Аннотация: о том, как складывалась общность нефтяников, и о том, как из этих микрообщностей работников соцпредприятий формировался советский народ
Вопрос может прозвучать в иной редакции: в чем причина устойчивости СССР?
Начнем со скучных теоретических азов.
Промышленность СССР делилась на две неравноценные части: местную и союзного/республиканского подчинения.
Утрированно - местная подчинялась региональным органам власти и обслуживала основные потребности населения: пищевая, производство одежды, обуви, обслуживание насущных потребностей населения. Как правило, это были мелкие предприятия с численностью работников до сотни человек. К ним можно отнести и совхозы - сельскохозяйственные государственные предприятия, артели, кооперативы. Также правилом было то, что они не имели возможности для создания собственной полноценной социалки - строительства жилья, содержания детсадов, поддержания школ и ПТУ.
Омский нефтезавод относился к категории предприятий союзного подчинения и являлся одним из самых важных стратегических объектов своего профиля, поэтому для нас интереснее положение этих' предприятий. (В условиях РСФСР Москва была единым центром, как всего Союза, так и Российской Федерации, и разницы между союзными и республиканскими министерствами практически не существовало - на местах это никак не отражалось; также мало значения имело подчинение предприятий разным главкам в составе одного министерства. Поэтому, для упрощения, крупные предприятия можно назвать предприятиями центрального подчинения.)
Если не считать отдельных исключений, местная промышленность относилась к промышленности группы Б (производство предметов потребления), а центрального подчинения
- группе А (производство средств производства).
Я неоднократно подчеркивал тезис, который оказал решающее влияние на формирование общности нефтяников: прямую зависимость предприятия от центра и весьма слабую связь с Омском. Омск в лице местных органов власти не принимал участия в решении о строительстве завода - город подключился только к выбору площадки под застройку; строительство велось за счет централизованного выделения ресурсов - город не имел таких возможностей; нефтезавод получал сырье извне - и вырабатывал продукцию большей частью для других регионов по планам реализации из министерства; строители и эксплуатационный персонал, как правило, не были омичами - в городе не было кадров в достаточном количестве и достаточной квалификации. Это те объективные обстоятельства, которые сформировали изолированность нефтяников от остального населения Омска. Тут стоит немного расширить обзор и уточнить, что как раз в то время население Омска стало складываться из нескольких таких же общностей работников предприятий центрального подчинения: нефтяников, энергетиков, транспортников, специалистов-оборонцев.
Условно - в Омске 70-х примерно сто тысяч человек были работниками соцпредприятий центрального подчинения: оборонка, машиностроение, нефтехимия, транспорт. На ряде предприятий численность персонала была свыше 10 тысяч человек. Я могу припомнить собственный строительный трест, в котором работало до двух тысяч человек и обладавший всеми признаками соцпредприятия - в частности, развитой социалкой; только общестроительных трестов такой же мощности в Омске было шесть, не считая специализированных и отдельных управлений общесоюзных объединений. С членами их семей до трети населения Омска воспитывалось самой жизнью в определенных традициях. Важное отличие работников предприятий центрального подчинения от прочего населения СССР - они были лояльны центральным структурам и остро
осознавали слаженность работы огромного предприятия, в виде которого им представлялся весь Советский Союз.
А сейчас от теории перейдем к реалиям Нефтяников 50-х.
Ядро общности "нефтяников" сложилось в середине 50-х. Первоначальный штат работников нефтезавода и обслуживающих предприятий мог достигать полутора тысяч человек: цифра по тем временам значительная. В 1955-1956 годах это уже был вполне сформировавшийся коллектив.
Настало время познакомиться подробнее с героями моего повествования.
Согласно практике советского строительства по мере приближения окончания стройки штатные должности управленцев, инженерно-технических работников и рабочих заполнялись кадрами. К моменту пуска персонал завода полностью укомплектовывался.
Элитой промутопии были специалисты - нефтяники и нефтепеработчики. В представлениях того времени это были смежные специальности, поэтому работник бакинских промыслов относительно легко вписывался в специфику нефтепеработки в условиях зимней Сибири. Азербайджанцев я, скорее всего, упомянул всуе - выходцев из Баку практически не было, лично я не помню таких. Больше было грозненцев, русскоязычных работников с чеченских промыслов. Возможно, что с ними смешивали прочих жителей Кавказа и юга России.
Наиболее значительными были жители Татарской и Башкирской АССР. Как я уже упоминал, нефтяной комплекс этих республик считался наиболее близким по условиям к terra incognita - Омску. Привлечение их считалось принципиальным для успешности работы нефтезавода. Они составили самое заметное землячество, следы которого прослеживались десятилетиями.
Столичные Москва и Ленинград в основном давали руководящие кадры, которые посылались на усиление и спустя определённое время возвращались обратно.
Это всё, что можно сказать о наиболее заметных землячествах в истории нефтезавода.
О побудительных мотивах, которые заставляли этих состоявшихся обеспеченных людей отправляться в Сибирь и приводить в порядок строительный хаос - можно только догадываться.
Вряд ли существенную роль играли меркантильные соображения. По всему СССР действовала единая тарифная сетка, согласно которой работник на одной и той же должности получал одинаковую зарплату. Климатические условия и отдалённость от центра России компенсировались введением коэффициентов к зарплате, но для Омска он составлял 15%. Юг Западной Сибири считался самым комфортным местом за Уралом, на новых предприятиях создавались условия для привлечения сотрудников - изыскивались разные способы повышения зарплат, улучшения бытовых условий. Впрочем, это всё было весьма относительно, и никоим образом не могло компенсировать потери от переезда из благодатного Кавказа или столичной Москвы на омскую стройку.
БОльшее значение мог иметь карьерный рост - на новом месте он производился гораздо быстрее. Многим инициативным людям тесно в сложившихся коллективах и для них естественно желание оказать на новом месте в виду новых горизонтов и среди людей с ещё не сложившейся иерархией. Для хорошего специалиста, увлеченного своим делом, характерно стремление
продемонстрировать гораздо больше, чем от него требуется в рутинном порядке, работать за пределом своих возможностей - и даже за ними, доказать себе и окружающим свою значимость и состоятельность. Омский нефтезавод представлял уникальную возможность для реализации чаяний честолюбцев и прожектёров-новаторов.
Но люди с таким психическим настроем относительно редки и основную массу специалистов составляли всё-таки рабочие и инженеры, которые хотели просто работать.
Видимо, вопрос мотивации специалистов, приезжающих на строящийся нефтезавод, неразрешим без предположения о психологии "советского человека".
Люди 50-х совершенно иначе ощущали себя в пространстве своей страны и имели иное представление о своей роли в судьбе СССР. Человек эпохи застоя мог застать только рудимент подобной идеологии; что касается современности, то она живёт в совершенно ином мире. Советский человек имел специфическую систему пространственных координат. Да, он вполне четко осознавал положение Москвы как сосредоточения власти - сакральном в квази-религиозном коммунистическом представлении. Скорее, данный центр представлялся формальным. Но при этом подлинное "центральное" место социалистической Родины находилось там, где было место идеологическому подвигу - боевому или трудовому.
Таким образом, географическое месторасположение, близость/удалённость от центра были второстепенными по отношению к другому понятию - направлению главного удара, локализации стройки коммунизма. Можно сказать так - прорыву из настоящего в будущее, из обыденности - в коммунистическую трансцендентность. Советский человек ощущал свою ценность и востребованность в пункте пересечения идеологии и географии, в точке максимального социального напряжения - там где творилась история и человек (советский человек!!!) был активным созидателем. Можно сказать, что человек воздвигался на престол демиурга, по воле которого создавались миры. Стройка и запуск нефтезавода в неприспособленном для этого месте, вопреки объективным обстоятельствам действительно имело характер волевого творения - если не по масштабу, то по самому духу действия. Только место трансцендентного творца -одиночки занимал коллектив единомышленников, работающих в полном единении друг с другом и с огромной страной.
Ключевое слово в таком миропонимании - сопричастность, кстати, достаточно популярное в советской пропаганде. К сожалению, как многие понятия той эпохи, затёртое неумелым употреблением и потому потерявшее всякий смысл...
Опять приходится обращаться к религиозному мировоззрению, чтобы найти аналоги мироќощущению нефтяников. Для верующего монотеиста действительно не имеет принципиального значения, где в пространстве и во времени находится он сам - ведь Бог повсюду. Можно говорить об относительной привлекательности мест поклонения и эпох расцвета религиозности, но строгая религиозность призывает искать Бога везде рядом с собой - и именно в данной точке пространства и времени осуществлять слияние с Ним. Отсюда странная на наш
взгляд практика отшельничества или скитаний вне общепризнанных религиозных центров, бегство не только от светского мира - но и от официальных форм религиозности. По настоящему обряды не имеют смысла во взаимоотношениях Бога и человека. Но восприятие всеобщности присутствия Бога, как бы "равномерной разлитости" в пространстве, часто сменяется духовным подвигом - религиозным прорывом индивидов или коллективов в иную реальность. Это может быть основание обители, военно-религиозное движение вроде таборитов, деятельность реформаторов - Везде, где происходит "сгущение" привычного восприятия Бога ради чего-то нового. Трудно сопоставлять, к примеру, Асизи с Нефтяниками, но это явления одного порядка - разрыв пут обыденности ради рывка в нечто иное.
Культуролог Мирча Элиаде писал об "ужасе истории", о страхе,, который охватывает простого человека от ощущения своей беспомощности при виде исторических катаклизмов, от осознания того, что от индивида совершенно ничего не зависит, а судьбой человека управляют непознанные и всемогущие социальные силы. Автор отмечал при этом, что только два мировоззрения свободны от "ужаса истории" - традиционное, которое основано на восприятии цикличности истории, возможности её отмены по окончанию хронологического цикла, и - коммунистическое. Это мнение родилось у румына-эмигранта в середине двадцатого века, то есть у человека, который лично испытал на себе катаклизмы своего жуткого времени и который изучал проблему не академически-отстранённо. Нефтяники в полной мере испытывали присущий СССР того времени социальный оптимизм и ощущение исторического творчества. Вряд ли они идеализировали настоящее, с неприглядными сторонами которого они соприкасались ежечасно, они старались жить в коммунистическом завтра.
Промутопия Нефтяников - прорыв в будущее
" Темно свинцовоночие,
и дождик толст, как жгут,
сидят в грязи рабочие,
сидят, лучину жгут.
Сливеют губы с холода,
но губы шепчут в лад:
"Через четыре года
здесь будет город-сад!" (В. Маяковский)
Этим Нефтяники и влекли к себе современников.
Вторая составляющая коллектива - выпускники ВУЗов 50-х. Тогда специалистов нефтедобычи и нефтепеработки выпускали четыре советских нефтяных института: Азербайджанский в Баку, Грозненский, Московский и только что образовавшийся Уфимский.
В СССР действовала подзабытая ныне система распределения молодых специалистов. Она была достаточна разумна: обеспечивала трудоустройство по специальности работника без опыта и стажа и позволяла компенсировать затраты государства на пятилетнее образование и содержание студента. Проблемы возникали с её практической реализацией - государству требовались специалисты в отдалённых и сельских районах, куда привыкшие к городской комфортной жизни новоиспечённые специалисты не стремились. Степень добровольности приезда в Омск бывших студентов была разная. С одной стороны, холодная необустроенная Сибирь не была пределом мечтаний, особенно для выпускников южных и столичных ВУЗов - а ведь только они выпускали нефтяников. С другой - только что построенное предприятие давало редкий шанс построить карьеру, проявить себя.
Если делать общие выводы, то прилива энтузиазма назначение в Омск не вызывало, но и отчаянного противодействия - тоже. Большинство оказывалось в Нефтяниках случайно, во воле распределительной комиссии. О том, что такое Омск и новый нефтезавод, чёткое представление имели единицы - те, кто проходил тут практику. Но как раз они стремились вернуться сюда после получения диплома и увлекали за собой друзей.
Дефицит инженеров и управленцев в 30-50-е был огромен. Многие провалы советской экономики можно отнести за счёт отсутствия технической грамотности населения и руководящих кадров. Борьба с инженерами - вредителями и массовая их гибель в годы войны в офицерских званиях только усугубляли плачевное положение. Престиж звания инженера был огромен, стать студентом и получить высшее образование было пределом мечтаний большинства населения.
Выпускники ВУЗов в течении трёх лет считались молодыми специалистами - это давало некоторые социальные льготы и избавляло (отчасти) от служебных разбирательств в случае принятия неправильных решений. Для застоя было привычным, что молодые специалисты три года оставались на низших должностях вроде мастеров. В 50-х двадцатидвухлетний человек с нулевым стажем мог оказаться начальником цеха, иметь в подчинении десятки и сотни человек. Даже недоучившихся студентов на производственной практике ставили мастерами, и скидок на их неопытность не делали. Такой метод воспитания может показаться жестоким, но он давал свои плоды. Молодой специалист с самого начала учился "жить по-взрослому", ему приходилось врастать в коллектив с определённым профессиональным уровнем и нравственным климатом, стараться соответствовать достаточно высоким требованиям.
Третьей категории нефтяников были бывшие строители нефтезавода и простые рабочие.
В смету строительства включалась особая статья на подготовку эксплуатационных кадров для строящегося предприятия. Расходы могли быть значительными, так включали в себя оплату проезда к месту обучения, полное содержание обучаемого и затраты на само обучение - в данном случае само по себе длительное - от полугода до полутора лет, к тому же требующие дорогостоящее оборудование. На базе строящегося предприятия или ближайших учебных пунктов вроде ФЗУ в таких случаях развёртывались курсы по обучению основным рабочим специальностям: операторов установок, слесарей-ремонтников, сварщиков, крановщиков, водителей, электриков.
Такая практика была взаимовыгодной для государства и для строителей.
Для неквалифицированного строителя - напомню, таких было большинство в начале 50-х
- данный порядок давал возможность обрести высокооплачиваемую специальность и устроиться на передовом предприятии. Вчерашний землекоп или подсобник получал стипендию, место в общежитии, а спустя считанные месяцы - жизненную перспективу. Государство обладало правом отбора - ведь учиться начинали не совершенно неизвестные люди со стороны, а члены трудовых коллективов, о способностях и трудолюбии которых можно было заранее составить определённое
• представление.
Ещё один момент, который требует уточнения. Среди первых строителей Нефтяников было очень много людей с незавершённым средним образованием - для 50-х восьмиклассным. Таковы были последствия войны и послевоенной разрухи, хаотичного перемещения населения по всей стране. Параллельно с профессиональным обучением происходило общеобразовательное. Новоиспечённый специалист мог посещать вечернюю школу одновременно со своими курсами или же его обязывали закончить образование в ближайшее время после получения специальности. Государство не упускало и такую возможность дать своим гражданам "правильное" образование.
Для рабочих, получивших специальность в зрелом возрасте, существовала возможность преодоления следующей ступени - получение высшего образования. Государство специально предусматривала рабочие квоты для очного обучения, и обеспечивало возможность прохождения заочной формы. В Омске действовал филиал вечернего Московского нефтехимического института, в котором обучались многие управленцы 60-70-х. К работникам с такой биографией
было особое отношение, так как они считались прошедшими все ступени производственной деятельности и получившими при этом пролетарскую закалку.
Конечно, должен был работать ещё один канал пополнения эксплуатационников - через профессиональное обучение молодёжи. Но для Нефтяников 50-х он не имел практического применения: в городке практически отсутствовала молодёжь от 14 до 17 лет. На стройку всё-таки старались приезжать люди, не обременённые семьями, так как размещаться с ними было невозможно. Обучение молодёжи началось с середины десятилетия: в бараках появилось много семей, а в город потянулись из деревень школьники в поисках городской жизни.
В городке было ремесленное училище Љ8. Помнили о нём долго - нынешнюю остановку "улица Магистральная" до сих пор называют, оговариваясь, "Восьмым ремесленным". С него началось среднее профессионально-техническое образование в Нефтяниках, которое потом развернулось в несколько ПТУ и техникум. С середины 60-х пополнение рабочих кадров на нефтезаводе шло преимущественно через ПТУ.
Давайте попробуем воссоздать условия, в которые ставился работник крупного предприятия на своем рабочем месте, чтобы понять ту психологическую атмосферу, которая привела к формированию образа мыслей советского человека.
В порядке справки целесообразно дать распорядок труда и отдыха для рабочих и служащих предприятий и организаций СССР (члены колхозов и артелей работали по собственным правилам).
На 50-е пришлось еще одно эпохальное изменение - и нефтяники попали как раз под него.
СССР, вступив в индустриализацию, последовательно увеличивал рабочее время, пытаясь хотя бы таким образом компенсировать недостаточную квалификацию и отвратительную организацию труда. С 1931 года действовала шестидневная рабочая неделя с семичасовым рабочим днем и с фиксированными (в течение месяца) выходными днями - 6, 12. 18, 24 и 30 числа; всего на год приходился 61 выходной день плюс два праздничных дня - 1 мая и 7 ноября. До этого действовал порядок, в котором гарантировались 72 выходных и 5 праздничных. В преддверии войны 26 сентября 1940 года был издан указ о переходе на семидневную рабочую неделю с восьмичасовым рабочим днем и о запрете самовольного ухода с предприятий; при таком порядке на выходные приходилось 52 дня. Для понимания ситуации стоит упомянуть, что опоздание на работу или самовольное увольнение немедленно каралось полугодом исправительных работ по месту работы с перечислением части зарплаты государству (кстати, львиная доля так называемых сталинских репрессии приходится именно на такие приговоры). В таком режиме советские рабочие и служащие работали до 1956 года, когда положение было смягчено до довоенного, до шестидневной рабочей недели и семичасового рабочего дня. Современный режим работы был установлен только в 1971 году. Я намеренно не указываю продолжительность отпуска, которая, формально в минимальном варианте составляла шесть дней, в среднем была 12 дней плюс попадающие выходные, имела дополнительные дни, а к пятидесятым годам повысилась до трех недель. В годы войны и послевоенного восстановления отпусков практически не было, а далее их предпочитали выделять частями или компенсировать в денежном выражении - так что количество выходных и отпускных дней для каждого человека было индивидуальным. Но в любом случае весьма скромным. Так же надо отметить практику того времени - проведение субботников и общественных мероприятий в выходные дни или в нерабочее время. Для рабочих, особенно строителей, обычной была переработка, то есть дополнительные часы работы по производственной необходимости, которые подлежали дополнительной оплате. А для инженеров
и руководителей рабочее время растягивалось за счет совещаний, планерок, дежурств на объектах, дополнительных обучениях и т.д. и т.п.
Понятно; что такой режим был режимом труда, но никак не отдыха. Выражение "дневать и ночевать на работе" было отнюдь не фигуральным, это было традицией, взращенной во время прорывных 30-х, беспрестанном труде во время войны и послевоенного восстановления. Костяк любого коллектива, люди от тридцати до пятидесяти лет не представляли себе иной ритм работы.
Таким образом, только по формальным признакам - продолжительности времени, проведенного на работе - советский работник 50-х воспринимал рабочее место как основное место своего пребывания. Семья и дом, наоборот, не более чем место кратковременного отдыха.
Я попытаюсь вкратце и в общих чертах обрисовать основные черты работы тех лет на нефтезаводе, поскольку они исподволь формировали психологию нефтяников.
Нефтезавод - предприятие сверхсложное, с непрерывным циклом производства, с круглосуточной и всесезонной работой, несмотря на все обстоятельства и погодные условия. Просто остановить какое-то производство невозможно - необходимы продолжительные и дорогостоящие мероприятия: незапланированная остановка -фактически авария. Поэтому выход из строя любой коммуникации или части оборудования, даже при наличии резервных линий - это ЧП, которое требует сбора всех ответственных специалистов и принятия немедленных мер. В любое время дня и ночи.
В самых общих чертах нефтезавод состоит из транспортных коммуникаций, по которым доставляется сырье и вывозится продукция, многочисленных установок подготовки сырья, и , непосредственно, самих технологических установок, на которых получаются нефтепродукты разных фракций. Нет абстрактной нефти - есть нефть с конкретных месторождений, очень отличная по содержанию воды, серы, других веществ, вязкости, плотности и т.д. Под каждую "нефть" подготавливается конкретный технологический процесс, начинающийся с обработки, доведения до определенных показателей, а потом и само разделение на фракции: в сущности, это работа нескольких лет, начинающаяся в научно-исследовательских институтах определением основных параметров, потом разработкой проекта, в котором определяется (при необходимости - и разрабатывается) необходимое оборудование, а под него - свой состав сооружений, затем отладка оборудования во время монтажа и комплексные испытания при пробных подачах нефти. Но даже если процесс запущен - это только полдела: поступающая нефть все равно меняет свои показатели, и задача оператора установки - чутко, буквально интуитивно, при минимуме данных, реагировать на эти изменения работой технологической линии.
Работу цепочки установок обеспечивают электро и- и теплоснабжение, водопоподготовка и сброс отходов. Сейчас технологию обеспечивает чуткая сеть сигнализации и автоматизации, но в 50-е это находилось в зачаточном состоянии.
Вот, в сущности, описание нескольких технологических линий, то есть цехов - производств, а также обслуживающих их отдельных цехов: транспортного, энергетического, водоподготовки, водоотведения, лабораторий и ремонтных служб. В каждом, в первоначальном штатном расписании - сотни человек. Плюс заводоуправление, пожарная служба, военизированная охрана, гараж. В самом начале общее число работников на омском нефтезаводе составляло от тысячи до полутора тысяч человек (рабочих, ориентировочно 80%), в восьмидесятых доходило до 15 тысяч.
Основная масса рабочих на технологических линиях работала по сменам, то есть по скользящему графику. Смены были восьмичасовые, первая с полуночи до 8 часов утра, вторая с 8 утра до 16 часов, третья - до полуночи. Поскольку физиология человека не могла выдержать постоянной работы в ночное время, предусматривался особый график чередования смен - периодическая замена времени выхода. Для матерей с малолетними детьми и беременных по КЗоТу полагались дневные смены, особый порядок был для учащихся, чтобы они могли посещать школы, ВУЗы, выходить на сессии и экзамены.
Часть служб имела иной распорядок, с фиксированными часами выхода и ухода. В первую очередь, это ремонтники, осуществляющие плановые мероприятия, то есть не зависящие от непрерывной работы предприятия. У них был восьмичасовой рабочий день, разрываемый обеденным перерывом; но в отношении ремонтников практиковалось оплачиваемое увеличение рабочего дня до 12 часов в случае необходимости (или просто по случаю теплой погоды - не в мороз же вести реконструкцию...), или авральные выходы в выходные.
На дневные и утренние смены добирались на переполненных трамваях, а для обеспечения ночных служебный транспорт доставлял рабочих примерно за полчаса до смены и забирал спустя полчаса-час, поскольку после смены перекусывали, принимали душ и переодевались в бытовых помещениях. С точки зрения рабочих нефтезавод не знал ночного времени или выходных, на его территории в любое время дня и ночи находилось от четверти до трети персонала.
Ритм работы ИТР формально был более щадящим, но ответственность и переработки на самом деле превосходили даже нагрузку на рабочих. В 70-е для руководства считалось нормальным работать от восьми и до восьми, прихватывая субботы; такой же режим определялся для инженеров на прорывных участках. Исполнители могли позволить себе отрабатывать положенное.
Работа на нефтезаводе была (почему была? - и есть!) не только трудной, но и опасной. Главный фактор - токсичные и взрывоопасные пары углеводородов, неизбежный спутник обращения с нефтью. Частично они собираются, сжигаются, развеиваются, но, будучи тяжелее воздуха, стремятся растечься по земле или попасть в непроветриваемые участки, емкости и углубления. Вход в резервуар или спуск в колодец - верное отравление или смерть; перемещение рабочих по территории без противогазов просто запрещалось. Зажженная спичка или электрическая искра способна инициировать взрыв. Это в дополнение к обычным опасностям сложного механизированного производства - ударам тока, ожогам от пара или теплоносителей, падению конструкций и оборудования, разрывам аппаратов под давлением. Несмотря на драконовские меры по обеспечению техники безопасности, в среднем (в 70-е) на нефтезаводе погибало два-три человека в год и до десятка получало ранения.
Я также попытаюсь весьма условно показать интервалы времени, в течение которых новый человек мог "влиться в коллектив", как тогда говорили - в данном случае полностью ощутить себя его частью. Наверное, понятие завода в те времена связывалось не с экономической единицей, как сейчас, а с коллективом, работающим на нем: работникам завода как бы делегировалось право управления частью общенародной собственности, что всегда подспудно ощущалось во взаимоотношениях дирекции и рабочих. Заменяемой частью всегда представлялись управленцы, менеджмент по-современному, а не костяк коллектива из квалифицированных рабочих.
До месяца уходило на знакомство с бригадой, своим участком работ и ближайшим начальством, с общим ознакомлением с работой предприятия - хотя бы в расшифровке бесконечных аббревиатур названий установок и осознания взаимного расположения объектов на площади в сотни га.
Через полгода это уже был специалист, способный выполнять самостоятельную работу в рамках функциональных обязанностей, выполнить минимум в чрезвычайной ситуации, знающий ключевых специалистов на смежных участках, ориентирующийся в системе управления заводом и, в общих чертах - с функционированием производств и систем обеспечения на всем заводе.
Стаж с года до трех давал возможность освоить работу в пределах своего уровня ( разрядов для рабочих, должности для ИТР) в полном объеме, то есть к корректировке при необходимости и к самостоятельной работе в кризисных ситуациях, знакомил с костяком управленцов на всем заводе, особенностями работы в масштабах предприятия, от которых могли наступить нарушения на своем рабочем месте.
Более пяти лет - это уже высококлассный специалист, квалифицированный работник, чувствующий свою работу уже интуитивно, мгновенно сопоставляя исходные данные и приходя к правильному решению, хотя на правильный анализ требуется гораздо больше времени - таковыми были операторы установок, элита нефтяников. Как правило, на этом этапе формировался устойчивый вектор карьеры - или человек быстро шел вверх по служебной лестнице (ИТР), или достигал максимума в своем положении (бригадир для рабочего), или давал знать, что его вполне устраивает роль ответственного исполнителя.
Процесс "вливания" сопровождался наращиванием бонусов, выражаясь по-современному, то есть планомерным увеличением социальных благ от предприятия/профсоюза (оговорюсь, что тут я описываю ситуацию 70-х, что не совсем верно для практики двадцатилетней давности - тогда все было сложнее): сроки означают скорее последовательность событий, чем четко определенный порядок. Об этом чуть ниже.
Разумеется, в зависимости от психического склада и обстоятельств работы, временные интервалы могли быть иными. Но общая последовательность, как мне кажется, описана верно. К вышеперечисленному надо добавить, что помимо контактов с сослуживцами непосредственно на работе, работник нефтезавода жил среди своих в Нефтяниках - в три четверти квартир его дома вселялись нефтезаводчане, его дети ходили в ведомственные школы и детские садики, занимались в спортивных кружках в нефтезаводских комплексах, сам он постоянно посещал нефтезаводские
• библиотеки и дворец Культуры.
Человек оказывался полностью погруженным в замкнутую среду нефтезаводской общности, которая занимала подавляющую часть его времени и которая доставляла бОльшую часть социальных благ.
Поступая на нефтезавод, работник делал осознанный выбор не работы, а судьбы. По крайней мере - на ближайшие пять-десять лет. Он знал, что улучшение его жизни напрямую связано с ответственной работой и лояльностью к коллективу, что получить отдачу в росте зарплате, получении жилья и прочих услугах он сможет только спустя несколько лет. И, если такой выбор делался серьезно, то прилагались все усилия, чтобы статью частью коллектива.
После трех лет работы любой человек уже ощущал свое предприятие не как нечто отстраненное, а как особую общность, которая в обмен на лояльность и 'добросовестный труд обеспечивала необходимый набор социальных благ.
В нижеследующем обзоре основных социальных благ будет сознательно выпущена тема заработной платы.
Во-первых, я не рискую браться за анализ столь сложной темы на основании мемуарных источников - в том случае, когда речь идет о цифрах, воспоминания лучше проверять документами. При рассмотрении зарплат нефтяников их пришлось бы сопоставлять с зарплатами прочих категорий омичей, о чем я совершенно не имею представления. По утверждению родных, зарплата на нефтезаводе (как и на любом крупном предприятии) на рубеже 50-60-х в среднем была выше зарплаты в других местах - ненамного, где-то на четверть. Хватало на самое необходимое. Потом, в начале 60-х произошло повышение, которое, к примеру, позволило высылать деньги родным на Кавказ, где вырастали сыновья и обеспечивать младшее поколение братьев-сестер во время учебы в институте. Можно представить, сколько нужно получать в нынешнем уровне цен.
Во-вторых, полученные деньги в условиях Нефтяников 50-х было трудно потратить эквивалентно общесоюзному номиналу. Рубль в условиях Москвы и рубль в условиях стройки в пригороде провинциального города имели разное наполнение: просто не было магазинов, общественного транспорта, предприятий общественного питания, не говоря уже об обеспечении комфорта. Условно, если за сто рублей в месяц москвич имел возможность снять комнату для жилья, то в Нефтяниках этого невозможно было сделать даже за тысячу - за неимением свободного жилья в принципе.
Лет десять Нефтяники жили в особом режиме хозяйствования, в котором даже советские ограниченные товарно-денежные отношения практически не работали - или функционировали по местным правилам, заметно отличавшимся от общесоюзных.
Данное обстоятельство необходимо иметь в виду при изучении истории СССР - миллионы людей на стройках в 30-50-е работали в особых условиях мобилизационной экономики, кто - принудительно, кто -добровольно.
Поэтому перейдем к тем социальным благам, которые распространялись через нефтезавод.
Напомню один из тезисов моей гипотезы о социальном эксперименте 50-х: а именно - государство собиралось передавать соцпредприятию часть функций планового обеспечения трудящихся жизненными благами. Подобная практика складывалась еще в эпоху зарождения советской индустрии в 30-е - а в 50-е, после перерыва на войну и восстановление народного хозяйства, должна была приобрести куда бОльшие масштабы. Да и сами предприятия должны были приобрести новые функции, стать технократической основой государства, заменив собою бюрократический хозяйственный и партийный аппарат - судя по репрессиям товарищи Сталин и Берия не испытывали к нему никакого уважения и очень сомневались в его работоспособности, особенно в новых условиях. После их ухода из жизни эксперимент был свернут, предприятия не получили той необходимой доли власти, чтобы выступить противовесом бюрократии - но функции распределения были закреплены за соцпредприятиями и осуществлялись до самого распада СССР.
Попробуем рассмотреть их так, как могли воспринимать мои родители в конце 50-х - начале 60-х, когда такой порядок стал повсеместным: а в описываемое время он только складывался.
Один из мифов современности - " в СССР давали квартиры". Мягко говоря, это неправда - государство конституционно гарантировало минимальные жилищные удобства для каждого гражданина, что означало очень широкое расхождение возможностей (и то, реально начиная с 50- х). И "квартира" тут оказывалась в самом верху списка благ.
Что касается предприятия, то каждому работнику с момента записи в трудовой книжке гарантировалось место жительства - как минимум, койка и прикроватная тумбочка. Напомню, что вольные строители Нефтяников начинали с армейских палаток в продуваемой всеми ветрами лесостепи и, как предел мечтаний, получали место в бараке. Эксплуатационников палаточный период миновал, но многие в середине 50-х прошли через ведомственные бараки с удобствами во дворе. В том случае, если даже таких мест оказывалось недостаточно, предприятие шло на съем комнат в частном секторе Захламино и Николаевки, а также в самом Омске. Отдельная квартира в те времена была из разряда несбыточных мечт, доступных небожителям вроде самого Малунцева или начальников цехов. Первые жилые дома в Нефтяниках сразу же превращались в общежития, в комнатах которых проживали по несколько человек, а квартиры служили блоками. Потом, по мере строительства, квартиры - общежития превращались в коммунальные, с проживанием отдельной семьи в отдельной комнаты - а уж потом стали выделять отдельные квартиры на семью. Такой порядок в целом соответствовал этапам наделения жильем конкретного работника. Он начинал с места в общежитии, потом получал отдельную комнату в общежитии или коммуналке, затем - однокомнатную, независимо от того, был ли он женат или нет, а в дальнейшем улучшение жилищных условий зависело от от его семейного положения и количества членов семьи - по ним назначалось число комнат в новой квартире. Скорость прохождения этих этапов зависела от нужности специалиста, его семейного положения и мощности предприятия в социальных вопросах; могла занимать от нескольких лет до десятилетий.
Мои родители окончательно получили квартиру по количеству детей лет через восемь после начала работы на нефтезаводе - тут немаловажное обстоятельство в получении трехкомнатной квартиры у ДК нефтяников сыграло то, что оба были работниками предприятия, а отец к тому времени был начальником установки. Наверное, это был средний срок, потому что большинство моих друзей жили в таких же условиях; но и коммуналки для меня не были непривычной экзотикой.
Понятна роль предприятия в обеспечении жильем своих сотрудников - формально очередниками ведал профсоюз нефтезавода, его работники составляли списки нуждающихся и распределяли по категориям (таких очередей было несколько - первоочередные по специалистам или по социальным показаниям вроде многодетных семей, по стажу и так далее). Но профсоюз никогда не играл самостоятельной роли и его справедливо считали отделом дирекции по социальным вопросам.
При увольнении работника его очередь на улучшение жилищных условий прерывалась, и он был вынужден начинать ее на новом месте заново. Таким образом, выбор места работы обязательно сопровождался рассмотрением перспектив получения жилья у потенциального работодателя. Такой порядок весьма эффективно поддерживал трудовую дисциплину - мало кто рисковал в один момент разрушить многолетнее стояние в очереди. Советское предприятие и его работник находились в отношениях долговременного найма - вполне возможно, пожизненного, так как их при всей формальной свободе передвижения работника обе стороны связывал квартирный вопрос. Нелишне напомнить, что был еще разряд ведомственного жилья, то есть такого, которое выделялось только на время работы на данном предприятии - хотя как правило, получение квартиры от предприятия сопровождалось выдачей ордера от исполкома, то есть владелец квартиры получал ее в условную "собственность" по-советски, то есть имел право относительного распоряжения жилплощадью. Он мог прописать в квартиру кого-то еще, то есть уменьшить свою собственную долю собственности, мог обменять и даже продать - через некоторые незаконные схемы, которые преследовались.
В сознании советского человека вопрос о собственности на жилье так и не был разрешен окончательно: при всех правах главным собственником все-таки считалось государство - или предприятие, замещавшее собой власть.
Другие возможности получить жилье, в общем, были - но куда менее реальные: квартиру мог получить другой член семьи, она могла достаться в наследство и так далее. Были еще кооперативы, в которых квартиру можно было купить за накопленные средства, иногда дома возводились хозспособом - то есть рабочие добровольно отрабатывали строителями Но, в общем, в 50-е такое было из разряда фантастики.
Теоретически должна была функционировать система наделения жильем за счет местных исполкомов, но тут надо осознавать, что в распоряжении районных властей, как правило, находился устаревший жилищный фонд - чаще вообще дореволюционной постройки, современное жилье выделялось только в долях от заводского - от 15 до 20%, а очередь нуждающихся была в разы больше заводской. Реально такое жилье получали специалисты - медики, учителя, управленцы - или особые категории, вроде инвалидов и многодетных семей.
В итоге, работник нефтезавода в получении жилья отчетливо осознавал два факта: то, что место его работы является выигрышным по сравнению с большинство населения страны, и, второй, что его добросовестная работа и лояльность предприятию определяют темпы улучшения жилищных условий.
Тут небезынтересно сопоставить реалии Нефтяников 50-х с пресловутым "жилищным вопросом, которых их (москвичей) испортил" - поскольку фразу о реалиях 20-х - начала 30-х годов антисоветская пропаганда потом безосновательно распространяла на все этапы жизни СССР. В тот период в СССР практически не велось никакого строительства - ни жилищного, ни промышленного: так сказывались последствия десятилетия войн и разрухи, плавно перешедшего в кризисные годы отсталой аграрной экономики в глобальном мире. Понятно, что массы людей, бросившиеся в мегаполисы в поисках лучшей жизни, заполняли под давлением жаждущих всевозможные мало-мало пригодные для пребывания места (большинство из которых жильем назвать было можно с большой натяжкой). Борьба за существование неизбежно сопровождалась малоприятными картинами, которые дали основание Воланду для столь глубокомысленного умозаключения. Спустя четверть века в другом месте ситуация была другой: стартовые условия в Нефтяниках были неизмеримо хуже, но государство в лице своей ипостаси - предприятия - смогло обеспечить оперативное и справедливое наделение жильем всех работающих. Понятно, что и психология московских обывателей 20-х разительно отличалась от нефтяников 50-х. Это были, по сути, два разных народа.
Жилье было самой главной и болезненной проблемой в советском обществе. Другие заботы тоже требовали участия предприятия. В одном из очерков я писал, .что соцобеспечение работника могло идти по двум линиям - через отраслевой профсоюз нефтехимической промышленности и непосредственно от нефтезавода. Для обычного работника источник дополнительных благ чаще всего оставался неясным, да и сами участники процесса не совсем отчетливо разделяли его. Поэтому для упрощения вполне можно утверждать, что дополнительное соцобеспечение шло от предприятия.
В чем оно могло заключаться?
Самое насущное - выделение товаров. СССР бОльшую часть своей истории был страной тотального дефицита всего и вся, поэтому буквально с первых лет советской власти через профкомы и дирекции предприятий распространялись товары из централизованных фондов: как поощрение передовиков, как покупка лояльности трудящихся, как просто обеспечение физиологического минимума.
Нефтезавод 50-х исключением не был - да и в последующие годы тоже. Последние отоварки на нефтезаводе были в первой половине 90-х годов... Разве что в 50-е по сравнению с 20- ми и 30-ми из перечня распределяемых товаров исчезли соль, мука и керосин, ассортимент изменился в пользу не столь каждодневных товаров.
Чтобы точнее представить себе ситуацию, необходимо в который раз указать, что даже в самом Омске, достаточно благополучном и обустроенном городе тех лет, обеспечение жителей всеми сторонами - от самих горожан до властей, от покупателей до продавцов - характеризовалось как катастрофическое. Недостаток был решительно во всем - в количестве торговых точек, в разнообразии услуг, в ассортименте и качестве товаров. Барахолки, подсобные хозяйства и помощь предприятий позволяли большинству хоть как-то сводить концы с концами.
Что же тогда говорить о стройке на окраине города, где в лучшем случае сохранялся сельпо - магазинчик захламинской поры, рассчитанный на скромное снабжение тысячи колхозников предметами сельского обихода - а не нескольких десятков тысяч человек, прибывших на стройку с одним-единственным чемоданом. Первый настоящий продуктовый магазин появился в городке только в середине 50-х, и только к 1960-му была полностью отстроена социальная инфраструктура городка - ряд магазинов по проспекту Мира.
О наполнении магазинов товарами судить трудно, но вряд ли оно было лучше, чем в самом Омске. Как мне представляется, к середине 50-х государством была решена проблема снабжения населения товарами первой необходимости в объеме, близком к необходимому. Тут я учитываю еще рыночную торговлю и потребкооперацию - нефтяники получали неплохие зарплаты, могли дополнительно покупать и эти товары. Из продуктов питания это были крупы, хлеб, сахар, соль, простейшие консервы, несколько сортов сорта колбас и сыра, молоко. Одежда - ватники, пальто и костюмы простейших фасонов, трикотажное белье, сорочки, носки, из обуви - кирзовые сапоги, простейшие ботинки. Этого было достаточно, чтобы выжить, но ни о каком полноценном обустройстве быта речи идти не могло.
Путей восполнения дефицита было несколько. Из истории моей семьи могу вспомнить, что с Северного Кавказа мои родители смогли вывезти швейную машинку Зингер, несколько ковров, пару матрасов, набитых овечьей шерстью, не считая одежды и бутылей с вином после отпусков (и это все в плацкартных вагонах). За мебелью в начале 60-х устраивались экспедиции на омские рынки. Долгое время служили изготовленные местными умельцами этажерки и табуретки. Наверное, так же обустраивались остальные - но даже такие усилия не могли восполнить отсутствие всего необходимого.
И вот тут начиналась работа профсоюзов и заводских снабженцев - многообразными интригами и многоступенчатыми обменами они "доставали" для нефтезавода все необходимое. Все, начиная от свиных туш в колхозах в обмен на лишнюю бочку солярки, и кончая вагонами с мебелью от взаимообменов на уровне Москвы.
Независимо от источника поступления (я указывал выше, что это мог быть отраслевой профсоюз и снабженцы предприятия) распределением занимались одни и те же люди по одним и тем же схемам. Это были "общественники", то есть члены цеховых и общезаводских профкомов.
Поступивший товар мог иметь четкое предназначение - например, поощрение передовиков производства, благо существовала официальная форма поощрения как награждение ценным подарком, о чем даже делалась запись в трудовой книжке в соответствующей графе (например, лично мне как-то в пятом тресте вручили ковер). Тут вопросов не возникало, поскольку сопровождалось четкой отчетностью. Могли формироваться единообразные продуктовые наборы к красным датам календаря, к годовщине пуска нефтезавода, к Новому году для всех работников, также для семей с детьми.
Сложнее было с товарами, которые поступали в ограниченном количестве. Тут приходилось выбирать одну из нескольких схем: по желанию администрации наделять особо отличившихся (или особо приближенных), или полагаться на волю случая - по жребию, или устанавливать очередность, в ходе которой поступающие партии товаров последовательно шли в коллективы по заранее установленной очереди.
Система натурального распределения была запутанной, громоздкой, требовала участия множества активистов, строгого контроля - который неизбежно все запутывал, сопровождалась скандалами и интригами. И все же, несмотря на все дрязги и проявления недовольства, дефицитные на тот момент товары распределялись среди нефтезаводчан.
Общим правилом распределения через предприятие было явное поощрение наиболее квалифицированных, инициативных и обладающих наибольшим стажем. В какой-то мере такого рода распределение дополнительных благ выступало альтернативой советской системе зарплаты, которая стремилась к усреднению.
Работник нефтезавода отчетливо, что ему выгодно иметь большой стаж на предприятии и находиться на хорошем счету в коллективе. Поэтому, когда описывают СССР как страну, в которой господствовала уравниловка, то не совсем понятно, о каком периоде и о каких отраслях народного хозяйства идет речь, поскольку на крупных соцпредприятиях такого не было до самого конца соцэкономики. При желании можно даже проследить истоки такого представления - некорректное сопоставление по формальным признакам реального положения человека в условиях рыночной и советской экономик в зависимости от получаемой зарплаты. Если в рыночной экономике взаимоотношение наемного работника и работодателя ограничиваются зарплатой в обмен на труд (плюс дополнительные бонусы в виде страховок - но это в позднее время), то диалог советского рабочего и предприятия был гораздо разнообразнее.
В описании социальных благ, достававшихся на долю нефтяника, необходимо отметить, что в его сознании четко отличались блага общие, государственные, от тех, которые обеспечивало крупное соцпредприятие. Хотя источник был у них один - общенародная собственность, в первую очередь они отличались тем, что первые ему доставались автоматически (например, учебы в школе или в ВУЗе, медобслуживание, пенсия), по факту гражданства СССР и лояльности существующему строю, а вот вторые необходимо было добиваться.
Следующий блок социальных благ обеспечивала профсоюзная организация во многом независимо от дирекции.
Это относится к выделению мест в садиках, путевок на санаторно-курортное лечение для работников и членов их семей. Тут главную роль играл стаж, положение и значимость работника учитывались в гораздо меньшей степени, а, если дело касалось детей - то вообще не имело значения. Формально дети ставились на очередь в детские садики одновременно с поступлением родителя на работу и дальше очередь двигалась автоматически; дирекция вмешивалась в редких случаях, когда, к примеру, нужно было обеспечить выход посменно ценного специалиста. Путевки на лечение детям и взрослым выделялись только по медицинским показаниям. Поощрением работников были разве что путевки на курорты или в поездки за границу (впрочем, последнее к 50-м и 60-м не относится).
При описании такой практики отчетливо осознается, в каком трудном, сложном и противоречивом положении оказывалась дирекция соцпредприятия. В первую очередь руководство отвечало за выпуск продукции, а социальные вопросы с точки зрения высших инстанций уходили на второй план. Формально дирекция должна была ограничиваться спущенной сверху квотой на социалку в денежном и ресурсном выражении - и не отвлекаться более на решение этих проблем. На практике происходило наоборот: официальные затраты на социалку оказывались минимумом, на который наращивались правдами и неправдами дополнительные меры - как раз за счет ресурсов (которые значили много больше условных рублей) предприятия. Десятилетиями предприятия балансировали между двумя потребностями в поисках оптимума.
Исходя из изложенных выше объективных обстоятельств и реальности того времени, читателя не должно удивлять, что нефтяники не ощущали себя омичами. В первую очередь они были именно обитателями заводского посёлка - Нефтяников, частью могущественного министерства нефтяной и нефтеперабатывающей промышленности. Корпоративная лояльность первенствовала над территориальной принадлежностью. Их мирок - Нефтяники - был созданием СССР и нефтезавода, Омск был на периферии их истории. Вся их жизнь, работа и получение социальных благ, были связаны с общесоюзными законами и с работой предприятия. Утверждению такого представления способствовали особенности топографии Омска: Нефтяники,
• Советский район был отделён от центра полосой зелёных насаждений сельхозинститута и,
действительно, представлялся отдельной частью, расположено за пределами городской черты. Коренные нефтяники говорили "ехать в город", когда надо было посетить центр Омска или другие районы.
В этом можно видеть проявление особого патриотизма "новой исторической общности", в котором размывались территориальные и национальные привязанности, а главенствовала лояльность социальному организму высшего порядка - СССР и советскому народу. В 50-х формирование осознания такого рода вступало в завершающую стадию.
Так, из сотен крупных предприятий формировался каркас СССР, так появлялось мировоззрение, без которого невозможно понять социальную устойчивость СССР: особое восприятие страны как аналога своего собственного предприятия.
Оно было присуще только работникам крупных предприятий, которых мы рассматриваем. Другие категории населения в виду иного жизненного опыта этим ощущением обладали в меньшей степени - или не обладали вообще.
Работник большого предприятия прямо и остро ощущал свою зависимость от результатов коллективного труда; буквально каждый час его работы приносил доказательства, что его личный вклад, каким бы значительным он не был, может быть изменен в лучшую или в худшую сторону работой поставщиков, смежников, отразиться дальше на функционировании технологической цепочки. Он - часть огромного и сложного механизма, винтик - но винтик, обладающий собственной значимостью, так как сбой даже маленькой детали может застопорить работу всей машины. Это формировало особую психологию единства с остальными частями устройства - с работниками, с цехами и отделами своего завода, гордости за свою безупречную работу, за желание обеспечить окружающих плодами своего труда. Каждый член трудового коллектива, пусть даже на самой незаметной должности, вроде уборщицы и кладовщика, представлялся как совершенно необходимое звено трудового процесса. Можно было думать иначе - но, поверьте мне хоть на слово, равнодушие к своим обязанностям вычисляется мгновенно и такой сотрудник оказывается в изоляции, в положении едва терпимого члена, от которого стремились избавиться при первом же удобном случае. И самым страшным становилось допустить сбой в своей работе, так как он распространялся волнами от брошенного в воду камня и по принципу падающего домино вызывал сбои в других местах. Потом это ощущение расширялось на поставщиков, смежников и потребителей продукции в рамках своей отрасли; а далее нетрудно было представить весь СССР единым предприятием, в котором действуют такие же законы управления и распределил благ, работают такие же труженики, которых невозможно подвести. Работник крупного соцпредприятия подсознательно ощущал себя стоящим у конвейера благ.
Годы труда в такой обстановке воспитывали самодисциплину, гордость за работу в огромном коллективе, умаление себя как человека ради профессиональной функции, нетерпимость к перебоям в отлаженном процессе, особенно если они вызывались личными качествами или политическими причинами.
Такое восприятие подпитывало особое отношение к своей стране, как к конвейеру благ, к производству которых причастны все и от слаженной работы всего населения зависело всеобщее благополучие.
Тут стоит коснуться темы "винтика", которая всплывает в дискуссиях о проклятом совке.
Обратимся к первоисточнику.
Из речи тов. Сталина на приеме в честь участников парада Победы 25 июня 1945 г:
" Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых все считают "винтиками" великого государственного механизма, но без которых все мы - маршалы и командующие фронтами и армиями, грубо говоря, ни черта не стоим. Какой- либо "винтик" разладился - и кончено. Я подымаю тост за людей простых, обычных, скромных, за "винтики", которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела".
Трудно найти в подлиннике пренебрежение к людям-винтикам. Генералиссимус, один из влиятельнейших людей планеты, признает значение рядовых исполнителей, а также необходимость чествования их наряду с теми, кого считают олицетворением эпохальных событий. И "винтиками" таких людей считают другие люди, а не сам Иосиф Виссарионович. Риторически
пост построен на антитезе, противопоставлении мнений. И это мнение о "винтиках" - исполнителях принадлежит одному из главных конструкторов советской экономики.
Да, можно говорить об утилитарности советского подхода к человеку - это и есть оборотная сторона понятия "винтик": человек ценен не сам по себе, а тем, какую функцию выполняет. Да, это выглядит не слишком привлекательно - если судить абстрактно. Если от прекраснодушной маниловщины перейти к суровой реальности, то ни в одном государстве и ни при одном общественном строе любви к человеку как к таковому как-то не обнаруживается - и СССР в этом не исключение.
Причем только в СССР был выдвинут, хотя бы и формально, идеал "гармонично развитой личности", то есть человека, который отдавал бы определенное время работе на благо общества, а свободное время реализовывал себя как личность. Позднее, в 70-х- 80-х, эта идея была опущена до примитивной гармонии здоровья, развития физической силы и интеллекта. На самом же деле коммунистическая "гармонично развитая личность" впервые в истории была провозглашена целью развития человечества, и государство в позднем СССР действительно создавало материальные предпосылки для реализации этого революционного начинания. Время работы на общество было разумно ограничено и не подлежало увеличению, существовало множество форм образования и самообразования, в определенной мере для большинства населения были доступны мировые культурные достижения. Почему вместо "гармонично развитой личности" на сцену истории вылез совок, советский мещанин - это тема другого разговора. Но тут претензии надо адресовать скорее обществу, а не государству, которое по мере сил стремилось выполнить свою часть негласного социального контракта: в обмен на недостаточную оплату труда в денежном эквиваленте обеспечить доступ к социальным фондам и дать возможность реализовать себя.
На практике же отношение к винтику включало в себя определенную долю заботы о нем, что соответствовало механистическому видению мира в СССР. Деталь механизма, дабы она пребывала в работоспособном состоянии, должна быть должного качества и находиться в приемлемых условиях работы. В человеческом измерении это означало обеспечение определенным уровнем комфорта в быту и на работе, обязательное получение образования, надзор за соблюдением условий труда, даже определенную заботу после окончания работу - получение приличной пенсии. В общественное сознание была внедрена четкая зависимость: чтобы "винтик" работал, надо создать ему условия. И это играло немаловажную роль в социальной ориентированности СССР, в защищенности советского человека.
Такой сложный социальный механизм как конвейер благ может развиваться только эволюционно, путем плавных и постепенных перестроек, и совершенно не приспособлен к крутым изменениям курса. То, что мы называем идеологией застоя 1970-1980-х, вполне вписываются в такое представление о стране-предприятии: стабильность работы превыше всего.
Возможно, как раз желание любой ценой обеспечить ритмичность и стабильность в связке предприятие - государство, сослужили потом недобрую службу, когда назрела необходимость очередных реформ. Средство само стало целью: из сознания работников конвейера благ ушло понимание, что отлаженная работа должно служить решению задачи высшего порядка - построения коммунизма. То ли достигнутый результат был достигнут слишком высокой ценой, так что новые реформы воспринимались как катастрофа, то ли сработал эффект системы, которая неизбежно стремится скорее к поддержанию своей структуры, чем к решению поставленных перед ней проблем. На основании моих воспоминаний, опасность ситуации не воспринималась в 60-е и 70-е, и только на рубеже 80-х пришло понимание запущенной болезни.
В какой-то мере конвейер благ можно считать возрождение традиционного русского патриотизма, который рассматривал всю страну как гигантскую - но тем не менее единую, общину=сельский Mip. Большинство русских, то есть крестьян, вырастали с осознанием, что их крохотная деревушка и бескрайняя Россия - по сути дела одно и тоже, с одинаковыми взаимоотношениями, отличные только по размерам. Они жили и умирали за Россию так же как за своих соседей - общинников, за границы бескрайней империи - как за свои общие наделы. Тут мы снова подходим к странному замещению в общественном сознании старого чувства общинного единства на новое чувство корпоративной этики - в чем-то они разнились, но в чем-то и совпадали.
Можно ли это назвать патриотизмом? В любом случае, такой механистический патриотизм заметно отличался от квази-религиозного эпохи сталинизма, который рассматривал СССР как оплот света, а советских людей - как богоизбранный народ. Теперь мерилом патриотичности становился размеренный труд с осознанием высшей цели всеобщего благополучия. Методичная работа сменила подвижничество; и перелом в общественном сознании пришелся на 50-е, на момент сложения общности нефтяников. Можно ли говорить о том, что бесперебойная работа конвейера благ была снижением градуса мессианизма сталинской эпохи? И что такая идея вообще не может быть целью общества? Наверное, ответ должен быть утвердительным.
В этом можно найти предпосылки приземленного прагматичного застоя, который лишил СССР высокой мечты - но не дал в итоге и должного благополучия.
И, в представлении всех участников, конвейер благ исправно функционировал и приносил зримые результаты.
Необходимо отчетливо осознавать отличие 50-х от предыдущих 30-х и последующих 70-х (разумеется, хронологическая привязка условна). В 30-е реального облегчения жизни основной части населения не было заметно, разве что сравнивать голод 1932 года с достаточно благополучным 1939 - м. Все ресурсы и средства уходили на индустриализацию, которая только в конце третьей пятилетки начала давать плоды в промышленности товаров народного потребления и в подъеме механизированного сельского хозяйства. Общим настроением был энтузиазм, вера в то, что упорные труды дадут свои плоды в скором будущем, а также смертельная опасность от надвигающейся войны. А в 70-е, скажем, достаточно благополучные и сытые, за десятилетие не было заметно серьезного улучшения комфорта: люди жили в одних и тех же квартирах, ездили в одном и том же общественном транспорте, и отчетливо понимали, что эта потеря темпа, которая потом получит название застоя, все больше отдаляет и делает иллюзорным построение настоящего коммунизма.
50-е совместили в себе лучше из описываемых десятилетий и, одновременно, оказались избавлены от негативных проявлений. Энтузиазм 30-х, пафос трудовых побед, который по инерции действовал в начале десятилетия, вовремя и удачно был подкреплен заметным ростом комфорта основной массы населения. На примере Нефтяников это было видно особенно отчетливо: на месте деревушки возникли современный завод и город, благоустроенный даже по мировым меркам. Да, все понимали, какой ценой это было достигнуто, все видели, что благополучие коснулось далеко не всех - но все помнили, с чего все начиналось, был явен механизм возрастания благ от собственного труда, общество принимало правила строительства новой жизни и было готово платить необходимую цену за свое благополучие.
Поколение, начавшее работать в 50-е, оставалось работоспособным до середины 80-х, оно занимало руководящие посты и ключевые должности в народном хозяйстве; оно жило с четким ощущением, что их добросовестный труд дает зримые плоды в виде расцвета страны и повышения уровня личного комфорта. Как мне представляется, этот массовый настрой поддерживал стабильность в обществе. При них перестройка не могла иметь успеха - их опыт свидетельствовал о нужности и незыблемости советского строя. Только другое поколение, не обладавшее опытом предшественников, оказалось податливо на пропаганду реформ.
Не стоит удивляться особому доверию к "начальству", которое вменялось в вину совку, и которое потом сыграло свою роль в годы перестройки - в том, что советские люди оказались беззащитны перед предательством правящей элиты.
Соцпредприятия не имели никакой связи с привычной жизнью и не могли появиться эволюционным путем из традиционного русского общества. К каким преобразованиям был готов русский менталитет начала двадцатого века? (А ведь именно такие люди вынесли на себе форсированную индустриализацию 30-х и служили опорой промышленного переворота 50-х).
Если исходить из жизни крестьян, кустарей и рабочих-отходников, то они могли дорасти до необходимости кооперации, коллективизации сельского хозяйства, передачи Советам мелких предприятий. Крупное предприятие начала века для них было чем-то загадочным и пугающим, оно управлялось таинственными инженерами и финансистами по своим особым законам. Социализм бывших крестьян остановился бы на первых декретах Советской власти 1917 - 1918 годов, НЭПе и выборе пути развития СССР до 1927 года.
Идея масштабной индустриализации для них была не то что непривычна, а даже враждебна, поскольку потребовала слома обычной жизни и работы на пределе возможностей.
Идея советских планирования и индустриализации рождалась в совсем иной среде, среди ученых, инженеров и экономистов, которые пытались поставить достижения Запада на службу трудовому народу. Источником индустриализации был научный коммунизм Европы, а не стихийное стремление к правде как в советской власти. Задачей инициаторов индустриализации было взять все многообразие и сложность передовых экономик и технологий, определить их перспективу, и, с учетом тенденций развития, внедрить в отсталой стране. Это была задача, всю сложность которой в полной мере ощущали не более чем сотня специалистов - а еще несколько тысяч энтузиастов, инженеров и управленцев, интуитивно осознавали, что без этого Россия проиграет проклятую
• гонку истории.
Советская промышленность рождалась волевым актом сверху, как слом обыденной жизни, как нечто трансцендентное, требующее слепой веры в осуществление, потому что обычные люди не в состоянии были осознать весь грандиозный план преобразования страны. И это свершилось. Под беспощадным молотом индустриализации были выкованы не только завода и технологии, производственные линии, но и люди, осуществившие все это. Новые Адамы выросли в беззаветной преданности своим демиургам, поскольку их мир и они сами были актом творения. И полвека истории соцпредприятий - это история безоговорочного доверия работников техническому и политическому руководству, почти религиозная вера в их конечную правоту, какие бы сложности и препятствия не возникали на пути осуществления плана.
Поэтому нет особого смысла обсуждать лояльность работников соцпредприятий существующему строю - они были его детищем.
Еще одна особенность мировоззрения работников конвейера благ - стремление зафиксировать свое социальное и профессиональное положение, найти комфортную нишу, в которой возможна работа до самой пенсии. В годы перестройки в этом видели изъян совковой психологии, противопоставляя ей частую смену деятельности у активных и мобильных представителей Запада. Работник конвейера благ на самом деле был не готов к резким поворотам в своей судьбе, к тому, что кроме своей работы на рабочем месте он должен, к примеру, рекламировать свои профессиональные качества или конкурировать с кем-то еще.
Такое психологическое состояние означало появление высокоразвитого и специализированного общества, в котором эффективность достигалась как раз за счет назначения работникам узких функций: от одних требовалась добросовестная работа на рабочем месте на производстве, от других, например, обеспечение их быта. Понятно, что в идеале отдача умственных и физических затрат от человека, не принужденного обдумывать стратегию выживания, была бы гораздо выше капиталистического двойника, занятого продажей себя и постоянным изменениям своего положения в обществе. Увы, идеал не состоялся, и советский человек был вынужден затрачивать значительные усилия на решение бытовых вопросов - хоть в штурмовые 50-е, хоть в сытые 80-е; и все же государство и соцпредприятия смогли решить проблему с обеспечением базовых потребностей - в жилье, в сбалансированном питании, в чередовании труда и отдыха, в медобслуживании и в образовании. Вполне возможно, в следующие десятилетия, удалось бы справиться и с пресловутым дефицитом всего и вся.
Конвейер благ - название, которое может вызвать ненужные аллюзии: например, представить всех участвующих в нем в монотонной, однообразной, механической работе. Так, кстати, и было - так представляли себе проклятый совок его противники. Но это мнение людей, весьма смутно представляющих себе производство, особенно советское. Классические сборочные конвейеры, несмотря на всю свою зрелищность и привлекательность, в реальном производстве являются исключением из правил, они - вершина пирамиды, которая состоит из множества подсобных и снабженческих линий. А уж в них никакой ритмичности и монотонности нет, есть лихорадочная и напряженная борьба с обстоятельствами, чтобы обеспечить работу центрального конвейера. Примерно так можно представить себе армию в виде бездумного марширующего строя, в то время как реальная военная деятельность требует от участников совсем обратного - умения действовать индивидуально, примеряясь к постоянно меняющимся обстоятельствам.
Можно рассматривать нефтезавод в качестве примера конвейера благ - но его же антитезы: ритмичность и монотонность работы на нем была настолько недостижимым идеалом, что к нему даже не пытались стремиться. Каждая партия сырья имела свои особенности, которые требовали выбора режима переработки - при том, что возможности для этого были ограничены; постоянно приходилось держать в голове возможности смежных производств - поскольку те любили преподносить сюрпризы, значит, надо было готовиться к любому варианту развития событий; необходимо было лавировать среди противоречивых импульсов управления - часто взаимоисключающих, выбирая оптимальную стратегию; помимо производственных факторов вмешивались человеческие... и т.д., и т.п.
Вкратце сказать, специалисты - нефтяники всегда действовали на пределе творчества и изобретательности, в течение рядовой смены умудрялись применять все свои полученные знания, разрешать неразрешимые задачи, гибко менять тактику - при этом не упуская из виду стратегическую линию. Я даже не затрагиваю тему изобретательства и рационализации, прикладной науки, в которых участвовали многие. Были ли эти люди придатками к машине? Нет. Они были творцами, ничуть не меньшими чем творческие личности в науке и в искусстве. И не заслуживали презрительного отношения от последних.
И поддержание всесоюзного конвейера благ требовало от его участников такого же творчества и любви к своему труду.
Любопытно отметить следующее обстоятельство: среди советских диссидентов 60-80-х практически не было работников крупных соцпредприятий. Беглый просмотр биографий в подавляющем большинстве выявляет работников других профессий, не включенных в общесоюзный конвейер: научных работников, медиков, учителей, часто просто студентов. Для них, людей со стороны, психология работников соцпредприятий была загадкой и вызывала отторжение. В непрерывном труде и обеспечении бесперебойности конвейера - как высшей цели общества - им представлялась воплощенная антиутопия в духе "Метрополиса" или оруэлловских фантасмагорий (вряд ли они имели широкое хождение среди советских людей, но подсознательный ужас перед превращения человека в придаток к машине витал в стране еще с начала века и никогда не угасал). Антисоветчикам оказывался ближе пафос революции и Гражданской войны, так как они были людьми психотипа, схожего с борцами за светлое будущее рубежа 20-х, только обращенным в противоположную сторону. Этот противник был им ясен и понятен, борьба с ним бы велась на равных, в одном идейном поле. А вот сталинская технократическая утопия, обращение комиссаров в красных директоров, а красногвардейцев - в сознательных рабочих и ИТР, по большому счету ставило их в тупик. Положение противников советской власти было сродни рыцарю в сияющих доспехах, мчащемуся на танк с копьем наперевес. Мало того, что тактико-технические данные рыцаря и танка делают бронированного кавалериста только мишенью, так сама стратегия танковой войны была бы непонятна. И не только непонятна - она в этических категориях считалось бы подлой, низкой, превращающей благородное состязание в доблести в расчетливое убийство.
В СССР "демократические" идеалы сталкивались не со своей противоположностью - деспотией или тоталитаризмом, а с совершенно другим устройством общества, в котором "свободе" в западном понимании не было места. Личность, свободная от всех обязательств и строящая свои отношения с другими на основе взаимовыгодного сотрудничества, совершенно не понимала мотивацию работника конвейера, коллективистскому стремлению выполнить свою работу как можно полнее и лучше ради других. В попытках понять диссиденты изобретали мифические причины вроде тотального зомбирования советской пропагандой, исконного российского рабства, наконец, чуть ли не к признанию хомо советикуса мутацией рода человеческого, которая должна быть уничтожена как можно скорее.
Точно так же искатели "свободы" вызывали в апологетах конвейера благ ответную резкую неприязнь - и советская пропаганда тут в лучшем оформляла вражду, при том что она имела более глубокие и объективные причины. Люди, не признающие всеобщий конвейер благ, воспринимались как саботажники или вредители - в терминологии, которая к 60-м была уже немного подзабыта в своей уголовной конкретности. При этом гнев и ненависть усиливались от осознания факта, что деятельность диссидентов направлена не против конкретного человека, а против всего устройства общества, против всех. Человек с реального производства слишком наглядно представляет себе последствия нарушения порядка и четкого ритма работы: как минимум это сбой в выпуске продукции, как максимум - катастрофа.
Понятно, что никакого диалога между двумя категориями населения не было и не могло быть, раз уж так отличались их исходные представления о своем месте в обществе. Та невнятная идея конвергенции социализма и капитализма, которую идейно оформил Сахаров, не имела никакого шанса на реализацию - точно так же как и идеи ранней перестройки о построении общества с социальными гарантиями социализма и капиталистической экономикой. При воплощении в жизнь чего-то подобного наряду с массой других факторов
противодействия этому препятствовало бы общественное сознание работников соцпредприятий, самого организованного и грамотного слоя населения. Что и послужило причиной дальнейшего уничтожения системы соцпредприятий как экономического базиса естественных противников реформ 90-х годов - по масштабу и трагичности вполне сравнимому с реквизицией частной собственности в Гражданскую и с раскулачиваем в коллективизацию.
Взаимоотношения советского человека и государства (часто - в лице соцпредприятия) связывались негласным и неписанным социальным контрактом, к которому обе стороны относились со всей серьезностью.
Советский человек имел четкое представление, что его зарплата в рублях составляет лишь часть зарплаты аналогичного специалиста на Западе в тамошней валюте. Скрывать такое было трудно даже в 50-е: существовали статистические сборники, обрывки слухов, да и, в общем-то, об этом открыто говорилось штатными политинформаторами на обзорах международного и внутреннего положения. Подобному положению находили оправдание в том, что при капитализме труженик получает от капиталиста часть заработанных им средств наличными и вынужден расходовать их на то, что в условиях социализма аккумулируется государством и предоставляется бесплатно в виде жилья, медицинских и культурных услуг, образования.
Поэтому, при формально более высокой оплате, положение американского рабочего признавалось худшим по сравнению трудящимся социализма. Так ли это было на самом деле или нет - это предмет долгого разбора статистических данных, приведения их к общим знаменателям и прослеживанию во временной динамике. В конце концов, история американского и советского общества настолько отличается - особенно во взаимоотношении личности и государства - что трудно даже отыскать какие-то критерии, которые позволили бы хоть как-то сравнить положение населения. Тут можно говорить о неопределенном чувстве комфорта - советским людям действительно было удобно ощущать заботу вышестоящих инстанций, даже если она стоила непомерно много.
Западные наблюдатели не могли уловить такую тонкость взаимоотношений, поскольку были воспитаны на регулировании взаимных прав и обязательств в виде открытых письменных договоров. Советская форма им была непривычна и не отмечалась в исследованиях. Но связь личности и государства в действительности существовала и была очень прочной. Без понимания этого факта невозможно понять историю СССР.
Таким образом, складывался социальный силовой каркас будущей промышленной державы - задача, которая в начале-середине 50-х только стояла на повестке дня. Можно представить СССР как сложение двух структур: условно, горизонтальной и вертикальной.
Горизонтальной была Советская власть - строгая пирамидальная, иерархия советов всех уровней, распространявшаяся на всю территорию страны. В первые годы РСФСР-СССР эту структуру скрепляла партия большевиков, которая попеременно то усиливала силовой нажим, то пыталась уменьшить свое влияние.
РСДРП(б) - РКП(б)-ВКП(б)-КПСС была первой вертикальной структурой, пронизывающей горизонтальную сеть советов. Но роль партии была преимущественно идеологической и управленческой, и, кроме, стабилизирующей функции, не могла сообщить структуре дополнительную прочность.
Советские предприятия союзного подчинения создали еще один, силовой каркас, державы, гораздо более многочисленный и производительный.
Надо осознавать, что кроме самой массовой - из предприятий центрального подчинения - горизонтальную структуру страны пронизывали еще ряд вертикальных конструкций союзного значения - МВД, КГБ, армия, единая транспортная и энергетическая система. Их единое и ритмичное функционирование обеспечивала конструкция, скорее - сеть, особого рода - КПСС, которая проникала как в вертикали, так и в горизонтали. Если рассматривать структуру как живой организм, то это была нервная система, если как механическое устройство - то как систему автоматики.
В моем представлении СССР не был классической тоталитарной пирамидой, его геометрия выглядела немного иначе - как пространственная решетка, скрепленная несколькими силовыми вертикалями. Если продолжать зрительный образ, то вертикали отклонялись от строгой вертикальности, чтобы сойтись в зените в единой точке, где предполагался фокус власти. Возможно, при Сталине такой фокус действительно сходился в узкой группе лиц, но начиная с послесталинского триумвирата и во времена Хрущева, фокус оказался рассеян и силовые вертикали стали принимать все более вертикальный вид, отклоняясь от крутого наклона. Каждая из горизонталей была достаточно самостоятельна от других, но продуманная система управления в виде КПСС позволяла доносить импульсы до всех ячеек структуры.