Ткаченко Константин : другие произведения.

Скс (Стальная кавалерия Сибири)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сценарий короткометражного клип-фильма о Второй Гражданской
  Пролог
  
   Ночь.
   Беспокойная мгла с беспорядочными проблесками зарниц и невнятным гулом.
   Мятущиеся облака. Порывы ветра, прокатывающиеся гулом в кронах деревьев.
   Неясный шум - скрип, перестук, голоса, тяжелое дыхание.
   Хаос из грязи и промозглой тьмы.
   С треском взлетает сигнальная ракета. далеко. На фоне дрожащего круга света гротескные контуры. Они застывают. Пятно света съеживается, после вспышки тьма становится непроглядной.
   И тишина. Все застыло.
   Вдали крик.
   Пунктир очереди просекает по горизонтали.
   Тьму рвут в клочья вспышки и грохот.
   Все, что копилось под покровом темноты, разряжается сотней молний с тысячей
   громов.
   В мерцании разрывов, грудью на трассы очередей, скачками несутся фигуры. Они в ореоле непрерывных вспышек пороховых газов. Установленные на них стволы непрерывно изрыгают пламя.
   Волна огня быстро смещается и перехлестывает через какие-то темные нагромождения, скрывается вдали, за стенами, деревьями. Там грохот и непрерывная пульсация вспышек.
   Осталась только одна фигура, напоминающая кентавра в броне. Она медленно дотлевает, огоньки пробиваются из сочленений и развороченного корпуса, дым срывается клочьями. Потом подламываются передние ноги, фигура складывается, падает ничком на землю.
  
   Титры в стиле историко-революционных фильмов 1960-х: косая надпись на фоне черно-белых клубов дыма:
   СКС (Стальная Кавалерия Сибири)
  
   Эпиграф.
   Нам умирать не привыкать
   Припоминая чью-то мать,
   Раз присягнув - не изменять
   Жестокой правде эскадрона...
  
  
   (настоящее - музей)
   ...Разработчик Маслов подтвердил, что это единственная сохранившаяся модель Урала-З. Выставленный экземпляр укомплектован пулеметом Д-б и автоматическим гранатометом МаГ-4О...
   Огромное светлое сооружение со множеством ярусов и плоскостей с экспонатами пронизано солнцем: лучи падают наискось сверху, дробятся на светлых поверхностях, многократно отражаясь от господствующей светло-бежевой окраски.
   Экспонат, к которому привлечено внимание, стоит в окружении старинной громоздкой техники начала двадцать первого века, слева от танка "Армата - БКВ" , словно прячась за броню. Эта примерно та конструкция, которая мелькнула прологе: в собранное из угловатого металла химерическое соединение человеческого контура и пристроенного сзади корпуса на второй паре человекообразных ног. Вся фигура в доспехах, на вид массивных и угловатых. На выносных плечевых шарнирах торчат вверх стволы. На заднем корпусе нагромождение навесных патронных ящиков и прочих непонятных приспособлений.
   - Костротряс... - задумчиво, ни к кому не обращаясь говорит пожилой мужчина. - да, это он...
   Он по-стариковски неопрятен, хотя видно, что пытался приобрести приличный вид.
   Кафтан добротен, но висит мешком, ворот под дряблой шеей расстегнут, кадык выпирает из полу-расстегнутой плетенной гривны.
   Молоденькая девушка, которая говорит уверенным, хорошо поставленным голосом отличницы, на мгновенье сбивается, но продолжает:
   - В самом начале Второй гражданской Челябинск смог переправить в Сибсоюз опытную партию из 10 бионизмов. Они приняли участие в боях за Омск в составе колонны Меркулова, в ходе которых все были повреждены или уничтожены. В дальнейшем комплектование соединений сибирского ополчения шло с предприятий Новосибирска и Иркутска. Это были модернизированные модели К-7 и К-7м.
   - Костотрясы... -повторяет старик. - динамическая стабилизация на них была ни к хренам собачьим. А синхронизация опор - еще хуже. На моих глазах нештатный поворот сломал ребро кавалеристу, так его приложило изнутри о грудную броню.
   Его выслушивают вежливо и отстраненно.
   Девочка-отличница точно отслеживает окончание бурчания старика, тут же продолжает:
   - Регулярные части Сибсоюза позднее формировались на базе "изделия 8", которое уступало "К-седьмым" по тактико-техническим данным, но зато было проще в изготовлении и более ремонтопригодно в полевых условиях. Для лесного периода Второй Гражданской это обстоятельство было определяющим.
   - А на самом "Уральце" вы воевали? - робко задает вопрос другая девчушка
   Старик отрывается от своих мыслей, отрывается от экспоната, потом, с некотором удивлением, глядит на окружающую его группу юношей и девушек. Потом припоминает обстоятельства и нехотя произносит:
   - Не помню... Тогда лепили скакунов из чего угодно...На динамически- стабилизационный костяк навешивали все что взбредет в голову, а головы были такие, что сейчас даже сам не поверишь...
   Активистка продолжает барабанить заученный текст, мало обращая внимание на приглашенную персону.
   После перечисления тактико-технических данных бионизмов и особенностей их применения, она впадает в патетику:
   - Стальная Кавалерия Сибири покрыла себя неувядаемой славой на всех этапах
   Второй Гражданской, хотя и заплатила за это высокую цену - среди всех родов войск наибольшие потери личного состава в процентом отношении были именно в СКС: не будет преувеличением сказать, что кавалеристы воевали по колено в крови.
   Паренек морщит лоб, пытаясь представить себя эту картину, потом осмеливается спросить:
   - Так было на самом деле?
   Старик нехотя отрывается от своих дум, говорит равнодушно, обращаясь к прошлому:
   - Нет, кровь бы выбежала через вентиляцию и расшатанные стыки. Мне приходилось откорябывать пятна крови и пригоревшей кожи от внутренней обивки, а потом заливать хлоркой, чтобы избавиться от трупного запаха...Это не так страшно...
   Туг он неожиданно переходит на крик:
   - По колено в крови? Нет, моя милая, мы воевали по пояс в дерьме, собственном дерьме... Страшно было лезть на пули полным габаритом, чуешь? Это когда прешь буром, а тебя непрерывно колотит кувалдой, сбивает с ног... Уши распухают, как ватные, ноги трясутся от перегрузки, пот разъедает глаза, а ты прыгаешь взглядом от одной щели к другой смотрелке... и страх выворачивает нутро наизнанку... блюешь, и срешь, и прешь дальше, куда- то стреляешь... и прилетает ответка... пороховые газы из расшатанного корпуса втекают внутрь...а потом с сотрясением того, что осталось от мозгов, выпадываешь из грудины, а тебя волтузит корчами по земле, пока не отпустит... и поймешь, что все в твоем дерьме... и надо вставать и отмывать бионизм... а ноги не держат, и руки трясутся как с перепою...набиваешь ленты патронами, крестишься, и снова в вонючий корпус...
   Он смолкает, так же неожиданно как взрывается, вытирает тыльной стороной ладони пузырьки слюни на губах. Все вокруг молчат, всем неудобно от приступа нелепого старика.
   Парнишке не по себе, он чувствует себя виноватым за то, что спровоцировал эту вспышку, он пытается продолжить встречу как ни в чем не бывало:
   - На днях была весть от Совета Труда и Обороны, что товарищество скульпторов из Рудничного предложило расположить на заброшенном терриконе памятник, в полном составе матчасти, со всем вооружением. Увековечить навсегда. Они даже получили разрешение - ведь все скакуны сейчас подлежат утилизации, их списывают со складов.
   -Да? - переспрашивает старик. - Впрочем -да, кому нужна эта рухлядь?
  
   (прошлое - поле после грозы)
   ...Огромное пространство, заросшее сурепкой, залитое тусклым желтым цветом. Небо сине-свинцовое, только-только после грозы, которая рокочет в отдалении. Воздух плотен и дрожит от испарения.
   Раскисшая грунтовая колея, среди высокой травы, в рост человека.
   По ней, в экономном автономном режиме (неровными рывками) бредет цепочка скакунов. Полуголые всадники рядом с ними, гоняются друг за другом, падают в лужи, барахтаются в веселой борьбе. кто-то вскочил на корпус скакуна и пытается удержаться на крупе, отчаянно размахивая руками.
   Сваливается в траву под дружный хохот. Переворачивается на спину, раскидывает руки крестом. И замирает, глядя в небо.
   Слабый ветерок колышет метелки трав. Капли с листьев срываются вниз, бесшумно исчезают в дерне.
   Он глядит на низкое свинцовое небо, словно прозревая его, даже не пытаясь понять, что он видит.
   Он очнется спустя долгое время, далекие крики всадников призовут его.
   С неловким смешком поднимается и бежит за цепочкой своих товарищей, уже исчезнувших за извивом колеи, в желтых зарослях.
  
   (настоящее - жилище старика)
   Стандартное капсульное помещение конца двадцать первого века, выглядящее неуютным и нежилым.
   Тот самый старик из предыдущего эпизода сидит на выдвижной кровати.
   Он раздет, официальная одежда небрежно скомкана и лежит поодаль. На теле - обширные пятна бугристой кожи темного цвета, шрамы. Левое плечо - в бандаже. Ноги до колен обтянуты серебристой сеткой на липучках.
   На столе распакованный обед, у зря-стены беззвучно клубятся объемные образы: что за передача - непонятно, старик не обращает на нее никакого внимания.
   Старик бормочет себе под нос, иногда разводит руками, пожимает плечами. Встает и делает несколько шагов. Возвращается и садится. Его взгляд блуждает по привычному беспорядку: разбросанной одежде, нескольким сумкам с торчащими пеналами, бутылкам.
   Он решается и делает несколько шагов к световому контуру у зря-стены. Вполголоса вызывает образы будущих собеседников. Они перелистываются. наконец, появляется изображение полного старика с брезгливо изогнутым ртом. На его кафтане несколько орденских витых полосок. Рядом с его изображением всплывает другое - старое цифровое фото в одной плоскости: несколько молодых людей, обнявшись, стоят перед механическими скакунами. В одном из них можно опознать нашего старика - он стоит чуть поодаль, сгорбившись и подобравшись, смотрит исподлобья.
   Старик ждет ответа на свой вызов.
   Тишина.
   Нетерпеливо повторяет его... Безрезультатно.
   Два изображения - старинное фото и новое, объемное, с брезгливым стариком, висят в воздухе рядом. Становится понятно, что рослый парень с командирскими ромбами в центре старого снимка и тот, с кем хочет поговорить наш старик - одно и то же лицо. Только между ними десятилетия жизни.
   Тишина. Невнятно бормочет передача.
   Наш старик садится на кровать, свешивает руки.
  
   (прошлое - бои в городах)
   Улица вдоль ряда стандартных панельных домов с выбитыми стеклами. Ветер полощет занавески и носит целлофановые пакеты.
   По улице уходят беженцы. Куда - непонятно, отдаленный рокот со всех сторон. Люди бредут по улице с сумками, толкают перед собой детские коляски, набитые барахлом, огибают остовы сгоревших машин.
   Очередь с бутылками и пакетами у шланга, выброшенного из окна на первом этаже.
   Две свежие рыжие насыпи могил возле ярких детских качелей.
   Грязная кошка равнодушно смотрит на все происходящее со спинки скамейки.
   Выгоревшие киоски и несколько перевернугых грузовиков образуют баррикаду.
   Беженцы протискиваются через узкую щель, не шире габаритов легкового автомобиля.
   Группа ополченцев с бело-зелеными шевронами пытается следить за порядком. Позади баррикады, за вывороченным углом дома, стоят несколько полу-разбитых грузовиков, дымится костер с котелком, громоздятся ящики. Все это соседствует с мебелью, вытащенной из разрушенных домов.
   Поодаль стоят две бионизма - механические скакуны, обвешанные пулеметными лентами. Один из них с оператором внутри, топчется на месте, при движениях что-то подвизгивает, несколько ополченцев прислушиваются к звукам и спорят о их происхождении.
   На женщин, стариков и детей ополченцы не обращают внимание. Останавливают мужчин. Кое-кто остается после допроса, стоит на коленях под дулами автоматов.
   Через блок-пост пытается пройти группа с черными повязками, все они вооружены, пререкаются с ополченцами. Стихают только под выстрелом поверх голов. Спор продолжается спокойнее - вожак отправляется с ополченцем к грузовику, отъезжает с ним, остальные складывают оружие и дожидаются разрешения на пропуск.
   С ними двое пацанов лет шестнадцати, в гопническом прикиде, они едва таскают огромные мешки и теперь рады передышке. Таращатся на скакунов, видят их вблизи впервые и не скрывают восторга. Скакуны неуловимо напоминают средневековых рыцарей, закованных в броню.
   Бело-зеленые ополченцы с презрением глядят на черных, периодически вспыхивают перебранки.
   Жизнь продолжается своим чередом под пульсацией далеких гулов: бредут женщины с детьми и с колясками, дымят костры с варевом, ополченцы спят или коротают время за болтовней. Мало кто помнит, какая была мирная жизнь - да и была ли она вообще? Сейчас счастье - вот такая передышка.
   И она коротка.
   Близкий разрыв. Медленно расползается облако пыли, отдаленный хрустальный звон осыпающихся стекол. Второй. Третий. Потом они сливаются. Нащупывают баррикаду.
   Площадка мгновенно пустеет. Люди привычно растворяются в убежищах. Пыль оседает на брошенных баулах, которые отмечают путь беженцев, сверху планируют куски дымящегося рубероида.
   Потом резко - суматоха.
   Орудийные выстрелы частят, к ним присоединяются очереди.
   Перебежками к баррикаде пробираются ополченцы, окружающие здания огрызаются огнем. Кто-то из командиров бело-зеленых орет на людей с черными повязками:
   - Чо расселись, анархия, мать вашу, в рот вам порядок до самых гланд! Это вам не сервизы тырить, с-с-суки!
   Черные повязки неохотно разбирают оружие, пробираются к баррикаде.
   Первая из машин, неровно раскачиваясь, идет к пролому. Ополченцы с тыльной стороны баррикады провожают ее внимательными взглядами. По пути ход выравнивается, закинутые за корпус пулеметы выдвигается в боевое положение. Скакун оказывается в проломе, на линии огня, лязгают рикошетящие пули, что не останавливает движение - оживает пулемет, выплевывает длинную очередь - несколько шагов- и новая цель заливается огнем - первого скакуна не видно, за ним выдвигается второй - ухает гранатомет.
   - Пошли, земляки!
   Ополченцы без лишней торопливости исчезают в проеме, пробираются, пригнувшись, вдоль осыпавшихся стен вслед за бронированными скакунами, приостанавливаются, бьют короткими очередями. Пацаны торопятся вместе с контратакующими, копируя их действия: то хоронясь в проемах, то выглядывая из-за укрытия и нащупывая огнем какую-то цель.
   Чадит какая-то техника, обстреливавшая баррикаду, полузадвинутая за панельное здание.
   Бой потерял первичную устремленность, рассыпался на беспорядочную стрельбу всех по всем, в сторону баррикады оттаскивают несколько человек. Остальные оттягиваются назад, скакуны осторожно отступают задним ходом, сторожа выстрелы - в ответ всегда следует щедрая очередь. Из дворов и переулков собираются ополченцы, бегут обратно.
   Вроде все, отбились... И тут один из скакунов подпрыгивает и валится на бок, его даже откидывает на пару метров, протаскивает по асфальту.
   - Вон-второй этаж- не, левее!
   Окно в здании через пару домов окутывается пылью... Из подбитого скакуна выкатывается человек, юркает под защиту крыльца. Лицо залито кровью из рассеченного лба, одна рука свисает, он мотает головой и успокаивается только тогда, когда опускается на землю.
   Безостановочно бормочет в микрофон:
   - Уходи, уходи!
   Подбегает ополченец, плюхается рядом, он единственный в форме и даже с капитанскими погонами, быстро переговариваются, принимает решение:
   - Стаканыч и Васильев - остаетесь до темноты, пока не вытащим металл! Резвого пришлю ... и ты, пацан, тоже остаешься, хоть за куревом потом сгоняешь!
   Пока пацан крутит головой в недоумении - ополченцы исчезают. Остаются только тех, кого назначили в прикрытие, водитель механического скакуна, которого мутит и он старается не шевелиться. Немного погодя подбирается толстяк с пулеметом, по-хозяйски устраивается в кирпичной куче поодаль, долго ворочается и бурчит под нос
   Ополченцы глядят косо на черную повязку, пацан задиристо лыбится, по-гопнически раскорячивается и заламывает кепчонку на затылок. От него отстают...
   Пацан начинает скучать и перебирается поближе к водителю скакуна.
   -Чо, земеля, хреново?
   - Рука выбита...да сотрясение наверняка... Гребанная жестянка: залезаешь на двоих, выползаешь раком. И так всегда...
   - А смысл?
   - Того, нафига залезать? Э-э, пацан, когда ты в этой штуке, то ты - бог. Или дьявол на худой конец. Сам в броне, а от пульта у тебя залп на килограммы свинца. Идешь, сносишь все перед собой... Сама смерть смотрит на тебя с уважением. А для пехоты - ты царь. Или рыцарь. Можешь все.
   - То-то ты сейчас дохлеешь... - беззлобно ржет пацан.
   Водитель соглашается:
   - Оплата по чеку, приходит квитанция - распишись... - закрывает глаза перед очередным приступом головокружения.
   Собрат подбитого скакуна осторожно подбирается в багровой темноте сумерек, стараясь не греметь на пустынных улицах, в которых любой звук порождает зигзаги эха.
   Группа прикрытия осторожно переваливает ломанное железо на низкую тележку, туда же укладывают водителя. Пацан суетится, вертит головой, надолго застывает, вглядываясь в черные контуры домов на фоне неба, подсвеченного заревом далекого бесшумного боя.
   А потом все возвращаются к баррикадам, толкая тележку перед собой, а второй скакун крадется следом, и от его ритмичного перестука опор становится спокойнее - он заслоняет от опасности.
   Боевики с черными повязками исчезли, как выяснилось атаки, в суматохе, прихватив свои мешки.
   Пацан остается один среди людей с бело-зелеными повязками и ему явно не уютно. С деловым видом он подбирается к пятачку света, около заваленного набок скакуна. А там его заставляют светить переноской в развороченные внутренности и подтаскивать инструменты.
  
   (настоящее - вокзал)
   Старик бредет по терминалу. Он вроде бы знает цель, но часто останавливается, отвлекается, долго стоит у рядов вешалок с накидками, выбирая таежный вариант - попрочнее и с защитой от гнуса. Садится отдышаться, смотрит на суету.
   Старинный кирпичный вокзал, чуть ли не ровесник Транссиба, скорее мемориал, чем настоящий терминал. За окнами переплетение эстакад скоростных составов, причальные мачты с аэродирижаблями. На всех уровнях бодрое движение, на которое можно смотреть бесконечно. Вечереет, небо со спокойным золотым закатом перечеркивают трассы освещенных окон летящих поездов.
   Старик держится уверенно - сказывается опыт бесконечных разъездов по Сибири. Он набирает нужное ему, рюкзак мало-помалу наполняется и с каждым разом поднимать его все тяжелее и тяжелее. Воздушные диски-носильщики все разобраны, ему приходится тащить рюкзак чуть не волоком.
   Кто-то сзади подхватывает рюкзак, на ходу бросает: - Куда? - На нижний перрон, восточное направление... - Лады, по пути! - и старику приходится семенить за мужчиной, даже прихрамывающим, взвалившим рюкзак на правое плечо - левое занято своим грузом.
   - Добрались...
   Мужик не кажется утомленным. Он молод, но кажется старше из-за хорошо развитой мускулатуры, которая придает вид заматеревшего средовека. Он поворачивается плавно, точно и экономно. Простая спортивная одежда. Рядом - шестиногий носильщик, принявший вертикальное положение и теперь ставший вровень со своим хозяином. Носильщик - а старик разбирается в шаговых бионизмах - боевой. И с вмятинами, которые не получишь на городских улицах.
   - Далеко, дед?
   - На Синегорскую базу.
   Мужик, собравшийся идти дальше, задерживается и внимательно осматривает старика.
   - Неделю назад там резко повылазили грузди...Но и гнуса после дождей столько, что рои приходится отпинывать от себя, иначе не пройдешь. Роевик-инструктор Волотман! - он отдает честь небрежно, но уважительно.
   - Отделенный сержант Стальной Кавалерии Сибири Шемякин! - бодро рапортует старик.
   - О! Единственный род войска, который вечно в жопе!
   - А ты из тех, кого вечно нужно искать?
   Это пароли, по которому свои узнают своих.
   - Не напрягся, внучок? - старик кивает на носильщика, поводящего фасеточными органами слежения, пока люди заняты разговорами. - Тащишь за собой как минимум радиационный комплект...
   - Стандартный доспех с элементами выживания, - немного туманно говорит роевик, но по его виду становится понятно, что стандартного ничего тут нет.
   - Решил немного поразмяться перед третьей ступенью обучения, мозги проветрить, перед тем как их снова накачают по полной.
   - Проветривал мозги, а зашиб ногу? - ухмыляется Шемякин.
   - Есть маненько...- сокрушается роевик. - Дурная башка завсегда ногам представляет неприятности. - Он оценивает старика, колеблясь между желанием оказать помощь и нежеланием казаться навязчивым. - Что так потянуло в глухомань?
   - Слышал, стальных скакунов отправляют в лом...и решил своего проведать. Матчасть Второй кавбригады там хранилась с расформирования. Хоть попрощаться по-людски с напарником.
   - Наконец-то Синегорье начали очищать от хлама! Ладно, отец, не ершись, сам понимаю, что такое снаряга, тем более бионизм для оператора - я вот сам со своим носильщиком ношусь как со списанной торбой, даром что у него рефлексы первого уровня. Жалко его, дурака, сжился с ним, как с собакой... А он ласковый и доверчивый...А вот у тебя, отец была настоящая интеллектуальная техника, хоть и примитивная как махновская тачанка. да ладно, не парься, я же не со зла, тут все свои... А ты что, точно из Второй Ишимской?
   - Да, - приосанивается старик. - Могу сказать что ветеран, был кандидатом еще в первом наборе.
   - Ишь, ты! Как уцелел-то в мясорубке? Я из ваших Кондратьева знаю, мы его курсантами Буденным звали, не за усы, а за походку - всегда ходил враскорячку, как будто только с седла слез, да еще словно в галифе одет...
   - Кондратьев...- старик насупился. - Да мы с ним цапались как две шавки, когда он еще во взводных ходил... Да, геморрой у него какой-то неизлечимый...
   - Да уж, старик говнистый! - беззлобно хохочет роевик. - Не хотел бы я служить под его началом. Из Второй Ишимской курсантам поминали Шамаева, его введение в курс роевой тактики, вроде написанный в госпитале после ранения. С ним был знаком?
   Старик перебирает в памяти имена и лица, качает головой:
   - Конечно, потом я слышал о нем, как же не знать, человек-то известный, и то, что он ходил в третьем эскадроне во взводных... так не припомню. много нас было - и много сгинуло. Сейчас вспоминаешь как чехарду лиц...а он или не он - кто разберет. Не буду примазываться, не помню...
   Роевик становится серьезным:
   - Черт, пускать под пресс скакунов СКС - дело кислое. Понимаю, отец, ой как понимю...
   Старик устало говорит:
   -Я как получил своего - так с ним и проковылял два года по всей Сибири. Ломало нас и плющило не раз, обоих сразу, но как-то выжили. У моего всю начинку меняли только в Гражданскую пару раз, потом еще две плановые модернизации. доводили до стандартов роевой тактики, до уровня нейростратегии. Нас тогда призывали из запаса...и новых операторов... проходили внеочередные сборы, помимо ежегодных. Мне всегда казалось, что он помнит меня...а наладчики говорили, что это так на самом деле, у него действительно память на алгоритм действия оператора, рефлексы скакуна подстраиваются под конкретного всадника, он начинает думать как я...и даже быстрее...становится тобой.
   - Ладно, отец, сам знаешь наших бюрократов, пока решат, пока оформят, пока приказ дойдет до Синегорья... а там тыловая база на сотни складов - ваши скакуны нас с тобой переживут. Да и не тебе одному их жалко... Какой пацан не мечтал очутиться в Стальной Кавалерии!
  
   (прошлое - самосуд)
   Тот пацан, из воспоминаний о городских боях...
   Стал старше. Выцветший камуфляж, не по росту, коротковат, почти целый...
   Закатанные по локоть рукава обнажают предплечья, в царапинах и пятнах масла.
   Сжимает плечи, весь напряжен, голова опущена, осторожный зырк взглядом по сторонам.
   Стоит на коленях. Мелко дрожит затекшая нога.
   За его спиной спорят несколько человек. Их можно было бы назвать всадниками - операторами боевых бионизмов, но их вид настолько разномастен, что меньше всего они напоминают регулярную часть. Кавбригады только начинают формироваться, уцелевших в боях скакунов забирают из добровольческих отрядов, сводят в ударные части. Так что сейчас это просто банда. до Второй кавалерийской еще далеко, до почетного названия "Ишимская", в честь битвы, решившей судьбу Второй Гражданской - тем более. Почти никто из них не доживет до этого...
   - Гнида...
   - Крысятничать у своих - хуже нету. Крысеныш и есть!
   - Млять, замочить паскуду, да по норам, чего ждать...
   - Кондратьев! Чо Блинов-то говорит?
   Кондратьев откашливается, бубнеж стихает:
   - Ничего он уже не скажет. Врач сказал - не жилец. А те разведчики, что ихвытаскивали, передали со слов Блинова, что Крысеныш шарил на стоянке эвакуированных. Там их накрыли.
   - И на кой Крысеныша-то вытаскивали? Там бы и припечатали свинцом, быстро и нам без хлопот. .
   - Черт их разберет, Блинов был еще в сознании, для него было важно вернуться всем вместе. Место в кузове было, на КПП выгрузили всех...
   - Блинов-то известный херувимчик, чистоплюй-интеллигент, парень хороший, да не к нашей своре со своими проповедями. Допизделся фраер с перевоспитанием блатных.
   Парень на коленях поднимает голову.
   - Серегу не трогайте, он был мне другом, единственным пацаном среди вас, с-с-сук.
   - Ну, вот ты его и загнал в могилу, друг...
   Парень неловко встает, морщится от боли в ноге:
   - Хрен с вами, добивайте. Хоть отдохну от вас, правильных гнид, на том свете. А с Серегой - я не хотел. Мой грех. Мой косяк. Мне с этим все одно не жить. Он был лучшим из нас.
   Кондратьев чувствует взгляды всех присутствующих. Похоже, он наслаждается всеобщим вниманием.
   - Блин еще сказал, там, на КПП, когда я подошел - что он мечтал о новой кавалерии. И что мы должны ею стать. И лицо... Парни, он не боится умирать! Он что-то знает о нас такое...Не знаю что...
   Удар под ребра. Крысеныш втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, падает на колени.
   Кондратьев подцепляет Крысеныша пальцем за подбородок и подтягивает к себе:
   - Блин умирает за то, чтобы даже ты, крыса, стал человеком. Помни это. Ты у меня на мушке и твоя пуля в патроннике. Запомни это. Вильнешь в сторону - пуля догонит! Пшол вон, сучонок!
   Отдергивает руку, с отвращением вытирает о комбинезон.
   Пожав плечами, расходятся остальные.
   Крысеныш пытается подняться, ему почти это удается, но он валится снова на колени и с трудом удерживается от того, чтобы не упасть вперед.
   Когда удается твердо встать - идет вслед за своими. У него мокры лицо и штаны.
  
   (настоящее - состав)
   Старик просыпается от толчка, прокатывающегося по всему составу. В полусне путается, куда уплывают пол и стены вагона, сперва назад, потом вперед.
   Старая ветка, сохранившая подвижные составы с незапамятных времен...
   Плацкартный вагон, прикрепленный к веренице платформ с контейнерами, в котором почти пусто, редко где в проход свисают края одеял или ноги лежащих.
   Уплывают огоньки станции, становится совсем темно.
   Старик вытаскивает руку из тепла спального мешка на ощутимый холод, проводит ею, словно старается что-то нащупать подле себя.
   Удивляется, что рядом нет ничего. Он же знает, что оператору положено лежать рядом со своим скакуном, а тот, со сложенными опорами, должен находиться с наветренной стороны, заслонять от порывов ветра. И еще от скакуна идет тепло, слабое, ощутимое только тому, кто ночует на голой землей, на ворохе листьев или груде ветвей - так работают системы в спящем режиме, заставляя корпус периодически вибрировать.
   Легкие снежинки тают на корпусе...но в снегопады заметало целые эскадроны, так что приходилось самому выбираться из-под слоя снега, а потом поднимать в шаговое положение целый сугроб, в котором был спрятан скакун... Отогревая дыханием пальцы, соприкасающиеся с остывшим металлом.
   ...А сейчас скакуна рядом нет.
   Старик удивляется этому уже полвека...
  
   (прошлое - Боровинский слом)
   Крысеныш ведет скакуна. Сам он в комбинезоне, прожженном во многих местах, его скакун разбит и его приходится вести вручную, через каждые несколько шагов корректировать ход на внешней панели. Неизвестно, сколько они идут, и сколько им надо идти. Кругом пустота разрушенного города: руины с осыпавшимися стенами, посеченные деревья, асфальт, поставленный торчком воронками и гусеничными траками.
   Крысеныш матерится однообразно и устало: "Бля...бля...бля...".
   Только они вдвоем движутся среди разрушений, среди мусора, устлавшего землю.
   Обрезиненные опоры скакуна стучат громко и неровно.
   Впереди - патруль. Бело-зеленые нашивки у автоматчиков - ополченцев. Свои.
   Несколько картин меняют друга: мотающийся на ухабах борт грузовика, где лежат рядом два трупа под кусками брезента, скакун и Крысеныш; перевалочный пункт, где кричат женщины и поверх их голов ложатся несколько автоматных очередей; скользнувшая в грохоте серебристая тень над самыми крышами и нарастающие вслед ей клубы пыли...Крысеныш лежит за корпусом скакуна и видит, как по броне корпуса ползет божья коровка...Взрывная волна приподнимает их и окутывает кирпичной пылью.
   ...Крысеныш со своим скакуном у ремонтных фургонов. Скакун подтянут на кран- балке, пара ремонтников сноровисто потрошат механические внутренности, попутно выговаривая что-то Крысенышу. Тот беспомощно огрызается.
   Потом идет вдоль фургонов, опустив голову.
   Внутренность одного из таких фургонов: КП с экранами по одной стене, скомканными спальными матрасами в углу (кто-то спит, завернувшись с головой), ряд разномастного оружия - в другом
   Кондратьев поднимает взгляд от стола, от котелка, над которым курится пар.
   - Где комэск? - спрашивает Крысеныш, не скрывая своего отвращения.
   - Митрич в госпитале. Я за него.
   Крысеныш яростно растирает лоб, пытаясь уложить информацию в голову. Долго молчит, в то время как Кондратьев, как в ни в чем не бывало, хлебает дальше из котелка.
   - Ну, это, твою мать... Товарищ комэск! Кандидат Шемякин вывел технику сержанта Фролова с места боя. Фролов убит, захоронен в воронке. На моих глазах убиты Пряхин, Рыбченков, Максимов. Их техника уничтожена. Лупенко и Зубарев вывезены пехотой, о них я больше ничего не знаю.
   Кондратьев поднимается без лишней торопливости, расправляет плечи, проводит рукой по воротнику в поисках оторванной пуговицы. Долго и откровенно наслаждается видом Крысеныша, который стискивает челюсти и смотрит в пол.
   - Знаешь, Крысеныш, никогда не думал, что когда-то не захочу тебя пристрелить. А сейчас...Я сейчас почти рад, что ты выполз. Конечно, лучше бы выжили другие, а не ты... Но если так...
   Новоявленный комэск роется в свалке у пульта. Извлекает флягу, взбалтывает у уха и расплескивает содержимое по двум пластиковым стаканчикам.
   -Давай, за наших... В других отделениях положение не лучше...
   - Ну, если ты за командира, то точно капец котенку... - огрызается Крысеныш.
   Кондратьев добродушно скалится и опрокидывает стакан в рот, разрывает кусок хлеба и половину протягивает Крысенышу.
   - Садись... Вон-табурет.
   Крысеныш присаживается настороженно, наклоняется вперед, словно готов вскочить в любой момент. От водки он закашливается, хлеб глотает не жуя.
   Смотрит зло, исподлобья:
   - Драпать собрались? Скакунов сжигать? Я своего не отдам...волок три дня ...гады... Дайте хоть цинк...я им покажу...
   Крысеныш мгновенно раскисает от голода, усталости, микроскопической дозы спиртного. Что-то говорит, размахивая руками, но уже невнятно.
   Кондратьев невозмутимо продолжает стучать ложкой о стенки котелка. Из коробки с пайком протягивает пару упаковок Крысенышу, тот сглатывает в один волчий глоток, продолжает бурчать. Пока не склоняется на стол и засыпает.
   Кондратьев внимательно изучает стол в поисках съестного, но ничего не находит, грустно вздыхает и оттаскивает Крысеныша в угол - там кто-то храпит - забрасывает оба тела спальными мешками.
   Работает рация, выплевывая хрипы и крики, входят и выходят люди, озабоченно что- то говорят: на спящих не смотрят. Один из вошедших обращает внимание на Крысеныша и подходит к нему с таким видом, что готов пнуть спящего.
   Комэск отрывает взгляд от бумаги, ухмыляется:
   - Дядь Гриш, ты в очереди: сперва эту гниду я задавлю...
   - Бляхин кот! - взрывается пришедший. - Я понимаю, мина вблямбила в корпус, но так изгваздать двужуху в полный хлам - это надо уметь! Даже если верить Крысенышу, что он на ручнике тащил корпус три дня... Ну не урод? - последний вопрос уже звучит риторически.
   - И мне этого урода ставить в отделенные... - обреченно говорит комэск. - Больше некого... Что со скакуном?
   - К обеду поставим на копыта... Но восстановим только экономный ход - больше не вытянет механика. Крысеныша пришли ко мне, пусть помогает и готовит навеску - запасные стволы есть, только битые, со сгоревших.
   - Лады, дядь Гриш. Я за язык тебя не тянул - Крысеныш мне нужен к обеду. Хоть как огневая точка в засаде. На свертке с трассы, встанет там с ополченцами. Когда попрут танки - пусть посечет пехоту. На минут пять засады хватит...
   - Если попрут жестянки от Боровинок - у нас у всех те же пять минут... - отзывается зампотех. - От бригады приказ спустили?
   - Бригады нет. - равнодушно отвечает Кондратьев. - Два эскадрона гуляют где-то. Штаб видели два дня назад. А на меня свесили ремчасть с госпиталем. Типа я должен телепортироваться с таким балластом в безопаску. Да еще с обезноженными скакунами. Да с третью состава в строю...
   - Митрич после ранения приказывал уничтожить все и уходить на своих двоих. - осторожно говорит дядь Гриш.
   Новоявленный комэск молчит. Долго.
   Потом делает неопределенный жест:
   - Хватит, набегались. Будем торчать здесь, пока не посекут. Видишь сам, дядь Гриш, к нам тянется пехота, из других эскадронов выходят окруженцы к нам. Мы тут словно место, за которое цепляются люди. Хотя и цепляться не за что... Но если мы поутру взорвем все нафиг - куда тогда идти всем нам? Вон, Крысеныш, вот от кого не ожидал - добрался таки, урод... Переживем завтрашний день - будет у нас эскадрон!
   Теперь молчит дядь Гриш.
   - Все равно бежать некуда... - наконец говорит он. - Мы не знаем, куда они пошли от станции. А куда делась наша техника, что шла на ликвидации прорыва? Все вертится где-то около нас... Да, попробуем зацепиться за развилку, авось выстоим и протянем до своих...
  
   (настоящее - база роевиков)
   Шемякин высаживается с огромного двухъярусного лесовоза у свертка на базу, машет команде рукой на прощание. Закидывает на плечо рюкзак и идет по обочине багровой дороги вглубь леса.
   Единственный указатель с абракадаброй остается позади. Чужим надпись ничего не говорит. И захожих пешеходов тут тоже не любят, обочина заросла разнотравьем в пол роста человека. Шемякин шагает бодро, но по смазанным движениям видно, что каждый шаг причиняет привычную, почти незаметную боль.
   Понемногу он втягивается в ритм ходьбы, увлекается, идет, по привычке бормоча себе под нос, а потом и размахивая руками - давешний роевик не соврал насчет комарья.
   Потому и не сразу понимает, что рядом с ним идет невысокая девушка, ведя антиграв за штурвальную колонку - изящно, зацепившись пальчиком за штурвал
   - Не заблудился, дедушка?
   Застигнутый врасплох Шемякин оборачивается в поисках других неожиданностей, но, поскольку на девушке они заканчиваются, бурчит смущенно-недовольно:
   - Спасибо, внучка, дорога одна, не собьюсь!
   - В конце дороги ворота, а сбоку надпись: "посторонним вход воспрещен". Ну, там много чего еще написано...и понатыкано...и кое-что даже стреляет...
   На девушке комбинезон явно не гражданского кроя, плечи развернуты как у всех привычных к строю и спорту, а еще антиграв...у давешнего роевика с вокзала наверняка припрятан такой же. Не прогулочный в яркой флуоресцирующей раскраске, а армейский, из тех, что с запасом хода под сотню километров и грузоподъёмностью в центнеры.
   - Надо... - исчерпывающе говорит Шемякин.
   - Надо так надо, - соглашается девушка со вздохом. - Могу подвести, если голова не кружится на низколете.
   Старик со скепсисом смотрит на антиграв, пока девушка не раскидывает консоли платформы и там действительно появляется место, чтобы сидеть, свесив ноги, да и чтобы стоять кому-то сзади. Старик опасливо забирается на платформу, висящую в полметра от земли. Девушка заскакивает кошачьим тягучим и точным прыжком, небрежно срывает аппарат в низколет. Шемякин обнимает штурвальную колонку, заглядывая вниз, где ноги скользят в нескольких сантиметрах от метелок травы: его бока четко фиксируют ноги девушки.
   Она неразговорчива - или убедилась, что ее спутник не склонен рассказывать о цели своего путешествия. Девушка срывает косынку с головы, тугие пряди рыжих волос развиваются по ветру, теплый поток с нагретой за день дороги овивает пылающее лицо.
   Отрывает руки от рулевой колонки, раскидывает их - словно летит на крыльях, мурлыча песню без слов. Шемякин старательно изображает, что ничего катастрофического не происходит...и вообще так и надо- нестись на скорости в десятки километров в час в метре над землей без всякого управления...
   Антиграв лихо вписывается в извилины дороги и делает гасящий вираж у въезда на базу.
   Шемякину удается соскочить до того, как девушка потянулась поддержать его за локоть. От предложения "отвести куда надо" он тоже отказывается.
   И бодро марширует по лабиринту складов, где его тщательно огибают многообразные колесные и шагающие бионизмы, а люди, на секунду оторвавшись, машут рукой - мол, туда.
   Шемякин обнаруживается в пустом ангаре, где перед ним кто-то хранителей развернул передвижной кабинет. Человек в форме вызывает на табло блоки цифр, сверяет с шемякинскими данными.
   Удивляется тому, что они сходятся и недоуменно смотрит на старика:
   - Вот единица хранения...данные косвенного мониторинга...так, выборочная ревизия его не коснулась...Да, висит себе целехонький. Так в чем дело-то, уважаемый Николай Павлович?
   Шемякин вдыхает воздуха побольше и выпаливает текст, приготовленный заранее и от нескольких повторений выученный наизусть:
   - Прошу в рамках закона о мобготовности выдать на ответственное хранение профильное вооружение!
   Хранитель вроде бы понимает слова...но не может их связать в единый смысл:
   - Э-э-э... а зачем? Я пропустил объявление войны?
   - По четвертой статье закона о мобготовности, - молодцевато рапортует Шемякин, - выдача вооружения допускается по ходатайству месткома или военнообязанного для совершенствования военных навыков!
   Хранитель плавно сползает в ступор:
   - Если я не ошибаюсь...а ошибаться мне не положено по должности, речь все-таки идет о морально устаревшем боекомплекте, двадцать лет назад снятом с учета первой и второй очередей. В переводе с нашего канцелярита, уж извините, это значит, что интересующий Вас предмет вообще не предназначен для введения в строевые части. он списан. Ну, храним... так мы много что храним, туг в ангарах еще калашниковы лежат. И то, потому что не доходят руки, да и утилизация затратнее продолжения хранения. Честно говоря, за мою бытность ваших скакунов выдавали в последний раз лет пятнадцать назад какой-то лаборатории для бионических исследований. Да на памятники потихоньку растаскивают у наших коллег. Так что, если появится желание украсить цветник перед семейным поместьем - добро пожаловать, просьбу рассмотрим и удовлетворим. Но полностью обезноженным, разумеется. Металлом, а не устройством.
   - Я сержант Стальной Кавалерии Сибири! - отчеканивает старик. - дизайном не увлекаюсь!
   - -Тушкой не пойдет, - устало резюмирует хранитель, - а живьем нельзя. Давайте начистоту, Николай Павлович, Ваши весьма почтенные годы ненавязчиво намекают...э- э...на некоторые ослабления умственных способностей. Не в смысле деменции, не обижайтесь, а в том, что быстрота реакции уже не та, как тридцать лет назад, как полагает стандарт оператора боевых бионизмов. И здоровье тоже не то, чтобы выдержать пару часов внутри этой центрифуги на ногах. А скакун даже без навесных боекомплектов - штука убойная, во всех смыслах, не мне Вам это объяснять, сами, небось, таранили автомобили и выносили ворота к хренам собачьим. В законе о мобготовности, который Вы изволили упомянуть, кстати, прописана необходимость иметь соответствующее заключение о здоровье. Я даже не хочу проверять базу данных, чтобы убедиться в очевидном - Вы изъяты из всех списков лет двадцать назад. Вручить Вам смертоносное оружие, даже в разукомплектованном виде, я не имею права. Можете обжаловать мой отказ, имеете право...но не советую еще раз выслушивать подобные доводы. Понимаю, что это значит того, кто ходил в Стальной Кавалерии. Вы для нас всех легенда. А легенда не бывает старой и бессильной. Вы свое дело сделали - сейчас его делают другие. Поверьте мне, эти люди достойны памяти Кавалерии...
   - Да, - угрюмо говорит Шемякин. - я кавалерист и для меня скакун - не композиция из железа.
   -Я рад, что мы поняли друг друга. - хранитель встает, мобильный стол съеживается и скручивается в многоножку с антеннами. - Если хотите отдохнуть перед возвращением, то слева от главной аллеи столовая и клуб, я уже послал распоряжение, чтобы Вам дали возможность отдохнуть.
   Старик четко поворачивается на каблуках и выходит строевым шагом, демонтируя, что усталость - это не для него.
  
   (прошлое -осенний марш)
   Черные облака почти легли на землю. Снеговые заряды очередями простреливают облетевшие мокрые леса.
   Отступающая колонна тонет в грязи, в огромной полосе жидкой глины, взбитой и перемешанной колесами, гусеницами, сапогами. Когда-то это было скромной колеей в поле, а попытки вырваться из нее и проехать по стерне расширили ее до невообразимых размеров.
   И вконец затормозили отход.
   Эскадрон топчется у края грязевой пробки. Опоры скакунов могут увести их по
   раскисшему полю, но в глубине пробке где-то тягачи и обоз. Там же комэск, сгинул в толкотне.
   Бросать технику, уходить с личным составом и шаговой матчастью докуда хватит запаса хода? Или до последнего выдергивать тягачи, чтобы вывести их на ровное, уже подмерзшее место? И все понимают, что все что увязло сегодня - уже мишень, а завтра превратится в братскую могилу разбомблённой техники.
   Пока скакуны осторожно пробираются по грязи, выносят запасные аккумуляторы и боезапас. Обратно выбираются ходящие комья грязи, облепившие бионизмы до корпусных кронштейнов и грудных бронеплит.
   Пешком дошлепывает Кондратьев, недовольно оглядывает то, что удалось вынести. Энергично машет рукой, объясняя что-то зампотеху, который понуро стоит поодаль, даже отвернувшись. И не замечает протянутую ладонь для рукопожатия. А когда замечает - старательно отдает честь. И уходит с таким же понурым видом.
   Кондратьев не смотрит на своих, командует резко, громко:
   - Позводно, в походный ордер при угрозе с воздуха! От каждого отделения выделить бионизм для дежурства, остальных скакунов уводить экономным ходом в колонне!
   Эскадрон уходит от обреченной колонны.
  
   (настоящее - база)
   Шемякин идет зигзагами, от казармы к казарме, запутывая следы.
   Здесь вообще-то людно, база используется как один из полигонов для резервистов и роевиков, поэтому старик теряется в массе людей разных возрастов в подобии формы.
   Возраст его вызывает некоторое удивление - но не более того. В Сибсоюзе армия добровольческая, теоретически служить можно до самой смерти, если есть силы и желание.
   Конечно, сами склады, откуда его только что выставили, изолированы от суеты, имеют другой въезд...но Шемякин уверен, что где-то есть сбой в экранировании, которые резервисты используют как лаз. Он сам пользовался таким...давно, когда была настоящая ограда из колючки...Не может же быть так, чтобы резервистов выдрессировали до такой степени, чтобы они получали снаряжение по инструкции, через все длительные и запутанные этапы согласований?
   Кавалеристы времени Шемякина просто проложили тропку через минную полосу и систему сигнализации...делать замечания им никто не решался. Шемякин предполагает, что лихие ребятки вроде Волотмана наверняка взломали систему охраны и шастают взад- вперед когда им нужно: значит, нужно найти этот лаз. Правда, старик смутно представляет, как может выглядит пробой в сотовом атмосферном экранировании, которое по сути не может иметь никаких дефектов...но на то и военнослужащие Державы, чтобы отыскивать неотыскиваемое и ломать неломаемое.
   Шемякин сидит в курилках, прислушивается к разговорам, с деловым видом расхаживает около груды экзорюкзаков, изображая охраняющего, просится на рейсовый транспорт до станции - словом, находится в центре событий и пересудов. Он примерно представляет план складов, и то, что находится в районе законсервированного блока со скакунами.
   Ближе к вечеру, когда с полигонов потянулись транспорты с резервистами, Шемякину удается упасть на хвост нужной компании.
   Воздухоплавная взводная платформа тащится на последнем издыхании, чертя задними опорами зигзаги в пыли проселка. Знатоки пинают корпус, дергающийся в бурьяне, перекуривают, пинают...потом вместо очередного ритуального перекура двое целеустремленно направляются к ограждению складов. Не к центральному входу. Шемякин с отсутствующим видом бредет за ними. Присоединяется третий, на ходу инструктирует и размахивает руками, чертит схемы в воздухе, связывается еще с кем-то.
   В сумраке по ограждению пробегают сигнальные огоньки и периодически проступают зеленые призрачные ромбы - они идут вверх от самой земли и теряются в кронах лесополосы. Теоретически сеть реагирует на любой движущийся предмет больше воробья, подсвечивая нарушителя, определяя параметры и приводя в действие защитные системы.
   Три тени, уже неразличимые в темноте, переминаются и перешептываются.
   Есть.
   Участок сети напротив них, несколько ромбов в рост человека, не потухает в общем ритме, а остается в предельно напряженном состоянии, озаряя ярким светом окружающее пространство.Три тени ныряют под проволоку, проползают под ней и прошмыгивают в светящиеся ромбы. Шемякин несколькими секундами спустя повторяет их путь и только за ограждением пытается сообразить, каким образом местным умельцам удается засбоить участок нейросети, так что он перестает реагировать на вторжение. Оглядывается - сетка ромбов уже разгорается и потухает в общем ритме. Его проводники матерятся вполголоса вдалеке, форсируя канаву и продираясь сквозь крапиву. Тут безопасно, внутри обширная территория складов не охраняется.
   Старик оглядывается, рассматривает низкие контуры складов, пытается сопоставить их нынешнее расположение с воспоминаниями ...кстати, какой давности? Двадцать, тридцать лет? На его счастье, нет ничего неизменнее военных складов и хранящегося в них барахла: по сравнению с ними любой музей выглядит супермодным бутиком.
   Шемякин делает круги по базе: в целом он уже понял верное направление, но мешают новые строения и снующие роботы - старик не уверен, что у грузчиков нет дополнительных функций мониторинга пространства, все таки охраняемый объект. Склад с имуществом давно расформированной кавбригады теряется в зарослях молодого березняка, хорошо, хоть дорожка к воротам кое-как расчищена. Шемякин перестает прятаться и бредет в открытую. Так же, без затей и маскировки, пробирается вдоль стены к третьему венткоробу в покатой кровле, к тайной съемной панели. Все на месте, все цело, все как десятилетия назад. Старик чувствует себя прежним, молодым, пробирающимся с корешами за запчастями для своих скакунов.
   - Мог бы и сказать, дедушка, что решил прокатиться на скакуне, я бы провела на аттракцион...
   Женский голосок раздается прямо за спиной, Шемякин даже ощущает дыхание. он сразу понимает, что его грамотно блокировали и что даже безобидный разворот тела закончится для него на земле. А голосок девичий и кажется знакомым. Да, это та, рыжая с антигравом, что подвозила до базы. Ее интонации - вроде уважительные, но появляется желание оттаскать за космы.
   - Ну, внучка, тогда открывай ворота...
   - Поздновато для карусельки, дедуля, приходи поутру.
   Девица кажется на вид субтильной, вот только сам факт ее нахождения в Синегорье, опорной базе роевиков, заставляет оставить мысль о побеге или попытке сопротивления. Такие пигалицы одним пальчиком завалят любого.
   В руку Шемякина тычется что-то холодное, что-то ворчит и пахнет псиной.
   - Серый, пшол вон! - нос исчезает, а ворчание продолжается.
   - Иди за мной! - так же резко как собаке, приказывает рыжая.
   Они выбираются через поросль к воротам, к расчищенной площадке. Ворчащий пес пробирается за Шемякиным и в охранном освещении у входа становится волком. Девица нравится Шемякину все меньше и меньше.
   - Ладно, те трое десантников раскурочивают полевой бокс с подъемниками - хотя у них полетела балансировка платформы после удара о землю. Завтра выяснят на свежую голову, отведут платформу на аппарель. А тебе зачем скакун, дедушка? В последний раз тут скакали, когда я звала Деда Мороза на утреннике!
   Шемякин молчит, и волк за его спиной переходит на осторожное рычание.
   - Там мой скакун!
   - Это хозяйство Второй кавбригады - уточняет девица. - Ты служил в ней?
   Шемякин молчит. Волк рычит. Девица включает наручный монитор и скользит по нему взглядом. В маскировочном освещении монитора ее лицо выглядит как багровая маска.
   - Да, Шемякин Николай Павлович, старший сержант. Бионизм... инвентарный... сегодняшний запрос. Вам его не показали? А если бы и показали - то что?
   - Их будут утилизировать. - хрипло говорит Шемякин.
   Слова выдавливаются с трудом, словно он только что понял, что они значат на самом деле.
   Девица отрывает от монитора, смотрит на него. Долго. Черными провалами глаз .Свет монитора достает только до подбородка, неожиданно твердого на нежном овале девичьего лица.
   Потом снова склоняется к монитору, шустро перебирает пальчиками.
   - Прямого приказа нет. - наконец говорит она. - Это пока общая программа на пятилетку. Пока...
   Волк молчит вместе с людьми, потом уходит, подчиняясь жесту рыжей.
   Шемякину хочется верить и надеяться:
   - Я бы просто ушел с ним. Мы бы ушли в лес и нас бы никто не нашел. Две развалины... Никому уже не нужные, кроме как друг другу. Разделка в утиль - плохая смерть для боевого скакуна. И жизнь без скакуна - плохая жизнь для всадника.
   - Дед, ты отвоевал жизнь назад, пора успокоиться!
   - Это не было жизнью. Жизнь была только в стальной кавалерии. Потом - пустота.
   Девушка резко отворачивается и замолкает, сцепив челюсти до желваков.
   Потом мимо Шемякина идет к воротам склада, на ходу набирая код.
   Говорит через плечо, деловито, резко:
   - Сработает аварийная минимальная подкачка во время выката скакуна. Ее хватит на первоочередную прогонку систем и проверку ходовой части. Замечу, если все в порядке и бионизм функционирует. Следом я выкачу блок с резервными батареями, они на постоянной подзарядке. Вроде бы это стандартный запас хода для скакуна, не знаю сколько в километрах, тебе виднее. У тебя десять минут на заправку и проверку. Я вызову скелетный шагоход, его ритм движения ближе всего к скакуну, под его прикрытием можно дойти до пожарных ворот в сторону озера, ворота откроются по моей команде. Надеюсь, патронные емкости пусты, а оружие без затворов, иначе визг будет до самой столицы. Вот карта, я забиваю в нее код выхода.
   - А ты? - осмеливается спросить Шемякин.
   - Я большая девочка, не беспокойся. Снова поставят в угол, только и всего. Топай на четырех, дед!
   Их накрывает конус света, когда монорельс начинает вытаскивать единицу хранения из глубины склада. Девушка успевает оТТолкнуть Шемякина под проем, так что он остается незамеченным, а сама отступает по дороге подальше от склада.
  
   (прошлое - ночевка)
   Странно, не слышно ни звука. Мертвая ватная тишина в тумане.
   Едва проступает багровое пятно - костер. И далекие перемигивающиеся огоньки: красные, зеленые, синие. Туман клубится, то образуя прорехи, то сгущаясь в подобие кучевых облаков. А потом накатывает плотная пелена, в которой уже ничего не различить и на коже оседают мелкие капельки мороси.
   Крысеныш лежит головой на крупе своего скакуна. Он не понимает свое оцепенение: то ли привычная усталость наконец свалила с ног, то ли уплывает в безумие, в какой-то туманный мир.
   Вплывает лицо Кондратьева. Он что-то бурчит. Без особой злобы, ничего по-прежнему не слышно. Все вязнет в тумане: звуки, движения, мысли. Все расплывается и становится пеленой.
   За плечами комэска разрастается огненный шар, сперва маленький, потом заполняет все пространство. Удар ветра бичом сметает туман, проявляются стволы деревьев, черные на фоне полотнища золотого огня, а секундой спустя с них огненным дождем осыпаются листья и ветки.
   Крысеныш захлебывается от удара ветра, его вдавливает в горячий метаЛЛ скакуна.
   Кондратьев стоит на коленях, обхватив голову руками.
   Огненный шквал проносится над ними, рев затихает вдали.
   Наступает невероятная ясность форм, звуков и ощущений.
   Кондратьев уже развернулся лицом к эпицентру, щерится на атомный гриб, рвущийся в небеса, он хохочет, а из носа и ушей стекают темные полоски крови.
   Он пинает Крысеныша:
   - Эй, брат, на дыбы и в аллюр! Наше время! Наш ход!
   И орет так, что с легкостью покрывает весь лес, где из-под тлеющих слетевших ветвей выбираются всадники:
   - Эскадрон! По коням! Пока все очухаются, мы дойдем до города, по пеплу проскачем к мосту! Мы! Мы! Стальная кавалерия - марш-марш! Наш ход! Наше время! Наш бой!
   Тогда они действительно влетели в город на максимальном скоке, в какой-то безумной скачке, такой, что никто не мог потом вспомнить подробности, разве что горячий колючий пепел, забивавший нос и глотку плотным комом - так что не было времени даже - таранили скакунами машины и давили обезумевших обугленных людей - стрелять, вонзились как нож в масло, перескочили через мост - даже удержали его, с обрушившимся пролетом, до подхода пехоты ранним утром...
  
   (настоящее - в лесу)
   Шемякин прозевал их появление; вскакивает на ноги.
   Двое выходят в световой круг костра, с облегчением скидывают рюкзаки и садятся на них.
   - Добрый вечер, Николай Павлович! Кипяточек не плеснете? Вон и чайничек для нас вскипел...
   Шемякин озирается вокруг, потом всматривается в пришельцев, бурчит что-то под нос.
   Вынужден вести себя дружелюбно, потому что вновь прибывшие движутся как люди, полные сил и знакомые с дальними бросками в тайге. Один из них достает из рюкзака сверток, протягивает старику.
   Тот, что здоровался, озвучивает:
   - Возьмите, пожалуйста, лекарства, врач передал набор необходимых препаратов. Кстати, там есть сердечное. Давайте, поставлю, Вы и так пропустили несколько сеансов.
   Шемякин смиряется, задирает рукав, протягивает руку - на сгиб локтя ложится широкий медицинский браслет-манипулятор.
   - Минут двадцать покапает смесь, - продолжает говорливый. - Но ведь мы никуда не торопимся?
   Шемякину остается только мимикой показать, что он не торопится...и вообще встретился со добрыми старыми друзьями.
   - Голова не кружится? - заботливо продолжает говорливый. - Знаю сам, что это за препарат, тоже сердчишко пошаливает... Кстати, извините за невежество. Забыли представиться. Меня зовут Борис Ростиславович, для Вас, конечно, Борис, а моего спутника - Ондрий. Мы оба народные урядники, тутошние места, уж извините - наша епархия. Новых людей среди привычных медведЕй всегда рады видеть -
   Улыбается искренне.
   - Не щиплет? - продолжает разговор, попутно копаясь в рюкзаке и вынимая пайковые свертки. - Не уменьшить интенсивность? ну, и ладушки...
   Оба раскладывают еду, приглашают Шемякина, разваливаются с видом полной усталости. Старик садится осторожно, чтобы не потревожить руку, в вену которой вводится смесь.
   - Все-все, Николай Павлович, к Вам претензий нет, мы заглянули, чтобы проведать Вас, да и вывести отсюда к трассе. Про медведей я не ради красного словца приболтнул, склад - объект режимный, чужих отсюда отваживают, так что местное зверье чувствует себя вольготно и на человека смотрит скорее с гастрономической точки зрения. не стесняйтесь, угощайтесь, здесь и на вашу долю, не зря же мы полночи шли по следу.
   Ондрий ест быстро и аккуратно, потом располагается спать - направлении, противоположном от мирно беседующих Шемякина и Бориса; здесь его зона ответственности. Под рукой блестит ствол.
   - Вот, припрячьте распоряжение о прекращении дела, продолжает Борис. - Комендант базы перевел Ваше дело в ведение земского суда, а почтенный Ринат Ильханович волокиту не жалует, так что вы уже чисты перед законом. Мелкое злоумышление, вовремя пресеченное и не приведшее к тяжким последствиям... Учитывая вашу героическую биографию... Бла-блаоа...что там еще было написано? Ознакомился с текстом на ходу, когда с Ондрием получили наряд на ваш поиск, так что не посетуйте, не перескажу дословно, сами уж почитайте.
   Шемякин сидит сгорбившись, прижав левую руку к груди: поза капитуляции. Двое молодцев из тайги не дают ему ни единого шанса даже на символическое сопротивление: скрутят и, так же, со смешками и прибаутками, доставят куда надо. Старик тоскливо обводит взглядом темный лес.
   Взгляд Бориса: он даже чуть вытягивает шею, почти принюхивается, хотя радушно улыбается. Ондрий лежит, надвинув капюшон на лицо, но тело его слишком распрямлено для мирно спящего человека.
   - Я думал, - хрипло говорит Шемякин, - меня начнет травить охрана базы...
   - Помилуйте, любезный, - Борис картинно всплёскивает руками, - люди мы туточки простые, от уставов да законов далекие, все дела решаем по-человечачьи, не по букве. Скандалов да расследований тоже не любители...
   - Лучше бы уж свои... Лучше солдатская смерть от солдатской пули.
   - Ну, уж извините, - жесты Бориса преувеличены, - что ваш покой нарушаем мы, скромные добровольцы-урядники из штатских, а не роевики на антигравах с интеллектуальными боеприпасами, что ваш личный уход в Валгаллу со скакуном отменяется - и с Рагнареком волостного масштаба, попутно. Народный суд решает такие вопросы иначе... - он резко меняет тон, произносит жестко, раздельно, выделяя интонацией каждое слово.- Чтобы все были живы, здоровы, веселы. как вы, мой дорогой Николай Павлович, сейчас, и, надеюсь, в ближайшие десять лет. Мы это умеем делать.
   От четко произнесенной точки в конце последнего предложения у Шемякина окончательно пропадает желание трепыхаться.
   Когда браслет сигнализирует об окончании процедуры - протягивает руку Борису, а тот снимает манипулятор.
   - Ну вот, Николай Павлович, на покой. А поутру мы дойдем до Синегорья, а там домой... - Военной прокуратуре вы точно не интересны, успокойтесь, вы по нашей части, по гражданской....
   - А знаете, Николай Павлович, - Борис устраивается рядом, уминает телом спальный мешок, - я бы много отдал, чтобы доставить вас к базе... Девушку охранницу помните? Этакая гордячка с серыми стальными глазами...
   - С зелеными, - уточняет Шемякин, вовлекаясь поневоле в разговор.
   - Да ну! Разумеется, я-то ее опрашивал как соучастницу, на ласковый взгляд надеяться было трудно... Зеленые, говорите?
   - Угу... - Шемякин думает о своем.
   - Все, она - моя избранница! Огненные растрёпанные пряди и зеленое пламя глаз - это, согласитесь, наповал! Кстати, она - Дева-Рысь; как Вы понимаете, нам обоим повезло, что это трепетное создание не была обязана применять против нас все свои умения... а что она их применяет, не слишком ограничиваясь правилами своего ордена, понятно из ссылки бедняжки на таежную базу... Полагаю, переломанных костей на ее счету больше, чем разбитых сердец... Изумруд в обрамлении малахита тайги... Звучит? Так можно начать сонет в честь девы моего сердца? А, Николай Павлович! Ах, ну да, отдыхайте, не обращайте внимание на несчастного влюбленного, судьба которого грезить на полную луну...
   Бессвязный монолог Бориса вызывает ворчание даже у Ондрия, на что урядник не обращает внимание.
   А Шемякин, отвернувшись от своих спутников поневоле, тоскливо смотрит в темноту.
  
   (прошлое - на просеке)
   Колонна тягачей с прицепами, на которых перевозятся мехскакуны, остановилась на лесной дороге.
   Зябко, порывы ветра, первый снег крутится в воздухе. В тени деревьев сумрачно.
   Кавалеристы выпрыгивают из тягачей, просека заполняется гамом, криками. Люди разбредаются по лесу, корячатся у деревьев, обильно орошают ледяную корку мочой.
   Тянутся дымки сигарет.
   Гусеничная зенитная установка пролагает путь сквозь толпу, в ее широкую корму, забрызганную грязью, смачно впивается снежок.
   Крысеныш подпрыгивает у куста калины, подтягивая к себе ветки с высохшими обледенелыми ягодами. Висяк подпрыгивает выше и обрушивает налипший снег с верхних ветвей на голову. Затевается возня.
   От головы колонны шум двигателей.
   - Стройсь! - орет комэск, причем так, что все мгновенно настораживаются и бросаются к линии тягачей.
   От взводных развертывается строй.
   Кондратьев проскальзывает по грязи, на ходу рявкая:
   - Заправьтесь, гребанные олухи!
   От головы шеренги, без перерыва:
   -Рряйсь-Смрна!
   Крысенышу с товарищами в глубине строя не видно что происходит, но общее напряжение заставляет его стоять навытяжку, почти не дыша. Неестественно тихо. Только урчат моторы и слышен шум шагов.
   Комэск чеканит:
   - Товарищ Предвоенсовета! Первый эскадрон Второй кавбригады находится на марше к месту оперативного назначения! Личный состав выстроен для встречи!
   - Здравствуйте, бойцы! - низкий усталый голос.
   - Здрав! - рявкает строй.
   Шум шагов приближается. Неровной походкой проходит пожилой человек. За плечами первой шеренги видна только его голова, порывы ветра взметывают пряди редких седых волос. Он осматривает всадников, вглядывается в лица, иногда задерживается взглядом, тогда улыбается. Встречается взглядом с крысенышем. Через мгновенье он уже далеко.
   Крысеныш поеживается. Теперь ему холодно в наскоро застегнутой куртке.
   - Бойцы! - голос Предвоенсовета ровен и звучен. - дети мои! Час назад я видел ваших соратников, ваш третий эскадрон. Сейчас я стою перед вами, мне надо сказать дежурные слова о долге перед нашей Родиной, о том, что надо идти на смерть и что все уверены в вашей доблести. но это не те слова...Я не хочу оскорблять вас, отправляющихся в бой, дежурной риторикой. Я скажу о другом...
   - Что в конце этого страшного и судьбоносного года у меня появилась надежда. Нет, она никогда не покидала меня, я верил в своих земляков, иначе бы мы не начали это дело, казавшееся гибельным в самом начале. Сейчас я уверен в победе как никогда. И знаете почему? Передо мной Вторая кавбригада: битая много раз, сама вырывавшая победу, отступавшая после катастроф и собиравшаяся для нового удара. И чтобы не происходило - смыкавшая строй бойцов над павшими товарищами и продолжавшая идти вперед.
   - Понимаете? Чтобы не происходило - вы в седле.
   - Есть смерть - и есть то, что сильнее смерти. Есть Вторая кавбригада.
   -Я шел мимо строя и с каждым шагом все отчетливее понимал: у вас одно выражение лица - у двадцатилетних ветеранов городских боев, девятнадцатилетних добровольцев отступления в тайгу, нынешнего нового набора, которые должны казаться юнцами - но вы все стоите с одним выражением испытанных бойцов. Вы все - одно целое, готовое рвать врага в клочья.
   - Вы - верите в свою победу.
   - Вы - знаете, как ее добиться. И я бы не хотел стоять на вашем пути.
   Рогволдов закашливается, смолкает. Свита озабоченно смотрит на него. Строй стоит не дыша, в крайнем напряжении.
   - Все, ребята, - теперь голос Рогволдова опал, та болезнь, что сведет его в могилу через несколько лет, вновь берет свое. - дежурные речи закончились. Эскадрон снова идет в бой. Без красивых слов и нелепых напутствий тыловиков-пропагандистов, вновь делать свою грязную и великую работу. Вы ее сделаете, как нужно и должно...
   Рогволдов отдает честь, а потом неловко кланяется строю.
   Строй молчит, в недоумении от неуставного приветствия.
   Кондратьев делает несколько пружинящих шагов, его голос звенит, почти срывается:
   - От лица своих товарищей я клянусь, что Вторая кавбригада пройдет до конца свой путь и вырвет в боях победу для всего народа!
  
   (настоящее-непонятно где)
   Старик идет, отмахивая рукой и чуть скособочась, чтобы не нагружать раненную когда- то ногу. Он не понимает, куда идет и кто идет вместе с ним, кто несет его рюкзак.
  
   (прошлое - начало рейда)
   Тягачи сворачивают с проселка и тормозят под деревьями. Еще на ходу с них спрыгивают всадники, бросаются к прицепам, одновременно запускают аппарели и ставят скакунов на опоры. Эскадрон знает: его выслеживают, дроны крейсируют над лесами, скользят над просеками. Дула пулеметов тягачей направлены в низкие облака.
   Просеку затягивает сизый едкий дым от паленного топлива, слышится шум работающих моторов и стук металлических частей. Люди уводят скакунов вглубь леса, дежурный мат, разговоры опрометью растаскивают грузы. Негромкие команды, разговоры обрываются окриками.
   Быстрее, как можно быстрее...
   Порожние тягачи откатываются на проселок, уходят дальше по ходу движения.
   Крысеныш, как отделенный, идет последним, ведет скакуна в автоматическом режиме, по ходу озираясь и подгоняя кандидатов, сгорбившихся под тяжестью боеприпасов.
   Все чисто, последнее снаряжение в кустах. Два тягача его отделения по отмашке уходят вслед остальным. Голова колонны разгружена, суета в хвосте, прибывшем позднее.
   Команда до личного состава была доведена заранее: сразу же навьючивать рейдовый боекомплект на боевых скакунов и выводить на линию развертывания, не дожидаясь заводных машин- тем предстоит идти следом и искать свои взвода в суматохе боя. Крысеныш поеживается, то ли от сырости в глубине вымокшего леса, то ли от плохих предчувствий, шипит на своих, отправляет Буряка первым - мол, пусть помаячит, покажет, что отделение вот-вот...
   "Вот-вот" не получается, следующим выпинывают Рябова, потом - Фролова, кандидат докладывает, что скакун самого Крысеныша загружен под завязку...проверять системы нет времени... рассвирепевший взводный орет из микрофона...авось будет время по ходу
   ...Крысеныш едва успевает выдать маяки обозу и сам на второй скорости несется сквозь бурелом к опушке.
   Там, под кронами, стараясь не отсвечивать на открытом месте, растянулась цепь скакунов.
   Взводный собирает отделенных поодаль, рассеяно выслушивает доклады. Понятно, что взвод выведен на исходную в рекордные сроки - если бы это имело значение... С ним на связи взводный-З, его простуженный хрип пробивается через булькающую связь, на другом канале кто-то отчетливо зачитывает комбинации цифр. По цепи передается разрешение покинуть машины для оправки. И ждать команды.
   Что-то произошло - это чувствуют все. По молчанию взводного.
   Он не торопясь заправляется, застегивает компенсирующий комбинезон.
   Потом говорит:
   - Эскадрон должен выйти на Лиховатку, наш взвод - на северную окраину, к развалинам фермы. Потом по нам пройдет первый эскадрон, мы или окапываемся в Лиховатке - или идем на прорыв к Дальнереченской ветке, подкрепляем общую атаку. Задача - прежняя, ее никто не отменял, только усиления нет. Просто нет...
   - Так в Лиховатке батарея и танковая рота...
   - Уже не рота... Федорыч успел перебурчать с местной разведкой, те видели севернее вдрызг разбитую дорогу и колеи от тралов по стерне. Совсем свежие. Потом разведка считает, что лиховатское предполье простреливается батареей с трассы.
   -И?
   - Как всегда, кого-то осенила гениальная мысль: подкрасться незаметно и шашкой зарубить бронетехнику. Мол, по нам бить не будут, слишком мелкая цель. Хотя, когда это кого останавливало?
   Молчание. Долгое молчание. Тяжелое молчание.
   - Хвост третьего эскадрона накрыли при разгрузке...растаскивают месиво... - взводный выуживает информацию из заметно усилившегося мата в эфире.
   - Это и называется подкрасться незаметно... - резюмирует кто-то.
   - Так как же нас вот так, без усиления и подготовки? - подает голос Крысеныш.
   - Как всегда: вы же Вторая кавбригада, вы же можете все! - обреченно говорит взводный. - Ладно, Рашид обещал, что если очистим проселок за семнадцатым километром, там сверток, то он просунет самоходки до Лиховатки и подкрепит атаку залпами. Рашид - мужик сурьезный, ему можно верить, но это... Это все.
   Вороной пытается юморить по привычке:
   - Как я понял, проситься в увольнительную поздно.
   - Думать надо было еще тогда, когда просился в кавалерию! - огрызается взводный. - Знал ведь, что этим всегда заканчивается... Ладно, перед смертью не натрепешься, а курить вредно. Могу еще передать приказ комбрига. Первое. Вторая кавбригада - это то, что дойдет до Дальнереченской ветки. Всё остальное - трусы и дезертиры. И второе: сдохнуть можно только по окончанию боевого задания. В бою это непозволительная роскошь. Трусость и дезертирство. Потом - пожалуйста, на здоровье, сколько угодно. А сейчас надо просто прорубиться через Лиховатку и пройти болотом один переход. Встать на насыпи, пропустить китайцев и технику. Комбриг идет в общем строю, сказал, что все равно начнется бардак и свалка, толпа попрет поперек плана, а стоять в штабе в коленно-локтевой позе для удобстваначальства он не хочет. Лучше в мясорубку со своими.
   - Наши комэски?
   - Стоят в лаве. Вместе с нами... Это не все. Выудили одного из Лиховатки, тот видел, как в лес уходили укладчики с минами. Где сейчас минные поля - никто не знает. Пехотная разведка сейчас прощупывает контуры. Скорее всего - они прямо по нашему вектору. Сигналов от саперов нет... то есть проходы не провешены. Кондратьев приказал ставить вперед битые машины...
   - Пойдем по трупам...
   - Как всегда... - отрезает взводный. - Порядок движения определять мне или Сами назначите смертников?
   Крысеныш растирает небритую щеку со вздувшимся волдырем от укуса комара:
   - Наш-то, Кондратьев, где, опять толкает патриотические речуги?
   - Задрал, Крысеныш, млять, со своими бабьими сварами, Кондратьев в третьем взводе, выносит мозги Андрею, тот готов один в одиночку бежать на Лиховатку, лишь бы подальше от начальства.
   Крысеныш мрачнеет и заявляет:
   - Выпадает мне тропить след - барахлит целеуказатель...
   - Так и не отладили? Убью сук!
   - Нет, не успели, млять...
   - От меня Никита, потом Колян! - От меня Штейн, следом Красавчик! - докладывают отделенные.
   - Вбить всем в головы - до первого выстрела идти по следу, след в след! ...Одна надежда - что мины противопехотные, против техники никто в болото ставить не будет - но как знать... Все, по коням! - взводный шагает к своему скакуну, заваливается спиной в отсек, закрывает передние броневые панели.
  
   (настоящее - у дома Шемякина)
   Старик стоит у своего подъезда. Приглушенное багровое свечение теплового контура входа выделяет лицо в теплых сумерках. Он без рюкзака, но в таежной накидке.
   Старик недоуменно оглядывается, словно это место ему незнакомо. Мимо пропархивают девушки, здороваются на ходу и заливаются смехом - о чем-то о своем.
   Пожилая дама торжественно шествует с шарообразной раскормленной собачонкой на тонких ножках, величественно - но отстраненно- кивает соседу.
   Все свое, знакомое по десятилетиям жизни.
   И чужое.
   Шемякин отворачивается и идет прочь.
  
   (прошлое - Дальнереченская ветка)
   Крысеныш стоит у подошвы насыпи, спиной к движущемуся по ней потоку людей и техники. На черном от копоти лице выделяются белки глаз. Он мочится...или собирался мочиться...или уже давно это сделал и сейчас просто стоит с расстегнутой ширинкой.
   Наконец, делает осмысленное движение: застегивается, обтирает руки о комбинезон, отчего они еще больше покрываются грязью, бредет к своим.
   Они лежат на узком откосе старой узколейки вперемешку с раздолбанными в хлам скакунами. Мертвых от живых отличают только лица с наброшенными тряпками или кусками обшивки. Облако зудящих комаров и мух висит над телами.
   Крысеныш стоит над ними, что-то соображая. Но единственное соображение, которое приходит ему в голову, что их не поднять, лучше оставить в покое. он бредет дальше, поднимается на гребень насыпи.
   Цепочкой идут китайские добровольцы, поток одинаковых усталых людей накомарниках и телогрейках. Человеческая река осторожно обтекает Крысеныша. Чавкает грязь, шелестит мокрая одежда, звенят комары.
   Сквозь толпу пробирается БТР. Один из добровольцев отталкивает Крысеныша в сторону от движущейся техники. потом останавливается, отводит в сторону полотно сетки от мошки, вглядывается в лицо всадника. Это шанвэй, заморенный, осоловевший от суточного марша. Переводит взгляд вниз и видит то, что осталось от эскадрона.
   Помедлив, вытаскивает сигарету из сморщенной пачки. Одну из последних.
   Протягивает Крысенышу. Тот пытается взять, но роняет из трясущихся рук. Лейтенант поднимает сигарету, поджигает кончик, терпеливо вставляет фильтром в рот Крысеныша.
   Тот кивает в знак благодарности. Лейтенант хлопает всадника по плечу, сливается с потоком своих однополчан.
   Крысеныш долго и смачно затягивается, раз за разом, запрокинув лицо к серому небу и сеющей сверху мельчайшей мороси. С сожалением отрывается и спускается к своим.
   Засовывает сигарету в рот ближайшему, садится и откидывается навзничь в изнеможении.
   Камера уходит вверх, расширяя обзор: насыпь, заполненная людьми, подступающее болотце в рогозе и с нагромождением обугленной техники; посеченные, разлохмаченные кроны деревьев. А потом рванные раны войны закрываются кронами соседних деревьев, становятся незаметными с высоты.
   Остается лес, ровно шумящий под ветром, пытающийся укрыть еще живых от дождя...
  
   (прошлое, но не такое далекое, как Вторая Гражданская - Москва, Красная Площадь)
   Парад.
   Солнечно, свежо и ветрено. По голубому небосводу прокатываются белые облака, тени пробегают по башням Кремля и парадным расчетам на площади. Порывы ветра рвут звуки маршей, гомон толпы, звучащий фанфарами голос диктора.
   На трибуне среди почетных гостей - Кондратьев. С тех времен, когда он комэском, прошло достаточно времени, чтобы он заматерел, приобрел вальяжность, добавил завитки в знаки различия и орденские ленты на грудь. Он держится по-свойски среди военачальников державы, раскатисто смеется, обнимается с равными, церемонно обменивается рукопожатиями со старшими. Среди них настоящие легенды своего времени.
   Идет разнообразная техника Державы второй половины двадцать первого века: то распластывающаяся по земле бионическими извивами, то легко парящая над землей, то сливающаяся с человеком.
   Вступает Стальная Кавалерия. Она кажется раритетом - своими размерами, нагромождением брони, топорщащимся оружием, грохотом опор о брусчатку. Это один из последних парадов, на которых от Сибири марширует СКС...
   Бригадный квадрат.
   Идеально выверенный, управляемый электроникой, в которой на долю людей остается только следить за штатным режимом. Выверенные до миллиметра и миллисекунды взмахи рук, переступ опор, ритм движения корпусов. даже порывы ветра синхронно развертывают взводные флажки правофланговых. Впечатляющее зрелище, которое заставляет все присутствующих обратить на себя внимание. И на Кондратьева. Тот заканчивал Гражданскую в ранге комбрига, кому как ни ему принимать ободряющие похлопывания по спине вперемешку с восхищенными взглядами. Кондратьев скромно принимает внимание к своей особе, широким жестом переводит взгляды на площадь - мол, там настоящие герои, я-то что, я всего лишь один из них.
   Движение бронекентавров завораживает, приковывает взоры.
   Кондратьев сполна насладился почетом, переводит взгляд на парадный расчет.
   Кривит губы, замечая сбои, видимые только ему.
   И цепенеет. словно видит что-то другое, недоступное остальным.
   Свой эскадрон. Тех, кого нет... и все же в этом идеальном строю.
   кто шел с ним... и не дошел.
   А он - здесь.
   Кондратьев вытягивается по стойке смирно, отдает честь, не отводя взгляд от знаменной группы.
   Там настоящий раритет, знамя Второй Ишимской ордена Боевого Красного Знамени кавбригады, врученное еще Рогволдовым
   .
   (настоящее - воинский склад)
   Хранитель в летах, в небрежно распахнутом кафтане.
   Тяжелым взглядом наблюдает за маневрами дирижабля, разгружающего партию контейнеров - в довершении к бесконечному ряду уже выставленных. За ним расхаживает многосуставчатый помощник, копируя походку хозяина и негромко перечисляя комбинации цифр.
   С Борисом Вольским они шапочно знакомы, обмениваются рукопожатием.
   - Синегорье становится свалкой державы! - с отвращением говорит хранитель. - Балтия сплавляет нам неликвид советских и натовских времен. Этому хламу место даже не в музее, а на кладбище динозавров, там бы это (он подчеркивает слово "это") выглядело бы органично.
   - Живописненько, - соглашается Борис. - особенна вон та комбинация охристого с бирюзовым. Смелое цветовое решение, вот так и расставь контейнеры на площадке. Влада Мстиславовна где-то здесь?
   - Должна сверять накладные с транспортниками, отсобачится и подойдет сюда.
   Борису остается наблюдать за суетой, малопонятной посвященному, пока не появляется дева-Рысь, на ходу отбрыкиваясь от бионизма-помощника, из которого кто-то вещает на повышенных тонах, после чего два хранителя начинают переругиваться с начальством по сети. Наконец, формируется первый караван транспортников, затягивается за ограждение базы.
   - Я слушаю. - говорит Дева-Рысь с видом королевы, удостаивающая аудиенцией ничтожного подданного.
   - М-м, я так понимаю, дежурные комплименты можно смело опустить, поскольку они не будут восприняты благосклонно...
   У Девы-Рыси радужка глаз действительно приобретает серый опенок.
   Борис откровенно наслаждается видом рассвирепевшей красавицы.
   - ...Поэтому буду краток: человек, ставший поводом для нашего знакомства - умер. Сердце. Я видел вчера видел сообщение о снятии Шемякина Николая Павловича с учета ввиду смерти. Я счел, что Вам это будет небезынтересно...
   Видно, что для девушки это действительно печальная новость, но она мгновеньем спустя каменеет лицом и вздергивает подбородок:
   - Я благодарю Вас, хотя это плохая весть...
   Старинное обращение на Вы, почти вышедшее из обихода, связывает резкость Влады и обязывает держаться в рамках церемонности:
   - Меня действительно тронула история этого человека, словно вернувшегося из старых времен. Удивлена, что Вы тоже скорбите о нем...
   - Да, он пришел к нам из страшного прошлого...И мне пришлось выводить его к настоящему.
   Дева-Рысь фыркает, на мгновенье потеряв надменность:
   - Это Вы его спасали? От местных медведей, подъедающихся в столовой? Или от волков, с которыми я прогуливаюсь по вечерам?
   Борис хмыкает, поскольку Дева-Рысь совершенно права: Синегорье является базой роевиков, которые привыкли бегать по тайге и бить по носу досаждающих хищников, чтобы те не путались под ногами. Через несколько поколений такого общения местное зверье действительно привыкло равнодушно смотреть на людей и убираться с дороги при встрече - или выклянчить что-нибудь съестное. Рассказ о лютом зверье, который преподнес Борис Шемякину, относился к охотничьим байкам.
   Влада перестает обращать на него внимания и заявляет, точнее - вещает:
   - Всадник Стальной кавалерии достоин того, чтобы вместе с ним ушел его скакун. Как в далекие времена на могилах богатырей забивали их коней.
   Мужчины обмениваются ошарашенными взглядами.
   - Только не начинай снова... - обреченно говорит пожилой хранитель.
   В ответ презрительное молчание.
   - Я вызову патруль...
   Дева-Рысь фыркает.
   - У тебя пять минут...Ладно, десять, ну, двадцать... - смиряется хранитель.
   Дева-Рысь на ходу адресует хранителю воздушный поцелуй:
   - Попроси в штабе вскипятить настой крепкого бадана. С лимоном. В прошлый раз меня угостили через полчаса после ареста, сейчас я этого не потерплю!
   - Я не слишком наглею в данной ситуации, надеюсь... мне, пожалуйста, кофе! - неожиданно для себя говорит Борис и широким шагом идет за Владой. Та оборачивается недоуменно, но чуть задерживается, поджидая спутника.
   Хранитель с выражением бесконечной скуки оборачивается к свалке контейнеров. Она не уменьшились...Вздыхает и вместе с помощником бредет к дальнему концу выставленных контейнеров, обозревая масштаб катастрофы.
   Борис и Дева-Рысь идут вдоль купольных хранилищ, то полупрозрачных, то покрытых проросшим дерном. Между сосновых стволов извивы монорельсов на высоких опорах.
   Внешне это место кажется совсем мирным: блики солнца, ровный гул в кронах высоко над землей. Только периодически наполняются зеленоватым сиянием ячейки защитной сети над базой, проявляясь призрачным контуром на фоне облаков выше раскачивающихся крон. Гаснут и разгораются, подчиняясь своему ритму.
   Борис старается держаться на шаг позади, не только как человек, чужой здесь: ему приятно наблюдать за скользящей походкой девушки. Дева-Рысь ощущает его взгляд, передергивает плечиками на ходу, но никак не комментирует.
   Свернув с тропинки, они спускаются по наклонному ходу в хранилище из древнего выщербленного бетона. Тут холодно и сыро. Сверяясь с данными помощника, дева-Рысь набирает комбинацию на пульте. В глубине хранилище что-то скрежещет, лязгает, ритмично скрипит. По мере продвижения груза по монорельсу вспыхивает и угасает тусклое освещение. Это длится довольно долго, за которое они не произносят ни слова.
   Это скакун со сложенными опорами, в чехле для хранения. Углы корпуса проступают через материал.
   - Он? - переспрашивает Вольский.
   - Серийный и строевой номера соответствуют записи в формуляре. - отвечает Дева- Рысь.
   Их голоса порождают эхо в длинном коридоре.
   Кентавр продолжает движение по монорельсу, два человека идут за ним к световому пятну у входа, к распахнутым воротам. Там груз опускается на аппарель. На древнем двухмерном экране - надпись: "Аварийная подкачка выполнена". дева-Рысь включает команду развертывания для осмотра. Манипуляторы освобождают скакуна от чехла, по последнему сигналу от крановой тележки скакун неуклюже расправляет опоры и становится на них. Механизм на монорельсе уползает внутрь.
   Борис впервые видит прямо перед собой старинную мощную технику, поэтому с интересом рассматривает скакуна.
   На нем старые опознавательные знаки, полустершиеся от времени, ровная пленка смазки, под которой броня с тщательно замазанными трещинами и выбоинами. Штатные пулемет и гранатомет в отдельных чехлах, висят стволами вниз. Шлем скакуна на уровне взгляда Бориса, под бронестеклами глазниц загадочная темнота, и ему трудно отделаться от впечатления, что скакун одушевлен, что внутри его кто-то есть - и этот кто-то сейчас оживет и начнет действовать.
   Дева-Рысь бросает взгляд на своего спутника:
   -Это должен сделать мужчина.
   - Такие дела, земляк... - произносит Борис. - Твой всадник умер. Так уж вышло, что ты был единственным, о ком он смог вспомнить за всю жизнь. Я понимаю, что это глупо... но вам лучше будет вместе. Где? - не знаю, не спрашивай. Наверное, на небе есть казарма для всадников и их скакунов.
   - Переключатель под левой грудной пластиной, косой крест в круге. - подсказывает Дева-Рысь.
   Борис откидывает грудную пластину и запускает процесс самоуничтожения.
   Негромкое гудение, перещелкивание внутри корпуса. Отключаются индикаторы на шлеме.
   Вольский вопросительно смотрит Деву-Рысь. Та внимательно следит за скакуном, потом сверяется со своим пультом.
   - Все, он мертв. Теперь это груда металла. Всадники часто размещали взрывчатку в заднем корпусе, которая срабатывала при самоуничтожении - так, чтобы наверняка: и скакуна, и себя. Ну, когда их ставили на хранение, то проводили проверку на соответствие, убирали всю нештатку и доводили до заводского стандарта. Хотя ни в чем нельзя быть уверенным до конца...
   - Наверное, что-то нужно сказать еще. - предлагает Борис.
   - Слова - высказаны. Дело - исполнено. - отрезает дева-Рысь. - Теперь они вместе. Все остальное не имеет значение.
   Она неожиданно смущенно улыбается и робко берет Борис за руку:
   - Мой дед был всадником. Он сетовал, что я пошла в него, и я действительно мечтала о тех временах, о Стальной Кавалерии. Он спился... Тоже не нашел себя вне строя. Спасибо тебе, Борис, ты поступил по правде, хотя и не по закону. Как всадник.
   - Боюсь, моя дорогая, в нашей будущей совместной жизни мне часто придется поступать так - по правде.
   - Обещаю! - торжественно и с привычной суровостью говорит Дева-Рысь.
  
   (Прошлое - ущелье)
   Дозор Крысеныша спускается по склону к дороге над обрывом. Там затор из автомобилей, бронетехники, частью разбитых. Огибая сумятицу, чуть выше по склону, тянутся кентавры. Даже издали видно, что они массивнее тех, что в распоряжении второй кавбригады.
   Штурмовики и истребители танков. Эмблема "Урянхай".
   Спуск труден и опасен, опоры скакунов скользят и съезжают в камнепадах. Крысеныш впереди, с откинутым забралом, выбирает дорогу. Кое-как дозор выбирается на тропу, уже занятую колонной штурмовиков, Крысеныш высматривает просвет в плотных рядах, чтобы продолжить спуск ниже. Связи нет, его эскадрон на тягачах может уйти далеко вперед, вместе с наступающей корпусной колонной, или застрять в заторе, в любом случае дозору один путь - вниз, в поисках своих.
   Обессиленные люди валятся у скакунов и равнодушно наблюдают на плотным строем штурмовиков. Крысеныш обреченно матерится в микрофон и тоскливо озирается в поисках подсказки - что же ему делать.
   Комвзвода урянхайцев (треугольник на броне) останавливается и, помогая себе жестами, объясняет: корпусная колонна разнесена налетом, большая часть корпуса отступила ниже по трассе, осталась пехота на склонах, которая удерживала позиции до утра.
   Урянхайцы идут на своих четырех с прошлого вечера, на пределе ресурса. Их задача - сбить глобов с перевала и расчистить путь гусеничной технике. Где Вторая кавбригада? Какого перегребанного хрена... Комвзвода не знает где его собственный штаб...приказ - ломиться в лоб, урянхаи лезут в гору. Не путайся под ногами,земляк...Сверху все в порядке? Егеря оседлал вершины? Ну, спасибо, хоть с той стороны что-то проясняется...
   - Держись на четырех, земляк!
   - И тебе, братка, потоптать землю броней!
   Они расходятся. Урянхаец встраивается в медленный ритм хода своих штурмовиков,
   Крысеныш машет своим - идем вниз, тут ловить нечего. Наконец, они дожидаются разрыва в порядках штурмовиков и пускаются по тропе в обратном направлении экономным автономным ходом.
   По тропе вместе с ними вниз бредет пехота, много раненных. Помимо налета, оказывается, дозорная батальонная группа попала в засаду, еще дальше, на выходе из ущелья, ее сейчас остатки отходят в тыл. В конце спуска, у дороги, группа офицеров пытается разобраться в сумятице, ищет командиров, останавливает уцелевших. Под склоном рядами лежат люди в белых пятнах бинтов, с капельницами на кривых палках. Остальные сидят кучками у костерков, между извивами сизого дыма. Кое-как сбивается поодаль строй.
   Наперерез группе Крысеныша бежит человек с квадратами в петлицах. Крысеныш затравленно озирается, но шанса избежать встречи нет.
   Устало докладывает:
   - Товарищ комбриг! Боковое охранение колонны второй кавбригады по исчерпанию запаса хода выходит к намеченной трассе подброски. По пути следования контакта с противником не было. Соприкосновений с противником со стороны горной бригады тоже не зафиксировано. Другими данными о ситуации по маршруту бокового охранения не располагаю. Командир отделения старший сержант Шемякин...
   - Дезертир? Почему ушли с маршрута охранения?
   Крысеныш дергается, инстинктивно желая обернуться к своим и вопросить: "Что за идиот?"
   Вместо этого терпеливо объясняет:
   - Механизмы исчерпали запас хода, через несколько километров мы просто обездвижем и станем мишенью.
   - Ты станешь огневой точкой, боец! Там, на круче, горные стрелки нуждаются в огневой поддержке, у них нет тяжелого вооружения!
   - Мы не можем подняться по крутым склонам, у скакунов предельный уклон восхождения тридцать пять градусов и то по твердой поверхности. Я побью технику на полпути к вершине.
   - Насрать на твою трусость! Вы должны были закопаться и оборонять трассу от ударов с гор!
   - Пока я вижу налет с воздуха, - свирепеет Крысеныш. - а в горах тишина!
   - Молчать! Сдать оружие!
   Позади Крысеныша гробовая тишина. В таких случаях разборки идут быстро и круто.
   - Я выполняю боевое задание командира эскадрона, товарищ комбриг, можете связаться с ним. - Крысеныш отчаянно пытается выиграть время.
   - Связь? Есть? Нет! Драпали так, что оборвали все концы?
   Визг комбрига перекрывает рев, катящийся намного впереди очередной колонны урянхайцев. Его производит штурмовик с командирским пучком антенн:
   - Хрена туг встали, недомерки? Коли растеклись киселем, так смывайтесь вниз, чтобы не мешаться нам! А это что за недодолбанное стадо?
   - Потрудитесь обратиться по форме! - орет в ответ комбриг. И зря...
   Урянхаец нашел возможность переключиться от подстегивания своих всадников на новую мишень.
   - Ба, тыловая крыса выползла на передовую аккурат после налета! И даже машет лапками перед настоящими всадниками! Что за сексуальная мизансцена, сержант СКС?
   У Крысеныша перехватывает горло, он сперва срывается на сип, потом отвечает как можно громче:
   - Отделенный второй бригады, после планового возврата с маршрута бокового охранения обвинен в дезертирстве!
   Сейчас уже неважно, что говорить, важно орать во всю глотку, как принято в стальной кавалерии.
   Командир урянхайцев нависает над комбригом и его свитой, говорит неожиданно спокойно:
   -3десь. На. Четырех. Копытах. Нет. Трусов. Нет. Предателей.
   И дальше умиротворенным и ласковым голосом:
   - Есть другое мнение?
   Теперь гробовое молчание за спиной комбрига, и ему тоже очень хочется обернуться и спросить взглядом своих: "Что за идиот?"
   Приходится выдавливать из себя:
   - Товарищ сержант! По возвращению в часть подать рапорт в штаб корпуса о выполнении боевого задания! Потом мы примем решение о ваших действиях в боевой обстановке!
   - Понял, сержант? - орет урянхаец. - Доберешься в часть, полчаса на заправку и написание рапорта, после чего на максимальной за нами! Мы берем на себя танки - а кому гонять пехоту? Где снова эта перегребанная Вторая? Как доходит до дела, ее выскребываешь из всех щелей! Учитесь дристать на ходу, как мы, коли приспичивает! Аллюр три креста до своих - и если твой Кондратьев не нагонит меня в конце перегона,то я запеку его яйца в теплосбрасывателе!
   Крысеныш со своим отделением растворяется в воздухе...
   И материализуется за сотню метров от продолжающегося ора.
   За спиной Крысеныша умоляющий шепот:
   - Ребята, скопытимся от них в пропасть?
   - Линяем нахрен и побыстрее!
   - Тут психов больше чем в нашей бригаде!
   Цепочка штурмовиков-урянхайцев тянется по склону.
   Им нет конца: мощным, ступающим с вкрадчивостью огромного хищника, завораживающей красотой совершенной машины убийства...
  
   Титры:
   Стальная кавалерия Сибири была отставлена от действующих родов войск державы в 2067 году .
   Светлой памяти тех, кто был символом Второй Гражданской... Конец
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"