Она не знала, сколько ей дней, сколько лет и какого цвета ее глаза. Она брела по пересохшим каналам, потрескавшимся фонтанам и поросшим пушистыми паутинами переходам и им не было ни конца, ни края. Гладкие, белые ступени с черными разводами обжигали морозом босые ступни, и сердце тогда испуганно замирало. Ей казалось, что оно ежится и сжимается в комок, как мышонок. Но не могла вспомнить, что такое мышонок, и видела лишь крупного зверя с пушистым хвостом, на самом кончике которого белела сметаной капля. Она отрывала край черного одеяния, что было на ней, и тогда пятки не так сильно мерзли.
    Иногда она переставала идти и тогда ползла на четвереньках, а когда и так не могла, то опускалась на локти и продолжала двигаться. При этом она видела слово 'У с т а л о с т ь', написанное красивыми черными буквами на клетчатом листе, но не понимала, что это значит. И значило ли вообще хоть что-нибудь.
    Иногда она садилась на ступени или прислонялась к ледяным белым перилам, что кручеными спиралями уходили из тьмы во тьму, и разглядывала себя. Руки у нее были белыми, почти такими же, как и всё, что ее окружало, но кожа была слишком тонкой, и из-под нее просвечивало синее. Таким же бело-синим был тот, кто был с ней в другом месте - ярком, цветном и красивом. И он сам был тоже красивым. Особенно его волосы и глаза. И она произносила по частям:
- Уль-тра-ма-рин, - но яснее не становилось.
    Она не знала, зачем и куда он пропал, но это было неважно.
    Она поднимала руками ногу, выворачивала стопу и рассматривала ее - бело-красную, сморщенную, со смешными комочками пальцев.
    'Это - моё, - думала она. - Моё. И никто это у меня не отнимет'.
    Она поднимала черную ткань и смотрела на свой живот с багровыми рубцами чуть ниже ямки пупка и красивым черным значком выше него.
    'И это - моё', - довольно кивала она и трогала крохотное черное пятнышко на ноге.
    Она старалась не трогать его вовсе - боялась, что оно отвалится и исчезнет, но каждый раз забывала, касалась, и сердце вновь становилось мышонком.
    Затем она поправляла одежду, привычно прикладывала ладошки к холмикам груди и огорчалась:
- Не растут...
    Хотя зачем ей это было нужно - не знала. И потом она смотрела на свои пальцы - на четырех из них слева были красивые, но очень холодные кольца, а пятое кольцо было одето на крайний палец справа. Потому что слева у нее такого пальца не было.
    Тот, что появился после бело-синего, был еще красивее. Это он привел ее сюда. И был таким ярким, будто пришел из другого мира.
- Давай поиграем, - смеялся он и блестел зубами. - Сколько бы тиканья это не заняло. Во что ты умеешь? В маджонг? В нарды? А, может, в шахматы? Или ты предпочитаешь покер?
    Он осыпал ее яркими разноцветными пластинками.
    А потом пятый палец слева исчез.
    И каждый раз, когда она смотрела на пустое место, то говорила:
- Это - неправильно. Некрасиво. Потому что не сим-мет-рич-но.
    Закрывала ладошками глаза, потому что так было надо, и вскоре и они, и лицо, и даже одежда становились мокрыми, и еще более холодными, чем прежде. И она дрожала и никак не могла перестать.
    Почему-то смотреть на руки было тяжелее всего, но не так тяжело, как носить ледяные пластины на спине или ползти по черно-белым ступеням. Как будто на грудь ложилась невидимая тяжесть. Но она боялась промокнуть и начать дрожать снова, а потому трогала теплый ремешок на шее с красивым зеленым камушком. Она видела его, потому что однажды сняла, чтобы узнать, что это такое, и испугалась, что забудет про него. Забудет то, что это тоже принадлежит ей и оставит среди белого. И больше она никогда про него не забывала, даже не снимая и не рассматривая. Только, когда ей становилось тяжело, трогала подушечками пальцев, невидимый убирался с ее груди, и становилось немного теплее.
- Надо идти, - говорила она и шла.
    Но куда бы она ни шла, не поднималась и ни сползала - вокруг всё было белым. И вверху всё тоже было белым. Неживым.
- Это неправильно, - твердила она. - Некрасиво. Надо идти. Мне надо.
    И шла.
    А однажды она открыла глаза, и всё вокруг тоже было белым. Но по-другому. И белое под ней было мокрым, и белое рядом - пушистым, и белое падало на нее, редкими красивыми пятнышками. И она дрожала и никак не могла перестать.
    И наверху тоже было белое, но другое. Оно жило и двигалось. А под ним было ровное серое. И ее сердце вновь превратилось в мышку, но в другую. Оно металось в груди так, что она слышала его неровный стук.
- Самое красивое, - вздохнула она. - Это - серый. Это - небо. У меня глаза цвета неба. Серые.
    И в носу защипало, а небо размазалось в бело-серую кашу.
- Это потому что я реву, - сказала она себе, и голос у нее был хриплым. - У меня серые глаза, и я реву. Потому что во мне вода. Потому что я - вода. Я - Илия. И я хочу домой...