Токуров Михаил Владимирович : другие произведения.

Перекрёсток у Виомениля

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Альтернативная история.
    Мир королевы Барбары.
    Маленький эпизод одной из великих битв.
    Перекрёсток на одной из дорог тотальной войны. Несколько человек, ещё вчера не имевших понятия о существовании друг друга. Каждый из них прав - по-своему. У каждого - своя история, своя честь, своя верность и своя совесть.
    Но каков бы ни был цвет их знамён, кровь остаётся всё такой же красной.

Перекрёсток у Виомениля

Дождь, наконец-то, закончился, хотя на стекло продолжали лететь брызги с колёс передней машины колонны. В кабине "четвёрки" было тепло и темно. Второго лейтенанта Дэниэла Осборна клонило в сон, с которым он боролся всеми доступными ему средствами.

- Рядовой Миллер, проверьте связь!

- Да, сэр! - рядовой Джеффри Миллер, или, как его называли гораздо чаще, "Школьник", панически боялся что-нибудь "напортачить" перед лицом лейтенанта Осборна.

- Койот, Койот, я Гиена, проверка связи, - забормотал он в свою трубку, - Проверка связи, как слышите?

Сломать рацию и пропустить переданный по радио приказ капитана Харриса Осборн боялся почти так же, как Школьник боялся пропустить его собственный приказ. При мысли об этом сон слетал с него сам собой, как и сейчас.

- Связь в порядке, сэр! - донёсся голос Школьника.
Осборн кивнул головой, стараясь сохранять важный и спокойный вид. Неожиданно "четвёрку" тряхнуло, его подбросило вверх, и он ударился головой обо что-то острое. В глазах засверкали искры.

- Гребать твою...! - вырвалось у него непроизвольно.

Как оказалось, они выкрикнули эту, с позволения сказать, фразу, хором с рядовым Адамсом по прозвищу "Кочегар", их водителем.

- Выбоина на этой грёбаной дороге, сэр, - пояснил Кочегар, - Всё эти долбаные "пернатые" и их раздолбанные дороги! А, гребать твою...! - на этот раз он успел объехать невидимую выбоину, так что их только качнуло, а не тряхнуло, - Вот видите, сэр, - произнёс он, извиняясь.

Дороги в приграничной зоне "пернатых", действительно, оставляли желать лучшего. То ли из-за кризиса и гражданской войны местный губернатор экономил на ремонте, то ли это было частью стратегического плана по задержке продвижения американских войск, то ли их уже успели разбить стальные гусеницы танков. Хотя на конкретно этой дороге танков ещё не было - их Первый Кавалерийский полк шёл в авангарде, а перед ним двигалась, естественно, разведка, их механизированная рота капитана Харриса на исключительно колёсных "Рочестерах Т4".

Пока что всё шло без приключений. Первый Кавалерийский уже на добрых полсотни километров отдалился от границы США и до сих пор ещё не встретил противника, если не считать периодически пролетавших над ним самолётов, даже не пытавшихся их бомбить или обстреливать. Вокруг просто никого не было, только изредка им попадались брошенные грузовики или бредущие на запад беженцы, тянущие свои пожитки на маленьких тележках или детских колясках. На них просто не обращали внимания, поскольку те не представляли никакой угрозы, дальнейшая же их судьба если кого и волновала, то точно никак не полковника Паттона.

Отсутствие видимого врага, разумеется, не отменяло бдительности, поэтому рота разведки регулярно проверяла боковые улочки в занимаемых ими (хотелось думать, что уже навсегда) маленьких городках. Пропустить засаду местных "франтиреров" было недопустимо, а к своим обязанностям капитан Харрис относился исключительно серьёзно, того же требуя и от своих подчинённых. Но никаких засад и никаких "вольных стрелков" им не попадалось, так что Первый Кавалерийский продвигался практически без задержки. Полковник Паттон, вероятно, доволен - он вообще едва ли не помешан на быстрых маршах вглубь вражеской территории.

Лейтенанту Осборну импонировал такой подход своего командира - уж всяко лучше мчаться вперёд на своей "четвёрке", чем мокнуть в грязных окопах, как это было во Вторую Мировую Войну в Европе. По большому счёту, кадры старой кинохроники об окопной жизни на франко-британском фронте или книги француза Ремарка могли бы отвратить от военной профессии кого угодно, кроме разве что, врождённых мазохистов. Осборна они, впрочем, не отвратили, несмотря на то, что мазохистом он не был. Просто в жизни есть вещи, которые надо делать, не обращая внимания на то, приятны они или нет. К тому же Виктория всегда была без ума от униформы цвета хаки...

"Рочестер" снова тряхнуло, Осборна бросило вперёд, затем ещё и ещё. "Четвёрка" сбавляла ход, причём как-то совсем ненормально, рывками. Кочегар, стиснув зубы, нажимал и отпускал педаль акселератора, но машина его явно не слушалась. Наконец он прекратил бесплодные попытки заставить "четвёрку" двигаться в намеченном направлении и съехал на обочину дороги.

- Поломка, сэр, - мрачно сообщил он Осборну, - похоже, бензонасос полетел. Я говорил, надо было заменить эту грёбаную железяку, и что? - взмахнул он руками.

Отвечать на вопрос лейтенант, разумеется, не собирался.

- Адамс, разберитесь с поломкой, - приказал он, стараясь сохранить на лице наиболее безразличное выражение.

- Да, сэр, - Кочегар открыл дверь и вышел наружу, слегка поморщившись, когда за шиворот ему попала капля воды.

- Рядовой Миллер, свяжитесь с капитаном Харрисом, - раз уж неизбежного нельзя избежать, пусть оно произойдёт сразу.

- Да, сэр, - защёлкавший своими тумблерами Школьник перепугался случившейся поломки так, словно сам был в ней виноват, - Койот, Койот, я Гиена, у нас авария, повторяю, у нас авария. Приём.

В лобовое стекло была видна дорога и удаляющийся хвост колонны таких же "Рочестеров". Полковник Паттон приказал занять Труаз-Эглиз как можно быстрее, не обращая внимания на отставших. Капитан, естественно, и не подумает задерживать марш роты из-за одной глупой "четвёрки" с идиотским сломавшимся насосом.

- Сэр? - Школьник протягивал ему трубку.

- Койот, я Гиена-1, - произнёс Осборн в раструб трубки, - У меня авария двигателя, постараюсь исправить как можно скорее, пока двигаться самостоятельно не могу. Приём.

- Сэр, капитан приказывает произвести ремонт собственными силами, - Харрис, разумеется, имел более важные занятия, чем лично разговаривать со своим лейтенантом, - Как поняли? Приём.

- Вас понял, Койот, - обречённо сказал невидимому связисту Осборн, - произведу ремонт на месте и присоединюсь к роте в Труаз-Эглиз. Конец связи.

Второй лейтенант ещё раз посмотрел через стекло. Хвост колонны уже пропал за поворотом дороги. Из-под открытого капота виднелись плечи Кочегара.

- Следите за окрестностями, Хопкинс, - стрелок Майкл Хопкинс по прозвищу "Медведь" кивнул, не говоря ни слова. А чтобы у лейтенанта не осталось сомнений, повернул башенку со своим пулемётом сначала в одну, а потом в другую сторону, - Миллер, будьте на связи, я выйду и осмотрюсь.

Осборн вышел наружу и огляделся по сторонам. Хотя до сих пор никаких "франтиреров" по дороге не попадалось, на территории "пернатых" ни в чём нельзя было быть уверенным - их "территориальная оборона" могла появиться отовсюду, к примеру, из той фермы с противоположной стороны дороги. Похоже, Медведь подумал так же, поскольку его башенка развернулась как раз в сторону стоявшего там дома.
...

Мари-Жанна чуть отдёрнула занавеску и выглянула в окно. Броневик по-прежнему стоял напротив их ворот. Водитель всунул голову куда-то под капот, около него стоял офицер с пистолетом в руке, разглядывавший их дом и сарай. Башня с пулемётом поворачивалась то туда, то обратно, но регулярно возвращалась на место, в направлении где-то в середине двора между дверями дома и сараем напротив.

- Мама, это янки? - спросил её малыш Пьер-Флоримон.

- Да, это янки, - ответила ему, не оглядываясь, Мари-Жанна, - не высовывайся.

Никто из вражеских солдат, похоже, не собирался обыскивать дом семьи де Маре. Мари-Жанна облегчённо вздохнула. Пока что они в безопасности.

- Когда я вырасту, - надув щёки, сказал Пьер-Флоримон, - я буду драться с янки вместе с папой. Папа сейчас дерётся с янки на Низу, да? - сын потянул её за юбку, требуя внимания.

- Да, конечно, - обернулась Мари-Жанна, - твой отец сейчас воюет на Низу, - подтвердила она, стараясь не отводить глаз, - только не с атлантистами, а с ревизионистами под Новым Орлеаном.

- Ну да, знаю! - обрадовался маленький, - Он разобьёт домингуазов и кубинцев, а потом прогонит атлантёров и вернётся к нам. Он обещал, что будет к Рождеству!

- Конечно, к Рождеству, - солгала Мари-Жанна, воспользовавшись тем, что сын отвернулся в сторону и не мог заметить навернувшихся на глаза слёз, - Тихо, а то Жан-Этьен спит.

- Жан-Этьен! - младший тут же понёсся в спальню наверх, - Ты не спишь?

Мари-Жанна бросилась за ним. Ещё только того не хватало, чтобы и младший заразился! Она догнала Пьера-Флоримона на самом пороге, у уже открытой двери.

- Пьер-Флоримон, я тебе что сказала? - мать дала непослушному сыну подзатыльник, - К Жану-Этьену сейчас входить нельзя! Жан-Этьен, тебе ничего не нужно?

Старший сын что-то негромко ответил, кажется "нет". Он не спал. Или это Пьер-Флоримон его разбудил? Она не спросила, как Жан-Этьен себя чувствует, зная, что её первенец всегда ответит "неплохо, мама", если не "отлично, мама". Так уж оно есть с ними, мужчинами. Страж Границы ни за что не признается в своей слабости, даже если от этого будет зависеть его жизнь и даже, если ему только тринадцать лет от роду. Всегда о них приходится думать женщинам, вот уж оно как.

В прошлое воскресенье в их городок прибыл из Труаз-Эглиз капитан Олири. На воскресной службе в церкви Святого Патрика он объявил виоменильцам, что в связи с военной опасностью командование округа приняло решение эвакуировать население приграничных районов.

Никто не спорил - это же Граница, от полутора с лишним веков "территория под угрозой вторжения", и, когда это вторжение становится реальностью, мужчины надевают униформу Стражей и идут его отражать, а женщины забирают детей и уезжают к родственникам на Западный Берег. Во времена нашествия Шермана - на повозках, теперь - на автомобилях.

Пару лет назад Пьер-Кристиан купил огромный "Мерсье-Максимум", на котором каждый день ездил на службу в свой штаб в Труаз-Эглиз, а от его покойного отца им остался ещё больший "Мерсье-Камионетт", на котором её покойный свёкор возил в город свою кукурузу. Несколько полных канистр с бензином стояло в сарае именно на случай внезапной эвакуации. Но болезнь Жана-Этьена спутала все карты семье де Маре. Её старший сначала порывался убедить капитана записать его в территориальную оборону, потом, когда вечером у него подскочила температура, собрался немедленно выезжать, ночью он не мог заснуть, а утром в понедельник остался лежать в постели, покрытый красной сыпью.

Доктор Немур, уже сидевший на чемоданах, поставил диагноз "корь", и прописал какие-то протирания для снятия зуда на коже. Правда, сказал доктор Немур, лекарств против кори наука не знает, так что главная терапия - это покой. Подумав, Мари-Жанна решила, что везти ребёнка, больного корью, к сестре Пьера-Кристиана за две с лишним сотни километров гораздо опаснее, чем оставаться дома. Какие-никакие запасы продовольствия в нескольких погребах были, а янки... Что ж янки... Всё-таки они и во времена Шермана никогда не убивали детей.

- Спи, Жан-Этьен, - сказал своему старшему брату Пьер-Флоримон через дверной проём, - Я буду тихо, - и тут же, забыв про своё обещание, весело заявил, - А когда папа вернётся из-под Нового Орлеана, он привезёт мне трофейный пистолет, и я пойду САМ стрелять, вот! - и гордо посмотрел на обернувшегося в его сторону брата.

Мать, глядя на Жана-Этьена, приложила палец к губам. Тот незаметно кивнул и отвернулся. Только они двое знали тайну, которую пока скрывали от "мелкого" (как называл его старший брат) Пьера-Флоримона.

Недели за две до объявления эвакуации Мари-Жанна получила письмо. Письмо без марки, проштемпелёванное синей прямоугольной рамкой со словами: "Республика Луизиана. Армия Театра Военных Действий" и изображением контуров лилии. То самое проклятое письмо, получить которое боялись все жёны и матери по всей обширной Границе. Она долго не решалась его открыть и стояла с белым конвертом перед закрытой дверью, пока её не увидел Жан-Этьен. Он сам взял у матери письмо, распечатал конверт, прочитал, не говоря ни слова, и так же молча подал Мари-Жанне уже развёрнутый листок бумаги с напечатанными на пишущей машинке буквами.

Больше всего её поразило не то, что Пьера-Кристиана больше нет, с этим она смирилась уже в тот момент, когда увидела, что обычно сыплющий шутками и прибаутками почтальон молчит, как рыба и старается не смотреть ей в глаза. Её поразило другое. "Командант де Маре, верный своему воинскому долгу и присяге, погиб за Республику в тяжёлом сражении за столицу", - так звучал текст "похоронки" её мужа. И никаких подробностей! Никаких подробностей о смерти команданта, командира батальона! Вообще ничего, кроме официальных, ничего не значащих фраз. И неразборчивая подпись! Неужели никто из ушедших вместе с её мужем Стражей из Виомениля, Труаз-Эглиз или Сен-Мерана, не смог написать для вдовы своего командира письмо от руки?

И здесь Мари-Жанне стало ещё хуже. Если бы не подхвативший её Жан-Этьен, она просто упала бы навзничь на пол. "Погиб за Республику"! "За Республику"! Никогда и никто из Стражей Границы не написал бы о своём товарище, что тот "погиб за Республику". Это значило бы смертельно оскорбить его семью и его память! Страж написал бы "погиб за Родину", "погиб за Страну", в крайнем уж случае: "погиб за Луизиану". Стражи вообще не считали себя "гражданами Республики" и не употребляли этого слова.

Ещё в 1884 г., когда умер последний король из династии Бурбонов и Луизиану объявили республикой, Граница была против этого. Стражи были готовы идти войной на "Нижние Земли" и посадить в Новом Орлеане законного короля, пусть даже и из боковой ветви. Но Луи Орлеанский оказался тряпкой, оставшись в Канаде и отрекшись от принадлежавших ему по праву тронов Франции и Луизианы. Оставшись преданными собственным монархом, Стражи, скрепя сердце, согласились признать Границу частью Луизианы, но "всегда республиканцами", как те, с Низа, разумеется, не стали. Наоборот, они при каждом удобном случае, пусть даже и на официальных парадах и приёмах, называли себя "подданными Королевства" - и "низовым" приходилось с этим мириться! Но это означало, что "похоронку" напечатал на машинке не Страж! Случилась вещь более, чем ужасная - никто из батальона Пьера-Кристиана не пережил падения Нового Орлеана, и никто из ушедших на войну с "красными" виоменильцев больше не вернётся домой.

Мари-Жанна тогда лишилась чувств и очнулась только после от шлепков по щекам от Жана-Этьена, который страшно стеснялся того, что давал матери пощёчины. Вместе они решили пока что ничего не говорить Пьеру-Флоримону - тот своего отца просто обожал и мог бы этого не выдержать. "Мелкому говорить не будем, мама", - сказал Жан-Этьен, - "ПОКА не будем". И не говорили - вплоть до сегодняшнего дня "мелкий" верил, что его отец, командант Стражей Границы Пьер-Кристиан де Маре, сражается с мятежными ревизионистами где-то в нижнем течении Миссисипи и, одержав там победу, к Рождеству вернётся домой в Виомениль. Разумеется, с настоящим пистолетом для своего любимого младшего сына.

...

Mon seul pilôte, tu commences l'aventure,
Laissant le sol et touchant des nuages...
Mon seul pilôte, tu conquêtes la nature,
Menant l'avion avec tout ton courage...1

Сильвиана, томно покачиваясь, медленно спускалась по лестнице. Взгляды всех присутствующих в зале перемещались со струящихся по плечам чёрных волос на вырез на груди, а с выреза на груди - на вырез на бёдрах. Она сделала последний шаг с нижней ступеньки - и этот последний снова приковал внимание всех сидевших в казино офицеров Седьмого авиаполка. Сильвиана призывно посмотрела на него - да, именно на него, и лейтенант Морис Обриан поднял в ответ свой бокал с шампанским, чуть склонив голову.

Mon seul pilôte, moi, j'attend ton retour,
Quand tu disparais de ma vue dans les cieux...
Mon seul pilôte, rappelle-toi mon amour,
Laissant moi aux centaines des tes lieues...2, - пропела ему в ответ Сильвиана, послав воздушный поцелуй...

1 Мой одинокий пилот, ты начинаешь приключение,
Покидая землю и касаясь облаков...
Мой одинокий пилот, ты покоряешь природу,
Ведя самолёт со всей своей смелостью... (франц.)
2 Мой единственный пилот, я жду твоего возвращения,
Когда ты исчезаешь из моего взгляда в небесах...
Мой единственный пилот, запомни мою любовь,
Оставляя меня в сотнях твоих лье... (франц.)

- Господин лейтенант, дорога прямо под нами, - прошипел в шлемофоне голос Пикарда, - возьмите курс тридцать пять.

Морис Обриан чуть встряхнул головой, отгоняя посторонние мысли, и повернул штурвал. Горизонт наклонился, и с правой стороны показалась прямая линия дороги, как по линейке рассекающая лесной массив. Самолёт выровнялся, разноцветные пятна лесов и полей ушли вниз, а тонкая чёрная полоска переместилась куда-то под правое крыло "москита". Теперь они летели вдоль шоссе, в восточном направлении. Откуда-то оттуда надвигалась на долину Миссисипи кавалерийская дивизия атлантистов, решившихся-таки перестать загребать жар руками ревизионистов и атаковать Луизиану собственными силами.

Мимо туманного круга вращающегося винта медленно проплывало и уходило под крыло большое пятно кругловатой формы - какой-то городок с блестящей полосой реки с западной стороны. Казалось, город стоит на реке, как колесо на рельсах, к которым был для верности прикреплён заклёпкой-мостом. На "дальней" стороне моста стояли две тёмные коробочки, ещё две, заметил Морис, то ли стояли, то ли медленно двигались по главной улице.

- Жаворонок, здесь Голубь, Жаворонок, здесь Голубь, - стараясь как можно чётче выговаривать слова, произнёс Морис в микрофон, - Вижу четыре "ящика" у моста в Труаз-Эглиз. Повторяю, вижу четыре... пять... шесть... как минимум шесть "ящиков" у моста в Труаз-Эглиз. Как меня поняли, Жаворонок? Как меня поняли? Приём.

"Жаворонок" понял его с первого раза, несмотря на шипение и треск. Для подробного определения численности противника "москит" Мориса сделал ещё два круга над городом, снизившись на двести метров. Было видно, как атлантисты стреляют в него из своих пулемётов и винтовок. Точность у них, ясно, была практически нулевая, хотя одной из пуль удалось, в конечном счёте, сделать отверстие в левой верхней несущей плоскости. Морис закончил испытывать судьбу и ушёл на недосягаемую для "янки" высоту,


В своей бесконечной заботе о моральном духе личного состава (а после всех поражений последних месяцев он ой, как нуждался в заботе) штаб корпуса организовал в боевых частях гастроли "Мадемуазель Сильвианы" - знаменитой певицы из Пор-дез-Анж. Звезда приехала со своим толстым импресарио на "Мерсье-Камионетт-Суперб" - новом, но не особенно вместительном грузовичке. В занимавших большую часть кузова ящиках лежали концертные платья "Мадемуазель Сильвианы", лампы и ещё совершенно непонятный реквизит, назначение которого никто из встречающих (свободный от дежурства Морис был среди них) так и не понял.

Знаменитость поначалу не горела желанием знакомиться с местными офицерами, свалив все дела по организации предстоящего завтра концерта на своего "мсье Альбера", а сама величественно удалилась в приготовленный для неё домик. Солдаты занесли ящики в офицерское казино, а "мсье Альбер" сразу стал командовать их разгрузкой. Зрелище толстого "пекина"3, распоряжающегося солдатами, развеселило офицеров не хуже ожидаемого концерта. Наконец, командант Асслер во избежание скандала выставил из зала всех посторонних. Далеко, впрочем, Морису и его товарищам уйти не удалось, поскольку круглый импресарио пулей вылетел из дверей казино вслед за ними. Солдаты, обнаружив "непопулярность" заезжего гостя у своих офицеров, отказались наотрез выполнять его распоряжения и демонстративно уселись в углу, раскурив папиросы.

При появлении офицеров они, само собой, встали и спрятали папиросы за спину, но, видя, что "пекин" по-прежнему не пользуется авторитетом у "патроната", начали дружно изображать идиотов, у которых всё валится из рук. Морис и другие с удовольствием приняли правила игры, начав отдавать солдатам совершенно бессмысленные распоряжения и, не моргнув глазом, выслушивая ответы: "Да, господин лейтенант", "Нет, господин лейтенант", "Одно мгновение, господин лейтенант". Наконец, до толстяка дошло, что над ним просто издеваются, и никто ему так и не поможет (командант Асслер предусмотрительно покинул зал казино). Тогда он взмолился о помощи. Дословно "взмолился", упав на колени перед капитаном де Шеро.

Таким образом, возомнивший о себе "пекин" был поставлен на место. В срыве же концерта (несмотря на высокомерность "Мадемуазель Сильвианы") никто из лётчиков заинтересован не был, в конце концов, всё, что было в близлежащем городишке Гран-Марше, а был там из развлечений единственно кинематограф со старыми лентами, все офицеры Седьмого полка уже изучили вдоль и поперёк. Разумеется, прибытие к ним "настоящей" звезды из Калифорнии никто не собирался пропускать и уж, тем более, срывать её концерт. Поэтому, оставив "мсье Альбера" в роли просителя, и отослав солдат заниматься своими непосредственными обязанностями в ангарах и на лётном поле, офицеры взяли подготовку сцены в собственные руки. Особенно настаивал "мсье Альбер" (смиренно и вежливо, но упорно) на лестнице, по которой должна была спускаться Сильвиана.

С лестницей вышла заминка. Сначала капитан де Шеро хотел использовать вместо неё трап от транспортного "Бертранда", но ставший скромным импресарио забыл о новоприобретённой скромности и взбунтовался. Упирал он, впрочем, не на то, что он этого не позволит, а на том, что "Вы же не хотите, господин капитан, чтобы Мадемуазель Сильвиана спускалась по этой узкой железной халтуре?". Де Шеро был вынужден согласиться - знаменитая звезда большого кабаре не может спускаться по обычному авиационному трапу. Соответственно, пришлось искать плотника, чтобы сколотить приемлемую (то есть, по крайней мере, из семи ступенек) лестницу из дерева. Одним из плотников, и при этом старшим по званию, оказался как раз Морис. Его приобретённые в отцовской мастерской навыки теперь пригодились для общего дела. К вечеру лестница была готова и даже не шаталась, несмотря на попытки "мсье Альбера" станцевать на ней некий безумный танец. Если бы Морис не стал лётчиком, он вполне смог бы зарабатывать на жизнь, как плотник.

3 "pékin" - т.е. штатский (франц.воен.жарг.)

- Господин лейтенант, - снова вступил Пикард, - под нами тот самый перекрёсток.

Лейтенант Обриан заложил вираж с тем, чтобы Пикард смог лучше осмотреть участок, где ему предстояла корректировка артогня. На земле была хорошо видна какая-то ферма с какими-то сараями и силосной башней. А на самом перекрёстке, на обочине ведущей в Труаз-Эглиз дороги, стоял броневик - такой же, как те, что уже заняли город на берегу реки. Вокруг него суетилось несколько совсем маленьких фигурок.

- Жаворонок, здесь Голубь, - сказал Морис, - Жаворонок, здесь Голубь. На перекрёстке обнаружен вражеский "ящик". Повторяю, на перекрёстке неподвижно стоит вражеский "ящик". Идеальная цель для пристрелки, Жаворонок, я тебе это говорю.

...

- Дерьмо! - донеслось из комнаты Жана-Этьена.

- Как ты выражаешься, Жан-Этьен?! - возмутилась Мари-Жанна сквозь открытую дверь комнаты.

- Извини, мама, - смущённо ответил сын, - случайно вырвалось.

- Следует сначала думать, а уже потом говорить, - наставительно произнесла Мари-Жанна, - тогда ничего никуда "вырываться" не будет.

- Извини, мама, - повторил Жан-Этьен, - больше не буду.

Конечно же, будет. Будет непристойно выражаться, будет курить свои сигареты, будет когда-то изменять своей жене. Как все мужчины, и ничего с этим не поделаешь. Такова природа вещей этого мира - ничего идеального в нём не существует. Главное только, чтобы он вырос достойным человеком и храбрым офицером Стражей.

"Почему обязательно офицером Стражей?", - вдруг подумала Мари-Жанна. Может быть, инженером, врачом, коммерсантом, хотя бы? И сама засмеялась - кем же ещё может стать её сын, сын Пьера-Кристиана? Уж понятно, что сын, внук, правнук Стражей Границы не может быть никем другим, кроме как Стражем Границы. Заикнись Мари-Жанна в разговоре с Жаном-Этьеном или даже Пьером-Флоримоном о какой бы то ни было другой карьере, кроме военной, сыновья подумают, что их мать лишилась рассудка. Да, и в конце концов, её собственный пра-пра-пра-... Сколько-то там ещё "пра"-дед Луи-Жозеф, разве он не брал Луисбург вместе с маркизом Монкальмом? Разве не получил он дворянскую грамоту от короля Луи XVI за битву при Бунсборо, где стоял рядом с Ла Файетом? Разве предки её семьи по "европейской", женской линии не служили шпагой ещё королям Старой Франции?

Пьер-Кристиан, к слову, не мог похвастаться родословной, восходящей к Войне за Отвоевание. Его предок стал дворянином лишь при Генрихе V, Последнем Короле, за защиту так и не давшегося генералу Шерману форта. За командование успешной обороной крепости её капитан Жак-Никола Пулен, прадед (просто прадед - с единственным "пра") Пьера-Кристиана, и получил право носить фамилию "де Маре" (форт защищал единственный проход между двумя большими болотами4).

Собственно, женитьба лейтенанта де Маре на дочери полковника де Вьержи, барона Королевства в четырёх поколениях, представлявшего самую благородную из всех семей Стражей не только Виомениля, но и всего департамента, была очевидным мезальянсом. Если бы всё шло своим чередом, так, как должно было идти, Мари-Жанна, пра-... и так далее ...правнучка знаменитого "Могучего Бизона", как переводилось с забытого языка давно цивилизовавшегося индейского племени имя пращура фамилии де Вьержи, получила бы совсем другого мужа - с родословной, восходящей к аристократии старого Версаля и офицерам Ла Файета. Если бы. Если бы в её жизни не встретился весёлый красавец Жак-Анри...

4 "le marais" - болото (франц.)


Стоявший на тумбочке графин был пуст. Для верности Мари-Жанна опрокинула его над большим стеклянным стаканом. Из горлышка не вытекло ни капли.

- Нужно было позвать меня, а не ругаться, - мать ещё раз пожурила сына.

- М-м-м... мама, - пробормотал Жан-Этьен, явно больше стремившийся напиться воды, чем что бы то ни было объяснять.

Не став мучить больного ребёнка вопросами и нравоучениями, госпожа де Маре забрала пустой графин и спустилась вниз, к бочке с питьевой водой. Бочка, как оказалось, тоже была пуста - зачерпнуть воды ни горлышком графина, ни кружкой у Мари-Жанны не вышло. Вообще-то у родителей Пьера-Кристиана был собственный водопровод с трубой от стоящей неподалёку водокачки, но во время эвакуации его отключили, и уже несколько дней Мари-Жанна брала воду из старой артезианской скважины.

Пьер-Флоримон обожал двигать вверх-вниз коромысло, раскачиваясь на нём, словно на качелях. Сейчас, правда, он был крайне занят - из гостиной доносилось "Пух!", "Бах", "Бабах!". В гостиной было полутемно - госпожа де Маре предусмотрительно закрыла окна, выходящие на дорогу, опасаясь, что через стекло какой-нибудь атлантист, помешанный на "сидящих за каждым кустом франтирерах" может принять игрушечный пистолет Пьера-Флоримона за настоящее боевое оружие и начать стрельбу - так, на всякий случай. У Мари-Жанны ёкнуло сердце - она, как наяву увидела пулемётную очередь, рассекающую пополам её Пьера-Флоримона, как картонную мишень на соревнованиях по стрельбе в школе Жана-Этьена. Она прижала младшего сына к себе. Ребёнок, не понимая, что именно хочет от него внезапно появившаяся мать, крутил головой во все стороны. Мари-Жанна поцеловала его во вспотевший лобик, и он почти успокоился.

- Мама? - всё ещё недоумевая, спросил Пьер-Флоримон, - Что-то случилось? - он запнулся и стал серьёзным, - Янки? Они пришли, да? К нам в дом?

Мари-Жанне стоило большого усилия удержать мальчишку от того, чтобы броситься на воображаемых "янки" со своим пробковым пистолетом.

"Стоило бы, конечно, спрятаться в погребе, там всё-таки запасы еды... но ведь не с больным же корью Жаном-Этьеном...", - подумала Мари-Жанна.

- Тихо, маленький, - приложила она палец к губам.

Сын начал было дуться, но промолчал - вероятно, вспомнив о военном времени и необходимости подчиняться верховному командованию в лице матери.

Мари-Жанна осторожно подвинула тяжёлую бархатную штору и одним глазом выглянула наружу. Вражеский броневик стоял на прежнем месте, со стволом, направленным к ним во двор. Ничего не изменилось, только офицер смотрел уже не на них, а куда-то в небо. Туда же смотрел и стрелок в башенке, оторвавшийся от своего пулемёта. Прислушавшись, Мари-Жанна услышала стрекот самолётного мотора.

- Что там, мама? - дёрнул её за рукав неожиданно оказавшийся рядом Пьер-Флоримон, - Янки? Что они? - сын попытался просунуть голову под её локтём.

Мари-Жанна отпустила штору.

- Сиди тихо! - покачала она пальцем перед лицом ребёнка.

Это не принесло результата. Глаза Пьера-Флоримона горели, а сам он, казалось, превратился в щенка, первый раз в жизни делающего стойку на присевшую в кустах птицу. Мари-Жанна снова увидела перед собой стрельбище с мишенями, и поэтому в её голосе сама собой появилась сталь.

- Пьер-Флоримон де Маре! - сын вытянулся в струнку, - Оставьте даже мысли о глупостях, которые пришли Вам в голову! И отдайте мне Ваш пистолет! - она забрала из ручки сына его "оружие".

Получилось не хуже, чем у Пьера-Кристиана, в том же стиле распекавшего какого-нибудь неряшливого Стража, забывшего застегнуть воротник. Надолго, правда, Мари-Жанну на "командантский" тон не хватило.

- Пойми, сынок, - погладила по щёчке Пьера-Флоримона, - мы не можем воевать. Там, - показала она в направлении окна, трое или четверо ян... атлантистов на бронемашине. Нас просто убьют - и всё!

- Я выкопаю пулемёт! - отчаянно возразил уже готовый расплакаться юный Страж, - Тот, который папа с Жаном-Этьеном закопали за домом. Возьму его и...

- А ты сможешь его хотя бы удержать в руках? - жёстко оборвала полёт сыновней фантазии Мари-Жанна, - Или, по крайней мере, собрать и разобрать?

- Я..., - запнулся Пьер-Флоримон, уже начавший хлюпать носом, - Да я... А папа...

- Даже если бы папа был здесь, - Мари-Жанна посмотрела в потолок, чтобы не смотреть в глаза ребёнку, - он не стал бы атаковать противника, заведомо не имея шансов на успех против превосходящих сил, - вспомнила она текст из школьного учебника истории.

Жестокое столкновение с реальностью уже довело Пьера-Флоримона до всхлипываний, и Мари-Жанна сжалилась над ним.

- Пьер-Флоримон де Маре! - мальчик вытер слёзы и снова стал серьёзным, - В настоящее время Ваша главная задача - заботиться о Вашем брате Жане-Этьене и помочь ему выздороветь. До выполнения этого задания все прочие считаются неактуальными. Я запрещаю Вам применять... запрещаю даже прикасаться к оружию. Даже к этому, - поймала она взгляд, направленный на игрушечный пистолет в её левой руке, - И строжайше, запомните это, Пьер-Флоримон де Маре, строжайше возбраняю Вам как бы то ни было провоцировать оккупационные войска Соединённых Штатов!

- Да, го... мама. Я всё понял, мама.

Пьер-Флоримон успокоился. Теперь он был не испуганным ребёнком, а Стражем, получившим боевой приказ и готовым его выполнять. Кто она ему теперь - по-прежнему мама или уже командир территориальной обороны?

А если бы она-таки приказала сыну выкопать закопанное оружие? И уйти вместе с ним в лес, искать известные только Пьеру-Кристиану, возглавлявшему территориальную оборону префектуры Труаз-Эглиз, базы для партизанских действий в тылу врага? И снова накатила волна холодного пота, когда она поняла, что её маленький Пьер-Флоримон, их любимый "мелкий", выполнил бы всё это в точности - пусть и со страхом в глубине души. И что если не сегодня, то через десять, через двадцать лет какая-то ещё неизвестная ей женщина будет в оцепенении стоять на пороге, читая расплывающиеся в глазах строчки печатных букв на бланке с лилией: "...Ваш супруг, командант Пьер-Флоримон де Маре, покрыв себя славой, отдал жизнь за Республику"... опять за эту трижды проклятую Республику, будь она неладна!

А если даже и по полной форме - "за Короля и Отечество", то что же, им с Мари-Жанной станет от этого хоть чуточку легче?!!

- Пьер-Флоримон, - Мари-Жанна взяла сына за подбородок, - Сейчас я пойду и принесу воды, а ты тем временем подмети перед входной дверью. Если сюда придут янки, они не должны увидеть в доме Стража Границы ни одной пылинки!

Глаза не подвели Мари-Жанну, моргнув только, когда она уже отвернулась.

...

- Ориентир номер три! - скомандовал лейтенант Готийё, - Прицел семнадцать-девяносто! Угол возвышения - сорок три! Осколочно-фугасный! Стрелять по моей команде!

Командиры расчётов повторили его приказ, как раскаты эха. Готийё оглядел своё "хозяйство". Три стопятимиллиметровые гаубицы, составлявшие его батарею, представляли собой жалкие остатки былого великолепия. От всего их артполка остались только две батареи - его и лейтенанта де Кашена. Не то, чтобы артполк успел потерпеть какой-то сокрушительный разгром в течение этих нескольких дней вторжения "янки", просто всё остальное отправили на Низ затыкать образовавшуюся после успешной высадки "красных" дыру в линии фронта.

Прямо так просто и без затей - всё, до чего штаб мог дотянуться, у полка забрали, загрузили на платформы и отправили на Низ, невзирая на протесты полковника Дебре. "Сейчас судьба страны", - сказали ему, - "решается на линии Нижней Миссисипи, а вам здесь хватит и того, что есть, то есть того, что в ремонте. Ну и вашего знамени, разумеется - по документам полк остаётся на месте, так что никакое УСС ни за что не догадается, что ваших пушечек (командант Ониль из штаба округа всегда говорил именно так - "пушечек") здесь больше нет".

В итоге после долгих препирательств им позволили оставить те орудия, которые были в ремонте или в регламенте. Из них сформировали две батареи и стали надеяться на то, что Управление Стратегических Служб США поверит липовым документам штаба округа. Но то ли шпионы "янки" оказались какими-то чересчур недоверчивыми, то ли им было просто наплевать на Двенадцатый Отдельный Артиллерийский полк Стражей Границы, так что они тоже просто и тоже без затей объявили Луизианской Республике (бр-р-р, Республике!) войну и перешли в наступление по всей границе, предоставив Стражам отбиваться тем, что есть, то есть, собственно, ничем.

Ко всем прочим неприятностям, оказалось, что те с Низа не получили ровным счётом никакой выгоды от украденных Стражам "пушечек". Весь эшелон с перебрасываемым с Границы на Низ вооружением перехватила "Армия Свободной Кубы" на какой-то станции километров за сорок от Нового Орлеана. В общем, как сказал какой-то там классик - "всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно".

Сейчас у лейтенанта Готийё не было времени раздумывать о капризах злой судьбы, подстроившей такую жестокую ловушку его Родине - он ждал приказа открыть огонь. После того, как он пристреляется по перекрестку близ городка под названием "Виомениль", у Стражей появится шанс если не остановить, то хотя бы задержать продвижение кавалерийской дивизии атлантистов. "Дерьмо", - подумал вдруг не к месту лейтенант Готийё, - "хороши кавалеристы - без единой лошади!".

- Господин лейтенант, это Вас.

- Здесь Тройка, - сказал лейтенант Готийё в услужливо протянутую связистом Мерсеро трубку рации, - Повторяю, здесь Тройка. Приём.

- Тройка, Голубь на месте. Повторяю, Голубь на месте, можете начинать. Как поняли? Приём.

...

Когда от тебя ничего не зависит, время тянется исключительно долго. Второй лейтенант Дэниэл Осборн то ли в десятый, то ли в двадцатый раз оглядывал окрестности. Вокруг не происходило ничего. То есть почти ничего. На земле не было заметно никакого движения, никаких следов "франтиреров" или каких-нибудь ещё солдат противника. Правда, разок ему показалось, что в доме напротив шевельнулась штора - но это, вообще-то могло быть только солнечным бликом.

По большому счёту, следовало бы обыскать ферму напротив, но кому? Ему одному - исключено, по инструкции подобные операции осуществляют как минимум два бойца, значит, второй - Медведь? Но тогда их бронеавтомобиль остаётся, практически, беззащитным - Кочегар занят ремонтом, а Школьник... Лучше не оставлять ничего (понятно, кроме рации) на Школьника. Взять с собой Кочегара? А ремонт? Кто ещё, кроме механика-водителя, в силах починить их "Рочестер"? Не Медведь же, изо всей техники разбирающийся только в том, что стреляет. И никак не Школьник, панически боящийся всего, кроме своей любимой рации.

Да и вообще, кто бы ни сидел в доме, раз он ещё на них не напал, он не опасен. Может, это вообще никакие не "франтиреры", а не успевшие убежать гражданские? Хотя... известно всем, что у "пернатых" на их "границе" гражданских не бывает - здесь уже в школе идёт такой курс военной подготовки, что окончивших его можно брать в армию сразу сержантами. Да и две машины стоят во дворе: фургон и легковушка. Всё равно, раз они ещё не начали стрелять, значит чего-то ждут.

А вот кружащий над ними самолёт - это гораздо серьезнее. Силуэт Дэниэл узнал сразу. Биплан "Левассёр-2F" не предназначен для бомбардировки наземных целей. В принципе, может обстрелять колонну пехоты или автомобиль из своего пулемёта с синхронизатором стрельбы, но главное его предназначение - воздушная разведка и корректировка артиллерийского огня.

Вот это последнее - самое мерзкое. Если по ним откроет огонь пара батарей "пернатых", им конец. Броня "четвёрки" рассчитана на попадание винтовочных пуль, никак не гаубичных снарядов. Да что там их "Рочестер", никакой самый тяжёлый из тяжёлых танков не выдержит попадания из семидесятипятимиллиметровки.

Надо бежать, бежать с этого перекрёстка как можно быстрее, пока прячущиеся где-то там за лесом "пернатые" канониры не начали пристрелку.

- Адамс, когда Вы закончите копаться в своих железяках, в конце концов?! - страх Дэниэла Осборна вырвался наружу.

- Прошу прощения, сэр, - нехотя поднял голову Кочегар, - Я уже нашёл поломку, ещё немного - и я её исправлю.

- Сколько именно минут продлится это "немного"? - второй лейтенант Осборн постарался взять себя в руки.

- Не могу сказать точно, сэр. Мне нужно кое-что найти, сэр. Разрешите продолжать, сэр? - в последнем вопросе был явный вызов, - Может быть, у Вас есть велосипедный насос или клизма, сэр?

Что за чушь он несёт? Какая клизма? Впрочем, Кочегар заинтересован в том, чтобы как можно скорее покинуть негостеприимный перекрёсток ничуть не меньше, чем сам Дэниэл Осборн. Да и нет времени на препирательства с рядовым, особенно, когда тот прав. А Осборн чувствовал, что Кочегар прав, и эта "клизма" действительно сейчас крайне необходима.

- Продолжайте, Адамс! Только не забудьте, что у нас время в дефиците, - Осборн поднял указательный палец к небу, к кружащему над ними, как стервятник, "Левассёру".

- Да, сэр, - безразличным тоном ответил рядовой Адамс и нырнул в открытую дверь бронемашины.

- Сэр, сэр! - донёсся голос Медведя, - Они выходят!

Действительно, дверь дома напротив открылась. Медведь чем-то там лязгнул в своей башенке и переместил пулемёт точно в направлении выходящего из входной двери силуэта. Женского силуэта.

Да, это, несомненно, была именно женщина, причём без оружия. В обеих руках по эмалированному ведру, платье - обычное чёрное ниже колен, волосы... кто их разберёт, какого цвета под платком, под чёрным же, в цвет платья, платком, который обычно носят у "пернатых" их с тарухи. Для уверенности Осборн поднял бинокль, но не увидел ничего нового. Лица не было видно - "пернатая" баба по-прежнему была видна только со спины. Оружия при ней точно не было, вообще она вела себя так, как будто никаких военных действий вокруг не было, а она просто вышла набрать воды в самое что ни на есть мирное время.

Пожалуй, никогда (по крайней мере на памяти Дэниэла Осборна) никто не видел, чтобы мужчины так сосредоточенно приглядывались к тому, как женщина наливает воду в ведро. Когда лейтенант оторвался на мгновение от окуляров, оказалось, что за этой "пернатой" бабой наблюдает не только Медведь через прицел свого пулемёта, но и Школьник в наушниках, высунув наружу через дверь голову. Только Кочегар продолжал, не оборачиваясь, что-то искать в своём ящике с инструментами.

Наконец, женщина наполнила оба своих ведра и повернулась в их сторону. Это уж точно была не старуха, наоборот, середи её фигура была даже лучше, чем сзади. Медведь на своей башенке щёлкнул языком чуть ли не громче, чем затвором пулемёта. Осборн снова взялся за бинокль. Господи, да разве бывает такое сходство?! В сторону Дэниэла Осборна (не на него, хозяйка фермы вообще вела себя так, как будто их "Рочестера" не существовало в природе) смотрела мать Виктории, один к одному! Только этого не хватало!

Донья Мальвина-Мария-Лурдес-Эстер де Санта-Клара встретила их с отцом на пороге своего дома в Аламо и извинилась, что мужа нет дома. Дон Хавьер-Франсиско, как оказалось, выехал по срочному делу на какой-то из своих нефтепромыслов, и был страшно, по словам сеньоры Мальвины, расстроен, что не может встретить своего дорогого друга Кристобаля лично. Отцм это, впрочем, не удивило - Кристофер Осборн не первый день вёл дела с компанией дона Хавьера-Франсиско, и ещё дольше - лично с сеньором де Санта-Клара, с которым познакомился ещё в своём Гарварде.

Собственно, донью Мальвину-Марию-... и так далее отец тоже знал прекрасно - в своё время даже присутствовал на их свадьбе здесь же, в Аламо. Дэниэла и маму отец с собой в Мексику не взял, так как Дэниэл как раз тогда ухитрился где-то подхватить корь, и лежал в постели, не вставая, а мама, разумеется, не бросила его одного. Донья же Мальвина (пусть будет просто "Мальвина"), как оказалось, прекрасно знала Дэниэла не только по фотографиям, но и по личной встрече когда-то давно. Для Дэниэла это была просто какая-то очередная "леди" в гостях у родителей, так что он её без зазрения совести забыл. Она же, оказалось, помнила маленького "Даниэло" прекрасно, вплоть до того, в какую рубашечку он был одет и как смешно вытирал маленькую щёчку после её поцелуя. Так ничего и не припомнивший себе Дэниэл дипломатично рассмеялся вместе с отцом и доньей Мальвиной. И здесь обнаружил, что смеются не только они.

Сверхнормативной весёлой особой, не считая совсем уж маленьких отпрысков фамилии Санта-Клара, оказалась персона вполне взрослая (на глаз - года на два младшая от Дэниэла) - старшая дочь Хавьера-Франсиско и Мальвины-Марии и так далее по имени Виктория-Лусия-Лурдес-Мария-Эстер, которую Дэниэл вначале не заметил, поскольку та всё время старательно пряталась за спиной матери.

Со своей белой розой в чёрных волосах она выглядела точь в точь, как Кэрол Ломбард в ленте "Гринго и сеньорита", с той поправкой, что Кэрол, в отличие от дочери доньи Мальвины, была блондинкой. Виктория, как выяснилось, тоже смотрела эту картину, а что самое главное - тоже припомнила себе заглавного "гринго". Как она рассказала Дэниэлу (правда, уже позже), ему, для совсем уж полного сходства с адьютантом генерала Ли не хватало только синего мундира и "кольта" за поясом.

"Кольт", то есть, само собой, не огромный "кольт", а компактный "велодог", у Дэниэла всё-таки был, правда, не на поясе, а в саквояже. Понятно, что Мексика для среднего "Norteamericano" - страна исключительно дружественная, а с тех пор, как семь десятков лет тому назад генерал Ли выгнал отсюда армию "plumados"5, отношение к гражданам США здесь более, чем тёплое, но всегда где-то по дороге может найтись какой-нибудь "hombre", страдающий излишним любопытством в отношении кошелька своего явно небедного "amigo". Наличие "велодога" развеяло все сожаления сеньориты Виктории-Лусии-Лурдес и т.д. (милостиво разрешившей называть себя просто "Виктория") в отношении отсутствия у её гостя синей (или же цвета хаки) униформы и усиков героя целлулоидной драмы.

После обеда они поехали на конную прогулку за город, где развлекались стрельбой по забранным с собой пустым бутылкам. Обратно в Аламо они вернулись, когда уже стемнело, чем вызвали изрядное беспокойство у доньи Мальвины. На следующий день Виктория забрала Дэниэла на прогулку по городу, потом они вместе осматривали техасский музей искусств, где-то дальше они танцевали в гостях у какой-то её подруги, потом были где-то ещё, ещё и ещё... Дэниэл не особенно точно помнил, где и у кого именно, в воспоминаниях остались только чёрные глаза Виктории де Санта-Клара, запах её шелковистых волос и, уже ближе к отъезду, вкус её губ...

5 "los plumados" - пернатые (исп.)


Когда со своих промыслов вернулся дон Хавьер-Франсиско, и о чём именно он договаривался с отцом, тоже полностью прошло мимо сознания юного мистера Осборна. Очнулся он уже только в самолёте, когда тот провалился в воздушную яму, набив Дэниелу огромную шишку на затылке.

В свою следующую поездку в Мексику он выбрался через полтора месяца уже по собственной инициативе. Используя всё своё искусство убеждения, он доказал отцу, что для их семейного бизнеса будет значительно лучше, если чертежи их совместного нефтеочистительного завода отвезёт его партнёру не простой курьер, а сын президента компании. Отец дал убедить себя аргументам сына, правда позже последний был готов поспорить, что уступил тот уж чересчур легко. Так же легко пошло ему и на месте, где сеньор де Санта-Клара так же быстро одобрил проект будущего строительства, поставив на чертеже свою размашистую подпись, а затем предложил Дэниэлу несколько дней погостить у него в доме.

Понятно, что юный мистер Осборн воспользовался этим предложением дона Хавьера-Франсиско на все сто процентов. А в последний день своего пребывания в столице Техаса он вошёл в комнату сеньориты де Санта-Клара, опустился перед ней на одно колено и, набравшись решимости, произнёс:

- Виктория-Лусия-Лурдес-Мария-Эстер де Санта-Клара, Вы согласны стать моей женой?

Сказанное почти что шёпотом "да" прозвучало для Дэниэла громче любой иерихонской трубы. Бриллиант на пальце Виктории блестел, как Полярная звезда, а донья Мальвина расплакалась, когда они с Викторией просили родительского благословения...

...

- Три снаряда! Беглым! Огонь! - приказал командир батареи.

И предусмотрительно зажал уши руками, широко раскрыв рот.

- Смерть атлантистам! За Короля и Отечество!

Это был первый залп батареи лейтенанта Готийё в его войне с США.

...

- Греба-а-ть! - это мог быть только Медведь.

В воздухе нарастал леденящий вой, не означавший ничего хорошего.

- Все наружу! - заорал лейтенант Осборн во всю силу своих лёгких, - Лежать! Сейчас же! - и сам бросился на асфальт лицом вниз.

От грохота у него заложило уши.

...

Мари-Жанна с трудом пошевелила головой. Открыла глаза, но все равно увидела только темноту. Снова встряхнула головой - почувствовала, как разлетаются волосы. "Наверное, заколки выпали", - подумала она. Сжала пальцы левой руки - оказалось, что они сжимают что-то рыхлое и мягкое. Попробовала проделать то же самое с правой - и не почувствовала её. Вдохнула воздух - и закашлялась от попавшей в горло пыли. "Что ещё за пыль?" удивилась Мари-Жанна. В ушах ещё продолжало звенеть, но зрение уже прояснялось. Мари-Жанна отчётливо увидела прямо перед своим носом муравья. Муравей тащил куда-то какой-то маленький зелёный листок, не оглядываясь на следящую за ним госпожу де Маре. Муравью пересёк дорогу чёрный жук. Жук быстро скрылся из поля зрения, коснувшись своей холодной спинкой щеки Мари-Жанны.

Жук! Навозник! Мари-Жанна вспомнила, что с детства не переносит присутствия навозников, тараканов и крыс.

- Брысь, тварь! - госпожа де Маре мгновенно вскочила на ноги, смахнув со щеки следы контакта с противным насекомым.

Правую руку ужасно закололо - похоже, она навалилась на неё всей тяжестью своего тела и успела отлежать. Она отлежала руку? Что случилось? Почему у неё в левой руке зажат ком земли, а лицо всё в земле?

Мари-Жанна вытерла лицо тыльной, ещё чистой стороной руки - запястье действительно оказалось чёрным. Нужно было немедленно умыться - у сарая стояла бочка, всегда полная дождевой воды.

Мари-Жанна де Маре не успела дойти до бочки - земля под ней вдруг затряслась, а через секунду в лицо ударил порыв ветра, едва не сбивший её с ног. Она обернулась - метрах в ста от их дома взлетала вверх земля, словно огромный чёрный фонтан. Чуть дальше что-то ударило в землю, ещё раз выбросив в воздух чёрные комья. Сквозь звон в ушах доносились отдалённые басы разрыва.

- О, святое дерьмо! - само собой вырвалось у Мари-Жанны.

Если бы это слышала мадемуазель Палевская, Мари-Жанна с ходу получила бы "ноль" в дневник и вызов родителей к директрисе их лицея. Инес-Ариана рассказывала на переменах, что их классная дама такая вредная потому, что давным-давно, где-то лет десять назад, ещё в своей Польше, у мадемуазель Палевской была в её Золотом Роге или Константинополе грандиозная любовь с каким-то принцем, а может быть - графом, который, вместо того, чтобы на ней жениться, убежал в Луизиану, а брошенная невеста, разумеется, вслед за ним. Но принц-граф то ли умер где-то по дороге, то ли был убит где-то в Краю Запада каким-то прерье, то ли, наоборот, сам застрелил этого прерье и женился на танцовщице из Пор-Франсуа. Мадемуазель Палевская же, по словам Инес-Арианы, любила его до сих пор и именно поэтому так и не вышла замуж, а единственной отрадой её жизни стало мучить учениц из её класса, задавая им непосильные домашние задания и не прощая никаких "неправильных" словечек.

Инес-Ариана рассказывала свои истории так, что ей верили, причём даже некоторые взрослые. Мари-Жанна всё равно, правда, не могла понять, как можно всю жизнь любить кого-то, кто предпочёл тебе какую-то танцовщицу из Пор-Франсуа - да хотя бы и из самого Порт-о-Пренса! На подобные вопросы Инес-Ариана никогда не отвечала ничего, кроме вечного "Вырастешь - поймёшь". Можно подумать, что она сама уже взрослая! А самым плохим было то, что Мари-Жанна действительно выросла и действительно поняла - можно всю жизнь помнить и любить мужчину, который уже давно забыл о твоём существовании. Она сама, во всяком случае, никогда не переставала любить Жака-Анри, даже после того, как вышла замуж и родила двоих детей...

Детей? Боже, что с ними? Она потеряла сознание от удара взрывной волны, а что стало с Жаном-Этьеном и Пьером-Флоримоном?

- Дети! Что с вами?! Отзовитесь!

Мари-Жанне никто не ответил. А, может быть, у неё просто по-прежнему звенело в ушах?

...

- Недолёт, господин лейтенант, - донёсся из шлемофона голос Пикарда, - ещё один недолёт. Недолёт двести метров..., - замолчал он, - к югу.

Лейтенант Обриан положил "москит" на крыло, сделав очередной круг. "Ящик" атлантистов оказался точно справа, как на ладони, достаточно было просто повернуть голову. Кто-то в хаки поднимался с земли и тряс головой. Потом он поднял голову и погрозил Морису пистолетом, кажется, даже выстрелил. Само собой, не попал. Морис в ответ поцеловал свой кулак и показал целящемуся в него "янки". Не исключено, что тот заметил его жест.

- Жаворонок, здесь Голубь, Жаворонок, здесь Голубь. Недолёт. Повторяю - недолёт двести метров. Приём.

Лейтенант пригляделся. Два снаряда разорвались на поле, похоже, действительно метров двести-триста от перекрёстка, а один, вроде бы, развалил стоящую напротив "ящика" атлантистов ферму. Не всю, но южная часть дома лежала в развалинах. Около него суетилась фигурка в чёрном - по всему, женщина.

- Иди отсюда, дура! - вырвалось у Мориса.

- Что случилось, Голубь? Повторяю - что у Вас?

Оказывается, Морис рефлекторно нажал кнопку передачи.

- Жаворонок, у меня всё в порядке, продолжаю наблюдение. Приём.

Оставалось надеяться, что эта дурная баба сообразит, что во время артобстрела ей лучше находиться подальше от вражеского броневика. И какого, спрашивается, чёрта, она не эвакуировалась вместе со всеми? Ведь все местные уже эвакуировались к Реке, так ведь им сказали? Что же, если она решила остаться, чтобы встречать US Army, то пусть её защищает их атлантистский Бог, какой он там - баптистский или пресвитерианский?

...

Лейтенант Осборн опустил пистолет и сплюнул под ноги. Нельзя так терять голову от обычного артобстрела "пернатых", даже если попадаешь под него первый раз в жизни. Больше всего его взбесили даже не снаряды из вражеских гаубиц (всё равно они легли слишком далеко, чтобы нанести его людям какой бы то ни было ущерб), а этот проклятый биплан, безнаказанно накручивающий круги у них над головами. Пилот, разумеется, прекрасно отдавал себе отчёт в своей недосягаемости для огня американского экипажа, поэтому он и показывал Осборну свои поганые грёбаные неприличные жесты.

Пусть только сядет или хотя бы снизится достаточно, чтобы до него можно было достать из пулемёта Медведя, тогда он сразу пожалеет, что оскорбил в его, лейтенанта Осборна, лице Армию Соединённых Штатов вообще и Первый Кавалерийский Полк в частности.

- Кочегар! Тьфу, рядовой Адамс! Когда Вы, наконец, почините это корыто?!

- Я же говорил, сэр, запасной бензонасос нужен, - безнадёжно ответил его водитель, - здесь нужно создать давление, а мне нечем, - обречённо посмотрел он на крышку бензобака, - Если бы была хотя бы клизма...

Дэниэл Осборн почувствовал холодную безнадёжность и желание провалиться сквозь землю. Потом он перевёл взгляд со злополучного бензобака на рядового Кочегара... то есть, тьфу, рядового Адамса - и тот замолчал, потому что Осборн взял его за плечи и хорошенько встряхнул.

- Клизму я сейчас тебе сам вставлю! - встряхнул его ещё раз, - Думай, идиот, что ещё ты можешь сделать без клизмы?! - "Давление", говоришь?! Откуда ещё ты можешь взять это давление? Ну!

В состоянии безнадёжности Дэниэл Осборн был готов на многое, если не на всё. Угроза жизни, желание мести или просто крайняя злость включала в его голове какой-то "переключатель", превращающий Дэниэла из простого сомневающегося человека в подобие некоего "автомата", видящего цель, находящего средства и рассчитывающего необходимые шаги - не колеблясь и не задумываясь о последствиях. "Боевое безумие", - спокойно кивнул головой капитан Харрис, узнав об этой особенности своего лейтенанта, - "для офицера иногда может быть весьма полезным", - пожал плечами и додал - "Иногда".

Сейчас цель - как можно скорее убраться с этого перекрёстка, желательно, до того, как "пернатая" батарея, наконец, по нему пристреляется. Средство - знания, лежащие в голове Кочегара. Необходимые шаги - хорошей встряской заставить Кочегара думать не о своих страхах, а о том, как создать необходимое "давление". Если не придумает - убить рядового Адамса и запустить двигатель самому.

- Нужно давление, - Кочегар был напуган "трансформацией" лейтенанта Осборна, - чтобы подавать топливо в карбюратор, - он искал ответ на ощупь, как студент на экзамене, - А насос неисправен, а запасного нет, я же говорил..., - взглянув Осборну в глаза, осёкся, - Если нет насоса, пусть оно течёт самотёком, главное, отсюда уехать, а там посмотрим. Нужна резиновая трубка... широкая... из неё же нарезать прокладок и затянуть проволокой... для начала сойдёт. Да, сэр, - сказал рядовой Адамс уже уверенно, - я сдвину эту железяку с места.

- Вперёд, - не повышая голоса, произнёс лейтенант Осборн, отпуская Кочегара, и закрыл глаза, не дожидаясь его "Да, сэр".

Кочегар сдвинет с места их "Рочестер", теперь Осборн в этом не сомневался. И сдвинет до того, как "пернатые" наконец-то пристреляются по злополучному перекрёстку.

Ощущение холода прошло, теперь он, наоборот, вспотел. В Аламо было то же самое, только дольше и хуже. Да, в Аламо ему было гораздо хуже...


Перрон вокзала техасской столицы встретил Дэниэла жарой, в поезде из-за открытых окон незаметной. К его удивлению, на вокзале его не встретила ни Виктория (на что он надеялся), ни даже Эстебан, шофёр дона Хавьера-Франсиско. Вообще вокзал и привокзальная площадь выглядели настороженно. В глазах рябило от армейских патрулей в выцветшем хаки. Они проверяли документы чуть ли не у каждого второго мексиканца. Какой-то офицер остановил его носильщика и потребовал показать содержимое чемодана, но поняв, что багаж принадлежит "молодому гринго" в респектабельном костюме, оставил его в покое, посоветовав напоследок быть осторожным. Граждане Соединённых Штатов, несмотря на все местные беспорядки, по-прежнему оставались в Мексике выше подозрений.

К дому Виктории его отвёз таксист на старом грязном и дребезжащем "Форде-Т", когда-то чёрном, а сейчас больше напоминавшем леопарда из-за многочисленных "заплат" самого разного цвета. Плату тот, правда, потребовал, как за лимузин, на все возражения повторяя исключительно: "los caminos son ahora muy peligrosos, señor"6. Когда же Дэниэл спросил его напрямую (уже махнув рукой на цену) "que ha pasado aqui en su Alamo?"7, тот начал долго рассказывать об Обрегоне, Тиге, Вилье, коммунистах, "кристерос", мятежниках, забастовках и вообще обо всей истории Мексики. Дэниэлу не хватило его знания испанского, чтобы понять, о чём без умолку болтает этот "amigo", и он просто периодически вставлял в изредка возникавших паузах "si", "interessante", "impossible"8 и думал о предстоящей встрече с Викторией.

Наконец, миновав ещё нескольких армейских кордонов и объехав пару скоплений народа с какими-то флагами и транспарантами, они подъехали к дому его невесты.

- Su madre! - выдохнул шофёр, - Ah, chingá!9

Ворота были выломаны, перед ними лежал труп привратника. На клумбе перед парадным входом стоял сгоревший автомобиль. Левое крыло дома ещё дымилось.

Несмотря на окружающую жару, Дэниэла пробирала дрожь.

6 Дороги сейчас очень опасны, сеньор (исп.)
7 Что произошло здесь в вашем Аламо? (исп.)
8 "Да", "интересно", "невозможно" (исп.)
9 Твою мать! А е...ть! (исп.)

...

- Угол возвышения - сорок пять! - выкрикнул лейтенант Готийё.

Его настроение стремительно повышалось - так всегда бывает, когда человек занимается настоящим делом, а не просто очередным бессмысленным перебазированием с места на место по известным только новоорлеанским "стратегам" причинам.

Это было его первое настоящее боевое задание, первый раз в жизни, когда его батарея вела огонь не по целям на полигоне (где лейтенант Готийё и его люди всегда демонстрировали отличные результаты), а по реальным войскам "янки". По данным авиаразведки конкретно сейчас на перекрёстке, по которому лейтенант вёл пристрелку, находился единственный "ящик" атлантистов, Бог знает почему застрявший на окраине Виомениля.

Вскоре же, как сообщала всё та же авиаразведка с одного из своих "бумажных самолётиков", вскоре через Виомениль должен был проследовать целый механизированный полк "янки". К этому моменту перекрёсток должен был оказаться, наконец-то, в центре эллипса рассеивания.

Лейтенант Готийё злорадно ухмыльнулся, представив себе, как полковнику "янки" докладывают о потерях "виоменильской колонны". Жаль, конечно, что ему, лейтенанту Готийё, не удастся увидеть его выражение лица при этих известиях. Во всяком случае, сам лейтенант постарается, чтобы эти известия стали для атлантистского полковника как можно более неприятными.

Это будет его, лейтенанта Готийё, посильный вклад в победу над проклятыми атлантистами. Это будет его месть за бессилие последних месяцев, когда он, офицер Стражей, был вынужден слушать по радио приходящие одно за другим сообщения о поражениях и катастрофах: красном мятеже, лишившем страну флота, провозглашении невесть откуда приплывшими ревизионистами "народной республики", высадке "красной армии" в устье Миссисипи и, наконец, кульминации всего - падении столицы. Те с Низа, так долго кичившиеся своей "всегда республиканскостью", не только не справились с нашествием наёмников Рузвельта, но и затянули в свою мясорубку под Новым Орлеаном несколько дивизий Стражей. Воспоминания о потерях, понесённых Границей в этом самом бесславном и позорном из сражений за всю историю Новой Франции, заставляли лейтенанта Готийё скрежетать зубами.

- Три снаряда! Беглым! - скомандовал он, - За Короля и Отечество, дерьмо! Огонь!

...

Обернувшись, Мари-Жанна увидела именно то, что и опасалась увидеть - разрушенный дом. То есть он не был разрушен совсем уж до основания, но второй этаж обрушился, а ближайшая к ней стена этажа первого сложилась пополам.

- Дети! Что с вами?! Отзовитесь! - закричала Мари-Жанна в сторону разрушенного дома.

- Жан-Этьен! Пьер-Флоримон! Ответьте!

Ответа не было. Или у неё просто ещё не восстановился слух после взрыва?

Мари-Жанна подбежала к двери... к тому месту, где ещё несколько минут тому назад была дверь их дома и остановилась. Что именно делать дальше, она представляла достаточно смутно.

Пьер-Флоримон! Отвечай немедленно! Жан-Этьен, где ты! - ещё раз закричала она, что есть сил, в направлении обрушенных стен.

Замолчала и прислушалась. Ничего. Ничего! О, мой Боже, ничего!

- Жан-Этьен! Не смей молчать! Отвечай сейчас же! Сейчас же!!! - Мари-Жанна почувствовала, что плачет.

Вытерла слёзы грязной рукой и начала кричать снова - ничего более осмысленного ей в голову не приходило:

- Пьер-Флоримон де Маре! Немедленно отвечай своей матери! Где ты?!!!

Разумеется, она прекрасно помнила инструктажи по гражданской обороне и последовательность действий при обстреле города неприятелем: следовало немедленно проинформировать пожарную охрану и оказать пострадавшим первую помощь до прибытия кареты "Скорой помощи". Вот только в Виомениле больше нет ни пожарных, ни докторов - она осталась одна, наедине с разрушенным домом и вражескими солдатами через дорогу! Какой инструктор может научить её, что делать в такой ситуации?!

- Мама, ты здесь? - голос Пьера-Флоримона был тихим и почти неслышным, - Мама, ты жива?

- Пьер-Флоримон! Отзовись! Где ты?! - закричала Мари-Жанна, услышав голос сына.

Но ответа она не услышала - всё перекрыл доносящийся с неба вой, от которого у неё перехватило дыхание. Поняв, что происходит, она заткнула обеими руками уши и широко открыла рот.

Снаряды разорвались за дорогой - над лесом один за другим взлетели чёрные комья земли, а некоторые из деревьев словно провалились вниз.

Всё это уже не имело значения - важно было только то, что где-то там внизу, под обломками, лежал раненый Пьер-Флоримон и нуждался в её помощи. Она начала лихорадочно разгребать черепицу, уже не обращая внимания на нарастающий в небе вой. Мир сжался до кучи поломанных досок, битой черепицы и голоса Пьера-Флоримона где-то там, за всем этим, а сама Мари-Жанна превратилась в машину для разгребания обломков. Смыслом жизни стало - отбросить в сторону ещё один кусок дерева или камня, отделяющего её от сына. Всё прочее, не относящееся к делу, перестало существовать.


Мари-Жанне было знакомо это ощущение - ей приходилось его испытывать раньше... рядом с Жаком-Анри. Тогда она видела только его лицо - лучшее в мире лицо с тоненькими чёрными усиками, чувствовала только запах его пота - лучший в мире запах, слышала только его слова - лучшие в мире слова любви, и ощущала только тепло его тела: рядом, сбоку, сверху... Жак-Анри был целой её вселенной, и она не могла представить себе жизни без него.

Их познакомила Инес-Ариана - когда ей было нужно, она умела стать лучшей подругой кого угодно, а уж точно - киномеханика из кино "Ars", где шла "Буря над Миссисипи", на которую не пускали несовершеннолетних, а уж тем более - юных барышень из хороших домов. Инес-Ариана объяснила подруге свой план - увидеть фильм не из зала (где девушек могла застать проводившая свой очередной "контроль поведения" мадемуазель Палевская), а из будки киномеханика по имени Поль-Жермон... или Пьер-Жермен - неважно, Мари-Жанна всё равно его больше никогда не видела, важно было только то, что он был там со своим другом по имени Жак-Анри. Тот Поль-Жермон (или Пьер-Жермен, какая разница) сразу же "прилип" к Инес-Ариане, а она сразу же "прилипла" к окошку, чтобы не пропустить "той самой" сцены.

Мари-Жанне досталось последнее оставшееся свободным окошко, через которое она, под треск проектора, и досмотрела фильм до середины - до "того самого" места, когда пьяный адъютант Шермана пытался... пытался обесчестить Камиллу де Сен-Клер (то есть, конечно, Мари-Кристину в исполнении Камиллы де Сен-Клер). Адъютант кружил, как гриф, вокруг Камиллы, та картинно заламывала руки и умоляла о пощаде, а Мари-Жанна вдруг почувствовала на животе чьи-то руки. Глядя, как на экране адский адъютант "щупает" Камиллу де Сен-Клер от живота вверх, Мари-Жанна чувствовала, как стоящий за ней Жак-Анри точно так же "щупает" её саму.

Она не знала, что делать - правильно было бы, конечно, развернуться и дать возомнившему о себе наглецу и хаму пощёчину со всех сил, но Инес-Ариана... что бы она подумала о подруге, позволяющей "щупать" себя первому встречному? А если шум привлечёт внимание зрителей в зале? А если там внизу "контролирует поведение" мадемуазель Палевская? А если она узнает свою ученицу через окошко, если, о Боже, сама придёт в будку киномеханика? Мари-Жанна боялась пошевелиться, чувствуя, как руки Жака-Анри поднимаются всё выше и выше - туда, куда не решался забраться даже мерзкий "янки" на экране. Украдкой обернувшись, она заметила, как Инес-Ариана, не отрываясь от фильма, сбрасывает со своей талии руки киномеханика.

Мари-Жанна не решилась сделать того же, потому что ладони Жака-Анри уже "устроились" гораздо выше. Когда же на экране появился Кристоф Анрио в своей шляпе с перьями и убил-таки настырного "шермановца", Мари-Жанна уже "сдалась" и не думала уже ни о пощёчине, ни о Инес-Ариане, ни о мадемуазель Палевской. Она просто наслаждалась - прикосновениями сильных рук Жака-Анри, дыханием Жака-Анри в своих волосах, поцелуями Жака-Анри на своей шее. И даже не заметила, как закончился фильм, и чем именно он закончился.

Для самой Мари-Жанны всё только начиналось. Через пару дней (всё время дочь полковника де Вьержи не могла думать ни о чём ином, кроме происшествия в будке киномеханика) она встретила Жака-Анри на улице. Смутившись неожиданной встречей, она попробовала укрыться в переулке, который, как на грех, оказался тупиковым. В этом переулке Жак-Анри, смущённый ничуть не меньше Мари-Жанны, теребя в руках свою соломенную шляпу, извинился перед мадемуазель де Вьержи за своё "недостойное поведение" и умолял его простить. Могла ли мадемуазель де Вьержи отказать ему в этой просьбе? И, разумеется, мадемуазель де Вьержи не могла отказать несчастному раскаявшемуся грешнику в совместной прогулке вдоль ручья (там их классная дама ничего не контролировала). Потом ещё в одной. И ещё. И ещё...

А потом вся жизнь Мари-Жанны закрутилась вокруг Жака-Анри, как Земля вокруг Солнца. Это был "удар молнии"10, по дороге в лицей она думала об их встрече вечером, возвращаясь вечером с очередного свидания, думала об очередной порции счастья, ожидающего её завтра. Где-то в глубине души она понимала, что так долго продолжаться не может, но ни отказаться от Жака-Анри, ни признаться родителям она решиться не могла. Прогулки вдоль ручья продолжались всё дольше, и домой Мари-Жанна возвращалась всё позже.


10 "Coup de foudre" - "удар молнии" (т.е. любовь с первого взгляда) (фр.)



И в конце концов, всё действительно кончилось. Мари-Жанна поняла, что беременна, и испугалась, не зная, что с этим делать. Сказать Жаку-Анри она не решилась, родителям - тем более. Это не помогло. Мама поняла, что происходит, чуть ли не одновременно с ней. Отец запер её в комнате на ключ, не выпуская её даже в лицей. Что происходило "снаружи", она не знала - к ней отец не пускал даже Инес-Ариану. Из обмолвок мамы Мари-Жанна смогла узнать только, что к ним приходил Жак-Анри и просил её руки, но отец его выгнал, не желая, чтобы его дочь стала женой какого-то проходимца, предки которого даже не удосужились получить дворянства. Мари-Жанна рыдала и была уверена, что её жизнь кончена.

На следующий день отец приказал ей спуститься вниз, а мама проследила, чтобы она надела своё синее платье с белыми розочками. И вытерла слёзы, разумеется.

- Да, мама, - ответила Мари-Жанна, которой было уже всё равно.

Внизу, в гостиной, отец, в своём самом лучшем "штатском" костюме, "чокался" бокалом вина с незнакомым Мари-Жанне лейтенантом в парадной форме. Левая рука его висела на аккуратной чёрной шёлковой перевязи, на груди висел аккуратный ряд неизвестных Мари-Жанне орденов, в волосах был аккуратный ровный пробор. Девушка догадывалась, за чем именно пришёл в дом де Вьержи этот гость, и с самого начала была настроена к нему враждебно. Вот только "зацепиться" этой враждебности было не за что. Лейтенант был, казалось, самим воплощением безупречности - ни одного лишнего движения, ни одного лишнего слова, ни одной, даже, лишней складки на брюках.

- Познакомься, Мари-Жанна, - произнёс отец таким тоном, словно бы и не держал дочь взаперти целую неделю, - это лейтенант Пьер-Кристиан де Маре из Труаз-Эглиз. Помнишь, я рассказывал тебе о командире наших добровольцев в Европе?

Мари-Жанна осторожно кивнула. Война в Европе перспективы участия в ней Луизианы были постоянной темой разговоров всех гостей полковника де Вьержи, так что, возможно, была речь и об этом де Маре де Труаз-Эглиз, Пьере-Кристиане, так, кажется, его зовут...

- Я в восхищении, мадемуазель Мари-Жанна, - искренне улыбнулся лейтенант из Европы, щёлкнув при этом каблуками.

Он почтительно наклонился и поцеловал мадемуазель де Вьержи руку. Поцеловал, чуть стиснув кончики пальцев, не заслюнив, удержав в своей руке на мгновение дольше, чем полагается, но не так долго, чтобы показаться назойливым. Безупречный поцелуй.

Букет роз от лейтенанта де Маре тоже был безупречным - не корзина, как приносят певичкам в кабаре, не тройка облезлых цветочков, как приносят своим подругам бедные студенты. Девять начавших распускаться ясно-розовых бутонов в обрамлении тонких зелёных травинок. Шипы внизу стеблей были предусмотрительно обломаны, а сами бутоны пахли так, как и должны пахнуть розовые розы с блестящими шариками воды на лепестках.

Беседа была более, чем светской. Лейтенант де Маре рассказывал о Франции, не касаясь, впрочем, ни войны, ни политики. Его рассказы были в самом деле интересными, а уж история о том, как друг лейтенанта (родом из Конде) просил руки дочери хозяев дома, где они жили во время отпуска, а особенно, описание выражений лиц французских родителей, узнавших, что их зятем станет чистокровный без единого белого пятнышка негр, рассмешило Мари-Жанну до слёз совершенно искренне.

Через неделю Пьер-Кристиан попросил её руки. Опустился на одно колено, протянул перстень с бриллиантом. Мари-Жанна дала согласие. Сразу же. Лучше стать женой хоть и нелюбимого, но безупречного мужа, чем матерью ребёнка неизвестно от кого.

Их свадьба тоже была безупречной - офицеры Стражей в парадной форме, шляпы с перьями в левой руке, их жёны и дочери в шёлковых платьях, готовый к новому этапу в жизни жених, серьёзный отец, кружевным платком вытирающая слезинки мама. Даже кюре, казалось, готов был встать по стойке "смирно" из уважения к серьёзности церемонии.

Порядок нарушил Жак-Анри. На свадьбу его, разумеется, не пригласили, на церемонию в церкви Святого Людовика он пришёл сам. И, когда кюре задал вопрос "согласна ли ты, Мари-Жанна де Вьержи, взять в мужья присутствующего здесь Пьера-Кристиана де Маре?", он на всю церковь выкрикнул "Нет!".

- Мари-Жанна! Брось его! Брось его, ты его всё равно не любишь! - Жак-Анри прошёл через толпу опешивших гостей и встал перед Мари-Жанной, бок о бок с Пьером-Кристианом, -Уедем отсюда вместе, - он перестал кричать, - уедем в Калифорнию, уедем в Пор-дез-Анж, уедем в Сан-Доминго, в Порт-о-Пренс, куда хочешь, плюнем на эту проклятую Границу. Начнём новую жизнь, - теперь Жак-Анри обращался к ней спокойно, даже вкрадчиво, хотя по-прежнему тяжело дышал, - будем жить на берегу моря, вдали от этих надутых индюков. Пойдём со мной, Мари-Жанна, - он протянул ей руку.

Они оба стояли прямо перед ней - Жак-Анри и Пьер-Кристиан. Первый - с растрёпанными волосами и красным от гнева лицом, второй - спокойный и с аккуратной причёской. Первый - в расстегнутом пиджаке и мятой рубашке, второй - в безукоризненно выглаженном и и застёгнутом на все пуговицы парадном мундире с колодкой орденов. Первый - которого она любила, и второй - с которым ей предстояло прожить жизнь. И оба, не отрываясь, смотрели ей в глаза. Вокруг стихло. Мари-Жанна не видела людей в церкви, но знала, что сейчас все глядят на неё.

Мари-Жанне было страшно. Сейчас выбор должна была сделать она, она сама. Ей предстояло выйти из церкви с одним из двоих "своих" мужчин. С первым её ждала размеренная жизнь почтенной супруги офицера Стражей, с другим - риск и неизвестность. Мари-Жанна растерянно переводила взгляд с одного жениха на другого.

Она так и не сделала выбора. Его сделал за неё Пьер-Кристиан.

- Святой отец, - спокойным голосом обратился он к кюре, - продолжайте церемонию.

Взял за руку Мари-Жанну и развернул лицом к алтарю, спиной к Жаку-Анри.

- Согласна ли ты, Мари-Жанна де Вьержи, - косясь на Жака-Анри, задал свой вопрос священник, - взять в мужья присутствующего здесь Пьера-Кристиана де Маре?

Мари-Жанна замерла. Если бы Жак-Анри сказал хоть слово, она бы бросила всё и уехала с ним хоть в Пор-дез-Анж, хоть в Порт-о-Пренс, хоть в сам Франклин.

- Да, - произнесла мадемуазель де Вьержи, - я согласна.


В сторону полетела очередная доска. Мари-Жанна увидела маленькую ладонь, белую на фоне всего этого мусора. Ладонь сжималась и разжималась.

- Мама! - Пьер-Флоримон почувствовал, что помощь уже близко, - Ты где? Я здесь ничего не вижу!

- Сейчас, Пьер-Флоримон, сейчас, - под следующей вытянутой доской появилось лицо её сына.

Тот моргал глазами, часто-часто.

- Мама, я тебя вижу! Я не могу пошевелиться! Меня что-то держит.

Где-то в стороне разорвался ещё один снаряд.

Мари-Жанна присмотрелась. Теперь уже было ясно, что произошло с Пьером-Флоримоном. Поперёк его грудной клетки лежала тяжёлая потолочная балка. Она не задавила сына Мари-Жанны до смерти, потому что лежала не точно на нём, а на каких-то кирпичах.

Боже мой, у него наверняка сломаны рёбра! Надо немедленно его вытащить, во что бы то ни стало! А что с Жаном-Этьеном, как она могла забыть о своём старшем сыне?

- Пьер-Флоримон, ты видел Жана-Этьена? Что с ним?

- Не знаю, мама, - Пьер-Флоримон пробовал выбраться из-под балки самостоятельно, - я как раз собирался зайти к нему в комнату, когда всё обвалилось.

Его глаза были мокрыми, но сейчас он не плакал. Уже не плакал.

Нужно действовать по порядку. Строго по порядку. Сначала надо помочь младшему сыну, потом искать старшего. Только так и не иначе. Не впасть в панику, только не впасть в панику!

В первую очередь было необходимо освободить Пьера-Флоримона от проклятого куска дерева. Мари-Жанна вцепилась в балку и попробовала её поднять. Ничего не вышло. Балка, оказалось, была прибита огромным гвоздём к другой балке. Её другой конец, которого не было видно из-под мусора, был, похоже, тоже к чему-то прибит. Вторая попытка хотя бы приподнять всё это сооружение оказалась столь же безуспешной.

Лом! Нужно поднять эту балку ломом, как рычагом! Лом был в сарае. Пьер-Кристиан всегда был исключительно аккуратен и методичен - все инструменты, при желании, можно было найти хотя бы и с закрытыми глазами.

- Я сейчас вернусь. Подожди, Пьер-Флоримон, - сын молча кивнул головой.

Пока Мари-Жанна бегала к сараю и обратно, она услышала ещё один взрыв со стороны леса. Атлантисты на дороге, хоть и обеспокоенно крутили головами по сторонам, оставались на своём прежнем месте. "А ведь стреляют именно по ним, а мы - всего лишь сопутствующие потери", - но ничего полезного из этой мысли не вытекало, и она тут же забылась, вытесненная более важной. Важным же было то, что лом не помог. Мягкий мусор не давал надёжной точки опоры - тяжёлая балка даже не пошевелилась. Пьер-Флоримон ничего не говорил, но смотрел на неё грустно и безнадёжно.

"Ничего не выйдет", - в груди Мари-Жанны похолодело, - "без помощи сильного мужчины, а ещё лучше, двоих, здесь не справиться". Мужчин здесь не было. Ни в доме, ни по соседству, ни вообще в Виомениле. Были только её дети под развалинами.

Нет, отчётливо поняла Мари-Жанна, здесь ЕСТЬ мужчины, способные вытащить её детей. Они сидят в своём броневике на шоссе. И она, Мари-Жанна де Маре, дочь полковника и вдова команданта Стражей Границы, должна здесь и сейчас найти аргументы, способные убедить этих "янки" помочь ей разобрать завал. Иначе ей предстоит увидеть неизбежную смерть своих детей.

- Пьер-Флоримон, мама сейчас вернётся с подмогой.

Она пошла к шоссе, отчаянно размахивая над головой руками.

- На помощь! На помощь! Помогите мне, пожалуйста!

...

- Au secours! Au secours! Aidez-moi, s'il Vous plaît!11 - кричала бежавшая к нему донья Мальвина.

В небе снова зашёлся визгом очередной снаряд. Он разорвался где-то сбоку, на этот раз Дэниэл даже не повёл головой в его сторону.

- Стоять! Стой, дура, стрелять буду! - заорал с левой стороны Медведь, - Стой, где стоишь!

- Не стрелять, Хопкинс! - приказал лейтенант Осборн, - Не стрелять, я сказал!

Кажется, Медведь уставно буркнул в ответ "Да, сэр", но в этом Осборн не был уверен. Он шагнул вперёд, навстречу бегущей женщине.

- Como puedo ayudarle, doña Malvina?12 - осторожно спросил он у матери Виктории.

- J'ai besoin de retirer mes enfants! Il sont là, sous l'éboulement! Là! Là!13 - женщина показывала в сторону разрушенного дома.

11 На помощь! На помощь! Помогите мне, пожалуйста! (фр.)
12 Как я могу Вам помочь, донья Мальвина? (исп.)
13 Мне нужно вытащить моих детей! Они там, под завалом! Там! Там! (фр.)


Дэниэл был в каком-то ступоре, не в силах понять ни слова. А, чтоб его! Это же никакой не испанский, это, разумеется, французский! И никакая это не донья Мальвина, откуда ей здесь взяться в этой грёбаной пернатой Луизиане! Что на него накатило, чтобы забыть, кто он и где он?

- Là! Là! Allez là, avec moi!14 - всё повторяла женщина в чёрном.

14 Туда! Туда! Идите туда, со мной! (фр.)


Теперь она уже держала Дэниэла за руку и пыталась тянуть за собой. Лейтенанту Осборну это не понравилось, он вырвал руку и прикоснулся к пистолету в кобуре.

- Это её "бла-бла-бла" неспроста, сэр! - крикнул с башенки Медведь, - Там что-то есть! Разрешите, я посмотрю! Сэр?

- Я сам разберусь, Хопкинс! - выкрикнул ему в ответ лейтенант Осборн, - Продолжайте наблюдение за местностью!

- Quesqew Voo faith issy? - лейтенант вызвал из памяти первую страницу "Военного разговорника" и, убедившись, что ещё не забыл нелюбимого, хоть и полезного в бизнесе с Европой (так говорил отец) языка, продолжил, - Kee at Voo?15

- Mon nom est Marie-Jeanne de Marais, - представился двойник доньи Мальвины, - J'habite ici avec mes deux fils. Notre maison était détruit par l'obus, mes fils sont restés sous des ruines. Sauvez-lès, monsieur! Je Vous prie!16 - она плакала и растирала слёзы грязными руками по грязному лицу.

15 Что Вы здесь делаете? Кто Вы? (ломан.фр.)
16 Моё имя Мари-Жанна де Маре. Я живу здесь с моими двумя сыновьями. Снарядом разрушило наш дом, мои дети остались под развалинами. Спасите их! Прошу Вас! (фр.)


Какой же чёрт дёрнул их "Рочестер" сломаться именно здесь! Какой же чёрт дёрнул поселиться здесь эту бабу, как две капли воды похожую на мать его невесты из Мексики! Какой чёрт сделал так, что снаряд "пернатых" не попал в неё до того, как она с ним заговорила!

- Медведь... Хопкинс! Я выясню, что там происходит. Вы остаётесь за старшего!

- Да, сэр, - энтузиазма в голосе Медведя не было и тени.


Донью Мальвину они с таксистом нашли сразу же, у парадного входа, на лестнице под колоннадой. Снизу колонны оставались по-прежнему белоснежными, сверху они были чёрными от сажи. Лицо матери Виктории тоже было чёрным от сажи, дыма и пыли. Она рыдала, растирая грязными руками слёзы по грязному лицу. Дэниэл никогда не видел её такой. Дон Хавьер-Франсиско тоже был здесь - лежал на ступенях, сжимая обеими руками "томмиган" без магазина.

То ли на него напали и разбили ему голову, когда он перезаряжал своё оружие, то ли ему в голову попали камнем, когда он ещё стрелял, а диск забрал кто-то из нападавших, Дэниэл не понял. Да это было и неважно, отец его невесты был мёртв, и шофёр Эстебан был мёртв, и старый дворецкий Мемо тоже был мёртв. Все они защищались - в руке Эстебана был "велодог", а около старого Гильермо (называть старика, да ещё и покойного уменьшительным именем "Мемо" было бы совсем уж неправильно) лежала покрытая запекшейся кровью кавалерийская сабля, но безуспешно. Нападавшие взяли верх, и теперь единственным живым человеком в доме оставалась так непохожая на себя донья Мальвина.

- Danielo, - сказала она, глядя на него какими-то совсем не к месту "умиротворёнными" глазами и ещё более не к месту слабо улыбаясь, - Regresado a casa? Buen chico. Victoria esperate. Mi hija espera Danielo. Yo esperalo. Buon chico...17, - повторила она ещё раз и погладила Дэниэла Осборна по щеке, а потом снова заплакала.

- Donde esta Victoria? Donde esta? Donde? Esta? Mia Victoria?18 - настойчивость Дэниэла не принесла результата, донья Мальвина то часто-часто моргала, то смотрела куда-то в небо.

17 Даниэло. Вернулся домой? Хороший мальчик. Виктория тебя ждёт. Моя дочка ждёт Даниэло. Я его жду. Хороший мальчик... (исп.)
18 Где Виктория? Где? Где? Моя Виктория? (исп.)


Его невеста нашлась внутри дома, на парадной лестнице. Тело без одежды, покрытое ожогами и волдырями, лежавшее лицом вниз. Судя по следу, она ползла из одной из ещё дымившихся комнат наружу. Не успела. Дэниэлу не стоило её искать, тогда бы он запомнил Викторию де Санта-Клара такой, как на их фотографиях.

- Ah, chingá! - забубнил под ухом таксист, - Maldidos revisionistas! Que hacen! Que hacen!19

- Quien? Maldidos quien?20 - похоже, таксист что-то знал.

- Los revisionistas! - с уверенностью ответил тот, - Los tiguistas!, - уточнил он и, заметив, что "гринго" по-прежнему ничего не понял, продолжил объяснения, - Los hombres de Casimiro Tieg! Los rojos!21

19 А, е...ть! Проклятые ревизионисты! Что делают! Что делают! (исп.)
20 Кто? Проклятые кто? (исп.)
21 Ревизионисты! Тигисты! Люди Казимира Тига! Красные! (исп.)


- Заткнись! - выкрикнул Дэниэл по-английски, - Выслушивать над телом Виктории рассуждения какого-то мутного субъекта о тонкостях взаимоотношений различных фракций последователей Клауса Фукса он не желал, - Помоги мне!

Таксист втянул голову в плечи и замолчал. Они переложили тело на одно из уцелевших от пожара покрывал и вынесли во двор. Туда как раз въезжали машины с полицейскими и грузовики с солдатами. Донья Мальвина по-прежнему сидела на лестнице, не обращая внимание на происходящее.


Ребёнка он увидел сразу же. Пацан, похоже, испугался лейтенанта Осборна гораздо больше, чем очередного провизжавшего где-то там снаряда. Ну да, разумеется, наверняка его мать (на её лицо Осборн предпочитал не смотреть) пугала его "адскими янки" по ночам, как же иначе.

Мальчишка, однако, стоически молчал, когда Осборн вместе с его матерью пробовали поднять придавливающую его балку. Что хуже всего, пробовали безуспешно.

- Хопкинс! - позвал лейтенант Осборн, - Ко мне!

- Сэр? - с непониманием посмотрел на лейтенанта подошедший Медведь.

- Помогите мне приподнять эту балку, Хопкинс, - приказал Осборн.

- Сэр? - взгляд снова выражал непонимание.

- Беритесь и тяните вверх вместе со мной, - лейтенант не снизошёл до объяснений.

- Да, сэр, - Медведь пожал плечами, покосившись на хозяйку разрушенного дома, схватился за балку и потянул её, как бы и без особых усилий, как и положено медведю.

Осборн не был уверен, что ему нужна его помощь, но тоже со всех сил тащил дерево вверх. Пацан шевелил руками, но выползти не пытался.

- Держать! - распорядился Осборн и повернул голову к женщине в чёрном, - Prann lo! Tyenn!22

22 Возьми его! Бери! (ломан.фр.)


Похоже, та (Дэниэл не запомнил, как её звали), в чёрном разобрала его слова и поняла, что они означали. Она схватила мальчишку за подмышки и потянула на себя.

- Уф-ф, - облегчённо вздохнул Медведь, бросив, наконец балку.

Он скучающим взглядом проводил проносящийся по небу визг.

- Разрешите вернуться, сэр?

Осборн уже собирался скомандовать: "Идите, Хопкинс", как вдруг эта женщина снова вцепилась ему в руку.

- Mon lieutenant, Vous devez sauver mon deuxième fils! Il doît être ici! Je Vous prie! Vous ne pouvez pas le laisser mourir! Jean-Etienne, Jean-Etienne, repond-moi immediatement!23

23 Господин лейтенант, Вы должны спасти моего второго сына! Он должен быть здесь! Умоляю Вас! Вы не можете оставить его умирать! Жан-Этьен, Жан-Этьен, ответь мне немедленно! (фр.)


Прежде чем Дэниэл успел в уме перевести всю эту фразу, Медведь громко щёлкнул языком и восхищённо-скептически произнёс:

- Эта грёбаная сучка хочет, чтобы мы вытащили ей ещё одного отпрыска! Чокнутая баба! Что мы ей - землекопы?

И он расхохотался во весь голос под нарастающий визг очередного летящего в их сторону снаряда. А мать Виктории смотрела на Дэниэла Осборна и просила о помощи.

...

L'amour vient quand on ne l'attend pas,
Rompant des plans et changeant des horaires,
En aveuglant et dérogeant des lois,
Forçant croire aux impossibles mistères.
Forçant croire à toi! D'être fidèle à toi!
L'amour s'appelle comme toi!
Comme toi, comme toi!24

24Любовь приходит, когда её не ждут,
Ломая планы и меняя расписание,
Ослепляя и нарушая законы,
Заставляя верить в невозможные чудеса.
Заставляя верить в тебя! Быть верной тебе!
Любовь зовут так же, как тебя!
Как тебя, как тебя! (франц.)

Сильвиана пела, стоя в круге света. Другой луч кружил у неё над головой, выхватывая из темноты подвешенные к потолку сцены сделанные из фольги звёзды, облака и модель самолёта. Весь этот реквизит, кроме самолёта, приехал в "Мерсье-Камионетт" мсье Альбера.

По большому счёту, самолёт в грузовике "пекина" тоже был, но он не шёл ни в какое сравнение со стоявшей в штабе моделью бомбардировщика "Фарман-Голиаф" времён прошлой войны. Модель была просто огромная, в масштабе то ли один к десяти, то ли один к пятнадцати, в общем, почти метр в длину и главное - полностью управляемая. В кабине был установлен миниатюрный штурвал, заставлявший перемещаться рули и элероны. Правдоподобие усиливали настоящие бензиновые моторчики, вращавшие два его винта.

"Голиаф" был гордостью Седьмого полка и его талисманом. При всех передислокациях его осторожно разбирали на части и перевозили вместе с полковым знаменем. Подробную инструкцию по его сборке-разборке оставил после себя собравший это чудо техники аджюдан Леметр.

Этого Леметра никто никогда не видел (по легенде он разбился как раз на таком "Голиафе", когда Морис ещё учился в Школе Орлов в Модесте . В теории, с ним был знаком командант Асслер, но он никогда не отвечал на вопросы о своём сослуживце, вследствие чего "аджюдан Леметр" был в глазах личного состава Седьмого чем-то вроде греческого Дедала, каким-то легендарным мастером на все руки.

И разумеется, этот идеальный "Голиаф" подходил к концерту, призванному поднять боевой дух полка, гораздо больше, чем та жалкая поделка из картона, которую "пекин" привёз с собой. Командант Асслер лично выразил своё согласие, потребовав, единственно, обещания, что с драгоценным шедевром ничего не случится. Но мсье Альбер опять посеял возмущение.

- Он же не блестит! Его же просто не будет видно из задних рядов! - никакие аргументы на "пекина" не действовали.

- И вообще, если трос оборвётся? Что тогда? Что тогда сделает мне ваш командант? - похоже, мсье Альбера пугала не столько перспектива скандала с участием команданта Асслера, сколько просто необходимость отойти от привычного шаблона и сделать что-то новое на своей сцене.

Дискуссия зашла в тупик, поскольку импрессарио, казалось, готов был стоять до последнего, защищая хоть плоский и уродливый, но "свой" самолёт перед красивым и правильным, но "чужим".

И здесь на помощь пришла Сильвиана:

- Ой, у него же крылья! Посмотрите, настоящие крылья! - показывала она пальцем на стоявшую на столе модель, - Мсье Альбер, давайте возьмём его, ну пожалуйста!

"Пекин", минуту назад готовый броситься на окружающих, как крыса, загнанная в угол, обмяк, услышав её голос. Сейчас он больше напоминал отца, не решающегося отказать любимой дочке в покупке выбранного ей щенка. Мориса же просто поразило, что "мадемуазель Сильвиана"больше похожа на обыкновенную школьницу с бантиком в косичках, чем на неприступную звезду кабаре из Пор-дез-Анж.

- Господа, берём его, только аккуратно. Нет, за крылья только поддерживаем, несём за фюзеляж. У дверей осторожнее, - потребовал Морис, - Да, дорогая барышня, у него первоклассные крылья, Вы были совершенно правы.

Сильвиана смущённо улыбнулась Морису Обриану. "Удар молнии", как говорят поэты...

Концерт закончился, как и можно было ожидать, оглушительным успехом. Сильвиану четыре раза вызывали на "бис", пока, наконец, мсье Альбер не объявил смущённо, что мадемуазель Сильвиана устала и нуждается в отдыхе.

Около её "гримёрной", наскоро переделанной из одной из комнат в штабе, толпились офицеры. У Мориса был, впрочем, секрет, о котором прочие не знали (а может и знали, но никто, кроме него, не успел им воспользоваться). По соседству с комнатой Сильвианы была другая комната, точнее, кладовая, заполненная всевозможными ящиками, вёдрами, пустыми папками, чернильницами и всяким прочим хламом, включая сломанную печатную машинку. Эта "кладовая" соединялась с "гримёрной" дверью, которая всегда была заперта, и ключ от которой был давно потерян. Но последнее, как оказалось, было не совсем правдой. Ключ никуда не пропал и честно висел в связке прочих ключей у дежурного по штабу, хоть и без бирки с номером комнаты.

Дежурный же, лейтенант по фамилии Кеогг, согласился одолжить этот ключ лейтенанту Обриану (ирландцы должны держаться вместе, верно) в обмен на бутылку вина из Напы военного урожая. Бутылку Морис получил в подарок от отца, когда тот приехал навестить его в Школе Орлов. Бутылку, согласно обещанию, Морис был должен открыть тогда, когда он одержит свою первую победу над "янки", но он рассудил, что встреча с женщиной своей мечты (а что Сильвиана является именно ей, сомнений у Мориса больше не было) является победой ничуть не меньшей. Кроме того Морис хорошо знал привычки лейтенанта Кеогга и не сомневался, что он сможет вернуть отцовский подарок, выиграв у своего товарища какое-нибудь пари.

Таким образом, пока все толпились у запертых дверей, лейтенант Обриан незаметно проскользнул в "кладовую", а оттуда (замок в "потайной" двери открылся на удивление легко) - в "гримёрную" Сильвианы.

Звезда из Пор-дез-Анж стирала с лица грим, а мсье Альбер стоял у двери (той, главной) и отвечал кому-то с той стороны: "мадемуазель Сильвиана никого не принимает". Сильвиана, увидев Мориса, изумлённо замерла, но лейтенант Обриан мог поспорить, что изумление было приятным. Мсье Альбер, правда, тут же сменил позицию, оказавшись между Морисом и Сильвианой.

Морис шагнул вбок, чтобы освободить линию обзора, мсье Альбер немедленно сделал свой шаг, восстановив неудобное для Мориса status quo. Морис продолжил движение, "пекин" парировал, Морис сменил направление, импрессарио сделал шаг вперёд, заставив Мориса отступить.

"Пекин" явно был настроен решительно. Морис тоже, но до драки так и не дошло.

- Добрый вечер, господин лейтенант, - произнесла Сильвиана тем же самым мелодичным голосом, которым пела о любви, - я вижу, Вы не любите ждать.

Впрочем, осуждения в её тоне Морис не заметил.

- Очень приятно, меня зовут Морис Обриан, - невпопад сказал Морис Обриан, выглядывая из-за плеча мсье Альбера, по-прежнему старательно закрывавшего лейтенанту вид на девушку, - я восхищён... я в восторге...я..., - окончательно запутавшись и забыв все старательно приготовленные на этот случай слова он просто протянул в сторону очаровательно улыбавшейся Сильвианы букет тюльпанов, незаметно (лейтенанта Кеогга удалось убедить, что цветы входят в цену бутылки напского урожая 1915 г.) срезанный им с клумбы перед главным входом в штаб.

Сильвиана засмеялась. Наверняка вытягивающаяся из-за широких плеч мсье Альбера рука с букетом цветов выглядела весьма и весьма комично. Морис засмеялся вслед за ней, а глядя на ниних, расхохотался и сам мсье Альбер. Конец кризису положила Сильвиана, выведя Мориса из его изгнания за руку. В рамках благодарности лейтенант Обриан со всей возможной торжественностью поцеловал запястье мадемуазель Сильвианы. Лёд был окончательно растоплен, хотя мсье Альбер ещё долго подозрительно косился на Мориса.

Особенно подозрительным он стал, когда Морис предложил Сильвиане "выбраться в город" - то есть вместе поужинать в Гран-Марше, где, при всей его скуке, напротив банка имелся ресторан "У Моники", кухня которого не уступала лучшим ресторанам Пор-Франсуа (во всяком случае тем, которые Морису удалось в своё время посетить. Услышав это предложение, Сильвиана засияла, а мсье Альбер нахмурился. Однако возражать не стал, только всё время, пока она переодевалась за ширмой, молча рассматривал лейтенанта Обриана. Было похоже, что он оценивает его по каким-то только ему известным критериям.

- Не задерживайся допоздна! - сказал он Сильвиане, когда та уже открывала дверь в "кладовую", а Мориса взял за плечи, резким движением развернул и, глядя прямо в глаза, произнзёс, - Смотри у меня!

И показал кулак, когда Морис уже закрывал дверь. Кулак у мсье Альбера был внушительный, даром что "пекин".

Кухня мадам Моники была, как и ожидалось, выше всяких похвал. Но для Мориса это не имело никакого значения, он вообще не замечал ничего вокруг, кроме лица его спутницы прямо перед собой. Если бы в этот момент начался пожар, потоп или налёт бомбардировщиков "янки", он даже не повернул бы головы. За соседним столиком могли сидеть хоть бы сам Казимир Тиг вместе с самим Франклином Рузвельтом, лейтенант Обриан просто не заметил бы их. Что-то подсказывало ему, что Сильвиана обратила бы на них не больше внимания, чем он.

Вообще, у Мориса и Сильвианы оказалось много общего. Их деды приехали в Луизиану, как оказалось, в том же самом году, Мориса - из Ирландии, Сильвианы - из Франции, потом их отцы, неудовлетворённые тем, что имели, переехали в Калифорнию, его - из Порт-о-Пренса в Пор-Франсуа, её - из Сен-Луи в Пор-дез-Анж, потом они сами, невзирая на преграды, начали успешно реализовывать свою мечту: он - о небе, она - о сцене. Оба любили свою работу - Морис не представлял себе жизни без полётов, Сильвиана - без песен.

Морису казалось, что он смотрит в зеркало и видит там своё отражение, ту свою половину, без которой его дальнейшая жизнь будет серой, нудной и вообще неправильной. Голос Сильвианы был тем голосом, который он хотел бы слушать бесконечно, а глаза Сильвианы были теми глазами, в которые он хотел бы бесконечно смотреть. Ну... и всё остальное у звезды из Пор-дез-Анж было именно таким, каким должно было быть у любимой женщины лейтенанта Обриана.

Закончилось всё где-то после полуночи, когда мадам Моника напомнила Морису и Сильвиане о времени - она закрывала ресторан и ей осталось только перевернуть стулья на их единственном столе. Возвращаясь на "свой" аэродром на штабной машине, Морис остановил её на обочине. Зачем? Как это "зачем"?

Когда они уже почти что перешли от обычных поцелуев к... чему-то более глубокому, Морис пощутил лёгкое сопротивление подруги. Обычно (Сильвиана, разумеется, не была "первой женщиной" лейтенанта Обриана) в таких случаях он только "усиливал натиск" и успешно переходил к "завершающей стадии". Но здесь ему почему-то припомнился кулак мсье Альбера, да и вообще появилось странное ощущение гармонии, которую он не имеет права нарушить. Ведомый этим странным чувством, он откинулся на своё сиденье, и, не отрывая взгляда от раскрасневшегося лица девушки, сказал:

- Сейчас уже поздно, а у меня утром вылет. Завтра... то есть сегодня у нас будет больше времени, когда я вернусь с задания. Ты будешь меня ждать, Сильвиана?

- Я буду тебя ждать, Морис, - ответила Сильвиана, - Только моё настоящее имя - Роберта.

В её глазах отражался лунный свет.


- Господин лейтенант, - снова затрещал голос в наушниках, - по времени нам пора здесь заканчивать.

- Да, Пикард, - отозвался лейтенант Обриан, - ещё один круг и отходим. А всё-таки интересно, в поисках каких-таких сокровищ эти "янки" так копаются в этих развалинах вместе с той странной бабой?

...

Дэниэл Осборн и Майкл Хопкинс разгребали завал. Стрелок вытягивал из общей кучи доски, кирпичи, какие-то брёвна и передавал их лейтенанту. Тот передавал их местной "пернатой" бабе, а та отбрасывала их в сторону. Разумеется, когда речь заходила о серьёзных брёвнах, такой способ уже не действовал - тогда "пернатая" просто брала бревно за другой конец, и они относили его в сторону, пока Медведь вытягивал из завала очередную преграду по дороге ко второму её сыну. Первый её сын сидел на земле, прислонившись к стене сарая - похоже, у него была сломана нога. Баба в чёрном платье выполняла все команды Дэниэла (на его ломаном французском) без единого возражения, Медведь выполнял их тоже, но ругаясь после каждого нового кирпича на чём свет стоит.

- А вот ещё один долбаный кирпич, сэр!

- Конец балки, гребать её в оба конца!

- Второй конец, будь она неладна!

- Берите доску, mone lieutenant25!

25 мой лейтенант (ломан.фр.)

Каждый раз, когда он после очередного разрыва вставал с земли, он ругался тоже:

- Мечта моего, гребать, детства - валяться в грязи и разгребать дерьмо!

Медведь был в бешенстве, что его заставляют помогать "пернатым", пусть даже и гражданским. Он вообще был шокирован и оскорблён в лучших чувствах, когда лейтенант Осборн приказал ему:

- Хопкинс, пока Адамс заканчивает ремонт, мы вытащим отсюда раненого гражданского.

- Сэр? - казалось, Медведь не понял слов своего командира.

- Разгребайте завал, Хопкинс, пока ремонт не окончен, у нас есть время на помощь гражданским.

- Какие "гражданские" у этих "пернатых"? Все они одним миром мазаны! А если будем здесь копаться, то - о! - показал он пальцем на очередной взрыв, на этот раз точно в центре перекрёстка, накрывший комьями земли их "четвёрку", - Сэр, - Медведь старался взять себя в руки, - если мы не уберёмся отсюда как можно быстрее, то останемся на этом грёбаном перекрёстке навсегда.

В подтверждение его слов в небе снова завыло и разрыв снаряда заложил уши.

- Разгребать завал! Я сказал! - выкрикнул Осборн, поднявшись с земли и в подтверждение своих намерений схватившись за выступавшую из завала доску.

- Это Ваш приказ, сэр! - услышал он сквозь звон в ушах.

Ударение было явно на слове "Ваш".

Теперь Осборн и сам не был уверен в том, что делал. Как он мог так купиться на сходство хозяйки разрушенного дома с доньей Мальвиной? Какой чёрт сказал ему, что, вытащив из-под развалин мальчишку, которого он в жизни не видел, он загладит свою вину перед настоящей матерью Виктории? Или перед самой Викторией, раз уж он не смог за неё даже отомстить?


При въезде в город стоял армейский контрольный пункт. Дэниэл смутно припоминал, что когда они с таксистом отсюда выезжали, дорога была свободна. Кроме пыльной и почти уже серой формы солдатцвета хаки виднелись синие мундиры городской полиции и огромные "сомбрерос" каких-то гражданских с трёхцветными повязками на рукавах.

- Alto! - потребовал офицер с поднятой рукой после того, как таксист затормозил перед закрытым шлагбаумом, - Vuestros papeles!26

- Mierda!27 - донеслось до Дэниэла Осборна со стороны таксиста, как-то съёжившегося, втянувшего голову в плечи и умоляюще глядевшего на своего пассажира.

Похоже, он был не в ладах с местным законом, но Дэниэлу Осборну было на это наплевать. После всего, что он видел, ему было наплевать ровным счётом на всё. Но привычка - вторая натура, и он, протянув свой паспорт, произнёс в сторону офицера стандартную фразу, обычно решавшую все проблемы с Федеральной Полицией Мексики:

- Soy ciudadano de los Estados Unidos del America del Norte. Viajo en el aeropuerto.28

- Pase29, - махнул рукой офицер и козырнул представительному гражданину дружественной державы.

- Gracias, señor, - повернул к нему голову таксист, - Ha Usted salvadome. Gracias en nombre de mi familia...30

- Mira al camino, - спокойным голосом приказал ему Дэниэл, - Vamos en el aeropuerto, he dicto31

26 Стоп! Ваши документы! (исп.)
27 Дерьмо! (исп.)
28 Я гражданин Соединённых Штатов Северной Америки. Еду в аэропорт. (исп.)
29 Проезжайте. (исп.)
30 Спасибо, сеньор. Вы меня спасли. Спасибо от имени моей семьи...(исп.)
31 Смотри на дорогу. Едем в аэропорт, я сказал. (исп.)


Таксист возит какой-то запрещённый товар. Тем лучше. Привыкнув к одному незаконному занятию, он без всяких угрызений совести перейдёт к другому, тем более - лучше оплачиваемому. Дэниэл очень хорошо заплатит тому, кто поможет ему найти ему убийц Виктории. Тот, кто это сделает, станет (с точки зрения среднего таксиста в мексиканском штате Техас, по крайней мере) богатым человеком.

После того, как Дэниэл узнает имена и адреса убийц, он придёт за ними. Придёт, разумеется, не сам. За хорошие деньги он найдёт людей, готовых на всё, в том числе и на помощь в убийстве указанных им персон. Дэниэл проверит выполнение своего "заказа" лично. Он лично убедится, что те, кто отобрал у него Викторию, мертвы. Он убьёт их лично - застрелит из своего "велодога". Всех, одного за другим. Они будут стоять на коленях и молить о пощаде, но Дэниэл Осборн будет непреклонен.

В Мексике идёт постоянная политическая борьба, так что "ликвидация" группы боевиков одной из партий, без сомнения, позволит получить поддержку кого-нибудь из их конкурентов. Потом деньги отца помогут ему выйти сухим из воды. Он наймёт адвокатов, которые докажут, что он невиновен и, если всё удастся - что его вообще не было на месте преступления. Это будет славная месть!

Но всё пошло совсем не так, как он себе запланировал в голове.

- Que pasa? Por que paramos?32 - обратился Дэниэл к таксисту, заметив, что машина остановилась.

- Una manifestacion, señor. Los rojos tienen un mitin, - вяло протянул таксист, - no se puede pasar, lo siento.33

- Tiene un otro camino... Que has dicto? - спохватился Дэниэл на уже слышанное раньше слово, - Que "rojos"? Los...estos..."tiguistas"? Los "revisionistas"?34 - взносящиеся над толпой демонстрантов красные флаги с серпом и молотом насторожили его.

- Todos los "rojos" son enemigos del orden y de la religion, - убеждённо произнёс таксист, - Usted ha visto personalmente, señor, que ellos pueden hacer! - и после короткой паузы добавил, - En esa hacienda, verdad?35

32 Что происходит? Почему стоим? (исп.)
33 Демонстрация, сеньор. Красные проводят митинг, нельзя проехать, к сожалению. (исп.)
34 Поезжай другой дорогой...Что ты сказал? Какие "красные"? Эти..."тигисты"? "Ревизионисты"? (исп.)
35 Все "красные" - враги порядка и религии. Вы лично видели, что они могут сделать, сеньор. В том поместье, правда? (исп.)

В голове у Дэниэла что-то переключилось. Ему не нужно было больше никого искать и никого нанимать. Его враги были здесь, на площади перед перед "ayuntamento del Barrio Alto"36. Примерно триста-четыреста человек. Кто-то из них, наверняка, участвовал в убийстве Виктории и её семьи, а теперь разжигал пламя своей "пролетарской революции" в столице штата Техас. Но виновны они все! Да, все! В том, что купились на речи своего Казимира Тига, в том, что поддерживали проклятых революционеров-ревизионистов, в том, что те убили Викторию их именем, "именем угнетённого пролетариата всех стран"!


36администрация Верхнего Района (исп.)


Вокруг площади с "красными" собирались другие люди, явно враждебные тем первым. В руках у них были знамёна без серпа и молота, но зато с красно-бело-зелёными цветами Мексики и изображениями каких-то святых то на белом, то на чёрном, то на том же трёхцветном фоне. Они что-то кричали "ревизионистам" на площади. "Красные" же, не оставаясь в долгу, отвечали им какими-то не менее изощрёнными ругательствами. Оратор на балконе "ayuntamento" при этом продолжал свою речь, отчаянно жестикулируя. Толпа с красными флагами синхронно взрывалась криками:

- Viva el communismo! Abajo la reaccion!37.


37 Да здравствует коммунизм! Долой реакцию! (исп.)


Дэниэл подошёл к группе людей, во всей толпе противников "красных" выглядящих наиболее солидно. Чуть в стороне, не бросаясь в глаза, стоял, похоже, главный среди них - крепко сложенный бородач в костюме-"тройке" без галстука. Он делал какие-то жесты руками и люди по периметру площади то начинали кричать или свистеть, то, наоборот, затихали, "давая голос" другой группе.

- Hombres! - ближайшие соседи повернулись в сторону Дэниэла, - Que haceis aqui? Vosotros solamente estareis parado y mirareis al estos...estos..., - он на мгновение задумался, подбирая слово, - Al estos asesinos! Abajo los "rojos"! Muerte a los revisionistas! Adelante!38 - он выбросил вперёд сжатую в кулак руку.

Вокруг восторженно засвистели. Дэниэл огляделся. Вся площадь смотрела на него - и "красные" и наоборот.


38 Люди! Что вы здесь делаете? Будете только стоять и смотреть на этих...этих убийц! Долой "красных"! Смерть ревизионистам! Вперёд! (исп.)


Бородач в "тройке" довольно улыбнулся. Улыбнулся, поднял руку со сжатым кулаком и резко опустил её вниз. Вначале по периметру площади разнёсся пронзительный свист - заметно более громкий, чем свистели ему, Дэниэлу.

- Muerte a Obregon! Cristo Rey!39

А потом вокруг него сразу началась драка. У людей вокруг откуда-то оказались деревянные палки и бейсбольные биты. Блеснули лезвия ножей.

Дэниэл уже был готов сам броситься в драку с тигистами, когда почувствовал на своём плече чью-то тяжёлую руку.

- Yanqui - si! Plumados - no!40 - бородач улыбался всем рядом белых зубов и хлопал Дэниэла по плечу, а старый лозунг времён Мексиканской войны был здесь как можно более к месту.


39 Смерть Обрегону! Христос - Царь! (исп.)
40 Янки - да! Пернатые - нет! (исп.)


- Молодой гринго, как я вижу, тоже не любит фуксианцев, - бородач был весел, несмотря на кипевшее вокруг сражение, а его английский был достоин стопроцентного "янки" из Новой Англии.

- Ненавижу их! - яростно выдохнул Дэниэл - Они убили мою невесту! Не прощу! - он вытащил свой "велодог", намереваясь броситься в центр общей свалки.

Оттуда выскочил кто-то окровавленный с красным бантом на рубашке, похожий больше на ободранного кота, чем на "тигра". И оказался достаточно близко, чтобы получить от Дэниэла рукоятью "велодога" в челюсть и упасть на землю.

- Одну секунду, молодой гринго, - по-прежнему улыбаясь, сказал бородач, - у нас есть лучшее оружие против этих коммунистических ублюдков, чем эта игрушка для кисейных барышень, - он протянул Дэниэлу тяжёлый чёрный "Парабеллум" и пачку патронов к нему, - Это вещь больше подходит столь решительному племяннику дяди Сэма, не правда ли?

Улыбка бородача стала совсем обворожительной. Пистолет оттягивал руку. "Велодог" действительно напоминал по сравнению с ним детскую игрушку. Дэниэл Осборн чувствовал себя готовым к действию.

- Кстати, меня здесь называют "Bala", то есть по-английски "Пуля".

Пуля дал Дэниэлу свою огромную пятерню.

- Не надо спешить, молодой гринго, всё только начинается.

Откуда-то снизу доносилось пение "Интернационала".

- Вот они сейчас и убедятся в силе воинов Христовых! Сейчас у вас, мой друг, как раз появится возможность испытать вашу новую "пушку" в действии. Oye! Paco!41

Откуда-то появился тот самый таксист.

- Hola, Bala! Todo en orden, todo conmigo!42


41 Эй, Пако! (исп.)
42 Привет, Пуля! Всё в порядке, всё со мной! (исп.)


Он держал обеими руками пулемёт, в котором Дэниэл узнал луизианский MAG-18, знакомый каждому, кто видел фотографии французских солдат в окопах под Ганновером. Какой-то мальчишка тащил пулемётные ленты. Дэниэл хищно улыбнулся и на всякий случай проверил, заряжен ли магазин. Пако и Пуля устанавливали пулемёт на треноге. Наконец Пако уселся перед пулемётом, как перед "баранкой" своего такси, посмотрел на Пулю и отрапортовал:

- Listo, comandante!43

- Приготовьтесь, молодой гринго, пришёл час Вашей мести!

- Agrupémonos todos,
en la lucha final.
El género humano
es la Internacional!44

Пуля поднёс к губам свисток. Свист накрыл площадь.

43 Готов, команданте! (исп.)
44 Это есть наш последний
И решительный бой.
С Интернационалом
Воспрянет род людской! (исп.)


Люди Пули, закрывавшие до поры до времени Пако с пулемётом, разошлись в стороны. И началось! Люди в голове поднимавшейся к площади колонны с красными флагами, повалились, как подкошенные. Шедшие вслед за ними успевали только панически оглядеться по сторонам - и тоже падали, как подкошенные. Наконец, оставшиеся пока в живых бросились назад - и натолкнулись на свои же задние ряды, ещё не осознавшие происходящего и по-прежнему пробующие по инерции пройти вперёд, к зданию "ayuntamento". Дэниэл несколько раз выстрелил из "Парабеллума" в сторону мятущейся толпы убийц Виктории и, кажется, в кого-то попал.

Прямо в уши ударили два свистка, перекрывая гром пулемёта Пако-таксиста.

Пулемёт тут же замолчал, таксист с мальчишкой снимали его с треноги. Люди Пули стреляли в сторону разбегавшихся, топча свои красные флаги, ревизионистов (теперь никакая верность идеям Казимира Тига не позволяла назвать их "тиграми"). Сам же Пуля развернул Дэниэла Осборна в сторону площади и указал рукой на "ayuntamento". Дэниэл не расслышал ни слова, но пошёл за "comandante".

Теперь на площади больше не было красных флагов, только красно-бело-зелёные "tricolores" и изображения святых. Пуля прошёл к главному входу по живому коридору под восторженные крики:

- Cristo Rey!

- Bala! Bala! Bala!

- Muerte a los "fucsitos"!45


45 Христос - Царь!
Пуля! Пуля! Пуля!
Смерть "фуксятам"! (исп.)


Вслед за Пулей Дэниэл поднялся на втрой этаж "ayuntamento" и вышел на балкон. Толпа внизу кричала что-то совсем нечленораздельное. Пуля поднял руку, гул внизу затих.

- Ciudadanos de Alamo! Hijos e hijas de nuestra Santa Madre Iglesia Catolica! Cristianos! - Пуля сделал паузу, на площади было тихо, только между стенами носилось эхо далёких одиночных выстрелов, - Este dia gloriosa ha mostrado la enorme fuerza del insurreccion popular, la grande fuerza de nuestra Sanfa Fe que ha detruida hoy y aqui el poder corruptado de los enemigos del Dio! Hoy y aqui!46 - повторил он, подняв правую руку с таким же, как у Дэниэла, "парабеллумом".

- Cristo Rey!47 - снова взорвалась площадь.


46 Граждане Аламо! Сыновья и дочери нашей Святой Матери Католической Церкви! Христиане! Этот славный день показал огромную силу народного восстания, великую силу нашей Святой Веры, которая сокрушила сейчас и здесь продажную власть врагов Бога! Сейчас и здесь! (исп.)
47 Христос - Царь! (исп.)


Пуля продолжал свою речь, перемежавшуюся периодическими паузами, когда повстанцы получали возможность кричать своё "Cristo Rey!" и стрелять в воздух из винтовок и пистолетов. Иногда "comandante" вставлял какие-то местные цветастые выражения, которых Дэниэл не понимал.

- ...esto es, ciudadanos de Alamo, nuestro amigo arrivado de los Estados Unidos! - Пуля обнял Дэниэла за плечи и подвинул вперёд , к самым перилам балкона, - Estados Unidos - con nosotros!48

Площадь снова взревела:

- Yanqui - si!49


48...это, граждане Аламо, наш друг, прибывший из Соединённых Штатов! Соединённые Штаты - с нами! (исп.)
49Янки - да! (исп.)


- Скажите что-нибудь, - услышал Дэниэл шёпот Пули.

Дэниэл Осборн ничего не ответил и тот повторил:

- Скажите что-нибудь по-английски, молодой гринго.

Дэниэл замялся, пытаясь придумать подходящее к случаю выражение. Пауза затягивалась, и он выкрикнул первую же фразу, что успела оформиться в законченном виде:

- Да здравствует Мексика!

- Yanqui - si! - ответила ему площадь.


После Пули выступали какие-то ещё ораторы. Нити их рассуждений Дэниэл уловить не мог, но речь у всех шла о "святой вере", "матери-церкви", "продажных политических шефах" и "врагах Господа". Наконец, Пуля сошёл с балкона, по пути ещё раз шепнув Дэниэлу:

- У меня есть для Вас кое-что ещё, молодой гринго.

Пуля вышел с балкона и спустился по лестнице, отвечая на приветствия встреченных повстанцев. Дэниэл Осборн держался за его спиной.

- Видите этих людей, молодой гринго? - Пуля показал на стоящих у стены "ayuntamento" людей в окровавленных рубашках, - Это они убили Вашу невесту. Не верите, спросите их сами.

Tu, - обратился Дэниэл к крайнему из пленных "красных", - estabas hoy en la hacienda Santa Clara? Que has hecho con la familia de don Javier-Francisco?50

- Señor Americano, - перепуганным голосом ответил ревизионист, - no estaba en esta Santa-Clara ni hoy ni ayer ni absolumente nada! No he matado ninguno, es verdad! Tengo tres niños, no matateme, por favor!51

"Парабеллум" дрожал в руке Дэниэла. Тот не знал, ему делать. Сзади раскатами доносилось:

- Paredon! Paredon! Paredon!52


50 Ты был сегодня в поместье Санта-Клара? Что ты сделал с семьёй дона Хавьера-Франсиско? (исп.)
51 Сеньор американец, я не был в этой Санта-Кларе ни сегодня, ни вчера, ни абсолютно никогда! Я никого не убивал, правда! У меня трое детей, не убивайте меня, пожалуйста! (исп.)
52 К стенке! К стенке! К стенке! (исп.)


- Это он убил Викторию де Санта-Клара, в этом нет сомнения, - шёпот Пули гремел в ушах.

Дэниэл поднял руку с пистолетом.

- Ты и твои люди убили Викторию! Сейчас ты умрёшь! - кажется, он сказал это не по-исп.нски.

Он потянул за спусковой крючок. Указательный палец словно окаменел. Плачущий "красный" стоял на коленях и протягивал руки к нему. Дэниэл нажал на спуск ещё раз. Палец по-прежнему оставался в параличе.

К-ха! Во лбу человека на коленях появилось красное пятно и он упал лицом вниз. К-ха! То же самое произошло со следующим. К-ха! У стены "ayuntamento" упал третий труп.

- Bala! Bala! Bala!

Пуля застрелил последнего из приговорённых, поднял руку со своим оружием и выкрикнул:

- Un "rojo" buen - un "rojo" muerto!53

- Muerte! Muerte! Muerte!54 - неслось по площади.

53 Хороший "красный" - мёртвый "красный"! (исп.)
54 Смерть! Смерть! Смерть! (исп.)


- Ну что, это была хорошая месть, не правда ли, молодой гринго?

- Да, - только и смог сказать Дэниэл.

Он дрожал и был мокрым от пота. Пуля ещё раз хлопнул его по плечу и отошёл к своим людям. До Дэниэла доносилось:

- Atencion-fir!

- A la de-re-cha!

- Media vuel-ta!55


55Рав-няйсь! Смир-но!
Напра-во!
Кру-гом! (исп.)


Дэниэл остался предоставлен сам себе. Он чувствовал усталость. Действительно, он сделал всё, что мог. Те, кто убил Викторию, были мертвы, тела до сих пор лежали здесь же, у стены "ayuntamento". Теперь он должен был вернуться домой, а вся дальнейшая схватка между повстанцами и "красными" его больше не касалась. Это была уже война Пули, не Дэниэла Осборна, что бы ни говорил с балкона "comandante".

Быстро темнело. Дэниэл протиснулся сквозь заполнившую площадь толпу. На площади царил праздник, выстрелы в воздух казались частью фейерверка. Повстанцы и их женщины танцевали, выкрикивая в такт подскоков:

- Quien no salta - fucsito! Quien no salta - fucsito!56


56 Кто не скачет - фуксёнок! Кто не скачет - фуксёнок! (исп.)


По пути к боковой улочке, той самой, где Пако-таксист уничтожил колонну "тигров" с красными флагами, Дэниэла несколько раз останавливали, узнавая, хлопали по плечу и сказав на прощание "Estados Unidos con nosotros!", отпускали. Какие-то унылые личности под присмотром повстанцев с пистолетами собирали трупы и грузили их в старый помятый "Мерсье-Камионетт". Эхо выстрелов доносилось уже не только со стороны "ayuntamento".

Окрестные кварталы были пусты, только изредка Дэниэлу попадались какие-то тени, при его виде (вероятно, заметив засунутый за пояс "парабеллум") скрывавшиеся в тёмных переулках. Наконец, он заметил пару приближающихся фар какой-то машины. "Камионетт" (здесь было много грузовиков луизианского производства) попробовал объехать Дэниэла Осборна, но тот погрозил ему "парабеллумом" (иначе точно пришлось бы идти всю дорогу пешком) и тот подчинился.

- Señor?

- Al aeropuerto! Pronto! Dos dolares por anticipado, cinco despues!57 - не допускающим возражений тоном произнёс Дэниэл и уселся рядом с шофёром.

- Si, señor, - тот покорился судьбе и воле "гринго".

Разумеется, семь долларов за какие-то полчаса езды было чересчур, но Дэниэл готов был сделать поправку на революцию. Понятно, по ночам пассажирские рейсы не летают, но при местном аэропорту была вполне сносная гостиница, где можно было переждать до завтрашнего утра, когда в десять часов должен был быть рейс до Атланты.


57 В аэропорт! Немедленно! Два доллара вперёд, пять потом! (исп.)


Но всё пошло далеко не так гладко, как думал Дэниэл Осборн. В заводском районе их "мерсье" остановил патруль. Сержант, трое солдат и пятеро рабочих с охотничьими ружьями и красными повязками на рукавах. Дэниэл привычно достал из внутреннего кармана свой паспорт гражданина Соединённых Штатов...

И он не помог. Первый раз за всю историю своих визитов в Мексику Дэниэл Осборн не увидел в глазах рассматривавшего его документ сержанта уважения, почтения или хотя бы обычной традиционной симпатии к американскому орлану на обложке. Наоборот, прочитав слова "United States of America", сержант подал какой-то знак своим людям и те направили на Дэниэла свои ружья и винтовки.

- Señor teniente, - быстро-быстро заговорил вдруг шофёр его "камионетта", - esto es el, eso Gringo del Barrio Alto, verdad! El quiera escaparse del pais con un avion, el ha me mismo dicto!58


58 Господин лейтенант, это он, тот гринго из Верхнего Района, правда! Он хочет убежать из страны на самолёте, он сам мне сказал! (исп.)


Дэниэла вытащили из машины, несколько раз ударили в лицо и положили на землю лицом вниз, надев наручники. Минут через двадцать к посту подъехал военный грузовик и Дэниэла бросили туда в кузов, тоже лицом вниз. Машину бросало на выбоинах и он катался по полу, ударяясь то о какие-то железяки, то о сапоги охранявших его солдат. Иногда солдаты сами пинали его ногами, особенно, когда он начинал требовать консула США.

В результате всего этого, когда его привезли на место и бросили в какой-то тёмный и грязный подвал, он исп.тал чувство облегчения и сразу же заснул. Его разбудил рывок за ноги - оказалось, его вызывают на допрос. Допрашивал его на ломаном английском какой-то мрачный полковник, проигнорировавший очередное требование вызвать консула.

- Вы участвовали в мятежа фанатиков религии! Почему? - настольная лампа светила прямо в глаза, а указательный палец полковника почти упирался в переносицу, - Я задал вопроса - что Вас связывает с Виктором Эспиноса?

- Я не знаю никакого Эспиносы, я приехал сюда по личным делам, к своей невесте Виктории де Санта-Клара, дочери Хавьера-Франсиско де Санта-Клара.

- Значит, это Вы убийство Хавьера-Франсиско де Санта-Клара? Не отопираться! Вас видели в их асьенда!Вас! Вместе с Франсиско-Адольфо Варгасом, сообщником Эспиносы! Отвечать!

Дэниэл не знал, что отвечать. Он впервые слышал предъявляемые ему фамилии, однако несколько свидетелей (их показания полковник доставал одно за другим из какой-то толстой папки) показало, что видели его вместе с ними. Самым главным было, естественно, участие Дэниэла Осборна в перестрелке перед "ayuntamento", но здесь Дэниэл не собирался выгораживать себя - он понимал, что он сделал и, как и полагается настоящему джентльмену, готов был нести ответственность за них.

Дэниэл не скрывал ничего. Он рассказал полковнику о поездке на такси в поместье Санта-Клара, о том ужасе, что нашёл там, о встрече с Пулей, о мести ревизионистам, о штурме "ayuntamento". Полковник слушал его совершенно бесстрастно, словно всё это его совершенно не интересовало. Один раз на его лице мелькнуло подобие улыбки - после того, как он услышал ответ Дэниэла на свой заданный уже во второй раз вопрос:

- Значится Вы решили отомстить за смерть Вашей невесты, и именно с этой целью присоединились к мятежника? Это была именно месть за убитых в асиенда Санта-Клара?

- Да, я мстил за Викторию и готов теперь понести любое наказание!

- Значится Вы, сеньор Осборн, хотите убедиться мне, что Вы, после того, как Вашу невесту убили "cristeros" во главе с Виктором Эспиноса по прозвищу "Пуля", из мести реально присоединились к данным "cristeros", к данному Эспиносе и вместе с ним участвовались в мятеже, а также убийствах жителей Аламо и муниципальных советников Barrio Alto? Я Вас реально понимаю, сеньор Осборн?

Казалось, полковник еле-еле удерживает себя то ли от истерики, то ли от смеха. За стеной трещали выстрелы. Дэниэлу стало страшно - страшнее, чем перед телом Виктории и в грузовике между пинающих его солдат. Всё было гораздо хуже, чем казалось ему ещё вчера утром.

Полковник открыл Дэниэлу Осборну глаза на происходящие события. Сеньор Хавьер-Франсиско де Санта-Клара финансировал местное отделение Коммунистической Партии Мексики, а взамен её локальные "jefes" удерживали рабочих на его нефтепромыслах от забастовок. Коммунисты были союзниками президента Обрегона и поддерживали некоторые его мероприятия. Одним из подобных мероприятий было закрытие монастырей и религиозных школ. Это, а также высылка из страны назначенных Папой Римским иностранных священников, не нравилось клерикалам, и они подняли в стране вооружённый мятеж.

Мятежники называли себя "cristeros" и нападали на "продажную безбожную власть" где только могли. Разумеется, им не могли понравиться и капиталисты, помогающие "безбожникам" деньгами, поэтому они решили устроить "показательную экзекуцию" для одного из них. Нападением на поместье Санта-Клара командовал отряд головорезов под командой некоего "Пули", в прошлой жизни инженера и выпускника Гарварда Виктора Эспиносы. Действия отряда Эспиносы вообще отличались особой жестокостью - так во время прошлогоднего нападения на поезд, перевозивший деньги, "Пуля" перебил заодно всех его пассажиров, включая женщин и детей.

- Ну а действия сеньора Эспиносы после атака на асиенда Вы видели сами. Даже больше - Вы в них участвовали. Вы помогаете убийце Вашей невесты, сеньор Осборн, - указательный палец полковника снова смотрел Дэниэлу в лицо.

Дэниэлу было холодно. Как он мог? Как он мог поверить первому попавшемуся таксисту? Как он мог присоединиться к банде невесть откуда взявшегося бородача? Как он мог принять за радикалов-ревизионистов умеренных коммунистов-фуксианцев, тем более, что ни те, ни другие не имели со смертью Виктории ничего общего? Как он мог стрелять по ни в чём не повинным людям и быть при этом уверенным, что мстит за Викторию? Как?

- Расстреляйте меня, сэр! Расстреляйте, я это заслужил! - Дэниэл Осборн хотел умереть и тем закончить свою бесполезную жизнь.

- Нет, сеньор Осборн, - не без садистского удовольствия ответил ему полковник, - я Вас не расстреливаю, хоть это в моём праве и обязанности. Подозреваю, что это тоже часть плана сеньора Эспиносы - заставить Войско Мексиканских Соединённых Штатов расстреливать гражданина США и тем исп.ртить традиционные дружественные сношения наших страна. Ничего подобного не будет.

Полковник встал из-за своего стола.

- Сеньор Осборн, мы находим Ваш паспорт, что Вы потеряли. Самозванец, выдававший себя за "гражданина США Дэниэла Осборна" арестован, и в самое близкое время будет иметь военно-полевой суд. Сеньор Осборн, по дороге в аэропорт Вы получите вооружённую охрану. От имени правительства Мексиканских Соединённых Штатов желаю Вам счастливого улёта.

Он вручил ошарашенному Дэниэлу его паспорт, а вошедший в кабинет сержант подтолкнул его к выходу. Когда он был уже в дверях, полковник кинул ему вслед:

- И не возвращайся больше в Мексику, señorito59! Никогда!

Это "никогда" было достойно ворона Эдгара По.


59 барчук (исп.)


По возвращении он не сразу пришёл в себя. Примерно месяц Дэниэл не выходил из своей комнаты, не обращая внимания ни на отца, ни на маму, ни на многочисленных докторов. Очнулся он только тогда, когда услышал, что отец снова едет в Мексику - восстанавливать свои контакты с наследниками покойного дона Хавьера-Франсиско. Ничего общего ни с отцовским бизнесом, ни с Мексикой Дэниэл Осборн иметь больше не желал. Он решил поступить в военную академию - в армии он будет должен только выполнять приказы, там за него будут думать другие, он не сможет совершить подобной ошибки. Он твёрдо решил выбрать военную карьеру, чтобы забыть Аламо.


А теперь здесь на разбитом снарядами перекрёстке он должен был помочь незнакомой луизианской женщине с лицом доньи Мальвины спасти её детей, чтобы искупить свою вину перед Викторией и окончательно забыть Аламо. Забыть Аламо - теперь уже навсегда!


- Здесь чья-то грёбаная рука! - объявил Медведь.

Действительно, из-под груды каких-то кирпичей и щепок виднелось запястье.

- Освобождать тело! - и лейтенант Осборн кинулся на помощь капралу Хопкинсу.

Их накрыло комьями грязи - снаряд разорвался совсем неподалёку.

- Сэр! Сэр! - Дэниэл Осборн поднял голову - к ним нёсся Школьник, - Приказ капитана Харриса - выступать немедленно! Мистер Адамс говорит, что он всё починил!

- Ну всё! - "Медведь" Хопкинс поднялся на ноги, - Ходу, сэр! Хватит нам здесь копаться!

Виднеющаяся из-под кучи мусора рука засыпанного мальчишки не шевелилась. Или её пальцы всё-таки дрожали?

- Encore! Un peu! - кричала его мать, теперь больше похожая на негритянку, - Liberez-lui, s'il Vous plaît!60


60 Ещё! Немного! Освободите его, пожалуйста! (франц.)


...

- Сто метров севернее, - выкрикнул в микрофон лейтенант Обриан, - Повторяю, сто метров к северу, дерьмо! Здесь Голубь, пусть целятся на сто метров севернее, проклятье! Приём!

- ш... ш... ш... шдешь Шаворонок, што мешров ш шеверу... ваш понял..., - прошипело из наушников. Ну слава Богу, хоть кто-то услышал его донесение.

Сплошной треск помех по-прежнему заглушал все слова, хотя, согласно инструкции к новой рации, этот Виомениль должен был находиться в "зоне устойчивого приёма" от аэродрома. Долбаные технари-железячники традиционно наобещали больше масла, чем хлеба61, и, опять же традиционно, не сделали и половины! Ещё одно чудо техники, которое не работает, дерьмо!

Пушкари были ничуть не лучше - у них всё взрывалось где угодно, только не там, где нужно. Эти дятлы выдолбили тучу дырок в чистом поле, даже не задев ни одного из бегающих "янки", не говоря уж об их проклятом "ящике" на колёсах. Единственное, чем они могли бы здесь похвалиться - это разваленным домом, но, учитывая, что дом был на все сто процентов луизианским, подвиг этот был так себе, тем более, что стоящие рядом вражеские солдаты были по-прежнему живы и здоровы. К счастью Мориса, те были слишком чем-то там у себя заняты, чтобы взять пулемёт и начать стрелять по его "москиту". Ну почему у него только "москит", а не бомбардировщик - уж он-то положил бомбу точно в эту кретинскую жестянку "атлантистов" без всяких проблем, не то, что эти кретины-Стражи со своими пушками и своим "королевством".

Что можно ждать путного от людей, по-прежнему упорно называющих Луизианскую Республику "королевством" и живущих в своём выдуманном мире то ли средневековых рыцарей, то ли версальских аристократов в париках? Морис Обриан, конечно, никогда не относил себя к "всегда республиканцам" в стиле Жака и Жакопа62, но никогда не мог понять упрямства жителей Границы, не принимающих новой реальности, до сих пор демонстрировавших верность несуществующему "Королевству Двух Франций" и требовавших к себе какого-то особого отношения, не столько как к обычным согражданам, сколько как к строптивым союзникам, в любой момент могущим если и не сменить сторону, то просто повернуться спиной и уйти. Новобранцев всегда предупреждали, чтобы при встрече со Стражами стараться избегать в разговорах слова "Республика". Впрочем, кто же в здравом уме стал бы вдаваться в задушевные беседы с этими заносчивыми снобами, считающими всех вокруг "низовым мужичьём"!

Морис (и не он один в авиаполку) даже испытал мстительное удовлетворение, услышав о разгроме Стражей "красными" под Новым Орлеаном. Оставленную на разграбление мятежникам столицу, понятно, было жалко, но приятное ощущение, что зарвавшихся "перьев"63, наконец-то, хоть кто-то поставил на место, всё равно было. "Красные, они тоже какие-никакие, а республиканцы", - обмолвился как-то ни кто иной, а сам капитан де Шеро.

Очередные снаряды Стражей снова подбросили в воздух фонтаны земли, никого не поразив. Морис разочарованно поморщился, отчаявшись увидеть взрыв "ящика" до возвращения на аэродром. Зато там его уже будет ждать Сильвиана... то есть Роберта.

61 "promettre plus de beurre que de pain" (франц.) т.е. "наврать с три короба".
62 "Жак и Жакоп" - поточное название агитационного плаката времён Республиканского Плебисцита (1884 г.). На нём были изображены со спины двое мужчин, горожанин и крестьянин, один обнимал другого левой рукой за плечи, а правой указывал на восходящее над прерией солнце. Подпись на плакате (позже ставшая распространённым лозунгом) гласила: "Луизианец - всегда республиканец!".
63 "Перья" ("les plumes") - распространённое наименование Стражей Границы среди недолюбливающих их прочих жителей Луизианы.


...

Пьер-Флоримон попробовал пошевелить левой ногой. Нога согнулась в колене, но голень пронзила страшная боль. Что за дерьмо! Он с самого начала подозревал, что нога сломана! Проклятая потолочная балка! Ну почему она не могла выбрать другого места, чтобы грохнуться, кроме его ноги! Какой прок от солдата без ноги! Может, это всё-таки только ушиб или растяжение? Надо дотянуться рукой до проклятой голени - перелом можно определить на ощупь.

- А-а! Дерьмо! - боль была на самом деле адской.

Мама гладила его по голове и что-то говорила, но он не слышал. Нужно было проверить чёртову ногу! Во что бы то ни стало! Нельзя расслабляться! Мама ничего не понимает! Он солдат, и он на войне! Как объяснял санинструктор Пюжоль? "Признаки перелома: боль в месте повреждения, сильная боль, отёк и изменение окраски кожи...". Ещё? Что там было ещё? Неважно, этого хватит!

Пьер-Флоримон сел, дотянулся до непослушной ноги и ощупал её. Боль? Дерьмо, есть! Отёк? Чувствовалось, что нога набухла, как вишня. Как вишня, потому что она была такой же красной. Красной, дерьмо! Изменение окраски кожи! Он сломал ногу и не может ходить! Ну почему, почему!

- Отставить панику, ученик де Маре! - их классного шефа, капитана де ла Марка, рядом, понятно, не было, поэтому Пьер-Флоримон отдал себе команду сам, - Установив тяжесть ранения, постарайтесь оказать первую помощь сами себе, - теперь это напоминало настоящий экзамен, - и, по возможности, своим раненым товарищам в зоне досягаемости. После этого постарайтесь покинуть зону обстрела.

Дыхание перехватило, когда в воздухе взревел снаряд, и, похоже, не один. От взрывов заложило уши, но сознание было чистым и спокойным, как никогда. Пьер-Флоримон продолжал сдавать экзамен самому себе. Теперь это были тактические учения в обстановке, приближённой к боевой, как на учебном полигоне Виоменильского полка, где нужно было отвечать на вопросы капитана де ла Марка под аккомпанемент артиллерийских учений.

"Первая помощь - помощь товарищам - эвакуация в тыл, помощь - товарищи - эвакуация". Пьер-Флоримон вдруг заметил, как мама о чём-то спорит с какими-то двоими "янки". В ушах по-прежнему звенело и слов мамы он не разбирал, а оба "атлантиста" говорили то ли по-своему, то ли с ужасным акцентом. Один, с серебряным "кирпичом" на погонах ("первый лейтенант" со школьной таблицы "Знай вероятного противника"), кричал на второго с мрачным лицом, массивного и похожего на медведя (того, кто его вытащил, Пьер-Флоримон поморщился). Мама тянула лейтенанта за рукав и показывала рукой куда-то вниз, вглубь развалин их дома. "Медведь" зло смотрел на своего лейтенанта (на маму он вообще не обращал внимания), и показывал в сторону их броневика. Только теперь Пьер-Флоримон увидел третьего "атлантиста", какого-то мелкого и донельзя перепуганного. Тот тоже показывал в сторону броневика, только не рукой, а осторожными кивками головы.

Помощь товарищам... Жан-Этьенн! Он ведь где-то там, под развалинами! Только из-за него бы мама стала о чём бы то ни было просить проклятых "янки", "атлантистов" - врагов.

- В бою следует трезво оценивать своё положение, - сказал капитан де ла Марк в голове Пьера-Флоримона, - неправильно подготовленная атака может привести только к неоправданно высоким потерям даже в случае успеха. Поэтому следует решительно избегать, - воображаемый классный шеф коснулся воображаемой указкой воображаемой доски и повернулся, чуть присев на хромой ноге, к воображаемому классу, - непродуманных действий, вызванных всплеском эмоций.

Жан-Этьен мёртв, в этом нет сомнений, понял Пьер-Флоримон. Маме нет смысла унижаться, прося "янки" о помощи, всё равно они, даже если бы и захотели, не смогли бы разобрать завал. Надо эвакуироваться из-под обстрела (мы сейчас на захваченной врагом территории, значит, стреляют орудия Стражей, подумал он отстранённо). Эвакуироваться немедленно, пока артиллеристы не пристрелялись. А будет это скоро, недаром в небе жужжит "москит"-корректировщик. Мама не солдат, она только женщина, она не понимает, что происходит, значит, нужно её отсюда увести хоть бы и против воли.

- Мама, нам надо сейчас же уходить! Жан-Этьен погиб, ты ему всё равно не поможешь!

- Спасите моего сына, господин офицер! - мама не слышала Пьера-Флоримона.

- Слушай меня, женщина! Ты немедленно уходишь вместе со мной! - выкрикнул Пьер-Флоримон.

...

Мари-Жанна осеклась и обернулась на голос со знакомыми "командантскими" интонациями.

- Пьер-Кристиан?

Но команданта де Маре сзади не было. Там стоял её младший сын, морщась от боли в ноге.

- Мама, мы немедленно уходим отсюда! Помоги мне идти!

- Пьер-Флоримон? - сейчас её сын смотрел на неё почти, как командант де Маре... только маленький.

- Мама, - опираясь на какую-то доску, Пьер-Флоримон сделал неуверенный шаг вперёд, поморщившись от боли, - Возьми руку Жана-Этьена. Найди пульс, - младший сын не кричал, говорил спокойно и размеренно и от этого становилось страшно, - Опустись на колени. Возьми руку Жана-Этьена. Найди пульс, - разборчиво повторил он и Мари-Жанна подчинилась.

Рука Жана-Этьена была тёплой, но неподвижной. Пульса не было. Она, наверное, неправильно её держит, надо с другой стороны. Или ещё по-другому! Что за идиотка, пульс должен быть, обязательно! Надо попробовать ещё!

Настоящий ужас пришёл мгновением позже, когда она поняла, что держит руку совершенно правильно, "абсолютно безукоризненно", как сказала бы сестра Байё с её курса санитарок, просто пульс действительно не прощупывается, у её сына нет пульса... Жан-Этьен мёртв...

- Нет! Это неправда! Нет! Нет!

- Мама! - донёсся до неё по-прежнему спокойный и размеренный голос Пьера-Флоримона, - Вставай. Мы должны уходить. Здесь больше нам нечего делать.

Ни говоря ни слова, Мари-Жанна встала, подошла к Пьеру-Флоримону, положила его руку себе на плечо и вместе с ним сделала шаг в противоположную сторону от дома.

Кажется, забыв при этом вытереть слёзы.

...

Сквозь звон в ушах донёсся чей-то новый голос, вроде, женский. Это ещё кто? Оказалось, это был тот "пернатый" пацан, которого они вытянули. Этот-то чего разорался?

Баба в чёрном обернулась к своему отпрыску. Она явно была в шоке, даже перестала препираться с лейтенантом. У того тоже, похоже, поехала крыша и был он в не меньшем ступоре, чем эта тётка. Ну с ней-то всё ясно, у неё только что сынка прибили (их собственные "пернатые", к слову, не наши), а что нашло на лейтенанта, опять эти его мексиканские заморочки?

Все в полку знали, что лейтенант Осборн "сдвинут" на пункте Мексики. Что-то у него там было, то ли на него кто-то из тамошних сильно наехал, то ли он сам на кого-то там наехал, в общем, при словах "Мексика" или "Техас" он всегда морщился и переводил разговор на что-нибудь другое. Ну и сам иногда и близко ни к месту начинал вдруг болтать по-испански. Полковник Паттон как-то даже назвал его перед строем "mi bandido"64. Полковник, когда сам был лейтенантом, воевал в Мексике, тамошние дела знал и это точно можно было считать комплиментом. А лейтенант тогда выглядел, словно его кирпичом по голове стукнули, ну не псих ли?

Во всём остальном он был мужик в порядке, но вот вся эта мексиканщина (дерьмо, вот откуда сейчас-то, здесь-то точно никаких мексиканцев и вообще латинов нет и быть не может) могла из него полезть в любой момент, вот как сейчас, превратив лейтенанта в слепого котёнка. С такими тараканами в голове он теперь точно никем и ничем командовать не может, так и будет ведь стоять, пока эти "пернатые" крысы по ним, наконец, не попадут.

Хопкинс кивнул Школьнику в сторону лейтенанта. Тот ожидаемо перепугался его больше, чем обстрела. Да чёрт с ним, главное, чтобы не мешал!

- Сэр, у нас приказ капитана! Пора ехать! - для начала Хопкинс честно попробовал по-хорошему.

- Мы должны им помочь. Это не обсуждается! - всё-таки по-хорошему с окончательно сбрендившим лейтенантом, похоже, не получится.

- Кому помогать, сэр? - Хопкинс всё ещё сдерживался в рамках субординации, - Вот эти уже идут своей дорогой, покойникам помогать незачем.

"Пернатая" баба в чёрном уже уходила вместе с опиравшимся на её руку пацаном, хоть и оглядывалась на разрушенный дом. Пацан явно тянул её за собой, хоть и безбожно хромал. Дерьмо, мелкий лучше лейтенанта соображает, что из-под обстрела нужно побыстрее сваливать, что это такое!

- Merci! - ещё раз оглянувшись, крикнула баба в чёрном, - Merci pour mon fils, mon lieutenant!64

- Si, - тихо ответил ей лейтенант, запнулся и выкрикнул, - Vamos junto conmigo!65

Ну нет, в нём точно снова включился этот долбаный "мексиканец". Чёрт с ним, полковник всё поймёт, это, в конце концов, высшая необходимость для выполнения приказа!

Хопкинс коротким движением врезал лейтенанту в солнечное сплетение, а потом окончательно повалил хуком справа.

- Школьник, ко мне, живо! Поможешь его дотащить до "Рочестера"!

- Да, сэр, конечно, сэр, - уж Школьник-то был готов подчиняться кому угодно.

Лежащего в отключке лейтенанта они потащили вместе, Школьник опасливо на него косился, да и чёрт с ним. Из-за спины доносились крики Кочегара, и без него понятно, что нужно спешить, а не рассусоливать тут из-за разыгравшегося воображения их повредившегося умом командира. Баба с пацаном хромали куда-то к перекрёстку, а в воздухе нарастал адский вой снаряда "пернатых".

- Ложись! - Хопкинс бросил тяжёлое тело и уткнулся лицом в землю.

64 "мой бандит" (исп.)
65 Спасибо! Спасибо за моего сына, господин лейтенант! (франц.)
66 Да. Едем вместе со мной! (исп.)

...

- Спасибо! Спасибо за моего сына, господин лейтенант! - кричала мама в сторону лейтенанта "янки". Тот что-то крикнул в ответ, но Пьер-Флоримон уже отвернулся.

- Мама, быстрее, нам нужно скорее уходить! - Пьер-Флоримон тащил мать подальше от развалин, от перекрёстка и вообще от артобстрела.

Женщина может благодарить врага за помощь её сыну, воин скорее умрёт, чем попросит врага о помощи! Но ведь глупо было бы сопротивляться тому огромному "атлантисту", когда тот помогал вытаскивать юного Стража из-под развалин, правда? Мёртвый Страж ничем не поможет Королевству, живой оправится от ран и вернётся в бой... вау-у!

Он в последний раз оглянулся и увидел странную картину: "медведь" и тот "мелкий" тащили тело их офицера к своему броневику. Ноги лейтенанта "атлантистов" волочились по кирпичной садовой дорожке. Кто его знает, что у них случилось, чёрт этих "янки" разберёт. Им нужно прибавить шагу, это самое важное!

Одно неудачное движение, и он наступил на сломанную ногу. Вау-у, какая боль! На глазах выступили слёзы, нет, не из-за страха или паники, от резкой боли, только от боли и ни от чего, кроме боли! Стражи Границы никогда не плачут, слёзы - это удел женщин и трусов!

Пьер-Флоримон трусом не был. Он был Стражем, мужчиной, воином, таким же, как его пра-пра... (сколько именно этих "пра", Пьер-Флоримон всегда путал) по матери капитан де Вьержи, бравший Бунсборо с маршалом Моро и как его прапрадед (здесь этих "пра" было точно два) по отцу Пулен де Маре, не пустивший "янки" в свою крепость. Их портреты висели на стене над лестницей на второй этаж... висели, пока дом не был разрушен.

Сейчас главное - отвести маму в безопасное место, затем, вспомнив уроки санинструктора Пюжоля, наложить шину на сломанную ногу, когда всё утихнет, найти какую-нибудь еду и добраться к своим в Труаз-Эглиз... а если он уже захвачен врагом, то идти дальше, хоть бы на сам Низ, ведь где-то там в западном направлении есть Стражи, которые держат оборону против вторжения... а если нет, то где-то здесь, на оккупированной территории Границы есть, просто обязаны быть какие-нибудь отряды "вольных стрелков", ведь их всех тоже чему-то учили на занятиях по тактике партизанских действий, всех! Вау-у... нужно всё-таки шагать осторожней, а то, кому потом будет нужен солдат без ноги?

- Не бойся, сынок, я с тобой, мы выберемся отсюда, - шептала мама.

Как всё же эти женщины ничего не понимают! Он ничего не боится, он...

- Ложись, ложись сейчас же! - мама сшибла Пьера-Флоримона с ног и навалилась ему своим телом на спину.

Снова ударила резкая боль, но Пьер-Флоримон не обратил на неё внимания. В воздухе истошно завыл летящий снаряд и сердце на секунду остановилось.


...

Когда "москит" зашёл на очередной круг над перекрёстком, человечки внизу уже не толпились вокруг развалин, а разбегались в разные стороны. То есть, глядя сверху, они скорее "расползались", чем "разбегались", но определённо закончили свои дела у разрушенного дома и разделились на две группы: трое в хаки шли (приглядевшись, Морис понял, что там двое тащили своего раненого) к "ящику", а другие двое, баба с кем-то (откуда он взялся, вроде раньше его не было), поддерживая друг друга, удалялись от дома в противоположную сторону.

- Святое дерьмо, эти пушкари будут ждать, пока они уедут, что ли!

- Вы что-то сказали, господин лейтенант? - переспросил Пикард.

- Говорю Вам, Пикард, я разочарован нашей артиллерией, - пояснил лейтенант Обриан, - судя по всему, сегодня мы так ничего интересного не увидим.

- Ну что ж, каждый делает то, что может, - философское замечание Пикарда подняло настроение Мориса.

В следующий момент, явно, чтобы посрамить неверие лейтенанта Обриана в способности артиллерии Стражей Границы, внизу обозначился разрыв. Аккуратно в центре перекрёстка, где как раз лежали на асфальте две чёрные фигурки. Если бы там был вражеский "ящик", его обломки раскидало бы на несколько десятков метров.

- Ну вот, - вздохнул Морис, - единственный раз попали точно - и то по гражданским. Ну что же это такое!

А вот ещё через секунду судьба уже улыбнулась доблестным артиллеристам Луизианы - на воздух взлетел тот самый "ящик", так долго мозоливший глаза лейтенанту Морису Обриану. Дословно - взлетел, перевернулся в воздухе и упал вверх колёсами на руины злополучного дома.

- Ну наконец-то! - вырвалось у Мориса, - Жаворонок, здесь Голубь - цель поражена, повторяю, цель поражена! - произнёс он в микрофон рации сквозь треск с таким удовлетворением, словно сам взорвал этот злополучный "ящик" с его экипажем.

Ещё один контрольный круг и можно возвращаться на аэродром - к его маленькой Роберте. Жизнь прекрасна, как ни крути!


...

Капитан Моффат заметил свою цель. С семисот метров вся местность внизу была видна, как на ладони: город в отдалении, зелёные разноцветные поля, дороги, перекрёсток, дымящиеся развалины возле него, воронки от разрывов на полях, столб чёрного дыма от какой-то горящей машины и главное - крестик вражеского самолёта на фоне поля. То ли разведчик, то ли корректировщик, в любом случае - жить ему осталось недолго.

Капитан перевёл самолёт в пикирование, поймав вражеский самолёт ("Москит RO-27", разведка и наблюдение, экипаж из 2 человек) в перекрестье прицела. Пилот "москита" даже не пытался маневрировать, описывал свой круг, как бы вокруг никого не было. "Ястреб" капитана Моффата он заметил только в тот момент, когда тот уже открыл огонь. Судя по появившейся белой струе дыма, очередь сразу же перебила бензопровод. Капитан Моффат продолжал огонь и ещё до выхода из пикирования заметил ярко красные пятна на полуразбитом стекле кабины пилота и вырывающиеся из двигателя языки пламени.

Позже, уже набирая высоту, он успел заметить, как дымящийся вражеский самолёт упал на дымящиеся развалины и после взрыва его дым присоединился к дыму от уже лежавшей там машины и самого дома.

Очередная воздушная победа. Слишком лёгкая и не связанная с риском для жизни. За такую не дают креста "За выдающиеся заслуги", а жаль.

Но, вне всякого сомнения, его "Ястреб" носит своё наименование совершенно справедливо.


...

- Батарея, огонь! - лейтенант Готийё снова заткнул уши.

- Бум! Бум! Бах! - ответили орудия его батареи.

Мерсеро теребил лейтенанта за плечо и протягивал ему телефонную трубку.

- Тройка, дз-з..., - лейтенант встряхнул головой, чтобы прогнать звон в ушах из головы.

- Здесь Тройка, повторите ещё раз, вас не слышно.

- Голубь передаёт, вы накрыли цель, - чётко донеслось из трубки, - повторяю, цель накрыта. Продолжайте вести огонь по текущим координатам.

- Вас понял, - ответил лейтенант Готийё.

Теперь полковнику "атлантистов"-таки придётся посвятить некоторое время на подсчёт своих потерь. Это даст ребятам там, ниже, время на подготовку обороны. Те из врагов, кто выживет, запомнят перекрёсток у города Виомениль, как не самое гостеприимное для "янки" место. Быть может, у Стражей есть проблемы с орудиями, но со снарядами для них - никаких. Боеприпасы со складов вывезти в Новый Орлеан не успели, а значит его батарея может сейчас вести огонь хоть целую неделю подряд, если не больше.

- Всё в порядке, господин лейтенант? - озабоченно посмотрел на него Мерсеро.

- Как нельзя лучше, Мерсеро, - Готийё действительно был доволен, - У нас всё просто замечательно. Вы свободны, благодарю.

Лейтенант смотрел, как быстро и чётко его парни перезаряжают орудия. Это вам не какие-нибудь низовые конскрипты, это Стражи, они способны ещё и не на то!

- За Родину, огонь!

Он посмотрел на свою тень на траве и поднял взгляд к небу. Чёрт возьми, вот те чёрточки, это ведь точно не стая птиц!


...

- Перкинс, доложите, что внизу?

- Все цели уничтожены, сэр, - уверенно сообщил капитан Перкинс, - снаряды ещё детонируют, как вижу.

- "Все", это сколько конкретно, Перкинс? - подполковник Макинтайр был всегда педантичен.

- При подлёте я насчитал три орудия, сэр, - уверенно ответил капитан.

- Значит, вместе с теми четырьмя выходит всего семь? - усомнился подполковник, - А разведка сообщала, что здесь у них целый артполк. Мы ничего не пропустили по дороге? - сказал он с сомнением.

- Вряд ли, сэр, - возразил капитан, ещё раз взглянув из кабины "сорокопута" вниз, - Главные силы перна... луизианцев связаны войной с повстанцами Сан-Доминго на юге, очень похоже, что мы действительно уничтожили всё, что оставалось от этого заявленного полка.

- Тогда больше нам здесь точно нечего делать, - выдохнул Макинтайр и объявил по рации, - Внимание, "синие"! Говорит ваш командир! Задание выполнено, возвращаемся на базу! Повторяю, все возвращаемся на базу!

И, отключив связь, добавил, не обращаясь уже ни к кому конкретно:

- Ну и зачем нужно было сюда гонять всю эскадрилью целиком? Пары звеньев хватило бы с избытком.


...

Разрывы впереди по шоссе стихли. Капитан Флетчер приказал продолжить движение вперёд. Рядовой Френсис Дрейк (ну да, именно так его так его и назвали родители, ничего не найдя лучше, как подобрать к своей фамилии именно это имя) старательно держался одной рукой за винтовку, а второй за деревянное сиденье, чтобы от тряски не свалиться на дно кузова своего грузовика. Перед перекрёстком машина притормозила, а потом и вовсе остановилась, застопорив всю колонну. Все закрутили головами и привстали.

Грузовик дёрнулся, все, чертыхаясь, уселись обратно.

- Ну что, Приватир, теперь-то ты понял, что в этой жизни спешить некуда? - ухмыльнулся сидевший рядом с ним рядовой первого класса Маркус Грэхэм. В армию они с Френсисом записались одновременно, но в прошлом месяце тот уже успел получить на рукав своё "коромысло"67 и теперь всячески показывал своё превосходство над товарищем, впрочем, беззлобно.

- Надеюсь, в одну из этих воронок мы не свалимся, - ответил Френсис.

Естественно, как можно было назвать "рядового Френсиса Дрейка", кроме как "Приватиром"? Ему прозвище, впрочем, нравилось - от него веяло романтикой и закопанными кладами.

- Главное, - глубокомысленно поднял указательный палец Грэхэм, - чтобы такая дырка не образовалась на нашем месте. А то вот те, - он показал на развалины дома у дороги и взгромоздившийся на них перевёрнутый ржавый остов броневика "Рочестер", на котором в свою очередь дымились остатки какого-то самолёта, - спешили, спешили, и куда в конце приехали? Или ещё вот он, - показал он рукой вниз за борт... а нет, не "он", а, вроде, "она"... тьфу!

Дрейк выглянул и его тоже чуть не стошнило - на краю воронки лежала человеческая нога, на которую был натянут чёрный порванный в нескольких местах чулок.

- То ли дело мы, - вернулся в своё обычное состояние Грэхэм, - едем медленно, но верно, а по дороге ещё можем полюбоваться на бесплатный бурлеск, - он ещё раз показал в сторону ноги в чулке, - Комфорт и развлечения по первому классу!

- Что Вы хотите, сэр, - донеслось из кабины шофёра, - быстрее нельзя, а то нас из одной из этих ям вытягивать придётся. Ничего, проедем, я Вам говорю, сэр.

- Полковник Паттон мне голову за задержку снесёт, - вздохнул внизу капитан Флетчер, - Смотри, езжай осторожнее, а то останешься здесь вместе с этими, - показал он пальцем на гору из техники на развалинах, - время дорого, но голова дороже.

- Вы совершенно правы, сэр, - крикнул Грэхэм из кузова, - если спешить, то медленно, но верно!

Капитан безнадёжно махнул рукой и пошёл назад к своему "доджу", стоявшему на обочине. Грузовик Дрейка, трясясь всем корпусом, медленно пробирался вперёд между воронками.

Всё-таки дерьмовые в этой "пернатой" Луизиане дороги!

67 "Коромысло" ("rocker") - поточное название шеврона на рукаве рядового и сержантского состава Вооружённых Сил США.

Конец

Москва - Вроцлав - Варшава, февраль 2014 - август 2020 гг.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"