Аннотация: Есть такой жанр, любимый Иисусом - притча. Так вот, это именно она.
Радуга.
Жаркое желтое солнце, раскаленный песок, маленький мальчик, щурясь, смотрит на небо. Женщина подходит сзади, кладет руку ему на плечо, мальчик вздрагивает, и женщина вздрагивает вслед за ним.
- Я не заметил, как ты подошла...
- Ты не заметил, как я подошла...
Они выдыхают это одновременно. Мальчик поворачивается и смотрит ей в лицо. Им отчего-то грустно и даже страшно.
--
Они хотят, чтобы ты ушел.
Мальчик ежится под испепеляющими лучами и шепчет, словно не заметив ее слов.
- ...А знаешь... Небо оно такое...
Мать отворачивает слепое лицо от проклятого, морщится. Вымученная улыбка трогает ее лицо, она гладит раскаленный песок, обжигается, одергивает руку.
- ...Голубое...
- Да! Да! Такое... голубое...
Он пробует слово на вкус, сравнивает с тем, что видит, произносит снова.
- Мам... это слово придумали до того, как все ослепли, да?
- Да. Очень давно.
- А какие еще есть... цвета?
Мать молчит, потом еще раз касается жгучего песка и начинает выталкивать слова быстро и болезненно...
- Не было, а есть! Это для вас "было", для вас все "было", а для меня есть! Вспомни! Мамочка, пожалуйста, вспомни.
- В мире мало фиолетового. Я не помню. Забудь. Его совсем мало.
- Ну и что! Если его мало, это не значит, что он неважный! Может он-то как раз и есть самый важный и самый редкий. Представляешь, я найду это самое редкое и не пойму, что это оно... Может быть самая правдивая правда или самая красивая красота - фиолетовая, а я... Вспомни!
- Не могу.
- Тогда я любой незнакомый цвет буду считать фиолетовым. Вот!.. И ты фиолетовая!
- Я? Нет, я-то уж точно не фиолетовая.
- Да, да, ты. И ничего ты мне не докажешь, потому что ты слепая, а я - нет... А какого ты цвета?
- Ну... Я разноцветная... Волосы, кожа, одежда...
- Фиолетовые...
Мама и сын катаются в песке, смеются. Маленький скорпион, ползший к ним, замирает, ползет обратно, исчезает за барханом.
- Почему они хотят, чтобы я ушел?
- Потому что... Потому что ты не такой как все.
- И что?
- Ну, они считают, что это как если бы у человека было три руки...
- И что?
- Ну, зачем человеку три руки? Он и двумя нормально бы управлялся.
- Нормально! Это может быть вы нормально, а вот он ненормально, может он без этой третьей руки не смог бы, может только она ему в жизни и нужна была. Вот вам всем не нужна, а ему ой как нужна... Небо цвет изменило. Оно теперь... синее, да? И облака тучами стали...
- Гроза будет. Я давно почувствовала.
- Мам... а можно я после дождя уйду? Ладно? Я грозы боюсь. Она как кончится, так я сразу и пойду... Ладно?
Женщина меняется в лице, прижимает сына к себе, целует безудержно, по щекам льются слезы. Она еще долго не может разжать руки, потом все-таки, пошатываясь, встает, берет мальчика за руку и ведет к поселку.
Глаза мальчика - единственные зрячие глаза на планете - сухи. Он смотрит вокруг и проговаривает про себя:
Двое сидели под каменным козырьком пещеры поодаль друг от друга. Тучи, как на ристалище мчались навстречу друг другу, сталкивались, мелькали копья молний и бежал, тормоша кроны деревьев, крик победителя. Ливень плотной искристой пеленой закрыл собой вход в пещеру. Ветер гнал отважного стражника могучими ударами, но ливень стоял, лишь падали на лица сидевших прозрачные брызги его крови. Женщина вздрагивала от них и отодвигалась подальше от входа. Мальчик не замечал. Страх и восхищение боролись внутри, как и огромные тучные рыцари на небосклоне.
Женщина дрожала от холода, но не меняла позы. Он обратила незрячий взгляд к мальчику, потом - к пейзажу за плотной пеленой ливня.
--
А какие они, молнии?
Мальчик помедлил с ответом. Потом улыбнулся, как улыбаются только дети и только своей маме:
--
Знаешь, они как ветки деревьев. Сначала ствол один, потом он разветвляется, потом еще...
--
Значит, они совсем не похожи на копья, значит, боги туч не сражаются за небо?
--
Не знаю, мам, может, просто копья разбились о крепкие щиты и падают на землю. Помнишь, ты мне показывала ту расщепленную палку. Очень похоже... А какого они цвета? Такие сверкающие, такие чистые...
--
...Белого... Это хороший цвет. Мы носим белое, чтобы солнце не гневалось на нас и не пекло. А когда-то в белое одевали невест на свадьбе. Это цвет чистоты. Вот если сейчас выйти под дождь, ты замерзнешь и будешь белый-белый...
--
Если я умру - тоже. Я видел мертвых. Они все были белые. Снег ведь тоже белый?
Женщина вздрогнула от его слов, положила голову на колени, прошептала еле слышно:
--
Да.
--
А ночь, мам? Какого цвета ночь?
--
Черного. Это очень плохой цвет. Цвет страха и неизвестности. Цвет лжи и отчаяния... разлуки и безнадежности...
--
Черная... Черный и белый... А почему ты не сказала о них раньше? Они же такие важные!
--
...Их нет в радуге...
Несколько минут они сидели молча. Дождь затихал, а небесные воины таяли, белели, превращались в добрые пушистые облака.
--
Земля после дождя черная, мама. Земля же не может быть плохой, правда? Значит, черный - это не плохой цвет.
--
Значит, нет.
Она так и смотрела на заново рождающийся день слепыми глазами. Ее голос стих и лишился эмоций:
--
Просто белый... это словно начало, когда ничего нет, ни одного цвета и ты можешь решать... А черный будто конец... Сливаются все цвета, теряют свою яркость и разнообразие. Когда ничего не поймешь, ничего не изменишь...
--
Зато черной ночью, когда все краски перемешиваются и становятся неотличимыми друг от друга, видны звезды... Они красивые, белые. А небо черное-черное. Не злое, просто черное, чтобы лучше были видны звезды. Значит, нет плохих и хороших цветов.
--
Значит, нет.
Мальчик улыбнулся и, вглядываясь в колонны солнечного света, прорывающегося между светлеющих туч, сказал:
--
Гроза кончилась. Я... я пойду.
Женщина рванулась к нему, обняла, начала гладить - нервно, суетливо.
--
Они сказали, ты неприспособленный, что погоду не чувствуешь, шагов не слышишь, зверье не чуешь... Ты пользы, сказали, не приносишь, вред только. Сказали, обуза...
--
Но я же вижу! И животных, и погоду вижу. И еще... много-много всего. Я мог бы...
--
Ты слишком доверяешь своим глазам, сказали. Сказали, они тобой управляют. Мысли, желания - весь им принадлежишь. Это демон, сказали, в тебя вселился. Сказали, пропадешь из-за него, а им с тобой пропадать неохота... Но, мальчик мой, если ты сейчас ослепнешь, то все скоро наладится и чувствовать станешь и слышать. Как все станешь, слышишь, как все!
Мальчик медленно отстранился, обвел взглядом пещеру и открывающийся за ней мир, как будто прощаясь, потом неуверенно вытянул из-за пояса нож, поднес к глазам...
- Это... оно же слепит меня больше, чем тьма... сказали...
Кончик ножа застыл у его зрачка. Мальчик всматривался в задержавшийся на стали отблеск солнца. И вдруг, словно вынырнув из транса, он вздрогнул, и нож выпал из разжавшихся пальцев на каменный пол пещеры. Женщина дернулась от отраженного эхом лязга.
--
Я уйду... Гроза кончилась. Я теперь пойду. Прямо сейчас и пойду.
Шатаясь, он вышел из пещеры, глубоко вздохнул, глуша слезы, и побрел прочь. Женщина медленно осела на каменный пол, обнимая руками колени и все больше съеживаясь от затихающего звука шагов.
...Он все удалялся от деревни, воздух был свеж, солнце щекотало глаза игривыми лучиками. Он не замечал, все краски для него слились в одну, названия которой он не знал. Мальчик никак не мог доказать себе, что иначе было нельзя. Не верил, что он предпочел разноцветное одиночество непроглядной тьме счастья. Может, это был выбор демона?
Он просто шел все дальше в мир, который был рад хоть для кого-то, наконец, стать цветным.
Шел, оставляя за собой бесполезно желтый песок, бесполезно зеленые листья.... Бесполезно красное, бесполезно синее, бесполезно оранжевое и совсем уж непонятное, а потому совсем бесполезное фиолетовое...
Навстречу радуге, распустившейся вдали. Радуге без черного и белого, хорошего и плохого, начала и конца...