибудь? Я знаю несколько потрясающих мелодий. Но они немного грустные. Хочешь?
  - Да. Очень хочу.
  - Пойдём. Только возьми меня за руку, а то мы можем потеряться.
  Её рука была тёплой, по-настоящему, по-живому тёплой.
  С каждым шагом усиливалось ощущение затяжного падения, как если бы он летел с огромного небоскрёба, постепенно увеличивая скорость.
  - Ещё немного, - сказала девушка.
  И тут же растворилась в налетевшем вихре красок.
  Стон. Лёгкий, но отдающий вовсе не блаженством. Чей? Не разобрать. Тяжесть ниже живота. Магда. Он даже не разобрал цвета её глаз. Тёмное пятно перед глазами, похоже на растекающуюся лужу чернил. Стон. Твёрдый сосок, скользнувший между пальцев.
  Выбери любовь, которая пройдёт.
  Кожа, стягивающее лицо. Или просто бред?
  Выбери успех, выбери репутацию, доказывай что-то всем и каждому.
  Стон. Чей? Не важно.
  Выбери будущее, неинтересную работу, старость, неблагодарных отпрысков и доску с подписью "Покойся с миром", больше похожую на "Наконец-то!".
  Щека коснулась половиц. Жёлтая бурлящая рвота стекает под ухо, но он едва чувствует это. Тело шевелится само, пытаясь не захлебнуться, он не понимает ничего.
  Выбери шанс.
  
  ***
  
  За что женщины любят цветы? Красота ярких лепестков, так контрастирующая со всем остальным окружением? Запах пыльцы, порой столь сильный, что забывается душный городской смрад? А может дело в том, что всё это для неё? Главное, что они их любят.
  И Маша была не исключением. Она любила розы. Огромные, алые, с плотными лепестками, покрытыми блестящими капельками. Прекрасно зная, что скоро они увянут, девушка наслаждалась ими, ловя каждое мгновение, проведённое среди этих красавиц, напоминавших ей бабочек. Жизнь ради мгновений ослепительной красоты. Для неё это было лучше всех слов утешения и поддержки, всегда таких неловких и бесполезных.
  В силу финансовой нестабильности, Павел редко баловал любимую такими мгновениями. В отличие от Шугарта. Сын магната не отличался склонностью сорить деньгами, но любовь, как известно, ставит всё с ног на голову. Каким бы огромным ни был город, сплетни о первых его лицах, так или иначе, обсасывались до костей всеми. Например, сплетня о том, что Алексей заказал пять сотен отборных роз, оплатил сохранение каждой из них в первозданном виде. А ещё кто-то упомянул, что, видимо, в "Атласе" намечается закрытый вечер, организованный бизнесменом. И кто-то вспомнил, что розы и клуб как-то связаны.
  Шепни одному сегодня и завтра об этом могут узнать сотни.
  - Добрый день.
  - Здравствуйте, - кассир даже не взглянула на него, что-то ища среди стопок билетов.
  - Простите, я хотел бы кое-что уточнить.
  - Я слушаю.
  - Мы с друзьями хотим устроить вечеринку в клубе, арендовав зал на весь вечер.
  - Все вопросы к владельцу или администратору.
  - Да-да, конечно. Видите ли, я очень спешу и хотел уточнить всего одну вещь. Не будет ли в течении ближайших дней клуб закрыт, ну, чтобы нам сориентировать, кто и когда сможет придти.
  - Этим вечером клуб будет закрыт для посещения. Частное мероприятие.
  - Благодарю, вы мне очень помогли.
  - Угу.
  - Чёрт! - процедил Павел, спускаясь в холл.
  - Пожалуй, стоит вернуться хотя бы за винтовкой, - тут же отозвался Крест.
  - Без толку, там нет ни одной подходящей точки обстрела. Да и торчков, наверное, уже нашли.
  Глупая, конечно, идея. В последнее время у Павла были нелады с логикой и планированием. Впрочем, не так уж и плохо для его состояния. За время знакомства с близнецами он научился быстро приходить в себя после их варева. Всего полчаса, и он уже что-то соображал. Ещё час - и вот он вколол каждому из обмякших худых до отвращения тел по повторной дозе. Быстро закопал в мусор автомат и винтовку, предварительно "дав подержать" их всем присутствующим. Раскидал патроны. Собрал самое необходимое.
  Зачем-то остановился у тела Магды. Ни чудовищно худая, ни отвратительно уродливая после десятков доз и половых партнёров. Похоже, этим вечером, она сделала первый в своей жизни укол, вернее, два. На иссохших фиолетовых губах белела засохшая пена. Передозировка. Помедлив, Павел прикрыл нагое бледно-зелёное тело ещё вчера чистым ярким платьем с огромными синими птицами. Склонившись над девушкой, он увидел множество тонких белых полос на запястье, тонкие длинные шрамы от глубоко уходившего в плоть лезвия. Попытка номер один? Зачем? Из-за чего? Теперь уже никто не узнает точно. Он смотрел на неё, стоя на коленях, смотрел на смерть, которую не воспеть ни одному поэту.
  Пришла и тут же исчезла. Кусочек её истории на порезанных запястьях. И прозвище. Всё, что он узнал. Всё, что он никогда не узнает. Всё, что не узнают те, кому эти шрамы посвящены. Да а если бы и узнали...
  Уходя, Павел открыл на кухне газ. Запер дверь найденным за компьютерами ключом. Может ему повезло, и они взорвались от случайной искры. Только вот для предстоящей операции это особого значения не имело. Дальнейший план действия он представлял крайне смутно, акцентируя внимание на общих моментах.
  Убрать Шугарта. По возможности убрать Машу. Бежать.
  Ушедшая на каникулы детвора оживила парк, наполнив это похожее на погост место криками и смехом. Родители едва успевали следить за возящимися в снегу детьми, бросаясь навстречу сугробам при малейшем намёке на плач. Летали снежки, под восторженный визг проносились санки и ледянки. Мужчина в красной шубе пытался нацепить похожую на козлиную бороду, а пухленькая снегурочка бдительно рылась в мешке, ища спиртное. Неподалёку - парень с фотоаппаратом, снимающий всё и всех. Никто не обращал на него внимания. Мог ли Павел подумать ещё год-полтора назад, что будет так рад призрачности своей персоны? За эти месяцы он научился многому.
  К заброшенной трансформаторной будке пришлось добираться едва ли не вплавь, утопая по грудь в снегу. Водонепроницаемая сумка нашлась под скиданными в кучу и сплётшимися кабелями сразу за жалобно лязгнувшей дверцей. Чудо, что её никто не нашёл. Развернувшись на ватных от холода ногах, Павел затолкал сумку и направился по проделанному в мокром снегу окопу обратно, в сторону бывшей базы хардболистов. Совсем недавно он на пушечный выстрел не подошёл бы к этому место, хоть и прекрасно понимая, что бессмысленно бояться трупов. Сейчас ему было всё равно. Ассоциации с чем-либо исчезли как-то незаметно, невзначай лишая его страхов и воспоминаний, делая их блеклыми и бесцветными, плоскими, как старая кинолента. Среди кирпичей его рука нащупала точно такую же сумку.
  В одной оказались деньги. Такие пачки он видел только в кино. Толстые, мягкие, едва ли не пахнущие свежей краской. Тысячи стодолларовых банкнот. Интересно, зачем? Предположения были отметены одной мыслью: к завтрашнему вечеру его здесь не будет, а значит плевать на всё. Он не мог сдержать этого, не мог обуздать колотящееся в злой решительности сердце. Уже не надо было прятаться, не надо думать, если он не сможет уйти, то пырнёт себя ножом в сердце. В мозгу остались только три мысли, переливающиеся одна в другую.
  Убить Шугарта. Убить Машу. Бежать.
  Зачем? Уже забылось. Как? Тоже. Наваждение, застилающее глаза, заливающие зародившийся было страх перед собственным безумием. Он больше не мог думать. Только интуиция, только инстинктивные действия, или то, что покалеченное им же самим сознание выдавало за инстинкты. Быстрые, точные действия, которым не было критики и осмысления, автоматизм, который он мог наблюдать, не ныряя в беспамятство.
  В другой сумке был пистолет. Угольно-чёрный, несколько угловатый, с приятной шероховатой рукояткой, расширенной обоймой на двадцать патронов. Возможность вести автоматический огонь. Надёжный, лёгкий, точный, выдержавший даже свою "зимовку". Glock-18, собственной персоной. Двадцать патронов. Семь коротких очередей. Неплохой расклад. Тем более, что сразу устраивать пальбу никто не собирается.
  Под ним лежал аккуратно сложенный лист бумаги.
  На всякий случай предупреждаю ещё раз: забудь про Шугарта. Выбирай цели тщательнее, ищи людей, с которой твоя несостоявшаяся общается близко и постоянно. Прекращай валить всех подряд, это портит картинку. И ещё. Твои убийства должны быть показными, я уже упоминал: будь ярче и осторожнее.
  Теперь о помощи, которую я обещал. Отец Шугарта занимается нелегальной транспортировкой оружия куда-то на северо-восток. Партии огромны, как и его амбиции. Сынишка, видимо, отказался поддерживать папочку. По официальным заявлениям отца, он будет обеспечен для собственных начинаний, но, подозреваю, на деле всё куда интереснее. Ты очень неудачно выбрал жертв. Ежов - друг Алексея, а заодно одна из сошек его отца. Безумова, сама того не зная, имела дело с документами синдиката. Ты жив по одной простой причине: старший Шугарт пытается запугать сына, заставить его приползти за помощью, а в качестве оплаты - остаться в деле. И очень удачно под его руку подвернулись двое крайне неосмотрительных психов, которые, похоже, медленно, но верно подбираются к невесте мальчишки.
  И угадай с одного раза, что произойдёт, когда вы выполните "свою задачу"?
  Пора бы поумнеть.
  - Пора бы, - подтвердил Крест. - Он полагал, что ты сразу же бросишься к трансформаторной будке и найдёшь записку. С появлением этой твоей Вари он начал угрожать.
  - Надо идти, - прорычал Павел.
  - Подожди.
  - Надо...
  - Подожди! Слушай меня. Этот Дворник говорит, что старший Шугарт планировал привести сына в отчаянье и заставить просить помощи. Для этого очень удачно подвернулись ты и этот, который снимал всё на видео.
  - И что?
  - А ты бы доверил такую операцию двум неподконтрольным психопатам, которые могли при случае укокошить и невесту сына, и его самого? Почему он требует не трогать Алексея и твою Машу? Потому что за тебя беспокоится? Он говорил правду почти всегда. Его наняли не убивать Шугарта, как он утверждал, а травить. Угадай, как?
  - С помощью нас? Подожди. А когда...
  - А когда вы по разным причинам вышли из-под контроля, вас решили убрать от греха подальше.
  - То есть Лыков...
  - Отмычка Дворника, скорее всего, пешка, которую решили пустить в расход. Видимо, всё должно было выглядеть так: тебя убил этот ключник, а сам просто решил остановиться. Либо ты убиваешь ликвидатора. Это позволяет обвинить Алексея Шугарта в организации заказных убийств. Думаю, они связанны с этим Локки, если он вообще существует. Вот лишний повод бежать к папочке, а тебя... Чёрт.
  Павел рванул молнию на второй сумке и начал выбрасывать пачки купюр на покрытый грязным порошком снега пол. На тёмном дне нашёлся смятый вскрытый конверт с фотографией внутри. Изящная причёска, аккуратная бородка. Алексей Шугарт. На обратной стороне была подпись чёрной ручкой.
  Сначала затравить.
  - Что это значит?
  - Всё, что тебе могли предъявить раньше - это труп в твоей квартире. Самооборона, хороший адвокат вытащил бы. А сейчас перед тобой куча денег, оружие, наверняка использованное не раз, и заказ запугать и убить Алексея Шугарта, чем ты и занимался.
  - Как они свяжут меня и эти сумки?
  - Парень с фотоаппаратом. Помнишь? Он же всё время был неподалёку и снимал всё, в том числе и тебя. Павлик, ты себе не представляешь, как нас развели. Теперь Дворник - это ты.
  
  ***
  
  Должно быть, Дворник был отличным шахматистом. Он рассчитал всё от начала и до конца. Быстро и точно. Настоящий профессионал, прекрасно использовавший старую добрую тактику шахмат. "Заставь противника поверить в то, что он контролирует ситуацию. Заставь поверить в победу. И тогда он твой". Каждый шаг Павла был просчитан. Даже появление Вареньки не смутило этого серого кардинала, киллера, заставляющего работать вместо себя других. Гениальность, которую нельзя не уважать. Дворник просчитал каждый шаг своей жертвы. Кроме одного.
  Он надеялся, что Павел к концу спектакля ещё сохранит остатки здравого смысла.
  Очевидно, Алексей Шугарт планировал этим вечером известить приглашённых о готовящейся свадьбе. И засыпать любимую розами он намеревался этим же вечером.
  Павел вернулся к "Атласу" спусти три часа после визита в парк. Сердце стучало, словно боевой барабан, и время ползло медленно. Он бродил от магазина к магазину, дважды заходил в кафе, купил билет на вечерний киносеанс. Крался, словно пантера в ночном лесу, выслеживающая ничего не подозревающего зверька. И зверёк появился. Даже три. Три специально подготовленные машины подъехали к служебным дверям здания ровно в шесть вечера. Девять человек в оранжевой униформе, с матерчатыми респираторами на лицах, бережно переносившие контейнеры с розами, были отлично видны сквозь белую дымку снегопада, освящаемую многочисленными фонарями, окнами, фарами. Элитные услуги для элиты. Фирма, специализирующаяся на особых заказах. Вряд ли Шугарт собирался одарить Машу сразу же, а значит, кто-то должен следить за розами. И этот кто-то явно будет не из работников клуба.
  Павел стоял, слегка дрожа от прокравшегося под одежду вечернего мороза и волнения, медленно вдыхая дым зажатой в одеревеневших пальцах сигареты. Прижавшись спиной к стене здания книжного магазина, наполовину погрузившись во мрак переулка, он, не отрываясь, смотрел через дорогу на суетившихся людей в оранжевом. Вот последний контейнер исчез в дверях. Три машины почти одновременно вздрогнули и тронулись. Обвитая волнами выхлопов, у служебного входа осталась одна оранжевая фигура, что-то держащая у рта.
  Сигарета. Второго шанса не будет.
  Павел бросился через дорогу, не обращая внимания на визг тормозов и машины, взорвавшиеся канонадой режущих ухо сигналов. Ноги предательски болели, но он не сбавлял скорость, глядя только вперёд. Мелькнули прохожие, он погрузился в тень какого-то здания, слыша только своё дыхание и хруст снега под подошвами армейских ботинок.
  Пять метров. Четыре.
  Краем глаза Павел увидел камеру видеонаблюдения прямо над входом.
  Рабочий, услышав приближающиеся шаги, резко обернулся.
  - Простите, - выдохнул Павел, остановившись. - Помогите, прошу вас!
  - Что? - раздался из-под белой маски молодой голос.
  - Моя девушка! Там! - он указал пальцем за спину. - Моя девушка!
  - Да что случилось?
  - Я не знаю, ей плохо! - от быстрого бега и мороза из глаз катились быстро замерзающие слёзы. - Я не могу дозвониться до "Скорой"! Умоляю вас, помогите донести её до дороги или сюда, пожалуйста!
  - Где?
  - Там, за углом! Помогите, прошу!
  Сработало. Парень быстро зашагал вслед за Павлом, уходя из зоны обзора камеры. До хорошо освещённого тротуара оставалось далеко, но улицы были набиты прохожими, и единственный относительно безопасный участок - два метра перед мусорными баками в переулке прямо за углом кинотеатра. Импровизация Павла дала ему необходимое время. На то, чтобы внезапно развернуться, на то, чтобы рабочий сообразил, что никакой девушки нет, а в лицо ему смотрит чёрный провал пистолетного ствола. Униформа была великовата Павлу, но он и не собирался появляться на людях. Главное, чтобы на экранах мониторов у охраны не было заметно разницы. Наверное, не стоило перерезать горло снявшему комбинезон рабочему. Измазанные кровью куртка и джинсы полетели в мусорный бак вслед за трупом. Удивительно. До оживлённой улицы было метров двадцать с небольшим, но никто не обратил внимания на происходящее в переулке, хотя силуэты убийцы и жертвы были прекрасно различимы. Странно и страшно. Кто-то идёт и держит кого-то за руку, кто-то важно покрикивает в трубку телефона, и одновременно с этим всего в двадцати метрах с влажным хрипом оборвалась чья-то жизнь.
  Респиратор ещё держал запах его дыхания. Впрочем, Павлу было всё равно. Стоило ему оказаться в коридоре, как перед ним выросла высокая стройная женщина в деловом костюме.
  - Ну наконец-то! Это вы отвечаете за состояние цветов? Где вас носит?! Из вашей оплаты будет вычтено десять процентов, вам ясно?
  Павел коротко кивнул, потупив взгляд.
  - Всё, идите. Ещё один недочёт, и можете распрощаться с вашей работой!
  Она развернулась и, дробно стуча тонкими шпильками, скрылась за дверью. Павел выдохнул и осмотрелся. Справа была ещё одна дверь. Цветы нашлись в соседнем помещении. Аккуратно уложенные в огромные корзины, они нежились в просторной, закрытой прозрачной дверью камере под чуткой опекой ультрафиолетовых ламп и кондиционеров. Павел посмотрел на часы.
  Если Шугарт собирался обрадовать Машу благоухающими цветами, то ему стояло поторопиться. Розы везли явно не из соседнего двора, даже при подходящей влажности и ультрафиолете тот первозданный, настоящий благородный аромат исчезнет максимум через час, уступив место совсем не впечатляющему запаху, какой можно почувствовать и у рыночных обожжённых химикатами цветов. Но если поддерживать влажность и периодически ненадолго перекрывать доступ...
  - А где вентиляция? - прошептал Павел.
  - Похоже, это какая-то подсобка. Есть только отверстия внизу двери, - сказал Крест. - Представляю, какой там дурман стоит.
  За дверью послышался приближающийся стук каблуков. Не женских туфель - дорогие мужские ботинки, слегка скрипящие лаком. Ему действительно шла его бородка. И его белый костюм. Даже Павел не мог не оценить этого.
  - Всё в порядке? - дружелюбно улыбнувшись, спросил Алексей.
  - Да, - ответил Павел, отходя назад.
  - Я хочу, чтобы сегодня всё было идеально.
  - Так и будет, тем более, что вы сами всё контролируете, не доверяя менеджерам.
  Алексей засмеялся. Павел не ожидал такого. Приятный смех. Ровный, мягкий, мужественный, но лишённый мужской грубости.
  - Вы правы, - ответил он.
  Молодой. Самоуверенный. И даже с таким папашей - наивный. Дворник честно отработал свой гонорар, пожертвовав часть денег на подставу Павла. Что-то в Алексее выдавало обречённость, которую он прятал, ставя перед собой цели сделать этот вечер отвлечённым и счастливым, отбросить заботы на несколько часов и сделать любимую самой счастливой девушкой на свете. Одна рука сжимала лежащую в кармане пиджака коробочку с кольцом. Вторая слегка дрожала, незаметно касаясь брюк вспотевшей ладонью.
  - Я могу зайти и осмотреть цветы?
  - Конечно.
  Павел нащупал в кармане униформы ключи и распахнул прозрачную дверь, выпустив волну сладкого, удушливого запаха, от которого начинала кружиться голова. Алексей остановился на пороге и обернулся.
  - Скажите, так и должно сильно пахнуть?
  В ответ последовал быстрый, но неточный хук. Алексей вскрикнул и, оступившись, повалился на пол камеры. Павел с силой захлопнул дверь и повернул ключ. Выхватив из брошенного в углу рюкзака скотч, он начал быстро заклеивать отверстия внизу двери, достаточно узкие, чтобы пальцы Шугарта не могли прорвать заслон. Стекло тут же покрылось испариной, размазываемой только бьющими кулаками. Крики были глухие, уже в коридоре их не было слышно. Истратив весь скотч, Павел выпрямился, молча слушая задыхающегося от испарений человека.
  - Я уж боялся, что пристрелишь, - сказал Крест.
  - Так интереснее. Эта казнь существовала ещё в Древнем Риме. Приговорённого бросали в комнату, где пол был усеян лепестками, и запирали. У него был только нож и выбор: задыхаться или заколоть себя. Этот долго мучиться не будет. Цветов много, а камера не такая уж большая.
  - Надо уходить. Только не говори, что собираешься ещё и эту свою расстрелять.
  - Позже. Пусть развлечётся, когда увидит то, что от этого останется.
  - Старший Шугарт нас в лепёшку расшибёт.
  - Посмотрим. У нас есть деньги, через некоторое время попытаемся добраться и до него. Может быть.
  - Да ты почти всё спустил на...
  Длинный протяжный женский крик, оборванный загоготавшей автоматной очередью. Павел выхватил пистолет и рефлекторно отбежал в дальний угол, держа на прицеле дверь. Вслед за очередью одиноко прозвучали два выстрела, едва различимые в хаосе поднявшейся паники. Что-то загремело, здание наполнилось топотом, истеричными визгами, криками, разрезаемыми короткими очередями.
  Краем глаза Павел увидел, как намокшие волосы Шугарт коснулись стекла и, оставляя тут же запотевающий след, съехали к полу.
  - Держи лестницу! - голос с трудом можно было различить, и замерший от неожиданности и кольнувшего страха Павел надеялся ошибиться.
  Не может быть. Этого просто не может быть!
  Очередь. Истошные вопли, одинокие выстрелы. Хлопанье дверей. Быстрые шаги на фоне общей грохочущей и орущей свалки. Павел, одной рукой схватив рюкзак, бросился к двери, но та распахнулась раньше.
  Он не почувствовал боли, только внезапный сильный толчок в плечо вслед за хлыстом выстрела, удар от падения на голый скользкий пол, прервавший на выдохе дыхание и затуманивший взгляд. Только теперь он почувствовал это. Что-то горячее, разорвавшее плечо до самой кости, болезненный холод, бьющий из нервов, точно ток из оборванных проводов. Тепло, хлынувшее на одежду и пол. Безуспешно силясь вдохнуть, он поднял руку и вдавил спусковой крючок. За ядовитыми цветными пятнами, закрывшими глаза, не было видно ничего, только что-то неосознанное, инстинктивное, только чувства, сквозь растекающуюся от плеча тяжесть говорившие, что его рука гуляет из стороны в сторону, заливая автоматической очередью всё помещение.
  Старый знакомый звук последней гильзы, звенящей в повисшей тишине. Гам, хаос перестрелки звучали откуда-то далеко, словно отголоски кошмара, от которого только-только удалось очнуться. Наконец, воздух вошёл в лёгкие, и Павел тут же сдавленно взвыл от распустившегося на плече цветка непередаваемой, пылающей, дошедшей до кости боли. Морщась и тихо скуля, он замолотил ногами, отползая к стене.
  На двери, стене зияли чёрные, обрамлённые трещинками следы пуль. Но взгляд Павла был прикован к валяющемуся у стены телу. Тёмный блестящий след, стремящийся из дыры на месте сердца к луже, заливающий пол под оброненной снайперской винтовкой и худым телом с изуродованным лицом. Сэд. Широко раскрытые глаза невидящим взглядом смотрели на Павла. Из кармана зимней куртки торчал простреленный пакет с вывалившимся на пол покрасневшим порошком.
  Чёртовы близнецы не только каким-то чудом остались живы, но и, обезумев от наркоты, решили устроить Павлу разнос, отправившись туда, где почему-то должен быть он. Логическая цепь "Вечеринка в "Атласе" - Шугарт - Маша - Павел"? Или что? Не важно. Важно то, что автоматные очереди приближались к нему, и где-то недалеко уже выли полицейские сирены. Отделение было в квартале от кинотеатра, где находился "Атлас". Если полиция будет здесь с минуты на минуту, значит, они выпустят Шугарта, и тогда всё зря. Патронов в пистолете не было, с винтовкой ему было не справится, оставалось надеяться лишь на то, что жених Маши уже на полпути к заветному свету в конце тоннеля.
  Сжав зубы, Павел перекатился на здоровое плечо, поджал ноги и встал. Должно быть, камера засекла его лицо, он не думал об этом, вылетая из дверей служебного входа. Бежать. Бежать. В этот день он сделал, наверное, единственный, но самый лучший поступок в своей проклятой жизни, дав ему возможность больше не жалеть ни о чём.
  Сирены визжали отовсюду, подгоняя его, и глуша доносившийся из разбитых окон хохот.
  - Я тебя достану, Лэйн! Магда хочет тебя видеть!!! Я ДОСТАНУ ТЕБЯ!!!
  Автоматную очередь прервал грянувший залп ответных выстрелов, оставив лишь хруст снега под ногами. И повисшую в здании тишину.
  
  ***
  
  Он любил электрички. Не смотря на встречающуюся шпану, запах мочи и курева в тамбурах, раньше он мог кататься туда-сюда просто так, ради удовольствия. Ему редко доводилось путешествовать поездом, и Павел ещё мог извлекать удовольствие из мерного, убаюкивающего стука колёс, тряски и вкуса пива после морозного перрона. Было в этом что-то неизменно любимое, не понимаемое обывателем, привыкшем к таким уже осточертевшим поездкам.
  Ноющее плечо не давало уснуть. Как и мысли о листе бумаги рядом с расписанием на вокзале, с которого смотрела чёрно-белая, но хорошо узнаваемая физиономия. "Разыскивается!.. Павел Д"Арне... Особые приметы... Обвиняется...". Перечень статей обвинения под фотороботом превращала Павла в натурального массового убийцу, выжившего после теракта.
  Время, затраченное полисменами на то, чтобы оцепить здание и сориентироваться во всеобщей суматохе, позволило Павлу уйти достаточно далеко. К тому времени, когда он, наспех замотав шарфом сквозную рану, добрался до окраины, его ориентировки были, наверное, во всех отделениях. Его спасло только одно. Рваная и окровавленная униформа никого не интересовала на железнодорожной станции в тот ранний час, когда полицейские патрули уже почти не появлялись, а ночная тьма не спешила рассеиваться над утопающим в снегу городом. Сонные пассажиры не обращали внимания на осевшую в стороне от фонарного света фигуру.
  Да какая разница, кто это? Мало ли. Путешествуя, можно насмотреться столько, что перестаёшь обращать внимание на каждую странность, погрузившись в полудрёму своих собственных мыслей.
  Даже когда на стене появилась ориентировка, никто не всмотрелся в его лицо. С чего бы?
  - Станция Мирная. Уважаемые пассажиры! - разнесся по почти пустому вагону голос. - Убедительная просьба по прибытии на станцию оставаться на своих местах. Мы приносим извинения за доставленные неудобства, это для вашей же безопасности. Уважаемые пассажиры...
  Это не запись.
  Павел вскинулся и, стараясь сохранять спокойствие, направился в тамбур. Рефлексы затравленной кошки были отточены до автоматизма. За грязными автоматическими дверьми вслед электричке бил плотный снегопад. Огромные хлопья валились в свете окон, напоминая звездопад на одной из картин художницы Д"Арне. Электричка, сонно стуча механизмами, замедляла ход. За окном проносилась голая платформа с невысоким ограждением и несколькими фонарными столбами. Сейчас полицейские вместе с контроллёрами войдут в вагон, машинисту придётся открыть все двери. Три метра, один прыжок, и Павел растает в колышущейся мгле.
  Три метра. Один прыжок.
  Вот они, мелькнули за окном. Заметили.
  Три метра. Один прыжок.
  - Стоять!
  Снег залепляет глаза. Красные капли оставляют рядом с глубокими следами кровавый пунктир. Они бегут следом, их крики хорошо различимы. Снежный шквал всё усиливается под вой ветра. Только не сбить дыхание. Отдающая по всему телу железная боль ослепляет. Или это снег? Или мороз? Или пот? Или слёзы?
  Выстрел. Предупредительный, в воздух. Далековато. Неужели отстали? Почему? Может, рядом должен быть пост?
  Как же холодно.
  Ступни касались холодных мокрых подошв и с каждым шагом наливались болью от сведённых мышц. Взрывая перед собой сугробы, Павел внезапно вывалился на утрамбованную плоскую, скользкую равнину. В ступни врезались невидимые кинжалы. Он, тихо вскрикнул, покатился, ощущая немеющей кожей твердь засыпанной сельской дороги.
  Ветер, похожий на песню.
  Темнота, танцующие вокруг хлопья. Он не чувствовал боли. Он больше ничего не чувствовал. Подташнивало от потери крови, но Павел не мог пошевелиться.
  Ветер, похожий на песню.
  Как мама, когда-то укрывавшая его одеялом. Сразу становилось так тепло и сонно, все жуткие тени исчезали из комнаты, веки опускались под тяжестью навалившейся усталости. День вдруг начинал казаться таким трудным и беспокойным, а песня - такой сладкой. Мягкие, добрые руки осторожно, нежно гладили простреленное плечо.
  Спать.
  Снег бережно укрывал его своим одеялом, а ветер пел последнюю в его жизни песню.
  Спать.
  Где вдали мелькнул свет. Фары.
  Но Павел уже скрылся за белым покрывалом, и голос Смерти стихал, убаюкивая своего нового сына, заставляя сознание промотать всю его жизнь, смешаться и замереть навсегда. На той весне, где они шли с Варей по пахнущему землёй и свежестью парку. Весне, которой он никогда не увидит.
  
  
  ***
  
  Первым, что смогла разглядеть Варя, был висящий под потолком телевизор.
  Боясь пошевелиться, она во все глаза смотрела экран, отказываясь верить в происходящее. Забытые годы назад чувства и ощущения захлестнули её бурлящим потоком восторга, от которого перехватило дыхание. Варя смотрела и не могла даже заплакать. Большие синие, как весеннее небо, глаза впервые за бесконечную череду лет выживания, отчаянья и беспросветной, бесконечной борьбы со всем миром снова видели его.
  С каждым дрожащим выдохом её белозубая улыбка была всё шире.
  Варя засмеялась. Звонко, как когда-то маленькой девчонкой, громко и счастливо. Она уже забыла, как звучит этот смех.
  Операция прошла успешно.
  Зрение восстановлено полностью.
  Девушка мотала головой, ударяя себя огнём длинных рыжих волос. Белые стены, койка, аппаратура, небо, Боже, небо. Не снится, всё на самом деле, по-настоящему! Руки, её руки! Как? Как это возможно?
  Возможно.
  С теми деньгами, которые её бабушка обнаружил в сумке у двери квартиры, новая жизнь стала возможна. Восторг, огромный шар счастья в груди, заставляющий смеяться и плакать, не давал Варе вспомнить о найденной в той сумке залитой кровью записке.
  Я хочу, чтобы и ты видела этот восход.
  Уже потом, когда волна ликования схлынула на берег, спустя пару дней, она увидела на экране лицо. Глядя на измождённые черты, девушка чувствовала, ощущала его своими ладонями, и не верила своим прекрасным глазам.
  -...в настоящий момент террорист находится в федеральном розыске. Напомним, Павел Д"Арне, обвиняемый в серии жестоких убийств, организации теракта в...
  - Паша, - прошептала Варя.
  - ...среди убитых так же было найдено тело ставшего легендой в криминальной среде киллера Леонида Дворникова, известного под кличкой Дворник, скончавшегося от множественных огнестрельных ранений...
  - Нет...
  Мир поплыл, как тогда в детстве, прежде, чем исчезнуть на многие годы. Слёзы катились по её щекам к подбородку, она стирала их, продолжая смотреть на экран.
  -...по некоторым данным, Дворник являлся штатным киллером преступного синдиката, возглавляемого известным бизнесменом...
  Варя плакала, не веря, не понимая, вспоминая голос, вспоминая страшный вечер, когда единственный в её жизни человек, заменивший за несколько дней весь мир, пропал, оставив лишь странную записку. Такое же напоминание, как небесные глаза под надломившимися бровями о том, что на миг, но заставило чудовище снова оборотиться человеком.
  
  ***
  
  Девушка шла, касаясь раскрытой ладонью только-только распустившихся нежно-зелёных листьев сирени. Лучи солнца гладили её кожу, заставляя невольно улыбаться ожившему миру, наконец-то сбросившему оковы этой наполненной страхом и болью зимы. Лёгкая улыбка таила нотки незаметной чужому взору, но не проходящей грусти. За то, что её любимый человечек, единственный, с кем она хотела бы прожить эту жизнь, до сих пор лежал в клинике под присмотром врачей. Что столько близких больше не увидит этого солнца и этого неба, танца огня и переливистого блеска тихой реки, где они любили собираться каждое лето. Что это сделал тот, кого когда-то она так сильно любила.
  Маша думала о каждом из них и улыбалась ушедшему, каждому счастливом дню.
  Позже патологоанатом удивлялся тому счастью, застывшему на мёртвых губах красавицы. Тому, как странно и жутко выглядела эта улыбка и три огнестрельных ранения. Три пули, заменивших три слова, которые должны были безмолвно прозвучать когда-то в чьей-то душе. С грустью, тоской, смирением, но лёгким вызовом, гордостью и благодарностью.
  Это были мы.
  
  
  
  
  
  До тех пор, пока мы любим, мы умеем прощать.
  До тех пор, пока мы умеем прощать, мы способны различать цвета.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"