Аннотация: Из жизни старого сицилийского Дона (рассказ попал в лонг-лист премии "Писатель года-2017" и был опубликован в авторском сборнике)
Диск солнца, тускнея, постепенно клонился к западу и исчезал за горными хребтами, покрытыми низкорослыми деревьями и довольно густыми зарослями кустарника. За длинный день, от нестерпимого зноя, земля сильно накалилась, и всё вокруг напоминало огромную жаровню. Днём люди стремились скрыться от жары в домах или под широкими навесами, или просто сидели в тени раскидистых ветвей какого-нибудь могучего дерева. Все полевые работы были уже давно закончены, и жители окрестных деревень делали приготовления к вечерней трапезе. Женщины суетились на кухнях, готовя спагетти и натирая сыр моцарелла, а потом, заправляли всё это острым томатным соусом, ставили на стол большую миску со всевозможными салатами, пряностями. Мужчины же, придя с работ в поле или с охоты, рассаживались на лёгких плетёных стульях вокруг грубого деревянного стола, накрытого скатертью или вовсе без неё, и, живо обсуждая события прошедшего буднего дня, пили домашнего деревенского вина, которое они брали из бочек винного погреба. По мере того как солнце садилось, тени становились всё длиннее и длиннее. Всё вокруг просто кишело всевозможными насекомыми. Из травы раздавалось пощёлкивание, ожесточённое стрекотание многочисленных цикад, по - вечернему, изменив свой ритм и скорость, скрежетали задними лапками о шероховатые крылья кузнечики. Засев в густых кустах или перелетая с одного дерева на другое, убаюкивающее пели изящные ночные птички, и маленькие дети засыпали под их ласковые, убаюкивающие колыбельные. Уставшие матери, видя, что их дети уснули, тихо радовались. На темнеющем небосводе стали робко зажигаться первые звёзды. Красивые вечерние облака, напоминающие растрёпанные тёмно-сизые перья огромной неведомой птицы, были залиты багровой краской заката. Целый день не было ни малейшего колебания воздуха, теперь же, когда сгущались сумерки, ощущалось лёгкое дуновение ветерка со стороны моря. Это дуновение несло спасительную прохладу, морской воздух, а вместе с ним и свежесть. Над волнами, покрикивая, тревожно кружились чайки. Некоторые из них, приближаясь к воде, молниеносным движением хватали плывущую близко к поверхности воды рыбу и вновь взмывали к небу. В воздухе был разлит неповторимый аромат лимонов, апельсинов, хвои, цветов, к которому примешивался запах пряностей и готовящейся вкусной еды. Этот аромат сводил с ума, от него можно было опьянеть не хуже, чем от хорошего домашнего вина. Луна, которая совсем ещё недавно была тусклой, теперь приобретала всё более чёткие очертания и стояла высоко в небе. Солнце же почти совсем уже скрылось за горными хребтами, и выдавал его лишь багровый оттенок в облаках. День готовился сдаться приближающейся ночи, и последняя начинала вступать в свои права, окутывая Монтелепре сгущающимся сумраком, который стал быстро расползаться по извилистым и узким улочкам засыпающего города. Стали зажигаться первые огни в домах, и на свет от фонарных столбов слетались, маяча вокруг ламп, светлячки.
Если подниматься вверх по склону, идя по извилистой пыльной дороге и спотыкаясь о камни, можно увидеть на холме величественно возвышающееся палаццо, в каких по обыкновению жили в давние времена сицилийские бароны, герцоги, графы и принцы. Здание стояло в окружении оливковых, финиковых, лимонных деревьев, пышно разросшихся по периметру высокой каменной ограды, местами увитой плющом. Палаццо было в два этажа с просторными залами, высокими потолками, стены украшали огромные картины в золочёных массивных рамах, изображающие живописные сицилийские пейзажи, бытовые сцены, жатву в поле, пастухов, гнавших своих овец по буро-зелёным холмам. Вся мебель из добротного дерева, массивная и крепкая. В некоторых залах вполне можно было устраивать сцены бала, настолько они были огромными. Крыша была покрыта ярко-красной черепицей, какую можно было отыскать в любом уголке Сицилии. Палаццо состояло из основной, центральной части, и двух периферийных, идущих от центра вправо и влево. В центральной части было два просторных мощных балкона, которые снизу, с каждого края, поддерживали четверо могучих атлантов, сгорбленных под тяжестью давящего на них веса. Между двумя балконами, от земли до самой крыши разросся плющ, да так густо, что почти полностью скрывал шероховатую жёлтую стену здания. Палаццо занимало обширную площадь на земле, принадлежащей великому Дону Джанни Аттаджио, но, тем не менее, ещё оставалось много свободного места. Это пространство было занято большим огородом, за которым лично приглядывал сам Дон. Он любил, чтобы фруктов и овощей всегда было в изобилии. Дон самолично, каждое утро, когда ещё над землёй веяло оставшейся с ночи прохладой, и когда только-только начиналась заря, ходил между грядками, осматривая свои посадки. Весь огород был разделён ровно на две половины тропой, выложенной уплощёнными камнями, вдавленными в грунт. Тропа эта, проходя чрез весь двор, упираясь в широкие ступени палаццо, по обеим сторонам которых полулежали на страже, грозно оскалившись, белые каменные львы. Несмотря на их смирную осанку, казалось, что они могли в мгновение ока сорваться со своих мест и растерзать в клочья незваных гостей, которые осмелились без предупреждения проникнуть за высокую, поросшую местами мхом, ограду. Центральное место на широком дворе занимал круглый, выложенный белым камнем, фонтан. Днём он радовал бегающих по двору и играющих в салки внуков Дона, распространяя приятную прохладу и шумя искрящимися на солнце струями чистой прозрачной воды. К ночи фонтан прекращал действовать, и в его безмолвной воде, как в зеркале, отражались рассыпанные по небу звёзды и круглая луна.
На одном из балконов величественного палаццо, на плетёном стуле сидел сам хозяин, Дон Аттаджио. Это был человек в почтенном возрасте с усами и дымчато-седыми волосами, выбивающимися из-под лёгкой фетровой шляпы кремового цвета. Он был одет в белоснежную рубаху с засученными по самый локоть рукавами, обнажающими загорелые, покрытые пушком волос, грубые руки простого крестьянина, ведущего когда-то большое хозяйство и не один год работавшего на каменоломнях под открытым небом. На загорелой шее - тёмно-коричневый галстук. Брюки с серыми подтяжками, собрались складками под выпирающим животом. На ногах - начищенные до блеска башмаки. Взгляд Дона из-под нависших чёрных бровей, в котором читалась усталость, грусть, какая-то печаль по навсегда ушедшей молодости, был устремлён вдаль. Туда, где виднелись глыбы гор, где была виноградная и лимонная роща, за которой располагалась, почти скрытая листвой деревьев, маленькая старая часовенка, вокруг которой полукругом лежало кладбище. В одной части его была установлена статуя Девы Марии, смиренно склонившей голову и молитвенно сложившей ладони рук перед грудью. Дон смотрел на руины древнего античного храма, что когда-то в былом величии и красоте высился почти на самом краю каменистого обрыва. Смотрел и на морские волны, по которым временами проходили парусные лодки, баржи и большие пароходы с толстыми, чадящими густым клубистым дымом, трубами. Проходящие мимо пароходы издавали протяжные тоскливые гудки, которые разносились далеко по окрестностям и, замирая, терялись среди гротов, лагун и ущелий. Помимо грусти и печали, помимо жизненной усталости, во взгляде этого пожилого человека всё ещё горел огонёк былого могущества, власти и величия.
Хозяин палаццо протянул руку и, взяв гранёный стакан с небольшого столика, отпил пару глотков домашнего вина. Дон отдыхал после плотного вкусного ужина, от которого у него на галстуке и брюках остались сальные пятна томатного соуса. Вся его родня разъехалась, оставив Дона со слугами и несколькими охранниками, прохаживающимися возле массивных железных ворот с лупарами наперевес, и ещё - наедине со своими чувствами, переживаниями, терзаниями. До притуплённого старостью слуха Дона, конечно, не доносилась вся широкая гамма звуков: перекличка птиц, стрёкот насекомых, лай собак, чья-то игра на мандолине, таинственный шелест листьев на ветках лимонных деревьев, шуршание пальм, росших под самым балконом, пронзительные крики парящих над морем чаек, лай собак, визг несущихся по улице ребятишек, позвякивание велосипедных гудков, сигналы автобусов и машин. Всё его сознание поглощали раздумья.
Август 1945 года был на исходе. Совсем недавно окончилась война с Гитлером. Чернорубашечники во главе с Бенито Муссолини были изгнаны с Сицилии. Дуче был повешен на всеобщее обозрение в Милане, на площади Лорето. Жизнь стала медленно входить в своё прежнее русло. Великий Дон думал о том, какой путь жизни он избрал для себя сам. Мог ли он поступить как-то иначе? Как бы тогда выстроилась его жизнь и жизнь всей его семьи? Один единственный день решил всю его дальнейшую судьбу раз и навсегда.
Много лет назад отец Джанни Аттаджио перешёл дорогу одному из сицилийских боссов мафии. В скором времени его изрешечённый пулями труп был обнаружен местными пастухами в одной из придорожных канав. Двое мальчишек - Джанни и его брат Сальваторе пустились в бега, спасая свою жизнь. Их двоих спрятал у себя один крупный землевладелец по фамилии Вилласка, имевший некоторые связи в мафии. Был он знаком и с тем человеком, что охотился на мальчиков. Но Виласска не выдал их не под каким предлогом. Это было рискованно. Ребята, можно сказать, выросли у него. А потом их на попечение взял один из друзей землевладельца, уважаемый мафиозо Рино Пацциано. Он контролировал профсоюзы, занимался виноделием. Джанни и Салли остались у него. Сначала они выполняли небольшие поручения, а через некоторое время стали принимать участие в тайных заговорах и интригах, от которых кровь в жилах стыла. Затем началось стремительное продвижение по карьерной лестнице, к вершинам власти. Через некоторое время пал хладным трупом тот человек, что посмел поднять руку на отца ребят, которые стали взрослыми мужчинами. Око за око, кровь за кровь. Кровная месть, всегда имевшая место на Сицилии, на этом прекрасном острове, на который легла страшная тень мафии. Красивая природа, живописные пейзажи Сицилии, исторически ценная древняя архитектура - это только одна сторона медали, другая же сторона - быстро растущая, точно раковая опухоль, мафия, раскинувшая свои кровавые сети далеко за пределы острова. Мужчины на острове истребляли друг друга в бесконечных вендеттах. И так из поколения в поколение. Infamita, то есть позор Сицилии.
И двое молодых парней, одному из которых самой судьбой было предписано стать в будущем великим Доном, были как будто втянуты в глубокий омут. В омут, из которого нельзя выбраться, откуда нет дороги назад. Джанни мужал и знал, на что он шёл. Из когда-то тихого, послушного во всего мальчугана он превратился во властного, осторожного, расчётливого и холоднокровного человека, решавшего, кому жить на свете, а кому нет, словно он был зрителем Колизея, который наблюдал за битвой гладиаторов на круглой арене. Его походка стала уверенной, взгляд - твёрдым, а слух - чутким. Он научился разбираться в людях, у него появилось какое-то особое чутью, которого раньше у него никогда не было. И, будучи уже в достаточно зрелом возрасте Доном, он создал свою собственную организацию, свою теневую империю с совершенно чёткой иерархией распределения обязанностей. В эту организацию постоянно вливались всё новые и новые люди, многие из которых были из простых деревенских семей. Дон Джанни Аттаджио продумывал все свои действия на много шагов вперёд и знал, как лучше поступить в той или иной ситуации. Помогал ему в этом его consigliore или советник - правая рука главы всей организации. На этого человека всегда можно было положиться, и Дон всецело доверял ему. Он даже доверял ему жизни своих близких и любимых людей - жены и детей. Со временем организация Аттаджио расширялась, крепла, обрастая новыми связями и знакомствами. В число знакомых Дона входили известные люди: политики, сенаторы, губернаторы, крупные землевладельцы, банкиры, военные и многие другие. И, конечно же, не могли обойти стороной столь значительную личность представители других мафиозных синдикатов. Родной брат Дона Аттаджио Сальваторе тоже стал важным человеком, в чьих руках были сосредоточены многие профсоюзы Сицилии. Но всё же Салли был в тени своего кровного родственника, и у него стала назревать мания величия. Он хотел стать выше, могущественнее, богаче своего брата. Дона Аттаджио это стало сильно раздражать, выводить из себя. У него появилось чувство сильной неприязни к своему брату. Вскоре он прекратил всякие отношения с Сальваторе. Дон отдаёт страшный приказ - убить своего брата. Убить человека, с которым он вместе рос, вместе играл, в жилах которого текла та же кровь, что и у него самого. Убить родного сына своей матери. Потом мучительная смерть от рака его матери. Полтора года он не появлялся в свете и лишь иногда отдавал распоряжения своим людям.
На него самого неоднократно совершались дерзкие покушения, и жизнь его висела на волоске. Старушка-смерть стремилась прибрать его к рукам, туда, где царил мрак и безмолвие, но Дон боролся и выкарабкивался из, казалось бы, совсем безнадёжных ситуаций. Однажды, когда Дон Аттаджио со всей своей большой семьёй и приближёнными провожал в последний путь одного из своих близких школьных друзей, на него было совершено покушение. Убийца, прорвавшись через толпу и охрану, приблизился к Дону на расстояние нескольких метров и открыл огонь из короткоствольного револьвера. Опустошив весь барабан, киллер нанёс смертельные раны Дону Аттаджио и ранил нескольких человек из его окружения, прежде чем сам был уложен на месте. Дон чудом выжил, а хирурги извлекли из него три пули, одна из которых прошла в непосредственной близости от сердца. Именно после этого покушения за Доном закрепилось прозвище "Удачливый Джанни". Потом последовал период затишья, в течение которого Дон расквитался со своими недоброжелателями и значительно укрепил свои позиции на широкой арене преступного мира. Стремительно стало развиваться виноделие, торговля оливковым маслом, фруктами, росло количество подконтрольных Аттаджио профсоюзов. Кроме того, Дон вкладывал капитал в недвижимость по всему острову, а также поставлял молодых людей из Монтелепре в Соединённые штаты некоторым "уважаемым" там людям, его землякам, с которыми он имел надёжные деловые, да и дружеские связи.
Это было время расцвета семейства Аттаджио, пик которого пришёлся на то время, когда в Германии к власти пришли нацисты. Однако враги Дона не спали, а готовили очередной заговор.
В один прекрасный день, после празднования фиесты, произошла трагедия, оставившая в сердце Дона Аттаджио неизгладимый след. Когда он был на празднике со всей своей семьёй, на него было совершено покушение, в ходе которого он был ранен, а его жена убита. И произошло это прямо посреди городской площади в Монтелепре, когда все жители городка праздновали и пускали фейерверки. В памяти дона Аттаджио навсегда запечатлелась эта чёткая трагическая картина: он сам, раненый в плечо и бедро, склонился над бездыханным, но ещё тёплым телом жены, осыпая её лицо поцелуями. Убийца, воспользовавшись толпой и паникой, успел ускользнуть. Но вот только от самого Дона он ускользнуть не сумел. Только-только оправившись от потрясшего его до глубины души горя, Джанни Аттаджио стал действовать жёстко и расчётливо. В первую очередь он разыскал убийцу, осмелившегося стрелять в него при всех во время праздника, а затем, по ниточке осведомителей добрался до своего недоброжелателя, прячущегося в крепости, и передал ему пламенный привет в самом прямом смысле. Дела Дона Аттаджио по-прежнему шли без особых перебоев, но здоровье его после смерти жены и последнего ранения значительно подорвалось. Он перенёс несколько инсультов и инфаркт, у него начались проблемы с желудком, развился диабет. Его замучила бессонница, которая как снежный ком нарастала после смерти брата, стали терзать кошмары по ночам. Дон ворочался на перинах, произнося как в бреду, имя своего брата, а потом просыпался посреди ночи в холодном поту, когда большая сицилийская луна бросала свой свет в щель между шторами в спальне. Навязчивые мысли не давали покоя, и ему казалось, что за ним всё время кто-то следит. Дон даже подозревал в этом своих слуг, которые служили ему много лет. Именно потому он частенько плотно запирал двери, а вечером и ставни, усиливал охрану. Ему думалось, что кто-нибудь из прислуги подсыпал яда в его бокал с вином или отравил пищу. По этой причине он стал мало есть, зато алкоголь у него занял первое место - Дон предпочитал домашнее вино из кувшина или граппу. Всё это конечно медленно, но верно, подтачивало здоровье Дона Джанни Аттаджио. Когда грянула Вторая Мировая война, семья Аттаджио пребывала в достатке. Почти весь мир был ввязан в кровопролитную, иступлённую борьбу, на полях сражений десятками тысяч погибали солдаты самых разных национальностей, а в империи Аттаджио в это время царил порядок и, хоть довольно хрупкий, но мир.
Всю свою жизнь Дон стремился благоустроить свою семью, защитить от несправедливостей жизни и делал для этого всё, что мог. Но теперь он отошёл от дел и лишь изредка давал советы и наставления. Бразды правления империей он собирался передать своему старшему сыну Энрико. Двое других его детей - Паоло и Оливия - получали хорошее образование в Калифорнии.
И вот Дон Джанни Аттаджио сидел на балконе палаццо и думал о прожитой им жизни, о взлётах и падениях, о трагедиях своей семьи, которые навсегда запечатлелись в его памяти и в сердце... Теперь, когда он вспоминал о своём брате и жене, по грубым обветренным щекам его текли слёзы, сердце его переполнялось самыми разными чувствами. Никто не видел, не считая ночных птиц, как великий Дон плачет. Он делал это тихо, почти беззвучно, но в глубине его души, в его мыслях, чувствах, бушевала настоящая буря, и, если бы эта буря вырвалась из души Дона на свободу, деревья вокруг кренились бы к самой земле, а с крыш домов срывало бы черепицу.
И тут Дон Аттаджио ощутил такую дикую боль в области грудной клетки, что он крепко стиснул зубы и сжал кулаки так, что послышался хруст суставов. Было такое ощущение, будто в грудь ему вдруг вонзили острейшую тонкую иглу, которая вошла в самый центр трепещущего сердца. Граненый стакан с недопитым вином звякнул об пол балкона, разлетевшись вдребезги. По полу стала растекаться тёмная лужица вина. Лицо Дона исказилось, сделавшись сначала бледным как полотно, а потом посерело. Одна из рук судорожно смяла скатерть на столе, и Дон выгнулся на плетёном стуле. Сознание помутилось, перед глазами поплыла мутная пелена, и всё вокруг стало иметь расплывчатые очертания. Жизнь покидала Дона и покидала стремительно, не оставляя на этот раз никаких надежд. Наконец, руки его безвольно свисли с подлокотников стула, голова низко упала на грудь, и всё тело обмякло. Так не стало великого Дона Джанни Аттаджио.
А на ночном небе игриво помигивали многочисленные звёзды, полная луна, большая и круглая, бросала на всё вокруг свой спокойный серебристый свет. Море было безмятежно и невероятно красиво. Слышался тихий плеск воды о прибрежные камни, и едва заметный шелест листьев на ветках деревьев, свидетельствующий о легком дуновении ветерка. Монтелепре, наконец, погрузился в глубокий сон.