Ульрих быстро шел по темной пустынной улице, кутаясь в полы шерстяного плаща. Потрепанная временем и кое-где побитая молью ткань не могла защитить его могучую фигуру от пронизывающего ледяного ветра. Даже несмотря на то, что Ульрих давно привык к капризам северного края, по его телу пробегала дрожь всякий раз, когда на его город надвигалась очередная буря. И даже сейчас, когда до дома осталось рукой подать, он то и дело оборачивался на преследовавшую его тяжелую снежную тучу.
Город уже накрыла непроглядная белая пелена, когда Ульрих, наконец, свернул в знакомый переулок и, в несколько шагов преодолев расстояние до своего дома, толкнул плечом покрытую инеем дубовую дверь. Почти сразу за спиной раздался оглушительное завывание пролетевших по улице суровых снежных духов, грозя заморозить всякого, кто окажется на их пути. Ульрих облегченно выдохнул и смахнул с широких плеч подтаявший снег, скрип половиц сопроводил его в просторную гостиную.
Комната тонула в полумраке. С тех пор, как он покинул дом, камин почти прогорел, и в нем остались тлеть лишь несколько черных головешек. Ульрих недовольно цыкнул и, подкинув в камин несколько поленьев, бережно достал из-за пазухи бутыль с козьим молоком и маленький пушистый комочек, целиком помещающийся в его ладони. Он боязливо жался к большому пальцу Ульриха, дрожа всем маленьким тельцем, и жалобно мяукал.
- Эх ты, мелюзга, - Ульрих принес из кухни блюдце и, наполнив его молоком, подтолкнул к еде найденыша. Малыш чихнул и с громким причмокиванием принялся лакать спасительное снадобье.
Спустя час Ульрих сидел в громоздком кресле и невидящим взглядам смотрел на танец разгоревшегося в камине пламени. Его пальцы перебирали белый пушистый мех урчащего от удовольствия котенка, и это тихое мурлыканье заглушало свирепый гул разбушевавшейся за окном вьюги, как и в его душе тихое счастье от обретения друга вытесняло холодный гул столь долгого одиночества.