Аннотация: Не было случая, чтобы Белая Госпожа опоздала...
Забывший страх для Смерти слаще:
Среди других, он прочих чаще
Скрывается во смертной пасти.
Она не спешила. Покорно расступался перед нею лес, зверье скрывалось в норах, птицы замолкали, только бы не обратить на себя внимание. Там, где секунду назад был непроходимый бурелом, образовалась тропинка. Она шла тихо, бесшумно, почти не соприкасаясь с землей. Следов не было, ни одного. За ней вновь лес скрывал этот путь густыми лапами, вновь вырастали кусты, осторожно запевали птицы. Она не спешила, не было случая, чтобы она опоздала. Легкий ветерок теребил ее черную мантию, больше похожую на монашеский ганаш. В смущении потускнело солнце, завидуя белоснежной коже путницы, оно не хотело нарушать ее румянами и загаром. На девственно-красивом лице сияли большие карие глаза, отвлекая от мертвых губ, от высокого лба, от тонких бровей. Она шла тихо, почти паря над землей. Босые ноги словно не хотели замечать камушки и ветки. В безмолвии лишь она одна слышала голоса тех, кто ее узнал. Даже в мыслях они шептали только слово. Ее имя порхало в воздухе, подобно перышку: неторопливо утихая, перекатываясь из одной стороны в другую, робко, нежно.
Она остановилась. Словно по приказу, вокруг замерло все. Лишь она слышала дальний шорох. Он усиливался, переходил в треск, хлопки, быстрые удары о землю. На тропинку выбежал заяц и остолбенел, склонив голову. Следом вышел волк. Путница пошла дальше, тихо, как любящая мать, не желающая разбудить ребенка. Она не обернулась, прекрасно зная, что от зайца осталась лужица крови, зарастающая новым лесом. Деревья колыхались в такт ее движениям, плавным, словно равнинная река. Ее спокойствию завидовали все. Ее боялись и с этим ею восхищались и преклонялись.
- Ведьмы, тролли, привидения, говоришь... Я даже смерти не боюсь! И уж тем паче не поверю во всякие слухи о леших и колдунах. Сколько раз я был в лесу, но пока что ни одной кикиморы не видел... И пойду! Мне неведом страх!
Кто посмел так ее оскорбить? Она встрепенулась, с ней встрепенулся лес, словно по макушкам деревьев прошла судорога, а кусты пробил озноб. Легкий ветерок сменился неистовым порывом. Неосторожную птичку прибило к тополю, быстрое сердце замолкло навсегда, как и никогда больше не взметнуться хрупкие крылья. Белая Госпожа вновь остановилась, она решила посмотреть, кто этот дерзкий мужчина. От приятного для нее ожидания карие глаза наполнились не то злостью, не то счастьем. Их сияние затмевало солнце, куда не глядели они - ниспадала мрачная тень, листья сворачивались, желтели, а потом чернели, увядая на веки веков.
Она слышала его дыхание, его тяжелые шаги, лязганье металла. Он насвистывал песенку, потом запел. Его голос сильный, смелый, ни нотки фальши, чистый, звонкий. Та, которую боялись и звери, и птицы, была поражена. Ни один человек не мог так петь. Слова дразнили слух, дыхание замирало. Ресницы вздрагивали над каждой рифмой, губы наливались кровью после каждого куплета. Она представляла, как он проводит могучей рукой по талии, по бедрам или заботливо гладит по бархатистой шее, запускает пальцы в густые волосы. Оживая, лицо зарумянилось. Он был близко; она ждала, упиваясь его голосом.
Чего же бояться, о добрые люди,
Тому, кто рассудок успел потерять,
И кто безрассудно и рядит, и судит?
Итак, безрассудно скажу вам опять:
Мне сердце пленили зеленые очи,
И отняли разум, и жить нету мочи.
Песня прервалась, как только мужчина вышел на тропинку. На вид ему было около тридцати, его старила темно-рыжая бородка. Одевался он прилично, но не броско. Рукоять клинка выглядывала из-за правого плеча. Коня не было, что говорило о тонком кошельке, но Белой Госпоже он понравился.
- Приветствую тебя. Странно видеть деву в лесу, о котором ходят ужасные слухи. Что же ты здесь делаешь?
- Жду тебя.
Мужчина усмехнулся и встряхнул головой, отводя наваждение. Смерть осмотрела его еще раз: морщинистый лоб, темные волосы, ниспадающие на широкие плечи, жизнерадостные глаза, красивая шея, могучая грудь. Он помялся и произнес:
- Я - Готфрид, граф фон Ассельн.
- Знаю.
Он огляделся, чувствуя неопределенность, тягостное спокойствие, мрачное безмолвие леса. Это его тревожило. Попробовав усмехнуться, сказал:
- Вы право меня озадачили. Я понимаю, мой род довольно знаменит и походы еще больше его прославили, но, черт возьми, откуда знаете вы?
Она промолчала, как промолчала и на остальные вопросы рыцаря. Словно завороженная, Смерть смотрела на этого смятенного мужчину, не знающего, что еще сказать. Мужчина уже начал рассказывать о жизни, о походах, о людях, которые, по его мнению, слишком суеверны. Она слушала, она любила слушать. Готфрид поведал о слухах, которые бродят в деревнях о лесе, чуме, конце света.
Белая Господа подняла глаза к небу, разглядывая облака. Мужчина сбился, и Смерть посмотрела на него, словно оскорбленная девица.
- Ты говорил, что не боишься Смерти.
- Верно, как и то, что в этом лесу не водятся привидения и лешие.
- Ты говорил, что тебе неведом страх.
- Верно, - осторожно сказал рыцарь.
- Ты пел о зеленоглазой избраннице, о том, что не хочешь жить.
- Это всего лишь песня. Любовная песня. Ее все поют.
- Знаю.
- Ты случаем не ведьма?
- Нет. Расскажи о своей жизни.
- А почему бы и нет...
Готфрид переживал все снова и снова, картины из его прошлого представали, мелькали перед глазами. Образы отца, матери, сестер. Он играл, шутил, радовался. Повзрослев, обучался фехтованию, ведению хозяйства. Затем была любовь. Белая Госпожа попросила подробней рассказать о жене. Смерть слушала, слушал лес, слушал воздух, жил рыцарь. Она, та любящая женщина, ждет его в Ассельне, ждут его дети, которых он не видел шесть лет. Готфрид вспоминал безоблачное небо, ветви орешника, сочные яблоки. Первая ночь. Яркие звезды, месяц, лунный свет проникающий сквозь широкие листья. Вспоминал, как ласкал будущую жену, как говорил ей любовные слова, как видел в ее веселых, по-детски наивных глазах теплоту, заботу, счастье, радость.
Вновь пережил расставание, когда сюзерен позвал его в Иерусалим, долгие минуты тревоги, смятения, безмолвия, грусть и печаль в глазах любимой. Вспомнил тоску по дому, веселье и пьянство по дороге; кровь, бои, неверных. Снова заболели ребра, как после ранения. Привиделось, что он вновь лежит в пыльной повозке, что он вновь поет дурацкую песню, веселя всех, кто вез его в лечебницу. Вспомнил лица госпитальеров, заботливых, словно мать, крестоносцев.
Пережил последующие битвы, неистовые глаза сарацин. Его снова обуяли ярость и страсть. Появилась тоска, желание увидеть жену, сына и две светловолосые дочки...
- Оставь меч здесь, он тебе не нужен, - сказала Смерть, когда Готфрид закончил рассказ о жизни.
- Рыцарь не бросает свой меч.
- Даю слово, тебе уже ничто не угрожает.
Мужчина повиновался и спустил на землю тюк с припасами и меч. Граф почувствовал непередаваемую легкость, словно ничто уже его не держало, не было тревог, не было сомнений, не было томления, желаний, страсти. Истинное блаженство.
- Ты говорил, что страх тебе неведом, - повторила Смерть.
- Верно.
- Ты и теперь меня не боишься?
- С чего вдруг?
- Ты же умер.
- А ты шутница, дева кареглазая. Вот моя рука, я ее чувствую, я могу ей двигать, по ней течет кровь, значит, живу.
- Кровь? А как же твое тело возле меча?
Мужчина обернулся туда, где он оставил поклажу: там лежал он сам. Рыцарь подошел и осмотрел мертвеца. Впервые Готфрид испугался. Упав на колени, он едва не проблевался, но лишь сухо прокашлялся. Омраченный, рыцарь поднялся и взглянул в бездонные глаза Смерти.
- Что со мной стало?
- Ты умер.
- Нет, в смысле от чего?
- Это тебя не должно интересовать.
- А мне интересно!
- Чума, зверь, стрела, яд. Какая тебе разница, когда ты мертв! Или ты боишься?!
- Нет! Я не боюсь тебя! Я презираю тебя!
Смерть мило улыбнулась, а затем расхохоталась со всей страстью, на какую она была способна. Ее страшный смех подхватил ветер и взбушевался. Он гнул деревья, безжалостно срывал листья, сбивал птиц, поднимал пыль. Доброе солнце поспешило укрыться темными грозовыми тучами. В небе засверкали молнии. Рыцарь не мог разобрать, то ли это Смерть смеялась, словно гром, то ли раскаты заглушали ее хохот. Белая Госпожа веселилась, редко ей удается так сладко насладиться чьей-то гибелью. Многих бесстрашных воинов она уводила с собой, но не все так услаждают Смерть. Она любила, когда ее презирают, радовалась, когда ее хулят и с яростью ненавидят. Смерть давно не видела такого человека. Он ей нравился, но час его истек.
Над лесом вновь повисло солнышко, и приутих грозный ветер. Белая Госпожа спокойным и присущим ей холодным голосом проговорила:
- Возьми меня за руку. Пойдем со мной.
- Никуда я с тобой не пойду!
- Боишься?
- Нет! - прорычал Готфрид и схватил ее за руку.
Она - нежная, словно бархат, гладкая и... теплая. Сколько рыцарь не старался, ему так и не удалось вспомнить еще хоть одну женщину, у которой были такие же прекрасные руки, длинные пальчики, аккуратно ухоженные ноготки.
- А куда мы пойдем? - спросил рыцарь.
- В Ассельн, к твоей жене. Ты шел туда один, теперь мы пойдем вдвоем.
- Она тоже умрет?
- И вы будете вместе. Разве это не рай?
- Скажи, от чего умрет она?
Смерть подумала, закатив глаза. Она стояла неподвижно, лишь слабый ветерок распушал темные волосы, ласкал ее щеки, гладил по губам. Готфрид почувствовал, как и сам возбуждается. На миг ему вновь предстала его фрау. Она сидела у окошка в родовом замке, расчесывала на рассвете длинные светлые локоны костяным гребешком. На ее лице не замечалось ни морщины, словно время не подвластно было над ее телом. Из зеленых глаз по капельке стекали слезы, медленно, одна за одной. Падали они на упругую грудь, скатывались ниже...
Белая Госпожа распахнула карие глаза, большие черные ресницы вспорхнули сотнями пернатых голубей, таких же пушистых, сотней мрачных воронов, таких же черных. Она прочла:
Того, кто тело холил вяще,
Оденет Смерть во прах смердящий:
Чем плоть нежней, тем злей напасти.
1) Использованы стихи из "Триумфа смерти" Элинана из Фруамона, и куплет из песни Хуана Гарсиа де Гильяде.
2) Женский образ Смерти дан исключительно для русскоязычного читателя.