Лена проснулась в девятом часу вечера. В комнате было душно и сумеречно.
Она села на край кровати, спустив ноги на пол. В организме тут же началось какое-то движение, что-то внутри зашевелилось, стало перетекать сверху вниз, подавать разные сигналы. Кончики пальцев набухли, как будто с каждого свисала тяжелая тягучая капля чего-то, правая нога в том месте, где ступня прирастает к голени, бормотала, побаливая едва заметно. Сама мысль о том, что сейчас надо встать и пуститься на поиски съедобного завтрака, вызывала тошноту.
"Мне нужен кто-то, чтобы обо мне заботился. Хотя бы ненадолго. - подумала Лена. - Сиделку, что ли нанять".
Мысль была абсурдна, но почему-то развеселила. Лена подошла к зеркалу и посмотрела внутрь. Поворошила взлохмаченные волосы, нагнулась и зачем-то заглянула в вырез ночнушки.
Нет, нанимать сиделку пока рано.
Кто-то зашаркал в коридоре, брякнули ключи. Лена напряглась и замерла. Но там, снаружи, прошаркали мимо, наверное, уже целились ключом в какую-то другую дверь. "Недолет" - с облегчением подумала Лена.
В ванной было тепло и сыро, на потолке приветливо зеленела форма жизни, точное название которой Лене никогда не было известно. Голова болела. Лена чистила зубы зажмурившись, потому что иначе пришлось бы смотреть в раковину или в стену над нею, а это зрелище вызывало новый прилив тошноты.
"Когда тебя любят, ты чувствуешь это каждую минуту и всем телом. Любовь окутывает тебя с ног до головы, и ты знаешь, что с тобой не случится ничего плохого" - эта мысль оформилась в сознании как-то самостоятельно. Это была нехарактерная мысль. Лена даже не понимала, откуда могли раздаться подобные звуки.
Когда она вернулась в комнату, телефон гукал и вибрировал, и полз по столу. Наверное, перед тем, как заснуть, Лена отключила звук. На экранчике высветилось имя. Лена нажала зеленую кнопку, и только потом поняла, что не дочитала имя до конца. Что-то там было в начале... "Вэ"... "нэ"... Длинное какое-то имя.
- Привет. Ты где? - голос был мужской и знакомый. Радостных ассоциаций не стимулировал.
- Я у себя. В смысле, дома.
- А. Я вот хотел тебя пригласить.
- Куда?
- Ну... В кино.
Повисла пауза. Лена спохватилась и выговорила:
- Да, давай.
- Сейчас полдевятого. Очень поздно, да?
- Сеанс начинается в девять. - откуда я это знаю? Да просто знаю и все. Кино - это хорошо.
- Ну, если ты выйдешь прямо сейчас...
- Не, не выйду.
- Ты не в себе?
- Да.
- А-а-а...
В этом "А-а-а..." Лена услышала детскую обиду и совершенно взрослую безнадегу. Стало стыдно. Как будто у нее что-то стесняются попросить, а она знает, что именно, и все равно не дает.
- Извини, что я тебя побеспокоил. Я завтра еще позвоню, ладно?
Лена положила телефон на стол. Ведь позвонит же. И опять слишком поздно. А перед этим будет долго мучиться, собираться с духом, набирать номер и тут же его сбрасывать.
Совсем охренел.
Прошло около часа. За это время Лена сделала следующее:
- убедилась, что приготовить завтрак не сможет, потому что понятия не имеет, какие из продуктов в холодильнике ее
- вскипятила воды в электрическом чайнике
- заварила чай, потому что он хранился в комнате и совершенно точно был свой
- оделась. Не понравилось. Пришлось раздеться и снова одеться - в другое
- раскрасила веки цветными тенями
- выпила чай
- решила выйти в город и поесть где-нибудь там.
- обмотала шею малиновой шалью. Лена не хотела, чтобы все глазели на ее шрам.
Она обладала счастливой особенностью. Ее никогда не подводила память.
То есть, Лена очень часто и весьма прочно забывала некоторые события, даже если они произошли недавно. И в то же время могла в деталях пересказать содержание фильма, который видела всего однажды и месяц назад. Содержание книг она помнила так же хорошо, поэтому смогла сдать на отлично все десять сессий в университете. И ее никогда не мучили постсессионные кошмары, в которых снова и снова переживаешь уже сданный экзамен.
Память Лены была настоящим даром. Все удивлялись тому, какая у нее хорошая память.
Вот только детство свое Лена помнила плохо. Самое раннее воспоминание было, наверное, года в три - тогда папа привез ей огромного плюшевого медведя в прозрачном мешке. Следующее воспоминание было уже про первый класс.
А еще она совершенно не помнила, откуда взялся шрам. Она знала, что был какой-то несчастный случай. Может, она даже по этому поводу провела некоторое время в больнице. Не помнила, а именно знала. Потому что с каких-то пор стала носить платья с воротничком-стоечкой и свитера с горлом. Хотя терпеть не могла ощущение воротника, плотно прилегающего к шее. Но надо было сделать все возможное, чтобы избежать косых взглядов и неудобных вопросов.
Шелковые шарфики и шали были куда приятнее воротников. Со временем у Лены собралась порядочная коллекция - видя ее пристрастие к таким вещицам, ей их часто дарили. На многих шарфиках прямо в пестрый узор было вплетено имя - "Элиана". Ленина любимая подружка расписывала шелк сама, а потом относила в Боткинские бараки, чтобы знакомая медсестра засунула ее "тряпочки", прослоенные газетами, в автоклав. Лина-Элиана беззастенчиво украшала каждый подарок своим именем - чтобы Ленка не забыла, от кого он и по какому поводу. Элиана видела подружку с голой шеей, но ни разу ничего не спросила. Лена была ей очень благодарна.
Народу в кафе оказалось много. Лена заказала яблочный штрудель и кофе. Это был шикарный завтрак. Только очень, очень поздний.
"Меня любит человек, которому я не могу ответить с таким же энтузиазмом. - вдруг подумала Лена. - Он любим другой. Я люблю человека, который любит другую. И чувствует себя отверженным ею".
Девушка в форменной жилетке принесла заказ. Лена постаралась сосредоточиться на еде, но уже мысль шла дальше.
"Все это не значит, что любви нет. Любовь проходит через нас насквозь, навылет. Она везде и во всем, хотя и ни у кого в отдельности. Везде и повсюду - любовь.
Не выношу этого слова. Чушь какая-то".
Почахнув над штруделем еще недолго, Лена попросила принести ей счет.
Над переулком пролетела чайка с солнечным, розовым брюшком. Июльские закаты всегда нравились Лене. Но в переулок солнце уже не попадало, в нем рано спускались сумерки. Поэтому городские улицы казались Лене слишком узкими и глубокими, как траншеи.
Когда она вышла к заливу, солнце только-только коснулось края воды. В этот раз облака были необычайно объемные и высокие, оранжевые с голубым.
Все было хорошо.
Только Лена не помнила, что случилось накануне.
Она перелистала ежедневник, не слишком надеясь, что найдет там ответ - обычно она записывала скучные вещи, которые и так помнила, вроде "что купить" и "что сделать сейчас, а что потом". Но вчера (или на прошлой неделе?) она записала следующее:
"Незабудка по-английски называется куда как лучше - forget-me-not. А в русском варианте про "меня" нет ни слова. Есть какая-то ерунда - низы, будка, сарай... Садоводство, сорняки. Сорную траву выпалывают. Полевые цветы тоже".
Берег залива был завален обломками асфальта и бетона, как будто сюда специально свозили строительный мусор со всего района. Лена забралась с ногами на теплую асфальтовую плиту и подняла лицо к солнцу. Поверх морского пейзажа прямо в воздухе перед глазами ползали прозрачные белые мурашки, вроде бактерий в чашке Петри. Лена опустила веки. Мурашки исчезли в мягком красно-оранжевом мареве.
Кто-то подошел к ней со спины.
- А тебе не жарко в этом шарфе? - спросил кто-то.
- Это шаль.
- Тем более.
Лена почувствовала, как чья-то ладонь скользит по ее плечу.
- Не надо. У меня шрам на шее.
- У тебя нет никакого шрама.
- Ты уверен, что мы знакомы?
- Послушай, Лена. Я знаю, что у тебя какие-то проблемы. Не знаю, какие именно. Но шрамов у тебя нет. Нигде.
Лена попыталась повернуть голову туда, откуда раздавался голос, и открыла глаза. Одними кончиками пальцев прикоснулась к шее - шаль была на месте. Медленно запустила палец под складки скользкой ткани и провела пальцем по горлу, справа налево. Шрама там не было. Он сполз еще левее, и чуть ниже, словно многоногое цепкое насекомое. Лена почувствовала, как под одеждой шрам скручивает левую половину тела, медленно расползается по животу, потом вдоль бедра. А потом начинает расти вверх, и поднимается по шее прямо на подбородок, змеится по щеке и подбирается к нижнему веку. Лена прижала это место кончиками пальцев, чтобы он не прошел дальше, и открыла глаза.
Солнце уже село. Лена с трудом придала телу вертикальное положение. Теперь можно было идти домой.
"А ведь меня в детстве не учили любить. Меня учили бояться. Потому что страх делает осторожнее. Значит, дает шанс прожить подольше". - думала Лена, лежа на полу в собственной комнате.
Потом она стала перечислять вещи, которых ее научили бояться.
- розетка в стене
- любой электроприбор, которым приходится пользоваться в ванной комнате
- ворот швейной машинки
- есть невымытые фрукты
- незнакомые улицы поздно вечером
- кусты
- большие собаки
- заплывать далеко от берега
- движущиеся автомобили
- ездить на велосипеде по трассе
А ведь у нее никогда не было велосипеда. Значит, последнее она придумала сама, используя выученное как образец.
В темном коридоре у двери в квартиру Лена долго возилась с ключами, по очереди пробуя каждый и содрогаясь от мысли, что ее манипуляции разбудят квартирную хозяйку. У Хризы Аркадьевны уже были к Лене какие-то серьезные претензии, и совсем недавно.
Войдя в комнату, Лена тут же поняла, какие. Она не заметила это раньше, потому что дверь платяного шкафа была открыта, а Лена слишком сосредоточилась на его содержимом. Наверное, дверь должна была как-то замаскировать это, не поместившееся целиком между шкафом и стеной. Но оно все равно выпирало наружу. Его очертания напоминали прялку из сказки про Спящую красавицу. "Принцесса уколет палец веретеном и умрет!" Хотя что общего может быть между велосипедным колесом и колесом самопрялки? Разве что движение спиц. Но это конкретное колесо было застенчиво и неподвижно, ничем не выдавая свою зловещую сущность.
Хриза сразу же высказалась против велосипеда в своей квартире. Велосипед приносит с улицы туберкулезную грязь, валит на пол вещи, которые годами спокойно висели на вешалке в прихожей, в добавок ко всему от него случается скрежет и грохот.
У Лены не было сил спорить с Хризой Аркадьевной, поэтому она беззвучно завела велосипед в комнату, а потом пошуровала шваброй по всему пути его следования через жилплощадь, что было неожиданно принято как внеурочная уборка в прихожей. Засим инцидент был исчерпан.
А перед этим она делала то, чего должна была опасаться - ехала на велосипеде вдоль трассы.
Машины выскакивали из-за левого плеча как сумасшедшие. Она старалась не отклоняться от бордюра, и в то же время не зацепиться за него педалью. Впереди был поворот вправо. Но машины не сбавляли скорости.
Потом показалась крышка люка. Ее не получалось объехать. Как Лена могла забыть, ее же учили бояться наступать на люки. Но объехать люк прямо перед поворотом значило выйти на полосу движения. А это было страшнее. Люк поднырнул под переднее колесо. Впереди показался еще один. Этот подался вниз, когда колесо коснулось его, слегка пошатнулся. Потом был третий люк. Потом - четвертый. А поворот все не кончался. И кому понадобилось наштамповать столько люков на одном повороте?
Сбоку на столбе мелькнул венок из пластмассовых цветов, на черной ленте надпись: "От скорбящих...". Дальше Лена не успела прочитать. Поворот кончился.
"Не бойся. Я же еду за тобой. Я тебя вижу, значит, ничего плохого с тобой не случится".
Ленины подружки одна за другой обрастали отношениями и любовями, и все время были кем-то заняты. А Лена оставалась одна и занималась собой. Она никогда не переживала оттого, что у нее чего-то с кем-то не было, или было что-то такое, чего лучше бы не было. Она легко забывала обиды. Не прощала - а именно забывала. Элиана всегда говорила, что слово "мужчина" пишется с большой буквы "му". А Лена всегда ее внимательно слушала. Но все равно снова и снова все с нею случалось как впервые, и снова и снова повторялась одна и та же история - с проходом на вылет. Но в то время как стройную цепочку участников сотрясали шекспировские страсти, Лена практически сразу абстрагировалась от ситуации и продолжала жить дальше, как ни в чем не бывало. И это не было предательством или легкомыслием. По-другому она просто не умела.
А потом появился шрам - как вещественное доказательство ее неизъяснимого внутреннего изъяна, который мешал ей нормально обрасти нормальными отношениями. Ведь это само по себе было ненормально, особенно учитывая коллег по цеху, то есть, по полу.
Память услужливо отбрасывала все детали, сохраняя только основные черты. Спустя некоторое время размывались и они, оставалось только смутное ощущение, вроде отпечатка щеки на стекле. Зато Лене никогда не было больно. Совсем-совсем. И людям было с ней легко и спокойно, как может быть только с очень терпимым и незлопамятным человеком. Или с водой, которая сама себя очищает и на которой не остается следов. Никто же не знал про шрам.
Она сказала о шраме только однажды и только одному человеку. Ему почему-то показалось, что Лене жарко "в шарфе". Может, он просто любил лезть не в свои дела. Вот и пришлось ему все объяснять. Хотя это было не в ее правилах - что-то объяснять смутно знакомым людям. А он сказал: "Нет у тебя никаких шрамов. Нигде".
И еще он сказал: "Тебя не учили любить, тебя учили бояться. Но бояться нечего".
Вместе они пробирались по пыльным, иногда обжитым странными существами чердакам на крыши и загорали, свесив ноги над улицей, кишащей людьми и машинами. Они ездили автостопом в другой город. Они побывали в метро во время отключения электричества - было темно, и у кого-то в переполненном вагоне началась истерика. А они в этом время шепотом обсуждали, на каком языке какие цветы звучат лучше - по-русски или по-английски.
А еще они катались на велосипедах по трассе.
Все закончилось как-то невзначай и бесповоротно. Он возвращался домой и его вместе с его велосипедом сбил легковой автомобиль.
"Наверное, это потому что я не ехала следом и не смотрела на него".
Она набрала его номер, и кто-то незнакомый ей сказал: "Его нет. Он сейчас в очереди на вскрытие. У покойников тоже есть очередь. Ведь гибель в ДТП - это криминальная смерть. По закону полагается провести вскрытие. Проверить, не был ли погибший пьян или под кайфом".
Лена вспоминала. Голос, черты лица, ощущение ладони у себя на плече. И каждая деталь простреливала ее насквозь, и она чувствовала, что все ее тело прошито веточками нервных окончаний, и что они - живые.
Зачем помнить то, что никогда не повторится? Это так трудно и так бессмысленно. И еще страшно. Потому что так уже точно никогда больше не будет.
Было больно. Очень-очень.
А потом Лена приподнялась на локте и посмотрела на улицу. Окна дома напротив отсвечивали желто-оранжевым. Наступил рассвет. Она встала с пола и легла на неразобранную кровать. Так никогда уже не будет. Но зато она узнала, что так бывает. А значит, бояться действительно нечего.
Ей снился хороший сон, и она проснулась ровно в полдень с улыбкой и ощущением легкого прикосновения на щеке.