Аннотация: У некоторых вполне получается писать христианскую фантастику. Почему бы не попробовать и мне? Посвящается Ю. М-ву, который ввел меня в свой мир и разрешил в нем немного погулять.
Он медленно поднял голову и попробовал открыть опухшие веки, чтобы увидеть хоть что-то. Вокруг была пустыня, он знал это. Чертова пустыня на сотни километров. Или - Божья?
Солнце было в зените, еще пара часов и - смерть. Это ясно. Да, путь к Господу не из легких. Он улыбнулся растрескавшимися губами, получилось страшно: словно на сером песке разверзлась яма. Голову ломило, но он встал.
Еще пара километров... метров... шагов... Чтоб не сразу, не так. Хоть чуть-чуть побороться...
Сколько Кадарк себя помнил, пустыня всегда была на Сивире. То есть, была как некая данность, вроде тех красных пустынь на Марсе или желтых - на мифической Земле.
Пустыня была прибежищем скорпионов и змей-гюрз, а еще по ней носили тучи песка буйные сивирианские ветра. Никто, разумеется, в пустыне не жил, разве по окраинам, прилегающим к населенной части - кочевники "внеэтнического типа". Попросту, бродяги.
Кадарк, - имечко ему удумали предки (земля им пухом), в честь героя Кадарка Витена, - никогда не думал о пустыне, времени не было. В школе - потому что география у них не читалась, как, впрочем, и в большинстве "низких" кварталов, в армии - потому что сам воевал в пустыне.
Больше всего Кадарк мечтал о голубой лагуне, - такие показывали в рекламных роликах турфирм: типа "Фальмагаут-Кассиопея: дивные лагуны, отдых для полноценных семей". В клипе красивые загорелые блондинки нагишом ныряли, с разбега, в голубые воды, а вдалеке проносились стаи дельфиноидов. "Не Земля, конечно", улыбаясь, говорила потом очаровательная блондинка с голубыми глазами, "но тут ТА-АК классно!.." Далее шли контактные телефоны, по которым можно было заказать рейс на Фальмагаут-Кассиопею. Ясно, что Кадарку никогда не светили ни лагуны, ни шикарные загорелые блондинки. Впрочем, он об этом тогда и не думал. Просто манящие картинки с голубой водой и джунглями на заднем плане пробуждали какой-то забытый рефлекс, рефлекс, несомненно, земного происхождения.
Пустыня же Кадарка не влекла. Никак и никогда. А потом, до пустыни ли, когда живешь в многомиллионном Новом Вавилоне? Латекс, пластик, бетон - тут уж не до пустыни.
Когда он снова открыл глаза, солнце садилось. Прямо перед лицом прошебуршал маленький варан, с гребешком на спинке. Стало холодать.
Сколько еще, Господи?
К Тебе долго идти, дольше, чем кажется.
Вроде у святого Феофора Марсианского он вычитал такие слова: "Любовь к человеку испытывается временем, а к Богу - пустыней". Наверное, Феофор - упокой Господь его душу! - не знал ничего о сивирианской пустыне. Впрочем, кто знает...
Пить.
Господи, я жажду.
Ты обещал дать воды, от которой не возжаждут вовек! Напои меня, Господи, я умираю от жажды...
Пить.
Он закрыл глаза.
Никто и не думал, что снова будет война.
То есть, были, конечно, отдельные типы, считавшие, что сближение с режимом Герзера не идет на пользу Сивиру, но большая часть сивириан считала, что последняя война - и в самом деле последняя.
Кадарк вообще не думал ни о политике, ни о войне.
Он окончил школу и влюбился.
Смирна была красавицей и не из их района. Ее папа работал в каком-то крутом НИИ, мама устраивала модные киберпостановки пьес богача-самоубийцы Сасаки Арэда. Арэда методично вспорол себе живот и, доползя до края небоскреба, сбросился вниз. Вспоротый живот и сорок пять этажей - таков путь в вечность. Зато после этого все читающие сивирианцы просто заторчали от его пьес. Мама Смирны не была исключением. Итак, папа денно и нощно был на секретных разработках, мама денно и нощно же - на кибер-репетициях. А Смирна, которой исполнилось девятнадцать, сидела одна-одинешенька в роскошной квартире на Третьей Императорской улице и, позевывая, просматривала все сто девять каналов сивирианского TV. Или рисовала.
И вот однажды она решила пойти и - прямо как в сказке - погулять. И вот, занесло ее на Улицу Роз! Надпись "Врата Вавилона" хитро подмигнула ей, и Смирна вошла. И встретила Кадарка.
Кадарк же попал к клуб чудом - вместе с Рефом, лопоухим соседом по площадке, они отлупили пару борзых трансвеститов, посмевших порочить имя Кадарка Витена и выпускников названной в его честь профгимназии. После того, как победа окончательно была закреплена разрядами парализатора, герои брезгливо обыскали их карманы и нашли две карточки в самый новомодный клуб Сивира - "Врата Вавилона". Это было как выпускной вечер. Второй, по счету. То, что один из трансвеститов умер через два часа после "вразумления", не приходя в сознание, а второй на всю жизнь остался "растением", разумеется, не волновало ни Кадарка, ни тем более Рефа.
Их ждали "Врата Вавилона".
Не будь у них билетов, охрана ни за что не пропустила бы "вшивцев". Бритые налысо головы выдавали жителей "низких кварталов". А такие на Улице Роз нечасто появлялись.
Голография и психоделическая музыка едва не свалили Кадарка с ног. Он таращился на шикарно костюмированных "синкретиков", приверженцев модных синкретических культов, на девушек с белыми волосами и голубой кожей (тоже очень модная и дорогостоящая операция), на стриптизерш-мутантов, вытворявших у столба такое, что не снилось Кадарку даже в самые жаркие сивирианские ночи.
И тут он увидел Смирну. А Смирна увидела его.
Дальше все было банально, но тогда он считал, что достиг предела счастья, что счастливее человек не бывает.
А через три месяца началась война.
Когда он предложил Смирне выйти за него замуж, - недели за две до повестки, - она удивительно легко согласилась. И - что самое странное - согласились ее родители. В мирное время Кадарк удивился и насторожился бы: не странное ли дело, девочка из "высокого" квартала выходит замуж за "вшивца"? А ведь они даже толком и не спали друг с другом. Так, не доведенные до конца шалости...
Потом, в боевых действиях, под ливнем свинца, Кадарк понял причину, а поняв - пожелал себе смерти. То, что она не ответила на его первое письмо, а потом и на остальные - их было много, подтверждало подозрения. Алукард, однополчанин, с жестокостью подтвердил диагноз.
- Тебя просто использовали, как "резинку", - проворчал он, затягиваясь "косяком", - Ещё не врубился? Ну, гляди, разъясняю по пальцам: папа с мамой из высших кругов, так? Так. Война, так? Так. Патриотические лозунги, братство, там, и прочее, так? Так. Ну, и чтоб не выделятся из толпы, быть со всеми, они и дали "добро". - И видя недоверие в глазах Кадарка, добавил: - Они уверены, что ты не вернешься. Ну, груз "000" и все такое. Безутешная юная вдовушка. Почет - раз. Льготы - два. Выгодные предложения - хоть жопой жри, три. Ты просто орудие, понял? Орудие там, - он неопределенно ткнул в сторону, - и орудие здесь. Привыкай. - Докурив сигарету с наркотиком, название которого почему-то не задерживалось в памяти, он поднялся. - Пошли, брат. Через полчаса - атака, надо выспаться.
Они засыпали под грохот зениток. А Кадарк желал себе не проснуться.
Здорово похолодало, солнце зашло окончательно. Наступила ночь. Его стало трясти, кто знает, не лихорадка ли? Ну что же, Господи, Ты позвал меня, а Сам не выходишь навстречу! Ну хоть полшага!
Черт с ней, с жаждой.
Как там сказано, у Феофора Марсианского? Был человек, хотевший, чтобы имя его было у всех на устах, чтобы был он в почете и любим женщинами. Он много и упорно работал, тратил силы и время, и вот - слава пришла к нему. Деньги и женщины устремились к нему, как бесконечный поток реки. И что же? Внезапно он бросил все и ушел в пустыню. Все называли его сумасшедшим, обезумевшим. Счастье свело его с ума, говорили они. А его позвал Господь.
Меня Ты тоже позвал, но только не от славы и женщин... Протяни мне руку, я почти мертв...
Боже мой, Боже мой... Не оставляй меня...
Как холодно...
Война, как и все войны на свете, закончилась заключением мира. Нагромоздив горы трупов и металла, обе стороны решили вопросы мирным путем: путем трехчасового совещания.
Кадарк не задумывался над этим. Он вообще старался не думать о войне, пока не приехал домой. К Смирне он даже не зашел, знал точно: повестка в суд по бракоразводному процессу ждет его там, в маленькой квартирке в "низком" районе.
И потянулись бесконечные дни запоя.
Он пил все, что пилось, глотал таблетки, курил "дурь" всех мастей и из разных частей Галактики. Одурял себя кибер-эрзацем счастья, по суткам не выходя из комы.
Как-то раз он снял шлюху, голубоглазую "блонди", как из рекламы голубой лагуны на далеком Фальмагауте. Когда все закончилось, лежа с ней рядом, он вдруг понял, что откуда-то знает ее.
- Мы знакомы? - Он пригляделся повнимательнее.
- Да, - как-то безжизненно ответила она.
Он протянул руку погладить ее волосы и понял, что это парик. Грубо сдернул его. Пробирочница. Белесые волосы. Глаза тоже - прикрыла линзами. Кадарк поморщился.
- Мы учились вместе, - так же безжизненно сказала она, мертво глядя в потолок. - Ты был в параллельном классе. Ты и твой лопоухий друг...
- Реф? Ты знаешь Рефа? - Кадарк сел на кровати.
- Знаю, - безвольно ответила она. - Он мой "кот".
- Кто? - Кадарк уставился на нее как на привидение. - Какой еще кот?
- Сутенер, - пояснила она. - Ты больше не будешь? Тогда я пойду. - Она поднялась, худая, как и все пробирочники, с белой-белой кожей, и стала одеваться.
- Подожди, - Кадарк слез с кровати.
- Ты хочешь еще?
- Нет. - Что-то нахлынуло на него, воспоминания. - Как... как тебя зовут, - прошептал он сдавленным голосом. К горлу подступили слезы.
- Сигма-Зета-098, - она обернулась, вялая и плоскогрудая, как подросток. - Ка... Кадарк, почему ты плачешь? Эй, что-то не так? Кадарк?
Он мотал головой, а слезы текли по щекам, собираясь на подбородке, попадая в рот и нос. И тут она сделала необычное: присела и прижала его голову к своей плоской груди. Как мать. И стала укачивать.
- Не плачь, Кадарк, не плачь, - повторяла Сигма-Зета-098, бледная пробирочница-шлюха. - Не плачь.
Тогда он зарыдал во весь голос.
Смирна коснулась его глаз пальчиками, полупрозрачными, точно у феи.
Кадарк улыбнулся.
- Я люблю тебя, -- прошептал он. Смирна улыбнулась в ответ, наклонилась ближе...
Это уже не Смирна. Сигма-Зета-098. Застенчиво улыбаясь, она целует его в уголок рта, невинно, совсем как девочка-подросток на первом свидании.
- Я всегда любила тебя, Кадарк. - Ее не закрытые контактными линзами глаза лучатся. - С самого первого класса. И знаешь...
Алукард. Нет больше Сигмы-Зеты-098, перед ним Алукард, в камуфляже. В голове его, обмотанной черным платком, аккуратная дырка от пули снайпера.
- Нас всех использовали, - с присвистом шепчет он. - Как "резинки", ха-ха. А меня, - глянь, Кадарк, - меня продырявили! А-ха-ха-ха...
Он открыл глаза. Песок. Солнце встает.
Я еще жив?
Господи, когда же?..
Как-то раз он заметил у нее на шее крест - деревянный простой крест.
- Ты "синкретик"? - лениво поинтересовался он. Раньше он не видел таких крестов.
Сигма-Зета-098 отрицательно покачала головой. И как-то загадочно улыбнулась. Кадарк сгреб ее в охапку, прижал к себе, зарылся в белесых волосах.
- Оберег? Талисман? - прогудел он ей в темя.
Она помотала головой.
- Тогда что? Зачем он тебе?
- Я... - она замялась. - Это личное... я... христианка...
- Что? - Кадарк оторвался от ее макушки. - Что это такое? Разве это не "синкретика"? Ну, вроде медитативной тантры, или психоастрала?
- Нет, не "синкретика". - В ее голосе послышалась жесткость, которой он раньше не слышал. - Я... это личное, оставь, ладно, Кадарк?
- Нет, погоди, - завелся он. - Мне интересно, что же это за штука такая. Не "синкретика", а что?
Сигма-Зета-098 молча слезла с кровати и, порывшись в сумочке, вернулась. Так же молча протянула ему книгу в черном переплете.
- Что это? - Кадарк видел настоящую книгу второй раз за всю свою жизнь.
- Почитай, - она насильно сунула ему книгу в руки и тотчас засобиралась.
- Постой, - Кадарк отложил книгу и взял ее за руку, чуть выше тонкого запястья. - Ты обиделась? Я... оскорбил твои... религиозные чувства, да? - И видя, что Сигма-Зета-098 молчит, добавил: - Прости. Пожалуйста, прости. Я не хотел.
Она повернула к нему лицо, мокрое от слез.
- Почитай, - прошептала она. С надеждой и горечью. - Пожалуйста, ради меня, почитай ее...
Левое веко опухло настолько, что глаз уже не открывался. Он с трудом поднялся. Голова кружилась, правый глаз превратился в грозившую вот-вот закрыться щелку.
Да, Господи, любовь к тебе проверяется пустыней, как говорил святой Феофор.
А что если...
Даже думать об этом не хочется.
Я дойду к Тебе, Господи.
Не ради себя. Хотя бы ради нее...
Когда это случилось, был обычный день, ничем не отличный от прочих, будних, нововавилонских дней.
И все же в воздухе стояла гроза.
Пробирочников никогда особо не любили, да и с чего, собственно, было их любить: искусственно рожденные, они составляли конкуренцию нормально рожденным, отбивали хлеб у людей, поскольку любому ясно, что пробирочник - не человек. То есть, внешне-то он, может, и похож на человека, но в действительности остается пробирочником. Зачатым в пробирке. Выношенным в инкубаторе. Правда, для пробирочников оставалась возможность вочеловечения, процесса нудного и хлопотного. Вочеловечение надо было заслужить. Тогда пробирочнику, который становился человеком полноценным человеком с полным набором прав, вживлялся электропаспорт и прочие человеческие привилегии. Впрочем, в последнее время Правительство принимало закон о сокращении вочеловечений до максимума: чернорабочие и пушечное мясо были нужнее, чем сознательные граждане. Меньше ответственности.
Но парадокс заключался в том, что пробирочники стремились отвоевать свое право на вочеловечение упорным и качественным трудом. И это, естественно, бесило людей. Нормальных людей.
До массовых столкновений дело не доходило, но отдельных пробирочников, заходивших в "человечьи" кварталы, забивали до смерти, - как правило, "штурмовики", банды человеческой молодежи, руководимые сверху средней руки политиканами. Как правило, это были отставные военные, не натешившиеся за свою жизнь командованием и решившие продолжить карьеру на гражданке.
В тот день "штурмовики" приняли - вернее, приняли за них, а они исполнили, - окончательное решение: искоренить проклятых недочеловеков, то есть пробирочников. На сей раз это не ограничилось митингами перед Дворцом Правительства Сивира. Толпа "штурмовиков" в серой униформе с сине-зелеными повязками на рукавах (символический цвет колыбели человечества) стройными шеренгами промаршировала в "пробирочный" район и мерно, жестоко и беспощадно устроила погром.
Когда Кадарк, услышавший об инциденте по радио в магазине, прибежал к дому, где снимала квартиру Сигма-Зета-098, бойня закончилась.
Охрана Правопорядка не усердствовала в задержании "штурмовиков", скорее её действия походили на прикрытие триумфального отступления погромщиков.
Район был усеян битым стеклом, искореженными машинами и трупами.
Кадарк не видел такого с последней войны. Он-то нагляделся на развороченные дома, разбросанные части тел, лужи крови, но так и не привык к этому.
Это снилось ему по ночам, и он надеялся в выпивке и объятиях Сигмы-Зеты-098 найти забвение, забыть это кошмар. И вот он пришел за ним. Снова.
Он звал ее, орал, срывая голосовые связки и чувствуя нутром, что случилось что-то ужасное. То, что добьет его окончательно, после предательства Смирны. Он полюбил Сигму-Зету-098. Полюбил, пожалуй, крепче Смирны. Потому что она любила его и... наверное, еще потому, что она дала ему прочитать ту книжку в черном переплете.
Потом, спустя несколько недель, он вернул ее и после молчаливой и страстной борьбы за счастье, лежа и покуривая "косяк" с галактической дрянью, он спросил ее.
- Ты впрямь веришь, что Иисус воскрес?
Сигма-Зета-098 подняла на него глаза и молча кивнула.
- Ты веришь, что Он... ну, как это... Бог? - Он задержал дыхание. Он снова молча кивнула. - Поэтому ты носишь крест? Как тот, на котором Его... - Она снова кивнула.
Спустя некоторое время она притронулась к его предплечью.
- А ты... Кадарк, ты поверил? - немая мольба маленькой девочки.
- Да, - солгал он. - Я... поверил...
Она облегченно вздохнула, и, поцеловав его плечо, прижалась к нему. И через несколько минут заснула.
Кадарк увидел знакомого пробирочника, кажется его звали Дэ-Эм, он работал на автозаправке. Кровь сочилась из его разбитого лба. Он шатался.
- Эй, ты не видел Сигму-Зету?.. - вопрос застрял в горле Кадарка. Дэ-Эм-149 задумчиво смотрел на него. Совершеннос покойный, видимо, всё ещё в шоковом состоянии.
- Они... они совсем обезумели... - пробормотал он. - Убивали всех... Просто топтали... Почти все под кайфом... Гипноз или что-то такое...
- Эй, - потряс его за плечи Кадарк. - Где Сигма...
- Все мертвы... - сухо сообщил пробирочник. - Они убили нас всех... За что? - Он уставился белесыми глазами на Кадарка. - За что, а? Сперва вырастили, а потом убили... - Он сел, вернее, плюхнулся на бордюр из латекса и схватился за голову. - Убили... всех... Занятно...
Кадарк побежал, вперед, туда, откуда пришел Дэ-Эм. Свернув за угол, остановился. Его вырвало. Трупы, много трупов. Битые стекла, расплющенные машины. Надписи на стенах, сделанные чем-то красным - то ли краской, то ли... "НЕ МЕШАЙТЕ ЛЮДЯМ ЖИТЬ!". "СМЕРТЬ ПРОБИРОЧНИКАМ!!". "ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ТУДА, ОТКУДА ВЫЛУПИЛИСЬ, УРОДЫ!".
Он нашел ее, вернее, то, что от нее осталось, не скоро. В конце квартала был тупик, высокий литой из какого-то сплава забор с колючей проволокой. А на заборе...
Кадарк сперва не понял, что это такое, подумал, что тряпки или манекен. И только подойдя ближе, понял, что случилось то, что добьет... вернее, добило его окончательно.
Они прикрутили ее за руки к забору колючей проволокой, а на голову тоже намотали "колючку": точь-в-точь, как фигурка Христа, вырезанная на ее деревянном крестике. На тонких, полудетских бледных бедрах Сигмы-Зеты-098 запеклась кровь. Кадарк сжал зубы так, что почувствовал, как хрустят, ломаясь, передние и рот наполняется кровью и осколками зубов. Он сделал к ней несколько шагов.
Только не закричать.
Она была прикручена к забору выше человеческого роста: "штурмовики" позабавились на славу. Кадарк с трудом нашел мусорный бак, залез на него. И только оказавшись рядом с ее бурым от крови и синяков лицом, понял, что она еще жива.
- Сигма! - прошептал, точнее, прошепелявил он, не обращая внимания на выплеснувшуюся на подбородок кровь с кусочками зубов. - Я... Сейчас сниму тебя.... Только не умирай...Сигма...
Он стал осторожно раскручивать колючую проволоку, обмотанную вокруг ее запястий, врезавшуюся почти до кости. Она что-то пробормотала.
- Что? - Кадарк поднял глаза, боясь, что она смотрит на него. Впрочем, на том месиве, которое представляло ее лицо, вряд ли можно было найти глаза.
Он снял ее через час, ободрав ладони. Положил на свою куртку, завернул. Она уже не шевелилась.
- Сигма-Зета, - шептал, как молился, Кадарк. - Только не умирай... Только...
- Ма... - раздалось то ли шипение, то ли свист. Он даже сначала не понял, что она пытается что-то сказать.
- Что? - Он прильнул к ее губам ухом. - Что, Сигма?
- Н...н...не Си... игма, - прошептала она, а грудь ее, маленькая, подростковая, почти не вздымалась. - Ма...р...фа...а... я... не...е... Си... гма... Я ... Марфа... как... сес... - дальше он не разобрал.
- Не умирай, - что он еще мог сказать? - Не оставляй меня, Сигма... Марфа! Я один. Если ты уйдешь, я сдохну. Все. Это предел... Не оставляй меня... я люблю тебя, Си... Марфа... пожалуйста...
- Ты... - какое-то движение на буром месиве лица. Она открыла глаза. - Ты не солгал мне... тогда? Про... то... что веришь...
- Нет, - он готов был говорить что угодно, только бы она не оставляла его. - Я...
- При...ми Его... Ка... Кадарк, - она силилась сказать еще что-то, но, видимо, отпущенные ей остатки сил давно израсходовались, за те часы висения на заборе, пока... пока она ждала его... Она не шевелилась.
Кадарк отупело потряс ее, бормоча какую-то чушь, но она не откликнулась. Он автоматически, как во время войны, на "зачистках", прощупал жилку на шее. Она не билась.
Сигма-Зета-098, или Марфа, - он уже точно не знал, кто, - была мертва.
Что-то мокрое шлепнулось Кадарку на нос, он удивленно поднял глаза. Сивирианское небо заволокло грязно-жёлтыми тучами и пошел дождь. Кадарк снова посмотрел на истерзанное тело Сигмы-Марфы, той, которая оживила его..., той, которую он полюбил...
Кадарк задрал голову и завыл.
Солнце опять принялось за свой истерзывающий труд. Он внутренне рассмеялся: казалось, оно просто в сговоре с пустыней, решилось извести его, а он не сдается.
- Думаешь, я не дойду к Нему? - спросил (или подумал) он у Солнца. Правый глаз почти заплыл. - Дойду, я дойду. Прими, Господи, меня, как принял ее... Ты ведь принял ее, правда? Да, я и не сомневаюсь... Ты вочеловечил ее, Господи, безо всяких процедур в Медицинском Центре и прочей шелухи... Она верила в Тебя... И... и я поверил...
Он споткнулся, упал. Песок обжег щеку, но он снова попробовал подняться. А когда понял, что не встанет, пополз, отталкиваясь локтями и коленями.
Что-то вокруг изменилось.
Пустыня исчезла.
Вот и все. Я сошел с ума. Или помер.
Неужели смерть именно такая?
Ну, где же ты, Господи?
Сигма-Зета-098... вернее, Марфа, стояла на коленях, рядом с ним. Красивая, в белом платье, она гладила его голову своими красивыми руками.
- Я... - прошептал он, но язык до того распух в гортани, что заполнил ее всю.
Я так и не сказал тебе, что люблю тебя, Марфа. Не успел. И еще, тогда я солгал тебе, что поверил в воскресение... Но ради тебя, теперь, я верю. Я прочитал ту книгу и еще некоторые... Феофора Марсианского... о том, что Бога ищут в пустыне. А теперь я умер и ты...
- Ты не умер, Кадарк, - голос ее такой приятный, что у Кадарка защемило сердце. - Ты жив. Но надо еще немного... чтобы найти Его.
Ты ведь не уйдешь больше, правда? Марфа, не уходи.
- Мне пора, Кадарк. - Белое платье шелестит, пахнет лилиями и розами. Откуда он знает это? Ведь он никогда не нюхал ни лилий, ни роз? Но... так прохладно... Марфа!
- Мы встретимся, Кадарк. Там... - голос ее затихает.
- Мар... - он рванулся... и открыл правый, почти заплывший глаз.
Возле самого лица сидел маленький прозрачный скорпион. Солнце палило.
Так я еще жив, Господи?
Вдали что-то замаячило. Вероятнее всего, мираж. Глюк, наподобие тех, что приходят, когда передозируешь эрзац счастья. Все.
Он обезвожен процентов на двадцать. Еще чуть-чуть, и - все. Мозг и гортань распухли. Лицо сожжено, левый глаз заплыл, правый - на подходе. И теперь - глюки.
Наверное, путь к Тебе нужно выстрадать, Господи! Как выстрадала его Сигма-Марфа. Как выстрадал Ты Сам, там, на кресте. Когда взывал: "Или, Или! Лама савахфани!". Не оставь меня, Боже...
Чьи-то ноги, прямо перед его лицом. Босые ноги.
Кадарк попробовал протянуть к ним руки, но хотя мозг и послал импульс, руки его не приняли. Даже не заплачешь от слабости: слезные железы пересохли.
Сильные руки подняли его.
Он почувствовал легкость во всем теле.
Все, я кончаюсь.
Что-то влажное полилось ему на темя. Галлюцинации. Преследуют даже до смерти. Он чуть было не расхохотался, но не смог.
- Крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа, - услышал он голос. Тихий, успокаивающий. Родной, что ли. Чем-то похожий на тон Сигмы-Марфы. Ласковый.
- Встань, раб Божий Феофор.
Лазарь! Иди вон!
Он медленно поднял голову.
Солнце садилось.
Оба глаза видели нормально. Лицо не жгло, только чесался лоб.
Он встал, пошатываясь.
И медленно, не спеша, пошел к келлии, глядя на нее с интересом и щемящим сердце чувством радости.