Трищенко Сергей Александрович : другие произведения.

Ят

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фантасмагорическая повесть в стиле игры слов, о путешествии в страну овеществленных понятий. Здесь ложь имеет вид цветка, а радость можно налить в стакан.
  Книга написана в строгом эклектическом стиле псевдоаллегорической квазисимволики с использованием жанровых приёмов сублингвистического сюрреализма, отягощённого микровключениями фантасмагорийной мистики и эпического релятивизма. В нём открыто и тайно могут быть зашифрованы многие моменты советской, постќсоветской, просоветской и антисоветской действительности. А могут и не быть... :)
  Книга даёт верное описание извращённой действительности (или извращённое описание верной), показывает целостную картину окружающего нас мозаичного мира, в которой не хватает множества крупных деталей...
  
  
  СОДЕРЖДАНИЕ
  (чтобы знали, чего ждать)
  Додопредисловие
  Допредисловие
  Предисловие
  Глава 1. У Тома дома
  Глава 2. В эклектричке
  Глава 3. Пролог, про бор, про долину...
  Глава 4. Первые встречатления
  Глава 5. В павильоне сильных чувств
  Глава 6."Приёмный пункт"
  Глава 7. "Пища для ума"
  Глава 8. В настоящем ресторане
  Глава 9. Идём дальше ближе
  Глава 10. Улыбки и гримасы
  Глава 11. И смех и слёзы
  Глава 12. Заветы и ответы
  Глава 13. Лесть в честь
  Глава 14. По рядам и междурядьям
  Глава 15. Вдоль да по Ярмарке
  Глава 16. Третий день на Ярмарке
  Глава 17. Клубок противоречий
  Глава 18. От Ярмарки к Ярмарке
  Глава 19. На второй Ярмарке
  Глава 20. Враньё и сенсация
  Глава 21. Утешение и жадность
  Глава 22. С Ярмарки и мимо
  Глава 23. "Куём мы счастия..."
  Глава 24. Развлечения, вовлечения, привлечения
  Глава 25. Аттраукционы
  Глава 26. Для ума и тела
  Глава 27. "Индустрия впечатлений"
  Глава 28. Вокруг политики
  Глава 29. На берегу очень дивной реки
  Глава 30. Озёра печали
  Глава 31. В Госпитале
  Глава 32. По Госпиталю
  Глава 33. Из Госпиталя
  Глава 34. Рассказ Гида. Схемы Жизни
  Глава 35. Снова на Ярмарке
  Глава 36. Потехе - час
  Глава 37. Что-то слышится родное...
  Глава 38. У Гида дома
  Глава 39. Кошмары во сне
  Глава 40. Сон Тома
  Глава 41. Другая Ярмарка
  Глава 42. Сегодня, завтра и всегда
  
  
  Любое совпадение является случайным, любое несовпадение - не случайным.
  Автор
  Мне только кажется, что пишу я - нет, слова пишут мной.
  Автор
  "Это не игра слов, это не игра словами: это игра букв, игра закорючечек букв - тех палочек и крючочков, которые мы все писали в детстве"
  Один из главных героев (?)
  
  Не обращайте внимания на предыдущий эпиграф: главный герой книги - сам русский язык, а второстепенными героями являются... опечатки, которые придают знакомым словам новые значения
  Предупреждение автора (бесполезное)
  ДОДОПРЕДИСЛОВИЕ
  Автор предупреждает: чтение данной книги может повредить Вашему здоровью.
  Читать можно не более одной-двух страниц в день, вернее, в ночь, лёжа в кровати, чтобы успеть уснуть, едва голова пойдёт кругом... Для особо выносливых допускается чтение одной главы в день. Но не натощак!
  НЕ ЧИТАЙТЕ ЕЁ, ЕСЛИ:
  - вы не любите игру слов;
  - ваш интеллект не превышает интеллекта молотка;
  - вам не нравится необычность, и вы считаете себя таким, как все.
  При её чтении у нормального человека возникает множество мыслей, осознать которые нет никакой возможности.
  Однако если вам удастся добраться до конца книги, вы почувствуете себя совершенно другим человеком: ваше терпение удесятерится, непонимание сменится пониманием, а некоторые вопросы станут которыми.
  
  ДОПРЕДИСЛОВИЕ
  Эта книга - на любителя. На любителя каламбуров, омонимов, омофонов, словом - игры слов. Но не простой игры слов. Основную массу словесной игры поставляют... опечатки - те самые опечатки, с которыми ведётся беспощадная борьба многими поколениями редакторов, с самых первых печатных произведений. Я решил дать им свободу. Может быть, наигравшись на страницах моей книги, они перестанут мучить других авторов?
  Поэтому если вдруг встретите опечатку на страницах, не удивляйтесь и не возмущайайтесь: вы предупреждены. В основном все опечатки, описки, ошибки разъясняются в тексте, продолжая вышеназванную игру. Если же встретится неразъяснённая опечатка... тоже ничего страшного: они продолжают играть.
  ПРЕДИСЛОВИЕ
  Сначала я хотел назвать эту книгу "Ярмарка Тщеславия"... впрочем, она так и называется, просто на обложке, чтобы избежать ненужных аллюзий - есть ведь уже одноимённое (и притом бессмертное!) произведение сэра Уильяма Теккерея, - поставлены всего две буквы: "Я" и "Т". Может быть, именно он и привёл меня к идее моей "Ярмарки": если вдруг начать понимать буквально некоторые известные понятия. И поэтому позже я хотел назвать книгу именно так: "Если понимать буквально". Но это название зарезервировано мной за другой книжкой, которую я пока не написал, но очень хотелось бы. И тогда я решил назвать эту книгу просто "ЯТ".
  Как его понимать, это название? Не знаю. Может быть, оно - просто аббревиатура, первые буквы от "Ярмарки тщеславия" (поясняю для тех, кто только начинает читать, и пока не встречал слова "аббревиатура"), или же от имён главных героев, а в ней действуем: "Я" - я, и "Т" - Том, мой друг, с которым вы познакомитесь, едва начнёте читать первую главу. Может, оно возникло от слов "я" и "ты", где "ты" - ты, мой читатель, только что прочитавший эти строки. И ты мог быть на месте Тома, или был уже, или, возможно, будешь.
  А может, оно произошло от слов "я" и "Теккерей" - как благодарность сэру Уильяму за то, что подсказал идею этой книги.
  А, может, это одно слово - ЯТ! - и подобно оно слову "яд!", которое пишется на баночках и пузырёчках, содержимое которых ни в коем случае нельзя употреблять в пищу. Помните, у Льюиса Кэрролла: "Алиса совершенно точно знала, что если выпьешь из пузырька, на котором написано "яд", тебе рано или поздно не поздоровится". Но это если выпьешь яд. А "ят" - он ведь мягкий, неопасный, может быть, даже сладкий. Не всем он понравится, не всем пойдёт на пользу, но попробовать его можно. Итак, принимайтесь за ЯТ!
  ГЛАВА 1. У ТОМА ДОМА
  Его родители настолько любили литературу, что назвали его коротко и ясно: Том. То ли в честь Тома Сойера, то ли в честь "Хижины дяди Тома", то ли просто так, в честь книжного тома. Интересно, если бы у них родился второй сын, они бы назвали так же и его - и были бы Первый Том и Второй Том? А если дочь - Тома? Прямо собрание сочинений, не иначе.
  Я не одобрял его имени, но парень он был неплохой. Сказать так о Томе - значит, ничего не сказать, но я пока ничего и не говорил. Сначала я даю общую характеристику, выражаю впечатление, сложившееся в результате неспешных выводов из долгих дней совместного общения, а оно длительнилось достаточно. Мы с ним часто и помногу обсуждали вопросы литературы, поступки и характеры главных героев: несмотря на разницу в возрасте, наши взгляды часто совпадали (не знаю, относится ли подобное совпадение к числу моих недостатков или его достоинств). Он приходил ко мне, мы сидели в библиотеке на стремянках - он повыше, я пониже, - соглашались и спорили.
  Но однажды он захандрил: у него заканчивался переходный возраст, а он никак не мог определиться, куда перейти. Так часто случается в любом переходном возрасте. А их за всю жизнь у человека бывает несколько - кому сколько повезёт. Или не повезёт - смотря как относиться к своим переходным возрастам.
  - Понимаешь, я сам не знаю, чего хочу, - проникновенно-исповедальным тоном говорил он. - Что-то бродит во мне, куда-то тянет, а не пойму - куда.
  - Скорее всего, в разные стороны, - заметил я. - Если бы тянуло в одну, ты бы туда и двинулся.
  - Может быть, - согласился он. - Но я буквально не нахожу места...
  - А переносно?
  - Переносно я уже нашёл, - ощетинился он. Точь-в-точь ёжик на пенсии. Ещё колючий, но уже брюзжащий.
  - Да-да, - пробормотал я, - непризнанный гений.
  - Мои стихи печатались!..
  - На машинке, левой рукой. Правая при сём не присутствовала, ничего не знала и ни о чём не догадывалась.
  - Замолчи!
  Я замолчал и долго смотрел на него, бледного, взъерошенного, словно свежеоблитого цыплёнка, пытающегося поскорее высохнуть и изо всех сил топорщащего крылышки.
  Так мы общались вчера. А сегодня он не пришёл. Обиделся? На него не похоже, раньше я позволял себе и не такое. Но мало ли... И я пошёл к нему сам: если гора не идёт к Магомету... Тут, правда, случай почти обратный - и всё же я пошёл.
  Том сидел кислый-кислый, как свежеразрезанный лимон. Взгляд на него хотелось сразу запить сладким чаем и заесть свежей конфетой. Желательно, шоколадной.
  - Том, ты чего? - начал я.
  - Чаю хочешь? - вяло спросил он.
  - С лимоном, - утвердительно сказал я.
  - Лимона нет, - грустно ответил Том.
  - Как нет? А ты? Ты ещё кислее, даром что не жёлтый.
  - Что я, китаец? - криво усмехнулся он.
  - А чай? - поинтересовался я.
  - Чай, да. Китайский.
  - Тaды наливай, - сказал я, - а что случилось?
  - Я потерял его, - уныло ответил Том, наливая чай в тоненькие фарфоровые чашечки. Нарисованный на стенке чашки китаец, почувствовав тепло, заёрзал, задвигался, подмигнул и поднёс ко рту маленькую чашечку, расписанную традиционными драконами.
  - Кого? - спросил я, наблюдая за действиями китайца. Когда чай будет выпит и чашка начнёт остывать, он прекратит пить, удовлетворённо выдохнет и опять застынет в умиротворённой позе.
  Нравятся мне термочувствительные рисунки. Они пробуждают ностальгию по детству, с его непосредственным восприятием мультфильмов. Жаль, что такие чашки перестали выпускать.
  - Смысл жизни, - гробовым голосом ответствовал Том.
  - А он у тебя был? - пытался шутить я, не думая и не предполагая, что на самом деле случилось то, что и должно было случиться.
  Нет, я подумать не мог, что Тома коснётся такое: он казался мне очень целенаправленным и целеустремлённым. Он всегда знал, чего хочет в каждый момент времени и кем хочет стать. Или быть? Или быть, кем хочет стать? Или стать, кем хочет стать? А чего хочет сама стать?
  Но Том кивнул с таким убитым видом, что я перестал думать о розыгрыше. Мне показалось на мгновение, что их двое, как братья-близнецы. Или же Том отразился в зеркале напротив. Откуда взялся вид? Не Том же его убил? А что, если?.. И - как пишут в плохих романах, к которым с полной уверенностью можно отнести и этот (хотя, строго говоря, это не роман, а повесть) - страшное подозрение закралось мне в голову...
  - ...а вместо него такая тоска появилась, - продолжал Том, размешивая ложечкой и чуть позвякивая.
  - И не только она, - пробормотал я, внимательно разглядывая Тома. Не думал я, что придётся вновь с этим встретиться!
  - И оптимизм твой тоже пропал? - уже серьёзно спросил я.
  Том кивнул.
  - А ты вчера никого странного возле себя не заметил? Где ты был днём и вечером?
  - В парке... В центре... Да! Человек в чёрном ходил за мной... Или не ходил? Я постоянно на него натыкался. Может, я за ним ходил? Куда ни пойду - он тут как тут. Но мы не разговаривали. И он не смотрел на меня. Это я на него пялился, когда встречал. Что-то мне в нём не нравилось...
  - Та-ак, - протянул я. - Нужны ему твои разговоры... Значит, Сборщики опять появились...
  - Какие сборщики? - не понял Том.
  - Да такие, какого ты видел. Что ж, придётся и нам собираться. Значит, он сделал это...
  - Куда собираться? Что он сделал?
  - На Ярмарку. Может, сумеем отыскать твой смысл жизни. Или что-нибудь ещё... Ты в походы ходил?
  - Ещё бы! - едва ли не обиделся Том. - У меня первый разряд по пешему туризму.
  - Хорошо, что не по конному... Где бы мы искали лошадей? Но и поход будет не совсем обычный. Кроме ложки, кружки, зубной щётки, соли, спичек и запаса продуктов - как обычно - надо взять с собой неподдельный интерес ко всему, что может встретиться на пути. Затем, обязательно: способность удивляться, ожидание чуда... Что ещё? А, да: твёрдость духа, волю, выдержку, готовность к... да ко всему. Привычки с собой все бери, даже вредные.
  - А зачем это? - с заметно просыпающимся интересом спросил Том. Его поведение меня обрадовало: значит, Сборщик действовал впопыхах, или не имел опыта и достаточной квалификации. Что-то у Тома осталось, хотя бы интерес. Или это простое любопытство? Впрочем, пока всё равно. Главное - сдвинуть Тома из дома.
  - Попробуем обменять. На то, что покажется нужным. Или окажется нужным.
  - Что обменять, привычки? - сказать, что Том вытаращил глаза, нельзя - они вытаращились сами.
  - И не только, - мной овладел зуд путешествия. Начался где-то под лопатками, прошёлся вдоль затылка и опустился под ложечку. Пятки тоже зачесались, - то ли в предвкушении дальних дорог, то ли потому, что туда ушла душа. - Я расскажу по пути. И зайду за тобой.
  Последние мои слова остались в комнате после того, как я вышел из неё. И повлияли на Тома так, как нужно.
  Дома я собрался почти мгновенно. Да и что собираться? Рюкзак лежит за дверью - вещи, продукты побросал - и за спину. Но предварительно я заглянул в шкаф и оттуда, снизу, что-то достал. И тоже положил в рюкзак. На самое дно.
  - Куда теперь? - спросил Том, когда я вновь появился перед ним, будто и не уходил, но уже с рюкзаком. Том тоже успел собраться. Молодец! Подтверждает разряд.
  - На вокзал! На электричку! Неужели ты не знаешь, что любые чудеса начинаются сразу - или чуть позже, - едва садишься на электричку. Обрати внимание при случае.
  - А ехать далеко? - не отставал Том.
  - Не очень. Совсем близко в пространстве и недалеко во времени. Или наоборот: недалеко в пространстве и близко во времени. В общем, откуда ни посмотри - почти рядом.
  - А что за ярмарка? - спросил Том.
  - Ярмарка как ярмарка, - ответил я. - Периодически действующий торговый центр. Собирается раз в год и работает в течение двух-трёх дней, иногда недели-двух. На это время строятся павильоны, киоски - или обновляются построенные - и сдаются в аренду. Раскидываются палатки, лотки, торговые шатры. Толпотня, шум, крики разносчиков...
  Глаза Тома разгорелись:
  - Хочу, хочу посмотреть на ярмарку! А где она находится?
  - Этого я не знаю. Но дорогу показать могу.
  - Как это? - не понял Том. - А откуда ты узнал о ней?
  - Был когда-то, - уклончиво ответил я. Разве я мог признаться ему? Вам - пожалуйста: очень давно я побывал на Ярмарке. Хотел приобрести славу, но в те времена слава не продавалось, и я купил малюсенькое тщеславие. Тогда я не очень хорошо разбирался в подобных вещах и надеялся, что тщеславие со временем вырастет в славу. Мне казалось, это одно и то же. Время шло, тщеславие росло, ни во что не превращаясь. Да оно и не могло превратиться. Ведь слава - это признание твоих заслуг другими людьми, а тщеславие - всего-навсего разжиревшее самомнение, желание славы. Деревья разных корней. И теперь мне хотелось его продать. Если я купил, может, кто другой соблазнится?
  - Пошли скорее! - Тома было не узнать. Он носился по комнате, едва не забегая на стены.
  - Уж не вернулся ли твой интерес к жизни? - поинтересовался я, наблюдая за его невообразимыми эволюциями.
  - Нет, - ответил Том, - скорее, проснулся интерес к походу.
  - Долго же он спал-то!
  ГЛАВА 2. В ЭКЛЕКТРИЧКЕ
  - Нам надо определиться с целями и задачами, - едва мы заняли места в электричке и уселись у окна, я заговорил на жутком канцелярите (смесь канцерогенов, лярв и санскрита, хотя сам санскрит - всего-навсего вольный перевод идиоматического выражения одного отдыхающего, поехавшего в Крым из-за нехватки средств на курорты Крита - он остался "без" Крита, потому и "санс". Но я даю пояснения не для настоящих лингвистов, они могут их пропустить, так будет намного лучше).
  - Что ты имеешь в виду? - не понял Том. Он настолько углубился в себя, предвкушая предстоящие переживания, что наружу торчали одни уши, но и те ничего не слышали, улавливая лишь слабые отзвуки предстоящих событий.
  - Что мы имеем в качестве цели путешествия? - я продолжал выматывать его, словно заправский бюрократ. На самом деле я применил одну из специальных тактик-методик, которая, в конечном счёте, могла помочь Тому. Но для чистоты эксперимента Тома следовало оставить в неведении как относительно содержания методики, так и о моём решении использовать её.
  - Как? - продолжал не понимать Том. - Мы же собираемся искать мой смысл жизни?
  - Твой смысл жизни или смысл твоей жизни? - гнул я свою линию. Линия пищала и вырывалась.
  - Мой... - Том задумался. А я продолжал:
  - Смысл жизни или жизнь смысла? Мысли о смысле: жизнь - с мыслью? Смысли же!
  - Мыс лижет, - пробормотал Том, постепенно ВКЛЮЧАЯСЬ - во что? В игру, в обсуждение, в процесс мышления?..
  - Мы слижем, - подхватил я, хотя двигаться таким образом представлялось мне настолько зыбко и ненадёжно, как разворачиваться на проволоке над пропастью. Над пастью пропасти...
  - Смысл мысли... - пробормотал Том, долго анализируя предложенную тавтологию, но так и не сумев выбраться из замкнутой петли искусственно извращённой логики.
  - Не ты ли же сам?.. - подсказал я. Но Том смог обойтись без подсказки. Мысли его потекли по иному пути, по пути сказки: он поднялся на следующую ступеньку.
  - Нам надо как-то обозвать нашу экспедицию, - предложил Том, поёрзав на сиденье, словно самоутверждаясь.
  - Может быть, лучше икспедицию, раз мы пустились в путь за неизвестным? Кстати, ты замечал, что слово "путь" предполагает спуск и подъём? Это видно из самого начертания слов: "у" указывает вниз - в слове "спуск", - а взбираться приходится на твёрдый знак - в слове "подъём". Само слово "путь" можно представить и как спуск и как подъём - то есть спуск, как сказано, на "у", а подъём идёт на мягкий знак, что легче. Но без подъёма нет спуска, и наоборот. В жизни не так: бывают спуски без подъёмов, равно и подъёмы без спусков.
  - Спуску не дадим, - пообещал Том.
  - Может, - продолжал я, - обозначим наше путешествие как "путешествие за чудом"?
  - Было уже, - досадливо отмахнулся Том. - "Как Иванушка-дурачок за чудом ходил". Василий Шукшин написал. Кто из нас Иванушка, а кто дурачок?
  Я пропустил микроукол мимо ушей - я не собираюсь носить серьги - и продолжил:
  - Тогда "за сказкой".
  - Что я, маленький? Какие сказки в нашем веке?
  - "За счастьем", - предлагал я варианты. - "В поисках себя".
  Том качал головой, словно ленинградский метроном:
  - Разве дело в названии?
  - А в чём? В звании? В НИИ? Тогда туда и надо идти. Или в армию - если за званием. Или за названием...
  - В армированную армию? - вяло спросил Том.
  - Армированная была в средние века - всем известные рыцари-крестоносцы...
  - Почему обязательно крестоносцы?
  - Необязательно, но желательно.
  - Кому, крестоносцам?
  - Или паукам-крестовикам. Кстати, ты не слышал версию, согласно которой пауки-крестовики - не что иное, как выродившиеся рыцари-крестоносцы? Измельчавшие?
  - Не надо было кресты носить, - упорствовал Том.
  - А тогда бы они стали мухами... Видишь, кресты им помогли стать не дичью, а охотниками. Как перекрестие прицела.
  - Всё равно: дичь, - сморщился Том.
  - Согласен, - быстро согласился я, глядя в окно. Там разворачиввался, чуть подрагиввая - откуда и появились вторые "в" - чудесный пейзаж с картины Левитана "Золотая осень", один к одному. Впрочем, мы удивительно быстро проскочили мимо него и снова вернулись в лето. - А как тебя ещё подвеселить можно?
  - Подвеселить, подвеслить, подзавести, подвести... - забормотал Том, шевеля дополнительно ещё и пальцами: чтобы облегчить процесс мышления?
  - Подвести под вести... не желаешь ли послушать о коллизиях Колизея, радостях Родоса, о западне на Западе, о славе слова, о закрытии открытия, прогноз синоптиков Синопа, словом - радионовости?
  - От Радионова ости? Или кости?
  - Нет. Просто: Радионов о...сти - обрывок фразы. О почести, о доблести, о славе...
  - Так сразу? И много вестей?
  - Разумно ведь...
  - Мнедведь...
  - Где? - и я обратился в окно, надеясь, что услышал не просто каламбур, а действительный факт: подобные звери иногда встречащались в местных лестах. Лесах или местах? В местах лесов. В естных лесах - в тех, где можно поесть.
  Том тоже взглянул в окно и тут только обратил внимание на проплывающий за окнами пейзаж:
  - Какая чудесная берёзовая роза! Как роща! То есть, роща как роза, - поправился он. - Вот бы попробродить по ней!.. Попробовать побродить, - поправился он, сделав новую ошибку: чуть не прикусив язык.
  Электричка дёрнулась, потом плавно замедлила бег, как будто машинисту передалось Томово желание, и радиодинамик хрипло произнёс:
  - Станций Березай. Кому надо - вылезай!
  - Я что-то не припомню такой станции на этой ветке, - покачал головой Том.
  - А ты внимательно следил за всеми проезжаемыми? - спросил я, подхватывая рюкзак. - Выходи, нам пора.
  - Совсем не следил.
  - И правильно делал.
  Так пикируясь, мы спускались по ступенькам, выискивая взглядом, куда бы поудачнее спрыгнуть, чтобы не подвернуть ногу на балластном гравии.
  ГЛАВА 3. ПРОЛОГ, ПРО БОР, ПРО ДОЛИНУ...
  Выйдя из электрички, мы осмотрелись. Она, свистнув, тронулась. Все ли свистят, тронувшись? Нет, не все. Некоторые свистят, но не трогаются. Другие трогаются, но не свистят. Но ведь и не все - электрички. Да и электрички не все свистят, если трогаются. Но сейчас произошло именно так.
  Кроме нас, из электрички никто не вышел. Мы стояли в чистом поле, а вдали исчезал электричкин хвост, уволакивая за собой рельсы. Вернее, они быстро таяли вместе со шпалами. Исчезали вслед за электричкой и одновременно с ней.
  Скоро вокруг осталась невысокая травстительность, пересекающая её полевая дорога, да невдалеке - разбросанные по пригоркам берёзовые рощицы-колки. "Ой, за гаем, за гаём!" - подумалось мне невпопад.
  - Идём? - спросил я, поправляя рюкзак.
  - Идём... А... куда делись рельсы? - Том казался изумлённым. А что стоило вспомнить аналогичные случаи - у того же Шекли, чего я не стал пеменять Тому. Но наша электричка не укладывала рельсы перед собой и не убирала сзади: в таком случае она работала бы по принципу обыкновенного трактора. Нет, рельсы и шпалы просто бледнели и таяли, словно испаряясь, а сквозь них проявлялась зелёная травка.
  - Они нам больше не нужны.
  - Как же мы вернёмся... обратно?
  - Куда обратно? - решил я немного продолжить пикировку. - Разве люди возвращаются... обратно? Бери обрат - и пей. О-о, брат... Ратно - и только ратно! Вперёд!
  - Да ладно... я понял, - Том мрачно вцепился в лямки рюкзака и, глядя прямо перед собой, а может, и никуда не глядя, даже внутрь себя, зашагал передо мной по дороге.
  "Молодым везде у нас дорога", - фальшиво - и по форме и по существу - засвистел я и пошёл следом.
  Дорога втянула нас в светлую берёзовую рощицу и принялась показывать здешние красоты, поворачивая то в одну, то в другую сторону; впрочем, достаточно деликатно и бережно, чтобы не закружилась голова. Бережно - потому, что она представилась мне застывшей рекой с живописными берегами, на которых есть на что посмотреть.
  Берёзки стояли, как на подбор. Или просто под бор? Берёзовый бор... Но пока мы шли сквозь обычную рощицу.
  Дорога вышла из неё так же легко, как и вошла, и запетляла по равнине, медленно приближая нас к крутому склону высокого холма, стоящему в ряду себе подобных.
  Солнышко светило, жужжали отдельные насекомые и звенела трава... Если бы я был ближе к музыке, то смог бы услышать, о чём она звенит. Но, к сожалению, мне приходилось лишь глубокомысленно вслушиваться в звон и наслаждаться им. Песни полей, песни степей, песни атак... А так или не так? Нетак, Непоседа, Мякиш... незабвенный Ефим Чеповецкий, автор детских книжек, символ далёкого детства...
  Мы перевалили вершину холма, следуя за дорогой, и остановились. Передо мной - мной, потому что Тому местность была совсем незнакома и наверняка не вызывала никаких ассоциаций - расстилались странные места знакомой страны. Или знакомые места странной страны.
  По сути, все страны - странные. А некоторые даже иностранные. Но других таких стран я не знал: это была страна не просто странная, а ещё и необыкновенная. Страна, где овеществлялись желания, где каждое понятие имело свой смысл - и не только смысл, но и вид. Главное - вид, потому что человек больше доверяет зрению, и очень удивляется, когда оно его обманывает.
  Это было место, страна, мир - не знаю, как это чётче назвать и чем измерить, - где отсутствовали чисто философские категории, какие имеются в нашем мире, к которым мы привыкли, хотя никогда не видели воочию. Зато здесь существовали исключительно одни категории, но в другом виде: в виде физически ощущаемых предметов и вещей - к каким мы привыкли дома, но не в виде категорий.
  Говоря по-другому, здесь не было вещей в виде философских категорий, то есть абстракций, не имеющих вида: здесь встречались одни реальные вещи, предметы и существа - материально и физически ощущаемые. И в то же время они не были реальными вещами, предметами и существами, материально и физически ощущаемыми.
  Однако не все. Часть оставалась вполне реальной, причём точно такой же, как и соответствующие реальные вещи. Но какая часть? Нам предстояло разобраться.
  Что-то непонятное объяснение получилось. Попробую ещё раз, но можете просто пропустить пару-тройку абзацев - дальше, надеюсь, станет понятней. Или прочитать предыдущие три - некоторым такое помогает.
  Здесь отсутствовали философские категории в виде абстракций. Они имели вполне конкретный вид, цвет, запах - и массу прочих физических констант, которыми философские категории в нашем мире не обладают. Правда, не всегда виденное, знакомое по реальному миру, соответствовало привычным представлениям. Здесь оно наполднялось совершенно иным содержанием, хотя и являлось выражением того, что в нашем мире не имеет конкретного выражения. (Вы хоть что-то поняли? Кому совсем неясно - напишите, я поясню. Или при встрече).
  Кстати относительно "наполднялось" - можно полдня убить на объяснение того, что я хочу сказать, но так и не сказать ничего. А почему? Потому что, стараясь стать предельно точным, человек рискует добиться только того, что его совсем перестанут понимать. Почему? Разъясняю: каждое слово требует особого объяснения: что именно я имею в виду в каждом конкретном случае? Взять хотя бы слово "слово" - что каждый из нас понимает под ним? Сказанное, услышанное, написанное, прочитанное... Кем и как сказанное, кем и на чём написанное, кем и когда услышанное и кем прочитанное? То есть любое объяснение тянет за собой следующее объяснение, второе - третье, и так без конца. А если учитывать неизбежно возникающую при этом игру слов, логоса, опечаток, описок и ошибок, то следует признать, что данное объяснение может затянуться на долгое время. Поэтому просто пропустите этот кусок: в будущем я попытаюсь объяснить немножечко иначе. А может, вы поймёте сами, без моего объяснения, и это будет самое лучшее - как для меня, так и для вас.
  Итак, каждое слово-понятие имело здесь особый вид - как внешний, так и внутренний. Даже те слова, которые у нас не имеют никакого вида - например, само слово "понятие". На что оно похоже? Какой у него вид? А вкус? А цвет? А запах?
  А в этой стране "понятие" имело и вид, и вкус, и цвет, и запах - и ещё много-много других, самых разных свойств.
  Или это мы превращались в слова? Освобождались от вещественной оболочки и становились собственной сутью, идеей...
  Это можно было приветствовать... если бы при этом не хотелось есть три раза в день, а то и чаще.
  И не только в чаще, но и на просеке, или, как сейчас, на тропинке, рядом с которой мы и присели перекусить. Откуда она взялась, мы вроде бы шли по дороге? А-а, очень просто: дорога сжалась в тропинку от лесной прохлады, едва мы вошли в лес. Физический закон, ничего не попишешь.
  Как бы и что бы ни происходило впоследствии, пока нас окружала реальность, одна реальность и ничего, кроме реальности. Мы ощущали её так же хорошо, как и дома. Мы не чувствовали ничего ни нереального, ни ирреального, ни сюрреального, ни субреального. А также ничего необыкновенного, или просто необычного.
  Когда мы шли по тропинке, тропинка была самой настоящей тропинкой. Мы проходили через лес - и лес был лесом, и в нём росли деревья, которые были деревьями, и грибы, которые были грибами. И пели птицы, которые были птицами, и водились звери, которые были зверями. Я сам, самолично, видел белку, сидевшую на ветке и грызшую еловую шишку. Белка, несомненно, была белкой, а не Юлием Кимом.
  Перекусив, мы вышли из леса и пошли полем, которое было полем, и с неба, которое было небом, светило светило, которое и было светилом, в просторечии - солнцем. Оно не являлось ни отцом народов, ни их матерью. Хотя могло бы по праву.
  Том молчал: то ли переваривал то, что я рассказал ему в поезде, то ли то, что съел на берегу тропинки, то ли то и другое вместе. Отмечено, что если впечатления перевариваются вместе с вкусной и здоровой пищей, то они перевариваются полностью и от них мало что остаётся - кроме впечатлений от пищи. Поэтому достопримечательности Рима лучше всего осматривать на голодный желудок. Да и любого другого вечного города - тоже. Или через пару часов после еды.
  А может, Том ожидал необычного: того ли, что я успел рассказать, или того, что он домыслил сам. Но ожидаемое не приходило, не происходило, не свершалось, не совершалось, не совершенствовалось, и потому ожидание накапливалось и накапливалось... И это было очень хорошо, потому что ожидание - такой товар, за который мы многое могли получить на Ярмарке. Как, впрочем, и за нетерпение - а нетерпение у Тома тоже накапливалось. И мы молчали, мы хранили молчание, и молчания тоже накопилось много. Словом, мы имели, с чем появиться на Ярмарке.
  Поля вокруг расстилались самые обыкновенные: цвела гречиха, и густой медвяный запах кружил голову. Сыто гудели пчёлы, наполняя воздух плотным басовитым дрожанием. Зрели пшеница, рожь, да и кукуруза помахивала густыми метёлками.
  Том недоумённо поглядывал по сторонам и косился на меня. Я смотрел вперёд абсолютно спокойно - как питон на собственной свадьбе после харрошей закуски. Или как боа-констриктор - на собоаственно сконструированной. Что бы это могло обоазначать, я не думал: меня вполне удовлетворила получившаяся игра слов. Да и другое занимало: по некоторым, едва уловимым признакам, я определил, что мы уже попали ТУДА, то есть СЮДА, в чём скоро мог убедиться и Том - с минуты на минуту. Вот перемахнём с этой минуты на ту, и...
  Так и есть: за очередным поворотом дороги, причудливо петлявшей между холмов, и в которую незаметно влилась наша тропинка, уподобляясь другим тропинкам, впадавшим в дорогу справа и слева, - мы обнаружили стоящую у края поля лошадёнку, впряжённую в соху. Или соху с впряжённой в неё лошадёнкой - соотносительные размеры лошадёнки и сохи позволяли сделать и такой вывод.
  Хозяин лошадёнки ходил по полю и классическими жестами сеятеля разбрасывал семена из лукошка, висящего на широкой матерчатой перевязи через шею.
  Том открыл рот и хотел что-то сказать, не дожидаясь, пока мужичок подойдёт поближе.
  - Тс-с-с, - перебил я его. И он понял.
  - Мы уже ТАМ? - шёпотом спросил он.
  - ТУТ, - так же шёпотом ответил я.
  - Бог в помощь, - обратились мы к мужику, когда он подошёл поближе. Сказали чуть не хором, хотя специально не сговаривались. - Скажите пожалуйста, что вы делаете?
  - Злопахательством занимаюсь, - сказал, остыновивќшись, мужик. Остановившись и остывая. - Сею недовольство. Вспахал, теперь сею.
  - Да? А какое?
  - Всяческое.
  - А для чего?
  - Да кто ж его знает?.. Берут люди - ну, и берут. А я сею, значит, выращиваю, культивирую.
  - И что они, так вперемешку и растут? - спросил Том, рассматривая закорючки в лукошке - семена недовольства.
  - Так и растут, - подтвердил мужик. - А чего им? Посадили - вот и растут. Вывезу продавать, там уж всяк себе выберет, какое нужно. Каждому - своё. А кому-то - и чужое.
  - Нельзя ли посмотреть, какое оно будет, когда вырастет? - спросил я. Сам-то я не очень интересовался известным, а старался для Тома. Пусть посмотрит, какое недовольство бывает.
  - Вон там, за взгорком, взгляните, - показал мужик, - там-то я уж давно высевал. На будний день срезать зачну. Для него сезона особого нет, сеять чтобы; в любое время можно. Там оно уж дозревает. Скоро убирать придётся. Может, подсобите при случае?
  Мы с Томом переглянулись, согласно кивнули и отправились по тропинке за холмик, тепло попрощавшись с мужиком - он оказался первым из встреченных нами ЗДЕСЬ. Да и дорожка вела туда же. Так что нам с ней было по пути.
  Шли мы быстро, не глядя по сторонам, и ничего вокруг не замечая: хотелось поскорее попасть на поле и посмотреть, что там творится?
  ...За холмом зрело недовольство. Тяжёлые колючие колосья раскачивались под ветром, едва заметно шелеелестя. Различия между сортами (видами?) легко улавливались: колосья отличались по форме и цвету, да и листья несли разнообразную окраску: однотонную или пятнистую. Но все растения ощетинились колючками.
  Том, опасаясь уколоться, осторожно подтянул одно растение поближе. Узкие чёрные глянцевые листочки, напоминающие заточенный лавровый лист, острые грани зёрен - Том чуть не обрезался - и какой-то странный, непередаваемый запах...
  - Осторожнее, Том! - предупредил я его. - Они могут быть очень опасны!
  Том недовольно дёрнулся - а может, его уколола колючка? - и отпустил растение.
  - Мда-а, - неопределённо протянул он. - А другие, гляди, лопушистые. Зачем он сеет всё вместе?
  - Наверное, не хочет сортировать, - заметил я. - Мне непонятно другое. Почему он сеет на поле, а не среди людей?
  - Боится? - предположил Том. - Вдруг побьют? Семена-то вперемешку... Почувствует кто недовольство к нему - и врежет. А может, почва тут более плодходящая... Интересно, чем он их поливает, чтоб росли?
  - Кто его знает... - недовольно отозвался я: жара донимала, и я бы не возражал, если бы пошёл дождь. Он бы всё и полил... Вопросы отпали бы, намокнув...
  Может, я зацепил что-нибудь с поля? Откуда вдруг непонятное недовольство жарой? Я же всегда лето любил.
  Я внимательно осмотрел себя и обнаружил на левой штанине маленькую ярко-красную колючку. Отодрав её и отшвырнув в сторону, я почувствовал себя гораздо лучше: недовольство исчезло.
  И солнце скрылось за облаком, едва мы обошли очередной холм. А за холомом еси...
  ГЛАВА 4. ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧАТЛЕНИЯ
  Не успели мы пройти и нескольких шагов, как прямо перед нами, словно из-под земли - а, может, так оно и было? - выросли массивные чугунные ворота с мощными каменными столбами, между стыками плит которых притаились мхи и лишайники. Камни столбов повсюду исцарапаны и истресканы, в некоторых местах испещрены чуть ли не следами зубов - кто-то из камнеедов (не Модест ли Матвеевич?) постарался. На них некогда некто пытался изобразить и некие изречения. И небезуспешно.
  Ворота я узнал сразу, хотя мы подошли к ним со стороны поля, а не от леса, как я когда-то, но, возможно, лес успели раскорчевать под пашню?
  Они ничуть не изменились, даже надписей не прибавилось. Очевидно, уровень грамотности с тех пор существенно изменился и достиг критического значения. Максимального или минимального? Одно дело, если писать разучились окончательно, а другое - если до жителей дошло, что писать на стенах нехорошо? Впрочем, это уже не грамотность, а воспитание.
  Кирпичная кладка полуразрушенных стен, кое-где выглядывающая из-под облупившейся штукатурки, смотрелась по-прежнему старой. Доски навеса подгнили, но сами ворота оставались основательными. Выглядели солидно, украшая чугунной вязью окрестный пейзаж и соперничая с соседской растительностью. "Литых оград узор чугунный", - вспомнилось мне.
  Над воротами полукругом высились полустёртые, когда-то запомнившиеся мне полупозолоченными, здоровенные буквы: "Ярмарка Тщеславия".
  Дорога вела мимо ворот в пролом стены, следуя стародавней традиции, которая проехала здесь в незапятнанные времена. Мне она представлялась боевой колесницей с высоченными колёсами, окованной блистающей медью и с медным же тараном в виде бараньей головы, нацеливавшейся на новые ворота и, однако, проехавшей мимо.
  Сквозь узорчатую вязь ворот и через проелом стены вблизи виднелись тёмные невысокие строения, из-за коих выглядывали строения повыше и посветлее; за теми прятались ещё более высокие и светлые здания, на горизонте сменяясь чуть ли не полупрозрачно-призрачными небоскрёбами.
  А ещё ближе, чем вблизи, и начиналось самое интересное.
  Увиденное напоминало кому-то недавнЯю, а кому-Том - и давнюю старину: в далёкихх годахх ХХ века в Советском Союзе подобное практиковалось. И весьма.
  Тогда были очень популярны различные выставки: начиная от ВДНХ - выставки достижений народного хозяйства - до выставок республиканского, областного, городского, районного и межколхозного масштабов. Организовывались они так: выделялось обширное место, на нём строились постоянные или временные павильоны, ларьки, прилавки, садки, балаганы, шатры... И заполнялись товаром, который разрешалось не только посмотреть, но и купить. И покупка приветствовалась, что бы ни утверждали злопыхатели: не муляжи-с продавались! В шестидесятые годы стали обходиться без них.
  Нечто подобное мы увидели и здесь. Во всяком случае, мне именно этакая аналогия пришла в голову, вызвав из небытия памяти - или из какого другого небытия - толпу воспоминаний.
  Что приходило в голову Тому, сказать ничего не могу. Во всяком случае, он стоял молча и медленно поводил головой из стороны в сторону - то ли восторгаясь (ну, ваще!), то ли отказываясь от увиденного.
  Сколько бы мы стояли и озирались (в таких случаях я обычно вспоминаю Озириса), сказать трудно. Тому всё смотрелось внове, а я видел не сегодняшнее - меня обступили воспоминания.
  Некоторые воспоминания стояли молча, другие что-то бормотали под нос, третьи махали руками - одной или двумя, в зависимости от обстоятельств. Некоторые улыбались, иные плакали, прочие смотрели безразлично или же угрюмо. Я скользил по толпе взглядом, останавливал его - и воспоминания множились. Они не двоились от нахлынувшей слезы, а появлялись новые. Я казался себе не то китайским императором из сказки Андерсена, не то китайским болванчиком: тоже покачивал головой.
  - Здравствуйте! - бесцеремонно растолкав толпу воспоминаний, из-за ворот протиснулся невысокий, но очень юркий молодой человек худощавой наружности со строгими чёрными глазами. Рот улыбался. Глаза - не очень. Они чего-то боялись. Или опасались. Или ожидали. Может быть, нас. Может, чего-то в нас. А может, чего-то в себе. А может, я ничего не увидел, а мне показалось.
  - Я буду вашим проводником по Ярмарке, - сказал протиснувшийся.- Я вижу, вы здесь впервые? Меня зовут Гид.
  Воспоминания исчезли. Да, мы очутились здесь впервые. Места, где человек давно не бывал, меняются. Или меняется сам человек?
  "Два раза нету броду в одну и ту же воду", - вспомнил я не то Гераклита, не то Козьму Пруткова, не то обоих вместе, не то кого-то ещё. И спросил:
  - А что вы за это хотите? - кое-какие из здешних нравов и обычаев я помнил.
  - Ничего, ничего! - зацокал он, то отстраняясь руками, то прижимая их к груди. - Всего лишь хорошее отношение. Но действительно хорошее!
  "Хорошее отношение, - экстраполировал я его слова в перспективу, - хорошее отношение может перерасти в... дружбу..."
  - Вы хотите дружбу? - спросил я его в упор.
  Он посмотрел на нас с Томом (на меня, на Тома, на что-то между нами) и вздохнул.
  - Нет, такую дружбу вы мне всё равно никогда не отдадите.
  Очевидно, я чего-то понял, или здесь за прошедшее время куда-то сильно сместились акценты.
  - Давай возьмём его с собой, - произнёс Том, за прошлое время не вымолвивший ни слова, - он ведь хорошо знает эти места.
  Я подозрительно посмотрел на Тома. По своей ли инициативе он так говорит? Тут надо держать ухо востро: что, если Гид подбросил ему какую-нибудь жалость? Я окинул взглядом одежду Тома, волосы, но колючек не обнаружил. Да Гид и не вызывал жалости. Стоял перед нами в полной уверенности, что его возьмут.
  - Хорошо, пошли, - кивнул я.
  И мы пошли. Уверенность Гид взял с собой. Просто повесил на плечо - как бы неглубокий пластмассовый тазик, в котором собакам после прогулки моют ноги.
  - С чего начнём? - спросил Гид.
  Я хотел увидеть многое. Главное - что изменилось и в какую сторону. Тому же лучше смотреть с самого начала и понемногу. Он, словно уловив мои мысли, так и сказал:
  - С начала!
  - С начала? - задумчиво произнёс Гид. - Начало продаётся далеко отсюда...
  - Как, и начало стали продавать? - изумился я.
  - А как же? - подтвердил Гид. - Помните: доброе начало полдела откачало... Незаменимо для перекачки жидкостей. Высокопроизводительная штука.
  - Ну, тогда давайте пройдёмся по рядам прямо отсюда... хотя бы по часовой стрелке... и посмотрим, что у вас есть, - влез Том, не подумав.
  Я решил поправить его, наказав:
  - Разве можно пройти прямо - и по часовой стрелке? - уколол я его. Той самой стрелкой.
  - По стрелке можно, - огрызнулся-откололся Том. - Это по ходу стрелки нельзя прямо пройти.
  - А вам надо что-нибудь конкретное? - поинтересовался Гид.
  - Да много чего... - протянул я. И вдруг выпалил: - Том смысл жизни потерял. Вы не подскажете, где...?
  - Т-с-с! Это же запрещённый товар... - Гид быстро огляделся. - За торговлю им можно попасть под... - он замолчал и старательно оглянулся ещё два раза.
  Мы с Томом добросовестно повторили его упражнения. С тем же успехом, то есть безрезультатно.
  - Вообще говоря, - продолжил Гид, немного успокоившись и убедившись, что никаких последствий упоминание о смысле жизни не вызвало, - он - эСЖэ, - пояснил Гид, - не существует отдельно от жизни. Он составляет её часть...
  И Гид изучающе посмотрел на Тома:
  - И я не знаю, как лишить человека СЖ так, чтобы тот ничего не почувствовал.
  Он обошёл Тома кругом, внимательно осмотрев со всех сторон и с головы до ног. А потом ещё и с ног до головы: вдруг что-то упустил?
  - Поразительно! - воскликнул он. - Никаких следов! О, каким замечательным мастером был вор! Хотел бы я с ним познакомиться поближе...
  Том сжал кулаки:
  - Я тоже хочу познакомиться с ним поближе... или познакомить мой кулак с его носом!
  - Неужели вы думаете, что можно что-то сделать кулаками? - удивился Гид. - Даже с добрыми намерениями.
  - Гвоздь забить... - пробормотал я.
  Гид услышал.
  - Рука-молот? Да, это возможно.
  - Нет, я пошутил. Просто мой юный друг (Том недовольно поморщился) потерял вкус к жизни, или жизненный интерес... В общем, нечто подобное. И теперь хочет найти и вернуть потерянное.
  - Понятно... - пробормотал Гид.
  И Мечту, - подал голос Том. - А вообще-то мы пришли сюда, как всегда в сказках: за счастьем.
  "Браво, Том! - подумал я, - с должной дозой иронии... но правду. И ничего, кроме правды".
  - Может, вы нам подскажете какое-нибудь частное детективное агентство? - спросил я. - Чтобы поискали Томов эСЖэ...
  Гид молча пошевелил губами, словно трудно соображая.
  - Так, я понял, откуда, куда, и зачем идти... Но учтите: из всего, что вы увидите, из всего, что продаётся, могут встретиться не только истинные понятия, но и подделки. Иногда их гораздо больше половины. А если учесть, что сама видимость обманчива, то... То есть на самом деле вы видите одно, а по сути оно не совсем то, или совсем не то, что вы видите. Чаще именно так и бывает.
  - Как же различать их? - спросил Том.
  - Опыт нужен. И глаза. Думать тоже надо.
  - Мыслеглаз... - пробормотал я, но меня никто не услышал. И хорошо.
  - Пойдём? - просто предложил Гид, кивнув.
  Мы двинулись вслед за Гидом.
  Чисто внешне окружающее очень напоминало восточный базар. Или блошиный рынок. Или праздничную ярмарку. Или блошиный рынок на восточном базаре во время праздничной ярмарки - пожалуй, самое точное определение.
  Мы прошли мимо длинных прилавков, за которыми стояли продавцы, разложив перед собой образцы товаров, основная масса коего лежала под прилавками в мешках, ящиках, чемоданах и коробках. Образцы лежали по-разному - красиво или некрасиво, в зависимости от вкуса владельца и совпадения или несовпадения его представления о красоте с нашими.
  Мы прошли мимо длинных ларьков, где товар размещался в витринах за стеклом или под парниковой плёнкой.
  "Учитывается ли парниковый эффект? - подумал я. - И сказывается ли на качестве товара?"
  Мы прошли мимо крытых павильонов - открытых и закрытых на замок; больших и небольших магазинов в виде пассажей, вернисажей и многоэтажий.
  На некоторых торговых местах товар валялся грудами на земле, и продавцы стояли над ним, как над душой.
  Покупатели бродили, ходили, прогуливались, прохаживались, дефилировали, вышагивали, фланировали, перемещались (если хотите узнать, что ещё, возьмите синонимический словарь и просмотрите весь список) между рядами продавцов и товаров. А также протискиваясь поперёк, внося сумятицу и вызывая лёгкую перебранку - что, очевидно, делали специально, в угоду своим целям. Однако их поведение устраивало и продавцов: некоторые, я видел, хватали и сумятицу и перебранку - и прятали в опустошённые мешки и ящики. Мешки после этого раздувались, а ящики... ящики просто становились тяжелее, на вид.
  Покупатели разглядывали то одно - товары, то другое - продавцов, то третье: друг друга. Иногда чаще всего. Потому что уж чего-чего, а подобного добра на Ярмарке хватало с избытком!
  Места Ярмарка занимала много: сколько охватывал глаз, а остальное скрывалось за павильонами и магазинами, а уж сколько скрывалось, оставалось неясным - может, и побольше, чем охватывал глаз.
  Но имелось здесь ещё кое-что, чего никогда не встречалось ни на колхозном рынке, ни на блошином, ни на восточном базаре, ни тем более на вернисаже, но что всегда, постоянно присутствовало на старинных российских ярмарках: бродячие разносчики-офени. Они ходили среди покупателей и предлагали свой товар - громко или тихо, в зависимости от характера товара и разносчика.
  - Приветы, приветы, горячие приветы! - громко расхваливал один торговец.
  Том удивился:
  - Неужели они есть на самом деле?
  - Но вы же видите, - показал Гид, одновременно подзывая разносчика.
  Тот подошёл. На большом прямоугольном лотке лежали такие же прямоугольные пирожки, или булочки, с поджаристой румяной корочкой.
  - Так это пирожки у вас приветами называются? - разочарованно спросил Том.
  - Да нет же, - спокойно отвечал Гид, - это приветы. Ими не насытишься. Хотите попробовать? - Он обратился к торговцу: - Два тёплых, пожалуйста. Сам понимаешь: лето - не зима. - Он сунул что-то разносчику в руку и вручил по булочке нам.
  Том откусил кусочек.
  - А как же... - произнёс он растерянно, глядя на пустую ладонь, из которой пирожок исчез едва ли не раньше, чем Том поднёс его ко рту.
  - Но это же не пирожки! Это приветы, - повторил Гид.
  - А зачем они?
  - Чтобы человеку стало теплее и светлее.
  - А-а... - сначала увял Том, но потом приободрился. - Действительно, теплее. И в глазах вроде как ясность появилась.
  - Вот и хорошо! - обрадовался Гид и у него даже уши немного покраснели. - Я специально выбирал для вас самые светлые.
  - А чьи это приветы? - спросил Том, видимо, вспомнив мультфильм "Привет для удава".
  - Ничьи, - замотал головой Гид. - Вернее, ничьи, пока у разносчика. Как только я купил их, они стали моими, и я передал их вам.
  - Спасибо, - сказал Том. - Но вы их купили, а за что?
  - Ну, это мелочи, - смутился Гид.
  - Нет, - заупрямился Том, - а вдруг и мы захотим купить что-то на Ярмарке. Чем тогда будем расплачиваться?
  - Всё зависит от того, что вы покупаете, - начал объяснять Гид, продолжая вести нас вдоль рядов.
  Мимо нас прошёл разносчик, протяжно произнося:
  - Меняю обожание на прочную привязанность!..
  - Вот, слышите?- подхватил Гид. - Подобное случается каждый раз: что-то меняется на что-то. Но, конечно, часто бывают нужны и деньги. Иногда - очень нужны.
  - Деньги? Какие деньги? Где их взять? - засыпал Том Гида вопросами так, что тому пришлось отряхиваться.
  - Есть места, - протянул Гид раздумчиво. - Вы можете, например, сдать в скупку то, что вам не нужно... помочь кому-нибудь... порой это хорошо вознаграждается... Да мало ли есть возможностей заработать, если есть желание... - он умолк.
  - А что мы можем сдать в скупку? - недопонимающе спросил Том, - разве мобильник...
  - Нет, это совсем другая скупка: приёмный пункт... Кстати, пойдём туда, раз вам всё равно, или неровно... ("Не ровен час", - пробормотал я.) Словом, так или иначе, нужны деньги, а там посмотрим, что вы можете предложить.
  Пока они разговаривали, я попробовал доставшийся от Гида привет. Том прав: неплохой парень этот Гид! Привет был очень радушный - радостный и воздушный.
  Мы двинулись по рядам. Хотели пройти просто так, а оказалось - просто невозможно. Проблема заключалась не в большом количестве покупателей, нет, нам не приходилось проталкиваться сквозь них и ни даже между.
  Нас останавливало разительное несоответствие внешнего вида товаров с содержанием - и нашим пониманием его. Скажем, вид товара хорошо знаком - пирожки, оказавшиеся приветами, - а чем он является на самом деле? Чем является то знакомое, что встречалось на прилавках, в лотках офеней, в витринах магазинов?
  Это занимало нас больше всего, заставляло подолгу задерживаться у прилавков, рассматривать товар и расспрашивать продавцов.
  
  Тома привлекли цветы. Самых невообразимых форм и различнейших расцветок. Они лежали на прилавке, стояли в банках с водой и произрастали из керамических горшочков с землёй.
  Том очень любил цветы, и его магнитовенно притянуло к прилавку. Он рассматривал лепестки, любовался формой венчика, переливами красок на лепестках и извивами стеблей. Он казался буквально заворожённым, или замороженным - мне показалось, что между ним и прилавком намёрзла огромная сосулька, которая и не отпускает Тома.
  Старичок-продавец, ласково улыбаясь, смотрел на него, излучая саму доброжелательность... и что-то ещё, непонятное мне.
  А Том ничего не видел и не слышал, он весь ушёл в запахи, превратился в огромный нос, до которого гоголевскому было расти и расти.
  Тома следовало срочно спасать. В своём любовании цветами он дошёл до того, что начал подсчитывать количество лепестков, тычинок и пестиков (тысячилепестиков)!
  Кашлянув в кулак, я шагнул к прилавку и спросил старичка, одновременно ткнув Тома локтем в бок - чтобы он дёрнулся, обломив сосульку. Конечно, мой тычок был весьма невежливым, но я боялся, что иначе Том не услышит. Он казался мне похож на лапутянских учёных, которые, по Свифту, так уходили в научные размышления, что их приходилось регулирно (регулировать регулярно) хлопать то по ушам, то по губам, чтобы знали, когда следует говорить, а когда - слушать.
  - Что продаёте? - мой вопрос звучал настолько банально, что я даже застыдился. Но я знал, что он ответит.
  - Ложь, - спокойно ответил старичок, продолжая лучезарно улыбаться. Ничто не дрогнуло в выражении лица, но задрожали тени банок на прилавке, тени от улыбки. Да и что могло дрожать в лице? Глаза не на стебельках, ничего противозаконного он не совершал. Товар как товар.
  На Тома будто вылили самую большую банку воды из стоящих на прилавке.
  - Что-о-о-о? - переспросил он, оглядывая новым взглядом находящийся перед ним товар. Я бы сказал: свежим взглядом. Ещё бы: после того, как на тебя выльют большую банку воды, взгляд поневоле посвежеет.
  - Ложь, - так же спокойно повторил старичок, - желаете купить? Могу рекомендовать следующие сорта...
  Старичок показывал себя мастером своего дела, а за работой настоящего профессионала наблюдать всегда приятно.
  - Давно этим занимаетесь? - спросил я, кивнув на прилавок, но не показывая пальцем, чтобы не обнаружить свою невоспитанность, каковой, впрочем, не имелось - не только за душой, но и в наличии. Так что зря я опасался: нельзя обнаружить то, чего нет.
  - Давненько. Почитай, всю жизнь.
  - А как у вас получаются... разные, - спросил Том.
  - Селекционирую, скрещиваю, вывожу новые сорта. Вот ета, - старичок поправил лепестки тыльной стороной ладони, - махровая. Моя гордость: пять лет выводил.
  Ложь букетилась по сортам. Большие букеты, подобранные со вкусом на помойке, хорошо отмытые, с капельками вкусовой воды, привлекали взгляд. Каждый - по-особому. Каждый букет привлекал каждый взгляд по-особому.
  - Красивая, - вздохнул Том.
  - Ещё бы!- подхватил старичок. - На то и ложь.
  И я невольно залюбовался одним букетом.
  - Нравится? - старичок перехватил мой взгляд: - Этот сорт называется "откровенная".
  - А ещё какие есть? - поинтересовался я. Больше для Тома, не для себя.
  - Вот "невинная", - старичок показал на нежно-розовую, - это "грубая", - лепестки точно вытесаны топором, выглядят массивными, и, казалось, звенят на ветру. - Ещё "злая", - с колючками и листья как у крапивы. - "Привычная", - пыльные серые цветочки. - "Незаметная" или "неявная", - мелкая зеленоватая травка. - "Бойкая", - беспрестанно колышущиеся красные шарики. - Есть ещё "бессмысленная", - вяло опущенные лепестки, - "беспардонная", "наглая", "ранняя", - он указывал рукой.
  - А "гнусная" у вас есть? - спросил я, чтобы хоть немного прервать россказни.
  Старичок показал молча. Я посмотрел, и меня передёрнуло, чуть не стошнило. Какая гнусь!
  Я глянул в сторону, чтобы избавиться от впечатления "гнусной", и ещё одна, а именно "беспардонная", привлекла мой взгляд. Чего-то ей не хватало, что-то в ней выглядело не так ... не то в количестве лепестков, не то пестиков, не то тычинок, не то в их форме...
  Я присмотрелся... Так и есть! - в ней и в самом деле не было пардонов. Ни в ней, ни в самом её деле.
  - Тут ещё вот что, - засуетился старичок, не желая терять возможных покупателей. Видя, что мы, хотя ничего и не покупаем, всё же не уходим, он схватился за букеты и принялся набирать из нескольких один. Закончив работу, протянул его нам, но что это? - вместо букета он держал в руке всего один цветок; очень большой, правда, но один.
  - Вот так из множества маленьких лжей получается одна большая. Закон природы.
  - А как тогда "у лжи короткие ноги"? - поинтересовался я.
  - Так это же идиоматическое выражение, - пояснил старичок, и, поняв, что мы раскошеливаться не собираемся, разочарованно спросил:
  - Значит, брать ничего не будете? Жаль. Есть уникальнейшие экземпляры - вот, например, "сенсационная", - и он указал на что-то пышное и расфуфыренное, торчащее в разные стороны.
  - А... "статистики" у вас нет? - спросил я, вспомнив известную анекдопоговорку, грозящую стать анекдопословицей: "Есть три вида лжи: обыкновенная ложь, гнусная ложь и статистика", - и бросил последний мимолётный взгляд на "гнусную"... Бр-р-р!
  - Нет, "статистики" нет, - грустно сказал старичок, - никак не удаётся вывести. И дустом опыляю, и керосином брызгаю - и всё впустую... не выводится.
  - Не тот выводок... - пробормотал я.
  Сбоку на прилавке лежала большая грязная тряпка - как будто кусок сетки, или же со свисающей бахромой. "Должно быть, вытирает прилавок, - подумал я, но на всякий случай решил уточнить и поинтересовался:
  - Это, должно быть, инвентарь?..
  - Брехня, - брезгливо скривился старичок, - сосед попросил продать. У него её... навалом.
  - А правды у вас нет? - спросил я. Просто спросил, без всякой задней мысли - даже не вспомнив бесчисленных некрасовских, чернышевских и прочих "шестидесятников" девятнадцатого века, часто отправалявших своих героев "за правдой" - не то в самом деле отправлявших, не то дурака валявших. И попутно подивился регулярности повторов событий и ситуаций: в шестидесятые годы двадцатого века, как и в шестидесятые девятнадцатого, люди одинаково стремились к правде. И одинаково её не находили.
  - Правды нет, - покачал он головой, - ни у меня, ни где-либо на Ярмарке... Да и в жизни, знаете ли... Исчезающий вид. Возможно, где-нибудь далеко, на горах, в лесах... на заброшенных мельницах, в пещерах... вдали от шума городского...
  Мы отошли от старичка. Впрочем, к нему обратились покупатели, и он сразу потерял к нам интерес. Я заметил: Гид украдкой подобрал интерес и сунул в карман. Зачем? Значит, нужно...
  Рядом с ложью находилось зло: мы не успели пройти и нескольких шагов, как наткнулись на большой прилавок, переполненный различнейшими видами зла. Над прилавком низко склонился светловолосо разлохмаченный парень, а продавец терпеливо давал ему пояснения. Но парень отмахивался от них, и те серыми брызгами летели в стороны.
  Мы остановились рядом, и парень оборотился на нас:
  - Не поможете ль вы мне?
  - Да какие мы львы! - отозвался Том. - Кошечки разве что мальвенькие. Не поможем, так помажем - усы лапкой. Сами-то с усами?
  - А что такое? - заинтересовался я, оттирая Тома. Что это на него нашло? Молчал-молчал, да как разродился!
  - Да вот, выбираю, какое из двух зол меньшее. И всё не могу выбрать.
  - А зачем? - глупее вопроса я придумать не мог, как ни старался. Правда, и времени не хватало.
  - Чтобы меньше платить...
  - Как сказать, - вмешался продавец, - бывает, и заплатишь немного, и зло кажется небольшим... Вроде ничего, жить можно. А потом оно вдруг начинает расти, и становится большое-пребольшое. Поэтому сразу не угадаешь, какое большое, а какое маленькое. Надо брать проверенные вещи, хорошо знакомые...
  - Из двух зол обычно выбирают третье, - пробормотал кто-то за моей спиной, но когда я обернулся, никого не увидел. Кто бы это мог быть? Гид? Да нет, вон он стоит, рядом с Томом... И голос совсем не похож.
  - По-моему, - заметил Том, - со злом надо бороться, а не разводить его.
  - Но-но, вы потише, - рассердился продавец, выходя из-за прилавка. - Не нарушайте свободу торговли, а то...
  - Он прав, - вмешался Гид, - пойдём отсюда.
  - И подальше! - выкрикнул нам вслед продавец.
  Я ничего не сказал, и даже не плюнул. А мог ведь...
  Гид чинно шёл рядом и что-то бормотал - извинялся за инцидент и давал необходимые пояснения и наставления: как вести себя в подобных ситуациях. Том слушал, а я нет. "Когда и если понадобится - спрошу Тома", - подумал я.
  Задумавшись, я чуть не наткнулся на парня, тащившего три огромные коробки с чем-то весьма тяжёлым. Он остановился передохнуть, и стоял рядом с ними, тяжело дыша и вытирая пот со лба.
  - Видеотехника? - заинтересовался Том, разглядывая наклейки на стенках коробок.
  - Не знаю, - отозвался парень, продолжая вытирать крупные капли пота. Мелкие оставались или же появлялись вновь. - Мне сказали: что-то очень-очень хорошее...
  - Молодой человек, - мягко вмешался Гид, - это, конечно, не моё дело, но, мне кажется, вас обманули. Более того, скажу грубее: вам наврали с три короба... Вы посмотрите на упаковку!
  - Не может быть! - переполошился парень. - Неужели враньё?!
  Он вскочил, содрвал липкую ленту со шва коробки и распахнул её, раскрывая створки.
  Гид оказался прав: там действительно лежало враньё - чёрное, с отливающими синевой перьями.
  - Кыш! - шуганул его парень.
  Враньё разлетелось с хриплым карканьем.
  - Ну, я им покажу! - рассвирепел парень. И решительными шагами направился к павильону, на фасаде которого крупно переливались разноцветные буквы "Павильон сильных чувств".
  - Заглянем? - предложил Том.
  - Давай, - согласился я.
  - А тут его не может быть?
  - СЖ, здесь? Вряд ли, - вмешался Гид.
  - Почему?
  - Но он же не чувство...
  - Как не чувство? - возмутился Том. - Я ведь чувствовал... нет, давай зайдём!
  И мы зашли.
  ГЛАВА 5. В ПАВИЛЬОНЕ СИЛЬНЫХ ЧУВСТВ
  ...Гнев опалял. Даже через плотную асбестовую стенку мы чувствовали его дыхание. У Тома мгновенно закурчавились ресницы - как всегда бывает от сильного жара. И у меня так бывало в его возрасте, когда наклонялся близко к костру, глядя на пламя и стараясь рассмотреть танец огненных саламандр.
  Парень бродил по залу магазина, но выбирал ли он что-нибудь на замену вранья, или же не успел выяснить отношения с продавцами, мы не присматривались. Не потому, что не хотели - нас отвлекли витрины. Вернее, привлекли к себе. Но от парня отвлекли.
  Собственно говоря, особенно смотреть было не на что - так, ерунда: выстроился по ранжиру бронированный ряд внушительных контейнеров, стояли хитроумные сейфы усиленной конструкции, теснились керамические сосуды с залитыми свинцом крышками... "Уж не джинны ли там? - подумал я, вспоминая... да мало ли что можно вспомнить при взгляде на керамические кувшины с опечатанным горлышком - и "Тысячу и одну ночь", и "Старика Хоттабыча", и "Понедельник начинается в субботу", и... Но то были не джинны, хотя по силе своей многое из того, что мы увидели, вполне могло потягаться силой и с джиннами...
  Стеклянные бутылки с прикрученными проволокой пробками наводили воспоминания о новогодних ночах, стальные пеналы с крышками завинчивающимися, или же притянутыми толстыми болтами, напоминали о лабораторных автоклавах. И, как бы им в противовес, рядом на полках отсвечивали, разноцветно переливались, изящные хрупкие бутылочки из стекла и хрусталя, покрытые инкрустацией.
  "Инхрустальция", - подумал я, глядя на переливы узоров. Имелось здесь и что-то вроде отделов самообслуживания, где в открытых сетках-контейнерах лежали упакованные товары свободного доступа. Над ними на стене размещалась краткая аннотация, характеризующая товар. Но я не успел прочитать ни строчки: к нам спешил продавец, очевидно, угадав иноземных новичков-полкупателей, берущих товар с полок.
  - Пожалуйста, пожалуйста, прошу сюда. Здесь самые свежие поступления. Только для вас и только у нас - сейчас и всегда-с!.. Да-с! Прошу! - и он провёл рукой, будто запаковывая всё видимое и собираясь передать его нам, но остановился на мгновение, ожидая, чтобы мы оттопырили карманы. Видя, что карман мы не оттопыриваем, губы не раскатываем, он передумал и вознамерился передать товар нам в руки. В надёжные руки. В наши надёжные руки - именно так выглядел его жест.
  Мы молчали, но молчание его не смущало: он поступал, как опытный маклер, подающий товар всегда лицом и никогда изнанкой. Особенно потому, что лиц у товара имелось множество и, следовательно, какой стороной его ни поворачивай, товар подавался правильно.
  "Интересно, будь на моём месте двуликий Янус или трёхликий Шива, как бы вёл себя продавец?" - подумал я.
  - Вот, пожалуйста, извольте: гнев, ярость, ненависть, зависть, злоба... Особо рекомендую, - он снял с полки стальной хромированный контейнер, - ярость. Продаётся в герметичной упаковке усиленной конструкции.
  Я взял коробку контейнера в руки. Она дрожала, вздрагивала изнутри, и как будто деформировала стенки - они то вдавливались, то выгибались наружу, слегка вибрируя.
  Тому продавец протянул свинцовый цилиндр и веско отрекомендовал - вроде как "господин полковник":
  - Ненависть.
  Ненависть тяжело плескалась в свинцовом сосуде.
  - Это чёрная ненависть, - пояснил торговец, - самая страшная из существующих...
  - Неужели берут и такую? - ужаснулся мой юный друг.
  - Берут... Такую чаще всего. Светлой-то нигде не достанешь... не продают... Можно, конечно, попробовать эту разбавить... скипидаром, например, или древесным спиртом... но чернота всё равно останется, от неё не избавишься. Никак.
  - Гм? - глубокомысленно протянул Том.
  - А вот это, - продавец снял с полки чёрный флакон, и я понял, что чернота идёт изнутри, а сам флакон прозрачный, стеклянный. Но настолько плотная чернота сидела внутри, что сами стенки словно пропитались ею, - чёрная злоба.
  Чернота была очень густой и мрачной, чуть фосфоресцирующей. В глубине проскакивали мелкие сиреневые искорки.
  - И чего вы такой гадостью торгуете! - не выдержал Том. - Всё чёрное! Другие цвета есть?
  - Какой спрос... - пожал плечами торговец.
  Однако в стоящих на полках разноцветных флаконах и бутылях цвета и оттенки если не дублировали радугу, то весьма напоминали её, хотя стояли вперемешку. Моё внимание привлекла бутылка с ярко-жёлтым содержимым.
  - Что это у вас? - указал я на неё продавцу.
  - Зависть, - охотно отозвался он, - обычная вялая зависть.
  - А чёрная есть? - иронично поинтересовался Том.
  - Есть, - с готовностью подтвердил торговец и вытащил из-под прилавка баночку, как мне показалось, сапожного крема, - Продаётся в мелкой расфасовке, иначе можно захлебнуться. Прикажете завернуть? Или здесь примете?
  - Да нет, спасибо. Слишком и так повсюду много черноты. Нам бы поярче...
  - Имеются и оттенки, - пожал плечами торговец. - А, кстати, можете купить белую зависть. Недавно завезли, - и он поставил на прилавок большую, литров на пять, бутыль молока с узким горлышком.
  - Прямо как белая ворона, - пробормотал Том.
  - Совершенно верно, - подхватил торговец. - Белая сейчас не в моде. Я вижу, вы настоящие ценители. Мельчают люди: белую никто не берёт, - словно выругался он, то ли выражая собственное отношение, то ли желая подольстить нам.
  - Убытки терпите? - поинтересовался я.
  - Да нет, почему же... Чёрную берут охотно, на чёрной моджно неплохо наджиться. На всём, что модно - можно.
  - Скажите, а смелость у вас есть? - спросил я, желая переменить тему разговора и вспомнив заодно "Волшебника Изумрудного города", - в большом бело-фарфоровом горшке... Или в ночной вазе в виде фарфорового горшка?
  - К сожалению, сейчас нет, - извинился продавец, - всю вылакал Смелый Лев...
  - Это когда ж было-то? - ахнул я и принялся лихорадочно вспоминать, но мои воспоминания, взмахнув рукой, бесцеремонно прервал второй продавец. Он закончил обслуживать человека классического пиратского вида - в рваной тельняшке, с золотой серьгой в ухе и с изогнутой трубкой в зубах - и подошёл к нам.
  - "Когда" недавно продали, "ж" и "это" и сейчас можете отыскать в соседнем магазине. А смелости - да, давненько не получали. Она ведь находится далеко-далеко отсюда, за семью морями, горами, лесами, долами... Она рассеяна среди песка, между каплями воды, перемешана с листьями и камнями. Проходя через моря, леса и горы, вы будете собирать её по росинке, по крупинке. Это настолько тяжело и сложно, что вряд ли потом за здорово живёшь отдадите свою смелость.
  - Ну, за здорово живёшь чего не отдашь, - вступил в разговор первый продавец, - но, разумеется, собирать её очень трудно и потому она ценится очень дорого... Впрочем, иногда завозят искусственную, - и он показал пустую упаковку, этикетка которой чем-то напомнила мне старую бутылку "московской" водки, - но она не на всех действует, или действует специфически.
  - Вместо смелости я мог бы предложить... злость, - нерешительно продолжил продавец, доставая небольшую деревянную коробочку, типа табакерки.
  - Злость вместо смелости? - недоумённо поднял брови Том. - А мне казалось, что злость ближе к злобе. Или они чем-то отличаются?
  - Ну-у, - продавца шокировала некомпетентность Тома, но он сдержался, - злоба ближе к ненависти... чёрной, - добавил он, - а вот злость... скорее к ярости, которая более конструктивна, что ли...
  - Взглянуть можно? - попросил я.
  Продавец кивнул, и я чуть приоткрыл коробочку.
  Как будто жгурчий ветерок острым язычком выметнулся из-под крышки, и меня легко обожгло где-то на полпути между горлом и сердцем - как будто попробовал хорошо проперчённый малосольный огурчик.
  "Напрасно теряем время", - мелькнула мысль, и захотелось крепко сжать зубы и устремиться вперёд. Яростно. И с какой-то весёлой, бесшабашной злостью.
  - А здоровье продаётся? - спросил я наугад, чтобы как-то сгладить паузу, да и вспомнилось кое-что.
  - Не-ет, что вы, - протянул продавец, - здоровья вы не купите. Говорят, - он понизил голос, - чтобы получить его, надо многое сделать, говорят, его нужно завоевать в тяжёлой борьбе с... - он испуганно оглянулся и закрыл рот ладонью, - нет, я вам больше ничего не скажу! И не просите! Прошу вас, не просите!
  - Пойдёмте отсюда, - Гид, до того стоявший поодаль, и, казалось, разглядывающий товар, внезапно подошёл и потянул меня за рукав, - а то может стать очень опасно...
  Не могу сказать, что поспешно, но мы вышли, довольно скоренько. Настолько быстро, что я успел заметить мелькнувшую за угол метнувшуюся от нас чью-то черную спину. Нет, всё остальное тоже присутствовало - на чём-то же эта спина держалась, да и смотреть, куда идти, она тоже должна. Но мне запомнилась именно спина: уж очень она была чёрная. Сборщик? Зачем ему теперь-то следить за Томом? А может, это просто совпадение?
  И ещё одна деталь присутствовала - или появилась, пока мы были в павильоне? - большая куча крупных камней, справа от входа.
  Просто удивительно, как мы её не заметили, входя. Впрочем, так иногда бывает. По принципу "слона-то я и не приметил". Или просто "по принципу слона".
  - Что это? - спросил Том.
  - Развалины Вавилонской башни, - пояснил Гид. Его камни не взволновали. Значит, кучу мы просто не заметили.
  - А разве она здесь была?
  - Здесь, - вздохнул Гид, - а где же ещё? Всюду может быть своя Вавилонская башня. С нашей вот какая промашка вышла. Сначала строили на чистом энтузиазме, а потом он закончился, и в качестве связующего пошла материальная заинтересованность, причём в сочетании с обычным цементным раствором плюс бетонные блоки. Энтузиазм не выдержал... и вот результат.
  Мы немного постояли над грудой камней, как будто что-то вспоминая - мало ли что можно вспомнить, глядя на груду камней? - и двинулись дальше. Гид чинно шёл рядом, не торопил нас, не лез с ненужными пояснениями, и, что мне очень понравилось, не мучил бесконечными "посмотрите направо, посмотрите налево", чем грешат все без исключения экскурсоводы и от чего к вечеру сильно болит если не голова, то шея.
  Становилось жарко. Солнце поднималось всё выше и выше, и забралось настолько высоко, что становилось страшно: не грохнется ли оно оттуда? Неужели у него голова не кружится? Фу, какие только мысли от жары не приходят! И всё от излишнего солнца. Изливающегося солнца.
  Неожиданно откуда-то сбоку появился Гид - я и не заметил, как давно и далеко он убежал и как долго отсутствовал - и вручил нам с Томом по маленькой корзинке.
  - Это для чего? - спросил я неохотно.
  - Ненужные мысли складывать.
  - Да вы прямо мои читаете! - удивился я.
  - Работа такая, - скромно согласился Гид.
  - А просто мысли продаются? - подключился к разговору Том.
  - Смотря какие, - уклончиво ответил Гид. - Мысли очень трудно поймать. Хотя некоторые вы сможете здесь увидеть. Но они вам могут не понравиться. Ведь мысли, они... Собственно говоря, мыслью можно назвать неосознанное действие или желание. А когда оно осознаётся, то перестаёт быть мыслью, и становится желанием, или действием, или словом, хотя изрядно искажаясь при этом. Помните: "мысль изречённая есть ложь"?
  - Но ведь ложь - это цветы! - изумился Том. - Мыслить цветами... Как поэтично...
  - Не только цветы, - возразил Гид, и, приостановившись и поискав глазами, подвёл нас к человеку, стоявшему просто так, без прилавка, возле четырёх жердей. У ног его жалось нечто, похожее на коротконогую таксу. Как будто бывают таксы длинноногие! А всё жара...
  - Что это у вас? - поинтересовался Том, которому стало жаль собачку, но он сдержался и не стал называть её так.
  - Ложь, - ответил продавец.
  - Та самая, у которой короткие ноги? - уточнил я.
  - Она.
  - А-а... А другие есть?
  - Есть. Вот, например, эта, - и он указал на то, что я принял за жерди. А то оказались ноги, такие длинные-длинные и тонкие, что сама ложь едва не терялась в облаках... а может, облака так низко нависали?.. У меня в голове сразу зазвучала знакомая песня: "И ускакала на длинных и тонких ногах..."
  - А... как тогда тот старичок, на соседнем ряду? Он ведь говорил, что продаёт ложь? - Том не мог успокоиться, уложить в голове увиденное и услышанное: оно плохо укладывалось, мешая друг другу.
  - А-а, этот... Знаю-знаю... Он лжёт, - спокойно произнёс продавец.
  Том отошёл от продавца ровно-ровно, не шатаясь. Но было похоже, что голова у него кружится. Только что он встретил сразу три вида лжи: цветы, животные и... чем, интересно, солгал первый продавец, если солгал - по словам второго - какой ложью, каким её видом? Но уж не цветами точно. Он-то говорил не цветами! Или лгал - если лгал - не цветами. То есть его слова цветами и не пахли. Хотя цветов имелось достаточно... Я написал: цветами не пахло, и вспомнил: действительно не пахло. По этому признаку, я думаю, и можно распознавать ложь. Хотя ложь, говорят, плохо пахнет... Может, дедок отбил чем-то запах? Молотком специальным... А если солгал и второй продавец?.. Четвёртая ложь получается.
  - Кто? Чего? - только и смог произнести Том.
  Гид поспешил к нему на помощь:
  - Видите ли, в чём дело... оба продавца правы: и то и другое - ложь. Есть разные виды лжи... нет, не так: эти слова - ложь и ложь - омонимы. Вы слыхали про омонимы? - Том вяло кивнул. - Они звучат и пишутся одинаково, но обозначают различные понятия... то есть понятие одно: ложь, но она разная. Тут различие много глубже, чем в обыкновенных омонимах типа "лук-лук", то есть оружие и овощ. Или "тук-тук", - добавил Гид непроизвольно. Хотел покраснеть, но тут же нашёлся: - Азотное удобрение и одиночный стук в дверь. Или "коса-коса-коса", имея в виду рабочий инструмент, способ укладки волос и географический термин. И, кстати, есть ещё одна коса - причастие: крива и коса.
  - Коса сажень, - добавил я, не совсем к месту, зато к слову.
  - Почему одни и те же понятия выражаются разными предметами? - вопросил Том.
  Гид развёл руками:
  - Потому что они разные, в первую очередь поэтому.
  - Это не ответ, - поморщился Том. - А в чём причина их разности?
  Гид пожал плечами:
  - Жизнь сложна... Однозначно определить её невозможно.
  - И это я уже слышал! - продолжал упорствовать Том.
  Гид покачал головой:
  - А почему у одного слова "коса" столько разных понятий? Потому что они в чём-то похожи друг на друга. Так и с ложью. Тем более что по сути вся ложь суть ложь.
  - Тяжело разбираться в такой генеалогии. Для этого надо обладать гениальностью, - заявил Том. Я молча согласился с ним.
  Гид продолжил:
  - Тут вы немало чего встретите, так что не удивляйтесь... как некоторые, - он указал на идущего навстречу парня с раскрытым от удивления ртом. Рот тот раскрыл широко, значит, удивление его было значительным. И, судя по всему, раскрыл он его очень давно, а закрывать не собирался.
  Мне удивление представилось в виде большого мыльного пузыря, которое дрожало на его нижней челюсти, переливаясь разными красками. Пузырь лёгкий, так что я за парня не опасался, хотя идти ему явно неудобно: приходится смотреть сквозь пузырь.
  А вот Том забеспокоился:
  - Не вывихнул ли он челюсть? Я слыхал о подобных случаях...
  - Ничего страшного тут нет, даже если так оно и есть, - успокоил его Гид, - у нас превосходная больница, вернее, Госпиталь, где лечат и не такие случаи... - он остановился и посмотрел на Тома. - Кстати, надо зайти туда, там работает мой знакомый родственник, он вас осмотрит. Он врач и очень приятный человек, потому многие называют его приятелем. Вы согласны?
  Том хмуро кивнул: жара снова принялась допекать его. Да, признаться, и меня тоже. Мы почти превратились в поджаристые блинчики, и если бы поблизости вдруг оказался людоед, он, несомненно, остался бы доволен.
  - Когда же будет приёмный пункт? - спросил Том, облизывая пересохшие губы и продолжил, без всякого перехода, о наболевшем:
  - А вода настоящая тут есть? - шурша губами, спросил он. Слова песком слетали с губ.
  - Должна быть, - пожал я плечами и принялся осматриваться по сторонам. Но Гид уже вёл нас к питьевому фонтанчику.
  Пока Том пил, а я ожидал своей очереди, то вдруг ощутил на лице прохладу. Но не от лёгкого ветерка, шаловливо шевелящего шевелюру, а от чьего-то взгляда - холодного, пронизительного, вызывающего всякие мелкие осложнения вроде насморка, ангины или дыры в боку от кинжала. А, может, и от самого взгляда.
  Я взглянул на Гида. Тот всё понял, кивнул и исчез - поразительная способность у человека появляться и исчезать. Впрочем, в толпе это не очень трудно.
  Появился он так же быстро и незаметно.
  - Вам не о чем беспокоиться, - прошептал он, - вас приняли за других путешественников. Я принёс извинения, - в руках он держал что-то вроде сушёных извилистых древесных корней.
  - И куда мы их? - спросил, отдуваясь и отходя от фонтанчика Том.
  - Сдадим в приёмный пункт, если вы не захотите оставить их на память.
  - Да где же он, этот пункт! - не выдержал Том.
  - А вот где, - ловко указал Гид, убрав извинения в сетку-авоську.
  В глубине ларьков стоял маленький синенький киосочек с броской вывеской через всю крышу: "ПРИЁМНЫЙ ПУНКТ".
  ГЛАВА 6."ПРИЁМНЫЙ ПУНКТ"
  На стенке висела белая бумажка объявления.
  - Неужели закрыт? - пробормотал я, хорошо зная подлоподобный характер работы отечественных заведений.
  Но нет, на бумажке типографским способом чётко пропечатывалось: "Кикать, микать и бикать - нельзя". И пририсован жирный восклицательный знак - от руки.
  - Что это означает? - обратился Том к Гиду.
  Тот пожал плечами:
  - В первый раз вижу.
  У приёмного пункта толпился народ. Или народилась толпа. Но толпились не толкаясь, по-хорошему образуя очередь, чинно выстраиваясь друг за другом.
  Я подумал, что таким образом толпящиеся приобретают чинный вид, а может быть и сам чин - стояли-то все чин по чину, - но спросить у Гида забыл, стремясь встроиться в структуру стоящих.
  Мы заняли места с краю, и, от нечего делать, принялись прислушиваться к разговорам сдатчиков с приёмщиком и друг с другом.
  - ...Примите мои соболезнования, - молодой человек в хорошо отутюженном чёрном костюме и помятой белой рубашке протиснулся к окну и что-то в него подал.
  - Ну-ка, ну-ка, - приёмщик схватил их цепкими крючковатыми пальцами и принялся мять и ощупывать. - Немножечко они того... С душком. Да и молью тронутые.
  Молодой человек открыл было рот, потом передумал и закрыл. Приёмщик отсчитал ему что-то, тот отошёл, и место у окошечка занял следующий.
  - Примите моё сочувствие...
  - Давайте!.. - невооружённым глазом мы заметили особую заинтересованность приёмщика в данном товаре, скорее всего личную: она сильнее выделялась, даже чуть высовывалась из окошка.
  Человек схватил протянутое приёмщиком, скомкав, затолкал за пазуху или во внутренний карман пиджака, и, не оглядываясь, удалился.
  - Примите мои поздравления... - следующий клиент занял свободное место у окошечка.
  Приёмщик взял, повертел в руках и поморщился:
  - Какие-то они не очень искренние... К тому же завистью немного подпорченные...
  - Что? Завистью? Это моль... Я их в нафталине держал. Раньше они принадлежали моей бабушке...
  - А-а. Теперь понятно, почему такой запах: обветшали они. За полцены возьму.
  - Чего он всё хает? - наклонился ко мне Том.
  - Работа такая... Старается сбить цену...
  - Примите мои извинения!
  - Извинения? Что-то они у вас слишком вымученные. От сердца отрывали? Вижу, вижу: полоски остались. И не от чистого сердца причём, - бормотал приёмщик, острым ногтем смахивая незаметно присохшую песчинку, - ну, да ничего, скипидарчиком ототрём... Ладно, пойдёт.
  - Не примете ли объяснения?..
  - Покажите!.. Да это же насквозь липа! Брысь отсюда!
  - Не возьмёте ли моё поручение?
  - Нет уж, оставьте его себе.
  - Примите предложение...
  - Деловое или нескромное?
  - Рационализаторское...
  - Ещё чего?!...
  - Примите мою благодарность.
  - Давайте!.. - и её вырвали чуть ли не с руками.
  - Прошу принять мою просьбу.
  - Могу принять только во внимание и в обмен на обещание.
  - А мой протест?! - к киоску рванулся лохматый парень, протягивая в окошечко нечто вроде двутавровой балки. Но протест был отклонён - вежливо, но решительно. Бутылочки с вежливостью и решительностью стояли слева от приёмщика, и он время от времени смачивал ими пальцы.
  К окошечку подошёл субъект в чёрных очках и чёрном же костюме. Туфли, скорее всего, тоже были чёрные, но проверять я не стал. Вряд ли он пришёл босиком, и не потому, что на земле валялись острые осклоки - быть может, осколки склоки? Но от настоящих ли бутылок, которые разбили вдребезги раздосадованные сдатчики, понявшие, что перепутали приёмные пункты, а идти искать другой не захотели, то ли от каких-нибудь других - скажем, бытулок, бутылок быта, - я не определил: мой уровень восприятия не мог уловить тонкости смысла бытия на Ярмарке.
  - Держи пари, - субъект метнул в окошечко какое-то такое, что тяжело шлёпнулось там на пол так, что под нами ощутимо дрогнула земля.
  Приёмщик отшатнулся, чтобы не задело, но умело овладел ситуацией, прижал ею пари к стенке и заулбался - в полрта, рассчитываясь с клиентом. Видно, пари пришлось ему впору, и он попусту не парился и не пиарился.
  Ещё один нечёсаный парень подал в окошечко небольшую апелляцию. Но приёмщик вежливо отклонил её. Тогда парень сунул апелляцию под мышку, осунулся сам, и пошёл восвояси - во всяком случае, мне так показалось. Но было ли это обычное СИ, или же СИ+, а то и СИ++, я не разглядел.
  Напряжённое стояние в очереди, пусть и в ожидании своего черёда, слишком утомительно. И это несмотря на длительные тренировки дома и давние исторические традиции. К тому же мы не имели возможности померить напряжение стояния, а это напрягало ещё больше.
  Поэтому монаше внимание переключилось на людей в очереди. Скорее моё, чем наше, хотя мы с Томом представляли собой практически одно существо: даже синхронно поворачивали головы, разглядывая заинтересовавшее шевеление в толпе. И мысли наши, ручаюсь, походили друг на друга сильнее, чем близнецы.
  В какой-то момент - я не заметил, в какой точно - внимание привлеклось к усиленному позвякиванию пустой посуды. Неужели тут принимают и молочные бутылки? Впрочем, почему обязательно молочные? Могут и кисломолочные... А также прочие ёмкости и ейкости.
  - Скажите, вы бутылки принесли сдавать? - наклонился - уж не помню, кто: я или Том - к соседу.
  - Вот ещё, - фыркнул тот, выставляя по одной пустую посуду на прилавок: его очередь должна была подойти через два или три человека, и он торопился, чтобы не отстать от неё. - Это пустые надежды...
  - Так вот они какие! - ахнул Том.
  Пустые надежды имели вид литровых стеклянных банок, хотя и несколько неправильной формы, малость деформированных, сплюснуто-растянутых в боках, горлышке и днишке.
  - Это ещё маленькие, - вздохнул сдатчик, как мне показалось, с понятным облегчением: приятно избавляться от пустых надежд. - Бывают и трёхлитровые...
  "И пяти, и десяти", - добавил я про себя, но не вслух.
  - А вот пустые обещания, - он подтолкнул к окошечку нечто похожее на стеклянный химический холодильник: гроздь соприкасающихся шаров, криво изогнутую в нескольких местах. - Есть ещё пустые обиды, - он пододвинул стопочку плоских прозрачных блюдечек, - пустые пожелания (неровные листы изжёванного, измятого целлофана), пустые хлопоты, - разрази меня гром, но больше всего они походили на хорошо высушенные аплодисменты, а конкретнее - на клочки полупрозрачно-желтоватой "пергаментной" бумаги, бахромчатые по краям; или же на кукурузные хлопья, в которые чрезмерно передано оливкового масла, - пустые разговоры... - эти я рассмотреть не успел, он сразу посунул их в окошко.
  На наше удивление, все "пустушки" были с благодарностью приняты, и он ушёл, держа под мышкой портфель, раздувшийся от полученного от приёмщика, однако продолжая позвякивать авоськой. "Что лучше - вякать или позвякивать? - подумал я, а Том спросил ему вслед:
  - У вас что-то не приняли?
  - Нет, - бросил через плечо незнакомец, - это обычная стеклопосуда. Пойду сдавать в другой киоск, здесь же не берут.
  Подошла и наша очередь. Мы с Томом удивлённо воззрились на розовые и голубые лохмотья, вдруг оказавшиеся в наших руках и в корзинках, которые мы по очереди протянули в окошечко - как бы под гипнозом, - а потом так же машинально пробрались сквозь толпу на чистое место, зажав в руках то, что приёмщик дал взамен.
  - Что это мы сдали, Гид? - вопросил первый из пришедших в себя, Том. Что значит молодость! Я продолжал приходить в себя, несмотря на, казалось, большую прежнюю практику общения с Ярмаркой.
  - И что у нас сейчас? - продолжил он же.
  Гид смутился.
  - Я подумал... Они ведь всё равно никому не нужны... Они сумбурные, хотя и довольно приятные... но такие нестойкие... очень скоро пропадают, портятся, искажаются, забываются... подменяются более поздними...
  - Да что же это? - гаркнули мы хором.
  - Первые встречатления... - потупив глаза, признался Гид. - Впечатления от первых встреч...
  "Интересно, - подумал я, - сколько раз могут появляться первые впечатления?" Впрочем, это зависит как от новизны места, в которое ты попадаешь, так и от перемен, произошедших за минувшее время в тебе самом.
  - А что он нам дал? - Том продолжал вертеть в руках непонятное, полученное от приёмщика. - Что это такое?
  - Валюта.
  - ???
  - Местная валюта, деньги, - повторил Гид. - Обычные деньги. Она сама по себе ничто, но за неё вы можете купить всё, что угодно. Как и любые деньги, впрочем: по сути они - лишь разноцветные кусочки бумаги, но за них можно приобрести всё желаемое. Или почти всё, - добавил он, немного помолчав и подумав.
  - А как они называются? - спросил Том, вертя в руках разноцветные прямоугольники и квадратики с нарисованными на них лабиринтами, геометрическими фигурами и штрих-кодами.
  - Ятики, - ответил Гид, несколько смутившись.
  - От "Ярмарка Тщеславия?" - догадался я. - Когда я бродил по ярмарке прошлый раз, тогда денег ещё не было. Была одна сама ярмарка - как место для торговли - и торговали почти исключительно тщеславием. Сюда приезжало множество богатых вельмож, купцов, больших начальников. Все стремились друг друга обойти, переплюнуть, заиметь то, чего ни у кого не было, достать то, чего никому не досталось. И к каждому виду состязания полагалось иметь своё тщеславие. За этим строго, хотя и негласно, следили.
  - Его привозили на возах! - подхватил Гид. Видно, он тоже хорошо помнил то время, и оно нравилось ему. Он мечтательно прикрыл глаза ресницами. - Большие возы, нагружённые с верхом... Кое-что волочилось по земле, пачкалось, портилось... но это ничего: всё подбирали, очищали и продавали - для мелких людишек.
  Я согласно кивал.
  - А теперь, - Гид вздохнул, - теперь ничего такого нет, или бывает очень редко. Но зато Ярмарка разрослась, построены и открыты постоянно действующие магазины, киоски, рестораны, гостиницы, госпиталь... Кстати, - прервал он сам себя, - вам надо пойти и устроиться в гостиницу... или у вас есть, где остановиться? - Он вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Он продолжил:
  - Вряд ли за сегодняшний день мы сможем отыскать то, что вам нужно. Устроитесь, а потом продолжим поиски.
  Предложение прозвучало деньльное - яснее светлого дня и чище льняной скатерти. Животрепещущие вопросы желательно решать днём, пока хорошо видно, как они трепещут. И не откладывать на ночь, чтобы не оттрепетали впустую.
  
  Гостиница находилась рядом с огогогогороженной территорией Ярмарки - собственно, Ярмаркой являлось необозримо огромнейшее - ограниченное лишь горизонтом, но простиравшееся гораздо дальше - пространство, на котором размещались и гостиница, и госпиталь, и леса и поля, и горы, и много-много всего чего иного, чего мы пока не видели: Том вообще, а я частично. Гостиница находилась рядом с территорией того громадного базара, рынка, торжища, где, в основном, происходила непосредственная торговля. Но из её ограниченности не следовало, что торговать не разрешалось в ином месте: Ярмарка оставалась Ярмаркой, и на ней продолжали действовать её собственные законы.
  Нам сразу предложили несколько комнат на выбор. Мы взяли двухместный: всё равно будем разговоры разговаривать, да и к чему разделяться? Вместе веселее.
  Ни паспортов, ни иных документов у нас не потребовали - вместо бумажных формальностей мы сфотографировались в мо-ментальной фотографии (принадлежащей министерству обороны, зарегистрированной в местных правоохранительных органах и фиксирующей мыслительную деятельность) и наши удивлённые снимки навечно остались в гостиничном досье.
  - А зачем это? - спросил я дежурного администратора.
  - Практика показала, что фотографирование - наиболее эффективное средство, действующее одновременно в нескольких направлениях. Во-первых, мы сразу избавляемся от злоумышленников: они ни за что не хотят фотографироваться, даже если мы обещаем приплатить. Во-вторых, в случае ущемления интересов гостиницы можно сразу найти постояльца. И, в-третьих, подобная практика осуществляется в ваших собственных интересах. Бывало неоднократно, что кто-то на Ярмарке терял лицо, свой истинный облик - от неумеренных возлияний, например, да и от других причин... не будем ханжами, все мы люди, всякое случается. И лишь потому, что у нас осталась фотография, нам удавалось вернуть его. На Ярмарке случается разное...
  
  Горничная проводила нас до двери номера и удалилась. Номер смотрелся неплохо, но мы его особенно не рассматривали - не за тем прибыли. С первого взгляда запомнились выходящие в просторную прихожую двери двух комнат: обширной спальни и не менее шикарной гостиной, в центре которой стоял стол, накрытый скатертью с двумя маленькими дырочками - скорее всего, от сигарет. Я решил непременно сказать о них администратору, чтобы нам не поставили в вину. Знаете, бывают случаи...
  Наскоро разгрузившись, то есть сбросив рюкзаки и смахнув с ботинок дорожную пыль (ярмарочную решили оставить, всё равно сейчас снова осядет), мы собрались вновь выйти на улицу, но сначала решили вымыть руки: я всегда так делаю, входя в дом.
  В туалете я с удивлением увидел стоящие в ряд три унитаза: гидроунитаз, электроунитаз и пневмоунитаз. И если с гидроунитазом все более-менее знакомы по домашней системе канализации, то пневмоунитаз, как позже пояснил Гид, происходил от слова "пневма" - дыхание, душа - по-древнегречески. То есть унитаз для души. То же самое и с электроунитазом: выполненный с учётом электрических процессов, происходящих в организме человека, уникальный унитаз предназначался для биоэнергетической оболочки человека, его астрального тела.
  Таким образом, данный комплекс из трёх унитазов обеспечивал потребности трёх ипостасей человека, позволяя очистить не только тело, но и душу, а также электрическую астральную оболочку. Или, другими словами, тело, душело и астрело.
  Вначале мы не хотели трогать своих съестных припасов - Гид пообещал показать потрясающий ресторан, - но потом, поразмыслив, решились: поставив рюкзаки в шкаф, наскоро приняли душ, и, несколько приободрившись, перекусили из остатков скоропортящегося рациона, оставив продукты длительного хранения в качестве НЗ - неприкосновенного запаса. После чего вышли на улицу немного побродить в окрестностях гостиницы. Провести лёгкую рекогносцировку и наметить план дальнейших действий.
  Администратора на месте не оказалось; я оставил для него у дежурной записку, в которой предупредил, что в номере скатерть с двумя маленькими дырочками от сигарет, а мы не курим.
  Из вестибюля стеклянные двери вели в пригостиничный ресторан. Пахло оттуда вкусно - несмотря на то, что мы неплохо подъели - и при случае мы решили ознакомиться со здешней кухней поближе. Но пока нас манила Ярмарка. Не есть мы сюда приехали, а быть. Быть-побывать.
  - Мы вас не очень затрудняем? - вежливо спросил Том остававшегося в вестибюле Гида. - Конечно, когда мы наберёмся опыта, мы не станем вас мучить обычными познавательными прогулками и будем действовать более целенаправленно...
  - Опыта? - изумился Гид. - Вы хотите набраться опыта?
  - А что, разве нельзя?.. - в свою очередь изумился Том, а я принялся лихорадочно вспоминать: "Опыт - сын ошибок трудных...", "На ошибках учатся..." нет, это не то... "Повторение - мать учения..." Может, всё дело в степени родства? Но видимой связи я не нашёл и потому оставил попытки разобраться в их генеалогии. Для этого, как недавно заметил Том, надо обладать гениальностью. Или чем-нибудь подобным. По генезису аналогии...
  - Ну что ж, пойдём, - после некоторых раздумий произнёс Гид. - Если вы не хотите есть, поищем то, зачем вы сюда пожаловали... хотя бы здесь...
  - В этой забегаловке? - удивился Том.
  - Зато какая вывеска! - возразил Гид.
  ГЛАВА 7. "ПИЩА ДЛЯ УМА"
  "Пища для ума" - гласила вывеска. Украшенная затейливыми завитушками, невесомая, как бы парящая в воздухе, она вызывала ощущение чего-то пустого и легкомысленного. Да и название показалось мне слишком тенденциозным. Да и звучало оно слишком громогласно: вывеска была ещё и звуковая.
  - Ну что, зайдём? - оглянулся я на Тома.
  - Давай попробуем, - начал размышлять Том. - Ведь пища для ума - это мысли. Вдруг среди них... - Том сначала обрадовался, однако возможность увидеть собственную мечту поджаренной на сковородке несколько охладила его. И тем быстрее он устремился внутрь: а вдруг она не успела зажариться? Или не успели съесть? И тогда её можно будет вернуть!
  Мы вошли. К нам тотчас подскочил разбитной официант, одетый в национальное платье, и, рассыпая комплименты, которые мелкими шариками отскакивали от пола, выбивая невообразимую дробь, проводил нас к столу. Комплименты прыгали в разные стороны и нас не задевали.
  Проходя мимо двух боровообразных мужчин, сидящих под финиковой пальмой (финики уже созрели, судя по внешнему виду сидящих с перемазанными щеками, обрывающих их прямо с дерева), я услышал шипящие слова левого едока: "Не мечите бисер!.." Хотел ему ответить как-то достойно, да не нашёлся. Может, потом найдусь. Хотя бы так: "Но я же не вы - я из Женевы".
  Усадив нас за стлик - такой маленький, что буква "о" в нём не поместилась, и поэтому он не был круглым, - официант лукаво наклонил голову и, хитро прищурив левый глаз, вполголоса произнёс:
  - Фирменное... подавать? Только для вас...
  - Ну, раз для нас, какие вопросы? Подавайте, - солидно ответил я, а Том чуть не заорал, опережая меня:
  - Обязательно!
  "Фирменное... что у них может быть фирменное?", - принялся размышлять я. Неевклидова геометрия, скажем? В собственном соку... Или апории Зенона - на вертеле, с лучком, помидорами и перчиком. А может, философская проблема соотношения бытия и сознания с новым взглядом со стороны в качестве приправы? С изнанки?
  Ожидая заказ, я обратил внимание сначала на самое ближайшее, на стлик. Был он неправильной формы, но треугольным. И на четырёх ножках: три ножки по углам, а четвёртая бродила под поверхностью стола и что-то задумчиво напевала, обходя наши колени.
  Она являлась подвижной точкой опоры, как пояснил позже официант, когда мы посетовали на неправильное поведение четвёртой ножки.
  - Она играет очень важную роль, - сказал он, когда появивился с заказом, - подобно роли пятого колеса у телеги и пятой ноги у собаки. Несёт основную смысловую нагрузку. Иначе она не нужна: нет смысла.
  - Ну, роль пятой собачьей ноги я знаю, - солидно протянул Том и процитировал наизусть малоизвестную "Балладу о пятой собачьей ноге". Официант выслушал её с благоговением. Оно было переброшено у него через руку. Мягкое такое, белого цвета. Тщательно отутюженное.
  В ожидании официанта наш интерес переключился на посетителей. Перебросился, подобно тумблеру, из одного положения в другое. Хотя, учитывая количество посетителей, его можно было уподобить шаговому искателю. Или пакетному переключателю телеканалов.
  К сожалению, с того места, где мы сидели, трудно было рассмотреть, что едят другие. Да и нехорошо подсматривать... не неудобно, а некрасиво, не принято в правилах хорошего тона. Но поскольку мы находились не в них, мы этим занимались тоже. И то, что я видел, давало мне возможность интерпретировать увиденное по-своему: помогала фантазия. Может, мои предположения не совсем соответствовали действительности, но я продолжал предполагать: мне нравилось давать нагрузку мыслительному аппарату, пищу уму - не затем ли и дали ресторану такое название?
  Вот толстяк за столиком слева, склонившись над тарелкой, безуспешно старается раскусить небольшую теоремку. Его визави уже разжевал подобную, и теперь показывает соседу язык, на котором она лежит в разжёванном виде.
  За соседним столиком юная дама (или же юно одетая - я не мог рассмотреть её лицо: проклятая близорукость!) держит острыми зубками коричневую плитку. Шоколад? Нет, поднимай выше: скорее всего, бином Ньютона, или же понятие о бесконечности. Да, трудновато будет. Кусочек от бесконечности не откусишь, придётся глотать целиком.
  А что жуёт лысый справа? - сидящий, а не облысевший. Цилиндр рядом, на полу, сам в смокинге. Уж не теория ли относительности? Вроде мелькнуло нечто похожее на формулу E = mc2... или мне показалось?
  Но тут появился официант. Он нёс что-то широко шкварчащее, буйно дымящееся в большой чугунной сковороде.
  - Вот, - ловким жестом он поставил сковородку на стлик и отсупил в сторону. От сути. Супа-то здесь не было.
  - Что это? - спросили мы с Томом. Хором, как будто сговаривались. Но запах, шедший от сковородки, вразумил меня: к столу подали жареные анекдоты. На собственном сале.
  - А нет ли чего-нибудь другого? - попросил Том, глядя на официанта, и пояснил: - На закуску.
  Официант фыркнул и принёс свежих фактов. Однако факты оказались довольно сухими, и мы попросили их чем-нибудь размочить. Пока официант бегал за требуемым, мы продолжали рассматривать посетителей. Теперь, когда мы знали примерное меню, увиденное воспринималось по-иному. После анекдотов я другими глазами (как будто они могли у меня появиться!) смотрел на посетителей ресторана.
  Усатенький дядечка через столик напротив одну за другой съел три газетные "утки" под сложным соусом. Он смаковал их: отрывал крылышки, внимательно осматривал, оглядывал, огладывал и обсасывал. Короче - обсмаковывал. Все три он съел вместе с костями - ни одной не выплюнул. А может, в них не встречалось костей? То есть были они бесхребетными.
  - А где гарантии? - сурово обведя окружающих взглядом, спросил он.
  Принесли гарантии, и дядечка принялся уплетать от их, запивая красным вином, а чем оно являлось, я не разобрал с далёкого расстояния.
  Его сосед пил такое же вино, попросту закусывая копченовостями. Потом, отвалившись и сыто цыкнув зубом, спросил официанта:
  - Поострее ничего нет?
  - Есть хреновости, - склонился над ним официант, - но не очень свежие.
  - Ничего, ничего, давайте! - согласился посетитель.
  Ещё один толстячок сидел, откинувшись на спинку кресла, и переваривал впечатления. Какие впечатления он поглотил, о чём и от чего, я не знал. Но то, что переваривал он именно впечатления, я знал - потому что услышал, как он произнёс, поглаживая живот: "Ох, как же глубоко они сюда впечатались!".
  - Опыта не желаете испить? - вкрадчивый голос возник рядом с нами. Мы даже не обратили внимания, кому он принадлежал - нашему ли официанту, или же затесавшемуся бродячему разносчику. Правда, в солидные заведения со своим товаром не пускают, но тут порядки могли быть совершенно иными.
  - О! Это как раз то, что нам надо! - восторгнулся Том.
  Отхлебнули.
  - Горчит чего-то, - поморщился Том. - Горький опыт.
  - Сахарку добавьте. Или со сливками.
  Том отхлебнул ещё глоток, потом погрустнел.
  - А вообще-то плохо всё это.
  - Что? - уточнил я.
  - Да хотя бы это, - он качнул вверх чашку. - Опыт. Выпил - и имеешь. Никаких усилий прилагать не надо, никаких стараний... Раз - и готово. Да и другое...
  - А если люди иначе не могут достать того, чего им не хватает? А вообще-то ты прав, конечно. Может быть и прав.
  Кто-то, сидящий позади нас, услышал мои слова и усмехнулся, но мы не заметили ни его самого, ни его лица, ни усмешки. Я увидел только отсвет усмешки, пробежавший по потолку по направлению к открытой форточке.
  И снова осмотрелся вокруг. Кое-кто, подобно нам, тоже набирался опыта. Некоторых слегка шатало: вероятно, опыт оказался слишком крепким. Или же слабым - человек. Перебрал...
  Некоторые наливались обидой - зачем? Ещё один, чуть подальше - страданием. Нет, чтобы излить... Или изливают в ином месте?
  Том тоже подивился:
  - Вот мазохисты... Самобичеватели...
  На стене у стлика висело объявление: "Кикать, микать и бикать - нельзя!"
  - А это что? - спросил Том.
  Гид улыбнулся.
  - Это знают только самые маленькие дети. Спросите их.
  - Спросим обязательно, - сурово сказал Том.
  В ресторан вошёл пират с чёрной повязкой на глазу и с флагом "Весёлая Рожа" в руках - со скрещёнными кистями... колонковыми, из колонок жёлтой прессы. Возможно, пират был тот самый, которого мы встретили в павильоне сильных чувств, но я не запомнил лица, потому не могу сказать наверняка.
  Я вообще-то не большой специалист по пиратам и вряд ли отличу одного от другого, особенно если у обоих будет чёрная повязка на глазу. А если ещё оба окажутся бородатыми... недаром есть пословица: "Похожи друг на друга, как два бородача". А может, и нет пословицы... Скорее всего, их брехантина припылала из рейса, и экипаж отдыххает (ну, не нравится им отдыхать - все трудоалкоголики!) на берегу, балдеет: с пылу, с жару - с корабля на балд.
  - Два йо-хо-хо и бутылку рому, - заказал пират.
  Принесли йо-хо-хо, похожее на жареный слоновий хобот, уложенный кольцом на блюде.
  - А ром, - сказали ему, - в другом месте.
  Тот ничуть не обиделся и достал бутылку из кармана широченных штанов. Видимо, это место и имелось в виду, поскольку было легко заметным, свободно видимым.
  После случая с пиратом я с удвоенным любопытством заразглядывал окружающих. Очень заразительное занятие, рекомендую.
  Попутно прочёл и меню, хотя самое интересное - знаю по вновь обретённому опыту - содержится вне его.
  Том решил заказать пикантность: очень уж пикантно звучало. Но оказалось, что пикантность в чистом виденьи не подавали, а она содержалась только в соусе "пикан", но зато соус "пикан" состоял исключительно из пикантностей. Толчёных и разведённых на уксусе. Такие вот парадоксы меню.
  На финал официант предложил шутку, снабдив её изрядной долей иронии.
  Том попросил пощады, но ему не дали: хотя она и значилась в меню, но отсутствовала в наличии.
  А я решил провести эксперимент сосответствия звука и буквы и заказал безвкусицу. Долго жевал, посасывая, да так и не понял, что же я жую? И, самое главное, в чём она содерожалась: в театральной постановке, кинофильме или эстрадном выступлении? Или же универсально - во всех трёх видах искусстества? Была ли она пропитана универсальностью? Универсальной сальностью? Уникальной верстальной сальностью? Унитарной унитазной кальной... Тьфу! Унисакральностью...
  Мысли мои потекли по иному пути: много ли естественного в искусстве? Не перепутал ли я случайно безвкусицу с безыскусицей? Или же перепутал не я? А кто? Кто-то же перепутал? Но разбираться больше не хотелось: вкус отшибло начисто - прессингом шоу-бизнеса. И чем только людей ни кормят! Лучше бы не кормили.
  В туалетной тихой комнате, куда мы завернули после шумного зала ресторана, висело то же самое объявление: "Кикать, микать и бикать - нельзя!" (Забегая вперёд, скажу, что мы так и не узнали, что оно обозначает, хотя натыкались на него неоднократно).
  Меня поразило, что, хотя ресторан рекламировался как необыкновенный и в нём потребляли не настоящую пищу, а, как и укаказывалось, пищу для ума, туалет выглядел вполне обыденно, хотя в каждой кабине выстроилась та же святая троица унитазов: гидро, пневмо, электро...
  Выйдя из ресторана, я погрузился в совсем минорное настроение - настроение миноги в норе. Может, от анекдотов? не надо было Тому их давать, такие сальные. Правда, он давно не ребёнок, но всё же. Или от безвкусицы?
  Чтобы отволовлечь Тома от ненужных воспоминаний, а заодно и избаверться от собственных особо миниорных мыслей - от которых хотелось слегка орать, - я решил заговорить с ним о наиболее неприятной для меня в настоящее время вещи: о себе. Том, как настоящий друг, должен был поддержать меня в трудную минуту и позабыть о том, о чём должен был забыть. Так мне хотелось.
  - Скажи, Том, как ты считаешь...
  - До семи, - тут же среагировал он.
  - Да нет, я не то имею в виду... Это Тщеславия ведь Ярмарка... Я попробую продать своё тщеславие - что ты посоветуешь? Рискнуть? Или не надо?
  - А вдруг не купят? - заинтересовался Том.
  - Ну, всё-таки Ярмарка-то Тщеславия. Неужели не купят? Раньше оно было ходовым товаром: вон, ярмарку специально создали. А не купят - выброшу в мусорный ящик, надоело. Куда я с ним? Ящиков вон сколько стоит... В какой-нибудь да поместится. Может, кто подберёт, приспособит для чего-нибудь. Пыль из ковров выбивать, например, или гвозди заколачивать...
  Но я ошибся: стояли не мусорные ящики, а автоматы для продажи бранных слов и выражений. Сразу зазвучали в голове слова Высоцкого:
  "У автомата - в ём ума палата
  Стою я, улыбаюсь глуповато:
  Он мне такое выдал, автомат.
  Невероятно: в Ейске
  Почти по-европейски.
  Свобода слова, если это - мат".
  Около шеренги автоматов нехорошо пахло - потому я и принял их за мусорящики. Их ряд змееился по некрутому склонцу, поднимаясь до видневшегося вдалеке здания с аккуратной вывеской "Школа злословия"
  "Р. Шеридан", - сразу вспомнилось мне. При чём тут он? Это же надо понимать буквально...
  - Может, зайдём? - предложил я Тому.
  - А пошёл ты... - вяло ответил он.
  "Хлюуиды летають... - испуганно подумалось мне. - Надо поскорейше ухьёдивать..."
  - Да, не стоит, - сцепив зубы, согласился я. - Ничему хорошему ты там не научишься... Да и я уже всё знаю.
  Солнце пекло так, что хлипкие соломенные шляпы не выдерживали его натиска, они едва не дымились. Вдобавок показалось, что и на солнце написано что-то неприличное. Или хотелось, чтобы казалось. Или хотелось написать.
  Том снова открыл рот. Я с испугом посмотрел на него. Ну, сейчас сказанёт!.. Я похолодел... немного полегчало, но следом, от предчувствия того, что Том может сказать, меня бросило в такой жар, что я чуть не вспыхнул. Но Том произнёс:
  - Сейчас бы холодненького чего-нибудь!
  Пожелание вырвалось слишком громко - что называется, из глубины души, а здешние торговцы обладали повышенно утончённым слухом, и поэтому к нам незамедлительно подскочил ближайший разносчик и заюлил, словно на льду:
  - Только у меня! Богатый выбор прохладительного. Полюбуйтесь: холодный цинизм, холодное отношение, холодное отчаяние, ледяная тоска...
  - Пожалуй, нам ничего не подойдёт, - поразмыслив, произнёс Том. - К примеру, если мы выберем холодное отношение, как самое безопасное из предложенного, то будем холодно ко всему относиться, так?
  - Совершенно верно, - согласился разносчик, - О, я вижу, что имею дело с истинными ценителями!.. Могу предложить прохладную встречу, холодный приём, холодное равнодушие, а также, - он сделал выразительную паузу, - холодный взгляд. Газированный. Вот это - синих глаз, это - серых, это - позеленённых...
  - А карих нет? - поинтересовался Том, испытывавший небезразличие к этому цвету.
  - Карие всегда смотрят тепло, даже когда злятся. Правда, тогда они становятся чёрными, а это...
  - А ледяного спокойствия у вас нет? - прервал его я. - Кажется, это единственное, что нам подошло бы в настоящих условиях. Или хладнокровия.
  - К сожалению, - развёл руками торговец, - всё разобрали. С утра было так много... Есть ледяная вежливость...
  - Спасибо. Она вряд ли пригодится, - холодно прервал его Гид, у которого, видимо, имелись с разносчиком свои счёты - с пожелтевшими костяшками пальцев.
  Как бы то ни было, а прохладное завершение разговора особого облегчения нам не принесло - может, Гиду стало не так жарко, но Том утирал последние капли пота - больше влаги в его организме не оставалось.
  Где-то следовало хорошо попить... да и поесть. Я подумал, что неплохо бы разыскать действительно прохладительные напитки и нормальную еду. Но не прохладный приём!
  - Едят же они и пьют что-нибудь? - пробормотал Том, решающий ту же проблему самостоятельно.
  - Разумеется, - Гид указал на стоящее невдалеке небольшое здание с вывеской "Настоящий ресторан". - Как я вам и обещал...
  - Смелое заявление, - произнёс я. - Сейчас мы удостоверимся в истинности названия.
  ГЛАВА 8. В НАСТОЯЩЕМ РЕСТОРАНЕ
  Мы взяли отдельный кабинет и уселись у окна за стоолик, выполненный в виде двух слепленных вместе букв "о", или же похожий на символ бесконечности, вот так: ОО, что я и попытался отразить в написании.
  "Не прикатили ли вторую "о" из ресторана "Пища для ума", - подумал я, - чтобы добро не пропадало?"
  Мы с Томом сели как раз в тех местах, где буквы "о" (или нули - кому как нравится, так и понимайте) соединялись. Во всяком случае именно тут стояли стутлья (для того и стулья, чтобы стоять тут. Это кресла - чтобы помещать чресла).
  Для чего стоолик сделали таким, мы не понимали, пока не начали придумывать возможные причины такой формы. Если бы он столял в ресторане "Пища для ума" - символ бесконечности мог бы обозначать, к примеру, бесконечность познания, а здесь? Приходилось думать дальше, предлагая разнообразные, а то и невообразимые, объяснения. Например, такое: расположение стульев наиболее рационально с энергетической точки зрения: если сидение на углу стола не рекомендуется из-за отрицательной энергии, фонтанирующей из оного угла, то, сидение во впадине энергетически выгодно. Недаром электроны в атомах стремятся занять места именно в энергетических впадинах. Да и расшалившихся детей родители отправляют в угол - успокоиться. Так и тут, наверное, без подобной причины не обошлось. Но имелась ли она в стооле?
  Я хотел поискать причину, но не нашёл: очевидно, она содержалась внутри конструкции стоола и наружу не торчала. Да так оно и лучше: не зацепишься.
  В столовой было спокойно. Тихо гудящий вентилятор вдувал в форточку свежих мух. Старые завсегдатайки уже не могли летать от сытости, и лежали под столом, еле шевеля лапками. Мухи, впрочем, вели себя чинно и посетителям не надоедали. Они доедали то, что надо (если посмотреть с их, мух, стороны): померные крошки с пола и стола. Или то, что не надо, если взглянуть с нашей стороны: для людей крошки - не еда, в каком бы виде они ни были. Следовательно, мухи числились в штате, как миниофицианты. Или миниуборщики и минипосудомойки.
  Значит, ресторан достойно подтверждал звание настоящего: уж мухи наверняка знают толк в еде!
  Но ресторан нам понравился: хороший, уютный, чистенький. Занавесочки на окнах - хотя я назвал бы их занавесокночки или просто занавесстёклочки, вернее, просто занавесстёкла, потому что стёкла не очковые, а занавесокошки не подойдут: кошки тут ни при чём, - половички на полах (вот тут всё правильно!), салфетки на столах - можно употребить и "столфетки", но уж что положили, то положили. А может, столфетки - это конфетки на столе, которые тоже лежали тут - для мух? А салфетки предназначены для сала? Чтобы вытирать засаленные руки? И первоначально их делали из фетра - для надёжного вытирания надёжно засаленных рук. Отсюда их "фет". А сам Фет? Частью чего он является?
  Всё было чистенькое, отутюженное, накрахмаленное. Причём настолько накрахмаленное, что в ресторанном меню отсутствовал кисель: крахмал весь израсходовали на занавески.
  Официанты тоже работали по-настоящему: предупредительно и обходительно. Они всех обо всём предупреждали и всех и всё обходили. Но обслуживать не отказывались.
  И к нам, едва мы вошли, поспешил, обойдя других, наш официант. Проводил к столику, усадил и предупредил, что господин за левым столиком у входа поинтересовался нами. Но кто он - официант не знает. Впрочем, он и господину о нас ничего не сказал, потому что ничего не знал. Может быть, потом, попозже...
  - Не следует ли ему что-нибудь сказать? - предупредительно поинтересовался официант.
  - Передайте ему, что мы мирные путешественники, - ответствовал я. А Том почти прохрипел:
  - Нам чего-нибудь поесть... и выпить...
  Я решил исправить его ошибку. Конечно, в таком состоянии мучить Тома дополнительно казалось невероятно жестоким, но лишь в экстремальных ситуациях, я надеялся, он лучше запомнит сказанное и больше не сделает вопиющих, или, вернее, выпивающих, ошибок.
  - Том, - проникновенно сказал я ему, - мне бы очень хотелось обойтись без дидактики, да не получается. Я не буду обращать твоё внимание на то, что "чего-нибудь" ты мог заказать исключительно в предыдущем ресторане. Я хочу сделать акцент на слове "выпить", которое, будучи глаголом, везде и всюду в русском языке употребляется исключительно неправильно. А именно: общеизвестная приставка "вы" обозначает - что заметно на примере других слов - процесс избавления, выхода: вы-йти, вы-бросить. Таким образом, вы-пить означает "избавиться от влаги", то есть произвести действие, обратное питью.
  - А как же... - прошептал Том пересохшими губами. Но я неумолимо продолжал:
  - Если ты хочешь пить, то должен сказать: я хочу впить чего-нибудь. Именно приставка "в" даёт правильное направление требуемому глаголу: в-лить, в-бить... и так далее.
  - Русский язык полон таких алогичностей... - прошшепепштал Том. Иначе он произнести не смог.
  - Из этого не следует, что мы не должны вести борьбу за чистоту языка.
  - Что будете заказывать? - мягко прервал наши теоретические изыски официант и тут же заметил: - Руки... и язык вы вожете повыть... простите... мы можете помыть в умывальной комнате, раз боретесь за его чистоту.
  - Нам поесть. И... впить чего-нибудь фирменного, наиболее соответствующего погоде и климату, - Том, что называется, схватывал всё на лету.
  - А что такое климат, Том? - решил проверить я. Том оказался на высоте:
  - Погода года, - ответил он.
  Через несколько минут после пристоления мы ели отличнейшую окрошку со льдом, с омерзением вспоминая жареные анекдоты. Впрочем, окрошка заставила нас забыть их вкус. "Может быть, потому, что они - жареные? - думал я. - Или потому, что слишком много сала..."
  После окрошки я решил взять порцию холодца - если окрошка одно моё любимое блюдо, то холодец - второе. К тому же он холодный. А калорийный... А то мы тут (Том и я - как два тома) набегались. Надо восполнять убыток энергии.
  Застольное общение состояло из обычных междометий и обменов мнениями относительно вкуса блюд и напитков. Мы отдыхали и от игры слов. А может, они насыщались с нами вместе, слова? Наигрались - и есть захотели.
  Здесь посетители выглядели более обычно и понятно и менее странно и непонятно, поэтому мы их особо не разглядывали. Рассматривали в общем, не на особицу. Мы сюда поесть пришли, а не глазеть по сторонам. Разве музыку можно послушать, что мы и делали с удовольствием. Тихо звучащая спокойная музыка весьма способствует процессу поглощения и усвоения пищи.
  На сладкое мы съели леденцы, но не жалкую подделку из плавленого сахара, а настоящие сладколёдные. Затем в нас поместились сладкие хрустящие снежки, а на окончательную закуску - конфеты "холодок". Завершился обед порцией отличного столичного пломбира. Обед мы запили кондиционной квасо-колой, непосредственно из холодильника.
  Словом, когда мы вышли из ресторана, нас покрывал лёгкий иней, который быстро испарился под жаркими лучами солнца и унёсся куда-то вдаль, повинуясь великому закону круговорота воды в природе.
  - Да, - удовлетворённо произнёс Том, останавливаясь на крыльце ресторана и оглядывая окрестности, - теперь можно идти дальше.
  - Но лучше ближе, - подхватил Гид и повёл нас дальше, которое, как оказалось, находилось совсем недалеко, почти рядом, у соседних торговых рядов.
  ГЛАВА 9. ИДЁМ ДАЛЬШЕ БЛИЖЕ
  На ветру неслышно колыхалась небольшая вывеска: "Лень". Было тихо. Никто никого не зазывал, не кричал, не беспокоился и не ругался. Ленились.
  - Купим немного лени? - предложил Том.
  - Зачем? - удивился я.
  - Говорят, она сладкая...
  - Лень бывает разная, - вмешался по профессиональному обыкновению Гид. - Есть сладкая, а есть и горькая. Причём горечь скрытая. Вначале вроде бы сладко, а потом начинает горчить так, что невынгорсимо. Особенно если много съешь. Впрочем, - он пожал плечами, - люди тоже разные: одних от неё тошнит, другим нравится. Я, например, её не перевариваю и потому не люблю. И вам не советую, тем более в настоящее время. Как-нибудь попозже попробуете, но сейчас... Лучше тогда, когда найдёте то, что вам нужно. А то вдруг лень вас возьмёт и не отпустит.
  - Посмотреть хоть можно? - спросил Том.
  - Смотрите... - пожал Гид плечами.
  Лень продавалась в бочках - больших пузатых неповоротливых бочках, которые неторопливо рассмакантовывали такие же толстые и неповоротливые грузчики-ленивцы.
  - Прилипает к ним, что ли? - удивился Том.
  - А то как же? - удивился Гид. - Она ведь очень-очень-очень прилипчивая.
  Продавцы тоже работали лениво, не спеша, потому что и к их пальцам прилипало немало лени. Они зачерпывали её лопаточками - как не до конца засахарившийся, загустевший, осалившийся мёд, или же густую патоку, - намазывали на белый - исключительно белый! - хлеб, и вручали - вручали, а не просто подавали! - покупателям. Те бодро откусывали первый кусок, расплывались в блаженной улыбке от невыразимой сладости и продолжали жевать, уже более вяло. Движения их становились замёдленьнымми, они старались скрыться поскорее - но очлень мёдленьно - в любую тень, тлень, под пленьтень, устраиваленьлись в тихом, хорошо проветриваемом укромленьном уголке, присаживались на лавочку, на брёвна, просто на голую землю... И сидели тихо, опустив головы, совершенно рассладившись, оплыв мягким тестом. И ни на что не обращали ни внимания, ни головы. А если обращали, то чрезвычайно неторопливо, леньливо.
  - Лень - сильнейший наркотик, - произнёс кто-то за моим плечом. Я обернулся. Кто это?!. А-а, разносчик.
  - А вы что продаёте? - поинтересовался я.
  - Недоверие. Не хотите ли? - он оживился. - Прекрасное недоверие! К чему угодно подходит.
  - Нет, нам не нужно. А веры у вас нет?
  - Неходовой товар, - скривился он, - конкурирующая фирма. Там у них затоваривание, то есть затоверивание. Затор вер. Слишком много скопилось, и все снаружи разные, а суть одна, основа то есть... Они пока сами не разберутся: то ли продукция некондиционная, то ли этикетки не соответствуют... Возьмите недоверие, не подведёт.
  Я покачал головой.
  - Напрасно, - обиделся разносчик. - Даже при сильной вере полезно иметь маленькое недоверие... не пожалеете. Бывают времена, когда оно осоенно необходимо.
  - Как вы сказали: оСОИнно? - заинтересовался я. - Или о сое, как альтернативе мясу?
  - Ох, извините, - заполошился разносчик, - "а" упало, "б" пропало... Завалилось. Вот оно, - и он подал мне маленькое "б", чтобы я вставил его в слово "осоенно".
  - Нет, спасибо, - отказался я, - так оригинальнее, - и обратился к Тому: - Пойдём? Лень нам не нужна.
  Далеко пройти мы не успели: запнулись взглядами за стоящего в ряду здоровенного мужика классического тургеневского вида, типа мумуевского Герасима. Перед ним на столе стояла здоровенная же плошка, в которой медленно перееползали черви. Толстые, жирные, белые, похожие на личинок майского жука, но длиннее.
  - Что это? - снова спросили мы хором.
  - Сплетни, - охотно пояснил продавец, - накопал вот... Продаю, кому надо. Вам надо?
  - Разве они такие? - удивился Том.
  - А какие же? - в свою очередь удивился мужик.
  - Ну... такие, - показал Том руками, - вроде корзины. Сплетни ведь. Плетёное должно быть.
  Торговец оставил его дилетантские рассуждения безо всяких комментариев, лишь слегка усмехнувшись.
  - А что с ними можно делать, на что употребить? - спросил я.
  - Да на что хочешь... - улыбнулся мужик. - Можно рыбу ловить, карась хорошо берёт.
  - А на слухи клюёт? - спросил отвернувшийся куда-то и теперь вернувшийся откуда-то и сжимающий что-то в кулаке Гид.
  - Можно и на слухи, - мужик сунул руку в карман и вытащил отттуда (рука за что-то зацепилась и сразу не доставалась) горсть кузнечиков. Я ему так и сказал:
  - Да это же кузнечики!
  - Кому кузнечики, а кому - слухи. Вот послушайте, - мужик протянул нам по одному. Я поднёс своего к уху. "Говорят, - послышалось из кулака, - что в Москве кур доят". Кузнечик был очень старый.
  - А твой что? - обратился я к Тому. Он сунул кулак мне в ухо: "Говорят, что будто всё подорожает - абсолютно".
  - А ты где был? - поинтересовался я у Гида.
  - Да тут, рядом... тоже слухи распространяет, - Гид, верно, хотел устроить сюрприз, а оказалось, мы сами увлеклись слухами. Он разжал кулак. Кузнечик прошептал: "Спасайтесь: скоро конец света!"
  - А внешне не скажешь, что старый, - удивился Том.
  - Просто этот слух, как птица Феникс: периодически появляется и исчезает, - пояснил Гид.
  - Оказывается, птица Феникс может быть насекомым, - сделал вывод Том.
  - Может. На Ярмарке всё может, - подтвердил Гид, увлекая нас по торговому ряду. Мы шли, время от времени поворачивая головы в разные стороны, чтобы ничего не пропустить. Но наши старания пропадали напрасно! Мы видели столько, что найти нужное могли лишь чисто случайно. А ведь смотреть мало, требовалось узнать увиденное. Опознать Томов смысл жизни, отличить его от чужого.
  - Э-эх, тоска зелёная! - услышали мы звук упавшего на землю тяжёлого вздоха и поспешно обернулись, заранее зная, что увидим нечто интересное: подобного мы ещё не слышали.
  И точно: сидящий на лавочке дедок с интересом наблюдал за шевелением в лукошке, которое держал на коленях.
  Мы подошли поближе.
  По лукошку ползали толстые зелёные гусеницы, похожие на гусениц одной из красивейших бабочек, название которой, как назло, только что вылетело у меня из головы и, быстро взмахивая крылышками, полетело по улице. Махаон, что ли? - попытался я угадать по взмахам крыльев, но куда там! - оно скрылось из виду.
  - Это тоска? - спросил Том.
  - Тоска, - подтвердил дедок. - Зелёная. Зеленюшшая!
  - А грусть? - без видимого соответствия, но с дальним прицелом поинтересовался Том. - Какая она?
  - Согласно энтомологическому определению писателя Александра Грина, - вмешался я, печально провожая глазами улетающую бабочку и желая хоть как-то проявить эрудицию, чтобы она не заржавела от длительного неиспользования, - грусть - это пчела.
  Старичок не возражал, он только кивнул в знак согласия и вновь повесил голову, разглядывая зелёное шевеление в корзинке.
  - Как же тогда будет... - прошептал Том, - "грусть-тоска меня съедает"? У Александр Сергеича, а?
  - Гибрид, наверное, - пожал плечами старичок. - Вроде пчелы и гусеницы одновременно - пчелусеница. Скрещённые, гибридизиованные. Возможно, что и с несколькими парами крыльев.
  - А разве так бывает? - усомнился Том.
  - Бывает. Спроси любого пчеловода.
  - Значит, что тогда получается?
  - Проще сказать, "искусан пчёлами", - пожал я плечами.
  - Обидно за Пушкина...
  - А что делать? На Ярмарке свои законы...
  На очередном прилавке стояли эмалированные лотки, фотографические кюветы, плошки, наполненные чем-то розовеньким и неопределённым, густо дрожащим. Похожим на кисель.
  - Стыд? - догадался я. Что-то ещё помню!
  - Он самый, - подтвердил продавец.
  - А на вкус какой?
  - Кисленький...
  - Нам этого не надо, - решительно произнёс Том. - Чего нам стыдиться-то?..
  - А чего надо? Купите сомнения, - обратился к нам торговец, мимо которого мы провходили - собираясь войти в соседнюю частную лавочку: нам показалось, не без оснований, что он не предлагал того, что мы искали.
  - Хы, да оно у тебя совсем червивое, - презрительно отозвался Том, едва взглянув через плечо. - Вон копошатся... фу, гадость!
  Продавец обиделся.
  - Это черви сомнения... Они составляют его необходимую принадлежность. Без червей сомнение не может считаться полностью настоящим. Как экологически чистые яблочки. Черви сомнения являются показателем высочайшего качества сомнения!
  - Как у сыра "рокфор"? - уточнил Том. - Но там они дырки прогрызают, а тут?..
  - Они будут грызть вас, и вы никогда не успокоитесь на достигнутом. Будете стремиться всё к новому и новому и постоянно сомневаться во всём...
  - Надо ли сомневаться? - усомнился я.
  - Так что: и на месте спокойно не посидишь? - удивился Том. - Зачем оно?.. Впрочем, одного червячка я бы, пожалуй, взял, поменьше. Только чтобы он не грыз слишком часто. Чтоб не давал успокаиваться, но и не так, чтобы места себе не находить.
  - Вам завернуть? - обрадовался продавец.
  - Попозже. Мы к вам ещё завернём. Тогда и вы завернёте.
  ГЛАВА 10. УЛЫБКИ И ГРИМАСЫ
  Вывеска, бросившаяся нам в глаза - пришлось зажмуриться, чтобы не повредить зрение - выглядела не очень оригинально и, наоборот, очень знакомо, особенно мне. Тому она, пожалуй, могла показаться новой, но я хорошо помнил минувшее недавно: "Улыбки разных широт". Рубрика кубрика. Или кубика Рубика.
  Висела она над входом в небольшую лавку, куда мы собирались войти, да не вошли, потому что оттуда вышел продавец и завозился с замком, закрывая - на учёт, переучёт, обед, уход на базу, завоз товара, санитарный день и час, ликвидацию, конфискацию, экспроприацию...
  Он закрыл дверь на замок, а замок положил в карман.
  - Так-то надёжнее, - подмигнул он, - кто откроет замок, если он у меня в кармане?
  - Логично, - кивнул я краем уха, им же слушая разговор Тома с Гидом:
  - Имеется в виду широта - ширина - улыбки, или же географическая широта места, на которой улыбка появляется? - интересовался Том. - Или ширина лица? А до улыбки или после?
  "Вот она, современная прагматическая молодёжь! - подумал я. - Всё-то им надо разжевать да рационализировать".
  - Давайте спросим продавца, - загадочно ответил Гид. Что особо загадочного я услышал в его ответе, я не смог понять. Мне так показалось из-за того, что я слушал краем уха. А может, Гид решил поиграть в загадки.
  Продавец оказался словоохотливым, но отнюдь не словоулыбчивым, хотя и улыбкоохотливым - как выяснилось в дальнейшем. Не охотоулыбчивым, а именно улыбкоохотливым. Во всяком случае, слова его не улыбались, что нам показалось немного странным...
  Он пустился в длительные рассуждения о сравнительных характерисчтиках улыбок: он знал их наперечёт, отпускал немалые шутки - впрочем, не слишком далеко: они бегали вокруг него, как собаки на поводках - словом, всячески старался выжать из нас хоть малюченькую улыбку. Но мы, видя его подкислённое лицо, стоически стискивали губы, не позволяя им дрогнуть в стороны.
  Потом он не выдержал и принялся упрашивать и умасливать. Причём умасливал настолько сильно, что я ощутимо заскользил по тротуару. Ноги начали разъезжаться, и я вспомнил хрестоматийную корову на льду.
  - Всего одну улыбку! - умолял продавец, - Одну-единственную! Ну что вам стоит? Одна улыбка - и я счастлив!
  Нет, если бы он не скорчил откровенно дикую рожу - я успел подумать, что он учился у лучших клоунов мира, а, может, и у самого Мистера Смеха (смотри у Александра Беляева) - он бы ничего не добился. Но я не выдержал и... послал ему улыбку. В синем конверте - у меня как раз завалялся один в кармане.
  Продавец сразу схватил её и спрятал, бормоча:
  - Спасибо, спасибо, большое спасибо... - конверт он тоже спрятал, в другой карман.
  Но сами "спасибо", включая и "большое", показались мне не более чем пустыми оболочками, пустышками: содержание в них отсутствовало. Я долго раздумывал: брать ли? Для чего: всучить кому-нибудь? Так сколько с ними таскаться придётся, никаких прибылей не захочешь. Я немного подумал, взвесил их в руках - и пустил по ветру.
  - Зря вы так, - сказал Гид, - он её высушит.
  - Кого? - не понял я.
  - Вашу улыбку. А потом продаст. Думаете, он себе на память? Вот посмотрите, - он повёл рукой.
  И как я раньше не обратил внимания! Или оно закончилось? - над входом в лавчушку болталась целая связка сушёных улыбок, шелестящих на ветру. Как рыбы-фахаки в "Занимательном аквариуме". И на бревенчатой стене лавчушки висели распростёртые до дыр, прибитые громадными ржавыми гвоздями улыбки. Самые разнообразные: добрая, ироническая, недоумевающая, удивлённая, приветливая, насмешливая, саркастическая... И все сухие-пресухие.
  - Но это же страшно... - прошептал я, - улыбка должна быть живая...
  - Есть и живые. Но он торгует сушёными. Считает, что так они дольше сохранятся.
  - И что, кто-нибудь покупает?
  - А как же! Покупатели находятся. Правда, в основном люди чёрствые, так что им сухие улыбки очень к лицу. А некоторые покупают живые и засушивают сами... - Гида переедёрнуло, - что ещё страшнее... не все умеют правильно обращаться с улыбкосушилками. Засушить улыбку - сложное дело, надо учесть массу факторов: температуру, влажность, погодные условия... есть определённые правила, отработанная технология. Если её не соблюдать, улыбки перекашиваются, уродуются, превращаются в гримасы...
  Мы с Томом слушали, раскрыв рты. Но не улыбались, даже в полрта.
  - Есть, правда, люди, - продолжал Гид, - которые специально превращают улыбки в гримасы. Я считаю это извращением, - твёрдо добавил он.
  После услышанного мне перехотелось оставлять свою улыбку, дарить её первому встречному. Разве можно разбрасываться улыбками? Но как вернуть её?
  - Послушайте, - я шагнул к торговцу, - немедленно верните улыбку обратно, а то...
  - Э-э, нет, угрозами улыбку не вернёшь, - возразил продавец.
  - А чем можно вернуть?
  - Зачем она вам? Разве мало вы бросали улыбок направо и налево... у себя дома? Почему же вам жалко здесь? - он увещевал меня, точно маленького ребёнка, которого успокаивают, подарив какую-то вещь. Но здесь вещи были виртуальными, и я их не увидел.
  Доля правды в его словах имелась, я чувствовал. Да я и сам виноват: не понял, не увидел, не разглядел. Как бы выйти из создавшегося щекотливого положения? - начинало щекотать пятки.
  Но мне помогла щекотка: она принесла мысль превратить неприятную ситуацию в игровую:
  - Да-а... вы её засушите, - принимая игру и вживаясь в роль, тоном обиженного ребёнка протянул я.
  - А откуда вы знаете, что делают с вашими улыбками там, дома? Думаете, их подбирают и хранят? Нет, их затаптывают, затаптывают грязными ногами.
  - Ну-у... не все... я думаю...
  - Не все, - согласился он, - но большинство. А тут... Что вам потеря какой-то маленькой улыбочки? И потом - разве это потеря? Так, потерька. Я обработаю её особым образом, она станет настоящей жемчужинкой в моей коллекцийке...
  Я почти согласился с ним. И всё же... мне не очень хотелось увидеть свою улыбку засушенной... Бр-р!
  - Утешьте себя тем, что она дольше сохранится, - успокоил меня Гид.
  - Что ж... Пусть так...
  Но впредь - решил я для себя - я буду более тщательно следить за тем, кому дарю улыбку. Может быть, даже при помощи спецсредств...
  - А скажите, Гид, - обратился я к нему, - где можно посмотреть живые улыбки? Они продаются?
  - Тут, недалеко, - согласился Гид.
  Тут некое воспоминание отвлекло меня от дум о судьбе улыбки:
  - А нельзя ли посмотреть на улыбку Чеширского Кота. Интересно, она там есть? Признаться, давно мечтаю о ней... С тех самых пор, как прочитал Кэрролла...
  - О!.. - лицо Гида затуманилось. - Улыбка Чеширского Кота! Дорого бы я дал, чтобы увидеть её вживе... К сожалению, это невозможно: с тех пор Кот не расстаётся со своей улыбкой. Но у меня есть фотография, цветная. Я всегда ношу её с собой. Вот,- он протянул мне небольшую карточку.
  - ... Да, - произнёс я, возвращая карточку. - А у вас нет второго экземпляра?
  - К сожалению, - вздохнул он. - Да и этот я достал соврешенно случайно. И за большие ятики.
  Что-то в его словах показалось мне не совсем правдой, но я промолчал.
  Больше Гид на данную тему распространяться не стал, а провёл нас к вольеру, в котором бегали, носились, летали десятки улыбок. Некоторые мне особенно понравились: лёгкие и пушистые.
  - А как насчёт улыбок из солнечных зайцев? - спросил я, вспомнив Велтистова с его Электроником и сделав серьёзный вид.
  Гид поморщился.
  - Слишком слепят глаза. К тому же ненатуральный материал: синтетика.
  Мы помолчали, и некоторое время просто рассматривали улыбки. Здесь я осуществил ещё одно давнее желание и посмотрел сардоническую улыбку. Признаться, я представлял её несколько иначе и остался немного разочарован.
  - А ухмылки у вас где? - поинтересовался я у хозяина, когда он подошёл к вольеру. Тот скривился:
  - Вульгарный товар. Торгуют подпольно - под полом, в подполье, под полем, из-под полы, и очень немногие разносчики. Честный торговец никогда не свяжется.
  - Скажите, а имеются у вас ужимки и прыжки? - спросил я продавца, вспомнив Крылова.
  - Прыжков не держим, не по нашему ведомству, а вот ужимки можете отыскать в антиквариате, если посчастливится.
  - Спасибо, мы так и сделаем, - надо же было уйти достойно, чтобы он не обиделся, что мы ничего не купили.
  Несколько минут мы шли молча: требовалось время, чтобы усвоить увиденное. В подобном молчании мы и наткнулись на плачущего малыша, утирающего слёзы.
  - Что с топой, малшик? - обратился к нему Том. С чего ему взбрело в голову вставить в зубы немецкий акцент, ума не приложу. Разве что прохходящий бродячий торговец сунул его Тому в качестве рекламного сейшна? Тьфу! А это у меня откуда? Упаковка, что ли, от акцента? Вот что происходит, когда товар делает одна фирма, а упаковку - другая.
  - Он пользуется моей добротой, - захныкал малыш, - зубы ею чистит...
  Невдалеке мы увидели громадного верзилу, который натирал далеко выставленные изо рта зубы светлой мягкой тряпочкой, похожей на байковую.
  - А ну, отдай! - шагнул к нему Том.
  Парень испуганно выпустил из рук тряпочку и бросился наутёк.
  Малыш бережно подобрал тряпочку, отряхнул от пыли и сложил в нагрудный кармашек клетчатой рубашки.
  - Спасибо, - сказал он, - я вам очень и очень признателен. Вы мне невероятно серьёзно помогли... Понимаете, я стоял в полном одиночестве, ожидая своего одного очень давно и хорошо знакомого человека; с ним у нас неподалёку на сегодня была назначена небольшая деловая встреча, которая, возможно, имеет отдельное намерение несколько прояснить актуальные многоцелевые аспекты нашего дальнейшего сотрудничества, чему в последнее время стали появляться различного рода препятствия и препоны, не имеющие, впрочем, решающего значения, и однако же способные и могущие, при надлежащем уровне стечения неблагоприятных обстоятельств, каковые я хотел бы и должен окончательно, решительно и бесповоротно предупредить, несмотря на возникшее противодействие со стороны отдельных личностей, из тех, кто, не получив на то достаточных оснований, тем не менее продолжают заниматься различными инсинуациями, не имеющими ничего общего и частного с действительными событиями, определившими своё истинное местонахождение в...
  Мы поразились составу, порядку и содержанию речи, которую вёл вокруг себя малыш. Она очень походила на бумажного большого, слоновно чудо-юдо рыба киттайского дракона. Впрочем, может статься, что на самом деле мы услышали не его речь, а взятую напрокат или у кого-то взаймы? Фу! Ведь на Ярмарке ничего нельзя утверждать наверняка.
  - А чем твой знакомый занимается? - спросил Гид, старясь сбить малыша с накатанной дороги речи и самому не заплутать в словесных кружевах.
  - Страхи вылавливает. В тёмном-претёмном лесу. Там их мно-о-о-о-го-о-го-го... - малыш ненадолго снова превратился в малыша.
  - И какие они? - поинтересовался Том.
  - Разные... Большие и маленькие.
  - А не страшно?
  - Что? - не понял малыш.
  - Страхи ловить. Они ведь страшные...
  - Да чего бояться? Это ж не его страхи... Чужие, других людей. Люди всегда стараются убежать от своих страхов, избавиться от них. У некоторых это получается лучше, у других - хуже, а в целом... - малыш вроде бы снова стал "заводиться" и я поспешил сбить его вопросом:
  - А что он с ними потом делает?
  - Ничего. Ловит, шкурки сдирает и продаёт.
  - А ты говорил, на лес это не распространяется, - обернулся Том ко мне. - Только на Ярмарку.
  Я пожал плечами:
  - Разве я говорил? Когда я говорил? Где? Дома? Не говорил я. Думал, может быть, но не говорил. Это ты до(ма)думал. По-моему, я это ещё должен сказать. А, впрочем, скажу сейчас: наверное, многое изменилось с тех пор, как я бывал здесь раньше.
  - А мне всё же кажется, что говорил, - пробормотал Том. - Может, я уловил твои мысли?
  - И немудрено, - заметил я, - тут и не такое случается.
  Как бы в подтверждение моих слов, чего я и сам не ожидал, мы услышали мысли пробегав-гав-гавшей мимо собаки: "Почесть - это когда почёсывают за ухом". Собака семенила так, что казалась сороконожкой.
  Мне нравится собачья целеустремлённость. Они никогда не идут прогулочным шагом - нет, они всегда бегут, они всегда в поиске.
  В наш разговор встрял ближайший разносчик - и как они ухитрялись ловить слова на лету? Разве что у него сачок специальный имелся, для подобных случаев.
  - Вы здесь уже были? То-то мне лицо ваше показалось знакомым... Да-да-да, я припоминаю: когда-то мы с вами провернули одно дельце... не совсем законное, правда, хотя...
  Я принялся лизхорадочно вспоминать, облизывая губы: а может, и в самом деле?.. Да нет, вряд ли, не может быть, когда бы я, неужели же и вправду, да разве такое возможно... Ну в самом-то деле.
  - Кажется, вы меня с кем-то спутали, - осторожно ответил я, - мне бы совесть не позволила сделать что-либо противозаконное...
  Он, казалось, только того-го и ждал:
  - Не продадите ли совесть? - вкрадчиво спроизнёс он. - Тогда для вас не станет никаких преград и запретов...
  И добавил куда-то в сторону:
  - Не спутал, но постараюсь.
  Сказал он явно не для меня, а для кого-то другого, кого я не видел. Гм, странно...
  - Может, вы и души скупаете? - спроинтересовался я.
  - Да вы что! - разносчик искренне возмутился. - За кого вы меня принимаете? Это же мифология!
  - А совесть, значит, можно?
  - Конечно! И очень выгодно! Многие предпочитают продать совесть и получить за неё звонкой монетой...
  - Простите, а глухие монеты есть? - не совсем вежливо перебил его Том.
  - Есть, но не здесь, - находчиво ответил торговец ярмарочной поговоркой и пояснил: - Они пользуются слуховыми аппаратами, - и продолжил уговоры: - ...и гулять в своё удовольствие. Хотя некоторые предпочитают гулять в чужое, - упредил он вопрос Тома, видя, как тот открывает рот.
  Том закрыл рот, не успев раскрыть полностью.
  - И много платите? - предпочёл я перевести разговор на деловую почву, намереваясь впоследствии заломить такую цену, которую он дать не даст, но зауважать зауважает. А продавать совесть я не собирался.
  Продавец замялся.
  - Мелкие совести больше попадаются... за них много не дашь, барыша никакого. Или вообще по частям продают. А настоящую, большую... я, если честно сказать, по совести, ни разу не видел: такие не продаются - она не позволяет. Знаете, - он понизил голос так, что тот едва высовывался из-за соседнего прилавка, и мне пришлось низко нагнуться, чтобы расслышать, - я недавно заметил, что некоторые субъекты ухитряются продавать её несколько раз...
  - Разве так можно?
  - Да вот так уж. Одну продадут, а совесть начинает зарождаться вновь... маленькая, слабенькая - и они её опять продают, не дают окрепнуть. Боятся.
  - А что вы с ними потом делаете? С совестями, - пояснил я.
  - На консервный комбинат сдаю. В основном. Замечательный консервант, ценный антиоксидант: консервы получаются высшего качества. Предохраняет душу от гниения... - тут он сообразил, что сказал лишнее и быстро-быстро засеменил в сторону и застерялся в толпе - вроде затерялся, а вроде и застрял.
  - Надо бы побеседовать с ним поподробнее, - проводил я его взглядом. - Он что-то знает.
  - Тут все это знают, - вмешался Гид, - но не все говорят. Кто-то боится, а кто-то - наоборот.
  - Что?!.
  - Вот именно. Странные тенденции начали проявляться на Ярмарке... не всем они нравятся, мне - нет, но... В общем-то у нас, как видите, практически полная свобода, торговать можно чем угодно. Но есть определённые ограничения, неписаные правила, которых все придерживаются, в основном... Придерживались... - поправился он. - Ярмарка-то не одна... такая. Просто... - он глубоко вздохнул, - как бы поспокойней выразиться... Другие вещи продают в других местах.
  - Так значит...
  Гид кивнул.
  - Да. И души, и всё остальное... Просто нам с вами там делать нечего, а иначе мы могли бы поискать и там...
  Том вздрогнул. Я, несмотря ни на что, тоже. Холодало. Вечер близился. Как говорится, "не к ночи будь сказано".
  Гид прекрасно понял наши натсроения - неподалёку продавали ореховые батончики и вокруг мухами роился народ. Я ещё подумал: если бы я оставил "настроения", то получились бы роения мух над снежным настом, а какие мухи могут роиться у наста? Только белые, снежные... А так - всё нормально. Желательно и нам перекусить. Жевательно.
  - Мне кажется, вам пора домой, - заметил Гид. - Отдохните, выспитесь как следует... Да, вы уже купили себе сны?
  - Сны?..
  - Да, конечно.
  - А зачем? Мы прекрасно спим сами.
  - Я не имею в виду сносотворное, - поморщился Гид. - Я говорю о снах и имею в виду сны. Чтобы вам приснились хорошие, спокойные, светлые сны, о них надо заранее позаботиться. Самим.
  - Да нас никогда не мучили кошмары!.. - возмутился Том, а я приклеился к последнему слову: самим, самум, самам, самом, самям, самэм, самым, самем, самюм, самём... Как жаль, что в русском языке так мало гласных букв!
  Гид усмехнулся:
  - Не думаете ли вы, что ваши сны оставят в покое? Есть специальные охотники за снами... и они могут подбросить вам на замену спокойного сна какой-нибудь страшный и отвратительный ужастик. Лучше позаботьтесь о своём сне сами. Если вы приобретёте обычный стандартный сон в аэрозольной упаковке, разрешённый к применению правительственными чиновниками, то вас никто и никогда ничем не тронет.
  - Стандартный сон... - задуался я, сделав губы трубочкой и подувая в них.
  - Для вас он может быть даже интересен, - добавил Гид, предупреждая моё возражение. - Это для нас он стандартный, а вы вполне можете найти в нём что-то новое.
  Его аргументы показались нам убедительными, и мы купили один аэрозольный баллончик на двоих. Нам захотелось поскорее попробовать его, чтобы наутро поделиться впечатлениями: неужели нам приснится один и тот же сон? Мы с Томом переглянулись, ухмыльнулись, но ничего не сказали. Если Гид и прочитал наши мысли, он тоже не подал вида - вид остался с ним, по-прежнему висящим за плечами.
  В гостинице мы первым делом основательно вымылись под душем, смыв на этот раз всю пыль, что на нас насела, поели из остатков домашних запасов, выпили чаю и приготовились ко сну, то есть почистили зубы, расстелили кровати, сели на них и достали аэрозольный баллончик.
  Затем Том нажал на кнопку. Сон не шёл.
  - Может, засорилось? - предположил я.
  Том завозился с распылителем, водя по нему пальцем туда и сюда и что-то проворачивая.
  - Да нет, - вздохнул он облегчённо, - тут надо повернуть сопло. Для регулировки процесса распыления. Полный эффект достигается при ста восьмидесяти градусах.
  - Подожди, - остановил я его руку, готовую нажать, - а вдруг при температуре?
  - Да ну тебя! - обиделся Том и нажал кнопку.
  Сон вырвался из аэрозольного баллончика и распространился по комнате, совершенно рассеявшись. Не наблюдалось ни лёгкого тумана, ни небольшой дымки, как значилось на этикетке. То ли некачественный попался, то ли мы не сумели с ним обратиться, как полагалось: не прониклись духом инструкции и неверно поняли её букву.
  - Может, добавим? - спросил Том.
  - Подождём. А то много будет, - возразил я. - Заспимся. Ещё не проснёмся вовремя.
  Мы посидели и немного подождали. Спать не хотелось.
  - Давай добавим, - согласился я.
  Том снова взял баллончик со стола, но нажать не успел: тихо скрипнула, будто приоткрывшись, дверь и от неё - или из неё, из-под неё? - показалась лёгкая беловатая дымка. Пожар?
  Дымка дошла до нас, и мы сразу, будто по команде, зевнули. Нас окружал совершенно чужой, дикий, непонятный сон. У меня замелькали перед глазами чьи-то чёрные крылья, началось что-то грезиться, грызиться, казаться, козаться... Видимо, именно об этом и предупреждал нас Гид!
  - Том, не спать! - скомандовал я.
  Шатаясь, мы подгнялись - на подгибающихся ногах - с кроватей и попытались избавиться от чужого сна, махая платками - я с удивлением обнаружил, что носовой платок в моём кармане всё-таки имеется, - Том сорвал со стола скатерть - ту самую, с двумя маленькими дырочками - и яростно замахал ею.
  Плотно прикрыв дверь и растворив окно - оно мягкими каплями упало во тьму ночи, - мы принялись выгонять дикий сон наружу, на улицу, но он легко уворачивался от наших попыток, то рассеиваясь в воздухе, то вновь собираясь небольшим тонким облачком. Мы устали и вымотались, так и не совершив задуманного.
  В довершение ко всему через раскрытое окно влетел комар и принялся гоняться за нами, нахально жужжа над ухом. Комара-то я убил, а вот гудение осталось и ещё долго продолжало досаждать мне.
  Поэтому пришлось окно закрыть, оставив все попытки прогнать дикий сон. Другие комары могли залететь, а они показались нам опасней сна.
  - Ну что? - сказал я Тому. - Придётся смотреть.
  - Давай добавим государственного, - предложил Том. - Вдруг он его сборет. Или хоть немного нейтрализует.
  И он принялся жать кнопку баллончика до тех пор, пока шипение не прекратилось.
  В комнате стоял густой молочный туман, в некоторых местах сгущавшийся до кефирного и даже до творожного, а кое-где переходя и в сырный - но переходя, к счастью, далеко от нас, у противоположной стены. Из-за стены послышался мяв голодных кошек, чуявших молочное изобилие в нашем номере, но не могущих прорваться на пиршество.
  Спать хотелось невероятно. И мы уснули. Но поскольку сон был у нас один, то и смотрели мы его с Томом вместе, одновременно.
  Сон снился странный. Нам снилось... поле. Не физическое, как форма существования материи, и не футбольное. Сельскохозяйственное. Бывшее пшеничное. Сжатое - кое-где как бы гигантскими пальцами, убранное - местами до полного исчезновения, скошенное - в том числе и немного на сторону, справа налево; невысокая стерня... И два тонких колоска посреди него. Волки, рычущие вокруг, то ли охрандряющие, то ли ищучищие повода и выбирающие момент, чтобы напасть... Сама напасть в виде лёгкого филолетового (отдающего филологией, филантропией, одновременно мимолётного и летнего) тумана, клубящегося над полем... И над всем - парящие, постепенно испаряющиеся полностью, стервятники. Может быть, потому, что ни одной стервы в округе не наблюдалось, и они скучали среди кучевых облаков? Между куч кучевых облаков...
  Утром мы поделились послесонными впечатлениями, и пришли к выводу, что символизм сна от нас весьма далёк. И слишком примитивен, чтобы рассаматривать его всерьёз: что волки могут сделать колоскам? Съесть не съедят - разве растопчут ненароком. Кстати, где у местных волков ненарок? Надо при встрече спросить Гида.
  Мы решили, что сон не о нас. И не про нас - в смысле не для нас. Просто кто-то хотел, чтобы мы так подумали, что сон о нас и про нас - хотя на самом деле не pro, a contra, то бишь против. А мы возьмём и не подумаем. Специально. Назло. И мало того, что не подумаем: будем делать всё, чтобы ничего подобного не случилось. Si vis pacem, para bellum: если хочешь мира - готовься к войне. И наоборот: si vis bellum, para pacem.
  А может, и совсем наоборот, но больше на эту тему распространяться не хотелось. Хотелось есть. Я, правда, вспомнил ещё per aspera ad astra - "через тернии - к звёздам" и, перевернув её, подумал, что иногда бывает и наоборот: "через звёзды - к терниям", но к чему оно и когда так бывает, додумывать не стал.
  Мы с Томом решили так: если нас хотели вывести из себя, то этим хотелям можно только посочувствовать - мы и так находились не в себе: от увиденного на Ярмарке мы перешли в совершенно иное, совершенное состояние, позволившее нам взглянуть на себя со стороны.
  Но и другие стороны действительности мы научились - так, сразу, внечувственно - рассматривать под иными углами зрения и созрения. Здесь не оставалось места ни презрению, ни перезрению, ни подозрению, ни недозрению, а только надзрению, сверхзрению, ультразрению, а заодно и инфразрению. Не говоря уже о внутризрении, суперзрении, гиперзрении - это само собой разумеется.
  Такие состояния многократно описывались многими авторами, но я ещё раз убедился, что собственный опыт и ощущения разительно отличаются от чужого описания.
  - Позавтракаем в местном ресторане? - предложил Том.
  - Для того они и предназначены, - согласился я, - поддержим им коммерцию. Такое поведение жильцов обычно нравится персоналу.
  Гостиничный ресторан не особенно, но поразил нас, показал себя намного лучше тех пригостиничных ресторанов, которые мне приходилось видеть. А тем более тех, где я завтракал, обедал или ужинал. Описывать, что именно мы въели, я не стану - хотя бы потому, что не помню: мы с Томом нарушали известную поговорку "когда я ем - я глух и нем", продолжая обсуждать план противодействия запугиванию. И вообще я считаю, что после Гиляровского на ресторанную тему распространяться нет смысла. (1)
  Выйдя из ресторана, мы встретили Гида, который, ожидая на улице, деликатно не прерывал момента нашего насыщения. Сквозь стеклянные стены он прекрасно видел сидящих в ресторане, но лишь увидев нас выходящими, поспешил навстречу.
  - Будем искать дальше? - спросил он.
  - Подальше положишь - поближе возьмёшь, - прошипел толстячок, неторопливо выходщий следом за нами из ресторана и с увлечением ковыряющийся в зубах. Он притиснул нас в дверях так, что я чуть не упал, а буква "я" из слова "выходящий" так-таки и выпала.
  Мы покосились на него, но ничего не сказали. Да он и не ждал ответа: не оставанавливаясь - он шёл, переваливаясь с боку на бок - он свернул за уггл (очень острый угол) и исчез вместе с ним. Я так и понял, что уггл он просто-напросто принёс с собой и установил не так давно. Ждал нас? Странный дядька: я его не видел в гостинице. А он меня? Или опять какая-то ошибка? Не спросить ли Гида?
  Но Том опередил меня: он рассказывал историю со сном.
  Гид нахмурился:
  - Я же вас предупроеждал про это. И ждал, чтобы спросить: как спалось?
  - Спалось-то неплохо, только странная действительность снилась, - вспомнив Стругацких, процитировал я.
  - Это не действительность, и даже не реальность, и не сюрреальность. Скорее, символ виртуальности: что могло быть, если бы ничего не было?
  - Смешно слышать, - бросил я. Гид не согласился:
  - Смешно, когда смех смешивают. Но вы же его не купили. Я постараюсь выяснить, кто хочет помешать вам.
  - Да кто - тот, кто украл мой смысл жизни! - выпалил Том.
  - Может быть, - согласисля - очень кисло согласился Гид, а я решил немного подкорректировать ход его мыслей и задал очередной вопрос, цепляясь к обрывку предыдущего разговора:
  - А у вас разве и смехом торгуют?
  - Пойдёмте, я вас провожу, тут недалеко, - сказал Гид. - Посмотреть на смех любопытно и познавательно. Смех иногда бывает неотъемлемой частью некоторых СЖ.
  Прошли мы действительно недалеко, но уже не тут, а там - в следующей главе.
  ГЛАВА 11. И СМЕХ, И СЛЁЗЫ, И...
  Магазинчик, куда привёл нас Гид, имел над входом вывеску: "Смех и грех" и - немного пониже и пожиже - "не для всех". Рядом располагался магазинчик с вывеской "Радость и гадость". "Контрасты", - лениво подлумал я, глупо хлупая глазами, хотя на мой взгляд, "контрасты" - просто трастовые контракты. Или консервированные трасты. Однако простоты в этом вопросе меньше, чем сложности: дело в том, что трасты - в одной из интерпретаций - можно представить как тракты с векрстовыми (векторными или верстовыми, простоявшими век) столбами. А если без столблов - тех, куда влип не один лоб, а несколько - и просто тракты, тогда они с колбодоинами, вернее, колдобоинами, хотя кто знает, откуда что произошло...
  - Это у вас смехом торгуют? - грубовато поинтересовался я, по-своему поняв вывеску магазина: грех - значит, грубить о смехе.
  - Не только смехом, - радостно улыбнулся продавец: то ли сам по себе, то ли радуясь нам. И разразился чуть ли не лекцией: - Но и им тоже. Смех соединяет людей, связывает, скрепляет не только отдельных представителей человечества, но и их совокупности: коллективы, сообщества, народы, нации. Смех понимают все, он един для всех. Вспомните знаменитые высказывания по поводу смеха: смех - единственное, что отличает человека от животных; человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым... - продавец задался целью ознакомить меня со всеми основополагающими теориями существования как самой Ярмарки, так и отдельных её компонентов.
  Хорошо, что Том не слышал его разглагольствований: пошёл рассматривать витрины. Ну а мне пришлось кое-что услышать - из того, что я не сумел пропустить мимо ушей:
  - ...Был уже прецедент. Джеймс Крюс его хорошо описал. Эту историю у нас знают все. В школах изучают, по обязательной программе. Сейчас контроль установили. Полдностью продавать нельзя, так, излишки какие-нибудь. И только по утрам и вечерам ("А нечистым трубочистам стыд и срам, стыд и срам", - проборомотал я про себя, борясь не то с зевотой, не то с тошнотой.) - и никогда в подлдень. не в обычный полдень, то есть по прошествии половины дня, а в подлинно подлый день, когда из всех существующих жизненных законов работает исключительно закон подлости, и без того работающий прекрасно в любое время и при любых обстоятельствах. Но и при этом, должен вам сказать, появляются оригинальные, необычные экземпляры, или экзотика. Вообще-то с положительными эмоциями у нас хуже, - пожаловался продавец, - больше стараются приобрести, чем продать. Попадаются, конечно, извращенцы, но их немного. Как и всюду. Или же не для себя покупают - горе или обиду какую. Кому-нибудь подсунуть.
  Продавец явно находился не на своём месте. Я его спросил о смехе, а он пошёл рассказывать разве что не о мехе. Я попытался мысленно закрыть уши (это, как ни странно, у меня получилось), а когда открыл их, то услышал:
  - ...Ложь тоже разбирают быстро. ("Не так уж быстро, - подумал я, - дед сколько сидел один, никто не подходил, пока мы не клюнули..."). Остальное так себе - и по сбыту, и по качеству. Пытаемся наладить промышленное производство, чтобы хоть как-то удовлетворить спрос и избавиться от кустарщины...
  Я представил аккуратные упаковочки с яркими наклейками: "Зло обыкновенное. Высший сорт. Сертификат номер..." или же "Мерзость отвратительная улучшенного качества. ГОСТ...", а то и "Подлость государственных масштабов. Технические условия..." и вздохнул: общепризнаннятые критерии здесь не годились. Требовалось придумыслить что-то иное, но что?
  - Ну и как, получается? - спросил я, чтобы как-то рассеять наваждение, которое начало сгущаться вокруг меня.
  - Плохо, - признался продавец. - Извините за тавтологию, плохое получается плохо. Странная картина: радости и удовольствия легче поставить на поток, сделать стандартными - правда, люди при их потреблении тоже одинаковеют, стандартмутнеют, нивелируются, - а вот горе почему-то сугубо индивидуально: то, что делает плохо одному, у другого вызывает совершенно иные эмоции, вплоть до обратных... "Все счастливые семьи счастливы одинаково", - процитировал он что-то очень знакомое. - Разве это не показатель преимущества стандартной радости? Все счастливы одинаково, никто никому не завидует!
  - Может ли кого-то обрадовать стандартная радость?
  - А почему бы и нет? Радуются же люди стандартным квартирам, машинам и прочим одинаковым вещам. Смеются стандартным смехом, слушая стандартные шутки...
  "Интересно, - подумал я. - Каков потенциал одной шутки, сколько в ней заложено единиц хохота или смеха - хихиканек? Кстати, чем измерять смех, каковы единицы исмехрения: хиханьки да хаханьки? В одной хаханьке сто хиханек? И сколько народа может над ней посмеяться до тех пор, пока шутка перестанет быть смешной - когда её смехопотенциал израсходуется?"
  И потом сам себе ответил, что для разных шуток смехопотенциал разный, но на Ярмарке, наверное, должны существовать приборы - или люди - которые точно определяют этот потенциал, и потому чётко знают, какая шутка более ценная и сколько она стоит. Вот бы таких в шоу-бизнес! - подумал я, но потом подумал ещё раз, и понял, что в шоу-бизнесе другие законы и честное определение там никому не нужно. А всё потому, что множество людей утеряли чувство прекрасного, разучились понимать, что хорошо, а что плохо - зря Маяковский старался, расписывал - и жуют любую жвачку, которую им подсунут, вместо того, чтобы выплюнуть.
  Подтверждением того, что смех неотрывен от юмора, в магазинчике продавались и разнообразные чувства юмора, отличаясь по размеру и качеству. Одно, больше всего запомнившееся, смахивало на суетливого осьминожка, легко перебирающего всеми конечностями. Выглядел он очень элегантно, хотя несколько суетливо. Или суетно?
  - Почему оно такое? - спросил я.
  - Юмор - очень тонкая вещь. К ней надо прикасаться очень бережно.
  - К кому - к ней?
  - К вещи.
  - А к юмору?
  - Именно его я и имел в виду.
  - То есть к юмору - к нему?
  - Если хотите, можно сказать и так: к нему надо прикасаться очень бережно.
  - Ну, хорошо, теперь я согласен, - уступил я, но тут же задал следующий вопрос:
  - А нестандартная радость, значит, здесь не продаётся?
  - М-мда, бывает, бывает. Но - очень редко.
  Разговоры на отвелчённые - отведённые влево и немного закрученные при отведении - темы несколько расшатали меня, и я столько же раз шатнул гловой из стороны в сторону - чтобы она меньше кружилась, я доже одно "о" из неё убрал, ведь оно так похоже на круг..
  После чего уставился на стоящие по ранжиру пустые коробаночки из непонятного материала - как ряд слоников на комодепиано: мал-мала-меньше.
  - Что это? - вопрос прозвучал не просто стандартно, но и привычно, как "который час?". И потому продавец охотно ответил:
  - Пустые надежды.
  Я вспомнил стеклянные банки в приёмном пункте и хмыкнул: а тут почему-то непрозрачные. Или так проявляется степень ясности для постороннего? Одно дело, если человек надеется на что-то ясное и понятное - такое, что все видят и понимают, а другое дело, если надежду трудно понять с первого взгляда, да ещё без объяснений: на что именно человек надеется?
  Некоторые выглядели очень красиво: бока коробаночек то радужно переливались на солнце, то мерцали инеистым сиянием, то красочно пузырились мыльной пеной, то подрагивали желеобразно, испуская в пространство волны света; то змеились причудливыми спиралями, завораживая взгляд...
  - Интересно, на что похожи несбывшиеся надежды? - поинтересовался я.
  - Вы можете увидеть их сами, - произнёс продавец, снимая что-то с полки и подавая мне.
  Я заглянул внутрь. Гм, несбывшиеся... А выглядят довольно привлекательно... Может, потому и не сбылись? А почему несбывшиеся?
  - Ах, извините, - продавец взял коробочку из моих рук, - это не то, что вы спрашвали... Это - несбываемые.
  - Не забываемые?
  - Нет, несбываемые: не можем их сбыть... А несбывшиеся... я и забыл: их просто нет.
  - Просчто нет? Прос...сколько? Про сто? В смысле - за сто? Не дорого ли?
  - Нет. Просто нет. Попросту. В смысле вообще нет.
  - А в частности? - решил доуточнить я.
  - Вы меня не так поняли. Несбывшиеся потому и несбывшиеся, что они не сбылись. Их нет. Должны были быть, сбыться, но - нет, не получилось.
  - По-моему, - протянул я, - несбывшиеся и несбываемые - одно и то же. Во всяком случае, для вас. Для кого-то они не сбылись, то есть не осуществились, а для вас - не сбылись, потому что вы не можете их продать.
  - Нет, - возразил продавец, - главное в том, что для нас они есть, а для покупателя их нет.
  - Понятно, - проговоробмотал я, чуть кривя от истины: понятно мне ничуть не стало.
  - А ещё есть нереализуемые возможности, - показал продавец.
  Я посмотрел.
  - Очень похоже на несбывшиеся надежды, - сказал я. Впрочем, недостаточно уверенно.
  - Что вы! Посмотрите внимательнее, - вежливо возмутился продавец. - Надежды и возможности суть абсолютно разные вещи. Другое дело, что человек часто принимает надежды за возможности. Однако хотеть не значит мочь. А тем более надеяться и в то же время мочь.
  - Прежде чем хотеть, надо уметь, - пробормотал я.
  - Совершенно с вами, - согласился продавец.
  Я процитировал по-латыни:
  - Ubi nil vales, ibi nil velis - там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть.
  - Если бы было так, - вздохнул продавец. - Чаще работает другая формула: не могу, но хочу.
  - "Так выпьем же за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями!" - процитировал я классику кинематографа.
  - Это шутка, - вторично вздохнул продавец - похоже, тем же самым вздохом, что только что.
  ГЛАВА 12. ЗАВЕТЫ И ОТВЕТЫ
  На прилавке лежал комплект из десяти заповедей, перевязанных чёрным шнурком. Очень похоже на крупные чётки. И в то же время на нечётки - потому что бусины были крупные, но по краям смотрелись как-то смаазанно, как будто не имели ярко выраженной границы, то есть выглядели не идеальными шарами. И вроде не будто и не шарами вовсе... Во всяком случае, на шару это не походило.
  Словом, были они одновременно и чёткие и нечёткие. И похожие и не похожие - как на чётки, так и на нечётки. Хотя больше на чётки: десять штук ведь их, чётное число. И куда их вести, если они сами должны вести?
  - Берут? - спросил я, кивая на заповеди.
  - Иерусалим, - ответил продавец, но дослышал и спохватился: - Берут, но вразнобой.
  - То есть?
  - По одной.
  - А почему не все сразу?
  - Очевидно, мало кто понимает. Раньше брали оптом, не разбираясь. Теперь привередничают.
  Я продолжил разглядывание прилавка. Покупки вприглядку - есть такое глубоко народное развлечение.
  В конце прилавка... нет, в его продолжении, лежала одна... нет, лежали две или даже три святых троицы: "свобода, равенство, братство", "вера, надежда, любовь", а чуть поодаль - и "менее, текел, фарес". Впрочем, ценник с надписью "менее, текел, фарес" был решительно перечёркнут, и поверх него размашисто и коротко написано: "Учёт".
  "И переоценка", - продолжил я, но не был уверен, что попал в лад.
  Рядом с троицами размещались несколько заветов. Один выглядел настолько ветхим, что из него просыпалась труха, и в руки я бы его не взял, становилось страшно: вдруг развалится. Стальной цепочкой к нему пристёгивался другой, чуть поновее, но пожиже. Следующие блестели розовым хрестоматийным глянцем, но запах не соответствовал. Некоторые я узнал и подумал: "Можно ли жить по заветам великого вождя, и в то же время оставаться беззаветно преданным ему?.." и решил, что всё-таки можно, но смотря кем преданным - скорее всего тем, кто создал эти самые заветы.
  Над всеми ними вытянулась вывеска: "Религиозные догмы, заблуждения и предрассудки".
  - А семь смертных грехов у вас случайно есть? - спросил я.
  - Конечно! Вон они - за бронированным стеклом, скованные одной цепью.
  "Смертные... - подумал я. - Но всё-таки - смертные. Значит, есть надежда, что когда-нибудь они исчезнут, отомрут".
  Неподалёку от бронированного стекла, на прилавке, поражая несерьёзностью соседства, лежали ахи, эхи, охи, ыхи, вздохи, аханье, оханье и хихиканье.
  Среди наваленного барахла я заметил маленькое "э-ге-ге", которое, подумав, купил и сунул в карман - чтобы не разочаровывать хозяина, и хоть как-то компенсировать ему потраченное им на меня внимание. Да и стоило оно всего пять ятиков. К тому же мне почему-то показалось, что нам оно может понадобиться. А если и не понадобится, то пригодится.
  Уходить сразу после покупки я счёл невежливым, и ещё разок протопал по прилавкам взглядом, спросив:
  - У вас нечто вроде комиссионного магазина?
  - Вся Ярмарка, по сути, большой комиссионный магазин, - мазнул рукой торговец. - Возьмите, к примеру, хотя бы это, - он указал на поражающий медным блестящим сиянием и сияющим блеском ряд духовых музыкальных инструментов.
  Помня о горьком опыте, что внешний вид не всегда верно отражает содержание, тем более когда в полированных боках труб отражалось что угодно, но не окружающее, я спросил:
  - А это что?
  - Не узнаёте? - удивился продавец. - Те самые медные трубы, которые нужно пройти, чтобы...
  - Но я вижу среди них не только трубы, - перебил его Том, наконец-то подошедший ко мне и абсолютно некстати влезший в разговор.
  - Разумеется, их изготавливают разного размера. В зависимости от размера человека.
  - Не может быть! - ахнул Том, указывая на трубочку, через которую не пролезла бы и мышь.
  - Ну-у... от сущности человека... - поправился продавец.
  - А-а, - понял Том. А я так и не понял. И с большим непониманием вышел из магазина, надеясь позже куда-нибудь его, это непонимание, определить. Остальные последовали за мной.
  Машинально я свернул за угол - таща за собой непонимание и ища место, где можно от него избавиться, желательно незаметно.
  За углом стоял длинный ряд торговых автоматов с многообещающей надписью: "Отпущение грехов". И пониже, другими буквами: "Грехи отпускаются в оригинальной упаковке".
  Судя по различным надписям над монетными прорезями, грехи отпускались разные. Мне вдруг захотелось приобрести пакетик. Не потому, что позарез понадобилось, а из любопытства: узнать, какая упаковка? И какие грехи? Уж семь смертных вряд ли продавались в автоматах - мы их только что видели. И семь бессмертных - тоже, хотя их мы не видели. А может, и те и другие - одно и то же? Ведь сколько люди ни борются с ними, они всё живут и живут. Значит, смертные - на самом деле бессмертные? Или как?
  Я подумал ещё раз. Когда сомневаешься, надо не то что семь, а семьдесят семь раз отмерить. Купить грехов? А надо ли?
  Непонимание мешало. Я опустил его за один из автоматов и осмотрелся, прислушиваясь: не видел ли кто не из наших?
  Вокруг расстилалась свежесть утренней тишины - шуршащей накрахмаленной скатертью. Но мы не успели в полной мере насладиться ею, как оказалось, что и она обманчива: вдалеке послышался шум, и в юго-восточном направлении повалила толпа.
  - Куда вы? - спросил Том.
  - Тенденции дают! - запыхавшись, сообщил взлохмаченный парень в замшевой - или замшелой? - куртке.
  - Наши или импортные? - поинтиересовался Том - как будто бы даже с лёгкой издёвкой. Или с ехидством. Или с издёвкой и ехидством - отсюда "ие". Тот махнул левой рукой и скрылся в толпе. Пояснил другой, постарше, и потому не столь спешащий:
  - Кому нужны наши, молодой человек! Конечно импортные, только импортные. Наши назывались бы иначе - например, уклоны, направления, стремления, претензии...
  - Но у всего, что вы сказали, есть своё название, - возразил я, - а все говорят: тенденции.
  Собеседник развёл руками:
  - Потому и импортные, что своих нет.
  Том забормотал:
  - Импортные, импортные... Им - портные, им - порты, а нам? Без штанов ходить?
  - Зачем так грубо? - успокоил я его. - Может быть, всего лишь без кораблей. От портов, как от одежды, давно отказались в пользу брюк, а они-то - импортные, по сути своей. А вот портабельные корты, то есть корабельные порты - не те, амбразуры, из которых пушки торчат, а в которых корабли торчат, нам бы самим пригодились. А то всё импортные да импортные...
  - Импортные, импо'тные, импотные, им потные... - закивал головой (как будто можно закивать чем-то ещё... ах, да, рукой - "кивнуть рукой", не "махнуть", а именно кивнуть: сделать жест сверху вниз) благообразный себенький старичок - весть в себе, - которого я, кажется, где-то видел. Хотел ли он ввязаться в разговор, или же вывязать узор суесловия, или просто бормотнул под нос, я не знаю. Уж мы-то с Томом точно не хотели никуда ни ввязываться, ни вывязываться, а потому не стали с ним разговаривать... хотя, возможно, и стоило: вдруг он что-нибудь подсказал бы? А, может быть, и нет...
  Я задумался до такой степени, что поскользнулся и чуть не упал.
  Было - поскользнулся. Было - не упал. Всё было. И падал даже. А сейчас - нет.
  Хорошо, что Том успел подхватить меня под руку.
  - Вы знаете, на чём поскользнулись? - взглянув под ноги, спросил Гид.
  Я взглянул вслед за ним. Бр-р! Что-то вроде красно-коричневого слизняка. Беспанцирного моллюска. Бесхребетного.
  Догадка мелькнула у меня в голове, но её желательно было уточнить - утончить и заточить, - и я спросил:
  - На чём?
  - Это же подлость! Кто-то специально бросил её на вашем пути. Кто-то хочет вывести вас из строя, устранить от поисков... Кто бы это мог быть?
  - Не предполагаю, - покачал я головой, - меня тут почти никто и не знает. Даже почти без "почти". Разве что я сам... Может её просто так кто-то бросил - выбросил? Не для меня?
  - Хорошую подлость просто так не выбрасывают, - со значением заметил Гид.
  - Подлость - и хорошая! - возмутился Том.
  - Вы никогда не страдали раздвоением личности? - заинтересованно спросил Гид, вернувшись к предыдущей линии разговора.
  - Нет. До такой степени - нет.
  - Жаль, - разочарованно произнёс Гид. - Я знаю некоторых людей, которые составили себе состояние, продавая собственные раздвоенные личности и раздваиваясь вновь и вновь.
  - Что же остаётся от человека, если он продаст собственную личность? - спросил Том.
  - Но это ведь раздвоенные личности! - как о чём-то самом собой разумеющемся, сказал Гид. - Одну он продаёт, вторая остаётся.
  - И раздваивается дальше, - медленно произнёс Том, что-то понимая. Но что? - И тогда получается одна четвёртая человека, одна восьмая, одна шестнадцатая...
  - Не надо так пессимистически, - поморщился Гид, - а то получается как на комсомольском собрании. Диалектически надо подходить, диалектически: оставшаяся непроданная личность развивается и растёт. Но если у кого не растёт и не развивается, то, разумеется, сокращается - прогрессивно.
  - Тогда уж регрессивно, - возразил я.
  - Да, - согласился Гид и продолжил. - Эта личность растёт, достигает определённой величины - и раздваивается вновь. Обычный ритмический процесс. Колебательный.
  - Вроде как поросята на откорме, - кивнул Том. Такие ассоциации у него возникли от рассказа Гида. Гид даже облизнулся, глядя на них.
  - Не продешевите, - посоветовал он. - За такие ассоциации на Ярмарке можно хорошо взять.
  - Да лишь бы не дали, - отмахнулся Том, но ассоциации припрятал. Мало ли...
  Вижу, Том начинает осваиваться на Ярмарке: без особой надобности не бросает на ветер ни слов, ни мыслей, ни ощущений - словом, ничего из того, что имеет здесь хоть какую-то цену.
  Пока Том прятал ассоциации - а на ходу это неудобно, - мы остановились, и вокруг нас сразу зароилось несколько бродячих торговцев. Будто пчёлы возле улья, но с обратной целью: выманить у нас пару ятиков. Хотя от своего товара избавиться...
  - Измена не нужна? - спросил первый подошедший. В руках он держал что-то чёрное, длинное, извивающееся...
  Мы шарахнулись в сторону.
  - Нет, нет, что вы... - забрмотал Том, наклонив голову и продолжая прятать ассоциации, - мы не можем...
  - Зря, - протянул торговец, - а есть очень прнемилые экземпляры.
  - Премилые или пренемилые? - встрял я в разговор, - уточните, будьте добры... Но продавец не услышал. А Гид услышал. И уточнил:
  - И те и другие, а вдобавок и приемлемо милые.
  - Маленькие, весёлые... - продолжал продавец.
  - Измены весёлыми не бывают, - сторонясь, проговорил Том.
  - Смотря с какой стороны посмотреть, - пожал плечами разносчик. - Тогда смешные...
  - Смешные? Измены?! - Том был изумлён. - Зачем они нам?
  Продавец загадочно усмехнулся:
  - Не хотите покупать для себя, купите для кого-нибудь. Иначе кто-нибудь купит для вас.
  - Ну, я думаю, если я не куплю ни для кого, меньше шансов, что кто-нибудь купит для меня, - пояснил Том.
  - Как сказать, - протянул торговец, - как сказать...
  - Нет уж, спасибо, - решительно отказался Том, - как-то не хочется иметь с ними дела...
  - Не хотите - как хотите, - протянул торговец, но от нас отвязался, пробормотав напоследок в сторону: "Какой я вам уж?", а затем добавил, сощурившись:
  - Лучше бы купили. Я и так сказал слишком много.
  Мы с Томом поспешили в другую сторону, сделав вид, что последних слов не услышали. Меня поражала способность здешних обитателей цепляться не к последнему слову, как обычно, а к какому-нибудь серединному. У меня всё время возникали параллели с объёмной речью, где слова и предложения выстраиваются не одно за другим, а ещё уходят куда-то в сторону: вправо, влево, вверх, вниз, а то и вообще вбок, наискосок. Таким образом получается "объёмное" предложение, продраться сквозь которое обычному человеку или совсем нельзя, или очень сложно.
  Размышляя, я продолжал следить за окружающим и шёл туда, где видел поменьше уличных торговцев - они казались мне не вполне серьёзными, - а побольше солидных, степенных... сидящих в лавках настоящих купцов - там, где начинались новые ярмарочные ряды и продолжалась Ярмарка.
  ГЛАВА 13. ЛЕСТЬ В ЧЕСТЬ
  Продавали лесть. Так и значилось на высоком фронтоне навеса над торговым рядом: "ЛЕСТЬ" - точь-в-точь как раньше, в воспоминаниях моего детства, я видел на фронтонах павильонов колхозных ярмарок: "Сало", "Мёд" и тому подобное. Так и тут написали: "ЛЕСТЬ".
  Лесть имела вид материи. Лежала в рулонах, штуках, отрезах - и грубая, как дерюга, и почти невесомая, прозрачная.
  Невысокая полненькая покупательница, завернувшись в лёгкий голубой шёлк, робко спрашивала мужа:
  - Как, идёт?
  - Дорогая, ты очаровательно бесподобна! - отвечал тот. - Она чудесно переливается и гармонизирует с твоей причёской...
  - Да она греет... - прошептала женщина, прикрывая глаза.
  - Мальвина, что ли? - не понял Том. - Девочка с голубыми волосами... но выросшая...
  Но муж на Буратино похож не был, хотя нос у него был достаточно длинный. И на Пьеро он не смахивал, хотя пудру с себя смахивал.
  Долго мы задерживаться не стали: для чего нам лесть? Куда бы мы её пристроили? Мы поспешили дальше.
  И чуть не налетели на торговца с горячим противнем, усаженным довольно аппетитиными, исходящими жиром кулинарными изделиями, похожими на... А вот на что они были похожи - догадайтесь сами, я и так уже всё сказал.
  - Что это? - ткнул пальцем Том.
  - Кукиши с маслом, - хмуро отвечал торговец. - не продаётся, несу на заказ.
  - А фиг с маком у вас нет?
  - Вы что, наркоман? - вопросом встретил его вопрос торговец. Раздался звон: вопросы стлкнулись крючками, выбив букву "о", которая покатилась, подпрыгивая, по мостовоой, где и задержалась поодаль.
  - Интересно, какие они на вкус, - протянул Том, провожая взглядом уходящего торговца.
  - Ты что? - всполошился я. - Забыл, где находишься? Не помнишь, что это такое? Их иногдаже предлагают даром.
  - Но ведь их никто никогдаже не пробовал! - упорствовал Том.
  Я задумался. Действительно, никто и никогда. Интересно узнать, какие они. С маслом всё-таки... С каким: сливочным или подсолнечным? А если с машинным? Возможность ощутить во рту какую-нибудь откровенную гадость удержала меня.
  - Вот что, - сказал я Тому. - Пойдём-ка поищем ещё что-нибудь вроде настоящего ресторана. Мы явно проголодались.
  - Что вообще люди подразумевают под этим? - рассуждал Том. - Кукиш с маслом тебе, а не... Может, паллиатив, разумная альтернатива, желание подсластить пилюлю? Кстати... такие подсластительные пилюли тоже должны где-нибудь продаваться. Впрочем, это параллельная мысль, не обращай внимания.
  - Тогда ты обрати, - указал я Тому на небольшой павильончик, стоящий немного на отшибе, в отдалении от основных торговых рядов.
  На павильончике большими рублеными буквами читалось: "Перекусочная".
  - Может, перекусим чего-нибудь? - предложил Том.
  - Давай зайдём, - согласился я.
  И мы зашли. Но опять ошиблись.
  На стойке - типа стойки бара - лежали мотки проволоки: гладкой, профилированной и колючей, стальная арматура; клещи, кусачки и гидравлические домкраты, выскалившие стальные зубья. Или высталившие скальные зубья. Или вызубившие стакальные...
  - Хотите что-нибудь перекусить? - проинтересовался хозяин заведения. - У нас отчётливо широкий выбор на любой узкий вкус...
  - Да, хотели бы, но не в этом смысле, - пробормотал Том и повернулся к Гиду:
  - Мне кажется, подобное не совсем по вашей части.
  - Возможно, расширение возможностей... поиски рынков сбыта, из параллельных реальностей, иных виртуальностей... Впрочем, я не знаю, - честно сознался Гид. - Скорее всего, обостряется опережающее отражение каких-то более глобальных процессов, о которых я вам говорил. Если сначала на Ярмарке продавалось исключительно Тщеславие, то теперь...
  Едва мы вышли из перекусочной, к нам не медленно, а быстро подошёл маленький чёрненький франтик в усиках начала двадцатого - конца девятнадцатого века. И где он смог такие достать? Или же как хорошо они сохранились... с тех пор.
  - Какая превосходная апатия! - закружился он вокруг нас с Томом. Причём больше вокруг Тома, чем вокруг меня, но поскольку я стоял рядом с Томом, то и вокруг меня. - Почём просите?
  До сего момента я ничего за Томом не замечал, а тут вдруг увидел, что у него за спиной висит громадная, с виду чугунная болванка, но не изящной гимнастической гирей, а бесформенной чушкой. "Как он её носит! - подумал я. - И где взял?"
  - Да я могу вам её отдать даром. Скажите одно: зачем она вам нужна?
  - Нет. Даром я её не возьму. И бездарностью тоже. Возьмите вместо неё хотя бы малюсенькое безразличие. А нужна... Старые здания рушить, сухие деревья ломать, асфальт вскрывать...
  И франт удалился, тяжело пыхтя и унося на плечах Томову апатию. Так Том обменял апатию на маленькое безразличие.
  Но разве мог он оставаться безразличным на Ярмарке? нет. Безразличие скоро испарилось и лёгким облачком просочилось сквозь поры ладоней. Дунул ветерок - и безразличие унеслось прочь. А дальше я его не видел - поймал ли его кто-нибудь, или же оно успело долетететь до ближайшей рощи, чтобы спрятаться среди кустарников. Теперь внутри Тома зрело любопытство - и потому безразличию не оставалось места.
  Это мне шепнул на ухо человек, оказавшийся свидетелем нашего разговора с франтом - лицо человека показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел. На Ярмарке-то на Ярмарке, но где именно, в каком месте и в связи с чем? Или бессвязно?
  Но я опять отвлёкся, и пришёл в себя, лишь услышав знакомое выражение, которое часто употребляла наша учительница английского языка, когда слишком долго вслушивалась в то, что мы ей отвечали. Мне на мгновение показалось, что я снова на уроке:
  - Я больше не могу выносить эти мучения! - услышали мы у входа в полуподвальчик, и увидели, как оттуда вышел грузчик, сел и сложил руки на коленях. - Сколько вам их нужно? Надорваться можно!
  - Хотя бы килограммов двести! - взмолился некто в чёрном фраке и чёрном цилиндре, с тросточкой в левой руке. Фалды фрака развевались длинным хвостом. Рядом стоял небольшой "пикапчик" жёлто-коричневого цвета с серыми разводами - камуфлированный под бурю в пустыне.
  Мы подошли поближе. Вопрос назревал интересный: человеку не нравится выносить мучения. Казалось, всё закономерно, но с хотелось разобраться особо.
  Завидев нас, господин в чёрном стремительно открыл кабину "пикапчика", скользнул за руль и укатил, оставив после себя запах сильно загрязнённого серой бензина.
  - Почему вам не нравится выносить мучения? - спросили мы отдыхающего грузчика.
  - Кусаются. Наподобие стекловаты, но намного сильнее. Все плечи горят, - пожаловался он.
  - А скажите, что легче всего выносить? - поинтересовался Том. Узнать мнение профессионала всегда важно и полезно. Даже если не собираешься им воспользоваться.
  - Насмешки, - пожал плечами грузчик. - Боль тоже можно переносить довольно легко - конечно, если вниз. Вверх всё же несподручно.
  - А насмешки... как посмотреть на них? - осторожно спросили мы.
  - Да вон напарник таскает, - махнул рукой грузчик.
  Неподалёку, у открытого грузового люка, второй грузчик терпеливо сносил насмешки вниз. Имели они вид разноцветных лягушек, очень маленьких, но без лапок - наверное, чтобы не упрыгали. Терпение сюда действительно требовалось большое - он их в него заворачивал. И где он его свзял?токо
  - Нам его выдают, - пояснил первый, - как спецоборудование. Иначе бы он не выдержал. Насмешки-то мелкие да скользкие, противные на ощупь.
  - А что вам ещё приходилось таскать? - снова обратились мы к грузчику.
  - Разное. Одиночество переносил. Одному, правда, тяжеловато - лучше с кем-нибудь на пару. Обиды... эти разные бывают. Некоторые сносил легко, а одну до сих пор помню, все плечи отдавила. Ещё тоску, печаль... Труднее всего, ребята, переносить отчаяние, по-настоящему тяжело. В одиночку практически невозможно, буквально сдыхаешь. Особенно если отчаяние с одиночеством смешано - хоть волком вой. Места найти не можешь, куда бы его приткнуть... По мелочам выносил кое-чего: похвалу, бремя славы. Это говорится, что бремя, а на деле - ерунда! Не обращаешь внимания - идёшь спокойненько, ровно, не качаешься. Ничего не чувствуешь, как нет ничего. А начнёшь рассматривать, да раздумывать - жмёт к земле. Но я выносил довольно свободно... Ну, что осталось? - привстав, крикнул он внутрь.
  - Невыносимые страдания! - послышался ответный крик.
  Грузчик сплюнул:
  - Тьфу! И зачем их привозят? Придётся ждать, пока транспортёр починят!
  - А пользу вы хоть раз приносили? - спросил Том.
  - Или радость, - добавил я.
  - А как же? - лицо грузчика сразу подобрело и расплылось в улыбке. - Польза присутствует при каждом разе. Упаковывают в неё. Бывала когда-то сама по себе - и упаковка и содержание. А радость... себе, конечно, приношу. Ну, жене, детям... А так - кому она нужна?
  Мы деликатно помолчали, переминаясь с ноги на ногу. Потом Том обратил внимание на вторую пару грузчиков (всего их работало, как оказывалось, да так и не оказалось, семь пар).
  - Что это он делает? - спросил Том.
  - Надежды подаёт, - пояснил Гид.
  Парень-грузчик подавал великолепные большие чудесные надежды. Другой принимал их и складывал в большой ящик, обитый изнутри железом.
  - А железом зачем? - поинтересовался Том.
  - Чтобы не испортились, - ответил грузчик второй пары, останавливаясь, чтобы передохнуть, и вытирая пот со лба.
  - Спасибо, - задумчиво произнёс Том.
  Но работа продолжалась. Первый грузчик, передохнув, поднялся с места и включился в работу. Мы медленно обходили их и слышали сугубо специаольтные разговоры - иногда высоковольтные.
  Ещё одна пара грузчиков разгружала примеры. Опытный поучал молодого:
  - Какой пример ты подаёшь? - истошно орал он чьим-то голосом. - Не этот! Другой! Другой подавай!
  Ему подали другой пример, и он быстро успокоился, с достоинством поставив его на место. Там они и стояли бок о бок: пример и достоинство...
  Рядом с грузовика скатывали большие плотные мотки блестящей колючей проволоки.
  - Что это? - спросил Том.
  - Дерзость, - ответил грузчик.
  Последняя пара грузчиков сбрасывала с длинного трейлера дерзость иного сорта, напоминавшую плохо ошкуренную доску - с торчащими заусенцами. Всё разгружаемое исчезало внизу, и проследить его дальнейший путь не удавалось. Проще рассматривалось поднимаемое наверх, но оно почти тотчас увозилось в неизвестных направлениях. Однако стоять и смотреть на работающих, как это ни интересно, нельзя до бесконечности, а она приближалась. Причём чем больше мы стояли, тем ближе. И потому мы решили двинуться, чтобы уйти от бесконечности.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"