Я не проснулся... И что мне осталось? Эта жизнь и эта смерть. И все ради чего-то или кого-то! Все всегда ради чего-то... Да? Ну и я так думал и играл. Следовал правилам, ходил на отведенное мне количество клеточек и недоумевал, почему так все происходит? За что? Почему волос на смычке рвется? Почему вздрагивает что-то внутри, когда тебе еще не сообщили, но ты уже знаешь? Почему нельзя сделать ход назад? В этой игре я растратил все мои ходы, все мои мелодии! Отыграл их все... кроме самой последней - для нее мне не нужна скрипка, для нее нужно только горло. Мелодия последнего - предсмертного вздоха - мое последнее либертанго.
Да, я играл... Играл с ложью и правдой! Играл с одними и другими, чтобы понять однажды, что играл я сам с собой!
Понимаете, я - кабаре-клоун, один в этой комнате, и я растратил все мои добрые поступки и злодейства за кулисами кабаре. Их уже никто не помнит, и лишь эхо от смеха, вызванного моими старыми шутками, еще витает под пустыми сводами. А пятна от слез, вызванных моими сердобольными трагедиями, еще можно разглядеть в ветхом красном ковре. Глубоко в пыли... Если согнуться в три погибели и подсветить лампой. Эти пятна... Только он и остался - от всего зрительного зала. Только ковер, да эхо под сводами.
Вся эта история - всего лишь миг между тем, как мне стало плохо, и тем, как за мной пришла смерть.
Люси нет в комнате. Хотя мне в эти мгновения и кажется порой, что я ощущаю вес ее хрупкого тела там, с краешку, на кровати. А может, она и сидит там, в своем платье... Этот цвет... Я даже не знаю, как назвать цвет ее платья. Если бы алый был очень сильно потертым, ношеным, шитым-перешитым - это был бы алый. Мы придаем слишком много значения мелочам. Особенно цвету. Особенно, когда умираем. "Я помню зеленый". Ива была зеленой. Ранняя осень. Здесь все произошло осенью. Началось, закончилось, продолжилось, снова закончилось. Или вернее - снова заканчивается...
Я встретил Люси под старой раскидистой ивой. Я помню эту иву... Она растет неподалеку. Старая ива, она тоже умирает, но ее агония - не в пример длиннее моей. И у нее даже нет подушки, бедная старая глупая полумертвая ива.
Моя же голова лежит на подушке в лоскутной наволочке. Эта подушка принадлежала еще моему деду. Вот такое наследство. Были бы у меня внуки, они бы унаследовали немного смеха, я надеюсь. Да... Это была бы баночка с тугой крышкой. Открываешь, и чуть-чуть смеха вылетает, как пылинки пудры. А ты захлопываешь баночку, чтобы все не растратить сразу. Немного смеха в стылые холодные дождливые дни. Дни, как тот...
Идет дождь. Красный мой зонтик над нами. Она в пальто и платье цвета не-алого. А руки ее дрожат в моих. И я как дурак стою и не знаю, что сказать. Циничные клоуны не бывают счастливы. Вслух, по крайней мере. Счастливый клоун? Это как же! Тут не помогут избитые шутки или сарказм. Ты просто не бываешь к такому готов - это самый неожиданный из всех экспромтов, и ты выглядишь, как дурак, когда счастлив. Дурацкое счастье... Забыл слова...
Дождь капает. Слезы ее капают на мой красный шарф. И мы стоим под той самой ивой. А Люси смеется. Ну и плачет. В то же самое время. Это же я.
Дождь капает на зонт, и тот тает, стекает грязными багровыми кляксами в лужи под нашими ногами. И где-то играет что-то... Будто за стеной. А, нет - здесь играет... Это зубы мои скрипят от досады. Нет никакого дождя. Нет никакого счастья. Нет никакой Люси. Это все просто сон, я знаю. Мой повторяющийся из раза в раз сон! Но сейчас... Хм... да. Сейчас - это в последний раз. Мой последний сон. Я мертв - уже на самом деле. Без сомнений...
Мое лицо лежит на прикроватном столике, мои руки стоят в шкафу. Хотел бы я сказать, что это метафора, но нет - нет у меня уже сил для метафор... Я просто распадаюсь на куски. Листки отрываются от календарика, но некоторые из них почему-то совершенно белые - без дат. Пустые дни... Я злюсь на себя же, потому что я никак не могу вспомнить, как я потерял все мои воспоминания капля за каплей! Мои забавные туфли прибиты к стене над моей головой... Это я сделал? Мне показалось это забавным? Или я собирался куда-то идти? Или туфельные носки, торчащие к потолку, указывают, что мне пора... вверх? А все книги, что я когда-либо прочел, - под кроватью. Они вываливаются из-под перины, и я не знаю, что с ними делать. Ни в одной нет совета, или указания, инструкции, утешения, обезболивания... Да, я приколачиваю туфли к стене, а книги держу под кроватью. Это ли безумие? Каждому, кто назовет меня безумцем, я отвечу: "Мистер Зритель, а не пошел бы ты к черту!" И мне даже не будет стыдно...
Во дворе кабаре-театра осень! Как-то слишком осенне даже для нее: слишком много листьев, и ветер их разносит туда-сюда по влажной земле, будто расхаживает в нерешительности, боясь остановиться и спросить: "Уже все? Пора?". Или это я боюсь? Боюсь, что как только перестану думать, меня не станет?
Все опавшие листья напоминают странички календарика этой осени. Дни и числа, отрывающиеся и разлетающиеся, отсчитывающие время до конца.
Я знаю, что это конец: конец всего этого, и клоун из кабаре играет в последний раз "Последнее Либертанго Осени"... Вы ведь помните, что это такое?
Моя старая кровать. Она стоит в пустой комнате, бледной, как грим, как мертвенное мое лицо под гримом. Она стоит в бледной комнате, но окно открыто, и там осень. А мне вот уже мерещится, что кровать стоит под деревьями, и листья падают прямо на нее - прямо на меня. И нет сил их сдувать.
"Мой маленький клоун, - слышится голос Люси, моего нежного алого цветка.- Почему ты так безнадежно грустен?"
И что мне ей сказать на это? Почему я так грустен? Она серьезно? И я не могу ответить ей, что я так зол, понимаете, и грустно мне, потому что она мертва. Мертва, ну вы знаете, как мертвы холодные люди в земле. Как мертвы старики, забытые в своих заплесневелых квартирках, или как дети, которые были слишком слабы, чтобы жить. Она мертва - как мертвые... Нет у меня уже сил для метафор, вы простите...
Она убила себя несколько осеней назад... Просто взяла и убила. Нерешительно решилась. Вот бы было наоборот. Вот бы она решительно не решилась! Но нет... Люси зачем-то взяла большие портняжные ножницы и вырезалась из своей жизни, из моей жизни. И платье - не-алое, стало определенно алым. Цвет важен. Особенно в эти мгновения. Мелочи важны, когда умираешь, и никак не умрешь. Пытка - иметь возможность мыслить. Пытка - иметь возможность осознавать. Пытка - ждать. Особенно для нетерпеливых людей... Ну, когда уже? Когда? Я не могу больше ждать... "Почему я так грустен?"- спрашиваешь ты? Смешно, Люси, очень смешно... Это сарказм, Люси. Не смешно на самом деле. В груди болит...
И что же ты оставила после себя? Такую страшную боль и непреодолимое желание уйти также - вот что. Я так безнадежно грустен, потому что все время, что после тебя, я не могу найти себе места. Иду, и не могу прийти. Сажусь - и тут же встаю. Пытаюсь думать, но... Ищу что-то важное, без чего никак нельзя, и при этом я знаю, что это найти уже невозможно. Почему я так грустен?
И правда, ведь как можно грустить, стоя под этой ивой, обнимая тебя и держа зонтик над твоей головой. И чешется красный клоунский нос, а дождь стучит по моему котелку - несмотря на зонт. Черный фетр впитывает капли, как ковер впитывал слезы зрителей. Это в последний раз я тебя вижу. Последний повтор моего единственного сна. Я знаю, это последнее наше с тобой свидание. В последний раз я слышу от тебя эту прекрасную ложь: "Я не уйду никогда", и в последний раз я тебе верю.
Я держу зонтик над твоей головой и лежу на своей старой кровати, гляжу в бурый от пятен протечек потолок. Слишком много утекло, все протекло... Сознание раздваивается, как суть в двусмысленности. Прости меня, но прежде, чем я уйду прочь, мне нужно кое-что тебе сказать! Знаешь, я позволяю тебе украсть одну вещь - эта вещь дорога для меня! Зайдешь ко мне в гости. Откроешь дверь своим ключом. Потом иди на кухню. То, что нужно тебе, там, в старой банке из-под чая. С запиской и инструкциями. Я ухожу с мучительной болью в сердце, потому что я вынул его и положил в банку из-под чая... А засохшие чаинки царапают его. Царапают-царапают-царапают... и немного покалывают. А ты что думала, Люси? Что это из-за тебя сердце болит? Как же! Размечталась! Вот дура! Ты вообще не при чем. И мне все равно. Ты меня больше не волнуешь. Именно поэтому я попросил того, кто найдет сердце в банке, закопать его в твоей могиле. Я знаю тебя: сейчас ты должна начать спорить, упираться, стоять на своем. Ты всегда такой была, ничего мы не могли решить просто так, в этой непримиримости ты и была вся. Послушай, Люси... Да помолчи ты хоть минуту! Люси, не бойся! Ты должна принять его! Слышишь? Я не могу забрать его обратно - видишь, у меня руки заняты? Как чем? Зонтиком! Сжимаю его, прижимаю к груди, гляжу в потолок. Хватит спорить, Люси! Ты снова меня довела, видишь? Довольна?
Я делаю глубокий вдох! Мой почти-почти последний вздох!
И он приходит! Мой Джаз-смерть, моя смерть!
Для меня все вот-вот изменится! Все изме...
Я будто снова у той проклятой ивы. Я оглядываюсь и вижу жнеца, стоящего за моей спиной! Странно. Я почему-то думал, что он будет в полосатых штанах, с белыми перчатками на руках! Прислонится к фонарному столбу и сыграет на трубе что-то грустное, но не очень - не хочу слез. Но и слишком веселого не нужно - это смерть, как-никак, - пусть даже смерть клоуна. Кстати, именно смерть клоуна, а вовсе не клоунская смерть - что было бы даже трагикомично: так прикидываться, можно и до инфаркта себя довести...
А он стоит просто как черная тень в своем сюртуке и цилиндре. Нависает, будто пытается спросить время или дорогу и стесняется задать вопрос незнакомцу. Покачивается... И чернеет мгла вместо его лица.
Он говорит мне, мой Джаз-смерть:
- Ты ведь знаешь, грустный мальчик, как все произойдет? Знаешь, что будет дальше? Полосатые штаны и белые перчатки? Хм... Да у тебя клоунское чувство юмора, дружок. Прости, что я так скучен, я часто не оправдываю ожиданий, представляешь? Ну да ладно... Суть в том, что это не мнение и даже не слух, разносимый ветром сквозь поколения. Ты просто умираешь... И все тебя забудут. Вот как-то так. И нет никаких "Почему?", "За что?", "Почему я?", "Почему сейчас?". Нет... не порти все. Не плачь. Ты знал! Знал, что так случится. Просто надеялся, обманывал себя, пытался не сойти с ума еще сильнее... Все уже позади... почти. Просто возьми меня за руку и закрой глаза! И знаешь, что? Не нужно так переживать. Не стоит, дружок. Ты все надел, ты захватил весь нужный реквизит, ты помнишь все слова. Поверь, это твоя лучшая роль! Самая лучшая за всю жизнь.
Пожалуйста, возьми меня за руку. Закрой глаза...
Пожалуйста, сыграй для меня это прекрасное "Последнее Либертанго Осени"!