Аннотация: Некоторые неформальные размышления о судьбе рыцарского образа в европейской литературе.Опубликовано в журнале "Шалтай-Болтай" #3 за 2004
Вначале Человек поместил себя в Центр.
Мир стал АНТРОПОЦЕНТРИЧЕН. Все встало с ног на голову. Человек оказался там, где быть ему не положено - то есть на месте Бога. И тогда все изменилось.
Человек ограничил сам себя. Поставил себе в услужение автоматы, бездушные, но могу-щие взбунтоваться, и назвал это ПРОГРЕССОМ. Человек загнал себя в брюхо огромного спрута - Города. Оплел себя паутиной проводов, мумифицировался. Препарировал свое естество. И когда совершилась вивисекция души, самый чудовищный из экспериментов Фауста, человек стал пуст. Исчезла Фантазия. Исчезла Faeryland, Страна Волшебства. Исчезли зеленые солнца и двойные луны, единороги и эльфы.
Внутренний мир человека превратился в Мордор. В пустые, темные и склизкие коридо-ры, по которым крадутся Aliens - Чужие, незримые, быстрые и беспощадные. И человек бросился от них бежать.
Но было поздно.
Земля дрожала под копытами коней Всадников Апокалипсиса.
Умирание романтического рыцарского идеала началось давно - с того момента, как поя-вился ГУМАНИЗМ, появилась Vallis humanitatis , подозрительно схожая с Долиной Смертной Тени. Ланселот умер тогда, когда, по словам Фролло из "Notre-Dame de Paris" Гюго, то убило это, когда Рыцаря Круглого Стола отпихнули Ласарильо-с-Тормеса, Жиль Блас и Дон Жуан.
Гвиневера и Прекрасная Дама трубадуров прекратили свое существование, когда моло-дые, пышущие здоровьем девы и юноши собрались вместе во время чумы в загородной вилле, и темой их бесед стало взаимоотношение полов - со всеми вытекающими оттуда секрециями.
Дивная геометрия эльфийских построек, чудная география Never-Never Land"а Средневе-ковья рухнули во прах, когда перо Да Винчи начертало золотое сечение.
Доспехи и мечи заржавели и вмиг рассыпались, когда появился порох.
И тогда человек встал на место Бога.
Слабые попытки реанимировать умершего короля Артура закончились ничем - ибо архе-типом рыцарской культуры было умирание, увядание "средь чуждых снегов". Недаром эпохаль-ная книга Мэлори носит название "La Morte d"Arthur". Артур умер. Умерло Рыцарство. Умерли Medii Aevi.
И началось.
Посыпались блудливые историйки о похождениях ловких любовников, плутах, веселых вдовушках и статуях Командора. Потянулись приторной патокой "Erziehungsromane" со счастли-выми шаблонными родителями и как на подбор чистенькими клаусами и марихен.
Потом Жюль Верн стал швырять своих travellers во все возможные части света, утвер-ждая одно - прогресс. Взорвать, измерить, анатомировать.
И на все это с тоской в старческом взоре взирал Король Артур, Rex Quondam Rexque Futurus .
И так тянулось долго - нескончаемо долго. Литературная блевотина затопила земной шар. Впору было устраивать потоп, чтобы очистить грешную землю от этой заразы.
И когда-то Артур снова вернется. Ведь он Rex Futurus. Король грядущего. Над Камелотом духа снова взовьются стяги. Show must go on.
Рыцарь умирал постепенно.
Человек запутался в паутине WEB-сети, доминанта секса подавила amor coelestis , вытес-нила образ Прекрасной Дамы, заменив его искуственной кибер-моделью со стандартными properties 90-60-90. Вряд ли кто сможет повторить подвиг андерсеновской Русалочки, самопо-жертвование, достойное песни. Но оказавшись на перепутьях Гекаты, дрожа и оглядываясь, Че-ловек вдруг понял, что окружен со всех сторон. Впереди возвышался Склеп, где на троне из че-репов его ждала Смерть.
Ловушка сработала. Приманка из стандартов, биг-маков и электронной какофонии атро-фировала Крылья - и Человек этого не заметил. А когда попытался очнуться - понял, что оказал-ся во сне - чудовищном сне Великого Ктулху, дремлющего в глубинах моря. Сне, из которого нет выхода. И вокруг - только сочащиеся равнодушием замшелые стены.
Попытка к бегству.
Но она, наверное, запоздала. Слишком поздно открылись врата Middle-Earth, слишком поздно человек шагнул на росную траву. Рудименты былых крыльев трепыхнулись, но и толь-ко...
И виртуальные руки кибер-Лилит потянули обратно - в мир технологии, относительного спокойствия и... медленного угасания в дикой, безысходной и одинокой нирване.
Не стоит обнадеживаться - время песен прошло. Сместилась ценностная шкала. Про-изошла девальвация романтики - худшее, что могло случиться с человеком.
С тех пор мы окружены сонмом призраков, кровожадных оборотней и доппельгангеров, норовящих усыпить нас, а, усыпив, - прикончить, медленно и страшно.
Меч заржавел. Арфа разбилась.
Только во сне мы летаем вороном над полями предков и смахиваем крылом - вообра-жаемым крылом, которое давным-давно атрофировалось - пыль с раритетов рыцарства. Сухо копаемся в хрониках, изучаем списки королей, формально подсчитываем количество урожаев - и комментируем старые баллады, которые не нуждаются в комментариях. Мы отвергли Слово. Отвергнет ли Оно нас?
Все трансформировалось. Поединок чести стал заурядным рукоприкладством. Объясне-ние в любви - банальным коитусом. Благородство и самоотверженность - расчетом и размыш-лением типа: "cui bono? ". Поэзия превратилась в стерилизованное рифмоплетство, живопись - в бумагомарательство и плагиат. Человек стал игралищем бесов, "игрушкой стратосферы".
А Поэт стоит под хлопьями падающего снега и с тоской смотрит на проносящиеся мимо автомобили. Игра не стоит свеч. Даже если в авторемонтной мастерской они стоят недорого.
Попробуем проследить, как происходила "трагическая гибель романтического мужского идеала" . Не для того, чтобы возродить его - попытка уэстовской реанимации будет бесплодной - а для того, чтобы еще раз констатировать полную асфиксию и остановку сердца.
Итак...
В основе рыцарской культуры, несмотря на разные взгляды исследователей, лежит в конце концов христианский идеал. Можно до бесконечности спорить и доказывать, что истоки ее лежат в более ранних пластах истории, в язычестве, но факт останется фактом. Кухулин - не рыцарь, он - герой, богатырь, витязь. Но ни в коем случае не рыцарь. Беофвульф - да, "Пчелиный волк" - рыцарь, один из прототипов, живущий в христианском, или, вернее, хри-стианизованном мире.
Артуровский миф зиждется на кельтском фундаменте, фундаменте до-христианском и, в определенной степени, противном христианству. Но согласимся, что именно без христианской символики и смысла цикла как такового и не было бы. Не было бы Грааля - конечно, у валлий-цев и ирландцев был Волшебный Котел, - но quest рыцарей Камелота не был бы quest"ом, не был бы духовно зрелым испытанием. Это был бы бравурный поход за артефактом, банальный список препятствий и легко угадываемая концовка. И только в свете христианства он обрел ис-тинный смысл quest"а: необходимость выстрадать.
Хотя, конечно, не обошлось и без противоречий. Трогательный и всеми любимый сюжет о Тристане и Изольде в основе своей не-христианский - явный адюльтер. Однако, если вду-маться, и глубоко христианский: страдание - основной стержень истории.
Взаимоотношения Ланселота и первой леди Камелота тоже не целомудренны - никто не одобряет наставления рогов Артуру. Однако сопереживание относится именно к ним: к Гвине-вере и Лансу, а не к Артуру, которому, судя по роману, совсем нет дела до амуров его лучшего рыцаря и супруги.
И тем не менее - основа цикла глубоко христианская.
Страдают все: Ланселот, Гвиневера, Артур, Тристан, Изольда. Другой вопрос, выстрада-ли ли они что-либо. Финал плачевен: Стол разваливается, Артура увозят на Авалон, на страну опускается мрак, "век волчьей пурги". Утешительны лишь прогнозы: Артур вернется. Вот оно - миф о вечном возвращении. Идея второго Пришествия. Идея торжества Справедливости.
Рыцарь обязан совершить подвиг - и погибнуть.
После вмешательства в сверхъестественное возврата назад нет. Поэтому-то Фродо не может вернуться назад, в Шир. Он за гранью этого мира. Ему остается один путь - Серебристая гавань и дальше. Он потерян для нормального мира, но как раз это-то и нормально: после пере-житого жить по-прежнему невозможно. И, кроме того, герой должен исчезнуть, погибнуть для того, чтобы дать пример, чтобы появился новый, молодой герой, ориентированный на него. Важна традиция. Что-то кончается, что-то начинается.
Когда тамплиеров обвиняли в демонолатрии, содомии и, скромно от себя добавим, в жадности и посылали на костер, никто, почему-то, не вспомнил о том, что орден создавался как раз с ориентацией на истинного рыцаря, рыцаря христова, защитника христиан, Troens Ridder .
Важная параллель: рыцарь - монах. Два бойца: один - брани земной, другой - брани ду-ховной. Важен также и момент чистоты: как и монах, идеальный рыцарь блюдет чистоту, неда-ром Ланселот у Теренса Уайта так сокрушается о потере своей девственности, ведущей, по его мнению, к потере его сверхъестественной силы, недаром у Мэлори обыгрывается сюжет рыца-ря-pucelle , которого недалекие (а порой и со злым умыслом) дамуазели пытаются (более или менее успешно) соблазнить. Некоторые обвиняют Толкина в определенном инфантилизме, по-скольку в "Lord of the Rings" нет привычных описаний взаимоотношений двух полов. Коротень-кие эпизоды с Арагорном и Арвен и (на наш взгляд весьма важный) с Фарамиром и Эовин. Де-ло не в том, что J.R.R. не хотел описывать любви. Банальные амуры (да еще не дай Бог с не ме-нее банальными постельными сценами) привели бы к ослаблению сюжета, искажению смысла quest"а. Тому, что Фарамир и Эовин начинают тянуться друг к другу, предшествует страдание: оба выстрадали, прошли через "chrzest ognia" . И их разговор выглядит совсем не банально, типа "I love you - I love you too" . Это разговор двух бойцов, которые "шатаясь, об траву вытирали ме-чи". В них сквозит усталость.
Арвен и Арагорн тоже ведут себя неординарно: нет ни одной сцены любви. Намеки. И страдание.
Но главный герой, рыцарь духа, хоббит, один. Он, и по сути только он, совершает под-виг. И исчезает, по крайней мере, из этого, земного мира. Samwise, напротив, лишь спутник, quasi Санчо Панса и для него радости земной жизни еще не потеряны. Но он тоже задет - подвиг касается и его.
Основа - гибель рыцаря.
Уплывает Фродо. Уходит Томас Рифмач вслед за оленями. Умирает Артур. Умирает Лан-селот. Но вот парадокс. "- Истинно, - отвечал епископ, - я видел рядом с собою сэра Ланселота в окружении ангелов, и было их такое множество, что я никогда столько и людей не видывал. Они подняли сэра Ланселота к небесам, и врата небес распахнулись перед ним" .
Совершенно очевидно, что такого рыцаря, какого изображали романы (сперва - средне-вековые, достаточно честно и чисто, затем - вальтер-скоттовские, более слащаво, и наконец, - Толкин, пожалуй, идеально), конечно же, в действительности не было. По удачному выраже-нию М. Волошина, "из грабителя больших дорог/Меч создал рыцаря". Действительный облик рыцаря прекрасно реконструирован историками, это служилый человек, дружинник, гридь. Позднее, когда наконец стала налаживаться историческая обстановка в Европе, к периоду так называемого "развитого средневековья" образ Ritter"а-гридя начинает превращаться в толстомя-сого барона. Затем наступает Возрождение-Вырождение с его ядами, пантеизмом и оргиями. Беовульф превращается в расфуфыренного и совсем неубедительного Орландо. И только в Дон-Кихоте, этой пародии (?), он снова возродится. На смену рыцарю пришли воры и шлюхи, лов-качи и плуты всех мастей. Они плотно оккупировали умы читателей, предлагая на потребу пуб-лике мелкие и не совсем здоровые страстишки, "отключая" ее от мыслей о Высоком.
И когда Мордор XX века изблевал из своих недр иприт и гарь концлагерей, тогда только стали вздыматься в небо стяги Новых Беовульфов. Толкин вернул все на свои места.