Аннотация: Надо же, мсье Боброу, вам стали указывать сопляки. Они, конечно, пока не годятся вам в сыновья и дочери, но это не за горами. Странная штука жизнь. Раньше вами управляли солидные дядьки с большими седыми яй... С огромным жизненным опытом, у которых приятно поучиться уму-разуму, а что теперь? Молокосос Андре и вчерашняя пэтэушница Флоранс, которые при каждом удобном случае пытаются втереть вам, что именно в их крошечной конторе вы стали человеком. Что это они - два самовлюбленных губошлёпа - научили вас работать на уровне мировых стандартов. А до этого вы были туземец из страны третьего мира, спустившийся с кокосовой пальмы. Нет, ребята, не вам меня учить. Сначала поживите здесь с мое, похлебайте нашего российского дерь... Подышите нашим вольным воздухом, потом я вас послушаю. Что вы могли видеть, шпана малолетняя? Здесь не Европа и даже не Центральная Америка.
Наконец-то весна вступила в права. Кое-где еще лежит кучками грязь, но травка уже показалась над землей робкими зелеными стрелками. Почки на деревьях вот-вот начнут лопаться.
Зиму пережили.
Значит, скоро лето.
Максим, стоя неподалеку от входа в сандвич-панельный павильон фирмы, задумчиво щурился, прислушиваясь к себе. Он специально вышел наружу незаметно, чтобы не привлекать внимание других желающих покурить в компании. Курить в одиночку люди избегают, слишком заметно. В компании все-таки спокойнее. Как в детстве - сбегать с уроков удобнее толпой, а лучше всем классом. Всех не накажут.
Сегодня это первая сигарета, он продержался почти полдня. Лучше бы перевалить через обед, но такой результат тоже неплох. Он держит режим вторую неделю. Не более четырех, пяти сигарет в день. Голова стала соображать заметно лучше, пропала сонливость и вялость во второй половине дня. Но, несмотря на повышающийся физический тонус, моральное состояние нисколько не улучшилось. Максим питал слабую надежду, что оно вдруг придет в норму, но в глубине души отчетливо и бесповоротно сознавал, что это иллюзия. Все как в прошлый раз, когда безрезультатно пытался подавить в себе аналогичные упаднические настроения.
С чего же это начинается? Как он определяет невидимую точку разрыва? Извне или изнутри пробиваются первые сигналы о том, что приближается застой?
Вначале появляется некая затхлая успокоенность, граничащая с легкой формой отупения. Окружающая действительность неуловимо теряет краски, как будто в телевизоре приглушили цветность. Смотреть можно, но удовольствия не получаешь. Кстати, об удовольствии. Незаметно испаряется кайф от работы и общения с коллегами. Дни протекают безлико, словно под копирку.
Первые сигналы все-таки изнутри, когда просыпаешься утром.
Мысль о том, что надо идти на работу уже не порождает азартных предвкусительных всплесков в душе. Скорее наоборот, вызывает слабую тоскливую досаду. Томительно ждешь выходных.
Разве так начинается утро, когда работа нравится, когда приходишь на новое место? Тем более вырванное у других соискателей в труднейшей конкурсной борьбе. Он знает, что на эту должность - помощник менеджера по закупкам - претендовали примерно пятнадцать кандидатов обоего пола в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти трех. Начиная от рабочих и заканчивая дипломированными экономистами. Был даже дяденька в возрасте, который только что закрыл собственное дело. Решил, видимо, что ближе к старости надо заняться чем-то стабильным. Только зачем болтать такие вещи на собеседовании? Он думал, иностранцы оценят по достоинству его личный бизнес-опыт? Жизнь прожил, а ума не нажил. Они таких на пушечный выстрел не подпускают к своим фирмам и заводикам. Из собственного бизнеса в наемный персонал - это деградация, уважаемый. Такие вещи надо понимать на уровне таблицы умножения.
Да, тогда приятно было осознать себя лучшим.
Он понравился мадемуазель, это читалось по ее хищным глазкам. К концу собеседования Максим понял, - сказался бесценный опыт, - что если не явится шальной выпускник Гарвардского университета, то место будет его. Так оно и вышло. Место и тысячедолларовый оклад с квартальной премией и оплатой ГСМ достались ему - Максиму. Просто Максиму, у буржуев не принято обращаться по отчеству. Хотя, какие же они буржуи? Иностранные работодатели, инвестирующие собственные капиталы в российскую экономику, вот как их следует корректно называть. Буржуи у нас теперь свои, доморощенные, ничем не хуже мировых аналогов. Русские долго запрягают, да быстро ездят.
О чем мы размышляли?
Об ощущениях, получаемых от работы, о чем же еще? Год назад все было с точностью до наоборот. Мучительно тянулись выходные, стремительно пролетала рабочая неделя. И каждое утро бегом за машиной, чтобы приехать пораньше, набросать план на день. Даже в субботу выходил за спасибо, если были дела. А здесь они всегда есть, эти дела. Требуется обрабатывать коммерческие предложения, анализировать структуру затрат, искать возможную экономию, участвовать в бюджетных баталиях. Одних отчетов наберется под десяток. Тому, другому, третьему. Все хотят чего-то знать. Иностранцы помешаны на вспомогательной макулатуре - бизнес-планах, графиках, отчетах, презентациях и т.д. У англичан, правда, было больше порядка - несколько бумаг строго установленной формы, никаких самоделок. А эти как с цепи сорвались, каждую неделю подкидывают новую портянку, и ничего не попишешь. Приказы не обсуждаются. Гибкость и изменения, видите ли, залог выживания в бизнесе. Вот только чьего выживания, вашего или нашего?
Но проблема заключается не в обилии работы. Работы мы не боимся. И не в системе отношений. Все определяет атмосфера, а она поблекла. Меркнут краски, появилось уныние, которое нарастает с каждым днем. И это только начало, мадам и мсье, Максим знает это. Прошло более трех месяцев, то есть, это тенденция, а не разовый срыв.
С этим надо что-то делать, только вот что?
Может, со временем надо проще относиться к таким вещам как стремление к новому? Надо же когда-то остановиться, нельзя всю жизнь скакать с места на место. Что плохого в том, чтобы спокойненько сидеть в изученной сверху донизу конторе, и делать то, что знаешь и умеешь настолько хорошо, что способен выполнять работу с закрытыми глазами? Разве это плохо, мсье Боброу? Почему вас периодически тянет на подвиги? На этом предприятии вполне можно доработать до пенсии, если не споткнуться на какой-нибудь ерунде. Но вы же не мальчик, чтобы сыпаться на мелочах. У вас богатейший опыт и прекрасная практика. Какое это по счету место работы? Кажется, пятое. Или шестое? Неважно.
Ведь когда вы убегали с автомобильного завода, все было несколько по-другому замешано. Вы понимали на уровне подкорки, что это нонсенс - всю жизнь реанимировать железки, оснащенные электронным разумом. И если бы только это. Вы уже знали, что вам ничего не светит. Ни денег, ни загранкомандировок. Ни машины, ни квартиры. Оставался последний якорь - работа, которую превратили в порнографию. Куда ни кинь, всюду был клин.
А сейчас? Что вас не устраивает?
Вас ценят как грамотного работника, отлично справляющегося со своими обязанностями. Работа чистая и, можно сказать, интеллектуальная. Снова разъезжаете по стране, вернее, в основном до столицы и обратно. Предприятие иностранное, это большой плюс. Производит продукты питания, это вечная тема. Люди всегда будут есть. Продукция высочайшего качества и абсолютно конкурентоспособна. В России у них пищевой холдинг. Они пришли надолго. Платят хорошо, у наших такую зарплату днем с огнем не сыщешь. На жизнь хватает, а больших материальных проблем у вас, мсье Боброу, слава богу, нет. Квартира и обстановка, машина и подземный гараж, шмотки и питание - все в норме. Сын учится в обычной школе, но в коммерческом классе. Даже периодический отдых на Черном море можете себе позволить с семьей. За свой, естественно, счет.
Конечно, сейчас такое жилье скорее норма, чем достижение, а люди каждый год меняют машины и на Канары толпами ездят. Но зачем заглядывать в чужие карманы? Возможно, они спят на голом полу и питаются исключительно макаронами с маргарином. Кто знает?
Чего вам еще не хватает? Перспективы и служебного роста?
Рост вам обещали, хотя в контракте об этом ни звука. Обещали на словах, когда принимали на работу. Есть слушок, что мадемуазель в конце года пойдет на повышение в московский офис, или домой, в Париж. В центральную дирекцию по закупкам. Вот и проверим, как французы слово держат. Пять месяцев не срок, можно потерпеть.
Мадемуазель поедет работать в Париж...
Надо же, от горшка два вершка, сама из провинции. Три года назад окончила какой-то сельхоз колледж во Франции. Кроме России нигде пороху не нюхала, но сразу руководящая должность. А теперь в Париж, в центральную дирекцию намылилась. Вот, как расти надо, мсье Бобров. Вам в ваши двадцать пять такое не снилось. Да и сейчас не снится, не так ли? Хотя, вам тоже есть, чем похвастаться, если учесть, что по образованию вы - простой советский инженер. Нет, не советский, Советы приказали долго жить. Простой российский инженер, так выходит.
Но вы все равно кукситесь и ерзаете беспокойно, озираясь по сторонам. Понимаете, что при всем внешнем благополучии уже маячит перспектива хождения по кругу.
А может, обойдется?
Займем место мадемуазель, денег должны подкинуть баксов триста. Служебный автомобиль полагается, хотя, зачем он нужен? Своя "восьмерка" сгниет от безделья, это мы проходили у англичан. Лучше летать на родной ласточке с тонировочкой, дисками и хорошей музыкой, чем на голом корыте с фирменной наклейкой на боку, чтобы весь город знал, на кого работаешь. Пусть бензин оплачивают, а на машину желающих найдут, безлошадных на фирме хватает.
Подчиняться будем мистеру Голсби, хотя это большая толстая палка о двух концах, даже о трех. Когда говоришь с иностранцем на его родном языке, контакт более плотный и доверительный, это проверено. Но двойное подчинение ничего хорошего не сулит, это тоже аксиома. Директор завода Андре не менее важная шишка, хотя и пацан несмышленый. Когда прямой начальник далеко, в этом, конечно, есть свои плюсы. Свободы больше, контроля меньше. Но и оценить вашу работу по достоинству он не в состоянии, вы всегда будете для него далекой боевой единицей, о которой мало что известно. С глаз долой - из сердца вон. Случись что, таких в расход первыми пускают. В рассредоточенных кадровых схемах балом правят слухи и недомолвки, которые не признают границ между народами и странами. Фирма французская, руководство - интернационал, а работнички все наши. Соотечественники со всеми вытекающими последствиями. Чуть зазеваешься - враз заложат с потрохами, моргнуть не успеешь. Просто так, для профилактики, чтобы не расслаблялся или на всякий случай. Вдруг пригодится на будущее, когда начнут что-нибудь делить или обещать. Иностранцы любят стукачей, простите, лояльных сотрудников.
Из-за угла неожиданно вывернул Андре, стремительно приближаясь к Максиму. Интересно, они могут просто ходить? Почему всегда рысью? Светлые волосики, стрижечка, горящие голубые глазенки за стеклами очков. Плечики чахлые, ладошка детская, ну вылитый ботаник, только сачка не хватает. Галстучек сбился на сторону, воротничок серенький, костюмчик жеваный, как из зад... Простите, из стиральной машины. Неужели трудно пиджак снять перед тем, как за руль сесть?
- Максим курить, ничего не делать? - задорно воскликнул директор, устремляясь к крыльцу. - Много курить - плохой здоровье!
"Тебя только не хватало, щегол пестрозадый, - досадливо подумал Максим, улыбнувшись боссу. - Откуда ты взялся? Говорили, не будет тебя сегодня, ан нет, прискакал. Можно подумать, без тебя здесь все остановится".
Надо же, мсье Боброу, вам стали указывать сопляки.
Они, конечно, пока не годятся вам в сыновья и дочери, но это не за горами. Странная штука жизнь. Раньше вами управляли солидные дядьки с большими седыми яй... С огромным жизненным опытом, у которых приятно поучиться уму-разуму, а что теперь? Молокосос Андре и вчерашняя пэтэушница Флоранс, которые при каждом удобном случае пытаются втереть вам, что именно в их крошечной конторе вы стали человеком. Что это они - два самовлюбленных губошлёпа - научили вас работать на уровне мировых стандартов. А до этого вы были туземец из страны третьего мира, спустившийся с кокосовой пальмы.
Нет, ребята, не вам меня учить. Сначала поживите здесь с мое, похлебайте нашего российского дерь... Подышите нашим вольным воздухом, потом я вас послушаю. Что вы могли видеть, шпана малолетняя? Здесь не Европа и даже не Центральная Америка. Не зря вам такие бабули платят, больше, чем в Африке. Иначе вы бы сюда не летели как мухи на мед.
Ни тебе, Андре, ни тебе, Флоранс, не светят такие погоны дома во Франции. Подносили бы пузатым дядькам бумажки на полусогнутых, уж мы-то знаем. Бывали в ваших краях, все видели своими глазами. Нет у вас таких сопливых директоров заводов, и скороспелых менеджеров тоже не водится. Люди везде одинаково устроены, профессионально-возрастную дедовщину никто не отменял. Так что, не надо нам с умным видом спагетти с пармезаном на уши вешать. И вообще - цыплят по осени считают.
- Разве я ничего не делаю, Андре? - Максим бросил окурок в урну. - Я думаю, как лучше сделать отчет для мистера Голсби. Он опять придумал новую форму.
- Это хорошо. - Андре притормозил на крыльце, оборачиваясь. - Мистер Голсби есть, как это по-русски? Он главный закупатель в наш холдинг, но принимать тебя на работу не он. Я не иметь ничего против отчет для мистер Голсби, но Максим работать здесь. Его работа оценивать я и Флоранс. Это ясно?
- Конечно, Андре. - Максим старался говорить без напряжения, зная, что директор придирается ко всем курильщикам. - Я работаю на мистера Голсби только во время перекуров. Я же не могу ему отказать?
- Почему не могу? - Андре оскалился белозубой улыбкой. - Ты можешь сказать, что выполнять мое поручение, он подождать.
- Спасибо за совет, Андре. - Максим сделал вид, что понял глупую шутку. - В следующий раз так и скажу мистеру Голсби.
Какой умный мальчик!
Уже усвоил правило древнеримских императоров - разделяй и властвуй. Далеко пойдет, если не остановят. Ребята из московского офиса намекнули на тренинге, что Андре приходится дальним родственником кому-то из акционеров холдинга. Если так, это многое объясняет. И многое усложняет. Двойное подчинение утвердили три месяца назад, когда провели очередную реорганизацию. Теперь все российские закупщики на местах параллельно подчиняются еще и директору по закупкам в Москве. Французы считают, что строго вертикальная структура управления сдерживает развитие бизнеса. Все должно быть открыто и прозрачно, любой сотрудник имеет право контактировать хоть с председателем совета директоров и наоборот. Две недели назад заработала единая электронная почта холдинга. Пиши, что в голову взбредет кому хочешь. Только на кой черт нам такие права, если соплежуй Андре одним мейлом может свести на нет все прошлые и будущие заслуги?
Хорошо, что с Флоранс проблем нет, она не нарадуется на Максима.
А чего ей не радоваться? Такие кадры на дороге не валяются. Взрослый вменяемый мужик, ума палата, переманили из известной инофирмы. Все знает и умеет, поставь грамотно задачу и стриги купоны. Все ее глупости и ошибки исправляет Максим. Она уже не кричит, выкатив глаза, что не существует никакой российской специфики, что бизнес везде одинаков. Многое дошло до вспыльчивой деревенской дурочки Флоранс. Она привыкла, что за Максимом как за каменной стеной. Вот и сегодня носится весь день по деревням, без коров жить не может. "Мы залить молоком всю Россию! - вспомнилось ее любимое изречение. - Через десять лет все русские люди будут выпивать наш молоко и кушать наш масло и сыр!"
Конечно, будут, Флоранс, куда же они денутся? Только никто не знает, дорогая, что будет в России через десять лет. И чье молоко мы будем выпивать, закусывая сыром с маслом. Не забудь про творог и сметану, это тоже наше. Можно подумать, до вас мы не видели молока, масла и сметаны. С сыром, конечно, были проблемы, но сыр в жизни не главное. Обходились, как ни странно. В хорошем творожке кальция нисколько не меньше. А теперь вы решили научить нас, как правильно доить коров?
С другой стороны, если бы не вы, где бы сейчас были эти бедные коровки? Всех бы на мясо пустили, им ведь тоже кушать надо. А жрать им большеглазым нечего стало, колхозы по миру пустили, сельское хозяйство почти сдохло за годы перестройки. Еще свежи воспоминания о продуктовых талонах и очередях за голландским маслом.
Перестройка, ускорение... Хорошо ускорились, ничего не скажешь. Но это, слава богу, в прошлом. Сейчас мы живем по-человечьи, главное - хорошо зарабатывать. Остальное - дело техники и личного вкуса.
Елки-моталки, кто мог представить такое еще совсем недавно? В России рыночная экономика, чудеса в решете! Желаете приобрести квартиру - извольте, выбирайте любую, если есть деньги. Надо машину - устанешь выбирать автомагазин, не говоря уже о машине.
Машина, машина...
Максим привычно стрельнул взглядом в сторону автомобильной стоянки. "Восьмерка" стояла на месте, поблескивая чистыми вишневыми боками. Это вторая машина Максима, а первой была "шестерочка" из той самой знаменитой партии. Заводчанам выделили несколько сотен "шестерок" перед тем, как в стране отпустили цены. Никто не мог поверить, что машины подорожают еще вдвое, а они подорожали в десять раз за несколько месяцев. Это была катастрофа. Сбережения миллионов россиян превращались в труху, а люди покорно надеялись, что все образуется. Не было у нас такого опыта - спасать сбережения. Да и сейчас нет, потому что нет сбережений. Слишком много накопилось соблазнов, чтобы бабки в чулке морозить. Жить надо сегодня!
Это была чистая случайность, что кто-то заранее шепнул отцу о той льготной партии машин. Спасибо матушке, которая не пожалела нервов, убеждая отца использовать, наконец, трудовой стаж по назначению. И это было чудом, что батя нехотя сообщил об этом Максиму, который ни сном, ни духом не вникал в тогдашние макроэкономические тонкости. Максим занимался собой, ему было не до глобальных процессов. И отдельное спасибо Вике за финальный пинок, она всегда мечтала о собственной машинке, даже маленькой и неказистой. В ту пицундовую "шестеру", которую с мясом и кровью вырвал никогда не стоящий в автомобильной очереди отец, они с замиранием сердца бухнули сбережения с трех сберкнижек. Три семьи - родители Вики, Максима и они сами - вложились в ту "шаху", не осознавая всей исторической уникальности спасительной покупки. Через пару месяцев все нажитое людьми превратилось в жалкие копейки. Все рухнуло.
Но это опять-таки в прошлом.
Хорошо то, что хорошо заканчивается. "Восьмерке" третий годик пошел, пора подумать о замене. Наверное, на следующий год, а в этом надо завершить отделку квартиры. Говорят, ремонт закончить нельзя, его можно остановить, это верно. Второй год они с Викой пластаются по выходным и праздникам, пытаясь придать квартире надлежащий вид. Ультрамодный сегодня "евроремонт" они, конечно, себе позволить не могут, но искоренить признаки социалистического строительного дизайна в любом случае необходимо. Чуть толще газетной бумаги серые обои в цветочек и шершавые горбатые плинтусы. Известковые потолки, линолеум цвета детской неожиданности и ревущий сверхзвуковым истребителем унитаз - так жить нельзя! Приличные люди сейчас так не живут, а Максим работает в инофирме. Придут гости - сгоришь со стыда. Надо поскорее заканчивать ремонт, а там, глядишь, и машинку новую справим. И пора подумать об отпуске, скоро лето.
Ну вот, кажется, настроение чуть-чуть поднялось.
Пора возвращаться к работе. Главное - почаще думать о приятных материях. Ведь жизнь прекрасна и удивительна, как говорил Виталий Владиславович... Нет, не Владиславович. Отчество было специфическое. Ну, вспоминайте, мсье Боброу, как не стыдно! Это же не так давно было! Влад... Владленович, точно!
Виталий Владленович, да.
Если бы он продержался хотя бы полгода, если бы... Но даже его могучего ума не хватило предположить, что скоро в стране произойдут такие изменения. Ведь система уже кренилась, заваливалась на бок. Размякшие глиняные ноги уже не выдерживали тяжести умирающего советского колосса. Который, сам того не понимая, собственноручно подписал в середине шестидесятых первый пункт приговора себе. Когда принял решение построить в степи суперзавод по выпуску легковушек для народа.
Прыгнуть в собственный автомобильчик и укатить, куда душа пожелает - это ли не кусок свободы? Пусть мифической и надуманной, но разве велик был выбор? И вдруг - свобода передвижения!
Дура ты, система, какая же ты на поверку оказалась дура! Конечно, нельзя не отдать должное тому, как грамотно и своевременно ты распорядилась тоннами халявных нефтедолларов, вложив в уникальный проект. Спасибо, что не вбухала народные денежки в очередную стаю ядерных подлодок, не подарила ненасытному лживому стаду якобы дружественных режимов, не растратила, не прожрала. Умные и дальновидные политики существуют при любой власти.
Мог ли кто-то из тогдашних правителей предвидеть день сегодняшний?
Это, конечно, из области фантастики, но некто вполне мог запустить невидимый механизм самоликвидатора Советского Союза. Можно не уследить за мелочами, но базовую установку проморгать никак не могли - железный занавес. Изгородь, заботливо возведенную предшественниками и тщательно охраняемую и латаемую продолжателями славных ленинских традиций. Дедушка много времени провел ТАМ, он не мог не понимать всей опасности соприкосновения общества бескорыстных энтузиастов с миром бездумного чистогана.
Иначе, чем объяснить, что так легко согласились на второй пункт приговора системе? Он автоматически печатался по буковкам, когда начался массовый выезд советских граждан ТУДА. Один выезжающий - одна буковка. Неужели не понимали, что низзя!!! Не положено, не пущать, стоять насмерть!! Ни под каким предлогом! Только рабочий минимум, неизбежно необходимый контингент - шпионы, политики, спортсмены, богема и ученые.
Шпионы и политики - понятно почему. Без комментариев.
Спортсмены - чтобы демонстрировать величие тела и духа строителей коммунизма. И демонстрировали, еще как демонстрировали! Без побед не возвращались, не то что сейчас. Отрабатывали по полной. Пожалуй, только они и отрабатывали, не лукавя, не притворяясь. В спорте надувные бревна не прокатывают, там все по настоящему.
Богема - писатели, артисты, художники, музыканты и прочий творящий люд - для той же цели. Показать раскрепощенность творческой мысли свободного советского человека. Нанести непоправимый вред бездуховным устоям мира капитала. Заронить в души угнетенных и бесправных искорку стремления к борьбе за освобождение от империалистических пут. В качестве оплаты - творить по возвращении, прославляя систему в домашней сытой обстановке. Не зазря же выпускали поглазеть и уяснить.
Ученые - чтобы не отстать часом, не опростоволоситься. Наука - дело тонкое и, как ни крути, необходимое. Хотя, яйцеголовые всегда представляют собой мощнейший аллерген для власть предержащих. Тяжело с ними и неудобно. Выражаются непонятно, ведут себя непочтительно. Но этих и затыкать проще пареной репы. Молчать! - и все дела. Жаль ребят, но что поделаешь? Сами виноваты. Надо чаще додумываться до таких необходимых в госхозяйстве вещиц, как ядерная энергия.
Кто остался? Военные, моряки, строители ГЭСов и АЭСов, переводчики, обслуга и прочая мелочевка? Тоже надо, но их не много и все под лапкой, все посчитаны. Все было разумно и целесообразно.
И вот, на тебе! Началось в колхозе утро. За кордон пачками полетели рабочие и инженеры, конструкторы и технологи, ремонтники и - страшно сказать - даже водители будущих народных автомобилей. Водители-испытатели. Чего же вы хотели? Что вся напичканная вражеской информацией толпа будет молчать? Шила в мешке не утаишь. Эта бурлящая масса видевших и знающих помогала допечатывать пункты приговора системе, возбужденно судача по возвращении на тесных, воняющих кислыми щами кухнях. Боязливо косясь на ближайшую электрическую розетку. В которой, если верить популярному анекдоту эпохи застоя, сидел и слушал крамольные базары товарищ майор.
Виталий Владленович, маленькая буковка приговора большой стране... Жаль, что ты не дожил до дня сегодняшнего, жаль, что не почувствовал ветра перемен. Не предугадал, что можно будет великолепно состояться в профессиональном и материальном планах без всяких государственных заводов и фабрик. Что такие люди вдруг окажутся дико востребованными в так называемых коммерческих структурах.
Быть бы вам сегодня преуспевающим директором крупной процветающей компании, Виталий Владленович, не сойти мне с этого места. Кто же знал, что все так обернется, кто мог знать?
Максим медленно зашагал к крыльцу. После переключения на грустные воспоминания оптимистичный настрой сдулся как мыльный пузырь. Он дошел до стола, опустился на вращающийся стул, машинально поправил галстук. Вот так всегда. Только приведешь себя в порядок, как р-раз! Не расслабляться! Вам хорошо? Извольте откушать кисленького, слишком у вас довольное лицо, мсье Боброу.
Две сослуживицы - бывшие школьные училки иностранных языков - зорко оглядели его с ног до головы. Одна из них, стервозная сорокалетняя Элеонора претендовала на должность, которую занял Максим. Флоранс умница, молодой босс, но уже умеет использовать морковку на палке. Жаль, что крашеная под блондинку Эля не понимает этого. Она во всем винит Максима, хотя внешне у них неплохие отношения. Но с ней нельзя терять бдительность, она в совершенстве владеет искусством невзначай заложить коллегу. Даже свою служебную подругу Лилию, которая будет помоложе года на четыре. Максима бесит манера Элеоноры говорить истинную правду, когда звонит мистер Голсби. Она никогда не скажет, что человека просто нет на месте. Не спросит, что передать, когда искомый сотрудник вернется. Она обязательно доложит, что Лилия вышла покурить, а Лиля дымит как паровоз на перегоне.
Однажды Максим, подскочив сзади, буквально вырвал у нее телефонную трубку, когда услышал, что он, видите ли, еще не подъехал с обеда. Он уже час, как вернулся, но ошивался в цехе, потому что не мог заставить себя торчать в офисе. В пятницу после обеда ничего не хочется делать, поэтому он ушел на производство, изображая неподдельный интерес к технологическому процессу фасовки-упаковки готовой продукции. Закупщик должен знать все о закупаемых позициях. Элеонора могла не знать, что Максим в цехе, но нельзя не видеть из окна офиса стоянку машин. Если, конечно, есть такое желание. У нежно щебечущей по-английски Эли такого желания почему-то не было. Пришлось прервать ее услужливое, совершенно не правдивое стукачество. Она попыталась перевести инцидент в шутку, но глаза - испуганные и бегающие - выдали ее с головой. Эля непростительно прокололась. А вдруг завтра Максим займет место Флоранс?
Сейчас у нее точно такие же глаза.
Мог звонить Голсби. Вам срочно Максима, мистер Голсби? Ах, извините, пожалуйста, он вышел покурить тридцать минут назад. Или сорок. Я, к сожалению, не засекла время. Я не знала, что вы позвоните, dear mister Golsby. Sorry, mister Golsby. Good-bye, mister Golsby. Кукольный театр, право слово.
Да бог с ней, с Элей. Пусть стучит, если ей от этого легче. Голсби последнее время почти не звонит, он шлет мейлы. Так дешевле и проще. Пес и с ним, с Голсби. У нас своих забот хватает. Нужно найти способ отключиться от грустных воспоминаний, которые нахлынули под конец перекура.
А надо ли отключаться?
Может, оно к лучшему, почему бы не заглянуть в прошлое? Возможно, это поможет правильно осмыслить настоящее и предопределить будущее. Вы ведь не тешите себя мыслью, милостивый государь, что все рассосется само собой? Симптомы слишком схожи. Вначале тревожные шевеления на уровне эмоций, но процесс под контролем и все поправимо. Затем лавинообразное катастрофическое ухудшение ситуации и полная потеря управления.
Но как можно сравнивать тогда и сейчас?
Слишком большая разница и ничтожно мало общих признаков кризиса. Тогда все было просто, одно вытекало из другого. Достаточно было сделать шаг вперед, и практически одновременно высвечивались новые тропинки. Как будто на лбу закреплен шахтерский фонарь с радиусом освещения полтора метра. Пока стоишь - впереди темнота, но стоит чуть двинуться во тьму, как она отступает.
Но в начале она наступала, та беспросветная тьма.
Наступала медленно и неумолимо как полярная ночь. Первые сумерки, безусловно, спустились на островок свободного творческого труда со смертью Виталия Владленовича. Несколько месяцев, усугубленные естественной зимней спячкой, протекли как в тумане. Многие люди, участвующие наряду с Максимом в реализации смелого, но угасающего проекта так и не смогли восстановить былого блеска в глазах. Производство вскоре окружили по периметру стационарным железным забором и воздвигли мощные башни проходных, уничтожив последнее отличие этого беспокойного чада перед степенным прародителем заводом. Все вернулось на круги своя.
Дни потянулись медленно и однообразно. Даже большой шеф Медведкин, казалось, забыл, что недопостроены нерадивые и недопередушены непокорные. Вокруг что-то работало, где-то что-то ломалось, периодически на поле боя выскакивал все более равнодушный к делам Лукич. Все вяленько шло своим чередом. Стройка продвигалась черепашьими темпами. Честно говоря, вполне можно было жить. Жили так раньше и ничего. Другого не знали и жили. Но с приходом долгожданной весны все пошло кувырком, как будто проснувшееся солнце подплавило людям мозги.
Неожиданно активизировался Медведкин, словно наверстывая упущенное зимнее время. На Лукича стало больно смотреть. Где-то в начале марта он пришел с очередного совещания у большого шефа. Грузным мешком плюхнулся за свой стол. Максим сразу понял, что шеф не просто не в себе. Его выдавали глаза. Несгибаемый боец Лукич почти плакал. Глаза были сухие, но выражение...
Забыв про все, Максим тихо подошел к его столу, помахав перед пустым взором шефа сигаретой. Лукич молча кивнул, поднимаясь, и деревянно протопал за Максимом на выход. Максим специально увел его к дальнему лестничному пролету, чтобы никто не влез в разговор.
- Ну, вот и всё, Максим, - безучастно прошелестел голос Лукича, когда они уединились этажом ниже.
- Что, всё?- переспросил Максим. - Что случилось? Ты кури, Лукич, кури.
- Он сказал, что его не устраивает такой начальник лаборатории, - глядя в сторону, пробормотал шеф. - И еще он сказал, чтобы я поискал работу... Чем скорей, тем лучше.
- Открытым текстом? - недоверчиво спросил Максим.
- Более, чем открытым. - Лукич по-прежнему не закуривал. - Считай, говорит, Федор Лукич, что мы с тобой не сработались. Дело толком не поставил, людей распустил, бардак, демократия и все такое.
Максим пытался соображать быстрей, пока Лукич настроен на откровенный разговор. Он предвидел нечто подобное, но не так скоро и неотвратимо. Рано или поздно Медведкин должен был открыть огонь на поражение. Но что думает об этом сам Лукич? Видно, что он подавлен, но какова истинная причина подавленности? Действительно ли он расценивает свой вероятный уход как катастрофу? Или, что не исключено, как спасение? Одним махом разрубить гордиев узел накопившихся проблем и неразрешимых задач. Разом снять с себя тяжкий груз ответственности за незавершенное дело и только-только встающих на крыло воспитанников. Удобно - мол, сражался до последней капли крови, но враг оказался сильней. Но что будет означать уход Лукича для лаборатории?
А для самого Максима?
Ай-яй-яй, а ведь мы совершенно к этому не готовы, видит бог, не готовы. А Лукич? Если он подготовил запасной аэродром, нет смысла дергаться, его не удержишь. А если нет?
- Вот злыдень. - Максим сплюнул на бетонный пол. - Я уж грешным делом подумал, что забыл он про нас. Спал ведь всю зиму как медведь в берлоге.
- Не забыл, - отозвался шеф. - Он ничего не забывает.
- Слушай, Лукич, - начал осторожно прощупывать ситуацию Максим. - А ты не думал обратиться к Александру Семеновичу? Медведкин же не попрет против него?
- Я говорил с ним пару месяцев назад, - поморщился шеф. - Вскользь, без акцентов. Он ушел от разговора на эту тему. Я его понимаю. Ему сейчас нет интереса за меня впрягаться. У человека своего дерьма по горло.
- Понятно, - кивнул Максим, пожевав кончик фильтра. - Сам-то что думаешь? Есть какие-нибудь мысли?
- Даже не знаю. - Лукич пошкрябал ногтями подбородок, глядя в потолок. - Мыслей много, а что толку?
- Есть куда свалить-то? - Максим решил прояснить главное. - Работа есть?
- Пока нет. - Лукич, наконец, закурил предложенную "магну". - Я не думал, что он созреет так рано.
- А ты хотел бы еще поработать с нами, Лукич? - Максим выжидательно посмотрел шефу в глаза. - Представь, что случилось чудо, и он отвял от тебя. Поработал бы еще? Неужели не хочется?
Лукич устремил тоскливый взгляд куда-то в пространство. Наверное, ему не хотелось врать, но всей правды он, похоже, сам не представлял. Как можно однозначно ответить на такой вопрос? Нет ничего хуже незаконченных дел. Даже если они перестали приносить удовлетворение и радость, превратившись в надсадную обузу. Жизнь длинная штука, а незавершенные деяния имеют привычку напоминать о себе случайными встречами, неожиданными книжно-киношными аналогиями, и просто неприятными воспоминаниями на склоне лет. Большое видится на расстоянии, но день сегодняшний имеет для живого человека не менее важное значение.
Такой руководитель как Федор Лукич способен работать только в системе доверительных или, хотя бы, уважительных отношений с людьми. Включая нижестоящих и вышестоящих. С нижестоящими пока не все потеряно, если не сравнивать с тем, что было в самом начале похода. С ними вполне можно жить, если закрыть глаза на то, что птенцы оперились, и все чаще полагаются на собственный опыт.
А как быть с вышестоящими? Иллюзий относительно большого шефа не осталось. Атака жесткая, не оставляющая шансов на примирение. Включать дурака более нет смысла. Зачем продлевать агонию, теряя последние силы в неравной борьбе? Не лучше ли оставить их для обустройства новой жизненной ниши? С другой стороны, работали всю зиму, горя не знали. Если бы Медведкин забывал про них почаще и вспоминал пореже... Многие так работают и ничего. Начальников не выбирают. Как Родину и мать.
- Если бы случилось чудо, Максим Батькович! - В потухших глазах Лукича вдруг сверкнули крохотные задорные искорки. Или слезы? - Конечно, поработал бы, конечно! Помнишь, сколько всего мы задумали? Если бы дали довести до конца хотя бы половину, если бы... Но чудес не бывает, Максим, чудес не бывает.
Внутри у Максима вдруг шевельнулось что-то щемящее и полузабытое.
На миг показалось, что перед ним прежний боевитый Лукич, по-доброму улыбающийся своему молодому ученику. Нет, действительно, чудес не бывает.
Показалось...
- Ты вот что, Лукич. - Максим понизил голос, быстро оглядев лестничные пролеты наверху и внизу. - Решать в любом случае тебе. Но если у тебя нет запасного варианта, ты пока будешь работать здесь, так ведь? Он же не идиот, он должен понимать, что на поиск работы требуется время. Ты не можешь уйти на улицу.
- Ну, дальше-то что? - удивленно уточнил Лукич. - У тебя есть предложения?
- Ты можешь искать другую работу, а можешь не искать, это дело твое. - Максим почти перешел на шепот. - Я не скажу ничего конкретного, но одна мыслишка у меня есть. И мне надо кое с кем побазарить. Если выгорит - считай, что мы его сделали.
По прошествии лет, изредка окунаясь в прошлое, - он все же предпочитает жить настоящим, - Максим Бобров испытывал смутное чувство вины за то, что натворил после того разговора с шефом. Став взрослее и искушеннее в жизненных дилеммах, он отдавал себе отчет, почему решился на авантюру с вызволением Лукича. Он не мог не догадываться, что для шефа уход означал спасение. Позже он сам неоднократно использовал этот хирургический прием. Лучше один раз рубануть по живому, чем бесконечно терзать больной орган под местной анестезией.
Но тогда мы были молоды, непокорны и слишком себе на уме. Нам непременно мечталось доказать, что мы тоже не лыком шиты. Что на ринге главное не весовая категория, а то, как умеешь двигаться и наносить удары. Нам очень не хотелось сдаваться без боя.
Ребячество чистой воды!
Ведь каждый баран сам должен носить по жизни свои яйца, как бы ни были они тяжелы и угловаты. И еще один малюсенький фактор нарушил злобные замыслы господина Медведкина. Влияние этого фактора полностью не осознавал и Максим. Не было времени осознавать. И жгучего желания тоже. Но он незримо присутствовал в задуманной Максимом многоходовой комбинации.
Максим Бобров уже не держался так цепко за свое место. Его душа тихонько протестовала, инстинктивно отыскивая хоть какие-то признаки выхода из сложившейся ситуации. В глубине своей забродившей натуры он медленно созревал для любых необдуманных и глупых действий против системы, лишь бы узреть, учувствовать слабенькие проблески света, что укажут дорогу в будущее. И, конечно, это был накопившийся за многие годы подсознательный протест против всех, кто наступает на горло и мешает жить.
Буквально в тот же день его, серьезного и деловитого, можно было наблюдать то в лаборатории, то в цехе, то в курилке. Максим целенаправленно и быстро общался с лабораторным народом, посвящая людей в суть проблемы, знакомя попутно со своим смелым замыслом. Вначале он обежал ближний круг - Влада, Сандро, Степу и еще нескольких ребят, с которыми можно говорить открыто. Наблюдая разговор с удаленного расстояния, - а при приближении посторонних они замолкали, - можно было выделить кое-какое сходство в поведении и реакциях тех, кто составляет авторитетный костяк коллектива. В первые минуты на лицах соратников доминировало хмуро-возмущенное выражение, которое постепенно оттаивало, все чаще перемежаясь недоверчивой улыбкой. Под конец, посвященный в тайну разражался торжествующим хохотом, восхищенно кивая и сотрясая Максимову руку, что означало, что все идет по плану.
Заручившись поддержкой ядра, Максим приступил к обработке молодежи. Как ни странно, с молодежью все прошло без сучка и задоринки. Им достаточно было дать понять, что весомая социальная группа сотрудников все возможные эксцессы возьмет на себя. Говоря проще - им было глубоко по фигу. Такая вот пошла сегодняшняя молодежь, ничем не дорожит. Ни мнением о себе начальства, ни перспективами, ни материальным благополучием.
Забегая немного вперед, стоит заметить, что именно этим безответственным пофигизмом всех без исключения вчерашних студентов будет более всего ошарашен господин Медведкин, когда план Максима сработает. Не мог старый ленинец взять в толк - как же можно так наплевательски относиться к своему будущему? Позже он будет еще более поражен, когда инженерная молодежь начнет косяками уходить с завода, забив на карьеру, стабильность и постепенно умирающую социальную защищенность. Уходить, чтобы стать кем угодно - программистами, банковскими и страховыми служащими, предпринимателями, продавцами, авторемонтниками, строителями-отделочниками и даже водителями такси.
Оставались ветераны. В принципе, можно было обойтись без них, но Максиму хотелось добиться тотальных разрушений в стане врага. С ветеранами пришлось повозиться, но когда им намекнули, что в случае победы их имена покроются вечным несмываемым позором трусости и предательства, они сдались. В общем-то, что они могли потерять, ветераны? Почти ничего. Всегда можно найти отговорку, чтобы обелить себя в глазах возмущенного руководства. Мол, надавили, применили грубую силу, не оставили выхода, слабое сердце и т.д. И они очень зависимы от молодых мускулистых коллег, дряхлеющие на глазах ветераны труда. Им всегда требуется помощь - достать что-нибудь с верхнего стеллажа, донести тяжелый осциллограф до станка, да мало ли? Через пару деньков, пошушукавшись друг с дружкой, сдались и они.
В течение следующего дня Максим повторно обежал всех сотрудников, знакомя их по очереди с содержимым тоненькой папочки в непрозрачной обложке. Ознакомленные что-то чиркали ручкой в папочке, оглядываясь по сторонам. Как будто дополняли или исправляли, со стороны сразу не разглядишь. Некоторые, глядя вслед уходящему Максиму, вздыхали не то облегченно, не то обреченно.
Вечером того же дня, дождавшись, когда коллеги покинут лабораторию, Максим с загадочным видом уселся напротив Федора Лукича, который что-то листал за своим столом. "Правила дорожного движения" - прочитал, приглядевшись, Максим на зеленой засаленной обложке. Интересно, зачем ему это? Насколько известно, тачка Лукичу по заводской очереди если и полагается, то очень не скоро.
- Лукич, ты сейчас не сильно занят? - беззаботно обратился к нему Максим, стараясь копировать интонации шефа.
Опальный начальник лаборатории, откладывая книжку в сторону, снисходительно посмотрел на того, кто отвлек от важных дел. Скрытая во взгляде и усах улыбка не оставляла сомнений - он понимал, что Максим его пародирует. Он многое стал понимать правильно, наш осунувшийся Федор Лукич. С него как будто стряхнули внешний блеск, превратив в еще не старого, в меру озабоченного и чуть помятого мужичка. Иногда бывает полезно отделить себя от обстоятельств бытия, хотя бы на время.
- Нет, Максим Батькович, не сильно, - вяло улыбнулся шеф. - У тебя ко мне вопрос?
- Не совсем. - Максим торжественно положил перед Лукичом непрозрачную папочку. - Скорее, это ответ.
- Какой ответ? - Шеф явно был заинтригован. - На что ответ?
- А ты ознакомься, это интересно. - Максим с довольным видом откинулся на спинку стула. - Читай, читай.
Лукич осторожно открыл папочку, в которой сиротливо покоился единственный лист бумаги с набранным на компьютере текстом. Зато, какой лист! Шеф пробежал глазами по строчкам, изумленно воззрился на Максима. Снова углубился в текст, проговаривая местами вслух, будто озвученное могло скорее донести до него смысл.
"Начальнику отдела г-ну Медведкину... Мы нижеподписавшиеся... считаем... Федор Лукич... со дня основания... высококлассный специалист... уважаемый руководитель... трудовой коллектив...перспективы...задачи...
Становление и развитие лаборатории... вклад... заслуги... опыт... Уверены... заслуживает... поддерживаем... не считаем... не согласны... ваше решение ошибочно и неправомерно...
Предлагаем... требуем... Федора Лукича в должности... в противном случае оставляем за собой право обратиться в вышестоящие инстанции...
С уважением... коллектив лаборатории..."
Закончив перечитывать текст письма, Федор Лукич поднял на смутьяна округленные глаза. Несколько секунд молча разглядывал усмехающегося Максима, как будто видел впервые. Затем закрыл папочку, отодвигая от себя взрывоопасную бумагу, и тихо спросил:
- Максим, зачем это? Зачем так подставляться? Такие вещи не прощаются.
- А на фига мне его прощение? - браво отвечал Максим. - И что он сделает? Весь трудовой коллектив подписался! Весь! Против лома нет приема! Что тебя лично смущает?
- Меня ничего не смущает, но в таких случаях обязательно ищут зачинщиков, понимаешь? - загорячился Лукич. - Мне терять нечего, но тебе-то на кой хрен башку в петлю совать? У тебя все впереди! Оно тебе надо - такое пятно на биографию?
- Я свои проблемы сам решу, Лукич! - Максим придвинулся ближе, облокачиваясь локтями на стол шефа. - Нет никаких зачинщиков! Все единогласно, ни одного воздержавшегося! В стране гласность, пусть только рыпнется! Пойдем выше, пойдем в кадры и другие отделы! Тебя каждая собака знает! Ты скажи, ты сам даешь добро на это дело? Завтра мы отрядим к Медведкину делегацию. Если ты против, я порву письмо, и гори всё синим пламенем. Ну, ты как?
Федор Лукич, бросая на стол пачку сигарет, извлек откуда-то снизу баночку из- под сапожного крема. Прикурил, открыл импровизированную пепельницу и погрузился в раздумья. Максим молча ждал, наблюдая за шефом. Конечно, зная Лукича, он не мог наивно ожидать проявления бурной радости с его стороны. Лукич мудрый политик и всегда рассматривает явление как минимум с двух точек зрения. У каждой медали две стороны. Максим понимал колебания шефа, но, как бегун, узревший уже финишную ленточку в конце дистанции, не хотел верить в то, что не удастся порвать ее самому. Оставался финальный аккорд - посмотреть в глаза Медведкину. За это можно многим поступиться. Такого сочного запретного плода в жизни дано вкусить не каждому.
Неужели ты лишишь меня этого удовольствия, учитель? Разве не для этого ты вложил в меня частицу себя? Закон бумеранга должен сработать, должен! Чего ты ждешь?
- В стране гласность, говоришь? - Лукич потушил окурок, закрыл баночку. - Хорошо, я не против, раз мне оказано такое доверие. Но как ты сумел уговорить всех? Даже ветераны подписались... Немыслимо.
- А я никого не уговаривал, Лукич, - отшутился Максим. - Я ж говорю, единогласное решение! А ты что, сомневался в своих орлах? Чья школа-то, забыл?
- Ну-ну, - криво улыбнулся шеф. - Только не надо мне льстить, Максим Батькович. Таким трюкам я вас не обучал. Это ваши личные импровизы. В наше время не было гласности. Да и сейчас ее нет, это так - фикция, выпускание паров. Так что, вы поосторожней с этими модными штучками. Настоящей демократии даже у древних греков не было, хоть они и придумали эту сказочку для дурачков.
- Все когда-нибудь случается в первый раз, Лукич! - Максим схватил папочку и устремился к своему столу. - Чем черт не шутит? Пройдет время и потомки скажут, что настоящая демократия зародилась не в древней Греции, а в Советской России в конце двадцатого века! Почему нет?
- Имей в виду, отец русской демократии. - Лукич стал серьезным. - Мне хуже при любом исходе не будет. Но если облажаетесь, крайним будешь ты. Для всех. Это ты понимаешь?
- Это я отлично понимаю, Федор Лукич. - Максим заглянул напоследок в папочку. - Второй попытки не будет. Поэтому крайним быть не собираюсь. Ну, что - по домам?
Пролетела еще пара весенних дней, наполненных привычной ремонтной суетой, прежде чем Максиму удалось организовать делегацию. Состав группы он продумал заранее. Не менее трех человек, включая себя - основные пацаны, острие, так сказать, клина. Те, на ком держится оперативная работа, против кого не попрешь. Обязательно нужен хотя бы один ветеран, чтобы Медведкин ощутил солидность мероприятия. Что это не забавы молодых, а твердая позиция трудового коллектива. Хорошо бы прихватить парочку молодых специалистов. Тогда ему окончательно станет ясно, что управы нет ни на кого. Даже на молодняк. Это шесть человек. Многовато, если учесть, что крайне необходим кто-то из бригады наладчиков. Хорошо бы уговорить бригадира.
Готовя письмо, Максим решил не собирать подписи с рабочих. Это выглядело бы уж слишком театрально, да и зачем ввязывать бригаду в инженерные распри? У ребят свои дела, но на встрече с Медведкиным представитель рабочего класса не помешает. Он окончательно усвоит, что обложен со всех сторон. Но тогда набирается семь человек. Много, как будто идем шапками закидывать, или маскируем свой страх массовостью.
Не пойдет.
Тогда так. Обойдемся без молодых. Допустим, пойдет Влад, один ветеран, бригадир наладчиков и, само собой, зачинщик Бобров. Четверо. Нормально - не мало, но и не много. Бог любит троицу, но в нашем случае тремя делегатами обойтись не удастся. Итак, решено.
В назначенный час делегация чинно вошла в актовый зал в запланированном составе. В этот момент из зала выбегал электродвигательный специалист Игорь, который моментально все понял. Напряженное лицо идущего последним ветерана, отвязная ухмылка бригадира, уверенный в себе Влад, и знакомая папочка в руках агрессивно прищурившегося Максима - все красноречиво говорило о том, что отряд изготовился к бою.
- Вы к Медведкину с петицией? - остановил делегацию Игорь. - А чего меня не пригласили? Я тоже хочу повеселиться!
- Игорь, нас и так толпа, - занервничал ветеран. - Осталось парами выстроиться, да в горн протрубить. Не надо, Игорь...
- Пошли Игорек, пошли! - обнял Игоря бригадир, увлекая за собой. - Кашу маслом не испортишь, айда!
На них начали удивленно коситься. Медведкин сидел в дальнем углу зала, прижимая плечом к уху телефонную трубку. Максим сообразил, что если спорить с молодым, затея может дать трещину, поскольку потеряется фактор неожиданности. Он молча кивнул Игорю и устремился вперед, не сводя глаз с большого шефа.
Сейчас, сейчас...
- Здравствуйте. - Максим остановился около стола Медведкина.
Влад встал справа от Максима, Игорь слева. Ветеран и бригадир выглядывали из-за их спин. Снующие вокруг люди замедлили шаги, предвкушая шоу.
- День добрый. - Демонстративно спокойный Медведкин положил трубку на телефон, удивленно разглядывая ходоков. - Вы ко мне?
- К вам. - Максим, несмотря на боевой настрой, почувствовал, как внутри нарастает мандраж.
- Что, все сразу? - Большой шеф окинул группу насмешливым взглядом. - Вы присядете или мне встать? Найдите себе стулья что ли, для начала.
Максим знал, что последует психологическая обработка делегации с целью вычленения слабонервных. Затем разговор замкнут на самого неуверенного для деморализации остальных. Дальше - дело руководящей техники, мы начальник, вы дурак. Вернее, дураки. Целых пять дураков. Пять понуро уходящих, не солоно хлебавших дураков. Под откровенно издевательские усмешки работающего здесь народа. Надо срочно брать быка за рога.
- Спасибо, мы ненадолго. - Максим, выхватив письмо из папки, положил его на стол. - Нас прислали передать вам коллективное письмо. Прочтите, пожалуйста, если вам не трудно.
Медведкин мгновенно набычился, пытливо вглядываясь в лица представителей трудящихся масс. Коллективные письма приносят не каждый день. До него дошло, почему к нему явилась такая разношерстная толпа. Налицо полный социальный комплект тружеников. Водрузив на переносицу очки и выдержав обязательную паузу, он погрузился в чтение письма. Надо отдать ему должное, пока он читал, - а большой шеф прочитал обращение в свой адрес дважды, - ни один мускул не дрогнул на его сосредоточенном лице. Последовала вторая эффектная задержка реакции.
Максим слышал, как сзади беспокойно переминается с ноги на ногу ветеран и напряженно сопит бригадир. Пауза затягивалась, но оставалось одно - ждать. Наконец, Медведкин бросил письмо на стол, снял очки. Подняв глаза, встретился взглядом с Максимом. Склонив голову чуть вбок, посверлил немного колючим взором, проверяя на прочность. Максим смотрел в его светло-серые напряженные глаза, стараясь не мигать. Интересно, скоро до него дойдет, что все серьезно и тянуть с ответом глупо? Но это, в конце концов, неплохо. Он обдумывает, что сказать, значит, мы на верном пути. Отвечать в любом случае придется.
- Насколько я понял, - медленно отчеканил большой шеф, - вы хотите, чтобы Федор Лукич остался работать в качестве начальника лаборатории?
- Да, мы хотим этого, - пробасил Влад.
- А при чем здесь я, позвольте вас спросить? - обезоруживающе улыбнулся Медведкин, удобно откидываясь в кресле. - Я при чем?
Ходоки переглянулись. Профи есть профи. Отличный удар.
Ветеран негромко кашлянул, Игорь шмыгнул носом. Надо спасать положение, Максим Батькович, иначе вы огребете по полной народного гнева. Ладно, мы предполагали эту неплохую заготовку, тем более что автором ее являетесь не вы, господин Медведкин.
- Но вы-то этого не хотите, - стараясь говорить твердо, проконстатировал Максим. - Вас же Федор Лукич не устраивает?
- Кто вам это сказал? - еще шире улыбнулся большой шеф. - В его работе, конечно, были кое-какие упущения, но мы вполне находили общий язык. Ты, Бобров, попутал кислое с пресным. Федор Лукич сам принял такое решение, а я его удерживать не могу. Так что, не по адресу ты со своей бумагой. Что-нибудь еще?
Какие мы мудрые и самодовольные!
Так самоуверенно выглядит воспитательница в детском саду, когда строит группку маленьких безответных оболтусов. Ястребино-презрительный взгляд, не допускающий возражения тон и установка на беспрекословное послушание. Только зачем же так торопиться? Удар болезненный, но совершенно не выверенный. И откровенно ниже пояса.
Зря ты настроился на легкую победу, зря. Ну, хорошо, ты сам напросился. Бить по яйцам большого ума не надо. В следующий раз будешь играть по правилам. Особенно при зрителях.
- А вы мне не тычьте! - перешел Максим в наступление, повышая голос. - Я вам тычу?! И бумага эта не моя, там шестнадцать подписей стоит, если вы не заметили! Сам Федор Лукич решил уйти или с вашей помощью, это теперь не имеет значения!
- А что имеет значение? - изумился большой шеф, не ожидавший столь массированной контратаки со стороны почти поверженного противника.
- А то, что Федор Лукич передумал уходить! - продолжил Максим, расширяя брешь в обороне врага. - Мы попросили его остаться, и он остается.
- Хорошо. Я понял. Федор Лукич остается. - Медведкин энергично потер указательным пальцем между глаз, явно желая оставить последнее слово за собой. - Если он хочет работать, он мне сам об этом скажет. Вы-то от меня чего хотите?
Как же с вами тяжело, вожди народные!
Почему вы ни на йоту не допускаете мысли, что простые люди могут быть хоть в чем-то правы? Почему, если начальник, значит, всегда сверху, всегда над массой? В то же время патологически жаждете от нас уважения и почитания! Не бывает уважения там, где постоянно тычут голодным рылом в грязную миску, и растаптывают тяжелым сапогом тощую задницу.
Что же тебе сказать, чтобы ты угомонился, Чингачгук?
- А там все написано! - внезапно прозвенел в тишине голос Игоря. - В нашем письме все написано!
Ай, молодца, Игорек! Не зря тебя всевышний послал в помощь в последний момент. Надо же так изящно вбить финальный гвоздь! Нет, не совсем потерянная у нас молодежь. Есть, чему поучиться. Вон как просел в кресле господин Медведкин, только что воздух ртом не хватает. Куда чего девалось? Не ожидал? Век живи, век учись.
- Если у вас нет вопросов, мы вас больше не задерживаем, - закончил Максим под облегченный вздох членов делегации. - Пошли, мужики. Сообщим Лукичу, что начальник отдела не против с ним еще поработать.
Только теперь он заметил, какого изнурительного напряжения стоили ходокам эти недолгие переговоры. Влад внешне спокоен, но дышит часто, на лбу испарина. И подмышки мокрые. Игорь улыбается как довольный ребенок, но шальные глаза указывают на мощный выброс адреналина в кровь. Весь на шарнирах. Ветеран бледен как полотно, губы пересохли, пальцы рук подрагивают. Бригадир старательно серьезен, но глубокие складки у рта выдают зажатость, а руки в поисках сигарет. А сам ты, Максим Батькович, как себя чувствуешь? Внутри все полыхает, а ноги-то ватные. И слабость волнами, слабость...
Почему же мы так боимся их, почему?
Что они могут нам сделать, если вдуматься? Самое страшное для человека - смерть или неизлечимая болезнь, если не расширять тему. Есть лишение свободы, увечья и другие напасти, но это не в их компетенции.
Они платят нам зарплату? Да бросьте! Это не их деньги. Денежки нам начисляет предприятие, государственное предприятие. Они подписывают нам премии и выдвигают нас на повышение? Но премия нам полагается за хорошую работу, а повышение - за возрастающий профессионализм. Это наши личные заслуги. При чем здесь они?
Они же ничего не могут нам сделать такого, чем бы оправдывался этот животный страх перед ними. Такие же люди, точно так же едят, пьют, спят, болеют. Точно так же ходят утром по малой и большой нужде. Тужатся, когда запор. Стонут, когда простатит. Также подтирают задний проход туалетной бумагой. Или газеткой, если денег жалко на гигиенические изыски. В чем же дело, господа и госпожи?
Задумайтесь, пожалуйста, почему мы с такой легкостью разрешаем им срать себе в душу? В чем заключается их власть над нами? Откуда у них это безраздельное право - обращаться с нами как с зеками? Снисходительно взирать на человека как на насекомое. В уничтожающей барской манере затыкать по-хамски рот. Более или менее понятно, когда плохо припудренное скотское отношение сочится из глаз и уст продавщицы в колбасном отделе или сотрудницы паспортного стола. Еще более понятно, когда простого человека угораздит случайно войти в контакт с представителями каких-нибудь важнейших органов государственного организма. Им хотя бы по долгу службы полагается не давать нам расслабляться.
А эти?
Те, кто еще вчера протирал штаны за соседним столом, блевал на служебной попойке, празднуя очередной день здоровья, и сам поносил сквозь зубы дурака-начальника в курилке. Что происходит с обычным русским мужиком, когда ему удается приподняться над вчерашними соплеменниками хотя бы на толщину птичьего пера, которым туземцы отличают старшего по званию, втыкая в волосы?
Неужели дело только в них? Или, в нас тоже?
Ведь если бы мы набирались наглости хотя бы раз в год окунать своих боссов принародно, как это сделали с г-ном Медведкиным, это не проходило бы бесследно для них. Они, бесспорно, более тщательно и осторожно подбирали бы слова, обращаясь к подчиненным. Неужели все так просто?
Нет, сударь, не тешьте себя мыслью, что рецепт прост и универсален. В том, что вы сегодня нареклись победителем, есть, конечно, некая толика вашего личного мужества, сдобренного изрядной порцией наплевательского отношения к тому, что о вас подумает оскорбленное руководство.
А внешние условия? Вы забыли об этом важнейшем помощнике? Вам очень хорошо сыграла на руку диспозиция, которая оказалась не в пользу атакуемого начальника. Ведь у него пока нет ни личного кабинета-блиндажа, ни преданной секретарши, ни спасительного внутреннего телефона, в трубку которого всегда можно рыкнуть оборонительное: "Кто там еще? По какому вопросу?"
Разве пустили бы вас враждебной ватагой к загруженному по самую лысую макушку руководящему товарищу? Кто позволил бы вносить непростительную сумятицу в занятой мозг того, кто принял на себя тяжелое бремя ответственности за судьбы нескольких десятков россиян, попавших в его временное подчинение? Что происходит в таких уникальных случаях, Степан вы наш Разин местного розлива? Что говорят таким, как вы, обласканные церберы-секретутки?
Оставьте вашу бумагу. Господин начальник ознакомится, когда освободится от срочных и важных дел. Зайдите через недельку. А потом, в ответ на ваш виноватый вопрос, - мол, как там наша бумажка поживает? - вам сообщат, беззлобно посмеиваясь, что никакой бумажки нет, и не было. А если и была, то с чего вы взяли, что мы должны помнить обо всех дурацких письмах в наш адрес? Вы вообще представляете, сколько бумаг сюда поступает? Нет? Вы свободны. Что? Ну, напишите еще одну или две, если это так важно. Свободны.
Именно так развернулись бы события, захоти, Максим Владимирович, вы посражаться с начальством в типичной бюрократической обстановке. Для чего же им нужны эти кабинеты-крепости, столы-авианосцы и кожаные кресла-мутанты? Приемные-шлюзы, секретарши-камикадзе и засекреченные телефонные номера. Неужто вы решили по простоте душевной, что все это придумано для создания служебного комфорта и удобства принятия нелегких управленческих решений?
Щас, как же!
Это своего рода барьер, тщательно продуманный фильтр между нами и ими. Можно сказать, это социальный пакет, компенсация за вредность, которую система выплачивает тем, кто принимает на себя первые толчки робкого народного гнева. Должен же народ где-то выплескивать накопившиеся эмоции. Мы же не можем брать пример с японских трудящихся, которым дозволено в любое время от души помутузить надувную куклу воображаемого босса. В специально оборудованном помещении, крича во весь голос. Или молча, стиснув зубы, пока не полегчает.
Это как-то не по нашему - в тайне от избиваемого, в одиночку, чтобы никто не узнал. Мы правду-матку любим. Говорить надо в глаза, при всех. Иначе, какое же это выпускание паров, если ответной реакции не видно? То ли дело сегодня! Все, как положено! И пар выпущен, и... Стоп, стоп, молодые люди, мы же по делу приходили, а не глупостями заниматься. Мы в России, а не в Японии, если вы забыли.
И Федор Лукич спасен, и г-на Медведкина на место поставили. Душу отвели, опять же. Вон как восхищенно смотрели им вслед те, кто слышал весь разговор от начала до конца. Зрители, простите, свидетели - это мощная поддержка в борьбе с несправедливостью. Весть об этом скоротечном сражении обязательно разнесется по отделам и службам. А может и по цехам.
Да здравствует победа! Ура!
Два или три дня лабораторный народец пребывал в состоянии сладкой эйфории. Содержание словесной баталии между начальником отдела и народными делегатами передавалось из уст в уста, обрастая нереальными подробностями и дополнениями. В цеховой версии происшедшего появился фантастический финал схватки, согласно которому г-н Медведкин принес слезные извинения коллективу лаборатории и лично Федору Лукичу. Что ж, тем лучше.
Сам виновник торжества, казалось, воспрянул духом. В течение недельки-полутора Федор Лукич выглядел достаточно оптимистично, хотя, знающие его люди не могли не отметить чисто внешние признаки этой живости. За уверенной походкой, приподнятым подбородком и улыбающимся лицом трудно разглядеть скрытую внутреннюю грусть и отголоски непрекращающихся размышлений. Его одинокую сутулую спину все чаще можно было видеть в курилке у окна. Он не поддерживал курных разговоров, предпочитая дымить в углу в одиночестве, спиной ко всем, вглядываясь в одному ему видимую даль. Он по-прежнему ходил на совещания к большому шефу, возвращаясь подозрительно спокойным и подчеркнуто невозмутимым. Лишь иногда, просматривая ежедневник, он вздыхал еле заметно, уходя на мгновение в себя. В этот неуловимый миг в его глазах проскакивала явная тоскливая обреченность, хоть он и прятал ее далеко внутрь, если ощущал на себе чужое внимание.
Готовясь в своем углу к рабочему дню, или, завершая сменные дела, Максим Бобров частенько ловил на себе его изучающий взгляд, в котором присутствовала непонятная эмоциональная примесь. Ее Федор Лукич тоже тщательно маскировал, когда встречался с Максимом взглядом. Вероятно, такое выражение лица бывает у отца, когда подросшее чадо, твердо смотря в глаза родителя, вдруг сообщает что-то из области:
- Ты извини, папа, но я вырос и больше не позволю бить себя ремнем. Если ты еще раз ударишь меня, я дам тебе сдачи. Ты понял?
И непонятно, чего больше было в том прищуренном взгляде - припорошенной восхищением гордости за то, что пострел становится настоящим мужчиной, или ностальгического сожаления по прошедшим временам, когда можно без лишних объяснений драть несмышленышу уши и ставить за непослушание в угол. Скорее всего, он испытывал и то и другое, и это нормально. Ибо мудрый полководец Федор Лукич старался никогда не трактовать вещи однобоко, в отличие от прямолинейного боевика Медведкина.
Гордый своей маленькой победой Максим Бобров старался не вдаваться лишний раз в тонкости душевного состояния отвоеванного шефа. Только тот, кто сам пройдет через подобное испытание, сможет в полной мере понять танталовы муки руководителя, оказавшегося перед нелегким выбором. Возможно, как-то враз постаревший Лукич сам оказался косвенно виноватым в том, что долгожданное избавление отсрочилось на неопределенное время. Ведь достаточно было твердо и решительно запретить маврику ввязываться в рискованное мероприятие. Никто не может помешать взрослому мужику самостоятельно выпутываться из затруднительной ситуации. Мужику, облеченному властью и соответствующим положением.
Не исключено, что испытывающий к подросшим ученикам некоторую зависть Федор Лукич немного слукавил, отпуская неокрепшего волчонка Макса на поединок с беспощадным саблезубым тигром Медведкиным. Не закладывал ли он в свое одобрение определенную вероятность того, что Максим проиграет? Ведь он даже предупредил на правах более опытного воина о возможном поражении и его последствиях. Зачем? Не пугал же он Максима дружеским предостережением.
Мог ли он этим пророчеством подготовить предпосылку своего красивого ухода? Мавр сделал дело, мавр может уйти. А то, что вчерашние воспитанники превратятся в обезглавленную стайку нашкодивших щенков, это уже не важно. Они сами решили, их никто не просил. Прощайте, не поминайте лихом. Я сделал для вас все, что мог. Остальное - ваши трудности.
Если наше предположение о причинах подспудной печали оставшегося в должности Федора Лукича верно, многое становится объяснимым. При неожиданном победном исходе Максимовой безрассудной затеи у начальника лаборатории просто не осталось иного выбора, как остаться во главе своего маленького отважного войска. Те, кого он взял в дальний поход за славой и богатством, оказались не просто способными учениками. Они оказались еще и людьми. А это дорогого стоит. Доверие людей надо оправдывать, что бы ни происходило.
Потому что, проходя по жизни и оставляя след в воспоминаниях людей, мы остаемся в их памяти в виде снимка. Черно-белого или цветного. Надо быть очень значимым и близким, чтобы в душе другого человека о вас отснялся фильм. Пусть даже черно-белый. Рассчитывать на такой мемориал могут только ближайшие родственники - родители, дети, любимые. И, как это ни парадоксально - домашние четверолапые любимцы.
Для всех остальных в нашей голове зарезервировано лишь несколько килобайт памяти, чтобы втиснуть в картотеку лиц и морд одну единственную фотографию. Если воспоминание греет нас, она цветная. Если нет - черно-белая.