Сколько веревочке не виться, а конец все равно будет.

Как не упирался наш капитан, а затянуть стоянку в Риге до ноябрьских праздников ему не удалось. И вот на палубе НИС "Капитан Бурке" начали возникать опухшие от всевозможных излишеств члены экипажа. Кое-кто пытался пронести маленькие радости жизни на борт. Но Мастер бдил. Водка пропускалась, а вот жриц любви Михалыч безжалостно заставлял кантовать обратно на берег, при этом кеп с чифом (старпомом) тщательно отслеживали перемещение команды по суше. Главная задача- не дать матросам скрыться в ближайшем проулке.

Одна из нимф, весело стуча каблучками, пробежала по палубе и юркнула в боцманскую каюту. За ней уверенно прошагал боцман Витя, по судовой терминологии - Дракон. На замечание капитана о бабах Витя ответил неопределенным жестом, должным означать: "Михалыч, ты же меня знаешь". Михалыч своего боцмана знал и доверял ему на любой стадии его (боцмана) опьянения, поэтому делал для Вити исключение.

Сборы и выпроваживание гостей заняли часа три. Наконец, несмотря на облако перегара, повисшего над "Бурке" и явный некомплект людей, Михалыч протрубил отход.

Хмурая Балтика негостеприимно встретила наш корабль с большей частью недееспособным экипажем. Как только мы вышли из устья Даугавы, кто мог, сразу оценил опыт и интуицию мастера. Прав был Михалыч предупреждая экспедиционное начальство, что погода нерабочая.

Штормило. Судя по барашкам на гребнях - бала четыре. Судно прыгало на волнах, организмы мутило. Какое-то время ушло на дополнительное крепление всего, что еще ерзало по палубе. Затем обед. Поковырявшись в фирменном блюде нашего кока (макароны с сыром, которыми он пытал нас неделями) я направился вздремнуть. Спускаюсь по трапу в глубину бакового помещения и... опаньки - в коридоре темно, но мокро, на полу вода. По кубрику тянет сырым тряпьем. Тонем, что ли? Возвращаюсь на мостик доложить Михалычу о воде на баке. Минут через десять на месте проишествия собирается консилиум: почти трезвый капитан, средне принявший на грудь Дед и пьяный вдрызг Дракон. Я в роли наблюдателя и заинтересованного лица, желающего поскорее пробраться в свою каюту. Беседа идет приблизительно в таком ключе:

- Ты, почему лампочку не поменял, ни хрена ж не видно?

-Да я ...

- Там между таким-то и таким-то шпангоутом дырка была.

- Мы же ее заварили.

- А может чопик выбило?

- Да не, я классно зачопил.

- А помнишь...?

И так далее, в том же духе. Чем больше я их слушал, тем больше убеждался, что плывем мы в старом прохудившемся корыте, и не исключено, что вскоре предстоит отрабатывать упражнения из учебного курса ПСН (плот спасательный, надувной). Обсуждение затянулось. Стараясь поменьше мочить ноги, пробираюсь в свою каюту подобрать барахло, оставленное на полу, и слегка отдохнуть.

В стену попеременно грохочет то волна, то якорь. Запах крашеной клеёнки противно лезет в нос. В груди слизко. Из коридора доносится бесконечное:

- А ты точно зачопил?

- А может ее выбило, когда вы о блокшив "еб....сь"

- Сам ты ...

- Надо бы помпу притащить...

Боцмана послали посмотреть обстановку в соседнем трюме, - сухо.

- А...

- Не ...

Вода все прибывала, временами переливаясь через комингс. Вот уже мелкие лужицы плещутся у меня на полу. Лежать становится неуютно, можно сказать, даже тревожно. Я занервничал.

Вслед за мной начал нервничать Дед (видимо, упал уровень алкоголя в крови).

- Витя, тра-та-та..., возьми, тра-та-та..., фонарь, тра-та-та..., и еще раз проверь трюмы тра-та-та-та-та.

Тайваньский Фонарь (предмет зависти всего экипажа) боцман хранил вместе с предназначенным для охмурения портовых див парадно-выходным костюмом , сингапурским настенным календарем, четверкой дополнительных матрацев, плюшевой скатертью и другими предметами роскоши, положенными в соответствии с позицией судовой роли.

Щелчок замка боцманской двери заглушило шумом волн, свистом ветра и матами. Вместе с матами тесное пространство кубрика заполнил, как пишут в книгах, свежий морской бриз. Тошнить перестало. Точнее, стало не до тошноты. Через порог потоком воды торжественно внесло плюшевую скатерть.

Вид растекающегося по полу имущества вверг боцмана в состояние ступора. Витя, не в силах поверить в происходящее, впился глазами в залитый водой драгоценный фонарь безжизненно, словно утопленник, притихнувший на мокрой шконке. Взгляды остальных прилипли к распахнутому иллюминатору, в который считала своим долгом заглянуть каждая встречная волна.

Михалыч в сердцах плюнул, высказался в смысле "еще хоть одну б... увижу на судне..." и пошел на мостик. Дед выразил свое отношение к происходящему конкретнее, припомнив маму боцмана и то, что еще в Риге надо было починить помпу. А сейчас, дракоша, бери ведра и черпай. Боцман стоически перенес хулу и, ступая по чавкающим матрацам, полез задраивать иллюминатор. Многого лишился Витя в этот злополучный день: и настенного календаря, и нескольких блоков сигарет, и запасенных разносолов. А матрацы, теплые, мягкие матрацы, еще недавно заботливо уложенные стопкой на боцманской кровати... Прощай уют. Но главной трагедией Дракона была подмоченная, можно сказать в прямом смысле, репутация стойкого меримана, способного пить все и в любых количествах, не теряя контроля над ситуацией. Последнее Витя переживал особенно болезненно.

- Говорил же заразе, не открывай люмик.

Прав был классик: "Вино и бабы доведут до цугундера".

Почему рассказ называется "десять ведер"? Это вторая часть истории. Поскольку помпу запустить не удалось, начали черпать воду ведрами. Воды было много, нас мало. Дракон приволок на помощь пьяного, худосочного матроса по кличке Рыжий, ввиду своего состояния свободного от вахты, и поручил ему принимать ведра на палубе, меня поставил на середину трапа, а сам мужественно черпал внизу. Прошу помнить, что нас еще и качало. Первое ведро ледяной воды, опрокинутое Рыжим мне на спину, я стерпел почти молча, но поменялся с Рыжим местами. В конце концов, я никогда не был последователем Порфирия Иванова, баб на пароход не водил и свои иллюминаторы задраил. С каждым вылитым на палубу ведром в душе росло чувство обиды на судьбу. Почему я трезвый? Был бы человеком, лежал бы сейчас пластом, как все настоящие ученые и трава не расти. У, алкоголики проклятые...

Задумавшись о превратностях судьбы, я не успел вовремя перехватить протянутое Рыжим ведро и оно, описав дугу, нырнуло в темноту, увлекая за собой потерявшего равновесие бедолагу. Судя по звукам, доносившимся из темноты, боцман был конечной остановкой. Освежившись, Рыжий подал вполне резонное предложение: "Витек, может, бросим это дело, а завтра помпу запустим и откачаем". На что Дракон и выдал свое, впоследствии знаменитое: "Ребята, осталось десять ведер!"

Тем, кто не проникся ситуацией, предлагаю провести эксперимент: напиться до состояния, когда, обычно неподвижные, предметы начинают самопроизвольно двигаться; стать на изрядно раскачивающейся лестнице и попытаться поднять над головой полное ведро воды (боцман, желая ускорить процесс, подавал исключительно полные). Ну как, устояли? Вы еще сухие?

Ведра из недр бака поступали все реже и реже. А если и доходили до меня, то воды в них оставалось максимум треть. Мокрый как хлющ, Рыжий выл волком: "Витек, не набирай полное. Витек, давай бросим, а?". На что снизу доносилось неизменное: "Ребята, осталось десять ведер". Иногда я не успевал поймать ведро, тогда Рыжий, с вероятностью восемьдесят процентов, катился вниз. Витя ловил его и отправлял опять на трап. Борьба за живучесть судна продолжалась около часа. За это время мы вычерпали от силы ведер двадцать. Становилось очень холодно. Мокрый свитер не спасал от пронизывающего ветра. окончательно продрогнув, я решил прекратить этот балаган. Завладев ведром, как можно тверже заявил: "Хватит, завтра докуем". Ну, может не совсем так, но общий смысл был таким. Матрос отреагировал, мгновенно выскочив на палубу- злющий, мокрющий и почти трезвый. Боцман не показывался. На наше совместное требование: "Витя, брось!" снизу долетело: "Да тут десять ведер осталось". Услышав эту фразу в который раз, Рыжий взбеленился. Сунув голову в дверной проем, он, срываясь на истерический крик, подробно описал где, когда и в каких позах он имел Дракона и его ведра. Затем, в сердцах, повернулся ко мне, выхватил из рук ведро и с размаху запустил его в безучастные ко всему серые балтийские волны.

ЭПИЛОГ

На следующий день удалось завести помпу. Боцман простил Рыжему все, кроме ведра.