Кутаясь в плед, Павел читал рукопись отца. Несколько дней назад он нашел ее в куче хлама на чердаке дома дяди Марка на Воздвиженке. Обложка рукописи была изъедена мышами по углам, страницы замусолены, некоторые вырваны.
По всей видимости, рукопись побывала во многих руках.
Какое-то время Павел блуждал в темных и запутанных лабиринтах текста пьесы.
Ожили стенные часы. Что-то в них захрипело, глухо звякнуло и умолкло.
Павел поднял голову.
Взгляд Павла остановился на портрете, заключенном в раздвижную металлическую рамку с треснувшим стеклом, на котором неизвестный художник изобразил его отца, человека нервного, болезненного на вид и явно подверженного страстям.
Положив рукопись в ящик стола, Павел погасил лампу и прилег на кушетку.
В темноте и смутности Павлу увиделся, и так ясно, поселок ссыльных, где прошло его детство.
Помедлив, он вошел в барак, в плане похожий на распятие, повернул направо, потом налево и оказался в комнате с одним окном, из которого открывался вид на Лысую гору и ползущий между бараками ручей.
Павел огляделся.
Почти половину комнаты занимала кровать с никелированными дугами и шарами, на которой спали родители. Дети спали на нарах за занавеской.
У Павла было девять братьев.
Павел невольно улыбнулся, вспомнив, как проснувшись с первыми проблесками зари, отец пересчитывал детей поцелуями, путая их имена. Детей было так много, что он уже перестал их различать...
Отца Павла звали Роман. Он преподавал историю в школе, а по ночам сочинял притчи, пытался добиться славы и известности.
Когда дети засыпали и в доме воцарялась тишина, Роман поднимался по приставной лестнице в мансарду и сочинял.
Он нуждался в иллюзиях. Реальность его угнетала.
Во сне он превращался то в камень, похожий на женщину, то в дерево, которое росло корнями вверх, или обрастал рыбьей чешуей и плавал в воде залива. Бывало и так, что он принимал вид птицы и парил в небе, похожем на опрокинутую чашу, на дне которой бог рассыпал алмазы.
Притчи Романа иногда печатались в вечерней газете.
У Романа был дар, и этот дар едва не свел его с ума, до того он его запутал.
Мать Павла звали Мария. В ее облике и в манерах было что-то птичье. Лицо у нее было вытянутое, нос с горбинкой, глаза как у совы, но характер ангельский.
Мария вернула Роману душевное здоровье, правда, иногда у него возникало желание уйти, все равно куда, точно приказание свыше, но когда появились дети, это желание пропало.
Так все и шло.
Роман спал и проснулся с седыми волосами на подушке и слезами в глазах.
Сквозь слезы он глянул на себя в зеркало и ужаснулся.
Его лицо было сплошь исписано морщинами, словно клинописью.
За спиной в нише стены он увидел нары, на которых спали дети.
В рассветных сумерках смутно синело окно.
Вставал день субботы тусклый и дождливый.
Свет проливался из окна на некрашеные полы, на убогую обстановку, на стены, оклеенные серовато-желтыми обоями с пятнами сырости по углам.
Дому было 100 лет, не меньше. Не одно поколение его обитателей разглядывало эти цветы на обоях и мечтало о счастье, но, увы.
Иллюзии не помогали им.
Тяжело вздохнув, Роман пересчитал спящих детей поцелуями, после чего поднялся в мансарду и затаился в каких-то неясных и опасных мыслях.
Уже несколько дней Роман писал пьесу "Покушение на иллюзию". Он был просто одержим идеей как-то объяснить и исправить эту жизнь, чтобы она стала хотя бы чуть-чуть понятной и выносимой...
Зазвонил будильник.
Роман нелепо всхлипнул и привстал. Ему показалось, что он задыхается, тонет.
Он спал, уткнувшись лицом в рукопись.
Надавив на кнопку звонка, Роман потянулся, зевнул с криком и глянул в окно.
За окном царила осень.
Деревья в сквере горели как свечи.
Весь день Роман писал.
Около полуночи он полистал распухшую от сцен и картин рукопись.
"Столько слов, чтобы оправдать обыкновенное убийство..." - подумал он.
Порывшись в ящиках стола, он достал револьвер, прицелился в темноту за окном и нажал на курок, потом еще раз и еще.
Выстрелы прозвучали неожиданно и сухо...
Услышав странные хлопки, Мария поднялась по приставной лестнице в мансарду.
В комнате никого не было.
Окно было открыто.
По всей видимости, Роман выбрался на крышу. У него иногда случались припадки лунатизма.
На столе лежала забытая рукопись, которую листали сквозняки.
"Покушение на иллюзию..." - прочитала Мария. Она не сразу поняла, кто жертва покушения. Последняя картина и имя жертвы, превратившей реальность в иллюзию, были наполовину залиты чернилами.
Чернильное пятно напоминало профиль Сталина.
Внизу хлопнула дверь.
По комнате пронесся сквозняк, вырвавший из рукописи несколько страниц.
--
Ах... - только и воскликнула Мария.
Вырванные из рукописи страницы случайно попали в чужие руки и Романа арестовали.
Следствие по делу о покушении на иллюзию длилось недолго.
Вскоре Роман очутился в местах не столь отдаленных.
Случай всем господин...
* * *
Листая рукопись отца, Павел видел меж страниц поселок ссыльных, который представлял собой горсть унылых бараков, рассыпанных по пологому склону Лысой горы. В хорошую погоду с ее вершины открывался вид на край света и начало неба, родины всей тоски и смутных желаний.
Было утро субботы пасмурное и бледное.
Павел шел вдоль берега ручья, который, как змея, полз по безлюдному поселку, извивался между подгнившими и падающими заборами, и терялся где-то в Иудиных болотах.
В поселке царила тишина.
В этой тишине было что-то жуткое, зловещее, как будто поселок ждал какое-то бедствие.
Порыв ветра заставил Павла съежиться.
Съежились и кусты татарской жимолости под окнами барака в ожидании дождя.
Свернув в переулок, Павел наткнулся на ржавеющую вагонетку. Она лежала под откосом узкоколейки колесами вверх и была похожа на скелет какого-то доисторического животного.
Послышались странные звуки, заставившее Павла испуганно обернуться.
Из входа в каменоломню вышла некая фигура, показавшаяся Павлу огромной и бесформенной, но постепенно фигура приняла вид угрюмого и бородатого старика чем-то похожего на бога в арестантской робе.
Следом за стариком показалась еще одна фигура и еще.
Точно призраки, арестанты прошли в сторону лагеря.
Однажды, когда Павлу исполнилось семь лет, ему позволили заглянуть в каменоломню. Там царил сумрак. Полуголые арестанты с кирками в руках стояли одни погруженные в воду до колен, другие до пояса.
Были среди арестантов и женщины. Они толкали пустые вагонетки куда-то в темноту.
Павел не выдержал, обмочился от страха и заплакал.
Один из конвоиров, похожий на римского легионера, сказал ему:
--
Мальчик, ты видишь только первый круг этого ада, а всего их семь... или девять, как считать...
Лагерь каторжников, окруженный глухим забором и несколькими рядами колючей проволоки, располагался чуть в стороне от поселка ссыльных.
Зимой арестанты умирали, как мухи. Всех умерших ночью, утром собирали и складывали в штабель у забора в семь рядов.
Иногда среди покойников оказывались и живые. Они просто не могли проснуться от холода и их выносили из барака, как мертвых. Солнце будило их. Они просыпались и пытались выбраться из-под мертвых тел, отчего весь штабель шевелился, издавая жуткие звуки.
Петляющая по поселку улица вывела Павла на безлюдную площадь.
Он приостановился, оглядываясь и удивляясь.
"Странно... здесь почти ничего изменилось..."
На площади у киоска, торгующего морсом Павел в первый раз увидел Настю. Ей было не больше 13 лет. Вся в белом, синем и золотом она была похожа на ангела.
Она улыбнулась, лицо ее озарилось сиянием...
Миновав здание почты, Павел свернул в проход между котельной и сараями, спустился к ручью, по шаткому мостику перешел болотистую низину и оказался у дома с крыльями флигелей, напоминающего распятие.
В этом доме Павел родился, хотя мог бы родиться где угодно, даже на небе.
Павел вошел в дом через черный ход и пошел по коридору. Повернув налево, потом направо, он наткнулся на выставленную в коридор кровать с никелированными дугами и шарами, на которой спали его родители.
Павел погладил рукой шары.
В детстве кровать казалась Павлу живым существом. Он просыпался от ее жуткого скрипа и потом долго не мог уснуть.
Оглядываясь на кровать, Павел вошел в комнату с одним окном, из которого открывался вид на Лысую гору и ручей, ползущий по поселку ссыльных точно змей искуситель и исчезающий в топях Иудиного болота.
От ручья поднимался туман, который нахлынул и постепенно затопил весь поселок.
На виду остался только дом с крыльями флигелей, в правом крыле которого размещалась гостиница, а в левом крыле - больница, где посетителей встречал отец Якоб, швед, какими-то неисповедимыми путями попавший в это богом забытое место со всеми своими маниями и дурными привычками. В поселке он принимал роды и обмывал покойников. Выполнял он и другие деликатные поручения.
Высокий, худой, с раздвоенной бородкой и лицом в шрамах отец Якоб и привлекал, и отпугивал Павла.
--
У него не лицо, а роспись по лицу... - говорил Павел матери. - Еще и глаза водянистые, меняющие цвет как небо...
Иногда отец Якоб приходил к Роману. Они пили вино и о чем-то оживленно беседовали на птичьем языке, как казалось Павлу.
Отец Якоб умер от астмы, так и не успев привыкнуть к здешнему климату, такому же странному и непонятному, как и здешние люди...
В комнате потемнело, и из этой темноты и смутности вдруг выплыла фигура отца Павла. Ему было около 40 лет, как и Павлу. Он стоял, сгорбившись у приставного зеркала в потертом драповом пальто.
Зеркало было все в пятнах отслоившейся амальгамы. Сбоку висел пучок какой-то травы.
Роман провел рукой по поверхности зеркала и вдруг резко обернулся.
--
Кто здесь?.. - спросил он хриплым голосом. Видно было, что он напуган.
Никто не отозвался, но Павел услышал чье-то прерывистое дыхание и уловил легкий почти неразличимый запах вина...
* * *
Начался дождь.
В комнате стало совсем темно.
Павел включил свет.
Какое-то время он сидел, склонив голову набок, и, постукивая пальцами по столу, точно пианист, читал рукопись пьесы.
Дочитав пьесу до конца, Павел задумался. Он пытался представить себе, что чувствовал отец, когда писал сцену покушения на человека, превратившего реальность в иллюзию.
В глазах зарябило.
Отложив рукопись, Павел прилег на кровать и не заметил, как заснул, погрузился в сон точно в мутную воду.
Юлия, жена Павла, пришла около полуночи. Она была на репетиции в театре.
--
Который час?.. - спросил Павел, оглядываясь и удивляясь. Он совершенно потерял представление о времени.
--
Около полуночи... - сказала Юлия. Она стояла у зеркала.
Распустив волосы, Юлия легла и притиснулась к Павлу всем своим горячим и полным телом, пытаясь пробудить в нем желание.
Павел отстранился.
--
Что с тобой?.. - Юлия привстала.
--
Ничего, просто нашло что-то, не знаю, что... ты спи...
Юлия погасила свет и в ту же минуту заснула...
Длилась ночь.
Павел сидел на кровати, свесив ноги, и размышлял.
Зеленовато-водянистый свет сочился сквозь гардины и растекался по полу, как вода, затапливая кровать.
Павел невольно поджал ноги и тихо рассмеялся.
Ему вспомнилось детство.
Зимой родители купали детей в бадье, а летом в заводи ручья. Перед купанием отец внимательно осматривал и очищал берег от битого стекла и пиявок, потом привязывал к ноге каждого ребенка веревку и только после этого разрешал им плескаться в воде и изображать рыб. Он не выпускал пучок веревок из рук, пока дети снова не оказывались на берегу в безопасности.
Дети плескались в воде, а Роман читал. Иногда он поднимал голову и сквозь близорукие стекла очков вглядывался в этажи неба, искал там бога.
На губах Романа блуждала улыбка блаженного, когда он увидел в воде рыжую голову мальчика, которого течение уносило от берега.
Мальчик как-то странно зашлепал по воде ногами, потом поднял руки над головой и исчез из вида.
Все, кто был на берегу, застыли в ужасе.
--
Это же Павел... - воскликнул Роман и начал собирать детей.
Вытянув детей на берег, Роман бросился в воду.
Он не очень хорошо плавал, а от волнения вообще почти позабыл, как это делается.
Дети бежали вдоль берега и отчаянно кричали, пока отец и Павел барахтались в воде.
Положение было отчаянное.
Спас положение полковник внутренних войск, неожиданно появившийся на берегу.
Сначала он вытащил из воды Павла, а потом нырнул за Романом.
Роман выглядел бледным и перепуганным.
--
Я вдруг потерял дно... никак не мог нащупать дно... - с трудом выговорил он, и взглянув в сторону воды, зашелся лающим кашлем.
Домой полковник нес Павла на руках, а дети и Роман сопровождали его.
Нетрудно представить себе эту процессию и ужас Марии, когда она увидела мокрого, облепленного водорослями Павла на руках у своего двоюродного брата.
Марк улыбнулся ей, прищурив как всегда левый глаз, он был искусственный, а Мария, прижав руки к груди, опустилась на колени. Она не могла говорить. Внезапно что-то оборвалось у нее внутри, в ушах зашумело, в глазах стало темно.
Через неделю дядя Марк уехал. Он инспектировал лагеря.
Происшествие не осталось без последствий. Павел еще долго смотрел на все вокруг глазами рыбы. И сны ему снились о подводной жизни среди водорослей и рыб...
Вспоминая детство, Павел не заметил, как заснул.
Проснулся он чуть свет и погрузился в рукопись отца, точно в мутную воду.
Текс пьесы был темным, путанным, как и мысли Павла.
Устав от чтения, Павел откинулся на подушку.
Он лежал на кровати, а ему казалось, что он лежит на дне реки в гамаке из водорослей. Течение расчесывало ему волосы и переворачивало страницы рукописи.
Текучие росписи теней на стенах и гардины водянисто-зеленого цвета помогали воображению создавать этот странно-изменчивый мир рыб.
Все дети Чадовых были похожи на отца, а Павел родился копией дяди Марка, и волосы у него были рыжие, как у дяди, и лицо вытянутое, и глаза, водянисто-серые, сумрачные. Впрочем, такие же глаза были и у матери Павла.
Как-то Павел спросил отца об этом своем странном сходстве с дядей.
Роману было что рассказать, но на эту тему он говорил путано и несколько двусмысленно, то голосом судьи, то голосом адвоката и голоса часто перебивали друг друга.
Иногда Павлу казалось, что в спор вмешивался еще чей-то голос.
Павел привстал и настороженно прислушался.
Юлия стонала во сне, что -то ей снилось...
Одеяло сползло на пол.
Поправив одеяло, Павел лег и попытался заснуть, но, лишь наполовину погрузившись в сон, проснулся от тупой, ноющей боли в паху.
Переждав боль, Павел заснул.
Проснулся Павел около полудня.
Юлия уже ушла.
Он попытался вспомнить приснившийся ему сон.
Он боялся своих снов.
Сон был странный. Во сне Павел очутился в монастырской келье. Посреди кельи стояла кровать с никелированными дугами и шарами, на которой лежал мертвый отец. Когда Павел склонился над ним, он неожиданно приоткрыл глаза и заговорил:
--
Слишком долго я был героем этой грустной истории, но, увы, не ее автором... А ты просто копия Марка... и шея, и кудри, вот только нос и губы у тебя... Нет, не могу сказать чьи... Хочу сказать и не могу... - Сжав руку Павла, Роман говорил, как говорят во сне. Слова были неясные и за ними что-то таилось.
Павел в ужасе смотрел на отца и не мог отвести взгляда.
--
Что ты на меня так смотришь?.. Я еще не умер... - Роман улыбнулся. Его лицо, больше похожее на лицо мумии, искривила гримаса.
Роман попытался встать.
Кровать жутко заскрипела, и Павел очнулся, все еще сжимая руку отца, протянутую ему из сна.
Боль в паху не проходила, и осталось ощущение, что отец сказал ему что-то важное.
До вечера Павел читал рукопись отца.
Смеркалось...
Павел подошел к окну. Он стоял и покачивался, словно бился головой об стену, за которой ему виделись танцующие в темноте женские фигуры.
Они плавали и летали в воздухе как птицы или рыбы, поблескивая чешуей...
Юлия пришла поздно.
Сославшись на усталость, она не стала ужинать и легла спать.
Павел все еще читал рукопись, пытаясь понять мысли отца.
"Какой-то театр абсурда..." - подумал Павел.
Он отвлекся и сквозняк перелистнул несколько страниц рукописи.
Павел очутился в поселке ссыльных у танцевальной веранды.
Он стоял и беспокойно оглядывался, и лишь увидев среди танцующих фигур девочку 13 лет в белом, синем и золотом, успокоился.
Это была Настя, первая любовь Павла и его первое искушение.
Лицо Насти пылало в ореоле рыжих волос.
Увидев Павла, она смущенно улыбнулась и поманила его...
Еще не понимая, что делает, Павел, крадучись и торопливо, как преступник, оделся, собрал свои вещи. Он спешил поскорее выйти из этой жизни, в которой приходилось постоянно что-то утаивать, принуждать себя к чему-то, и которую он медленно и мелочно, исподтишка сам подрывал и расшатывал.
--
Куда ты?.. - спросила Юлия, сонно потягиваясь и пытаясь поймать сползающее на пол одеяло.
Обнажились ее бедра, лоно.
Павел отвел взгляд. Ему стало трудно дышать. Он сел на сундук, доставшийся ему в наследство от дяди, длинный и узкий, как гроб, окованный по углам ржавым железом.
Минуту или две он сидел неподвижно, словно оглушенный.
Юлия заснула.
Павел встал и пошел к двери чуть ли не на цыпочках.
Осторожно прикрыв за собой дверь, он шумно вздохнул. На его лице появилась улыбка, которая тут же и погасла.
--
Куда я иду?.. И зачем?.. - прошептал он и почти против воли начал спускаться вниз по лестнице черного хода...
* * *
Путаясь в ключах, Павел открыл дверь комнаты на Воздвиженке, в которой жил дядя Марк.
В комнате было сумрачно.
Павел раздвинул гардины, потом завел будильник и, не раздеваясь, лег на кровать. Он лежал точно мертвый, сложив руки на груди.
Зазвонил будильник.
Павел потянулся, с криком зевнул и вдруг понял, что умеет летать.
Покружив над горбатой терраской, заставленной загнивающими бегониями в горшках, Павел взмыл вверх.
Его окружила тьма.
Стало холодно и страшно, но неожиданно тьма прорвалась и внизу, в свивающихся клочьях туч Павел увидел Лысую гору и поселок ссыльных.
На площади царило оживление, играл духовой оркестр.
Павел облетел площадь, высматривая Настю среди извилисто плывущих в танце фигур мужчин и женщин с розами на щеках.
Настенька танцевала с некрасивой и тощей как жердь девочкой.
Павел опустился в траву недалеко от танцевальной веранды. Он лежал в траве, следил за Настей и думал об этом уютном и укромном мире былинок и всевозможных букашек, полном смысла, совершенном и законченном.
Постепенно его мысли перепутались, а взгляд затуманился. Он жил, точно во сне, и улыбался неизвестно чему...
Дом задрожал.
Звякнули стекла.
Павел сжался в комок и, судорожно всхлипнув, очнулся на миг, пытаясь увериться, что кошмар, в который его занесло, лишь нечто временное, случайное.
Мимо окон проползли несколько обшарпанных вагонов, подталкиваемые "Овечкой".
Вялой и влажной рукой Павел потер лоб, глаза и снова погрузился в ту душную и дождливую майскую ночь, пропитанную запахом лаванды.
В серой смутности постепенно высветлилась призрачная фигура Насти, ее мокрое от дождя лицо, глаза с фиалковыми отблесками на дне, губы, слегка припухшие и синие, точно сливы.
Павел долго не решался подойти к Насте, наконец, решился и пригласил ее на танец.
--
Кажется, это был вальс... - прошептал Павел, мысленно представляя себе танцевальную веранду с неровными дощатыми полами и небольшой сценой, на которой играл духовой оркестр.
Настя была в белом, синем и золотом.
Они кружились, закрыв глаза.
Неожиданно погас свет.
В темноте поблескивали только гнутые трубы духового оркестра и испуганные глаза Насти.
Павел поцеловал ее в губы.
Это случилось в субботу, а в понедельник утром Настя уехала вместе с сестрой и теткой в какой-то безвестный город на севере.
Весь остаток дня Павел слонялся по поселку как сомнамбула. Ближе к вечеру ноги сами привели его на привокзальную площадь.
Тяжело дыша, к платформе подползла вечерняя кукушка.
Павел прокрался в вагон, забрался на верхнюю полку и пугливо затаился, в ожидании отправления поезда.
Лязгнули буфера, вагон качнулся назад, потом дернулся вперед, снова качнулся назад.
Мимо окон поползли огни станции.
Промелькнул переезд.
Павел откатился к стене, пережидая, когда по вагону пройдет проводник. Он проверял билеты у пассажиров.
Поезд набирал ход.
Вагон затрясло.
Павел лежал и пытался представить себе, как воспримут его исчезновение родители. Он не оставил им даже записки.
Проводник прошел мимо.
Павел перевел дух. Он лежал и смотрел в окно, и ничего не видел, кроме сияния, разливающегося над макушками деревьев.