Еще в плену сонного оцепенения Иосиф Сумароков, привстал и огляделся.
На море царил штиль. В воде залива как в зеркале, отражалась Козья гора, похожая на греческую вазу, расписанную облаками.
Блуждающий взгляд Иосифа упал на книгу, украшенную трилистником. Он нашел ее на чердаке, копаясь в соре забытых вещей.
Повествование иногда сворачивало в сторону, следуя за тем или иным персонажем, иногда останавливалось, словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие. Были в повествовании и лакуны. Кто-то намеренно из предосторожности или случайно вырвал несколько страниц в начале и в конце книги, что отнюдь не облегчало ее понимание.
"Странная книга... без начала и конца, как вечность... И кто ее автор?.." - Иосиф допил остывший чай и задумался...
В роду Иосифа все отличались склонностью к сочинительству.
Дед по отцовской линии приобрел известность как историк, правда, написал он только одну книгу, за которую был осужден и отправлен в ссылку на остров, приподнятый со дна моря чудом огня из некоего потопленного мира. Там он писал картины. Он называл их окнами, в которые можно было заглянуть и увидеть невидимое. Умер он от старости. Он долго подготавливался к смерти, запасался реквизитом, крыльями и всем прочим, однако умер неожиданно, не успев дописать завещание, больше похожее на некролог.
У деда по отцовской линии было три сына: Егор, Роман и Михаил.
Егор жил жизнью монаха, не стриг волос как назареи, и мог летать как Симон волхв, простирая руки к небу. Человек он был невидный, скитающийся. Не было у него ни друга, ни супруги. Все эти роли достались ему одному. Ночью он молился, отчего кожа на его коленях стала как у верблюда, а днем проповедал, где открыто, а где тайно, прикрыв лицо, как Моисей, первый пророк Господа. Проповеди его напоминали пение. Люди вслушивались и повсюду находили отзвуки. Спасаясь от преследования властей, он бежал из города, переправившись по удобному проходу через узкое место моря. Он шел, вопреки всем сомнениям, оцениваемым им как искушения, и море отступало перед ним. Шел он ночью. В небе висела луна, точно лампада, и тень указывала ему путь. Тень была его богом, но когда ее поглотили пески, он усомнился, бог ли это был? Под утро он забрел в сухой мертвый лес, ожидающий лишь молнии с неба. Он лег и заснул среди химер и паутины. Около полудня он проснулся. Вокруг все пылало огнем. Деревья обрушивались с треском и опрокидывались. Спасшись чудом от огня, он перешел Геенну, долину к югу от Иерусалима, возле Солнечных ворот, место проклятое, ставшее свалкой для мусора, обошел стороной таможню, и его взору открылась цветущая земля, где он и поселился. Умер он перед самой войной, насытившись днями. Место его погребения осталось неизвестным...
Роман сочинял одноактные пьески и подавал надежды, но, увы. Причиной его бед стал случившийся в театре пожар, из-за которого он попал на каторгу, где потерял зубы и почти все волосы.
В тот злосчастный день Роман должен был встретиться в театре с Норой, матерью Иосифа. Она попала на сцену еще девочкой и сразу имела успех, хотя другие бьются годами, чтобы отделаться от неловких движений, недостатков фигуры или голоса, существующих только в их воображении.
За окном пели цикады. Прислушиваясь к песнопениям, Роман заснул и проснулся среди ночи, переживая впечатление скрытой и непонятной угрозы, которое вдруг охватило его и вызвало невольную дрожь.
В извилистых коридорах театра было темно от дыма. Прикрыв лицо платком, Роман выбежал на сцену и замер, ослепленный светом от горящего задника.
Пламя подступало все ближе.
Он попытался сбить, затоптать огонь, но лишь раздул пламя.
Пятясь, он отступил и полетел куда-то в кромешный мрак...
Роман еще долго не мог смотреть на огонь, и когда на каторге загорелся один из бараков, повел себя довольно странно. Вытянув руки, он стал ловить огонь. Ему казалось, что огонь изливается с неба, как дождь.
Пожар потушили, а Романа заперли в камере такой тесной и низкой, что он не мог ни прямо стоять, ни лежать, вытянув ноги.
Он сидел, прижав колени к груди, и дрожал. Было холодно и темно. Около полуночи его ложе опутали виноградные лозы, стены покрылись цветами, и в узкую щель окна протиснулось видение. Оно выросло перед ним как дерево. Роман разделся и, стыдясь своей сморщенной, жалкой наготы, обнял видение. Видение сделало вид, что противится натиску, однако затем уступило, но он отстранился, прошептал: "Нора, я не могу..." - и очнулся, пытаясь вспомнить, что ему пригрезилось. Сердце его колотилось, дыхание перехватывало.
Через неделю Романа перевели в больничный барак, откуда он бежал, спустившись по стене в корзине. Ему пришлось подниматься в гору, потом спускаться под гору, перейти вброд реку, пробираться через заросли колючего кустарника и пески под палящим солнцем. Он шел, одним глазом взирая на свою тень под ногами, а другим - на небо.
Когда небо начало меркнуть, донесся смутный гул моря.
Ночевал он на зубе утеса, откуда высматривал преследователей. Люди из тюрьмы искали его, разделившись на два отряда. Те, кто был на холме, видели его в долине, а те, кто был в долине, видели его на холме.
Утром у барки без мачты и снастей, с которой давно бежали крысы, Роман нашел лодку. Вычерпав воду, он лег на дно.
Солнце встало из волн слева, проплыло над мачтой и ушло под воду с правой стороны. Ночь окружила лодку безмолвием и мраком. Роман лежал на дне лодки, смотрел на блудящие вокруг мачты огни и вздыхал. Вздохи едва умещались в его груди.
Уже светало, когда из облаков вышел месяц, мусульманская луна, и несколько огней запутались в ее рогах.
Ночь ушла. Поднялось солнце, бросило косой взгляд на скитальца и скрылось в облаках.
Три дня длилось путешествие Романа через пучину, которое напоминало плавание спящего. Лодка плыла сама по себе. Волны были и гребцами, и кормчими.
На исходе третьего дня лодка пристала к берегу одного из западных островов. Роман очнулся от толчка и увидел дома, прилепившиеся к скалам, точно птичьи гнезда.
Почти год Роман провел на этом острове.
Потом была война.
В город Роман вернулся весь в рубцах ран, яснее всяких слов рассказывающих о его подвигах. Он вошел в ворота, украшенные саламандрами, и увидел дом, в котором когда-то жил, как обман зрения, видение того, чего нет в воздухе. В этом доме он прожил еще несколько лет, но к своей славе ничего не прибавил...
Михаил недурно играл на скрипке и писал романы, хотя к сочинительству не имел ни склонности, ни способностей. Писал он туманно, темновато, выспренно и говорил не лучше. Отстаивая идеи, которые, как ему казалось, у него были, он попал в число подозрительных людей и приобрел сомнительную славу и известность.
В детстве Иосиф провел в доме дяди Михаила один день, который тянулся как вечность, и ночь без сна. От этой ночи в памяти осталась керосиновая лампа, которая летала по комнате и говорила голосом дяди, повторяя уже сказанное. Дядя что-то искал, рылся в ящиках комода, от которого остался лишь след на полу. Комод он продал после смерти жены, которую любил больше жизни. С ней он знал радость...
Дед по материнской линии был опутан слухами и не без основания. Он увлекался театром, не прятал себя от женщин и много странствовал.
У него было два сына. Егор, отец Иосифа, и Марк, которого в семье вспоминали, а иногда и видели. Он пас коз в горах, а по ночам читал книгу, открытую для всех и почти никем не видимую. Был он среднего роста, лысый, лицо в веснушках...
Размышляя, Иосиф лег на кушетку и не заметил, как заснул.
Во сне он плавал и летал, как рыбы или птицы. Протиснувшись между круто поднимающимися к небу скалами Козьей горы, он замер в восхищение, увидев два города. Один город был над ним, а другой под ним.
--
Иосиф... - окликнула его жена, и он очнулся.
Он лежал и в замешательстве разглядывал потолок, как просторы вечности, вытягивал шею и тянулся взглядом туда, где царили тишина и безмолвие. Взгляд его спустился с потолка по стене вниз. Какое-то время он разглядывал портрет Пушкина, вышитый женой нитками мулине, потом перевел взгляд на окно, из которого открывался вид на картины сада.
В траве под яблоней в блаженной летней лени дремали черные ирисы и пионы, пели цикады.
Взгляд Иосифа поднялся выше.
На яблоне сидела ворона. Она каркала и гадила.
Еще пьяный сном, Иосиф встал и, накинув на плечи плед, вышел на крыльцо.
Над поселком висело летнее небо. Оно морщилось по краям бледными складками облаков, напоминающими отроги гор, которые спускались в воду залива откуда-то сверху.
Иосиф нашел среди скал башню маяка, людей, занятых каким-то своим делом, и вернулся в сад. Листья подрагивали и поблескивали в лучах солнца. Они были похожи на маленьких крылатых существ.
--
Все светится, дышит и благодарит... - пробормотал Иосиф голосом дяди Романа.
По улице пробежала стайка детей с флажками и шарами в руках, белыми, красными и синими. Они направлялись к дому с высокими и тонкими башенками по углам, который когда-то был помещичьей усадьбой. Теперь там размещалась школа.
Проводив детей взглядом, Иосиф вернулся в комнату, достал все необходимое для писательского труда и с ревностью и усердием принялся за дело. Он решил дописать книгу.
До полуночи в комнате Иосифа царила тишина, не доносилось ни звука, кроме скрипа пера и тиканья стенных часов.
Иосиф то морщился, то улыбался, выводя на бумаге строчки. Перо двигалось неловко, судорожно. Иногда перо замирало или слова выходили из-под пера не одно за другим, а все сразу...
* * *
Стоял полуденный зной, когда женщины распутны, а мужчины бессильны.
Рая, жена Иосифа, покачивалась в гамаке под яблоней.
Глянув на заметно округлившийся живот жены (она была беременна), Иосиф сел на камень и стал читать ей книгу.
Рая слушала его, закрыв глаза, увлекаемая изгибами ветвей сюжета в ту или иную сторону. Неожиданно все ее мысли поглотили странные ощущения внизу живота. Там что-то разыгрывалось. Ощущения вызвали у нее улыбку, которую Иосиф не совсем правильно понял.
--
Тебе не нравится эта история?.. - спросил он.
--
Я думаю, кто там, девочка или мальчик?.. - отозвалась Рая и погладила живот.
--
Девочка... - Иосиф сунул книгу под мышку и направился к лысому Карлу, своему кузену.
Заглянув в сумерки сарая, Иосиф увидел танцующего в воздухе Карла.
Карл запутался в свисающих веревках.
Чуть поодаль стояла рыжая кобыла.
Иосиф помог Карлу выпутаться из веревок.
--
Черт бы побрал эту старую клячу... - пробормотал Карл, успевший побывать на небе, где не нашел ни рая, ни воскресения. - Несчастный день... Утром ведро в колодец уронил, почти час потратил, чтобы его выловить... и зацепил не одно, а сразу три ведра... Едва грыжу себе не нажил... В запальчивости наговорил лишнего жене двоюродного брата... Ей не понравилось, состроила кислую рожу и пошла жаловаться тетке...
--
Ну и как там?.. - спросил Иосиф.
--
Где?..
--
На небе...
--
Что здесь, что там... одно сумасшествие и водевиль... - подвел итог своим впечатлениям Карл и ощерился уголками губ, деланно, как бы от блаженства.
--
Стоит ли удивляться, один и тот же бог сотворил и небо, и землю... - Иосиф открыл книгу.
Иосиф читал, а Карл слушал его с ироническим вниманием, как философ.
Когда Иосиф закончил чтение, уже смеркалось.
Небо над заливом пылало, свиваясь огненными складками.
--
Ну, что скажешь?.. - спросил Иосиф.
Карл измерил взглядом небо, перевел взгляд на Иосифа и сказал:
--
Удивительная книга... и с виду, и даже на ощупь... и написана хорошо, красиво... тебе надо почитать ее моей тетке... она любит всякие запутанные истории...
Небо погасло. Мрачно, неприветливо стало вдруг.
--
Ну, что ты стоишь?.. пошли в дом...
Помедлив, Иосиф вошел в комнату.
У окна сидела рыжеволосая женщина в черном платье далеко не первой молодости. Лицо вытянутое, все в морщинах.
--
Это ты Карл?.. - спросила женщина и сощурилась. Ее окружала реальность, которой она не совсем доверяла.
--
Вроде я...
--
Зажги лампу, а то я уже не знаю, на каком я свете...
Карл зажег керосиновую лампу.
Женщина прикрыла глаза рукой, будто задремала, вдруг спросила прищурившись:
--
Какой сегодня день?..
--
Суббота, а что?..
--
Так, ничего...
--
Тетя, я не один... Вот, познакомься, это Иосиф...
--
Карл говорил мне, что вы писатель... - Женщина с любопытством взглянула на Иосифа. - Что вы пишите?.. Мне нравятся новеллы, а Карл любит романы с приключениями...
--
Это нечто похожее на греческий роман... - Иосиф раскрыл книгу.
--
Глаза слипаются... вы не против, если я прилягу... - Карл принужденно зевнул и ушел в темную комнату...
Было уже далеко за полночь, когда Иосиф покинул дом тети Карла.
Карл вышел на крыльцо его проводить.
--
Странная у тебя тетя... - заговорил Иосиф.
--
Одно время она блистала на сцене... Кстати, она ничего не говорила обо мне?..
--
Говорила, что ты не плохой человек, и не так глуп, как выглядишь... - Иосиф улыбнулся. - Должен тебе сказать, что она меня удивила...
--
Чем же она тебя удивила?..
--
Она дала мне понять, что начало романа не соответствует действительности...
--
И что в этом странного?..
--
Какая-то бессмыслица...
* * *
День Иосиф провел в клубе, писал справки для отчета и выдавал книги в библиотеке.
Над заливом уже догорал закат, превращающий угрюмые отроги Козьей горы в готические фасады.
Иосиф сложил бумаги в ящик стола и вышел на улицу, спускающуюся к заливу.
День погас.
Вода залива стала похожа на мрамор с прожилками.
Иосиф лег на песок и задумался.
Услышав смех, он привстал.
Нимфы, танцующие как хариты в говорящих одеждах, скрылись в зыби вод или обратились в камень.
"Кажется я не совсем в своем уме..." - подумал Иосиф и потер глаза.
Начался прилив. У его ног плескалась вода. Чуть поодаль поблескивали рыбацкие сети, темнели дома, в которых было больше вдов, чем жен. В этом виновато было море.
Домой Иосиф пришел около полуночи. Жена уже спала.
Всю ночь он правил рукопись. Под утро лампа стала двоиться в глазах, а стол пошел кругом. Не дописав фразу, он уронил голову на рукопись и заснул.
Вечером того же дня он отправил рукопись в редакцию журнала.
По какой-то счастливой случайности книга Иосифа попала на рецензию к сочувствующему человеку и вернулась не с казенным отказом, а с деликатными и дельными замечаниями.
Несколько дней, отгоняя от себя сон, Иосиф вносил в книгу исправления и добавления, после чего отправился на почту.
На улице было холодно, сыро, самое начало осени. Все вокруг затопила морось. Даже колокол потерял голос. Люди напоминали призраков. Они шли куда-то точно сомнамбулы. Иногда они останавливались, словно наталкиваясь на стену, которую нельзя было обойти.
Впереди смутно обрисовались очертания церкви и сада, не огороженного и никем не охраняемого. В глубине сада темнел дом. В этом доме прежде жил отец Яков, и сад принадлежал ему. Когда отца Якова арестовали, в заброшенном саду поселились вороны, а в доме разместилась почта.
На почте было многолюдно. Старики получали пенсию...
Деревья и дома все еще тонули в тумане.
Иосиф блуждал по комнате, а Рая лежала на кровати, кутаясь в лоскутное одеяло. Ее знобило, и она жила как бы про себя, цеплялась за какие-то дальние мысли.
Иосиф сел в кресло и стал читать жене письмо из города от сочувствующего человека.
Рая рассеянно слушала. Ее взгляд блуждал по потолку.
Иосиф умолк. Он задремал, и письмо с легким шелестом упало на пол.
Рая подобрала письмо и глянула на мужа. Впервые за долгие годы замужества она вдруг увидела его лицо так близко, и то, что она успела увидеть, удивило и испугало ее. Перед ней был совершенно незнакомый человек.
Глаза Иосифа вдруг приоткрылись. Он глянул на жену из сна и отвернулся лицом к стене.
Во сне Иосиф блуждал по лабиринту коридоров, с ужасом осознавая, что не может найти выход. Наткнувшись на железную дверь с глазком, неизвестно куда ведущую, он остановился, помедлил и осторожно толкнул дверь.
Дверь с жутким скрежетом приоткрылась, и его окутал туман.
Донесся глухой звон колокола.
Вместе со звоном из тумана выплыла Рая. Но это была не Рая, а Лия, сестра Раи. Ее выдавал едва заметный шрам на подбородке.
Иосиф ощутил прикосновение ее волос, губ, вздрогнул и очнулся, все еще переживая это прикосновение...
К полудню туман рассеялся.
Иосиф сидел в сквере и смотрел на воду, которая выливалась из чаши фонтана. Плеск воды напоминал голос дяди Романа. Он невольно вздохнул. Ему вспомнилось детство.
Дядя Роман сидел в кресле под яблоней и читал, а Иосиф строил замки из песка. Ему было 7 лет, может быть чуть больше.
--
Вначале Бог сотворил бездну, небо всех небес, и землю, нечто рассеянное и расплывчатое, как вода, почти ничто... Земля же была безвидна и пуста, и дух Божий носился над водою... Писание больше ничего не рассказывает о начале... Потом это нечто рассеянное и расплывчатое, как вода, собралось в сушу наподобие яйца, повисшего в бездне ни на чем... И тьма высиживала это яйцо, пока Бог не сказал: да будет свет...
--
И стал свет, и вышли из темноты все уже как-то жившие там... - голосом дяди Романа произнес Иосиф.
Он вошел в ворота, украшенные саламандрами, пересек двор, по скрипящей лестнице поднялся на террасу и оказался в комнате, оклеенной обоями с желтыми цветами. Вечером от них веяло призрачностью, меланхолией. Вся обстановка отличалась изяществом и утонченностью. На столике из красного дерева стояло круглое блюдо из серебра с изображением знаков зодиака. В блюде лежали бананы, синие сливы и гранатовые зерна. Все это великолепие освещалось хрустальной люстрой, сосульки которой едва слышно позванивали.
Из окна был виден город. Крыши теснились внизу, потом начинали карабкаться вверх по склону горы к форту и сливались с небом.
Под окном поблескивала лужа, в которой Иосиф видел проходящих людей как деревья. Они шли вниз головой, ногами вверх.
Иосиф поднял голову и глянул на окна дома, фасад которого украшали двуликие химеры. Иосиф вздохнул. Он был безнадежно влюблен в некую молодую особу.
В первый раз Иосиф увидел девочку в сквере у театра. День был жаркий. На девочке было короткое кисейное платьице с открытой шеей. Она сидела в траве, склонив голову, подобно анемоне, и, по-детски шепелявя, будила спящих цикад.
Спустя несколько дней он увидел девочку на кладбище.
Иосиф шел по аллее рядом с матерью, пугаясь крестов. Казалось, они вырастали из-под его ног.
Каркали вороны надтреснутыми голосами, похожими на голос священника, который пел, путая псалмы.
Ночью Иосиф долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Заснул он уже под утро. Во сне он вздрагивал, его пугали кошмары.
Через неделю тетка увезла его шепелявую мадонну на юг. Взобравшись на тощие колени тетки, она помахала Иосифу рукой из окна лимузина.
Лимузин исчез в облаке пыли, но Иосиф все еще брел по дороге как лунатик.
У причала он остановился и сел на сваю, опустив голову. Он сидел и прислушивался к плеску воды в камнях.
На склоне горы лежали коровы точно стадо сфинксов. Вдали смутно синели острова, наполовину скрытые облаками, похожими на свисающий занавес с огненными кистями.
На город опускался вечер, двоясь в воде залива.
Лето кончилось. Пришла знобкая осень, потом зима. Темень. Уныло. Голо.
Всю зиму Иосиф как гусеница гнул спину, писал письма своей шепелявой мадонне...
Небо потемнело. Погода угрожающе портилась.
"Когда-нибудь эта темнота накатит как прилив и унесет все, и небо, и всех нас, лепечущих свои жалкие роли вместо молчаливого благоговейного поклонения и удивления перед этой бездной..." - подумал Иосиф.
Из глубины аллеи вышел человек в милицейской шинели. Лицо его было темное от солнца, а глаза тусклые от старости.
Иосиф с любопытством посмотрел на незнакомца.
Иногда этот человек подходил к людям, заглядывал им в лицо и уходил.
Жил он на Козьей горе у маяка.
Заглянув в лицо Иосифа, человек в милицейской шинели сел рядом с ним, угрюмо сдвинув брови.
--
Избавься от этой книги, она приносит несчастья... - вдруг сказал он.
--
Что?.. - переспросил Иосиф. Сглотнув слюну, он закашлялся. От кашля выступили слезы. Пока он протирал глаза, человек в милицейской шинели пропал среди деревьев, на которых качались вороны, растопырив хвосты.
"Он явно не в своем уме... ну и играл бы уж свою роль до конца... однако, откуда все они знают об этой книге?.. и тетя Карла, и этот сумасшедший?.." - Иосиф хотел рассмеяться, но не смог, получилась лишь вымученная гримаса.
Начался дождь. Иосиф встал и пошел по аллее. Он шел и разговаривал сам с собой с обычным своим красноречием. У обрыва он остановился и замолчал, не смея вслух выговорить свои мысли.
Дождь угасал и небо менялось. Оно пожелтело, стало розовым, потом лиловым.
Вокруг уже царили ночь и тишина.
Звезды горели зыбкими зелеными огнями, точно глаза, поочередно гаснущие и снова вспыхивающие.
Иосиф стоял и вслушивался в дыхание тьмы...
* * *
Утром другого дня Иосиф нашел в почтовом ящике Иосиф письмо от сочувствующего человека и повестку, в которой ему предлагалось явиться к участковому.
Прочитав повестку, Иосиф положил ее на комод и вскрыл письмо. Почерк был незнакомый с завитушками.
"Аркадия арестовали. Не пишите ему больше.
С уважением. Флора..."
Иосиф смял письмо и подошел к окну.
Сначала расплывчато, как в тумане, а потом ясно и отчетливо он увидел в отражении стекол фигуру и лицо сочувствующего человека. Ему было 27 лет, невысокого роста, волосы рыжие, лицо вытянутое.
В створке окна отразилась и тетки сочувствующего человека, Флора и Фауна. Старые девы воспитывали Аркадия, пока он дорастал до школьного знания, а когда он учился в университете и забывал, то, что знал, они спасали его от голода.
Из окна дома напротив донесся назойливый голос радио, и видение померкло.
Иосиф прислушался. Передавали последние известия. На середине фразы возвышенный голос диктора оборвался. Соседка выкрутила громкость...
В комнате, кроме участкового был невысокий человек в штатском.
Он представился и, заглянув в раскрытую папку, задал Иосифу несколько вопросов, касающихся сочувствующего человека.
В кабинете постепенно сгущались сумерки, и человек в штатском включил настольную лампу.
Иосиф зажмурился. Резкий свет ослепил его.
Допрос продолжался около часа. К концу допроса Иосиф привык и к лицу человека в штатском, и к его сиплому голосу. Он и дышал, и утирал пот, и ерзал по облезлому стулу, отрывая брюки от взмокшего тела, как человек в штатском.
Уже утратив интерес к писателю, человек в штатском встал и открыл окно.
В прокуренную, душную комнату влетела какая-то сентиментальная, глупая мелодия.
Человек в штатском невольно подумал о вдове, у которой он остановился. Вдова была приятной наружности.
Человек в штатском был закоренелым холостяком. У него были свои радости, переживания и причуды, которые с годами могли перейти в помешательство. День он проводил на службе, а ночью его ждала холодная постель и кошмары, которые он иногда сочинял сам и даже пытался записать их на бумаге, но не знал как. В первый раз это случилось в ненастную погоду, когда машина пробиралась в темноте по ухабистой проселочной дороге. Видение в виде белокурой женщины выплыло из темноты, точно рыба из воды. Когда машина выехала на шоссе, женщина, с которой он был связан нитью какого-то запутанного повествования, исчезла...
Допрос продолжился уже в доме Иосифа.
Человек в штатском, молча, листал переписку Иосифа с сочувствующим человеком.
--
А он умеет рассказывать истории... - заговорил человек в штатском. - Знает с чего надо начинать и чем кончить... и какие слова находит искусные, скользкие, гладкие, но было бы лучше ему хранить свои истории про себя... Скажу тебе по секрету, против всяких правил, твой благодетель впутался в неприятную историю... - Человек в штатском посмотрел на часы. На какое-то время его воображением завладела вдова. Перед глазами мелькнула ее стройная фигура, улыбчивое лицо.
Иосиф закрыл лицо руками и тут же отвел руки, показалось, будто он летит в какую-то пропасть.
--
Впрочем, весь этот заговор какой-то сомнительный... слишком легкомысленный... и время они выбрали неудачное... - Человек в штатском расстегнул воротник рубашки. - Не хочу ни тебя, ни себя расстраивать неприятными и грустными вещами, так что задернем занавес этой сцены...
Взяв у Иосифа подписку о невыезде, незваный гость ушел.
Жена приоткрыла дверь и спросила Иосифа:
--
Все обошлось?..
Иосиф не отозвался.
Он стоял у окна. За окном осень срывала, торопясь, листья.
--
Ты меня слышишь?..
--
Что?.. - Иосиф обернулся, тупо посмотрел на жену. Вымученная улыбка скользнула по его лицу. Сказав что-то невнятное, он вышел на веранду.
Иосиф курил и пытался вспомнить, что он говорил человеку в штатском.
"Правый глаз задергался, наверное, снова увижу его..." - подумал он.
Ему, вдруг, стало страшно. По коже пробежала рябь озноба.
Показалось, что в двери открылся глазок. Пучок света ощупал чьи-то посторонние лица, скользнул по стенам, покрытым скользкой слизью, и уперся в лицо Иосифа. Он невольно зажмурился и услышал за спиной чей-то шепот: "Иуда..."
Сумерки сгустились, обесцветили и скрыли все, что было сделано людьми за день...
Ночью Иосифа мучили кошмары.
Уже под утро из мути сна всплыло лицо человека в штатском и задышало на месте жены. Когда Иосиф обвил его шею веревкой и затянул петлю, человек в штатском вдруг открыл глаза и, запрокинув голову, спросил задушенным, стертым голосом: "Ты что это... зачем?.." - Близко посаженные глаза его слились в один налившийся кровью глаз.
Иосиф почувствовал, что сам начинает задыхаться, словно у него с человеком в штатском было одно общее тело. Ослабив петлю, он задышал, глубоко заглатывая воздух, и очнулся, все еще сжимая в руках веревку.
Бросив веревку на пол, точно змею, он подошел к окну и увидел небо будничного дня почти без движения, застывшее, серое.
Мимо дома проехала полуторка в облаках сизого дыма и пыли.
Иосиф проводил полуторку взглядом и лег на продавленную кушетку. Он лежал, прислушиваясь к звукам дневной жизни, и наблюдал за тем, как пыль засыпала комнату...
* * *
Длился день.
Дети терпели школьное время, а взрослые были заняты своей обычной работой.
Иосиф сидел в библиотеке и писал справки для отчета.
Уборщица, уже не молодая женщина елозила шваброй по полу.
Других людей в общественном здании не было.
Взгляд женщины покружил по потолку, разрисованному плесенью, потом спустился вниз по стене и остановился, наткнувшись на Иосифа.
--
Смотрю я на тебя и удивляюсь... - заговорила женщина. - Ты только посмотри на себя, на кого ты стал похож... ни богу свечка - ни черту кочерга... как тебя такого жена терпит...
Иосиф листал бумаги и слушал. Голос женщины напоминал ему ворчание старой суки, сдохшей в прошлом году от кожной язвы. Суку он любил, лечил ее травами и притираниями. Когда он накладывал повязки на ее худой бок, из которого уже вылезали кишки, сука ворчала.
Женщина вымела ненужный для жизни сор и остановилась у зеркала.
--
Не знаю, то ли я брюхата, то ли живот пучит... сама себе устроила наказание... съела у соседки винограда, штук шесть ягод...
Иосиф посмотрел на женщину и улыбнулся. Она стояла у зеркала, опираясь на швабру, на которой, по всей видимости, по ночам летала на Козью гору.
Женщина ушла.
Иосиф глянул в окно.
Женщина шла по улице, спускающейся к заливу, за которым смутно синели хребты Козьей горы, точно занавес, скрывающий вянущий вечер и его бледное отражение в водной глади залива.
Дверь приоткрылась.
Иосиф обернулся.
В комнату вошел Карл, звеня медалями. Где бы он ни воевал, он повсюду собирал награды и наслаждения, как жалованье.
--
Ты не вовремя... - пробормотал Иосиф и уткнулся в бумаги.