Когда самолет зашел на посадку в аэропорт Тайбэя, Сян Джи в последний раз перечитала письмо из адвокатской конторы и поморщилась. Кто бы мог подумать, что несколько строчек, напечатанных на дорогой плотной бумаге, способны так кардинально изменить привычное течение ее жизни!
Девушка откинулась на спинку кресла, рассматривая в иллюминатор пушистые, подсвеченные утренним солнцем облака. На пальце ее, поймав блик, сверкнуло тонкое золотое кольцо - пока еще обручальное. Пока. Мысль эта отчего-то успокаивала, и Сян Джи невольно улыбнулась, изумляясь своей нерешительности в этом, в общем-то, важном вопросе.
Причин медлить со свадьбой у нее не было. Они с Ли знали друг друга достаточно долго и хорошо, чтобы понимать - союз их будет гармоничным и комфортным. Девушка прикрыла глаза, представляя себе будущее: дом в пригороде Сан-Франциско, совместные завтраки... дети, такие же улыбчивые и кареглазые, как и ее будущий муж. Картина, нарисованная ее воображением, казалось поистине идеальной, и все же чего-то в ней не хватало.
Сян Джи виновато глянула на аккуратный конверт, лежащий на ее коленях. Нужно было признаться себе - получив неожиданную и тревожную весть из Тайбэя, она воспользовалась ситуацией и сбежала. От окончательного решения, от собственных сомнений. От Ли.
- Пожалуйста, пристегните ремни безопасности, - произнес в динамиках ровный женский голос. - Самолет заходит на посадку. Температура воздуха за бортом...
Девушка вздохнула и постаралась сосредоточиться, но мысли, юркие и суетливые, как муравьи, мелькали в голове. Сходя с трапа, забирая свой багаж, улыбаясь и кланяясь сотрудникам аэропорта, Сян Джи все равно думала об одном - что же понадобилось самым уважаемым адвокатам Тайбэя от нее так срочно и безотлагательно?
По телефону законники говорить не пожелали: нет-нет, никак невозможно, совершенно исключено. Она, привыкшая уже к некоторой американской бесцеремонности, конечно, посоветовала бы им самим прилететь к ней в Сан-Франциско - вам надо, вы и старайтесь, господа. Но мягкий и вежливый голос назвал заветное имя, самое любимое, самое дорогое, - и девушка попалась на крючок.
- С почтением мы приветствуем вас, молодая госпожа, - так, с вкрадчивой осторожной вежливостью, присущей тем, кто привык говорить о тайнах, было ей сказано всего два дня назад. - Адвокатская контора Мин Са, Тайбэй, к вашим услугам. Позвольте передать в ваше владение сердечный подарок и привет от вашей покойной бабушки, достопочтенной Тьян Ню. В приватной обстановке и лично, если вы не возражаете.
Сян Джи поправила сумочку на плече, тряхнула головой, будто готовясь к сражению. Что же, она здесь - и готова, пожалуй, ко всему. Все же Тьян Ню была личностью незаурядной. Родилась бабушка, по ее же собственным словам, в семье русского профессора и при рождении была наречена Татьяной Орловской. Как попала она их далекой северной страны в Тайвань, никто в семье толком не знал - старая госпожа предпочитала не рассказывать деталей. Но девушка вполне верила, что такая женщина могла оставить своей любимой внучке завещание, о котором не поставила в известность семью. Но если это какой-то обман...
"О, вы пожалеете", - приветливо кивнув таксисту, пообещала себе девушка.
***
В кабинете господина Мин Са, старшего партнера адвокатской компании "Мин Са и сыновья", было просторно и прохладно. Кондиционер с чуть слышным гудением изгонял из воздуха присущие Тайбэю запахи цветов, акации, влажной земли и бензина. Светлые стены с осторожно подобранными картинами, диваны, распахнувшие своим кожаные пасти будто для того, чтобы проглотить любого, кто осмелиться присесть на такую роскошь - все вокруг говорила о деньгах.
Сян Джи сложила руки на коленях и чуть приподняла подбородок. Напротив нее с абсолютно непроницаемым выражением лица сидел господин Мин Са собственной персоной. Губы его изгибались в улыбке, но глаза, темные и внимательные, были холодны.
- Госпожа Сян, - выдержав приличествующую случаю паузу, наконец произнес он. - Приношу вам свои глубочайшие извинения за то, что наша контора так грубо и несвоевременно побеспокоила вас.
Девушка сжала зубы. В Сан-Франциско она отвыкла носить маску - там люди улыбались, горевали и гневались открыто, не стесняясь. Тайбэй же...
"Держи лицо", - приказала она себе и едва заметно кивнула господину Мин Са.
- Что вы, - слегка охрипшим голосом сказала она, - это перед вами я должна извиниться за свою первоначальную недоверчивость.
- Ах, - адвокат, внезапно напомнивший Сян Джи старинные изображения Будды, сдержанно рассмеялся. - Я понимаю, что причина, побудившая нас связаться с вами, очень необычна.
Девушка сглотнула. Да. Он прав. Подарок от бабушки. От бабушки, которая умерла почти тринадцать лет назад. Если это не необычно - то что тогда? Глубоко вздохнув, она распрямила плечи. Пора было переходить к делу - тратить время и нервы на бессмысленную ритуальную вежливость она сейчас просто не могла.
- По телефону вы сказали, что Тьян Ню что-то мне оставила, - решительно заявила она и отчего-то почувствовала удовлетворение, увидев, как чуть приподнялись брови адвоката, пораженного ее прямолинейностью.
- Это так, - согласился Мин Са. - Почтенная ваша бабушка всю жизнь пользовалась услугами нашей конторы, и последнее свое волеизъявление в этом мире тоже доверила исполнить нам. И мы его, конечно же, исполним. Только проявите еще немного благорасположения к нашей скромной компании, госпожа Сян Джи, и ответьте на один вопрос
Девушка нахмурилась, но потом, помедлив, кивнула.
- Скажите, правильно ли я осведомлен - на прошлой неделе, 15 числа, вам исполнилось тридцать лет?
Сян Джи напряглась. Откуда и почему адвокат в Тайбээ знает дату ее рождения? Она уже почти десять лет не живет здесь, в Тайване.
- Все так, - решив пока повременить с вопросами, отозвалась она.
- Вас же не затруднить подтвердить этот факт... документально? - вкрадчиво поинтересовался адвокат.
Девушка, все больше и больше настораживаясь, показала ему паспорт, отчего-то и сама недоверчиво взглянув на дату. Ей до сих пор не верилось, что тридцатилетний рубеж перейден - казалось, совсем недавно она совсем еще девчонкой уезжала - убегала! - из Тайбэя в Сан-Франциско. Но время пролетело, некоторые мечты сбылись, другие... другие нет.
Господин Мин Са, лично удостоверившись в ее правдивости, вдруг глубоко поклонился и обеими руками подвинул к Сян Джи небольшой ларец.
- По завещанию госпожи Тьян Ню, - тихо произнес он, - нам предписано вручить вам эту шкатулку сразу же после того, как минует тридцатый день вашего рождения.
***
Сян Джи не помнила, как добралась домой, не помнила возгласов матери и сдержанного отцовского приветствия - ей казалось, что мир вокруг вдруг изменился, превратился в зыбкий туман. Оставшись одна в своей старой комнате-студии, она бросилась к балетному станку. Танцы всегда помогали ей... обуздать собственный характер.
Едва рука ее коснулась поручня, девушка выгнулась, напрягла руки и застыла на пуантах, держа равновесие. Вдох, другой, третий, молчание, плавно перетекающее в движение - и девушка расслабилась, позволив себе секундную передышку.
Ей нужно было обрести внутреннее спокойствие, стать деревом, что гнется под порывами ветра, не ломаясь, стать небом, что смотрится в зеркало океана. Потому что всего несколько часов назад ее привычная, размеренная жизнь вдруг превратилась в бурную реку и неумолимо повлекла свою хозяйку вперед, в неизвестность.
Движение запястьем - едва заметное, мягкое. Наклон. Вдох. Сян Джи повернула голову - и, охнув, сбилась с ритма. На столике у двери посверкивал полированными боками привезенный от господина Мин Са бабушкин дар - ларец из персикового дерева. Наследство, которое нашло свою наследницу спустя почти десять лет. Девушка прижала ладонь к глазам.
Большая золотая шпилька "бу-яо" с нефритовыми подвесками, серая терракотовая рыбка и толстая, от корки до корки исписанная тетрадь - вот что хранилось в заветной шкатулке. Прощальная весточка от женщины, которая вырастила ее, дала сил и упорства последовать за своей мечтой. Сян Джи сжала губы.
Этот разговор стал кинжалом, который рассек ее жизнь напополам, отделил прошлое от будущего, она знала это. Она чувствовала. И не ошиблась.
Потому что бабушка завещала ей куда больше, чем счет в банке или недвижимость - она доверила ей свою жизнь: слова, написанные кириллицей на пожелтевших от времени страницах, годы, полные любви и борьбы. Сян Джи поняла это сразу же, открыв дневник и увидев первые строки. Тьян Ню будто протянула к ней руку издалека, из темноты, заговорила со своей младшей внучкой строго и в то же время ласково.
"Иногда я думаю, почему всё вообще случилось так, а не иначе? И что стало бы с нами, если бы... Если бы мы не оказались в Шанхае? - вот что писала бабушка. - Если бы не умер папа? Если бы у меня не было сестры? Если бы в России не случилось большевистского переворота? Что есть первопричина всему? И был ли вообще тот миг, когда колесо времени могло остановиться?"
Сян Джи тряхнула головой, положила руку на балетный станок и изо всех сил стиснула пальцами прохладный гладкий поручень. Себе она могла признаться в том, что боится - нет, не опасных откровений или запретных секретов, но самой судьбы. С суеверным ужасом девушка вдруг подумала - что, если вся жизнь ее была лишь подготовкой к этому дню? Сюжеты старинных преданий: про переселение душ, предназначения, проклятия - вдруг показались ей не такими уж сказочными и забавными.
И все эта шкатулка, которая, словно русская игрушка матрешка, скрывала в себе куда больше, чем казалось с первого взгляда. Сян Джи нахмурилась. Можно было бы, конечно, закрыть ларец, отложить потрепанную тетрадь в сторону, не читать, сбежать. Но...
Бабушка ее родилась в России, и все же никого, кроме Сян Джи, в их семье не заставили учить певучий северный язык. У Тьян Ню было много внуков - род их насчитывал почти полсотни человек - но только ее, младшую, она взяла к себе на воспитание еще в детстве. И традициям старая госпожа никогда не противилась... кроме того единственного случая, когда Сян Джи не пожелала по выходить замуж по отцовскому приказу. Тогда-то бабушка и показала свой характер, запретила неволить. Спасла.
Нет. Девушка не могла не прочитать дневника. Это было бы предательством - даже хуже, отречением. Если Тьян Ню хотела, чтобы она, ее внучка, знала, то так тому и быть.
Вздохнув, Сян Джи опустила голову и постояла так несколько секунд. Сейчас, когда решение было принято, на нее снизошло то самое успокоение, которого она так отчаянно искала в танце. "Проведи меня своей дорогой, бабушка, - мысленно попросила она, вспоминая властное морщинистое лицо, сдержанную улыбку, теплые руки. - Чтобы ни ждало меня на пути - я пойду до конца".
И, вскинув голову, девушка решительно пересекла комнату, открыла ларец и взяла в руки заветный дневник.
"Или же всё, что происходит с людьми и государствами, предопределено заранее, а потому история и не знает никакого сослагательного наклонения? - донесся до нее размеренный бабушкин голос, и Сян Джи улыбнулась. - Скорее всего, верно последнее, и нет нужды терзаться этим вопросами, ибо человек всего лишь предполагает, а Господь всегда располагает.
Мы не властны над такими страшными вещами, как революция или война. Но мы властны над собственной волей и выбором. Поэтому я часто спрашиваю себя: могли ли мы быть другими -- более осторожными, более прозорливыми? И сама себе отвечаю -- нет и еще раз нет! Мы с Люсей были в отчаянии, и мы были отчаянными.
А как же иначе, если весь мир рушится прямо на твоих глазах, гибнет стремительно и неотвратимо, а главное -- навсегда. Наш привычный мир разваливался, погибал в крови и страшных корчах, и тогда, в 18-ом, мне мнилось, что еще чуть-чуть - и стены домов начнут крошиться, а куски кирпича - отваливаться и улетать в пространство. Чудилось, что еще немного - и рассыплются в прах сфинксы на Университетской набережной, и расколется Александрийский Столп, и высохнут невские воды, обнажив речное дно. А потом умер папа, и беспросветная тьма сомкнулась надо мной.
И тогда в мою жизнь явилась Люся. Она была еще более отчаянная, чем любой из всех, кого я в то время знала. До сих пор помню, как она молча сгребала в саквояж папины китайские находки, мешая в одну кучу древние артефакты и дешевые сувениры, распихивала по карманам пальто всё, что имело хоть малейший шанс быть проданным, и как, чертыхаясь, зашвырнула в канал ключ от нашей петроградской квартиры.
Да, мы были отчаянными. И когда сошли на китайский берег в 22-ом, мы уже ничего и никого не боялись. Мы так думали тогда. Мы же не знали, что Шанхай, как и Москва, не верил слезам, не слышит мольбы и не верит клятвам. Именно оно, это страшное отчаяние, сделало нас такими, именно оно подтолкнуло нас рискнуть, как говорила Люся, в самый последний раз. И мы рискнули.
В тот вечер я ждала, когда вернется сестра, и в последний раз держала в ладонях терракотовых рыбок. Всё, что осталось нам на память от папы. Они были теплые, такие приятные на ощупь, и с ними не хотелось расставаться. Даже за два билета в Сан-Франциско.
И тут на лестнице раздались торопливые шаги..."
Китайская Республика, Шанхай, 1923 год
На лестнице раздались торопливые шаги, потом дверь распахнулась и... При виде сестры Татьяна ахнула, едва не выронив терракотовых рыбок на пол.
- Боже мой! Что это на тебе?
Ответный взгляд Людмилы был более чем красноречив. Мол, а сама-то во что вырядилась? Что поделаешь, если перешить китайское ципао на европейскую фигуру без примерки нет никакой возможности. Однако, шелковое узкое платье всяко лучше Люсиного наряда, состоящего из одних только блесток, перьев, лоскутков шелка и песцовых хвостов. Даже уличная проститутка постыдилась бы такое на себя нацепить, ей Богу. Губная помада по щекам и подбородку размазалась, тушь растеклась, волосы дыбом стоят. Какой стыд!
- Ты в таком виде по улице шла?! - успела воскликнуть девушка, прежде чем Людмила решительно залепила ей рот ладонью.
- Тихо, - сказала она, угрожающе вытаращив глаза. - Только не ори, Христа ради. Паспорта- деньги бери и - ходу. Понимаешь?
На вид хрупкая и миниатюрная, сестрица обладала силой недюжинной. Из её захвата так просто не вырвешься.
- Танечка, миленькая, поверь, всё очень плохо, - пояснила она, перейдя на свистящий шепот. - Нам ноги надо уносить.
- П-почему?
- Сейчас нас придут убивать.
И Татьяна сразу поверила. Люсе надо верить, Люся чувствует опасность, как зверь лесной чует, где опасно тлеет торфяник. Уж сколько раз это звериное чутье сберегло им жизни. Бессчетно!
- Всё из-за статуэток? - догадалась Таня, чувствуя как дрожат и слабеют ноги в коленях.
Больше всего, Тане сейчас хотелось заломить руки и по-старушечьи запричитать, проклиная тот день и час, когда она поддалась на уговоры и согласилась продать папино наследство. Не по-людски это было, видит Бог.
Но ничего такого Татьяна Орловская делать не стала. Напротив, четко и без истерики, тем паче упреков, сделала так, как просила сестра -- достала из-под матраса нансеновские паспорта и тощую пачку ассигнаций. Люся тоже не сидела без дела. Она наскоро увязывала в скатерть все самое необходимое -- несколько платьев, нижнее белье, мыло, свечки. Как будто, их это спасет.
На всё - про всё ушло самое большее минут пять. Сестры знали толк в побегах, когда нельзя терять ни секунды на всякие там сожаления или раздумья. Жив остается лишь тот, кто бежит быстрее и не оглядывается назад.
- Одну рыбку тебе, другую -- мне, - Люся, не дожидаясь ответа, поделила единственную их драгоценность поровну, сунув свою долю в лифчик, а потом схватила Таню за руку и поволокла за собой.
- Да ты хоть по-человечески скажи, что случилось? - взмолилась та, вываливаясь следом во влажную шанхайскую ночь.
- Большеухий Ду с нами случился, - буркнула сестра. - Пронюхал о нашем договоре с Хе Юнжуном, скотина хитрая. Антиквару нашему, к слову, ребята из Зеленой банды второй рот на шее сделали.
Плакать от ужаса Татьяна разучилась еще в 18-ом, и тут сдержалась. В конце концов, танцевальный холл, куда Люся устроилась работать дансинг-герл, принадлежал Большеухому Ду - правой руке главаря. Да что уж там говорить, он весь Шанхай в страхе держал. Да ему первый встречный китаец тут же донесет про двух белых девиц -- одну в клоунских мехах, вторую в черном ципао да еще с драконами. Явно же ворованное.
- Живы будем, поставлю за Линъюй свечку, - продолжала Людмила, не сбавляя шага. - Шепнула мне словечко, предупредила.
К слову, по-китайски Люся болтала запросто, не заморачиваясь на всякую там грамматику. И сколько Таня не пыталась научить её разбираться в иероглифах, та только отмахивалась. "Нам в Сан-Франциско китайский этот и даром не нужен будет", - твердила она.
Ах, Сан-Франциско! Их общая, нежно лелеемая, хрустальная мечта, их Авалон и Град Обетованный. Вся затея с продажей рыбок была лишь ради двух билетов через океан. А теперь что делать?
Татьяна сама не заметила как задала этот вопрос вслух.
- Лодку украдем, переплывем на другую сторону, выберемся из города, - Люся так далеко в будущее не заглядывала, перечисляя только самые ближайшие и относительно достижимые цели.
- А потом?
- Поживем -- увидим.
Люси
Лодка, лодка... Казалось бы, добыть в Шанхае лодку - плевое дело. Полгорода живет рекой, а другая половина - живет за счет тех, кто промышляет на реке. И лодок здесь как китайцев - видимо-невидимо. Но добыть лодку посреди ночи, когда за тобой гонятся бойцы Ушастого Ду - значит, эту лодку украсть, и только так. Все лодочники повязаны с "зеленым братством", проклятые китайцы вообще друг за дружку горой, и уж если навалятся всей гурьбой, тут от двух белых девок не останется даже мокрого места. Уж в чем-чем, а в таких делах Люся толк уже знала. Китайцы, хоть и мелкие, но лютые, черти. Даже стрелять не станут, просто палками забьют.
"Не девка, - вспомнила она матушкины слова. - Ты - не девка, Люся, ты - барышня".
Но мамане папашкины выкрутасы голову заморочили. Воображала себя не пойми кем, из грязи в князи, как говорится. Люся на вещи смотрела трезво. Если ты кухарка, так кухаркой и будь, а рядиться в, прости Господи, этуаль кафешантанную, да в маманином-то возрасте, да с ее-то габаритами... Смех и грех.
Девушка зло всхлипнула на бегу. Хорошо, что маменька не дожила. И вдвойне хорошо, что и Лизавету Степановну, Танюхину мамашку, тоже Бог прибрал раньше, чем всё к чертям покатилось. Одна и радость, что обе они, папашкина жена и полюбовница, не видят, как их дочки по Шанхаю улепетывают от своры узкоглазых.
Люся покрепче сжала ладошку сестры и безошибочно, как лисица, ведомая чутьем, свернула в замызганный проулок между вонючими фанзами. Сквозь густой, специфически шанхайский смрад - гниющие овощи, рыбьи потроха, прогорклое масло, гарь и копоть, сладковатый опиумный душок, тяжелый запах немытой и вроде как разлагающейся плоти - потянуло илистой сыростью. Река была совсем рядом, но попробуй добраться до нее, не заплутав навсегда в темном лабиринте среди мусорных куч, каких-то досок, тряпок и сетей.
Но инстинкт, а может - привычка, въевшаяся в кровь и плоть, это непостижимое чутье, заставляющее то ускорять шаги, бежать на пределе сил, то наоборот, замереть, вжавшись в осклизлую стену и не дышать, это вот "седьмое" чувство привычного беглеца, не позволяло ей ошибиться.
Нет, она не барышня. Она - девка, хитрая, изворотливая, прожженная, девка, которой сам черт не брат. Только девка может вертеться в мутной воде шанхайского дна, как слепая и скользкая рыбина в жирном иле. Только девка пройдет по самому краешку горящей крыши и палёной кошкой метнется в спасительную темноту. Там, где сгинет барышня, у девки есть шанс выжить. Пусть один, но он есть. Так что придется снова и по-прежнему быть девкой, кухаркиной дочкой, изворотливой стервой, чтобы дожить до тех пор, пока...
А барышней пусть остается Танюха. Должна же хоть одна из дочерей профессора Орловского сохранить... Что? А черт его знает! Что-то. То, что было и в отце, и в женушке его. Что-то, что даже в шанхайской помойке светит ровным небесным светом, как лампадка в ночи...
- Танюш, ты как? - тревожно спросила, заметив, как сестра в изнеможении прижалась к стене. - Потерпи, душенька, чутка осталось, тут до реки - рукой подать. Ты рта-то не открывай, носом дыши да кивай, забыла уже, что ли?
Таня через силу улыбнулась и кивнула. Нет, она не забыла. Не смогла забыть, как правильно убегать, как лучше прятаться, когда дышать, а когда не дышать.
"Однажды забудешь, - зло подумала она. - Забудешь, как убегать и прятаться. И вспомнишь, как жить без оглядки, как засыпать, не боясь не проснуться. Обещаю!"
Между домишками блеснула вода. Запах рыбы, ила и плесени перебил даже неистребимый смрад шанхайских мусорных куч. Плескались волны о причал, раскачивали утлые суденышки, что-то позвякивало и поскрипывало. Но это было запахами и звуками надежды и жизни. Добрались!
Татьяна
На первый взгляд казалось, что они все-таки оторвались от погони, что можно уже было бы остановиться и чуть-чуть перевести дух. Но так только казалось. Кто хоть раз спасал свою жизнь бегством, кому хотя бы единожды в затылок дышали убийцы, тот ни за что не забудет и не перепутает мерзкий зябкий холодок, что без остановки стекает за шиворот беззащитному беглецу. Этому жуткому ощущению надо верить сразу и безоговорочно. И бежать еще пуще.
Тогда в 19-ом, в Томске они с Люсей спаслись только потому что не останавливались. По снегу, в одних чулках, без надежды на избавление, но без остановки. Впрочем, у Люси был пистолет и она поклялась, что прежде, чем пустит себе пулю в рот, застрелит сестру. Но тогда это все же была Россия, и две девушки имели реальный шанс затеряться среди множества других русских женщин. А тут, в Китае они по-любому как белые вороны. Матерь Божья, спаси и сохрани!
С размаху швырнув узел с пожитками на дно лодки, Людмила негромко крикнула:
- Не бойся, сампаны устойчивые. Не перевернется. Прыгай!
И правда, плоскодонка лишь несильно качнулась, когда сестры в неё скакнули. Но пришлось еще повозиться, чтобы оттолкнуться от причала. Всего каких-то пара-тройка минут ушла, но то были поистине золотые мгновения, решившие судьбу девушек.
- Быстрее, быстрее, - шептала Татьяна, пытаясь помочь Люсе управиться с длинными кормовыми веслами. Получалось так себе, сампан крутило в разные стороны, а потому берег отдалялся крайне медленно. Казалось, что лодка и вовсе не движется вперед. Над Янцзы стелился туман и девушкам надо было всего лишь успеть вплыть в мерцающее спасительное облако. А там уже как Бог даст.
И тут Таня отчетливо услышала негромкий топот множества ног обутых в легкие тапочки. Бойцы из Зеленой банды, если и отстали от беглянок, то совсем ненамного. Они, словно муравьи, один за другим устремились к причалу.
- Ложись на дно, - приказала Люся и изо всех сил налегла на весла. Откуда только силы брались в этом тщедушном теле?
"А ты?" - хотела спросить Татьяна, но с берега раздался выстрел. Затем второй, а потом и третий.
- Вот ведь черти!
Люся быстро присела на дно и сжалась в комочек. Не от испуга, нет. Ещё чего не хватало! Стреляли ведь не прицельно, а чтобы напугать. Убьют-то их потом, когда отберут статуэтки.
- Эй, ты рыбку свою не потеряла? - строго спросила она сестру.
Ну, конечно! В такой момент её волновала только сохранность драгоценных фигурок.
- Да какая разница?
- Большая! Не дури, проверь как там рыбка.
- Свою проверяй, - огрызнулась Таня, но требуемое исполнила. - Вот, рядом с нательным крестом повесила. Гляди!
Людмила, убедившись, что сампан плавно, но целенаправленно несет прямо в гущу тумана, тоже бойко сунула себе руку за пазуху, доставая свою половину отцовского наследства. В этот момент бандиты, уже попрыгавшие в другие лодки, снова принялись стрелять. Одна пуля выбила длинную щепку из борта, а та, в свою очередь, пребольно оцарапала руку девушки. Сестры хором вскрикнули, брызнула кровь, рыбки соединились и...
Люси
Рыбки соединились, шевельнув хвостами, словно внезапно ожили, накрепко сплетаясь, сцепляясь, крепко, еще крепче, чем руки девушек - нипочем не разомкнешь. Не оторвешь. Тяжелый горячий толчок, словно у того странного, непонятного, что только что было глиняными фигурками, вдруг забилось сердце. Люся не могла разжать руку, чтобы посмотреть, но каждым миллиметром кожи ощущала - оно живое. Оно горячее, круглое и живое, оно обжигает ладонь, оно бьется, словно настоящие рыбы, стиснутые неловкими руками...
И лишь теперь Люся заметила, как опасно раскачивается, стонет и кренится их сампан, внезапно заплясав на воде, еще мгновение назад бывшей спокойной. А из сцепленных ладоней рвется наружу свет, горячий и яркий, и там, где он встречается с водой и туманом, начинает твориться что-то невероятное.
Теплые золотые искры рассыпались бусинами по черному шелку, сплелись, заструились, будто невидимая игла засновала по невесомой ткани. Быстрее, еще быстрее. Узоры множились, усложнялись - то ли рыбы резвились в речной глубине, то ли золотые драконы или чудо-птицы, взлетев с подола Таниного ципао, закружились в танце, то приникая к волнам, то взмывая вверх.
Девушки беззвучно кричали, словно вдруг напрочь лишились голоса. Тому, что творилось во влажной шанхайской ночи, не было имени... по крайней мере, в русском языке не нашлось бы слов, чтобы описать это. Может, китайцы сумели бы.
Оттуда, с берега и с лодок, едва слышно доносились изумленные и испуганные вопли преследователей. Значит, они тоже это видят? Значит, это не шутки сознания, помраченного бегством, не какие-то опиумные флюиды, долетевшие из ближайших курилен, не бред... или все-таки?
Золотые бусы зазвенели, закручиваясь спиралью - все плотнее и плотнее, словно кто-то невидимый наматывал нить на веретено. Сампан кружился волчком, скрипел и трещал, девушки вцепились друг в друга, что было сил, и тут сквозь мельтешение огненных бабочек Люсе почудился взгляд. Нечеловечески спокойный, не равнодушный - нет, безмятежный, как улыбка каменного божка, вечный покой, льющийся из-под полусомкнутых век, отрешенность существа, слишком совершенного для суетного и грязного человечьего мирка, полного крови и грязи, словно поганое ведро - до краев... Она прищурилась, пытаясь различить это отрешенно-самодовольное существо, невидимую пряху, которой и дела нет до двух перепуганных мошек. Золотые глаза смотрели, отражаясь в воде - равнодушные и выпуклые, как у рыбы.
- Да чтоб тебя! - крикнула Люся, словно плюнув живой человеческой злостью в этот рыбий взгляд.
Рядом скрипнула зубами сестра. Жить! Да, они хотели жить - они обе! И если уж сдохнуть, то не здесь, не сейчас, не так! Пройти столько дорог, замерзать, голодать, воровать, сгорать в тифозной горячке, пережить и резню, и бегство, и выстрелы в спину - только для того, чтобы теперь утопнуть посреди поганой китайской речушки на глазах у паршивых китаез и их мерзкого божка, или кто он там есть, этот рыбоглазый?
- Не дождешься!
- ... О, Господень Великий Архангеле Михаиле! Демонов сокрушителю, запрети всем врагам, борющимся со мною, и сотвори их яко овцы, и смири их злобные сердца, и сокруши их яко прах перед лицом ветра... - едва слышно, но истово шептала Татьяна.
- И ты, Царица Небесная, уж защити нас, грешных... - всхлипнула Людмила, которая и "Отче наш"-то толком не помнила.
И чужой рыбий взгляд вдруг потух, словно равнодушное существо не отвернулась, но сморгнуло. А на смену ему пришло что-то иное, что-то чуть сердитое, слегка раздраженное, какое-то присутствие. И почему-то показалось, что рядом - женщина, вот, оторванная этими мольбами и воплями от непонятных, но крайне важных дел, она отложила веретено и взглянула, прищурясь, то ли с небес, то ли из воды...
Люся мотнула головой, сквозь головокружение и злые слезы пытаясь различить... И взвизгнула, оглушая сестру и сама замирая от ее ответного крика.
Молния, ветвясь, выросла прямо из реки чудовищным сияющим древом, вплелась в пляску и звон золотых бус, в танец золотых драконов, в кудахтанье золоченых фениксов. И, заворачиваясь гигантской воронкой, подняла сампан вместе с охрипшими от крика девушками, подняла, закружила, и с размаху бросила вниз, вверх, снова вниз, быстрей и быстрей, кленовым семечком во власти смерча...
И схлопнулась, закрылась, словно и не было никакой воронки, никакого смерча, никаких драконов и бус.
И никакого сампана на внезапно замершей, безмятежной Янцзы.
А над головой Люси сомкнулась непроглядно-черная вода.
Но прежде чем оглушенное сознание померкло, девушке послышалось призрачное: "Подожду и увижу..." - как прощальное напутствие.
Люся развела руки, из последних сил делая гребок, дрыгнула ногами - и устремилась к воздуху и жизни.
Таня
После ослепительного сияния на Таню вдруг обрушилась абсолютная, кромешная тьма, словно тот неземной свет напрочь выжег глазные яблоки. В раскрытый рот хлынула речная вода, а шелк платья моментально облепил ноги и потянул на дно. Таня отчаянно задергалась, точно сама стала рыбой, забилась и принялась бешено грести руками. Кто знает, что ждало их с Люсей на поверхности, может быть, бандиты из Зелений банды во главе с Большеухим Ду, но совсем молодым еще человеческим существам нестерпимо хотелось жить. Каждая частичка Таниного юного тела отчаянно противилась даже мысли о смерти. Жить! Дышать! Ну! Еще чуть-чуть! Легкие пылали, все тело скручивали спазмы, и до поверхности воды осталось совсем немного. Последнее усилие, последний рывок дались тяжело, зато...
Боже! Как же хорошо! Татьяна судорожно глотнула воздух, закашлялась и первым делом, не успев, как следует, осмотреться, заорала:
- Люся! Люсенька!
С ней ничего не должно случиться! Нет! Сестра умела плавать по-настоящему, тогда как Таня всего лишь кое-как научилась держаться на воде.
И точно в ответ на беззвучную мольбу Люся вынырнула совсем рядом -- живая, невредимая и довольная.
- Гляди! Не потеряла! - хрипло каркнула она, демонстрируя мокрый кулак с намертво зажатой в нем рыбкой.
- Сестричка моя...
Какое же это было облегчение -- снова увидеть её милое лицо и сияющие глаза, а потом уже осознать до конца, что они снова выжили. Девушки, жалобно всхлипывая, крепко обнялись, не забыв по детской привычке потереться носами.
- Темень-то какая, - прошептала Людмила. - Мы ж, поди, на самой середине реки.
- А бандитов не слышно.
- Странно это.
Тишина, совершенно не свойственная Шанхаю ни днем ни ночью, шатром раскинулась над черной, пахнущей тиной водой. Ни тебе плеска весел, не чирикающих голосов китайцев, ни, тем более, выстрелов.
- Они испугались этого светопреставления, а потом в тумане нас и потеряли, - предположила Татьяна.
Люся тоже внимательно прислушалась, а затем еще и отплыла чуть в сторонку, попытаясь высмотреть хоть что-то в непроглядной темени южной ночи. Всё без толку. И вода какая-то подозрительно чистая.
- Ну что делать... За меня держись и поплывем потихонечку к берегу.
Таня немедленно ухватилась за бретельку этого позорного платья
- Ой, а что это у тебя?
- Редикюль твой с документами, - хмыкнула Люся. - Рыбки и паспорта -- сейчас самое важное. Их надо сберечь.
- Вот ведь! - потрясенно задохнулась Татьяна, в очередной раз дивясь сестриной живучести и хватке. Впрочем, помня через что им обеим пришлось пройти, чтобы получить насеновский паспорт, ничего странного. Люся и в огонь бы за этой бумажкой нырнула.
- Тряпки все равно потонули, но это ничего... не страшно. Платья дело наживное. Ну, поплыли? - и она засунула свою рыбку в рот, за щеку. - Помолши, жожалужта, ага?
Грести Людмиле пришлось совсем недолго, что, опять же, было удивительно, а затем вдруг обнаружился берег густо заросший каким-то местным камышом. Обессилевшие и дрожащие сестры буквально ползком вскарабкались на склон. Минуть десять они просто лежали в траве, приходя в себя. В этот момент им было уже все равно -- есть рядом ребятки Большеухого Ду или нет. Лишь бы дух перевести.
Первой закономерно ожила Люся.
- Ш-тьфу! - она выплюнула рыбку на ладонь. - И куда же это нас занесло, а? Хотела бы я знать.
Дневник Тьян Ню
"Когда происходит что-то экстраординарное, принято говорить "никогда в жизни не забуду". Потом, конечно, всё забывается, теряет остроту и важность, тускнеет. Но я так и не сумела забыть ту, самую первую бессонную ночь, когда мы с Люсей жались друг к другу, дожидаясь рассвета. Мне до сих пор иногда снятся те предутренние сумерки, резкие голоса приближающихся к нам мужчин, ржание их лошадей. Они идут прямо к нам, неумолимо сокращая расстояние между нашим неведением и жуткой истиной. И тогда я просыпаюсь - в холодном поту с колотящимся об ребра обезумевшим от ужасного предчувствия сердцем."
Или "чеонгсам" ("длинное платье") - традиционное китайское платье, чья форма была осовременена в двадцатых годах двадцатого века в Шанхае
Этуаль - певичка, кокотка, дама полусвета.
Фанза - китайский дом (см.)
Часть православной молитвы Михаилу Архангелу (защита от врагов)
![[]](/img/t/tri_h/pechatx1/taipei3_10.jpg)