Я - пушан. И все предки мои пушаны уже несколько миллионов лет. Мы один из самых старейших народов на Земле, ибо эволюция наша происходила примерно во времена трилобитов. Хотя есть версия, что вовсе мы не эволюционировали, а просто возникли благодаря Создателю сразу такими вот совершенными, как мы есть.
Правда, во времена динозавров у нас имелись, можно сказать, дальние родственники. Но они отстояли от нас гораздо дальше, чем неандертальцы от кроманьонцев, а те - от свирепых четырехметровых обезьян.
Наших жутких родственничков биологи возможно назвали бы древнейшими насекомыми, но устройство их было сложнее и отличалось наличием развитой нервной системы. С огромными глазами, длинными ногами и крыльями сильные твари, способные плести паутины, сообща охотились и кормились - этим они напоминали нам нас. Они обладали зачатками коллективного разума - к счастью лишь зачатками, а вот мы уже тогда умели вовсю объединять свои интеллекты. Тех родственников мы не боялись лишь потому, что были слишком мелки для их зубов и сетей - они не замечали нас. Переплетая свои серебристые плётки, они ловили археоптериксов и зазевавшихся птеродактилей, оставляя от своего обеда лишь немного чешуек. Ну, потом наступило много всего новенького - великое оледенение надвинулось, метеоритище грохнулся, появились новые растения, которые диплодокам оказались не по вкусу и таили в себе яд диоксин - в общем, как говорится, целый комплекс причин положил конец эпохе динозавров, а с ними ушли и наши дальние родственники. Последних из древних гигантов и неповоротливых тварей перебили бесхвостые двуноги, которые стали проявлять подозрительную активность.
Понаблюдав за двуногами несколько тысячелетий, мы решили не попадаться им на глаза.
Мы видели, как они сражались с пещерными медведями за пещеры и в конце концов победили их. Тогда мы удвоили осторожность, поняв, что лучше не показывать бесхвостым двуногам свои дома и укрытия. Вскоре двуноги перебили мамонтовые стада, и жалкие остатки старожилов юрского периода - всех, кроме броненосцев, варанов, пингвинов и нескольких видов. Двуноги явно стремились к лидерству.
Кое-чем эти недоумки все-таки походили на нас - двуноги стремились жить коллективом, но у них это получалось гораздо хуже, чем у тех наших насекоморептилеобразных вымерших родственничков, и гораздо хуже, чем у пчел, термитов и даже каких-нибудь туповатых волков.
У двуногов шло постоянное сопротивление коллективному мышлению, и на этой почве они нервничали и ссорились по страшной силе. Они понимали, что выжить могут, лишь объединившись, но мысль о единении была им настолько противна, что они испытывали дикие стрессы, непрерывно дрались и уничтожали друг друга. Парадокс природы заключался в том, что для размножения двуногам нужно было спариваться, то есть объединяться в пары, и это вызывало новую вспышку отвращения у этих крайних индивидуалов - подсознательно глубоко ненавидя свой процесс размножения, двуноги извращались и унижали друг друга, но при этом все равно плодились с потрясающей скоростью, то есть еще активнее, чем дрались.
В результате пульсирующих и судорожных усилий сохранить индивидуальность они-таки завладели большинством площадей планеты, и ныне нам приходится предпринимать все больше усилий, чтобы прятаться. Впрочем, в этом мы видим своеобразный азарт. Ведь двуноги считают себя великими умниками, и тем более забавно, что они не могут нас обнаружить.
Наших не так то просто поймать - они малы и увертливы. Но если кто-то все же попадается, мы делаем всё возможное, чтобы вызволить его, и чтобы память об этом событии не разошлась кругами звуковой, печатной или виртуальной информации.
Если бы двуноги изловили нас и принялись изучать, они бы пришли в затруднение, кем нас назвать - животными, насекомыми, грибами, растениями, птицами или амфибиями - мы ни то, ни другое, ни пятое-десятое. Мы - пушаны. Мы питаемся нектаром, дрозофилами, некоторыми видами плесени, мхами, растениями. Мы можем охотиться коллективно, ловя в сети саранчу, и умеем пользоваться атмосферным электричеством, как люди пользуются огнем. Греться вокруг шаровой молнии - это очень уютное домашнее занятие, а наблюдать за ее светящимися нитями, тихонько медитируя и напевая хором старинную песню - что может быть прекраснее?
Многое - например постройки, мы делаем в коллективе. Сцепляясь между собой, и объединяя и физические и мысленные усилия.
И перемещаемся мы чаще всего коллективом. Если двуноги видят одного из нас, им кажется, что летит крупная пушинка или перо птицы. Но если летит много пушинок в одном направлении, это может вызвать подозрение. К тому же по отдельности мы слишком слабы, и нам приходится делать слишком долгие галсы, под острым углом к нужному направлению, чтобы плыть по воздушному океану против ветра. Вот мы и создаем живописные группы, чаще всего имитируя птиц, чтобы издалека казалось, будто летит ястреб, аист или голубь. Когда двуноги стали создавать летательные аппараты, нам стало интересно копировать их очертания, поэтому иногда группа наших очень похожа на самолет или метеорологический зонд, или на воздушный шар. А порой мы занимаемся импровизацией, надеясь, что двуноги примут нас за пришельцев из космоса.
Двуноги очень агрессивны и постоянно боятся, что кто-нибудь пометит их территорию и постарается захватить её. Опасаясь этого, они стремятся пометить планету сами, причём как можно лучше, и загрязняют её почём зря. Метят они так же космос, Марс, а особенно Луну. Посылают метки вдаль - наудачу. Даже на те далекие планеты, где высокие температуры не оставляют и следа от их притязаний.
За миллиарды лет природа не создавала более любопытных и назойливых существ.
Возможно, мы бы давно избавились от них, занявшись дрессировкой вирусов какого-нибудь птичьего гриппа, но мы считаем такие вещи ниже своего достоинства. Мы необыкновенно талантливы. Но проявляем мы свой ум и таланты тогда, когда объединяем интеллекты.
Например, сам по себе я могу считать лишь до семи, да и не имею к вычислениям никакой тяги. Когда я летаю сам по себе, я просто наслаждаюсь блаженством полета, запахами вокруг, уютом, музыкой ветра, и кроткими, крохотными думками, словно я в полусне. А когда я подключаюсь к нашим, то у меня появляются новые воспоминания - большинство их я знал, просто забыл... У меня появляются новые яркие мысли и страсть к научным изысканиям, к открытиям - а главное, я чувствую огромную нежность к своим сородичам, и мне весело и интересно общаться с ними. Мне жаль двуногов, что у них нет таких чувств. Кое-что похожее у них правда есть. Они называют это любовью, хотя их любовь часто бывает эгоистичной. Но если бы у них этого совсем не было - то есть не было бы любви - мы бы забыли этику и разделась бы с ними. Так они нам порой мешают...! Но ради их способности любить мы решили не трогать двуногов.
Хотя с ними нам приходится все время быть начеку. Если для нас, мирно плывущих своим коллективом, возникает опасность, мы быстро рассредотачиваемся, и уходим по одиночке, стараясь казаться обычными перьями, пушинками либо опавшими листьями. Это бывает весьма рискованным делом. Однажды, уходя так, я немного повредил крыло-парус об антенну и, снижаясь, упал прямо в ладони высокой двуноге - длинноволосой и весьма симпатичной - я хочу сказать, что у нее оказалась добрая теплая аура. На ее ладони было тепло и приятно, и я стал наскоро проводить регенерацию поврежденных клеток, слушая ее прелестный низкий голос - я немного интересовался фонетикой двуног, выучив несколько десятков языков. Конечно, вспоминал я эти языки в полном объёме лишь находясь в коллективе, когда потенциал моего интеллекта неимоверно возраста. Но и в одиночном состоянии я помнил некоторые ключевые слова и разбирался в мелодиях двуножьих песен.
Между тем, телепатический сигнал о моем бедствии был уже принят несколькими пушанами, находящимися неподалеку, и они подгребали ко мне, пока я приходил в себя и слушал:
- Какое удивительное пёрышко, упругое и пушистое! - говорила двунога. - Потрясающе - у него есть крохотная головка с блестящими глазками и красивым хохолком! Светящиеся прожилки похожи на кровеносную систему... Но до чего же дивная, прелестная форма у этой пти...кузне... у...у этого существа! Хочется погладить его - однако я боюсь, оно наверно хрупкое. О, оно смотрит! - теперь я точно уверена - оно непростое и что-то понимает!
"Что-то понимает!" - Вы только послушайте! Да я понимал абсолютно или почти абсолютно все! И, признаюсь, многочисленные комплименты не оставили меня равнодушным. Но закон есть закон. Подлетев, наши составили круг и замигали перед глазами двуноги. Сперва она очень поразилась, а потом погрузилась в легкий сон - небольшой гипнотический сеанс, после которого память о событиях последних двадцати минут переносится в область сновидений.
Мы научились этому приему еще тогда, когда двуноги ходили в шкурах и носили амулеты из зубов саблезубых тигров. Первобытные они были гораздо менее доверчивы и внушаемы, и могли остановить взглядом дикого пса, но даже с ними мы справлялись, ибо мы знали из каких древних болот выплыло их подсознание, и видели насквозь их хитрости и их безумие.
Но какие красивые глаза у ЭТОЙ! Мы, пушаны, легко привязываемся к тем, кто проявил к нам сочувствие. Видя, что я интересуюсь личностными характеристиками моей спасительницы, старейшины назначили меня наблюдателем - весьма почётная профессия. С тех пор я часто следил за моей двуногой и ее друзьями. Не всегда их поведение мне нравилось, но я помнил, какая ласковая добрая ладонь у моей двуноги и прощал ей её грубоватость и примитивность.
Но вот однажды моя двунога вознамерилась искать приключений и отправилась с несколькими своими знакомыми на неуклюжем паруснике, который они называли ял - в небольшое путешествие. Надо заметить, двуноги довольно уверенно обращались со своим старым скрипучим суденышком. Они поставили палатки на острове, жгли костёр, веселились и пели песни под струнные инструменты. Но на обратном пути им очень не повезло с погодой. Шторм и ветер не давали морякам взять правильный курс.
А потом случилось то, что я успел увидеть за семь минут раньше - увидеть и телепатировать своим - сломалась и рухнула в воду главная мачта! Рухнув, она повисла на вантах, ял развернуло, парус надулся над водой и стал кренить судно, так что оно вот-вот могло начать черпать воду! Парус на другой, неупавшей мачте, трепыхался беспорядочно еще больше раскачивая ял. Брызги окутывали двуногов, а они тем временем старались избежать кораблекрушения. Одни сдирали парус, другие вырвали мачту и стали поднимать ее из воды...в конце концов, свернув парус главной мачты, им удалось положить её поперек судна. Парус на другой мачте они тоже свернули - тогда ял перестало бросать в разные стороны. И все это время наши - те, кто успел откликнуться на мой зов, сплетясь телами, стояли в несколько рядов между бортом яла и разъяренной волной. Двуноги не заметили нас, приняв наш строй за облако пены - им было не до того, чтобы вглядываться.
Те же их нас, кто был чуть дальше от места катастрофы, нашли ближайший к пострадавшему паруснику корабль - тоже небольшой парусник - швербот, и носясь перед глазами команды и пассажиров, смогли переместить внимание их к дальней точке - качающемуся на волнах и борющемуся со стихией ялу. Благодаря нашим усилиям швербот очень скоро под всеми парусами направился к пострадавшим. Мы видели, как после нескольких неудачными попыток, и один раз даже неуклюже столкнувшись бортами - тут мы испугались нового несчастья! - двуноги смогли забросить канат с яла на швербот, и вскоре пошли на буксире. Швербот легко вел ял, поднявший свой оставшийся малый парус, против течения. Ветер слегка приутих, двуноги радостно шутили и смеялись, мигом позабыв свои злоключения. Погода начала налаживаться, и вскоре мореплаватели миновали участок, где было наиболее сильное встречное течение, а еще через час вошли в бухту. Тут швербот отцепил ял - я понял, что моя подруга и ее друзья решили теперь пойти на веслах и оставшемся парусе.
Тем временем и мы - пушаны - успели обсушится и отдохнуть. И мы решили повеселиться! Мы сгруппировались, построив парусник, похожий на забавные парусники двуногов, и легко заскользили по морской глади. Те, у кого оперенье слишком промокало, менялись с другими, чтобы обсохнуть, а другие, промокнув - со следующими, и так весело мы скользили вдаль и наигрывали тихую музычку, а если кто-то из двуногов видел нас сквозь сумрак наступающего вечера, то он начинал гадать что это - настоящая бригантина - белоснежно-рыжевато-коричневая, пестрая и необыкновенная, кажущаяся в сумраке бело-сиреневой и сотканной из туманов - или же это просто виденье, просто мечта - и не в силах разрешить эту загадку так и оставался в недоумении и с надеждой на чудо в сердце.