Ведь в буре звезд лишь парус духа крепок... Крепок... Важен... Капитан задумчиво подбирал слова. Его поэма о первых звездопроходцах писалась медленно, ну да он никуда и не спешил. Вот уже двадцать четвертый год пошел, как он... как он и его команда на корабле "Гуань-инь" мчатся сквозь бездонный космос к загадочной цели, намеченной ему не иначе как судьбой. То, что его ведет и благословляет судьба, он ни минуты не сомневался. Ни тогда, когда еще молодым лейтенантом-стажером он внезапно, из-за странной болезни Торопова, получил место в экипаже "Союза", стартующего к МКС, и провел там восхитительные восемь месяцев; ни тогда, когда выбор, минуя опытнейших товарищей-космонавтов, впрочем, проигрывавших ему в молодости, пал на него, и он стал капитаном первого межзвездного космического корабля "Гуань-инь"... "Моя китаяночка", ласково звал он эту пятисоттонную махину, послужившую, так или иначе, причиной гибели всего экипажа... Вот и тогда, когда Фань Чжана затянуло в чортов коллектор, на его месте должен был оказаться он, Громов. Его была вахта, его очередь лезть в космос с заплатками. Но, увлеченный пересчетом маршрута, он попросил китайца подменить его. Когда это весельчак Чжан отказывал? До сих пор - а ведь прошло сколько? восемь лет! - звучит в ушах его последняя шутка: "Капитан, извини, но я, кажется, возвращаюсь на Землю". Пожалуй, атомы его распыленного тела, получив в коллекторе субсветовую скорость, уже действительно достигли родины... Пролились с дождем на поля и луга Янцзы...
А Михольский? Поляк слишком много времени проводил в оранжерее. Теперь-то ясно, что причину его безумия надо искать там, но он как капитан все защищал Януша, думал, что человек занят научной работой. Когда же Михольский заколол Лайтона, добрейшего их врача... Опять-таки, не должен ли был он, Громов, идти первым? Нет, он помчался в рубку, за оружием, ведь только ему известен код сейфа. Но было поздно. Михольский ударил Лайтона в сердце, затем себя по горлу... Крови-то сколько было! Он никогда не видел столько, даже когда Юсмаса выкинуло из центрифуги. Это случилось еще в академии. Он тогда первым подбежал к товарищу и поймал его стекленеющий взгляд. В нем не было ни боли, ни страха, ни даже печали, что не успел, не слетал. Только мечта, мечта о звездах... По крайней мере, так казалось Громову тогда. Кажется ли ему так и сейчас? Ведь в буре звезд лишь парус духа важен... Пожалуй, лучше крепок... Да, крепок...
Что тут говорить: везло ему, везло. Кто сомневается, что он за любого из своих друзей отдал бы, не раздумывая, жизнь? Но судьба, как видно, иного мнения. Неужели ему все же удалось привести эту капризную "Бодхисаттву" к Альфа Центавра, к источнику таинственного сигнала, с которого все и началось и о котором он все эти годы думал постоянно, даже во сне... Когда последним умер Литл, два года назад, - просто заснул и не проснулся, устал от полета, не иначе - он, Громов, отчаялся. Что это за цель такая, ради которой нужно потерять всех товарищей, лететь вслепую, ощущая себя игрушкой в холодных глазах черного божества? С Землей уже лет двадцать нет связи, жесткое излучение уничтожило больше половины всей аппаратуры, приборов... Как вообще летим? На честном слове? На упорстве капитана? На силе духа? Иногда Громову кажется, что его дух где-то там, в миллиардах парсек от него, потому-то он и мчится сломя голову, наперекор всему, чтобы воссоединиться вконец, вдохнуть космос полной грудью, впитать его жизнь. Но пока он имел дело только со смертью.
А ведь смертей действительно было немало. Сейчас он уже и подзабыл все те конфликты, а тогда, тридцать лет назад, не было дня, чтобы он с жаром не обсуждал их, где только мог. На лекциях, на тренировках, даже с Леной. С телеэкранов грозно вещали о вооруженных столкновениях, о сотнях и тысячах погибших, об угрозе атомной войны. Китай не на шутку спорил с Индией за Тибет и Гималаи. Далай-ламу взорвали террористы. Арабы объявили тотальную мобилизацию и грозили джихадом, если Штаты вступятся за евреев или индусов. НАТО напичкало Тихий и Индийский океаны таким количеством линкоров и авианосцев в полной боевой готовности, что массово отменялись пассажирские рейсы над теми регионами: из Японии в США приходилось лететь через Россию и Атлантику. Позиция Японии, кстати, наиболее импонировала Громову. Индию она поддерживала, но американцев через свои воды не пропускала: мол, будет надобность, отобьем китайцев и сами, спасибо, ваша медвежья услуга нам не нужна. Россия тяжело ворочалась, пытаясь быть миротворцем там, где требовалась решительная нота, и бряцала оружием там, где и без того сидели на пороховой бочке. В общем, как всегда. Лена, впрочем, активно защищала отечественных политиков. "А как же иначе?" - восклицала она, гневно стреляя глазами. "Мы должны иметь свою позицию, третью сторону. Только равновесный треугольник сил не даст миру скатиться в пропасть!". Такой она Громову нравилась необычайно: сильной, быстрой, умной. А вот когда он улетал, она плакала навзрыд три дня. Сразу даже и не скажешь, кто из них тогда похудел больше. Громов весь извелся, разрываясь между жалостью и любовью к ней, ненавистью к себе, такой сволочи, и тягой к звездам. Еще один треугольник, только совсем не равновесный. Звезды перевесили все.
Сейчас ей должно быть пятьдесят. Если бы он мог вернуться домой, ну, допустим, при тех же начальных условиях - корабль, экипаж, исправные приборы, - то вполне мог бы застать ее живой, лет семидесяти, семидесяти пяти. Конечно, он ее бы не узнал, ведь он навсегда запомнил ее двадцатипятилетней, и на фото, видео, везде - она молодая, свежая... Да только к чему эти предположения? Как он вернется? Если только там, куда он так мчится (впрочем, уже ведь не мчится, еще при Литле они запустили процедуру торможения), если там его не встретят добрые инопланетяне и не скажут: "Мы так восхищены вашим подвигом, Георгий, что немедленно, по световому лучу, отправляем вас домой. Зажмурьте глаза на пять секунд!" Еще одна шутка Чжана. Вот уж был неистощим на выдумки...
А ведь инопланетяне и вправду стали спасением. Точнее, их сигнал, который 15 сентября 2022 года поймали сразу несколько радиотелескопов: Аресибо, Маунт-Паломар, еще кто-то... Сигнал был явно искусственного происхождения, поражал своей сложной, но четкой структурой. Лучшие умы бросили на его дешифровку. Конфликтующие страны, все человечество замерло в ожидании. Неужели контакт? Неужели не одни? Неужели триумф разума над бесконечным космосом? Все земные дрязги разом стали мелочными и нелепыми. Особенно обнадеживало то, что сигнал исходил от ближайшей к нам звезды, с Альфа Центавра. Значит, близко, значит, и сами можем долететь, если что. К этому все и шло. Сигнал безуспешно расшифровывали два года, еще четыре строили "Гуань-инь" на орбите. Специальной международной комиссией было принято историческое решение лететь к Альфе. Чтобы задобрить Китай, так и не отозвавший своих армий с границ, ему отдали право назвать корабль, одно место на борту, подряды на постройку самых важных узлов и всякое такое. Америка и Индия, впрочем, в накладе не остались. Ведь именно их совместный проект звездолета на прямоточном двигателе выбрали из сотен прочих. А какие предлагались безумные варианты! И сейчас не удержаться от улыбки. Кто-то, например, советовал связать вместе тысячи атомных ракет и, поочередно взрывая их, таким образом лететь. Дескать, и Землю от опасности избавим, и атому мирное применение найдем. Другие хотели построить на полюсах гигантские ускорители и отправить всю планету в странствие по космосу. Не иначе как старой фантастики обчитались...
Ну а России выпала честь назвать капитана. Права оказалась Лена: третейским судьей выбрали нашу страну. А она выбрала Громова. Так Громов, сызмальства мечтавший о космосе, с третьего раза поступивший в космическую академию, но уже на первом курсе ставший первым по успеваемости, летавший на МКС три раза и все три раза бывший самым молодым из космонавтов, так он стал Капитаном. Это в тридцать-то лет! Впрочем, Михольскому на старте было двадцать восемь, Лайтону и того меньше. Полет требовал молодых, крепких, не обремененных семьями и предрассудками. А еще мужественных, чтобы негласно согласиться на "билет в один конец". Нет, ученые, конечно, доказывали, что "Гуань-инь" пролетит и десять раз между Землей и Альфой, а при расчетном времени полета двадцать лет в один конец у тридцатилетних космонавтов есть вполне реальный шанс вернуться, вот только умалчивалось, что расчет тот делался при запасе начального термоядерного заряда на один цикл разгона-торможения. Двойной его запас увеличивал время полета вдвое... А лететь лишние двадцать лет не хотел никто.
Как оказалось, это было единственно правильным решением. Уже через три года, при прохождении сквозь облако Оорта, корабль был буквально атакован жесткими частицами с непредвиденно высокой энергией. Михольский высказал предположение, что именно облако Оорта, которое казалось ученым всего лишь скопищем метановых комет, выполняло важнейшую роль по защите Солнечной системы от этих чрезвычайно губительных частиц. Земля подтвердила наши догадки. После этого пропала связь, вышли из строя квантовые компьютеры, сильно досталось коллектору. Мы недооценили дальний космос. А ведь лететь оставалось еще целых семнадцать лет.
Было мнение, что нужно вернуться. Кто это говорил? Лайтон? Самый рассудительный из всех, не по годам. Как врач, он, конечно, беспокоился прежде всего о команде, а уж потом о цели полета. Он предупреждал о психологической нагрузке, о дискомфорте, о борьбе за выживание. И о том, что все это может катастрофически помешать полету, погубить его. Он оказался прав на двести процентов, прав во всем, кроме одного: он, Громов, все же довел корабль до Альфы. Стиснув зубы довел. Сам себя откачивал, когда, после смерти Литла, наелся барбитуратов, но довел. Страшно хохоча, целыми днями слонялся по мостикам, бился в плаче головой о стены, но довел. Вон она, Альфа, двойным зраком смотрит с экранов, пряча за спиной маленькую Проксиму. Ведь в буре звезд лишь парус духа крепок... Ну, если за парус считать "Китаяночку", то весьма не крепок. Сейчас, на последней стадии торможения, аж поскрипывает от натуги. Словно телега, коей понесчастливилось добраться из Иркутска в Москву. Вот она въезжает из последних сил на Красную, правое колесо отскакивает и продолжает свой путь к самой стене Кремля, а телега заваливается, дребезжа скарбом и рассыпая его на потеху публике. Не хотелось бы вот так въехать к братьям по разуму; еще, чего доброго, не пожелают делиться своими научными секретами. Вы, людишки, скажут, слаборазвиты еще, даже до соседней звезды добраться по-человечески не можете, куда вас в галактику пускать? А мы у вас разрешения и не спрашиваем, дерзко тогда ответит Громов. Сюда добрались, и туда доберемся. А на телеге или на сигвее - вопрос времени, не более...
Время - вот что действительно оказалось важным. Расчетное время полетело в тартарары. Они постоянно отклонялись от маршрута, отставали, тормозили... Вместо двадцати лет - двадцать четыре; вместо четко спланированной экспедиции - поломки, нервы, несчастные случаи. В начале пути их было пятеро - и двести семьдесят пять тысяч астрономических единиц впереди. Сегодня он один - а тех единиц всего пятьсот. Долетел. Пора готовиться к Контакту. Подтягивать тетиву, так сказать. Как там у него в двенадцатой главе?
О, человек! Зачем свой дом оставил,
Где ты вскормлен? В каких сейчас морях
Затерян ты? К какой звезде ты правил
Свой утлый челн, залатанный на швах?
Ты веришь ли, что небеса седые
Безумству храбрых отворяют путь?
Что через бездну лет юнцы младые
Поверят твоей сказке хоть чуть-чуть?
Нет, ты один - и в вечности, и в дали;
Твой страшен рок - погибнуть на краю.
А в памяти останешься едва ли,
Лишь как безумец, звавший смерть свою.
Пусть так. Я знаю. Не ищу покоя.
Что мне века? Мгновением живу!
И чтобы космос был меня достоин,
Я не ослаблю воли тетиву.
Ведь в буре звезд лишь парус духа крепок;
Ему подвластны бездны, времена...
Последние строки никак не давались. Громов оставил их назавтра. Время еще есть. Но на следующий день ему стало не до поэзии. Он вдруг вспомнил, что на корабле есть коротковолновый радиопередатчик, не проверявшийся на работоспособность с далекого их старта. В этом не было надобности, так как он функционировал только на расстояниях не более тысячи а.е. Конечно, жесткое излучение могло вывести из строя и его, как вывело все прочие передатчики. Но чем черт не шутит? Громов отправился в радиорубку. Невероятно: прибор был исправен, требовалось лишь заменить элемент питания. Капитан даже разволновался: последний раз он слышал эфир половину своей жизни назад. И вот, такой знакомый, будто бы сам голос Земли, треск раздался вокруг. Первым делом он отправил свои позывные - как и положено, - затем принялся сканировать радиоэфир. Близкая Альфа сильно фонила; временами Громову казалось, что он ловит еще какой-то сигнал, очень слабый, очень смутный... Возможно, тот самый, что и привел его сюда. И в это мгновение рубку, весь корабль, заполнили четкие позывные: "Бодхисаттва, Бодхисатва, вызывает Архат, как слышите, прием!" Это был голос Шрапнова, его старого друга и представителя от России в комиссии, организовавший тридцать лет назад полет на "Гуань-инь". "Что такое?" - мелькнуло в голове Громова. "Неужели я ловлю какой-то земной сигнал, отраженный космосом? Или это вообще галлюцинации?". "Георгий, ты? - продолжал голос. - ответь же! Мы уже потеряли надежду. Ждем тебя тут больше четырех лет". Сомнений не оставалось: на далекой звезде его почему-то встречают не таинственные алиены, но свои, родные земляне.
***
Недоумение разрешилось при следующих сеансах связи, а затем и в долгих беседах на искусственном спутнике, вращающимся по сложной орбите вокруг обеих Альф. Стыковка "Китаяночки" прошла совершенно без участия Громова, с волнением наблюдавшим за этим поистине титаническим процессом. Но тут действительно давно его ждали, готовились... Шрапнов, почти единственный, зато очень терпеливый собеседник, пока Громов находился в карантине, постепенно рассказал все. Картина складывалась грандиозная и удивительная.
Через пять лет после их вылета и через полтора года со времени их последнего сеанса связи команда Массачусетского университета расшифровала Сигнал. Помог новейший кутритовый компьютер, изобретенный ими же. Собственно, Сигнал, как потом стало понятно, и можно было дешифровать только с помощью кутритов - что-то вроде проверки человечества на технологическую зрелость. Дальше было проще. Содержимое Сигнала оказалось чертежом нульпространственного передатчика, "Шила", как тут же окрестили его падкие на звучные названия газетчики. Суть, впрочем, была схвачена верно: "Шило" каким-то, не до конца понятным образом протыкало пространство, мгновенно перемещая объекты к следующему передатчику-приемнику. Объекты эти, правда, особенно если речь шла о людях, необходимо было тщательно подготовить. Сканирование ДНК, пропитывание клеток тела особым составом и так далее. На все про все уходило с полгода. Когда "Шило" и соответствующая инфраструктура к нему были построены, подготовили двух добровольцев, готовых рискнуть жизнью в нуль-переходе. 14 июля 2035 года они вошли в шлюз "Шила", чтобы через десять часов невредимыми появиться вновь. Приемник, как и предполагалось, был тем самым источником Сигнала, искусственным спутником Альфы Центавра. Никаких инопланетных существ на спутнике не оказалось - все работало абсолютно автономно, - зато была найдена обширная база данных, содержимое которой повергло в шок даже богатых на воображение космистов. Вся наша галактика, как и многие другие звездные системы, оказалась опутана густой сетью нуль-передатчиков: по одному, а то и по несколько, возле каждой мало-мальски значимой звезды. Некая весьма древняя цивилизация, непосредственного присутствия которой пока обнаружить не удалось, в незапамятные времена построила эту Сеть, настроив самые внешние передатчики на периодический Сигнал. Что, по-видимому, свидетельствует об их исключительно дружественных намерениях. Ведь в базе данных, помимо сведений о межгалактической Сети, земные ученые обнаружили бездну всего прочего: новые материалы и технологии, информацию о строении и развитии Вселенной, чертежи сложнейших механизмов и аппаратов...
- Ты не представляешь, что сейчас творится на Земле! - говорил Шрапнов. - Окончены войны, границы между странами почти стерты, половину университетов планеты перевели на освоение инопланетных знаний. И эти университеты штурмуют девять десятых всех мальчишек и девчонок со всех континентов, ибо только там начинается путь, который, возможно, через несколько лет приведет к шлюзу "Шила", а затем - к неведомой звезде на другом конце галактики...
- Неведомой? - усмехнулся Громов. - Такой же "неведомой", какой оказалась для меня Альфа? Ожидал чего угодно, мгновенной гибели, ужасных казней, но чтобы встречали под белы ручки...
- Ну и кому нужны твои казни? Тут ведь о новом знании речь идет, о небывалом прорыве для всего человечества! Подумай только, еще вчера мы ютились на маленьком шарике, а сегодня шагаем по галактике словно в сапогах-скороходах.
- Только скороходы те не нами скроены! - Громов уже не скрывал раздражения. - Разве для научных забав существует космос? Для каталогов и энциклопедий? Для приятного времяпрепровождения среди инопланетных бабочек? Дух должен был воспитывать в себе человек, покоряя космос! В поту и крови покоряя, а не под руку с девочками-выпускницами...
- Да, уж крови ты нам продемонстрировал достаточно, - зло съязвил Шрапнов, намекая на погибших товарищей Громова. - Прости, но жертва должна быть разумной. Лезть на глубину, когда рядом находится брод, может только безумец...
- Или тот, кто хочет научиться плавать, - парировал Громов. - Мне бы не хотелось, чтобы смерть Фань Чжана, Лайтона, остальных оказалась недостаточно "разумной", как ты сказал, и чтобы о них говорили только как о неудачниках, чуть-чуть не дождавшихся "Эры Всеобщего Благоденствия".
- Зря ты так! - Шрапнов от волнения встал и зашагал по комнате. - Они герои, все вы, пятеро, герои! Вы совершили мужественнейший поступок, достойный подвигов Скотта или Амундсена. Да что там, превзошедший их деяния. Подумать только - четверть века в глубоком космосе, на экспериментальном корабле, без надежды вернуться! О вас уже пишут в учебниках, а что будет, когда ты вернешься на Землю и опубликуешь подробные мемуары...
- Вернусь? - Громов словно только сейчас осознал, что от Земли его отделяют не двадцать лет пути, а всего несколько месяцев.
- Ну да! Хотя я понимаю: ты, наверное, захочешь двинуться дальше, присоединиться к колонистам, это можно устроить...
- Да кому нужен старик с расшатанными нервами, - усмехнулся Громов. А действительно, все же подумал он. Почему бы не рвануть по этому нуль-пространству, куда глаза глядят? Поскакать блохой? Не он ли мечтал о закатах на Фомальгауте, о грозах на Веге, о прибое на Арктуре? Но ведь в сложившихся условиях все это будет немногим сложнее обычной туристической поездки. "Ваш билет! - обращается к Ливингстону молодцеватый кондуктор, стоя на подножке трансафриканского экспресса. - Что вы так на меня уставились, вам же к истокам Нила? А вот грязную поклажу придется сдать в багаж! Мда-с, нехорошо таким чумазым и оборванным путешествовать по цивилизованной Африке". Чтобы на это сказал знаменитый исследователь, прошедший по Африке пешком более пятидесяти тысяч километров?! Чтобы на это сказали те же Скотт и Амундсен, если бы их спор, кто первым достигнет Южного полюса, решался не опытом, надежностью товарищей и экипировки, не силой их духа, но единственно тем, кто быстрее поймает такси "до полюса"? Нет, это неправильно, думал Громов. С точки зрения чистой науки, для которой главное: описать образцы и разложить их по полочкам, оно может и все равно, но с точки зрения воспитания духа, утверждения высшего смысла жизни, решительно неверно.
- Я крайне советую тебе прежде вернуться на Землю, - по-своему истолковал молчание собеседника Шрапнов. - Повидаться с родными, друзьями... Лемехова помнишь? Министром стал! А Елена...
- Не говори! - встрепенулся Громов. - Я сам узнаю. Мне нужно собраться с мыслями... А что, звездолеты уже, значит, не строят?
- В расшифрованном сигнале кроме собственно "Шила" был чертеж чрезвычайно эффективного межпланетного корабля. Его все называют "Пером" - действительно, сходство заметное. Пара таких "перышек" очень помогла нам при строительстве "Шила" на солнечной орбите. Позже оказалось, что эти корабли стоят в ангарах всех нуль-передатчиков; мы широко используем их при перемещениях между планетами...
- Каботажное плавание, - снова не удержался от иронии Громов. - Ну а большие звездолеты?
- Нам бы разобраться с теми бесчисленными мирами, что стали доступны с помощью нуль-перехода! Да и некуда лететь. Почти у всех звезд есть свои "Шила". В окрестностях Альфы, например, только один неприметный красный карлик не имеет передатчика. Но, судя по данным телескопов, там нет ничего интересного: ни планет, ни богатого полезными элементами газа. У этого карлика, кажется, даже собственного имени нет, порядковый номер какой-то... А все прочее уже давно исследовано. Смирись же, дружище! Не наша вина, что человечество идет по стопам более могущественной цивилизации, но раз уж выпал такой шанс, мы должны овладеть всем совокупным их опытом!
- Вот только они свой опыт добывали в бою, а мы на пикнике! Ладно, на сегодня хватит. Буду отдыхать. Последние двадцать пять лет я что-то плохо спал...
И Громов лег на спину, широко открытыми глазами глядя в матовый потолок. Он думал.
Он думал о прошлом, настоящем и будущем сразу. В прошлом была Земля, которая торжественно провожала Громова как героя и представителя всего человечества; затем сложнейший полет, гибель экипажа, нет - друзей, боевых товарищей; потом глубочайшая депрессия, из которой он выбрался лишь неимоверным усилием воли, не просто сознанием нужности своего дела - это он ощущал всегда, - но отчаянным нежеланием проиграть космосу, уступить его холодному, черному рассудку. И вот теперь звезды вновь смеются над ним. Они обесценили жертвы Громова, они сделали бессмысленной всю его жизнь, они легким и весьма красивым жестом превратили Громова из авангарда человечества в почетного пенсионера, коему только и остается, что ворчать на молодое поколение да рассказывать внукам сказки былых времен. Как же так вышло? Громов представлял себе сотни, тысячи "китаянок", покоряющих - парсек за парсеком, звезду за звездой - необъятный космос; представлял мужественных капитанов, десятилетиями не сходящих с мостиков, сражающихся то с магнитными бурями, то с жестким излучением, то еще с чем-то неведомым. О, то действительно должна была быть великая эпоха, затмившая бы все плавания Колумба и Магеллана, Васко да Гамы и Кука! Она бы растянулась на века, в ее горниле родился бы новый человек, титан, соразмерный космосу, равный ему силой духа и воли. Но этого не будет! Колумб купил за грош в лавке полный комплект точных карт, Магеллан выиграл бесплатный билет на самолет Лиссабон - Рио-де-Жанейро - Бруней - Кейптаун - Лиссабон. Зачем куда-то плыть? Легкие знания соблазнили человечество, словно трактирная девка подвыпившего золотоискателя. И он покупает ей стеклянные побрякушки, расплачиваясь настоящим золотом.
А что делать ему, Громову? Есть ли жизнь после Ватерлоо? Может, ему действительно вернуться на Землю, написать проникновенные мемуары и почивать оставшиеся годы на лаврах первого и последнего настоящего космопроходца? Или пуститься в погоню за таинственной сверхцивилизацией, которая исчезла из Вселенной словно команда с "Летучего Голландца"? Шрапнов говорил, что их Сеть охватывает миллионы звездных систем, а передовые отряды землян, последовательно проходя через нуль-передатчики, едва вышли к внешним границам своей галактики. Сколько еще прыгать? Да и не напоминают ли эти действия потуги неграмотного дикаря, хватающего с полки книги, одну за другой, и силящегося понять, зачем все они заполнены одинаковыми странными значками? А если бы и понял, что с того? Его знаки - леса и горы...
Громов принял решение. Нельзя сказать, что он был уверен в нем на все сто, но ведь нужно было, в конце концов, дописать поэму?
***
Наутро он отправился по длинным коридорам инопланетной станции искать Шрапнова. Навстречу ему попадались то хмурые техники в серой спецодежде, озабоченные прибытием очередной группы колонистов, то они сами - молодые, крепкие ребята в оранжевых комбинезонах, отправляющиеся на какую-нибудь Эпсилон Ориона, чтобы исследовать там планеты, построить научные базы, а затем вернуться с полным коробом органических и неорганических образцов. Проходя мимо, Громов ловил обрывки их возбужденных фраз: "...на Арктуре нашли кремниевую жизнь... Ракудин на Проционе раскопал древние поселения... Возможно, это они..." Что ж, в этом есть своя романтика. Но Громову до романтики не было дела. Он боялся, что человечество вновь привыкнет - как было когда-то! - к вторым ролям, к покорному следованию за кем-то, кто кажется бесконечно мудрее и сильнее. Легко привыкнуть к чудесам, если за каждым поворотом стоит кто-то, кто всех накормит пятью хлебами и пятью рыбами. Но не является ли это шагом назад для духа, только-только избавившегося от опеки со стороны высших сил, только-только заявившего о своей воле следовать самому себе и никому более? Да, этот дух чуть не уничтожил себя в двух мировых войнах и чуть не начал третью, но разве можно закалить клинок иначе, чем огнем и водой? Космос, полагал Громов, и должен был стать оселком для нового духа, слишком отравленного прошлым на дряхлой Земле. Но вместо этого человек нашел себе нового кумира.
Шрапнов встретил его с раскрытыми объятиями.
- Хорошо, что ты сам зашел! А то, брат, замотался; столько дел! Слышал, Ракудин на Проционе...
- Да-да, что-то там раскопал, - махнул рукой Громов.
- Да не что-то, а верные доказательства разумной жизни! Возможно, это поселение именно тех, кто все это, - рука Шрапнова описала круг, - и создал.
- И без них слишком много доказательств. Поменьше бы их, глядишь, ценнее бы стали. А так...
- Ты опять за свое! Лучше скажи, надумал чего?
- Надумал, - медленно, словно продолжая размышлять, протянул Громов. - А ты не знаешь, в каком состоянии моя "Гуань-инь"?
- Ну, возятся техники, - пожал плечами Шрапнов. - Даже не знаю, что с ней делать. Вроде как настоящий мемориал, музей, куда детишек бы водить. Но как ее отправить на Землю? Через "Шило" малыми частями, что ли?
- А своим ходом - не думал? - улыбнулся Громов.
- Это кто ж возьмется, на двадцать-то пять лет! - Шрапнов сказал это и тут же округлил глаза. - Ты чего удумал? Неужто хочешь себя опять на четверть века заточить?
- Нет, четвертак я уже летал, неинтересно! - Громов продолжал улыбаться. - Я тут все рассчитал. До того карлика, о котором ты упоминал, восемь световых. На исправном корабле можно долететь за 35 лет. Мне сейчас 55. Так что к своему девяностолетию как раз управлюсь...
- Совсем спятил? - Шрапнов только руками развел. - Зачем же туда? Да ведь там даже "Шила" нет, и встретить-то некому будет!
- Именно поэтому, - веско сказал посерьезневший Громов. - Я не из детского сада, встречать меня не нужно. Корабль вам все равно ни к чему, прыгаете все, да и я так настрою автопилот, что после моей смерти он вполне сможет вернуться назад - если повезет, конечно.
- Да никуда я тебя не отпущу! - рассердился Шрапнов. - После его смерти, видите ли! Сюда, на Альфу, Земля посылала тебя не за смертью, а за победой.
- Я и сейчас за победой, - спокойно возразил Громов. - Ты не думал, почему всего у нескольких сотен звезд в Галактике нет нуль-передатчиков? Бесполезны? Возможно. А вдруг именно там нужно искать ответы на все вопросы? Самый лучший способ обезопасить дом от незваных гостей - это вручить им ключи от всех остальных домов. Я не поклонник теории заговоров, но мало ли какая цель у этих инопланетных доброхотов? Мы обязаны проверить и такую гипотезу, тем более пока у нас еще есть корабль и пилот, способные это сделать. В эпоху мгновенной телепортации крайне сложно найти тех, кто захочет полжизни тащиться через космос со скоростью черепахи, не так ли?
- Вот именно! Я тебе даже команду не соберу! Никто не отдаст тридцать лет своей жизни ради проверки какой-то сомнительной, попахивающей паранойей гипотезы!
- А мне и не нужна команда. Обойдусь сам; я привык, знаю корабль, одиночество меня не страшит. - Громов вновь улыбнулся. - Зато будет время написать мемуары. Аж в двух частях: до Альфы и после...
***
После пяти месяцев ожесточенных споров и колебаний, тщательного ремонта и подготовки Громов опять летел. Летел, не зная куда. В свою теорию "затаившихся инопланетян" он не верил и сам. Скорее всего, на том маленьком и холодном карлике действительно ничего нет. Но это было его решением, решением, которое разом избавило его от сомнений и сожалений, от гнева и печали, словом, от угнетенного состояния духа. Громов снова и сознательно вытянул билет в один конец. И это вновь наполняло его чувством значимости происходящего. "Уж таков человек, - размышлял он. - Ему обязательно нужно наделять все смыслом, причем смыслом, исходящим из него самого, и важным только для него самого. До тех пор пока он отчетливо не поймет это, он будет нелепо бросаться на все блестящее и любопытное. Искать инопланетян, к примеру. Да только самый главный инопланетянин, самый загадочный и непостижимый - он сам". Громов пробежался глазами по многочисленным экранам и приборам, теплея от мысли, что его "Китаяночка" цела и исправна, что она вновь послушно мчит его навстречу звездам. Жаль лишь, что рядом нет его старых друзей: Михольского, Лайтона, Фань Чжана, Литла. Они бы, несомненно, одобрили его поступок, хотя, возможно, и не полетели бы с ним. Где они сейчас? Неужели там? Громов всмотрелся в звездный рисунок на экране, словно силился разглядеть там черты своих погибших товарищей. И последние строки его поэмы нашлись сами собой:
Ведь в буре звезд лишь парус духа крепок;
Ему подвластны бездны, времена...
Галактики он мнет в послушный слепок,
Друзей в него впечатав имена...
все имена персонажей не вымышлены. Так звали первопроходцев различных народов и времен, отдавших свои жизни в попытках открыть еще неоткрытое. Память им и слава...