Аннотация: Я кутаюсь от ветра в платок цвета уже опавших листьев. И снежные тучи толпятся над головой, теряя отдельные легкие снежинки...
Рамы
Дочь идет впереди меня широкими шагами, одетая casual. Я не успеваю за ней и прошу ее не убегать, хотя мне всегда казалось, что я хожу быстро. Ветер разматывает мой пестрый шарф цвета опавших листьев, замотанный поверх черного, короткого пальто. Светлое небо роняет снежинки , задумчиво залетающие вместе с обрывками ветра на язык эскалатора, медленно ползущего вместе с нами и зимой в подземную пасть метро. Я не была в метро почти полгода, а может и больше...Помню, тогда было тепло.
- На сколько билет будем брать, на 5 баксов или на 6?
-Давай на 6, а то, вдруг не хватит - придется доплачивать, время терять на выходе. Мы ж и так опаздываем.
Мы покупаем в автомате билеты, я плачу кредиткой, получаю чек и мы спешим в полумрак метро, подгоняемые в спину холодным ветром зимы. Нам налево - к центру. Красные глаза ламп по краю платформы смотрят вверх, не моргая. Ветер приносит поезд, весь как нержавеющий холодный выдох, светящийся теплом своих окон в арочном полумраке станции. Двери разъезжаются , я делаю шаг через красные фонари на пупырчатом крае платформы внутрь вагона - к теплу и свету.
Полупустой вагон с утренне-сонными , закутанными в шарфы и пальто людьми, с небрежно нахлобученными на головы шапками. Не научились они носить шапки и сидят на сиденьях как нахохлившиеся в мороз воробьи на ветке. Дочь садится ближе к схеме метро на стене - надо понять , куда ехать и где делать пересадку.
Высокий мужчина в длинном темном и дорогом пальто проходит по вагону, собирая колесами своего черного чемодана раскиданные на полу газеты. Они комкаются и топорщатся кучей, а он тащит все это за собой, не замечая ...
Двое тинэйджеров сидят напротив в серых легких толстовках с капюшонами. Их рюкзаки валяются на полу. Холодно и скушно. Один из них встал и повис на поручнях, оглянулся на нас, сел. Чем бы заняться? Натянул капюшон на лицо и стянул его завязками так, чтобы остался открытым только один глаз и посмотрел на друга. Другу понравилось, он тоже стянул свой капюшон на лице. Они с удовольствием оглядели вагон своим единственным глазом, неуклюже вертя головами, чрезвычайно довольные своей выдумкой . Им нравится валять дурака и быть живыми в этом сонном царстве полупроснувшихся людей. Они тычут пальцами в глаза друг другу, как циклопы, еще не потерявшие зрение. Вагон постепенно заполняется. Кто-то спит, кто-то читает, обхватив свой портфель с пристегнутой к нему сумкой для ланча. Дочь сидит рядом.
Напротив остановилась представительная белая мама, одетая во все черное с седой короткостриженной головой, и ее не совсем черный сын. Из-под ее легкой и длинной юбки торчат голые ноги в черных носках и ботинках. В этой стране женщины почему-то не носят колготки, одевая вместо них мужские черные носки и ботинки, когда нужно выглядеть casual. Мать и сын что-то обсуждают, моя дочь поднимает голову, щурит глаза, смеется и здоровается с ними. Этот мальчик - ее одноклассник. Ему 11 лет, но учится в одном классе с 14-летними. Он умеет умножать в уме 5-значные числа, очень болтлив и независим. Мама осторожно рассматривает его слега подбитый и припухший глаз и слушает его, немного отстраненно и внимательно, как обычно смотрят на очень умного ребенка, надеясь, что его ум - не является признаком болезни.
Пересадка на Metro Center. Крестообразный зал станции почти заполнен людьми. Мы шлепаем вслед за уверенной мамой одноклассника. Так приятно идти за кем-то, не задумываясь, просто веря, что впередиидущий знает дорогу.
Садимся в поезд вместе с группой детей помладше, которые тоже едут в музей . Дети суетятся, спотыкаются, натыкаются друг на друга, теряют шапки..
Выходим из метро. Все же холодно. Скорее бы пошел снег, тихий, пушистый и безветренный. Я заматываю шарф вокруг шеи и погружаюсь в него по самые уши. Мерзнет нос и с него свисает капля. Засовываю руки поглубже в рукава пальто. Мы топаем за уверенной мамой с голыми ногами, потому что я не знаю куда идти - отсюда не видно здания музея. Проходим мимо рабочих, ремонтирующих тротуар громким лязгом и пылью. Отсюда уже виден музей - мы сделали круг - впередиидущая мама, как оказалось, тоже не знает дороги.
Звонит дочкин телефон - одноклассники уже ждут ее в музее. Я тороплюсь, но все равно не успеваю за широко-шагающей дочерью. Открываем тяжелую дверь и входим внутрь. Выкладываю на досмотр свою сумку и прохожу через металло-детектор. Дочь уже машет рукой своим подружкам, кучкующимся, как стая рыб, у чего-то большого и оранжевого. Мы подходим, стая рыб неуловимо перестраивается, принимая нас в центр. Я чувствую, что я здесь лишняя.
- Я подойду к 12 в кафе, если надо. А вообще, звони, я на связи, - бормочу я в спину дочери, не очень уверенно, но надеясь, что она меня слышит. Дочь оглядывается и машет в ответ рукой, не пытаясь перекричать этот рыбий гам.
Уверенная мама с голыми ногами торопится вернуться в свой офис , но беспокоится, как бы не потерялся в этой толпе ее малолетний сын. И ищет кому бы поручить за ним приглядеть. Я быстренько отступаю на задний план, смешиваюсь с толпой. Взгляд упирается в афишу трехмерного кино "Солнце". Почему бы не посмотреть? Интересно, какое оно, солнце... Последний раз я плавала здесь среди стаи рыб в фильме про акул.
Сеанс уже начался две минуты назад. Я покупаю билет, получаю очки и вхожу в полукруглый зал. В зале пять человек зрителей. На экране большой пупырчато-расплывчатый шар солнца. Мне под ноги на ступени кто-то светит фонариком, чтоб я не упала. Я сажусь, одеваю очки и смотрю на это переливающееся зелено-фиолетовое солнце. Почему-то страшно. Оно огромное и загадочное, оно заваливает маленькую Землю осколками, сиреневые дуги магнитного поля Земли сопротивляются ему из последних сил. В черноте космоса разворачиваются солнечные батареи, раскрываются , как глаза, люки станции, наблюдающей за солнцем. Как призрачен и хрупок наш мир...
Я выхожу, снимаю очки. Звоню дочери, у нее все нормально - они еще бродят где-то по музею, потом пойдут в кафе- обедать, а я свободна до трех часов. Я не хочу ходить по этому музею, я в нем была уже двести раз вместе со всеми моими родственниками, приезжающими к нам в гости. Хочется пойти в музей искусства и побродить там неспеша, без детских криков, просьб и занудства.
Выхожу на улицу , проскальзывая в приоткрытую дверь вместе с пожеланием хорошего дня от черного охранника, и иду через газон на другую сторону улицы. Справа- Капитолий, слева - Палец. Холодно. Мне нужна карта местности. Карта - на столбе под стеклом. Музей арта как раз напротив меня. Ветер треплет волосы и мысли и снова пытается разматывать мой шарф. А я пытаюсь его заматывать, поднимаясь по высоким ступеням музея.
Тяжелая дверь поддается с трудом, досмотр сумки. Все пусто и тихо. Беру карту. Я -в центре музея. Иду в левое крыло , туда, где висит время, жалобно цепляясь за стены руками. Плоские печальные лица итальянских икон проступают сквозь золото времени. Этот мир такой древний и сплющенный, в нем совсем нет красок и теней - только краснота, золото и синь. Потом постепенно появляются темные и светлые тона, делая мир страшнее и объемнее.
Я брожу по музею - смотрю рамы картин. Почему-то я никогда не ходила в музей смотреть рамы. Рамы честнее самих картин, их реже касается рука реставратора, к ним прилепилось и заскорузло темное и забытое время. Врямя спряталось в дырочках жучков на золоченых скворешниках рам с мелкими красно-синими цветочками. Оно деформирует и без того выпученно-закатанные глаза мадонн с красными веками и дефективными младенцами на руках.
Ломаные мужские итальянские носы из-под бархатных беретов пристально глядят мне в спину, как и во все остальные лица и спины, пробегающие мимо. Открытые тела, перемешанные с конями и ангелами, удерживаются вместе только позолотой деревянных завитушек. Им тесно , их движения и взгляды сложны и разнонаправленны на темном дереве дубовой обшивки стен.
Черные простые рамы датчан и немцев вырывают из темноты открытые лица , хранят свет в виноградных гроздьях и глазах убитого зайца. И тени пыльных глиняных горшков и караваи хлеба... Тусклое золото рам отражает блики воды , плывущих в ней ней облаков и мачт в тихих заводей Амстердама.
Тяжелые рамы уже с трудом сдерживают широкие и грубые мазки имперессионистов. Кажется, что рамы намного старше картин. И когда-то давно в них были другие картины, постепенно утонувшие во времени.
Простота и грубость почти нашего времени затопляет рамы и сбрасывает их, как цепи с водоворота ярких , четко очерченных пятен и цифр. Нашему времени не нужны рамы. Рамам здесь неуютно. Им больше нечего защищать и оберегать от холода и непогоды.
Я брожу одна по залам, за мной тянется вязкая череда застывших взглядов из высоких испанских воротников, белизна древних женских грудей и зевки черных охранников..
Подхожу к старушке с мольбертом, копирующей морской скалистый берег. Я не могу ей сказать, что у нее слишком много отражений в воде и фиолетовых теней в воздухе, потому что каждый видит мир по-своему. Она с удовольствием объясняет мне, что здесь можно рисовать, только надо получить разрешение. И можно приходить в свой день и в свое время . И тебя всегда будет ждать твоя незаконченная картина на огромном , старом и заляпанном мольберте, стоящем на резиновом коврике. И коробка с красками и кистями.
Здесь совсем немного картин, которые я хотела бы копировать - пейзажи с контурами скал, мачт и людей. Я не натыкаюсь на их пристальные взгляды, среди которых хочется зябко пожать плечами.
Нахожу кафе и сажусь -смотрю на льющуюся за стеклом воду водопада и ем пиццу. И никому нет до меня дела. Все что-то тихо жуют и обсуждают. Коротко-стриженные тинэйджеры частных школ в пиджаках и галстуках бродят шумными стайками, причем девочки в юбках и носочках с посиневшими коленками. Мальчик в пиджаке и галстуке на четвереньках идет по длинному кожаному дивану. Дети помладше лежат на полу, что-то рисуя на своих листах . Их учитель сидит в стороне и ловит их лица. За соседним столиком старик в инвалидной коляске с удовольствием лопает свое пирожное и болтает с женой.
Я уже много лет нигде не была одна и не сидела вот так спокойно, никуда не торопясь и не дергаясь...У меня даже есть немного времени, чтобы почитать книгу.
Но я все же одеваю пальто, заматываюсь платком, и открываю тяжелую дверь на улицу, навстречу зиме, подставляя лицо холодному ветру. Хотя,немного жаль жаркого и душного лета и багряной, помидорно-кукурузной осени.
Настало время орехов, меда, горячего вина с пряностями, шерстяных носков, кислой капусты , соленых огурцов и, конечно, индейки с клюквенным вареньем и сухарями. Я кутаюсь от ветра в платок цвета уже опавших листьев. И снежные тучи толпятся над головой, теряя отдельные легкие снежинки...Я спускаюсь по ступеням вниз. В саду рядом с музеем , среди голых деревьев уже открылся каток, где скользят в морозном воздухе по кругу друг за другом несколько печально-замерзших фигур. Я смотрю на них и чувствую, главное - верить, что впередиидущий знает дорогу...
А дочь в это время в своей рыбьей стае в космическом музее задумчиво разминает в пальцах семечко базилика, побывавшее в космосе. Ведь в стае не надо думать о впередиидущем и поэтому можно думать о всякой ерунде...