Трещев Юрий Александрович : другие произведения.

Невидимый театр

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Ю. Трещев

Невидимый театр

роман

?

  
   Что жизнь? Мистерия людских страстей, Любой из нас - природный лицедей. У матери в утробе мы украдкой Рядимся в плоть для этой пьесы краткой. А небеса придирчиво следят: Где ложный жест, где слово невпопад, Пока могила ждет развязки в драме, Чтоб опустить свой занавес над нами. Все в нас - актерство, до последних поз! И только умираем мы всерьез... Уолтер Рэли.
  
  

1.

  
   Шел дождь вперемежку со снегом.
   Серафим зябко поежился. Он стоял у неглубокой могилы с осыпающимися краями, на дне которой ржаво поблескивала вода.
   Неожиданно из коричнево-зеленой мути выплыл уродец и потянулся к нему тонкими паучьими ручками.
   Серафим невольно вздрогнул и очнулся.
   Он лежал и прислушивался к шорохам, потрескиваниям. Дом жил своей ночной жизнью. Вещи становились персонажами, действующими лицами, иногда нелепыми и непонятными, зависящими от иллюзий освещения и перспективы. Жутковато позвякивала люстра. Она свисала с потолка длинными стеклянными сосульками.
   Он потер глаза, встал и подошел к окну.
   Окно выходило во двор. В тишине двора что-то строила тьма, убирала излишества, наслоения, повторы.
   Прислонившись лбом к холодному стеклу, он стоял и смотрел.
   Скрипнули половицы.
   Он пугливо обернулся. Показалось, что уродец ползет к нему по полу, но на полу играли лишь тени.
   Невольно вздохнув, он глянул на стенные часы, оделся, сунул папку с рукописью пьесы под мышку и вышел на улицу.
   Громыхая на стыках рельс, из переулка выполз трамвай с огромным портретом Сталина, помутневшим от дождей.
   Серафим запрыгнул на заднюю площадку и сел у окна.
   Трамвай пересек узкое горло Земляной улицу и пополз вниз мимо кладбища, давно перешагнувшего свои границы.
   В зарослях акаций Серафим увидел дом и лестницу с подгнившими ступенями, по которой полз малыш в сатиновых шароварах и майке. На крыльце малыш встал на ноги и, покачиваясь, вошел в комнату.
   Серафим увидел комнату, куда он вошел, в которой царил полумрак, как в аквариуме, плавали вещи, колыхались неяркие занавески на окнах, омываемые неосязаемой зыбью. Наткнувшись на мокрый зонтик с ручкой из поддельного перламутра, он замер.
   У створчатого зеркала стояла рыжеволосая женщина в элегантном вечернем платье. Она вытирала полотенцем мокрые волосы.
  -- Мама... - прошептал Серафим и очнулся...
  
   Громыхая на стыках рельс, трамвай медленно полз вверх по улице.
   Внизу в тумане и мерцающем мороке смутно угадывался город, который Серафим мечтал когда-то покорить.
   Город спускался по склонам Лысой горы к заливу.
   Река превратила залив в болото и летом над ним поднимались тучи комаров.
   И снова Серафим очутился в комнате, в которой он жил с матерью.
   В комнате царили сумерки.
   Он стоял и опасливо вглядывался в темноту, словно боялся увидеть привидение.
   Обстановка убогая. У стены, оклеенной афишами, темнел комод и поблескивала кровать с никелированными дугами и шарами. У окна стоял стол, заваленный бумагами.
   Сдвинув занавески, он приоткрыл створку окна.
   Бумаги на столе зашевелились, зашелестели.
   Среди бумаг Серафим увидел обгоревшую папку с рукописью пьесы и вырезками из газет, проливающими свет на одно запутанное дело. Мать пыталась сжечь ее, когда арестовали отца.
   Прижав папку к груди, Серафим опустился на кровать.
   "Выиууу-хуу..."
   И снова этот странный звук, напоминающий приглушенные рыдания уродца. Ему было 5 лет, когда, играя на дудке, он упал из окна и сломал себе шею.
   Серафим увидел заросшее погребальными соснами кладбище и яму, на дне которой ржаво поблескивала вода. Он стоял у маленького, похожего на посылку гроба с телом уродца. Его лицо было покрыто тонким слоем белил и румян. В скрещенных на груди руках горела свеча.
   Внезапно потемнело. Ветер пробежал по кронам сосен. С жутким скрипом и лязгом калитка ограды захлопнулась, и Серафим очнулся...
  
   Трамвай переполз Болотную площадь и остановился у дома с аркой, из которой доносились звуки скрипки, напоминающие плач уродца.
   Неожиданно плач прервался.
   Уродец лежал на спине, прислушиваясь к странному шуму, шелесту, легкому, порхающему.
   Серафим зажег лампу и невольно зажмурился. Тысячи желтых бабочек и мотыльков кружили над уродцем, падали на пол, скапливались шевелящимися сугробами вдоль стены.
   Серафиму стало страшно. Он не мог понять сон это или явь.
   Глухо звякнул звонок, заскрипела, качнулась дверь, и в комнату вошел незнакомец в сером плаще. Оставаясь не узнанным, незнакомец стоял и оглядывался.
  -- Боже мой, Иосиф, неужели это ты?.. - пролепетал Серафим. - Искренне рад, должен признаться, что если ты собрался меня удивить, то тебе это вполне удалось... - Смутным и влажным взглядом Серафим взглянул на Иосифа, улетел куда-то в темноту, вернулся. - Извини за беспорядок, у нас каждый день что-то происходит... теперь нашествие бабочек... не знаю, как можно к этому привыкнуть... - Порывшись в ящиках комода, он зачем-то вытащил рыжий парик, примерил его, бросил на столик у створчатого зеркала в пятнах отслоившейся амальгамы, расстегнул рубашку. Рубашка была тесная, жало под мышками.
  -- Я прочитал рукопись... - Не раздеваясь, Иосиф сел. - Несколько фрагментарно, но неплохо, неплохо, вполне прилично... правда, некоторые диалоги кажутся случайными и финальная сцена, как бы это сказать...
   За ширмой зашевелился, заплакал уродец.
  -- Не обращай внимания, это мой брат от неизвестного отца... - пробормотал Серафим.
   Образовалась пауза, которую нечем было заполнить...
  
   В мороси мигали красные сигнальные огни.
   Трамвай стоял у железнодорожного переезда.
  -- Спички есть?.. - Из кабины выглянул водитель, худой, в летах, лицо не бритое.
   Взгляд Серафима на миг стал осмысленным.
   Он дал водителю спички и тут же забыл о нем.
   Он блуждал в лабиринте извилистых узких переулков старого города, куда лишь иногда заглядывало солнце. На нем был рыжий парик, лицо бледное, кончик носа посинел от холода. У дома, фасад которого украшали химеры, он остановился и, помедлив, вошел в подъезд.
   Серафим увидел комнату, куда он вошел, залитую вечерним светом. Среди стропил витали птицы. Они удерживали балдахин, облаком висящий над кроватью с никелированными дугами и шарами, как второе небо. У кровати стояло створчатое зеркало и отлитое из бронзы деревце с зелеными, покрытыми патиной листьями. С потолка свисала люстра, сосульки которой иногда тонко и чисто позванивали.
  -- К чему этот маскарад?.. - спросил Иосиф. Он стоял у окна и с изумлением разглядывал его.
  -- Так, на всякий случай... - Серафим смутно улыбнулся.
   Где-то хлопнула дверь. Закачались перевитые лентами гроздья пустоцвета, венчики фиалок, блики, отсветы, отражения, летучие, легко ускользающие, среди которых обрисовался силуэт девочки. На вид ей было не больше 13 лет.
   Увидев Серафима, она смущенно закрыла лицо рукой.
  -- Это Лиза, мой ангел хранитель, а это известный писатель... живет отшельником, как бог, в квартале отсюда...
  -- Известный среди неизвестных... - Серафим протянул руку и чуть коснулся тонких, прохладных пальчиков Лизы.
  -- Очень приятно... - Лиза улыбнулась неопределенно и нежно. Обозначились ямочки на ее щеках.
   Красотой бог ее не наделил, но дал трогательную хрупкость и некое гибкое изящество.
  -- Он автор пьесы, которая тебе так понравилась... где же она... - Иосиф порылся в бумагах на столе. - Странно... - Он глянул на стенные часы. - Я вас оставлю на минуту...
   Накинув на плечи плащ, Иосиф вышел из комнаты.
   Хлопнула дверь...
  
   Серафим невольно вздрогнул и глянул по сторонам. Он был один в трамвае, который все еще стоял у железнодорожного переезда.
   Полистав рукопись, он что-то написал на полях и откинулся на спинку сиденья.
   Уже он шел по улице, описанной в финальной сцене пьесы.
   У парикмахерской он свернул за угол, вошел в арку, еще более грязную, чем в действительности, путаясь в ключах, открыл дверь и подошел к окну. В нише под окном он нашел все то, что думал там найти. Оставалось дождаться появления лимузина.
   Серафим осторожно выглянул в окно. Мимо пробежала девочка в панаме с лиловыми лентами. Она приостановилась у отцветающих акаций. Тонкие ножки, кожа в пупырышках комариных укусов, кое-где расчесанная, матово-бледное лицо, глаза темные, как будто удивленные.
   Ветви акации едва заметно подрагивали и осыпали ее желтым дождем.
   Послышался легкий, летящий шелест.
   Из-за поворота выехал длинный черный лимузин. Он приближался тягуче медленно, вязко.
   Выстрел прозвучал неожиданно и сухо, потом еще один и еще.
   Воцарилась тишина...
  
   Серафим пробормотал что-то невнятное и провел рукой по лицу.
   В мороси мигали красные сигнальные огни.
  -- Не стоит все так драматизировать...
  -- Что?.. - спросил Серафим, растерянно оглядываясь.
  -- Так, ничего... - Водитель трамвая зашелестел газетой.
   Из-за поворота железнодорожной насыпи донесся гудок паровоза. Окутанный дымом, он приближался медленно, тяжело дыша.
   Прижимая папку с рукописью к груди, Серафим встал.
  -- Откройте мне дверь...
   С жутким скрипом и свистом дверь отпахнулась.
   Серафим вышел из трамвая и пошел по направлению к музею, где он должен был встретиться с Иосифом...
  
   * * *
  
   В музее было прохладно и тихо.
   Рассеянно поглядывая по сторонам, Серафим поднялся по лестнице и вошел в зал. У окна с волнистыми занавесками он увидел девушку в неярком платье и невольно засмотрелся. Она спала, уютно устроившись в кресле. Звуки шагов разбудили ее. Она пошевелилась. Она просыпалась медленно, разворачивалась, как цветок, расцветала и розовела. Волосы рыжие, ямочки на щеках, над верхней губой поблескивали капельки пота.
   "Просто копия Лизы..." - подумал Серафим.
   Изобразив на лице улыбку, он прошел в другой зал и остановился у картины.
   "Такое ощущение, что я попал в свою комнату... Правда, занавески как будто поменяли цвет и стенные часы стоят..."
   Вдруг погас свет. В темноте он услышал звуки шагов. Они звучали гулко, ритмично.
   Звуки шагов смолкли.
   Серафим стоял и ждал, ловил всякий шорох.
   Кто-то тихо рассмеялся.
   Серафим попытался зажечь спичку. Спички вспыхивали и тут же гасли.
  -- Как ты думаешь, зачем мы ему нужны?.. - услышал он женский голос.
   В темноте смутно обрисовался силуэт женской фигуры. Платье и вуаль придавали незнакомке некую призрачность. Лицо как будто набеленное, довольно привлекательное. Ее собеседник стоял спиной к Серафиму. В руках он вертел зонт с ручкой из поддельного перламутра. Шею его обвивал желтый шарф.
  -- Мне страшно... - Плечи женщины вздрогнули. Она достала из сумочки папиросы. - Ужасно глупо, но я боюсь встречи с ним...
  -- Не стоит все так драматизировать...
   Вспыхнула спичка. Незнакомка закурила папиросу.
   В зеркале проплыли красные отсветы.
   Незнакомка протянула руку, прикоснулась к зеркалу, зябко повела плечами.
  -- Жутко как-то здесь и дует как из могилы... Что ты на меня так смотришь?.. Я еще не сошла с ума...
  -- Тсс... - Незнакомец поднял голову и прислушался.
   "Это же Герман..." - Серафим невольно отступил за статую.
   Герман был театральным художником. Иногда они встречались у Эймана, известного сценариста, который после болезни (он чуть не умер от головной рожи) писал лишь комментарии к чужим пьесам.
  -- Как отец?..
  -- У него очередной роман...
  -- Вот как... - Герман обнял сестру и судорожно вздохнул. После смерти матери он ушел из семьи. Он узнавал об отце из газет.
   Герман еще раз вздохнул. Отца он любил, правда, с годами эта любовь вылилась в какую-то расплывчатую, неопределенную неприязнь.
  -- Ты знаешь, - заговорила женщина, - мне кажется, я видела его на прошлой неделе... правда на нем был женский парик... Это был он, я уверена... Он часто пользовался переодеваниями для своих мистификаций, легко изменял походку, манеру держаться и все прочее, даже почерк... Между прочим, его в детстве звали женским именем, Ися... У них в семье все мальчики умирали, двое или трое их было... Они или рождались мертвыми, или умирали, не прожив и года, а девочки, их было пять или шесть, все остались живы... Чтобы обмануть судьбу, родители назвали его женским именем, и он выжил всем на удивление... сестры его нянчили и помогали пороть...
   "Такое впечатление, что они репетируют мою пьесу... почти слово в слово..." - Серафим потер затекшую ногу. Во всем этом было нечто вводящее в заблуждение, какой-то обман и он искал объяснений.
  -- Что-то он задерживается... - Прихрамывая и горбясь, незнакомец подошел к статуе.
  -- Извините... - пробормотал Серафим не своим голосом и, опустив голову, пошел к выходу по петляющему и гулкому коридору, рождающему множество отголосков...
  
   * * *
  
   До полуночи Серафим правил финал пьесы.
   Увязнув в путанице действующих лиц и событий, он откинулся на спинку стула.
   Все еще длилась ночь. С крыш лилась вода, качался, скрипел уличный фонарь.
   Он встал и подошел к окну.
   Из облаков вышла луна.
   Зыбкие тени пробежала над пустотой улиц, над рекой, застывшей в каменных берегах, над зданием женского общежития, повисшим между небом и землей.
   В некоторых окнах уже горел свет и в луже, разлившейся вокруг Иудина дерева, метались отблески.
   Послышались какие-то странные, скребущие звуки.
   "Скриб-скряб..."
   "Шшш..." - Шурша шинами, мимо окон прокатилась инвалидная коляска. Ее толкала рыжеволосая девочка. В коляске дремал старик в кителе и плаще. Полы плаща топорщились, как смятые крылья.
   Серафим со вздохом отошел от окна, близоруко щурясь, полистал рукопись и опустился на стул.
   Размышляя о финальной сцене, он забылся сном и в ужасе проснулся.
   Было уже утро другого дня.
   Где-то в лабиринте коридоров хлопнула дверь. Занавески всплеснули крыльями углов. Затрепетали фотографии на стене, приколотые булавками как бабочки.
   Не понимая, что происходит, Серафим привстал и глянул на часы, потом в темноту зеркала. В своей вязаной безрукавке с улыбкой на сонном, не проснувшемся лице он сам себе едва ли не снился.
   В комнате царил полумрак, как в аквариуме, плавали вещи, колыхались неяркие занавески на окнах, омываемые неосязаемой зыбью. Медленно и равнодушно качался маятник стенных часов.
   Он погасил зря горевшую лампу, полистал рукопись.
   Что-то просыпалось с тихим шорохом, как будто волна прошла по отмели. Почудилось, что оклеенная афишами стена выгибается. По ней расползались трещины, все дальше, дальше. Открылся лоскут пепельно-серого неба, висящий в воздухе Горбатый мост.
   Дыра в стене все увеличивалась. Как водоворот, она засасывала обрывки бумаги, какие-то забытые письма, записки, квитанции, что-то еще куда-то летящее.
   В комнату заглянул мальчик 13 лет. К груди он прижимал гипсовая голова.
  -- Это не ваша голова?.. - спросил он, слегка заикаясь. - Кто-то оставил на лестнице...
  -- Нет... - растерянно пробормотал Серафим, пытаясь поймать летающие страницы рукописи.
  -- Вас к телефону... - Мальчик улыбнулся и исчез...
   Звонил Иосиф. Он перенес встречу...
  
   Небо было пасмурное. Шел дождь.
   В толпе прохожих под куполами зонтов Серафим увидел Иосифа и устремился за ним.
   Иосиф остановился у афишной тумбы, глянул по сторонам и скрылся в арке.
   Опасливо озираясь, Серафим вошел в арку.
   Вспыхнула спичка. Желтое, шатающееся пламя высветило бледное лицо незнакомца с редкой раздвоенной бородкой как у Иуды.
  -- У вас газета за 13 число?..
  -- Старая газета... - пробормотал Серафим, чувствуя, что бледнеет.
  -- Наконец-то... я уже не надеялся вас найти... - Незнакомец говорил хриплым голосом, словно мучаясь.
   Серафим промолчал.
   Откуда-то из этажей дома донеслись звуки радио. Передавали последние известия.
  -- Похоже, что все несколько изменилось...
  -- Я не понимаю...
  -- Иногда я и сам ничего не понимаю в этом деле... - Незнакомец усмехнулся, оторвал клочок газеты и что-то написал. - Акция через неделю, а это адрес явки, запомните и сожгите... - Незнакомец слегка приподнял шляпу и зашагал по направлению к Горбатому мосту. Серафим проводил его взглядом и пошел вверх по улице к театру...
  
   * * *
  
   Длилась ночь.
   Серафим лежал, уставившись в потолок, и слушал музыку. По радио передавали "Песни о Земле" Малера.
   Запертый в четырех стенах, Серафим жил только музыкой и книгами. Чтение заменяло ему жизнь, которую он едва ли понимал.
   В их роду все мужчины отличались чувствительностью и имели склонность к писательству, правда, они остались почти неизвестны, лишь бабушка была весьма знаменита. Своими изысканными романами она околдовала немало мужчин и женщин. В театре даже поставили пьесу о ее жизни. Кончила она плохо, попала в лечебницу для душевнобольных, откуда уже не вышла.
   После окончания школы Серафим одно время работал в издательстве, отыскивал неверно напечатанные буквы. Он не отличался гибкостью языка или спины и прозябал в бедности. Как-то он встретился в издательстве с Эйманом, который помог ему опубликовать одну из пьес. Перед ним открылись перспективы, правда, пока иллюзорные, однако уже через год он приобрел и имя, и славу. Женщины обожали его. Среди них была и Лиза. Серафим любил ее издали, но она ничего не знала о своем счастье.
   Несколько лет слава изменяла и украшала его жизнь, пока он не запутался в одной странной истории.
   С тех пор он проводил свои дни в полном одиночестве под надзором портретов своих родственников, которые взирали на него со стены. Иногда они выходили из своих рам и прогуливались по комнате, превращающейся в тенистую аллею или в песчаную косу, уходившую в море, смутно видное из окна в щель между занавесками.
   По радио уже передавали последние известия.
   Голос диктора смешивался с шелестом листвы, нашептывающей пустые бессмысленные фразы, которые собирались в некое повествование, воображаемый роман, уже несколько дней путающий его мысли и прогоняющий сон.
   Серафим выключил радио.
   В щель между занавесками лился странный свет, нежный, зеленовато-желтый, перламутровый.
   Рассеянно полистав рукопись, Серафим вдруг наткнулся на клочок газеты, который передал ему незнакомец. Он скомкал его и заметался по комнате. Иногда он что-то бормотал, как во сне или в беспамятстве. Клочок бумаги жег ладонь. Он развернул его и вышел в коридор, постоял у телефона, снова вернулся в комнату, долго рылся в ящиках комода, от нетерпения разбрасывая вещи. Он что-то искал. Внезапно он прервал поиски, огляделся, накинул на плечи плащ и выбежал из комнаты в коридор, дальше, дальше, по лестнице черного хода, мимо лужи, разлившейся вокруг Иудина дерева, в арку проходного двора. Он шел, все, ускоряя шаг, как будто торопился кого-то догнать.
   На улицах не было ни души, и вдруг позади он расслышал легкие, осторожные шаги.
   Он затаился. Шаги то приближались, то удалялись.
   Вдруг кратко и гулко прозвучал голос, назвавший Серафима по имени.
   Он сорвался с места и побежал.
   Незнакомец отстал.
   У газетного киоска Серафим остановился.
   Ветер утих. Стало светлее. В небе зажглась луна, странного пепельно-палевого цвета.
   Из переулка вышел незнакомец. Он слегка прихрамывал и опирался на трость. Трехногая тень его тревожно и неправдоподобно замерла на стене, склонилась как будто в поклоне и исчезла в арке.
   Луна погасла. Опять стало сумрачно и дома как будто стеснились.
   Опасливо озираясь, Серафим вошел в арку и невольно вскрикнул, почувствовав, как чьи-то руки ловят его.
  -- Иосиф?.. Ты?.. Что происходит?..
  -- Тсс... - Иосиф обнял Серафима за плечи и притиснул к стене. По улице прошли двое в серых плащах. - Они шли за тобой от самого дома... У меня к тебе дело... Дело довольно простое...
   Серафим стоял и слушал.
  -- Вот еще что... кстати, ты переписал финальную сцену?..
  -- Не совсем...
  -- Надеюсь, ты не забыл, что премьера через неделю...
  -- Нет, не забыл...
  -- Что-то я хотел тебе еще сказать... да, Эйман просил тебя зайти... ну, все, иди... там проходной двор... - Иосиф подтолкнул Серафима в спину.
   Спустя несколько минут Серафим уже стоял у дома с небольшими башенками по углам. Помедлив, он вошел в вестибюль. За конторкой дремала пожилая дама в вязаной кофте. После минутного подслеповатого вглядывания и колебания, она заулыбалась.
   Серафим прошел к лестнице, поднялся на этаж и, подавив волнение, нажал на кнопку звонка.
   Дверь тут же приоткрылась. Его как будто ждали.
   Он шагнул в прихожую.
   Калоши, ботики на меху, мокрый зонтик с загнутой ручкой, смутная зыбь отражений, бликов, среди которых обрисовалось бледное лицо Эймана.
  -- Извини, я сейчас... - Эйман ушел куда-то вглубь коридоров. Он казался озабоченным.
   Свет моргнул и погас. Тишина. Доносилось лишь бессвязное бормотание радио. Передавали последние известия.
   Шершавый, потрескивающий голос диктора звучал все глуше, глуше.
   Серафим пошел по коридору, свернул налево, потом направо и очутился на террасе.
   В тишине двора что-то строила тьма, убирала излишества, наслоения, повторы.
   Послышался легкий, летящий шелест.
   Из арки выехал длинный черный лимузин. Он приближался тягуче медленно, вязко.
   Ослепленный светом фар, Серафим попятился и почувствовал, что летит куда-то в пустоту...
  
   * * *
  
   Из коричнево-зеленой мути выплыл уродец и медленно-медленно проплыл мимо, пуская пузыри.
   Судорожно сжимая в пальцах порыжелые водоросли, Серафим проводил его взглядом. Он не имел даже слабого представления о действительности.
   Донеслись звуки голосов.
  -- Что?.. Нет, нет, завтра я не могу, я ведь уже говорил тебе, что освобожусь только через неделю, не раньше... Как он?..
  -- Без сознания...
   Сознание чуть прояснилось, когда Серафима несли к санитарному фургону, и снова погасло...
  
   Серафим пришел в себя в больничной палате с решетками на окнах. Некоторое время он наблюдал за призрачной жизнью теней на потолке. Где-то капала вода, как будто стучали часы. Его невольно потянуло к окну. Волоча за собой хвост одеяла, и покачиваясь как на качелях, он добрался до окна. Сквозь прутья решетки увиделись огни города и ночные предгорья, охваченные поясом тумана.
   На решетке висел замок. Серафим ощупал его.
  -- Зря стараешься...
  -- Что?.. - Серафим обернулся. Незнакомец стоял у двери, среднего роста, худощавый, подвижный, лицо смуглое.
   За дверью послышались шаги.
   Незнакомец приложил палец к губам.
  -- Охранник... - прошептал он. - Следит за нами, чтобы мы не покончили с собой без разрешения начальства... Шучу... Ты кто?..
  -- Я Серафим...
  -- А я Роман... Чем ты занимаешься?..
  -- Пишу сценарии...
  -- А я живу как все, то, как одуванчик с короной, то иначе... Как ты сюда попал?..
  -- Не знаю... - Серафим потер лоб, лег на кровать и погрузился в размышления и сомнения. Смутно вспомнилось, как он поднимался по каменистому склону, заросшему кустарником. Неожиданно путь ему преградила скала. Он протиснулся в расселину, которая вела вниз и постепенно сужалась. Он полз как уж, уже не надеясь выбраться из этой тесноты, когда впереди показалось размытое неясное пятно, выход, и тени, толпящиеся у выхода...
  
   Ночь ушла.
   Утром Серафим и Роман вышли на прогулку. Коридоры были заполнены людьми. Присмотревшись к ним, Серафим увидел несколько знакомых. Он попытался обратиться к ним, но те только сторонились его, будучи словно не в себе. Были и такие, которые в панике шарахались от него, как от привидения.
  -- Что ты на них так смотришь?.. Они обычные сумасшедшие... Впрочем, все это вздор, надо выбираться отсюда... Иди за мной...
   Роман приоткрыл дверь, и они очутились в комнате с одним окном, заваленной сломанными стульями, флагами, портретами, транспарантами. Какими-то крючками он открыл замок на решетке окна. Используя решетку как лестницу, они выбрались на крышу флигеля, с крыши перебрались на осыпающуюся, обомшелую кирпичную стену.
   Город был окутан туманом, и они долго ползли по стене на ощупь. Неожиданно Роман исчез. Серафим ощупал пустоту впереди себя.
  -- Ну, где ты там застрял, прыгай...
   Серафим прыгнул, и очутились в объятиях Романа.
  -- Что ты оглядываешься?.. пошли, скоро там будет переполох...
   Они вышли на какой-то пустырь.
   Туман постепенно рассеивался. На горизонте темнели силуэты домов, словно стадо бредущих верблюдов.
  -- Иди сюда, вряд ли нам повезет, во всяком случае, стоит попытаться, чем черт не шутит... Странно, дверь не заперта... Дьявол... - Роман споткнулся о лежащее у двери тело. Тело промычало что-то и повернулось на другой бок.
   Комната была усеяна телами спящих людей. Одни лежали ничком, другие навзничь, или свернувшись клубком.
  -- Кто там?.. Кого еще черт принес?.. - По лестнице к ним спустился незнакомец, закутанный в хламиду рыжего цвета. - А, это ты... Что?.. Нет, не могу, нет, нет... Да, я понимаю, но ты видишь, что творится... И денег у меня нет, я сам на мели...
   И снова они брели по петляющим, безлюдным улицам старого города.
   Под Горбатым мостом они остановились передохнуть.
   Журчала, поблескивала вода, как перламутр, серебристо-белый и пепельно-серый.
  -- Ау, ты дома?..
   Лиза шла к Серафиму по всхлипывающим полам. Обрисовался ее силуэт. Когда она хотела, она казалась видимой.
  -- Ты как всегда неожиданно... - пробормотал Серафим, зачем-то открыл и задвинул ящик стола, потом сел на продавленную кушетку, тут же встал, подтянул гирю стенных часов, снова сел, огляделся. В комнате все было взрыто, разбросано, как после обыска.
   Лиза прильнула к нему, обдав запахом дождя.
  -- Ты сводишь меня с ума... - прошептал Серафим, целуя голубые венки на ее тонких запястьях.
  -- Нет, нет, не теперь... - Она медленно-медленно отступила в темноту.
  -- Лиза, куда ты?..
   Серафим шел за ней по коридору, все удлиняя шаг. Уже он бежал. Неожиданно коридор оборвался...
   Услышав смех Романа, Серафим открыл глаза.
  -- Кто эта Лиза?.. твоя муза или любовница?.. - спросил Роман. Он ощупывал развешанное на веревке белье и простыни.
   Серафим промолчал.
  -- А я бежал от своей музы... и мне кажется, все еще бегу... - Роман закутался в простыню и исчез.
   Глянув на холодное и далекое небо, Серафим присел на корточки, сжался весь, чтобы согреться.
   Донеслись голоса, и появился Роман с нимбом святого на голове.
  -- Ну вот, меня опять выставили за дверь... - Он взлохматил рыжие волосы. - Пошли, есть еще один адрес...
   Плохо понимая, что происходит, Серафим побрел за Романом. Его фигура иногда терялась в густой толпе домов.
   Роман остановился у дома с цокольным этажом.
   Поодаль маячили траурные силуэты кипарисов и холмы, заросшие оливами и виноградниками.
   Дверь была не заперта, и они вошли в комнату с одним окном, которое выходило на заболоченный пруд.
   У окна сидела пожилая женщина в черном платье с набеленным лицом и подведенными глазами, по всей видимости, бывшая актриса.
   Появление гостей не вызвало у нее интереса.
   В комнате было душно. Царило запустение. Изредка из угла в угол перебегали мыши или вдруг сами по себе скрипели полы.
   Глянув по сторонам, Роман перевел взгляд на мать.
   Почти 7 лет прошло после их последней встречи.
   Мать жила одна после того, как потеряла голос и ушла из театра.
   Рыхлая, обмякшая она целыми днями сидела у окна, склонив голову на обвисшую грудь, а ночью обнимала мокрую от слез подушку и пустоту возле себя. Ни мужа, ни сына рядом с ней не было.
   Долетел гудок паровоза. Он приближался. Дом уже подрагивал. Паровоз прополз под окнами, дыша паром, волоча за собой шлейф дыма.
   Тьма затопила все.
  -- Нет, это выше моих сил... пошли отсюда... - Роман увлек Серафима за собой.
   Они пересекли двор, поднялись по узкой деревянной лестнице к церкви, обогнули ее и свернули в переулок.
   Роман остановился у одного из домов, заросшего хмелем и кустами обобранного виноградника. Осталось лишь несколько гроздьев. Он постучал в дверь. На стук никто не отозвался. Он склонился, пошарил под ковриком.
  -- Странно, ключа нет...
   Звякнули стекла, и Роман исчез.
   Спустя какое-то время дверь приоткрылась.
  -- Входи...
   В комнате было темно.
   Роман чиркнул спичкой. Спичка вспыхнула, отодвинула темноту и погасла. На миг темнота стала плотней и гуще, но уже затеплился фитиль керосиновой лампы.
  -- Располагайся... это дом моего дяди... настоящая холостяцкая нора...
   Серафим сел в кресло, а Роман лег на продавленную кушетку. Он лежал с закрытыми глазами и ничего не видел кроме прошлого.
   Полы тихо скрипнули.
   В комнату вошла мать.
   Роман притворился спящим. Он был любовником матери, прежде чем дорос ей до пояса. Это было неправильно и немного пугало его, но каждый раз, когда мать приходила к нему ночью, у него захватывало дух. Почувствовав, как губы матери коснулись его щеки, он диковато отстранился и открыл глаза. С тоскливым недоумением и робостью он вглядывался в ее тонко очерченное лицо, проглянувшее вдруг из темноты зеркала, в котором отразилась и комната. Взгляд его скользнул по стене, завешанной поблекшими афишами и фотографиями, которые были приколоты булавками как бабочки, и остановился на кровати с балдахином. У кровати стоял столик, на котором лежал рыжий парик, поблескивали заколки, брошки, очки, пылилась стопка книг и газет. Иногда мать читала биографии и частную переписку.
   В зеркале среди теней мелькнул призрак сестры Маргариты, вернувшей Роману наваждения детства.
   Он привстал, пытаясь обнять Маргариту, и наткнулся на стену. Со вздохом он откинулся на подушку и спросил:
  -- Ты не спишь?..
   Серафим не отозвался. Он бродил по холмам среди олив и виноградников.
   В лиловом сумеречном свете покачивались тени, отражения. Тихие токи воздуха ломали их...
  
   * * *
  
   Отовсюду наступала тьма. Край неба почернел, подчеркивая контуры города, тянущегося вверх разрозненными улицами, и отсекая его от неба.
   "Шшш..."
   Шурша шинами, мимо окон прокатилась инвалидная коляска. Ее толкала рыжеволосая девочка. В коляске дремал старик в кителе и расстегнутом плаще, полы которого топорщились, как смятые крылья. Лицо старика было слегка запрокинуто, веки приоткрыты. Не мигая, старик смотрел куда-то в темноту. Там поблескивали звезды и парили ангелы. Иногда они снисходили вниз вместе со снами, которые, как туман обволакивали всех, кто был жив в эту ночь, или спал, спасаясь от жизни и одиночества.
   Старик пошевелился, утер слезящиеся глаза. Ему вспоминалось детство, отец, мать, давно вырубленный сливовый сад под окнами. Тогда он еще ничего не знал про себя.
   В окне дома напротив вспыхнул свет.
   Заслонившись рукой от света и действительности, которая его пугала, старик пробормотал:
  -- Нора, ты помнишь этот сад?.. Сливы так красиво цвели...
  -- Дед, ты совсем как ребенок... как я могу помнить то, что не видела?.. - Девочка рассмеялась странным, порхающим смехом и Серафим очнулся.
   Все еще длилась ночь. Луна сеяла свой призрачный свет на цветущие герани, на облака, на Лысую гору, по уступам которой дома поднимались к небу, точно по ступеням. Створки окна слегка покачивались и покачивались, подрагивали блики, отражения, тревожно двигались силуэты на фоне стены, как в китайском театре теней. Серафим больше угадывал их, чем видел. Взгляд его скользнул дальше, тронул стенные часы, зеркало в оспинах отслоившейся амальгамы, сосульки стеклянной люстры, стол и остановился на чашке с отколотой ручкой и синими сфинксами, которая придавливала исписанные листки бумаги.
   Он зябко повел плечами. В комнате было холодно.
   Дрожа всем телом, он встал и, оглядываясь, подошел к окну. Он пытался ухватиться за привычную реальность и вспомнить, как очутился в этой холостяцкой норе.
   По стеклу ползли серебристые змейки.
   Все еще шел дождь. Тускло поблескивали лужи.
   Он лег, закутался в одеяло. Он лежал и размышлял. Иногда он что-то говорил, не зная, что говорит.
   Так он провел ночь до самого света.
   Утром он вышел на улицу и пошел в сторону театра. Увидев толпе Лизу, он окликнул ее и попытался остановить.
   Она с изумлением взглянула на него и прошла мимо.
   Он пошел за ней по бульвару, пытаясь понять, куда она направляется.
   В сквере у фонтана ее ждал незнакомец. На нем был рыжий парик и одет он был странно.
   Они вышли из сквера, перешли улицу и остановились у одноэтажного дома на набережной.
   Портик входа осветился и снова погрузился во тьму.
   Помедлив, Серафим подкрался к окну. В глубине комнаты у камина несколько человек играли в карты. Вдоль стены ходил карлик и сосредоточенно, как будто совершая священный обряд, заводил часы всевозможных форм и размеров. По какой-то странной причине в часах что-то заскреблось, застучало, с завыванием всхлипнуло. Перепуганный звуками карлик заметался вдоль стены, не понимая, что происходит. Один из играющих в карты обернулся, и Серафим невольно присел.
   "Вылитый Сталин..." - подумал он и снова приник к стеклу. Совсем близко он увидел рябое испещренное оспинами лицо, которое вдруг озарилось, странно и страшно качнувшись...
  
   Остаток дня Серафим переписывал финальную сцену и заснул, уронив голову на рукопись.
   Во сне он летал. У него были крылья на ногах, а может быть и вместо ног.
   Заря погасла, и Серафим очнулся, в уверенности, что есть другая жизнь, совершенно не похожая на ту, к которой он привык.
   Он лежал и слушал славословия и песнопения цикад. Его блуждающий взгляд остановился на рукописи пьесы, придавленной чашкой с отколотой ручкой и синими сфинксами. Он все еще путался в реальном и вымышленном, и он плохо выглядел: лицо бледное, под глазами тени с прозеленью.
   Уже несколько дней он скрывался у дяди Романа. Комната была темная, мрачная с одним окном. Глухая стена дома напротив заслоняла дневной свет.
   Подняв с пола скомканное одеяло, он бросил его на кушетку и подошел к окну. Зарябило в глазах. В ряби прояснилось и стерлось испещренное оспинами лицо, размокший двор, перетянутый провисшими бельевыми веревками.
   "Шшш..." - Шурша шинами, откуда-то выкатилась инвалидная коляска.
  -- Деда, ты посиди, я на минутку... - Девочка склонилась к старику, дремавшему в коляске, и отлетела куда-то.
   Из арки вышел незнакомец. На нем был китель довоенного покроя, застегнутый на все пуговицы. Опираясь на трость, чем-то напоминающую жезл, он прошел мимо и скрылся в подъезде.
   Серафим отошел от окна.
   Час или два он писал.
   Зыбь тишины.
   Он потянулся и как будто завис в воздухе. Небольшое усилие и он взмыл, словно на крыльях. Звякнули сосульки стеклянной люстры. Заколыхались занавески.
   Как наваждение, он увидел город, окрестности и устремился выше и дальше. Тихая симфония странных, шелестящих звуков сопровождала его лет.
   Вот небо, бездушный свод, наподобие кровли, вот земля, где всякая тварь растет и прозябает и над всем этим разлита благодать Божья.
   Он вскинул голову и зажмурился. Ослепило солнце. Словно огромное колесо, оно прокатилось мимо и скрылось за горизонтом, оставив на небе розоватый, переменчивый след.
   Краски померкли. Со всех сторон подступала тьма, открывая пределы другого, какого-то не подлинного сумеречного мира.
   Вдруг Серафим услышал странное шлепанье, плеск. Кто-то шел по воде, приближался. Среди светло-голубых, бирюзовых и зеленоватых светов прояснился силуэт женской фигуры.
  -- Серафим?..
  -- Я...
  -- Что ты здесь делаешь?.. - Лиза склонилась над ним, пряча улыбку.
  -- Не смотри на меня так... - Он отвел взгляд.
  -- Почему?.. - Она вскинула свои тонкие руки, распустила волосы по ветру, просияла и побежала по воде. Она бежала, как облачная тень...
  -- Лиза, куда ты?.. - прошептал он, и очнулся.
   За окном слезились фонари, журчала неспешно бегущая с крыш вода.
   Серафим оделся и вышел во двор.
   Во дворе ни души, лишь качаемые ветром тени толпились вокруг луж.
   В окне с палевыми занавесками почудилось движение. Окно затягивало, как водоворот. С меняющимся лицом Серафим сделал несколько шагов, остановился.
   Донеслись звуки скрипки, пронизывая нежностью.
   Играла девочка 13 лет. На ней было пальто болотного цвета с большими костяными пуговицами того же цвета. На руках перчатки без пальцев. Она стояла посреди комнаты, прижимая скрипку к подбородку.
   Мелодия неожиданно оборвалась.
   Медленно-медленно Серафим отступил от окна и пошел к набережной.
   Над рекой поднимался туман, казалось, что стрельчатые шпили и башни, залитые дымно-красными и мерцающими фиолетовыми светами, растут из воды. Было во всем этом какая-то странная, пугающая красота.
   Серафим покачнулся, шагнул в сторону и застрял в колючих кустах.
  -- Ау, папа, где ты?.. - девочка в лиловой панаме близоруко сощурилась.
  -- Я здесь... - Откуда-то появился незнакомец в красном берете. Полы его плаща хлопали по воздуху, точно обвисшие крылья. - Ты далеко не отходи, тут расплодилось просто тьма гадюк...
  -- Скажешь тоже...
  -- Я не шучу...
  -- А зачем они вообще?..
  -- Чтобы было чего бояться...
   По осыпающейся каменистой тропинке Серафим спустился к реке и лег на песок. Прислушиваясь к смутной жизни песка и покачиваясь на его волнах, он заснул, не зная, где проснется...
  
   Во сне или наяву звучала уже знакомая мелодия, пронизывая нежностью и какой-то неожиданной тоской.
   Серафим лежал на руках матери, лишь слегка прикрытый тонким шелком накидки, спадающей мягкими складками с ее плеч. В сумерках комнаты, как в аквариуме, плавала кровать с никелированными дугами и горкой подушек, комод, гнутые венские стулья, этажерка, фикус. На стене висел черный диск радио. Передавали последние известия.
   Вдруг зажглись огни, освещавшие город.
  -- Кхе, кхе...
   Серафим испуганно привстал.
   Расталкивая вещи и огни, через комнату, оклеенную цветочными обоями, брел костлявый старик. Лицо осунувшееся, серое и плоское. Старик расстелил на песке газету и лег.
  -- Господи, какая благодать... - тихо и внятно сказал он и потер свой крючковатый нос.
  -- Благодать... - отозвался Серафим, узнавая Эймана, отца Лизы.
   Лиза стояла чуть в стороне. Лицо тихое и светлое, как у ангелов. Нити паутины, словно серебряные змейки, обвивали ее снящиеся плечи, грудь, бедра, запутывали.
   Серафиму снился легкий, мечтательно-нежный и неясно-сладостный сон, который он никому не сможет рассказать и который трудно будет забыть...
  
   Внизу плескались воды, видимые и невидимые, темные и текучие. Они вливались и в сон Серафима, чем-то напоминающий блуждания по лабиринту темных петляющих коридоров, в которых ничего не происходило, но его не покидало ощущение, что он приближается к чему-то подлинному.
   Серафим привстал и попытался собрать свои разбегающиеся мысли.
   Его взгляд тронул коврик с нарисованным озером и лебедями, скользнул в окно, из которого открывался вид на обмелевший пруд, до половины задернутый тиной.
   Он глянул на часы, оделся, сунул папку с рукописью под мышку и вышел из дома.
   В арке зажегся и погас свет. Послышались голоса.
  -- Стоит ли удивляться, что вел ты себя глупо...
  -- Вовсе нет...
  -- Прошу тебя, я уже устал повторять, говори тише... и у стен есть уши...
   Обрывки фраз.
  -- Постараюсь пересказать то, что я видел, хотя я предпочел бы промолчать... со мной приключилась странная история...
   Невнятное бормотание.
  -- Вот такая история... не знаю, какие бесы его искушали, но подозреваю, что не совсем чистые...
  -- Так ты знал все его дела и молчал?..
  -- Я вынужден был молчать...
  -- И что я должен сделать?..
   Невнятное бормотание.
  -- Но это же... ты в своем уме?..
  -- Тише, тише, нет нужды говорить об этом во всеуслышание...
   Из темноты арки вышли двое и прошли мимо. Серафима они не заметили. Он был для них как невидим.
   "Такое впечатление, что они читали мою пьесу, почти слово в слово..." - подумал Серафим. Он обошел пруд с загнивающей одой и стал подниматься вверх по лестнице. Он поднимался все выше и выше. Смутное ощущение опасности остановило его на самом краю обрыва. Еще шаг и он снова бы очутился там же, где и был. Как в запутанном сне.
   Море поблескивало точно чешуя или мозаика из драгоценных камней.
   Он потер глаза.
   Внизу обрисовался дом с обрушившейся стеной. В пустых, обгорелых окнах росла случайная трава. Дверь косо покачивалась на одной петле. Где-то в глубине дома ему увиделись длинные, петляющие коридоры, по которым он ползал младенцем, заглядывая в темные углы. Он искал душу дома, о которой говорила бабушка, а находил спящих мух и другой мелкий сор. Соскучившись, он выползал на свет.
   На террасе в плетеном кресле сидел Эйман. Он грелся на солнце. Иногда он рассказывал Серафиму свои еврейские сны.
   Серафим почувствовал, как глуповатая улыбка искривила его губы.
   Дверь захлопнулась и воспоминания прервались.
   Серафим перешел Горбатый мост, поднялся к площади Восстания, обогнул развалины церкви с аллеей погребальных сосен и пошел по узкой петляющей улице.
   Он шел и оглядывался. Снова кто-то преследовал его. Он слышал перебегающие шаги, кашель. Свернув за угол, он затаился за афишной тумбой. Мимо прошел незнакомец в рединготе и с тростью, напоминающей жезл. Не зная, чего от него ждать, Серафим скользнул в арку и очутился в тихом, заросшем акациями дворике. На развешанных бельевых веревках чуть слышно трепетали голубовато-белые простыни.
   Вспыхнуло, заслезилось окно, задернутое палевыми занавесками. Он отступил в тень.
   И снова он очутился на Горбатом мосту.
   Донеслись голоса.
   Глянув вниз, он увидел девушку в полинявшем лиловом пальто и незнакомца. Одет он был странно, как будто в спешке.
  -- Нет, нет, отнюдь, я не против, я только делаю вид, что я против, так, для отвода глаз... Что делать, все притворяются, и я притворяюсь... Что?.. Кем я теперь притворяюсь?.. Успокойся, никем я не притворяюсь...
   Незнакомец повернулся лицом к Серафиму.
   "Это же Роман..." - Путаясь в полах плаща, Серафим уже бежал вниз по лестнице.
   Ни девушки, ни Романа под мостом уже не было.
   Вверх по улице по направлению к летнему театру полз трамвай с огромным портретом Сталина, помутневшим от дождей.
   Серафим догнал трамвай и запрыгнул на заднюю площадку.
   У летнего театра он вышел, купил билет и вошел в зал.
   В боковом проходе, ближе к сцене, Серафим увидел инвалидную коляску, в которой сидел старик в кителе и плаще. Иногда он покашливал, его мучила астма, и жаловался рыжеволосой девочке на дурную погоду. Она стояла за его спиной.
   Серафим глянул на сцену, потом на небо.
   Небо было пронзительно чистое.
   Рядом с Серафимом сел незнакомец в рединготе и с тростью, напоминающей жезл. Серафим слегка отодвинулся. Незнакомец надвинул шляпу на глаза и, отбивая тростью одному ему слышный ритм, спросил:
  -- Как вам пьеса?..
   Серафим пожал плечами.
  -- Ну а все-таки?..
  -- Скажу вам откровенно, я в этом ничего не понимаю... - Серафим встал и вдруг услышал тихий и властный шепот:
  -- Сидеть... - Он невольно вздрогнул и сел. Испуг сменился удивлением, когда он узнал Иосифа.
  -- Господи, как ты меня напугал...
  -- Ты принес рукопись?..
  -- Да, принес... - Серафим достал из папки рукопись пьесы. - Только...
  -- Что-то не так?..
  -- У меня такое впечатление, что уже весь город репетирует ее... - Серафим умолк. Его поразила улыбка Иосифа.
  -- Надеюсь, ты не забыл, что премьера через неделю...
  -- Нет, не забыл...
  -- Прошу вас, тише... Это же театр... - прошептал старик в кителе.
  -- Вся наша жизнь невидимый театр... - Иосиф поморщился, пережидая затяжную, нудящую боль в паху. - Я пойду, чтобы не смущать тебя этой драмой или, быть может, комедией в скрытом виде... - Он встал и пошел по проходу...
  
   Вскоре Иосиф уже был в узком горле Земляной улицы.
   Он спустился по каменным ступеням в подвал, осмотрел нишу. Взвесив в руке тяжесть револьвера, он положил в нишу рукопись пьесы и осторожно выглянул в окно.
   Мимо пробежала девочка в панаме с лиловыми лентами, как изменчивое сновидение. Она приостановилась у отцветающих акаций. Тонкие ножки, кожа в пупырышках комариных укусов, кое-где расчесанная, матово-бледное лицо, глаза темные, как будто удивленные.
   Ветви акации едва заметно подрагивали, казалось, будто руки ангелов осыпали ее желтым дождем.
   Послышался шум приближающегося лимузина.
   С недоумением и возрастающей тревогой Иосиф следил за Серафимом. Размахивая руками, он выбежал из арки.
   Сухо, почти одновременно прозвучали несколько выстрелов, и Серафим упал на камни мостовой, нелепо вывернув голову...
  
   * * *
  
   Две пули вскользь задели Серафима, а третья - застряла в папке с бумагами, которую он прятал под безрукавкой.
   Как бы со стороны он увидел угол дома с дугой вывески и фигуру Иосифа в проеме окна.
   Токи воздуха поднимали его все выше и выше. Вот уже окна второго этажа, третьего, в стеклах которого подрагивали, всплывали и тонули багрово-золотистые отблески, отражения вечернего неба и сумеречных далей. На мгновение он завис, путаясь в кисее занавесок. Среди отблесков мелькнуло чье-то лицо, исчезло, снова появилось. Сердце зашлось. Знакомые ямочки на щеках, тонкие губы, слегка приоткрытые и изящно изогнутые. Он крикнул, а, может быть, прошептал: "Лиза..." - Незнакомка вздрогнула и удивленно и испуганно посмотрела на него.
   Он поднимался все быстрее. Внизу обрисовались очертания кладбища, пятно пруда, до половины задернутого тиной, извивы железной дороги, которая как змея опутывала город.
   Звуки и краски делались все глуше. Их поглощала ночь.
   Услышав частый, протяжный гудок паровоза, Серафим приоткрыл веки. Он отвыкал от реальности смерти и постепенно приходил в себя.
   Над ним висел сводчатый потолок. Пятна сырости по углам, напоминали облака и придавали ему реальность и подлинность неба. Мутно поблескивали кафельные стены, полы.
   В нише за дежурным столиком кто-то дремал.
   Шепотом Серафим окликнул незнакомца.
   Незнакомец поднял голову, изумленно с присвистом астматика спросил:
  -- Кто здесь?.. - Его сонный взгляд наткнулся на Серафима, который, кутаясь в простыню, прошел к двери.
   "Вжик-бах..."
   Дверь открылась и захлопнулась.
   Одноэтажное, круглое по форме здание морга окружали сосны, как призраки.
   Серафима зябко повел плечами.
   И снова он очутился в узком горле Земляной улицы. Медленно-медленно он обошел полуразрушенное здание парикмахерской, вернулся назад, пытаясь еще раз увидеть всю эту неожиданно прерванную сцену такой, какой она переживалась, и увидел ее почти такой же, но чуть иной.
  -- Что здесь произошло?.. - спросил он женщину, копающуюся в мусоре.
  -- Одни говорят одно, другие другое... а что?.. - Женщина подняла голову и с изумлением воззрилась на него. Он был босой и прикрывался простыней, как саваном.
   Поняв ее изумление, Серафим усмехнулся и скрылся в развалинах.
   Спустя несколько минут он вышел из развалин. На нем был серый плащ, мятая шляпа того же цвета и ботинки.
   Обогнув угол дома с дугой вывески, он остановился. Он стоял и вспоминал.
   И снова он увидел эту граничащую с бредом сцену, такой, какой она только и могла быть.
   В проеме окна вдруг всплыла незамеченная раньше фигура Иосифа и исчезла в складках темноты. Всего лишь иллюзия, игра воздуха и теней.
   "Просто обманчивое сходство или... нет, это был он..."
   Из переулка, громыхая на стыках рельс и разметая голубей и листья, выполз трамвай.
   Серафим проводил его взглядом и под властью догадок, смутно сулящих разгадку странных совпадений, направился к театру.
   В портике служебного входа было темно. Вахтер спал.
   Театр как будто вымер. Серафим шел по коридору и вспоминал.
   Ему было 13 лет, может быть чуть больше. Как тень он бродил по театру, завязывал отношения с актерами, которым аплодировал с балкона, и едва узнавал их без грима и театральной одежды, которая придавала им чуть ли божественное величие. Знакомился он и с обитателями оркестровой ямы, и с рабочими сцены. Иногда он забредал на пустую сцену и что-то изображал. Он знал роли всех персонажей.
   Свернув за угол, Серафим наткнулся на людей, с которыми вовсе не предполагал встретиться, и вышел из театра. Он перешел по Горбатому мосту на другой берег реки, остановился у одноэтажного дома на набережной. Потоптавшись у двери, он надавил на кнопку звонка, потом постучал.
   За дверью что-то упало, звякнуло, покатилось.
  -- Кто там?.. - услышал он хриплый, гнусаво-тягучий голос. Дверь отпахнулась. Из темноты выплыла фигура карлика. Он был пьян, однако сохранял приличный вид.
  -- Мне нужен Иосиф...
  -- Здесь таких нет... - Карлик зевнул, подслеповато вглядываясь в лицо Серафима. Он видел его, но не слишком отчетливо.
  -- Извините... я, наверное, ошибся...
  -- С кем не бывает... - Карлик еще раз зевнул.
   Дверь захлопнулась.
   Серафим пересек двор, поднялся по узкой деревянной лестнице к церкви, обогнул ее, свернул в переулок и подошел к дому, теряющемуся в зарослях хмеля и кустах обобранного виноградника. Вскользь глянув в темное окно, он склонился, пошарил под ковриком.
   Ключа не было.
   Серафим уже отошел от дома, когда дверь приоткрылась.
   Он обернулся. В проеме двери стоял господин со шрамами на лице. Какое-то время они разглядывали друг друга, один с изумлением, другой с некоторым даже облегчением.
  -- Вы ко мне?.. входите...
   Серафим вошел в комнату.
   Господин со шрамами на лице задернул занавеску на окне и зажег лампу.
  -- Простите, совершенно не умею притворяться, вы кто?.. Хотя, постойте, кажется, я вас знаю...
  -- Нет, вы меня не знаете... я сейчас все объясню...
  -- Не трудитесь... Я, смотрю, у меня кто-то побывал, наверное, племянник... Только он мог разбить окно, чтобы открыть дверь... Он художник, чудной от рождения... Кого бог хочет погубить, того он обманывает каким-нибудь даром, а потом лишает разума... И, похоже, что он был не один... Нет, кажется, один... А это еще что?..
  -- Это мои бумаги...
   Возникла пауза. Пауза затянулась, и Серафим почувствовал себя неловко.
  -- Пожалуй, я пойду...
  -- Оставайтесь...
  -- Нет, я пойду... извините за беспокойство...
   Серафим шел по улице, разглядывая витрины, афиши.
   Проходя мимо длинного дома с аркой, он остановился. Некоторое время он стоял и вглядывался в темноту окон. Дом пустовал. Его жильцы давно умерли или переселились в другое место.
   В траве под окнами дома звонили цикады.
   "Тлинь-трень..."
   В звоны втискивался навязчивый, морочащий шепот старика. На рождество он развешивал на Иудином дереве тонко и протяжно позванивающие колокольчики. Зимой он жил под лестницей, а летом исчезал куда-то.
   Невысокий сухощавый с лицом мумии и с застывшей на тонких губах полубезумной улыбкой старик сидел на ступеньках крыльца. Рыжие волосы его были собраны на затылке в пучок.
   Серафим прошел в свою комнату, постелил на пол газету и лег.
   Старик привлекал внимание не только внешним видом, но голосом. Говорил он с какими-то всхлипываниями и завываниями.
  -- Вот еще одна история, другая... - услышал он голос старика.
   Истории старика странно действовали на Серафима. Ночью он не мог заснуть, ему виделось что-то непохожее на обычное, наполовину спрятанное, возбуждающее.
   Показалось, что хлопнула дверь. Серафим в ужасе вскочил, но все стихло. Он снова лег и попытался заснуть, оправдывая свои страхи дурной погодой и темнотой.
   За окном царил затапливающий как вода, почти ощутимый мрак.
   Он лежал, прислушиваясь к обманчивым звукам ночной жизни дома и его призрачных обитателей, зыбкие, изменчивые тени которых блуждали по коридорам. Они вынуждены были играть роли привидений.
   Скрипнули полы.
  -- Мне страшно там одной... - Лиза перебежала комнату, хихикнула и как змейка заползла к Серафиму под одеяло, затихла. Глаза ее поблескивали, словно тающие, искрящиеся льдинки.
  -- Послушай, ты слышишь?..
   "Тлинь-трень..."
  -- Что это?..
  -- Не бойся, это колокольчики на Иудином дереве... - Серафим обнял ее.
  -- Щекотно... - Лиза рассмеялась нервным смехом.
   Сквозь серпантин и блестки он ясно увидел ее бледное, тонко очерченное лицо, губы, точно нарисованные, и глаза странно расставленные, слегка косящие. Прихлынуло что-то, пьянящее и пугающее его. Он закрыл глаза.
  -- Серафим, ты спишь?..
  -- Нет...
  -- Ты прочитал письмо...
  -- Какое письмо?..
  -- Там у зеркала...
   Закусив губы, он читал слипшиеся, наползающие друг на друга строчки.
   "Ты говорил, что жизнь в искусстве это долгое и восхитительное самоубийство.
   И все же я была счастлива, но быть счастливой опасно, можно потерять осторожность..."
   Уже он бежал по вымершим в этот час улочкам старого города.
   Было за полночь. Моросил дождь вперемешку со снегом.
   У дома с портиком и спящими львами он остановился, нетерпеливо постучал, толкнул дверь. Пахнуло запустением, пылью, мышами. Комната была почти пустая. У глухой стены стояла кровать, над которой висела картина Германа, на которой он изобразил причудливое сплетение фигур людей, животных, растений на фоне голых, диких скал.
  -- Смотри-смотри... - Лиза потянула его за рукав.
   Он обернулся. В петле покачивалась Вика с набеленным лицом. В руке она сжимала несколько листков из рукописи пьесы, которая лежала на полу. Ее листали сквозняки...
  
   Веки Серафима задрожали, и он очнулся.
   Было уже утро.
   Он все еще видел Вику то на фоне цветущей сирени, то под осенним дождем, то кутающейся в меха. Видение изменялось в зависимости от времени года и погоды.
   Неожиданно выглянуло солнце. За стеклами прояснился город, как мираж, лишенный подлинности.
   Узкая, петляющая улица вывела Серафима к театру. Он был затянут лесами. После очередного самоубийства его закрыли на ремонт. Ходили слухи, что в нем поселилась смерть.
   Начался дождь. Плечи и шляпа Серафима промокли, и он направился к залу кинохроники.
   Купив билет, он вошел в зал и сел у стены.
   Стрекотал аппарат, мелькали кадры кинохроники, перенося его из одной жизни в другую жизнь.
   Он бродил по коридорам театра и неожиданно очутился на сцене.
   Он стоял, словно вкопанный и смотрел, пытаясь хоть в чем-то разобраться. Он едва узнал мать в гриме и одежде, придающей ей чуть ли не божественное величие.
   Мать взяла его за руку и увела за кулисы.
  -- Наберись терпения, со временем и ты будешь играть... а теперь иди домой...
   И Серафим пошел по коридору. Свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с Викой. Верткая и хрупкая, похожая на ящерицу, она на мгновение повисла в воздухе и прежде чем коснуться пола, прижала пальцами его губы.
  -- Тсс...
   В щель двери гримерной комнаты он увидел старика. Полураздетый в длинной до колен рубашке он листал рукопись.
  -- Это мой отец... Он писатель...
  -- Что?..
  -- Я говорю, он писатель, как и ты...
  -- Выглядит он ужасно...
  -- Он пишет роман "Пропасти безумия" и сходит с ума каждый раз, когда берет в руки перо...
   Отец Вики глянул на часы и включил радио. Некоторое время он слушал радио, чтобы совсем не оторваться от жизни. Передавали последние известия.
   Зазвучала музыка, и он вышел на террасу. На террасе он выращивал кактусы и циннии в глиняных горшках...
   По экрану, поднимая клубы пыли, тянулась колонна грузовиков.
   Серафим потер глаза.
   В зале уже горел свет. Зрители тянулись к выходу...
  
   Серафим брел по незнакомым мглистым улицам как по морскому дну. Явь как будто снилась ему.
   Сквозь сон он услышал свой голос:
  -- Ясно, что ко всему этому Иосиф имеет какое-то отношение...
   Он остановился, пытаясь осознать происходящее, потом мысленно вернулся в узкое горло Земляной улицы. Он увидел лестницу, которая уходила вверх и обрывалась, стену с вывеской, путаницу проводов, осколки стекла. В каждом осколке отражалось то, что случилось здесь несколько дней назад.
  -- Эй, есть закурить?.. - Незнакомец вышел из арки, с трудом удерживая равновесие. - Ну, так что, есть или нет?.. Нет?.. Ну, нет, так нет... На нет и суда нет... - Покачиваясь, незнакомец перешел Горбатый мост, как-то навзрыд рассмеялся и исчез.
   Серафим сел на ступени лестницы.
   Со стены на него смотрели часы без стрелок.
   Он сидел и вспоминал, что говорил ему Иосиф в летнем театре. Говорил он осторожно, намеками, как пифия. Улыбка, сопровождающая его слова, делала их не намного понятнее.
   "Такое впечатление, что он намеренно запутывал меня... приписывал себе задние мысли... и все это шепотом, как на исповеди..."
   Закрыв глаза, Серафим погрузился в этот словесный туман, возвращающий ту нечеткость и бессвязность сцены в узком горле Земляной улицы, какая была присуща ей изначально.
   Из темноты всплыла фигура Иосифа. Он взирал на происходящее как зритель в театральном зале, не чувствуя ни тени ответственности за трагедию, разыгрывающуюся на его глазах.
   "Такое впечатление, что он упивался этой сценой... впрочем, скорее всего обманчивое..."
   Втянув в себя запах сырости, Серафим закашлялся и Иосиф исчез, потерялся в густой толпе домов.
   День почти кончился. На город опускались сумерки.
  -- Ау, проснись... - Легко ступая, Лиза кружилась над Серафимом, осыпав его мелкими бархатисто-желтыми лепестками. Сзади за ее спиной трепетали крылья, и чуть выше плыли рыжие облака.
   Обессиленный, придавленный отупляющей усталостью, Серафим заполз в нишу стены и заснул. Он спал, а бархатисто-желтые лепестки все еще падали вокруг, как будто над ним цвел сад небесный...
  
   Очнулся Серафим, как от толчка. Вокруг было тихо и безлюдно, но он ощущал чье-то неясное присутствие.
   Он встал и пошел вверх по улице к театру, затянутому лесами.
   У витрины ателье он остановился.
   Вокруг цвела ночь. Где-то в этажах дома звучала музыка.
   В стеклах витрины ему увиделась фигура отца. Серафим наделил его хмурым лицом и манерами, каких, возможно, тот не имел. Морща лоб, он слушал сына. Серафим рассказывал ему о театре и своих впечатлениях от роли, которую играла мать.
  -- Я не прошу тебя описывать свои ощущения... и мне не нравится твоя улыбка... - услышал Серафим хрипловатый голос отца.
   Возникшее в витрине лицо отца стало его собственным отражением на фоне резных стульев, бронзовых подсвечников и драпировок, придающих всему некую театральную торжественность и иллюзорность.
   Серафим все еще улыбался, и его улыбка придавала сцене реальность, при этом она утрачивала смысл и оправдывалась лишь тем, что должна была наступить какая-то развязка.
   Он провел рукой по лицу и пошел, обходя один за другим попавшиеся на его пути стулья.
   Вдруг с шумом распахнулась дверь подъезда.
   Серафим отпрянул, затаился в нише стены.
   Из подъезда вышла рыжеволосая женщина, обдав его запахом дождя. Некоторое время она стояла в ореоле падающего света, прижав ладони к лицу. Щеки ее пылали. Она вся трепетала.
   Серафим пошевелился. Тень его упала незнакомке под ноги. Она тихо вскрикнула.
  -- Извините... - пробормотал Серафим, поднял воротник плаща и пошел вдоль фасада дома, иногда с опаской оглядываясь, чтобы убедиться, что за ним никто не идет. Миновав зияющие ворота, из которых открывался вид на город, холодный и безмолвный, чем-то похожий на абстрактную декорацию, он услышал смех женщины.
   Начался дождь. Серафим забежал в подъезд дома с башенками по углам. Приоткрыв створку окна, он курил и смотрел, как капли дождя скатывались по стеклу с тихим серебристым шелестом.
   Взвизгнули тормоза. Из переулка выехал черный лимузин и, разметав опавшую листву, остановилась у подъезда.
   Серафим выглянул в окно.
   Из машины один за другим вышли несколько человек в серых плащах.
   Гулко хлопнула дверь подъезда.
   Прихлынуло, затапливая волной уже знакомое чувство страха. Путаясь в полах плаща, Серафим влез на подоконник и повис на шатающихся железных крючьях, оставшихся от пожарной лестницы. С трудом, удерживаясь на руках, он подтянулся, выбрался на карниз и заглянул в окно поверх занавесок.
   В глубине комнаты кто-то играл на пианино. Обрисовался тонко очерченный профиль лица. Мелодия оборвалась. Рыжеволосая незнакомка тронула пальцами подбородок, шею, неожиданно и резко обернулась.
   Серафим вздрогнул и чуть не сорвался, прильнул грудью к стене.
   Крадучись, он миновал темное окно.
   За стеклами окна, заставленного геранями в горшках, он увидел старика с биноклем. Он что-то высматривал в окнах дома напротив.
   Комната была заставлена антикварной мебелью. На полке, протянувшейся вдоль глухой стены, поблескивала целая коллекция китайских ваз. Там же стоял верблюд из черного серебра.
   Вскользь глянув на вазу, расписанную химерами с огненными языками, из-за которой выглядывала нефритовая жаба, Серафим перешел к другому окну.
  -- Мама, помнишь, я рассказывала тебе сон?..
  -- Не помню...
  -- Он опять мне приснился... Как будто я иду по нашему двору, вокруг ни души, белье полощется на веревках и листья как большие, черные бабочки летают, я бегу за ними, пытаюсь поймать и вдруг чувствую, что лечу, падаю куда-то в темноту... - Теребя мягкую, вьющуюся бахрому занавески, девочка 7 лет приникла лицом к стеклу.
   Пальчики замерли.
   Серафим перебрался к следующему окну и бегло оглядел комнату. Швейная машинка "Зингер", клубки ниток, пуговицы, у глухой стены кровать, на которой кто-то спал. Из-под лоскутного одеяла выглядывали ноги в штопаных носках.
  -- Пресвятая дева Мария... - Отрывистое восклицание, шелест рассыпающихся по полу булавок и Серафим торопливо переместился к окну, заклеенному газетами. В щель между газетами он увидел почти пустую комнату. В паутине обвисших с потолка проводов электропроводки путалась тусклая засиженная мухами лампочка. На кушетке лежал незнакомец. Его темный и временами бессмысленный взгляд, блуждал по потолку. Какое-то странное копошение бликов в стекло повлекло его взгляд к окну. Он привстал и толкнул створку окна, которая с надсадным скрипом мотнулась из стороны в сторону.
   Переждав сердцебиение, Серафим перешел к соседнему окну.
   Донеслись голоса.
  -- Вы хоть разговариваете?..
  -- Почти что да... у нас нет потребности говорить... она вышивает или играет на пианино, а я слушаю или что-либо рассказываю о себе... иногда говорю больше, чем знаю...
  -- Звучит как-то удручающе...
  -- Я бы женился и на ней, и на ее кошках, и даже на ее полоумном дяде, если бы не опасения, что это ловушка...
  -- У тебя есть доказательства?..
  -- Нет, но она почти на 30 лет моложе меня...
  -- Ты просто боишься женщин и сам себя обманываешь...
  -- Ты знаешь, иногда в одном взгляде можно прочитать гораздо больше, чем хотелось бы знать...
  -- Не стану отрицать, может быть, ты и прав... есть такие... все у них с умыслом, с притворством... женишься на такой, и будешь оплачивать удовольствия, которые она доставляет другим... и все же, мне кажется, ты несправедлив к ней... на вид она такая простодушная, даже легкомысленная и для подобных опасений места нет... ты сам себя загоняешь в ловушку... кстати, у тебя с ней что-либо было?..
  -- Нет, однако неделю назад или около того это чуть было не случилось... она была в лиловом платье... это мой любимый цвет... и потом вечер, игра теней... в ослеплении я попытался... но у них там столько пуговиц, застежек... пока я путался во всем этом, пришел ее дядя... и вся моя слепота пропала... я ее даже не поцеловал, не говоря уже о полной близости...
  -- Ты что пишешь, завещание?..
  -- Нет, не завещание, это нечто другое, более длинное...
   В щель между занавесками просунулась узкая песья морда. Серафим боязливо улыбнулся.
   Пес зарычал.
  -- Мефистофель, успокойся... - Откуда-то из глубины комнаты вышел пожилой мрачный господин. Он рассеяно глянул в окно и, заметив Серафима, с удивленным видом потер глаза.
   Серафим сделал попытку освободиться. Тщетно. Кто-то удерживал его. Еще одно усилие. Ткань затрещала. Он миновал узкое, темное окно, закрашенное белой краской, потом еще одно и, услышав голоса, остановился.
  -- Дело прошлое... Отец ушел от нас, когда мне было семь лет... Он исчез, пропал у всех на глазах среди бела дня на битком набитой площади... С тех пор я жил с навязчивой идеей найти его, строил ребяческие планы, как бы мы жили вместе... Мать говорила, что он был пианистом, играл в зале кинохроники в перерывах между сеансами... Несколько дней назад я столкнулся с ним у входа в сквер. Погода была мерзкая, мокрота, слякоть. Он был без шляпы, волосы рыжие с проседью, бледный, под глазами тени, стоит и чуть ли не со слезами смотрит на меня. Не знаю, узнал он меня или нет, наверное, не узнал. Я пошел за ним, как привязанный. Мне хотелось остановить его и броситься ему на шею, но что-то удерживало. В таком путаном состоянии я очутился у парикмахерской на Земляной улице. От шума пригородного поезда звякнули покрытые изморозью стекла. И вдруг раздались выстрелы, потом взрыв. Как будто всю улицу объяла дрожь. Я увидел, как треснула и начала рушится стена дома... Отец еще дышал, когда его вытащили из-под обломков... Я подошел поближе. Он глянул на меня, весь как-то судорожно вздрогнул и все... Глаза его закатились, нос заострился, губы побледнели, подбородок отпал... Что было потом, я помню смутно. Меня привели в какую-то комнату. Обстановка казенная. Стол, несколько стульев, на стене фотография Сталина в рамке. Несколько часов меня допрашивали, сначала один следователь, потом другой, смуглый такой и лицо все в шрамах... Боже мой, как же я устал...
  -- Похоже, что ты действительно устал...
  -- Вечером меня отпустили, а ночью мне приснился какой-то странный сон. Мы шли с отцом по набережной. Все вокруг было зыбко, неясно. В сквере у статуи Сталина отец неожиданно исчез. Я стою, оглядываюсь, пытаюсь собрать свои разбегающиеся мысли, и вижу, что вместо статуи Сталина стоит мой отец...
  -- Странный сон...
   Обогнув водосточную трубу, Серафим осторожно заглянул в окно. Оно было приоткрыто. В призрачной тишине цвели гиацинты, ирис, плющ, как живые существа.
   "Райский сад..." - он невольно потер глаза, увидев перед собой девочку.
   Слепо улыбаясь, она протянула под дождь тонкие руки в веснушках и исчезла, оставив на лице Серафима отсвет своей улыбки.
   Миновав несколько темных окон, Серафим остановился у окна затянутого темными гардинами.
   Послышались голоса.
  -- Кого мы ждем?..
  -- Князя...
  -- Загадочная личность...
  -- Говорят, он обожает мистификации...
  -- Все это вздор, пустое, кто-то намеренно распускает эти слухи...
   Невнятное бормотание.
  -- И потом это странное покушение на его сына...
  -- Странная история...
  -- Говорят, что в этом деле замешан его секретарь...
  -- Вполне может быть... - Худощавый господин в очках отпил глоток вина из бокала.
  -- Вы его знаете?..
  -- Одно время он работал в театре, потом женился на дочери сценариста... Не знаю, что между ними произошло, но уже в первую брачную ночь она пыталась покончить с собой, разумеется, неудачно, а он уехал, разочаровавшись и в театре, и в любви...
  -- Говорят, несчастья преследовали его с самого рождения...
  -- А может быть, и до того... - Худощавый господин вскользь глянул в окно и невольно вздрогнул.
  -- Что вы там увидели?..
   В коридоре послышались голоса, шум шагов. Створчатая дверь с цветными стеклами распахнулась, и в комнату вошел господин в сером плаще, лицо которого было разрисовано шрамами как клинописью.
   Серафим невольно присел. Он узнал дядю Романа.
   Губы сыщика шевелились. Он считал. У него был список заговорщиков и, кажется, неполный. Мысленно он еще раз перечитал список, глянул в окно и хрипло с каким-то нечистым свистом прокричал:
  -- Приступайте...
   Начался обыск.
   Худощавый господин в очках подошел к сыщику
  -- Что, собственно говоря, происходит?..
  -- Сядьте...
   Господин в очках сел, не замечая, что расплескивает вино.
   Сыщик прошел в глубь коридора и остановился у двери, услышав голоса.
  -- Пришел я поздно, мрачный, как туча, и помрачнел еще больше при виде брата... Как это водится среди родственников, мы с трудом переносим друг друга... Он вспоминал о своей жизни в ополчении... Я тоже воевал в ополчении, правда, всего три дня, и слег с дизентерией, несколько недель провалялся в кровати, чуть не умер от поноса... Едва я встал на ноги и сразу в часть, подхожу к штабному блиндажу, слышу, шум, гам, думаю, чем, черт подери, они там занимаются, вваливаюсь, худой, не бритый, одежда висела на мне, как на ржавом гвозде, смотрю и ничего не вижу, в блиндаже дым коромыслом, они отмечали день рождения Сталина... Капитан меня не узнал, я ему говорю, разрешите доложить, явился с того света... Дурацкая шутка, надо признать... Вылетел я из блиндажа, как ошпаренный, слышу, как будто летучая мышь свистнула, одна, другая, третья, я упал в окоп, как подкошенный... Снаряд угодил прямо в блиндаж, всех накрыло... А на днях у парикмахерской на Земляной улице меня чуть не подстрелили... Медали спасли...
   Сыщик осторожно заглянул в щель двери.
   Старик в орденах и медалях, как в латах, сидел молча, уставившись на протез.
  -- Если разобраться, кроме этой войны, ничего лучшего у меня и не было... Что теперь?.. Живу один, в комнате холод собачий и тоска волчья... Пенсия крохотная, да и ту чуть было не потерял, я тебе не рассказывал?.. Нет?.. Целая история с биографией...
   Сыщик отошел от двери, повернул за угол и выглянул в окно, выходившее во двор.
   Во дворе было темно, под водостоком громоздились наледи.
   Уже с понятыми сыщик вернулся в комнату профессора археологии...
  
   В ожидании Князя, Герман читал рукопись пьесы. Он не заметил, как заснул, и очутился в театре.
   Длинно и хрипло прозвенел третий звонок.
   Свет погас.
   Герман ощупью продвигался в темноте. Толпа прижала его к девушке в неярком платье. В руках она теребила тесемки театрального бинокля.
  -- Извините... - пробормотал он и продвинулся на шаг вперед.
   Занавес зашевелился. Он напоминал песчаные дюны. Открылась перспектива сцены, странно искривленная, какая-то неправдоподобная. Посреди сцены возвышался трон. Над троном в сморщенных небесах висел серп луны. Звучала духовая музыка. Тиран и карлик вышли из кулис и направились к трону. Тиран был в мантии, расшитой ирисами. На его рябом, в оспинах лице играла улыбка.
   Свет мигнул и погас.
   В тишине, предвещавшей что-то недоброе, послышался тонкий, птичий посвист, потом короткий, придушенный всхлип.
   Увидев катящийся по полу диск луны и пятящееся туловище тирана в мантии и без головы, Герман в ужасе очнулся. В комнате было темно, смутно. По проходу брел билетер с фонариком. Он хрипло с каким-то нечистым свистом выкрикнул: "Приступайте..." - Герман встал и направился к двери.
  -- Вы куда?.. - Сыщик остановил его.
  -- Я... мне нужно... - Герман прикусил губу и улыбнулся одними глазами, карими и совершенно безоблачными.
  -- Это провокация... - взвизгнула женщина в черном приталенном платье и в круглых очках.
   Сыщик пропустил мимо ушей его восклицание.
  -- Профессор археологии, художник, музыкант, скрипач... - Он поморщился, как будто услышал скрип смычка. - Стадо идиотов, самоубийц, у вас не хватает ума соблюдать даже элементарные правила конспирации... Это же пародия на заговор, шарж или мистификация...
   Сыщик подошел к женщине в круглых очках. После первого вопроса она покраснела, после второго - расплакалась. Ей показалась бесстыдной их дерзость.
   Несколько оглушенный болью в затылке сыщик порылся в ящиках комода.
   "Так, ерунда всякая... - Он отодвинул в сторону порыжелые рубашки. - Это еще что такое, кажется дневник, так-так, что он тут пишет, одни намеки, жалобы, хм, он плохо спит по ночам, ему бы мои кошмары, он, видите ли, воевал, а кто не воевал?.. Знаешь, сколько призвали из нашего городка, семь сотен, а вернулись тринадцать калек, безруких и безногих... Остались живы благодаря скорее проклятиям, чем молитвам... Дали им по медали, и живите дальше, как знаете... Вы герои, чего же вам еще?.. - Взгляд сыщика упал на фотографию девочки. Рыжие локоны, словно язычки пламени, вились вокруг ее бледного тонко очерченного личика с выступающими скулами. - Где-то я уже видел эту девочку..." - Он задумался и очутился в небольшом забытом богом городке на побережье среди крикливых чаек и ракит. Мысли спутались. Сыщик зябко вздрогнул. Холод пробрал до костей. И вдруг его бросило в жар. От нестерпимой боли в затылке закружилась голова. Глаза его сузились, почернели. Он уже не мог различать что-либо, кроме силуэтов и мерцаний. Вдруг он услышал раздражающе-неприятное постукивание, скрип протеза. В серой пелене обрисовалась фигура старика. Некоторое время он топтался на одном месте и нелепо оглядывался.
  -- Что у вас тут происходит?..
  -- Проходите, вас это не касается... - пробормотал сыщик и рассеянно глянул в окно...
  
   Путаясь в полах плаща, Серафим уже полз по балконной решетке, пытаясь выбраться на крышу.
   Внизу скулили сквозняки, хлопало мокнущее на веревках белье, и шевелился мусор газет с портретами Сталина.
  -- Сюда!.. - позвал его незнакомец.
   Серафим с трудом протиснулся в щель. Некоторое время он блуждал в потемках. Впереди он слышал шаги, но никого не было видно. Неожиданно вспыхнул свет, и он очутился в комнате, заставленной антикварной мебелью.
   Из глубины комнаты выкатилась инвалидная коляска, в которой сидел старик с биноклем на груди.
  -- Вы кто?.. - спросил он.
  -- Это ко мне... - сказал незнакомец интеллигентного вида в темных очках. - Идите за мной, я вас провожу к черной лестнице...
   На улице было сыро и сумрачно. Небо было похоже на экран в кинозале, на котором что-то вспыхивало, прояснялось и гасло. Серафим шел, еле передвигая ноги, задыхаясь, теряя силы.
   В спускающихся к реке узких, призрачных улочках не было ни души.
   У двухэтажного дома с колоннами Серафим остановился и без сил опустился на ступени лестницы.
   В цокольном этаже дома вспыхнуло окно. Занавески слегка раздвинулись. Он увидел лицо Лизы, царящее в складках, напряженное и печальное, как у ангелов. Рыжие локоны, как змейки, обвивали ее тонкую шею.
   Распахнув створки окна, он с трудом перевалился через подоконник и очутился в небольшой комнатке, оклеенной цветочными обоями.
  -- Что случилось?.. на тебе лица нет... - Голос Лизы как будто надломился. Она запахнула полы халата и неуверенно улыбнулась. Обозначились ямочки на ее бледных щеках. Неожиданно она приникла, поцеловала его и тут же оттолкнула, вскинула голову. - Да что с тобой?..
  -- Все хорошо... - пробормотал он
   Умиротворенность, ощущение тихой радости переполняли его.
   Он привлек Лизу к себе и тихонько подул в ухо, напоминающее янтарную розочку. Она немного отклонилась назад, вскинула обнаженные руки с тонкими голубыми венками на запястьях, и вдруг расплакалась, с детской нежностью обвила его шею руками. Едва ощутимые, теплые и быстрые прикосновения губ. Она целовала его лоб, виски, подрагивающие веки, уголки рта, потерлась кончиком носа об его нос...
  -- Лиза, у меня такое ощущение, что это сон...
  -- Вовсе нет... - Лиза отстранилась. Ее пламенеющее лицо стыдливо укрылось рыжими облаками. Что-то смущало ее. Она закрыла окно и задернула занавески...
  
   Серафим слегка скосил глаза и обмотал шею шарфом, как будто это были руки Лизы. Он все еще сидел на ступенях лестницы. В сизой дымке зыбились какие-то постройки. Они как будто висели в воздухе, в волнах рыжеватого тумана. Где-то в сумерках перекликались лягушки. Он видел, как они надувают белое в морщинах горло. Отчетливо увиделись и темные бархатистые стебли осоки, усеянные щипами. Он даже ощутил их острое прикосновение.
   Послышался плеск воды.
   Разлепив слипшиеся от сна веки, он увидел Лизу. Она шла по воде, окруженная сиянием. Ткань одежды не мешала ему видеть ее плечи, руки, грудь, округлые бедра.
   Вместе с рябью Лиза вышла на пологий берег перепорхнула с одного изгибающегося стебля осоки на другой,
   Осипшим голосом он прошептал ее имя.
   Она обернулась и замерла в растерянности, хлопая крыльями стрекозы.
   Он сморгнул невольные слезы. Видение не исчезло.
   Слегка запрокинув голову, Лиза приникла к нему.
   Он почувствовал теплоту и тяжесть ее бледно-матовых податливых бедер, нежное прикосновение живота, набухших темных сосков...
  
   Длилась ночь. Над городом волнами стлался туман. Иногда из его волн вдруг вырастали дома странных, причудливых очертаний.
   Серафим потер глаза и встал. Какое-то время он ходил взад и вперед по улице, не замечая этого. Сделав еще несколько шагов, он снова опустился на ступени лестницы и глянул в окно. На слегка раздвинутых занавесках играли опаловые тени, отсветы. Он увидел колючки, застрявшие в трещинах и впадинах подоконника, маленького паучка, висящего в паутине, стол, лежащую на столе скрипку, блузку, чулки у ножки кровати. Он резко привстал и почти побежал вниз по ступенькам. Он все больше и больше запутывался в реальности...
  
   * * *
  
   Уже светало, когда Серафим покинул город.
   Он шел на запад, намереваясь скрыться у двоюродного дяди по материнской линии. Его звали Христофор. Внешне он был похож на силена или сатира с выразительным профилем, доставшимся ему от отца, однако чем-то завораживал женщин, которых он избегал и боялся как сирен.
   Днем он жил обычной жизнью. Он преподавал историю в школе.
   Ночью у него вырастали крылья. Став легким и крылатым, он возносился и странствовал между небом и землей. Вокруг была разлита красота зримая и привлекательная. Он черпал из нее как из чаши и изливал почерпнутое на бумагу в стихах или в прозе, испытывая чуть ли не телесное удовольствие. Муза подсказывала ему слова. Так ему казалось. Когда это происходило, его сочинения получались пространными. Он засыпал под утро, прислушиваясь к разговорам болтливых цикад.
   Серафим знал о нем из его писем к матери. Одно время она была его музой, даже не подозревая об этом, потом сестра Эймана, меланхоличная и задумчивая, точно вынашивающая в себе какую-то тоску. Ее звали Вера, стройная на вид, шея высокая, нос с горбинкой, глаза темные. Как-то он заночевал у Эймана. Он лежал, смотрел в потолок и наслаждался игрой видимостей. Среди лилий и хризантем он вдруг увидел Веру. На ее щеках цвели розы, рыжие волосы стекали по плечам точно золотой поток, пьянящий глаза.
   Он нашел ее появление вполне естественным, может быть, немного странным.
   Под утро он бежал от нее, испытывая лишь чувство стыда от ее неловких ласк.
   В 35 лет он под вымышленным именем опубликовал поэму и снискал себе славу несколько скандальную. Так считала публика, обманутая критиками и газетами. В поэме он описал жизнь гения, влюбленного в свою тень. Он жил с ней как с женщиной и был счастлив, но умер от ужаса, когда услышал звук ее голоса и увидел в темноте ее лицо.
   Как-то блуждая по коридорам издательства с облупившимися стенами и неровными полами, Христофор вышел на террасу. Погода в тот день была пасмурная, шел дождь и от дождя на террасе разлились лужи. Обходя лужу, он наткнулся на Жанну. Она работала корректором. В шапочке, из-под которой блестели ее глаза, с букетиком фиалом и зонтом того же цвета она была просто очаровательна, и он объяснился ей в любви в первых попавшихся словах, взятых наугад, чем рассмешил ее. Смущенный собственной смелостью, он смотрел на смеющуюся Жанну и ждал, что она скажет.
   Ночью он не спал, волновался. Смех Жанны звучал в ушах, от которого его бросало в жар.
   Перед глазами вновь и вновь представала Жанна, какой она не была. Он приписывал ей много прекрасных качеств, вовсе не задумываясь, обладает она ими или только делает вид. Ему хотелось видеть ее, прикасаться к ней, лежать с ней вместе.
   Свадьба получилась красивой и торжественной. Однако Жанна вскоре охладела к Христофору по той простой причине, что, проспав с ним несколько ночей, она осталась точно такой же, как если бы спала с матерью или с сестрой.
   По всей видимости, это случилось с ним от избытка любви.
   Жанна ушла, оставив ему тоску в сердце.
   Прочитав записку, которую она оставила на зеркале, он испытал нечто похожее на падение в пропасть. Час или два он сидел в оцепенении, бледный как бумага, потом нащупал записку, смял ее и блуждающим движением руки провел по лицу, точно отгоняя что-то незримое.
   Он сидел, забыв время, и видел перед собой Жанну в пеньюаре с подсвечником в руке.
   Пламя свечи отбрасывало фантастические отблески на стены.
   Свеча погасла, и он остался один в темноте.
   Это была всего лишь иллюзия, мимолетная почти неуловимая игра воздуха.
   Ночью ему приснился сон. Он шел по улице, которая привела его к морю. Он остановился. Он стоял и смотрел. Он уже не знал море это или небо.
   Его отвлекла женщина, неожиданно появившаяся из воды. Узнав Жанну, он окликнул ее.
   Она оглянулась, рассмеялась и ушла под воду.
   Он устремился за ней. Уже захлебываясь, он проснулся, привстал, нелепо озираясь вокруг. Сон был нехороший и напугал его.
   Прогнав свои страхи, он лег и снова увидел тот же сон. С криком он проснулся и, как был босиком в одной лишь ночной рубашке, хотел бежать к Жанне, но одумался, остановился на пороге.
   За окном просветлело. Пришел день.
   Услышав крики детей, он оделся и вышел на улицу. Дети окружили его. Он шел и развлекал их смешными историями, хотя мысли склоняли его совсем к другому, и в глазах иногда темнело.
   Сон сбылся. Жанна утонула, но иногда она навещала его.
   Жизнь вокруг него становилась все безлюднее. Он знал, что творится на небе, того же что рядом и под ногами не замечал. Одним из-за своей рассеянности он казался смешным, другим чуть ли не вовсе сумасшедшим.
   Обложившись раскрытыми книгами, он собирал слова, как цветы с луга, и сплетал из них венки.
   По субботам его видели на мысе, который врезался в море, даже в безнадежно плохую погоду. Он шагал туда и сюда, точно аист, не выбирая дороги, или стоял и смотрел на небо, словно измерял расстояние до бога...
  
   Длился день. Солнце светило, ветер носил тучи, деревья сбрасывали листву и обнажались, а люди старели.
   Серафим шел, теряясь в догадках, каким он увидит дядю.
   День угасал. Приближалась ночь.
   Глянув по сторонам, он сошел на обочину дороги и лег на песок у скалы, похожей на сфинкса.
   Вокруг зыбились волны песка и дикие скалы, похожие на острова, между которыми извивалась дорога. По дороге шли разные люди, прикрытые облаком летучей пыли. В те годы многие люди блуждали в скитаниях, они обходили все города, лишь своего города не могли найти.
   Серафим лежал и описывал людей и пейзажи.
   Звуки и краски делались все глуше.
   Отложив рукопись, он прижался к теплому боку скалы. Воспоминания обступили его. Он лежал и вспоминал детство. Отец пас стадо коз на холме, а он пил молоко. Одна из коз кормила его, как будто она его родила.
   Так с молоком на губах он и заснул.
   Спал он, не снимая очков.
   Пробудившись, он с изумлением огляделся, удивляясь бедному виду реальности. Во сне он летал на облаках и вздыхал вместе с ветром.
   Он встал и пошел дальше по пыли и грязи мимо каких-то бараков, как будто закапывающихся в землю. Люди в них жили доверчиво. Не было у них ни дверей, ни замков. Днем они копались в огородах, а ночью занимались делами ночи.
   У ручья он остановился, засмотрелся. Бабочки порхали среди цветов, вовсе не зная, что они бабочки, и цикады пели свои песни. Он рассмеялся и пошел дальше, смеясь и взмахивая руками, как будто они были крыльями.
   К полудню зной стал нестерпимым.
   Вокруг ни одного человека и все птицы с неба улетели, реяли лишь миражи.
   Он шел, не зная, куда идет. Пот ручьями лился по его шее и бокам.
   Наверное, он дошел бы до самого запада, где кончалась земля, если бы его не остановили.
   Двое в серых плащах подошли откуда-то сбоку. Он ждал этого момента и все-таки был неприятно поражен...
  
  
  

2.

  
   С лязгом и скрежетом дверь камеры захлопнулась.
   Серафим нашел себе место на нарах и лег. Наконец-то ему удалось прилечь после нескольких бессонных ночей. Как только он засыпал, его будили. И снова вопросы, вопросы, вопросы. Они впивались как гвозди и терния.
   Скосив глаза, Серафим огляделся.
   Камера представляла собой узкую комнату, похожую на коридор, с сырыми стенами, которые сужались в окно, затянутое снаружи решеткой. За решеткой тускло светилось небо величиной с ладонь. Солнце заглядывало в камеру лишь рано утром, протискивалось в щель окна, сквозь тесную решетку и падало на пол, поднимая пыль. Спустя несколько минут оно исчезало. Ослепшие обитатели этой могилы даже не успевали совсем проснуться.
   В дождливые дни стены камеры дышали сыростью. Вода подтекала из окна вниз по стене, рисуя коричневатые цветы с прожилками и фигуры, как на фресках.
   Серафим вздохнул. Заснуть не удавалось, рисовались какие-то сцены, картины, что-то наплывало, преследовало...
   Он вдруг встал и пошел, вытянув руки. Он шел со всяческими предосторожностями, как будто нес что-то и боялся расплескать, сделав неловкое движение. Наткнувшись на дверь камеры, он остановился.
  -- Вы лунатик?.. - спросил незнакомец в очках.
   Серафим молча посмотрел на него. На вид ему было не больше тридцати лет.
  -- Я Марк, осужден неважно за что, по всему видно, что и вы не ангел... Кстати, вы знаете, со мной здесь то же стали происходить странные вещи, иногда я становлюсь таким легким, что отрываюсь от пола, или вот еще, зажму кружку в ладонях, и вода начинает кипеть, не знаю, как это объяснить, все происходит само собой, помимо меня... - Марк умолк. Все лицо его выражало безысходное отчаяние.
  -- Ничем не могу помочь... - Серафим улыбнулся и лег на свое место.
   На потолке подрагивали блики, отражения, просвечивалась какая-то другая реальность, призрачная, маскирующаяся.
   Арестант, лежавший у стены, застонал и стал корчиться, вертеться на нарах, как на раскаленных углях.
   Рыжебородый облил его водой, и он как будто пришел в себя.
  -- Что вы от меня хотите?.. - пробормотал он. - Одну минуточку, я сейчас... - Торопливо натянув на себя рваный вязаный свитер, он встал. Он стоял и качался. Лицо серое, ввалившиеся щеки, запекшиеся губы. Руки тонкие. На запястьях незаживающие язвы.
  -- Я вас прошу, оставьте его в покое... - Марк встал между ними.
  -- Оставить его в покое?.. - Лицо рыжебородого исказила судорога.
  -- Я вас очень прошу... - Марк стоял и разглядывал заснувших в его рыжей бороде мух.
   Рыжебородый схватился за горло, и опустился на нары. Ему не хватало воздуха.
   В камере воцарилась тишина.
  -- Он прозаик... - Марк вскользь глянул на рыжебородого. - А я бродячий комедиант... родился, женился, еще не умер... вот такая история с биографией... сначала теряешь иллюзии, потом жену, детей... вы женаты?..
   Серафим промолчал. Он лежал и ждал, в уверенности, что, открыв глаза, окажется у себя дома, среди знакомых вещей.
   Через час, зябко вздрагивая, с красными от бессонницы глазами он уже шел по темным, петляющим коридорам и лестницам на очередной допрос...
  
   Вспыхнула лампа под широким абажуром.
  -- Надеюсь, ты понимаешь, в чем тебя обвиняют?.. - Следователь рассеянно глянул на Серафима, потом на фотографию в раздвижной металлической рамке, которая стояла на столе. На фотографии была изображена стройная улыбающаяся женщина с зонтиком от солнца и с плачущим от жары младенцем на руках на фоне песков пустыни. Как будто случайно фотография слегка повернулась, и ему почудилось, что изгибом шеи женщина откинула волосы, а ее бледное лицо вытянутое и порозовело.
   Серафим прикрыл глаза ладонью.
  -- Ну, так кто ты на самом деле?.. Говори, здесь можно говорить, ничего не опасаясь...
   "На самом деле, кто я?.." - Серафим глянул на следователя. Он что-то писал.
  -- Не могу писать, пальцы немеют... - Следователь отбросил ручку и, покосившись на фотографию, убрал ее в ящик стола. - Это моя жена... умерла от заражения крови при родах... говорят, на кладбище со мной была истерика, понадобилось десять человек, чтобы меня связать... сам я, правда, ничего не помню... - Он придвинулся. - Ну, так что, будешь говорить или молчать?..
   Серафим смешался. Еще мгновение и он бы заговорил, сознался во всем, но следователь уже потерял к нему интерес.
  -- Все, на сегодня хватит, иди...
   Серафим вышел.
   Он шел из одного коридора в другой и слышал шаги охранника, но не видел его. Как будто они шли по разным коридорам.
   В камере было темно и подозрительно тихо. Он ощупал нары. Никого. Недоумевая, он заполз под одеяло и попытался забыться, но сон не приходил.
   В камере царила тишина. И вдруг он ясно и отчетливо услышал звуки музыки. Плавно, осторожно лилась мелодия, похожая на шум воды.
   Прислушиваясь к ее переливам, он заснул.
   Во сне он увидел то, что искал и боялся найти...
  
   Тьма постепенно прояснялась.
   С лязгом и скрежетом дверь распахнулась.
  -- На выход, с вещами...
   И снова Серафим шел по темным коридорам и лестницам, с этажа на этаж. Он не мог понять, куда его ведут. Вдруг он очутился на улице в толпе арестантов, которых загоняли в крытую брезентом полуторку.
   У ворот Серафим увидел следователя. Вытянул шею, он кого-то высматривал среди арестантов.
   Серафим опустил голову.
   "Ничего, и на краю света люди живут..." - успокаивал он себя, трясясь в промерзшем кузове машины, потом в товарном вагоне. И все же сжималось сердце, на душе было смутно, неопределенно...
  
   * * *
  
   Прошел год или два. Дни как будто проваливались куда-то в изменчивую темноту, в которой иногда мелькали разные лица, три или четыре, сначала одни, потом другие. Серафим слышал их голоса, сиплое дыхание, и ему было спокойно от ощущения их близости.
   Инвалид ругал женщин.
  -- Честных среди нет... и красятся они без всякой меры... бесстыжие и глупые, все до одной... и наглые... день и ночь сидят и думают, как бы кого-нибудь обмануть, одурачить... я все их хитрости знаю... в два счета рога наставят, как у лося...
  -- А как же любовь?..
  -- Любовь - это сплошной обман, игра... и влечет и не дает приближаться, точно яма без дна... помню, по молодости я влип, стихи писал ей, хотя проку в них не было, ей побольше денег надо было, а не слов...
  -- Красивая была?..
  -- Не красивая, но все при ней, для любви годилась... Так вот, не прошло и недели после свадьбы, как соседка мне донесла, что она с моим другом сошлась... Я не поверил, мало ли что говорят, в глаза одно, а за спиной другое, но стал подозрительным... Однажды она вернулась поздно, я пощечин ей надавал, чтобы не повадно было шляться, а она в слезы, созналась сама, что изменяла мне с ним и не раз, и что я сам ее до измены довел... Красиво все рассказала... Не знаю, что на меня нашло, бес попутал, я сдавил ей горло... Она побледнела, посинела... И другу я помог спуститься в ад... Вот как жизнь повернулась...
   Серафим закрыл глаза и оказался в сумерках оранжереи среди мерцающих цветов. Неожиданно перед ним выросла фигура Лизы. Пригнув ветку пальмы, он шагнул к ней, но наткнулся на Эймана. Худой, лицо вытянутое, в очках, горящих огнем.
   Серафим замер.
  -- Это мой сын... эй, ты меня слышишь?.. - Голос матери вернул Серафиму чувства.
   Элегантная в вечернем платье она стояла у куста роз. Лицо бледное, губы как бутоны.
  -- Он совсем не похож на Семена... Как тебя зовут?.. - Эйман провел рукой по волосам Серафима.
   Серафим отвел голову. Он готов был уже бежать и вдруг почувствовал лицом дыхание Лизы. Она успела уже измениться, стала еще красивее и подросла, но ее лицо еще не раскрылось. Оно было скрыто в лепестках роз.
   Серафим шагнул к ней, наткнулся на стену и вновь вернулся туда, где был.
   Райский сад исчез без следа, оставив лишь голые стены и тоску, которая сводила с ума.
   Он невольно застонал и, опомнившись, затих...
  
   Сквозь сон Серафим услышал смех, пение.
   Он приоткрыл веки.
   Потолок был похож на заливной луг. Повсюду горели огоньки цветов.
   Инвалид сидел на кирпичах у печки и бормотал что-то невнятное, а может быть, стонал. Весной его мучили боли в ноге, которую он потерял лет десять назад.
   Серафим закутался в одеяло с головой.
   Услышав скрип протеза, он откинул одеяло.
   Инвалид стоял перед ним на коленях. Растопырив пальцы, он провел рукой по его волосам.
   Серафим невольно отстранился.
  -- Что вам нужно?..
  -- Это тебя не утомит, это даже приятно, помню, как мать в детстве расчесывала мне волосы... искала вшей и гнид... мурашки бегали, до того хорошо было... - лепетал он ласковым, извиняющимся голосом. Он точно вовлекал Серафима в игру.
   Серафим укрылся одеялом.
  -- Напрасно... - Инвалид отошел...
  
   Утро населило барак странными созданиями. Похожие и на водяную траву и на плевелы, они вырастали среди стропил, в складках стен, стушевывая реальность.
   Серафим лежал, уставившись в потолок. Он вспоминал детство, когда мать была ангелом. Он прошептал: "Мама..." - и она как будто услышала, пришла и укрыла его крыльями.
  -- Ты не спишь?.. - спросил инвалид.
  -- Нет... - отозвался Серафим.
  -- А зря, сон спасает от жизни, не надо думать, где еды раздобыть, чтобы побыть еще в живых... Говорят, ты писатель... хочешь, я расскажу тебе мою историю?.. - Инвалид сел рядом. Лицо бледное, уголки глаз красные, гноящиеся. Взгляд как у всех выживших из ума стариков.
   Какое-то время инвалид рассказывал о себе нудящим, хрипловатым шепотом, подробно все описал, как в книге.
  -- Такая вот история... Я не последний и не первый... А ты как сюда попал?..
  -- Случайно...
  -- Понимаю, не хочешь говорить...
   Инвалид затих.
   Серафим лежал и каждый раз вздрагивал, когда кто-то хрипло кричал в бреду: "Да здравствует товарищ Сталин..."
   Как-то вдруг Серафим заснул и также вдруг раскрыл глаза и проснулся. Выглядел он усталым и постаревшим, как будто за одну ночь пережил десять жизней...
  
   С утра на лагерь упал туман, белый, густой.
   Как будто заново создавались бараки и съежившиеся арестанты один за другим.
   Из тумана выплыл инвалид, обреченный еще долго терпеть боль в отрезанной ноге.
  -- Это так приятно... - старик достал из кармана деревянный гребень и повел им по волосам.
   Серафим недоверчиво посмотрел на него и, вдруг, даже с каким-то облегчением улыбнулся. Он понял, что это игра.
   Перечеркнув абзац в рукописи, он что-то написал на полях, скомкал листок.
  -- Мерзкая погода...
   Серафим обернулся.
   Незнакомец в темных очках зябко повел плечами. Он сидел поодаль, обхватив руками колени.
   "Откуда он взялся?.. Лицо как будто знакомое..."
   Донеслась беспокойная, беспрестанно повторяющаяся и обрывающаяся мелодия. Иногда она как будто ответвлялась, перетекала в другую мелодию и снова обрывалась и повторялась.
  -- Что это?..
  -- Патефон в женском бараке... - Незнакомец подобрал скомканный листок.
   "Ветер в лунные дубравы
   Входит гостем запоздалым,
   И бредет по сонным травам
   Вздохом вечности усталым,
   Между спящими стволами,
   Разрывая трав узду,
   И босыми мнет ногами
   В травах спящую звезду...".
   Серафим вырвал у него листок и пошел к женскому бараку.
   У двери барака сидела девочка 5 лет. В руке она сжимала подгнившее яблоко. Девочка испуганно следила за Серафимом.
   Серафим улыбнулся и пошел в другую сторону. Лицо его раскраснелось. Внезапно он остановился, рассмеялся чему-то, пробормотал:
  -- Я сплю, сплю... все это сон...
   Туман стал еще плотнее.
  -- Вы Серафим?.. - Из тумана выплыл незнакомец в темных очках.
  -- Да...
  -- Проклятый туман, дышать нечем, астма, в конец замучила... Это вам... - Незнакомец вытащил из рукава телогрейки тетрадку.
  -- Что это?..
  -- Просили вам передать ...
  
   "Март. Среда.
   Проснулась я поздно, с каким-то странным тоскливым чувством, не знаю, может быть, причиной всему был этот странный сон.
   Три раза прозвенел звонок. Занавес поднялся, и я очутилась на пустой сцене. За одним окном был ясный день, за другим - цвела ночь. В кулисах качалась луна, как маятник часов. Кто-то окликнул меня. Я обернулась. Я постепенно узнавала Иосифа. Вокруг его шеи обвивался шарф, лицо бледное, настороженное. На голове рыжий парик. В руке он сжимал трость, напоминающую жезл. Я не удивилась. Откуда-то я знала, что это навязанный ему маскарад, необходимый для его роли..."
  
   "Четверг.
   Опять мне снился этот странный сон.
   Занавес зашевелился, сдвинулся. Открылась перспектива сцены, странно искривленная, какая-то неправдоподобная. Посреди сцены возвышался трон. Ножки трона утопали в песке. Над троном висел плоский диск луны. Звучала дальняя духовая музыка. Карлик и Тиран в мантии, расшитой ирисами, вышли из кулис и направились к трону. На рябом, в оспинах лице Тирана играла улыбка.
   Свет мигнул и погас.
   В тишине, предвещавшей что-то недоброе, послышался тонкий, птичий посвист, короткий, придушенный всхлип.
   Я увидела как бы со стороны катящийся по полу диск луны и пятящееся туловище Тирана без головы.
   Вспыхнули софиты, и я проснулась.
   Впереди тускло светилась окно.
   На стене играли отражения. Интересно было наблюдать за ними. Среди отражений я увидела стенные часы. Они стояли, наверное, я забыла их завести..."
  
   "Суббота.
   Вечером мы были с Иосифом в театре, потом поехали к нему домой. Поужинали. Было дешевое красное вино, котлеты из кулинарии. Вскоре он уснул. Он лежал пластом, вытянувшись.
   Я не спала, не могла заснуть.
   Не знаю что, может быть какие-то глупые и злые мысли, потянули меня сделать это. В кармане его плаща я нашла письмо.
   "Соня, здравствуй.
   У меня все хорошо. Новостей почти нет, если не считать, что Роман опять исчез. Не знаю, кого он теперь изображает.
   Иногда ко мне заходит пианист с записками от Иосифа, говорит, что он теперь служит Князю, который помешан на охоте и театре. Недавно он познакомил меня с его женой. Она оказался на редкость впечатлительной и ранимой женщиной. Ей столько приходится скрывать даже от самой себя.
   Целую, твоя Вика."
  -- Вика, с кем ты там разговариваешь?.. - спросил Иосиф.
  -- Ни с кем... - Я сунула письмо в карман, легла и заплакала, уткнувшись в подушку..."
  
   "Воскресенье. Вечер.
   Опять мне снились эти коридоры, которые привели меня к лестнице с истертыми и сколотыми ступенями. Я побежала вверх по лестнице. И вдруг я остановилась. Знакомое мне чувство страха и неуверенности сдавило грудь. Мне захотелось повернуть назад. Где-то внизу под ногами светились огни города, как будто я шла по звездному небу. Мельком в зеркале я увидела себя, поправила сползающие чулки, почувствовала, как дрожат колени, ощупью поискала дверь, толкнула ее и вошла в огромную и пустую залу с голыми стенами и высокими окнами. Странный, рассеянный и слепящий свет лился отовсюду. Посреди залы возвышался трон. Я провела рукой перед глазами и проснулась..."
  
  -- Это все?.. - Серафим поднял голову. Незнакомец в темных очках исчез, а вместо него из тумана выплыл инвалид.
  -- Ты знаешь, с кем только что разговаривал?..
  -- Нет?..
  -- И хорошо, что не знаешь... это страшный человек...
   К вечеру туман рассеялся.
   Ночь украсила небо, зажгла луну...
  
   * * *
  
   Наступившая зима многих арестантов лишила жизни. Их сложили штабелями у стены барака, как дрова. Почти неделю они лежали в ожидании машины, которая застряла в снегу на полпути к лагерю.
   В начале марта Серафим и инвалид бежали.
   Серафим отстал. Он шел по следам инвалида, теряющимся в снежном мороке.
   По склону сопки он спустился к ручью и вдруг увидел перед собой бледное, испуганное лицо солдата.
  -- Стой!.. - вскрикнул солдат, отступая. Штык вскользь ударил Серафима в грудь, и он провалился куда-то в темноту...
  
   Из снежной пелены медленно выплыли две крылатые фигуры.
   "Ангелы..." - подумал Серафим.
   Ангелы склонились над ним.
  -- Мне кажется, он дышит...
   Тусклая луна висела где-то внизу, отбрасывая странные, пятящиеся тени. Было в этом что-то противоестественное, кошмарное. И не меньшим кошмаром был странный скрип, сводящий с ума, разлитый повсюду. Серафим застонал.
  -- Потерпи, скоро будем на месте...
  
   Почувствовав запах дыма, Серафим открыл глаза.
   Низкие потолки, кухонные ходики с гирями, сундук, на котором кто-то спал, глухая стена, узкая дверь.
   В углу сухо потрескивала лампадка, поблескивал лик Спасителя.
   Он потянулся, как младенец, тянущийся к пустышке, и невольно вздохнул.
  -- Наконец-то очнулся...
   В полосе света обрисовалась фигура худенькой девочки в мантии, расшитой ирисами, и в бархатной шапочке. Из складок мантии выглядывали босые ноги. В руках девочки змеился пустой поводок.
   Залаяла собака.
   Дверь приоткрылась. Потянуло холодом. В комнату вошел незнакомец в тулупе и в валенках.
  -- Готовишься к маскараду...
  -- Да...
  -- Я вижу, у вас гости...
  -- Тебе-то что за дело... - девочка потупилась.
  -- Мать дома?..
  -- Она во дворе...
   Скосив глаза, Серафим увидел висящий в воздухе над сопками диск солнца, зыбкий, куда-то уплывающий силуэт женщины с охапкой дров, угол дома, изгиб стены, окно, на подоконнике герани, красные рыбки в банке, у окна кушетка, над кушеткой в пятне солнца и ризах Пушкин, вышитый нитками мулине.
   Взгляд его пугливо шатнулся в сторону. Происходило что-то странное. Стены как бы раздвигались и даже исчезали в углах комнаты, открываясь вдруг как-то вкось дверью в длинные и темные коридоры.
   Он потер глаза.
   Странный звук долетел из стены. Он слегка надорвал обои. По стене сверху вниз ползла трещина. Он потрогал пальцем осыпающийся край трещины, поднял голову, и некоторое время изучал потолок. Потолок напоминал карту звездного неба, которую он видел у пианиста.
   Уже неделю он болел, сидел дома и просто умирал со скуки. Он свесился с кровати, поднял оловянного солдатика с обломанными косичками, встал, приоткрыл дверь в коридор, тихо хихикнул, тенью скользнул вдоль стены, нырнул под вешалку и укрылся в полах волчьей шубы.
   Темнота постепенно отстаивалась. Померещилось, что кто-то вышел из опечатанной комнаты, в которой жил полковник. Его арестовали по подозрению в заговоре.
   Серафим затаил дыхание. Тишина сдавила уши.
   Шорох. Сверкнули два ярко-зеленых глаза. Котенок мяукнул, потерся об его ногу.
   В угловой комнатке заскрипела кушетка. Там жил пианист. Было воскресенье, но он по привычке встал чуть свет.
   Заиграл гимн. Путаясь в рукавах халата, пианист вышел в коридор и остановился на полпути, долго не мог вспомнить, куда собрался идти. В коридоре было неуютно и холодно. Он поежился, зачем-то полистал расписание пригородных поездов, висевшее на стене у телефона.
   Звякнула люстра, задрожали стекла. Дыша паром и волоча за собой шлейф дыма, мимо окон прополз паровоз. "И.Сталин..." - прочитал пианист. С грохотом потянулись вагоны.
  -- Ха-ха... Шии... - Мимо на цыпочках, шипя и петляя, пробежала девочка. Из-под платья выглядывали ее тонкие ноги в пупырышках комариных укусов, кое-где расчесанные.
   Листая расписание пригородных поездов, пианист видел ее меж страниц. Она подкрадывалась к нему. Он поймал ее за локоть. Девочка увернулась, рассмеялась, взмахнула крылышками, и скрылась в коридорной тьме.
  -- Ночной мотылек... - пробормотал пианист и прислушался. Из соседней комнаты донеслись приглушенные звуки патефона. Неожиданно он склонился, подобрал пуговицу, которая закатилась под вешалку.
   Сверкнули его очки. Серафим закрылся рукавом шубы.
   Пианист осторожно кашлянул, погрозил ему пальцем и ушел к себе в комнату.
   Появился писатель. Он шел по коридору, теряя пол под ногами, иногда повисая в воздухе. У опечатанной двери он замер. Минуту или две он напряженно вслушивался в царапающие шорохи и шелесты коридорной тьмы, потом сел на плюшевый диванчик.
   Прошлой осенью на нем умерла его жена. Под вешалкой все еще стояли ее галоши.
   Писатель испуганно привстал. Почудилось, что из опечатанной комнаты донеслись голоса.
   Он постоял под дверью, прислушиваясь, потом подошел к окну. Окно выходило на площадь. На площади не было ни души, лишь копошились тени вокруг статуи Сталина.
   За стеной зашипел патефон. Донеслись звуки музыки.
  -- Брамс... - прошептал он.
  -- Нет, Шопен... - сказала девочка. - Я не люблю Брамса...
   Сгорбившись, писатель стоял у зеркала и перебирал странички блокнота. Что-то мелькало в воздухе между страницами, серые с желтизной пейзажи, лица, как кадры старой кинохроники.
   Серафим тихо хихикнул.
   Писатель судорожно вскинулся.
  -- Ах, это ты... Зайди ко мне на минутку...
  -- Зачем?.. - Серафим боязливо улыбнулся.
  -- Не бойся, заходи, садись...
   Серафим присел на край стула. Чувствовал он себя неловко.
  -- Угощайся, мандарины, конфеты, печенье...
  -- Что вы на меня так смотрите?..
  -- Ты очень похож на моего сына... Он погиб... - Писатель отошел к окну. - Мы тогда жили в подвале, лучше сказать в могиле, летом сырость, плесень, мокрицы, а зимой холодно, потом перебрались этажом выше... - Задумчиво писатель провел ладонью по запотевшему стеклу. - Детство, как сон из какой-то другой жизни...
   Ему вспомнилось, как-то по первому льду он отправился на коньках вниз по течению... Тонкий лед был похож на стекло. Он катился, разглядывая вмерзшие в лед водоросли... и не заметил полыньи... провалился, валенки промочил, варежки потерял. Отец нашел его уже совсем одеревеневшего.
  -- Когда арестовали мать, отец запил и вскоре умер от белой горячки... - Писатель прикрыл глаза рукой.
   После похорон отца он очнулся среди ночи, не понимая, где он. Во дворе ни души, так же безлюдно было и в коридорах. Он постучал в одну дверь, в другую, тихо, заперто, мертво. Что-то заставило его обернуться. Зеркало. Оно удваивало видимости и светилось странным зеленоватым светом. Его как будто тянуло туда, в эту мнимую яму с размытыми, мутными краями. И вдруг он увидел там мать. На ней было платье, из которого она уже выросла. Ему показалось, что он сходит с ума. Она сидела на полу. Вокруг были набросаны какие-то мелкие белые цветы, кажется, вид ноготков. Что-то напевая, вся погруженная в себя, она собирала их в гирлянды. Он несмело окликнул ее. Она подняла голову и, смеясь, набросила петлю гирлянды ему на шею...
  -- Постой, куда ты?..
  -- Мне нужно, я сейчас... - пролепетал Серафим и выбежал в коридор.
   В коридоре было тихо. Он подошел к окну. У барака в полосе света маячил незнакомец в шинели. Уже несколько дней Серафим следил за ним. Осторожно приоткрыв дверь черного хода, он спустился вниз по ускользающим ступеням, перебежал улицу, свернул налево, потом направо, еще раз направо, наткнулся на стену и пошел дальше вдоль стены, крадучись, трепеща и замирая от страха, остановился и заглянул в окно, задернутое палевыми занавесками...
   Незнакомец в шинели читал газету. Он обернулся, подняв очки на лоб.
  -- Отец, ты?..
  -- Я, вот, приехал, отсидел свое... а ты изменился, вырос, да и меня не узнать, каждые семь лет меняюсь... Что ты все в потолок глядишь, дыру проглядишь... а где мать?..
  -- Она на репетиции...
   Серафим провел ладонью по лицу и очнулся в залитой солнцем комнате. Он лежал в люльке, подвешенной за крюк к потолку, гукал и протягивал ручки к качающимся над ним игрушкам.
  -- Какой ты крепенький и как хорошо пахнешь, как парное молоко... Ау-ау-уга...
   Серафим заулыбался. Игра его забавляла. Отец пеленал его и пел, сочиняя песенки про его глаза, живот и ножки.
   В комнату вошла мать.
  -- Поторопись, мы уже опаздываем...
   На улице была тьма кромешная.
   Петляющая меж обмерзших камней дорога убегала в сон, где земля была плоская и безвидная, а небо - близкое, можно было рукой потрогать. Пухлыми пальчиками Серафим коснулся неба в купели.
  -- Что, холодная вода?.. - Откуда-то из облаков вышел старик, весь как будто покрытый золотом. Он взял Серафима на руки и заговорил нараспев. Горбоносый, скуластый с раздвоенной бородой он вызывал страх.
   В полутьме мерцали красноватые огни. На голубом потолке сияли темно-красные и желтые лики апостолов, высилась зыбкая фигура Спасителя, увенчанная колючим нимбом. Обведенные черным глаза Спасителя уперлись в малыша с устрашающей настойчивостью.
   Серафим зажмурился и закричал.
   Старик окунул его в купель и Серафим очнулся там же, где и был.
   Он лежал на кровати в комнате с низким потолком и окном, выходившим во двор.
   Через комнату к окну тянулись следы маленьких босых ног.
   На подоконнике пламенели герани в горшках.
   Он закрыл глаза.
   Послышался тихий смех, потом скрип кровати и стоны.
   Он накрылся одеялом.
   Топот ног, хлопанье дверей, глухие обрывистые голоса команд.
   Над ним витали и падали куда-то в сторону вещи: стол, венские стулья, этажерка, комод.
  -- Ты что там делаешь?.. - Перевесившись через перила, девочка в панаме следила за Серафимом, который подглядывал за происходящим из чулана под лестницей. Совсем близко он увидел ее миловидное личико, глаза прозрачно-серые с красноватыми веками, губы припухлые, слегка приоткрытые и влажные, руки тонкие и узкие, колеблющиеся как водоросли.
  -- Я живу здесь...
  -- О чем ты говоришь?.. Здесь уже давно никто не живет, все съехали, видишь и окна забиты досками, а там даже стены нет...
  -- Ну и что?.. - Серафим попытался улыбнуться.
  -- А ты, случайно, не привидение?.. - Девочка поджала под себя ногу.
  -- Нет... - пробормотал Серафим и очнулся.
   В комнате было сумрачно. Подрагивали тени на потолке и на стенах. Они казались живыми. Он лежал весь мокрый, напряженно вытянувшись и прислушивался.
   Далеко, как будто в конце длинного коридора холодно и тускло зеленело окно в наледи, гулко стучал будильник.
   Он закрыл глаза.
   Медленно наплывали облака. Он начал заваливаться в сторону и вниз. Уже его несло, ударило об угол, закружило, навалилось что-то черное и шершавое. Это было одеяло, которое он судорожно откинул.
   Он лежал на скрипящей железной кровати и осторожно приходил в себя. Пересиливая боль в груди, он повернулся на бок, увидел низкий, закопченный потолок, в углу под иконой потрескивала лампадка. Дверь была приоткрыта, и в комнату вползал туман. Он встал. Чувствовал он себя непривычно и странно. Закрыв дверь, он подошел к окну. Двор напоминал дно зацветшего аквариума, в котором плавали ржавые водоросли.
   Вдруг зазвонил будильник.
   Вздрогнув, он оглянулся и неожиданно для себя громко икнул.
  -- Мяу... - кошка пугливо шарахнулась под кровать...
  -- Тьфу ты, черт, напугала до смерти...
   В дверь вошла незнакомка.
  -- Кто вы?.. - спросил Серафим, неуверенно всматриваясь в ее лицо.
  -- Кто я?.. Подожди минутку, я сейчас...
   Женщина затопила печь.
   Серафим прилег, задремал и тут же проснулся. Откуда-то из дали долетел глуховатый, ломкий голос, прерываемый принужденным смехом. Голос изменился, приобрел механическую бодрость и звенящие нотки.
   "Это же радио..."
   Передавали последние известия.
   Серафим встал и слегка сдвинул занавеску. В наледи среди мигающих красноватых огней он увидел сутулящийся силуэт, профиль незнакомца в тулупе и в валенках. Лицо как будто знакомое. Незнакомец повернулся, и Серафим невольно спрятался за пелену занавески, отделяющую реальность от вымысла. Пот ручейками сбегал по его лицу его и шее. Глаза щипало, и он задыхался.
   Уже не было этой душной комнатки. В ушах свистел ветер, разносил по улице запах гари, возвращающий ему детство. За изгородью увиделись снежные поля, белое царство. Отец сидел на корточках перед ним, растирал его замерзшие щеки и распутывал узлы на валенках. К валенкам бельевой веревкой были привязаны коньки. На окнах наледь, рисунки ледяных трав и цветов.
  -- А я обыскался тебя... Боже мой, ты же обмерз весь, как ледышка... - Отец подхватил Серафима на руки. В печке шипели и потрескивали сырые дрова и на его лице играли отсветы пламени. Серафим потупился и пробормотал:
  -- Тебе совершенно не зачем было так волноваться, я уже не маленький...
  -- Ну конечно... - Отец уложил его в кровать, закутал одеялом. - Спи...
   Снег усилился, облепил стекла. Начиналась метель. В темноте стучали часы, выл ветер, хлопали ставни.
   Серафим сунул босые ноги в старые отцовские ботинки и заковылял к постели отца. Его качало, и пол уплывал из-под ног. Вздрагивая от озноба, он забрался к отцу под одеяло, притих. Некоторое время он лежал и прислушивался к царапающим уши звукам. В углу на этажерке пищало радио. Передавали последние известия. Огонь в печке погас, снова зашевелился, зажег две-три искры. Серафим теснее прижался к отцу...
  
   Скрипнули полы.
  -- Просыпайся, тебе нужно уходить...
  -- Что случилось?.. - Серафим привстал.
  -- Долго объяснять, отчим приехал, черти его принесли...
   Ничего не понимая, Серафим торопливо оделся.
   Небо было ясное. Словно на ладони лежали сопки.
   К полудню Серафим забрел в какую-то глушь. Он уже едва передвигал ноги. Пот заливал глаза. Он как будто переходил из одного сна в другой и тут же забывал, откуда пришел.
   Опустившись в снег, он закрыл глаза и перенесся в тесную угловую комнатку в длинном доме с аркой. В комнате было темно, тихо и страшно. Он приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Коридор, как муравейник, кишел детьми. Все что-то куда-то несли и переносили. Девочка с рыжими косичками пробежала мимо.
  -- А мы переезжаем...
  -- Фур-ррр... - маленький зеленый попугай вылетел из клетки.
  -- Куда?..
  -- На Кудыкину гору...
   В полутьме вспыхнул и погас красный огонек сигареты. Смахнув невольные слезы, Серафим увидел среди деревьев фигуру незнакомца в тулупе и в валенках. Он шел по его следам.
   "Где я мог его видеть?.." - подумал он, шагнул в сторону, перепрыгнул ручей и углубился в лес.
   Заросли поредели. Впереди увиделся город, улицы, стеклянные бусы огней. Серафим шел среди них и шатался как тень. Вдруг его ударило ветром, острой, холодной сыпью, закружило, понесло по улице, мимо домов, зевающих пустыми окнами. Совсем близко сверкнули чьи-то маленькие, острые глазки. Серафим ясно увидел каждую шерстинку на узкой морде.
   Собака перебежала улицы и остановилась у дома, по фасаду которого тянулась заляпанная снегом надпись: "Музей Иосифа Сталина..."
  -- Эй, постой... - услышал Серафим хриплый возглас. Нетвердой походкой к нему шел незнакомец в тулупе и в валенках. За ним, прихрамывая, бежала собака.
   Серафим повернулся к нему спиной и пошел, все ускоряя шаг.
   Дорога ушла под снег.
   Он остановился, огляделся. Вниз по склону ползли, петляя, чьи-то следы. Помедлив, он встал и побрел по следам, которые привели его к заброшенной будке стрелочника.
   Серафим спал, когда кто-то поскребся в дверь. Залаяла собака.
   Дверь приоткрылась, и в комнату вошел незнакомец в тулупе и в валенках.
   Глянув на провисший потолок, на наклонившиеся стены, вдоль которых громоздились рассыпающиеся ворохи газет, он усмехнулся.
  -- Не узнаешь?.. Я Марк... одевайся, я подожду тебя на улице...
   Серафим оделся.
   Сухо щелкнул выстрел. Коротко и глухо взвыла собака.
   Серафим выбежал наружу.
   Никого.
   Он все дальше удалялся от будки стрелочника.
   Ветер неожиданно стих.
   Дорога привела Серафима к поселку, в котором они когда-то жили с отцом.
   Озираясь, Серафим брел по улице. Здесь на углу в майские праздники торговали морсом, а здесь показывали кино.
   Странно. Ни одной живой души. Отчего-то стало не по себе. Он беспокойно повел плечами.
   Послышались шаркающие шаги. Вжавшись в нишу между забором и домом, он замер. В толще невнятно-серой снежной пелены обрисовался силуэт фигуры.
  -- Что-то ищете?.. - спросил его старик в пальто, перешитом из шинели.
  -- Ищу отца... - отозвался Серафим.
  -- Хм... - старик утробно хмыкнул. - Еще один сумасшедший... Морочат голову... Нет здесь никого, какие были люди, все умерли... - Старик вытер рукавом слезящиеся глаза. - Господи, Иисусе Христе, спаси и помилуй мя грешного... - Покачиваясь, старик свернул за угол и растворился в снежной круговерти.
   Снова поднялась метель.
   Серафим невольно закрыл лицо ладонями, прячась от снега и нахлынувших воспоминаний своего странного, как будто выдуманного детства.
   Все здесь осталось по-прежнему, только дом еще больше присел, завалинка обвалилась кое-где, а крыльцо подгнило и покосилось, и не было на окнах янтарно-желтых занавесок.
   "Сара..." - прочитал он процарапанное на сизом обмерзшем столбе имя. Сглотнув комок в горле, он нерешительно ступил на крыльцо, секунду помедлил и толкнул дверь...
   Дохнуло знакомым запахом трав и керосина. Спотыкаясь о ботики, туфли и какие-то коробки он прошел в комнату. Обстановка убогая. Стол, покрытый клеенкой, ваза с цветами, стенные часы с кукушкой, листки из отрывного календаря с портретом Сталина.
   Отец сидел у окна в своем старом, выгоревшем кителе поверх ночной рубашки. В этом кителе он вернулся из плена. В первый же день после объявления войны он вступил в ополчение.
   Шлепая босыми ногами, Серафим перебежал комнату. На нем была только длинная, как саван, отцовская рубашка.
  -- Папа...
  -- Да... - Отец обернулся и закашлялся лающим кашлем. За толстыми стеклами очков глаза его казались такими маленькими.
   Дверь комнаты приоткрылась. Порыв ветра опрокинул вазу с цветами.
   Серафим встал, зацепился, запутался в ржавой проволоке и снова упал.
   Чьи-то руки приподняли, ощупали его, положили на снег. Отчетливо и совсем близко он увидел лицо отца и застонал от резкой боли в груди.
  -- Вставай и иди за мной... Без меня ты пропадешь... - Марк запахнул тулуп и побрел вниз по лощине. Он покачивался и слегка подволакивал ногу, как и отец.
   В каком-то затмении Серафим пошел за Марком. Голова кружилась. Он не мог понять, сон это или явь.
   Пробираясь в камышах, он вдруг увидел колонну арестантов. Как только сходил снег, они шли осушать болото. Уже несколько лет здесь строили никому не нужную железную дорогу.
   Опустив голову, Серафим подождал, пока колонна пройдет мимо, и пошел дальше. Неожиданно он наткнулся на забор, опутанный колючей проволокой. За забором темнели бараки. Чуть в стороне он увидел ржавые, повисшие в воздухе рельсы, брошенную лебедку с позеленевшими шестеренками.
   Почудилось, или на самом деле ударили в рельс. Он шатнулся в сторону и побежал.
   У ручья он остановился. Он понял, что заблудился.
   На лес уже опускались сумерки. Он пошел назад по своим следам и снова наткнулся на забор, опутанный колючей проволокой. Он зажмурился. Пот жег глаза. Сквозь невольные слезы и щель в заборе он увидел замерзший пруд. От пруда к флигелю с небольшой башенкой тянулась петляющая меж стволами деревьев дорога, которая привела Серафима к вилле. Он поднялся на террасу, поскребся, постучал ногтем и толкнул створчатую стеклянную дверь.
   Остаток ночи он видел сны, которые нам посылает небо...
  
   * * *
  
   Серафим потянулся, отвыкая от сна, и огляделся. В зыбком смешении сна и яви он увидел окно с цветными стеклами, открытое снаружи, стеклянную вазу с какими-то мелкими белыми цветами, круглое зеркало. Оно висело на стене и собирало легкие, летучие отблески, отражения, неясные тени вещей, витающие в воздухе комнаты.
   Послышался тонкий, шаткий звук, смутно ощущаемое эхо ударов. Ночная бабочка билась крыльями в стекла окна. Не видя себя в прозрачной, слитой со стеклом темноте, бабочка затихла.
   Серафим зажег спичку. В зеркале высветилось чье-то лицо в складках кисеи. Осторожно, как будто боясь испугать незнакомку, он подошел к портрету, висевшему в простенке.
   "Просто копия Лизы..." - подумал он, любуясь игрой переменчивых огоньков, вспыхивающих в нитке бус на тонкой шее незнакомки.
   Дверь неожиданно отпахнулась.
   В проеме двери стоял Марк.
  -- Наконец-то ты пришел в себя...
  -- Мне так не кажется, хотя, все возможно... - хмуро отозвался Серафим.
  -- Я Марк...
  -- Очень приятно, а я Серафим...
  -- Мне тоже приятно... - В комнату вошел Князь. Он улыбнулся тонкими губами, будто нарисованными на бледном лице и обратился к Марку. - Отведи его во флигель...
  -- Иди за мной...
   По длинным, петляющим коридорам Марк провел Серафима во флигель и запер в небольшой комнатке. Диван, обтянутый зеленым шелком, стенной шкаф с вставками из цветных стекол и позеленевшей бронзы, швейная машинка "Зингер", сломанный зонтик с ручкой из поддельного перламутра. Единственное окно выходило во двор. За мутью узких стекол зыбились заросли сирени и его бледное, заросшей рыжей щетиной лицо, близоруко щурящееся. Во взгляде отчаяние загнанной собаки.
   "Где я и что я здесь делаю?.." - Серафим присел на край дивана.
   В стекла окна бились ночные бабочки. Блуждающий взгляд Серафима остановился на старой порыжелой фотографии, на которой едва различалась фигура женщины на фоне размытых далей. По бокам от женщины проглядывали детские лица. По-видимому, комната когда-то была спальней для гувернантки. Он встал, заглянул в шкаф, забитый ненужными вещами, сдвинул полку и обнаружил в подгнивших полах лаз.
   Донеслись голоса.
   Он закрыл лаз, сдвинул занавеску и осторожно выглянул в окно.
  -- Да, да, я знаю, нет, не сегодня, позже... - Князь и незнакомец в сером плаще прошли мимо окон к пруду. Некоторое время они молча прогуливались по причалу. Князь рассеянно глянул на окна флигеля. Его занимала странная кража с взломом. Ничего не было похищено.
   "Скорее всего, искали письмо, которое я сжег... - Украдкой Князь глянул на гостя, который, прихрамывая, ходил взад-вперед по террасе. - Хромой бес... Наверняка, он получил такое же письмо... Опасное, искушающее письмо и довольно любопытное... Однако почему он молчит?.. Впрочем, он всегда был скрытным..."
   Незнакомец осторожно кашлянул и глянул по сторонам. Вид у него был смущенный.
  -- Говорите, здесь можно говорить...
  -- Просили передать на словах, ходят слухи о переносе столицы на восток...
  -- Вот как... Это все?.. Любопытно...
   Светало.
   Князь поднял и бросил в воду камень. Случайный порыв, вовсе ему не свойственный. Расходящиеся круги растворялись в чешуйчатой зыби, неопределенных блеклых отражениях. Уже только их влажно-зеркальные осколки, плескались у его ног.
  -- Как вы относитесь к охоте?.. - Князь неопределенно улыбнулся.
   Где-то в доме хлопнуло окно, жутковато звякнули стекла.
   Серафим отступил, без сил опустился на диван... и очутился у себя в комнате, в городе, среди вещей, к которым привык. Тускло светилось окно. Где-то близко и очень далеко звучала уже знакомая мелодия, осторожно возникающая, переливчатая. Казалось, что это сон, но он знал, что не спит. В звуки втискивался голос, как будто один и тот же, и другой.
   Три раза голос повторил его имя, и он проснулся, еще весь во власти сна.
   В полосе света он увидел девушку в неярком платье с небольшим вырезом на груди. Лицо тонко очерченное, нос с горбинкой, зеленоватые глаза, рыжие волосы.
  -- Кто вы?.. - Он привстал.
  -- Тсс... тише... - Девушка приложила палец к губам.
   По осыпающимся ступенькам он спустился за незнакомкой в оранжерею. Текучий полусвет, разлитый повсюду, омывал нарциссы, анемоны, циники и какие-то странные цветы почти без листьев. Они росли и расцветали повсюду, гибкие и легкие в лиловых платьях, то здесь, то там гроздьями они висели на ветках, покачивались, улыбались.
   Серафим шел и оглядывался. Сквозь стеклянные стены был виден пруд, деревянный мостик, пустые, необитаемые домики для птиц.
   Девушка что-то сказала, но так тихо, что кроме цветов ее никто не услышал, и они потянулись к ней. Можно было подумать, что они ее приближенные.
  -- Что вы сказали?.. - спросил Серафим.
  -- Ничего... - Незнакомка улыбнулась.
   Они прошли через оранжерею, и вышли на террасу.
   День уже клонился к вечеру. Был один из тех необычных часов, когда душа затихает в состоянии благодати, каким-то чудом освобождаясь от дневной тяжести и, взмыв над бледными сумерками, пробуждается где угодно.
  -- Подождите меня здесь...
   В ожидании незнакомки Серафим спустился вниз.
   Кусты как будто причесанные, трава из эмали, а цветы - из китайского фарфора, чуть в глубине фонтан. У фонтана сидели женщины. Трепет вееров, бабочек, смеха. Их смешил карлик, завитой, напудренный, весь в бантах.
   Вдруг вспыхнули иллюминации. Совсем близко сквозь туман листьев Серафим увидел незнакомку. Она разговаривала с Князем и улыбалась чему-то.
   По мостику Серафим перешел пруд и подошел к толпе у павильона.
  -- Заходите, заходите, начинаем...
  -- А где наш писатель?..
  -- Отправился на тот свет искать славу...
  -- Большая потеря... говорят, он даже во сне писал...
  -- А наяву его принимали за сумасшедшего...
  -- Сколько же ему было лет?..
  -- Почти девяносто...
  -- Живая легенда...
  -- Был живой легендой...
  -- Дайте же мне сказать... со мной приключилась странная история...
  -- Расскажите заодно и обо мне...
  -- Не перебивайте...
  -- Ха-ха-ха...
  -- Над чем изволите смеяться?..
  -- Вы только посмотрите на него, разоделся-то, вот шут гороховый...
  -- Что это он вздумал сходить с ума?..
  -- Влюбился... целую поэму написал из ворованных строчек...
  -- Я ее знаю?..
  -- Племянница князя, поражает всех своим умом и скромностью...
  -- Мог бы к ней явиться и в своей обычной одежде... обычно он одевается как покойник...
  -- Тише, этот болван идет к нам, поглядим на это чудо вблизи...
  -- Как я выгляжу в этой галантерее?.. могу и вам рекомендовать портного, но предупреждаю, он уже наполовину спятил, так что осторожней с ним... - Поэт ослабил узел шарфа...
  -- По какому случаю этот маскарад?..
  -- Разве я не говорил?.. - на лице Поэта появилось некое подобие улыбки.
  -- Она согласна?..
  -- Пока нет, но...
  -- Что но?..
  -- Подождите, дайте перевести дыхание... она позволила мне говорить... вы бы видели, с каким выражением лица она меня слушала... - Поэт умолк, наслаждаясь игрой мимолетных желаний, в которых он себе никогда не отказывал. - Что за представление сегодня?..
  -- Пантомима в китайском духе... разыгрываются всякие сценки с помощью теней на экране, с нелепостями, преувеличениями и чудесами, которые, в конце концов, объясняются обманом зрения...
  -- Боже мой, это же скука смертная...
  -- Вы можете предложить что-то иное?..
  -- А что за публика?..
  -- Публика самая приятная, какую только можно вообразить...
   Неизвестно откуда появился Марк.
  -- Как вы относитесь к охоте?.. - Марк обнял Серафима за плечи и заговорил в полголоса, давая понять, что намеревается сказать нечто важное. - Будет великолепная охота... Должен отметить, у Князя целая свора собак и все кобели, ни одной сучки, как на картине в большой комнате... Вы видели эту картину?.. Нет?.. Собаки просто огонь... Посмотришь на них и сам невольно начинаешь рычать...
  -- Что вы здесь делаете?.. - спросил Серафим.
  -- Служу Князю... Черт, никак не могу привыкнуть к этой собачьей ливрее... Вы тоже служите Князю?..
  -- Нет... кто он?..
  -- Он Князь, а я исполнитель его прихотей... и по совместительству декоратор, рабочий сцены и суфлер... впрочем, не важно... Слушайте, вам непременно надо побывать на охоте... Это что-то невероятное... А псарь так просто настоящее ископаемое... Собаки ему ближе, чем жена...
  -- Однако она опять беременна, кажется в седьмой раз... - сказал господин со сломанным зонтом. Лицо вытянутое, бледное, волосы заплетены в косу. Он нетвердо стоял на ногах и вел себя более чем странно. Задев локтем Марка и царапнув Серафима торчащими в разные стороны спицами зонта, он склонился перед господином в клетчатом пиджаке, который читал газету.
  -- Опять вы, ах, оставьте...
  -- Но вы ничего не ответили мне на мое предложение... Что? Благодарю вас... Мне нечего стыдиться и даже сожалеть не о чем... О нет, нет, я не пьян... Я вообще не пью, с тех пор, как исчез Аркадий... Что?.. Вы не знаете Аркадия?.. Но вы его еще узнаете... Что мне о нем известно?.. Одни говорят одно, другие другое... Он был писателем, писал пьесы, которые исполнялись не только на сцене... когда сгорел театр, он попал под следствие... получил 7 лет... бежал в горы, пас там коз, а у кого козы, у того и рога, как говорят... Жена у него была актрисой... Ею восхищались даже те, кто ее никогда не видел... Год назад она покончила с собой, а он исчез при довольно странных обстоятельствах и теперь появляется то здесь, то там... Как-то я видел его у развалин церкви... иду я по аллее, вокруг тишь, безмолвие и вдруг я увидел его в глубине лесной чащи... Невозможно было поверить, что это живой человек... Я окликнул его, устремился за ним, но у железнодорожной насыпи я потерял его из виду... Который год они тянут эту никому не нужную железную дорогу через болота... Он исчез... Вот так всегда, появится, поманит и исчезнет... Куда идти?.. С тупой покорностью я поднялся на насыпь, и пошел, шатаясь, пригибаясь, словно под пулями... Добравшись до распадка, я рухнул, как подкошенный, сон уложил меня замертво... Проснулся я, как от толчка... Я был один в этой глуши... Вокруг и дальше только топь и тишина... Вдруг я услышал голоса... Я невольно вздрогнул, холодок пробежал по спине, мимолетный трепет... Он всегда охватывает меня в театре, когда гаснет свет и звучат первые такты увертюры... Что это?.. Боже мой... Смотрю и глазам своим не верю... Начал накрапывать дождь... Капли дождя бусинками скатывались по стеклам запотевших очков, и я видел ее как бы сквозь туман... Пленительная приблизительность... Фанни, жена Князя, оглянулась и вошла в собачий домик... - Господин со сломанным зонтом помолчал, вскользь бросил взгляд на виллу и заговорил с присвистом и беспокойно. - Час или два я ждал... Наконец она вышла... На ней были резиновые ботики на меху, бархатное темно-зеленое платье с поясом и кисея... Она прошла совсем близко от меня, сделав вид, что не видит меня, потом обернулась и рассмеялась... Ей всегда нравилось поддразнивать меня... Юное и ветреное существо... Вы же ее видели, она совсем не изменилась... Кисея запуталась в ветках шиповника, и я неловко попытался помочь ей... Неожиданно на меня с рычание кинулся огромный пегий пес... Я отшатнулся и, уже падая, увидел Аркадия... Он вышел из собачьего домика и растворился в мороси... и она исчезла, как будто их никогда и не было, но остались следы от ее ботиков и обрывок кисеи... За деревьями я услышал отголоски ее смеха и устремился за ней, совсем потерял голову и заблудился, час или два бродил по лесу, пока не вышел на просеку... Утром я увидел ее на балюстраде... Мне почудилось, что она махнула мне веером, потом жестом указала на куст шиповника... Под кустом шиповника я разглядел небольшой черный камень, который придавливал записку... Нет, нет, записка не мне... Я должен был передать ее Аркадию... Они встречались в укромном углу сада или в собачьем домике, если шел дождь... Догадывался ли об этом князь?.. Не знаю... Что я здесь делаю?.. Пишу небольшие, одноактные пьески для князя, он обожает театр, так вот, я правил рукопись пьесы, когда пришел слуга, пожилой инвалид, до ужаса безобразный... Брр... - Господин с зонтом весь передернулся, как будто пытаясь стряхнуть с себя нелепую трехногую тень инвалида. - Не знаю, наверное, он перепутал меня с Аркадием... Я не говорил, что мы с ним похожи, как две капли воды, только он моложе?.. Нет, не говорил?.. Так вот, инвалид заикался, и просьба жены князя срочно явиться к ней прозвучала довольно странно... Как во сне я шел через вереницу дверей... Вот и ее комната... Услышав за дверью какие-то странные звуки, урчание, всхлипы, я осторожно приоткрыл дверь и тут же в ужасе захлопнул ее... Боже мой... Нет нужды описывать эту мерзость и мое беспорядочное бегство, легко вообразить... Я был напуган и озлоблен... Но что я мог предпринять?.. Я рассказал обо всем Аркадию... Он только усмехнулся, сказал, что Князь любит мистификации... Уже несколько дней я страдал бессонницей на нервной почве, даже не ложился, а тут вдруг усталость навалилась, я лег и не заметил, как заснул, провалился в сон, точно в яму... Не знаю, сколько я спал, может быть несколько минут, может быть, час или сутки... Когда я проснулся, в комнате было темно... Я чиркнул спичкой, посмотрел на часы... Было около четырех часов ночи... Я встал и подошел к окну... Неожиданно мне вспомнился весь этот кошмар... Почему-то запомнились мелочи, разные пустяки, фарфоровые ангелочки, подсвечники разного вида... Князь просто помешан на старых вещах и картинах... Не знаю, что меня потянуло туда... Я почти побежал, охваченный каким-то странным желанием еще раз увидеть все это... У двери я остановился и, помедлив, вошел в ее комнату... Тени на стенах напоминали человеческие фигуры, а красноватые мерцающие отблески казались призраками увядших роз... Послышался шум лимузина... Свет фар породил круговерть каких-то расплывчатых, мигающих пятен, бликов, изменчивых отражений... Я шел, натыкаясь, то на угол шкафа на ножках, то на зеркало, то на комод... Увидев кровать под балдахином, я с бьющимся сердцем нащупал ее руку... Это была кукла для пантомимы, вылитая копия Фанни и не только по внешнему виду, Князь дал ей голос и даже дыхание... Я вышел из комнаты и пошел, не понимая, куда иду, и наткнулся на Аркадия... Нужно было его видеть... Бледный, как смерть, он стоял на террасе и смотрел вниз... Запавшие глаза его были широко раскрыты... В руках он сжимал парик князя, вернее, то, что от него осталось... Я торопливо сбежал вниз по лестнице... Лысый, в шерстяных носках и в одной ночной рубашке, Князь выполз из кустов... Он легко отделался, он лишь вывихнул ногу и потерял свою вставную челюсть при падении с террасы... Прошла неделя... Князь как будто забыл о существовании Аркадия... Как-то на исходе недели Князь приковылял на террасу, опираясь на свой жезл... Был уже вечер... Час или два он сидел в скрипучей плетеной качалке под зонтом, обложенный подушками из гагачьего пуха и облепленный листьями столетника... Он читал старые газеты... Весь пол террасы был устлан газетами... Он делал вырезки из газет и собирал их в папку... Я был в недоумении и терялся в догадках... В сумерках в зарослях цветущей герани появился Аркадий... Увидев Аркадия, князь изменился в лице и что-то пробормотал... На другой день он собрал охотников, собак и они пошли искать Аркадия... Он лежал у обрыва, когда охотники вышли из леса... Увидев их, он встал на ноги, стряхнул приставшие песчинки и бусинки пота, улыбнулся... Лицо его как будто вспыхнуло... Все видели, как он шагнул к краю обрыва, на миг завис в воздухе и исчез... Внизу, в камнях не нашли ни трупа, ни следов, только часы, которые ему подарил Князь, и все... Тсс... Это она... - Господин со сломанным зонтиком замер.
   В глубине аллеи мелькнула фигура рыжеволосой женщины в платье из муслина.
   Господин в клетчатом пиджаке выглянул из-за газеты.
   Незнакомка приостановилась у пруда. В ее позе, в повороте головы угадывалась греческая грация.
   Газета выпала из рук господина в клетчатом пиджаке и улеглась на краю скамьи.
   Такая далекая и такая желанно-близкая, как обман зрения, она стояла у воды и смотрела на водяные знаки. Их рисовали водомерки. Ей было около 35 лет, может быть чуть больше, но она сохранила свою красоту, живость взгляда и фигуру, отличающуюся изяществом и утонченностью. Он протер очки и уставился на Серафима. Серафим мешал ему видеть то, что он видел...
  -- Что-то не так?.. - спросил Серафим.
  -- Не обращайте внимания... Это композитор, пишет музыку для театра, старый холостяк, с воображением и причудами... - господин со сломанным зонтом зажег спичку, сквозь пламя посмотрел на незнакомца в клетчатом пиджаке. - Они все здесь немного тронутые, и этот, и другой...
   "Тлинь-трень..." - звякнули колокольчики, развешанные на осине.
  -- Что это?.. Зачем?..
  -- Князь говорит, что звон отгоняет привидений и прочую нечисть... - Господин в клетчатом пиджаке нерешительно улыбнулся.
  -- Никакой он не князь, еще вчера он был вшивым ничтожеством...
  -- В тебе зависть говорит...
  -- Вовсе нет... он был секретарем у князя, который умер от апоплексического удара... его нашли мертвым и полуобгоревшим... оставшись один, он упал лицом в камин, у которого обычно раскладывал пасьянс... Ему было около 70 лет... он уже не вмешивался ни в какие дела и кроме книг и кактусов ничем не интересовался, правда, иногда его видели в театре... Умер он несколько загадочно и у племянника возникли подозрения на этот счет... намереваясь их обосновать, племянник начал расследование, однако и он вскоре скоропостижно скончался, а секретарь исчез из города подобно тому, как исчез Мефистофель, чтобы стать обладателем вымышленной биографии, виллы и титула...
  -- Для меня это новость...
  -- Ты как с неба свалился...
  -- Я тоже слышал эту историю, правда, в ней много странного, я бы даже сказал сверхъестественного...
  -- И кто же он на самом деле?..
  -- Не знаю его настоящего имени, говорят, он жил в захудалом сонном городке, прежде чем устроился секретарем к князю, чтобы приобрести выгодную для себя репутацию...
  -- А это что за призраки?
   У входа в сквер появились двое неизвестных подозрительного вида. Один почти карлик, другой нормального роста. Они церемонно раскланялись.
  -- Призраки здесь обычное явление, как и нищие...
  -- Я смотрю, вилла пришла в упадок, слуги как будто одетые, а такое впечатление, что они голые...
  -- Теперь мода такая, но вернемся к нашим баранам... - Господин в клетчатом пиджаке потер лоб. - Да, чуть не забыл, я ведь тоже видел Аркадия... прошлой ночью, лежу, не могу заснуть, ноги стынут, в желудке жжение и лица мелькают, эти, те... я давно уже живу среди призраков... Вдруг часы пробили три раза... Мне стало не по себе... Я встал, подошел к окну, поднял шторы... В просвете смутно обрисовались прутья решетки, кусок стены, угол камина, какой-то вымышленный рисунок стула... Ничего реального... Слышу, где-то открылась дверь... Я выглянул в коридор, никого, но дверь комнаты, в которой жил Аркадий, была приоткрыта... С тех пор как Аркадий исчез, в комнате никто не жил... Она была забита каким-то старым хламом... Пыльный плюшевый диван, обшарпанный буфет, треснувшее створчатое зеркало в раме с инкрустациями, трехногий столик... Князь любит всякую старую рухлядь... На столике лежала колода карт... Король, валет и дама были открыты... На диване шелестел ворох пожухших газет... На полу в пыли я увидел следы ног и чью-то тень... Тень качнулась... Это был Аркадий... Он стоял у окна в помятом льняном костюме...
  -- Может быть, это было ваше отражение в зеркале?..
  -- Что?.. Нет, нет, я видел его... он рассказал мне, как спасся... дерево остановило его падение в пропасть... он повис в его ветвях как Симон Петр головой вниз, а ногами вверх... по дереву он спустился на карниз и дальше к нижнему отрогу...
   Из облаков вышла луна, открыв какое-то новое, следующее небо.
   В глубине аллеи мелькнул незнакомец в сером плаще.
  -- Подождите меня здесь... - пробормотал господин со сломанным зонтом и исчез.
   Серафим прошелся по аллее, сел на скамейку. С шуршанием что-то упало. Он обернулся и увидел в траве газету, забытую господином в клетчатом пиджаке. Бросился в глаза заголовок, набранный крупным шрифтом: "ПОКУШЕНИЕ НА РЕАЛЬНОСТЬ..."
  -- Мне кажется, за виллой следят, нужно предупредить Князя... - услышал Серафим голос господина в клетчатом пиджаке.
  -- Что?.. - Серафим резко обернулся и чуть не закричал от внезапной боли в груди.
   "Ба-бах..."
   Над прудом вспыхнули, расцвели цветы фейерверка.
   Духовой оркестр заиграл марш.
  -- Вам нужно бежать... - Девушка в неярком платье с небольшим вырезом на груди скользнула мимо. На повороте аллеи она обернулась, помахала ему веером и улыбнулась.
  -- Похоже, она права, вам нужно бежать... - сказал Марк, неожиданно появившийся из темноты, и подтолкнул Серафима к арке, украшенной гирляндами и бумажными фонариками.
   Серафим шагнул в арку и после минутного колебания побежал. Никем не преследуемый, он обогнул дровяной сарай, перебежал мостик, гулко хлопая досками настила, нырнул в темные заросли акаций, вынырнул весь исцарапанный и устремился дальше мимо заброшенного кладбища с аллеей погребальных сосен.
   Впереди зыбилось смутное и дымное марево.
   Было тихо, тягостно. Все казалось странным, нереальным.
   Вдруг прозвучал выстрел, потом еще один и еще. Донесся лай собак, все ближе, ближе.
   Серафим следил за сворой с возрастающим ужасом. Собаки летели как на крыльях.
   Наваждение не рассеивалось, и он устремился к скалам. Он бежал, сломя голову.
   Лай собак как будто перемещался, то слышался сзади, то впереди, то слева, порой он затихал, доносился словно издалека, и вдруг оглушал его.
   Серафим остановился отдышаться у скалы, уходившей вверх. Сердце ухало. И он хромал, подвернул лодыжку.
   Запинаясь о камни, тяжело дыша, он побрел к расселине.
   Луна уже начала выцветать.
   На севере неба он увидел голые отвесные скалы. Подобно стенам цвета угля они возвышались над туманом. Он засмотрелся, споткнулся и ничком упал в траву. Последнее, что он увидел, был огромный пегий пес, который улегся около его ног и чуть дальше вся свора.
   Тупая боль в груди сделалась невыносимой. Он застонал и потерял сознание...
  
   * * *
  
   Встал день, изнывающий от солнца.
   Серафим пробормотал что-то невнятное, а, может быть, застонал и очнулся.
   Пересиливая боль в груди, он встал и пошел.
   Он уходил все дальше от виллы Князя.
   Дорого вилась змеей и исчезала в солнечной мари.
   Серафим остановился, оглянулся и вдруг рассмеялся.
  -- Все как в моей пьесе... почти все, включая развязку, если это можно назвать развязкой...
   На горизонте проявились неясные очертания городка, который отец Серафима называл своей малой родиной, хотя он мог бы родиться, где угодно, даже на небе.
   В городке было шумно. Вдоль улицы стояли киоски с лотереей и арки, украшенные гирляндами. Играли духовые оркестры. Вовсе незнакомые и случайные люди обнимали Серафима. Пляшущие руки тянулись к нему, ловили. Помогая и мешая друг другу, они пытались расшевелить его, втянуть в свою игру, но Серафим лишь нелепо улыбался.
   В конце концов, его заперли в подвале, где он тотчас же и заснул, а, проснувшись, не сразу мог вспомнить, где он. Он увидел узкое окно, заросшее решеткой, за решеткой в сгущающихся сумерках висел огромный серп луны, слегка подрагивающий. С изумлением он привстал и услышал шепот, в котором ему почудился подавленный смех:
  -- Эй, ползи сюда...
   Под стеной темнел лаз. Он изогнулся и как червяк вполз в безразличную темноту. Он полз уже несколько минут и вдруг его обнял страх. Ход сузился, как кишка. В ней не было света. Не помня себя, он закричал, забарахтался и очутился среди хохочущей толпы.
   Он попытался бежать.
   Его поймали.
   После небольшой передышки еще одна отчаянная и неудачная попытка бегства.
   Они смотрели, как он бежит, меняя направление. Он то и дело падал, поднимался и бежал по ускользающей из-под ног узкой улице с темными домами. Никто не догонял его.
   На столбе трепетала прибитая гвоздем афишка, одним для предупреждения, другим для сведения.
   "ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК..." - прочитал он.
   Вскользь глянув на профиль преступника и узнав себя, он скрылся в развалинах церкви.
   С террасы колокольни открывался вид на город, по дну которого ползла узкой серебряной змейкой река. У моста на песчаном берегу порхала стайка детей. Они пускали воздушного змея.
   Неожиданно дети с криками и плеском забежали в позеленевшую воду, поднимая радугу.
   Начался дождь. Не обращая внимания на дождь, горожане толпились на площади у сцены, переговаривались. Они ждали развязки, какого-нибудь конца этого представления. Одни прикрылись зонтами, другие прятались в тени под деревьями.
   В заднике приоткрылась потайная дверь. Князь вышел к толпе и шум утих. Воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь карканьем ворон и топотом ног. К площади сбегались все новые зрители.
   Небо прояснилось. Оно напоминало расплывчатую фреску.
   Князь молчал.
   Боль в висках шевелилась, как вбитый гвоздь, мешала ему сосредоточиться.
   Выглянуло солнце. Он покачнулся. Нелепая поза. Одна. Другая. Наконец он нашел точку опоры.
  -- Дед, куда ты опять исчез?.. - Из потайной двери выбежал мальчик десяти-двенадцати лет, рыжий как лиса, миловидный. Это был внук Князя, день ангела которого праздновали всю прошлую ночь. - Дед, мне страшно, во сне я опять видел горбуна... Смотри-смотри, вон он...
  -- Успокойся, это не он...
  -- Да, конечно, тебе-то ничего не снится...
   Черный пес свился у ног Князя. Грея ноги о пса, Князь размышлял о чем-то.
   Мальчик подкрался к нему со спины с осколком зеркала и ослепил его. Он улыбнулся. Взгляд его скользнул по толпе, остановился на хрупкой фигуре девочки 13 лет. Склонив голову набок и моргая, она стояла на одной ноге, как и его внучка. Лицо в веснушках, волосы белесые, цвета мокрой соломы. Князь вспомнил о пенсии ее отцу, ветерану войны, которой он дожидался тщетно тридцать лет. Лысый, кургузый, весь в орденах как в латах, он стоял рядом с девочкой. За ветераном маячил сержант, перетянутый портупеей, ошалелый от вина и духоты, но исполненный сознания собственного достоинства. Он не сводил глаз с колокольни, где прятался Серафим.
   Тень Князя качнулась, удлинилась, и сержант исчез в развалинах.
   Не успел Серафим опомниться, как его схватили и бросили к ногам Князя.
   Князь в притворном изумлении поднял брови и даже ощупал Серафима, чтобы удостовериться в его реальности.
  -- Отпустите его, пусть идет... или нет, дайте ему стопку бумаги и заприте, пусть допишет финал этой пьесы... - Князь вздохнул и, опираясь на трость, напоминающую жезл, пошел через толпу, сопровождаемый черным псом, мальчиком и его гувернером, а Серафим вернулся туда, откуда пытался бежать.
   Он подошел к окну, затянутому решеткой.
   "Такое впечатление, что я играю роль жертвы..." - подумал он. Взгляд его остановился на девочке 13 лет с плачущим от жары младенцем на руках. Она стояла у афишной тумбы.
   Из переулка вышли два незнакомца, один нормального роста с лицом в оспинах, другой - карлик. На его шее висело коровье ботало.
  -- Матерь Божья... - пролепетал карлик и замер, засмотревшись на девочку с плачущим младенцем.
   Серафим отошел от окна.
   Час или два он что-то писал.
   Мыслей и чернил хватило всего лишь на одну страницу.
   Ночью снова начался дождь.
   Среди ночи Серафим очнулся, осмотрел потолок, будто нарисованную на стене тень дерева и встал. Он двигался на ощупь, ощупывая руками воздух, споткнулся и приземлился головой вперед. Что-то живое дышало под ним и хихикало. Это была женщина из толпы. Как она очутилась здесь описать невозможно и понять тоже.
   Женщина лежала на собранных в кучу листьях совершенно голая.
   Серафим встал. На нем была только длинная до колен рубашка. Какое-то время он нерешительно топтался поодаль, нервно зевая. Он чувствовал себя неловко в новой для себя роли.
  -- А ты милый... - сказала женщина.
   Он невольно отступил и запутался в мокрых юбках, развешанных на веревке.
   Женщина тихо рассмеялась.
   В переменчивом свете сумерек Серафим увидел ее белесо-водянистые глаза, шевелящиеся губы. Он отвел взгляд и прилег у стены.
   "Сколько ей лет?.. На вид лет тридцать... - Приоткрыв веки, он поискал в ней что-нибудь такое, что могло бы ему нравиться. - Лицо грустное и какое-то изумленное... Странное лицо... И поразительно тонкие щиколотки..."
   Женщина слегка раздвинула ноги.
  -- Иди ко мне...
   Он не пошевелился.
   Вздох, шуршание листьев.
   "Кажется, она заснула..." - Серафим попробовал думать о чем-нибудь другом. Взгляд его уперся в потолок. Не было ничего более реального, чем этот потолок.
   И снова взгляд его вернулся к женщине.
   Длилась ночь.
   Сколько он спал? Час или два, а может быть несколько лет?
   Он подошел к окну, попытался согнуть прут и неожиданно легко сломал его. Прут был подпилен...
  
   Без особых приключений Серафим выбрался из лабиринта тесных улиц и переулков.
   Потянулись огороды.
   Он подлез под жерди изгороди и очутился в саду. Меж стволами обрисовался силуэт фигуры. Он с опаской приблизился.
   Это было чучело, отпугивающее ворон и воров.
   Он раздел чучело.
   В плаще и шляпе он почувствовал себя несколько увереннее и направился дальше. Вдруг он почувствовал под ногами пустоту, погрузился в нее с головой, вынырнул, выплевывая траву, цветы и, пытаясь нащупать дно, снова погрузился. Ухватившись за нависшую над топью ветку дерева, он выполз из трясины. Он лежал на боку, подтянув ноги к животу, и тяжело дышал.
   День померк. Взошла луна и тут же скрылась. Небо напоминало облупившийся потолок в его комнате.
   Он закрыл глаза и заснул.
   Встал новый день.
   Окрестности были пустынны и дики. Одни пески. Кое-где из песков торчали скалы, напоминающие истуканов.
   Он встал на ноги и пошел. Дорога привела его к заливу.
   Вокруг царила тишина, которую нарушали лишь пронзительные крики чаек и унылые завывания ветра.
   Увидел уже знакомую женщину, Серафим затаился среди камней.
   Долетели голоса.
   Серафим привстал и увидел две странные фигуры с тележкой.
   "По всей видимости, артисты, а в тележке реквизит..." - подумал Серафим.
   Один из артистов был нормального роста с лицом в оспинах. По виду он был человеком не без образования и не без познаний в разных искусствах. У другого были свои достоинства. Шел он как-то странно, меняя направление, при этом он время от времени насвистывал что-то. По всей видимости, он о чем-то думал, вынашивал какие-то планы. В последний раз свистнув, он огляделся вокруг и увидел Серафима, который сидел, скрестив ноги. Карлик вскрикнул и тоже присел.
   Господин нормального роста даже не обернулся.
   Весь дрожа, карлик выхватил у него зонт и направил его острие на Серафима. Пятясь, он отступал. Уже он бежал без оглядки, мелкими быстрыми шажками, нелепо размахивая зонтом и маленькими, похожими на крылышки птенца, ручками. Неожиданно он споткнулся на ровном месте и исчез.
   Хрипло каркнула ворона.
  -- Куда ты делся?.. - спросил господин нормального роста, оглядываясь.
  -- Я здесь, а где... - Карлик выполз из расселины. - Может быть, я ошибаюсь, но он просто копия моего дяди... сил не было его терпеть... бывший тенор, он пел даже в туалете и уверял меня, что он существо, составленное из бога и человека...
  -- Не мне понять, что ты такое говоришь, но твой дядя явно был сумасшедшим, да и ты не лучше...
  
   Несколько дней Серафим шел без всяких приключений.
   На исходе другого дня его догнал незнакомец и поинтересовался, куда он идет. Серафим неопределенно качнул головой.
   В мерцающем мареве ему виделись силуэты овец и фигура отца. Он топтался на одном месте, хотя ему чудилось, что он бежит, пытается догнать удаляющееся стадо и отца. Прежде такого с ним не случалось.
   Целый день он бесплодно блуждал по холмам.
   Опустилась ночь.
   Серафим лег среди камней. Он лежал и смотрел в пустоту. Сон не приходил. Мучили разные мысли. Его смущала странная зависимость происходящего с ним с сюжетом пьесы.
   Лабиринт рассуждений привел Серафима к Иосифу, который отличался разными дарованиями, но пользовался ими самым дурным образом.
   Серафим провел рукой по лицу, и из темноты выплыло лицо Иосифа. Он стоял перед ним, словно перед зеркалом, и изучал свои позы, жесты, мимику.
   "Похоже, что это он устроил весь этот спектакль... и я попался на крючок, пляшу под его дудку..."
  -- Ау...
   Из-за спины Иосифа выпорхнула улыбающаяся Лиза. На ее пальце поблескивало серебряное колечко, а на запястье браслет в виде тонкой змейки.
   Серафим чуть шевельнулся и вздохнул.
   Остаток ночи он купался в блаженстве, и, проснувшись, некоторое время притворялся спящим, потом сел, с любопытством уставился в пустоту, в которую прежде смотрел бездумно и не подозревал, что в ней скрыто.
   Поодаль поднялось облачко пыли.
   Вид у Серафима был несколько ошеломленный, когда в облачке пыли он увидел уже знакомую ему женщину, правда, в ней что-то изменилось за эти несколько дней.
  -- Куда ты идешь?..
  -- Туда, сюда... ищу себе место...
  -- Ты все еще боишься меня?..
   Серафим глянул на нее. На ней была шляпка с узкими полями и мертвым букетиком фиалок. Она странным образом напомнила ему мать. Он отвел взгляд. Он ничего не видел из-за слез, лишь неясное мерцание, напоминающее рой светлячков...
  
   Почти неделю Серафим шел на запад и привыкал к одиночеству.
   Он встречал солнце и шел дальше. Иногда он встряхивался, как пес, как бы отгоняя от себя видения и усталость. Он избегал попутчиков. Он пережидал их появление, затаившись где-нибудь, и снова шел, повторяя все извивы дороги, и за ним катился огромный диск солнца.
   У моста он остановился и слегка прикрыл веки. Солнце мешало ему видеть. Поодаль обрисовались странные фигуры.
   Может быть, это плод его воображения?
   Их уже было несколько. Они шли гуськом по самому краю горизонта. Серафим подождал, не появится ли кто-нибудь еще, и спустился к ручью.
   Вода искрилась.
   Он смочил лицо, шею, потом окунул голову в воду, словно пытаясь смыть какое-то постыдное воспоминание.
   Среди пузырьков, поднимающихся из глубины, вдруг появилась фигура незнакомца.
   Серафим резко обернулся.
  -- Извините, что испугал...
   Незнакомец умылся и сел поодаль у гладких камней.
   Скосив глаза, Серафим наблюдал за ним. Странный тип. Лицо плоское и как будто покрытое красным лаком, кое-где потускневшим и потрескавшимся.
  -- Вижу, что ты не узнал меня... - незнакомец осклабился. - Меня трудно узнать, я сам себя иногда не узнаю, вспомнить страшно, сколько лет прошло, как будто прожил несколько жизней, а не одну... Да, время... время как вода уходит в песок, сколько ее ни лей... Двор у нас был пестрый... Один Фома чего стоил... Он служил где-то в песках, а потом подался в монахи, подсказку с неба услышал... несколько лет носил монашескую одежду... А ты у нас был мечтателем...
   Серафим потер лоб, вспоминая события тридцатилетней давности, правда, без особого восторга.
  -- Помнишь общежитие с решетками на окнах?.. мы его звали дом с привидениями... вороны над ним вились как над кладбищем... моя тетка там работала кастеляншей... рассказывала всякие странные истории об его обитателях... они потом являлись мне то наяву, то во сне... Герман знаменитый своими картинами и странностями, карлик и еще один тип, он говорил с акцентом... девицы вокруг них так и вились... еще Артур, помнишь Артура?.. его опять посадили... и Матвей сидит... а Роберт в психушке... и его жена там же, красивая была стерва, одетая, а как будто голая, никто не целовался так, как она целовалась, до дрожи, и танцевала так, что пот с нее лил в три ручья, но даже запах пота ее был приятен... за ней вилась целая стая стихоплетов... а теперь ее не узнать, в один день стала старухой, травилась газом, вены себе резала, настоящее привидение, мумия из египетского музея... а что с Иосифом?.. вы с ним были как братья, Каин и Авель... - Незнакомец пугливо оглянулся.
   На дороге появилась коляска. Ее толчками катил субъект с тонким и нервным лицом.
   "Скриб-скрип..."
  -- Скриб-скрип... - свесившись через край, малыш передразнивал коляску. Коляску подбросило на камне, и малыш прикусил себе язык. Девочка вполголоса рассмеялась. Она шла в нескольких шагах за коляской, босая и не причесанная, совсем маленькая с виду в ситцевом платье цвета вишни.
  -- Между прочим, Иосиф помог мне устроиться в театр... Я был осветителем, пока театр не сгорел и меня не обвинили в поджоге... Вот, погляди... - Незнакомец наклонил голову. - Нет, вот тут, с другой стороны, видишь шрам, следователь так и не понял, даже не пошевелился, когда я сунулся головой в окно... Мне казалось, что оттуда меня уже никто не вытащит, как же я заблуждался, это было только начало... Они заперли меня в психушке, веселая была компания, все тронутые, и врачи, и санитары, они думали, что и я свихнусь, а я подыгрывал им, ходил со спущенными штанами, корчил из себя идиота... Через месяц меня перевели этажом ниже, там было еще хуже, одни гиены вокруг, визг, хохот, чмоканье... Вынырнул я и из этого ада, и все началось сначала...
   Серафим рассеянно слушал и время от времени забывчиво сосал травинку. Голос незнакомца (он так и не вспомнил его имя) шуршал в ушах, повторялся, перемешивался с шелестом листьев травы. Он закрыл глаза и неожиданно для себя заснул. Во сне он видел, как незнакомец осторожно переступил через него, порылся в карманах его плаща и лег...
  
   Проснулся Серафим вместе с солнцем, ловя ртом воздух, весь в холодном поту. Ему приснился дом с привидениями. Как будто он спал в одной из комнат. Выглядела она совсем пустой. Кровать в нише, стол, стул и большое зеркало, из которого вдруг просунулась голова и шея Иосифа. Кожа на его лице поблескивала холодным змеиным глянцем.
   Серафим провел рукой по лицу.
   Незнакомца рядом с ним не было.
   Он встал и пошел дальше. Шел он по проселочным дорогам мало кому известным и почти безлюдным.
   Диск солнца докатился почти до середины неба.
   Впереди сплошной стеной стоял лес, молчаливый и настороженный, таящий в себе неясные угрозы. Серафим шел и невольно оглядывался. Ему чудилось, что за ним кто-то крадется.
   Лес просветлел. Потянулись поваленные заборы, заросшие крапивой, пустые дома. Он толкнул дверь одного из домов. Из темноты с шумом вылетели птицы.
   Опасливо оглядываясь, он вошел в дом, постелил на пол подгнившей соломы, лег и заснул.
   Ночь была ветреная.
   Среди ночи он проснулся. Послышался треск, потом глухой удар, точно от падения чего-то тяжелого.
   Ему стало не по себе от воцарившейся тревожной тишины.
   Задребезжали стекла. Порыв ветра распахнул дверь и захлопнул ее с такой силой, что осыпалась побелка с потолка, а в коридоре отозвалось эхо.
   Вспышка молнии выхватила из темноты случайные, беспорядочные подробности.
   Удар грома потряс дом и он рухнул.
   Придавленный сломанными досками и соломенной трухой, Серафим слегка повернул голову и попытался пошевелить руками, пальцами.
   Капля воды упала ему за шиворот.
   Внезапно он скорчился в припадке смеха. Смех душил его. Некоторое время он еще всхлипывал...
  
   Длилась ночь. Стрекотали цикады, как в детстве.
   Он спал в гамаке под яблонями, насытившийся и отяжелевший, а мать напевала что-то, навевающее сон.
  -- Мама... - прошептал он и отчетливо увидел расстегнутую блузку, нитки от оторванной пуговицы, лепестки герани, край окна, отражения в паутине, ярусы и этажи неба и ангелов, населяющих его. Они нисходили и восходили. - Там-там... - пролепетал он, цепляясь за пуговицу на блузке матери. Ему было не больше года.
  -- Что там-там?..
   Ему уже 13 лет. Он шел за матерью по улице, забитой трамваями, автобусами и фургонами с надписью на заднем борту: "Люди..."
   Шелестели флаги. Играли духовые оркестры. На крыше водонапорной башни светились огромные, нечеловеческого роста буквы: "Да здравствует товарищ Сталин!.."
   "Бац..."
   Небо над городом осветилось.
  -- Ура-а...
  -- Это чудо, что мы еще целы...
   Мать увлекла его в арку, через тесный двор, опутанный бельевыми веревками.
  -- Зачем ты затащила меня в эту дыру?.. - спросил Серафим, поднимаясь с этажа на этаж по винтовой лестнице.
  -- Какое-то время мы будем жить здесь...
   Лестница привела Серафима в комнату с одним окном. Он выглянул в окно. Вокруг зыбились дома, летали какие-то бумаги.
  -- Ты ложись, а я еще почитаю...
   Он разделся, лег и закутался в одеяло. Неожиданно он отрывисто всхлипнул. Ему вдруг стало страшно. Эти лестницы с этажа на этаж, дома, летающие бумаги. Кто их разбрасывал? Может быть, на чердаке обитают духи? Сквозь сон он услышал голоса.
  -- Так это ты придумал всю эту игру и морочил всех...
  -- Осторожно, нас могут услышать... и у стен есть уши...
  -- И покушение ты организовал, прикидываясь невинной овечкой...
  -- Тише, тише...
  -- Покушение, обреченное на провал с самого начала...
  -- Вовсе нет, все мы были лишь марионетками в этом спектакле...
   Серафим приоткрыл глаза и слепо взглянул по сторонам. Глаза будто тиной затянуло.
  -- Спи, сынок... - мать наклонилась и поцеловала его.
  -- С кем ты разговаривала?..
  -- Я репетирую, скоро премьера...
  -- Ты все еще работаешь в театре?..
  -- Да, спи...
   Серафим закрыл глаза, но сон не приходил. В пьесе что-то говорилось о заговоре и покушении, и он чувствовал себя заговорщиком.
   Послышались голоса. Что-то упало.
   Поборов страх, он встал и подкрался к двери. В щель он увидел мать. В халате и в шлепанцах на босую ногу она стояла на стуле. Заглянув в текст пьесы, она накинула петлю на шее и задумалась. Руки ее безвольно свесились. Она как будто забыла, зачем она забралась на стул. Взгляд ее скользнул по веревке и остановился на крюке, вбитом в балку потолка.
   Из облаков вышла луна, ослепила. Она зажмурилась и не увидела, как ангел-хранитель отошел от нее.
   Стул пошатнулся...
  
   Судорожно всхлипнув, Серафим очнулся. Он чувствовал себя так, словно был зрителем этой трагедии.
   Вставало солнце. Сквозь сонные слезы он увидел нелепо раскачивающийся в воздухе трехногий силуэт, какие-то доски, и еще что-то, свивающееся с пылью.
   Слезы высохли, и остался на виду лишь худой, как палка горбатый старик в клеенчатом плаще и в темных, как будто закопченных очках. Палкой с загнутой ручкой он рылся в мусоре. Время от времени его смуглое, скуластое лицо подергивал нервный тик. Серафим пошевелился и застонал. Крадучись, горбун приблизился, неуверенно шагнул в сторону, словно убегая. Глаза его подозрительно глянули из-под очков, спрятались. Неожиданно он рассмеялся странным, дребезжащим смехом.
   Горбун помог Серафиму освободиться.
   Уже час или два они шли по петляющей меж сопок дороге. Горбун шел чуть впереди и бормотал что-то невнятное.
   "О чем это он?.." - Серафим прислушался.
  -- Одно время я жил в городе у дочки... Она у меня была сущим ангелом, только тощая, не совсем оперилась... весь день она где-то пропадала, вечером прилетит, как пылинка в солнечном луче, ручки из-под крылышек вытащит, припадет к груди и душа будто очищается, час радости... - Горбун покачнулся, пьяный видениями. - Почти год я жил у нее на всем готовом, как в раю, пока она сошлась с одним писателем... В городе все что-то пишут, разговаривают сами с собой, вздыхают и впадают в задумчивость... Когда писателя арестовали, она покончила с собой... Похоронил я ее, сижу на кровати, точно побитый пес, вдруг, слышу странный шорох за спиной... Мурашки побежали по коже... Я осторожно повернулся и увидел ее... Она лежала у стены, кутаясь в одеяло... Я встал и попытался зажечь лампу... спички ломались, вспыхивали и гасли... Наконец мне удалось ее зажечь, обернулся, смотрю, постель смята, а ее уже нет, исчезла... Я к двери, а дверь как будто вросла в стену, долго я бился, без топора не мог ее открыть... открыл, выбежал наружу, во дворе ее нет, я опять в дом, а там уже все полыхает... Дом сгорел дотла, так что теперь я и без дочери и без крыши над головой... а ты?.. - спросил горбун.
  -- Я то же бездомный...
  -- Вот как... - старик сел на камень. - Что-то мне не хорошо, боюсь не дойду до станции... Станция там, за поворотом дороги...
  
  
  
  

3.

  
   Из коричневатой мути и водорослей вдруг выплыл уродец и потянулся к Серафиму тонкими паучьими ручками.
   Отступая, он с ужасающей ясностью вдруг понял, что это не сон и проснулся.
   Незнакомец с водянистыми глазами, все еще тянул его за рукав. На нем была форма проводника.
  -- Просыпайтесь, приехали...
   Промелькнул овраг, проплыла водокачка. Поезд замедлил ход и с толчками и лязгом остановился.
   Оглядываясь по сторонам, Серафим вышел из вагона, прошел в конец перрона и по лестнице спустился на площадь.
   Громыхая на стыках рельс, из переулка выполз трамвай с огромным портретом Сталина, помутневшим от дождей. Серафим запрыгнул на заднюю площадку и сел у окна.
   Трамвай стронулся, пересек узкое горло Земляной улицу и пополз в сторону кладбища.
   В трамвае было тихо. Серафим закрыл глаза и погрузился в воспоминания.
   Ему было два года, может быть, чуть меньше.
   Сонно жмурясь, он пролепетал тоненьким как нитка голоском:
  -- Папа...
  -- Что, сынок, что-то приснилось?.. - Отец прикрутил фитиль лампы.
   Серафим заснул, а Семен еще долго сидел у люльки и смотрел куда-то в пустоту стекол. Что-то виделось ему там. Может быть, просыпающийся город, над которым плыли лиловые облака, как ангелы.
   Летом Семен пас рогатое стадо в горах и возил за собой коляску с малышом. Чтобы малыш не заполз куда-нибудь, он привязывал его за ногу веревкой.
   Как-то к ним пришла старуха. В складках ее многочисленных юбок пряталась девочка 7 лет. Она вскинула тонкие руки. Волнисто и летуче упали ее рыжие волосы, обняв милое, свежее личико, улыбку, острые плечики. Серебряно звякнули браслеты.
   Пес зарычал.
   Семен прикрикнул на него.
   Пес завилял хвостом, полез под коляску и стал грызть веревку, к которой был привязан малыш. Он ползал в траве среди истомы, продвигаясь вперед на ощупь.
  -- Что вам нужно?.. - Семен уложил малыша в коляску и, покачиваясь и слегка подволакивая ногу, подошел к старухе.
   Старуха протянула ему письмо.
  -- Кларисса просила тебе передать...
   "Ты, наверное, беспокоился, что я так ужасно долго не писала.
   Всю зиму я болела. Врач сказал, что моя болезнь неизлечима и мне осталось жить не больше года, но Эйман уверяет меня, что все это вздор. Во время болезни он не покидал меня даже ночью и в бреду казался мне переодетым богом.
   Как только я встала на ноги, мы начали репетировать твою пьесу, и вчера была премьера. Пьеса чудесна, она полна очарования, которого лишена жизнь, правда, Эйман раскритиковал ее, назвал подделкой, лишенной всякого драматизма и обещал написать нечто достойное моей игры. Он говорит, что мне нужна известность и носится со мной как со знаменитостью..." - Семен читал и хмурился.
  -- Тебе следовало бы поискать себе жену, конечно, не такую красивую, как я, но и не хуже... хочешь, я буду твоей свахой?.. или тебя козы услаждают?.. - старуха усмехнулась.
  -- Перестань...
   Посасывая палец, Серафим прислушивался к глуховатым голосам у костра. Огонь прыгал по сухим, потрескивающим веткам, устраивал танцы. Высоко взлетали искры и гасли в нежной, изумрудно-прозрачной глубине.
   Над сопками вставал вечер.
  -- Я скоро приду... - услышал Серафим сквозь сон голос отца, потянулся, пытаясь поймать порхающий пепел, и выпал из коляски. Старуха уложила его.
  -- Спи...
   Серафим затих. Выпучив сонные глаза и засунув палец в рот, он разглядывал желтое и смятое, как газетная бумага, лицо старухи.
   Очнулся Серафим посреди ночи. Костер угас. Поодаль на фоне бархатисто-зеленоватого мерцания маячили красные и рогатые силуэты, как видения из другого мира. Некоторое время он посасывал палец и размышлял.
   "Что там, по ту сторону неба..." - Мысли спутались. Вдруг ему стало страшно.
  -- Папа... - робко позвал он. Никто не отозвался. Он закутался в одеяло и тихо заплакал.
   Все лето Семен пас стадо коров и таскал Серафима за собой в вихляющей и тряской коляске. Он лежал, разглядывая блуждающие в небе облака, и постепенно погружался в блаженное забытье. Во сне он вырастал.
   Однажды, когда Серафим уже вырос и бегал в деревню за вином для отца, он увидел у магазина старика в темных очках. С привычной слезой в голосе, старик пел, подвывая:
  -- Подайте копеечку, Христа ради...
   Серафим порылся в карманах, ничего не нашел и виновато улыбнулся.
   За оградой чернели развалины церкви, летали вороны.
   Старик поймал его загнутой ручкой палки.
  -- Ты Серафим?..
  -- Да, а что?..
  -- Ты-то мне и нужен... привет тебе от матери...
  -- Она же умерла, давно... Так отец сказал...
  -- Ну, уж нет, прошлым летом я ее видел, так же как и тебя вижу, ну да, когда меня занесло в город, в это убежище сумасшедших, правда, есть там и море, и гора, почему-то они называю ее Лысой, хотя, по сравнению с другими горами, это просто яма... Иду, недоумеваю, на улицах ни души... поднимаюсь к площади, слышу шум... весь город столпился у театра, очередь, как за керосином... Я обошел театр стороной, слышу, дверь заскрипела, кто-то вышел, окликнул меня, я обернулся, смотрю на нее и не знаю, жив я или я уже умер и мне ангел явился... Точно ангел, она стояла передо мной, глаза слепила... потом дала мне несколько монет серебром и спросила, откуда я иду и куда, я сказал, как она услышала, что я из этих мест, так и упала мне на грудь, закружила меня, не отпущу, говорит, пока всего не расскажешь, отвела меня подальше, чтобы не увидели посторонние... Она все спрашивала о тебе и о твоем отце... Я говорю, так, мол, и так, все у них хорошо, никто им жить не мешает, не всем выпадает такое счастье... Она слушала молча, глаза ее блестели, а губы, как у немой, прыгали... Где же эта афишка?.. - Старик вынул из лохмотьев истертую афишку. - Я ее подкрашиваю, буквы блекнут, она дала мне ее, закуталась в пелерину и пошла со ступеньки на ступеньку, словно птица, одним крылом машет, другое волочит, будто оно подломленное... Я пошел за ней следом... Она свернула в проулок, место незнакомое, впереди стена, а в стене арка, как вход в преисподнюю, пока я колебался, идти мне за ней или нет, она исчезла...
   Серафим сорвал одуванчик, затеребил его в пальцах.
  -- Вот, смотри, это же она стоит в мантии, видишь, мантия ирисом и маргаритками расшита и корона в камнях, она принцессу Турандот играла... Ну, что ты молчишь?..
  -- А что я должен говорить?..
  -- Хочешь ее увидеть?..
  -- Хочу...
   Они договорились встретиться через час. Серафим вернулся домой собрать вещи. Он спешил и медлил. Он весь трепетал от какой-то тайной радости, правда, к радости примешивалось беспокойство и даже страх. Он понимал, что уже никогда не вернется к отцу.
   Дверь зеркального шкафа скрипнула, приоткрылась.
  -- Куда это ты собрался?.. - Девочка 7 лет остановила его. В руках она держала кулек с вишнями. - Все скажу твоему отцу...
   Выпрыгнув в окно, Серафим перебежал двор, завешанный бельевыми веревками, свернул налево, потом направо и побрел к станции. Вдруг он услышал хриплый голос отца. Отец шел ему навстречу и что-то напевал. Серафим пригнулся, затаился. Отец прошел мимо, покачиваясь из стороны в сторону. Он был пьян. Лицо худое, осунувшееся, на лбу очки с треснувшим стеклом...
  
   Серафим вздохнул и глянул в окно. Трамвай полз на Лысую гору.
   Иногда события тех далеких дней казались ему правдой из какой-то другой жизни.
   Старик ждал Серафима на платформе.
   Около часа они ехали в пригородном поезде, и вышли на каком-то разъезде. Несколько дней они шли пешком. Серафим весь пропитался пылью и солнцем. Дни стояли ясные. Сначала они шли на запад, потом повернули на юг. По пути старик учил Серафима как для обмана закатывать глаза, изображая слепого, и как добавлять слез в голос, прося милостыню.
   У моста они остановились.
   Старик сел на камень.
  -- Не успеешь оглянуться, уже ночь... ноги опухли босиком идти, не зря говорят, что нищим лучше бы и не родиться, а я уже привык, с четырнадцати лет хожу, идешь себе и идешь поверху пыли, никакая нечистая сила тебя не трогает, а ночью земля и подушка тебе, и перина, и ангелы всегда рядом, я часто слышу их голоса и откликаюсь, видишь вода дрожит, заблестела серебром, как будто чувствует их присутствие... Холодно сегодня, зябко, на, выпей, глоток вина лучшая шуба... Смеешься, бандит, фу, что-то я раздулся как лягушка... - Старик постелил плащ и лег на спину.
   Солнце закатывалось. Поднимался туман. Он застревал в расщелинах прибрежных скал, цеплялся за лесистые склоны, казалось, что деревья как будто выплывали из вод, омываемые неосязаемой текучей зыбью, наполовину бесцветной, наполовину пламенеющей.
  -- Поглядел я на эту страну со всех сторон, ничего в ней нет, а глянешь вокруг, и сердце обмирает, душа радуется, благодать... Ты еще не спишь?.. После дороги сон сладок... Я во сне часто мать вижу, идет рядом и вздыхает, или сидит и гладит камни, как малышей и ласково что-то лепечет им, для нее они все живые... Жили мы в подвале, полы земляные, жабы прыгают, мокрицы, из мебели, помню, стол круглый, он стоял у окна под фикусом, венские стулья, этажерка, на этажерке слоники, кровать с блестящими гнутыми дугами и шарами, на ней родители спали, а мы спали кто где... У меня было шесть братьев... Они целыми днями сидели взаперти, ходить им было некуда, да и куда пойдешь без одежды и ботинок, а я чуть свет уже бежал в школу... Читать я научился в пять лет, вывески читал, а в шесть лет я уже писал, мечтал стать писателем, а стал притчей во языцех... Любовь к искусству еще никого не обогатила... Что ты на меня так смотришь?.. Между прочим, у Венеры тоже было косоглазие... Это у меня наследственное, от отца, он был помешан на театре, уходил на работу раньше меня и возвращался поздно, нас он как будто и не замечал... Придет, поест, ляжет и лежит, молчит, как будто что-то знает... И спал он как убитый... А я был беспокойный, ночью часто просыпался, проснусь, слышу, мать вздыхает, малыши сопят по углам, лежу и мечтаю о чем-нибудь, пока сон не одолеет... Помню, как-то отец пришел необычно рано, да еще и с шумом, злой, как черт, таким я его отродясь не видел... Всем досталось, весь дом вверх дном перевернул, вещи, все, что попалось под руку, выбросил на улицу, и мать на улицу вытолкал... Мать в положении была, сидит под окнами босиком, плачет... На цыпочках я прокрался в дом, смотрю, отец спит на полу, вытянулся, как покойник... Я вещи обратно в дом занес, мать уложил, успокоил, около нее место себе нашел, лежу, губы дрожат, холодно, сыро, темень колодезная и тоска волчья... Задремал я, а среди ночи проснулся, как будто меня кто-то толкнул в бок, лежу и слушаю, как куски известки с потолка осыпаются, силы небесные, говорю себе, очнись, хватит мечтать... Утром я уже был далеко от дома и с тех пор мыкаюсь без крыши над головой, как перекати-поле... - Старик поднял голову. - Небо как затянуло... Ты еще не спишь?.. - Он отпил из фляжки вина и утер рот рукой. - Вот оно мое царство, вот тебе кровать, развались и лежи... Земля велика, а они теснятся вокруг города, словно лягушки вокруг болота...
   Ночь была тихая и звездная.
   Они спали, пока солнце не разбудило, и пошли дальше.
   Шли они молча.
   Солнце замерло посреди неба.
  -- Вот так и живем милостью людей, этим и сыты... - заговорил старик. - Дай мне сесть на камень, остановимся здесь...
  -- А где мы?..
  -- Не знаю... - Старик сощурился. - Ни лоз, ни лавров, ни маслин, ни жителей...
   Внезапно поднялся вихрь, и воздух наполнился пылью, застлавшей взгляд.
   Так же вдруг все стихло. Пыль улеглась, и Серафим увидел плавающие в воздухе шпили и башни.
  -- Это и есть город?.. - спросил Серафим старика чуть слышно, шепотом, и очнулся...
   Трамвай стоял.
   На фасаде дома покачивалась, поскрипывала вывеска.
   "Парик-махер-ская Иосифа..." - прочитал он надпись на вывеске и вышел из трамвая. Он шел, как сомнамбула, все ускоряя шаг.
   У дома с обрушившейся стеной он остановился, долго и напряженно вглядывался в пустой провал, потом открыл решетчатую дверь из передней на лестницу, скользнул в коридор. Сердце билось так сильно, что он невольно прижал руки к груди. В коридорах царила тишина, кривились тени, принимая чей-нибудь образ и подобие. Зашевелились куски обоев, на которых еще можно было различить стертые цветы.
   Он вздрогнул, увидев тень на стене. Мимо прошла тетя Лия, грузная дама с меланхоличным взглядом в платье давно вышедшем из моды. Она не раз меняла мужей, но была бездетна. Ее последний муж отличался дурным нравом и страдал подагрой. По субботам у нее собирались бывшие гении: дебелая примадонна с волосами цвета мокрой соломы, для нее весь мир был сценой, виртуоз скрипач, хиромант и коллекционер.
   Комната тети Лии выходила окнами на улицу. Трамваи будили ее чуть свет.
   Серафим вспомнил ее лицо, улыбку. Она держала его за руку и сама с собой разговаривала вполголоса. Он болел и не мог говорить. Казалось, что в голове что-то плескалось при малейшем движении.
  -- Ты поплачь, если больно, поплачь, милый, поплачь, слезы ничего не испортят, зачем их держать в себе... - Тетя Лия склонилась, погладила его руку. От нее веяло добротой и нежностью, и еле ощутимым запахом вина. - Хочешь, я заварю тебе чай из липового цвета... Что молчишь?..
  -- Хочу... - Серафим улыбнулся и закрыл глаза.
   Мурашки побежали по всему телу.
   Странное состояние блаженства. Он весь отдался ему, как будто знал, что такая ночь повториться не может.
   Завтра тетя Лия опять затоскует и запьет. Она начала пить после смерти третьего мужа и даже пыталась покончить с собой.
   Неожиданно Серафим разрыдался.
  -- Ну что ты, что ты... - Тетя Лия погладила его руку и сама расплакалась.
   Прерывисто дыша, Серафим остановился у знакомой двери.
   Дверь отворилась в забытые коридоры и комнаты.
   Блеснули зеленоватые стекла буфета, ваза, склеенная из черепков, керосиновая лампа, картина в раме. Темный пейзаж увиделся как окно в другой мир.
   Шторы были задернуты.
   Почти семь лет Серафим жил в этом доме у прудов в узкой, перегороженной шкафом комнатке, лежал на продавленной кушетке с запрокинутой головой в созерцании, слушая хриплые голоса жаб и щебетание ласточек. Ночью, когда жизнь в доме замирала, он писал. Строчки торопливо и косо падали на бумагу, как будто кто-то подталкивал его под руку.
   Из рассветной воды сумерек вставали купы сосен, сплошь усеянные вороньими гнездами, в темной воде гасли бесчисленные огни. Он перечитывал все написанное за ночь и засыпал.
   Просыпался он, разбуженный перебегающими детскими криками.
   "Неужели все это было когда-то?.." - думал Серафим, обходя лужу, разлившуюся вокруг Иудина дерева.
   Из арки вышла рыжеволосая женщина в черном платье. За ней шел незнакомец в сером плаще. Незнакомец приостановился у Иудина дерева, а женщина скрылись за дверью подъезда.
  -- Просто копия Лизы... - прошептал Серафим...
  
   Услышав свое имя, Лиза очнулась.
   В комнате царили сумерки, было прохладно. Она зябко повела плечами, встала и подошла к окну.
   Тьма медленно прояснялась. В окне сквозь дымку уже привычно маячили дощатые сараи, заборы.
   Что-то упало с шелестом. Она испуганно обернулась и увидела фотографию Серафима на полу.
   Остро тенькнул звонок. Лиза вздрогнула.
  -- У тебя дверь была открыта... - услышала она глуховатый голос Сони.
  -- Дверь была открыта?.. - растерянно переспросила она.
  -- Ну да... - Соня подошла к окну. В луже у Иудина дерева плескались отблески, отражения. За деревом маячил субъект в сером плаще. - Мне кажется, он следит за нашим домом... - Незнакомец в сером плаще уже шел через двор, путаясь в паутине веревок и обмокших простынях.
  -- Когда же это кончится?.. Сил больше нет... - Лиза зябко повела плечами
  -- Что случилось?.. - спросила Сара.
  -- Опять снился этот странный сон... Длинный-длинный коридор, портреты в рамах, зеркала на стенах, я иду и не могу остановиться... Откуда-то я знаю, что дальше ничего нет, только тьма, но я иду, меня как будто кто-то тянет в эту тьму, еще шаг и... - Лиза провела ладонью по лицу, как будто паутину смахнула.
  -- У тебя сны, а у меня явь... Ночью у меня был Иосиф... - Соня налила в стакан вина, отпила глоток. - Смотрю, стоит у окна, не пугайся, говорит, это я...
  -- Откуда ты?..
  -- От твоих соседей...
  -- Но там же давно никто не живет, после того как обрушилась стена...
  -- Ты ошибаешься, живут, и, кажется, догадываются, что я бываю у них... Ее зовут Сара... Когда я вошел, она спала в кресле, наверное, вязала и заснула... Я долго смотрел на нее, я люблю смотреть на спящих женщин... Неожиданно в комнату заглянул хмурый и не очень любезный господин в красном берете... Он обошел комнату, заглянул в стенной шкаф, под кровать, открыл окно, высунулся наружу... Я не выдержал, рассмеялся...
  -- И ты еще смеешься... - Он обернулся.
  -- Это не я... - пролепетала Сара испуганно.
  -- Тогда кто же?..
  -- Не знаю...
  -- С кем ты разговаривала?..
  -- Ни с кем я не разговаривала...
  -- Ни с кем?.. - Он споткнулся о чемодан. - Зачем ты достала этот чемодан?..
  -- Это не мой чемодан...
  -- Вот как... - Он выбежал вон, хлопнув дверью... Через несколько минут он вернулся, прокричал: "Я еще не совсем сошел с ума..." - и снова хлопнул дверью... Зеркало в прихожей треснуло и выпало из рамы...
  -- И что было дальше?.. - спросила Лиза.
  -- Иосиф подошел к зеркалу и из зеркала посмотрел на меня как-то странно и страшно, потом спросил: "Лиза, ты еще любишь меня?.."
  -- Лиза?..
  -- Ну да...
  -- Он что, перепутал нас?..
  -- Наверное...
  -- И как он выглядел?..
  -- Он был небрит, выглядел усталым и одет был странно...
  -- Что-то случилось?.. - спросила я.
  -- Мне как-то не по себе... - сказал он и прилег рядом со мной, вытянулся... Лицо его осунулось, нос заострился, на лбу и верхней губе выступили капельки пота... Что было потом, я не помню... Я очнулась на полу, рядом скомканное одеяло, разбросанные фотографии... Я вышла в коридор, заглянула в угловую комнату... Там царило запустение... Запах известки... Вздувшиеся полы... Зеленоватые, водянистые потеки на стенах, похожие на заиндевелые деревья в пелеринах... Вот и все...
   Лиза подошла к окну.
   В ореоле оттаявшей лунки ей увиделась фигура Серафима.
  -- Нужно идти, опоздаем на репетицию... - сказала она с невольным вздохом...
  
   Серафим обошел лужу, разлившуюся вокруг Иудина дерева, и через арку вышел на улицу.
   Город будто вымер. У здания театра, затянутого лесами он остановился.
  -- Кажется здесь... - пробормотал он. Нащупав ступеньки, он спустился по лестнице вниз и вошел в коридоры театра. Мимо пробежали две молоденькие девушки. Серафим прижался к стене. Он не мог отделаться от какого-то невольного смущения. То, что он видел во сне, теперь совершалось наяву.
   Во сне он шел по этим же узким, темным коридорам, заглядывая в гримерные комнаты. Иногда он останавливался у афиш или разглядывал куклы, которые стояли на выгнутых деревянных полках.
   Путаясь в пыльном бархате кулис, он вышел на пустую сцену.
   В оркестровой яме звучали смутные голоса, звуки музыки.
   Лиза вышла из кулис, приостановилась, улыбнулась быстрой, рассеянной улыбкой и пошла дальше. Серафим растерянно проводил ее взглядом. Она уже растворилась в слоистых сумерках коридоров. Он догнал ее у двери гримерной комнаты. Губы его прыгали. Не понимая от волнения, что говорит, он залепетал:
  -- Лиза, твоему отцу грозит опасность... - Он замолчал, подыскивая нужные слова.
  -- Пропустите же меня... Я не Лиза, я Соня, а кто вы?.. - Она слегка склонила голову.
  -- Он автор... - невнятно пробормотал незнакомец в рединготе. Он читал афишку, приклеенную к двери гримерной.
   Откуда-то появился господин в красном берете с раздвоенной бородкой, как у Иуды.
  -- Пардон... Что здесь происходит?..
  -- Вы, наверное, режиссер?..
  -- Да...
  -- А это автор, пьесы которого исполняются не только на сцене... - Уголки губ незнакомца в рединготе изогнулись.
  -- А кто вы?..
  -- Я его ангел-хранитель...
  -- Ангел-хранитель?.. - Режиссер глянул за спину незнакомца. Он словно искал у него крылья.
  -- Что?.. Не похож?.. Вид у меня на самом деле несколько потрепанный?.. Такое впечатление, как будто из меня повыдергивали перья?.. Что поделаешь, недоброжелатели есть и у ангелов... Не буду скрывать, имел неосторожность довериться первому встречному...
  -- На что вы намекаете?..
  -- Любезный вы мой, я не намекаю, я привел вам автора пьесы... Что, не в масть?.. Я поставил вас в тупик?.. - незнакомец в рединготе улыбнулся.
   Рыжеволосая женщина в черном платье, не спускающая с него глаз, вдруг воскликнула:
  -- Это же Князь...
   Артисты, рассыпанные по сцене, как игральные карты, замерли.
   Стало тихо и нехорошо.
   Они знали, что Князь располагал средствами прельщения и принуждения, и что его страстью было устраивать мистификации.
  -- Что это с вами?.. Рукопись у него с собой и вы могли бы доставить себе удовольствие, прочитать ее несколько измененный финал... - Князь провел рукой по лицу, как будто паутину смахнул.
  -- У меня нет рукописи... - пробормотал Серафим, вглядываясь в темноту сцены, на которой вырисовывались какие-то нелепые, бредовые тени, силуэты, от которых он не в состоянии был отделить и себя.
  -- Так вы автор?.. - грубым от удивления тоном спросил его господин в красном берете. По всей видимости, новость застала его врасплох.
  -- Князь ко мне слишком снисходителен... Извините, но мне нужно идти... - Серафим слегка приподнял шляпу...
  
   Кутаясь в плащ, Серафим вышел из театра и пошел вниз по улице.
   Небо прояснилось. Открылась бледная, разорванная синева, в которой плавал едва видный серп луны.
   У дома с башенками по углам Серафим остановился и глянул на темные окна третьего этажа. Невольно вспомнилось, как он полз по карнизу, заглядывая в окна, а потом бежал, не разбирая дороги. Стебли осоки переплетали ноги, ловили его. С ужасом он почувствовал, что погружался в какую-то слякоть, тину. Это было старое, заросшее кустарником болото, которое лет семь назад пытались осушить. Цепляясь за ветки, он выполз на сухое место, исцарапанный, весь облепленный тиной.
   Голос, шепотом суфлера нашептывающий ему этот бред, умолк, и он очнулся, с изумлением оглядываясь. Он все еще стоял у дома с башенками по углам.
   Из переулка выехала полуторка. Он затравленно оглянулся, вошел в подъезд и поднялся на третий этаж. Постояв под дверью, он нерешительно надавил на кнопку звонка.
   Дверь приоткрылась.
  -- Что вам угодно?..
  -- Не знаю, как вам это объяснить... я писатель...
  -- Вот как... - Старик хрустнул пальцами.
   Внезапно полутьму подъезда разрезал луч света. Послышались голоса.
  -- Слишком поздно, через минуту они уже будут здесь... - Серафим опустился на ступени лестницы.
  -- Идите сюда... - Старик втолкнул Серафима в комнату, в которой царил невероятный беспорядок. - Там за ширмой есть дверь, которая выходит на черную лестницу...
   Некоторое время Серафим блуждал в темноте и неожиданно оказался на улице...
  
   * * *
  
   Уже несколько дней шел дождь. В воде плавали зонтики и шептались стихи, еще осторожные и неуверенные.
   Стихи спасали Серафима от безысходности.
   Наконец дождь кончился. Небо прояснилось.
   Всю эту неделю Серафим прятался в тени Иудина дерева, ждал Лизу.
   Мимо дома проехал трамвай в сторону кладбища. И в ту же минуту Лиза вышла из арки.
   Увязая в грязи, Серафим выбрался на мостик, перекинутый через лужу, и окликнул ее.
   Гулко ухающие доски напугали Лизу. Она испуганно оглянулась и скрылась в подъезде.
   Смеркалось. Мутно разожглись фонари.
   Серафим вернулся к Иудину дереву. Он следил за Лизой, как она медленно-медленно поднималась по лестнице. Вспыхнуло, заслезилось окно, мелькнула чья-то рука, растерянное лицо.
  -- Ну и что тебе удалось узнать?.. - спросила Соня, помогая Лизе снять плащ.
  -- Почти ничего, отца арестовали по доносу... - прошептала Лиза, медленно-медленно опустилась на кровать с горкой подушек.
   Соня вышла.
   Лиза откинулась на подушку и закрыла глаза.
   В темноте постепенно прояснилась комната с одним окном, оклеенная цветочными обоями и перегороженная шкафом.
  -- Я нашла его... - задрав свой носик в солнечных пятнышках, Лиза вытащила из-под кровати слоника с кривым хоботом. - И вот еще что... - Слоника она оставила на полу у ножки кровати, а серебряное колечко одела на пальчик и подошла к зеркалу. Ее рыжая головка, склонилась в одну, потом в другую сторону. Она любовалась собой. На ней было розовое платьице с крылышками рукавов. На маленьких ножках башмачки с помпонами.
  -- Так-так, значит, нашла...
   Увидев в зеркале незнакомца в темных очках, она испуганно обернулась. Незнакомец сидел за столом и рассматривал фотографии в альбоме.
  -- А ты изменилась, совсем уже взрослая... - Незнакомец провел рукой по ее волосам.
   Лиза невольно отстранилась и очнулась.
   Сквозь слезы она увидела пожелтевшую фотографию отца с загнутыми краями, горизонт подоконника, мелкие цветы в горшках, красные и синие, дом с заколоченными окнами и повисшими в воздухе ступенями лестницы. Сглотнув подступивший к горлу комок, она встала и подошла к окну. Мальчик в синей майке и шароварах пробежал через двор, весь в облаках тополиного пуха. Он присел у Иудина дерева. Под майкой остро проступили лопатки, будто сломанные крылышки. Облачко пуха вспыхнуло. Пламя покатилось колесом.
   Мальчик как будто почувствовал, что она следит за ним, обернулся.
   Совсем близко Лиза увидела его бледное, тонкогубое лицо, руки.
   Она смутно улыбнулась и подошла к зеркалу.
   Спустя полчаса она вышла на улицу. Она шла, слегка склонив голову к плечу и волоча за собой крылья пледа. У дома с химерами она остановилась и, глянув по сторонам, вошла в подъезд.
   На ступеньки лестницы падали тени. Тени были похожи на ползущих гусениц. Поднявшись на третий этаж, она перевела дыхание и придавила кнопку звонка.
   После минутного скрежета замков и задвижек, дверь приоткрылась. В проеме двери стоял Князь в халате и в сандалиях на босую ногу. За его спиной синело окно. На подоконнике, заставленном цветами в горшках, она увидела бинокль с тесемками.
  -- Входи... Чем обязан?..
   Лиза вошла в комнату, огляделась. Комната была заставлена антикварной мебелью. На полке, протянувшейся вдоль глухой стены, поблескивала целая коллекция китайских ваз.
  -- Вы, наверное, уже не помните меня, я Лиза...
  -- Да, я знаю... я сейчас вернусь... - Князь скрылся в кабинете.
   Вскользь глянув на вазу, расписанную химерами с огненными языками, из-за которой выглядывала нефритовая жаба, Лиза машинально прикоснулась рукой к дрожащим отсветам на шкафу с белесыми разводами. Дверца шкафа приоткрылась, и она увидела синий мундир с орденами и медалями.
   Услышав шаги Князя, она прикрыла дверцу.
   Князь был загадочной личностью. Иногда Лиза видела его в сквере, когда он выгуливал пса в рединготе и с тростью, чем-то напоминающей жезл.
  -- Так что у вас случилось?..
  -- Арестовали моего отца...
  -- Арестовали вашего отца?.. - переспросил Князь.
  -- Да... - пролепетала Лиза.
  -- Ну, даже если это и так, то это не самая скверная новость на сегодня... - Князь подошел к окну, приоткрыл створку. На подоконнике цвели герани и фуксии. В просвете между домами был виден острый шпиль Башни, тонкий и розовый, как будто прочерченный ногтем на затянутом инеем небе. Внезапно он побледнел, закусил губу, чтобы не застонать.
  -- Вы сможете ему помочь?.. - спросила Лиза. Пытаясь улыбнуться, она провела языком по пересохшим губам, вдруг всхлипнула.
  -- Думаю, что да... - Князь порылся в бумагах на столе. - Что-то я искал?..
  -- Наверное, очки?..
  -- Ну, конечно, очки... Где же они?.. Здесь просто пропасть ненужных вещей... Все это ерунда, пустое... через неделю его освободят... - Князь втянул голову в плечи. Он все еще не мог решить, что же раздражает его больше, нестерпимая боль в висках или пятно на гобелене. Оно колыхалось, расцветало изменчивым блеском, как и боль в висках.
  -- Пережидая боль, он закрыл глаза.
   Ожидание затягивалось, превращалось в пытку.
   Стараясь не смотреть на Князя, Лиза направилась к двери.
   Князь остановил ее и поцеловал.
   Поцелуй Князя испугал Лизу.
   Он заметил это и дал ей возможность придти в себя, заговорил о театре.
   Смахнув слезы, Лиза улыбнулась.
  -- Что у вас идет, комедия или трагедия?.. - спросил Князь.
  -- Комедия...
   Боль отпустила, и лицо Князя смягчилось. Он снова отдался очарованию ее невинности, волнующей, влекущей.
   Он начал с поцелуев и позволил себе пойти дальше.
   Лиза почти не сопротивлялась. Князь целовал ее шею, грудь. Ласки его делались все более смелыми...
   Когда все кончилось, Князь вышел из-за ширмы. Он постоял посреди комнаты, усеянной шпильками, потом как-то хитро усмехнулся и два или три раза ткнул в ширму заостренным концом трости.
  -- Лиза, тебе пора уходить... - Голос его сорвался на фальцет.
   Лиза ушла, а Князь еще долго стоял у окна.
   Небо над городом было пасмурное. Моросил дождь...
  
   * * *
  
   Через неделю Эймана освободили. Первое время, очутившись на свободе, он не знал, что с ней делать. Утром, проснувшись, он лежал, уставившись в потолок, потом вставал, переводил стрелки давно сломанных стенных часов и шел к окну. Отогнув край гардин, почти не пропускающих свет, он смотрел на город. Город лежал перед ним, как на ладони, отделенный от неба узкой лентой тумана. Весь в паутине улиц, он представлялся ему мертвым, ни людей, ни какого-нибудь движения. Совсем закоченев, он возвращался в постель. Спал он, лежа на спине, как покойник, не раздеваясь...
  -- Папа, вставай и одевайся, мы идем на премьеру...
  -- Как, уже суббота?.. Вот так-так... - Эйман потер глаза. - По-моему все-таки еще пятница... - Изумление и растерянность отца, привели Лизу в еще более веселое расположение духа. Бездумно она потянулась к нему, поцеловала и отбежала к зеркалу.
   Украдкой Эйман следил за ней. Она радовала его. На нее нельзя было смотреть без улыбки.
   Волосы Лизы упали, рассыпались по лицу, укрыли, окутали дымкой шею, плечи, лицо, губы, они подрагивали влажным блеском...
  
   Смеркалось. Путаясь в реальном и вымышленном, Серафим шел по сумеречной аллее сквера. У пруда он приостановился и достал папку с текстом пьесы.
   "Около девяти часов вечера он поднялся по лестнице еще невидимого театра, который лишь намечался в изумрудных зарослях слепым пятном, открыл дверь и очутился в тесной комнатке с одним окном. В комнате было сумрачно. Обстановка убогая. Голые стены, затканные пылью и паутиной, письменный стол у окна, буфет, кушетка. На подоконнике герани в горшках, как будто подернутые инеем. Он чиркнул спичкой. Качающееся пламя на секунду выхватило забытое на столе письмо, придавленное чашкой с синими сфинксами..."
   Почти вслепую Серафим что-то дописал и потер глаза, как-то нелепо оглядываясь.
   На другом берегу в переливчатом вечернем небе с полосками слоистого осадка вспыхивали и гасли желтые буквы вывески: "ДРАМАТИЧЕСКИЙ ТЕАТР".
   По мосткам, скованным ржавой цепью Серафим перешел на другой берег.
   Здание театра лепилось к склону Лысой горы и напоминало сфинкса.
   У входа в театр в ожидании начала спектакля толпились немногочисленные зрители.
  -- Боже мой, неужели это вы...
  -- Рад вас видеть... Как себя чувствуете?..
  -- Неважно...
  -- Так вы идете или нет...
  -- Нет, не иду, у меня нет билета, точно помню, что положил его в карман, но его нет, наверное, мой самый младший постарался, у меня их пятеро, вообразите остальных, и все они шпионят за мной...
  -- Вот, возьмите... По этому билету вы пройдете, но собак туда не пускают...
  -- Который уже час?..
  -- Уже половина?..
  -- Половина чего?..
  -- Половина седьмого...
  -- Я думаю, сейчас больше...
  -- Все равно ждать еще долго...
  -- Ничего, лучше придти раньше времени, чем упустить такую возможность... мне и в голову не могло придти, что такое можно увидеть в наше время...
  -- Тише-тише, и у стен есть глаза и уши...
  -- Кажется, Князь приехал...
   Обогнув рваный край зарослей, крадучись, подползли огни. Свет фар обшарил стены с узкими окнами на разной высоте, скользнул в аллею, искривляя ее тенями, и перед тем, как окунуться во тьму, вдруг высветил силуэт женщины в черном платье. Она наклеивала афиши.
   В странном замешательстве Серафим остановился. Он стоял и вглядывался в лицо на афише.
  -- Кто это?.. - спросил он господина в драповом пальто и с потертым портфелем под мышкой, чтобы подтвердить свою догадку.
  -- Вы так спрашиваете, как будто знаете ее?.. - Господин в драповом пальто ступил в слякоть, чертыхнулся.
   Гремя помятыми крыльями, к театру подкатил автомобиль. Из автомобиля вышли господин в рединготе с тростью, напоминающей жезл и мальчик лет десяти-двенадцати, рыжий, как лиса, миловидный. Автомобиль тут же стронулся, развернулся, продираясь сквозь низко свисающие заросли акаций, и еще раз высветил лицо на афише.
   "ПОКУШЕНИЕ НА РЕАЛЬНОСТЬ. ДРАМА В ШЕСТИ АКТАХ..." - прочитал Серафим.
  -- И что такого в этой драме... - Мрачный господин в мешковатой одежде, сидевший на паперти, сложил газету и тихо свистнул. Поджав хвост и прихрамывая, к нему подбежал пес.
   Незнакомка как будто сошла с афиши и прошла мимо так близко и вместе с тем так далеко, улыбаясь своей непостижимой улыбкой. Вокруг нее вились черные бабочки.
  -- Ах... - женщина в черном платье уронила ведерко с клеем.
  -- Что это с ней?.. Как будто призрака увидела... - Мрачный господин хмуро улыбнулся. - А это всего лишь мой Мефистофель, иди ко мне... - Взлохматив загривок псу, он взглянул на Серафима. - С вами все в порядке?.. На вас лица нет...Что, опять какие-нибудь неожиданные неприятности?.. У всех одни неприятности... - Мрачный господин посмотрел на небо. - Темноту и сырость я тоже плохо переношу... Хотите чаю?.. - Он достал из кармана термос и газету с портретом Сталина. - А вы знаете, я родился с ним в один день, да... - Взгляд мрачного господина переместился на незнакомца в пальто, перешитом из шинели, который стоял у афиши, и невольно вздрогнул. - И его черт принес на премьеру... - Мрачный господин помолчал и заговорил с придыханием и пришепетываниями, рисуя что-то в воздухе. - Впечатлительный, чрезвычайно впечатлительный господин... Одно время он писал декадентские пьески для театра с эпикурейскими парадоксами... Его жена была помешана на театре, а когда она покончила с собой, не смогла выйти из роли, он разочаровался и в театре и в любви... Иногда мы встречаемся с ним на кладбище, хотя от кладбища остались одни ржавые ворота с лилиями и русалками из чугуна... Говорит, что с некоторых пор жена стала являться ему по ночам с петлей на шее... А однажды она привела с собой целую толпу самоубийц...
   Разбрызгивая талые лужи, мимо прошел мальчик десяти-двенадцати лет и следом за ним господин в рединготе с тростью, напоминающей жезл.
  -- Это Князь?.. - спросил Серафим.
  -- Вовсе нет, это гувернер мальчика...
  -- Вы знаете Князя?..
  -- Еще бы мне его не знать... Одно время он был моим ангелом-хранителем... Шагу ступить не давал... Хотел спасти меня... Себя бы спас...
  -- Вы меня извините, но я должен идти... - Серафим слегка наклонил голову...
  
   Терраса, пролет ступеней, сходящих в крытую решетчатую галерею и розарий, тускло мерцающие шары люстр под покатой крышей.
   Серафим настороженно глянул в окно под винтовой лестницей. Лоснисто-черные ветки раскачивались, цеплялись за жесть подоконника, царапали стекла. Он откинул кулисы, скрывающие створчатую дверь, вошел в зал и сел у стены. Ему было не по себе. Он втягивался в какую-то новую игру, правил которой еще не знал.
   На пустую сцену вышел пианист, седой, нервный господин неопределенного возраста и следом за ним мальчик десяти-двенадцати лет, играющий роль авторского голоса. Он волновался. От волнения у него даже губы пересохли. Дрожащими пальцами он теребил бахрому шарфа.
  -- Начинай... - услышал он шепот суфлера.
   Откуда-то сверху опустился задник.
  -- Вы позволите пройти?..
  -- Да, конечно... - Серафим поджал ноги, пропуская господина в драповом пальто.
  -- Надо понимать, что сцена изображает первый день творения, когда Земля была безвидна и пуста...
   "Это же Эйман, собственной персоной, в своем неизменном тронутом молью драповом пальто и потертым портфелем под мышкой... Как я мог его не узнать?.. Он же нисколько не изменился..."
   Эйман сел, близоруко и недоверчиво оглядываясь.
  -- Могли бы и люстру зажечь... Тьма как в преисподней, да и душно... - Он был раздражен, ерзал, что-то ощупывал. - Вы не могли бы открыть окно... Или оно не открывается?..
  -- Оно нарисовано...
  -- Вот как, однако...
   Серафим прикрыл глаза рукой и очутился у дома с химерами. В подъезде было темно, грязно. Он поднялся на несколько ступенек, надавил на кнопку звонка и замер, держась за виски. Дверь оказалась не запертой. Узкий, угловатый коридор. Окно в конце коридора. Он протиснулся в щель двери, свернул за угол и наткнулся на поржавевший трехколёсный велосипед.
   "Точно такой же велосипед был и у меня..." - подумал он, обходя обитый потертой кожей диван. Что-то заставило его обернуться. Дом как будто пришел в движение, зашевелились стены, брошенные в спешке вещи, раскрашенные переводные картинки. Качнулась и с кошмарным скрипом открылась дверь зеркального шкафа. В зеркале обрисовалась фигура Лизы в лиловом плаще, стекающем складками. Она просвечивала, как водяной знак. Блеснуло серебряное колечко на безымянном пальце...
  -- Помогите мне... - услышал Серафим сиплый голос Эймана.
   Эйман лежал за диваном под горой пальто, пытаясь ослабить петлю галстука на шее.
  -- Искал свое пальто и вот... - пробормотал он, дернул шеей и испуганно посмотрел на открывающуюся дверь.
   Выплеснулись звуки музыки. Дверь захлопнулась и перед Серафимом предстала рыжеволосая девушка в платье с короткими рукавами, стриженная, ямочки на бледных щеках, тускло-темные глаза, худые руки в бледных веснушках.
  -- Что это у вас тут происходит?.. - смеясь и слегка картавя, спросила она.
  -- Это Соня, подруга моей дочери... А это Серафим, мой ученик... - пробормотал Эйман.
  -- Очень приятно... - Соня пожала Серафиму руку и пошла дальше по коридору, как сквозь воду, оставляя за собой полоску пены, похожую на летящую стайку светляков.
   "Просто копия Лизы..." - подумал Серафим и едва слышно прошептал ее имя. Соня замерла у окна в мохнатом коконе лучей, и невероятно медленно исчезла, оставив ему непреодолимое желание вновь услышать ее чуть хрипловатый голос и продлить прерванное прикосновение, осторожное, мягкое, шелковистое.
  -- Пошли ко мне... - Эйман закашлялся и повлек Серафима в свою комнату.
   В комнате было прохладно и сумрачно. У глухой стены стоял створчатый шкаф с зеркалом в сыпи пятен, за шкафом виднелась полускрытая занавеской кровать с никелированными дугами и горкой подушек. В мнимой глубине зеркала неверно отражалось окно, наледь на подоконнике.
   За окном был март. Уже который день шел дождь вперемешку со снегом.
  -- Скверная погода... Дует жутко, как из могилы... Ты принес рукопись?..
   В мутно-желтой вазе на подоконнике едва слышно шелестели хрупкие, сухие папоротники, пушистые от пыли.
  -- Ну, так что?.. Принес или не принес?..
  -- Принес... - Серафим положил на стол обгоревшую папку.
   Эйман слепо ощупал папку и глянул в зеркало. В зеркале он увидел посмертную маску отца из крашенного гипса и его флейту, на которой он так и не научился играть. В чертах маски шевельнулось вдруг какое-то выражение. Эйман побледнел и замер в тревожном изумлении. И снова как будто рябь прошла по лицу отца.
  -- Что-то мне не по себе... - Эйман отодвинул от себя папку и сел, пережидая головокружение.
   Воцарилась тишина, нарушаемая лишь хрипловатым, неровным его дыханием.
   Эйман как будто спал с открытыми глазами. На его тонкой шее все еще висела петля галстука.
   Вдруг он привстал и глянул на маску из крашенного гипса.
  -- Привидится же такое... Это мой отец... Он умер много лет назад, а мне все чудится, что он живой и следит за мной... Бред какой-то... Сказать по правде, его смерть просто потрясла меня, я вдруг понял, насколько он был одинок... Он умер ночью, страшно, жутко, один, в пустой комнате, совершенно беспомощный... Я пришел только на третий день, выключил ненужный свет... - Эйман оторвал пуговицу, висевшую на нитке. - Ночью после похорон я долго не мог заснуть, лежал, ворочался, потом оделся и вышел на улицу... Небо над городом было затянуто облаками, накрапывал дождь... Подняв воротник плаща, я поднялся по бульвару к Вокзальной улице, остановился на углу у витрины парикмахерской... Где-то плакал ребенок... В глубине витрины среди отражений вдруг всплыло чье-то лицо... Я обернулся... Кларисса прошла мимо, обдав меня холодным запахом лаванды с примесью чего-то еще... Она покончила с собой, не смогла выйти из роли... Мы познакомились с ней несколько лет назад... Отец был еще жив... Я помогал ему с переводами Шиллера...
   Эйман умолк. Он вспоминал.
   В комнате было прохладно, темновато и сонно. Мокро светилось окно. Кларисса вышла из-за ширмы, сузила глаза, поглядела на него без улыбки. Отец был ровно вдвое старше ее. Кряхтя, путаясь в полах халата, он встал, говорит: "Ну, что ты стоишь, обними же ее, теперь она твоя мать..." - Он чувствовал себя неловко, говорил невпопад, ронял вещи.
  -- Мне уже пора... Не хотите меня проводить?.. - сказала Кларисса.
   Эйман покосился на отца. Он сидел в кресле расплывчато-темной мумией.
   Они вышли.
   На улице было слепо, зыбко.
   Из переулка выполз трамвай с огромным портретом Сталина, помутневшим от дождей.
   Кларисса простилась с ним и села в трамвай.
   Трамвай стронулся и пополз вверх по улице.
   Хлопая мокрыми полами плаща как крыльями, Эйман запрыгнул на заднюю площадку и сел у окна.
   Трамвай полз через весь город, по лабиринту каких-то переулков с бесчисленными поворотами и ответвлениями. На конечной остановке Кларисса вышла. Эйман шел за ней, прячась в тени. Он дрожал всем телом. Ужасная дрожь, он ничего не мог поделать с собой. Неожиданно Кларисса резко повернулась, каким-то странным, ныряющим движением метнулась в темный проход между домами и исчезла. Боясь потерять ее, он устремился за ней и очутился в тесном дворике. Вокруг одни стены, странно искривленные, наползающие друг на друга.
   Вдруг просветлело. Над домами всплыла луна, и стены как будто стали прозрачными, проницаемыми. На них проступили плывущие фигуры, точно на фресках. Пугливо озираясь, Эйман обошел лужу, разлившуюся вокруг Иудина дерева, и остановился у полусгнившей деревянной лестницы.
   От реки узкой лентой тянулся туман.
   Услышав шаги за спиной, он обернулся.
   Все это время Кларисса шла за ним.
  -- Ты забыл дорогу?.. - спросила она, тихо рассмеялась и подтолкнула его к лестнице.
   Он не помнил, как очутился в комнате Клариссы. Стены были оклеены выцветшими цветочными обоями. У стены стояла детская кроватка. Малыш с какой-то странной сосредоточенностью посасывал палец и смотрел на него.
   Кларисса сняла мокрый плащ, зажгла лампу.
  -- Ну что же ты, поговори с ним, это же твой сын, Серафим... Скажи ему, что-нибудь... Нет, нет, ничего не говори... Обними меня... Хороший мой, какой же ты худой и не ухоженный... - Порывисто и неловко Кларисса обняла его...
  -- Все это стыдно вспоминать... - Эйман опустил голову, и некоторое время рассматривал свои потертые туфли, потом поправил спустившийся носок, поднял голову, подслеповато сощурился. В даль он видел плохо. Неожиданно он неопределенно и нежно улыбнулся...
  -- Ну да, ты знаешь эту историю с Шиллером... Иногда я повторяюсь, не обращай внимание... Отец всегда был отшельником, созерцателем... Тело его осталось в гробу, а душа вознеслась на небо, где он нашел и ад, и рай... Все это единовидно во тьме... Однажды эта невидимая тьма озарится светом и превратится в очередное небо... О чем это я?.. Странно, должно быть не то вспомнилось... В самом деле... Иногда мне кажется, что я как будто придумываю себе прошлое, какие-то фальшивые воспоминания, знаю, что этого не было, не могло быть... - Эйман открыл папку, рассеянно полистал рукопись. - Я думаю, это можно будет опубликовать... - сказал он, и уставился своими карими переливчатыми глазами на Серафима...
  
   Серафим сидел и смотрел на сцену, которую заслонила фигура женщины. Она ходила по проходу и раздавала зрителям винные ягоды и сласти.
   "Однако странно, почему они не начинают..." - подумал он, прислушиваясь к звукам музыки.
   Пианист играл Шопена.
   Публика выражала свои чувства аплодисментами и топотом.
   Задержка была вызвана отсутствием главных действующих лиц пьесы.
   Карлик и господин с властным темным лицом в оспинах, исполняющий роль Тирана, по очереди протиснулись в щель двери и вошли в кабинете директора театра обитый панелями из черного дуба с низким потолком и узкими окнами на разной высоте.
  -- Вы пришли как нельзя кстати... Этот господин представляет автора... Да закройте же дверь...
   Дверь захлопнулась и снова приоткрылась.
  -- В чем дело?..
  -- Уже дали занавес, а главных действующих лиц все еще нет...
  -- Ну не знаю, объявите перерыв...
   Зазвонил телефон.
  -- Плискин, спрашивает тебя...
  -- Что ему надо?..
  -- Предлагает свои услуги...
  -- Соглашайся, у нас проблемы с цензурой...
  -- Ты же сказал, что все улажено...
  -- Не совсем так...
  -- Если я не нужен, я полетел...
   Дверь захлопнулась и снова приоткрылась.
  -- Там врач ждет...
  -- Пошли его подальше...
  -- Можно?..
  -- Входи, входи, опять ты опаздываешь...
   В кабинет директора вошел господин в красном берете с раздвоенной бородкой, как у Иуды.
  -- Жена куда-то исчезла, и трамвая не было, пришлось идти пешком...
  -- В этом городе все постоянно исчезает, женщины, вещи...
  -- Я не понимаю...
  -- Ты не понимаешь женщин?.. А я им не доверяю...
   За окнами взвыл ветер, задребезжали стекла, гулко громыхнуло железо на крыше.
  -- Должен сказать, что я боюсь провала... - заговорил господин в красном берете. - Сцена слишком мала, не хватает декораций, я буду вынужден опустить некоторые эпизоды... Да и пьеса мне не нравится, она рассчитана на непритязательный вкус... плохой язык, дешевые эффекты, банальности, затянутые монологи...
  -- Вот, познакомься... Это Князь, наш покровитель...
  -- Мы уже знакомы... - пробормотал господин в красном берете.
  -- А это исполнитель главной роли...
  -- Тебе не кажется, что он слишком похож... впрочем, это не важно... что-то я хотел вам сказать... - Господин в красном берете обернулся к Князю. - Да, вот что, меня не совсем устраивает финал, мне кажется, он не совсем очевиден и потом диалоги...
  -- Да-да, я знаю, они совершенно бессмысленные, но в этом и весь смысл...
  -- Может быть, вы и правы, как говорится, жаловаться некому и некого благодарить, можно только изумляться и молиться...
  -- В данном случае это лишнее...
  -- В таком случае, разрешите откланяться...
   Господин в красном берете вышел.
  -- Вот зануда... - Директор остановился посреди комнаты, сплел пальцы, рассеянно глянул в окно.
   Дверь приоткрылась.
  -- Кто там еще?.. Я занят...
  -- Это я...
   Директор оглянулся.
  -- Ты?.. ты что, в школу уже не ходишь?..
  -- Я хочу посмотреть пьесу...
  -- Подожди секунду...
   Директор обратился к Тирану и карлику.
  -- Кажется все ясно, об оплате мы поговорим позже... позаботьтесь о гриме...
  -- А гардероб?..
  -- Зачем вам гардероб?.. Тирану достаточно скипетра.
  -- А карлику?..
  -- Пусть воображает, что он хорошо одет...
  -- Ну да, носки я приобрел в Италии, сандалии в Египте, а галстук во Франции...
  -- Вот как... - Директор усмехнулся. - Ну, все, идите, пора начинать... - Он обнял Тирана и карлика за плечи и увлек к двери.
   Тиран и карлик вышли в коридор.
   Где-то поблизости со звоном разбилось что-то, раздался придушенный крик. Карлик нервно повел плечами и споткнулся на ровном месте.
  -- Черт... не захочешь, а вспомнишь черта...
   Они еще долго шли по пустым, петляющим коридорам.
   Вдруг открылась сцена.
  -- Вот, возьмите исправленный текст... ваш выход через минуту... - Господин в красном берете протянул карлику папку.
  -- Что?.. Да вы с ума сошли... Ты слышал?.. - обратился карлик к Тирану. - Через минуту наш выход, а они исправили текст... Вот это новость... Кстати, а как насчет оплаты?..
  -- С оплатой к администратору... Извините, я должен бежать, еще раз извините... - Господин в красном берете исчез в кулисах.
  -- Странный театр, он просто кишит чудаками... - Тиран привел в порядок одежду, потом вскользь глянул в окно на россыпь битых стекол в фонтане с позеленевшей фигурой божка, на склоны двугорбой горы, на пустырь, на котором мальчишки запускали воздушного зверя, на сквер с голыми деревьями и вернулся к двугорбой горе. Она как будто просвечивалась сквозь реальность. По склону горы спускалась полусгнившая деревянная лестница с осклизлыми ступенями.
   Где-то хлопнула дверь. По заднику пробежала рябь, и в складках ряби Тиран увидел мальчика десяти-двенадцати лет. Он то появлялся, то исчезал, пока осветители настраивали свет.
   "Вы увидите драму..." - С дрожью в голосе прочитал мальчик, играющий роль авторского голоса.
   Дирижер взмахнул рукой.
   Под звуки увертюры из кулис выплыл диск луны и повис над сценой.
   "Если это луна, то довольно странная..." - подумал Эйман и обернулся.
   В зал вошла рыжеволосая женщина в прозрачном плаще. В ее руке топорщился мокрый зонт с ручкой их поддельного перламутра.
   Эйман тревожно улыбнулся, узнавая это постепенно проявляющееся в темноте бледное, тонко очерченное лицо в ореоле рыжих волос.
  -- Позвольте мне пройти, вот мой билет, я немного запоздал... - За спиной рыжеволосой женщины появился фотограф с зачехленным аппаратом на треноге. Он сел в кресло рядом с Серафимом.
   Серафим недовольно глянул на него и подвинулся.
  -- Давно началось?..
  -- Нет, только что... - Серафим прикрыл лицо рукой и зевнул. Ему вдруг нестерпимо захотелось спать.
   "... и услышите много невероятного, немыслимого, странного, но необязательно принимать все это всерьез..." - Мальчик, исполняющий роль авторского голоса, умолк.
  -- Где же она?.. - Эйман встал, оглядываясь.
  -- Кто?.. - Серафим как будто очнулся, поднял голову и тревожно глянул на качающуюся в кулисах луну.
  -- Тише, это же театр, вы мешаете...
   В проходе появился мрачный господин.
  -- Может быть, вы знаете, где мне найти администратора?..
  -- Зачем вам администратор?.. - Эйман с недоумением уставился на мрачного господина.
   Свет на сцене моргнул и погас...
  
   Прошла минута, а может быть год или сто лет.
   Вспыхнули софиты, и открылась почти пустая сцена, в глубине которой на узкой железной кровати лежал Тиран. Он только что-то проснулся в своем царстве, которое приветствовало его хриплым гимном, и выглядел неважно. Рябое лицо его еще сонно морщилось. По привычке он потянулся к трубке, рассеянно зажег спичку.
  -- Черт!.. - вскрикнул он. Спичка обожгла ему пальцы.
  -- Черт?.. Где ты видишь черта?.. - спросил карлик и тревожно оглянулся. Он сидел на ступенях трона и раскладывал пасьянс.
   В кулисах среди шепчущихся статистов мелькнул господин со шрамами на лице.
  -- Странный тип... - Тиран окутался дымом. - Пойди, узнай, о чем они говорят...
   Карлик встал и подошел к кулисам. Спустя минуту он вернулся на свое место.
  -- Я ничего не расслышал... Они говорят почти шепотом и намеками...
  -- Никто не решается говорить открыто, все только шепчутся... А этот тип все бродит, что-то вынюхивает... Как тебе это нравится?.. Нет, это просто неприлично... Не театр, а дом свиданий... - Тиран нервно зевнул, откинул одеяло, встал и подошел к зеркалу. Он стоял и изучал свои жесты и мимику перед зеркалом.
  -- Все подвержены слабостям и я это знаю лучше, чем кто-либо другой... Я не способен даже отказать себе в удовольствии... - Карлик присел. Что-то непонятное мелькнуло в воздухе, пронеслась над ним, и исчезло в облаках.
  -- Что сегодня играем?..
  -- Драму с множеством действующих лиц...
  -- И что у меня за роль?..
  -- Ты играешь тирана, а я - обыкновенного человека...
  -- С удовольствием поменялся бы с тобой ролью... У меня какие-то дурные предчувствия...
  -- Я слишком ничтожный актер, чтобы играть такую роль... - кончиком пальца карлик почесал завитые гиацинтово-темные волосы. - Я не знаю даже того, что знают все... Я могу только копировать себя...
  
   Фотограф передвинулся ближе к сцене и Эйман занял его место.
  -- Куда она делась?.. Вы не видели ее?.. - спросил он Серафима. Лицо его то вытягивалось от изумления, то принимало мечтательное выражение.
   Серафим молча покачал головой.
  -- Я ее обожаю... Она так мила с вишенками в ушах... А ее букеты... Если бы вы знали, какие она составляет чудесные букеты... Я вам расскажу ее историю... Тут совершенно особый случай... Ее родители эмигрировали из Испании... Пароход, на котором они приехали, в тумане налетел на баржу с песком и затонул... Она чудом спаслась... Потом началась война, и я потерял ее из виду... Я ведь тоже воевал, был переводчиком...
  -- Перестаньте, вы мешаете...
  -- Извините... - пробормотал Эйман и умолк.
   Вся сцена пришла в движение. Она представляла собой залу, затянутую крепом. В середине залы на подиуме стоял пустой гроб, у которого сидел старик в серой хламиде. На его ногах были сандалии, какие носят египетские жрецы. Он жевал листья лука-порея и вареные яйца с хлебом. Чуть поодаль дымилось кадило.
   Сцена постепенно обрастала подробностями.
  -- Черт знает, что там у них происходит... - Поверх очков Эйман глянул на сцену, потом на Серафима, который листал рукопись. - Извините, если я вас побеспокоил, вы, наверное, автор этой пьесы?..
  -- Что?.. - Серафим уронил очки.
  -- Я говорю, не вы ли автор этой пьесы?..
  -- Отчасти мы все ее авторы и исполнители... - Серафим поднял очки.
  -- Я вижу, вы тоже узнали этот дом... - заговорил Эйман, глядя на задник. - Он всегда пользовался сомнительной репутацией и просто кишел всякими чудаками...
  -- Вы не могли бы помолчать...
  -- Да, конечно, извините...
   В полутьме прохода Эйман увидел белое расплывчатое облако, легкое и летучее, и в нем огоньки, зеленоватые, порхающие, как светляки, от окна к окну. Облачко приблизилось. Обрисовалось голое острое плечо незнакомки и все ее бледное тонко очерченное лицо с выступающими скулами. Шелестя складками длинного, переливчато-черного шелка, она прошла к сцене.
   "Просто копия Клариссы..." - Эйман невольно встал и сделал несколько шагов следом за незнакомкой, испытывая и страх перед призраком и сладкий трепет. Споткнувшись о треногу фотографа, он чертыхнулся и сел.
  -- Что с вами?.. - Серафим заглянул ему в лицо.
  -- Ничего страшного, так, пустяки, фантазии... - пробормотал Эйман, наблюдая за незнакомкой, которая поднялась на сцену и скрылась в складках кулис.
   Мигая фонариком, к ним подошел билетер.
  -- Прошу вас, пройдемте... - обратился он к Эйману.
  -- Не понимаю?..
  -- Пройдемте, пройдемте... Вы нужны Князю...
  -- Интересно, зачем я ему понадобился?.. - Эйман встал и последовал за билетером к сцене.
   За ними устремился фотограф.
   Помедлив, и Серафим направился к сцене.
   Путаное путешествие по темным и петляющим коридорам закончилось неожиданно. Открылась невидная в стене дверь, и он очутился в тесной и темной комнатке с зеркалом, занимающим почти всю стену. Комната, по всей видимости, использовалась, как гримерная. Кругом была разбросана женская и мужская одежда, обувь.
   В темноте что-то упало.
   Он поднял фотографию в латунной рамке, покрытой патиной, и без сил опустился на край узкой кровати.
   На фотографии он узнал себя и Лизу.
   Точно такая же фотография была у него и у Иосифа.
   Серафим потер лоб, вспоминая свои блуждания по городу в поисках Иосифа.
   В окнах дома, где жил Иосиф, горел свет.
   Он оглянулся, увидел за кустами акаций черный воронок и господина со шрамами на лице, который неожиданно улыбнулся ему, как будто между ними уже существовали какие-то отношения. Серафим шагнул в сторону арки и побежал, свернул налево, потом направо, поднялся по лестнице на террасу. С террасы можно было наблюдать за происходящим в комнате Иосифа. Некоторое время он стоял у темного окна, прислушивался, потом осторожно толкнул створку. Она открылась неожиданно легко и бесшумно. В комнате было темно, царила тишина, и вдруг он увидел паучьи ручки уродца, тянущиеся к нему из темноты. Он ошеломлено замигал глазами. Вещи двоились, обступали его, смутные, чудовищные. Нужно было вырваться из этой тесноты. Теснота душила его. Он встал и пошел, не зная, куда идет. Неожиданно он оказался на сцене.
  -- Это еще кто?.. - Тиран привстал.
  -- Не все ли равно... - отозвался карлик, листая эскизы картин праздничной церемонии восшествия Тирана на престол.
  -- Что это?.. - спросил Тиран, нащупав под собой какие-то веревки.
  -- Это реквизит для церемонии...
  -- Я что, возничий?.. Ну да, конечно... однако зябко... - Тиран закутался в мантию.
   За окном шумел дождь. Пространство между стеклами было залито водой и в воду как будто напустили золотых рыбок, которые меняли цвет и очертания. Наблюдая за их игрой, Тиран почувствовал странную истому. Приятная теплота разлилась по всему телу...
  -- Ты что, спишь?.. Вот, посмотри... - Карлик положил перед Тираном альбом, который он рассеянно полистал. - Это эскизы картин праздничной демонстрации... Вот твой трон, вот бездушное небо, свод со звездами, правда, они напоминают дыры в кровле, вот земля, где всякая тварь растет и прозябает и над всем этим разлита божья благодать, ничего не стоящая красота...
  -- Какой-то странный трон, не убедительный и неустойчивый, мне кажется, он падает...
  -- Это хитрость автора...
  -- А кто автор этих картин?..
  -- Некий Герман...
  -- Герман, карты, пиковая дама... Это он?.. - Тиран слегка выгнул спину, сощурился, вглядываясь в лицо Серафима, стоявшего в кулисах. - У него довольно странное лицо... И я как будто уже где-то видел его...
  -- Вполне возможно... это автор, живет за мостом в доме с химерами, здесь, буквально рукой подать... Гиблое место, особенно ночью... Я обхожу это место стороной, жуть берет, когда вижу эти как будто закапывающиеся в землю дома...
  -- Так он, значит, оттуда... Какой-то он бестелесный, нет в нем вида, который привлекал бы к нему внимание... А пьеса хороша весьма, несколько груба, вещественна, но хороша... Таких людей надо поддерживать хотя бы пристойной оплатой... Что еще?..
  -- Приготовлено в надлежащем количестве все нужное и все прочее, чтобы гости нашли и блюда, и лакомства, и вина, столь тобой любимые, и художества, радующие глаз блеском и цветом, и зрелища, всякие представления... Ты опять заснул?..
  -- Нет, просто на минутку прикрыл глаза... Что еще?..
  -- На тебе будет мантия, расшитая ирисами и красные башмаки... Такая обувь раньше считалась царской...
  -- Они что, хотят сделать меня царем?.. - Тиран умолк, ему не хватило дыхания...
  
   Осмотрев сцену, Серафим спустился вниз и по переходу направился во флигель.
   Дверь в мастерскую Германа была открыта. Он работал над задником финальной картины. Вот он утвердил небеса, прочертил по лику небес полосу, отделяя твердь от хляби, в необитаемых высях собрал облака, внизу устроил город, огражденный стенами со всех сторон от стихий. Неожиданно вдохновение его иссякло. Он опустил руки.
   Серафим негромко кашлянул. Уже несколько минут он внимательно разглядывал картину. Ему что-то не нравилось. Может быть, этот странный тип на переднем плане, утешающий горожан предсказаниями, что ненавистный им город запустеет и столицу перенесут на восток. Не понимая своего раздражения, Серафим кашлянул многозначительно, с нажимом.
   Бледные руки Германа заметалась по холсту, роняя флаги над далекими, еще бессветными домами, развешивая тускло-багровые цепи гирлянд, протискивая в тесноте улиц лиловые тела дирижаблей. Руки его зависли над домом с химерами, утопающим в сиреневой слякоти сумерек. Он неуверенно оглянулся и перевел дух.
   Серафима в мастерской уже не было...
  
   * * *
  
   Зажглись факелы, свечи, лучины, лампады и сцена превратилась в площадь.
   Тирана ничего не делал. Он сидел на троне, изображая божество в покое, явленное взорам толпы.
   Трон был украшен цветочными гирляндами и надписью: "Избавитель отечества".
   Под гул барабанов и звон литавр началось шествие манекенов, призраков и фантомов в геометрических костюмах с гирляндами, знаменами, флажками, зонтиками. Среди них шествовали как простые смертные и несколько двойников Тирана. Судорожные, угловатые, резко очерченные жесты набеленных рук, пальцев с зелеными ногтями, вращение глаз, движение губ вызывали трепет у зрителей и ощущение холода.
   Неожиданно барабаны умолкли.
   Запищали рожки, флейты и манифестацию сменил дивертисмент.
   Сцену заполнили актеры, мимы, танцоры, музыканты и лирики, которые нараспев читали литании. В певучую красоту голосов вмешивались пронзительные крики флейт и еще какие-то непривычные звуки, умноженные эхом и отражениями.
   Артисты выходили на сцену каждый в свой черед в личинах свирепого льва, хищного волка, вепря, лисы, похотливой свиньи, пугливого зайца, завистливого пса, глупого осла или изменчивого хамелеона. Они умело и искусно разыгрывали сцены из трагедий, комедий, сатир, пантомим, фарсов. Были среди них и крылатые сирены, и козлоногие сатиры, играющие на дудках, и нимфы, и саламандры. Одни - в платьях до пят, все у них закрыто, у других - все наяву и доступно, эта тощая, та носатая, у той уродливые ноги или лицо такое, что не нужно и маски.
   Объятия, страсти, волнения, восторги.
   Реальность легко переходила в вымысел.
   Все это символизировало идею, что жизнь - это невидимый театр и мы в нем лишь актеры.
   В разных местах сцены вспыхивали лучи света, протягивались из одной точки в другую, сцеплялись друг с другом, гасли и снова вспыхивали...
  
   Тиран покинул трон. Он ушел за кулисы и очутился среди ящериц, василисков, аспидов, ехидн и прочих тварях, которые ходят на чреве и питаются пылью. В ожидании своего выхода на сцену, они играли в домино.
   Увидев Тирана, они в замешательстве вскочили со своих мест.
   В гримерной комнате Тиран освободился от мантии, знаков и регалий славы, сдав их на руки костюмеру с невзрачным лицом, тут же исчезнувшему, и подошел к зеркалу. Увидев себя, он пришел в ужас. Он провел рукой по лицу и снова взглянул на свое отражение.
   Другое лицо уже не показывалось.
   Он прилег на кровать.
   Около часа он отдыхал.
   На сцену он вышел в своем обычном кителе с белой розой в петлице, символом власти.
   Сцена уже изображала дворец.
   Гости собрались в четырех залах дворца: в желтом от золота, в белом от раковин и жемчуга, в голубом от бирюзы и нефрита, и в красном от рубинов. Среди гостей были известные сановники с очевидными приметами и доказательствами своего происхождения, и мало кому известные люди, изнывающие в ожидании главных событий, необязательно вымышленных.
   Тиран шел, подавляя всех своей очевидностью. Он был щедр, весел и приветлив, особенно к дамам в вечерних платьях с подведенными глазами и искусно увеличенными округлостями, среди которых были и деликатные, стыдливые на вид, и хмурые, чопорные, и прелестные, и забавные, и двуязычные наподобие пиявок. Довольные своей внешностью, умом и происхождением, они рассуждали об облаках и идеях.
   Звучала музыка, звенели шпоры, сверкал паркет, в котором отражались люстры, зеркала, и гости, все в масках. Меж гостей сновали осмотрительные и молчаливые слуги.
   Гости ели мясо земных животных и морских обитателей, целиком запеченных в фиговом листе, запивая их напитками из меда, вина, изюма, колючего дрока, щавеля, можжевеловых ягод. Рекой лилось шампанское, оказывая ободряющее действие на публику. Его подавали в высоких стаканах из цветного богемского стекла.
   Праздник включал в себя многообразие всяческих прелестей и удовольствий, в том числе и ночные танцы под звуки флейт, тимпанов и литавр. Желание танцевать охватывало даже стариков и старух. Жертвуя сном, они веселились, встряхивая рыжими кудрями, как сатиры и вакханки, подчиняясь той силе, которая управляла ими без их знания об этом. Забыв свои старческие печали, полунагие, с гирляндами на головах, они наслаждались любовью, криками и визгом подстрекая уснувшее вожделение...
  
   Тиран вышел в галерею. Он шел, увязая в сугробах конфетти, завертях серпантина.
   В саду веселились гости. Доносились звуки музыки, смех.
   Тиран обратил внимание на старика, который сидел на осле задом наперед и играл на согнутой бронзовой трубе с колокольчиками. У осла на голове был венок из васильков. Какая-то старуха шла за ослом и твердила: "Светик мой..."
   Вдруг кто-то назвал Тирана по имени. Он обернулся. На незнакомке был черный плащ с капюшоном на красной шелковой подкладке. Вся она тонула в складках и лишь ее руки были открыты. Она метнулась в сторону лестницы и исчезла, снова появилась в толпе арлекинов. Он устремился за ней и столкнулся с карликом.
  -- Как тебе все это?.. - спросил карлик.
  -- Пока одни неудобства...
  -- Потерпи, будут и обольщения...
  -- Мне все равно... я уже близок к тому, чтобы избавиться от всех обольщений...
  -- Надеюсь, ты не собираешься покончить с собой?.. - Карлик едва заметно улыбнулся, боясь потерять лицо.
   Заглянув в приоткрытую дверь, Тиран поморщился.
  -- Ну и запах из этой щели... вовсе не роз... - Взгляд его остановился на господине, волосы которого переплетались как змеи. Он изображал архитектора, который, не пошевелив и пальцем, создал всю вселенную. - Кто это?..
  -- Поэт...
  -- От него даже пахнет стихами...
  -- Скорее вином...
  -- Ну да... а это кто?.. по виду из порядочных людей...
  -- Это француз, импровизатор, питается лягушками...
  -- А это, наверное, англичанин, похож на ощипанную ворону...
  -- Это жонглер... ну, мне надо бежать... - Карлик глянул на часы и унесся.
   В роли распорядителя праздника карлик летал по залам. Он постоянно куда-то спешил. В огромном рыжем парике и с воспаленными красными глазами он как будто возникал из воздуха, то там, то здесь, дергал за веревочки, к которым были привязаны актеры, статисты и исчезал.
   Суфлер из своей крохотной будки не успевал следить за вихрем рождающихся сюжетов, сцен, интриг.
   Тиран сел на скамейку. После шампанского слегка кружилась голова. Подняв голову, он увидел шары, точно такие же, как в детстве. Они свисали с потолка, и он играл с ними, лежа в колыбели. Няня стояла у изголовья. Вытянутыми ручонками он дотронулся до ее руки и очнулся. Он поманил карлика.
  -- Фу, едва держусь на ногах... Что прикажете?.. - спросил карлик, оглядывая сцену. Он испытывал удовольствие от творящегося вокруг правдоподобия хаоса, непонятного даже ему самому.
  -- Позови вон ту даму...
  -- Какую даму, их здесь хоть пруд пруди...
  -- Ту, что в черном платье с красной каймой...
  -- Ну, не знаю, что ты в ней нашел, тощая, носатая, похожа на ведьму... Дрожь берет, наверное, она умеет колдовать и летать по воздуху...
  -- Нет, это не она... Где же она?.. Какое-то наваждение, была и нет ее...
   И снова она появилась, сначала силуэтом на темном фоне, высокая, стройная, уже в светлом платье с кружевами. Взгляд ее будил какие-то неясные, раздражающие воспоминания.
   Тиран встал и подошел к окну. За окном в низко висящей бархатистой черноте тускло светилась луна, бросая неверные отсветы в фонтан с монетками на дне, на статую с отколотым носом, на телефонную будку, на громыхающий по стыкам рельс трамвай сорок пятого года с огромным портретом Сталина, помутневшим от дождей. Блуждающий взгляд Тирана скользнул по заднику, как будто разрезанному трамвайными рельсами. И вдруг он увидел ее. Смуглая, стройная, поступь легкая, летящая. Она вышла из трамвая и, как вспугнутая птица, скользнула вдоль стены к лестнице.
   Ступеньки вели куда-то вниз.
   Тиран прикрыл глаза рукой.
   Она все еще спускалась по лестнице, оглянулась, тихо рассмеялась, достала ключи.
   Зашумела листва. Начался дождь.
   Он поднял воротник плаща, запахнул полы.
  -- Ну что же вы, заходите... - сказала она, улыбаясь приятно и привлекательно.
   Петли ржаво заскрипели. Смущенно оглядываясь и сдерживая дрожь, Тиран вошел в оранжерею. Старый высохший фонтан с позеленевшей фигурой сатира, заросли жасмина, жимолости, и над всем этим мутное, ветреное небо, облака, словно призраки.
  -- Идите сюда... - Она шла по оранжерее и при каждом шаге под ее ногой вспыхивала фиалка, лилия или ирис, причудливо играя красками.
  -- Отойдите от окна...
   Тиран вздрогнул и очнулся.
  -- Что вы сказали?..
  -- Я говорю, отойдите от окна...
  -- Не понимаю, кто вы?..
  -- Это автор... - ломким голосом пролепетала маска в облегающем платье, обсыпанном блестками. Привстав на цыпочки, она закружилась в медленном летучем танце.
   Серафим шагнул к кулисам, но она остановила его.
  -- Минуточку, или мне показалось... - Женщина слегка откинула маску, посмотрела на него. - Вот так сюрприз... И вы здесь!..
   Узнав под маской Князя, Серафим тревожно и бегло глянул в окно.
   Неожиданно посыпались стекла, как в калейдоскопе, и в комнату влетел сверток, перевязанный бечевкой. В утробе свертка что-то зашипело, защелкало.
  -- Бомба!.. - шепотом суфлера вскрикнул карлик.
   Дверь в заднике приоткрылась, и на сцену вышел Герман бледный как полотно. Ослепленный светом рампы, он споткнулся и упал к ногам Тирана. Уже лежа на полу, он нащупал под собой что-то прохладное, напоминающее подтаявшую льдинку...
  
   Отчетливо сознавая, что взрыв может последовать в любую минуту, Князь покинул сцену. И только в гримерной комнате, которая принадлежала Клариссе, он перевел дух и почувствовал себя по-настоящему несчастным. Он опустился на кровать. В голове шумело, как раковине.
  -- Когда это было?.. Да и было ли?..
   Тесное белое платье с кружевами Кларисса сняла. Оно еще зыбилось в воздухе, в полутьме. Он подглядывал в зеркало, как она раздевалась. Открылись плечи, грудь, бедра.
   Он попытался обнять ее.
   Она отстранилась со смехом.
   Все его последующие возвышения и падения были отголосками этого ее низкого, хрипловатого смеха.
   За дверью послышался шум, легкие, перебегающие шаги. Шаги затихли. Некоторое время Князь прислушивался к вкрадчивым шепотам тишины.
  -- Нет, это невыносимо... - пробормотал он с дрожью в голосе. Его знобило. Кутаясь в плед, он достал из книжного шкафа с тайным дном несколько сшитых ученических тетрадок. Это были записки, которые он вел уже много лет.
   "Мой дневник или что-то вроде доноса на самого себя..." - Странная гримаса исказила его лицо. Он надкусил яблоко, забывчиво полистал тетрадки, глянул в зеркала, вдруг скомкал все и бросил в камин. Тонкие язычки пламени лизнули страницы. Бумага свилась. Вспыхнула. Он попытался выхватить тетрадку из огня, обжег пальцы...
  
  -- Черт... - услышал Эйман неизвестно к кому относящееся восклицание и пугливо вздрогнул. Он давно потерял из виду билетёра с фонариком, который каким-то мяукающим голосом, позвал его за собой. Оглядываясь, он сделал несколько шагов. Лабиринт коридоров как будто втягивал его. Вдруг он услышал странные звуки, словно бы эхо шагов. Заглянув за угол, Эйман увидел высокую и стройную женщину в облегающем платье, обсыпанном блесками. Она шла ему навстречу. Узкой рукой, затянутой в перчатку, незнакомка слегка приподняла паутину вуали, близоруко сощурилась. В тонких чертах ее набеленного лица шевельнулось какое-то выражение.
   Незнакомка прошла мимо.
   "Несомненно, я уже видел ее где-то..." - подумал Эйман.
   Впереди, как наслоения воображаемого и реального, мутно горели фонари, покачивалась, поскрипывала дверь. Эйман заглянул в комнату, вошел, с любопытством осматриваясь. Зеркало во всю стену, железная кровать, скомканное покрывало, камин, заваленный бумагами ночной столик, огрызок яблока. Он невольно присел, увидев свою гримасу в зеркале, тихо, в кулак, рассмеялся и прислушался.
   В коридоре послышались голоса.
   Эйман как-то неловко согнулся и уже не мог выпрямиться. Пересиливая боль, он заполз за ширму, затаился...
  
   Когда Эйман очнулся, в комнате было светло, как днем. Сквозь узкую щель в ширме он увидел Князя и изысканно одетую незнакомку. К груди она прижимала букетик белых астр.
  -- А ты совсем не изменилась и голос все тот же, и все та же милая привычка слегка прикусывать нижнюю губу...
  -- Ты тоже мало изменился... - Медленно-медленно незнакомка приподняла вуаль.
  -- Это же Лиза... - Эйман невольно привстал и чуть не вскрикнул от боли.
   Вдруг погас свет. Тревожно озираясь, Эйман выполз из-за ширмы. Никого. Лишь портрет Сталина на стене.
   Луч света пробился сквозь узкую щель портьер и упал на обгоревшую тетрадь.
   Эйман подобрал ее. Осторожно разглаживая пожухлые листы, он читал и отступал к двери.
   Внезапно дверь распахнулось, и открылась сцена.
   Эйман замер, изумляясь и недоумевая.
  -- Это еще кто?.. - спросил Тиран.
  -- И откуда?.. - Карлик глянул в оркестровую яму, дна у которой нигде не было.
  -- Это он бросил бомбу... - воскликнул кто-то из статистов.
  -- Закройте окно... - раздраженно с акцентом, неточно расставляя ударение, сказал Тиран.
  -- Мне что-то не по себе... - пробормотал Эйман и со стоном схватился за грудь. Взгляд его словно застыл, а сам он одеревенел и уподобился бездушной статуе.
   Статисты столпились над ним.
   Из суфлерской будки донесся шепот:
  -- Что у вас там происходит?.. Этого нет в тексте...
  -- Мне так не кажется... - Карлик ослабил петлю галстука на шее Эймана, который проявлял признаки жизни лишь тихими, едва слышными вздохами.
  -- Живой?.. - спросил статист.
  -- Еще не успел остыть...
  -- Сделайте же что-нибудь и заполните эту паузу... - донесся шепот из суфлерской будки.
   Пианист наугад ударил по клавишам и заиграл "Полет валькирии" или что-то похожее.
   Странный это был человек. Он жил в коммунальной квартире. Дверь его комнаты была обита железом и обложена кирпичом от воров. Он запирал ее на семь замков, в которых и сам путался. Частенько он засыпал под дверью, так и не сумев справиться с замками. Если кому-то из соседей удалось бы заглянуть в его комнату, то он увидел бы кушетку, на которой пианист спал, не раздеваясь, старое немецкое пианино с медными канделябрами, доставшееся ему от отца, и стеллажи с пластинками, которые он собирал всю жизнь.
   Вслушиваясь в звуки музыки, Тиран закрыл глаза и очутился на берегу залива. Кларисса шла чуть впереди босиком. Ее ноги по щиколотку утопали в песке. Было жарко. Пот выедал глаза. Он шел, как во сне, и что-то лепетал путанное о своих планах.
   Костяшками пальцев Тиран потер глаза и уставился на господина со шрамами на лице, который с любопытством наблюдал за происходящим на сцене.
  -- Странный субъект...
  -- Вполне обыкновенный... - отозвался карлик.
  -- И все-таки узнай, кто он?..
  -- Уже лечу... - сказал карлик и замер на одной ноге, как цапля.
   По кулисам прошла зыбь. Что-то мелькнуло в воздухе.
  -- Что это?.. Смотри, смотри...
   Над троном пролетела луна.
  -- Это же луна...
   Тиран незаметно ущипнул себя. Опять ему померещилось в складках кулис смеющееся лицо Клариссы. Он отодвинулся вглубь трона, дрожащими пальцами нащупал бронзовый колокольчик. Колокольчик упал, неожиданно и глухо звякнув, и в ту же минуту на сцене погас свет...
  
   * * *
  
   Одна за другой промелькнули три зари, и праздник ушел. Весь город соучаствовал этому действу, сбившись в толпу на площади у двугорбой горы. Люди стекались отовсюду. Над толпой плавали тела дирижаблей, как Левиафаны, расцветали фейерверки.
   Дни стояли душные и жаркие, многие теряли сознание в давке и погибали.
   Такое случалось и раньше.
   Трупы собрали и похоронили в одном месте.
   Жизнь постепенно возвращалась на круги своя.
   После тройного дня пира и пьянящих славословий Тиран спал и проснулся.
   Было полнолуние. Собаки пели гимны луне, огромный и белый лик которой с равнодушным спокойствием взирал с высоты на сцену.
   Из кулис вышел карлик, осторожно ступая и озираясь
  -- Что ты ищешь и озираешься?.. - спросил Тиран.
  -- Откуда эти утробные звуки?..
  -- Не знаю... - Тиран прислушался к звукам, копирующим слова. - Может быть это сквозняки...
  -- Или призраки, что дышат повсюду, подсматривают за нами сквозь стекла, линзы, микроскопы, телескопы... и подслушивают, что мы говорим, не зная, для кого говорим, не представляя себе последствий...
  -- Интересно, продолжай...
  -- Все мы, я говорю мы из вежливости, только видимости... Мы видим лишь то, что видим или что нам позволяют видеть...
  -- То есть, я вижу что-то похожее на тебя, но это не ты...
  -- Вот тебе пример, мы видим, что солнце и луна друг за другом вращаются вокруг Земли, но это не совсем так, вернее, совсем не так...
  -- Ты напомнил мне одного писателя, который умел ограничивать свои потребности и радоваться жизни, какой она была или казалась. Его звали Семен. Не знаю, жив он или нет. Я случайно познакомился с ним. Внешне он был похож на огородное пугало, лысый, тощий, долговязый, но многие плакали и смеялись, читая его романы, отличающиеся изысканностью и завершенностью. В 40 лет, уже изрядно помятый жизнью, он увлекся театром и некой особой весьма приятной на вид и целомудренной, как весталка. Он написал для нее несколько пьес в мрачноватом и фантастическом духе и приобрел репутацию гения среди немногих знатоков. Не знаю, было ли это совпадением или нет, но сюжеты его пьес переходили в действительность: двоих они привели в тюрьму, еще трое покончили с собой при странных обстоятельствах. Он задумался. Ситуация самая плачевная, какую только можно вообразить. Измучив себя догадками, он впал в странное состояние, которое завершилось еще одной смертью. Ночью после похорон его мучили кошмары. День лишил их реальности. Он оделся и вышел на улицу. До ночи он бродил по городу. Он стоял на мосту, когда услышал плеск. Все стихло. Всматриваясь в воду, он увидел утопленника, который плыл, широко по-лягушачьи раздвигая ноги. Утопленник подплыл к свае и высунул голову из воды, однако тяжесть тела неумолимо потянула его на дно. Семен потер глаза. "Все как в моей пьесе, хотя это могло быть лишь игрой теней..." - подумал он и глянул на затянутое облаками небо. Проходя мимо газетного киоска, он остановился. Бросился в глаза заголовок в вечерней газете, который просто потряс его: "Очередное убийство или самоубийство?.." - Он вернулся домой. Пол в его комнате устилали вырезки из газет с возможными, но недоказуемыми и непредвиденными убийствами. Он собрал их в папку и что-то написал. Не успел он дописать фразу, как откуда-то из этажей дома донесся долгий протяжный вопль. Наступившая затем тишина показалась ему страшнее самого вопля. Его бледное лицо стало бледнее луны. Он выглянул в окно и увидел на асфальте распростертое тело в луже крови. Незнакомец еще дышал, но смерть уже смотрела ему в глаза...
   Карлик исподлобья глянул на Тирана, однако одолеваемый сном ничего не сказал, а Тиран продолжил:
  -- Уже светало. Погасив зря горевшую лампу, он рассеянно полистал рукопись. Где-то в лабиринте коридорах хлопнула дверь. Занавеска всплеснула крыльями углов. Затрепетали фотографии на стене. С сухим шелестом перевернулись страницы рукописи. Не понимая, что происходит, он привстал. Звякнули стекла. Порыв ветра распахнул окно. Как водоворот, окно засасывало обрывки бумаги, какие-то забытые письма, записки, квитанции, что-то еще куда-то летящее. Ползая по полу, он пытался поймать парящие страницы рукописи, когда услышал скрип стула, на который забралась Кларисса. На ней был халат и шлепанцы на босую ногу. Заглянув в текст пьесы, она накинула петлю на шее. Из облаков вышло солнце, ослепило его. Он зажмурился и не увидел, как стул пошатнулся. Около полудня он получил телеграмму, в которой сообщалось, что Кларисса покончила с собой. Вскоре его арестовали по доносу, однако он бежал, вместо того, чтобы сидеть и ждать, пока его повесят. Его искали, подняли на ноги всю округу, но, увы. Он исчез, похоронил себя где-то в горах с очередным романом в голове...
   Карлик зевнул. Тиран что-то не договаривал.
   "Напустил темноты, чтобы скрыть свою роль в этой истории..." - подумал карлик и спросил:
  -- Он был женат?..
  -- Да, он был женат, но развелся... тебя интересуют подробности?..
  -- Нет... - Карлик еще раз зевнул. Ему все труднее было бороться со сном. Поняв притворство и всю бесполезность подобного сопротивления, он закрыл глаза, и история Тирана потерялась среди множества других историй.
   Во сне, хотя на сон это не походило, карлик очутился в саду, далеком от всяких тревог и волнений, где царило вечное лето и все невозможное становилось возможным.
   Он привстал и огляделся. Вокруг витали младенцы с крылышками как у птиц, все голые и пухлые. Он закрыл глаза и впал в оцепенение, помешавшее ему увидеть то, что он видел...
  
   * * *
  
   Ставни были прикрыты, и на сцене царил полумрак.
   Тиран нес бремя повседневной ответственности, он был занят мирскими делами и светской стороной жизни своего государства.
   Пока Тирана удерживали эти дела, карлик утешал себя игрой воображения и разнообразил свою жизнь днями, которые ему не удалось прожить самому. Незаметно для себя он проник в мир, населенный неземными созданиями. Блуждая по саду, он с изумлением увидел мать, в объятиях какого-то мужчины, производившего впечатление человека интеллигентного, склонного к созерцанию и одиночеству. Вполне возможно, что это был отец карлика, который знал его лишь в виде округлившегося живота матери. На седьмом месяце беременности он исчез со всеми своими очевидными и подразумеваемыми талантами. Мать говорила, что он был писателем, видел радужные сны и соблазнял других тем же блаженством. Она только что не молилась на него. Накинув на плечи плед, мать прошла мимо неспешной грациозной походкой. Лицо у нее было вытянутое, тонко очерченной, глаза темные. Представив себе, как он протискивался из ее тесного и узкого лона на свет, а она вопила от боли и постепенно становилась его матерью, карлик невольно вздохнул и посмотрел на Тирана, который рылся в газетах. Он читал подшивки прошлых лет, ушел с головой, пытаясь приоткрыть завесу одной тайны, но нашел лишь три сомнительных случая, которые лишь запутали все дело.
   Карлик приоткрыл ставни окна, выходившего на площадь, посреди которой возвышалась статуя Тирана. Он стоял и смотрел.
   На площади царило безмолвие и смутная пугающая тьма. Она затапливала площадь, как вода, вздымалась, захлестывала статую, покрывала ее пеной.
   Вода уходила в расселины улиц и статуя, казалось, вздыхала.
   Воспоминания чудесным образом перенесли карлика в другое место. Он был уже не здесь, он был недалеко от рая и привыкал к другому небу, когда неожиданно из тьмы протянулся луч света.
   Блуждая по площади, луч света выхватывал из темноты чьи-то фигуры с бледными лицами, одежда на которых болталась как на скелетах, сначала две, потом четыре. Число их резко возросло.
   Они что-то выкрикивали и разбрасывали афишки.
  -- Должно быть это эмигранты...
  -- Однако ведут они себя безумно...
  -- Наверное, они чем-то раздражены...
   Когда эмигранты забавы ради и игры попытались повалить статую Тирана, публика в зале затопала ногами в предвкушении удовольствия. Как известно в опасные и смутные времена тенденция к единомыслию возрастает.
   Появилась охрана, и разыгралось сражение.
   Увидев, что их войско тает, эмигранты обратились в бегство.
   Когда все улеглось, Тиран спустился вниз и осмотрел поваленную статую.
   В зияющей дыре он увидел какие-то перекладины, подпорки и все прочее, скрытое от глаз зрителей безобразие.
  -- Ты разочарован?.. - сказал карлик.
  -- Только не в том смысле, в каком ты думаешь... - отозвался Тиран. Лицо у него было мрачное и почти трагическое. - Я думаю, что мне делать с этими длинноволосыми пришельцами...
  -- Но их уже нет...
  -- И все же полезно будет принять соответствующие меры... я боюсь тощих и бледных... - Тиран взглянул на карлика. Лицо его стало еще более мрачным...
  
   Когда на Тирана находили приступы меланхолии, он становился опасным, и карлик послал за теми, кто умел его развлекать.
   Появился импровизатор, рыжий и невзрачный господин. Втянув голову в плечи, он топтался на месте, не мог решить, что ему делать.
  -- Он довольно сносно танцует в балетах, изображая смешных персонажей... ну, что же ты, начинай... - Карлик подтолкнул импровизатора.
   Пока продолжался танец, карлик рассказал Тирану ничем не примечательную историю импровизатора.
   После танца импровизатор в невинном порыве поцеловал Тирану руку и удалился.
   Спустя минуту вошел запыхавшийся Поэт. Он страдал одышкой. В руках он держал обрывки бумаги.
  -- Говорят, он человек с воображением и причудами... - шепнул карлик.
  -- Хотел прочитать вам свою поэму, но ваша сука всю ее сжевала... - заговорил Поэт. Он слегка заикался. Стихи он начал писать еще в колыбели и почти 30 лет был придворным поэтом, пока не получил лучшего места на кладбище.
   Поэт прочитал несколько стихов из утраченной поэмы и его выставили за дверь.
  -- Жалкий идиот, он должен был бы стыдиться своих скудных сюжетов...
  -- А жена у него милая, скромная и всегда в хорошем настроении... - пробормотал Тиран и отправился принимать целебные ванны во флигель. Ландшафт и погода здесь были всегда такие, каких требовало его настроение.
   Однако ванны Тирану не помогли.
   Блуждая по коридорам, он заглянул к секретарю, который играл с куклами одного с ним роста. Секретарь раздевал и укладывал их спать. Он любил удовольствия, был женат, но с женой не жил и не разводился.
   Хмуро улыбнувшись, Тиран прикрыл дверь и направился к первому министру. Он застал его в весьма плохом состоянии и вышел, заметно повеселевший...
  
   * * *
  
   Ночью карлику приснился кошмар, от которого он пришел в ужас. Едва дождавшись рассвета, он пришел к Тирану.
  -- У тебя весьма унылый вид, хотя говорят, что тебе все дозволено...
  -- Кто этому верит, может поверить и многому другому... я живу как все и делаю то, что делают многие другие...
  -- Тогда что, плохие новости?.. или ты слюной смочил глаза?.. садись, вот стул, кресло, скамья без спинки...
   Карлик смахнул пыль со скамьи и сел.
  -- Что еще говорят?..
  -- Ничего достойного внимания, если не считать слухи... говорят, что настало последнее время и все исчезнет в пасти змея, который придет исполнить свое гибельное дело вместе с Антихристом...
  
   Ожидания горожан не были обмануты.
   Вечером того же дня на востоке неба появилась непривычная звезда с хвостом.
   По толпе зрителей этого чуда прошел крик:
  -- Змей...
   Весь следующий день солнце было бледное и без лучей. В воздухе чувствовалась мгла, тяжесть.
   Мгла все густела. День стал как ночь. Бледного вида пророки бродили по улицам, пугая прохожих своими изречениями:
  -- Стены вселенной рухнули от старости, и прах их развалин наполняет пространство...
  -- Пришел конец всем нашим трудам и страданиям... незачем и война, дремлющий змей, незримый бог нашего неба, уже распахнул свою пасть, ворота смерти... все хлынет туда толпой в эту черную дыру, "огнь поедающую"...
   Сочинители трагедий говорили одно, ученые - другое, народ же прислушивался одинаково ко всем и запутывался в этой паутине.
   Страх постепенно переходил в какое-то тупое бесчувствие...
  
   Среди ночи Тиран проснулся. Он лежал ничком и пытался вспомнить сон. Смутно, как сквозь запотевшее стекло, ему увиделся храм бога с поющими сиренами, восседающими на вращающихся сферах. Он напряг свой взор, долго всматривался в темноту. Завеса из слез мешала ему увидеть лицо бога. Украшенный нимбом и колючим венком, он парил в отдалении.
   Тиран вздохнул и закрыл глаза. Ему вспомнилось, как он проник за завесу в небесные лабиринты, как блуждал там, в поисках тех, которых он полагал умершими, сдерживая и подавляя в себе желание увидеть их живыми, как, соскользнув с зодиака и Млечного пути, он пересек семь планетных сфер и, одетый эфирными и прочими одеждами, нистек в лоно матери, как он приобрел тело, как протискивался из темноты наружу в узкую щель и свыкался с обычным светом.
   На каких-то воспоминаниях Тиран задерживался, какие-то воспоминания пропускал.
   Вошел карлик, и воспоминания прервались.
   Около часа карлик доносил Тирану дурные и почти чудовищные слухи, стараясь не подчеркивать, насколько они неправдоподобны.
  -- Мне страшно говорить все...
  -- Говори... - Тиран окутался дымом. Голос его был угрюмый, а взгляд неприветливый.
  -- Расплодилось тьма самоубийц... их столько, что не хватает веревок, чтобы им всем повеситься...
  -- Что еще?..
  -- Появился какой-то бог...
  -- Что за бог?..
  -- Не знаю, говорят, красивый... я только издали его видел... женщины от него без ума... они все побросали, дома, детей... скитаются с ним по ущельям и пляшут под его дудку... вот я и отправился ночью на Лысую гору разведать, что и как... оделся женщиной, иду, путаясь в складках платья, озираюсь, слышу шум, смех, подкрался, смотрю, девицы с распущенными волосами танцуют, обнимаются среди валунов... у одних волосы точно огонь, у других - по плечам вьются как змеи, щеки лижут раздвоенными языками... я все их грешные дела разглядел... какая уж тут любовь, какая радость... одна из девиц приблизилась к валуну, за которым я прятался... на ней была только ночная рубашка... взгляд мой упал на ее босые ноги с наростами и чешуйками, как у ящерицы... я невольно привстал, капля холодного пота, щекоча, пробежала из под мышек по бедру и лодыжке... она увидела мое испуганное лицо, закричала, смотрите, чужой... за ее спиной уже маячили другие девицы, словно рой встревоженных привидений... я бежал, я летел как ветер, легче птицы, по валунам, по пням, по бурелому... едва спасся от них...
   С улыбкой сатира на губах карлик взглянул на Тирана и умолк.
   Глаза Тирана были закрыты. Ему чудилось, что он лежит ничком на песчаной отмели у рифов, облепленный водорослями и ракушками. Кто-то со смехом произнес его имя. Он приоткрыл веки и увидел поодаль танцующий силуэт бога в свете и дыме. Нимфы висели на нем как гроздья. Бог играл с ними, то давал им связать себя руками, то срывал их с себя и они становились птицами и рыбами...
   Скрипнула дверь, и Тиран очнулся.
   Карлика в комнате не было.
   Накинув на плечи плед, Тиран подошел к окну.
   Неожиданно собаки подняли жалобный вой.
   Разразилась буря с блистающими молниями и жуткими громовыми раскатами.
   Буря неистовствовала, показывая свою власть над людьми. Шквальный ветер хлопал ставнями, распахивал окна, срывал железо с крыш, раздевал деревья, а ливень затопил половину города, одни проснулись по пояс в воде, другим она дошла до подбородка и мешала кричать.
   К рассвету буря утихла, и ливень иссяк.
   Тиран так и не сомкнул глаз. Он стоял у окна и с некоторым беспокойством смотрел, как поднималось солнце...
  
   Многих в ту ночь преследовали кошмары и дьявольские видения...
  
   Вечером того же дня Тиран принимал делегацию академиков и ученых.
   Слово взял один из академиков. Он говорил о надуманной необычности событий, а в конце своей речи сам рассказал миф о месте Ада на севере неба и нисхождении души через вход у созвездия Рака или Близнецов по зодиаку и Млечному пути в смертное тело, как в могилу. Один из ученых возразил ему, сказал, что для смерти места нет, и то, что, как нам кажется, исчезает, на самом деле лишь меняет вид.
   Закрыв глаза, Тиран рассеянно вслушивался в плетение слов и шел вдоль берега моря. У рифов он остановился, по песчаной отмели вошел в воду, лег на спину и дал нести себя волнам в облике блудниц. Они облекали в музыку бормотание академика, напоминающее рыдания.
   Начался прилив. Вода стала холоднее, и Тиран очнулся.
   Наткнувшись на неподвижный взгляд Тирана, академик потер свой крючковатый нос, тронул заостренное книзу ухо и умолк...
  
   Семь дней змей поджигал близкий к земле воздух сверканием молний и пугал горожан. Люди задыхались во мгле. Одни твердили о грехе и искали объяснения всем этим бедам в прошлом, другие сами себя поджигали, чтобы сгореть, пока еще можно. Все остальные не видели разницы между чистилищем и реальностью и покорно ждали смерти.
   Были и такие, которые предавались наслаждениям, проводили время среди нежных полунагих дев в поре цветения с губами как апрельские розы, с золочеными веками и глазами эмалевой голубизны.
   Музыку и пение заглушали пронзительные вопли проповедников. Они указывали путь в преисподнюю со своим небом и звездами.
   Лик змея делался все более страшным.
   Что творилось, словами не передать.
   Через семь дней змей сгинул, исчез, а распространителей слухов о конце света арестовали и предали суду...
  
   Сцена превратилась в зал суда с колоннами, стоявшими строем возле стен. В открытую дверь был виден сводчатый вестибюль и статуя девы с повязкой на глазах, чтобы рассматривать дела, не взирая на лица, к тому же она была лишена рук. Это должно было удерживать ее от всякого соблазна брать взятки.
   В зал вошел судья в черной мантии. Он был похож на врача, надевшего траур по своим жертвам, и возвышался над всем, над людьми, над несчастьями. Подняв очки, он с неодобрением оглядел зал и сел. На стене за его спиной висел портрет Тирана, воспроизведенный с такой точностью, что можно было подумать, будто видишь не изображение, а живого тирана, заключенного в стекло.
   Служители ввели обвиняемых, среди которых бросался в глаза и вызывал изумление тощий старик, чем-то похожий на выходца с того света или другого безвидного места.
   Прокурор по внешнему виду мало достойный внимания произнес речь, похожую на заговор от нечистой силы. Он повторял одну и ту же мысль лишь в слегка измененных словах. Говорил он не вполне убедительно, но при этом остался вполне доволен собой.
   Тиран рассеянно слушал и грезил. Люди, стены расплылись и он очутился в доме, где прошло его детство. На съежившемся коврике обрисовался пастух, овцы или бараны и гора. Он разглядел даже колышущуюся траву и очнулся. Стряхнув с себя оцепенение, он взглянул на слепой профиль прокурора. На одном из процессов он от страха перед последствиями своей крамольной речи выпрыгну в окно, под которым на его счастье росло дерево. Оно и спасло ему жизнь. Он потерял лишь глаз.
   Затем слово было предоставлено адвокату, речь которого напоминала топчущееся на месте повествование, затаптывающее само себя.
   Это был пожилой приземистый господин с плоским совиным лицом.
   Тощий старик мешал ему своими воплями, путал, сбивал с толку, приводил в замешательство, и его речь иногда вывала смех в зале.
   Судья с вежливой скукой выслушал обоих, что-то написал (писал он только красными чернилами) и вынес приговор, который показался ему более удовлетворительным и убедительным, чем любой другой.
   Выслушав приговор, тощий старик улыбнулся и испустил дух.
   Труп старика унесли.
   Сцена опустела. Остались только Тиран и карлик.
  -- Что скажешь?.. - спросил Тиран с легким акцентом, достаточно красноречиво свидетельствующим о его происхождении, и подошел к окну.
  -- Прокурор умеет воздействовать, может вызвать и рвоту, и понос и многое другое в том же роде, а речь адвоката была похожа на блуждание слепого... - Карлик умолк.
  -- Что-то не так?.. - Тиран взглянул на карлика. - Что вздыхаешь?.. говори смело...
  -- Лучше промолчать...
  -- Тебе жалко этого тощего старика?..
  -- Удивительно, он умер, а выглядел счастливым человеком... и на вид он стал почти привлекательным... где-то я его уже видел, может быть, когда бродил по кладбищу...
  -- Что ты там делал?..
  -- Иногда я иду, сам не знаю куда, и оказываюсь на кладбище...
   Тиран промолчал. Он созерцал звездное небо и невидимых богов, к которым пытался приблизить свою жизнь...
  
   * * *
  
   Весь следующий день Тиран провел в городе. Он посетил несколько тюрем и больниц. Он подходил к каждому ложу, расспрашивал, как кто себя чувствует.
   Вечер Тиран провел в кабинете. Он описывал события, ставшие известными ему, какие случайно и во благо, а какие к несчастью. Иногда он писал понемногу и кратко для незнающих историю.
   Встал новый день.
   Город постепенно просыпался, оживал. Улицы наполнялись людьми.
   Проснулся и Тиран. День отнял у него приятные обольщения ночи, к которым он привык и которым почти поверил.
   Он сидел на ступенях трона и ждал, когда поднимут занавес, а карлик репетировал монолог, потешая своей поступью рабочих сцены.
  -- По-моему нет смысла продолжать эту пьесу... - сказал Тиран и умолк, разглядывая задник с изображением солнца, в центре которого висел его портрет, а в лучах - все прочие сановники по мере своих заслуг.
   Из кулис вышел фотограф с треногой. Глянув по сторонам, он расчехлил аппарат.
  -- Черт, осторожно... - Кто-то наступил ему на ногу.
  -- Что?.. - Незнакомец обернулся. Фотограф невольно отступил, увидев его лицо, исписанное шрамами как клинописью.
  -- Нет, нет, ничего...
   Некоторое время сыщик беспокойно вышагивал вдоль кулис.
  -- Вы не видели администратора?.. - спросил его мрачный господин.
  -- Нет, я здесь посторонний... - рассеянно отозвался сыщик и замер, увидев девушку с вишенками в ушах.
   С детским кокетством незнакомка выгнулась перед зеркалом, поправила волосы, ленты и взглянула на сыщика. Выражение мечтательного удивления на ее лице сменилось растерянной улыбкой.
  -- Вы?..
  -- Я...
   Неожиданно погас свет. Сыщик машинально достал спички. Спички ломались, или вспыхивали и тут же гасли. Неуверенный свет выхватывал из темноты чьи-то лица, кошмарный профиль старика с биноклем на груди и еще что-то летящее.
   Свет погас. Сцена качнулась, покосилась и поехала...
  
   В реющих ризах стала различима, как будто вырастающая на пустом месте, огромная, нечеловеческого роста статуя Сталина, вокруг которой по кругу вышагивали статисты в униформе, все на одно лицо, как отражения в поставленных в ряд зеркалах.
   Статуя росла и видоизменялась причудливым образом отчасти под влиянием освещения и перспективы.
   Проходя мимо незнакомца в пальто, перешитом из шинели, один из статистов что-то шепнул ему на ухо.
  -- Что вы сказали?.. - Незнакомец в пальто попятился назад и вбок и наткнулся на статую Сталина. Он попытался обойти ее, зашел справа, слева. Казалось, что он продирается сквозь чащу статуй. Он остановился. Он был в отчаянии и тяжело дышал.
   Теряя мелодию, пианист с ужасом взглянул на незнакомца в пальто, как будто увидел призрака.
   Ползучий полусвет подкрадывался к незнакомцу в пальто со спины и внезапно ослепил его. Он пошатнулся, худые руки его взметнулись, и он исчез вместе с героем, которого изображал.
  -- Чудеса... - Растерянная улыбка скользнула по лицу мрачного господина.
  -- Что тут удивительного?.. Вы, я вижу, впервые в театре... - сыщик хмуро посмотрел на него.
  -- Нет, но... а вы случайно не администратор?..
  -- Нет...
  -- Что это вы читаете?.. - спросил мрачный господин, увидев в руках сыщика тетрадку в косую линейку.
  -- Сценарий...
  -- Так вы автор?.. Вы знаете, я тоже иногда пишу...
  -- Все что-то пишут... Одни пишут допросы, другие - доносы... - сказал сыщик и, не скрывая раздражения, взглянул на незнакомца. Свое дело он знал хорошо, но порученная ему роль действовала на него удручающе. Он вытер пот со лба, раскрыл тетрадку с инструкцией в нужном месте, и вдруг меж страниц увидел фотографа.
   "А что он здесь делает?.." - Оставив в тетрадке палец, как закладку, сыщик некоторое время следил за фотографом.
  -- Здесь темновато, боюсь, что у меня ничего не получится... - Фотограф расставил тонкие паучьи ножки треноги, принужденно улыбнулся.
   Из кулис боком, слегка прихрамывая, вышел Тиран. Он был невысокого роста, узкоплечий, рябой и как будто чем-то напуганный.
  -- Вы кто?..
  -- Я фотограф, а вы?..
   Тиран от неожиданности потерял дар речи.
  -- А вот и я... - Появился карлик. На плече у него дремал попугай, под мышкой топорщилась стопка пластинок, к груди он прижимал патефон. - Рылся в шкафу и случайно наткнулся на это чудо...
   Тиран все еще разглядывал фотографа, потом перевел взгляд на господина со шрамами на лице, который пересчитывал артистов.
  -- Раз, два, три... все двенадцать налицо, как сыновья вокруг своего отца... - Сыщик еще раз их пересчитал артистов. - Хм... Странно, кажется, одного не хватает... - пробормотал он и уставился на фотографа.
  -- Ага...
  -- Что значит ваше ага...
  -- То и значит, что вы двенадцатый... - Сыщик улыбнулся.
  -- Вы с ума сошли... - Фотограф отступил. Улыбка господина со шрамами неприятно поразила его. Он нащупал за спиной дверь, приоткрыл ее и исчез в темноте.
   Некоторое время сыщик стоял у двери, настороженно прислушиваясь, потом толкнул ее. Увидев фотографа, он застыл на месте. Он не знал, что и подумать. Порывшись в карманах, он достал ключ от комнаты, в которой когда-то жил с женой и сыном, спички, оловянного солдатика. Тетрадки с инструкциями на месте не было.
  -- Куда же я ее сунул?.. - пробормотал он и глянул на фотографа, который путался в свисающих веревках.
   "Я делаю то, что я делаю, а зачем он здесь?.." - Сыщик прикрыл глаза ладонью, вспоминая сцену в кабинете своего шефа. Шеф не пожал ему руку и не предложил сесть, сразу же заговорил о деле:
  -- Дело пустяковое, но деликатное, только ты сможешь выполнить эту работу... Суть дела вот в чем, сегодня вечером ты идешь в театр...
  -- В театр?.. Вот так новость...
  -- Да, в театр, подробные инструкции получишь у секретаря... Это все, иди, да, надень что-нибудь вместе этого мешка, который на тебе... да, завтра ты свободен весь день... - Шеф не сразу и как бы нехотя протянул руку. Рука была вялая и влажная, и сыщик незаметно вытер свою руку о подкладку кителя.
   "Сколько ему лет?.. 50, 60 или 70, в зависимости от настроения... Завтра я свободен, хм, ну конечно, завтра же воскресенье и мои привычки ему известны..." - думал сыщик, помогая фотографу выпутаться из веревок и пытаясь вспомнить, куда он сунул тетрадку с инструкциями. Попутно он ругал Романа, своего племянника, поднявшего его накануне среди ночи, и себя, за то, что опоздал к началу спектакля...
  
   Беседуя, фотограф и сыщик вышли на сцену.
  -- Так вы журналист?..
  -- Я расследую одно давнее дело, впрочем, оставим это за кадром... А вы?..
   Сыщик промолчал.
   Луч света упал на дом, фасад которого украшали химеры.
  -- Этот дом всегда пользовался сомнительной репутацией... - пробормотал мрачный господин.
  -- Да уберите же этот свет... Что вы сказали?.. Я не слышу, говорите громче... - сыщик подошел к мрачному господину.
  -- В этом доме Кларисса покончила с собой, правда, одни говорили одно, другие - другое... - Мрачный господин испуганно отстранился. Что-то пролетело мимо с легким шелестом и упало на ступеньки лестницы. Всем стало как-то не по себе.
  -- Это не бомба, это цветы?.. - Сыщик слабо улыбнулся. - Белые астры... - Длинным и острым концом зонта он порылся в мусоре под лестницей. Тетрадки с инструкциями там не было. - Но мы, несколько, отвлеклись... итак, вы сказали, что знаете убийцу?..
  -- Нет, я не говорил, что знаю убийцу... Она покончила с собой, не смогла выйти из роли... - Мрачный господин сел на ступени лестницы.
  -- Вы жили в этом доме?..
  -- Да, почти семь лет... - Взгляд мрачного господина скользнул по фасаду дома. - Это давняя история, не знаю, с чего и начать. Некоторые говорят, но без всякой уверенности, что до замужества Кларисса была любовницей отца и обоих братьев, что придает этой истории несколько странный оттенок, если перейти от искусства к нравам. Впрочем, все они уже лежат в земле, каждый на своем месте. Кларисса была примадонной. В перерывах между спектаклями она вышла замуж и родила ребенка. Мальчик вырос и добился не меньшей славы, трижды побывал в тюрьме по причине своих наклонностей к писательству. Вы, конечно, понимаете, что эта история мне не безразлична, так вот, мало кто знает, что много лет назад в цокольном этаже этого дома была оранжерея с гротами и фонтаном... Кларисса выращивала там розы... Хотите попробовать... - Мрачный господин достал из кармана термос. - Изысканный напиток, настоян на лепестках роз, околдовывает, хотите?.. Нет?.. Ну, как хотите, цветы моя тайная страсть, они меня очаровывают своей невинностью и простотой, а какая плавность жестов, а осанка, как они великолепны, особенно ночью, я зажигал свет и любовался... После смерти Клариссы оранжерею закрыли, а ее комнату опечатали... Помню, я стоял в коридоре у окна, и вдруг, мне показалось, что кто-то ходит в ее комнате... Мурашки побежали по спине... Потом я увидел полоску света под дверью...
  -- И вы вошли в ее комнату?..
  -- Да...
  -- Зачем?..
  -- Не знаю, наверное, из любопытства...
  -- Так-так и что же вы увидели?..
  -- Плюшевый дивам, венецианское трюмо, картины в рамах, довольно странные пейзажи... Я был удивлен... Ничего этого у нее никогда не было... День клонился к вечеру, было ветрено, шумела листва, я как-то особенно чувствую смутность этого часа, не могу вам этого передать... Я подошел к окну и вдруг услышал, чье-то дыхание за гардинами... На ощупь я нашел спички... Это был мужчина, но в женском платье, грудь и плечи у него были обнажены...
  -- Продолжайте...
  -- Он смутно улыбнулся и прошел мимо... Я окликнул его, но он исчез...
  -- Мы зря теряем время... Как он выглядел?.. Вы могли бы описать его приметы?..
  -- Как он выглядел?.. Не знаю, в нем было что-то неуловимо знакомое, лицо, профиль...
  -- И как он мог войти, если дверь была опечатана?..
  -- Наверное, у него были ключи, да, у него были ключи, это же довольно очевидно, иначе как бы он мог войти... Не понимаю, зачем нужно задавать столько вопросов...
  -- Так, так, что же было дальше?..
  -- Потом пришел этот господин с девочкой... - Мрачный господин указал на Эймана. - Или нет, он пришел позже, по радио начали передавать последние известия...
  -- И что вы там делали?.. Я вас спрашиваю... - Сыщик ткнул Эймана острым концом зонта.
  -- Я?.. - Эйман вздрогнул. - Вы меня спрашиваете?..
  -- Да, вас... - Сыщик сдвинул занавеску на окне, прижался лицом к стеклу. В сквере машины еще не было.
   "Им следовало бы поторопиться, чтобы не провалить все дело..." - подумал он. Эта мысль раздражала его несколько минут.
  -- Так что вы там делали?..
  -- Меня там не было... - Эйман вскользь глянул на мрачного господина. - Он меня с кем-то путает...
  -- Ничего я не путаю... Он был в пальто, перешитом из шинели и в очках с треснувшим стеклом, лицо вытянутое, нос с горбинкой...
  -- Послушайте, чем вы там занимаетесь?.. Этого нет в тексте... - попытался вмешаться в происходящее суфлер.
  -- Это еще кто?.. - Сыщик склонился над суфлерской будкой.
  -- Вас нет в тексте... - услышал он злое шипение суфлера.
   Пока все это происходило, мрачный господин, сидел, уставившись в пол. Он видел на нем кровь Клариссы. После провала пьесы, она пыталась покончить с собой и разрезала вены на запястьях.
   Вскинув голову, он встал и, покачиваясь, ушел за кулисы. Он шел и видел ее кровь и в пурпурном цветке фиалки, и в алом пятнышке на анемоне, и в малиновом румянце розы. Блуждая по коридорам, он неожиданно очутился в комнате, в которой все это случилось. В комнате царил полумрак. Окно выходило во двор. За мутными от пыли стеклами темнел силуэт общежития. В некоторых окнах уже горел свет.
   "Все тот же неменяющийся пейзаж..." - Он повернулся спиной к окну. Комната как будто сузилась в коридор. Не зная, явь это или сон, он зажег лампу, тронул еще не увядшие пунцовые розы со вспененной белизной по краям, порылся в ящиках комода. На глаза попалась тетрадка в косую линейку с полями.
   Какой-то легкий, посторонний шум отвлек его, точно трепет ночной бабочки-однодневки.
   Он оглянулся.
   Кларисса сидела в углу дивана и следила за ним. Волосы коротко подстрижены. Лицо бледное, худое, грустное.
  -- Кларисса, ты?.. - с дрожью в голосе спросил он.
   За стеной что-то упало, со звоном разбилось.
   Он сел рядом с ней. Некоторое время они сидели молча, внезапно сближенные темнотой.
  -- Ты промокла насквозь и дрожишь... и кожа у тебя, как у лягушки... - Кончиками пальцев он коснулся ее лица, помог ей раздеться. Обожгло упругое и прохладное прикосновение ее груди. Через мокрый белый шелк просвечивались соски. Он слегка отстранился, чтобы увидеть ее глаза. Глаза у нее были широко открыты. У нее был странный разрез глаз и как будто удлиненные зрачки.
  -- Что случилось?..
  -- Я не могу выйти из роли... - Кларисса прижала к его губам свои мягкие и прохладные пальцы.
   Она уснула, а он сидел на краю кровати, тупо уставившись на ее мокрую одежду, развешенную на спинках стульев, потом встал и подошел к окну...
  
   "По виду нормальный, но ведет себя как-то зря..." - Сыщик проводил взглядом мрачного господина и глянул в окно. Машины в сквере все еще не было.
   Прошлой ночью он видел странный сон, как будто он карабкался по приставной лестнице, похожей на ту, что стояла у дальней стены флигеля. В иллюминации горящих где-то в небе огней некоторые лампы потухли, как окна, и из этих темных окон вдруг сложилось имя.
   Сыщик зябко повел плечами и глянул на часы. Уже семь лет он исполнял обязанности, которые не хотел бы исполнять. Каждую ночь он забирался в кабину полуторки, почему-то именуемой воронком, и ехал по темным улицам города, воображая себя спасителем.
  -- Бедная Кларисса... - прошептал Эйман. - Я восхищался ее игрой... эта небрежность изящества, изысканности... продуманная гармония жестов, движений, избегающих завершенности...
  -- Это всего лишь природа пола, а природе нет дела до того, что думают о ее красоте, она хочет только зачатия и порождения... - сказал сыщик.
  -- Вы думаете, что она сама покончила с собой?.. - спросил Эйман.
  -- Кому нужно было ее убивать?..
  -- Самоубийство, это самое простое объяснение, хотя и оно ничего не объясняет и не избавляет от сомнений...
  -- Ее убил театр...
  -- Может быть... - Сыщик с интересом взглянул на незнакомку в лиловом плаще, стекающем складками, которая вышла из кулис.
  -- Вылитая Кларисса... - воскликнул Эйман, и его лицо расплылось в морщинистой улыбке.
  -- Простите, что вы сказали?..
  -- Нет, нет, ничего, что-то я себя неважно чувствую, голова кружится... Бедная Кларисса, какое-то скопление нелепых случайностей... Что вы на меня так смотрите?.. Я в этом деле не замешан и ничего не видел, но слышал шум, потом вопль: "Спальней могила мне стала..." - она кричала и еще что-то непонятное и в гневе... Я подумал, репетирует, беснуется... Помедлив, я подошел ближе, взглянул сквозь щель... В комнате царили сумерки как в склепе... Она стояла посреди комнаты с петлей на шее...
  -- И вы оставили ее одну с ее безумием?.. - спросил сыщик.
  -- Я не мог знать ни ее мыслей, ни намерений... Она репетировала текст одной известной пьесы... И вот погибла, увы... относительно этого события и обстоятельств я больше ничего не могу сказать...
  -- Повесилась... Ее нашли качающейся в петле... Такое вот зрелище...
  -- В пьесе был иной исход... - Эйман сглотнул комок в горле. - Да не смотрите вы на меня такими глазами... Я еще не сошел с ума...
  -- Но уже близок к этому... - пробормотал сыщик, продолжая следить за незнакомкой в лиловом плаще, стекающем складками, которая наискось пересекла сцену и скрылась в кулисах. Взгляд его переместился на Эймана, который что-то говорил о фактах. Сыщик слушал его и строил гримасы. Эйман сбивался, с трудом подбирал слова.
   "Целомудренный как барышня, немного нелюдим, что может его свести в могилу даже без вмешательства философии и воображения..." - думал сыщик.
  -- Впрочем, я не сыщик и в данном случае полностью полагаюсь на ваши способности... - Эйман оборвал свой путаный монолог и устремился за незнакомкой по коридору, потом вниз по лестнице. Он не сознавал, что тянуло его туда, что-то смутное. Гулко звучали его шаги. Лестница привела его в тупик. Он увидел перед собой глухую стену в струпьях и лишаях. Ему показалось, что он уже был здесь. Что-то уже было связано с этим местом. Вдруг он с ужасом почувствовал, что проваливается куда-то в пустоту вместе со стеной. Выпутавшись из декораций и театрального реквизита, он пошел дальше. За дверью послышались голоса. В щель двери он увидел Князя и замер.
   Князь был не один.
   Кончики ушей Эймана стали пунцовыми. Он узнал женщину в лиловом плаще. Это была Кларисса.
   Дверь захлопнулась.
   Смущенный, растерянный, Эйман постоял под дверью и пошел. Он не заметил, как очутился на улице. Какое-то время он бродил в темноте.
   Начал накрапывать дождь и он вернулся в театр. Стараясь не шуметь, он вошел в какую-то комнату с одним окном и совершенно подавленный сел на кушетку.
   Какой-то странный звук насторожил его. Он зажег спичку и увидел записку, которая лежала на полу.
   "Мне кажется, кто-то следит за мной, и делал все мои приготовления ненужными и бессмысленными..."
   Не дочитав записку, Эйман скомкал ее...
  
   * * *
  
   Открылась сцена, представляющая собой ритуальный зал. В середине залы на подиуме стоял гроб, вокруг которого ходил старик в серой хламиде с кадилом.
   Пианист играл траурную мессу Берлиоза.
   Из кулис вышли некие люди, одетые в черное. Они старались идти в ногу.
  -- Постойте, подождите, я хочу посмотреть... - Серафим попытался откинуть тюль, которым было укрыто тело, но его оттолкнули.
  -- Позже, сейчас не время...
  -- Подождите же... - Серафим сдернул тюль и замер. Рыжие волосы обрамляли лицо незнакомки, придавая ему отсвет безмятежности. Профиль тонко очерченный, на щеках ямочки. Возникало ощущение, что она улыбалась, как будто только теперь начала жить.
  -- Она покончила с собой, не смогла выйти из роли... - Князь сделал паузу, понизил голос и заговорил тихо и вкрадчиво. - Я хорошо помню этот дом на бульваре и помню писателя, который жил в угловой комнате цокольного этажа... Он мне напоминал семинариста или нет, скорее школьного учителя... Он с детства был близорук и жил как бы в другой реальности, которая подражала его воображению, даже не подозревая об этом... Звали его Семен... - Забывчиво Князь провел ладонью по лбу и глазам.
   За спиной Серафима что-то зашуршало.
   Упал задник, и сцена изменилась.
   Серафим глянул на тело незнакомки, уже без души, без дыхания и без движения.
   "Она на самом деле мертвая или это кукла?.." - Поднял голову, Серафим взглянул на ползущее по небу пятно света, которое спустилось вниз и нашло тело незнакомки. И снова тьма поглотила ее, как она поглощает всех мертвых.
   Все это было обманом, мнимым сценическим представлением.
   Гроб вознесся и поплыл в воздухе над мерклыми улицами и слепыми переулками, все более искажающимися.
   Утро было похоже на сумерки. На заднем плане поблескивал пруд, спокойная водная гладь, исчерченная водомерками. Вдоль берега на скамейках сидели старики.
   Где-то за сценой тихо, как сквозь сон, зазвучала меланхоличная музыка.
  -- Ее смерть - это плод поэтической интуиции, ниспосланной автору как божий дар... - сказал Князь.
  -- Это неправда... - Серафим дернул плечом.
  -- Забудем о высоких материях, о которых, как правило, говорят в надгробных речах... Помнишь Иосифа и его сестер?.. Они жили на Вокзальной улице в комнатке с одним окном, задернутом палевыми занавесками... Иосиф спал с сестрами... лежали вповалку... во сне сестры обнимали его, когда им что-то снилось... Ты был похож на него и иногда менялся с ним местами... Утром ты выкарабкивался из липких простыней, умывался в ведре с мутной водой и бежал в школу...
  -- Но откуда вы все это знаете?.. - Серафим побледнел. Его вдруг поразила догадка. - Иосиф?.. - Он потер глаза. - Нет, нет, это невозможно... - Закрыв лицо руками, словно защищаясь, он отрывисто, повторяясь, залепетал что-то, вдруг замолчал.
   Князь изменил черты своего лица, заставил себя выглядеть моложе. Делал он это с помощью реального и воображаемого сходства.
   За его спиной Серафим увидел дом с низкими окнами и вошел в комнату с земляным полом и убогой мебелью. Взгляд его упал на нары, на которых они спали, укрываясь ватным одеялом. На столе лежала газета с портретом Сталина вся в винных кругах и пятнах. На подоконнике цвели герани в горшках. Он прижался лбом к прохладному оконному стеклу. Все пятеро они собирались только на ночь. За занавесками спали родители Иосифа. Занавески были похожи на мерцающий экран. Всплыло лицо отца Иосифа, пятнистое, в прожилках. Он умер от белой горячки. Серафим никогда не видел так близко его лицо.
   Серафим сморгнул. Уже что-то другое виделось ему. Прыгая на протезе, к нему подкрадывался кореец. Губы его злобно кривились. Кореец толкнул его. Он почувствовал, что летит куда-то, цепляясь за осклизлую веревку и стены. Полет прервался. Он повис. Упираясь спиной и ногами в стенки колодца, он начал медленно подтягиваться. Сорвался. Еще одна попытка и еще. Он затих. Прошел час, а может быть сто лет. Он не имел никакого представления о времени. Неожиданно веревка как змея скользнула по его щеке, натянулась. Он хотел закричать, но лишь прохрипел сорванным голосом:
  -- Иосиф, Ися, ты?..
  -- Кто же еще... Как ты там?.. - В голосе Иосифа ему почудился смех.
   Вся радость исчезла.
   Веревка ослабла, снова натянулась.
   Весь в тине и ржавой слизи Серафим выполз наружу.
  -- Страшно было... - спросил Иосиф.
   Серафим промолчал. Тяжело дыша, он вышел на улицу, заросшую унылыми бараками, свернул налево, направо. Арка втянула его во двор. Удивило, что там было много птиц. Они объедали рябину. На крыльце сидел Эйман, отец Лизы. По вечерам он рассказывал им свои еврейские сны. Серафим поднялся на веранду и в раме бутафорского окна среди гераней, как на картине, увидел лицо Иосифа. Он явился перед ним прежним, каким он знал его или воображал.
   "Сколько же лет прошло?.. а он почти не изменился, тот же нос, фамильный, морщинки между бровями... Как я мог не узнать его раньше?.."
  -- Вижу, что ты узнал меня... - Иосиф не сдержал слабой улыбки.
  -- Да, но...
  -- Что?.. Живой покойник?..
  -- Нет, но...
  -- Ты тоже изменился... - заговорил Иосиф с какой-то даже теплотой, ему как будто и вовсе несвойственной.
   Вспоминая детство, он то заливался слезами от смеха, то становился мрачным и торжественным.
  -- Кстати, ты переписал финал?.. - Подняв голову, Иосиф посмотрел на качающуюся в облаках луну.
  -- Выслушай меня, но я вижу это бессмысленно, тебе не нужны мои объяснения...
  -- Объяснения нужны мне... - Путаясь в свисающих веревках, к ним подошел господин со шрамами на лице.
  -- Мне нечего вам сказать...
  -- Ха-ха-ха... - Смеясь и порхая в воздухе, сцену перебежали дети.
  -- Как летучие цветы... - Тиран невольно улыбнулся, увидев свою трубку у одного из малышей, из которой он выдувал мыльные пузыри. - Боже ты мой, дети, какие они милые... - Тиран посмотрел вокруг, словно никогда ничего не видел и мир творился заново на его глазах.
  -- Слишком они крикливы... и они забрали твою трубку... - пробормотал карлик.
  -- От тебя опять несет вином...
   В качающихся кулисах мерцала луна, освещая крутую и узкую улицу, дом с верандами, бессолнечное небо. Взгляд Тирана привычно обнял все это, с любопытством потянулся к вещам, которые пока нельзя было разглядеть сквозь слезы.
   Вдруг где-то за пределами сцены вспыхнул свет, пошарил в кулисах, протянулся к трону, на мгновение остановился, скользнул дальше, озарил задник и погас. Послышался шум автомобиля.
   Тиран невольно привстал.
  -- Что это было?.. - пробормотал он и подошел к окну.
  -- Не представляю... - отозвался карлик.
   Свет погас...
  
   * * *
  
   В темноте менялись задники. Осень. Зима. Весна. Лето.
   Жизнь продолжалась. Одни, продвигаясь на ощупь, пытались сделать ее понятной и впадали в заблуждение, другие утешали себя философией, все остальные, жили и на что-то надеялись. Их история укрылась от хронистов, описывающих лишь видимости.
   Сцена осветилась. На сцену вышел карлик. Выглядел он совершенно разбитым, на лбу повязка, на шее засохший венок. Хромая, он кружился по сцене, словно попал в лабиринт и не мог из него выбраться.
  -- Что с тобой?.. - спросил Тиран. Он сидел на троне и листал тетрадь в косую линейку, которую подобрал по пути.
  -- Всю ночь мне снились кошмары... - Карлик застонал от невыносимой боли. Погода была мерзкая и его мучила подагра.
  -- Тебе следовало бы воздержаться от вина, питаться овощами и вообще вести себя скромнее...
  -- Причем тут вино... Помнишь Марка?.. На моих глазах он носился по воздуху, ступал по воде как по суше и проходил сквозь огонь босиком, но оказался совершенно беспомощным перед подагрой... - Карлик умолк, разглядывая потолок и пытаясь вспомнить сон. Проснулся он, ощущая тяжесть и удушье. Кто-то из близких родственников теснил и душил его во сне, не говоря ни слова.
   В ту ночь не только карлику снились путанные и душащие кошмары и утром многих нашли мертвыми в своих постелях.
   На сцену выбежала рыжеволосая девочка, приостановилась у зеркала, поправила крылышки, слегка сдвинула венчик. Глаза ее затуманились и вдруг вспыхнули темным светом.
  -- Какая ты миленькая, ты чья?.. - спросил Тиран.
   Девочка обернулась. Упала заколка и ее волосы рассыпались, как песок.
   Тиран увел глаза в сторону.
   За зеркалом что-то зашуршало.
  -- Ой... - Увидев выползающего из-под задника малыша шести лет, девочка замерла.
   Луна закачалась.
   "Вжик..."
  -- Ай... - вскрикнула девочка.
   Острым краем, как бритвой, луна отрезала ее крылышки.
   Девочка подобрала крылышки и убежала за кулисы.
   Луна снова вознеслась.
  -- Что происходит?.. - Тиран поискал глазами карлика. - Ты где?..
  -- Я здесь... - пробормотал карлик, путаясь в каких-то веревках. - Не понимаю, не могу объяснить... Я вдруг почувствовал легкость во всем теле, как пух воспарил, вознесся, хотя бог и не дал мне крылья... Вижу изгиб реки, кладбище, дали, синие холмы, высокие и низкие... Я греб крыльями, как веслами... Я летел и так быстро, словно хотел угнаться за луной... Она была совсем близко, можно было рукой дотянуться... И так же неожиданно я низвергнулся...
  -- А я смотрю, чьи-то ноги болтаются... - заговорил мальчик 11 лет, в майке и сатиновых шароварах. Голова у него была бритая, чтобы вши не заводились. - Я сорвал ветку и хлестнул по пяткам... - Мальчик тихо свистнул. - Зевая, к нему подошел пес, старый, как дракон.
  -- Так это ты меня... - Карлик рассмеялся. В его глазах заблестели слезы.
  -- Что тут смешного?.. - спросил Тиран.
  -- Да так, ничего, просто вспомнил детство... - пробормотал карлик, на ослиный лад помахивая ушами.
  -- Проклятая роль... - Тиран закрыл глаза. - Она меня просто подавляет... Я теряю себя, начинаю ощущать его двойником, роюсь в бумагах, что-то ищу и неожиданно понимаю, что это не я, это он что-то ищет в бумагах... Если бы я только знал, что он ищет... У меня и жалость, и страх, и отвращение к нему... Одинокий старик... И кругом одни враги... Мне кажется, у него не было детства, вместо воспоминаний какие-то клочки, обрывки... Впрочем, все это лишнее... - Лицо Тирана осунулось, заострилось.
  -- Что ты так утруждаешься, но говори, я потерплю...
  -- Перебирая его бумаги, я случайно наткнулся на одно странное письмо... - Тиран встал и спустился вниз. Сидеть на троне было неудобно.
  -- Что за письмо?..
  -- Неважно, все это не настоящее...
  -- Ты прав, настоящее где-то скрыто... Одни призраки и видения, которые только вводят в обман... Прошлой ночью мне приснился отец... Я не спал, лежал, думал, о чем привык думать, и вдруг он входит в комнату... У меня и теперь от страха волосы на руках встают дыбом, вот, посмотри... Одет он был в ту же одежду, в какой я его похоронил... Стоит и смотрит на меня с жалостью, как будто я уже умер...
   Тиран молча посмотрел на него и после довольно продолжительной паузы заговорил:
  -- Иногда я слышу голоса нескольких действующих лиц, вступающих в диалоги либо с ним, либо друг с другом... Они говорят о каких-то событиях, как они в действительности могли бы происходить, уже заведомо зная финал... Я боюсь финала... - Тиран глянул на луну.
  -- Перестань, опомнись, кто внушил тебе все это?.. Нет причин для страха... Ты боишься призраков...
  -- То же самое и я себе говорю, но его воспоминания о том времени, когда он еще не питался твердой пищей... впрочем, все это вздор, бред...
  -- Причем здесь Брехт?..
  -- Не знаю, кто мне их нашептывал и украшал своим языком...
  -- Не тот ли, кто скрывается под именем Беса?.. Между прочим, между вами есть сходство...
   Тиран подошел к зеркалу. Он пытался представить себе этого искусителя.
  -- Когда я был в весьма юном возрасте и вел созерцательную жизнь, мне часто снился один и тот же сон... я видел себя стариком в одежде философа с рыжей юницей... мне было около 90 лет... я ее звал своей побудительницей...
  -- И что ты делал?..
  -- Писал трактаты в стихах или в прозе об искушениях и приятной жизни...
  -- Я старею и слепну... - Тиран провел рукой по лицу. - Или это он слепнет, и день кажется ему ночью...
  -- Между прочим, за окном давно ночь... - Карлик слегка отогнул угол занавески на окне.
   Ничего необычного.
   Неожиданно карлик побледнел и перекрестился.
  -- Что ты там увидел?.. - спросил Тиран.
  -- Чепуха какая-то...
  -- И все-таки, что ты там увидел?..
  -- Одного старого знакомого... Это целая история... Мне было 13 лет, а ему чуть больше... Его звали Ися... Он жил в доме, воспетом несколькими поэтами, но еще больше проклинаемом его обитателями, рядом с кладбищем, от которого остались одни ворота с лилиями и русалками из чугуна... Я был влюблен в его сестру... она была маленькая, нежная, полная лукавства и грации... я совсем потерял голову и попросил Исю передать ей письмо... Вскоре я получил от нее ответ... Ничего особенного, но слова рисовали моему воображению такие картины, что я боялся даже глянуть в ее сторону... Как-то я шел по улице... время было послеполуденное, вокруг царила осень... Смотрю, она идет мне навстречу... Я остановил ее, говорю, мне нужно с вами объясниться... Она вдруг густо покраснела, опустила голову, говорит: "Оставьте меня в покое..."
   Карлик умолк.
  -- И что было дальше?..
  -- У меня возникли сомнения по поводу той роли, какую Ися играл в этой истории, и они подтвердились... я был для него подопытным животным... опасный, скользкий тип... шагу не мог ступить без скрытого намерения соблазнить... любитель сумерек, крысолов...
   Тиран с жалостью посмотрел на карлика.
   Карлик был мал ростом, горбат и ужасно безобразен, но это не мешало ему влюбляться в красавиц. Иногда они снисходили и отдавались ему, после чего вновь становились холодными и надменными. Он имел над ними не больше власти, чем они позволяли ему. Снисходили к нему и обычные женщины. Некоторые из них рожали ему детей.
   Пресыщенный романами и драмами, карлик какое-то время странствовал в песках Средней Азии, изображал бродячего комедианта, потом перебрался в горы, где жил и старел несколько лет, рассказывая со сцены истории о своих похождениях. Он воображал себя то Наполеоном, то Дон Жуаном, то философа или рассеянного поэта. Слушали его десятка два человек.
   С гор он спустился в небольшой городок.
   Народу нужен был обман, и он поставил на местной сцене трагикомедию.
   Тиран участвовал в этом представлении в качестве начинающего суфлера, нашептывающего дурные советы, Марк изображал духов, а Герман рисовал декорации.
   Трагикомедия, полная неясностей и блужданий во тьме, походила на сон. Она вызвала и страх, и изумление у зрителей.
   Воздух сцены наполнялся причудливыми видениями и призраками, которые становились видимыми и даже осязаемыми. Они ходили на цыпочках и произносили свои монологи замогильными голосами. Марк играл главную роль. Он говорил на незнакомых языках, видел будущее и мог повисать в воздухе безо всякой опоры.
   Очередная пьеса со смелой до вольности интригой провалилась и вызвала негодование целого города.
   Карлик бежал вместе с труппой, сопровождаемый свистом толпы и градом камней.
   Одно время он прятался в женском общежитии, потом в монастыре.
   Иногда он являлся монахиням по ночам при закрытых дверях и окнах, и они ни в чем ему не отказывали.
   Арестовали карлика по доносу.
   Суд собрал зрителей, превращающих чужое горе в свое удовольствие. Карлик разыграл для них трагедию и вместо каменоломни попал в сумасшедший дом. Около года он сидел на мешке с ватой, изображающем матрац, и сочинял идиллии.
   Ему было дозволено писать и философствовать.
   Когда карлик понял, что его место не здесь, он исчез, оставив в пустой камере рукопись пьесы с интригой между Эдипом и Сфинксом.
   Газеты испытывали некоторые затруднения при описании этого весьма реального события, наделавшего немало шума.
   Через три года карлик вернулся в город, чтобы похоронить отца. Его свели в могилу раны и увечья, да и возраст. Когда он вошел в дом, отца обмывали две женщины. От воды поднимался пар. Казалось, что тело отца было окутано сиянием. Весь покрытый шрамами он лежал на столе, уставившись в потолок, как будто искал там бога.
   Кладбище размыли дожди, и гроб с его телом опускали в воду. Он ушел на дно, пуская пузыри.
   На кладбище карлик познакомился с девушкой. Она стояла у могильного камня с букетом белых астр. В ней было столько изящества и величия. Ее звали Кларисса. Почти год она была его музой и дарила ему украдкой поцелуи.
   Любовь ушла, осталась жизнь, с которой непонятно было что делать...
  
   Свет на сцене померк. Все стало тяжелее и громаднее. В осязаемой темноте что-то пронеслось с жутким свистом.
  -- Ты слышал?.. Что это было?.. - спросил Тиран.
  -- Не знаю... - Путаясь в кулисах и свисающих веревках, карлик нащупал дверь, толкнул ее и очутился на террасе. Где-то на другом берегу, по ту сторону отражений, играл духовой оркестр.
   Не покидая своего места, он перелетел семь холмов, на которых лежал город, покружил над излучиной реки и очутился среди просыпающихся лилий и розмарина с мелкими узкими листьями, бархатистыми и серыми. Они поднимались отовсюду, сливались в один цветок встающего солнца...
  -- Все это только игра... - прошептал кто-то.
   Он беспокойно оглянулся. Какая-то непонятная тревога заставила его взмыть в воздух. Его уносило все дальше. День померк. Наткнувшись на стену непроглядного мрака, он повернул назад.
   Гремя на стыках рельс, мимо проехал пустой, полуосвещенный трамвай с огромным портретом Сталина и воцарилась тишина.
   Донеслись глухие прерывистые голоса, шаги. Кто-то поднимался на террасу. Обрисовались несколько фигур в плащах серого цвета. Бросилась в глаза их одинаковость.
   Карлик зябко повел плечами и вернулся на сцену.
   Мимо пробежал малыш шести лет, пуская в воздух какие-то безобразные лиловые пузыри.
  -- Эй, ты куда?.. - Карлик устремился за малышом.
   В кулисах его остановил господин в клетчатом пиджаке.
  -- У меня для вас есть история... и не просто история, история с биографией...
  -- Слушаю вас...
  
   * * *
  
   Где-то шесть раз пробили часы. Зазвучал гимн.
   Тиран прилег на походную кровать. Полистав тетрадь в косую линейку с какими-то инструкциями, он закрыл глаза. Мелькание желто-темных лиц, путаница имен, восклицаний, блуждание по каким-то темным коридорам, полным призраков.
  -- Что вы хотите, это театр... - услышал он чей-то глуховатый голос. - Людям надо все потрогать руками, даже самого бога, чтобы поверить, но в театре они воспринимают иллюзию как реальность и упиваются ложью...
   Внезапно впереди как будто распахнулась дверь, и еще одна, и еще и он увидел небо, как будто сотканное из золота и бархата, и проснулся. Он просыпался постепенно. Вспоминались какие-то подробности. Глянув в окно, потом на часы, он встал и подошел к кулисам, в которых путался странного вида господина. Лицо бледное, утонченное. На голове шапочка из войлока, прошитая красной ниткой, под мышкой зонт с костяной ручкой.
  -- Вы то мне и нужны... - заикаясь, пробормотал незнакомец.
  -- Я?..
  -- Вы, наверное, администратор?..
  -- Кто?.. Я?.. Я плохо слышу, говорите громче...
  -- У вас так темно...
  -- Да, ужасно холодно, ужасно... - Тиран зябко повел плечами и сел на ступени трона. В окно задувало. Стекло было все в трещинах, как в паутине путался плоский и бледный месяц. Он мерцал. Зловещее и жуткое мерцание.
   Внезапно от порыва ветра окно распахнулось.
   Тиран вздрогнул, и тетрадь упала с его колен к ногам незнакомца.
   Незнакомец поднял ее и протянул Тирану.
   Сквозняк сорвал все со своих мест и поднял облако пыли.
  -- Закройте окно... - раздраженно сказал Тиран и закрыл глаза, вспоминая сон, в котором он летал вместе с птицами и обольстительными сиренами.
   Сцена погрузилась в топкий мрак...
  
   Слепо, на ощупь Тиран сделал несколько шагов по направлению к трону и вдруг почувствовал, что проваливается в какую-то яму глубже всякой могилы.
  -- Кошмар, словами не описать... - срывающимся голосом пробормотал он и сел.
   Все еще во власти кошмара он зажег лампу, несколько отодвинул ее, чтобы не слепила глаза, и открыл тетрадь в косую линейку.
   Кто-то дернул его за рукав.
   Он обернулся и увидел перед собой тусклое и невзрачное существо, личико тонкое и нечистое, замаранные, расцарапанные руки в цыпках, босые ноги в тине и грязи и глаза, две светлые и чистые бездны.
  -- Я твой ангел-хранитель... - сказала она.
   Порыв ветра снова распахнул окно, и девочка исчезла.
   Тетрадь листали сквозняки.
   Тиран встал и подошел к окну. Он двигался машинально, как во сне. В надтреснутом запотевшем стекле, заклеенном полосками бумаги, изменчиво холодно поблескивала луна.
   Торопливо, путаясь в ключах, он открыл комод, порылся в ящиках. Руки его безвольно опустились. Он не знал, что ищет.
  -- Кажется, я опять раздваиваюсь... я уже не знаю, где я, а где он...
   Появился карлик.
  -- Светишься словно светильник на подсвечнике... - Тиран хмуро взглянул на карлика. - Чему ты радуешься?.. Как будто с тобой за все расплатились...
  -- Так, вообще... что ты читаешь?..
  -- Что-то похожее на описание какой-то игры, впрочем, довольно туманное...
  -- И мы участвуем в этой игре?..
  -- Да, но ничего в ней не понимаем... автор не пожелал рассказать нам больше...
   Карлик задумался. Пытаясь вспомнить конец истории, которую рассказал ему господин в клетчатом пиджаке, он забыл и начало.
  -- Странная история, без начала и конца, как вечность... - пробормотал он.
  -- Что ты там бормочешь?..
  -- Тсс...
   Карлик открыл дверь на террасу. Жалобно взвыл ветер. С криком мимо пронеслись какие-то птицы.
  -- Кто здесь?.. - спросил карлик с дрожью в голосе.
   Свет фонарика ослепил его. Ослепленный, он шагнул вперед и, наткнувшись на угол стены, остановился.
   Мимо прошел сыщик.
   Карлик проводил его взглядом.
   В тишине моросил дождь. Улицы словно вымерли, казались призрачными.
   Захотелось куда-нибудь заползти и спрятаться. Он зябко повел плечами, постоял, не зная, на что решиться, потом вернулся на сцену.
  -- Этот господин в клетчатом пиджаке рассказал мне странную историю...
  -- Что за история?.. - спросил Тиран и нахмурился.
  -- Не знаю, стоит ли ее рассказывать... - Карлик с сомнением посмотрел на Тирана.
  -- Начинай... - Тиран подошел к окну и, раздвинув занавески, прижался лбом к холодному стеклу...
  
   Мать Тирана не была ангелом. Она родила его на обочине, вдруг осела в пыль и увидела, как к ней снизошел Дух Святой. Это было чудо. Сержант, сопровождавший колонну осужденных по этапу, принял младенца, и он искупался в пыли прежде, чем в купели. Первое время младенец рос и привыкал к своей роли преступника в лагерном бараке, где жили непризнанные гении: поэты, художники и артисты. Он был задумчив. Он еще не научился говорить, но уже пытался проникнуть в суть той запутанной игры, которую вели взрослые. Тупо уставившись в пространство, он о чем-то напряженно думал.
   В три года Тирана искусала бешеная собака. Собаку пристрелили, а его выпороли. Он не обиделся. Он думал совсем о другом. Он думал о собаке. Собака его не тронула. Она обнюхала, обслюнявила его, чихнула и завиляла хвостом.
   В пять лет он свалился с лестницы на небо и сломал ключицу.
   В семь лет, читая книгу, он упал в заброшенный колодец. Он расплакался, когда его вытащили. Ему было жалко оставшуюся в колодце жабу.
   Потом была не менее интересная жизнь в ссылке. Мать получила место киномеханика в клубе. Он помогал ей крутить кино или слонялся по улицам поселка и представлял себя кем угодно. Как-то в сумерках он подкрался к часовому, охранявшему склады. Часовой спал. Он подобрал лежащий рядом с ним карабин, поколебался и нажал на спусковой крючок. Карабин выпрыгнул из его рук. Он не видел окровавленное лицо часового. Он бежал без оглядки.
   Его сняли с поезда и еще раз выпороли. Он обиделся. По шаткой лестнице он поднялся на чердак и сквозь слезы увидел девочку, похожую на ангела.
   Явь это или сон.
   Тонкими вздрагивающими пальцами девочка ощупала его голову.
  -- Не толкай под руку... у тебя кровь на голове...
  -- Наверное, зацепился за гвоздь... А ты кто?..
  -- Я сталинистка...
   Он вдруг понял, что она сумасшедшая.
  -- И ты тоже... - вырвалось у него.
   Она показала ему фотографию Сталина с девочкой на руках.
  -- Это я...
   Потом было несколько блаженных лет. Девочку звали Соней. Он видел с ней одни и те же сны.
   Кожаный немецкий диван, миниатюрные подушечки, плед, фотография любимого Сталина, траурное и торжественное пианино, букет роз, тяжелые портьеры из японского бархата.
   Соня распустила волосы, на секунду задержалась у зеркала. Чем-то она была похожа на мать Тирана.
  -- Опять витаешь в облаках?.. - спросила Соня и со смехом надвинула ему шляпу на глаза.
   Снимая шляпу, Тиран задел локтем вазу.
   Как будто снова грянул выстрел. Затем воцарилось молчание более или менее бессмысленное.
  -- Не переживай... - Соня провела рукой по его лицу. - Для меня этот китайский оригинал все равно, что подделка...
   В тринадцать лет Тиран затосковал. Кто знает, почему дети начинают тосковать так рано. Тощий, рыжий он целыми днями сидел у окна, разглядывая узоры на запотевших стеклах, или забирался на чердак. Его глаза с зеленоватым отливом странно светились в темноте. Все вокруг было тайной. И восходящая луна, и паутина теней на подушке.
   Стояла такая тишина, что он слышал их тихое шушуканье.
   Приглушенный свист насторожил его. Он поднял глаза. В черной синеве летели легкие, белые облака и еще кто-то. Мурашки пробежали по спине. Захватило дух. Он увидел Бога и уже никого другого не видел.
   Все залил какой-то странный свет. Какие-то удивительные воспоминания были связаны с этим странным светом...
  
   Сцена осветилась.
   Ослепленный, Тиран потер глаза и увидел мать. Пуговицы на ее блузке были расстегнуты. Оторвавшаяся пуговица закатилась под кровать. Она наклонилась. Он отчетливо увидел красные полоски от резинок на ее бедрах.
   Он смутился и накрылся с головой одеялом. Его била дрожь. Он не понимал, что с ним творится. И вдруг он испугался, с ужасом понял, что случилось что-то не доброе. Он откинул одеяло.
  -- Мама, мама... - Он лепетал что-то невнятное. В нем скопилось столько слов. Мать плакала. Совсем близко он увидел ее пылающее лицо, прыгающие губы.
  -- Он умер... Господи, как мы будем жить...
  -- Кто умер?..
  -- Сталин... я видела сон... сначала он сошел с ума, потом умер...
   Часы пробили четыре часа ночи и остановились.
   Едва ли он понимал что-либо. Он целовал мокрое от слез лицо матери и летел в бездну. Ни с кем из женщин он не был так близок, как с матерью. Отец не приходил к нему во сне, как мать, и он даже не мог вспомнить его лицо.
  -- Спи сынок...
   Хлопнула дверь. И еще несколько лет выпали из его жизни.
   Порыв ветра качнул створку окна. Ветер принес дождь. Вспугнутым взглядом мать глянула на него и отлетела. Уже она шла по тонкому, подрагивающему лучу, запорошенная лунной пылью. Она возвращалась куда-то к себе.
   За окном все еще длился сумрачный дождливый день.
   Тиран машинально оделся и вышел. Он шел, как во сне.
   Соня поджидала его у спящих львов. Такая воздушная. И глаза у нее были светло-карие и влажные, как у матери.
  -- Не знаю, почему мне так хорошо с тобой, но... мы уезжаем...
  -- Куда?..
  -- На Кудыкину гору...
   Вечером он узнал, что Соня уехала.
   Тиран не мог вспомнить, как очутился в вагоне поезда.
   Поезд тронулся.
   Всю ночь чей-то хриплый навязчиво преследующий голос выкрикивал названия станций.
   Тиран вышел из поезда на конечной станции.
   Еще сонный он стоял и оглядывался, не понимая, где он.
   В потемневшем небе всплыл месяц, восходящий на седьмое небо.
   Все это снилось ему не раз. Темь, слякоть, тусклые фонари, бесконечные лестницы и темные коридоры. Он не мог проснуться. Если бы не решетка, загораживающая край обрыва, он не остановился бы. Мысленно он проследил весь свой воздушный темный путь и мягко опустился на катящееся по склону оврага облако, по-птичьи взмахивая руками.
   Руки его опустились. Он увидел Соню. Скромно и даже бедно одетая, она смотрела на него с опаской. И уже другая, как будто осиянная, она прошла мимо. Оставаясь в тени, она всегда была рядом, его ангел и демон, меняющий свое лицо.
   По осыпающейся тропинке он спустился к реке и на ощупь, в темноте умылся.
   Из облаков выкатился дымящийся шар луны.
   Его затопила волна звуков, окутало синее шуршание и запах шелка.
   Как сонное видение, Соня возникла в бегущей зыби.
  -- Хочу тебе присниться... - услышал он ее топкий, глуховатый шепот. Она опустилась рядом и затмила луну. Волосы, точно золотисто-красные змейки, вились вокруг ее тонкого, матово-бледного лица и острых плеч.
   Слепо он протянул руки и зарылся ладонями в песок.
   Пески морщились, погребая его в волнах зыби и бреда.
   Длилась ночь. Из серебряной чаши месяца лился легкий и бледный свет.
   Соня лежала рядом, свернувшись в клубок.
   Он изогнулся и неуверенно заглянул ей в лицо.
  -- Мне холодно, обними меня...
  -- Соня?..
  -- Я не Соня, я Лиза, ты опять все перепутал...
  -- Перепутал... - как эхо, повторил он и приоткрыл веки. В полутьме мерцали белые точки звезд, как падающий снег...
   Тиран увлекался историей, философией, а Лиза открывала ему то, что было известно лишь из книг.
   Тиран приподнялся и увидел следы на песке и удаляющуюся фигурку девочки в мантии, расшитой ирисами. Он опустил глаза, и некоторое время рассматривал свою руку, пальцы, песок.
   Взгляд его испуганно шатнулся в сторону. Вокруг все было уже другим. Странно окрашенное и огромное пространство затапливало его. Оно было какое-то поврежденное, расстроенное. Огромные расстояния и какие-то случайности отделяли его от девочки в мантии.
   Он встал и побрел по каменистым и извилистым улочкам. Голова шла кругом.
   Странное эхо шагов насторожило его. Он обернулся.
   Соня стояла у афишной тумбы. Тиран окликнул ее. Она обернулась и тихо рассмеялась. Она приводила его в трепет своим тихим, глуховатым смехом. Она смеялась, но лицо ее было грустным. Странно, необычно освещенная, она шла чуть поодаль, его ангел и демон. Нужно было быть сумасшедшим, чтобы не усомниться в ее подлинности.
   Первое время Тиран жил в общежитии, напоминающем сумасшедший дом. Шаткие кровати, шкафчики, висячие замки. Тьма народу, как на вокзале. Кого только не было. Запомнился Герман, весь заляпанный краской. Он занимал какую-то должность при театре и был вечно взволнован и пьян. Все стены общежития были завешаны его картинами. Он раздавал их всем желающим.
  -- Они бесполезны, как сны... - говорил он.
   Герман жил в недостроенном доме с голыми стенами. Как-то он пригласил Тирана к себе. На стене Тиран увидел портрет Клариссы, написанный так живо, казалось, она сейчас рассмеется.
   Кларисса училась в театральной студии и подрабатывала натурщицей.
  -- Как тебе портрет?.. - спросил Герман, подергивая головой и плечами.
  -- Даже не знаю, что сказать...
  -- Она не производит на тебя впечатление?..
  -- Напротив... - Тиран провел рукой по глазам. Он представил Клариссу в повседневной частной жизни. Мысли его шли ощупью. Лестница на третий этаж, сумерки коридора, диван, на котором были навалены пальто и шляпы. Мимоходом Кларисса поцеловала его и исчезла. Иногда она исчезала. Причина ее отсутствия оставалась Тирану неизвестной. Эта ее другая жизнь мучила Тирана бессильными подозрениями.
   "Ей нужен только театр..." - думал он. Лицо его напоминало гипсовую маску.
   Кларисса была уже примадонной. От ее игры захватывало дух, по телу пробегали мурашки. Поклонники преследовали ее. С одними Герман молча пил вино вместо воды, с другими болтал всякий вздор о том, чего не знал.
   Осенью в общежитии прошел обыск. Несколько человек арестовали.
   С Тираном этого не случилось. Он изменил внешность и снял комнату в длинном доме с петляющими коридорами и с шаткими, крашеными полами. Из комнаты был выход на черную лестницу.
   Тиран вспомнил эту вторую дверь за створчатым шкафом и улыбнулся.
   Улыбка погасла.
   Дверь приоткрылась, и он услышал крадущиеся шаги. Он лежал и ждал. Шаги стихли. Шелест, шуршание тишины. Заскрипела кровать.
   Иногда Соня приходила к нему по ночам.
   Он скосил глаза. Она лежала у стены. Из-под одеяла выбивались только ее светло-рыжие волосы, цвета мокрой соломы. Ее прерывистое дыхание волновало, будило слабое, но настойчивое желание прикоснуться.
  -- Как жарко... - Соня откинул одеяло. В комнате было темно. Сердце его стучало, как у двоих.
   Дверь приоткрылась и захлопнулась.
   Пугливо вздрогнув, он глянул по сторонам. Вокруг тьма-тьмущая и тишина, как перед Страшным Судом.
   Он встал, оделся. Он двигался машинально, точно во сне. Он давно никуда не выходил. Всякий раз выход на улицу превращался для него в пытку. Путаясь в ключах, он запер комнату и спустился вниз. Мелкими быстрыми шажками он пересек двор и, свернув за угол дома, остановился. Некоторое время он стоял, не зная на что решиться. Улица спускалась вниз к реке. От реки поднимался туман. Он зябко повел плечами и постучал.
   Дверь приоткрылась.
  -- Ты?..
  -- Я...
  -- Спускайся... Тише, тише, не так быстро... - Он шел за Клариссой по темным, петляющим коридорам. Слезы жгли глаза. Щеки пылали. - Ну, что же ты?..
   Топкий шепот, словно зыбь пробежала.
   Он прильнул к ней трепетно и боязливо.
   Лунный свет, лучами упал на ее лицо, и оно раскрылось, как цветок с пламенеющей чашечкой, а ее рыжие волосы рассыпались по плечам, окутывая ее подобно светотканной мантии, покров за покровом.
   Глаза Клариссы были закрыты. Оставаясь как бы во сне, она медленно оторвалась от земли. Она увлекала его куда-то. Он не видел ее, но ощущал ее присутствие по трепету кожи и по светлякам, вспыхивающим и гаснущим в изгибах ее тела.
   Город внизу менялся, как мираж. Он светлел и отдалялся. Неожиданно вспыхнуло солнце. Ослепленный, он судорожно забарахтался в воздухе, в отчаянии потянулся руками, пытаясь удержаться, остановить падение, и очнулся.
  -- Где я?.. - пробормотал Тиран, озираясь.
   Где-то под куполом сцены покачивалась луна.
   Серафим о чем-то расспрашивал сыщика. Под мышкой у него топорщился зонт с загнутой ручкой. Говорил он в нос.
   Тиран прикрыл лицо ладонью и сквозь пальцы глянул в зал.
   Начал накрапывать дождь и зрителей в зале прибавилось.
   Странное поскрипывание привлекло внимание Тирана. Он приподнялся. К сцене катилась детская коляска. Оттуда тянулись чьи-то тонкие паучьи руки, и доносилось странное мяуканье.
  -- Что это?.. - пробормотал Серафим. Отступая, он запутался в кулисах и в веревках.
  -- Идиот, полный идиот... - вскрикнул карлик. Серафим зацепил его ручкой зонта.
  -- Извините...
   Карлик побледнел и близоруко замигал глазами.
  -- Что с тобой?.. - Кровать заскрипела. Тиран попытался привстать и закачался, как в колыбели.
   Карлик пробормотал что-то невнятное.
  -- Что ты говоришь?.. Говори громче, я ничего не слышу...
  -- Ничего... - Карлик сел на край кровати.
  -- Ты представляешь... - заговорил Тиран, разглядывал потолок, стены, тронутые в углах плесенью. - Он вспоминал прошлое, казалось, совсем забытое, впервые за много лет... вспоминал свое детство... оказывается, и у него было детство... Он жил в горах, как и я... Зачем только я поехал в город?.. счастье не любит городов... - Тиран подошел к окну. В траурном небе мерцали бледные звезды. Давно миновала полночь.
   Из глубины кулис вышел незнакомец в пальто, перешитом из шинели. Лицо вытянутое, нос с горбинкой, на лбу очки с треснувшим стеклом. Он шел неуверенно и был, как будто чем-то напуган.
  -- Извините, вы не знаете, где мне найти администратора?..
  -- Нет, не знаю... - Тиран подобрал под себя ноги. - От него или от тебя несет вином?..
  -- От него... - Карлик привстал. Странный шум и свист насторожил его. Такие звуки издают летучие мыши.
   "Бац..."
   В небе над сценой вспыхнула ракета, потом еще одна и еще.
  -- Как будто сигнал к атаке подают... - пробормотал Тиран.
  -- Это салют... - сказал карлик и вскользь глянул на незнакомца. - Что, что тебе нужно, мой дурацкий колпак?.. На, возьми его...
   Незнакомец в пальто, перешитом из шинели, отошел вглубь сцены.
   Пошатываясь и близоруко щурясь, из кулис вышел мрачный господин.
  -- Не могу найти администратора...
  -- Нам он тоже нужен... - Карлик заглянул в оркестровую яму. Там царил полумрак и тишина. Под козырьками пюпитров тускло светились лампочки.
  -- Я хотел сказать... - Незнакомец в пальто, перешитом из шинели, умолк, снова заговорил, но уже путано, как это бывает, когда говорят, думая о чем-то другом. Он сделал шаг к трону, потом еще один и замер.
  -- Он как две капли воды похож на Семена... - Тиран близоруко сощурился. - Ничего не вижу... Я как будто слепну... Куда ты пропал?..
  -- Я здесь... - отозвался карлик.
  -- Что у тебя с лицом...
  -- Нервный тик... - сказал карлик, коверкая произношение, чтобы показаться смешным.
  -- Ты знаешь, у меня такое впечатление, что кто-то всех нас здесь собрал, и чистых, и нечистых... - Тиран прикрыл глаза.
   Тихо напевая, по сумрачной сцене бродили какие-то невидимые люди. Время от времени они что-то говорили и умолкали.
  -- Опять я раздваиваюсь...
  -- О чем ты?..
  -- Я же тебе говорил, что теряю себя в нем... я уже не знаю, где я, а где он, этот одинокий и никому не нужный старик... Нет, на самом деле, меня выдает и голос, и жесты... я мучаюсь его болезнями, страхами, правда, иногда я прикасаюсь и к другой более приятной стороне его жизни... Ты смеешься?..
  -- Я же шут, комедиант, больной разумом...
  -- Опять она... - Тиран медленно встал. Он стоял, рукой заслоняя глаза.
  -- Кто?.. - давясь кашлем, спросил карлик.
  -- Кларисса, если меня не обманывают мои глаза...
  -- Так ты замешан в этом деле?..
  -- Нет, но я знал ее... она играла в декадентских пьесах, потом сошлась с Князем, увлеклась театром... и вдруг покончила с собой... - Тиран сел. - Я был в отчаянии, даже пытался лишить себя жизни, но смерть избавила бы меня от желаний, но не от сожалений...
  -- О чем ты говоришь?.. - спросил карлик. У него родилось подозрение, что Тиран бредит.
  -- Извините, вы не знаете, где мне найти администратора...
   Карлик чертыхнулся.
  -- По лестнице вниз... Сумасшедший дом... Нет, нет, не туда... Господи, не может быть, постой, это же Фома... Ты Фома?.. - Карлик подошел к странному господину.
  -- Да... - Странный господин улыбнулся. Лицо загорелое, морщинистое, нос как у птицы.
  
   Фома появился в городе лет пятнадцать назад. Он работал в кинотеатре художником. Там же за кулисами и спал. Какая-то сумасшедшинка мешала ему жить как все. Однажды осенью он забрел в парк, остановился у края обрыва, как перед огромной могилой. Внизу в яме лежал город.
   Неожиданно небо расцвело, вспыхнули фейерверки. Он невольно отступил и сел.
  -- Что с вами?.. Вам плохо?.. - Незнакомка склонилась над ним.
   Ему вдруг стало трудно дышать.
  -- Почему вы плачете?..
  -- От радости... Нет, нет, не уходите...
   Он встал, и они пошли по аллее мимо праздничной сцены с движущимися повозками, напоминающими катафалки или погребальные колесницы, мимо соблазнов витрин, свернули в арку длинного дома и спустились в подвал.
  -- Жить здесь сыровато, но можно... - Фома неловко обнял ее. Как во сне он слышал ее нежный, чуть хрипловатый голос и смутно видел ее лицо в обрамлении рыжих волос. Он зажег лампу и увидел всю ее окутанную светом фигуру. Она менялась, принимала то один вид, то другой, как будто их было много вокруг него и все они были похожи на легких сирен.
   Шли годы. Как-то с тихим испугом он вдруг обнаружил в разных комнатах пять или шесть кудрявых головок. Настоящие, невыдуманные дети.
   Гуськом, нелепо перебирая ногами, дети перебежали сцену.
  -- Извините... - пробормотал Фома и скрылся за кулисами. Снова появился уже в окружении детей.
  -- Не кажется ли вам, что уже пора домой...
  -- Нет, нет, еще рано...
   Дети разбежались по сцене.
  -- Это его дети?.. - спросил Тиран.
  -- Да, одному два, другому четыре, третьему шесть, четвертому восемь, пятому одиннадцать лет, а девочке девять и зовут их Серафимами... - Карлик отошел к окну.
  -- Жизнь это игра света и тени, бесцельная, легкая и великодушная игра... Вы только посмотрите, какое величие, тиары, короны... - Фома умолк.
  -- О чем это он?..
  -- Все у него некстати и невпопад... - Карлик повел плечами. - Жена у него писательница, производит то романы, то детей...
  -- Что вы говорите?.. - Фома обернулся и наткнулся на стул. Он замер. Вещи озадачивали его своей неуместностью. - Казалось, что он стоит на краю обрыва. У ног его лежала тьма, а вдали виден был свет. - Вы знаете, здесь когда-то был монастырь, цвели сады... Голубая вероника, мак красный, желтый и белый, лютики, мерцающие гвоздики, мальвы... Сады вырубили и погасли лютики и все огоньки... Все исчезло... Ничего нет, ни белых звезд нарцисса, ни солнечных одуванчиков... Кипарисовая ночь все заслонила своим изумрудными крыльями и видимое, и скрытое...
   Карлик слушал Фому, время от времени с понимающим и покорным видом кивая головой.
   Фома вносил все новые подробности в пейзаж, лишенный всего реального, который он воспринимал как картину.
  -- Он что, бредит?.. - спросил Тиран.
  -- Он с детства такой... сирота... отца его расстреляли в 37, когда он еще не родился...
  -- Вся эта жизнь только приготовление к другой жизни... В этой жизни мы лишь растим ангела, спящего внутри нас... - Фома провел рукой по лицу, как будто паутину смахнул. - Вы знаете, однажды ночью я вдруг почувствовал, что он умер во мне, и я проснулся в ужасе...
  -- Ничего не слышу... Что он говорит?.. Эй, мелюзга, потише... - Карлик топнул ногой.
  -- Все, с меня хватит... - Тиран сбросил с плеч мантию.
   Мантия упала на суфлерскую будку, из которой донесся возглас суфлера:
  -- Уберите мантию, я ничего не вижу...
   Карлик поднял мантию и набросил на свои плечи. Чувствуя настроение Тирана, он прислуживал ему молча. Время от времени он вздыхал без какого-либо повода и удалялся а кулисы.
   Лысоватый господин с каким-то сосредоточенным выражением лица склонился перед карликом, прошептал что-то. Он был взволнован и напуган.
  -- Я не Тиран... Они так глупы, что готовы поклоняться твоей одежде... И сколько преданности... - Карлик бросил мантию на ступени трона. - Это же я, дурак, ты что, ослеп, не видишь?.. - Лысоватый господин еще ниже склонил голову. - Что ты хочешь?.. Что?.. - Карлик заметно побледнел. - Не может быть... Он говорит, что... нет, это бред...
  -- Причем здесь Брехт... - задумчиво пробормотал Тиран и тяжело опустился на кровать.
   Карлик отогнул угол задника и опасливо глянул в окно.
  -- Что ты там высматриваешь?..
  -- Тебе не кажется странным, что вокруг нас слишком много лишних людей...
  -- Что ты на меня так смотришь?.. Я не привидение...
  -- Тебя как будто подменили...
  -- Комедию разыгрываешь?..
  -- Посмотри на себя в зеркало...
  -- Оно треснутое и там два разных отражения...
  -- Интересно, кто из них ты?..
  -- Там в глубине еще кто-то...
  -- Просто тени играют... Куда ты, вернись... Вернись, у нас еще финальная сцена...
  -- Моя роль в этой комедии сыграна...
  -- Опомнись, впрочем, зачем... Твои слова утешительны самой своей безнадежностью... Кажется, я засыпаю и, по всей видимости, надолго... - Голова карлика бессильно свесилась на грудь.
   Из-под задника выполз младенец, весь перепачканный чернилами. Лицо карлика испугало его, и он заплакал.
  -- Не плачь, он не страшный, он смешной... - Пуская пузыри из трубки Тирана, малыш шести лет подсел к младенцу. Пузыри были похожи на райских птиц. Младенец заулыбался.
  -- Похоже, что золотой век не позади, а впереди и, причем, не так далеко... - сказал карлик. Малыш уставился на него. - Ты хочешь спросить, что я здесь делаю?.. Я занимаюсь исчислением будущих удовольствий и одновременно сомневаюсь и догадываюсь, куда денутся страдания...
  -- Это уже ни на что не похоже... прошептал суфлер.
   Вдруг погас свет. Темнота стерла и сцену, и персонажей пьесы.
   Карлик устремился в темноту, увлекая за собой Тирана. Он сопротивлялся, он привык следовать лишь своему внутреннему голосу, хотя управляет человеком не внутренний голос, а что-либо другое: иногда страсть, но чаще - страх...
  
   * * *
  
   Посреди сцены возник круг света, высветил фигуру мальчика десяти-двенадцати лет, который играл роль авторского голоса.
   "Еще витали сны, но город уже просыпался..." - прочитал мальчик и умолк.
  -- Ну что же ты, продолжай... И вы играйте, забавляйте зрителей... зрителей нельзя огорчать... - Князь вышел на сцену и, накинув на плечи мантию, сел на ступени трона.
   Из кулис выбежала рыжеволосая девочка в венчике с лентами.
  -- Кажется, я пришла не вовремя... - пролепетала она и, придерживая топорщащиеся за ее спиной крылья, отступила в кулисы.
  -- И не ты одна... - Князь встал и, прихрамывая, прошелся вдоль задника, снова сел, нарисовал какую-то фигуру на полу и проткнул ее тростью.
  -- Что это с ним?.. - спросил хмурый господин Серафима.
  -- Не знаю...
   Женщина в красном берете нерешительно подошла к Князю. Уже несколько лет она оказывала ему некоторые знаки внимания, остававшиеся без ответа.
  -- Вы кто?.. - спросил Князь и рассеянно глянул на нее. Она была красива той красотой, к которой он был равнодушен.
  -- Я помощник режиссера...
  -- А где режиссер?..
  -- Где-то здесь... - Она глянула по сторонам. - Как вам пьеса?..
  -- Несколько фрагментарно, но неплохо, неплохо, вполне прилично... Да, имейте в виду, все то, что вы делаете на сцене, чтобы облегчить зрителям выход скованным чувствам и нежелательным переживаниям, исполняется в реальности...
   "Он что-то задумал, но что?.." - Пугаясь своих мыслей, Серафим следил за Князем.
   На сцену вышли Тиран и карлик и явно не по своей воле.
  -- Опять наплывают эти кошмарные видения... - пробормотал Тиран и сел на ступеньки трона.
  -- Я ничего не вижу... - отозвался карлик. - Хотя нет, вижу, только совсем не то...
  -- Он лежит в постели с девицей...
  -- С какой еще девицей?..
  -- Как говорил Семен, она ложится в постель к каждому, но остается невинной...
  -- Кто она?..
  -- Смерть...
  -- Ты можешь говорить своими словами?.. я ничего не понимаю, ты все так запутал, что и сам уже не можешь выпутаться из этой паутины...
  -- В этой сцене купюра... - прошептал суфлер.
  -- Нет, это выше моих сил... - Карлик сел на суфлерскую будку.
  -- Говори громче, я не слышу... - Тиран смотрел на кулисы. То бесцветные и холодные, то в рыжинах ржавчины и оттенках зеленого они свивались, замирая на миг в интимном объятии, и снова продолжали свой волнующий танец, вовлекая в него девочку в трогательно-нежном платье с крылышками рукавов. На вид ей было не больше 13 лет. Карие глаза ее были широко.
   "Просто вылитая Соня..." - подумал Тиран.
   Огромный почти нереальный диск луны ослепил его. Он привстал, ощущая странную, пугающую пустоту в груди.
  -- Дайте занавес, мне что-то нехорошо...
   Сцена как-то странно, неестественно наклонилась, и Тиран стал заваливаться назад и вбок. Мимо проплыл диск луны. Он проводил ее взглядом, увлекаемый сонмом незримых ангелов. Открылось небо небес, одетое молчанием. Ощутив весь ужас этой бездны, он на миг очнулся.
  -- Помогите же ему...
   Статисты столпились над Тираном. Он уже не дышал. Лицо его приняло какое-то странное выражение торжественности и величия.
  -- Дурной знак...
  -- Внезапная смерть самая легкая...
  -- Что здесь происходит?.. - На сцену вышел гувернер мальчика, исполняющего роль авторского голоса. Лицо его выражало неудовольствие. Путаясь в кулисах, он схватился за свисающие веревки.
  -- Происходит то, что должно происходить... - сказал Князь с улыбкой.
  -- Ты... ты сумасшедший... - воскликнул Серафим.
   На ярко освещенную сцену наплыла тьма.
   Послышался тонкий, птичий посвист и вслед за ним короткий, придушенный всхлип. Улыбающаяся голова Князя откатилась под ноги гувернеру, а туловище в мантии отшатнулось назад и осталось сидеть на ступенях трона.
   Весь забрызганный кровью гувернер отступил к кулисам, с опаской поглядывая на свисающие веревки, и пытаясь понять, что именно он сделал, и не было ли все это галлюцинацией. Сквозь прояснившуюся ложь он увидел окровавленный диск луны и медленно-медленно опустился на пол.
   Откуда-то из глубины сцены донеслись сигналы точного времени. По радио начали передавать правительственное сообщение о смерти Сталина...
  
  
  
  
  
  
  
  

Ю.Трещев "Невидимы театр"

_________________________________________________________________________________

  

-105-

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"