Вышла в Канаде на русском языке моя книга про Каспийское мореходное училище:
http://www.lulu.com/shop/vladimir-tormyshov/stupeni-na-peske/paperback/product-23140152.html
Там полностью напечатана вся повесть.
Глава восьмая.
Так текли наши будни день, за днем сменяясь бесконечной чередой серых унылых будней. Утром мы вставали, убирали свою роту и роты старшекурсников: мыли полы кубриков и коридоры рот, туалеты и умывальники. Убирали и мыли трап. Подметали плац и вообще всю территорию училища, которая, к слову сказать, была совсем не маленькая. Накрывали в столовой на все училище, кроме второго курса. Хотя должны были это делать только лишь для своей роты. Мы работали, по сути, за все училище.
Эта несправедливость всех нас ужасно угнетала, но так уж устроен человек, что он быстро ко всему привыкает и к хорошему и к плохому. К плохому привыкать неизмеримо тяжелее, и все мы, вчерашние мальчишки, а ныне курсанты-первокурсники постепенно привыкали к драконовским порядкам и несправедливости. Правда, не все привыкали и покорялись, некоторые ломались, не выдерживали рабского труда и уходили из училища. Так на следующий день после избиения мы не увидели Перковича, он уехал к себе в Волгоград и написал рапорт об увольнении.
Как-то раз утром мы не обнаружили в роте одного смирного доброго парня, который все издевательства и унижения сносил с философским равнодушием и спокойствием.
Утром, на утренней проверке, когда выкрикнули его фамилию, кто-то за него крикнул:
" - Я".
То же самое повторилось во время нескольких больших сборов днем и на вечерней проверке перед отбоем. Но когда утром на утренней проверке в строю стояло три человека, а остальные работали на старшекурсников "отмазать" его было некому, а когда перед началом занятий провели большой сбор, и личный осмотр курсантов было замечено его отсутствие. В течение всего дня один большой сбор с перекличкой курсантов следовал за другим, а когда он не появился, все забеспокоились.
Кто-то вспомнил, что его били на четвертом этаже старшекурсники, и что, после этого его никто не видел. Убить его по идее не могли, не звери же, но что случилось на самом деле, никто не знал, а если кто и знал, то молчал. У всех еще на памяти было избиение Перковича, и подставляться никому не хотелось. Лишь через два месяца пришло письмо от его родителей, которые сообщили, что Егорушкин, пропавший непонятно как из училища объявился дома, в Душанбе, и что он эти два месяца добирался домой из Астрахани на попутных машинах, поскольку денег у него не было. Еще они прислали в училище рапорт его об увольнении. Это был первый подобный случай.
А потом молодые вчерашние восьмиклассники, не выдерживая такой скотской жизни, в которой мы жили, стали бежать из училища как крысы с тонущего корабля. Никто их не осуждал. Все понимали, что у каждого свой предел терпения и что рано или поздно оно может кончиться. Я бы тоже ушел из училища. Следов от былого романтизма не осталось уже давно. Голубые глупые мечты о море сменились желанием выспаться и просто отдохнуть от этой собачьей жизни. Единственное, что меня удерживало от написания рапорта об увольнении - это самолюбие, которое не позволяло мне вернуться и прийти к директору, с просьбой принять меня обратно в школу.
Как-то раз меня вместе с одним татарином с нашей группы заставили чистить паркет и натирать его до блеска в учебном корпусе. Работа была несложная, но трудоемкая и отнимала много времени. Происходило это следующим образом: мы крошили стеклом в крошку на пол парафин по всей площади паркета, потом брали полотер, изготовленный умельцами курсантами, который представлял собой вершину конструктивной мысли курсантского гения. Полотер был прост как зубная щетка и безотказен как кирпич: он представлял собой толстую металлическую пластину размером метр на метр, обитую снизу тем, что раньше было шинелью, сверху у этого устройства имелась полуметровая металлическая ручка.
После того как разбрасывался парафин один курсант садился на полотер, который весил и без того не меньше тридцати килограмм, еще двое брались за ручку полотера и тянули полотер по всему длинному коридору. Часа три такой работы и ты чувствовал себя Гераклом, который только что боролся со стадом больших бурых медведей, а потом вычистил Авгиевы конюшни вручную.
Конечно, когда за нами никто не наблюдал, мы устраивали бесконечные перекуры, во время которых отдыхали и могли более-менее спокойно поговорить. Спешить нам было особо некуда. Мы знали, что, как только сделаем эту работу, как сразу же найдется следующая, и так будет до тех пор, пока старшекурсники не захотят спать. Поэтому мы научились филонить, отлынивать от работы и делать то, что нам поручили спустя рукава. Правда за это нас время от времени били, но со временем мы привыкли и к этому и научились придумывать разные оправдания или как мы называли их "отмазки" от работы, но они не всегда действовали, и нас уже потом били за вранье, когда оно раскрывалось.
Когда мы устали таскать тяжеленный полотер и сели покурить на пол я спросил у Мамлеева, с которым мы вместе начищали паркет:
- Я не понимаю, как ты оказался в этой дыре, в КМУ? Ну ладно, я сам черте, откуда, из мест, где моря и рядом-то нет и я ничего не знал о тех порядках, которые тут есть. Но ты-то сам местный, астраханец, неужели ты знал, что тут такой бардак и пошел сюда, чтобы тебя били, издевались над тобой?
- Ты что? С дуба упал? Откуда я мог знать? Ты что, думаешь, что кто-то знает из начальства училища, что происходит тут? Да черта с два! Они не знают, и знать про это не хотят. А в городе про это и подавно не знаю. Вот так.
Этот маленький черноглазый бритый наголо, как и все мы, татарчонок достал из фуражки сигарету, которую там прятал, из кармана спички и закурил, с наслаждением затягиваясь.
- Оставь затянуться. - Попросил его еще один астраханец Андрей, что был с нами третьим работником.
Андрей, высокорослый и наглый с вида детина, пытался напускной наглостью скрыть ту подавленность и депрессию, в которой он уже долгое время находился, и которая была вызвана несоответствием желаемого и действительного.
Мамлеев еще раз глубоко затянулся и протянул сигарету земляку:
- На, кури, - сказал он - по очереди будем курить. Как-нибудь будут сигареты - поделишься.
- Так ты думаешь, что наше начальство ничего не знает про то, как мы пашем день и ночь на третий и четвертый курс? - спросил я, отворачиваясь от едкого табачного дыма.
- Ты что, правда, такой наивный? - Татарчонок посмотрел на меня с удивлением, которое явно читалось в его узких раскосых глазах, смотревших на весь мир с лукавством и хитростью азиата.
- Я думаю, им не только все равно, что над нами издеваются, как хотят, но может быть, даже само начальство и придумало эту систему с "запахиванием" молодняка. Ты вникни - все в училище сделано руками курсантов: ремонт делают курсанты, отделывают училище курсанты. Стал бы, какой нормальный человек надрываться, так как мы тут? Не стал бы, а мы работаем как лошади день и ночь и спим часа по два-три за ночь. Ты давно спал хотя бы часов пять за ночь?
- Мне кажется ты не совсем прав. - Вмешался в разговор Андрей, который все это время жадно курил.
- Начальство тут ни при чем. - Он выдохнул струю едкого дыма мне прямо в лицо, и как ни в чем не бывало, продолжал:
- Начальство ничего про весь этот бардак не знает.
- Почему ты так думаешь? - спросил я его.
- Потому. Кто ему скажет начальству-то? - Андрей отдал свою сигарету Мамлееву.
Потом он закрыл глаза, намереваясь немного вздремнуть сидя на полу.
- Я тебе одну историю расскажу, - сказал Мамлеев, глубоко затягиваясь сигаретой и, обжигая пальцы об огонь сигареты, которая горела почти около самых губ. Он с сожалением затушил окурок, завернул его в газетку и спрятал в карман.
- Рассказывают, было это года два назад. Году этак в семьдесят девятом - начал свое повествование татарчонок.
- Так вот тогда, говорят, пахали первокурсники еще больше чем мы. Сейчас у нас первый курс живет в отдельной роте, а тогда первый, второй, третий, четвертый курс жили вместе только в разных кубриках. Поэтому сам понимаешь, первый курс работал, не прекращая ни на минутку. Конечно, не всем это нравилось, и многие отчислялись, но были и такие, кто твердо решил остаться и получить ту специальность, которая нравится. К концу года в группах первокурсников оставалось десять-пятнадцать человек максимум, хотя в начале года было как у нас тридцать с лишним человек.
- Ты думаешь, у нас больше останется? - спросил я его. - У нас уже отчислилось за два месяца одиннадцать человек.
- Не знаю, как будет у нас, но тогда, в семьдесят девятом первокурсники решили бороться за свои права. Самим им это было не под силу, поэтому некоторые из них решили заручиться помощью командования. Я уж не знаю, чего им удалось добиться, а только через некоторое время командование выдало их с потрохами старшекурсникам. Пятеро из них "сотрудничали" с командованием - "стучали" о том, что происходит. Когда все раскрылось, им устроили сначала "темную" - накрыли их ночью одеялом с головой и вся рота часа два била их, причем, били все, включая первокурсников. Потом этих несчастных засунули в тумбочки и выкинули их в окно с пятого этажа. Больше никто "козлить" не хотел.
- А что потом с этими пятерыми стало? - задал глупый вопрос я.
- Не знаю, - честно ответил Мамлеев, - но думаю, в училище они больше не появлялись.
До нашего слуха донесся шум далеких шагов человека, идущего по лестнице.
- Давай, вставай, - я толкнул спящего Андрея в бок и добавил шепотом: - кажется, к нам кто-то идет.
Часа через три мы закончили натирать паркет на всех этажах учебного корпуса, и пошли в роту, озираясь и пугаясь каждого шороха. Я продолжил начатый ранее разговор:
- Скажи, Мамлеев, ты бы поступил в КМУ, если бы знал, что здесь творится?
- Конечно, нет. Я разве похож на сумасшедшего? - просто ответил он.
- А ты? - спросил я у Андрея.
- Дурацкий вопрос. Что за привычка задавать вопросы, на которые заранее знаешь ответы? Я бы не только сам не стал поступать, но я попытался бы предостеречь тех безмозглых романтиков, которые хотели бы это сделать. - Андрей посмотрел на часы:
- Ого! Уже половина второго ночи. Хоть бы до роты нормально дойти, чтобы не запахали по дороге, а то придешь в кубрик под утро.
Мы остановились перед дверью в здание общежития, готовясь к финишному рывку к себе на пятый этаж. Потом резко открыли дверь и побежали с максимально возможной скоростью вверх по трапу. Если вы не видели, как несется первокурсник к себе в роту в надежде лечь спать в койку, вы много потеряли в своей жизни. В беге участвуют не только ноги, но и руки и все тело и даже голова. Этот несчастный курсант бежит так, что после того как он оказывается в роте, у него ноют и болят мышцы ног, спины и рук. Со стороны это похоже на несущийся ураган, движимый страхом. И он, добежавший до своей роты первокурсник искренне счастлив, если ему удается добежать без приключений до самого верха и не быть остановленным и уведенным "в рабство" кем-нибудь из старшекурсников.
Как мало нужно для счастья порой. Чуть-чуть свободы и немного везения. Еще несколько часов сна, если сильно повезет.
Со временем любой человек приспосабливается ко всему в жизни. Насколько нам позволяли условия, и обстоятельства мы стали прятаться от того, чтобы нас могли "запахать". Курсанта-первокурсника можно было найти спрятавшимся в самых разных местах: сидящим в темном углу, где его сразу не видно, заныкавшимся в каком-нибудь одному ему известном месте, причем это могло быть что угодно.
Те курсанты, что были родом из Астрахани, сбегали, если удавалось выйти из общежития домой. Им было проще, а потом, чтобы оправдаться, отмазаться, выдумывали разные байки про то, как они где-то работали. Таких у нас в группе было человек восемь, остальные, кто не успел спрятаться или был найден, работали как папы Карло за всех остальных: за тех, кто уже отчислился, за тех, кто заныкался и за тех, кто сидел дома в комфортных условиях и кушал плюшки, приготовленные заботливой материнской рукой. С учетом того, что объем работы, был примерно постоянный: уборка помещений, мытье коридоров, кубриков, умывальников и туалетов во всем училище, стирка робы и тельняшек, глажка белья, черчение чертежей и переписывание дипломных, курсовых и прочих работ; то народу свободного оставалось все меньше и меньше.
Было много ушедших из училища по собственному желанию. Нас оставалось все меньше и меньше. А объем работы был примерно таким же. Уставали мы все больше и больше, а спали все меньше и меньше.
Так что со временем мы работали все больше и больше, если не удавалось вовремя смыться.
Читатель, тебе, не бывшему в таких условиях, может показаться, что я преувеличиваю и сгущаю краски, но на самом деле это далеко не так, скорее даже наоборот. Никакое слово не может описать те чувства, когда ты чувствуешь, что над тобой постоянно издеваются, унижают тебя, заставляют работать на себя, хотя по идее ты не должен этого делать.
Но гуманистические идеи и то, что говорит начальство это одно, а реальная жизнь это совсем другое. И когда речь заходит про честь, совесть, душу и прочие нравственные категории, то когда ты оказываешься в условиях близких к тем, в которых жили в то время мы, то начинаешь во всем этом сильно сомневаться. Более того с течением времени ты становишься уверен, что всего этого просто нет, что это сказки для блаженных дураков, которые не видели жизни и не нюхали жизни в казарме.
Все это в тебе искусно вытравляется, и со временем меняются твои жизненные ценности и идеалы. Этот распад души неизбежно происходит в неокрепших душах людей еще вчера свято веривших во все идеалы жизни. И если ты хочешь остаться человеком, то у тебя есть два пути: либо бежать оттуда пока есть силы и возможности, либо не попадать в такие условия вообще. Иного не дано.
Это моя точка зрения - человека, бывшего курсантом в мореходке и бывшего солдатом наших доблестных Вооруженных сил, где порядки отличаются от тех, что были в КМУ только в худшую сторону.
Если ты проходишь эту "школу жизни", то ты ломаешься как личность, и когда ты приходишь потом в обычную гражданскую жизнь, то ты уже не тот, какой был до этого. Сказать, что после этого становишься моральным уродом, значит, ничего не сказать. Ты становишься иногда просто выродком, но сам ты этого уже не замечаешь, потому что те изменения, которые в тебе произошли, происходили с тобой и твоей душой медленно и незаметно для тебя.
И эти изменения становятся частью тебя самого. И если тебя обижают, и это касается и этих изменений, то ты не можешь не обидеться, и лезешь в драку, потому, что твоя выхолощенная черная душонка кричит тебе:
"Убей его! Этот козел обидел тебя!".
Примерно через месяц с небольшим и Мамлеев, и Андрей, с которыми мы натирали паркет в учебном корпусе отчислились и пропали из училища, как будто и не существовали вовсе. Время от времени отчислялся то один, то другой, а мы уже так к этому привыкли, что не обращали на все это особого внимания.
Месяце в декабре, как-то, когда мне "поручили" постирать несколько тельняшек я стирал их в умывальнике старшекурсников на четвертом этаже. Время было около часа ночи. Рядом со мной стирал чью-то робу парень с нашей роты, который учился на судоводителя. Горячей воды у нас не было вообще никогда. Стирали исключительно холодной водой, согреть ее было негде, и нечем, - газа не было предусмотрено. Розетка была одна на кубрик. Кипятильников не было, и купить их было не на что, - стипендия наша в месяц была семь рублей. На эти деньги мы еще покупали тетрадки, ручки, зубные пасти, щетки, обувной крем и "Солидол", чтобы чистить бляху ремня.
Как ни странно, но все это мы покупали каждый месяц, и по прошествии нескольких дней все это пропадало, как будто корова языком слизала. Так было каждый месяц. Однажды кто-то поймал за воровством одного парня с нашей группы. Ему сразу же устроили "темную" и избили его до полусмерти. На следующий день, он, конечно же, отчислился, поскольку понимал, что коллектив ему этого не простит, но воровства это не остановило. Воровали все, что плохо лежит. Когда мы ложились спать, мы складывали нашу одежду под матрас, и ложились сверху, но и это не спасало, все равно что-то пропадало.
Итак, мы стирали одежду старшекурсников, торопясь поскорее закончить стирку, чтобы лечь спать. Неожиданно краем глаза я заметил, что мой товарищ по несчастью прекратил стирать и как-то неестественно замер, зрачки его сильно расширились, нижняя челюсть судорожно вздрогнула, и он застыл с раскрытым ртом, смотря на то, что творилось в дверях.
Я обернулся и увидел, что двое старшекурсников вели под руки сильно помятую и потасканную девицу, одетую в одну черную облегающую водолазку. На девушке кроме водолазки ничего не было надето.
У девушки были спутанные волосы соломенного цвета и какие-то странные широко раскрытые глаза, в которых читалось непомерное удивление, огромная усталость, но вместе с тем эти глаза были безумны и пьяны. Юбки на ней не было, как и трусиков. Ноги ее постоянно подгибались, и ребята тащили ее, чуть ли не волоком на себе.
Для вчерашних мальчишек ни разу в жизни никого не любивших, еще не целованных и не видевших обнаженную женщину, это зрелище было настоящим шоком. Мы стояли ошеломленные, не совсем понимая происходившее на наших глазах.
Нужно сказать, что в училище посторонним доступ был закрыт, никто из гражданских лиц не мог попасть на территорию училища, да к тому же в общежитие, в помещение роты. Чтобы попасть в роту, нужно было пройти через КПП мимо дневального и дежурного по КПП. Потом при входе в общежитие нужно было миновать пост, где постоянно находился еще один дневальный из числа курсантов, и где почти постоянно находился дежурный по училищу из числа преподавателей или командного состава.
Ну и кроме этого в роте был еще один дневальный на входе в роту, который никуда со своего поста не отлучался. Поэтому ПРОЙТИ МИМО ВСЕХ НИХ НЕЗАМЕТНО БЫЛО НЕВОЗМОЖНО.
Кроме того, ноги девушки, низ ее живота были покрыты слоем липкой прозрачной жидкости, которая вытекала и из тела девушки, а она, казалось, этого не замечала. Это было ПРОСТО ОМЕРЗИТЕЛЬНО. Глаза этой несчастной смотрели прямо перед собой и НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛИ. Мы стояли не в силах двинуться. Все происходившее перед нами напоминало кошмарный сон, который транслировался вдобавок ко всему с замедленной скоростью. Мы стояли и смотрели, как старшекурсники подвели девушку к умывальнику, и как она еле передвигала ноги, и как колыхалась под водолазкой грудь с застывшими сосками, и как потом это создание женского пола стало смывать с себя липкую слизь...
Я не помню, как я достирал все до конца, внутри было какое-то гадкое ощущение омерзения, как будто ты сам покрыт толстым слоем нечистот и хотелось содрать с себя кожу и смыть всю эту гадость...
Когда я пришел в кубрик к хозяевам тельняшек, они проверили качество стирки, и велели развесить тельняшки по батареям. Когда я все сделал, я спросил:
- Ребята, я могу идти спать? А то время уже два часа ночи.
- Будешь трахать ту шлюху, что заходила подмываться в умывальник, когда ты там стирал? - спросили прямо без обиняков меня. - У нас, ее почитай вся рота использовала по назначению.
- Нет, - ответил я, - не буду. Не понравилась она мне. Да и противно все это.
- Ишь ты как заговорил - противно. - Раздался голос откуда-то из-за моей спины. - Не хочешь - как хочешь, но смотри, - если заложишь, узнаем - убьем. Понял?
- Понял. - Сказал я, - Я могу идти?
- Иди. Но о том, что видел, - молчи. Все. Отбой.
На выходе из роты меня остановил дневальный и еще раз предупредил, чтобы я держал рот на замке. Около него стоял тот курсант, что был со мной в умывальнике, когда туда приводили эту девчонку. Вид у него был как у побитой собаки, лицо было разбито в кровь, двумя руками он держался за живот. Наконец нас отпустили, и мы пошли к себе в роту.
Я помог этому несчастному парню подняться по лестнице, потому что он еле шел. Он посмотрел на меня затравленными глазами зверя, которого смертельно ранили, и оставили умирать, не добив мучительной смертью.
- Все, я больше не могу. - Сказал он мне. - Завтра же подаю рапорт об отчислении. Пошли они все со своей мореходкой на х...
- Ты что так расстроился из-за этой девчонки? - спросил я его.
- Да при чем тут она? - он неожиданно разревелся. - Не могу я больше выдерживать этот бесконечные издевательства. НЕ МОГУ, понимаешь?
- Знаешь что, давай ложиться спать. Утро вечера мудренее. - Как мог, успокоил его я. - Утром проснешься, отдохнешь, маленько успокоишься, глядишь, все может, и не так страшно.
- Все это - одни слова. Что может измениться за ночь? - он смотрел на меня с болью и отчаянием. - Ты думаешь, я изменюсь? Или эти сволочи за ночь резко поменяются в лучшую сторону, что учатся на третьем и четвертом курсе? Ты сам-то в это веришь?
Я не нашелся ничего ему ответить на это. Он был прав, и правда эта, к сожалению, никому не нравилась. Что поделаешь, такое оно у правды есть свойство никому не нравиться. Мы разошлись каждый в свой кубрик, и больше я этого парня в училище не видел.
Прошел еще один кошмарный день ничем не лучше и не хуже других. Жизнь на нем не закончилась и не остановилась, а продолжала идти своим чередом, подвергая нас все новым и новым испытаниям.