Гуд-бай, страна железная. Глава 15
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
А что под лобной костью и в том неизвестном отсеке организма, где томится душа? Там все гораздо сложнее, не так ли? Именно там ощущается наш истинный возраст, наверстанный километрами мыслей и отмотанный рулонами переживаний. Его в какие величины облекать, чем мерить? Тонно-мыслями? Размышление-километрами? Корень квадратный из ошибок, помноженный на косинус угла, в который загоняет жизнь? Гипербола внутреннего мира, намертво переплетенная с параболой среды обитания. Нелинейная функция самообмана мелких побед, совершенно не влияющих на итоговый результат пути. Логарифмы пустых надежд, интегралы жестоких реалий. Уравнение с миллиардами неизвестных. Галактика себя, которого уже знаю. Вселенная меня, которого еще предстоит узнать...
|
Конец года и начало следующего слились в сплошное неразделимое месиво. Работал внешне невидимый, но убийственно мощный миксер жизни. Не было ни дней, ни недель. Выходные, если они случались, абсолютно не откладывались в голове как дни отдыха. Максим не любит вспоминать это время. Время неуправляемого шквала малоприятных событий, непредсказуемых явлений и ощущения тоскливой безысходности. Когда он несколько месяцев чувствовал себя щепкой, влекомой бешеным сумбуром вселенского бардака. Он не пытался противостоять потоку, который ворвался в жизнь так не вовремя. При всем желании Максим Бобров не мог что-либо противопоставить той буре.
Он мог лишь реагировать на все то, что происходило в конце переломного года. Перелом происходил не только в сознании советского инженера Боброва. Этот внутренний переход свершился ранее и всего лишь требовал логического завершения. Которое - Максим был уверен в этом - не могло быть искусственно ускорено или спровоцировано. Поэтому он просто ждал, настроив все мыслимые и немыслимые рецепторы восприятия на прием той единственно верной информации, которая обвалит вторую лавину. Обнажит склоны заблудшей души, расчистит завалы сомнений и подскажет путь.
Куда - этого не мог знать никто. Возможно вверх. Не исключено, что вниз. Максим теперь ничего не исключал. Он шаг за шагом приближал свое материалистическое постсоветское сознание к ослепительной еретической установке. Максим постепенно подходил к убеждению, что не является абсолютным вершителем своей судьбы. Слишком многое из того, что произошло с ним за прошедший год с лишним, не укладывалось в рамки логического мышления и удобоваримого понимания вещей. Слишком откровенно ему давалось понять, что его собственные желания, цели и стремления - это не всё. Каждый раз, когда он воодушевленно бросался на штурм очередной баррикады бытия, полагая себя хозяином ситуации, его мягко, а местами весьма жестко, ставили на место.
Ставили на место люди, отбрасывали назад непредвиденные события. Сбивали с толку результаты собственных непродуманных атак, нестыковки старых понятий и новых озарений. Иногда - обидно иногда - происходило нечто обратное. Из ниоткуда вываливались долгожданные подсказки. Совершенно неожиданно распахивались двери непроходимых тупиков, когда, казалось, умирает последняя надежда.
Максим подсознательно догадывался, что человек подобен носку, который уверен в том, что самолично шагает вперед, поскольку повторяет движение ноги. Когда же его сбрасывают со ступни, чтобы кинуть в корзину с грязным бельем, носок удивляется и пытается возобновить прерванную поступь. Его огорчению, вероятно, нет предела. В чем дело? Почему лежим? Отчего так тяжело двигаться? Откуда вокруг столько смердящих собратьев? Но это только начало.
Носок не подозревает, что самое интересное впереди. Его ждет стиральная машина, которой плевать на носочное самовосприятие пропотевшего белья. Всё, что в нее загружено, она отстирает с агрессивной добросовестностью. И сообщит мокрому тряпью то направление движения, которое считает единственно правильным. Отстирает, прополощет и отожмет. Не обращая внимания на протестующие вопли и горестные стоны. Носки в панике. Скорей бы это безобразие закончилось.
Но нет. Носки небрежно развесят на веревке. Мокрые, жеваные, лишенные прежнего фабричного достоинства. Сколько предстоит висеть, носкам неведомо. Столько, сколько посчитает нужным обладатель ступней. И, даже сняв сухие мятые носки с веревок, он - обладатель - имеет возможность для маневра. Носок можно выгладить утюгом, вернув ему товарный вид, а можно оставить в виде жалкой сморщенной кишки. Носок можно элементарно выбросить, если он дыряв или просто надоел тому, у кого есть ноги. Даже если его - выглаженный или мятый - наконец-то бросили на полку или засунули в выдвижной ящик комода, даже в этом случае носок обречен ждать. Ждать, когда он примет форму ступни вкупе с голеностопом, чтобы возобновить движение. Вернее, ощутить иллюзию управления тем, что творится вокруг. Пошептаться с брючиной, обсуждая гигиенические наклонности хозяина. Погреться внутри мехового добротного ботинка или намокнуть от сырости, залившей дырявый резиновый сапог. Соприкоснуться со знакомой до последнего волоска кожей ноги, питая себя глупой надеждой, что в этот раз не должны разлучить с ней слишком скоро.
Максим никогда не был пессимистом. Терпеть не мог пожизненных пораженцев и плаксивых неудачников. Он наделен от природы завидным терпением и всегда отличался способностью достигать поставленных целей. Максим умел ждать и извлекать из самых запущенных ситуаций хоть какую-то пользу. Не зря его менталитету отдавал должное даже Степа, называя якобы в шутку не советским человеком. Именно так, с уважительной издевочкой в голосе: "А ты, Максим, не советский человек, не-е-ет, не советский. Советские люди не такие". Но даже его, Максима Боброва вязкого нрава, врожденной аналитичности, спокойного оптимизма и природного жизнелюбия часто не хватало, чтобы справиться с ситуацией. Вернее, ситуациями.
Не дай вам бог пожить в эпоху перемен. Золотые слова. Но только тот, кто жил в подобную эпоху, может знать и понимать, что это такое. Автор изречения, скорее всего, имел в виду перемены сугубо социальные. Революции, смены правящих династий, нашествия вражеских полчищ, столкновения религиозных тенденций и прочие общественно-государственные катаклизмы. Это, бесспорно, в любом случае отражается на качестве жизни каждого отдельного гражданина или гражданки.
Пройдут годы. Максим Бобров, его семья, родители, сослуживцы и сверстники будут с удивлением вспоминать то смутное время. Когда зарплаты увеличивались ежемесячно в полтора-два раза. Когда на те "бешеные" деньги все равно ничего нельзя было купить, кроме самого необходимого. Когда в обиход тихо вошли тысячи. Тысячи рублей. Но мало кто догадывался, что на подходе миллионы. Каждый россиянин уже просматривался в недалеком будущем как миллионер. Буквально, каждый. Но реальными миллионерами и даже миллиардерами станут и сохранятся затем немногие советские. Их окрестят "новыми русскими". Определение, носящее уважительный оттенок, привнесенное к нам из-за железного занавеса. Как дань томительному ожиданию. Что в огромной враждебной державе наконец-то все нормализуется. Что в бывшем Советском Союзе, к счастью, исчезают советские и вновь появляются русские. Чтобы не путать с русскими вообще - новые русские. Западники поторопились с ярлычками как впрочем, и с Нобелевской премией.
Это горделивое название человека новой формации, - не homo советикуса, державшего в семидесятилетнем ступоре весь цивилизованный мир, - а настоящего хозяина великой возрождающейся России, это название обидно быстро потеряло свой первоначальный смысл. Вздохнувший от долгого ожидания западный мир вложил в понятие "новые русские" предельно позитивную суть. Люди, решившиеся работать на себя. Россияне, первыми отважившиеся перестать быть рабами. Русские, возжелавшие самостоятельно распоряжаться своей жизнью, работой и результатами своего труда. Но и ложка дегтя способна испоганить бочку меда.
Ввиду этого и других дерьмоватых закончиков жизни основная масса советских побывала миллионерами очень временно, словно в насмешку. Эта homo-популяция не стала миллионерами, и не стала настоящими новыми русскими, в тоскливой озлобленности переживая затянувшуюся эпоху перемен. Тихонько ненавидя "новых русских", к которым объективно и справедливо отнесли воровскую олигархию и совершенно субъективно и огульно - соседей, друзей и даже родственников. Усердно лелея надежду, что все вернется.
Пусть у меня ни хрена не было, нет, и не будет. Никогда! Пусть даже у моих детей и внуков. Во веки веков. Но пусть не будет ничего, никогда, ни у кого. У нефтяного олигарха. У директора родного завода, ставшего его хозяином. У вчерашнего партийного деятеля и сегодняшнего ларечника из соседнего подъезда. У трудяги-братана и бандюги-племянника. У бывшей сотрудницы, ныне заслуженной челночницы. У всех. Так легче и спокойнее. В любое время. И во времена застоя, и в эпоху перемен.
Homo советикусы никуда не делись. Они предпочли остаться собой.
Даже в то непонятное бурное время, когда в течение трех-четырех месяцев окончательно не стало великой советской державы. Никто внятно не объяснил, куда она делась. Ни газеты, ни телевидение, ни уважаемые политические деятели. Лишь призвали народ к спокойствию, кратенько сообщив, что все осталось вроде как без изменения. Единая территория, та же самая граница-армия и прежняя советская экономика. Ядерное оружие там же, где всегда. Стратегические бомбардировщики по привычке дергаются на взлетно-посадочных, разогревая морально устаревшие турбины. Столица на месте. Сохранялся рубль, государственный язык и свобода перемещения. Только теперь это не надо величать СССР. Это следует называть СНГ. Содружество Независимых Государств.
Вот так. Всё осталось, кроме определения. Социалистические республики просто превратились в независимые государства. Какая вам разница? Были советскими людьми, стали русскими. Стали татарами, узбеками, белорусами, эстонцами, чукчами и многими другими хорошими людьми. Смотрите старую политическую карту Советского Союза. Разве вам хуже оттого, что вы теперь не только по паспорту молдаванин? Или грузин. Или чуваш. Теперь вы можете быть представителем своей национальности официально.
Максим стал русским. Вернее, россиянином. Хотя он всегда считал себя русским человеком. Даже в Америке язык не поворачивался говорить, что он приехал from the Soviet Union. Макс Бобров как был Russian, так и остался. Никакой он не Soviet, хоть родился и вырос именно в ней - стране советов, как окрестил ее в шутку не любящий советов народ. Максим не имел ни малейших возражений против того, что его родина теперь называется очень даже красиво и понятно - Россия. Никому не придет в голову протестовать против перемен, которые приятно греют национальное самосознание. Всеми остальными неудобствами можно пренебречь. Ему совершенно некогда было размышлять о каких-то "новых русских", и о том, куда делись русские старые. Мы ко всему привычны, мы многое научились воспринимать без вопросов. Надо жить своей жизнью. Надо играть в свою игру.
Тем более если живем и работаем в таком чудном российском городе, где наплывы затухающих колебаний социально-политических цунами ощущаются не так болезненно, как на окраинах или в автономиях.
Шли перемены. Городок лихорадило, но в меру. В магазинах, хоть и по талонам, но все было - продукты, одежда, обувь, мебель и даже приличная бытовая техника. Например, неплохие пылесосы, холодильники и цветные телевизоры отечественного производства. Пусть даже с ошеломляющим процентом брака. Кто пошустрее, тот успевал обменять. Неторопливые товарищи со слишком медленно раскатывающейся губой ожидали следующей партии дефицита. Чтобы сразиться насмерть с теми земляками, у которых нижняя губа настроена корректно. Погоня за хлебом насущным повсеместно сопровождалась зрелищами товарных побоищ. Люди понимали, что наступает время быстрых и сообразительных. Никто не хотел ехать последним вагоном, тем более отстать от поезда перестройки.
Курящие исправно отоваривали табачные талончики, пьющие добросовестно выгребали по аналогичным бумажонкам алкоголь. Homo дымящие менялись талончиками с некурящими, но читающими. Пьющие выслеживали трезвенников, мужественно уступая талоны на чай и кофе. Невезучие требовали пересмотра системы тотального жребия из шапки, настаивая на повальной системной очередности. Удачливые, посмеиваясь, утаскивали домой четвертую пару зимних сапог, вторую швейную машинку или третий сборник детективов Агаты Кристи. Зачем уступать что-либо ближнему, если можно сменять или продать. Страну захлестнули первые мутные волны рыночной экономики.
Человек занятой старается не вникать в то, что не относится напрямую к его занятости. Особенно, если занятость эта сопряжена в первую очередь с материальным благополучием. И его предтечей - обогащением. Которого, если честно, так долго не хватало. И продолжало категорически не хватать, если доверяться слепому случаю. Даже настоящего, а не мнимого изобилия, не может хватать на всех. Потому что так устроена жизнь homo sapiens'ов. То, что еще вчера было заветной мечтой и ключом к вечному счастью, сегодня является нормой бытия. Еще недавно вся страна смотрела семьями черно-белые телевизоры с пузатыми серыми кинескопами. По одному на каждую социальную ячейку общества в лучшем случае. Но сегодня не иметь паршивенького цветного TV с некондиционной корейской трубкой, собранного на оборонном заводе по отверточной технологии - дикий стыд, позор и безобразие. Тихой сапой в сознание бывших советских людей прокрадывалось подозрение, что какой- никакой телек желательно иметь и в спальне. Чтобы легче засыпалось. И, наконец, - что же это за кухонька, да без телевизора? Очень даже вредно для нового русского пищеварения.
Было бы неправдой сообщить читающим, что несколько не советский по внутреннему устройству инженер Бобров совсем не участвовал в тех товарно-денежных вакханалиях. Конечно, принимал живейшее участие, хоть и не в головных частях штурмующих магазины и прилавки заводчан. Максим как любой нормальный человек также тратил часть жизненного времени на решение материально-питательных вопросов. Быть главой семьи и не таскать в дом - стыдно. Будь то еще один - блин, куда его ставить-то! - холодильник, или заурядный мешок сахара.
Не это волновало Максима. Настораживало и подгоняло другое. Как любой среднестатистический мужчина, инженер Бобров большую часть жизни отдавал работе. И эта часть его личности доминирует над остальными. Над бытовой и хозяйственной. Над общегражданской и национальной. Над материальной и родственной.
Несмотря на повальную занятость и оборонную стратегию бытия, Максим ничего не забыл. Он не смирился с тем, что воплощение его планов временно забрело в долгий ящик. Забрело не оттого, что творилось во внешнем мире. Не потому, что город сотрясали великие барахольно-пищевые сражения. Скорее, по причине событий, неумолимо развернувшихся с его участием там - на работе.
Огромный завод, вероятно, тоже потряхивало. Не могло не потряхивать, хоть сверху и пытались убедить простой люд, что экономические связи в новой России не только не полопались, но даже не натянулись. Народ охотно верил. Ведь завод исправно выпускал продукцию. Ходил гадкий слушок, что автомобили подорожают, но это мало кого волновало. Зарплаты-то повышают, значит, нипочем нам инфляция, девальвация и прочие далекие финансовые напасти. Кроме того, в жизнь ворвался бартер - друг и спаситель производителя. Если вы не в состоянии купить наш товар, милости просим поменяться. А уж мы отыщем ваш эквивалент в заводских специализированных магазинах.
Отъявленных пессимистов, поговаривающих, что завод вскоре остановится, старались не слушать. Вы что, батенька!? Такой завод нельзя остановить. Это невозможно. Многие другие предприятия встали? Ну и что? Наше - особенное, не такое как все остальные. Наше будет работать во все времена. Но не патриотический настрой прогонял подобные настроения. Каждый дурак (дура) понимал (а), что если автогигант встанет, это будет катастрофой вселенского масштаба. Искренне гордясь своим уникальным городом-заводом, любой его житель в глубине души всегда знал и по сей день признает, что завод - это жизнь и смерть города в одном лице. Пока работает завод, в городе ключом бьет жизнь. В городе есть деньги, шумит торговля, светит солнце, и зажигаются звезды. И те, которые на небе, и те, что матово отсвечивают со сцены, лживо покрикивая в полупустой зал: "Мы вас любим! И город ваш мы тоже любим!"
Все любят то, что приносит пользу. И никто не воспылает неземным чувством к тому, что портит жизнь прямо или косвенно. Остановка такого завода несет людям слишком серьезные проблемы. Практически нерешаемые. Горожане молились на свое градообразующее предприятие. Чьими молитвами оно выжило, до сих пор является предметом споров. Какие принесены жертвы, также известно немногим. Завод устоял, завод справился. Завод не дал умереть городу и живущим в нем людям.
Но одним из первых у больного организма отсекли части тела, которые не играли роли в процессах мучительного выживания. Незаконченное опытное производство немедленно отправили в свободное плавание. Зачем в эпоху перемен ставить опыты и проводить эксперименты? Мало кого волнуют вкусовые добавки, когда черного хлеба на всех не хватает. Никому нет дела до автомобиля завтрашнего дня, когда в стране стремительно падает платежеспособность организаций и отдельных граждан. Вы мечтали жить как на западе? Так живите! Извольте вкусить того, что свободный рынок именует самоокупаемостью.
Так и не вышедшая на запланированные рубежи научно-экспериментальная база завода медленно умирала. Некогда бурлящий анклав свободного труда и безграничного творчества превращался в стоячее болото. Подразделение стало идеальным местечком для молодых пофигистичных бездельников и спокойных старичков, кому требовалось тихо досидеть несколько лет до пенсии. Лишь постоянно сменяющееся руководство колотилось в мозговых штурмах совещаний, как и чем загрузить уникальное оборудование, чтобы удержать производство в надводном положении.
По иронии судьбы усиливающийся застой не только не коснулся Максима. Он, в отличие от большинства коллег, ощущал себя в конце непростого года затянутым в абсурдный неуправляемый водоворот. Никто не отменял ремонт как явление. Подопечное оборудование строгало какие-то железки под непонятные заказы. Загрузка была не полной, но и того, что крутилось и вертелось, вполне хватало, чтобы убегаться. Вечерами он пытался заниматься пуско-наладкой, но дополнительные заработки неожиданно утратили прежнюю привлекательность. Ему не заплатили за двух запущенных немцев. Не заплатили также Владу и Сандро. Степа по этому поводу повеселился от души. Он не участвовал в сверхурочных заработках, он калымил другим способом. Кроме того, у Степы не было таких возможностей, его огород заполнился советским хламом еще в начале славных дел. Поэтому Степа весело зубоскалил, потешаясь над товарищами. Потеха заключалась в том, что оплатить труд начальство не отказывалось. Медведкин безразлично объяснил, что документы вовремя не подали на оплату. Произошла задержка оформления, но денежки обязательно заплатят в следующем месяце.
Для Максима это означало две плохих новости. Во-первых, наступали холода. Классные финские пуховички никого не ждали. Они улетали нарасхват. Во-вторых, в следующем месяце, скорее всего, опять повысят зарплату. Те деньги, которые могли приятно погреть ляжку в ноябре, в декабре превратятся в жалкое подобие ощутимой прибавки к жалованию. Цены в магазинах реагировали на рост доходов абсолютно однообразно. Они тоже росли, причем в более динамичной прогрессии.
Это наталкивало на грустные догадки. Если таким макаром будут оплачивать все вечерне-выходные труды, значит, Степа прав. Их элементарно надули. И постараются надувать в дальнейшем. Премии, собственно говоря, не так велики, а при таком раскладе они нисколько не возмещают трудозатрат и потраченного времени. Максим выяснил ради интереса, сколько стоит запуск одного станка силами сторонней организации. От цифры захватило дух. Все бы так жили! Медведкин в цифрах тоже неплохо ориентировался, и дал понять, что даже эти символические выплаты простым инженерам выбить крайне тяжело. Но бесило даже не это. Самое обидное заключалось в том, что во время очередного гвалта по поводу денег, он ответно припечатал народ к стенке оскорбительно насмешливым обвинением.
- Ничего страшного, подождете! - ухмыльнулся большой шеф, покидая лабораторию. - Подумаешь, срочность! Никто же не перетрудился? И не надо мне говорить, что вы работали сверхурочно! Я ни за что не поверю, что станки запускались в нерабочее время.
Максим с трудом сдержал себя, чтобы не нахамить ответно. Медведкин был хозяином ситуации. Ему ничего не стоило зажать честно заработанное. Желание выползать по вечерам в цех неотвратимо улетучивалось. Если мужчина не живет дома, он должен чем-то компенсировать свои отлучки. Иначе он выглядит в глазах домочадцев несколько неадекватно. Максим не хотел посвящать Вику в подробности работы, которые могли вызвать в душе жены противоречивые всплески.
Кроме факультативных затрат времени и сил, за которые, тем не менее, что-то должны заплатить, на Максима навалились обязанности, что называется, откуда не ждали. Вначале случилось то, что должно было случиться. Даже не случилось, а просто произошло.
В начале ноября ушел Лукич.
Максим готовил себя к этому неизбежному расставанию. В реалии все оказалось намного тяжелее. Обезглавленная лаборатория словно уменьшилась в размерах. Отсутствие окон, теснота и спертый воздух лишь усиливали ощущение пропажи чего-то сверхнеобходимого. Каждый раз, заходя в помещение, Максим получает напоминание об ушедшем шефе, натыкаясь на пустой стол. Предложение Медведкина возглавить лабораторию он отверг. Не потому, что его не поддержал американец. Станок лишь советовал. Решение всегда остается за человеком. Пока шеф был рядом, у Максима оставались сомнения. В тот вечер, когда Федор Лукич собрал воспитанников на отходную у себя дома, все встало на свои места. Наблюдая, как хмельные соратники кучкуются вокруг изрядно набравшегося гуру, он четко осознал простую истину.
Гуру всегда один. Даже ушедший. Всех, кто придет следом, в обязательном порядке сравнят с первым. С тем, кто действительно был им.
Максим Бобров не пожелал участвовать в этом соревновании. Он уже знал, что идет своим путем. Это была основная причина. Пролопатить в себе столько душевного навоза, стронуть с места горы личностных наслоений, чтобы стать обычным заводским начальником среднего звена? Нет уж, увольте. Для этого следовало просто ждать своего часа, не вдаваясь в тонкости устройства мироздания и самого себя. Что-то подсказывало, что выход не должен быть слишком за углом. Максим ощущал себя на пределе взвинченного нервного ожидания. Далее должно быть заслуженное расслабление или срыв. Он закусил удила. Первый раз в жизни. А что ему оставалось?
Ситуацию ухода шефа усугубил обескураживающий нюанс. Великий учитель ушел работать простым электриком в околозаводскую структуру. Не то автосервис, не то вспомогательное производство. Лукич, переосмыслив жизненную стратегию, решил более не летать в облаках. Двух дочек надо вырастить и выдать замуж. Лукич сосредоточился на зарабатывании денег понятными способами. Без нервотрепок, морковок на палках, радужных перспектив и заглядывающих в рот учеников. Максим чувствовал себя не то чтобы обманутым. С этими иллюзиями он покончил еще тогда - в пору безуспешных попыток шефа сослать его на свинокомплекс. Лукич трижды пытался осуществить задуманное, но звезды каждый раз складывались в пользу Максима.
Оставшись инженером, Максим явственно чувствовал, что в мире происходит нечто отвратно-непонятное. Люди, с мыслями и поступками которых он привык сверять собственную жизнь, вдруг сходили с дистанции. Тем или иным способом. Новых же ориентиров не появлялось. Ни откуда. Приходилось искать указатели движения в себе.
Он не осуждал бывшего учителя. Никого нельзя осуждать, если не побывал в шкуре того, кто перестал быть примером для подражания. Это не верно, что со стороны виднее. Но теперь, когда с большим опозданием Федор Лукич все-таки покинул собственными руками возведенную лабораторию, Максиму стало безгранично невмоготу. Впервые в жизни он ощутил себя роботом, ежедневно выполняющим заложенную кем-то извне программу поведения.
Медведкин оказался изощренным игроком. После недолгих уговоров он поставил инженера Боброва в известность, что назначает его временно исполняющим обязанности начальника лаборатории. В приказном порядке, по производственной необходимости. Пока не подыщут нового руководителя на место Лукича. Это был очень меткий и крайне болезненный удар. Кроме своих прямых функций Максиму де-факто пришлось заниматься всеми административными вопросами. Самым тошнотным и бестолковым занятием были оперативки, отчеты и совещания. Вначале он пытался как-то противостоять наскокам Медведкина, затем понял, что лучше беречь нервы. На совещаниях сидел тупым истуканом, односложно отвечая на вопросы. Довольно скоро он выработал стратегию поведения, отчитываясь перед большим шефом за простои, опоздания-перекуры коллег, и бездельничающих молодых специалистов, увлеченно играющих в тетрис.
Да, это имеет место быть. Извините, больше не повторится. Хорошо, ситуацию исправим. Конечно, держим на контроле. Этот вопрос передан механикам. Делаем, отслеживаем, занимаемся. Да, нет. Нет, да.
Медведкин постепенно терял к нему интерес. В его насмешливых глазах все чаще мелькало откровенное: "Что, Бобров, сдался? Это тебе не бумагу марать. Ненадолго же тебя хватило. Я думал, ты покрепче будешь. А ты, так себе, мелковатый противник".
Максим берег силы для другого. Он не мог позволить себе раскиснуть до того недееспособного состояния, когда человек теряет способность воспринимать знаки судьбы и чувствовать перекрестки жизни. Когда переутомленное восприятие не отсекает тончайших оттенков в проносящихся мимо многоцветно-многозвучно-многочувственных информационных потоках. Кроме того, несколько раз ему дали понять, что при этом необходимо иметь хотя бы минимальный резерв в закромах мироощущений. Как говорит Данила Шелест - запас хода педали газа. Никогда нельзя быть уверенным в том, что события развернутся именно по вашему сценарию.
Исполняющему обязанности начальника лаборатории Максиму Батьковичу Боброву было ровным счетом по ноге, что о нем думает господин большой шеф Медведкин. Не потому, что Максиму изменило самолюбие. Он почему-то был уверен, что большой шеф свое получит. Чуть позже. Сполна. Пока нет смысла тратить энергию на бессмысленную борьбу. Максим использовал философию дзюдо. Он поддавался, чтобы победить.
Перед Новым годом заболел отец. Его свалил тяжелый зимний бронхит. Отца на "скорой" отвезли в больницу. Максим почему-то не удивился. Он, словно неодушевленная машина, автоматически отметил, что прибавилось хлопот. В один из рабочих дней он, якобы по уважительной причине, отпросился в город, чтобы навестить батю. Больницы всегда навевают пессимистические настроения. Тем более если там вы находите близкого человека в состоянии, на фоне которого ваши личные проблемы выглядят детскими капризами. Мысли о здоровье не беспокоят нас, пока оно у нас есть.
Бледный, поминутно откашливающийся отец сообщил новость. Его навещали коллеги с работы. Сообщили секретную информацию. Автомобили в следующем году опять подорожают. Уже в январе. В три, или четыре раза. Не исключено, что в пять.
Максим пожал плечами. Что с того? Машины уже подорожали втрое от первоначальной советской цены. Их все равно покупают. Почему это волнует батю? Об этом ли он должен сейчас думать?
Отец добавил ясности. Есть возможность купить автомобиль. В январе месяце. Шестую модель, по декабрьской цене. Это последний шанс. Машин выделят сотни две-три. На весь завод это крохи. Сколько они будут стоить в следующем году - неизвестно.
Отец серьезно болен, ему совсем не до того. Но он имеет приоритетное право на автомобиль как ветеран завода. Как руководитель. Как заводчанин, ни разу в жизни не пользовавшийся этой привилегией. Если Максиму нужна машина, отец должен срочно написать заявление.
Вернее, он уже написал его. И передал с коллегами, кому следует. Осталось дать заявлению ход. Итак, Максиму нужна машина? На заводе уже началась распределительная свалка, люди рвут друг другу глотки и месят конкурентов не на жизнь, а на смерть. Звонить надо срочно. Максиму нужна машина?
Машина, блин...
У Максима нет столько денег. У него есть на две трети автомобиля.
Отец, вяло усмехнувшись, обещал оказать посильную финансовую помощь. Сочтемся позже. Надо решить, нужна ли машина сама по себе, или нет? Люди ждут звонка.
Нужна ли Максиму машина?
Хрен ее знает, машину эту. Ведь она тянет за собой стоянку, бензин, техобслуживание, запчасти. Ее положено страховать. И куда на ней ездить-то? В магазин, за хлебом что ли? На работу? На какие шиши, позвольте спросить. От работы ее сопрут в два счета, не мы первые. И вообще, у него даже прав нет. На права надо учиться. За обучение надо платить. Еще один геморрой. Ох, не вовремя...
Максим медлил с ответом. Почему-то вспомнились ушлые дядьки из российско-бельгийского СП и тетка-маркетолог, предпочитающие иметь сотрудников с личными авто. Вспомнился Влад со своим ржавым "копьем". Влад бы не думал ни секунды. Он стал водителем в тот день, когда ноги достали педали. До этого Влад просто рулил, сидя у отца на коленях. Мелькнул в памяти Данила, не считающий мужчину таковым, если он не на колесах. Даня ездит на работу на старенькой, но своей "пятере". Каждый день.
Прогромыхал на зеленом шершавом "москвичонке" Лукич...
Вика давно хочет машину, но придется отдать все накопленные денежки. И влезть в долги к родителям. Семья без денег. Семья в долгах. Зато с машиной. Машину можно продать, но это тоже хлопоты. И риск. Что же делать, что делать?.. Поговорить бы с женой...
Устав ждать, отец наглядно продемонстрировал сыну, чем мудрость и жизненный опыт отличаются от логического мышления и стремления все предусмотреть.
- Короче, я даю добро, - прервал он размышления Максима. - Сегодня. Иначе мы ее теряем. А ты посоветуйся с Викой. Дело серьезное. Решите, надо ли оно вам. Не надумаете - успеем отказаться. Желающие найдутся.
Вика пришла от новости в неописуемый восторг, немного погрустив о фамильных сбережениях. Лёнька недоверчиво хлопал глазами, прислушиваясь к семейному совету за ужином. Папа покупает машину? У нас будет своя настоящая машина? Вот это да!
Позже Максим поймет, что та "шестерка" - безотказный аппарат цвета морской волны - была послана ему очень даже вовремя. Он с головой погрузился в бюрократическую волокиту распределительной дележки, оформляя за отца необходимые бумаги. На какое-то время он отвлекся от поисков себя, раздиравших изнутри. Появилось сразу несколько громоздких дел-вопросов, связанных со скорым появлением транспортного средства.
Максим носился с родственниками по сберкассам, аккумулируя финансы ко времени "Ч", присматривал автостоянку поближе к дому, искал быстрый вариант получения водительского удостоверения. Выпытывал у всех подряд знакомых и незнакомых автовладельцев, что это за жизнь такая - на колесах. Где продаются двадцатилитровые металлические канистры. Какой бензин лучше. Чего положено докупить в новую машину. Что входит в обязательный комплект возимых с собой запчастей и тысяча других головоломок. Замыслы о новой работе и проблемы старой отчасти отошли на второй план. Технарское начало брало в инженере Боброве верх. Ощущать себя лошадным становилось интереснее с каждым днем. И почему батя никогда не хотел иметь машину? Это так увлекательно! Это вносит в жизнь свежую струйку, определенно вносит.
Максим целиком сосредоточился на скором обладании этой таинственной металло-пластиково-резиновой сущностью, наплывавшей на него из ближайшего будущего. Он уже чувствовал её. Он видел нечто, строго пофыркивающее и призывно поблескивающее. Слышал нежное шуршание шин по асфальту и жесткие хлопки закрывающихся дверей. Ноздри улавливали запах выхлопа и терпкий аромат девственного салона. Этот особенный запах новой машины, который даже не с чем сравнить. Ах, новая машина...
- Поздравляю, Максим, - Даня Шелест крепко пожал руку. - С приобретением тебя. Теперь ты наш. Теперь ты настоящий джигит.
- Спасибо, Дань. - Максим обрадовался возможности потрепаться с Данилой об автомобилях. Шелест как раз вернулся на работу после очередного перегона. - Но я её не видел даже. Выкуплю только через месяц, после Нового года. Пока ездить учусь.
- Маладэссь! Арёл-мащщина! Получается?
- Да как тебе сказать? - Максиму вспомнился немолодой зануда-врач, подрабатывающий инструктором на личной потрепанной "шахе". Его подкатил по знакомству Лукич. - Мне нравится, а инструктор обгунделся весь. Трогаюсь не так, торможу не этак. Машину ему жалко, видите ли.
- Ничего, ничего! - смеялся Данила. - Все через это проходят. Меня линейкой по ноге лупили за каждую ошибку. Металлической! Три месяца ходил с багровым синяком во всю ляжку. Летом! Прикинь, Максим! Девчонки на пляже в обморок падали. Так что, скажи своему инструктору спасибо. Пусть лучше бурчит. В январе, говоришь, выгоняешь? Надо будет подъехать, глянуть на твою красавицу. Музон установишь? Притонируешь? Ездить будешь, или гнить поставишь на стоянку?
- Давай, Данила, сначала доживем.
- Доживем, Максим, обязательно доживем, - выразил уверенность Даня. - А машин должен ездить. Запомни это.
- Постараюсь. А ты опять исчезаешь? В отпуск, или снова дела перегонные?
Данила на минуту задумался. Решительно тряхнул отросшей шевелюрой.
- Увольняюсь я, Максим, - твердо известил он Боброва. - Всё. Надоело. С меня хватит.
- Нашел работу? Или организовал что-то свое? - Максим почувствовал, как пересыхает горло и хрипнет голос.
- Есть у меня кое-какие мыслишки, - таинственно поведал Данила. - Помнишь наш разговор, когда из Москвы ехали?
- Конечно.
- Я хочу заняться производством автомобильных запчастей.
- То есть? - удивился Максим. - Это что, так просто? Каких запчастей?
- Это самый интересный вопрос, - Данила опять задумался. - Но мысли на эту тему есть. Понимаешь, Максим, пока у человека есть работа и зарплата, он всегда найдет возможность отложить перемены до лучших времен. Так может пройти вся жизнь. Я решил уходить. Иначе это болото затянет окончательно. Надо освободиться и плотно заниматься делом. Денег я подкопил. На первое время хватит. Деньги на хлеб - не проблема. Чтобы гонять тачки на Москву, не обязательно числиться здесь начальником участка. Я не вижу смысла работать охранником неработающего оборудования. Такие дела, Максим. Ты извини, мне еще в кадры надо успеть. Я забегу как-нибудь. Пропуск сдавать не буду. Я его "потеряю"! Так что, увидимся! А ты, Максим, езди! Езди! Машина ездить должна! Бывай!
С уходом после новогодних праздников Данилы Шелеста жизнь Максима стала еще более пресной. Опять кривой парадокс человеческих отношений. Ушел Даня, готовый часами болтать об автомобилях. Решил уволиться именно тогда, когда в нем появилась насущная потребность. За пару недель до того, как Максим Бобров покупает машину. Что за насмешка судьбы? Участок металлообработки, и без того почти не работающий, словно вымер. И хотя Данила последние несколько месяцев больше отсутствовал, чем работал, его уход ощущался почти физически.
Первые пусковые деньги выплатили в январе. Те самые, которые заработали на октябрьских запусках. Это переполнило чашу народного терпения. Те, кто рассчитывал неплохо заработать и достойно встретить Новый год, хмуро изучали расчетные листы. Зарплата за январь обещала превысить октябрьскую чуть ли не втрое, что навеяло упаднические настроения. Люди сработали за копейки. Выполнили сложную, крайне ответственную работу, потратив немало личного времени. Пообещав семьям деньги, подарки и шикарный праздник. Пуско-наладка продолжалась и в ноябре, и в декабре. За эти потуги также выплатят гроши. Стало окончательно ясно, что начальство очень удачно и недорого решило свои сложные задачи.
- Максим, я в эти игры больше не играю, - угрюмо проговорил сидящий напротив Влад. - Так и передай Медведкину. Пусть за такие деньги сам жопу рвет. Меня жена из дому выгонит. Я ей шубу к Новому году обещал. Нутриевую. А тут даже на приличную шапку не хватит. Вот уроды... Красиво нас попользовали. Очень красиво и технично. Так нам и надо. Раскатали губищи, обрадовались...
- Я вот что думаю, Максим Владимирович, - весомо подключился Сандро. - Вы как наш руководитель должны вступиться за подчиненных. Куда это годится? Мы работали, мы надеялись получить за свой труд соответствующее вознаграждение. Мы же не виноваты, что инфляция сжирает наши гонорары до того, как мы успеваем их получить. Пусть закладывают коэффициент! На прошлые выплаты надо сделать перерасчет! Ты потолкуй с большим шефом. Или тебя устраивают такие цифры?
- Сандро, не сыпь соль! - огрызнулся Максим. - Я такой же руководитель как ты! Ни хрена меня такие коврижки не устраивают! Я что, не торчал в цехе вечерами? А выходных сколько угроблено? Я дома тоже сдуру наобещал!
- Значит, и ты есть лицо заинтересованное, - невозмутимо продолжил Сандро. - Скажи, что люди не довольны. Я, конечно, продолжу работы на своем оборудовании, но мне бы хотелось гарантий. Мне кажется, Федор Лукич это дело так не оставил бы.
- Ах, Сандро! - воскликнул Влад. - Умный, да? Со стороны хорошо советовать! Тут козе понятно, что никаких перерасчетов и коэффициентов не будет. Нас поимели! Поэтому я пас. Скажи, Максим, Медведкину, что с сегодняшнего дня я пальцем не пошевелю сверх прямых обязанностей. А то, что начато, даже заканчивать не буду. В гробу я видел эти деньги. Хочешь, я сам скажу? Прямо сейчас пойду и обрадую.
- Хорошая идея, - откликнулся Максим. - Я сообщу, не дергайся. Мне все равно сегодня на отчет по пусковым делам. А по тебе, Сандро, что большому сказать? Будешь дальше пахать за кусок хлеба?
- Я высказал свое мнение, - уклончиво ответил Сандро. - Я не против этим заниматься, но за достойное вознаграждение.
- Тогда скажи это Медведкину сам, - вклинился в разговор Степан. - Чего ты докопался до Боброва? Оно ему надо? Все в отказ пошли, а за Сандро надо вступиться! Чушь собачья! Так дела не делаются. Я ведь предупреждал вас, что оставят с носом. Никогда начальство не даст простому человеку хорошо заработать! Вы что? Захотели получать больше начальника отдела? Да он же потеряет сон, покой и аппетит! Его жена в драненьком пальтишке будет ходить, а Влада - в натуральной шубе! Ха-ха! Размечтались! Мы не рабы, рыба - не мясо!
- Не скажи, Степ. Самая лучшая рыба - это мясо, - заметил Влад. - Самое лучшее мясо, это колбаса. А самая вкусная колбаса - чулок, набитый деньгами.
- Это ты к чему? - спросил Сандро.
- К слову, Саня, к слову.
Вечером случилось первое серьезное столкновение с Медведкиным. Они сидели напротив друг друга в пустеющем актовом зале. Максиму тоже хотелось поскорее сбежать домой. Он кратко доложил ситуацию, отказавшись работать на сверхурочных запусках. Передал позицию Влада. Процитировал пожелания Сандро. Большой шеф не мог не ожидать подобной реакции от обманутых инженеров, но сделал вид, что переполнен праведным гневом.
Что, что? Он не ослышался? Народ отказывается работать? Народ бузит? Да кто он такой, этот народ!?
Он с видимым удовольствием профессионально прессовал Максима. Начал с общей дисциплины, за которую отвечает и.о. Бобров. Прошелся по текущему ремонту и простоям. Раскритиковал компанию по заказу запасных частей. Отметил бардак в лаборатории. Приплел даже рабочих-наладчиков, - смех! - за которых отвечает их собственный мастер. Сделал вывод, что люди совершенно не загружены, люди разбалованы. И ходят - в чем бы вы думали?! - в грязной спецодежде! Руководство Максима из рук вон безалаберное. Закончил взбучку угрожающим выводом. Если будет надо - он заставит запускать оборудование в рабочее время. Бесплатно. Вернее, за зарплату. Начатые работы в обязательном порядке завершить! Иначе накажем рублем! Вкатим всем по выговору! По строгому выговору!
- Я же вам сказал, - спокойно ответил Максим. - Сандро продолжит работать. Остальных людей я заставить не могу. Это дело добровольное.
- Да вы баклуши бьете целыми днями!!! - заорал большой шеф, привскочив с места. - Будете делать то, что вам скажут!! Денег им мало!! Скажите спасибо, что эти пробили!! Заставить он не может!! Значит, хреновый из тебя начальник лаборатории, Бобров!
Максим медленно отодвинул стул, захлопнул ежедневник. Встал, опершись кулаками об стол. Глухим голосом, стараясь не сорваться на крик, ответил большому шефу, внимательно глядя в глаза:
- Во-первых, я не начальник лаборатории...
- Ты!.. - открыл было рот развалившийся в кресле Медведкин.
- Не перебивайте меня! - прервал его Максим. - Я вас слушал! Теперь вы послушайте! Я не начальник лаборатории! Это раз. Меня зовут Максим Владимирович. Это два. И перестаньте говорить со мной на "ты"! Это три. Если вы будете мне тыкать и называть по фамилии, я применю подобное обращение к вам. Я могу идти?
- Ты, ты!.. - вытаращил глаза Медведкин.
- Я предупреждал, - Максим сузил глаза.
- Ты... Вы!.. Что вы себе позволяете! - вскочил большой шеф. - Тебе... Вам здесь не работать! Думаете, не найду на вас управу!? Я не позволю хамить! Я лишу тебя... вас квартальной премии! И тринадцатой зарплаты лишу! Всех лишу! Думаешь, я забыл твою... вашу писульку?! Я все ваши выходки помню, все!.. Достойную смену воспитал Федор Лукич, ничего не скажешь! Великие специалисты, голубая кровь! Осиное гнездо! Хамье! Бездельники! Рвачи! Хапуги! Я...
Максим неторопливо пошел к выходу.
- Я тебя не отпускал!!! - рявкнул вслед Медведкин.
- Извини, забыл спросить, - бросил Максим назад, не останавливаясь.
Он слышал, как сзади ухнуло под большим шефом кресло. Максим понял, что время пошло. Сезон охоты на инженера Боброва тожественно открыт. Медведкин наверняка празднует победу. Он добился своего, сука, он получил прецедент. Ему развязали руки. Как же! Его обидели! Его незаслуженно оскорбили! Он же просто образчик служебной вежливости и руководящего этикета. А тут такое... Тварь!
К пуско-наладочным скандалам добавились реанимационные. Начались работы по восстановлению разграбленного швейцарца. С Максима еженедельно спрашивали за этот фронт работ, на который он поставил двух наладчиков и дублера Диму.
Работы шли медленно и довольно бестолково. Руководство решило пойти по пути наименьшего сопротивления. Поскольку фирма-изготовитель запросила за недостающие компоненты неплохую сумму в валюте, потребные комплектующие приказали взять со склада запчастей. Это было преступлением против живого оборудования, ремонтников и ремонтной философии. Даже молчаливые ветераны высказали жесткое неодобрение. Ремонт без запасных частей - как артиллерия без боеприпасов. Начальство это не волновало. Главное, чтобы осуществлялись работы. Люди толком не загружены, а деньги получают. Пусть копошатся, нечего штаны протирать.
Того, что нашли на складе, не хватало даже на десятую часть похищенного, но приказ звучал однозначно: смонтировать все, что найдено. После непродолжительного затишья сверху спустили очередной гениальный циркуляр. Потребовали проработать возможность замены импортных комплектующих отечественными. Какая разница станку, немецкие в шкафу трансформаторы, или советские? Простите, российские. Азербайджанские тоже подойдут. Автоматы, пускатели и реле в бывшем Союзе тоже неплохие делали. Хорошая мысль! А заодно посмотрите, можно ли заменить нашим то, что уже установлено. Есть работа! Наше установить! Импортное снять и вернуть на склад! Нечего жировать!
Некогда величественный станок представлял собой жалкое зрелище. Нечто вроде пощипанной новогодней елки, которую то ли не дорядили, то ли не доразрядили. А игрушки и украшения собирали с миру по нитке и изготавливали своими руками. Максим не понимал, кому нужна эта показуха. Демонстративный интерес начальства к восстановительным работам на станке, который вряд ли нужен полуживому производству. Десятки работоспособных машин простаивают неделями без работы. Толпа незапущенных новичков, которым тоже не скоро найдется применение.
Швейцарца вряд ли возможно вернуть к жизни такими методами. Неужели никто не понимает, что это рытье ямы от забора до обеда? Откуда собираются взять голову? Уникальную электронную систему управления. Всевозможные секретные программки. Этим добром возможно разжиться только у изготовителя. Представитель фирмы известил Максима в ходе недавней командировки в Москву, что им это интересно только в комплексе, под ключ. Кусками фирма заниматься не будет. Это не их уровень.
Но начальство, включая Медведкина, делает вид, что электроника и программное обеспечение - не большая проблема. Максиму до смерти надоело участвовать в этом фарсе. Он с интересом наблюдал, с каким задором лазает по станку Дима. Ему все в новинку. Ему пока интересна любая работа. Мальчишка оказался упертый, активный и восприимчивый ко всему новому. Он неплохо разгружает Максима. Принял живейшее участие в пуско-наладке, не требуя за это оплаты. Дима быстро освоил сложные импортные приборы, охотно таскает за Максимом по цеху тяжелый программатор. Максим постепенно приходил к выводу, что делать все самому в одиночку - глупо. Если есть возможность переложить часть забот на чужие плечи, это очень даже замечательно.
И еще кое-что обнаружил занятного в этом сотрудничестве Максим Бобров. Это оказалось намного приятнее, чем он ожидал - растить ученика. Наблюдать, как под твоим руководством вчерашний студент постепенно становится инженером. Благодаря твоим стараниям превращается в опытного специалиста, которому можно доверить серьезную работу. Увлекательный творческий процесс. В этой работе есть элемент художественного. Чувствуешь себя немного скульптором. Может, зря вы отказались от должности начальника лаборатории, Максим Батькович? Был бы у вас не один воспитанник, а целая толпа. Раньше надо было думать. Теперь уж поздно пить боржоми...
Вот и дожили вы, милостивый государь, до учеников. У вас перенимают опыт. Вы пока начинающий, но уже учитель. О чем это говорит? Вы мужаете, господин Бобров. Если называть вещи своими именами - стареете. Внешне вы вполне молодой человек, если не обращать внимания на легкую проседь, которая в вашем возрасте лишь добавляет мужчине некоторого шарма. Официально вам тридцать с хвостиком. Не ахти, как много. Вы даже не доросли до возраста Христа. А что внутри? Что под лобной костью и в том неизвестном отсеке организма, где томится душа? Там все гораздо сложнее, не так ли?
Именно там ощущается наш истинный возраст, наслоившийся пластами ежедневной внутренней работы над собой. Наверстанный километрами мыслей, отмотанный рулонами переживаний, наращенный гигабайтами переработанной информации. Набежавший счетчиком фатальной неизбежности. Его в какие величины облекать, чем мерить?
Тонно-мыслями?
Размышление-километрами?
Корень квадратный из ошибок, помноженный на косинус очередного угла, в который загоняет жизнь? Гипербола внутреннего мира, намертво переплетенная с параболой среды обитания. Нелинейная функция самообмана мелких побед, совершенно не влияющих на итоговый результат пути. Логарифмы пустых надежд, интегралы жестоких реалий. Уравнение с миллиардами неизвестных. Галактика себя, которого уже знаю. Вселенная меня, которого еще предстоит узнать...
- Это вы, Максим Бобров? - предварительно кашлянув, спросили рядом незнакомым голосом.
Кого принесло на нашу голову? Около стола стоял, переминаясь с ноги на ногу, невысокий мужичок лет пятидесяти. Серый свитер грубой вязки, промасленная фуфайка, сплющенная шапка-ушанка, армейские штаны. Антураж удачно завершили бы валенки, но мужчина носил кирзачи. Максим узнал его. Это бригадир пуско-наладчиков, которые появились в цехе неделю назад. Медведкин решил довести воспитательную акцию до конца. Он пригласил стороннюю организацию. Не хотите - как хотите. Будете смотреть, как ваши денежки уплывают в чужой карман. Бригада вторую неделю возилась с итальянским станком. Его брата близнеца Максим запустил за три вечера. Эти ребята не торопились. Они работали за приличные денежки, появляясь на оборудовании три-четыре часа в смену.
- Ну, я Максим Бобров, а что? - недовольно спросил он визитера.
- Нам бы это... - замялся мужичок. - Осциллограф. Сказали, у вас можно взять.
- Какой осциллограф? - удивился Максим. - Кто сказал, у меня взять?
- Ну, начальник ваш, - тихо пояснил бригадир. - Как его? Медведкин, что ли?
- Ах, Медведкин... - насмешливо промолвил Максим. - И какой же вы хотите осциллограф? Не иначе, двухлучевой?
Мужчина не заметил иронии. Он пошарил глазами по полкам, высматривая, что получше. Ткнул грязным пальцем в серьезную американскую модель, очень не дешевую.
- Вот этот подойдет.
- Этот? - Максим приторно улыбнулся. - Точно подойдет? У вас, мужчина, губа не дура. Вы хоть знаете, сколько эта игрушка стоит? А если вы его ё.., пардон, уроните? Спросят-то не с вас. Медведкин, видите ли, сказал, у нас взять! Он же первый с меня шкуру спустит!
- Мы аккуратно, - засуетился бригадир. - Нам всего-то надо минут на тридцать, привод шпинделя отладить. Дергается чего-то. Можете своего человека приставить для надзора.
Максим не отвечал.
Дело не в человеке, и не в осциллографе. Дело в принципе.
Медведкин хочет слишком красиво жить. Это называется, и рыбку съесть, и на гвоздь сесть. Нам, значит, фигу с солидолом, и мы же должны помогать этим варягам? Так не пойдет. Так не бывает.
- Короче, - Максим в упор посмотрел на мужичка. - Лишних людей у меня нет, чтобы за вами присматривать. Осциллографа я вам не дам. А Медведкин мне не указ. За сохранность приборов отвечает не Медведкин. Отвечаю я. Вы - серьезная контора. Вы должны иметь свои приборы.
- Да есть у нас, - бригадир выглядел растерянным. - Там кучу бумаг надо оформить, чтобы ввезти на территорию. Я думал...
- Насколько я знаю, вы здесь работаете не за спасибо. - Максим встал, готовясь выйти из лаборатории. - За такие денежки можно и посуетиться.
Мужичок воровато оглянулся, сунул руку во внутренний карман фуфайки. Быстрым движением извлек сложенную вдвое пачечку купюр. Вложил в ежедневник Максима, лежащий на столе. Еще раз крутнул головой. Тихо сказал:
- Я все понимаю. Это вам, за беспокойство. Пятерочка. Хватит?
Максим остолбенел... Мужик отвалил пять тысяч? Ни фига себе кино! Это больше, чем три зарплаты! За полчаса аренды осциллографа!? Мама родная, а мы что получили?! Обалдеть!! Нас не просто сделали, господа инженегры! Нас многократно отымели групповым руководящим составом в извращенной форме! А Сандро имеют до сих пор! Конечно, это унизительно, когда нас покупают за деньги, но когда имеют бесплатно, это куда противнее.
Эта денежка пришлась как нельзя кстати. Через неделю Максим выкупал в заводском автомагазине свою ласточку. Страшный клочок времени внутри жуткого безвременья. Когда он впервые притопал в то неподдающееся разумному пониманию человеко-машино-место, его пробил жесточайший шок.
Не было ни очереди, ни списков.
Не было ничего, что подсказало бы, как ЭТО вообще происходит. Вокруг, и внутри так называемого автомагазина бушевало многотысячное людское море. Черная беснующаяся толпа, напоминающая беспорядочную стаю птиц, готовящуюся к осеннему перелету. Никто ничего не объяснял. Любой вопрошающий вызывал жесткое неприятие. Каждый сам за себя. Это была война.
На третьи сутки Максим начал что-то понимать. Перед этим его целый день инструктировал Влад. Максиму стало страшно. У него нет прав. Сдача экзамена через десять дней. Нужен водитель, чтобы отогнать новую машину на стоянку. Ходили слухи, что на выезде каждый автомобиль облагают данью рэкетиры. Тем, кто не платит, поливают кислотой капот.
Целую неделю он, нагрузившись сумкой собранной по талонам "лимонной", пытался выскоблиться к заветному окошечку, где люди получали волшебную цветную бумажку с катастрофически великолепным названием - "счет-фактура!"
День пришел!
Максим получил эту самую фиолетовую мануфактуру!
Презрительно отказавшийся от бутылки "лимонной" водила-отгонщик, равнодушно подкатил предельно непревзойденное механистическое существо! Безжалостно хлопнул дверью. Чтоб ему пусто...
Это было что-то!!!
Это была даже не машина! Это был огромный избалованный авторебенок! Она капризничала, она дергалась на третьей передаче, ее заносило на кольцах. Она плохенько тормозила. Ведь она ехала на обычной летней резине! В январе! Несмотря на то, что ей управлял Владик. Великий водитель-укротитель Влад, так соскучившийся по необъезженной автолошадке.
Это не всё!!!
Их сопровождал экипаж муниципальной батальонной милиции! Какие бандиты?! Какая кислота на капоте!? Рядом бороздила пространство ментовская "пятёра", за рулем которой сидел двухметровый брат одноклассника. С газовым пистолетом наготове! С китайскими наручниками, мать вашу! С большими натруженными кулаками! С толстой дубинкой! Брат съездил этим резиновым членом Максиму по спине, ради ознакомления. Со скидкой на знакомство. Поверьте, очень, очень больно. Только суньтесь, братаны!
Влад помог снять с "шестерки" аккумулятор и минусовой провод. Он же установил в моторный отсек бракованный трамблер. Вкрутил в "головку" предварительно забитые молотком свечи. Спрятал под панель тумблер разрыва зажигания. Теперь сам черт не смог бы угнать Максимову "шестерку".
Потом был праздник.
С лимонной водкой, зимним салатом, вареной картошкой и жареными котлетами. Машину, как положено, обмыли. Сначала с семьей и Владом, затем с братом-ментом одноклассника. В конце января - с вышедшим из больницы батей, пригубившим бокал красного сухого, разбавленного минералкой.
Чуть позже - с Лукичом, мудро приспустившим Максима на грешную землю. Машина - даже новая - это всего лишь инструмент для перемещения в пространстве и времени человеческого тела. Вместе с его желаниями, стремлениями и переживаниями. И - как это ни тривиально и обидно - его дерьмом. Машина - это как бы лошадь. Оттого, что у человека есть лошадь, лучше он не становится.
Максим торопился.
Он понимал, что деньги, выплаченные сегодня, и те, которые получит завтра - две большие разницы. Не потому, что в стране бушует инфляция. Инфляция - это где-то очень далеко. Просто так стала устроена штука-жизнь. Получил - спусти быстрее! Завтра на них ни хрена не купишь!
На дармовые пять штук, о которых он ни словом, ни полусловом не обмолвился Вике, Максим по уши укомплектовал "шестерку". Сигнализация, коврики, чехлы, запчасти, пара канистр, антикоррозийка, инструмент. На этом автомобильная эпопея плавно сошла на нет.
Машина тихонько зажила своей отдельной машинной жизнью.
Она спокойно дремала на стоянке, не имя возможности самостоятельно кататься по широким улицам неспокойного городка. Максим-папа и Лёнька-сын раз в неделю навещали молчаливую легковушку, чтобы очистить от снега. Садились в салон, заводили движок. Папа давал сыну подержаться за руль.
Максим не имел ничего против того, чтобы ездить на своенравной лошадке чаще, но его останавливало простейшее препятствие. Автомобиль требуется заправлять. Заливать вонючим нефтепродуктом под названием бензин. Бензин стоит денег. Стоянка стоит денег. Все стоит денег. Учитывая тот факт, что и Максим, и Вика работали на заводе, семью нельзя было считать безденежной. Но просто так раскатывать на личном автомобиле они по-прежнему позволить себе не могли.
Прерванная пуско-наладка приносила вдогонку некоторый доход. Но это были уже не деньги. Это жестокое напоминание о потраченном впустую времени. Ведь на голову свалилось новое преимущество долгожданного бытия в условиях рыночной свободы. Свободный рынок принес свободные цены. Цены стали настолько свободными, что класть деньги в чулок могли только круглые идиоты. Исчезло такое понятие, как сбережения. Задолго до получения зарплаты в каждой семье шли жесткие дебаты, куда деть заработанное непосильным трудом. Наступило тяжелое время для тех, кто привык брать в долг. Давать в долг стало не только не принято. Давать в долг являлось признаком слабоумия. Взаймы могли дать на час-два.
В этой связи Максим негласно наладил тесное сотрудничество с бригадиром сторонних пуско-наладчиков. Им всегда что-то требовалось. То программатор, то осциллограф, то мудреный соединительный кабель. За ними с энтузиазмом присматривал Дима, которому все равно, где набираться опыта. У Максима завелась в кармане лишняя денежка. За которую не надо отчитываться на семейном совете. Это всегда приятно.
Как-то в рабочую февральскую субботу, имея по графику плановый ремонт на пару с Владом, Максим втайне от Вики уехал на работу на машине. Это было непередаваемое ощущение.
Он ехал на работу за рулем своей ласточки!
Он, наконец-то, стал мужчиной на колесах. У него захватило дух от собственной значимости. Такого Максим Бобров еще не испытывал. Он ехал туда, куда хотел! Его не везли как корову в общем вагоне. Он ехал сам! Позже он поймет, что сделал это зря. Ведь к хорошему быстро привыкают.
На автомобильной стоянке около проходной его ожидали два непредвиденных человеческих фактора. Невдалеке с группкой бывших своих работяг о чем-то весело трещал Даниил Шелест. Его бежевая "пятерка" маячила неподалеку. Прервав оживленную беседу, он устремился к Максиму, дергавшему за ручки дверей только что поставленную на охрану "шестерку".
- Вай, Максим! - крикнул он, махая над головой руками. - Падажди, дарагой, да?! Дай пасматрю на твой красависса! Ах, какой машин! Какой машин! Савсэм новий! Аткрой, да?! Мая сматреть, мая трогать!
Он по хозяйски уселся на водительское сиденье, потребовал ключи. Кивнул Максиму на пассажирское место. Завел двигатель, несколько раз газанул, прислушиваясь к звукам.
- Хорошо поет! - заключил довольно. - Немного жестковато, а так ничего. Если разрешишь прокатиться, я тебе более подробно расскажу, что это за зверь. Ну, как?
Максим глянул на часы. Времени достаточно. С замиранием сердца кивнул Даниле.
- Курить разрешаешь? - задорно спросил Даня, приспуская стекло двери. - Что, жалко девочку? Я в окно! Не переживай, не загажу. Новая машина - это святое. Ну что, Максим, давай посмотрим, что за чудо ты купил! Пошла, милая!
Даня плавно тронулся, мягко заложил поворот, уверенно поддал газу. Так изящно не водил даже инструктор, обучавший Максима. В этот момент мимо неторопливо прошагал Медведкин. Он с изумлением воззрился вначале на Шелеста, пустившего ему струю дыма чуть ли не в лицо, затем уставился на пассажира. Максим готов был голову отдать на отсечение, что Медведкин слышал последнюю громкую реплику Дани. С чего тогда так пялиться?
У Медведкина есть какое-то авто, но его никогда не видели, приезжающим на работу на машине. Моральный кодекс заводского начальства не позволяет этого делать. Не разрешает также носить дорогих меховых шапок. Только кролика-долгожителя, который умер не своей смертью под самосвалом дождливой осенью. То же самое касается пальто. Менять не чаще, чем раз в пятнадцать лет. Кодекс не позволяет иметь в гардеробе более двух костюмов. Первый - на каждый день - потемнее. Желательно с пузырястыми вытянутыми локтями и протертыми до блеска штанами. Второй - посветлее и поновее - для особых случаев. Праздники, годовщины, походы к директору, приемы в партию, загранкомандировки и т.д. Начальник - такой же небогатый человек как все.
Скромное заводское начальство неоднозначно реагировало на перемены.
Простые инженеры покупают новые автомобили? Они ездят на них на работу? И вы считаете, это в порядке вещей? Медведкин проводил прищуренным взором удаляющуюся "шестерку", покрутил головой, и направился к группе курящих рабочих, откуда примчался Данила. Шелест заметил это, недобро усмехнулся:
- Пошел выяснять, не моя ли машина. Жаба задушила. Да он знает мою. Моя приметная, с порожками. Всё, Максим. Считай, что ты под колпаком. Наши люди на такси в булочную не ездят! Извини, подставил я тебя. Нечего было так орать.
- А то он не узнал бы! - Максим почувствовал, как внутри теплеет от сладкого чувства мести. - Пусть знает! Я не собираюсь скрывать! Подумаешь! Машина батина, все чисто!
- Это так. - Даня увлеченно вел "шестеру" вдоль главного заводского корпуса. - Машина папина. Но ездит на ней Максим. Даже на работу. И вряд ли Максиму деньги на бензин дает папа. Это не может не раздражать Максимова начальника. Всегда кому-то плохо, если ближнему стало лучше. Тем более если он работает под вами.
- Пусть позлится. Мне по барабану.
- И это правильно! - весело воскликнул Шелест. - Слушай, а она ничего! Эх-х, повезло тебе, Максим! Сейчас с конвейера такой хлам сходит! Я-то знаю. Я их десятки перегнал. Хороша кобылка, ничего не скажешь. И движок неплох. Надо только обкатать грамотно. Я тебе сейчас расскажу, а ты мотай на ус. В городе машину не обкатаешь. Ей на трассу надо...
Максим слушал Данилу вполуха, больше акцентируясь на его манере вождения. Даня вел не просто умело. Он управлял машиной с каким-то виртуозным искусством, словно слившись с ней воедино. Его руки и ноги выполняли все необходимые нажимы-отжимы-переключения неторопливо, но четко и вовремя, заставляя автомобиль реагировать на команды так, будто человек и машина понимают друг друга. Максим впервые видел такое единство. Это завораживало. Сам он, естественно, водит совсем не так. Это можно назвать только одним словом - коряво.
Со слов Данилы выходило, что ласточке следует не реже одного раза в неделю летать по трассе километров двести-триста. Тогда движок обкатается по-человечьи. Максим усмехнулся. Триста километров. Это грубо под сорок литров бензина. А по деньгам? Кто бы их дал, этих денег. Хорошо, если он сможет тихонько воровать "шестерку" по рабочим выходным, как сегодня. Максим представил, как он извещает Вику о том, что едет за пару сотен км. За город, обкатывать машину. Каждую неделю...
- Так, я чего-то не понял! - воскликнул Даня. - В чем дело? Это разве машина?
- Что случилось? - испугался Максим.
- Где музон? - строго вопросил Данила. - Машина без музыки - как лошадь без хвоста! Почему магнитолу до сих пор не поставил? Ты же вроде меломан. Или я ошибаюсь?
- Ах, магнитола, - Максим вздохнул облегченно. - Не пугай так. На мафон, Даня, таньга требуется. А она на дороге не валяется, сам знаешь. И на обкатку правильную тоже требуется таньга. Будет таньга - будет магнитола. Будет и обкатка. А на нет и суда нет.
- Эх-х, Максим, дарагой! - воскликнул Шелест. - Чует мое сердце, придется тебя забрать из этого гадючника! Не могу я спокойно смотреть, как такой орел-мужчина пропадает! Не достоин ты такой жизни, Макс! Видит бог, не достоин. Как можно себе отказывать в том, что составляет пусть маленькую, но частичку смысла жизни?
- Это ты о чем?
- Вот ты музыку любишь?
- Ну, люблю.
- А машину любишь? - интригующе продолжил Данила.
- Пока не знаю, - усомнился Максим.
- Полюбишь, подожди, - Данила поддал газу. - Если соединить вместе то, что приносит удовольствие по отдельности, получишь двойной кайф. А если к этому добавить красивую женщину - тройной! И так до бесконечности. Ты понял, Максим? А ты говоришь - таньга! Нет, тебя определенно надо оттуда забирать. Пойдешь ко мне работать?
- Это куда - к тебе? - опешил Максим. - И кем работать?
- Слушай, Максим, время вышло, - вместо ответа сказал Данила. - Пора возвращаться. Ты работаешь сегодня, не так ли?
- Работаю, - Максим посмотрел на часы.
- Уважающий себя мужчина не должен пахать по выходным, - Данила заговорил серьезно. - Если только он не работает на себя. Короче, Максим. Мы с ребятами на следующей неделе регистрируем свою фирму. Я генеральный директор. Нас трое. Ты всех знаешь. Все свои мужики, наши. Я заеду к тебе часика в три, расскажу подробнее. Задумок много. Главное - решить с чего начать. Ты подумай насчет себя. В любом деле требуются толковые ребята. Я уверен, что от такого парня, как ты, дело только выиграет. К тому же, ты теперь на колесах. Это большой плюс. Так как, Максим? Подумай, а?
- Это как-то неожиданно, Дань, - задумался Максим. - Что за фирма? Где? Что я должен делать? Мне же дома объяснить придется. А зарплата хоть какая? Ты ведь не собираешься сотрудникам жилье строить? В общем, мне чтобы подумать, информации надо побольше. Я не могу своим сказать: так, мол, и так, я ухожу работать к господину Даниилу Шелесту.
- Подожди, Макс, - саркастически улыбнулся Данила. - Ты скажи, ты в принципе готов послать эту богадельню и заняться стоящим делом? Готов или нет?
- Давно готов.
- Это главное! - Данила плавно затормозил, останавливая машину у проходной. - Остальное решим. Мы кредит берем в банке. Деньги есть! Зарплатой не обидим, жена будет довольна. На остальное заработаем! Ладно, Максим. Беги, а то опоздаешь. Ты думай, а я скоро подъеду. Тогда и потолкуем детально. Я думаю, мы с тобой поймем друг друга.
Максим решил забежать в цех, чтобы определиться, с чего начинать ремонт. Уточнив с цеховыми распорядок работы, он отправился в лабораторию, переваривая в голове предложение Данилы Шелеста.
Как все-таки по-разному устроены люди. Иди, Максим, дорогой ко мне работать! Не могу я спокойно смотреть, как ты без музыки ездишь! И все дела! Решение принято. А если вникнуть, что, в сущности, знает Даниил Шелест о Максиме Боброве? Можно сказать, почти ничего. И что знает Максим о самом Даниле? И кто эти свои ребята, с которыми он регистрирует фирму? Надо подготовить вопросник, чтобы выяснить всю необходимую информацию. Иначе он будет выглядеть в глазах Вики и Лёньки по меньшей мере глупо.
Помните, я вам рассказывал про Даню Шелеста? Да, да, такой упитанный весельчак и балагур с участка металлообработки. Мы с ним еще в одном СВ ехали из Москвы. Так вот, я увольняюсь с завода. Я принял его предложение о работе. Он теперь, как бы это помягче сказать? Он мой работодатель. Или наниматель?
Называй, Максимушка, вещи своими именами! Он теперь твой хозяин, понял? А кто он такой? Почему ты решил идти к нему работать? Что у него за бизнес? Завод в любом случае будет работать, людей просто так на улицу не выгонят. А Дани твоего контора сколько продержится? Потом куда подашься? Да-а, ситуация...
- Наконец-то мы соблаговолили приступить к работе! - Сияющий Медведкин восседал за столом Лукича. - Я попрошу вас, Максим Владимирович, подготовить объяснительную. Вы опоздали на целых двадцать минут. Какой пример вы подаете подчиненным?
По настороженным глазам Влада и Димы стало ясно, что это западня. Довольно дешевый, всем известный трюк. Если ровно в восемь ноль-ноль вы не протираете штаны за своим столом или не дымите в курилке, значит, вы опоздали на работу. Кто не спрятался - я не виноват. Медведкин решил ничем не брезговать.
- Вы видели, во сколько я подъехал. - Максим прошел к шкафу, стягивая на ходу куртку. - Нет никакого опоздания.
- Видел, конечно, видел! Я также видел, как лихо вы уехали! - злорадно подхватил Медведкин. - Что, накатались? Вы думаете, в субботу можно вытворять все, что заблагорассудится? Выходной решили себе устроить с ветерком?
- Я вернулся вовремя! - вспылил Максим. - Производственники могут подтвердить! Я ходил на участок, чтобы согласовать порядок работы.
- Вот и укажите это в объяснительной! - большой шеф встал, направляясь к двери. - В это время вы должны трудиться в поте лица, а не болтологией заниматься.
- Вот именно, пора работать. - Максим застегнул халат. Кивнул Диме, приглашая за собой на выход. - Поэтому никакую объяснительную я писать не буду. Вы прекрасно знаете, что цеховые пальцем не шевельнут, пока чаем по уши не зальются. А потом им еще покурить надо.
- Чтобы к концу дня объяснительная лежала у меня на столе! - Медведкин постарался первым выскочить из лаборатории. - Вам ясно?!
- Щас! Бегу и падаю! - Максим опередил большого шефа, неторопливо выходя из помещения. - Дима, инструмент захвати!
- Ты зря наглеешь, Бобров! - угрожающе послышалось вслед. - На отца надеешься? Не надейся! Здесь тебе папа не поможет! Ты понял, Бобров?!
- Я с тобой без отца разберусь! - Максим резко развернулся, едва не столкнувшись с трусящим сзади большим шефом. - Ты понял, Медведкин?!
Несколько человек в коридоре остановились, удивленно наблюдая немую сцену. Большой шеф быстро покинул поле брани, юркнув в ближайший лестничный пролет. Проходя гулкими молчаливыми цехами в сопровождении ошеломленного дублера, Максим все с большей ясностью осознавал, что планомерно сжигает за собой мосты. При каждом удобном случае. Ведь из ситуации с псевдоопозданием можно было выйти более дипломатичным способом. Включить дурака и накатать Медведкину подробную объяснительную. Во столько-то миновал проходную. Во столько-то объявился в цехе. Говорил с таким-то и таким-то. О том-то и том-то. Во столько-то покинул цех.
Чем больше точной информации, тем труднее делу дать ход. Кроме того, большой шеф несколько переиграл. Максим Бобров не лес валит. Он есть и.о. начальника лаборатории. Он имеет право начинать рабочий день где угодно. Но Медведкин использовал запрещенный прием. Даже два. Мало того, что он грубо сфабриковал обвинение. Он приперся в лабораторию, чтобы унизить его при ребятах. Это первая причина, которая толкнула Максима на конфликт.
Вторую он тоже знал.
Максим не видел смысла сохранять ровные отношения с большим шефом. Медведкин вряд ли остановится на полпути. Пример с уничтожением Федора Лукича наглядно показал его гнилую сущность. Подыгрывать ему, значит, доставлять лишнее удовольствие. Помогать продлевать собственную агонию. Он этого не дождется.
Жизнь устроена так, что настоящее в любом случае превращается в прошлое. Рано или поздно придется взглянуть на себя своими же глазами из будущего. Большое видится на расстоянии. Но и мелкое отлично видится. Мелкое, подлое и унижающее ваше человеческое достоинство. По прошествии лет все труднее убеждать себя в том, что компромисс с совестью был оправдан. Что прогнулся в силу объективных обстоятельств. Что крайне важно было сохранить хорошие отношения с тем, кто откровенно плевал в лицо, и щедро клал в душу. Потому что так было надо. Пришлось терпеть. Этого требовали интересы дела. Это окупилось сторицей.
Опыта беспристрастного анализа своих прошлых поступков у Максима пока не накоплено. Поэтому его нарывное поведение диктовалось скорее интуитивно-эмоциональными мотивами, нежели логикой и трезвым расчетом. Что-то подсказывало, что иного пути в отношениях с большим шефом нет и быть не может. Никто раньше не позволял себе столь циничного беспардонного хамства в отношении Максима Боброва. Ведь Медведкин даже не пытается придумать ничего нового, чтобы хоть как-то сохранить реноме. Он спокойно, с ухмылочкой, делает дубль два. Он просто жрет их в порядке живой очереди как удав кроликов. Федор Лукич - дубль раз. Максим Бобров - дубль два. Кто следующий?
И - Максима вдруг осенило - дело все-таки в ней! Дело в машине! Именно из-за нее завелся дражайший господин Медведкин. Точно! Не просто так отклеил задницу от кресла и притащился в лабораторию, ой нет! Он видел, какое довольное у Максима было лицо. Большой шеф пропустил удар. Он так старательно отравляет Боброву жизнь, а тому все нипочем! У него все отлично! Он ездит на работу на новом автомобиле. Грязную работу переложил на дублера. Жизнь прекрасна и удивительна. Медведкин не мог не вмешаться. Дерьмо закипело. Значит, и Максим в меру сил и возможностей может портить ему жизнь своим поведением. Что ж, это приятно сознавать.
В любом случае, это борьба на выбывание. Максим понимает, что если не произойдет чуда, Медведкина ему не победить. Но сдаться без боя не позволяет самолюбие. Не разрешает характер. Ему отчаянно не хочется проигрывать с позором. Категорически противно уходить под насмешливым исподлобья взглядом большого шефа, торжественно подписывающим заявление на...
На что? На перевод?
А вот черта с два! Здесь Медведкину уготован серьезный облом. Он уверен, что Макс Бобров придет к нему на полусогнутых с заявлением на перевод! Заводские бонзочки обожают эти кадровые издевательства.
Вы собрались переводиться? Ах, как жаль! А что вас не устраивает? Извините, но вы очень ценный специалист. Отпустить не можем. Хотите, мы вам зарплату повысим?
Что-что? Ваша вакансия не может ждать долго? Извините, но нас тоже можно понять. Сначала воспитайте себе замену, потом идите на все четыре стороны. И не ругайтесь, пожалуйста. Нам ведь могут позвонить и попросить охарактеризовать вас как человека и как работника. Да мы и сами можем позвонить.
Это опять вы? Извините, ваше заявление куда-то запропастилось. Только что валялось на столе, а теперь нет. Вы не могли бы написать еще одно?
Это может длиться неделями, месяцами. Максим это проходил. Второй раз по этому кругу он метаться не намерен. Мысль о том, как он обломает Медведкину предполагаемый кайф, заметно прибавила настроения. Игры в кошки-мышки не будет, уважаемый глотатель кроликов! Две недели по КЗОТ и будьте здоровы! Счастливо оставаться! Можете дальше гробить свою жизнь и здоровье в этой мясорубке! А нам пора...
Эх, Данила! А ведь, пожалуй, твое предложение стоит рассмотреть более внимательно. Как ты вовремя нарисовался, надо же! Это знак. Что плохого в том, чтобы работать у Дани Шелеста? Неужели все те моральные уроды, с которыми в поисках работы общался последние полгода Максим, неужели они предпочтительнее Данилы? Да пусть лучше Данила Шелест, чем Медведкин или кто-то из них.
Данила прав. Пока есть хоть какое-то место работы и понятная ситуация, менять ничего не хочется. Поэтому со старой жизнью надо заканчивать. Ее следует сбросить, как змея сбрасывает старую кожу. Нужен чистый лист. Только так!
Максим, определив дублеру фронт работ, вернулся в пустую лабораторию. Он решил подготовиться к разговору с Данилой. Примерно час размышлял над вопросами, тщательно фиксируя их на бумаге. Если Шелест не утаит ничего, будет неплохая ясность. Эта ясность нужна, чтобы правильно построить разговор в семье. Это будет не просто. Вику потребуется убедить. Она вряд ли поддержит Максима.
Ее сейчас все устраивает.
Она уверена, что муж по-прежнему подрабатывает пуско-наладкой. Ведь деньги пока продолжают поступать. Максим не стал посвящать жену в подробности отказа от калыма. И еще в одном он уверен. Вика в глубине души лелеет надежду, что мужа произведут в начальники лаборатории. Максим не торопится разочаровывать жену. Он понимает, что грузить слабую женщину мужскими проблемами недопустимо. У женщины своих забот хватает, чтобы за мужика думать. Максим предпочитает ставить любимую перед фактом. Опуская ненужные тягомотные детали и неудобоваримые подробности. Но одно дело ставить перед фактом приятным или долгожданным. Как, например, взятые почти из воздуха дополнительные заработки. Или выигранная по спецталону корейская швейная машина. Или - это самое сладкое - сообщить подчеркнуто вскользь, что вас посылают в загранкомандировку.
Другое дело, когда известие пугает. Или шокирует. До Максима вдруг дошло, что пока он не сформирует в сознании Вики образ Данилы Шелеста как человека, она не даст согласия на увольнение. Про войну с большим шефом Максим дома не распространялся. Это не может быть уважительной причиной, чтобы уходить с завода. В конце концов, завод большой. Можно уйти в другое подразделение. Максим улыбнулся, вспомнив, как предвкусил изумленное лицо большого шефа.
Странно.
Он предельно ясно осознал, что для себя вопрос увольнения видит однозначно решенным. Когда он понял это? Явно не сегодня. Тогда чего темнить? О Даниле, конечно, жене говорить рано. Но почему не сказать без обиняков, что твердо решил уволиться? Вика всего не знает, но кое-какие сведения о том, что муж шатается по организациям, до нее дошли. Вика умная наблюдательная женщина. Она умеет читать по глазам. И не только по глазам. Несколько раз Максим ловил на себе ее внимательные взгляды, роясь вечерами в газетных разделах "Требуются...". Она все знает про Лукича. Лукич, конечно, не показатель, но не пропал же мужик. Смог устроится вне завода. Но он опять же ушел переводом, вот незадача. Он-то сохранил заводской стаж и всевозможные социальные очередности, а ты, Максимушка, чем изволишь похвастаться?
Максим сидел за столом в напряженной задумчивости. По всему выходило, что следует начать с объявления дома о скором увольнении с завода. Кстати, о птицах, насколько скором? Хороший вопрос. Чтобы не травмировать жену и сына, придется соврать. Ложь, так сказать, во спасение. Предположим, он сделает это до конца года. До конца года - понятие растяжимое. Но упоминание далекого конца несколько успокаивает. Это может быть октябрь или ноябрь. В реальности все должно произойти гораздо скоротечнее. Медведкин не даст столько времени на размышления. Это стало окончательно ясно после его последней атаки. Держать так долго инженера Боброва в живых - демонстрировать народу собственную слабость. Инженер Бобров нанес ему оскорбление при свидетелях. Серия ответных ударов не заставит себя долго ждать. Вряд ли Максим сумеет продержаться дольше двух месяцев. На носу март. Итого - он должен унести ноги до лета. Жаль, в декабре у Максима отпуск. Оплачиваемый отпуск. Что ж, ему выплатят компенсацию. Было бы хуже, если бы пропал летний отдых. Вика не отказалась бы съездить к морю. Да и сына не помешало бы погреть южным солнышком перед школой.
Итак, первый шаг определен. Он сообщит семье о своем решении вечером. Второй шаг - сбор информации о Данииле Шелесте. Без этого никак. Затем - о его подельниках. Простите, компаньонах! Тут дело даже не в Викином спокойствии. Максиму с этими людьми работать.
Данила Шелест не подъехал. Ни в три часа, ни в четыре. Он даже не позвонил. Максим еще не ведал, что для Дани это вполне естественно - не выполнить обещанное. Даня жил в мире своих иллюзий, с легкостью закладывая в головы людей обещания, предложения о сотрудничестве, и прочие ответственные с точки зрения обязательного человека вещи. Нельзя сказать, что он забывал сказанное или наплевательски относился к людям. Просто Данила, будучи натурой спонтанной и созидательной, занимался всем подряд. Как правило, он с упоением отдавался тому, что ему интересно здесь и теперь. Его текущим поведением безраздельно руководило правое полушарие. А Даня абсолютно не видел причин ему мешать. Ему это нравилось.
Он терпеть не мог планов, графиков и жестких сроков. Ему ближе непредсказуемый импровиз, бурный захватывающий процесс. Он легко мог отменить ранее назначенную важную встречу, если к нему заглядывал на огонек старый знакомый. Даня имел серьезные проблемы с доведением дел до конца. Он обожал хвататься за все новое. Даня находился в вечном поиске. В этом заключается смысл его жизни.