Аннотация: Фамилии и номера депутских округов изменены. Всё остальное - правда от первого до последнего слова. Авторской фантазии здесь нет ни на грош.
Александр Товкач
АБОРТ
Звонок из орготдела райисполкома застал меня врасплох. Телефонная трель в тот момент была совершенно неуместна - я как раз собирался позволить себе маленький перерыв, войти на мошковский "Самиздат" и оперативно с кем-нибудь поругаться. Почему бы нет? Я уже отдал на верстку третью полосу, более того - выклянчил у редактора, зарегистрировал и передал корректору недостающий материал на пятую. Еще раз проверил по кондуиту, чего не достает, выругался и услал фотографа за иллюстрациями к материалу по паркововочной проблеме. Всё! Теперь уж точно можно отдохнуть: найти в сети кого-нибудь вроде вездесущего господина Траута и поговорить "за жизнь". Посвятить этому минут пять, не больше, а затем вновь ринуться в суетный редакционный бой.
Но прогуляться по "Самиздату" мне так и не довелось. Едва полез в заветное "избранное", потревожил телефон:
- Александр Васильевич?
- Да.
- Шостак в отпуске, депутат по тридцатому. Будет не скоро, а тут девушке помощь нужна. Вы не могли бы составить за него акт?
Я нахмурился: спрашивается - где его тридцатый, а где мой сорок пятый... Ну, да ладно:
- Конечно, могу! Пускай приезжает.
- Сейчас можно?
- Конечно. До половины пятого - без проблем.
После этого разговора настроение у меня было слегка подпорчено, и, войдя-таки на "Самиздат", я поругался весьма крепко. Не помню, правда, с кем, но крепко.
Девушка добралась на удивление быстро и оказалась немолодым тумбообразным существом, затянутым в плотное синее платье. Июльская жара сыграла с дамой плохую шутку, и ее тяжелое облачение было насквозь пропитано потом.
- Мне нужно ваше депутатское заключение, - прошептала она, пряча глаза.
- Какое именно?
- Что условия жизни... что мне нужен аборт. Сроки очень... Поздно. Врачи... Теперь только через вас, если условия жизни...
Я забарабанил пальцами по столу. Вот уж попал, так попал! Подобных актов я никогда еще не составлял и не умел этого делать. Да и не хотелось, откровенно говоря. Очень не хотелось! Молча проклиная уехавшего в отпуск Шостака, я направился за советом в соседний кабинет, к старшему коллеге по журналистике и депкорпусу.
- Николай Михалыч! Тут проблема... - и осекся, лишь теперь заметив в кабинете Михалыча посетителей. Продолжать при посторонних было как-то неудобно.
Мэтр вопросительно глядел на меня, поблескивая стеклами очков.
Неловкую ситуацию разрядила сама просительница. Заглядывая в кабинет через мое плечо, она пробормотала:
- Аборт мне нужен. К вам послали.
Михалыч нахмурился и нашумел на посетительницу, убеждая, что никогда таких бумаг не подписывал, не знает как это делается и мне ничего посоветовать не может:
- Кто вас направил?
- Роддом, - промямлила потная тумба, - они говорят, что надо.
- Тогда идите в свой роддом, поднимите там другие акты, перепишите текст и возвращайтесь. Мы не знаем, что вам написать!
Просительница грустно удалилась, а меня закружила редакционная суета, позволившая уже через пять минут напрочь забыть о существовании не желающих рожать потных дам.
Тем огорчительней было ее возвращение.
- Они сказали: все равно, что будет написано. Главное, чтобы подпись и вывод - просьбу удовлетворить.
Значит, вот каким боком дело поворачивается? Ладно! Если все того хотят, удовлетворю. Можно подумать, что без моей подписи она беременность прервать не сможет. Да сто обходных путей найдет, если нужно. На худой конец, даст взятку врачу или, что всего прискорбней, пойдет к какой-нибудь бабке гробить здоровье окончательно.
Я затребовал у просительницы документы и принялся их изучать. Картина складывалась прискорбная. Муж недавно умер и она осталась вдвоем с дочерью в однокомнатной квартире. Страшно было представить, что творится в этой коморе, если даже мой кабинет за несколько минут успел провонять немытым сальным телом, если даже документы просительницы невозможно было взять в руки без отвращения, если мои пальцы после ее паспорта стали липкими и дурно пахнущими. Медицинская карточка ее маленькой дочери поразила особенно: своей толщиной сей документ напоминал синодальное издание Библии, и указывал на десятки хронических болезней неудачного ребенка. Здесь был расписан целый сонм хворей, начиная от расстройства нервной системы и заканчивая серьезными урологическими проблемами. Я, может быть - необоснованно, пришел в ярость: на секунду мне почудилось, что делали они этого ребенка то ли не совсем трезвыми, то ли черт его знает... Но покойного мужа мне почему-то стало не очень жаль, да простит меня Господь за необоснованную циничность! А вот ребенка я жалел по-настоящему.
Молниеносно, совершенно нечитаемым почерком я настрочил акт, подписал его и отправил просительницу обратно в исполком - ставить штамп. А через несколько минут возникли проблемы с выпуском газетного номера и я вновь сумел забыть о потной даме, казалось бы - забыть навсегда.
Но утром, зевая за рулем по дороге на работу, я увидел отброшенный к обочине труп задавленной собаки и почему-то подумал о том, что состоявшаяся не без моего вмешательства операция по искусственному прерыванию беременности наверняка уже сделана. Не знаю, как посмели смикшироваться в моей голове две эти смерти - собачья и человеческая. Не знаю... Но посмели. А еще я понял две вещи: во-первых, я вовек не смогу забыть тот день, а, во-вторых, больше никогда не подпишу подобного акта. Ну их всех к такеней бабушке, этих залетных, пускай без меня выкручиваются!